Читать онлайн Мятежный лорд бесплатно

Кто драться не может за волю свою,

Чужую отстаивать может.

За греков и римлян в далеком краю

Он буйную голову сложит.

(«Стансы», Байрон, 1820 год) 1

1820 год, Равенна

– Per favore2, – прошипел крепкий мужчина невысокого роста, приложив палец к губам. Его иссиня-черные волосы слегка посеребрил рассеянный лунный свет; глаза сияли, как два огромных черных алмаза. Алджернон видал такие камни, когда «гостил» в Марокко. Они обладали странной притягательной силой, а цвет их был прозрачным – подобного черного больше в своей жизни англичанин не видывал. Но вот глаза крепыша имели именно алмазный оттенок, прозрачно-черный, словно на густую черную кляксу капнули немного воды…

«С юга, – предположил Алджи, еще раз окинув взглядом итальянца, – странно». И переключил внимание на второго соглядатая. Тот, напротив, обладал высоким ростом и голубыми глазами. Плотная, крупная фигура не позволяла ему устроиться в укрытии: свернуться в клубок по-змеиному, вытянуться гибкой пантерой или, на худой конец, сесть неподвижной статуей, как волк, которого во тьме выдадут наблюдательному охотнику лишь горящие зрачки. Нет, он ерзал, хрустя ветками, как русский медведь. Осталось встать на «задние лапы» и вразвалочку, открыто пойти к людям: «Вот он я, дурак!» Медведя Алджи наблюдал в Москве…

Англичанин неловко повернулся, и под мягкой подошвой сапога хрустнуло. Крепыш, осклабив большие желтые зубы, с явным презрением, процедил:

– Santa Maria! This is not London dandy club, sir! 3 – по-английски он говорил с большим акцентом, четко произнося все звуки. «Р» итальянец выговаривал скорее на русский лад – рыча, как злая собака, а вместо «сэр» произносил «сир». Глаза превратились из алмазов в агаты – камни темные, без намека на прозрачность.

– Scusi4, – Алджернон поднял обе руки, будто собрался сдаваться в плен, в знак полнейшего раскаяния. Ветки над головой предательски зашелестели. Изо рта итальянца изрыгнулось:

– Diavolissimo! 5

Со стороны дома раздался выстрел…

ЧАСТЬ 1. Глава 1. Ливорно, май 1822 года

На руке болтался зонт, выполнявший попеременно то роль трости, то свои прямые обязанности, спасая хозяина от дождя. Сейчас зонт безжизненно висел черной, ненужной палкой: Джордж не имел никакого желания элегантно им поигрывать, а солнечная погода не располагала к использованию зонта по назначению. Раздражение, накапливавшееся с самого утра, не исчезало. Море, обычно такое спокойное, отчего-то сердилось, опасно подбираясь к ногам. За спиной послышались шаги. Байрон вздрогнул. Показалось, вот-вот, и холодная рука коснется шеи, сомкнет на ней тончайшие пальцы, начнет медленно душить. Раздастся липкий, животный смех, который умеют издавать приведения и сама смерть…

– Caro6, – заговорила Тереза по-итальянски низким, приятным голосом.

Этот голос, звучавший мелодично и мягко, никогда не оставлял Джорджа равнодушным. И на сей раз, хотя Джордж не стал оборачиваться, теплая волна прокатилась от самого горла, через сердце, к желудку – он даже почувствовал легкий спазм, скрутивший мышцы. Вместо смертельного холода его окутал разогретый воздух.

– О чем ты задумался? – Тереза не знала английского, но Байрона подобный нюанс никогда не волновал: он свободно мог изъясняться на родном языке графини. – Вспоминаешь малышку Аллегру?

– Я никогда не смогу забыть ее. Однако смерть, настигающая человека, когда ему всего лишь пять лет, избавляет от огромного количества страданий… И от еще большего количества грехов. Пожалуй, дочери повезло. И сама знаешь, дорогая, если Господь так решил, надо набраться мужества подчиниться его воле.

Полуденное солнце в первой половине мая пекло нещадно. И Тереза, и Джордж, оба опрометчиво не надели шляп. Несмотря на легкий бриз, ощущение прохлады не приходило. Напряжение, не отпускавшее Джорджа с апреля, когда неожиданно из монастыря пришло известие о смерти дочери Аллегры, почему-то не ослабевало, а становилось сильнее день ото дня. Предчувствия, безосновательные, но оттого еще более гнетущие, изводили Байрона: в каждом невинно-упавшем листочке, в каждой песне птицы, в каждом легком облачке он видел страшные, мрачные знаки…

– Andiamo7, – позвала Тереза. – Ты не завтракал сегодня, а скоро час.

– И верно, – Джордж кивнул, стряхивая оцепенение, – пойдем, дорогая. Вели принести мне наверх вина и холодных закусок. Сейчас я не стерплю ничего горячего.

Обычно после пробуждения он съедал сырой желток и выпивал чашку зеленого чая, но, пропустив завтрак и сразу отправившись к морю, Джордж чувствовал, что не против съесть чуть более.

Они пошли по тропинке, вверх по холму, на вершине которого располагалось их очередное временное пристанище – вилла дела Роза. Вилла оправдывала свое название. Когда-то ее стены выкрасили в розовый цвет. Выгорев в течение десятилетий на солнце, розовая краска, пожалуй, стала выглядеть даже естественнее, полностью сливаясь с окружающим пейзажем. Кроме того, все огромное пространство вокруг виллы заполонили розы. Казалось, тут собрали все возможные расцветки и сорта. Парк не переставал радовать глаз причудливым хитросплетением прекрасных лепестков. Одни розы начинали цвести уже в начале весны, другие вовсю распускались в мае – и так до осени, до первых холодов.

Тереза любила срезать бутон и вставить его Джорджу в петлицу. Она побежала чуть вперед, чтобы схватить садовые ножницы и ловко отхватить ярко-желтый, не успевший выцвести цветок. Отстав, Байрон любовался точеной фигуркой юной графини. Легкое платье, скроенное на манер греческих туник, обнажало плечи и спину. Белая ткань струилась вниз, как вода в горном ручейке. Тонкая талия, крутые бедра, стройные ноги – ничего не скрывало платье от глаз стороннего наблюдателя. Неподалеку, среди деревьев прятался павлин. Яркий хвост, в сложенном виде походивший на помело, лежал на земле. Два павлиньих товарища, судя по громким крикам, гуляли где-то неподалеку.

В доме начавшее было улучшаться настроение опять испортилось. Джордж сразу увидел стопку писем и посылок из Англии, а также послание от итальянского адвоката. Он презрительно усмехнулся, ловко забросил зонт в позолоченную подставку, которую возил с собой из дома в дом, и направился к столику с посланиями. Тереза знала, как остро Байрон реагирует на любую критику, любые выпады в его адрес со стороны соотечественников. Конечно, он делал вид, что ему все равно, становился надменным, фыркал и швырял газеты, письма в огонь, а после писал ответы. Даже в переводе на итальянский они звучали оскорбительно, жалили пуще змеиного яда…

– Хм, зубной порошок, щетки, – он разорвал бумагу на посылке от Джона Меррея, – вот оно – счастье, Тереза! Быть чистым телом! Душа – дело второе, – он увидел, как она нахмурилась. – Не обижайся, дорогая, не обижайся. С тобой я понял, что и душе надо регулярно принимать ванну. Отмывать ее от всей грязи, накопившейся за день. Впрочем, мою за всю жизнь не отмоешь, – Джордж не дождался от графини ответа, переключив внимание на выпавшие из той же коробки газеты и книги. – Он не устает мне присылать это!!!

Издания полетели на пол. Тереза нагнулась поднять их, а заодно посмотреть, чем решил «развлечь» Байрона его английский друг.

– Не марайся, дорогая! Они не достойны прикосновений твоих прекрасных ручек!

– Я хочу прочитать названия. Практиковаться в английском языке, – объяснила Тереза, старательно выговаривая английские слова.

– Практиковаться надо на других произведениях. Читай Вальтера Скотта, – буркнул Джордж. – Впрочем, что ты там держишь?

Немилосердно коверкая слова, Тереза произнесла:

– Эдинбургское обозрение. Март, – она улыбнулась и приготовилась взять другую газету.

Одновременно Джордж читал отписку от адвоката: Дюпой, владелец виллы отказывался менять финансовые условия, на которых сдавался дом.

– Видишь, дорогая, итальянцам, действительно, важнее чистота души. Господин Дюпой, без зазрения совести совравший нам о наличии воды на вилле, теперь отрицает всяческие обещания и не желает снижать стоимость. Не имея такого прошлого, как я, не проведя юные годы в Лондоне, он не видит святой необходимости принимать ванну минимум два раза в день. О, слышал бы его мой друг Брамелл! Тот без воды и часу бы ни прожил! Но он из Англии сбежал во Францию, я слыхал пребывает в Каннах и не испытывает нужды в воде… Дайка, – он протянул руку за газетой.

К сожалению, в «Обозрении» ничего приятного его не ожидало: в статье, посвященной последним произведениям Джорджа, включая трагедии, написанные им для театра, автора ругали, на чем свет стоит. Он не стал дочитывать статью, бросив газету на стол.

– Вот, дорогая, что пишет этот выскочка Френсис Джефри! Ему, видишь ли, жаль, что «Каина» вообще опубликовали! Я исписался, считает он! Более не могу убедить читателя, мои эмоции фальшивы, я погряз в иллюзиях и обмане самого себя!

В этот момент в дом ворвался Байроновский слуга. Слуги Джорджа производили интересное впечатление – скорее, они походили на головорезов, чем на челядь лорда. Вошедший представлял собой странную личность. Вроде прилично одетый: ярко-зеленые, бархатные широкие штаны до колен, белая рубашка, поверх которой – красный жилет. Штаны Тито заправил по обычаю в коричневые гетры, на ногах – добротные ботинки. Тем не менее, выражение лица слуги немного пугало. Люди, завидев его, старались быстрее пройти мимо. Тем более, жилет подозрительно оттопыривался, намекая окружающим на наличие за поясом пистолета…

– Синьор! В Ливорно прибыли американские корабли! – на одном дыхании выпалил Тито, чуть не сбив стоявших неподалеку от входа хозяев.

Газеты и книги пришлось на время оставить.

– Американские? Ничего не перепутал? – Джордж испытывал к Америке уважение, смешанное с любопытством ребенка, которой слыхал про удивительную новую игрушку, но доселе ее не видывал. Он слышал, что в Америке даже публиковали его произведения, и собирался поехать туда выступить перед читателями.

Тито насупился: он и перепутал! Куда там! В Ливорно народ только и говорит об американской эскадре. На каждом углу талдычат.

– Синьор! Я никогда ничего не путаю! Пять дней как бросили якорь. Вчера к ним на борт поднимался сам король Вюртемберга. Такие дела, синьор! – Тито мял в руках шапку и чуть не подскакивал на месте.

По большому счету в жизни парня привлекало три занятия – бороться за свободу Италии, стрелять и драться. В слугах у лорда Байрона Тито ходил из большого уважения к поэту, поддерживавшему карбонариев и прочих борцов за свободу, а также с целью защитить его в случае необходимости. Приключения двухлетней давности в Равенне свели вместе людей совершенно разных сословий. Слово «карбонарии» не произносилось вслух, но оно подразумевалось…

На следующий день прямо с утра Джордж уехал в Ливорно. Вилла находилась неподалеку от города, в деревне Монтенеро, поэтому путь предстоял недолгий. Терезу он оставил дома – женщине нет места на корабле. Однако уверенности в том, что его пригласят, что его действительно знают в такой далекой стране, что он будет интересен, совсем не было. Напустив на себя равнодушный вид, Джордж ненадолго стал вновь похож на себя давнишнего, эдакого денди из клуба «Ватье».

***

В порту Ливорно три американских корабля сразу бросились в глаза. «Конститьюшн», «Нонсач», «Онтарио» гигантами возвышались над остальными судами. Волнение охватило Байрона. Отправленный на флагманский корабль слуга пока не вернулся, и Джордж успел осознать, насколько важным вдруг стал для него этот визит. Таинственная Америка, боровшаяся за право быть свободной от Англии, родина прекрасных писателей, взорвавших привычный мир европейской литературы, манила Байрона, как неведомая земля манит заядлого путешественника.

– Капитан сочтет за честь принять вас завтра, господин! – неожиданно гаркнул слуга прямо ему в ухо.

Руки, затянутые в белоснежные перчатки, вспотели. Джордж нахмурился, сердясь на самого себя за неподобающую нервозность.

– Приготовьте мне с утра ванну, – приказал он, – свежую рубашку, перчатки. Вы взяли мои шейные платки? Выберу завтра, приготовьте все.

На следующий день Джордж провел почти час перед зеркалом, примеряя платки и отбрасывая их в сторону. Наконец, платок был повязан. Высокий воротник кипенно-белой рубашки подпирал подбородок. Черные жилет, фрак и узкие брюки довершали образ. Собственным отражением, тем не менее, Джордж доволен не был. Седые волосы и залысины никогда не приводили его в восторг, сегодня и подавно. Американцы виделись ему молодыми и задорными парнями, под стать юной родине.

«Хорошо хоть похудел, – он вспомнил свое растолстевшее тело, отросшие волосы три-четыре года назад и кивнул отражению, – конечно, теперь куда лучше. Тереза и заговоры вернули мне приличный вид». Графиня, правда, считала, что он слишком худ, но нет, ему так нравилось больше.

Встряхнув головой, Джордж добился нужного эффекта, заставив, наконец, волосы упасть на лоб определенным манером. Он натянул перчатки, взял трость и отправился на флагман.

Вблизи «Конститьюшн» показался еще более величественным: двойной мартин-гик8, вытянутый нос, по всему периметру обрамленный отделениями для орудий, украшенный резным завитком, мачты, гордо стремящиеся в небо. Широкий американский флаг развевался, вырываясь из клотика на топе кормовой мачты. Рядом с «Конститьюшн» на волнах покачивалась шхуна «Нонсач», чуть поодаль виднелся «Онтарио».

Поборов беспокойство, Джордж направился к трапу «Конститьюшн». Хромота из-за волнения стала сильнее, и это сердило Байрона неимоверно. Он старался сильнее обычного опираться на трость, чтобы скрыть мучавший с детства физический недостаток. Во фраке и жилете становилось жарко. Шейный платок сковывал шею, как железный обруч…

– Добро пожаловать на борт «Конститьюшн», сэр! – командующий эскадрой уже спешил навстречу поднявшемуся по трапу Байрону. – Капитан Джейкоб Джоунс, – представился он, протягивая руку для приветствия.

Капитан обладал высоким ростом и подтянутой фигурой, что не могло не вызывать уважения, учитывая его немолодой возраст. В свои пятьдесят четыре Джоунс мог дать фору любому молодому матросу. На нем был одет синий китель с золотыми эполетами и такими же сияющими золотом пуговицами. Белоснежный шейный платок подчеркивал темный цвет обветренной, загорелой кожи лица. Джордж сразу отметил, как тщательно был выбрит капитан, красивую форму бакенбард. На лбу красовалась вьющаяся прядь волос, на виски также были начесаны волосы, что скрывало появившиеся залысины.

Джорджа провели мимо приветствовавших его членов команды в капитанскую каюту.

– Для нас большая честь принимать вас на борту, сэр Джордж, – Джоунс разлил по бокалам вино. – Рад продемонстрировать, как ваши произведения любят в Америке.

С этими словами капитан подошел к небольшому столику и взял лежавшую на нем книгу.

– Нью-йоркское издание ваших поэм.

Байрон улыбнулся. Напряжение, мешавшее ему со вчерашнего дня, исчезло.

– Лучше расскажите мне немного о себе, дорогой друг. Мне приятно видеть у вас свои книги, но я повидал их много. А вот американцы встречались нечасто.

– О! Моя биография не изобилует интересными фактами, – махнул рукой капитан. – Родился я в Делавере. Пытался стать врачом, да понял, что эта работа не по мне. Поэтому в тридцать один год оказался самым старым мичманом у нас на флоте. Во время Триполитанской войны провел девятнадцать месяцев в плену, – Джоунс замолчал, видимо, решив об остальных деталях биографии умолчать.

Байрон не настаивал, памятуя о войне американцев с англичанами. Наверное, капитан решил, что Джорджу будет неприятно слушать о стычках с его соотечественниками. «Знал бы он, – подумалось Байрону, – насколько далек я от родины. Впрочем, Англия – не родина мне».

– Ну а я – шотландец, – сказал он вслух. – Мои лучшие воспоминания связаны с Шотландией. И последние, конечно, с Италией.

После обеда в капитанской каюте, Байрона отвели на «Онтарио». Там его приветствовали также бурно, как на «Коснтитьюшн». Матросы выстраивались в линейку на палубе, отдавали честь и широко, искренне улыбались…

Позже, устроившись на полу у ног Терезы, Джордж с упоением рассказывал о встрече с американцами:

– Дорогая, вот новая нация, новый народ, выращенный из всякого европейского отродья. Вот тебе пример, как иная жизнь меняет людей. Старая Европа, несмотря на революции, погрязла в войнах, интригах, распрях. Остается надеяться на Новый Свет, на их суждения, которые когда-нибудь дойдут до Европы. Уже сейчас, дорогая Тереза, посмотри, влияние американцев становится заметным. Но я отправился бы в Латинскую Америку. Там борьба за свободу в самом разгаре. Это напомнило мне, дорогая, о моей шхуне, нагло названной мною «Боливар». Тосканские власти хоть и милы пока со мной, велят держать ее на привязи у берега, как злую собаку. Так вот, наш «Боливар» просто шлюпка, детская игрушка по сравнению с американскими кораблями. Хотя мы с Уильямсом и Трелони брали в качестве примера именно их конструкции. Переняв весь опыт у европейцев, американцы быстро сумели уйти вперед, пошли дальше…

Графиня послушно кивала, отправляя в рот кусочки молодого сыра и, время от времени, делала глоток холодного белого вина. В ее глазах Байрон читал лишь искреннее желание понять его мысль, но никак не острый ум философствующих англичанок. Обучение явно не пошло им на пользу. Прочно утвердившаяся мода на пустопорожнее умничанье испортило английских женщин. Он с неприязнью вспомнил о Клер, матери несчастной Аллегры. Клер жила неподалеку, вместе с Шелли, но видеться он с ней категорически не желал.

«Пожалуй, их испортила новая вера, – размышлял Джордж. – Женщины, воспитанные в католических монастырях, куда прелестнее выглядят, чем пресные, бледные леди. Не говоря уж о нравах, которые нынче в Англии вовсе отсутствуют».

– Si, caro, – промолвила Тереза. – Мне понравилась книга того американского писателя, что ты читал мне недавно.

– О! Ирвинг добрался до нас! Лучше бы Меррей присылал мне читать американцев! Я понимаю, он не желает зла. Однако же лучше получить сто пятьдесят зубных щеток и триста порошков – я все оплачу – только избавьте меня от английских изданий! – Байрон снова вспомнил о пришедшей на днях почте. – Кстати, куда ты дела те книги и журналы?

– Прочитала заголовки и отдала на кухню топить, – Тереза хитро улыбнулась, тряхнув медными с золотым отливом кудрями.

– Умница! Эх! Я обещал тебе духи! – Байрон вскочил на ноги. – Забыл, совершенно забыл с этими американскими кораблями.

Беседу, перешедшую в мирное русло, пришлось прервать. В комнату вошли графы Гамба, сопровождаемые двумя здоровыми ньюфаундлендами. Собаки, доселе дремавшие в саду в тени раскидистого дерева, ворвались комнату, совершенно ошалевшие от счастья видеть Джорджа. Вслед за ними проковыляла мартышка. Отец Терезы, Руджеро Гамба, высокий, сухопарый мужчина пятидесяти двух лет, громко поприветствовал Байрона и дочь. Несмотря на возраст, Гамба-старший сохранил густую шевелюру, правда, изрядно поседевшую. Однако его брови оставались чернее ночи, а цепкий взгляд темных глаз заставлял собеседника чувствовать себя неуютно. Узкое лицо, чуть крючковатый нос и сжатые в тонкую полоску губы довершали образ графа.

Брат Терезы, Пьетро Габма родился всего на два года позже сестры. Он любил ее преданно и страстно, хотя почти все детство и юность они провели врозь: Терезу отдали на воспитание в женский монастырь, а Пьетро учился в Риме. Джордж сразу подружился с молодым человеком, и последние три года тот ходил за Байроном по пятам. Пьетро походил на отца – такой же крючковатый нос и узкое лицо. Но спутать двух Гамба было невозможно: жесткие кучерявые волосы и борода делали лицо Пьетро совершенно отличным от отцовского. И, несмотря на более устрашающий внешний вид, взгляд молодого Гамбы выдавал в нем человека, хоть и пылкого, но мягкого и добросердечного. Это, впрочем, не мешало Пьетро постоянно ввязываться в потасовки…

– Нас все-таки пытаются выслать из Тосканы, – Руджеро встал возле холодного камина. – Придется уезжать, рано или поздно.

– Нам придется расстаться? – Тереза беспомощно переводила взгляд с отца на Джорджа.

– Дорогая, ты знаешь, я собирался покинуть Италию. Ехать в Соединенные Штаты, либо в Латинскую Америку. Бездействие изводит меня, особенно теперь, когда мы скованы в наших действиях в Италии. Мы находимся под постоянным надзором. Аллегра умерла, и только ты, любовь моя, удерживаешь меня здесь.

– Я поеду с вами, синьор! – воскликнул Пьетро.

Неожиданно Тереза стала похожа на отца: она поджала губы и сверкнула карими глазами, которые в иное время излучали свет и тепло.

– Я, сэр, тоже ехать с вами! – сказала она громко по-английски.

Байрону безумно нравилось, когда юная графиня сердилась. Ему доставляло немалое удовольствие смотреть на прелестное личико, желавшее казаться строгим и надменным. Он постарался сдержать улыбку. Тем более брать с собой Терезу, подвергая ее жизнь опасности, Джордж никак не желал.

– Терезита, ты останешься с отцом. Женщина и революция не должны пересекаться, – он нежно похлопал Терезу по руке, а после медленно поцеловал каждый пальчик. – Не дуйтесь, дорогая. В любом случае, ничего пока не решено.

– Видимо, для начала переберемся в Геную, – встрял Руджеро Гамба. – Долго нас терпеть в Ливорно не станут.

– Позвольте, я просил решить вопрос положительно, – Джордж нахмурился. – Почему они не желают оставить нас в покое? – его кулаки непроизвольно сжались.

– Синьор, вас власти не выгонят! – выкрикнул Пьетро. – Но мы с отцом, как и раньше, представляем для них угрозу. Карбонарии…, – в этом месте Руджеро приложил указательный палец к губам, заставив сына замолчать.

– Я представляю такую же угрозу, как и вы, – в груди у Джорджа начало клокотать от злости.

– Вы – иностранец, синьор. А мы создаем проблемы, пребывая с вами под одной крышей, – спокойно произнес Руджеро.

Собаки не дали завершить разговор. Они помчались к двери, оглушая людей своим лаем так, что говорить стало невозможно.

– К нам гости, – Тереза поспешила встать с кресла, но Пьетро уже бежал вслед за собаками, узнать, кто прибыл на виллу.

В дверях стоял человек, походивший скорее на слугу, чем на знатного синьора. Пьетро схватил собак за ошейники, пытаясь не позволить им сбить незнакомца с ног.

– От синьора Шелли, – доложил Тито, впустивший посланника в дом, – письмо синьору Байрону.

Джордж взял письмо у Тито, выдал напуганному посланнику монету, и тот с видимым облегчением покинул виллу. Собак отпустили. Они попытались преследовать слугу, но, пробежав немного по саду, увидели, что он уходит, и потеряли к чужаку всякий интерес…

– В конце июня сюда приедет Ли Хант, – сообщил Джордж семейству Гамба, – с женой и кучей детей. Не вспомню, сколько их, но все невоспитанные, уверен. Впрочем, деньгами для переезда в Италию снабдил их я. Не стоит жаловаться. Свою судьбы мы отчасти творим сами. Нам лишь немного помогают сторонние силы. По крайней мере, попытаюсь опубликовать то, что не хотят брать другие, в новом журнале Ханта…

Глава 2. Ливорно, июль 1822 года

Детишек оказалось шестеро. Они перекрывали своими криками лай собак, визг прыгавшей по мебели обезьянки и громкие перебранки между слугами трех семейств, категорически нежелавшими понимать друг друга. В общий хор свою лепту вносили павлины, периодически начинавшие вопить из сада. Младшему Ханту исполнилось два года, старшему – двенадцать. Остальные рождались с завидным постоянством через каждые два-три года.

– Во всем дурном можно найти каплю хорошего, – философствовал Джордж, обращаясь к Эдварду Трелони, который также проживал у Байрона. – Здешнее приведение с момента приезда Хантов не появляется. У нас и так не бывало тихо, но ночами та девушка имела возможность спокойно навещать мою комнату без страха, что ее потревожит плач очередного отпрыска Ли. И работается мне сейчас куда веселее. Еженедельные ужины по средам давно наскучили. А вот ежедневные ужины, когда не знаешь, откуда в тебя полетит кусок хлеба, внесли в жизнь разнообразие. Да и Шелли с Уильямсами приезжают теперь каждый вечер.

Эдвард не пытался спорить с другом. Казалось, широкоплечий красавец, жгучий брюнет с лихо закрученными усами, моряк и отчаянный сорвиголова, не может бояться маленьких детей. Тем не менее, и он вставил пару слов о своей участи:

– Мой дорогой друг, вы любезно выделили Гамба три комнаты наверху. Вы проживаете там же, но на другой половине. Я был до недавнего времени более чем доволен комнатой на первом этаже. Однако вы понимаете, нынче, когда сюда вселился Хант, я уже не так весел, как прежде. Все-таки проход на лестницу, ведущую на второй этаж, стерегут ваши псины, а потому утром вы, мой друг, продолжаете спать, как обычно до полудня или часу дня. А я встаю с первыми криками детей, не имеющих милой дендистской привычки не покидать постели ранее двенадцати.

Байрон рассмеялся.

– У них дурная дендистская привычка ложиться далеко за полночь и не менее дурная крестьянская привычка вставать засветло!

Впрочем, шум первых дней июля недолго отвлекал Джорджа от мрачных мыслей. Поступавшая к нему почта вызывала раздражение, и даже Тереза не развлекала его привычным щебетанием, так как вела непримиримую войну с женой Ханта. Марианна, старше Терезы на несколько лет, да еще и родившая шестерых отпрысков, пыталась играть роль хозяйки дома, что ей с трудом удавалось. Миссис Хант постоянно говорила по-английски колкости, направленные в адрес Терезы. Та не понимала в достаточной степени языка, особенно устной речи, чем Марианна активно пользовалась. Тереза в долгу не оставалась: Марианна в свою очередь не знала итальянского, и не понимала ни ехидства графини, ни шуточек ее слуг.

– Лорд Байрон не прав, – заявляла Марианна мужу и Эдварду. – У него есть жена в Англии. Он живет с женой отдельно, но не разведен, не забывайте. Жить под одной крышей с этой итальянской графиней, ни слова не понимающей по-английски, mauvais ton9, уверяю вас.

Сам Ли оставался совершенно спокойным. Полное отсутствие средств к существованию его не смущало. В конце концов, друзья не давали ему умереть с голоду и даже позволяли вести вполне приличный образ жизни. Волосы, вечно не желавшие аккуратно укладываться, густой шапкой, словно ореолом, обрамляли его голову, взгляд был слегка надменным – Ли будто смотрел на мир свысока. Несмотря на то, что с женой он старался не вступать в пререкания, создавалось стойкое ощущение словно и она – часть снующих под его ногами существ. Просьбы миссис Хант Ли старался удовлетворять в полном объеме, повторяя одну фразу:

– Что вы хотите – она истинная англичанка.

Марианне всегда не здоровилось. Вечерами за ужином она жаловалась на несварение, на местную невыносимую жару и головные боли. Работу над журналом она прерывала криками:

– Дорогой! – доносилось с первого этажа. – Будь любезен попросить сэра Джорджа убрать собак. Они не дают пройти к вам наверх.

Байрон отказывался освободить проход, так как на втором этаже тут же вместе с матерью оказывались в лучшем случае пять детей из шести. Бросая ехидные взгляды на миссис Хант, Тереза выглядывала в холл и с хохотом сбегала вниз по лестнице. Она трепала ньюфаундлендов по здоровым башкам, те радостно склабились, а Марианна в ужасе отпрыгивала подальше. Графиня, в свою очередь, комментировала по-итальянски неказистую внешность миссис Хант и несносное поведение невоспитанных английских детей. Слугам, порой, отдавались совершенно противоположные указания на двух языках, и дело иной раз доходило до драки…

– Проблем тут, мой друг, больше чем шесть, – делился Джордж с приехавшим в гости Эдвардом Уильямсом. Эдвард с женой жил у Шелли, с Байроном познакомился чуть менее года назад. Они играли в бильярд и вели неспешную беседу, пользуясь отсутствием детей, которых повели на море. – Я быстро осознал, что на мою голову Шелли свалил не просто друга, а друга с массой нерешенных вопросов. Например, издание никому ненужного журнала «Либерал», над которым собирался корпеть Ли в Италии, при ближайшем рассмотрении оказалось делом провальным. Конечно, у него опыт редакторской работы, издания журналов в Англии. Ли умен и он интересный собеседник, – Байрон запнулся. – Вот и все!

– Ведь вы были знакомы ранее? – Эдвард прищурился, приготовившись бить по шару.

– Я навещал его в Англии в тюрьме. Ли критиковал в своем журнале правительство. Тогда я уважал Ханта безмерно. Два года в тюрьме – не шутка. Шелли постоянно давал ему денег, звал с собой в Европу. Но перед собой я вижу человека слабого, подкаблучника, растерявшего былой пыл, – теперь приготовился бить Байрон, а потому замолчал на минуту, обдумывая удар.

– Женщины, – продолжил он, – от них наши беды. Я тоже легко поддаюсь их влиянию. Сколько раз они заставляли меня действовать вопреки логике и смыслу, преследуя лишь им ведомые цели. Хотя, я их вижу насквозь, что не мешает им вить из меня веревки…

Прежние долгие беседы, впрочем, вести не удавалось: снизу обязательно раздавались крики, призывавшие Джорджа спуститься решить какой-нибудь спор или помочь разнять драку.

***

Седьмого июля за ужином в гостиной собрались Ли, его жена, Трелони, сам Байрон с графиней, оба Гамба, прибывшие морем Уильямс и Шелли. Джейн Уильямс осталась дома вместе с Мэри Шелли и Клер Клемонт. Последнюю в дом Джорджа никогда не приглашали. Тщетные попытки Шелли помирить бывших любовников Байрона неимоверно раздражали, а потому Шелли просто оставлял Клер в Леричи, где снимал домик на лето. Жену Уильямса Джордж был бы рад видеть у себя. Джейн обладала странной притягательной силой, которая не оставляла мужчин равнодушными. Большие, печальные, карие глаза с поволокой, чувственный рот, тонкие черты лица, покатые плечи – она походила на женщин со старинных полотен, и неудивительно, что Шелли быстро в нее влюбился.

Несмотря на отсутствие женщин за столом, они незримо влияли на тему завязавшегося разговора.

– Клер тут как-то увидела призрак Аллегры, – начал Перси Шелли.

– Наша дочь звала мать за собой? – хмыкнул Джордж. – Следовало пойти. Клер склонна ко всем этим забавам. Сходить в потусторонний мир? Нет ничего завлекательнее, – перед ним стоял череп, который частенько служил Байрону бокалом для вина. – Я тоже люблю подобные штуки.

Жена Ханта скривилась:

– Вы шутите над смертью собственной дочери, господин Байрон. В этом нет никакой заслуги.

– Увольте. Я вовсе не шучу. Я серьезен как никогда. Вы просто не знаете моего пристрастия к мистике. В данном случае я охотно верю, что призрак бедняжки Аллегры пришел к матери, дабы предупредить о несчастном исходе для нее или…, – Джордж помолчал, неожиданно став серьезным, – или о смерти кого-то из близких.

Шелли откашлялся:

– Мэри также видела дурные знаки, мой дорогой друг. Неожиданно, при полном безветрии захлопнулась дверь в мою комнату. А Клер уверена: Аллегра звала не ее, – он понизил голос до шепота, – она звала меня.

В комнате повисла тишина. Прекратились перезвон бокалов, мерный стук вилок о тарелки, шуршание салфеток. Не слышно было бегавших по саду детей. Замолкла обезьянка, потерявшись где-то в недрах большого дома, не слышался лай собак, не орали из сада павлины. Даже слуги на минуту перестали браниться на кухне. Вдруг кошка со страшным шипением ворвалась в гостиную, промчалась под столом, напугав дам, быстро поджавших ноги, и пулей вылетела в холл.

– Не говори ерунды, Перси, – голос Байрона взорвал зловещую тишину. – С какой стати тебе умирать? Ты болен?

– Пожалуй, нет, – Шелли глотнул вина и скосился на стоявший возле Джорджа череп. – Тут ведь дело не в здоровье.

– А в чем? – удивилась миссис Хант.

– В предзнаменовании! – резко ответил Шелли. – Вы не понимаете! Вам не понять! Мне так гадали, не правда ли, Джордж? Когда-то… Так было. Я забыл. Но мне сумели напомнить. Аллегра пришла за мной.

– Джейн осталась с Мэри и Клер, – заговорил Уильямс, выполнявший в последнее время обязанности капитана шхуны Шелли, которую построили практически в одно время с лодкой Байрона. – Дамы напуганы не на шутку. Помню, когда служил в Индии, одному матросу начали видеться призраки погибших товарищей. Они ходили по палубе, смеялись, пили ром… Мы шутили над ним, а через несколько дней он упал за борт, и только его и видели. Говорили, призраки забрали бедолагу с собой.

– Бывает, в самом деле, зовут вовсе не того, к кому пришло приведение, – начал рассказывать Трелони, всегда готовый поделиться воспоминаниями из своей недолгой, но насыщенной событиями морской карьеры. – Вы знаете, как много мне пришлось путешествовать. В одном порту – это случилось на востоке – странная женщина являлась в порт вечерами провожать корабли, которые собирались поутру отходить в море. Ее боялись. Даже неверящие ни в черта, ни в дьявола крестились, увидев закутанную в платки, светящуюся в белом свете фигуру на берегу. Она не исчезала, хотя в порт привозили священника из ближайшей церкви. Он ничего не смог сказать толком. А завидев вечером зловещий силуэт, прикрыл глаза рукой, протянул вперед крест и начал пятиться назад. Потом священник промолвил: «Она ждет свой корабль. Она пришла не за вами». Говорят, после он сошел с ума, потому что, – Трелони выпил залпом стакан с джином, – потому что предсказание сбылось!

– Сейчас я упаду в обморок, – пробормотала мертвенно-бледными губами миссис Хант.

– Подожди, – отмахнулся Ли. – Эдвард, продолжайте!

– В том порту мы стояли долго. К приведению привыкли и перестали обращать на него внимание. Хотя прибывавшим после нас и замечавшим фигуру на берегу впервые приходилось нелегко. И вот однажды в порт пришел странный корабль. Мы сразу обратили на него внимание: черного цвета, слишком вытянутой формы от носа до кормы, со спущенными красными флагами – он вызывал в душе смятение и страх. Кто-то предположил, что это пираты. Однако затем на палубе черного корабля мы заметили людей. Они не отличались от нас ничем. По крайней мере, издалека. Днем они выкатили бочки из трюмов и спрятали их на берегу. Вечером вновь появилась женская фигура. А на следующее утро бочки снова погрузили на борт странного судна, и на нем тут же подняли паруса. Ветер дул попутный, на небе ни облачка. Корабль быстро удалялся из виду. Но вдруг его будто бы закружило на месте. Нам показалось, его подняло над водой и со всего размаху обрушило на откуда ни возьмись взявшиеся высокие волны. Заметьте, у нас, возле берега по-прежнему царило полное затишье…

– О, Боже, Ли, принеси мне капли, – обмахиваясь веером, промолвила Марианна. Ли не сдвинулся с места и только налил ей еще вина.

– Корабль разбился на мелкие щепки. И только двадцать бочек одиноко плавали по поверхности воды. В сторону крушения отправились несколько шлюпок. Спасать, вроде, было некого. Мы собрали бочки – не пропадать же добру – и услышали, что они стонут!

– Как стонут?! – воскликнула Марианна.

– Не беспокойтесь, миссис Хант, – Трелони поцеловал Марианне руку. – Вот что вышло: в бочках перевозили женщин. Сначала самых красивых жен местных богачей выслеживали с помощью подкупленных евнухов. Затем их крали, сажали в бочки и отправляли на корабле в другие края. Часть бочек, действительно, наполняли вином и провизией. А в четыре-пять сажали женщин. В море их выпускали и запирали в каютах. В тот город судно приходило редко: дабы не привлекать внимания оно старалось часто не заходить в одни и те же места. Призрак на берегу ждал именно этот корабль! Являлась нам похищенная женщина, спрятавшая в шароварах кинжал и заколовшая себя, когда поняла, какая участь ее ожидает.

И вновь за столом стало непривычно тихо.

– Самое опасное таится в обычном, – еле слышно произнес Джордж. Он вертел в руках череп с вином. – Например, данный череп многих приводит в ужас. А в нем нет ничего страшного. Просто останки давным-давно умершего человека. Зловещее, скорее, обнаружится в обычном бокале с вином. Предположим, если туда подсыпят яда…

Шелли вздрогнул и поставил вино на стол.

– Если нет на тебе греха, приведение не станет приходить за тобой, – промолвила юная графиня, которой Байрон пытался переводить быструю речь Трелони.

– Мы здесь все грешны, милая леди, – Хант взъерошил и так взлохмаченные волосы. – Тут ко всем могут приходить.

Тереза быстро перекрестилась. Время от времени терявшая нить разговора Марианна наконец поняла общий смысл сказанного графиней.

– О, вам-то уж грозят полчища призраков!

Странно, но без перевода Тереза догадалась, что значили слова англичанки:

– Мой отец просить папа Римский жить я раздельно от мужа, – выговорила она, чеканя английские слова. – Я жить разные комнаты Джордж. Отец, брат, – ткнула она пальцем в Гамба, сидевших напротив.

Руджеро, не сразу понял, что происходит, но брат Терезы, хорошо говоривший по-английски, вскочил со стула и схватился за шпагу. Остальные мужчины также встали.

– Моя жена не хотела никого оскорбить, – примиряющее сказал Ли.

– Успокойтесь, господа, – примиряющее поднял руку Джордж, – языковые сложности иногда доставляют много проблем.

Трелони на всякий случай встал между Пьетро и Ли. Возле Байрона нарисовался Тито, готовый сразиться с любым, кто попытается напасть на лорда. Миссис Хант фыркнула и, сославшись на мигрень, гордо подняв голову, вышла из комнаты. Мужчины расселись по местам.

– Завтра двинемся обратно в Леричи, – Шелли выглядел озабоченным. – Не хотелось бы оставлять женщин надолго одних. Они и вправду спят ужасно: шорохи, скрип дерева. Странные звуки в нашем доме.

– Старый рыбацкий дом, что ты хочешь, – вздохнул Уильямс. – Зато рядом море. Осенью вернемся в Пизу.

В ту ночь многим спалось плохо. Рассказ Трелони, выдуманный или вправду имевший место, будил воображение. Даже во сне видения не переставали будоражить сознание. Периодически, то тут, то там кто-нибудь громко вскрикивал. Ли Хант несколько раз бегал за водой для жены, исчерпав весь запас привезенных из Англии капель. И только Тереза спала сном младенца. Байрон прислушивался к шорохам, доносившимся с другой половины второго этажа, и даже подходил к двери графини. Но оттуда не доносилось ни звука. А внизу постоянно хлопали двери. Трелони, возбужденный джином и собственным рассказом, в итоге поднялся к Байрону.

– Не спите, мой друг? – приветствовал его Джордж, неожиданно возникнув в проеме своей комнаты. – Приведения беспокоят или дети Ханта?

Снизу послышался шум.

– Что там происходит? Посмотрите, Трелони. Не бойтесь. Шумят явно по-человечески.

Эдварду следовало бы оскорбиться на обвинения в трусости, но он и впрямь чувствовал себя один в комнате неуютно. Ему все виделся черный ворон отца, с которым он вступил в схватку в детстве. Стоило закрыть глаза, как тот налетал на него и огромными крыльями бил по лицу… Трелони спустился на несколько ступенек вниз и заметил отблески от пламени мельтешащих свечей.

– Вроде несколько человек. Не видно, кто.

– Пошли, – скомандовал Джордж.

Он взял тихо рычавших собак за поводок и начал спускаться. Внизу вместо приведений возле кухни шуршали Шелли и Уильямс. Они пытались втолковать заспанным слугам, что им следует принести вина и закусок.

– Боже мой! – вскричал Шелли, увидев две фигуры у лестницы и очертания здоровых собак.

Слуги пооткрывали рты, а Уильямс попятился назад. Рядом послышались шаги, и все повернули головы в сторону нового источника шума.

– Опять послала за водой, – спокойно сказал Ли, проходя мимо друзей к кухне.

– А там кто? – спросил его Шелли, указывая на тени, застывшие возле лестницы.

Ли пригляделся:

– Как кто? Байрон и Трелони с чертовыми псами, – и пошел дальше.

– Какого черта вы там стоите? – выкрикнул Уильямс. – И одеты так странно.

– Вас пугаем, – ответил Байрон и двинулся к ним навстречу. – Мы в халатах, что совершенно не выглядит странно в половине четвертого утра. На себя посмотрите.

Уильямс и Шелли оглядели друг друга: оба в темных, длинных, бархатных халатах с кистями. В темноте все четыре фигуры выглядели одинаково.

– Наверх ко мне в комнату вино, помидоры, сыр, зелень, – скомандовал Джордж слугам. – Пошли, Трелони вон тоже не спит.

– Ли позовем? – предложил Шелли, почему-то выказывавший Ханту самое дружеское расположение.

– Нет! – хором ответили друзья.

– У него жена плохо себя чувствует, – словно оправдываясь, добавил Уильямс.

Расположившись у Байрона, решили больше о приведениях не говорить. Хотя занимавшийся рассвет сам по себе уже настраивал на более романтический лад.

– Почитаем стихотворения, – предложил Шелли. – Мой дорогой друг, ты помнишь наизусть все свои сочинения, – обратился он к Байрону. – Если остальные не возражают, я бы хотел, чтобы почитал ты. Из нас двоих – ты первый, но уйду первым я…

– Опять ты за старое! – Джордж похлопал друга по плечу. – Я хочу уехать из Италии. Революция, борьба за свободу – опасностей, мой друг, будет куда больше, чем здесь, когда освободительное движение практически заглохло.

– Почитай, Байрон, – еще раз попросил Шелли.

– И правда, Джордж, почитайте. Мы вас послушаем с величайшим удовольствием.

– Хорошо. – Байрон встал и, облокотившись о спинку кресла, начал медленно читать:

Не бродить уж нам ночами, хоть душа любви полна

и по-прежнему лучами серебрит простор луна.

Меч сотрет железо ножен, и душа источит грудь.

Вечный пламень невозможен, сердцу нужно отдохнуть.

Пусть влюбленными лучами месяц тянется к земле –

не бродить уж нам ночами в серебристой лунной мгле.10

***

Рано утром следующего дня Трелони отправился в Леричи. Он был влюблен в Клер и пользовался любым предлогом, чтобы съездить к ней в гости. Ни с кем не попрощавшись, так как обитатели виллы в этот час спали глубоким сном, Эдвард оседлал коня и двинулся в путь.

Днем, проснувшись и позавтракав, Шелли, Уильямс и юный матрос Чарльз Вивиан засобирались в Ливорно, где их ждала лодка «Дон Жуан». Светило солнце, радостно плескалось у берега море. Вчерашнее дурное настроение покинуло друзей, чему очень поспособствовало выпитое под утро красное вино. Они прощались, улыбаясь, и даже миссис Хант не так сильно хмурилась, как обычно.

– Забыл спросить, – обратился Шелли к Джорджу, – что с публикацией «Каина»?

– Никак не хотят – ни за деньги, ни бесплатно. Мне все равно, я готов отдать «Каина» издателю на любых условиях. Но дело пока не движется. Тереза говорит, безбожное это произведение и сердится на меня за него. А я не безбожник, Перси, как ты. Я просто создал такого героя. Вальтер Скотт тоже упрекает за «Каина» в своих письмах.

Джордж всегда был горяч, когда дело доходило до его стихотворений. Страстность Байрона передалась и Шелли.

– Не волнуйся! Им придется когда-нибудь «Каина» опубликовать. Поверь! Неважно, когда это случится, важно, что это произойдет. Они сами не понимают, в чем тебя упрекают.

– Поехали! – позвал Уильямс из повозки. – У нас впереди прекрасный день и нас ждут самые прелестные жены на свете! Уверен, Трелони уже развлекает их своими байками. Спасибо вам, Байрон за удовольствие быть с вами знакомым! – он помахал шляпой, а Шелли быстро попрощался с друзьями.

– Попутного ветра! – крикнул им вслед Джордж.

Лошади рванулись с места, подстегиваемые одним из слуг Байрона. Вскоре дорожная пыль осела, друзья исчезли из виду…

***

Жизнь на вилле раздражала Джорджа все больше. Когда уехал Трелони, а затем Уильямс и Шелли, он отдал распоряжение ехать в Пизу. Особняк Лафранчи, служивший там ему пристанищем, внешне, пожалуй, уступал вилле дела Роза. Но удобств в нем было побольше. Особенно привлекало Байрона наличие в особняке воды. Если из виллы открывался вид на море, то особняк Лафранчи стоял возле реки. Практически напротив, через реку, снимали дом Шелли. Лафранчи состоял из трех этажей. На первом поселили Хантов.

Тревожные вести пришли на третий день. Трелони, вернувшийся из Леричи, сразу же поехал в Пизу к Байрону.

– Джордж! – крикнул он, взбегая по лестнице. – Плохие новости!

Заканчивавшие работу над первым номером «Либерала» Байрон и Хант вздрогнули.

– Что стряслось? – откликнулся Джордж, поднимаясь навстречу Эдварду.

– Шелли и Уильямс пропали. Они не доехали до дома. Их жены встревожены, – выпалил Трелони. Выражение его лица не оставляло сомнений: он в самом деле переживает, не понимая, как друзья не смогли преодолеть коротенькое расстояние от Ливорно до Леричи за два дня.

Джордж нахмурился. Он вспомнил дурные предчувствия Перси и не мог заставить себя верить в лучший исход.

– Эдвард, не возьмете ли дело в свои руки? – обратился он к Трелони. – Вы хорошо знаете побережье. Я тоже неплохо ориентируюсь в данном маршруте, но власти точно подумают невесть что, если я начну поиски.

– Не сомневайтесь во мне, Джордж! Я хотел получить от вас одобрение. Сейчас же свяжусь с береговой охраной. Мы начнем поиски немедля!

Трелони пребывал в своей стихии. Несмотря на волнение, он наконец-то мог заняться настоящим делом. Первый день никаких результатов не принес. К ужину Трелони вернулся уставшим, а главное, совсем неуверенным в судьбе своих друзей.

– Они погибли, – Джордж не пытался скрывать пессимизма. – Не стоит и надеяться.

– Вы слишком пессимистично настроены, – нахмурился Хант. – Надо постараться взглянуть на дело под иным углом.

Байрон и Трелони переглянулись.

– Ли, вы можете не верить в дурные знаки, – медленно начал говорить Джордж, – но нельзя не видеть очевидных фактов. Наши друзья отправлялись не на морскую прогулку. Они направлялись домой. Вы полагаете, их захватили пираты? Вряд ли. Карбонарии? Власти Тосканы? Тоже сомнительно. Зачем они им?

– Однако Эдварду не удалось найти следов крушения или чего-то еще в таком же роде, – не отступал Хант.

– Сядем за стол. Уже накрыли к ужину, – Джордж направился в сторону гостиной.

– Как можно иметь аппетит в подобных трагических обстоятельствах! – всплеснула руками миссис Хант.

Ее реплики не заметили, и компания последовала за Байроном. Сверху спустилась Тереза. На ней было светло-голубое, легкое платье. Декольте и рукава-фонарики обрамляли розовые цветы.

– Bella, – произнес Джордж, увидев графиню. Как обычно при виде Терезы, его настроение, хоть немного, но улучшилось.

За столом, тем не менее, беседа вернулась в прежнее русло. Говорить о чем-то еще не получалось.

– Неужто и правда Аллегра приходила за Шелли? Но ведь Уильямс не чувствовал приближающейся смерти, – проговорил Трелони. – А смерть преследовала их обоих.

– Вы опять про смерть! – воскликнул Хант. – Мы не знаем обстоятельств. Не следует хоронить людей раньше времени! Если бы что-то случилось с их лодкой, мы бы об этом узнали. Об этом происшествии стало бы известно.

– Вы ошибаетесь, мой дорогой друг, – возразил Джордж. – Море играет в свои игры. Помню случаи, когда оно выбрасывало тела на берег так далеко от места крушения, что никто не мог опознать ни людей, ни корабля.

Трелони был не в состоянии побороть искушения рассказать очередную историю:

– Частенько море хоронит тела в своих недрах. На дне покоится немыслимое количество человек. И такое же немыслимое количество сокровищ.

– Они не отходили далеко от берега, – встрял Хант, – поэтому, если даже и произошло несчастье, они бы вплавь добрались до суши. Охотно верю, что сейчас их выхаживает прекрасная итальянка в какой-нибудь тосканской глуши.

– Перси не умеет плавать, – холодно возразил Джордж.

Сбить Трелони с мысли было не просто. Он вклинился в паузу, возникшую после тревожных слов Байрона, и продолжил.

– Тогда тоже крушение произошло возле берега. Корабль был битком набит золотыми слитками, драгоценностями, пряностями и шелками…

Марианна перестала есть и открыла рот, видимо, представив себе описанные богатства.

– После крушения кто только ни пытался нырять на дно в поисках затонувших сокровищ! И ни трупов, ни сокровищ! – Трелони воздел палец к потолку. – Очередная загадка морских пучин. На поверхности воды плавали доски от судна. А внизу – ничего! – припечатал он.

За окном смеркалось – у Байрона не принято было ужинать рано. Дневной свет постепенно уступал место ночной мгле. На небе уже виднелись звезды, и солнце быстро пыталось спрятаться от людских глаз. Казалось, оно уходит не за горизонт, а погружается в море, чтобы залечь там на дно до наступления следующего дня.

«Вот кто все видит и знает», – подумалось Джорджу, который сидел напротив окна и следил за закатом. Сердце сжалось от нахлынувшей тоски и печали. «Бедный мой друг, бедный Перси! Почему тебе был уготован такой конец? Как верно ты предвидел свой уход!»

– Завтра вы вновь отправитесь на писки? – обратился он к Трелони. – Остались места, которые вы не успели исследовать?

– Да, маленькие деревушки ближе к Леричи. Выеду рано утром. Днем в жару нам с лошадью приходится туго.

В июле украсть у палящего солнца несколько часов прохлады являлось задачей непростой. Вечер не приносил облегчения. Даже шустрые дети растеряли былой пыл и не скакали по дому, как резвые жеребята. Мохнатые собаки мерно дремали возле лестницы, и только мартышка не теряла бодрости. Ей не ведомы были тревоги хозяина. Она сидела на пианино Терезы и довольная чистила банан…

Следующий день подтвердил страшные догадки – Трелони удалось обнаружить тела Уильямса и Шелли.

– Они сильно изуродованы, – тяжело вздохнул Трелони, начав рассказ. – Я узнал ботинок и шарф Уильямса. Помните, он в тот день повязал темно-синий шелковый шарф с вышитым на уголке якорем? – никто не ответил, а Хант просто кивнул. – Я все забывал спросить, где он его раздобыл. Себе хотел такой же – я ведь у Джорджа служу, как Уильямс у Шелли, капитаном «Боливара». Прекрасная была идея прикупить такой же шарф, – он помолчал. – Больше ничего не узнать: ни лиц, ничего. В кармане у Шелли лежала книжка Джона Китса. Я узнал ее…

– Да уж. Не Библия, конечно. Где ты их нашел? – спросил Джордж. – Как это случилось?

– В заливе Специя. Оказывается, там в тот день дул шквальный ветер. Вроде совсем близко отсюда, а в заливе так бывает – вдруг, раз и ветер переменился. От их лодки ничего не осталось. Разбилась полностью. Они чуть-чуть не дошли до Леричи, буквально находились от дома в двух шагах. Я потому и нашел их лишь сегодня. Прочесывали-то отсюда, от Ливорно. И место, где их выбросило на берег, пустынное. К тому же, остатки лодки выбросило в другом месте.

– Перси не умел плавать, – прошептал Джордж, но Эдвард его услышал.

– Умение плавать не спасло бы. Шквальный ветер. Понимаете, ничто не спасло бы. Чудеса случаются, но не на сей раз. Местные крестьяне мне сказали, что видели, как неожиданно на небо налетели тучи, поднялись огромные волны. Шхуну накрыло в мгновение ока. Потом все успокоилось, но на горизонте больше не маячил наш «Дон Жуан». На берег эти дни никто не ходил – там довольно пустынно. А рыбаки обычно рыбачат чуть дальше.

Говорить не хотелось. Страшные картины рисовало воображение. Не умевший плавать Перси вызывал особую жалость, несмотря на всю безысходность ситуации.

– Надо написать Мэри, – нарушил тишину Джордж.

– Нет, – возразил Трелони, – я поеду к ней сам. Женщин надо будет поддержать в их горе. Заодно узнаю пожелания по поводу похорон.

Байрон слышал, как Шелли не раз говорил о кремировании. Ему претила идея лежать в сырой земле в заколоченном гробу. Слова друга всплывали в памяти: «Боюсь умереть, проснуться после, и не иметь возможности выйти. От сожженного тела остается лишь пепел. Лучше сгореть, раз и навсегда».

– Я буду добиваться разрешения кремировать Шелли и Уильямса, – твердо произнес Джордж. – Вы, мой друг, можете ехать, конечно. Ваше желание лично рассказать женщинам о случившемся похвально. Прах Перси останется здесь, в Италии. Его злопыхатели не смогут произносить лживые речи на похоронах. Этого я точно не допущу. Однако желанию миссис Уильямс отвести прах мужа на родину препятствовать не стану.

Миссис Хант, естественно, попыталась встрять, отстаивая права Мэри Шелли, но слушать ее Байрон не собирался. Он развернулся и покинул комнату, не сказав больше ни слова. Назавтра он начал хлопотать о разрешении кремировать тела друзей. Были разосланы необходимые запросы властям. Трелони уехал в Леричи.

– Странные ощущения испытываю я, дорогая Тереза, – говорил Джордж вечером графине. – Не верится, что больше не услышу голоса Перси, не прочту ему моих стихотворений, а он больше не напишет ни строчки своих. Пожалуй, я не скорбел так после известий о смерти Аллегры. У нас с ней мало было общих воспоминаний, приключений, забавных игр. Главное, не было единомыслия, общего душевного устройства, какое случается только с такими друзьями, как мы с Шелли. Моя жизнь тоже скоро оборвется, – он предупреждающе поднял руку, не давая Терезе заговорить. – Не протестуй, душа моя, не спорь. Я – номер два в нашем с Перси коротком списке. Мы уйдем один за другим, и горевать тут не о чем.

Но, несмотря на желание покориться судьбе и принять смерть друга, как фатальный и неизбежный факт, Байрон впадал все сильнее в меланхолическое состояние духа. Вместо вина теперь ему подавали джин. Ел он совсем мало, стараясь ужинать у себя наверху. На уговоры Ханта спуститься к столу, Джордж отвечал:

– Не люблю смотреть, как едят женщины. Я довольно часто наблюдал это зрелище в последнее время и хочу от него отдохнуть. Увольте, Ли. Я оставляю дам на ваше попечение. И не пытайтесь меня убедить, что дело обстоит иначе. Поглощение пищи – процесс такой же некрасивый, как пищеварение и прочие процессы, проистекающие в организме. Вас это не смущает и прекрасно. Рад за вашу устойчивую психику…

Вскоре от Трелони пришла весточка: он задерживается, дабы помочь женщинам переехать обратно в Пизу. Миссис Уильямс против кремирования не возражала. Но прах мужа собиралась отвезти в Англию, «где она, видимо, и останется, так как в Италии ее ничего не держит, а напротив, напоминает о печальном событии», – писал Эдвард Байрону.

***

Прошла еще пара дней. К сожалению, начавшиеся неприятности не заканчивались. Постоянно отсутствовавшие дома отец и сын Гамба не сумели доказать тосканским властям, что их не следует высылать.

– Они опять вляпались в историю, – пожаловался Джордж, вернувшемуся из Пизы Трелони. – Драчливость у них в крови. Я пытался уговорить Руджеро пересидеть сложные времена и не лезть на рожон. Последняя стычка, в которой я сам вынужденно принял участие, произошла в марте. Тогда нас великодушно простили. Но сейчас дело поворачивается не так, как хотелось бы.

– Вспыльчивые люди, – нашел объяснение Трелони. – И вы, мой друг, чем-то похожи на них. Ваша дружба возникла не на пустом месте.

– Согласен, – кивнул Джордж. – Как бы то ни было, теперь отъезд в Геную представляется делом решенным. Гамба дали всего два дня на сборы. Я бы не хотел покидать Пизу, эту виллу, которая пришлась мне по душе. Однако оставить графиню я не имею права, да и не хочу. Придется последовать за ними.

Джордж попытался отсрочить отъезд Гамба, но безуспешно. Им временно разрешили проживание в Люкка. Когда-то этот город по влиянию и красоте превосходил саму Флоренцию. Теперь былое величие угасло, и только прекрасные здания и площади напоминали об ушедшей славе. Несмотря на условия развода с мужем, Тереза осталась с Байроном под одной крышей.

Без шумного семейства Гамба дом опустел. И даже Ханты стали вести себя тише: Ли работал над первым выпуском «Либерала», Марианна привыкла к Терезе, и ругаться с ней стало неинтересно. Единственное, что развлекало Джорджа – это позирование молодому американскому художнику, пытавшемуся рисовать его портрет для академии искусств, и ежевечерние прогулки верхом. Вместе с Трелони они приезжали к заброшенному сараю и соревновались в стрельбе по самодельным мишеням.

Жизнь в Пизе словно замерла. Джордж ждал решения по поводу похорон своих друзей. Ему не хватало бесед с Перси, споров, планов, которые они пытались строить.

– Нелепая смерть, – говорил он. – Предчувствия, ожидания чего-то страшного, неминуемого мучают меня теперь больше чем когда-либо. Я понимаю, что с уходом Шелли ушло нечто важное из моей жизни. Непредвиденно и, в тоже время, совершенно закономерно.

Тем не менее, работа над «Дон Жуаном» продолжалась. Ежевечерне Джордж зачитывал вслух отрывки Терезе, почитая ее за своего самого уважаемого критика. Порой она просила изменить что-то в тексте, в целом, впрочем, высказывая мнение одобрительное.

– Если бы меня еще не волновали дела финансовые, – делился Джордж с Трелони во время очередной вечерней прогулки верхом. – Из Англии пока не поступили деньги, которые я ожидаю. Понимаете, мой дорогой друг, когда ты должен кому-то, с тебя требуют выплат немедленно. Когда должны тебе, выплаты откладывают и стараются ничего не обещать. Я пытаюсь держать данное погибшему другу обещание и содержать Ханта со всей его семьей, а также помогать Мэри. При этом мой собственный доход не увеличивается. «Боливар», за который я заплатил гораздо более высокую цену, чем ожидал, скорее всего придется продать.

Трелони, назначенный капитаном шхуны, и принимавший участие в ее строительстве, оскорблено возразил:

– Стоимость не была завышена. Мы выполнили все ваши требования, Джордж.

Байрон фыркнул – все эти разговоры о деньгах действовали ему на нервы. Он не пытался обвинять Трелони, но здравый смысл говорил сам за себя: стоимость шхуны превышала изначальную в десять раз. Конечно, продажа «Боливара» оставит капитана без работы. Однако никто не пытался посмотреть на ситуацию, встав на сторону Джорджа. Смерть Шелли оставила на его попечении немаленькое семейство Ханта и Мэри, что включало Клер, как к ней ни относись. Джордж вздохнул который раз за день.

– Пока я ничего не решил, Эдвард. В любом случае подождем решения о погребении Перси, а после возьмемся за остальные дела.

– Кстати, Джордж, давно хотел спросить. Здесь, в Пизе, вас тоже преследует приведение или девушка являлась только на вилле в Ливорно? – Трелони, поселившийся у Байрона в мае на вилле, не имел возможности узнать о привычках приведений в особняке Лафранча.

– Нет, в Пизе спокойно. Говорят, на вилле дела Роза жила девушка. Она полюбила юношу, которого невзлюбил ее отец. Прямо-таки Шекспировский сюжет, просится на сцену. Девушка пыталась бежать, но была поймана. Вскоре она умерла от горя.

– Байрон, вы вправду верите, что люди могут умереть из-за несчастной любви? – Трелони уже слезал с лошади: они прибыли в то место, где имели обыкновение стрелять вечерами.

Джордж также спешился. Не отвечая, он прошел к сараю. Трелони последовал за ним. Мишени никто не трогал. С момента их последнего приезда все осталось на своих местах. Друзья начали заряжать пистолеты. Эдварда всегда поражало, как метко стрелял Байрон. Несмотря на легкую дрожь в руках, иногда излишнюю суетливость перед выстрелом, Джордж стрелял лучше товарищей, постоянно попадая в десятку. Он умел собраться в самый последний момент, в мгновение ока поднимая пистолет и нажимая на курок.

Вот и сейчас, не успел Трелони глазом моргнуть, как пуля застряла ровно по центру мишени. Эдвард прицелился, выстрелил – пуля оказалась чуть ниже байроновской. Буквально миллиметры отделяли ее от цели.

– Причиной смерти может быть обыкновенная лихорадка. Меня часто мучают лихорадки, – неожиданно продолжил прерванную беседу Джордж. – Когда-нибудь я умру от одного из приступов. Не исключено, – он перезарядил пистолет. – Из-за любви, мой дорогой друг? Причиной смерти является болезнь, а не любовь. Что вызывает эту болезнь? – раздался выстрел, и вновь пуля сидела ровно по центру. – Ослабление организма, мой драгоценный друг, ослабление организма. Погиб Перси и прекрасный джентльмен Уильямс. Я переживаю и оттого теряю силы. Умри я сейчас, скажут умер из-за смерти близкого друга.

Трелони вздрогнул. Спокойные размышления Байрона о смерти даже его порой ставили в тупик. Джордж представлял собой во многом, если не во всем, сочетание несочетаемых качеств. Возле Трелони стоял довольно-таки высокий мужчина, очень худой, но атлетически сложенный. Врожденная хромота не мешала Байрону великолепно боксировать, плавать, ездить верхом и метко стрелять. Его на самом деле мучили лихорадки, он стеснялся деформированной ноги и постоянно искал вокруг дурные знаки…

Раздалось два выстрела подряд.

– В палаццо в Венеции у меня точно водилось приведение и не одно, – Джордж положил пистолет на простой деревянный стол, стоявший посреди сарая. – Чем в более старом доме ты живешь, тем больше шансов встретиться с существами иного мира.

– В Пизе особняк старый, – встрял Трелони, пытаясь прицелиться.

– Помните, мой друг, мы говорили: приведения являются не всем. Может статься, обитатели Лафранча не хотят с нами общаться по каким-то своим, таинственным причинам. В Венеции они ходили по комнатам и коридорам толпами. Не смейтесь, Трелони, толпами. Жаль, мы не были знакомы, когда я жил в Венеции. У вас был бы шанс встретиться с ними. По сути приведения безобидны, но они почти всегда хотят вам что-то сказать.

– Что они говорили вам? Что говорила та девушка из Ливорно? – поинтересовался Трелони. Интерес был нездоровым, он это понимал, но ничего не мог с собой поделать.

– В Ливорно? Явно она указывала на Шелли. А приведения в палаццо вещали о многом. Долгая история. Уверен, они намекали на скорый уход Аллегры и мой. Графиня не любит, когда я говорю о собственной смерти. Она слишком молода, чтобы воспринимать подобные вещи беспристрастно…

Обратно в Пизу Байрон обычно возвращался по дороге, которая шла вдоль моря. В наступившей темноте оставалось лишь положиться на чутье лошадей, резво несущих всадников по направлению к дому. Полной луне освещать путь мешали набежавшие тучки. Чуть спавшая дневная жара сменилась долгожданной прохладой, с моря дул легкий бриз. Разговор затих: друзья ехали молча, наслаждаясь сиюминутной свободой. Кто угодно мог попасться им навстречу. Свои, чужие – по дорогам Италии по ночам ездили только вооруженные люди, настроенные враждебно к любому, кто им встретится. Но ощущение опасности придавало поездке особую окраску. Внутренняя свобода странным образом сочеталась с внешней напряженностью, готовностью в любой момент выхватить пистолет и выстрелить, защищая свою жизнь.

– Сыграем в бильярд, когда приедем? – предложил Байрон.

– Почему нет. Сыграем, – выкрикнул Трелони, перекрикивая шум волн.

Джордж улыбнулся. Чего бы не готовила ему судьба, в данный момент, ненадолго, он почувствовал себя счастливым…

1820 год, Равенна

Практически сразу после неудавшейся попытки Алджернона выследить карбонариев возле дома Байрона, он получил прекрасную возможность познакомиться со знаменитым соотечественником лично. Сначала Алджи заметил высокого, начинавшего полнеть мужчину с удивительным лицом. Мужчина стоял в углу комнаты и опирался на трость. Его лицо походило на те античные скульптуры, которые Алджи встречались по всей Италии, чуть не в каждом доме, словно бы они являлись не древней редкостью, а обычной вазой или подсвечником.

– Кто тот человек, похожий на Аполлона? – спросил Алджернон хозяина дома. – Какое потрясающее лицо!

Хозяин, непонятно кому симпатизировавший английский граф, ответил:

– Вы не знакомы? Джордж Байрон собственной персоной. Заманил его к себе чудом! Он ненавидит англичан, немцев, австрияков… Обожает итальянцев… На него любят прийти посмотреть. Рад был его приходу, искренне рад…

Дальше Алджернон не слушал. Перед ним стоял тот, кого он так усиленно искал, с кем он так упорно ждал знакомства. Человек с лицом Аполлона? С отсутствующим взглядом, стоявший в странной позе – чуть неуклюже опираясь на трость? Тот самый поэт, попирающий устоявшиеся нормы морали? Он же следил за ним, здесь в Равенне несколько месяцев – и вот, пожалуйста, Байрон стоит перед ним…

– Вы нас можете представить друг другу? – Алджи не верил в свою удачу.

– Почему нет, – ответил хозяин, – но имейте в виду: лорд Байрон не имеет ни малейшей склонности следовать светским манерам, и знакомится лишь с теми, с кем хочет знакомиться сам. Причем, он не любит англичан, я вам уже упоминал об этом.

Алджернон склонил голову в знак согласия с высказанными условиями. Его подвели к Байрону. Тот не шелохнулся, не повернул головы в сторону незнакомца. Весь его облик говорил об одном: полном пренебрежении к окружающим.

– Позвольте представить, лорд Байрон, – Алджернон почувствовал непреодолимое желание уйти: будто сейчас его разоблачат, выведут на чистую воду, и никакие ухищрения не помогут скрыть правду.

– Давно вы прибыли из Англии? – голос прозвучал холодно, но вежливо. – На чьей тут стороне? – Байрон ухмыльнулся и протянул руку для приветствия. – Лично я поддерживаю стремление итальянцев стать независимыми от европейских племен. Итальянцы слишком разрознены, в их рядах нет единства. Но они правы в своем стремлении к независимости.

Алджи растерялся – он не ожидал подобной откровенности.

– Вы откровенно выражаете свое мнение, сэр. Это внушает уважение к вашей позиции. Я не вполне с ней согласен… – он замолчал, не уверенный в том, что следует сказать дальше.

– Не смущайтесь! – Байрон махнул перчаткой, которую снял с левой руки. – Здесь большинство не понимает и не принимает моей позиции. Я не скрываю ее. Мои письма в Англию вскрывают? Скорее всего, это так. Уверен, что это так, – трость взлетела в воздух и сделала странный, замысловатый кульбит. – Мне все равно, мой дорогой друг.

– Неужто, неужто сбежав с родины, вы так запросто готовы расстаться с той страной, которая вас приютила? – слова, вопреки воле Алджи, сами слетели с его губ. Тут ему стало страшно. Глаза Байрона, казалось, видели душу собеседника насквозь.

– Полагаете, мне есть, что терять? – Байрон замолчал. – Отчасти вы правы. Я был бы рад видеть мою судьбу в ином свете. К сожалению, судьба моя предопределена. Тут уж ничего не изменишь.

В тот вечер Алджернон понял, насколько ошибался в отношении Джорджа Байрона. Мнение, высказываемое по отношению к нему в Англии, рассыпалось в прах. Распутник? Лжец? Предатель? Человек, не ведающий норм морали? О, более он так о Байроне не думал.

– Как вы смогли определиться? Почему вы не пытаетесь скрывать своих убеждений? Разве тут так все очевидно? – спросил Алджернон.

– Именно здесь, очевидно. Ищите странное и загадочное в простом. Моя жизнь находится под угрозой. Представьте, муж женщины, которую я люблю, поклялся расправиться со мной. Я не расстаюсь с оружием, но спокойно езжу ночами привычными дорогами. Представьте, не беспокоюсь нисколько. Я стреляю превосходно. Какая же проблема действительно волнует меня? – Байрон смотрел прямо Алджи в глаза. Тот слегка смутился и отвел взгляд в сторону:

– Не знаю. Ответьте, что вас волнует. Мне небезынтересно услышать.

– Почта. Меня волнуют почтовые отправления. На континенте, доложу я вам, почта работает отвратительно. Мои рукописи доходят с большой задержкой до издателя. К тому же, издатель не проявляет ко мне никакого уважения. Получив рукопись, он не считает своим долгом чиркнуть хоть строчку. Понимаете, моя жизнь предопределена, а вот судьба моих рукописей – в руках издателей, которые не считают нужным написать мне пару слов. А ведь я для них пишу куда больше…

Глава 3. Пиза, август 1822 года

Разрешение сжечь тела Уильямса и Шелли пришло к середине августа.

– Мы справимся с этим делом? – спросил Трелони Джорджа, передав новости. – Нам нужен кто-то в помощь?

– Нет. Поедем втроем. Вы ведь с нами, Ли?

Хант побледнел. Он с трудом представлял себе предстоящую процедуру. К горлу подкатила тошнота, но Ли сдержался и медленно ответил:

– Конечно, я поеду с вами. Когда вы намереваетесь ехать?

– Завтра же вечером. Не стоит привлекать к этому излишнее внимание. Да и днем слишком жарко, – по-деловому отвечал Байрон. – Эдвард, а вы правы. Нам без посторонней помощи не обойтись. Ведь придется сначала выкапывать тела, затем натаскать веток для костра. Плюс нам нужны свидетели, чтобы потом не возникло неприятностей с властями.

– Мы найдем кого-нибудь из местных в помощь. Не стоит брать ваших слуг, Джордж. Для свидетельствования лучше взять посторонних.

Ханта опять передернуло.

– Мы поедем верхом? – он подумал, что вряд ли сумеет вернуться обратно на лошади, даже если возьмет себя в руки и доедет до места кремирования.

Разговор происходил в гостиной первого этажа. Вскоре к мужчинам присоединились Тереза и Марианна. Странно, но они проявили необычное единение, предложив пригласить Мэри и Джейн.

– В прах превратятся тела их мужей, – рассуждала миссис Хант. – Они имеют полное право наблюдать, как это будет происходить. Печальная процедура, – вздохнула она. – Я бы не выдержала, поэтому на меня не рассчитывайте. Я останусь дома.

Тереза больше переживала за Байрона, чем за себя. Она видела, как он страдает, несмотря на всю внешнюю хладнокровность. Терезе не хватало сил, ни душевных, ни физических, сопровождать Джорджа в поездке. Тут она была солидарна с Марианной – ей не выдержать предстоящего испытания. Однако Байрону предстояло испить эту чашу до дна.

– Мы отправимся завтра вечером. Эдвард, у вас будет время сообщить дамам. Если они захотят, я не буду препятствовать их желанию ехать с нами.

Трелони не стал откладывать поездку в долгий ящик. Он тут же пешком отправился через реку в дом Шелли. Через час стало известно: Джейн Уильямс будет назавтра присутствовать на кремировании мужа. Она твердо решила сразу забрать его прах с собой и увезти в Англию.

Спускалась ночь. Надвигающаяся темнота действовала на нервы всем. Шорохи старого особняка, шум реки, крики, порой доносившиеся с улицы, заставляли вздрагивать куда чаще, чем хотелось бы. Байрон сел за стол, попытавшись заставить себя писать. Мысли разбегались, как застуканные врасплох мыши на кухне. Воспоминания, даже не связанные с Перси, теснились в голове, не давая сосредоточиться. Джин, который уже никто не разбавлял водой, поблескивал в хрустальном бокале. Есть не хотелось. Жуткие картины рисовало воображение: Шелли в пустынном замке, бродивший по комнатам, не зная отдыха.

– Мне нет пристанища, мой дорогой друг, – слышался голос Перси. – Помоги. Позволь моей душе найти успокоение. Мои тело и душа оказались разделены. Им не найти друг друга.

Он бродил по комнатам, опутанным паутиной, пахнувшими плесенью и сыростью, одинок и неприкаян в своем последнем пути…

– Завтра, Перси, завтра, – бормотал Джордж, – мы сожжем твое бренное тело, изуродованное морем. Оно превратится в прах, легкий и невесомый. Тебе станет легче, обещаю. Клянусь!

Неожиданно Джорджу захотелось увидеть Мэри, поговорить с ней, вспомнить былое. Как они жили когда-то в Женеве и соревновались в умении писать страшные истории. Он тогда для места действия своей истории выбрал замок в Шийоне. Как давно это было! Как странно повернулась жизнь! И вновь зашелестело, зашуршало вокруг, словно оживали предметы, а тени ушедших людей приходили дать совет, нашептать, прикоснуться слегка дуновением штор или обдать странным холодом летней ночи. За ширму Джордж боялся заглядывать – там точно схоронились опасные спутники ночи, готовые напасть в любой момент – только загляни за размалеванные доски. Схватят, задушат, не оставят и шанса.

– Главное, пережить два следующих дня, – шептал Байрон, наклонившись над листком бумаги. Пламя свечи выплясывало свои жуткие танцы, заставляя вглядываться в темноту, которую оно отказывалось освещать. – Если я смогу сжечь их тела, Господи, то уверен, продержусь еще немного. Понимаю, как грешен, но выхода не вижу. Вокруг – зло, которое не может превратиться в прах. Меня преследуют видения, не ведающие снисходительности. Мне осталось мало – уверен! Но завтра я обязан исполнить последний долг перед друзьями, которых так любил!

Усталость брала свое: Джордж впал в тяжелую дремоту, с трудом заставив себя дойти до кровати. Занимавшийся рассвет позволил ему задуть свечу, не опасаясь темноты, окутавшей было комнату.

– Дорогой Перси, я выдержу, – даже во сне он продолжал клясться другу. – Твоим мукам придет конец. Мы похороним тебя, ни где-нибудь, а в Риме. Англичанам не достанется ни капли удовольствия закапывать тебя на треклятом острове! – глаза закрывались сами собой, но сон не приносил успокоения. Он пытался убежать от преследовавших его демонов, но тщетно…

***

Процессия двинулась в сторону моря. В первом экипаже разместились Байрон, Трелони и Хант. Во втором – Джейн и Мэри. На берегу их ждали крестьяне из ближайшей деревни. Итальянцев не очень радовала перспектива выкапывать мертвые тела, а после сжигать бренные останки, но предложенная сумма денег немного облегчала груз, лежавший на душах.

В том месте, где временно захоронили тела Уильмса и Шелли, начали копать. Первым на свет Божий появилось тело Уильямса. Несмотря на изуродованное лицо, капитана узнали по точно описанному Трелони платку. Тело не просто было изуродовано, оно за прошедший месяц начало гнить. Ужасный запах быстро распространялся вокруг.

– Я на минуту, – тихо произнес Ли и пошел к экипажу. Возле него остались женщины, которых к могиле никто изначально и не звал.

– Друг мой, сегодня сожжем Уильямса, – твердо сказал Джордж. – Шелли – завтра. Иначе никто не выдержит.

– Согласен, – кивнул Трелони. – Вынимайте одно тело, – скомандовал он итальянцам. – Несите к морю.

У самой кромки воды уже сложили дрова. Тело Уильямса крестьяне быстро положили поверх образовавшейся кучи. От былого бравого морского офицера не осталось ничего. Как ни странно, лишь одежда напоминала о франтоватом, элегантном Уильямсе – тело куда быстрее пришло в негодность, чем никчемные куски материи. Ветер, дувший с моря, слегка заглушал страшный запах разложения…

– Поджигайте! – скомандовал Байрон.

Огонь быстро начал сжирать древесину, подбираясь к изуродованному телу. Уильямс лежал, словно на постаменте. Чуть поодаль, возле экипажа стояли на коленях Джейн и Мэри. Они молились, а в самом экипаже сидел Хант. Он пытался сохранять остатки хладнокровия, но дрожавшие руки выдавали необычайное волнение. Рядом с погребальным костром стояли двое – Байрон и Трелони. На обоих были надеты высокие сапоги для верховой езды, узкие брюки и жилетки. На Байроне развевалась короткая куртка, а под жилеткой виднелась белоснежная рубашка с таким же белоснежным платком, повязанным вокруг шеи. Он стоял, подняв голову, глядя на море. Его не тревожил сильный ветер. Полы куртки громко, как крылья чайки, хлопали на ветру, вздымаясь и опускаясь к ногам Джорджа. Трелони, напротив, закутался в длинный плащ, не давая тому оторваться от тела, дабы начать описывать затейливые пируэты в воздухе. Под жилеткой с трудом угадывалась белая рубашка. Ни шарфа, ни платка он на шею не повязал. Трелони, не в пример другу, смотрел себе под ноги. У него не оставалось сил поднять голову, у него не хватало мужества поднять взгляд на то, что когда-то называлось «капитан Уильямс».

Хотелось все закончить побыстрее, но приказать огню мгновенно превратить тело в прах не дано никому. Итальянцы, оставшиеся неподалеку, неистово молились. Они видели подобное зрелище впервые и умоляли Господа не дать им испытать подобное вновь. Хант забился в самый угол экипажа и не высовывался наружу. Женщины молились, низко склонив головы к земле. Только Байрону и Трелони суждено было следить за пламенем, сначала распространившемся на все доски, а потом принявшемся за Уильямса. Когда дошло дело до человеческих останков, запах стал совсем невыносимым. Но оба мужчины стояли возле погребального костра, как статуи. Они были недвижимы, но, казалось, даже статуи не смогли бы дольше выдержать разворачивавшегося перед ними зрелища. Ветер не успевал разгонять едкий дым и страшный запах. Трещала древесина. Огонь подбирался к скелету – кости поддавались последними.

В полночь дело было закончено. Джордж приказал собрать пепел.

– Завтра вы придете сюда снова, – сказал он итальянцам. – Нас ждет второе и последнее испытание.

Люди не смели ему возразить. В гнетущем молчании они развернулись и побрели прочь от этого места. Вскоре их фигуры скрылись в ночной мгле.

– Не придут, – промолвил Трелони.

– Я бы сам не пришел. Найдем других. Перси ждет своей очереди. Если бы мы сожгли обоих, нас не ожидало бы второе испытание. Вам страшно?

– Не знаю, – честно признался Трелони, не пытаясь врать. – Скорее, это не страх.

– Опустошение, закрадывающееся в душу, – Байрон остановился в шаге от экипажа. – Понимаете, тело настолько бренно, что простой огонь не оставляет от человека ничего, ни косточки, ни кусочка кожи. То, что так усердно думало, страдало, исчезло. Целая жизнь исчезла на наших глазах. Приведения… Их нельзя сжечь. Простое, понятное тело плоти и крови легко исчезает на наших глазах. А непонятная, неощутимая материя вечна. Ее не уничтожить. Поверьте, мой друг, Уильямс не раз навестит нас в ином обличии, том, которое мы никогда не сумеем сжечь. Вот чего следует бояться. Не знаю, о чем я буду с ним говорить.

В особняк Лафранчи вернулись за полночь. Тереза не спала.

– Caro, как ты? – обратилась она к Джорджу. – Я волновалась за тебя.

– Не стоило, дорогая. Когда будут жечь меня, тогда стоит поволноваться. Лично я не был спокоен за нашего горевшего друга. Однако нам предстоит еще один вечер погребения.

– Почему? – Тереза искренне не понимала слов Байрона.

– Шелли остался в могиле. Мы выкопали только Уильямса. Как видишь, он один горел довольно долго. Могильщикам, дорогая, приходится не слаще, чем умершим. Завтра. Завтра все будет окончено…

Остаток ночи прошел сумбурно. Не спалось многим. Хант, понимая, что отказ ехать будет стоить ему поддержки Байрона, готовил себя к очередному шоку. У него перед глазами стояла сцена у моря: костер, на котором горит человек. Кроме того, Ханта преследовал запах, сладкий запах ладана, почему-то вызывавший тошноту. Ли не хотел ни с кем разговаривать. Он ушел в свою комнату и просидел остаток ночи над статьей для «Либерала». Из-под пера не вышло ни строчки, а к утру Хант вышел к завтраку невыспавшимся и полным дурных предчувствий.

Трелони заснул, выпив полбутылки джина. Перед собой он поставил задачу – сжечь тела друзей и отдать прах для захоронения вдовам. Он старался не размышлять об эстетической стороне дела, забыть об истлевшем, изуродованном теле Уильямса. Соотношение души и материи для Трелони оставалось загадкой. Но вдруг, когда на его глазах сгорело тело, он задумался об атеизме Шелли. Мысли не радовали, а скорее приводили к совершенно пессимистическим выводам.

В комнате Байрона царила иная атмосфера. Вроде та же бутылка джина, но она, пожалуй, помогала настроиться на творческий лад. Джордж писал. Хотелось увиденное и пережитое выразить на бумаге. Оттого печаль и меланхолия сменились лихорадочным состоянием творческого возбуждения. Джордж боялся лишь одного – разболеться и не иметь сил ехать на следующий день кремировать Перси. Тем не менее, он не делал попыток лечь спать, отдохнуть, набраться сил. Он писал и писал, отбрасывая в сторону исписанные страницы, словно боялся не успеть к назначенному свыше сроку.

В два часа дня Байрон спустился в гостиную, попросив принести ему джина и немного сыра.

– Когда мы выезжаем? – спросил подошедший на шум Трелони.

– Как и вчера. Не будем изменять традиции хоронить друзей ближе к закату. Хант не едет с нами?

– Отчего же? – Ли вышел из своей комнаты и пытался придать лицу отстраненное выражение, должное обозначать равнодушие, безразличие к грядущей церемонии. – Я еду.

Шелли не походил на самого себя. То есть, его вообще невозможно было опознать. Но Байрон не сомневался ни минуты – перед ним тело Перси. Выкопанное из могилы, оно лежало на песке в ожидании той же участи, что накануне постигла Уильямса. Трупный запах быстро распространился по берегу.

– Сложно привыкнуть к подобному зрелищу, – с трудом выговорил Хант. – Извините, я все-таки буду ждать вас в экипаже.

– Ступайте, мой друг, – махнул рукой Джордж. – Вы тут явно не поможете ни нам, ни тем более Перси. А если вам станет дурно, то напротив, помешаете превратить эти отвратительные, разлагающиеся останки в пепел.

– Извольте проявлять чуть больше уважения к ушедшему в мир иной другу! – визгливо вскрикнул Ли, отвернулся и быстро пошел к экипажу.

Эдвард и Джордж переглянулись.

– Экая барышня, – процедил Трелони. – Пусть отсиживается в экипаже и молится о спасении своей души.

– Пойдемте. Не будем терять времени, – Байрон направился к итальянцам, стоявшим поодаль в ожидании дальнейших распоряжений странных английских господ.

Хворост был заранее собран на том же месте, где накануне сжигали тело Уильямса. На сей раз сверху поместили носилки с останками Шелли. Огонь занимался медленно – мешал сильный ветер с моря. Но постепенно он все же подобрался к телу. Итальянцы молились в сторонке, Хант судорожно перекрестился, выглянув из экипажа. Буквально через минуту он сильно пожалел о том, что высунул нос наружу: едкий дым окутал все окружающее пространство, а на Перси ярко вспыхнула одежда. Ли быстро выскочил на землю. Его тут же вывернуло наизнанку – поздний завтрак и обед пошли Ханту не впрок.

Джордж смотрел на костер, не отрываясь. Он понимал, что обязан стоять здесь, возле последнего пристанища друга, отдавая ему последние почести. Изгнанные, непонятые на родине, они вдвоем прошли немалый путь отречения от прошлого. Они часто спорили, даже ругались, но после всегда находили повод помириться.

– Мы писали тогда страшные истории. Все вчетвером, – тихо промолвил он.

– Что? Извините, Джордж, я не расслышал, – Трелони оторвал взгляд от горизонта и повернулся к Байрону.

– Мы писали о страшном и неведомом. Хуже всех, естественно, получилось у Клер. Остальные справились прекрасно! Мы читали друг другу, не представляя, что самое ужасное нас ожидает впереди. Смотрите, Трелони, огонь словно с неохотой поедает органы Шелли. Смотрите, идет борьба бренного тела с огнем, будто Шелли продолжает сражаться со смертью…

Прямо на погребальный костер с моря бежали волны.

– Если шторм усилится, вода накроет Шелли и унесет в море, – промолвил Трелони.

– Мы не в силах ускорить ход событий. Так тому и быть: Перси унесет туда, где он погиб. Он будет похоронен на дне морском, – казалось, Байрон впал в то состояние, когда ни одно событие не в состоянии вывести его из равновесия.

Шло время. Друзьям казалось, прошла вечность. Волны подбирались совсем близко к костру, но пока по-прежнему не касались огня.

– Завораживающее зрелище, не находите? – вновь обратился к Трелони Джордж. У него появилась настоятельная необходимость произносить что-нибудь вслух. – Огонь, вода, яркая луна, звезды – все они безмолвные свидетели нашего обряда. Это воспоминание они будут, в отличие от нас с вами, хранить вечно.

Итальянские крестьяне начали потихоньку разбредаться. Им уже заплатили, а смотреть на никак не желавшее окончательно превратиться в прах тело Шелли стало совсем невыносимо, да и усталость брала свое. Хант задремал, прислонившись к дверце экипажа, выходившей на противоположную от костра сторону. И только двое продолжали выполнять свой скорбный долг, не теряя мужества и силы воли…

Сердце никак не желало сдаваться огню. Уже не осталось ни одного органа, который бы продолжал необычную схватку с пламенем, но сердце Шелли боролось до последнего.

– Я заберу его, – решительно сказал Джордж и сделал шаг вперед.

– Что вы намерены сделать? – Трелони очнулся, вынырнув из океана нахлынувших на него чувств.

– Положу в спирт. Так его можно хранить долго, – он помолчал. – Если не вечно. Но я не говорю этого слова, потому что вечного в принципе нет ничего. Видите, перед нами наглядная иллюстрация моих слов.

– Разве вы не верите в бессмертие души? – встрепенулся Трелони. – Тела бренны, а души витают где-то. Помните, мы беседовали о призраках. Ведь это души умерших, не нашедшие успокоения.

Ненадолго установилась тишина. Было непонятно, ответит ли Байрон, услышал ли он в принципе вопрос. Погребальный костер догорал. Начал заниматься рассвет. Еще луна не успела погаснуть на небе, как горизонт стал медленно окрашиваться в светло-голубой цвет. Свет и тьма не боролись – они мирно передавали друг другу бразды правления, точно понимая: когда придет час, они вновь поменяются местами…

– Да, конечно, – вдруг произнес Джордж, – души куда более живучи, чем тела. Однако и они не вечны, поверьте. Те мучающиеся признаки потому и считаются не успокоившимися душами. Плохо, когда душа не нашла своего последнего пристанища и бродит среди людей. В вечности нет ничего хорошего, Трелони. Не ищите ее. Ни море, ни эти горы, ни песок под нашими ногами не вечны, – он протянул руку, затянутую в белую перчатку и взял сердце Шелли. – Отдам Мэри. Пусть хранит столько, сколько отпущено свыше.

В этот момент Ли Хант вышел из экипажа и подошел к костру. Он посмотрел на Байрона странным, отсутствующим взглядом и с трудом проговорил:

– Отдайте сердце Перси мне. Он был мне лучшим другом. Мне нужно оставить это на память, а больше и нечего…

Джордж не стал спорить и отдал останки Ханту. К утру друзья вернулись в Пизу. Тут же, обессиленные, они отправились спать. Правда, прежде чем лечь, Джордж, как и обещал, заспиртовал сердце Перси. К двум, несмотря на бессонную ночь, он проснулся. Наскоро перекусив, Байрон объявил, что хочет ехать в Ливорно, посмотреть на «Боливар».

– Не выхожу на нем в море, так хоть погляжу, как там моя шхуна, – прокомментировал он свое решение.

Терезе явно не по душе была затея Джорджа, но она видела – отговаривать его бесполезно. Он находился в том состоянии, когда разум и чувства спят, а тело требует физической нагрузки. Трелони ехать отказался. Ему, не в пример другу, хотелось остаться дома. Навалившаяся усталость не позволяла не только мыслить, но и двигаться…

Вечером опасения Терезы оправдались: Джорджа не следовало отпускать в Ливорно. Выглядел он заболевшим. Его трясло, он чувствовал то жар, то холод.

– Не волнуйся, дорогая. Зато я проплыл более трех миль. Представь себе, доплыл до самой шхуны. Солнце пекло нещадно, но мне стало легче. Лихорадка для меня не новость. Пройдет, – стуча зубами и кутаясь в теплый халат уверял Терезу Байрон. – Сейчас выпью джина, и полегчает.

Есть он отказывался, и лишь пил стакан за стаканом, слегка разбавляя джин водой. За врачом Джордж посылать не позволял, уверяя окружающих в легкости заболевания. К полуночи кожа на его теле начала слезать по всему телу, местами превратившись в огромный волдырь. Плечи и спина особенно пострадали от совместного воздействия солнца и моря, и оттого лежать в постели являлось для Джорджа сплошной мукой. Несмотря на продолжавшиеся с его стороны протесты, Тереза поклялась отправиться на следующее же утро за врачом.

– Все равно лечь нормально в постель невозможно, – провозгласил Джордж и предложил Трелони послать за закусками и вином.

– Вы точно себя нормально чувствуете? – недоверчиво спросил Эдвард.

– Не волнуйтесь за меня. Когда придет время разделить участь Уильямса и Шелли, уверяю вас, мой друг, Господь и не посмотрит на то, пью я в этот момент или спокойно сплю в постели.

Даже утром, когда Тереза вернулась от врача с мазями от солнечных ожогов, Трелони и Байрон не спали. Они продолжали беседовать о бренности бытия, вспоминая, как горели тела их друзей, не в силах остановиться и стереть из памяти пережитое. Им доставляло какое-то сладкое удовольствие, смешанное с болью, снова и снова возвращаться к картинам двух минувших дней, обсуждая каждую деталь кремирования. С огромным трудом Тереза заставила Байрона подчиниться и позволить ей намазать мазью обожженные места.

– Солнечные ожоги имеют прекрасный омолаживающий эффект, дорогая. Зря ты беспокоишься. Увидишь, скоро сойдет старая, ненужная кожа, а на ее месте появится новая, гладкая, как у младенца.

Тереза не отвечала, а только качала головой, продолжая наносить мазь. Но спокойно закончить свою работу ей не дали: послышался стук в дверь. Гостей не ожидали. Впрочем, к Байрону часто заходили без приглашения, поэтому стук не удивил. На пороге возник Томас Медвин, кузен Шелли, улыбаясь во весь рот.

– Сначала к вам решил зайти, – объявил он, не замечая замешательства. – Загадал, встречу ли здесь Перси или придется перейти реку, – Томас шутил и присутствовавшие понимали, что он ни о чем даже не подозревает. По растерянным взглядам он все же догадался: что-то случилось. – Вы странно выглядите. Джордж, вы плохо выглядите. Я не вовремя. Вы больны, – пробормотал Томас.

– По сравнению с Перси я в отличном состоянии, – Джордж оглянулся, словно в поисках кого-нибудь, кто помог бы ему достойно выйти из создавшейся ситуации.

– Что вы имеете в виду? – задал закономерный вопрос Томас.

– Пройдемте. Зачем стоять в дверях. У нас тут и стол накрыт, – ушел от прямого ответа Байрон и показал пример, зашагав в сторону гостиной.

Остальным только и оставалось, что последовать за ним.

– Перси вместе с капитаном его шхуны попали в шторм восьмого июля, – заговорил Байрон, усевшись за стол и налив себе джина. – От лодки ничего не осталось, как и от Перси, – язык у него немного заплетался, но он старался говорить четко и внятно. – Ничего не осталось, кроме сердца. Оно никак не хотело гореть…

– Гореть? – недоумение Томаса не уменьшалось, а росло с каждой минутой.

– Мы сожгли их тела. Так было нужно. Да и хоронить безбожника Шелли тут в Италии не желали, – объяснил Джордж. – Вот мы с Трелони и взялись за дело. Ждали разрешения, а вчера и позавчера проделали то, что требовалось. Вы немного опоздали, а то попали бы на незабываемое представление.

– Что ты такое говоришь, Джордж! – не выдержал Хант. – Ужасающая процедура! Никому бы не пожелал!

Томас переводил взгляд с одного человека на другого:

– Перси умер? – он не мог поверить в сказанное. – И я опоздал на похороны?

– Вы опоздали на кремирование, не более, – уточнил Джордж. – Прах Уильямса жена повезет в Англию, а Перси похороним здесь, в Италии.

Немного придя в себя от обрушившихся на его голову новостей, Томас начал расспрашивать подробности. Все говорили наперебой, и шум стоял в комнате невыносимый. В рассказах смешались в безумном круговороте предчувствия Шелли и Клер, приведения, которые бродили по жилищам Байрона и Перси, последний день, проведенный друзьями вместе, поиски Трелони, и, наконец, сжигание тел на берегу моря.

– Как вы справились, Джордж? – спросил Томас. – Ужасный опыт! Не мудрено, что вы заболели! После такого не сойти бы с ума!

Байрон хмыкнул и тут же скривился от боли: в знак утешения Медвин прикоснулся к облезавшему плечу.

– Заболел я по иной причине, мой друг. Захотелось поплавать, знаете ли. Пекло солнце. Вот я и сгорел. Мои мучения, однако, не идут ни в какое сравнение с муками Перси. Он сгорел в огне и в отличие от меня ему не грозит обрасти новой кожей.

Женщины за столом не присутствовали, и кидать неодобрительные взгляды на беседующих было некому. Ли тоже удалился, сославшись на головную боль. Последние дни его вымотали, и продолжать беседу он не стал, боясь, что в итоге тронется рассудком, за который он после сжигания тела друга и так опасался.

– А что с вашими планами, Джордж? – Медвин перешел на другую тему. – Как ваши итальянские друзья? Где брат и отец графини?

– Не так все просто, как хотелось бы. Гамба официально высланы. Они живут неподалеку, но вынуждены каждый день просить продлевать им разрешение. Думаю, мы переедем в Геную. Сейчас некогда было заниматься переездом, но скоро придется. Опять же деньги задерживают из Англии. Но я продолжаю писать «Дон Жуана», и с Ли готовим первый номер «Либерала». Там много будет моего. Не лучший способ продвигать журнал, доложу вам. Я предупредил Ханта: нынче мое имя не поможет ему. Только деньги, которые я выделил на издание.

Томас остался ночевать у Байрона. И без того шумный, переполненный людьми дом обзавелся новым жильцом. Останавливаться у Мэри Шелли Медвин не стал, посчитав ситуацию неловкой – после смерти Перси Мэри, Клер и Джейн остались без мужчин, присутствие которых позволило бы Томасу переехать к ним без ущерба для их репутации.

Джордж продолжал занимать второй этаж – так же как в Ливорно. Ханты суетились всей семьей на первом, где также обитал Трелони, смирившийся со своей участью, которую теперь разделил с ним Томас Медвин. Распорядок дня не менялся: Джордж вставал к обеду, завтракал и принимался за работу. Он много писал в те дни, стараясь поменьше думать о смерти друга. Вечерами, правда, он постепенно перестал выезжать на традиционные прогулки верхом. Вместо этого, Джордж сидел в гостиной со стаканом джина. Он очень мало ел, много пил и в лучшем случае писал. Тереза переживала, но ее усилия пошли на пользу лишь его здоровью: лихорадка пошла на спад, на месте ожогов появлялась белоснежная кожа…

***

И все же Томас внес в жизнь обитателей виллы Лафранча разнообразие. Интересы трех друзей совпадали: женщины, верховая езда, стрельба, путешествия и тяга к вещам непонятным, загадочным и необъяснимым. Сначала, два года назад Томас познакомился с Трелони, после, через год, Перси представил его Байрону. Трелони, в свою очередь, подружился с Джорджем в начале года, когда началось строительство «Боливара». Томас и Эдвард даже делили одно чувство на двоих – им обоим нравилась Мэри Шелли. Не в пример друзьям, Перси перед гибелью все меньше уделял внимания жене и все больше Клер, посвящая последней свои стихотворения. Сильно вдохновляла его и Джейн Уильямс…

Во время бесед почти всегда отсутствовал Ли Хант. Нельзя сказать, что его отношения с Байроном ухудшились. Они по-прежнему обсуждали детали, касавшиеся выпуска нового журнала, но остальные темы Ханта интересовали мало. Марианна, ненадолго прекратившая ссоры с Терезой, вновь возобновила войну с графиней и ее слугами.

Поездки верхом и стрельба по мишеням полностью прекратились. Теперь, вечерами друзья собирались в гостиной. Джордж сильно похудел – ел он совсем мало. Разговоры о смерти захватывали его, затягивали, как в омут.

– Понимаете, – говорил он, – предопределенность помогает переживать горестные моменты. Я хотел бы услышать еще раз предсказания, касающиеся моей дальнейшей жизни.

– А зачем об этом знать, Джордж? – спросил Томас. – Вы в это верите, и именно потому стоите жизнь определенным образом. Не лучше ли оставаться в неведении? Жить, не думая о том, что, предположим, через неделю вам умирать.

– О, нет, мой друг! – воскликнул Байрон. – Вспомните предчувствия Перси и предсказания, которые нам сделали когда-то. Он был готов встретить смерть. Да, какой она будет, тогда сложно было предугадать. Перси был здоров, а про шторм мы и не ведали. Конечно, мне сложно предположить, что чувствовал Перси в последнее мгновение жизни. Но я, узнав о его гибели, не удивился. Мне проще было принять смерть друга, зная о ней заранее.

– Джордж, я вас уже спрашивал, – вмешался Трелони. – Как быть с вашими привидениями? С вашими предчувствиями по поводу себя? Не хотите ли вы нас заверить, что скоро собираетесь уйти в мир иной?

Задумавшись, Джордж смотрел на стакан с джином. Не в первый раз Эдвард поднимал эту тему: мол, предчувствия предчувствиями, но ты же, друг, жив и относительно здоров. Не верилось Трелони в подобные вещи, хотя и испытывал он тягу к таинственному и потустороннему. Нарушил молчание Томас:

– Перси тоже мучился предчувствиями. Но я не хотел бы, Джордж, чтобы вы нам доказывали на своем примере верность подобных ощущений. Посмотрите, – Томас встал и пошел в сторону окна. Друзья присоединились к нему, пока не понимая, что он хочет им показать. – Как все просто! По улице идут толстые итальянки. Они несут корзины с рынка. Вон там, гондольеры стоят в своих лодках и гребут вниз по реке. Мальчишки бегут и швыряют камни с мостовой в воду. Проехал экипаж с богатым синьором…

– Смотрите! Тито! – воскликнул Трелони, позабыв, зачем вообще они вставали из-за стола и послушно шли за Медвином.

Байрон засмеялся:

– Оглядывается, как обычно. Ему постоянно мерещатся шпионы. За ним следят, за мной следят. Гамба сейчас живут в Лукка, а то и за ними следили.

Тито, пользовавшийся особым расположением хозяина, прошел через парадную дверь, а не через заднюю для слуг. Минуту спустя послышались приближающиеся к гостиной шаги.

– Вот ведь, синьор, говорил вам, – начал с порога Тито, не поздоровавшись, но отвесив поклон, – опять этот англичанин, что знакомился с вами в Равенне. Точно следит за вами, синьор! Клянусь пресвятой девой, следит! Он и в Ливорно ошивался, и тут. И видел я тогда, когда жгли синьора Перси, человека поблизости. Он это был, синьор! – Тито перекрестился, видимо таким образом подтверждая данную клятву, и встал посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу.

– Тито, я тебе уже говорил и еще раз скажу: пусть себе шпионит. Если я его встречу, то приглашу в гости. Зачем проводить время на улице, пусть приходит к ужину.

Карбонарию такая позиция была не по душе, но он вздохнул и направился к выходу. Вслед Байрон, чтобы не обижать преданного слугу, крикнул:

– Спасибо, друг! Я очень ценю твою наблюдательность и желание защитить меня. Но пока не трогай англичанина. Пусть себе…, – он махнул рукой.

Тито молча кивнул и, напялив шляпу на голову, вышел.

– Видите, друзья мои, – провозгласил Джордж, – смерть где-то тут гуляет. Среди итальянок с корзинками и мальчишек-оборванцев. Тито никогда зря ничего не говорит. У него нюх, как у гончей.

– Почему вы не примите меры, Джордж? – воскликнул Трелони. – Если Тито прав, следовало бы убрать шпиона с дороги! Так вы и накликиваете беду. Не следует подобным образом доказывать правильность ваших предположений по поводу предсказаний и приведений. Кстати, приведений в этом особняке нет, слава Богу!

– Какие меры надо предпринять, дорогой Эдвард? Попросить Тито подстеречь англичанина на темной, узкой улочке и всадить в него кинжал? Никуда не годится, а иного пути нет. Следит? Пусть следит. Я не делаю ничего дурного. В Равенне, да, я помогал бороться за свободу Италии. Здесь я связан по рукам и ногам. Связан не собственной трусостью или нежеланием помочь, а опасениями за Терезу. Я не имею права подвергать ее жизнь большей опасности, чем и так существует. В особняке Лафранча точно кто-то есть. Старые здания полны секретов, – Джордж повернулся к Медвину. – А что, мой друг, вы хотели нам сказать, показав из окна улицу, которую мы наблюдаем уж сколько времени?

Томас встрепенулся:

– Ах, да! Хотел показать, как на самом деле обыкновенна жизнь. Она по сути лишена того тайного смысла, который вы ей приписываете. Извините, я не желаю вас обидеть, Джордж, но лишь хочу подчеркнуть живость вашего поэтического воображения. Вера в Бога, как не раз говорил Перси, основана не на знании, а на незнании. Точнее, на боязни. Вот людям и понадобилась вера. Не о том ли вы сами пишите?

Байрон нахмурился:

– Мы с Перси расходимся во взглядах на данный вопрос. Пишу я, и о том часто приходится твердить моим критикам, включая прелестную Терезу, совсем об обратном. Я вживаюсь в шкуру моего героя, а потому его позицию считают моим мнением. Мне это льстит, скажу честно. Теперь об обыкновенной жизни – именно в обычном таится опасность, именно в нем подстерегают неожиданные ловушки, расставленные повсюду. Возьмем недавние примеры. Англичанин, которого постоянно замечает Тито, не опасен именно оттого, что мы о нем знаем. Тито готов в любой момент отразить удар, а я так вообще считаю, что удара не будет. Англичанин следит и докладывает, куда велели. Сам он вонзать мне нож в спину не станет и стрелять не станет, поверьте. Женщины с корзинами, мальчишки и гондольеры просты и незамысловаты. Их-то нужно опасаться. Именно среди них спрячется тот, кто захочет меня убить. Когда муж Терезы на каждом углу кричал, что убьет меня, я ездил верхом пострелять в лес и не боялся ни пули, ни ножа, ни шпаги. Видите, жив… Даже если снующие внизу люди не собираются меня убивать, они опасны своей обыденностью. Именно в обыденности рождается зло, вырастает, как сорняк посреди поля, медленно убивая хорошие растения.

Медвин и Трелони переглянулись.

– Какое зло они в себе таят? – спросил Эдвард.

– Неведомое, и в этом заключается кошмар, – серьезно ответил Джордж. – Вы не замечаете в них ничего потустороннего? Не видите странных фигур, пустых зрачков, слишком бледного цвета кожи? Вы попросту не приглядываетесь. Вам скажи: тут приведение! Вы начнете искать прозрачную фигуру в белом, не отбрасывающую тени. А ищите ли вы странное в простом и обыденном? Ищет ли Тито среди толстых итальянок на рынке шпионок?

– Зачем, если их там заведомо нет? – озадаченно промолвил Трелони.

– О, мой друг! С чего вы взяли? – Байрон устало вздохнул. – Я хочу уехать из Италии, чтобы посмотреть опасности в глаза, не искать ее в неведомом, ведь на то оно и неведомое. Во время революции, во время войны стреляют в лицо. Человеческая жизнь неожиданно теряет смысл, значение. Или, напротив, приобретает его. Бежать, мне следует бежать отсюда. Из простого бежать в еще более простое, примитивное. Англия погрязла в своих интригах, тайнах, разослала повсюду шпионов. Она не привыкла воевать с открытым забралом. Против меня всегда выступали именно так. Выгнав из страны, они празднуют победу надо мной, насмехаясь и распуская слухи один нелепее другого. Вот вам еще пример загадочного, в котором ничего загадочного нет! Сколько говорили о моей несчастной жене, вынужденной просить от меня защиты. Я им рисовался чудовищем. Чего только я не делал в их воображении!

Друзья поняли: Байрон так и не смог преодолеть обиду, нанесенную ему когда-то. Они старались не спрашивать об истинных причинах расставания Джорджа с женой и спешном отъезде из Англии. Что страшного мог совершить их друг? Даже если любовная связь с сестрой правда, разве порой не грешили тем же другие? Однако сам Джордж никогда не упоминал имени сестры, как виновницы разрыва с женой. Он постоянно твердил, что для него такое поведение Изабеллы стало неожиданным ударом, следствием дурного влияния родственников, которые его ненавидели и пытались разлучить с любимой Белл…

– Предчувствия, Байрон, у вас были предчувствия, что леди Байрон не вернется к вам? – Томас вернулся к старой теме.

– Я был молод и слишком надеялся. Надежда затмевала все, – Джордж пошел обратно к столу и плеснул в стакан джину. – Лишь когда от меня начали отворачиваться и друзья, и родственники, когда я остался один против шквала грязных домыслов, только тогда понял, что произошло. Еще пример простого, превратившегося в загадку. Изабелла уехала из Лондона к отцу зимой, по показанию врачей, и я ждал ее обратно вместе с нашей чудесной дочерью, а получил письмо, из которого следовало, что она не вернется. И причина по сей день мне не ясна – Белл отказалась ее предъявить, хоть я считаю, что заслужил этого как минимум. Если бы к разрыву что-то вело, я был бы по крайней мере готов. Если бы поведение леди Байрон было странным, загадочным, я бы пытался разгадывать эту загадку… А все было просто и обыденно, Томас, ничего странного. И в этом простом родилась тайна…

***

Лето заканчивалось. Двадцать девятого августа уехал Медвин. Он планировал посетить Рим, а после, Бог знает, Женеву, Париж. Вместе с Терезой Байрон готовился переезжать в Геную, но откладывал отъезд, так как ему совсем не хотелось начинать долгие и утомительные сборы. Тереза не возражала против отсрочки – отец и брат пока находились в Лукке, неподалеку. Пьетро искал подходящий дом в Генуе, чтобы все могли сразу туда переехать. В доме через реку тоже жизнь будто застыла. Джейн все никак не решалась собраться с силами везти прах мужа в Англию. Мэри хотела перебираться в Геную, но Байрон не торопился, и они застряли в Пизе.

Из Англии так и не приходило новостей от Дугласа Киньярда, заведовавшего финансовыми делами Джорджа. В августе Байрон написал ему несколько писем, понимая, что этим вовсе не ускоряет ход дела. Но задержка полугодового дохода нервировала его, заставляя сокращать расходы, и так весьма в последнее время умеренные.

Одному Трелони не сиделось на месте. Он бы с удовольствием последовал за Томасом, да тот не звал, а без покровительства Джорджа денег на комфортное путешествие все равно не хватало. Ханты стали уставать от тесноты Байроновского особняка и подумывали о переезде.

Так, все к концу жаркого, тосканского лета засобирались в путь, но никак не решались сделать первый шаг в неизвестное будущее, в осень…

Глава 4. Пиза, сентябрь 1822 года

– Вы в курсе, Джордж? Мэри поссорилась с Хантом! – воскликнул Трелони, врываясь вихрем в комнату Байрона. – Извините, я прервал вашу работу?

Джордж пытался привыкнуть к постоянно шныряющим по особняку людям, но раздражение накапливалось, и очень хотелось выставить Эдварда за дверь. Тем не менее, новости не мешало послушать.

– Что случилось, мой друг? – произнес он с усмешкой.

– Мэри узнала, что сердце Перси забрал Ли, и потребовала его себе. Она очень сердилась. В итоге Хант обиделся, но сердце отдал, – докладывал Трелони. – Дамам, конечно, тяжело. Вдова имеет полное право получить на память…, – он замялся, – часть тела любимого мужа. Хоть у них там и была семья свободных нравов.

Вздохнув, Джордж вспомнил о том, как вместе с Перси и Мэри проводил время в Женеве. Тут некстати вспомнилась и Клер.

– Каковы планы женщин? – поинтересовался он. Ссора Мэри и Ханта по поводу останков Перси быстро перестала волновать. Поссорились и ладно. Главное, чтобы его не трогали.

– Видимо, Мэри поедет в Геную. Я буду ее сопровождать. Джейн собирается в Англию.

– А Клер? – процедил Байрон сквозь зубы. Произносить имя матери своей умершей малышки ему было неприятно.

– Ее Мэри отсылает к брату в Вену.

В тот же вечер Джорджа навестила и сама Мэри. Тереза с радостью встретила подругу, с которой спокойно объяснялась по-французски. Обеих объединяла нелюбовь к Марианне и привязанность к Байрону. Избежать разговора о сердце не удалось.

– Почему ты позволил ему забрать сердце Перси себе?! – с гневом обратилась к Джорджу Мэри. – Это моя память о муже. Какое он имел право так поступать?

– Я тогда не очень хорошо понимал, что происходит, Мэри, – ответил Джордж. – Ты пойми, для меня смерть Перси тоже удар. Ли попросил, я согласился. Да, ты права, это было неправильно. Извини.

Мэри изменилась в лице, и Байрон испугался, что она сейчас заплачет. Ему совсем не хотелось утешать ее, и он вздохнул с облегчением, когда опасность миновала. Но говорить все равно пришлось о Шелли. Непроизвольно Джордж произнес:

– Он мне снится. Приходит ночами, разговаривает со мной. Он, Мэри, просит о тебе позаботиться, будто чувствует, как тебе плохо.

– О, Джордж! Перси навещает меня постоянно. Не прошло и дня после его гибели, чтобы он не являлся в наш дом. Клер тоже видит Перси. Лишь Джейн не верит нам и называет наши видения бредом больного воображения. Она, Джордж, изменилась. Говорят, распускает слухи о моих отношениях с Перси.

– Потерпи, – Джордж поцеловал ей руку. – Джейн скоро уедет. Она тоже переживает смерть мужа. Потрепи. Я постараюсь ускорить ее отъезд.

Помолчав, Мэри тихо произнесла:

– Я веду дневник, Джордж. Записываю туда все свои чувства. Мне страшно и одиноко, а дневник помогает выплеснуть страдания наружу…

Надеясь отвлечь Мэри, Джордж уговорил ее ехать в Геную: слишком многое в Пизе напоминало о Перси. Байрон понимал, что образ Шелли последует за женой. Он раздвоится, разделится натрое, но не оставит тех, кого любил. Перси будет одновременно с Джорджем в Пизе и с Мэри в Генуе, он будет навещать их ночами, неожиданно появляясь одинокой тенью, легким дуновением, прикосновением мотылька. Во всем отныне они будут видеть знаки, точные указания на то, что Перси с ними. Выхода не существовало, тем не менее, его стоило изобрести для находившейся в отчаянии Мэри. И одиннадцатого сентября она двинулась в путь.

***

Но в начале осени особняк ожил, словно бы пытался напоследок наполниться жизнью и голосами своих обитателей, будто хотел запомнить их именно такими: возбужденными, в приподнятом настроении, на мгновение забывших о предчувствиях, предсказаниях и смерти. Сначала из Пизы, наконец, уехала Мэри, унеся с собой горесть и печаль последних событий. Трелони взялся сопровождать ее и Джейн. А затем не совсем неожиданно и все же, словно свалившись им на голову, в гости приехал Джон Хобхаус. О его путешествии по Италии Джордж слышал. В сентябре он находился совсем близко: Генуя, Лукка – Джон подъезжал к Пизе.

Впрочем, полной уверенности у Байрона в том, что старый друг заедет его навестить, не было.

– После юмористического стихотворения, которое я могу тебе легко спеть – оно написано точно в такт известной английской песенки, Джон вряд ли захочет здесь появиться, – объяснял Джордж Терезе.

– О чем твое стихотворение? – спросила графиня. – Ты мне не читал? – она вопросительно приподняла брови.

Джордж задумался: стихи он написал весной, тогда же пришли новости о смерти Аллегры.

– Нет, возможно, не читал. И отнюдь не горю желанием читать сейчас, дорогая Тереза. В двух словах, там говорится о политической карьере любимого Джона, который каждый день наслаждается заседаниями в Парламенте. Его отправили в тюрьму из Парламента, а потом из тюрьмы обратно в Палату Общин. Хороший путь. Славный. Не думаю, что дорогой Хобхаус сидел там среди обычных заключенных. Ты знаешь, Ньюгейт когда-то являлся Ньюгейтом для всех, будь ты богат или беден, знатен или прост, как пенни. В Тауэре, Терезита, знать всегда находилась в прекрасных условиях. Едва ли хуже, чем их особняки. А вот в Ньюгейт условия были похуже. Однако долго такое продолжаться не могло! – Джордж рассмеялся. – Тюрьму после пожара перестроили, и для простых людей отвели одну часть, где, поговаривают, народ лежит прямо на полу вповалку. Женщины, дети – им все равно, всех туда. А знать получила личные апартаменты. Там наш Хобхаус и мыкался, пока его, как героя, не внесли в Парламент чуть не на руках!

Тереза захлопала длинными ресницами, пытаясь осознать полученную информацию.

– Значит, твой лучший друг не приедет? – заключила она.

– Не уверен, – Байрон сжал губы, и они превратились в тонкую полоску. – Я хотел бы его видеть здесь, а с другой стороны, не хотел бы. Мы стали разными людьми за годы, проведенные по разные стороны пролива. Он там в Англии считает, что творит великие дела. Мои последние поэмы либо не читает, либо ругает. «Каин» ему скушен, пьесы вообще никуда не годятся. Зато его речи в Парламенте – признак высочайшего интеллекта! – Джордж злился, и Терезе только оставалось слушать, кивать, пережидая вспышку гнева. – В Англии всегда были уверены: они вершат судьбы мира, даже если речь идет всего лишь о местных налогах. Маленький остров, но столько пустых амбиций!

В итоге пятнадцатого сентября в особняк Лафранчи вошел Хобхаус. С точки зрения Байрона он не столько постарел, сколько стал весьма солиден. Образ Джона не шел ни в какое сравнение с Байроновским, как это видел сам Джордж, пытаясь посмотреть на себя со стороны. Действительно, худощавая, подтянутая фигура поэта резко контрастировала с полноватым, дряблым силуэтом политика. Одеты в тот день они тоже были по-разному: оба в белоснежных рубашках, но Джордж расстегнул ее ворот, демонстрируя тонкую шею, на которой лишь намечался второй подбородок, а сверху накинул легкую бархатную куртку темно-бордового цвета. Черные узкие брюки облегали стройные ноги, обутые в прекрасные, кожаные, сшитые на заказ туфли. Тереза обладала чудным свойством быстро находить великолепных обувщиков, которые, как считал Байрон, шили обувь куда лучше своих английских коллег… Хобхаус на вкус Джорджа был одет слегка вычурно и не по погоде, слишком жаркой даже для середины английского лета: рубашка подпирала толстый подбородок, вольготно расположившийся на высоком воротнике; черный шейный платок Джон повязал так, что исключалась всякая небрежность. Подобную манеру тщательно завязывать платок Джордж почитал не элегантной. Вся суть завязывания платка для него состояла именно в подчеркнутой небрежности узла… Поверх рубашки была жилетка, а затем и плотный сюртук, брюки подчеркивали наметившийся живот.

– Мой друг, да вы теперь типичный член парламента! – провозгласил Джордж, приглашая Хобхауса в гостиную. – Работа, говорят, накладывает отпечаток на внешность. Вас можно поздравить: вы представляете собой типичного политика, завоевавшего свое место в государственном управлении потом и кровью.

От Джона не скрылось ехидство Байрона, но он решил не замечать его уколов.

– Вы неплохо устроились в Италии, Джордж, – промолвил он, усаживаясь за стол. – Этот особняк сделает честь любому знатному англичанину.

– О, я многое вожу с собой, – махнул рукой в сторону Джордж. – Обычно тут весьма дешево сдают дома. Итальянская знать обеднела. Им не под силу содержать огромные виллы. Поэтому мы располагаемся недурно, согласен. Но виллы сдают полупустыми. Часто они скудно обставлены. Вам предложить красного вина или джина? Иного я не держу, мой друг.

Джон согласился на вино и, положив ногу на ногу, приготовился к непростой беседе. Он видел, как изменился Джордж, и немудрено. Жизнь в Италии представлялась Хобхаусу унылой и лишенной всякого смысла. Ему казалось, Джордж скучает в обществе прекрасной, надо отдать должное, итальянской графини…

– Расскажите все же, дорогой Джон, как проходило ваше путешествие. Я давно не выезжал из Италии. Меня вполне устраивает эта страна с ее отсталым населением. Однако отсталость нынче я воспринимаю как достоинство, а не недостаток. Излишняя продвинутость умов мешает порой. Извините, Джон, так поделитесь впечатлениями! – себе Джордж плеснул джина. На столе появились ветчина, молодой сыр и помидоры. – Мы тут не очень привыкли набивать желудки. Вас не ждали сегодня, потому не обижайтесь на скудность угощения. Сам я на диете. Полнеть, мой друг, не входит в мои планы, особенно после встречи с графиней. Поэтому ем я крайне умеренно.

Пару минут Джон осознавал слова Байрона, сделал глоток вина и решил начать рассказ с момента отъезда из Англии. Путешествие показалось ему безопасной темой.

– Начну с самого начала, если не возражаете, Джордж. Скажу честно, прибыв к восьми вечера в Дувр с сестрами и братом, не ожидал там увидеть новое чудо техники, которое и повезло нас наутро через пролив. Это был пароход, Джордж, представьте! Новинка в кораблестроении! Но путешествие на почтовом пароходе ненамного большее удовольствие, чем на обычном судне. Пассажиров набралось человек сто и плюс к тому восемь экипажей, включая экипаж вашего покорного слуги, – завоевав внимание Байрона, Джон продолжил. – Честно скажу, из-за сильного ветра нас, несмотря на все технические достижения, болтало ужасно! И меня, и бедняжек Амелию и Матильду тошнило, но кое-как, через примерно часа три, мы прибыли в Кале. На таможне нас пропустили без проблем, а уже к вечеру мы получили наши вещи. Джордж, ничего не пропало! Доставили все в целости! Кале изменился, поверьте, и стал более английским городом, чем ранее…

Байрона рассказ заинтересовал. Его снова манила дорога и приключения. Он так и чувствовал порывы ветра, запах соленой морской воды, видел суетящихся на берегу матросов.

– Нашей целью был Лиль. Мы поехали по грязной дороге, да еще и заполненной повозками и людьми. Ничего примечательного, мой друг. Ничего! К вечеру прибыли в Лиль и разместились в отеле, надеясь на радушный прием, что оправдалось. На следующий день, погуляв по городу, отправились в Гент. Бельгийцы куда любопытнее французов или просто им встречается куда меньше путешествующих иностранцев. Они пялились на наш экипаж, но вполне дружелюбно. Дороги, Джордж, во Фландрии лучше, нежели французские, – тут Джон вынужден был замолчать, откусив большой кусок отменной ветчины и отправив вслед за ним в рот кусок теплого хлеба.

Джордж не стал торопить друга. Он не ожидал, что тот станет в таких подробностях вспоминать путешествие, но прерывать его не хотелось.

– Рано утром посетили в Генте церковь. Не в пример английским там было полно народу. Возле церкви открылся рынок. В семь утра, мой друг, жизнь кипела! Вы тут не привыкли вставать рано, полагаю?

– Нет, дорогой Джон, мои привычки прежние: завтрак в час или даже в два…

– А мы сейчас встаем рано, чтобы осмотреть запланированное. Да и честно скажу, сплю я в последнее время плохо, поэтому наконец перестать мучится, ворочаясь в постели, для меня благо… Так вот, в Генте еще видели коллекцию картин, среди которых – Рембрант. Исааку нет и девятнадцати, но он был под большим впечатлением, не меньше, чем мы. Если говорить о жителях, то в целом они приветливы и общительны. Жалуются на налоги, а кто ж ими доволен, Джордж? Почти каждый день обсуждаем налоги в парламенте, – увидев слегка скривившееся лицо Байрона, Джон быстро вернулся к теме своего рассказа. – Затем мы проследовали в Антверпен. Дорогой видели, насколько богата эта часть Нидерландов на урожаи. Чего там не растет: табак, картофель, бобовые, лен, клевер – используется каждый клочок земли! В Антверпене смотрели соборы и коллекции картин, которые вызывают восхищение. Но в целом, портовый город есть портовый город: многолюдно, небезопасно и грязно. После Антверпена поехали в Брюссель, чистый, красивый город, не похожий на другие города Нидерландов.11 Пробыв в Брюсселе пару дней, решили ехать в Намюр. Смею заверить вас, дорогой Джордж, путешествие мы спланировали заранее и старались придерживаться плана, поэтому нигде надолго не задерживались ради пустого времяпрепровождения. И вот, когда мы ехали в Намюр по пустынной дороге, через лес, где нам едва кто-то попадался на пути, Эдвард попросил остановить экипаж…

– Эдвард? – встрепенулся Джордж, слегка одурманенный количеством выдаваемой Джоном информацией.

– Я вам не сказал? Эдвард был нанят мной в Англии, сопровождать нас по континенту, который он отлично знает. И вот – остановка. «Где мы и почему остановились?» – спросил я его. «Ватерлоо!» – воскликнул наш проводник. Я вышел из экипажа и пошел один через знаменитую деревню. Ко мне подбегали мальчишки и предлагали провести на поле битвы. Я отказался. Чуть дальше меня встретил наш экипаж. Эдвард в самом деле знал тут каждую позицию, немцев, англичан, французов.

– Как это выглядело, мой друг? – Джордж не скрывал своего интереса. – Наполеон, великая фигура, вы представляли его на этом поле?

– Меня поразили размеры места сражения. Поле довольно-таки небольшое. Бонапарт и Веллингтон находились друг от друга на расстоянии выстрела мушкета, если Эдвард не соврал. Я пожалел, что так мало прочел про Ватерлоо. Оставалось лишь положиться на слова нашего провожатого. Я забыл о собственном горе – вы помните, мой брат погиб в этой страшной битве. Но личное быстро забывается, когда представляешь себе весь размах исторического события, – Джон замолчал, а Байрону показалось, что он ясно видит выступление Хобхауса перед парламентом. – В Намюре мы с Исааком осмотрели защитные сооружения и полюбовались прекрасным видом. Те места называют Голландской Швейцарией.

– Вы думали о Наполеоне? – неожиданно Джордж прервал рассказ Хобхауса. – Великая фигура и такой крах!

– Безусловно. Любая тирания, любая попытка установить безусловную, не имеющую границ власть, обречены. Так вот, далее наш путь лежал в Экс-ла-Шапель.12 Дорога не изменилась, мой друг, с прошлой нашей поездки по этим местам – Англия, родная Англия вокруг!

Поняв, что на философские беседы о Наполеоне Джона сейчас не вытянешь, Байрон уселся поудобнее, приготовившись много пить и слушать вполуха. «Представлю, какая у них там скукота в парламенте, – подумалось ему, – а ведь когда-то я мечтал о подобной карьере. Господь уберег!»

Далее Хобхаус, не отступая ни на шаг от маршрута поездки, продолжил перечисление мест, которые они посетили с братом и сестрами. В Экс-ла-Шапели, естественно главными достопримечательностями стали Собор, могила Карла Великого и мраморный трон, на котором короновали тридцать шесть императоров. Джордж помнил замечательную историю города и часть речи Джона послушал чуть внимательнее. Но когда тот перешел к жалобам на здоровье, которое никак не желало улучшаться в поездке, снова начал думать о своем…

– …почти не сплю, и память стала совсем плохая, – донеслось до его ушей. – Рассеянный стал. А что еще хотеть при таком ужасном положении дел, когда ночью то вовсе не спишь, то спишь крайне плохо.

– Что говорят вам врачи?

– У них одно лечение: кровь пустить, пиявки, слабительное. Сами знаете, дорогой Джордж. Помните вашего доктора, Полидори? Его страсть к кровопусканию должно быть подтолкнула больную фантазию несчастного. «Вампир» имеет грандиозный успех. Доктор умер, приняв яд. Интересная история, не находите? – Хобхаус не любил Полидори и, несмотря на плохую память, о враче Байрона помнил в подробностях.

– Он умер, Джон, оставьте его в покое. Что до вампиров я верю в их существование, равно как и в существование других потусторонних сил. Эх, нету здесь Трелони! Он бы сейчас рассказал историю из своих морских приключений, уверяю вас. Вот уж кто, если бы взялся за перо, превзошел бы Полидори во сто крат! – Джордж усмехнулся. – Вам ночью никто не видится? Может вам не дают спать приведения вашего имения?

– Ой, не шутите, мой друг! Когда у вас пропадет сон, вам будет не до смеха. Короче говоря, – Хобхаус покряхтел, – эээ, позвольте, мой друг, я сниму сюртук. Как жарко в Италии! Как вы переносите эту жару. Да… Поехали в Кельн. Цены за лошадей ниже, чем в Нидерландах, но грязно. Посмотрел дом, где жил Рубенс.

Путешествие продолжилось в Бонне, где было «сравнительно чисто и спокойно» и где компания полюбовалась на прекрасные виды. В Бингене они имели сложности с переменой лошадей, отчего слегка задержались. Потом на пути был Майнц, в котором Джон насчитал четыре тысячи прусских солдат и четыре тысячи австрийских. «Вычитал где-то», – лениво подумалось Байрону. Далее они последовали в Мангейм. Продвигаясь вверх по Рейну, Джон метко заметил, что женщины становятся все привлекательнее, и в отличие от прусских территорий в тех местах практически отсутствовали попрошайки.

– Приехали в Гейдельберг. Руины в прекрасном состоянии, дорогой Джордж. Такой красоты не видывал: лучшие руины из всех, поверьте! Затем по, якобы, самой романтичной дороге Германии последовали в Штутгарт. Шляпы перед нами по дороге снимали куда чаще, чем до того, но милостыню просят люди вполне приличного вида, и им не стыдно! – Хобхаус погрозил пальцем невидимым попрошайкам. – О, мы видели в Штутгарте великого князя Михаила, брата русского царя! Нам показали царские конюшни – великолепные кони! Католиков в городе нет. День походил на любой такой же в Англии: все закрыто, магазины, ярмарки не работают.

В Тюбингене Хобхаус отметил совершенно расхлябанный вид студентов, «что в принципе характерно для немецких школяров», и вкусные сладости, «которые в принципе вкусны в Германии». В тот момент, когда Джон начал рассуждать о возвышенной местности, где на лугах паслись коровы с колокольчиками на шее и козы, а девушки-крестьянки оказались воспитанными и приятными внешне, в гостиную вошла Тереза. Она улыбалась гостю, но Джордж видел, что она злится. Хоть и редко, но графиня вполне могла закатить грандиозный скандал, если считала нужным. Джордж хорошо помнил, как она запретила ему ставить в Венеции спектакль с прелестной актрисой в главной роли…

– Присядь, дорогая, – миролюбиво предложил Байрон. – Джон говорит о своей поездке. – «уж третий час», – пронеслось в голове. – Он перейдет на итальянский или французский. Крайне интересно, – Джордж надеялся, в его голосе не слышны ехидные нотки.

Тереза благосклонно приняла предложение, и Хобхаус любезно заговорил по-французски, побоявшись, что его итальянский недостаточно точно отразит мысли, которые он хотел облачить в слова. Желая узнать, сколько еще предстоит слушать, Джордж уточнил:

– Которого же числа вы направились в сторону Шаффхаузена?

– Была середина августа. Могу уточнить по дневнику – я вел дневник, стараясь скрупулезно записывать все детали нашего путешествия, – Джон уже приподнялся со стула, но Байрон удержал его:

– Не стоит себя затруднять, дорогой Джон. Середина августа – меня подобная точность устраивает.

– Мы ехали по гористой местности. Стояла настоящая жара, спасал только ветер. Нам почти не встречались деревни и люди. Однако виды – весьма примечательные. Особенно Альпы, возникшие чуть не перед нашим носом, неожиданно. Впечатляющее зрелище, мой друг! – Джон повернулся к Терезе. – Извините, графиня!

Тереза улыбнулась, даруя свое прощение за то, что Джон, как и ранее, за столом обращался только к Байрону.