Читать онлайн Тайна родимых пятен или невероятные приключения Тишки Бедового и его друзей бесплатно

Вступление

Скрип колёс и резкие толчки на ухабах не мешали дремать молодому человеку, широко развалившемуся на сене, разбросанному по дну короба телеги. В его ногах, свернувшись калачиком, похрапывал другой представитель сельской молодёжи, выделявшийся помятой одеждой и лохматой головой. Впереди, свесив ноги, с самокруткой во рту и длинной вязаной плетью в заскорузлых руках, с закрытыми глазами мерно покачивался старый возница. Время от времени, когда телега уж совсем не двигалась, он оживал, и гневно выпучивал глаза.

– Пошла, горбатая! Мать твоя гусыня… – и злобно стегал подобие лошади, именуемой в народе клячей, из-за своего неказистого, доходящего вида.

Лошадь слегка ускоряла ход, не проявив, однако особой резвости: всё так же вверх-вниз натужно мотала головой и беспрестанно отгоняла надоедливых насекомых посредством реденького хвоста. Бедная скотина была так худа, что при ходьбе кости её ног, казалось, вот-вот вылезут из пожухлой кожи.

Но… солнце перевалило через зенит и длинные тени от редких берёзок и клёнов, что в беспорядке расположились вдоль дороги, ситом укрыли сельскую дорогу. За деревьями до самого горизонта виднелись скошенные поля. Надвигалась осень…

Жизнь Тихона Бедового, прозванного в народе Тишкой, не задалась с рождения…

Деревенька, в которой парню выпала доля появиться на свет божий, с многообещающим названием Чудово, удобно расположилась в низине между пологими холмами. Они были давно распаханы и выглядели однообразными и серыми. Только овраги и другие неуютные места зеленели реденькими рощицами со своим устоявшимся, замкнутым миром. Здесь пели птички, иногда похрюкивали дикие кабанчики да мелькали рыжими хвостами хитроумные лисички.

Деревенька тянулась двумя кривенькими улицами, разделёнными между собой тем, что осталось от некогда широкой, глубокой и полноводной речки. Несколько в стороне от сельских усадеб возвышался холм, увенчанный огромной глыбой, которая, особенно на закате солнца, смутно напоминала изваяние головы с древним шлемом. То ли от своего расположения, то ли от заманчивого названия, то ли от того каменного изваяния – символа былого – или ещё от чего, но в деревеньке не раз случались неординарные события – рождение того же Тишки.

Отец Тишки, Петро – малорослый, неказистый, бреющийся только по большим праздникам мужичок – долго не мог поверить, что его гренадёрского роста жена Палашка – беременна! А усомниться было от чего: годы супружества так и не украсились рождением, хоть какого-нибудь цветочка жизни. Это притом, что по молодости не в меру шустрый Петька Бедень (родовая кличка Бедовых), несмотря на свою невзрачную внешность, перепортил заметное количество наиболее безотказных представительниц женской половины села. Да и женился вследствие грешных наклонностей, а не любви ради!

– В корень пошёл, чертяка! – посмеивались мужики.

– Вот, похотливое отродье! И чем он только берёт, сморчок! – самозабвенно ругалась мамаша очередной подгулявшей дочки.

– А ты сходи с девками на гульки, свечку подержи, может, докумекаешь…– гоготали, хватаясь за бока, мужики, потешаясь над рассерженной бабёнкой.

– Вам бы только языками трепать да зубы скалить, а мне теперь – нянчи! – уже надрывно голосила несчастная женщина.

За эту неразборчивость и неуёмную секс-активность Петька не раз был сурово бит отцами, братьями и женихами жертв скоротечной любви. И отец частенько прикладывал руку – с ремнём или палкой – к задним частям похотливого сынка. Бывало и в погреб сажал… для охлаждения пыла. Чем бы всё кончилось – неизвестно, но только положила на Петьку глаз и свою тяжёлую руку местная достопримечательность – Палашка, засидевшаяся в девках дочь кузнеца Кузьмы Горелого.

Примечательна была Палашка всем, кроме… женственности. А всё потому, что Кузьма, не дождавшись от жены Александры рождения сына, решил передать своё огненно-железное ремесло дочке. И не прогадал: девушка так увлеклась кузнечным делом, что вскоре и отца обошла. Сметливая оказалась! Ну, а ростом и силой Бог не обделил: одной рукой пудовый молот играючи поднимала, заднее колесо от трактора заталкивала в кузню без посторонней помощи!

Дочкину силу ощущал на себе и Кузьма, когда в какой-нибудь праздник или так, без повода, коленно-локтевым образом возвращался поздно домой от кума Прошки, или шурина Гараськи, или ещё от кого. Как только мычание мужа и отца, тыкающегося лбом в калитку, доходило до ушей видевших не первый сон жены и дочери, первой вставала Палашка.

Открыв калитку, дочь носком ноги приподнимала слюнявый подбородок батьки и, сурово нахмурив брови, хмыкала:

– Какой же Вы, отче, хилый стали!

После чего решительно брала Кузьму одной рукой за сползшие на заднице штаны, а другой – за шиворот рубахи. По-мужски крякнув, поднимала папашу как мешок с трухлявой соломой и, посапывая, относила в сарай. Аккуратно положив безжизненное тело на сено, говорила:

– Так-то лучше… А с утра поговорим…

Как Петька очутился в упомянутом сарае в объятиях Палашки, не может взять в толк до сих пор, даже по истечении стольких лет неповторимой супружеской жизни. Помнил только, что этому предшествовал уж очень развесёлый вечер. Тогда и дивчину отхватил видную – Маньку Небедную, с быстро наливающимся телом девушку, дочь колхозного бухгалтера. После чего ночные перспективы вырисовывались радужные и сладкие, как мёд в мае. Видать от этого чувственного подъёма, душевного и физического, хватил лишку местного благородного напитка.

Пляски и песни на поляне под раскидистой вербой; волнующие запахи летнего вечера и пушистых волос Мани… И, впоследствии, полный провал памяти…

Очнулся от тупой боли в голове и ощущения, будто скован по рукам и ногам. В ноздри бил острый запах прелой соломы и овчинного кожуха. Попытка пошевелиться привела к тому, что сжатие усилилось, даже кости заныли. Кое-как раскрыв глаза, поморгав ими изрядно, Петька онемел от осознания полной обречённости своего положения, к тому же – оголённого! “Ну, кажется, – влип!” – ударила камнем тоскливая мысль и рассыпалась на жгучие мелкие кусочки.

Сильные руки и ноги рослой Палашки намертво зажали движущиеся части тела, мягко говоря, не очень крупного гуляки. Внушительных размеров правая грудь удобно умостилась на Петькиной шее, а подбородок плотно лежал на левом ухе. Девушка с умиротворённо-счастливым лицом целиком обнимала парня и почти не дышала, а только иногда вздрагивала в ответ на попытки предмета своей нежности пошевелиться. Оба были в первозданном райском одеянии, в смысле – разоблачении…

Что было дальше, Петька пытается не вспоминать… без нужды.

Пока он думал, как быть – будить ли привалившее “счастье” или незаметно ускользнуть – дверь сарая со скрежетом открылась, и в её проёме возник взлохмаченный, с оттенком слабого бешенства, лик Кузьмы!

Так совпало, что кузнец в тот злосчастный вечер засиделся у кума Прошки, по случаю обмывания купленного в райцентре поросёнка. Правда, самой скотинки уже не было – по дороге сдохла. Но, причина-то осталась! Даже усилилась… Как настоящий родственник, Кузьма не мог оставить кума наедине со своим горем.

Привычно доползши до калитки, ткнувшись в трухлявые доски, кузнец мычал не долго – уснул мертвецки… Разбудило Кузьму коровье стадо, направлявшееся за село. Пастухи поотстали, поэтому смышлёная корова Лидка остановилась в недоумении перед необычным препятствием – человеческим телом. Соображая, что бы это значило, она подняла голову и утробно и нудно замычала:

– Му-у-у!

Коровье приветствие было таким громогласным и неожиданным, что Кузьма мгновенно пришёл в себя, солдатиком вскочил на ноги, поправил смятую одежду и, плюнув оторопевшей скотине в морду, хрипло гаркнул:

– Сгинь, проклятое отродье!

Корова, ошалев от такой учтивости, в страхе выпучила глаза. Затем, несмотря на свои габариты, проворно отпрыгнула в сторону. Задрала хвост и, нагнув голову, предсмертно замычав, с удивительной быстротой кинулась за стадом. Подоспевшие пастухи с удивлением поглядывали на опрометью бежавшую перепуганную корову и на разъярённого кузнеца. Переглянувшись, двинулись дальше.

Разозлённый таким началом дня и тем фактом, что никто с вечера не впустил в дом, Кузьма устроил домашним разнос! Зная похмельную крутость мужа, особенно при отсутствующей почему-то дочери, жена Александра со своей престарелой матерью спрятались в подполье. Кузьма же, разогнав кудахтающих кур и гогочущих гусей, в поисках очередной жертвы кинулся в сарай, и…

Пока мужик с мутным, ускоренно трезвеющим взглядом и отвалившейся до отказа челюстью – при виде столь эротичной картины – стоял в дверях, Палашка опомнилась первой. Разомкнув стальные объятия, слегка прикрыла наготу валявшимся рядом платьем. Глянула на онемевшего Петьку умиленными глазами и радостно проворковала:

– Батя, ссильничал он меня…

И, улыбнувшись по-матерински тепло, добавила:

– Пускай женится теперь, котяра блудливый. Не оставлять же зачатое дитя сиротой…

Петька затрепыхался, хотел что-то возразить, но грозный папаша, сообразив своими хмельными мозгами главное: наконец-то женит и, возможно, избавит себя от не в меру заботливой дочери, низко прорычал:

– Это как водится, коль и до моей невинности добрался, хлюст похотливый…

И, обернувшись во двор, что есть мочи проревел:

– Лександра! Мамаша! Мать вашу в плетень, накрывайте стол – Палашку сватать будем!

Вот так Петька и женился…

Жили, в общем-то, хорошо, только обещанного ребёночка так и не случилось! По этому поводу незадачливый муж, когда истекли положенные месяцы после свадьбы, пытался упрямо намекать. Но решительный вид тестя и влюблённое простодушие молодой жены пресекали всякие поползновения. Да и хождения по девкам пришлось прекратить. Палашка не отпускала мужа ни на шаг: любила его до умопомрачения, приглядывала, как за малым дитятей. Чтобы не отощал – сил-то много надо на такую бабу! – кормила сытно и регулярно. У мужичка даже животик появился, и обличье округлилось.

“Сила и железо, видать, подпортили бабу”, – горестно думал Петька про нежелание жены беременеть. – “И вот те на – понесла! С чего бы это?” – заелозилась тоскливая мысль. Правда, свои супружеские обязанности соблюдал исправно: Палашка, просидевши столько лет в девках, расслабиться не давала. А тут ещё вычитал в местной газетёнке, в рубрике “Народное здоровье”, что если по молодости себя в “этом” деле не беречь, то к не очень позднему возрасту ничего не останется… на детей!

“Кто бы это меня подкузьмил?” – сверлили подозрения. Обидно стало местному Дон Жуану осознавать, что ему наставили рога, да ещё какие! “Схожу к врачам”, – решился окончательно развеять сомнения.

В тайне ото всех, Петька наведался в районную больницу. Пришлось поиздержаться, чтобы его намерения остались тайной. Сдав унизительные анализы, со страхом ждал результатов…

И вот, по истечении некоторого времени, пришлось как-то Палашке с недоумением рассматривать своего пьяненького мужа, вернувшегося из райцентра – тот вообще-то напивался редко.

– Ты чего это, Петенька? – как всегда ласково обратилась к мужу. – Праздник что ли какой?

Глядя мутными глазами на своё сокровище, Петька напряжённо соображал: что бы такое обидное сказать “невинной” жене. Говорить о том, что она беременна не от него, было позорно, стыдно и унизительно. Своего обидчика решил обязательно установить и соответственно наказать. А пока, покачавшись на коротких ногах, откинув голову, чтобы лучше видеть Палашку, выдавил:

– Дитё скоро родится, а у тебя в доме бедлам! – и, притопнув ногой, добавил: – Не потерплю грязищи!

Притоптывание пагубно сказалось на равновесии, и, пытаясь удержаться, Петька в бессознательном состоянии рухнул в объятия жены.

– Так-то лучше, – миролюбиво прижала Палашка к своей необъятной груди обмякшее тело и аккуратно отнесла в спальню.

Тишкины роды долго обсуждались всей деревней…

Во-первых, по Палашке совершенно не было видно, что беременна: живот на большом, плотном теле выделялся не более, чем у худосочного Петьки после обильного обеда. Во-вторых, её предродовое состояние никак не отражалось на хозяйственной и иной деятельности: по-прежнему работала в кузне и в доме. И только удары изнутри детской ножкой заставляли неожиданно ойкать и приседать на первый попавшийся предмет.

Прихватило Палашку в кузне…

Подняв в очередной раз молот, она вдруг побледнела, отбросила в сторону инструмент и, скривившись, присела на лавку, что возле двери.

– Батя, клич бабку Фёклу, хватает меня – рожать буду…

– Дык, ведь в больницу надо бы… – обливаясь потом, промямлил растерявшийся отец. – И Петьку, стервеца, найти бы…

– Поздно уж, зови бабку… – тужилась дочь, бледнея всё больше. – А, впрочем, – воду давай! – крикнула, собравшись с силами, ощутив, как ребёнок неумолимо рвётся наружу.

Природная смекалка помогла Кузьме сориентироваться в непростой ситуации. Сообразив по широко расставленным ногам и напряжённому лицу дочери, что бежать за повитухой уже поздно, сам принял роды. Тёплой воды в кузне хватало. Найдя кое-какое чистое тряпьё, взяв самый острый нож, принялся лихорадочно отрезать пуповину вылезшему на белый свет дитю. Ребёнок оказался крупным, крикливым и резвым: так часто семенил ножками, что не давал деду полноценно работать. При этом довольно точно попадал пяткой в нос, выбивая у деда мокроту из глаз и носа. От крика новорождённого у Кузьмы звенело в ушах.

Обессиленная, с мокрыми счастливыми глазами, Палашка пыталась придерживать разгулявшегося сынка. И, когда пуповина поддалась, как благодарность деду за старания, родившийся Тишка омочил солидной струёй лохматую голову Кузьмы. Сделал это старательно и основательно, не пропустив ничего, даже бороду.

Вскоре, обильно подмоченный дед, довольный благополучным исходом, бережно передал ретивого сыночка счастливой мамаше.

Вот так, довольно неординарно и где-то даже неожиданно появился Тишка Бедовый. Незадача Тишкиного рождения, отразившаяся на всей его последующей жизни, в том и состояла: все рождались, как положено – в роддоме и от отцов, которым не в чём было сомневаться. А вот Тишка…

Очередная ухабина подкинула парня, и он открыл глаза. Лежавший в ногах отрок слегка засуетился, умостился удобнее и засопел дальше. Возница привычно стеганул лошадь и вновь задремал.

Телега продолжала свой путь.

Перед Тишкиным взором раскинулось бескрайнее лазурное небо с медленно плывущими громадами облаков. Из-за них озорно просеивались лучи солнца и слепили глаза. Словно купаясь в лучистом мареве, неторопливо плыл над полем журавель. Мелькали стайки вездесущих ласточек. Где-то в роще отсчитывала неумолимое время кукушка.

На фоне сельской идиллии, в Тишкиной голове проплывали картины последнего года жизни перед бегством из родной деревни. Именно бегством, а не уходом, вместе со своим преданным дружком, Филькой Доумкиным…

Глава 1. Проделки дружков.

После неординарного рождения, Тишка в том же духе подрастал: ходить и говорить начал одновременно в момент очередного прибытия изрядно утомлённого “горячительным” деда Кузьмы. В этот раз Палашка не смогла справиться с раздобревшим телом отца и позвала на помощь мужа. Пока Петро протирал глаза, его опередил маленький Тишка.

Услышав крики матери, он решительно вылез из кроватки и шустро преодолел все препятствия на пути к дедовому телу: громоздкие двери, неудобные ступеньки и неровную дорожку к калитке. Увидев сына, делающего первые шаги, Палашка прослезилась и собралась взять малыша на руки. Тот же, проигнорировав порыв матери, доковылял к растянувшемуся телу и звонко прокричал, подражая маманьке:

– Какой же Вы, отче, хилый стали! – и резво забарабанил кулачками по спине деда.

Подошедший затем Петро и растроганная Палашка долго умилялись сыночком. А протрезвевший от шумного приёма Кузьма самостоятельно встал на ноги и никак не мог сообразить, где он находится и что за малыш дёргает за штанину. Мальчик же весело выкрикивал слова, заимствованные у бабы Александры:

– Очухался, окаянный! Когда ж ты выпьешь свою бочку?

Забыв про пьяного Кузьму, который, опершись на плетень, что-то ему, плетню, выговаривал, счастливые родители вместе с Тишкой отправились досматривать свои сны.

С Филей подружились, как только Тишка окреп на ногах и мог уже заглядывать в заборные щели. Будущий дружок жил неподалёку, был старше и слыл недотёпой, вследствие странностей в поведении. Он мог часами наблюдать за муравьиной кучей, плакать по зарезанной курице и поломанному стулу, убиваться по сгнившей от старости яблоньке… – в общем, трогательно любил всё обиженное, живое и неживое. Но ещё больше выделялся своими тупиковыми суждениями и вопросами.

– Кто много спит – тот богато живёт! – доказывал как-то поутру Филька своей маме, протирая кулачком сонные глаза. – Посмотри: дядька Анисим, колхозный кладовщик, завсегда днём спит на ступеньках кладовки. Однако в магазин ездит на “Жигулях”, и дом под железной крышей! А ты встаёшь рано, поспать не даёшь… и крыша у нас течёт…

– Да помолчи-ка ты, непутёвый! – озиралась по сторонам мать Фили, сухонькая, всегда перепуганная, Ксения. – Опять за своё взялся! Не нашего то ума дело… что кладовка пустая.

– А у колхозного сторожа, дядьки Митрия, кирпичная куча на огороде за ночь знаешь, как вырастает! А он ведь тоже спит…

Не зная, что ответить любознательному сыну, Ксения давала ему подзатыльник и отправляла учить уроки.

Филька рос невзрачным, выглядел маленьким для своих лет, из-за чего (как и за странности) часто бывал бит сверстниками и не только ими. Ко всему добавлялось рождение мальчика с заметным косоглазием и без явного наличия отца! Что вызывало дополнительные насмешки и откровенные издевательства.

Впрочем, в деревне догадывались, кто причастен к появлению на свет этого дитяти “не в себе”. На что указывала низкорослая комплекция мальчика и хитроватые карие глазки.

Всего этого подросший Тишка не знал. Несмотря на разницу в годах, они с Филей подружились и неплохо дополняли друг друга. Не по возрасту рослый, Тишка уже с первого класса защищал третьеклассника Филю от обидчиков. Подрастая, этот дуэт не давал скучать жителям деревни Чудово.

Проказы дружков отличались оригинальностью и нелогичным подходом. Автором идей, как правило, выступал Филька, а Тишка – основным исполнителем задуманного.

Захотелось однажды ребятам обзавестись велосипедом. Тогда Тишка учился в четвёртом классе, а Фильку оставили на второй год. Такое желание зрело давно. Уж очень задевал ребят сын колхозного учётчика, Федька, по кличке Очкастый, когда единолично катался на новеньком велосипеде марки “Дружок”. Как ни просили дать попользоваться вожделенным для любого пацана предметом, никому не уступал.

– Вам дай – так поломаете или сами разобьётесь: ездить на велосипеде штука не простая! – заносчиво отказывал Федька.

– Жмот ты! Зря плюёшь в колодец… – как всегда спокойно, но со скрытым смыслом вещал Филька.

– Пошли вы… – кривился Очкастый, поправлял очки и, сопровождаемый негодующим свистом ребят, демонстративно уезжал на личном транспортном средстве.

Всю зиму думали и горячо обсуждали: как бы осуществить мечту. Остановились на нутриях!

– Нутрия – это и мясо, и шкурка… – размышлял Филя. – А свобода – чудеса творит со всем живым.

– Ты это к чему? – не сразу понял Тишка мысль друга.

– Предлагаю заработать на нутриях.

– Им же надо клетки, корм доставать… – уныло протянул Тишка. – Да и где этих крыс взять?

– У наших родственников в соседней деревне – мой дядька Васька давно нутриями занимается. Такую домину отгрохал! – поднял кверху палец Филька. – А выращивать будем на свободе: канава на лугу для чего? И корма там полно. Особенно, возле бабки Фёклы. Видел, какие там заросли? А свобода – великое дело! Посмотри, как по всему миру американцы расплодились – жуть. Так и наши… крысы…

Осуществлять намеченное начали с весны. Однажды наведались к Филькиному дядьке и уговорили дать на время пару нутрий, самку и самца (как их отличать, Филька разбирался особо). Ночью запустили водяных крыс в канаву, что возле повитухи Фёклы.

Поначалу всё шло хорошо…

Ребята часто наведывались и проверяли, как идёт процесс адаптации и размножения живности. Потирали от удовлетворения руки, видя, как множится их богатство. Однако тёмные и необразованные сельчане, в особенности баба Фёкла со своими родичами, почему-то не оценили старания и благородные намерения дружков.

Катастрофа мероприятия началась с подслеповатого и глуховатого деда Родьки, признанного специалиста по гусям. В деревне не очень жаловали прожорливых и наглых птиц, и мало кто их разводил. А вот дед Родька был неизменным поклонником неуступчивых пернатых. Своё многочисленное гусиное стадо пас лично на лугу.

В тот невезучий день, решил дед поменять место и пригнал гусей полакомиться и побарахтаться в канаве напротив дома Фёклы. Гогоча, расправляя крылья, стадо дружно кинулось в воду. Дед нашёл удобный холмик, нарытый кротом, и уселся покурить. Не успел умоститься удобнее, как гуси не менее дружно, а более резво и стремительно устремились в обратную сторону. Га-га, гу-гу неслось с таким неистовством и возмущением, что дед чуть не упал с насиженного места. Мимо него летели перья, пух, куски грязи! Подхватившись, Родька кинулся к канаве, на мгновение остановился с открытым ртом и упал без чувств… Так дед из глуховатого стал глухонемым… на время.

Фёкла, услышав крики перепуганных гусей, бегущих и летящих необычно быстро, поняла, что на её территории творится неладное. С вилами наперевес засеменила на луг, подошла к канаве и чуть не споткнулась о лежащего без чувств деда.

– Пьяный, что ли? – задумалась было баба.

Глянула на куст вербы, склонившийся над водой, и почувствовала, как задрожали сначала коленки, а потом все части тела по очереди – под кустом, в воде, во множестве кишели огромные крысы! Такого количества этих страхолюдных тварей Фёкла не видела отродясь! Звуки из её горла вырвались не сразу:

– Караул! Спасайте, люди добрые!

Забыв про Родьку, который уже стал пошевеливаться, кинулась с небывалой прытью в деревню…

Кум бабки, Степан, основательный и степенный мужик, первый охотник в районе, понял из несвязных выкриков кумы, что селу угрожает нашествие крыс. Прихватив свою новенькую двустволку, примчался к канаве и открыл такую пальбу, что поднялась не только деревня Чудово, но и прискакал из соседнего села посыльный на единственной, и то беременной, лошади узнать – не нужна ли помощь? Кто-то предположил, что спецназ мочит заезжих террористов!

Подоспевшие на помощь мужики и бабы покачали головами – откуда эта напасть взялась? – и, не вникая в аргументы сведущих – мол, это не обычные крысы, а нутрии – выловили и уничтожили всё, что попалось под руку. Пострадал даже один Родькин гусь – вероятно, самый смелый или неправильно оценивший ситуацию.

После этих роковых событий, повитуха долго обходила канаву стороной и всё дрожала. Дед Родька мычал ещё неделю и долго скорбел по невинно убиенному гусю. Ребята же уныло прятались за Фёклиным забором, глубоко переживая несостоявшуюся мечту… Из глаз Фильки текли слёзы.

– Не расстраивайся, что-нибудь придумаем ещё… – успокаивал друга Тишка, гладя его по спине. – С такой головой, как у тебя, не пропадём, ещё заработаем: они и правда плодились, как заведенные! Не всякий до такого додумается…

Филька молча вытирал слёзы: ему не столько было жаль незаработанных денег и велосипеда, сколько нутрий…

И ребята придумывали…

Например, сверхэффективное удобрение, от которого у “подопытной” тётки Маланьи на грядках с картошкой выросли такие сорняки, что потешалась вся деревня. Женщина, отчаявшись, рубала топором толстые, дубовые по крепости стебли. Но урожай картошки не спасла: пришлось перепахивать огород колхозным трактором.

Или – ультразвуковой прибор для увеличения надоев молока!

В этот раз новаторы опробовали идею на Филькиной корове. Первые недели мама Ксения не могла нарадоваться: надои росли ежедневно. Узнав про необычный аппарат – который до этих пор безнадёжно пылился в сельмаге – сельчане кинулись его закупать даже в нескольких экземплярах. Естественно, всем не хватило. Бросились в райцентр. Пока бегали, ссорились в очередях (доходило до драк) появились первые плохие новости: коровы, облучённые прибором, стали чахнуть. Как следствие – надои резко упали… Начался падёж… Ксения была в отчаянии. Тут уже Тишка предложил, видя, как Филькина корова доходит, резать, пока не поздно. Хоть этим смягчили свою вину перед несчастной мамашей. А от остальных разъярённых колхозников, дружкам еле удалось отвертеться – Ксения взяла вину на себя…

Потом ещё были истории с лошадьми, свиньями… На скотину то нападал мор, необъяснимый даже ветеринарной службой, то непомерная плодовитость! Ко времени, когда подоспела свобода и демократия, ребят уже собирались выдворить из деревни: так решил несанкционированный сход. Но новые ветры оказались настолько резкими, что колхозникам стало не до разборок с неугомонными искателями денег на велосипед (который, кстати, так и не купили).

А пророчества Фильки относительно сына учётчика Федьки сбылись – велосипед украли! Произошло это печальное событие в соседнем селе, куда Федька приехал к своей тётке на именины. Возвращаться мальчику пришлось пешком, по жаре. И никто из проезжающих попутно транспортных средств – телег, мотоциклов, тракторов – почему-то не подвёз одиноко бредущего путника. Очевидно, аура была вокруг Федьки нехорошая.

Успев подрасти и закончить школу (Филька, правда, задержался в восьмом классе), дружки с особым энтузиазмом встретили перемены в стране. Этот энтузиазм и стал той последней каплей в худой бочке терпения сельчан, после которой их и выдворили…

Вхождение ребят в рынок начиналось так…

В данный, судьбоносный, момент истории друзья работали в тракторной бригаде механиками-трактористами. Так как колхоз дышал на ладан, ребят маялись. Техника простаивала, а скудные деньги, выделяемые государством, как всегда, таинственно исчезали, растворяясь или разбегаясь по некоторым карманам.

С началом новой эпохи, Филя не отходил от телевизора и радио. С упоением перечитывал местную “брехаловку”, не ленился ездить за прессой в райцентр. “Пусть от своих железок отдохнёт” – думала постаревшая Ксения, по-прежнему с недоверием воспринимая новое увлечение сына. По опыту знала, что эти бдения кончатся опять какой-нибудь затеей.

Тишка частенько заходил к товарищу и, ничего не спрашивая, садился рядом. Он чувствовал – что-то назревает в недоумной Филькиной голове, поэтому до времени не отвлекал думающего человека пустыми вопросами.

А по стране, ускоряясь, катилась волна кооперативного движения как прообраз будущего предпринимательства. Филькина неординарная голова напряжённо переваривала сведения о новых законах и перспективах деловой деятельности.

Тот вечер был чем-то особенный, с таинственным сиреневым закатом. Деревня плавно погрузилась в сумерки, а небо пылало в лучах заходящего солнца. Селяне копошились в усадьбах: доили пришедших с пастбища коров; кормили и поили хрюкающую, квохчущую, попискивающую живность. Где-то слышались приветственные проклятия на голову скотины, где-то – позднее ку-ка-ре-ку перепутавшего время петуха…

– Ну, как ты? – нашёл Тишка дружка, сидящего в лопухах за грудой железа, в которой только опытный колхозный механизатор мог распознать трактор.

Не ответив на вопрос, Филька продолжал смотреть на закат неподвижными скошенными глазами, почти не моргая. При этом ещё и руками жестикулировал. Со стороны напоминал чукчу-шамана или пациента психиатрической больницы.

Тишка не стал переспрашивать, а тихонько уселся рядом. По всем признакам – Филька в медитации. Это мудрёное слово узнал недавно от друга и считал его синонимом чего-то неземного, почти колдовского. “Сейчас выдаст!” – думал терпеливо Тишка.

Наконец Филька ожил, повернулся и изрёк, подняв указательный палец:

– Алхимия, кооперация, помёт и всякое другое дерьмо!

Значительно помолчав, выдал резюме сказанному:

– Пора дело организовывать!

– И я с тем же, – энергично поддержал Тишка. – Предлагаю лозунг сегодняшнего дня: дорогу хамам! И, насколько я понимаю, ты намекаешь утвердить главным принципом нашего дела изречение: во всяком дерьме есть нечто, которое, при наличии правильного хода мыслей можно завсегда превратить в – золото. Правильно я понял?

– Ну ладно я второгодник-недоумок, а ты ведь в хорошистах шастал, а соображаешь верно! – весело поднялся Филька и добавил: – Впрочем, у дураков мысли сходятся… иногда. И про науку не забудь – алхимию. Там есть чему поучиться.

Принципиальные вопросы бизнесовой идеи были решены быстро, и работа закипела.

Заброшенный сарай на краю деревни новые кооператоры-дельцы превратили в контору фирмы под интригующим названием: “Хлам-90 “. Повесили вывеску, намалёванную собственноручно Тишкой, и исчезли…

По селу поползли туманные слухи. Кто говорил, что деревня оказалась слишком мала для неуёмных личностей, другие – что надо ждать второго пришествия баламутов. Многие сходились на том, что без них скучно в деревне, однообразно. Колхоз умирал медленно, даже неинтересно.

Но умиротворение с оттенком ностальгии продолжалось недолго. Однажды к вечеру, когда дед Родька гнал гусей домой, мимо него, клубя пылью, пугая гордых птиц, промчался “УАЗик”. Плюнув машине в след, рассерженный дед кинулся собирать разлетевшуюся птицу. Автомобиль же лихо подкатил к “Хламу-90”, и из него, не торопясь, с важным видом вылезли дружки…

Филя, пыжась, держал пузатый, солидных размеров чемодан, а Тишка – слегка потрёпанный дипломат. Оба были одеты в городские костюмы, белые рубашки с бабочками. На головах – шляпы с короткими полями. Производили впечатление то ли американских ковбоев, то ли итальянских мафиози. Это сразу установила баба Фёкла, поклонница криминальных сериалов. Приезд друзей наблюдала из-за своего плетня – жила она в зоне видимости “Хлама”. Воровато оглянувшись, кинулась к соседке поделиться новостью.

Тем временем, дружки расплатились с водителем “УАЗика” и, оживлённо переговариваясь, направились в “офис”. Да, отныне только так именовали свою контору. Войдя в помещение и взгромоздив дипломат на подозрительно пошатывающийся стол, Тишка торжественно объявил:

– Как говорит моя бабушка Александра: “…храни Господь деяния наши и приумножай их устремления праведные и неправедные…” Так что двери в “Хлам-90” провозглашаю открытыми!

– То, что у дурня взято, возверни во множестве… себе, – замысловато продолжил Филька и, неумело перекрестившись, добавил: – А ты прав: иконку, хотя бы завалящую, повесить не мешало бы…

Уже на следующий день селяне, собираясь кучками по принципу соседства и интересов, шумно обсуждали начало новой эры Чудово – приход частного предпринимательства! Это пугающее название явилось в образе непутёвых ребят.

– Они, что ж, капитализм решили у нас выращивать на дерьме и мусоре? – чесали затылки старики.

– Сатана идёт! – крестились набожные старушки.

– Сухари надо сушить, – предлагали самые дальновидные долгожители те, что пережили коммуну и развитой социализм.

– Опять какую-то напасть придумали! – качали головами наиболее прозорливые.

Не обошлось без происшествий: у впечатлительной Клуши, жены колхозного писаря, случились преждевременные роды; у Тишкиного деда Кузьмы петух утопился, а дед Гараська продержался без спиртного до обеда.

Это событие, естественно, не осталось без внимания местной власти. Через пару дней, когда Тишка вывешивал на дверях офиса очередное объявление, к ним подъехали одновременно: председательская “Волга” и дребезжащий от натуги мотоцикл с участковым милиционером Ротозеевым. Вышедший из автомобиля бессменный председатель Лаврентий Герасимович – коротконогий, толстый, с коричневым лицом мужичок – не проронив и слова, подкатился к дверям офиса и тупо уставился в разукрашенную бумагу… За ним, на удивление уверенно, с вызывающим видом расположился участковый. Самым невероятным было то, что сельский милиционер был ещё трезв! Вот вам новые времена…

Тишка стоял рядом и с достоинством осматривал прибывших представителей власти, соображая, здороваться первым или соблюсти принятые в этих краях правила этикета. Тем временем, Лаврентий Герасимович закончил чтение, глянул на Тишку, как на заболевшего болезнью Дауна, и заикнулся:

– Э-э-э… Что, всякий хлам закупаете? И-и-и куда дальше… с ним?

– На переработку. Договора с соответствующими заводами уже в наличии есть, – уверенно ответил Тишка.

– Э-э-э… Покажи!

– Заходите в офис, прошу… – раскланялся парень.

– Разрешите охранять?! – взял под козырёк Ротозеев, смутно воспринимая происходящее и ожидая – когда оно всё кончится.

– Э-э-э… Будь здесь. Понадобишься – кликну, – не поворачиваясь, привычно скомандовал председатель.

В офисе начальник находился недолго. Когда представление частной фирмы закончилось, вспотевший Лаврентий Герасимович вышел наружу и глубоко вдохнул свежий воздух. От тяжёлой мыслительной работы, его лицо стало бордовым. Пока он отсутствовал, в природе ничего не изменилось: всё так же светило солнце, прячась в облаках; лёгким ветерком раскачивались вербы и липы, а на лугу паслись коровы и гоготали гуси… Но для Лаврентия Герасимовича бренное бытие уже представлялось иным, с другими оттенками и запахами. “На дерьме делать деньги? Это конец… – неслись мысли у неглупого человека глупого хозяйства. – И документы в порядке! Ну и времечко пришло… Успеть бы своё взять, а то останешься…” – оборвалась нить размышлений.

Придя в себя, торопливо сел в автомобиль и хрипло рыкнул водителю:

– В райцентр! И побыстрее…

– А мне как? – успел крикнуть Ротозеев.

– Приглядывай, чтоб всё было по закону и без нарушений порядка! – донеслось из отъезжающей машины.

– Будем стараться… – протянул вдогонку участковый.

Дождавшись, когда “Волга” скроется из вида, свирепо глянув на вышедших дельцов, Ротозеев с остервенением завёл мотоцикл и укатил в свою резиденцию в облаках грязной пыли.

Да, оборотистые хлопцы решили пойти дальше алхимиков – те пытались получить золото из минералов, а они – из всякого ненужного хлама, мусора и продуктов жизнедеятельности разнообразной скотины…

Если в пользе навоза селяне не сомневались, то какой толк от хлама и мусора?! – это ставило в тупик… Расценки, указанные в означенном выше объявлении, ещё больше отупляли. Была, правда, одна тонкость, не для каждого заметная: всё ненужное принимали в определённой пропорции со скотиньим дерьмом. Пропорция предполагала гораздо больше последнего, чем хлама, который собирали так, на всякий случай, и для пущей таинственности и значимости.

С неделю возле офиса кипела подготовительная работа. На бросовой ничейной земле, что на склоне оврага, подготовили площадку. Обошлось недорого: пара бутылок “анисовой” местного разлива, да бутыль солёных огурцов. Сенька-тракторист, последний из механизаторов колхоза, потрудился продуктивно и сноровисто. Его трактор, изводивший рёвом и скрежетом в течение дня всю деревню, как ни странно уцелел и не развалился в течение рабочего процесса.

На площадке соорудили два навеса: один для приобретаемого сырья-дерьма, другой – для нехитрого оборудования. Наняли двух работников из числа не совсем отчаявшихся и не до конца спившихся мужиков, и фирма заработала!

Первым начал сотрудничать с “Хламом” дед Родька. Чего-чего, а помёта у него хватало! Его, горячо любимые гуси, будучи ненасытными по своей натуре, так же исправно гадили. По этой причине, дед выделил гусиным отходам большую половину своего огорода, чтобы хоть как-то решать проблему их складирования и хранения. Соседи куда только не жаловались на неугомонного деда. Ароматы, исходившие из его огорода, изводили всех. А не дай Бог! неуправляемое пернатое стадо, потеряв всякие приличия, наведывалось к кому-нибудь – сметало на своём пути всё, как африканская саранча!

Дед потому и решился на этот отчаянный шаг к “Хламу-90”, что чувствовал задними частями – сгубит его треклятый гусиный помёт! Не очень веря в успех, как-то утром он приплёлся к офису.

Над лугом ещё стелился туман. Солнце косыми лучами выглядывало из-за холма. Дул лёгкий ветерок и шевелил редкие седые волосы старика. Потоптавшись перед крыльцом, покряхтев, Родька осторожно открыл дверь.

Встретил раннего посетителя Тишка:

– Заходите, Родион Кириллович, присаживайтесь, – пожав руку, приветливо улыбнувшись, усадил деда на табуретку. – Догадываюсь, с чем пожаловали. Правильно думаете, – не давая визитёру опомниться, продолжал Бедень. – Как первому клиенту, будет Вам и скидка…

Тут из соседней комнаты выглянул заспанный Филька. Хитровато глянув на деда, поддержал партнёра по-своему:

– Гусей надо бы побольше…

Когда круг солнца уже выглянул из-за холма, а туман в низине рассеялся, Родион Кириллович вышел из сарая-офиса. В руках бережно держал свёрнутые листы бумаги и выглядел крайне довольным.

В тот же день на не добитой окончательно тракторной тележке, с помощью незабвенного Сеньки-тракториста, гусиный помёт был перевезен под первый навес. Под вторым навесом работа кипела до позднего вечера. На следующий день гусиные отходы представляли из себя кучу аккуратно упакованных в полиэтиленовые пакеты брикетов одинаковых размеров. Не успели селяне обсудить метаморфозу, произошедшую с дерьмом, как к “Хламу”, укрыв полдеревни пылью, подкатил “Камаз”. Работники резво погрузили брикеты, и… дело пошло!

Протрезвевшего к вечеру деда Родьку, гульнувшего на “дерьмовые” деньги, долго пытали:

– Сказывай подробнее, что принимают?

– Дак у них же прописано… – мямлил дед, – дерьмо всякое: куриное, гусиное, телячье, свинячье…

– А старьё: радио, телевизоры, технику…

– Всё берут… – авторитетно заверял Родька, – как довесок к г…ну!

– Ну, дела! – выпучивали глаза бабёнки.

– Спешить надобно, – говорили те, что поумнее, – чтой-то здеся не так – может в один момент кончится… эта халява.

И народ заспешил!

Разумеется, рабочей площади под первым навесом стало не хватать. Недолго думая, задействовали овраг. Делать-то нечего – перерабатывать сырьё не успевали. Тот участок, что ближе к селу, стали заполнять отходами скотины, а что повыше – всяким хламом. Приход сырья явно опережал появление новаторских мыслей в Филькиной голове: в данный момент он усиленно размышлял, как ловчее приспособить собственно хлам! Вариантов было много…

Участковый Ротозеев приходил к открывшемуся предприятию, как на работу, каждый день! Поставив в стороне мотоцикл, он какое-то время с тоской в мутных глазах наблюдал за происходящим. Затем, обойдя производственный комплекс не менее трёх раз, натужно начихавшись, усаживался в сторонке и долго, сосредоточенно курил…

Раз в неделю, в пятничный вечер, наведывался председатель. Со злой решимостью он обходил поле деятельности “новых русских”, хмурился, кривился от несносных запахов, сплёвывал и решительно направлялся в офис.

Как только дверь за ним закрывалась, фирменный сарай начинало трясти от прерывистых по силе и тональности выкриков. Однако по истечении недолгого времени, они утихали. И когда Лаврентий Герасимович снова появлялся на свет белый, то выглядел не грозным, а где-то даже удовлетворённым. Прощаясь с Тишкой, он для порядка напутствовал, кося глазками:

– Э-э-э, смотрите тут… не шибко воняйте. Запахи, однако…

Глянув на стоявшего по стойке смирно Ротозеева, уже строже добавлял:

– Э, как тебя там… Ротозеев, смотри мне – чтобы порядок! – и шумно уезжал.

Начало конца процветания наметилось, когда в фирму со своим дерьмом и хламом повалили жители соседних деревень – хорошие новости, особенно о дармовщине, распространяются в сельской местности со сверхзвуковой скоростью! После чего, овраг стал не только переполняться, но и удлиняться в своём насыщении. Дельцы увеличили штат работников, пристроили ещё пару производственных “цехов”. Привлекли и родственников. Палашка с Петром принимали хлам, Кузьма ремонтировал железяки, Баба Александра агитировала народ, а Ксения кормила работников обедами.

Ещё когда ярко светило солнце и было терпимо жарко, народ уже стал глухо роптать: вонь неумолимо накрывала село! И чем дальше, тем стремительнее. Но, вот, пошли осенние дожди. Запахи спали, и фирма вдохнула влажный воздух с облегчением. Однако, ненадолго…

Первой забила тревогу неуёмная повитуха Фёкла. Просидевши весь праздничный день, святые Покрова, в нужнике, она донюхалась до причины расстройства своего живота. “Вода!” – ахнула бабуля, глянув на буроватую гладь в ведре, только что извлечённом из колодца. Понюхав для верности повторно, схватила посудину и выбежала на улицу.

– Отравили, окаянные! Отравили! – завопила она, устремляясь к куму Степану.

Как мужчина основательный, кум долго осязал принесённую жидкость, мотал головой и с недоверием спрашивал:

– А ведро давно мыла? Может ты в нём свиньям варево носила?

– Что ты такое говоришь, Степан? Я ещё в своём уме, и газету в одних очках читаю!

– Ну, ладно, ладно… – отступил кум, – проверю-ка я и свою воду…

Проба источника питья повергла родственников в уныние, а потом в непомерно искренний гнев!

– Говорили умные люди – не доведут до добра эти хлюсты!

И – началось…

Ещё не успела высохнуть грязь от прошедших дождей, как прибыли представители санитарного надзора. Тщательно осмотрев прилегающую к “Хламу -90” местность, взяв пробы грунта и воды, зашли в офис пообщаться с собственниками “дела”… После длительного общения, уезжали с добрыми, просветлёнными лицами.

Прошла неделя, а выводов санитаров никто не приметил. “Хламовая” вонь только усилилась. Народ заволновался больше. Послали представителей в райцентр… Приехала более солидная комиссия. Опять обследовали местность, нюхали воздух, землю, даже кустарники и деревья. Зашли решительно в офис и… удовлетворённые уехали!

– Купили всех, стервецы! – понеслись слухи. – Сход надобно собирать! – предложили наиболее дальновидные.

Когда полыхающий заревом день потянулся к дымчатому горизонту вечера, показались первые дома городка c многообещающим названием Ляпово. Городок, районный центр описываемой местности, расположился на пологом холме. На самой вершине виднелся купол и крест восстановленной церкви. Вокруг громоздились несколько многоэтажных домов, но, в основном, городок был одноэтажный, с ухоженными в разной степени добротности приусадебными участками.

Лошадь, почувствовав конец своим мучениям, оживилась и даже изобразила что-то похожее на бег. Этому поспособствовала и дорога, перешедшая в затяжной спуск. Приободрился и возница, дед Родька. Выплюнув давно потухшую “цигарку”, он натянул вожжи, придерживая раззадорившуюся скотину, и повернулся к дружкам:

– Подлетаем, хлопцы – чистите перья!

– Гуси на волю, помёт в поле! Вы это имели в виду, Родион Кириллович? – опустив ноги с края телеги, зевнув и энергично поморгав глазами, протянул Тишка.

За ним поднялся и Филька. Протёр косые глаза, поправил взлохмаченные волосы и сказал, со значением выставив указательный палец:

– Подлёт – это хорошо, но лучше подъезд – надёжнее и падать легче…

Городок встречал друзей пыльной хмарью, людской и транспортной суетой, украшенной негромкой музыкой, несущейся откуда-то с окраин.

Глава 2. Мать Устинья.

Звон колоколов мерно и торжественно плыл над строениями монастыря, над прилегающим пшеничным полем и хорошо утоптанной дорожкой, ведущей к городским домам. Молодая монашка Устинья, одетая во всё чёрное, на мгновение остановилась, чтобы насладиться божественными звуками. Они всегда волновали её, наполняли смутным беспокойством. В памяти всплывали чувства и образы, большей частью греховные, но бывшие уже в прошлом и потому… ну, не очень, чтобы греховные! “Прости мя Господи!” – перекрестилась она на всякий случай.

Отцом, которого Устя никогда не видела, гордилась, кажется, всегда. Её мама, пышнотелая красавица Таисия – глупая от рождения, очень сентиментальная, но практичная женщина – рассказывала о несостоявшемся муже с особенным упоением. При этом она томно прикрывала глаза густо накрашенными ресницами и мечтательно ворковала:

– Умён был, строг, но… нежен. А в любви!…

После этих слов женщина, как водится, роняла слезу – и не одну – и страдальчески закатывала глаза. Затем изящным движением вытирала мокроту и с искренней грустью констатировала:

– Таких мужчин уже не рождается… – и добавляла с резким сожалением: – Вывелись!

И хотя женой археолога Ганса Миллера – русского паренька, с непорочной немецкой наследственностью – Таисия никогда не была, всё же считала его единственным мужем на своём нелёгком бабьем пути.

Случилась эта затейливая история в “прекрасные”, застойные годы. Семья Таисии относилась к широкому слою советской рабочей интеллигенции. Жили на окраине города с волнующим названием – Брагино, что недалеко от Ляпова. Интеллигентность семье привносило образование – полное профессионально-техническое. По этой причине отец работал слесарем-сантехником ЖЭКа, а мать – маляром-штукатуром в том же месте. Рабочая жилка заметно обозначалась на теле семьи в дни празднеств. Здесь частенько случались нестыковки в восприятии отдельных деяний мужской половины. Что проявлялось в неумеренном, мягко говоря, принятии на крепкую рабочую грудь “горячительной тяжести” и последующем нецензурном общении, как с партнёрами по столу, так и с супругой по паспорту.

Однако, в целом, жили как все: иногда ели варёную с бумагой колбасу, выстаивали очереди на постельное и нижнее бельё, ремонтировали постоянно ломающийся телевизор и с восторгом слушали речи генеральных секретарей.

Городок был старинный – брагу на Руси варили с незапамятных времён. С краю к нему прилепился древний женский монастырь, чудом переживший становление коммунизма, его расцвет и “ускоренный” распад.

По случаю своей дремучей ценности, городок регулярно посещали археологические экспедиции…

Первый раз Ганс Миллер появился в Брагино как аспирант исторического факультета в составе экспедиции, копавшейся внутри древних холмов-захоронений. Появление археологов породило среди местного населения болезненное явление, названное остряками “чёрным гробокопательством”. Сначала, правда, такой побочный археологический эффект называли “звёздным кладоискательством”. Но поскольку брагинские энтузиасты науки, роясь в холмах ночами при звёздах, находили не слишком часто кости сомнительного происхождения, то и прилепилось это название: “чёрное гробо…”.

В отличие от народных умельцев, археологи трудились не напрасно: в одном из холмов дорылись до остатков давностного городка! Для помощи привлекли школьников. Так ученица старших классов Таисия Посадская познакомилась с Гансом Миллером, длинным, худым, но симпатичным парнем в очках с массивной оправой. Очки придавали солидность и научную таинственность. Парень был так влюблён в свою профессию, что говорил исключительно о раскопках и исторических событиях. На красавицу Таисию обратил внимание только потому, что она предложила “квартироваться” в её доме: была у экспедиции такая незадача – где ночевать.

Непохожий на местных ухарей, заученный паренёк увлёк девушку сразу и целиком. Все лето она провела с археологами. От Ганса не отставала, как тень от ясеня в солнечную полуденную погоду. Как все задуренные, молодой археолог был рассеянным. Поэтому не придал никакого значения факту, что однажды утором проснулся в постели вместе с Таисией.

На следующее лето Таисия встречала возлюбленного не одна: на руках мило улыбалась чёрноглазая, с длинными волосами премиленькая девочка! Но, занятый научными проблемами, парень никак не воспринял количественные изменения в семье своей покровительницы. Впрочем, Таисия, как и её родители, не отчаивалась: пусть себе движется вверх по учёной лестнице – мы своё возьмём! Девушка уже видела себя женой профессора в роскошных московских апартаментах.

Однако, по истечении очередного года, третьего приезда-пришествия аспиранта, начинающего археолога, по совместительству молодого папаши, не состоялось…

Как ни ждала на перроне Таисия будущего мужа – он не появился! Проворная малышка Устюшка с интересом разглядывала вокзальную суету и, в отличие от мамы, не печалилась. Она весело вертела головой, задавала множество вопросов и пыталась затеять игру с потрёпанным, несвежего вида вокзальным котом. И, когда бездомное животное уже удобно умостилось на руках Усти, Таисия поняла, что её планы рухнули! Вдали умыкнул за поворот хвост московского поезда, а перед глазами маячил грязный хвост привокзального бродяги.

Смахнув горькую мокроту, гневно глянув на бездомное животное, она сказала с отчаянием:

– Проклятые коты, нет от вас никакого житья – так и норовите опорочить честь и душу девичью! Гони его прочь! – накинулась на дочку.

Кот, получив хорошего пинка, недовольно мяукнул и проворно скрылся под ближайшей скамейкой. Сердито взяв девочку за руку, Таисия направилась к автобусной остановке. Устя, не совсем понимая настроение матери, оглядывалась, выискивая – куда же задевался кот?

С месяц молодая женщина не находила себе места. Не раз порывалась выспросить у руководителя экспедиции адрес Ганса. Но, представив многолюдные столичные улицы, взглянув на себя, провинциалку, со стороны… – в отчаянии садилась на скамейку, что возле дома, и тихо плакала: глупая-глупая, а боялась большого города.

Однако всё решилось, благодаря дочери.

– Мама, – спросила как-то ушлая девочка, – мне подружка Манька сказала, что у нас есть папа! Длинный такой, в очках и ужасно умный: знает даже, где золотые монеты зарыты, как Буратино. И ещё сказала, что ты его плохо любила, поэтому он нашёл себе другую…

Последние слова задели так больно, что Таисия возмутилась:

– Как его ещё было любить, разве что на руках носить! – тут она слегка задумалась и решительно добавила: – А насчёт другой… Тут я ему не позволю!

Несмотря на подкрадывающуюся к городу грозу – уже искрились молнии и с тёмных сплошных туч слетали первые капли дождя – собрала нехитрые пожитки, взяла последние сбережения стариков-родителей, поцеловала дочь и уехала в Москву.

Родители Таисии представляли то стойкое поколение, которое привыкло подчиняться судьбе, следуя поговорке: “Попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй! ” Поэтому отчаянный поступок дочери восприняли положительно, хотя и со скрытой скорбью. Приняв безропотно заботы по воспитанию и кормлению внучки, настроились на долгое ожидание возвращения дочери.

Прошёл ещё год…

Устя подрастала, особо не досаждая старикам своими шалостями и играми. Бабушка, Соломея Антиповна, с некоторых пор стала набожной, потому не строгой, даже терпимой. Старалась и внучку приобщить к вере. Однако приобщение замедлялось, так как девочка по некоторым библейским сюжетам частенько задавала вопросы, загонявшие старушку в тупик.

– Кем приходится Вам, бабушка, наш дед Дорофей?

– Как – кем?! – поражал Соломею вопрос, заданный по прочтении первых страниц Библии. – Мужем, конечно. И венчаны мы…

– А почему тогда дед говорит, что у него отроду рёбра целые?

– Что им станется: пьёт понемножку… уже давно, нигде напрасно не шатается, не падает…

– Значит тебя Бог сделал из ребра другого деда?

– Вон ты про что! – сообразила радостно Соломея Антиповна. – Так то ж случилось в начале сотворения Мира… За всех тогда Адам пострадал…

– Значит ты, бабушка, не настоящая жена мужа своего, – решительно не унималась девочка.

Не зная, как объяснить эти библейские тонкости, бабушка с озабоченным видом заканчивала урок и отправляла внучку погулять. Сама же вновь открывала святое писание и усердно пыталась найти понятные ответы на заковыристые вопросы.

Да, нелегко давалась девочке божья наука. Причём мучились вместе: и баба, и внучка. Дед, Дорофей Евсеевич, глядя на их страдания, только посмеивался: “Не я один такой…”

Год назад, решил он под влиянием своей жены и меняющейся (непонятно в какую сторону) жизни тоже изучить Библию. “Тут многое разъясняется, и прошлое, и грядущее”, – многозначительно наставляла Соломея. После такого посвящения Дорофей Евсеевич добросовестно приступил к чтению.

Поначалу всё шло хорошо. Делился с женой своими впечатлениями, спрашивал, выслушивал… Повеселел, приободрился даже! Но, когда дошёл до тех мест, где скрупулезно расписывалась родословная прародителя рода людского: “ Адам жил сто тридцать лет и родил сына… и нарек ему имя: Сиф. И родил он сынов и дочерей… Сиф жил… и родил Еноса. Енос жил… и родил Каинана… Каинан жил… и родил Малелеила…” – Евсеевич стал мрачнеть. Дойдя до конца адамовой ветви, он возвращался назад, чесал затылок, хмурился, что-то мучительно соображал… Часто вставал и отрешённо, беззвучно шевеля губами, прохаживался по комнате. Косые лучи солнца, проникающие сквозь хлипкие занавески, оттеняли морщинистое лицо, бледнеющее день ото дня.

– Передохнул бы – писание то сурьёзное… – видя, как мается муж, заботливо предлагала Соломея.

Тот смотрел сквозь жену, как через стекло, ничего не говорил, шлёпал губами и продолжал чтение. Набожная старушка не могла и предполагать, что её настойчивый муж пытается запомнить всех потомков Адама с их подчас непростыми именами! Поскольку такой нелёгкий для престарелого мозга труд оказался чрезмерным, дед – слёг… Провалявшись месяц в горячке, приняв интенсивное лечение от простуды и иных расхожих болезней, Дорофей Евсеевич – после того как очухался – обходил святое писание стороной и с некоторой опаской.

Непростой процесс изучения Библии закончился в связи с неожиданным и потому вдвойне радостным событием – прибытием Таисии!

Старики, как и Устенька, не сразу определили – кто к ним заявился поутру? Разукрашенная красавица с невероятной причёской, в кожаной куртке, узкой диковиной юбке и чёрных облегающих сапожках на длинном каблуке! Такая удивит, кого хочешь, и не только в провинциальном городке.

Пока старики хлопали глазами, вошедшая красавица подхватила на руки оторопевшую девочку, стала её тискать и целовать, приговаривая:

– Моя ж ты крошка, как я по тебе скучала! Ну, ничего – теперь будем вместе…

Смахнув слёзы, поставив дочку на пол, кинулась обнимать родителей. Тут уж заголосили и старики. В общем, приезд новоявленной москвички прошёл слёзно и трепетно, как и полагается по русским обычаям. К тому же, Таисия привезла два чемодана подарков! Чем совсем растрогала своих родственников. Потом был торжественный обед, и долгий рассказ о столичном путешествии…

Приехав в Москву, устроившись в сомнительной, но недорогой гостинице, Таисия не откладывая приступила к поискам возлюбленного. Однако что-то сказалось фатальное: то ли её провинциальное простодушие, то ли умение Ганса заметать следы, то ли элементарное невезение – но поиски неумолимо заходили в тупик. Кончались деньги и впереди маячили далеко не радужные перспективы…

К счастью, на то она и столица, чтобы помочь в решении проблем приезжему новичку, ещё и в образе смазливой молодой женщины. Повествование о том, как вытащил её из неприятной, мягко говоря, ситуации некий московский таксист, выглядело сумбурным, не всегда последовательным, но волнующим. В процессе словоизлияния Таисия то брызгала слезами, то умилялась; иногда долго смеялась, а то и впадала в безутешную грусть…

Старики, следуя дочери, проделывали то же самое: и восторгались, и тихонько смахивали слёзы. Только Устя, съев привезенные конфеты, перемерив обновки, увлечённо играла московскими игрушками. Хитросплетения маминой столичной жизни её не интересовали.

Из длинного, больше путанного, чем ясного, рассказа дочери родители вынесли главное – она хорошо устроилась, заработала приличные деньги и, найдя пристанище у мужчины, по имени Гоша, (о его статусе уточнять постеснялись), прижилась в Москве. Правда, была неясность – кто больше поспособствовал дочери: Гоша или что иное. Непонимание старики отнесли на свою старческую тупость и отсталость, вызванную неполным средним образованием.

Гостила Таисия недолго. Обойдя подружек, насытившись оглушительным эффектом от своей московской наружности, допив и доев привезенное – однажды уехала, забрав дочь…

На этот раз старики опечалились больше: привыкли к внучке, да и Библию не дочитали…

Прошли годы…

За это время Таисия с дочерью так и не навестили родные края, отделываясь редкими письмами. Соломея с Дорофеем уже и надежду потеряли увидеть воочию своих чад.

…И, вот, однажды старики сидели на лавочке у калитки, старательно, сосредоточенно лузгали семечки и изредка обменивались впечатлениями. Летний вечер опускался на городок длинными тенями и медленно угасающим небом. Порывистый ветерок шевелил листья деревьев, пыльных кустарников и реденькие волосы Дорофея.

– Смотри, какая краля идёт! – кивнул дед на девушку, показавшуюся в конце улицы. – Платком повязана, а будто не монашка. И платье до пяток… У нас так не ходят…

– Мода пошла – не поймёшь её! – поддержала Соломея. – Юбки носят то задница видна, то мусор по дороге подметают! Прости Господи за слова греховные…

И вдруг Дорофей заволновался:

– Не к нам ли направляется? И чемодан у ей…

– А и правда… – поднялась Соломея с семечками на губах.

Старушка вглядывалась в шедшую к ним девицу и всё чаще моргала глазами. В них отражалась полосатая палитра чувств: удивление, сомнение, робкая радость! Что-то в девушке было от юной Соломеи, кое-что от Таисии, а нечто и Дорофеевское…

– Ну, здравствуйте! Если не ошибаюсь – дом Посадских? – приветливо спросила девица.

– Да… – замялись в унисон старики, ещё не определившись в своих догадках.

– Не узнаёте, конечно. Устя я, внучка ваша… – голос у девушки дрогнул.

Опомнившиеся старики со слезами кинулись обнимать выросшую внучку.

– На долго к нам?– оторвавшись от Усти, осмелился спросить дед.

– Наверное, навсегда… – неожиданно твёрдо, с лёгкой печалью, ответила девушка.

Её ответ стал понятен чуть позже, когда закончился праздничный ужин и расспросы об оставшейся в Москве Таисии. О своей столичной жизни рассказала коротко, а о планах в родном городке высказалась неожиданным образом:

– Хочу уйти на послушание в наш женский монастырь! – объявила внучка оторопевшим старикам. – Достала меня мирская жизнь…

Девушка проворно вытерла уголок глаза и продолжила:

– Ваша учёба, бабушка, даром не прошла, похоже…

– Дай-то Бог, внученька! Вот только… молода ты, красива…

– Ничего, зато кое-что повидала и попробовала… Больше не хочу!

– Тебе видней… – вставил своё дед.

Очевидно, неспроста она приняла такое решение. Однако подробностей рассказывать не стала, хотя Соломея и пыталась разговорить внучку. Свое намерение Устя воплотила быстро. Уже через несколько дней, собрала вещи, простилась с приунывшими стариками и отправилась в монастырь. Дорофей приметил, что внучка взяла в святую обитель бумаги Ганса Миллера! Остались такие, как память об учёном человеке.

“Наверное, хочет узнать что-нибудь об отце…” – подумал с тоской дед.

Когда последний звук колокола утих, Устя ещё раз перекрестилась, прошептала что-то и направилась к выходу. Сиреневое небо вспыхнуло лучами выглянувшего из-за облака солнца и приветливо осветило задумчивое лицо молодой женщины, купола и стены святой обители.

Глава 3. Прибытие.

Итак, уездный городок Ляпово встретил дружков повышенным шумом и излишней суетливостью. Вокруг проскакивали люди с разной степенью озабоченности, пыхтели автомобили и трактора, тарахтели мотоциклы и телеги. Всё это, вместе с невзрачными строениями, укрывалось пылью и копотью, отдавало гарью и едким дымом.

Зазевавшись, Филька чуть не угодил под велосипед, нагруженный мешками с сеном и управляемый худым, высохшим стариком. Успев увернуться, услышал в свой адрес первое ляповое приветствие:

– Раз туды твою туды! Куда прёшься? Аль не видишь дороги с транспортом?

Пока Филька соображал, как достойно выйти из курьёзной ситуации, Тишка кинул в след сердитому ляповцу:

– Раздайся грязь – навоз плывёт!

– …так       плыви себе плыви – железяка с сеном… – почесав затылок и повертев косым глазом, загадочно подытожил Филька и смачно чихнул.

Простившись с дедом Родькой на входе в разросшийся рынок, опоясавший всё пространство вокруг автобусной станции, дружки отправились искать закусочное заведение: проголодались как-никак. Да и надвигающаяся на город гроза подталкивала к мыслям о крыше над головой. Поднявшийся ветер окончательно забил Филькин нос, а вдали уже сверкали первые молнии, сопровождаемые гулкими раскатами. Прохожие, пугливо поглядывая вверх, явно стали торопиться.

Первый же мужичок, неопределённого возраста, с питейными признаками на опухшем лице, более-менее членораздельно объяснил расположение местного пиво-закусочного заведения…

Кафе “У Дуси” приютилось под обрывом на берегу того, что можно только с очень незаурядным воображением назвать – речкой! Что это речка, напоминала характерная табличка на покосившемся столбе с затёртыми некоторыми буквами. В связи с чем, название водоёма ассоциировалось с образом популярного членистоногого в младенческом возрасте и гласило: “Рачок”. Как потом пояснил всёзнающий местный завсегдатай, надпись нужно понимать как “Река Бычок”! От “Бычка”, правда, остались только извилистые, норовистые берега и суровые коряги-рога посредине. А в остальном, это было заросшее камышом, покрытое тиной, издающее неповторимые запахи мусора и сероводорода – болото!

Впрочем, его присутствие никак не отражалось на посещаемости заведения, а, скорее, наоборот – усиливало её! Это ребята установили по многочисленным кучкам пьющих, грызущих и крайне возбуждённых субъектов. Отдыхающий народ был разбавлен и “эмансипированными” женщинами соответствующего месту вида. Пиво-водколюбивая неоднородная масса плотно разместилась вокруг “Дуси”. На грозу и начинающий моросить дождь никто не обращал внимания. В самом помещении, как и полагается, было людно, дымно и пьяно.

С трудом найдя частично свободный столик – большую часть занимало мужское лицо, опущенное в тарелку с рыбьими костями, – дружки приготовились к общению с обслуживающим персоналом. Его, то есть персонал, увидели сразу: в два обхвата по диаметру, с пухлым красно-синим лицом, блондинка Дуся торжественно шествовала между столиками. В руках держала поднос, уставленный бокалами, пустыми и с пеной, иногда с признаками светлой жидкости на дне. Посетители принимали хозяйку приветливо осторожно, услужливо уступая дорогу.

– Приготовились! – восхищённо прошептал Тишка.

– Чудо-юдо, рыба-кит… – ещё тише дополнил увиденное Филька.

Женщина подошла к ребятам и, на удивление, приветливо прохрипела второе, услышанное за день, ляповое изречение:

– Видать, новенькие: морды ишо не битые, очи не упитые!

– Да, где-то так… – приосанился Тишка.

– Пиво, водка, шашлык и селёдка? – продолжила играть очами жгучая красавица.

– И хлеба бы, с огурчиками… – скромно поддакнул Филька.

В общем, знакомство прошло успешно, и дружки по истечении часа, потраченного на ожидание повторного явления Дуси, не очень вкусно, но довольно сытно насыщались, запивая горьким напитком

Уже через десять минут, после бокала пива и куска отдающей копотью рыбы, атмосфера ляпового кабака стала смотреться радужнее и где-то веселее.

– Ты в пиве разбираешься? – пытаясь жевать рыбу, прошамкал Тишка.

– Как гусь деда Родьки: лишь бы водой пахло… – философски икнул Филька и продолжил мысль: – Говорят, если выпить достаточное количество воды – будешь пьян, как твой дед Кузьма после чарки гараськиного самогона!

– Похоже, так… – согласился Тишка, выплюнув, наконец-то, застрявшую в зубах кость. – Чем больше распирает живот, тем в голове шумнее!

Пока ребята делились впечатлениями, дух в кафе становился гуще, громче и напряжённее. Хмелеющий взгляд Фильки уже несколько раз косо прошёлся по столику, что у окна. Его внимание привлёк худой, с неестественно вытянутой шеей мужчина. Сосредоточенно пережёвывая остаток свиной шкурки, он о чём-то трудно размышлял, не замечая окружающих. Это притом, что за его столиком горячо и азартно спорили, интенсивно махая руками, два потных, изрядно разогретых субъекта. Предметом спора были аппетитные задние части хозяйки Дуси! Один из них клятвенно внушал партнёру, что такой задницы нет во всём Ляпове, а, может, и в самой столице! Другой слюнявился – что у его жены потолще…

Мыслящего мужчину это проблема, вероятнее всего, не трогала. Уставившись в одну точку окна, где бодро стучали капли дождя, он сосредоточенно хмурил брови, моргал глазами. Иногда его губы судорожно сжимались, как будто человек принимал важное решение… Однако, махнув недовольно рукою, снова начинал смотреть в ту же точку. Он так отдавался своим мыслям, что не замечал, как лысый сосед в горячке спора давно потягивал его пиво!

Именно отрешённый вид мужчины и беззастенчивая наглость его соседа, привлекли внимание Фильки.

– Посмотри вон… туда, – кивнул в сторону окна Филька. – Покусай меня Родькины гуси, но что-то там назревает явно шибутное.

– Да, товарищ чрезмерно озабочен, но скоро придёт в себя, видимо…

Ребята как в речку “Рачок” глядели: события у окна из устоявшихся стали переходить в беспокойную фазу!

Дожевав, наконец-то, кусочек свинины, задумчивый мужчина стал искать свою кружку. Увидев её в руках толстяка, целующегося в засос с оппонентом по спору, тронул наглеца за плечо и что-то с лёгким неудовольствием высказал. Лысый, оторвавшись от страстного поцелуя, с непониманием уставился на задумчивого. Когда взор толстяка прояснился и голова приняла устойчивое положение, он рявкнул и без комментариев резко ударил кулаком в подбородок возмутителя любовной идиллии. Мыслящий мужчина, естественно, устремился спиной к полу, роняя по ходу соседние столики и их хозяев…

Тут и началось, как в худших голливудских вестернах.

Тишка возмутился первым:

– Безвинно страдающего бьют: хамство в нечистом виде! Мои кулаки такое не снесут!

– От благородства до грязи – один шаг, перья мои гусиные! – предупреждающе поднял указательный палец Филька. – Лучше в дерьмо не встревать – пахнуть не будет… Давай-ка сматываться, – предложил друг, уклоняясь от пролетающей возле уха рыбьей головы.

Однако Тишка уже завёлся. Подкатив рукава, расправив широкие плечи, он отчаянно кинулся на помощь задуренному, которого уже топтали. Фильке ничего не оставалось, как присоединиться к безрассудному поступку товарища.

Довольно скоро предсказание Фильки сбылось: оба друга, мыслитель и невинный зевака были выброшены из заведения очумелой толпой завсегдатаев в строгой очерёдности, по одному, в болотную жижу “Рачка”!

– Мы им тоже дали… – выплёвывая тину, сбрасывая кусок грязи с плеча, гордо говорил Тишка, вылезая из водоёма.

– Говорил же, – недовольно отряхивался Филька, – болото-то рядом…

– Мать моя старушка! – ругался зевака, вылезая на корточках из “Рачка”.

И только источник тройственного недовольства спокойно оставил болото, ступил на брег и обронил, размышляя с собой:

– Интересно, до которого часа баня работает?

При этом он с недоумением рассматривал своё мокрое и грязное одеяние, не замечая остальных пострадавших за идею. На реплику о бане откликнулся Тишка:

– Мысль продуктивная в нашем положении и, главное, сказанная вовремя.

– Да, мужик, мы из-за тебя в дерьме искупались. Своди-ка, гусь ты наш, лапчатый, в ентую баню! – возмущённо выпучил косые глаза Филька, потирая ноющий бок.

Мужик, как спросонья, удивлённо глянул на ребят (невинно пострадавший зевака, чертыхаясь, поплёлся самостоятельно) и согласился помочь.

Дождь с грозой закончился, и обнадёженные дружки отправились вместе с мыслителем в очищающее и освежающее предприятие общественного быта.

– Как кличут тебя, уважаемый мыслитель? – ещё по дороге начал расспросы Тишка, попутно вытирая со лба капельки, стекающие с волос.

– Надеюсь, что не ляповским Спинозой, – хмыкнул многозначительно Филька, стукая пятками туфлей о дорогу, намереваясь стряхивать высыхающую грязь.

– Книжников Григорий Семёнович, – спокойно, с оттенком гордой флегматичности, отозвался новоявленный друг и с достоинством выпрямил свою неказистую долговязую фигуру, – библиотекарь районной ляповской общественной библиотеки…

– Гришка Ляспутин! – поднял палец Филька.

– Книжников… – твёрдо повторил библиотекарь.

– А мы из Чудово, слышали о таком? – прервав дискуссию, гордо представился Тихон.

– Конечно, слышали, – опередил Филька мыслителя, – у нас, если чудят, то весь район трясётся!

И, действительно, Книжников среагировал на сообщение несколько странно: он остановился, настороженно осмотрел ребят, как гаишник начинающих шоферов, поморгал глазами и выдал с нарастающим удивлением:

– Из Чудово?!…

– Да-да! Характерные признаки поселения: река в виде канавы, вырытая между допотопными домиками, и овраг с навозом – заслуга ваших покорных друзей, – отвесил поклон Тишка и патетически продолжил. – Ещё – каменная глыба на холме, как страж и хранитель чудовских традиций и обычаев.

– Каменная глыба?!… – продолжил будоражиться библиотекарь и осторожно уточнил: – В виде головы со шлемом?

– Так Вы у нас бывали? Вечерней зорькой? – обрадовались дружки.

Но Григорий, словно опомнившись, безразлично ответил:

– Да нет, слышал от кого-то…

– Я же говорю: Чудово все знают, – резюмировал Филька.

…Баня, к счастью, ещё работала, хотя и в завершающем режиме. Казённо-приветливо друзей встретила банщица – грузная коротышка в застиранном халате, с надутым до красноты лицом, опоясанным серым платком. Раздавая банные реквизиты: тазики, мочалки, мыло, порванные простыни вместо полотенец – басисто инструктировала:

– Не хулиганить, не сорить, выданный инвентарь не портить и не воровать!… И быстро мне – через полчаса выгоню!

– Нам бы простирнуться и высушиться… – робко намекнул Григорий и, наверное, пожалел о спрошенном.

Банщица глянула на него как на инопланетянина, выпучила глаза и негодующе пробасила:

– Может тебе постель и бабу с кофеём? – и, сплюнув в ближайший угол, добавила грозно: – Ты уже пять минут пролялякал! Выгоню голых, коль не отмоетесь ко времени!

Такой, прямо скажем, смутновато радушный прём и, как следствие, зреющий крах планам выстираться от грязи, подвинул Тишку взять инициативу – то есть знойную женщину, мечту всякого увлечённого мужчины – в свои руки. Он подбоченился, пригладил слипшиеся волосы и галантно высказался:

– Разрешите обратиться к Вам, как чрезвычайно добросовестному и ответственному лицу уважаемого всеми городского заведения!

Женщина повернула тучное тело к Тишке, очевидно готовясь отчитать и его, но тот продолжил вежливо и чинно:

– Как говорил мой дед Кузьма, любая женщина – чудо природы! Это такой механизм, к которому – как и к любому другому – нужно относиться бережно, с умом, вовремя регулировать… и смазывать в достаточном количестве.

Теперь уже все – банщица в том числе – заинтриговались Тишкиным выступлением в защиту слабого пола. Тот же нежно взял женщину под локоток и учтиво продолжил:

– Покорнейше прошу отойти со мной в сторонку…

Как загипнотизированная, банщица подчинилась галантному парню и прошествовала с ним в оплёванный угол. Можно только гадать, о чём говорил Тишка с грозной женщиной и что всунул ей в крепкую красную ладонь. Но после этой милой сценки, ситуация изменилась коренным образом: банщица заулыбалась, сделалась очень даже симпатичной и не такой толстой.

– Вот так бы сразу и объяснили, что к чему… – неестественно засмущалась женщина. – Для стирки у меня есть порошок, возьмите ещё тазики… А сушить можно в соседней комнате… Водички свежей – ежели желаете… – она чуть ли не кланялась.

Тишка удовлетворённо улыбался и благодарил за качественное обслуживание. Филька косил глаза в сторону и сдерживал смех. Григорий же вытянул узкое лицо в недоумении.

– Приступим к омовению и очищению, господа! – наконец, провозгласил Тихон, и троица двинулась в зал, который был фактически пуст и наполнен унылой сыростью, терпким запахом прелых тряпок и вездесущей плесени…

Когда вымытые умеренно тёплой водой, обнажённые парни усердно занялись одеждой, Филька косым взглядом заметил, что Гришка Ляспутин с вздёрнутыми на лоб бровями внимательно и вкрадчиво рассматривает Тишкиу голую ягодицу! Мыслитель интенсивно моргал глазами и очень нескромно приближался носом к заду Бедового.

Сам объект изучения, то есть Тишка, был так увлечён стиркой, что не замечал подозрительных движений библиотекаря. И Филька передёрнулся в ознобе. В голову стали закрадываться тайные сомнения: сообщения о людях с нетрадиционной секс ориентацией давно переполнили средства массовой (и не очень массовой) информации. А если учесть, что одно только слово “секс” вызывало у Фильки скрытый страх, то такое пристальное внимание свободной прессы к этим проблемам заставляло быть начеку! “Вот оно куда повернулось! – не раз думал косоглазый. – Оказывается, нетрадиционно сориентированных – судя по сообщениям – будет поболе, чем обычных!”…

Переполненный тревожными предчувствиями, он отложил в сторону перекрученные мокрые брюки и подошёл к задуренному, подперев бока руками.

– Ну, и как задница? – с сарказмом присоединился Филька к изысканиям Григория.

Тот вздрогнул, выпрямился и, глянув честным, наивным взором на Фильку, задал в свою очередь убийственный вопрос:

– Значит, вы из Чудово?

Тут и Тишка, привлечённый странным диалогом, развернулся и высказался назидательно:

– Если ничего не изменилось, то есть северный полюс ещё на севере, а луна на орбите – то мысль эта есть сущая правда. Замечу – неоднократно высказанная…

– …и повторенная во множестве! – добавил значительно Филька и продолжил: – Как я понимаю, этот факт как-то отражён на заднице друга моего детства… Кстати, у нас случился чудненький инцидент тоже с задницей, только коровьей. Дед Гараська полюбопытствовал, по невыясненной до сих пор причине, насчёт хвоста своей коровы Марты. Тут его окликнула соседка баба Лушка. Не отходя от заднего места скотины, Гараська вступил в длительную беседу со словоохотливой женщиной. Ему бы взять да и изменить позицию. Ан нет! Тут Марта и облагодетельствовала деда: подняла хвост и обляпала мужика жидким стулом с выбросом солидной порции утробного духа! Бедный Гараська еле потом отмылся. Вот так бывает…

Григорий пожевал губы, нахмурил лоб, сложил руки на впалом животе и выдал:

– Да. Всякое случается… – и добавил глубокомысленно: – Надо обдумать…

Лица дружков приняли вопросительную форму.

– ???

– И-и-и что – это важно? Имеет какое-то значение? – протянул, слегка заикаясь, Филька

– Ну… – в свою очередь замямлил Григорий.

В его мозгах проворачивалась кропотливая работа. Да, как ни странно это звучит, но Тишкино заднее место, вернее пятно на правой ягодице, не только привлекло внимание районного библиотекаря, но и ошеломило!

“Всё сходится: село Чудово, каменное изваяние, и родимое пятно на правой ягодице в виде старославянской буквы “ять”! И этот Тишка наверняка входит в список потомков того самого древнего рода. Значит, нельзя терять его из вида… А может привлечь в сообщники?… Ребята они по виду бойкие, хотя и деревенские. Надо всё хорошенько обдумать… Пока же оставлю их при себе”, – созрела окончательная мысль.

Пока Григорий обдумывал ответ, Тишка стал уточнять:

– Вы, родимый, по совместительству, похоже, антрополог? Интересуетесь телесными различиями людей, вызванными влиянием географическим и, наверное, историческим.

– Возможно, возможно… – решительнее проговорил Григорий и предложил: – Если вы ещё нигде не остановились, то приглашаю к себе. Да, если не затруднит, можно узнать фамилию, – кивнул мыслитель на Тишку.

– Бедовый! Чисто русская, с чудовским своеобразием. Кстати, имею деревенскую кличку Бедень, если заинтересует…

– Может, может… – задумчиво протянул Григорий, пробуя развешанную на тёплой трубе одежду. – Ещё не высохла…

– Придётся досушиваться в гостях, – предположил Филька, – а иначе нам и до утра не выбраться и коротать ночь в обществе непомерно обаятельной дежурной.

– Не из глины, не развалимся, – поддержал мысль Тишка. – Предлагаю одеваться и сушиться на ходу.

Возражений не последовало, и вскоре троица, сердечно простившись с неповторимой банщицей, отправилась к дому гостеприимного библиотекаря. Улица встретила компанию резкими последождевыми запахами, светом одиноких фонарей и редкими прохожими.

Глава 4. Находка Григория Книжникова.

Григорий по жизни был серенькой личностью, ничем не выделялся. Даже внешний вид имел настолько невзрачный и обыкновенный, что знакомые проходили мимо не здороваясь. Когда учился в школе, учителя забывали вызывать к доске и досадовали в конце очередной четверти на отсутствие оценок у неприметного ученика.

Тем не менее, одно достоинство было – любил читать (может из-за фамилии?), особенно исторические и старинные книги, а в последнее время – детективы. Другие наклонности тщательно скрывал, но они присутствовали, как-то: повышенное самомнение, греховная тяга к славе и богатству. А потому тайно мечтал найти что-нибудь вроде клада, прославиться и разбогатеть. Читаемые книги подогревали мечты юного Гришки

Но, как известно, мечты часто и густо расходятся с реальностью. Кое-как закончив культ–просветное училище, переменив несколько культурных мест работы, Григорий остановился и надолго засиделся в невзрачной должности библиотекаря в районном центре Ляпово.

Годы шли, а вместе с ними увядали амбициозные планы. В новой стране одни невероятными темпами богатели, другие с не меньшим ускорением беднели… А Григорий сидел на том же месте и на той же высоте материального благополучия. Нет, бывало опускался ниже, а то и ещё ниже… Но государство не давало окончательно сгинуть невзрачному мечтателю.

Философы, медики и иные умные головы давно установили, что терпение и чтение, в сочетании с призрачно осуществимой мечтой, частенько приносят удачу! Вот так и Гришка, роясь как-то по заказу местного аспиранта-заочника в городском архиве, наткнулся на отчёт некоего археолога Ганса Миллера…

Находка была не совсем случайной…

Уже при первом посещении архива, Григория осенила заманчивая идея: “А ведь здесь могут оказаться сведения об археологических экспедициях! А где раскопки, поиски – там могут упоминаться и захоронения с кладами!! В древности знатных людей хоронили со всем их богатством…”. Последний аргумент оказался решающим: Григорий стал постоянным клиентом этого документального собрания прошлого.

И, вот, – бумаги неизвестного археолога Ганса Миллера!

На первый, беглый, взгляд ничего особенного в этом отчёте (подобных Григорий проштудировал немало) не наблюдалось. Но приложение! Оно то и стало причиной крутого изменения в незадачливой жизни парня. Прочитав бумаги несколько раз, скромный библиотекарь элементарно их выкрал! Перед его глазами засверкали магическим блеском грани драгоценных камней и замысловатых предметов из жёлтого металла. Что там будет золото, он не сомневался, хотя явно такое из приложения не следовало. “Но, что ещё можно так хитро, запутанно и сложно припрятать?” – горячо размышлял Григорий. Трудности непростых поисков не пугали, а только вдохновляли. Видно в роду Книжниковых кто-то почил не серой, а, скорее, романтической личностью.

Всё время – свободное и занятое – Григорий теперь посвящал обдумыванию плана предстоящих действий. Лицо его стало напоминать (пусть и отдалённо) что-то древнегреческое, философское, от Эпикура, например. Коллеги по работе с удивлением поглядывали на Григория, отмечая в нём повышенную несобранность, чрезмерную задумчивость и маниакальную рассеянность. Скажем, участились случаи, когда выдавал читателю не ту книгу или не в том количестве и составе. Здоровался по несколько раз на дню, а сидя на рабочем месте, за обшарпанным письменным столом, проникновенно, подолгу шевелил губами и многозначительно рассматривал потолок!

Дома запирался в своей комнате, которая служила ему и кабинетом и спальней, и углублялся в бумаги Ганса Миллера. Странное поведение сына родителей не тревожило, поскольку они были целиком заняты непоседливым внуком дошкольного возраста, сданным им на попечение старшей дочерью.

Григорий, разглядывая фотоснимки глиняных табличек с таинственными надписями на древнеславянском языке, испытывал внутреннее волнение и жар! А рассказывалось здесь о ПЕЩЕРЕ с “…зело тайной крепкой, силу телесам и мысли дающей…”. На одном из снимков приводилось изображение карты местности, где располагалась пещера, и описание других подробностей. Но, главное, Миллер уже провёл большую предварительную аналитическую и розыскную работу, что упрощало изыскания библиотекаря. Изюминка заключалась – в слове! Тайном слове-ключе, позволяющем проникнуть в чудодейственную пещеру. Буквы слова, как следовало из древнеславянских надписей, расшифрованных Гансом, передавались по наследству в виде родимых пятен на правых ягодицах потомков древнего княжеского рода! Непонятным образом археологу удалось установить имена и фамилии этих потомков и составить соответствующий список. Их было восемь, восемь мужских и женских имён – носителей колдовских букв. Над уточнением этого списка, в части координат проживания княжеских потомков, Григорий и работал. Дело подходило к концу…

Три вопроса подспудно смущали Гришкину душу и голову, внося логический разлад: как археологический отчёт попал в архив? Куда подевался сам автор, Ганс Миллер? И почему он прекратил поиски? Может уже нашёл?!… Последнее Григорий отметал: зачем бы тогда Гансу отдавать кому-то ценные бумаги, чтобы они затем попали в архив Ляпова?

Встреча с чудовскими дружками была как провидение: одна из букв запечатлелась на ягодице Тишки… “Привлекать их придётся, – с сожалением думал Григорий. – Пещера находится возле Чудово, да и копать ожидается немало… Работа с поиском княжеских потомков – тоже дело непростое. А когда составим слово и откопаем пещеру, тогда… будет видно, как с ними поступить…” – с холодной решимостью обдумывал мечтатель. В такие минуты, когда цель и средства её достижения казались ясными и понятными, он ощущал себя могущественным, умным и возвышенным! В конце недолгих колебаний решил не посвящать дружков во все тонкости, а тем более в свои предположения и догадки.

Итак, вопрос об участии Тишки и Фильки в деле таинственном, сулившем многое, в смысле богатства, был решён!

Тайная вечеря состоялась в Гришкиной комнате ближе к полуночи, когда чудовцы сравнительно плотно поужинали на кухне в родительском доме библиотекаря. При этом, скрытое недовольство стариков родителей и настырность в играх внучки остались без внимания.

– А что есть в пещере? – задал наивный вопрос Филька, выслушав убедительный рассказ мыслителя.

– Ну… – замялся Григорий, – думаю, судя по записям, что-то необычное и, возможно, исторически ценное! На этом, как вы понимаете, можно неплохо заработать… потом.

В отличие от Фильки, Тишка не стал уточнять полезность мероприятия: для него и так всё было ясно. Наличие древней пещеры уже само по себе сулило при деловом подходе немалые выгоды – тут Гришка прав! Будоражили воображение и слова о тайне ”…зело крепкой, силу телесам и мысли дающей…”. В Тишкиной голове уже суетились планы: развернуть в районе туристический бизнес, накопить деньжат и двинуться на столицу!

– Пещера находится возле вашего села в холме с каменным изваянием, – продолжал шептать библиотекарь. – Это я определил точно. Поэтому займёмся “словом”, то есть поисками княжеских потомков, точнее их правых ягодиц, отмеченными буквенными родимыми пятнами. Одна из букв уже есть… – значительно глянул мыслитель на Тишку.

– Ценная выходит у тебя задница, да и родство высокое, – поднял палец Филька. – А я и думаю, откуда у тебя такой благородный вид… сзади.

– Список потомков тоже есть…

– Остаётся их найти, раздеть и рассмотреть задницу! – подхватил весело Тишка. – Такая работа мне по душе.

– Да, банные дела нам предстоят немалые… – констатировал Филька.

– Как получится, – засомневался мыслитель. – Хотя может быть всякое…

– Точно, – согласился Тишка, – как бы ни пришлось прибегать к хитростям, а то и к насилию… умеренному, в рамках приличий и закона

Наконец, ближе к полуночи, опершись на стол, пробежав взглядом по сотоварищам, Тишка предложил:

– Хотя шкуру неубитого медведя делить не полагается, но всё же, как рекомендуют классики, давайте договоримся о доле будущей добычи, какой бы она ни была. Да и обязанности распределим: кто будет кто?

Тишку поддержали и, после бурного обсуждения, к утру создали поисково-финансовую фирму с рабочим названием “Зад-клад-90”. Сошлись, что генеральным директором и главой будет Гришка с псевдонимом Ляспутин и рабочей кличкой Мыслитель; его первым замом по финансовой и розыскной работе – Тишка с родовой кличкой Бедень, а рядовым сотрудником – Филька, по прозвищу Косой.

Добычу поделили соответственно должностям: Гришке досталась большая часть, Тишке – серединка, а Фильке меньшая. На что последний не обиделся, поскольку договорились, что деление условное, и по мере хода дела и оценки вклада каждого, проценты могут меняться, естественно, при условии полного согласия и непротивления сторон.

Дележом остались довольны все: и начальство и рядовые.

Уставшие от бурной, продуктивной ночи бизнеспартнёры заснули на своих рабочих местах. Заглянувшая с восходом старушка мать с укоризной и недовольством рассматривала это зрелище. Откуда ей было знать, какие важные вопросы здесь решались и как они повлияют на судьбу её сына…

Глава 5. Первый блин.

На улице разгулялось неудержимое солнце! Лёгким паром исходили, подсыхая, лужи и весело чирикали вездесущие воробьи. Тёплый осенний день весело заглядывал в окна и проникал в дом противоречивыми запахами. Бизнесмены, после умеренно сытного позднего завтрака, вновь собрались в “кабинете” генерального директора.

– Да, – почесал затылок Филька, когда Гришка ознакомил коллег со списком княжеских потомков, – судя по адресам, тут вся Россия охвачена! Наших, кровно заработанных на скотиньем дерьме, на такое путешествие может не хватить…

– Не нагоняй тоску, Филя, – нахмурился Тихон. – Были бы мозги, ноги и руки – остальное приложится. Для бестолковых поясняю. Мозги надобны, дабы ими шевелить в нужном направлении; ноги – быстро бегать, при необходимости, а руки – вовремя загребать, лежащее удобно или не очень.

– Извилины тоже не помешают, – скромно, как рядовой сотрудник, согласился Филька. – Помнишь, как Прошка, кум твоего деда, подгребал к себе земельку соседа деда Родьки с помощью извилины, то есть межи. Да так всё умно обтяпал, что деду и гуси не помогли – проморгал метр огорода!

– С деньгами туго… – озаботился, вытягивая шею и часто моргая, директор Гришка, – надежда на тебя Бедень, как на зама по финансам.

– Для начала кое-что есть: не даром дерьмо собирали и нюхали, – взбодрил фирмачей Тишка.

– Прекрасно! Тогда продолжим… – снова загрёб ситуацию в руки приободрившийся Мыслитель.– Начнём пожалуй с…

Вялотекущее провинциальное бытие начинало раздражать Геннадия Вадимовича Хлыстова, авторитетного вора по кличке Хлыст. Вот уже несколько месяцев он безвыездно сидел в этой “глухомани” по воле воровской судьбы-злодейки. Впрочем, ради сохранения жизни, на что только не пойдёшь! Криминальные хитросплетения загнали удачливого в прошлом уголовника в тупик, в виде “уездного” городка Ляпово. До сих пор Хлыст чувствовал себя относительно спокойно: длинные руки братанов из конкурирующей банды и оперов столичной милиции сюда не дотягивались… пока. Паспорт на имя местного уроженца, Бедича Вакулы Ардалионовича, гарантировал свободу передвижения и умеренного бытия. Да и много ли надо стареющему вору, которому пора бы на покой. Но не хотелось доживать свои скорбные лета здесь, в этом захолустном болоте. Бесславное существование задевало и злило, а из Москвы утешительных вестей не намечалось.

Однажды произошли события, которые поначалу внесли нервное разнообразие и телесное оживление в унылую жизнь вора-отшельника, затем же круто изменили её. А началось всё пасмурным осенним утром…

В ту ночь Вакула-Хлыст спал плохо: снилась осина и длинная верёвка с петлёй, свисающая с голого сука, а под ней табуретка. Короче – виселица! Всё бы ничего (к аналогичным снам привык давно), да рядом бесила ухмыляющаяся морда Сени Борова, бывшего кореша, предавшего Гену. Хотелось ткнуть в его иудины глазки чем-нибудь острым, а дотянуться не получалось! Раздосадованный и потный авторитет проснулся. Продрав глаза, прямо в трусах заторопился во двор к колодцу. Вылил на голову ведро бодрящей воды и под удивлённым взглядом хозяйки дома, бабы Степаниды, принялся растирать своё дрябловатое тело тряпкой, смутно напоминавшей полотенце.

В этот судьбоносный момент в калитку настойчиво постучали! В груди у Хлыста что-то ёкнуло и оборвалось… Руки епроизвольно дрогнули, и тряпка выпала из онемевших пальцев. Между ногами противно потеплело, а челюсть потянулась вниз… Хлыст понимал – надо куда-то бежать, желательно в нужник, но ноги не повиновались.

Степанида же неторопливо, без суеты, направилась к калитке, приговаривая:

– Иду, милая, иду…

Тут только авторитет разглядел, что из-за забора выглядывало милое женское личико в чёрном платке. Выдохнув весь, накопившийся за ночь, утробный дух, он, обессиленный, сел на приколодезную скамейку, чуть не столкнув ведро. “И чего это я так? – подумал он горько. – Всё Ляпов проклятый – как наркозом усыпляет. Морально разлагает и расслабляет, скотина! Случись чего – умру раньше, чем соображу что к чему”, – со злобой констатировал Хлыст.

Однако отбой было давать рано.

– Бог в помощь, бабушка! Извольте спросить: Вы не Бедичи?

– Они самые, матушка. Проходите, милости прошу. Чем обязаны Вашим вниманием?

– Мужчины у Вас есть? По неотложному благотворительному делу меня интересует Бедич Вакула Ардалионович, – кланялась и крестилась монашка.

– Как же – есть, – в ответ поклонилась Степанида. – Извиняйте только, но они принимают утренние процедуры и в исподнем виде…

– Ничего, я подожду, – проворковала божья послушница.

Степанида обернулась во двор и громко, как всё глуховатые, прокричала:

– Вакула, это к Вам матушка с благими намерениями! Вы облачитесь, а они подождут!

– Да-да, – замямлил Гена, – я быстро!

Взобравшись на ступеньки, крикнул смелее:

– Пусть проходит в зал, а Вы, Степанида Онуфриевна, побудьте у калитки: может, ещё кто нарисуется!

– Добро, милок, добро… – прошамкала бабушка, пропуская монашку во двор: – Идите за ним, милая, в горницу, а я задержусь…

Когда бледный Вакула Ардалионович зашёл в зал, молодая монашка сосредоточенно выкладывала на стол из чёрной сумки медицинские принадлежности: вату, ампулы, шприц…

Ошарашенное лицо Вакулы- Хлыста приняло выражение вопросительного знака. Предваряя вопросы, мило улыбаясь, женщина проговорила приятным голосом:

– Пусть Вас не смущает мой визит. Я всё коротко объясню… Зовут меня матушкой Устиньей. Наша обитель сотрудничает с “Красным крестом” – знаете такую благотворительную организацию. Там хронически не хватает персонала, поэтому мы помогаем в их подвижничестве, например, делать прививки…

– Ага, – сглотнул слюну авторитет успокаиваясь, однако в задней части тела противно заныло.

– К сожалению, летом у нас часто случается дизентерия! Людей молящихся, верующих, Бог хранит от такой напасти. Остальным же положен мирской уход и профилактическое лечение, – неспешно продолжала вступительную речь монашка.

В паузах, она широко крестилась и проникновенно восклицала: “Спаси мя Господи!”

– Вы, Вакула Ардалионович, числитесь в списках, как не прививавшийся уже несколько лет. А это опасно в нынешней неблагополучной санитарной обстановке города. Так что будьте добры – разоблачайтесь, пожалуйста.

Наивные, кристально честные женские очи и трогательная убедительная речь подействовали на бывалого вора гипнотически. Он проворно расстегнул брюки и спросил с дрожью в голосе:

– Колоть будете… куда?

– Желательно в правую ягодицу: не так больно и эффект выше, истинный Бог! – И добавила успокаивающе: – Да Вы не бойтесь – не первый год колю…

Пока шёл разговор, матушка Устинья приготовила ватку, отломила конец ампулы и профессионально быстро наполнила шприц приятно пахнущим лекарством. Обстановка напомнила давно забытые эпизоды детства. Хмыкнув, Хлыст развернулся спиной и торопливо спустил штаны. Прикосновение женских рук и приятное жжение спирта даже расслабили. Про себя подумал: “А она ничего, симпатичная… Давно с бабами не общался, совсем скис, мать твою…”

– Что это у Вас за пятно огромное, и не одно? – вывел из задумчивости приятный голосок.

– Э-э-э, – засуетился Хлыст, – синяк, чтоб ему пусто было! – и чуть не ругнулся: – Ночью оступился в ямку и на брёвна упал. Дороги тут… знаете какие.

– Великоват он, бордовый и побаливает, наверное, – участливо говорила женщина, не спеша растирая ягодицу ватой.

– Есть немного… – кривился Хлыст.

– Э, да тут надо мазями лечить, – забеспокоилась Устинья, явно не торопясь делать прививку.

– Леший с ним, с синяком, колите! – опять было не ругнулся мужик.

Но по мере того, как монашка знакомилась с синюшной задницей престарелого вора, её энтузиазм и участливость падали. С лица исчезла милая улыбка, и резкий укол заставил мужика громко вскрикнуть:

– Ого! Говорили не больно!

– С таким синяком не так запоёшь, – неожиданно строгим голосом выдала Устинья и принялась торопливо собирать свои принадлежности.

– Можно одеваться? – ошалело проговорил Хлыст.

– Можно… – безразлично казённо ответила женщина, направляясь к двери.

Пока Хлыст приводил в порядок своё одеяние, монашка уже прощалась со Степанидой. Выйдя на крыльцо, он озадаченно смотрел на калитку и не мог понять, почему так изменилась милая женщина после знакомства с его ягодицей, вернее, с синюшным пятном!

Не успел Хлыст очухаться – точнее, его заднее место – от посещения божьей послушницы, как нагрянули новые желающие взглянуть на седалище авторитета.

В этот раз бандиту снился хороший сон…

Сеня Боров, привязанный к вербе, что росла во дворе Степаниды, сидел на земле с тряпкой-кляпом во рту, а Гена Хлыст блаженно лежал на лавочке возле колодца и наслаждался массажем, в исполнении Устиньи! Ласковые руки молодой монашки доставляли авторитету райское наслаждение. Даже туповатая боль в ягодице не ощущалась. Гена жмурился, как мартовский кот на солнце, и со злорадством поглядывал на мычащего кореша. “Счас, закончу с девкой-монашкой – а ты, гад, полюбуйся – и займусь тобой…” – с вожделением думал Хлыст.

– Не желаете проснуться? – проворковала Устинья и вдруг начала его теребить. – Завтрак стынет, родимый!

От такой неожиданной грубости Гена раскрыл глаза – над ним склонилось благочестивое лицо Степаниды. Он раскачивала сродственника, пытаясь его разбудить.

– Вставай, милок. Ноне заспался, не приболел?

– Не должон, – протёр глаза Гена. – После таких уколов, никакая зараза не возьмёт! – недовольно пробурчал он и вылез из-под одеяла.

На улице играли солнечные зайчики, квохтали куры и горланили петухи. Осеннее утро предвещало хороший день. Гена привычно подошёл к колодцу, намереваясь принять водную процедуру. Он всё ещё ощущал на себе тёплые ручки монашки и был под впечатлением благостного сна. От того не сразу сообразил, что в калитку стучат…

В этот раз авторитет разглядел не только голову, но и солидную часть туловища довольно плотного, высокого парня, одетого почему-то в белый халат. Молодец по-простецки улыбнулся и громко спросил:

– Нам бы хозяев, дяденька!

Через неплотные доски забора Хлыст разглядел, что парень не один: рядом моргал косыми глазами ещё один “дикобраз” (как мысленно окрестил его Гена). “Хорошо хоть калитка запирается! Но где же баба, мать твою…” – ругнулся про себя авторитет, напряжённо соображая, что за визитёры и как на них реагировать. В голову настойчиво полезли нехорошие мысли: “Неужели нашли, сволочи! Прикинуться надо психом и сматываться…”

Промычав что-то нечленораздельное, он замахал руками, указывая на дом, и направился быстрым шагом к ступенькам.

Навстречу уже спешила Степанида: услышав разговор, она, как и положено хозяйке, вышла из дома и заторопилась к ранним гостям.

– Иду, милые, иду!

Хлыст ретировался в дом и умостился у окна понаблюдать за происходящим. По телу электрическими разрядами пробегала противная дрожь. Внизу опять потеплело…

План возможного бегства продумал давно. Вещи – самые необходимые – стояли в углу спальни в спортивной сумке. Из подполья вёл в сад тайный выход через дверцу в фундаменте. А там дыра в заборе и… Всё это он проиграл в голове, выглядывая одним глазом из-за занавески и со страхом прислушиваясь к разговору.

– Санитары мы, бабушка, – строго представился высокий парень. – В городе назревает эпидемия…

– Нешто мор? – в ужасе вскинула глаза старушка. – Знать не помогла божья профилактика?

– Бог же, как известно, далеко… – подключился к разговору косоглазый и уточнил: – А что Вы имеете касательно Бога?

– Дык, мать Устинья из монастыря на днях лично приходила делать прививку моему племяннику от этой, как её… дизентерии, во!

Сообщение Степаниды вызвало некоторое замешательство среди санитаров. Они переглянулись, но Тишка (это был он) нашёлся:

– Так то ж дизентерия, а мы с холерой! Слышали про такую гадость – похлеще вашей дезе… дизентерии.

– Коли так – проходите, родимые, – смилостивилась бабулька.

– Давайте-ка сверим некоторые данные, – проговорил Тишка, доставая из солидной папки отпечатанный лист бумаги. – Бедич Вакула Ардалионович имеется в наличии?

– Это ж мой племянничек! Мы только покушать намеривались…

– Не страшно, бабуля, – опять вмешался Филька, – поесть вы успеете, а вот холера – она не ждёт! – и значительно поднял указательный палец кверху.

– Да, так, родимый, так – приговаривала Степанида, ведя санитаров в дом.

Выслушав очень содержательный (где-то даже занимательный) диалог хозяйки с непрошеными гостями, авторитет слегка успокоился, но почувствовал, как заныла задница! Сомнения не рассеялись окончательно, хотя… “Для братанов они слишком простоваты и крутости не хватает, – лихорадочно соображал Вакула- Хлыст. – Дипломат только смущает…” Он так увлёкся думами (да и бандитская хватка, видать, ослабла от длительного безделья) что не заметил, как гости вошли в дом. Ягодица уже не ныла, а горела!

Через некоторое время, смирившийся с роковой участью бандит лежал в своей спальне, на кровати, со спущенными штанами. “Не убьют, твари, так заколют!” – думал Хлыст с обречённой тоской. Его доводы – что прививку недавно делали – радетелей за народное здоровье не убедили. Не желая связываться с санитарным начальством – а любой начальник вызывал у бандита аллергическую реакцию – Гена вынужден был согласиться на экзекуцию.

Вскоре над ним со шприцом, наполненным мутноватым лекарством, стоял в раздумье Тишка. Рядом почёсывал затылок Филька. Перед их глазами мелко подрагивали скудные ягодицы клиента. Правая выделялась огромным синюшным пятном!

– Явно не то… – тянул Бедень.

– Да, синевы и багровости многовато, – соглашался Косой. Хотя… что-то, там пониже, вырисовывается…

– Глаза свои собери, а то и не такое вырисуется! – недовольно буркнул зам по финансам.

Прислушиваясь к странному разговору, Хлыст тоже повернул голову, пытаясь разглядеть свой зад.

– Синяк это, ребята. Был слегка под газом и на брёвна ляпнулся… – мягко выругался авторитет.

– Газы – вещь серьёзная, – поучительно изрёк Филька. – Дед Родька из нашего села, как-то позавтракал чесноком с прошлогодним поржавевшим салом. Так его, бедненького, потом до вечера носило по огороду как неприкаянного, да так, что гуси с перепугу сами попрятались в сарай!

– Оно-то так, – поддакнул Хлыст и добавил с робкой надеждой. – Может, отложим лечение, а, братаны?

– Никак нельзя! – и Тишка решительно воткнул иглу в сжавшуюся до предела ягодицу.

Изо рта бандита невольно вырвался сдержанный рык…

Когда санитары вышли из спальни, Хлыст проворно натянул брюки. Лично проводил госслужащих до ворот, а потом скрытно поспешил за ними: решил проследить, куда они пойдут? Суета вокруг задницы стала вызывать туманные подозрения… И, хотя от сделанных уколов авторитет с трудом держал равновесие и непроизвольно дёргался при ходьбе, от парней не отставал. Умение прятаться и выслеживать у бандита было в крови и от времени не увяло, поэтому без труда установил место пребывания дружков.

“А где же санстанция? “ – закралось первое подозрение, когда наблюдал, как “санитары” входили в частный дом. “Проверим!” – мелькнула идея. Он круто развернулся и, ойкнув от пронзившей боли, заковылял к центру городка. Здание поликлиники нашёл быстро – оно располагалось в самом людном месте.

На вопрос в регистратуре у симпатичной вихрастой девчонки о поразившей район эпидемии дизентерии и холеры долго не получал ответа. Правда, юный регистратор явно думала о чём-то своём и была постоянно занята многочисленными посетителями. Когда до неё дошёл смысл вопроса нагло лезшего без очереди невзрачного дядьки, она глянула на него как на бешенного кота и с вызовом переспросила:

– Чего-о-о?

– Э-э-э-пидемия… – заикаясь, опять было начал Хлыст.

– Если вы будете мне мешать работать, я милицию вызову! Какая к чёрту эпидемия? У нас сроду такой не было. Пить надо меньше!

Сообразив суть сказанного, особенно про милицию, авторитет быстренько испарился. “Не подвело меня чутьё: не чисто тут… с задницей…” – уже спокойней раздумывал Хлыст по дороге к Степаниде. “Не братаны это… Но что им нужно от меня, вернее, от… ”

Придя домой, позавтракав кое-как, он заперся в спальне и долго, до рези в глазах, рассматривал в осколке хозяйкиного зеркала синюшные задние места своего помятого, сморщенного тела.

Глава 6. Первые итоги.

Совещание проходило суетливо, но с пользой. На Ляпово уже давно опустилась ночь. Светила луна, нахально заглядывая в распахнутое окно. А далёкие звёзды, казалось, заговорщицки подмигивали, прислушиваясь к бурным дебатам.

Выслушав отчёт зама Тихона Бедового и рядового Фильки Косого о первой попытке изучения родимого пятна, на предмет наличия буквенной графики, у потомка древнего княжеского рода Бедича Вакулы Ардалионовича, директор фирмы, Григорий Семёнович, нахмурился… Узкое лицо вместе с тонкой шеей вытянулись, а лоб покрыли глубокие борозды:

– Неужто, ошибка в списке? Это может усложнить дело…

– Да-а-а, – протянул задумчиво Филька, – этот княжеский отрок-потомок уж очень отдалённо напоминает своё высокое происхождение: запуганный как хорёк в капкане, а вид, скорее, постаревшего импотента-кобеля у ног охочей молодой сучки! О посиневших ягодицах я уже не говорю: никакого благородства!

– Закрадывается у меня, господа, подозрения, что не тот это Бедич. Уж своих-то сродственников, даже далёких, я нутром чую… А этот попахивает чем-то казённым, из мест не столь отдалённых.

– …не столь отдалённых? – нараспев переспросил главный. – Вы уточняли его инициалы?

– Бедич Вакула Ардалионович… – повторил Филька, – Бабуля согласилась…

– Бабуля… – подключился Тишка. – Так она ж может глуховатая? Не расслышала внятно, а, господа?

– Дело в том, – подлил масло в разгорающийся огонь сомнений Григорий, – у бабки есть ещё родственник с такой же фамилией, а, возможно, и именем… Я вспомнил!

– Что ж ты молчал, мыслитель травчатый, в смысле хреновый? – загорячился Филька. – Выходит – надо перепроверить инициалы отпрыска?

– Завтра и займёмся, пока хорёк не сбежал в лес, – подытожил Тишка и поднял другой вопрос: – А теперь обсудим: что это за божье создание, опередивши нас, спасло нашего клиента от нужниковой болести. Говорят, в этом скромном городке имеется хранилище женской невинности, то есть божье заведение, именуемое монастырём?

– Есть такое, – поддакнул глава фирмы, – но мне кажется, появление монашки – это чистое совпадение, на которое не стоит тратить драгоценное время.

– Совпадение вещь коварная, – тут же подхватил Филька. – Совпало как-то у моего дядьки Мефодия два важных события: день рождения кумы Пульхерии и случка коровы Муськи с бычком-производителем. Процесс начался с утра. Накинув на рога Муськи крепкую верёвочную петлю, Мефодий отправился исправлять дела. Проходя мимо кумы, почуял аппетитные запахи, витающие над её кухней, не удержался и зашёл поздравить родственницу. Положенного времени, назначенного на полдень дожидаться не стал. Чтобы исключить недоразумения, корову привязал к плетню… Кума была хлебосольная, приветливая – угостила кума как положено, да ещё и напомнила, чтобы пришёл на праздничный обед! Когда дегустация пития и кушанья была закончена, повеселевшие родственники вышли во двор. Пульхерия так и замерла в дверях с немым изумлением – солидной части плетня как не бывало! Что тут был за крик!… Очумевший Мефодий кинулся сломя голову искать корову. Только к вечеру, обойдя село вдоль и поперёк, обрыскав окрестности, нашёл Муську на соседней ферме в стойле с молодым бычком, по кличке Неутомимый. Корова, мотая привязанным куском плетня, призывно ревела и прыгала на бедного самца, который еле успевал от неё увёртываться. Вот так, бывает…

– Поучительно, – согласился Григорий Семёнович, а Тишка оживлённо продолжил совещание:

– Предлагаю этот курьёз, навеянный божьей служительницей, взять на заметку и двинуться дальше, собственно сдвинуться с места. Мы с Филей уже засветились, посему для уточнения личности хорька (так окрестили Вакулу- Хлыста) придётся Вам, господин директор, отправиться самому к незабвенной старушенции Степаниде!

– А мы будем страховать… на всякий не предвиденный… –

лукаво моргнул Филька.

Гришка для солидности надул впалые щёки, нахмурил лоб, потёр виски и… согласился.

…На следующее утро, после бессонной ночи, Хлыст уже с опаской приблизился к колодцу. В этот раз сны – ни плохие, ни хорошие – не снились. Зато в голову лезла всякая бредовая дребедень, начиная от больничных палат с кровожадным медперсоналом, который то намеревался его резать, то колоть – и заканчивая волнующими воспоминаниями о сторожевых собаках, так и норовящих хапнуть авторитета за многострадальную ягодицу!

Кряхтя и тихо поругиваясь, бандит кое-как умылся у ржавого умывальника и отправился завтракать. Когда Степанида подала крепко заваренный чай, заодно делясь сплетнями, услышанными с утра от соседки Аглаи, в калитку настойчиво постучали:

– Есть кто в доме? – донёсся натужный крик с улицы.

– Опять кому-то приспичило! – по-волчьи завертел глазами Вакула- Хлыст, напрягшись и покривившись от занывшей задницы.

– Чай в городе живём, с людьми… – успокоила его бабуля и, шепча что-то под нос, направилась во двор.

Хлыст же быстро вылез из-за стола и бегом, насколько позволяли неповоротливые ноги, кинулся в спальню. Торопливо разыскал в сумке кастет, доставшийся ещё от деда-вояки, и заспешил в зал к окну.

“Если опять ко мне, то надо сматываться! Но… попробую, если повезёт, кое-что выведать”, – без всякого конкретного плана действий, скорее интуитивно, решил бандит. С оружием он почувствовал себя увереннее.

Возле калитки поджидал хозяйку долговязый, невзрачный мужчина в некоей форменной одежде. Потом только Хлыст сообразил, что это был костюм вахтёра, причём второсортного ресторана.

Тем временем Степанида уже беседовала с гостем:

– Чем обязана, мил гражданин начальник? – уважительно вопрошала бабуля, рассматривая странный мундир мужчины (всех, кто носил форменную одежду, Степанида принимала за начальников).

Директор фирмы приосанился и важно начал разговор:

– Разрешите представиться: ответственный работник паспортного стола Григорий Семёнович!

– Степанида, я, Онуфриевна… – опасливо ответила старушка.

– Я уполномочен проверить паспортный режим в вашем частном строении: предписано уточнить количество проживающих и прописанных…

Чтобы у хозяйки не возникло лишних сомнений, Григорий предъявил диплом об окончании культпросвет училища. Гербовая книжка произвела должное впечатление, и ошеломлённая подслеповатая старушка пригласила начальника в дом.

– Живу я одна, – по дороге рассказывала Степанида. – Племянник вот приехал погостить, Вакула Аркадьевич Бедич. Документы у него в порядке, а как же… – рассуждала хозяйка.

– А отчество… повторите, пожалуйста, – напряг внимание Гришка.

– Аркадьевич…

– А Ардалионович кто? – даже выгнулся в недоумении директор фирмы.

– Есть такой, есть, – возбуждённо затараторила старушка, пытаясь скрыть смущение от того, что и сама путалась с этими Вакулами. – И Вакулой зовут. Да только давно про него не слыхать, и живёт он в областном центре, Облыгорске!

Последнее сообщение как-то сняло с начальника налёт официальности, и его интерес к соблюдению паспортного режима явно спал. Однако доигрывать комедию нужно было до конца. Тем более из открытой двери дома исходил аппетитный запах чая, и Гришка понадеялся, что слегка напуганная старушка угостит на дармовщину официальное государственное лицо. Но, как говорится в мудрых народных поговорках, дармовщина часто больно бьёт по голове, как в мышеловке.

Не успел Гришка всунуть в проём двери свою удлинённую шею с дынеобразной головой как на неё, в районе темечка, обрушилось что-то уж очень тяжёлое! Не ойкнув, только уловив искрение в глазах, начальник бревном повалился на пол…

– Что-то Мыслителя долго нет? Не закрадывается у тебя такая паршивенькая мыслишка? – озабоченно переминал Филька зубами жвачку, найденную в кармане брюк.

– Подозрительно, подозрительно… – нахмурил брови Тихон. – Ждём минут пять, и принимаем меры.

Директор фирмы не появился и через пять, и через десять минут… В бабкином дворе стояла гробовая тишина. Только у соседки недовольно кудахтали куры, да надрывался периодически петух.

– Всё, – решительно поправил пиджак Тишка, – была не была – идём!

Дружки решительно вышли из убежища – густых кустов на стыке двух усадеб, и, помогая друг другу, перемахнули через забор. Крадучись поднялись на крыльцо и, осторожно открыв двери, вошли в дом. То, что увидели, откровенно поразило и даже возмутило…

В зале, на полу, с тряпкой во рту извивался и мычал главный фирмач. Из кладовки, закрытой на крючок, доносились всхлипывания.

– Вот тебе и хорёк! – изрёк Филька, наклонившись к Гришке. – Мог ведь и убить!

– Иди – открой кладовку, а я развяжу Мыслителя, – распорядился Тишка. – А хорёк уже наверняка в лесу.

Вскоре освобождённый от пут и кляпа бледный Гришка оторопело сидел на стуле и, постанывая, робко трогал затылок, а причитающая, заплаканная Степанида растерянно крестилась. Дружки начали выяснение происшедшего.

С первой попытки от Гришки ничего вразумительного добиться не удалось: он никак не приходил в себя. Из путаного рассказа бабули установили, что обозлённый племянник, коварно обездвижил “начальника”, а её запер в кладовке с угрозой спалить дом в случае неповиновения. Наказал, во избежание неприятностей, никуда не заявлять и помалкивать об исчезновении родственника.

Когда же Григорий обрёл дар внятно говорить и мыслить, то выяснилось, что хорёк пытал его с пристрастием на предмет: чем вызвано повышенное внимание к особе Вакулы Ардалионовича а, точнее, к его заднице? Директор клялся и божился, что стойко перенёс истязания и не раскрыл тайну. Свои клятвы он произносил так проникновенно и чистосердечно, что у Тишки закрались сомнения в их искренности. Но подозрениями делиться не стал…

Угостившись чаем, фирмачи выведали адрес облыгорского Вакулы Ардалионовича и пообещали расстроенной Степаниде не поднимать шума по поводу агрессивного племянника. Тепло, даже где-то трогательно, простившись, отправились в Гришкин дом.

Глава 7. Бомж.

Областной центр, с заманчивым названием Облыгорск, встретил фирмачей приветливее, чем когда-то Ляпово. Потоки машин, шумные толпы людей, громады зданий – несколько ошеломили провинциалов. Однако выглянувшее из-за вышки телецентра хитроватое солнце, блеснувшее лучами на серебристых тарелках антенн, вселяло осторожный оптимизм и призрачную веру в удачный исход сравнительно небезнадёжного предприятия.

Устроившись в железнодорожной гостинице, как самой доступной и дешёвой, приступили к делу не откладывая. По выуженному у Степаниды адресу отправились Тишка и Филька, а Григорий, как глава дела, остался на хозяйстве: намечать и уточнять дальнейшие планы, а также заботиться о пище бренной.

…Елизавета Леопольдовна с утра была в приподнятом расположении души и тела, даже сладостном! Далеко не старая, слегка пышноватая блондинка с вишнёвыми, выразительными глазами, привычно стояла в ванной комнате перед зеркалом и подправляла макияж. Ей доставляло неземное удовольствие любоваться своим обликом. Оставаться в форме, быть на высоте женских достоинств – считала святой обязанностью. Муж Елизаветы Леопольдовны – ответственный областной чиновник – обеспечивал безбедное существование маленькой семье (Бог детей не дал). Бездетность не смущала Елизавету. Она давно не работала и вела беспечную и полнокровную жизнь светской дамы. Закупка дорогих, престижных вещей, посещение модных салонов, участие в увеселительных элитных мероприятиях и, конечно, встречи с тайным любовником! – отбирали короткое свободное время.

Всё эти блага она воспринимала как награду за свои мытарства с прежним мужем, Бедичем Вакулой, бывшим главным инженером крупного завода, подававшим немалые надежды, но не сумевшим перестроится. Когда вокруг все, кто оказался в нужном весте и при нужных людях, хапали за бесценок, что могли и не могли, этот размазня возомнил себя праведником и остался на бобах! Об этом с благородным негодованием иногда думала Елизавета Леопольдовна. Разве что квартира в центре, в элитном доме… Только это и успокаивало неуёмную душу практичной женщины.

В своё время, предчувствуя крах сладких надежд, миловидная Елизавета сообразила, куда дует ветер, и сноровисто нашла Вакуле замену. Выбрала пассию согласно вкусам и тонким наклонностям: ответственная должность при государственной кормушке, не очень старый, а, главное, постоянно занятый мужчина.

Незадачливого Вакулу Ардалионовича, путём несложных комбинаций, используя связи нового суженного, выселила из квартиры и отправила в свободное от всех благ цивилизации плавание-существование. И теперь в заросшем, грязном, оборванном, источающем далеко не ароматные запахи бомже, никто из прежних знакомых и друзей не узнал бы главного инженера Бедича…

Всё сказанное определило предпосылки для неудачного, в некотором смысле, первого посещения княжеского потомка, вернее его бывшей подруги жизни.

Предполагая возможность повторного визита, решили навещать потомка по очереди. Первым отправился Филька. Тишка остался страховать во дворе на лавочке. День стелился тихий, слегка пасмурный, но безветренный. За столиком под липой забивали козла активные пенсионеры; на игровой площадке дурачились непоседливые дети; дворничиха в красно-жёлтом зипуне сосредоточенно обметала угол дома, отчего он уже начинал блестеть. В целом, обстановка производила благоприятное впечатление, с точки зрения порядка и чистоты, и даже умиляла…

Тем временем Филька, поправив на всякий случай встрёпанные волосы, бодро нажал на кнопку звонка у массивной, выкрашенной в чёрный цвет железной двери. Внутри помещения что-то рыкнуло и смотровой глазок вспыхнул яркой, светящейся точкой. Сообразив, что его личность изучают, Филька опередил возможные вопросы и вежливо прогудел:

– Прошу прощение за беспокойство, Вам просили передать весточку от родственников из провинции!

Такое нейтральное обращение было продумано заранее, чтобы сохранить надежду на дальнейшее развитие диалога (на случай непредвиденных обстоятельств). Друзья не ошиблись в своих расчётах. Недолго думая, Елизавета открыла дверь, дабы утолить естественное женское любопытство – ознакомиться с посланником от родственников, которых у неё было совсем мало.

Вначале Филя увидел огромную, с оттенком свирепости, морду дога, а потом самодовольное личико накрашенной блондинки, одетой в короткий, эротичный халатик.

Лихорадочно соображая, что делать раньше – дать дёру или ждать реакции прекрасной хозяйки – Косой замер в оцепенении.

– Не бойтесь, он не кусается, – обворожительно натянуто улыбнулось личико и добавило твёрже: – …без нужды. Так, что там за весточка? И от кого?

– У-у… – указывая на кобеля, – начал мычать Филька и, наконец, выдавил: – А-а-а как-нибудь войти можно?

Женщина трепетно погладила облизнувшегося дога и промурлыкала ему:

– Иди, родной, в спальню, я сейчас…

Кобелина поднялся, ещё раз подозрительно скосился на пришельца, недовольно рыкнул вполголоса и, оглядываясь, убрался восвояси.

– Прошу, – вежливо пригласили Фильку.

Дальше прихожей нежданного гостя не пустили. Правда, усадили на мягкий стул, примостившись напротив. Прихожая была достаточно просторной, с соответствующей мебелью. Мадам слегка наклонила голову, поправила сползающую с колен полу халатика и приготовилась слушать:

– Ну, продолжайте…

Рядовой работник фирмы, наконец-то, освоился в окружающей обстановке и бодро начал:

– Я так понимаю – Вы ближайшая родственница, то есть жена, Вакулы Ардалионовича Бедича. Мне бы…

Последнее слово собачей костью застряло в горле Косого, так как жизнерадостный вид женщины стал заметно меняться. Её вишнёвые глазки расширились и округлились, грудь поднялась на глубоком вдохе, а губы прошипели, глотая слова:

– Так это ты от этого убо… Так это тебе надо это бездарное существо, бывшее, к несчастью, моим мужем! Он опять берётся за своё! Пусть спасибо скажет, что я не упрятала его в тюрьму за оскорбления, нанесённые мне неоднократно! Да, если б кто знал…

Елизавета Леопольдовна встала со стула и, извергая слова негодования и мириады искр из глаз, ожесточённо жестикулируя, весь свой гнев обратила на растерявшегося и окончательно сбитого с толку Фильку. Тот тоже поднялся и попытался вклиниться в бурный поток бранных изречений.

– А где же…

– И после всего этого оно, грязное существо, ещё хочет от меня что-то…

– …оно, они… сейчас?

Вдруг она остановилась на полуслове и пристально стала разглядывать Косого.

– Видать ты, малявка косоглазая, друг… детства Вакулы или как? Вон отсюда! Кнопка-а-а! – позвала Елизавета кого-то, обернувшись внутрь квартиры.

Раздалось рычание и из-за двери, изготовившись к броску, открыв широко пасть, выглянул дог…

Спустя несколько секунд, с разорванной штаниной, вспотевший и растрёпанный Филька выскочил из подъезда. Чуть не столкнувшись с каким-то мальчиком, он, с опаской оглянувшись, подбежал к Тишке. Тот, увидев напуганного дружка, изрядно встревожился. Благодушного настроения как ни бывало.

Выслушав сравнительно осмысленную исповедь коллеги, Тишка предложил успокоиться и не спеша обдумать: что делать дальше?

– Понятно однозначно, как говорил мой дед Кузьма, Вакулу списали с довольствия в этом недурственном сооружении и демобилизовали под чистую…

– Отстранили конкретно! – подхватил мысль Косой. – И где ж теперь оного искать? С его супружницей диалог пока не склеился… – добавил фирмач с тоской разглядывая клок штанины.

– Вот именно – пока… – повёл плечами Тишка и нахмурил лоб в поисках верной идеи.

Пока дружки обсуждали и думали, к подъезду подошла девушка. На ней было длинное, простого покроя платье; на плечах чёрный платок, в руках типичная женская сумочка. В общем, ничего особенного. Но притягивало внимание благостное, даже одухотворённое выражение довольно симпатичного лица. Именно это лицо подсознательно отметил Тишка, продолжая разговор с другом. Когда же девушка, подойдя к двери подъезда, машинально перекрестилась, Бедень даже встрепенулся!

– А ведь в Ляпове, хорьку прививки делала монашка… – задумчиво протянул он.

– Ты о чём? – переспросил Филька.

– Да так, размышляю… – и Тишка словно спохватился: – Наверное, нужно отправляться к Мыслителю: подкрепимся, отдохнём, обсудим в тиши – глядишь, светлая мысля мелькнёт.

Рядовой сотрудник фирмы возражать не стал. Пока ребята поднимались со скамейки, из подъезда стремительно выскочила благостная девушка. В руках держала вместе с сумочкой разорванный платок, возмущённо поправляла взбившиеся волосы, непрерывно крестилась и гневно что-то шептала, сверкая тёмными очами.

– Она! – остановился на месте Тишка и добавил: – Прости мя Боже душу грешную, ежели я в чём не прав – но это есть божья матушка! И, скорее всего, та самая спасительница хорька…

– Да, – подхватил Филька, – судя по разорванному платку и возбуждённому виду, можно предположить, что эта скромная, набожная девица общалась с неповторимой, слегка необузданной, но гостеприимной супругой Вакулы.

– И создаётся впечатление, что не одним нам нужен неуловимый Ардалионович…

– А, может, и не только он… – поднял вверх палец Тишка, – Как говорил дядька Агафон (что живёт возле магазина), незнакомец, встреченный дважды, становится знакомым, а иногда и более того…

– Значит… придётся обзавестись коллегой из среды слабой половины рода человеческого, что не совсем плохо, учитывая наличие у девушки божественной склонности и привлекательной наружности…

– Коллегой – бабой?! – закосил глазами Филька. – Упаси Господи…

– Ей, родимой. Если женщина стремится к тому, что и мы, то лучший способ от неё избавиться – сделать своим партнёром. Согласен?

– Но – только партнёром, – собрал воедино глаза Филька.

Рассуждая, дружки упрямо следовали за взволнованной девушкой. Тишка по ходу обдумывал, как естественнее познакомиться с таинственной божьей особой и возможной конкуренткой. Наконец мелькнула подходящая идея, в которой Фильке отводилась главная роль, правда, немного рискованная и слегка аморальная. Выслушав замысел, Косой сопротивлялся не долго: пожертвовать моральными принципами ради общего дела – святая обязанность!

Выпрямившись, поправив чуб, Филька устремился к монашке. Догнал её, выхватил из рук сумку и ускоренным шагом кинулся вперёд. От такой наглости девушка вначале опешила, но быстро пришла в себя и со стандартным возгласом: “Стой! Держите вора!” – проворно помчалась за Филькой.

И, когда уже некоторые, неравнодушные к чужим проблемам граждане собирались присоединиться к погоне, всех опередил Тишка! Вспомнив уроки бега, полученные в соседских садах и огородах, он, опередив нарастающий поток сочувствующих, со спринтерской скоростью догнал грабителя. Выхватил сумку и успел шепнуть запыхавшемуся другу:

– Быстро прячься в подворотне и линяй к Мыслителю! Буду к вечеру…

Косой ощутил опасность нутром, поэтому исчез мгновенно, а его коллега уже успокаивал толпу и протягивал злополучную сумочку благостной девушке – знакомство состоялось…

– Премного благодарна, – отдышавшись, кланялась благостная, поправляя волосы и вытирая капельки пота с разгорячённого лба.

– Рад был помочь такой необычной девушке, – галантно склонился в ответ Бедень и тут же представился: – Бедовый Тихон Петрович, в просторечии – Тишка Бедень, зам директора по финансовым и иным деликатным вопросам крупной консультативно-поисковой фирмы!

Такое усложнённое личностное представление, особенно в части места работы, развеселило девушку.

– И что же Вы такое деликатное консультируете и ищете? – спросила она шутливо.

– Если бы ещё узнать Ваше неповторимое, божественное имя, я бы такое рассказал!… – беря девушку под локоток, заулыбался Бедень.

– Устя Посадская, в просторечии – Устинья, – протянула она руку. – Приехала в этот город искать работу. – И вновь вернулась к теме: – Так что же Вы консультируете и ищете?

– Всё! – многозначительно и твёрдо произнёс Тишка. – На этом интригующем поле деятельности наша фирма, и Ваш покорный слуга в особенности, так набили руки, ноги, морды и, извиняюсь за выражение, задние места, что запросто можем, глядя на Вас, кое-что угадать из Вашего прошлого и настоящего!

– Забавно!

– Тогда начнём, – продолжил изъясняться парень. – Последним местом Вашего пребывания, Устинька, явно было что-то высоко духовное, непорочное, скажем в виде девичьего монастыря в незабвенном городке Ляпове…

Тишка пристально взглянул на Устю, проверяя глубину эффекта от сказанного. Однако на лице девушки ничего не отобразилось, только глаза больше раскрылись. С достоинством посмотрев на гадателя, она произнесла:

– Есть такой факт в моей биографии. Я этим горжусь… и не скрываю своего поклонения Христу. – Помолчав, добавила: – Значит, Вы тоже из Ляпова? Тогда Ваша догадливость становится понятней…

– Где-то так, рядом… возле… – загадочно пожал плечами Тишка. – Судя по тому, что милая монашка оставила святое место, её интересы и планы на нашей грешной земле – поменялись! Я бы очень хотел, чтобы наш поход в кафе стал возможным, то есть вписался бы в происходящие изменения, а? – ловко сменил Тишка тему, понимая, что приступать к главному так резко нельзя.

– Да, надо бы перекусить… – согласилась Устя.

Продолжая охотно беседовать, парочка отправилась к центру города искать место для приятного и аппетитного отдыха.

…После полудня, с приходом Тишки, проводившего ответственное мероприятие с лицом божественного сана, троица приступила к обсуждению результатов первого дня пребывания в Облыгорске. Повестка состояла из двух пунктов: отчёт о переговорах с монашкой и, так и не вышедший из тупика, перезревший вопрос с Вакулой.

Комната гостиницы, рассчитанная на двоих постояльцев, еле уместила третьего. Но дельцы не унывали. Поисковые нестыковки только раззадорили Тишку. Его настроение невольно передалось коллегам. Усевшись за узким столом, лохматя густые волосы, зам директора бодро докладывал по первому пункту. Григорий в беседу не вступал и только слушал, выполняя роль повара-официанта: готовил и подавал на стол нехитрую снедь, грел чай, убирал со стола.

– Милая монашка, – докладывал Тишка, – похоже, самостоятельно занялась тем же благородным делом, что и наша крепнущая фирма. И не схватите эпилептический приступ: как вы мыслите, кем был её папка?…

Бедень с ухмылкой уставился на притихших фирмачей и победно продолжил, – … археологом, тем самым Гансом Миллером! Что спонтанно всплыло за чашкой кофе в ностальгических воспоминаниях о родителях. Очевидно, ей кое-что досталось от папашиного доклада....

– Вот это новость… – статуей замер Григорий, чуть не выронив чашку.

– Как говорил дед Антип, постоянно проживающий в нашем селе за магазином, служивший во время войны первым помощником повара: “При артобстреле, второй снаряд обязательно попадает в кухню!” – поднял палец Филька. – Отчего, второе пришествие монашки, естественно, случайным быть не может.

– Если это так, то нам придётся божье создание заманить в штатные сотрудники фирмы. Из конкурентки мы сделаем помощницу. В нашем сложном поисковом деле без женского обаяния не обойтись. Как вы считаете?

– Скорее, да, чем – нет, – глотнув чая, вышел из стопора директор.

– Как говорил дядька Агафон “баба утяжеляет воз, но с ней легче сено складывать…” – скосил глаза рядовой сотрудник, прожёвывая хлеб с маслом.

– Вот именно, – одобрительно кивнул зам. – Кстати, зовут послушницу Устиньей Посадской – хорошее русское имя, укреплённое немецкими генами и отчеством – Гансовна. Проработку кандидата на пост сотрудника фирмы продолжу завтра, прямо с утра. А сейчас не менее важная информация по второму вопросу, о незабвенном Вакуле Ардалионовиче.

– Ты что-то выудил? – вытянулось лицо Григория.

– А как же! После неповторимого обеда с Устинькой и её трогательных проводов к месту проживания, я отправился к дому бывшей супруги Ардалионовича…

– И что – она тебя приняла? – приподнялся Филька.

– Нет, зачем же рисковать своими брюками, а возможно и чем большим… Я подсел к добропорядочным пенсионерам, вбивающим домино в крепкий дубовый стол, угостил их пивком за проигранную мной партию козла и выяснил мимоходом всё касаемо Вакулы.

– Ну-ну… – напрягся, синея, директор.

– От козла тоже бывает польза, если по назначению употребить… – прокомментировал мимоходом рядовой работник.

– Так вот, – вдохнул глубоко Бедень, – наш искомый клиент обманным путём был вытурен из законной квартиры сексапильной супругой и её новым хахалем, опустился на дно нашего демократического общества и теперь успешно – бомжует.

– Вон как… А где же, где?! – нетерпеливо затрепетал Григорий.

– Адреса подвалов возможного пребывания княжеского потомка у нас есть! – Тишка продемонстрировал смятый листок бумаги. – До захода солнца время имеется, поэтому предлагаю потратить его с пользой.

Возражений не последовало. Убрав уже несъедобные остатки, дельцы заспешили в гости к неуловимому клиенту.

…Вход в подвал очередного по списку дома нашли не сразу. Нет, “официальный” был, однако на его двери висел солидный ржавый замок. А “неофициальный” – представлял подобие дыры в потрескавшемся фундаменте. Этот лаз небрежно прикрывался трухлявым бревном.

– Вспомним босоногое детство! – торжественно объявил Тишка и, отодвинув бревно, смело полез в отверстие. Филька, сделав презрительную гримасу, без слов отправился за другом. Григорий же нерешительно потоптался и, нахмурив брови, проделал те же действия.

Подвал встретил, как и полагается, полумраком и резкими запахами характерными для мусорных и помойных ям. Обнадёжил мерцающий в глубине свет. Туда и направились, осторожно обходя самый разный хлам. Когда подошли ближе, перед дельцами предстала типичная картина пристанища изгоев общества: керосиновая лампа в компании объедков на ящике, приспособленным под обеденный стол. Вокруг – на лежаках из бумаги и тряпья – отдыхали от трудов, вероятно, далеко неправедных, люди, вернее, отдалённое их напоминание, близкое к братьям нашим меньшим.

Гулкие шаги пришедших гармонично вписались в нестройный храп, доносившийся из бесформенной кучи.

– Как говаривал мой дед Кузьма: “ежели из навоза слышен храп, значит, скотина не совсем голодная”, – глубокомысленно произнёс Тишка, остановившись перед лежбищем: разобрать, где тут люди, а где тряпьё – сходу было невозможно.

– Дед Антип говорил несколько иначе. Когда его, пропившего последние трудовые рубли, кочергой выгнала из дома родная старуха, он провозгласил: “Человек становится скотиной в двух случаях: при переборе святой воды, то есть самогона, и, когда наблюдается резкий недобор денежных знаков”, – философски поддержал друга Филька.

– Похоже, мы наблюдаем тот тяжёлый клинический случай, когда обе причины сошлись вместе, – продолжил грустно Тихон.

– Раз лампа тлеет, значит, обед закончили недавно, – вставил своё и Григорий. – Надо будить…

Наконец, в куче началось шевеление, и из-под полы, очевидно, демисезонного пальто, показалась голова. Она представляла нечто лохматое, бородатое и усатое, с волосами собранными в грязные пучки. На этом фоне блеснули два мутных глаза, и раздался скрип, направленный в сторону кучи:

– Вихляй, кажись, у нас гости…

После такой длинной речи, голова утробно закашлялась, и предприняла попытку покинуть спальное ложе. С мелкими ругательствами и недовольным кряхтением куча стала распадаться на головы, руки, ноги…

– Ну, вот и ладненько, – обрадовался Тишка, доставая из авоськи бутылку ”Столичной”, кусок варёной колбасы и буханку хлеба.

Всю эту роскошь аккуратно поместил на импровизированный стол, отодвинув объедки.

– Надеюсь, затравка для душевной беседы не помешает? – говорил он, помогая “человекообразным” принимать устойчивые положения.

– Да уж, – поддакнул Филька, придерживая мужика с испитым, землистого цвета лицом, – водочка способствует трём “раз”: разогреву, расположению и развязыванию… не только языков.

Наконец, сбитые с толку бомжи, в количестве трёх человек, беззлобно поругиваясь, перекидываясь тёплыми словечками на местном диалекте, расселись вокруг нежданного “обеда”. Тишка проворно наполнил грязноватый, заметно битый, стакан водкой и протянул Вихляю. Этот мужик выделялся особенной подавленностью. Казалось, он ещё не привык к нищенскому существованию и воспринимал окружающее, как нелепое недоразумение. Но стакан взял охотно и, не скривившись, влил в себя пойло целиком. Настороженность в глазах смягчилась и, вытерев рот, бомж поинтересовался:

– За что такая милость? Даром только свиней кормят, чтобы потом резать…

– Покусай меня Родькины гуси, но Вы, уважаемый, перед тем как попасть в этот неповторимый подвальный рай, наверняка имели неполное образование, в смысле сельского хозяйства, – обрадовано выпалил Филька.

– Поэтому надеемся, что Вы внятно расскажете, где сыскать средь вашей братии моего дражайшего родственника, Бедича Вакулу Ардалионовича, – горячо подхватил Тишка.

Вихляй раскрыл щербатый рот и пролепетал:

– Я и есть Вакула… Бедич…

– Ты посмотри, как мы в точку! – обрадовался Тишка. – Недаром божья милость снизошла к нам, грешным, в образе святой матери Устиньи.

– Без Бога оно, конечно, не обходится, – умно продолжил Филька, – однако и везение присутствует. Как говорил твой дед Кузьма, “везёт дуракам и беременным”. Первые считают что повезло, если сломал ногу, а не шею, а вторые – если чернявому супругу родила рыжего, а не чернокожего! Красноватый оттенок волос можно списать на генную мутацию, вызванную экологией и климатом. А чернота кожи новорождённого плохо стыкуется с удалённостью Африки. Отчего, после общения со “счастливым” мужем, мамаша может остаться и без ног, и без головы.

– В таком случае, – вскинул заблестевшие лукавством глаза княжеский потомок, – я, беременный дурак!

Последняя фраза говорила о том, что Вакула не растерял природное чувство юмора, и повеселевшая компания разразилась гомерическим хохотом. Даже серьёзный и важный глава фирмы заулыбался.

Обстановка разрядилась, и теперь уже Григорий решил внести свою лепту в успех дела.

– Официально предлагаю Вам, Вакула Ардалионович, безотлагательно перебраться в нашу гостиницу, чтобы привестись в порядок и в нормальной обстановке продолжить общение с родственником.

– Трезвая и своевременная мысль, – поддержал Тишка, удивившись неожиданной активности Григория.

– В таком виде?… – засмущался потомок, – в гостиницу?…

– Не боись княже! – подвизался Филька. – У нас имеется горячий душ: отмоем и отскребём не хуже чем обсмаленного поросёнка перед разделкой на мясо и колбасу!

– Ну, если на колбасу, да ещё с водочкой – то согласен, – поднялся на ноги совсем ободрившийся княжич.

Вскоре процессия из четырёх мужчин, среди которых выделялся экстравагантным видом Вакула, шествовала вечерним городом, обходя людные места… на всякий случай.

Увлечённые обменом мнений, навеянных “бомжатником”, подшучивая над озадаченным Вакулой, фирмачи не замечали, как, в отдалении, придерживаясь затенённых мест, за ними неотступно следовал человек, одетый во всё серое. Он явно старался быть незамеченным…

Глава 8. Охота на олигарха

Синеватая гладь озера, изумрудная зелень леса, высившегося щербатой стеной на противоположном берегу; ухоженные цветочные газончики и плиточные дорожки, ведущие от дома к водоёму – приятно ласкали взор. Стоя на балконе трёхэтажного дачного “домика”, принадлежавшего когда-то обкому партии, Лазарь Самсонович Хапов сладко потягивался. Из дома доносились негромкие звуки, предвещавшие сытный завтрак, в голове роились приятные мысли.

Лазарь Самсонович, мужчина предпенсионного (по старому законодательству) возраста, имел солидный, истинно партийно-коммунистический вид: лысая лобастая голова, длинный нос между строгими, яйцевидными глазами и в меру выпирающееся брюшко. Собой являл типичного представителя того элитного круга общества, которому неуёмная “свободная” пресса присвоила почётное звание – олигархи! Бывшему заму секретаря обкома такое определение нового общественного статуса весьма льстило и чрезвычайно возвышало в собственных глазах. А как же! В энциклопедическом словаре, который Лазарь Самсонович пролистал впервые, вычитал, что олигархия – аристократический класс, верхушка общества! Это вам не рабочий или какой-нибудь класс интеллигенции в прежние времена.

Лазарь Самсоновия в коммунистической теории разбирался слабо, несмотря на солидный партийный стаж. Разницу между рухнувшей социалистической и новой рыночной системой увидел только в одном: отныне можно вообще не сгибаться перед “внутренними органами”, а смелее и побольше загребать ничейное, общенародное, то есть “прихватизировать” его. Определение, почерпнутое, опять же, от ушлых журналистов, часто порочащих законное стремление “бывших” остаться на высоте общественной пирамиды.

“Какие времена наступили! – умиленно думал Лазарь Самсонович. – Раньше надо было скрывать всё: стремление вкусно откушать, поиметь роскошную “фазенду”, фешенебельную импортную мебель, дорогой американский автомобиль… А уж про заграницу: Кипр, Мальту, Канары… – мечталось в зыбких снах. Зато сейчас… Вот пристрою мясомолочный комбинат и тогда… и умирать не надо!” От грандиозных планов голова слегка кружилась.

Да, крупный мясомолочный комплекс “Мямоком”, всесоюзного когда-то значения, был последним “прихваченным” (по жребию, не так себе!) предприятием, которое нужно было выгодно продать. И, хотя Лазарь Самсонович считал себя (где-то в глубине души) обделённым среди обкомовской верхушки при дележе госсобственности, но деньжат поднасобирал и уже нацелился эмигрировать в Канаду. Семья – жена и двое взрослых детей – уже наслаждались тамошней свободой. А его задерживал “Мямоком”, будь он не ладен!

Тем не менее, несмотря на наличие проблем, настроение обозначилось, как боевое на данный момент. Взглянув ещё раз на озеро, олигарх поспешил к завтраку.

Кроме хозяина, в доме проживала прислуга – семейная бездетная пара. Мужские обязанности как-то: сторожа, дворника, плотника – выполнял Боря, замкнутый, умеренно пьющий, но старательный мужчина лет сорока. Его жена Арина – такая же молчаливая, совсем непьющая, исполнительная женщина, выглядевшая старше мужа – совмещала обязанности повара, уборщицы и гувернантки… Жили супруги на первом этаже в угловой комнате под лестницей.

Потребление пищи олигарх проводил организованно, с налётом партийной торжественности. Пока Лазарь Самсонович поглощал блюдо за блюдом, у двери столовой по стойке смирно стоял Боря и по-солдатски чётко докладывал о ситуации на даче и в посёлке. Такой порядок хозяин ввёл давно, чтобы держать под контролем происходящее внутри, вокруг и около дома. Время было неспокойное, всё могло случиться! Надо быть настороже… Да, бывший высокопоставленный партийный работник был мнителен и осторожен, к тому же берёг и лелеял свою персону. Чтобы не возбуждать к себе лишнего интереса и нездорового любопытства, даже решил не заводить телохранителей и дорогих автомобилей. Такой ход был нестандартным для олигарха, но для Лазаря оправданным. ”Зачем понапрасну светиться роскошью и богатством? – размышлял осторожный “новый”. – “Оставим блеск для Канады…”

– … в кладовке номер два сгорела лампочка. Сегодня утром отвалилась ступенька чердачной лестницы…

– Заменил? – прервал отчёт Лазарь Самсонович, вытирая салфеткой рот после куска бифштекса.

– Извиняюсь, лестницу?

– Лампочку, дорогой, лампочку… – благодушно изумился хозяин недогадливости работника.

– А то как же – заменил лампочку и ступеньку прибил, – бодро поправился слуга.

– Продолжай… – прошамкал Лазарь, пережёвывая очередной кусок мяса.

– К нашему кобелю Джону сучка прибиваться стала – отгоняем с превеликим трудом!

– Посторонних, тем более сучек, на территории быть не должно! Ужесточи меры: камнями её, окаянную, камнями…

– Стараемся, Лазарь Самсоныч, и каменьями, и палками… Однако не помогает покеда.

– Плохо стараетесь… Продолжай.

– Рыбаки завелись, подозрительные. Рыбы в озере давно нет, ещё по весне последнюю приглушили по вашему повелению.

– Рыбаки? – насторожился олигарх. – Что ещё за рыбаки? Узнать, доложить!

– Да, вот и рыбки нам по дешёвке продали…

Тут только хозяин рассмотрел, что на столе присутствует поджаренная рыба.

– Занимательно, интересно… – повертел Лазарь головой, искривившись от боли, резанувшей в пояснице (напоминание от застарелого радикулита).

Когда-то обкомовский начальник любил охоту, рыбалку… Но, втянутый в рыночно-денежный круговорот, на время оставил прежние забавы. Однако, поскольку сегодня было воскресение, напоминание о рыбалке показалось неплохим пунктом в программе отдыха. “Раз ловят, значит, рыба есть!” – подумал олигарх, представив синюю гладь озера, лодку и удочку…

Намереваясь по своему обыкновению после завтрака прогуляться по саду, Лазарь вышел на крыльцо. Арина убирала со стола, Боря отправился в подсобку чинить стул. Олигарх потянулся и вдруг замер – кобель Джон, гремя цепью, тёрся возле ворот и тоскливо скулил, а с улицы доносилось повизгивание.

“Сучка! – проскочила дрожью мысль. – Ну, я тебе покажу, как отвлекать кобеля от сторожевых обязанностей!” – грозно прошептал олигарх и двинулся к воротам, выискивая по ходу камень поувесистей. Камня не нашёл, однако возле собачьей будки валялась обгрызенная, но массивная палка. Вооружившись, Лазарь с решительным видом открыл ворота.

Дальнейшее происходило стремительно! Собака – довольно крупная, но явно дворняжка с намётками затёртого бульдога – увидев человека с палкой, вместо того, чтобы убежать, накинулась на него. Беспородная тварь оскалила клыки в угрожающем рыке и вознамерилась ухватиться за штанину. Опешивший Лазарь был не готов к такому повороту событий и выпустил злополучную палку из рук. Тут же нагнулся, чтобы её поднять, да так и остался согбенным – поясницу сковало свинцом! От резкой боли, в глазах заметались тёмные, с просветами точки.

Принятая поза показалась злобной твари совсем не грозной, и она, изловчившись, впилась зубами в штанину и потянула на себя. Раздался треск рвущейся ткани. Понятно, что прихваченный радикулитом, олигарх не устоял и рухнул в дорожную пыль.

Пока он стонал, пытаясь осмысливать ситуацию и что-либо вразумительное предпринимать, коварная сучка напрочь стянула с мужика спортивные брюки фирмы “Адидас”!

Чем бы кончилось это издевательство, если бы не подоспевшая на помощь симпатичная девушка. Появившись, как провидение из-за угла забора, она легко отогнала вошедшую в раж тварь и наклонилась над стонущим полуголым мужиком.

– …брюки, …спина… – с трудом выдавливал из себя Лазарь, смутно понимая, что с ним происходит.

– Сейчас, потерпите… – не спешила поднимать пострадавшего девушка, почему-то завозившись с опущенными трусами олигарха.

Тот же пытался вернуть их на место, покрываясь краской откуда-то взявшегося стыда.

– Не мешайте мне, пожалуйста, ради Бога, – неожиданно мягко попросила спасительница. – У вас, кажется, приступ радикулита. Считайте, что вам повезло: я, по совместительству, практикую массаж… – говорила она, делая круговые движения по спине и пояснице страждущего.

Тот же, лёжа на боку, пыхтел, намереваясь отвернуть нос от пыльной дороги.

– Он, проклятый, радикулит… Как всегда не ко времени… – пыжился мужчина, не забывая придерживать трусы от проворных рук массажистки.

Девушка оказалась кудесницей и вскоре помогла Лазарю принять устойчивое вертикальное положение в позе сильно разогнутой буквы “г”.

– Вы меня спасли! – выдыхал Лазарь, стоя в трусах и с бордовым, вымазанным пылью лицом. – Извините за мой внешний вид – так уж вышло… Приглашаю Вас в гости, почаёвничать… – замаслился вдруг оживающий олигарх, пугливо озираясь в поисках коварной сучки.

– Ну, что Вы, рада была помочь… Каждый бы на моём месте… – смущалась девушка, блестя тёмными очами и моргая длинными ресницами

– Возражений не должно быть! – решительно взял спасительницу за руку Лазарь. – Да, а зовут-то Вас как?

– Устя, – просто ответила девушка.

– Лазарь Самсонович, хозяин этого дворца и не только… – полностью придя в себя, лукаво улыбнувшись, склонился в лёгком поклоне полуголый ловелас.

– Очень рада. Однако давайте-ка загляну к Вам, Лазарь Самсонович, позднее, скажем, к вечеру…

– Замётано! – сорвался от радости на обкомовский жаргон Лазарь. – Жду к восьми.

На прощание галантно поцеловал Усте ручку, и задержался, похотливо любуясь уходящей девушкой. Затем, уже весело насвистывая, духовно посветлевший и телесно разогнувшийся мужчина забыл про штаны и бодро отправился в дом. По дороге по-отечески потрепал кобеля Джона и выдал напутствие:

– Поразборчивее надо быть, мужик! Что ты кидаешься на всяких проходимок, да ещё и помешанных: а если в ней бешенство? – и в ответ на скулёж пса погрозил: – Смотри мне, не шали!

В окно со скрытым страхом и недоумением поглядывала на оголённого хозяина супружеская пара. Из-за угла дома дунул пыльный, резкий ветер. Взглянув на свои “семейные”, Лазарь на секунду замер в недоумении и, передёрнувшись от набежавшего холодка, заспешил в дом.

В тот же день и даже час, в километре от упомянутой дачи, на берегу озера, среди красавиц-берёз расположилась компания молодых людей. Вокруг них с радостным визгом бегала дворняжка, довольно крупная, издалека напоминавшая затёртого бульдога.

Компания – трое мужчин и девушка, известные нам фирмачи и бывшая монашка Устя – сидела кружком, посреди которого лежала газета с туристическим набором еды и напитков.

– Молодец, Нюська, – гладил подбежавшую дворняжку Тишка, – свою работу проделала с блеском!

– Если бы ещё удалось разглядеть ягодицу этого избранника жизни, совсем было бы по-божески, – допивая сок, сокрушалась Устя. – Не поддался на лечение…

– Не вечер ещё и до утра далеко… – скосив глаза, потрепав загривок Нюськи, изрёк Филька и как всегда вставил поучительную бывальщину:

– Была у меня в селе одноклассница Любка. Дивчина смазливая и страстная, заводная с пол-оборота и до мужиков охочая. Поспорила она со своими подругами, что обкрутит Митяя Косоротого, колхозного бригадира, нестарого ещё мужика, жившего бобылём. Ну, не сложилось у мужика в молодости с женским полом, от чего он оббегал этот пол окружной дорогой. Так вот, со знанием дела Любка стала обхаживать Митьку: где бы он ни появился – и она тут! Куда бы ни пошёл – и она за ним! Улыбается завлекательно, прижимается, по поводу и без, норовит поцеловать… В общем, так насела на мужика – что вся деревня заахала! А Митяй не поддаётся и всё тут, не отвечает никак! И как ни старалась похотливая девка, ничего не получилось. Отведенный срок вышел, и Любка привезла из райцентра проспоренный ящик пива… Но изюминка тут не в этом! Через несколько дней после шумной девичьей попойки, Митяй сосватал Лизку Брендиху, некрасивую, старшую его на десть лет женщину, безнадёжную девственницу…

– Знать, не даром твоя Любка старалась, – засмеялась Устя.

– Распалила мужика так, что он кинулся на первое, что подвернулось! – хохотал Тишка.

– Ну почему, – скривился Григорий, – срок мужику подошёл, вот и женился.

– Поэтому и наш клиент – только созревает! – поднял палец Филька.

– До вечера надо ещё один вариант провернуть: Самсоныч иногда принимает водные процедуры в этом благодатном озерке. Тут уж тебе, уважаемый директор, придётся отличиться, а Устенька пусть отдохнёт.

– Попрошу, Тихон Петрович, не командовать, – неожиданно гордо оборвал зама Григорий. – Как ты правильно отметил – я здесь главный!

– Ну что вы, ребята… – подавила назревающий спор Устя. – Могу опять я, мне не трудно…

– У тебя вечерняя молитва с олигархом, если купание не даст результата, – поддержал друга Филька.

Перебранка пошла на убыль, и гордый директор согласился выполнить черновую работу.

А солнце уже спряталось за набежавшую серую тучку, жара спала, и после трапезы компаньонов потянуло на сон. Тишка любезно предложил Усте свой пиджак, и, улёгшись рядом, блаженно растянулся на траве. Филька опёрся на берёзку, а Григорий прилёг на бок. Летний ветерок неназойливо раскачивал ветви деревьев, приятно ласкал лица задремавших. За всей этой идиллией наблюдали настороженные глаза из небольшой рощицы, зеленеющей на пригорке, недалеко от берега.

Бедень вспоминал прошедшие дни…

Устю приняли в сотрудники фирмы “Зад-клад-90” естественно, даже буднично…

Когда подходили с Вакулой Ардалионовичем к гостинице, Тишка обернулся от ощущения, что на него смотрят. По лицу парня проскочила невольная улыбка – на углу гостиничного здания с несчастно-обиженными глазами стояла Устя! У неё был вид девочки-подростка, у которой лучшая подруга отбила любимого мальчика.

– Секундочку, коллеги… – расшаркался Бедень и заспешил к девушке.

Устя бойко развернулась и собралась уходить, но Тишка догнал её, взял за руку и напыщенно сказал:

– Божественная леди, Устинька! Разрешите пригласить Вас к одиноким мужчинам на скромный холостяцкий обед.

Глаза у девушки сверкнули, но она не спешила соглашаться:

– Я не голодна… И, вообще, оказалась здесь случайно, однако рада видеть провинциального джентльмена…

– Уважаю Вашу скромность, но подозреваю, что у нас могут найтись общие интересы, – Тишка кивнул в сторону коллег и уточнил: – В особенности, касательно того, бомжеватого мужичка, а?

Аргумент подействовал, и Устя, решительно поправив волосы, глубоко вздохнула и сдалась.

Филька встретил бывшую монашку настороженно, но с пониманием:

– Оно, конечно, у нас не корабль, да и море не наблюдается поблизости, потому может и не утонем… от бабьего пришествия.

Глава фирмы недовольно нахмурился, но поприветствовал девушку и даже представился, сбившись, правда, на своей фамилии: перепутал с фирменной кличкой. Вакула же угрюмо молчал (очевидно, по случаю некоторого отрезвления). Тишка смягчил возникшее недовольство, обратившись к компаньонам:

– В некоторых вещах женщина ловчее мужика. Поэтому прошу любить и не обижать: Устя Посадская – большой специалист в духовных делах.

Гришка перестал глядеть волком и даже искривил подобие улыбки, Филька собрал косые глаза, бомж высморкался, и все дружно направились в гостиницу.

Устя скоро освоилась в мужской компании и проворно взялась за приготовление обеда. Она ещё не до конца была уверена, что троица ищет то же, что и она, поэтому думала: как бы разглядеть заднее место бомжа? Однако, когда Тишка настойчиво предложил Вакуле потереть спину в душевой, что располагалась в номере, поняла, что её одинокие изыскания – закончились…

Зам директора вышел из душевой первым.

Ерзающий на стуле в течение всей процедуры очищения княжеского потомка от многомесячной грязи, Григорий нетерпеливо поднялся и даже раскрыл рот в немом вопросе. Филька, скосив взгляд на хлопочущую у стола Устю, застыл в нетерпении. Бывшая монашка поняла значение момента и оставила хлопоты.

Подойдя к сотоварищам, облокотившись руками на стол, Бедень вполголоса произнёс, обращаясь и к Усте:

– Ягодица та, что надо, записывай начальник букву… – и глянул победно на директора.

Тот суетливо достал из брючного кармана потрёпанную записную книжицу с шариковой ручкой и, лихорадочно найдя нужную страницу, дрожащими пальцами записал очередную букву.

Так состоялся приём Усти Посадской, нечаянно рождённой дочери аспиранта-археолога Ганса Мюллера, в фирму, занявшуюся сомнительным делом раскрытия тайны её отца.

Вскоре, вычищенного, накормленного и напоенного Вакулу Ардалионовича, благополучно отпустили на волю, бомжевать дальше. Княжич так и не понял смысла встречи с родственником и земляками…

Было уже довольно поздно, когда Тишка проводил Устю. Парень начинал привыкать к девушке, но вёл себя корректно и почтительно любезно.

В “разработке” другого потомка, находящегося на противоположном (по отношению к Вакуле) конце общественной пирамиды, Устя принимала уже самое активное участие. Её идея – использовать дворняжку Нюську, которая спонтанно привязалась к боголюбивой девушке, оказалась неожиданной и принятой к исполнению. И, хотя фирмачи пока не достигли поставленной цели, присутствие сметливой, коммуникабельной, духовной особы вселяло дополнительный оптимизм.

Небо очистилось и налилось на востоке тёмнеющей синевой, плавно переходящей в пылающие цвета запада. Длинная тень леса укрыла треть озера. Его гладь бороздилась беспокойным ветерком и стелилась неповторимыми запахами водорослей, камышей и просто цветущей воды. На почтительном расстоянии от берега, уныло покачивался в надувной резиновой лодке Лазарь Самсонович. На голове олигарха красовалась широкополая белая шляпа, а в руках подрагивала длинная удочка. Признаков успешного лова не наблюдалось: сетчатая металлическая сумка валялась на дне лодки пустой…

Олигарх-рыболов уже начал клевать носом, когда металлопластиковое удилище упруго изогнулось и вознамерилось выскользнуть их рук. Не утраченный с годами инстинкт охотника-рыболова сработал, и Лазарь, упершись ногами о борт лодки, крепко ухватился за удочку и принялся с нарастающим азартом тянуть на себя! Рыбёшка попалась, похоже, солидная: удилище изогнулось в дугу, леска, казалось, вот-вот порвётся, руки рыбака стали дрожать…

– Ну, родимая, не подведи! – горячо шептали губы, обращаясь, то ли к рыбе, то ли к удочке, то ли ещё к чему…

Лодка начала раскачиваться, а рыба явно стремилась в глубину вертикальным образом. Олигарх страдальчески оглянулся, подумывая о помощи:

– …П-п-помогите! Есть тут кто…

Но никто не отзывался. Только за спиной Лазаря выпрыгнули на поверхность пузыри, булькнули, а к берегу неслышно метнулась тень пловца.

Чувство, которое вырабатывается немалым временем просиживания в высоких кабинетах власти, подсказало – быть в воде! Плавать кое-как умел, но до берега далековато… Холодный пот прошиб до пяток и… Лазарь выпустил удочку! Обдав незадачливого рыбака брызгами тёплой воды, металлопластиковая вещь, подаренная когда-то самим “первым”, шустро исчезла в тёмной глубине.

Сняв шляпу, Лазарь Самсонович вытер пот со лба и, отдышавшись, как после изнурительного партийного собрания, воровато оглянулся. Мелькнула мысль: не дай Господи, кто видел этот позор! Лихорадочно схватил вёсла и, натужно покряхтывая, глубоко загребая, направил лодку к берегу.

– Вот ты напасть – опять незадача! – говорил Тишка, подбегая в мокрых трусах к коллегам, поджидавшим его в кустах. – Не захотел клиент купаться. Даже на “рыбу” не позарился. А какое хорошее брёвнышко я насадил на крючок – одно загляденье.

– Мыслителю надо было бы поплавать, – вставил Филька. – Потому как изменение в плане – плохая примета…

– Во-первых, это черновая работа, а во-вторых, я плохо плаваю… под водой, – менторским тоном оправдывался директор.

– Ничего, – успокоила дельцов Устя, – пора и мне внести свою лепту в будущий успех, – и прошептала про себя: – Прости мя Господи!

– Так-то оно так, но был у нас в Чудово поучительный случай, в смысле непостоянства планов, – продолжал своё Филька. – Строил как-то уже упоминаемый мною дед Гараська свиной хлев. Заранее всё спланировал и продумал. Но, в процессе возведения сооружения, посетила деда идея: вырыть под свинарником яму для дерьма свиного. Желание хорошее – упростить уборку хлева. После запуска свинарника в эксплуатацию, дед с бабой не могли нарадоваться: работы резко убавилось, у свиней стало чище. Но… зашёл как-то Гараська в хлев постелить соломку, почесать за ушком кабанчиков – и провалился в яму…

Последние слова рядового юмориста-самоучки вызвали дружный хохот.

– Да, примета сработала! – вытирал слёзы Тишка.

– Деда-то спасли? – кривился в усмешке Григорий.

– А то как же: неделю отмывали от навозного духу!

– Надеюсь, что мой визит в такой шикарный хлев, – указала, улыбаясь, Устя в направлении виднеющейся вдали крыши дачи, – обойдётся без дерьмовых эксцессов.

– Ну, в обиду тебя не дадим… – блеснул глазами Тишка и добавил. – Предлагаю, для укрепления духа и тела, посетить благопристойное пищевое заведение и достойно закончить подготовку визита нашей дамы к высокому лицу!

Поддержанный одобрительным гулом, зам директора подхватил под руку Устю и отправился с коллегами а город.

Пока Лазарь Самсонович со спущенной лодкой за плечами шествовал домой, немного успокоился. Удочки, конечно, жаль, как и упущенной рыбы, но предстоящий вечер в обществе молоденькой незнакомки навевал что-то романтическое, подзабытое… Солнце спряталось, и только алая полоска за озером придерживала наступление темноты, освещая добрую половину неба радужным огнём.

Придя домой, Лазарь Самсонович отдал распоряжения Арине и Борьке насчёт подготовки “романтического” ужина, принял душ, побрился, надушился и надел свой лучший костюм.

Устя не заставила себя долго ждать. Переливчатый звонок известил о её приходе и привёл старого ловеласа в крайнее возбуждение – он лично бросился встречать гостью. При этом споткнулся о камень, завалявшийся на дорожке, и чуть не распластался перед прыгающим и гавкающим Джоном. Пнув пса ногой, закрыл его в будке и вспотевший и бледный, наконец-то, открыл ворота.

– Рад, что Вы меня не обманули, – тяжело дышал Лазарь, вытирая лоб. – Покорнейше прошу в дом!

– Не стоит так беспокоиться, – засмущалась девушка. – Для меня помочь любому человеку, а тем более такому уважаемому и солидному, как Вы, приятная обязанность…

Устя что-то прошептала крестясь.

– Вы верующая? – поразился олигарх, чувствуя, как его пыл резко поубавился: будто вылили ведро холодной волы на голову.

– Было когда-то. Сейчас Бог дал умение и целебную силу рукам: массажем поднимаю на ноги страждущих. У Вас, Лазарь Самсонович, острый радикулит. Это то, что я вылечиваю за несколько сеансов.

Лазарь слушал целительницу и с трудом срывал своё разочарование. “Ну да ладно, – успокоил себя, – массаж так массаж, Господь так Господь! Поужинаем, помассажируемся, а там – видно будет”.

– Великолепно, прекрасно! – рассыпался снова повеселевший Лазарь. – Пусть будет и массаж.

Он галантно взял Устю под локоток и повёл в дом, рассказывая по дороге старый анекдот.

Ужин прошёл на высоте!

Выпив доброго французского вина, олигарх совсем расслабился. Он сыпал шутками, пытался петь революционные песни, вынуждал гостью танцевать с ним вальс… Настойчивые попытки обнять и поцеловать присланную провидением девушку закончились, надо отметить, ничем Последнее, что Лазарь помнил, – это начало массажной процедуры, предпринятой после решительных требований Усти.

Старый обкомовский волк в меру разоблачился и разлёгся на кровати, предвкушая обворожительное действо и обдумывая, как бы совратить божье создание. От сладких мыслей и ласковых прикосновений женских рук, уставший за день, Лазарь Самсонович забылся глубоким сном…

Очнулся среди ночи! В голове шумело, тело казалось невесомым, заднее место слегка пощипывало. С трудом приподнявшись, включил ночник. То, что увидел, поразило – по всей спальне валялись вещи, шкафчики были открыты, а портрет последнего генсека, за которым укрывался тайный сейф, тоскливо лежал в углу. Не веря глазам своим, впился взглядом в стену – дверца сейфа слегка колыхалась от сквозняка, создаваемого открытым окном!

– Об–обокрали… – не крикнул, а прохрипел олигарх и, забыв про радикулит, резво кинулся к телефону.

– Вот и третья буква! – вожделенно умилялся Григорий, аккуратно внося в записную книжку результат Устиных трудов.

– Надеюсь, ты не оставила остатки ампулы от снотворного на месте пре… в смысле в спальне олигарха?

– Даже проветрила комнату, а улики выкинула по дороге, – достойно ответила Устя.

– Пусть живут и размножаются Родькины гуси, но процесс пошёл, как сказал классик роковой перестройки, – поднял палец Филька.

– И в полном соответствии с древним обычаем предков: событие надо отметить! – провозгласил Тишка. – Что должно поощрить нашу божественную деву на новые, грандиозные свершения!

– Неплохо бы и мою долю в будущем богатстве установить… – мило улыбнувшись, без смущения твёрдо высказалась бывшая монашка, – и как поощрение…

– Доля вещь тонкая, – как обычно заумничал Филька. – Достался как-то моей тётке, как доля в наследстве умершей бабки, что жила в соседнем селе, кобель из породы догов, по кличке Гладкий. Тётка-то не знала, что глад – это старинное слово, употребляемое в том селе и означающее голод! И, действительно, псина завсегда была голодной… Поначалу всё село приходило смотреть диковинного здоровенного кобеля, смахивающего на полугодовалого телёнка. Тётка даже радовалась: попробуй кто залезть во двор! Однако вечно голодный пёс требовал кормёжки. Его настойчивое завывание, стало вгонять в трепетный озноб сначала самую хозяйку, а затем и соседей, ближних и дальних. От этих звуков тёткина семья стала дёргаться и болеть неврастенией лобового нерва. Соседи от безысходности занялись писательством: строчили жалобы в райком партии, исполком и санстанцию. К тому же псина не только неумеренно ела, но и гадила соответственно: тётка не успевала за кобелём, и скоро двор превратился в отхожее собачье место! Затем стали исчезать цыплята, заметно уменьшалось поголовье кур и уток… Отчаявшись, женщина по совету одного умника сходила на овчарню, и за литру самогона сплавила долю своего наследства сторожу Стецьку!

Как всегда, последние слова Фильки укрылись дружным хохотом.

– А мне кобелём не надо! – смеялась Устя. – Я и от камушек драгоценных не откажусь…

– Ты посмотри, какая практичная монашка! – воскликнул патетически Тишка. – Насколько мне известно, Бог не поощряет стяжательство и меркантильность. Ибо сказано: всё, что имеешь, да отдай ближним своим, аминь!

– Действительно, – строго вступил в дискуссию директор, – когда найдём пещёру, тогда и выделим твою долю. Зачем спешить?

– Не хитрите, грешные вы мои, а то возьму и уйду в свободное плавание.

– Ну, нет уж, – заулыбался Тишка, – лично я не возражаю плавать и тонуть с такой благостной партнёршей по несчастью.

После этих слов, компаньоны разом успокоились и “жертвенно” поделились своими “кровными” в пользу практичной божьей души. Умиротворённая Устя, как истинная, добрая христианка, так воспылала благочестием, так переполнилась благодарностью, что решила ещё раз посетить “своего” пациента-олигарха, чтобы закончить курс массажа. Намерения в этот раз были искренними. Но…

Лазарь Самсонович заболел. Прихватило всё одновременно: сердце, печень, голову и, естественно, поясницу. “Как же дёшево я попался! – раскалывалась голова от мыслей самобичевания. – А теперь попробуй найди эту прохвостку!“

Использовав своё влияние и немалые возможности, ограбленный олигарх добился тотальной мобилизации “внутренних органов” города на поиски воровки. Меры были приняты срочные и серьёзные. На первом этаже дачи, в прихожей, дежурили два спецназовца; в городе действовал план “Перехват”; въезды и выезды были блокированы нарядами ГАИ! Фото-робот преступницы вывесили в людных, даже малонаселённых, местах. Такая грандиозная подготовительно-розыскная работа была проведена в кратчайшие сроки.

Резкий звонок и настырный лай Джона тупой болью пронзили мозг Лазаря Самсоновича. “Кто бы это мог быть? – мелькнула раздражённая мысль. – Впрочем, наверное, из милиции…”

В спальню постучали.

– Входите, – простонал Лазарь.

Дверь осторожно приоткрылась, и в проёме возникло нечто круглое, большое, оказавшееся лицом спецназовца. Оно слегка ухмыльнулось и вежливо произнесло:

– Извиняйте за беспокойство, но к Вам дама…

– Дама? – завертелось в лобовой части. – Ну-у … пустите.

Когда прибывшая вошла в комнату, олигарха сначала передёрнуло, потом затрясло, а затем согнуло в чрезвычайно неестественной позе: что-то промежуточное между г- и п-образным состоянием! Он ошалело выпучил глаза и замахал одной рукой, словно отгоняя наваждение. Затем, выпустив изо рта обильную порцию пузырей, попытался говорить. Вместо слов вырывалось шипение:

– Ш-г-и-и-нь… нечистая…

– Что с Вами? Лазарь Самсонович! Я оставила Вас вечером в полном здравии – что же произошло? – В недоумении вопрошала Устя, не зная, как себя вести дальше.

В воспалённом мозгу олигарха, мысли сошлись в таком противоречии, что чуть не достигли той критической массы, после которой происходит либо взрыв, либо переход в новое качественное состояние. У Лазаря процесс пошёл по второму варианту: кривое лицо начало принимать осмысленное выражение, вследствие осознания некоторых нестыковок:

– Но… как ты не побоялась вернуться? – стал разгибаться олигарх, вытерши предательские слюни.

– Курс лечения ещё не окончен, – ответила целительница, смелее подходя к больному. – У Вас что-то случилось?

– Да, случилось! – пыхтя сел Лазарь. – Меня ограбили! И, как полагаю, не без твоей, аферистка, помощи!

Олигарх уже кричал, брызгая веером слюней и наливаясь багрянцем.

Устя побледнела, сообразив, откуда здесь парни в камуфляжной форме. Собравшись с мыслями, твёрдо высказалась:

– Вы ошибаетесь, Лазарь Самсонович, это какое-то нелепое совпадение: зачем бы я вернулась?…

Но рассвирепевший олигарх её не слушал. Собравши остаток воздуха в свои престарелые лёгкие, он издал гавкающий, с посвистыванием рык:

– Эй, хлопцы, берите её! Это она… В СИЗО её, прохвостку, в СИЗО, пока не сбежала…

Звать долго не пришлось. Вбежавшие в пятнистой форме “мальчики” быстренько сопоставили облик растерянной Усти с фотороботом и, удовлетворившись результатом, надели на несчастную наручники…

– В городе что-то случилось, – отметил Филька, зайдя в номер с балкона. – Милиция засуетилась, “мигалки” разъездились…

– На то он областной центр – скучать не даёт, – философски высказался Тишка, удобно разлёгшись на кровати. – Устя задерживается. Зря никто не сопроводил коллегу.

– Что с ней станется, не маленькая, – не поддержал обеспокоенности Григорий.

– Была у нас в деревне немаленькая девка Амалия, под два метра ростом! – назидательно начал Филька очередное поучительное воспоминание. – Дивчина так стеснялась своего роста, что лишний раз на улицу боялась выглянуть. Прикидывалась больной, чтобы не ходить на коммунистические торжества; парней обходила соседней улицей. Пацаны дразнили Амалию водонапорной башней и бросали в её сторону всё что ни попадя. В ответ она их догоняла, а вот поймать не могла: пока нагнётся к такому проказнику – а он уже убёг! Так бы и пропала немаленькая девка, да случай помог. Проезжала как-то мимо на шикарном лимузине “приблудившая” баскетбольная команда, остановилась у дома Амалии спросить дорогу. Увидел тренер рослую девицу и забрал с собой. Теперь Амалия стала знаменитой, богатой и замуж вышла за того тренера!

– Не дай Господи, чтобы наша коллега тоже стала в данный промежуточный момент знаменитой. Рановато… – продолжал беспокоиться Тишка. – Надо бы разведать обстановку: не нравится мне эта суетная тишина!

– Проблем нет, – скосил глаза Филька. – Отправляемся искать загулявшую…

– Только без меня. Займусь-ка лучше ужином, – отрезал директор и добавил извинительно: – Надо же кормёжкой кому-то заниматься…

Дружки переглянулись и заспешили.

– Скользкий у нас глава, – прокомментировал Филька, когда с Тишкой выходили из гостиницы.

– От скользкого много ускользает, – в тон ответил дружок.

Следователь уголовного розыска, Нахрапистый Глеб Борисович, молодой мужчина, одетый в хорошо подогнанный чёрный костюм, встретил Устю приветливо.

Он сразу же приказал сопровождавшему милиционеру снять с девушки наручники. В извинительном тоне посетовал на строгие служебные инструкции и предложил задержанной стул. Пока Устя усаживалась, молодой человек с интересом рассматривал её довольно привлекательную внешность: загадочные тёмные глаза, светлые волосы, собранные сзади в забавный хвостик, длинное летнее платье-халатик, аккуратные ножки в лёгких босоножках. Парень был тайным поклонником женского пола, что от сослуживцев старательно скрывал. Когда же ему попадались девушки (впрочем, как и женщины) в качестве подследственных, он начинал испытывать сладкое волнение и даже растерянность.

И сейчас присутствие миловидной девушки наполнило парня приятной истомой. Устя ещё не пришла в себя и с некоторым страхом разглядывала обстановку казённого помещения: стол, телефон, стопки бумаг, шкаф, заваленный папками, в углу сейф, на единственном окне – решётка.

Закончив осмотр, девушка передёрнулась, как от озноба, и привычно перекрестилась. При этом успела отметить заблестевшие масленой плёнкой глаза следователя.

– Ну-с, начнём, – приготовив чистый бланк, он тепло уставился на обвиняемую и начал допрос: – Зовут меня Глеб Борисович… Для начала запишем Ваши анкетные данные… Имя отчество… Где проживаете…

Устя машинально отвечала, обдумывая – как выйти из неприятной ситуации. Она сидела ближе к стене, поэтому следователь видел её целиком. Ловя на себе откровенно неравнодушные взгляды, Устя припомнила кое-какие эпизоды своей домонастырской московской жизни…

Сделав глаза томными, поместив на лице загадочную полуулыбку, девушка, будто нечаянно, расстегнула верхнюю пуговичку халатика. Это небрежное движение улучшило видимость не только шеи… Отвечая на очередной вопрос, слегка откинулась на спинку стула, проделав классический женский трюк с помещением одной ножки на другую. Расстегнувшаяся от резкого движения вторая пуговичка, должна была чрезвычайно усилить эффект воздействия на неустойчивую психику государственного дознавателя.

Проделанные Устей действия имели мгновенный результат. Причём его эффективность превзошла ожидания бывшей танцовщицы московского стриптизклуба. Глеб Борисович начал краснеть! Губы, несмотря на непрерывное воздействие влажного языка, упрямо сохли. Но самое главное – низ живота: там творилось что-то ужасное! Глаза у парня покрылись поволокой, а тело выделывало на стуле сложные возвратно-поступательные движения. Вопросы стали сбивчивыми, не логичными, запутанными. Казалось, дознаватель торопится, как минимум, в туалет.

Устя поняла, что решительный момент наступил, и ласково обворожительно прервала ход дознания:

– Поверьте мне, я ни в чём не виновата. Это нелепое стечение обстоятельств… Если бы я была замешана в этом… ограблении… Вы возьмите с меня подписку о невыезде и отпустите домой. А вечером мы можем пообщаться в каком-нибудь ресторанчике…

Девушка игриво повела головкой, а её глаза призывно блеснули. Глеб Борисович облизнул в очередной раз высохшие губы и уже был готов на всё, лишь бы кончилась сексуальная пытка. Его не столько убедила возможность встретиться с завлекательной девушкой в интимной обстановке, сколько желание достойно закончить допрос. Идею подследственной – о подписке – воспринял с энтузиазмом.

– Конечно подписка… Да, подписка… – дрожали руки и губы следователя, уже оформлявшего нужную бумагу.

Когда Устя спрятала долгожданный документ в обворожительном месте на своей груди и уже собиралась распроститься, в камеру вошёл охранник и капитан Скеля, ближайший начальник Нахрапистого. Бегло глянув на Устю, капитан горячо обратился к подчинённому:

– Пойдём быстрее – главный зовёт, а подозреваемая пусть посидит с Федотычем, – кивнул Скеля на охранника и махнул головой в сторону двери, призывая лейтенанта поторопиться.

Глеб Борисович побледнел, усиленно пережёвывая губы, и обречённо поднялся. Резко схватил первую попавшуюся папку, прикрыл ею низ живота и медленно вылез из-за стола.

– Папка зачем? Оставь… – нахмурил брови капитан, с непониманием посматривая на бледного подчинённого.

Тот же, повертев отрицательно головой, пулей выскочил из помещения.

– Что это с ним? – опешил Скеля, подозрительно измерив взглядом невозмутимую подозреваемую.

Когда Устя осталась с Федотычем одна, она достала спасительный документ и легко убедила старого служаку отпустить её на волю.

Предосенний вечер лёгким, прохладным туманом накрывал деревья, дома, дороги. Из-за тучки желтел осколок луны, готовый в любой момент рассыпаться на бесформенные кусочки. Обстановка навевала таинственность и разбойные настроения. Друзья-бизнесмены стояли недалеко от входных ворот дачи олигарха и при свете одинокого фонаря обсуждали варианты: как бы разузнать, что с Устей?

Вдруг нечто заскулило и ткнулось в ногу Тишки.

– Нюська! – обрадовался парень.

– А что – это мысль, – просиял Филька. – Когда дело касается страсти, даже собачьей, польза бывает не только в виде щенков…

– Правильно, – понял друга Бедень. – А ну-ка, Нюська, пойдём побудоражим кобеля.

Ушлую дворняжку долго увещевать не пришлось, она сама кинулась к воротам дачи. Тут же, за стеной, загремела цепь, и последовало нетерпеливое рычание с подголосками и царапающими звуками. Реакция на волнение кобеля проявилась скоро: из-за ворот донёсся мужской голос, выплюнувший слабую нецензурность, и ворота без скрипа открылись. Выглянула озабоченная, недельной небритости физиономия Борьки и прорычала:

– Опять объявилась, тварь ненасытная! Сейчас я тебя…

Решительно настроенный сторож выскочил наружу и замахнулся дебелой дубинкой на собаку, которая успела отскочить и оскалить клыки. Очередное ругательство было остановлено голосом Тишки:

– Зачем же так кипятиться, уважаемый! Дело обычное, сучье… Помоги лучше нам, страждущим любителям крепких напитков…

Борька от неожиданности опустил дубинку и подозрительно вгляделся в незнакомца, вынырнувшего из темноты:

– Ты откель взялся? Чего надобно?

– Посудину какую-нибудь: водочку с пивцом уговорить…

– Ну… ежели так, – забегали глазки у сторожа и лицо приняло хитроватый вид.

Предваряя все вопросы, за дружка ответил подошедший Филька:

– Решили прогуляться туманным вечерком, побаловаться водочкой с пивком, да пить из горла как-то… неприлично ноне.

– За услугу отблагодарим, – развеял Борины сомнения Тишка, вытаскивая две бутылки из карманов пиджака.

Демонстрация бутылок убедила в добрых намерениях, и вскоре за углом забора дружки мило беседовали с повеселевшим и разговорившимся слугой олигарха. От него узнали, что хозяина, небедного человека, очень уважаемого в городе, обокрали. И главным виновником хитроумного действа, своеобразной наживкой, оказалась довольно смазливая, на вид совсем простая, дивчина.

– Хозяин по молодости любил баловаться: то налево его тянуло, то в сауну с весёленькими комсомолками, – хихикал Боря, на всякий случай воровато оглядываясь вокруг, – На том, кумекаю, и прокололся.

– Бывает, – поддакнул Филька и развил мысль дальше: – Был у нас председатель колхоза, Ибрагим Гамзатович. Человек ещё молодой, неместный (где-то с Кавказа), присланный навести порядок в гибнущем хозяйстве. Дело было ещё при “застое”. Гамзатович рьяно взялся за работу, и уже через год колхоз выбился в лидеры. В непростом колхозном вертепе немало помогал горячий кавказский темперамент. Но, имея большую семью – пять душ детей – не мог Ибрагимушка пройти мимо русской бабы. Опять же, темперамент сработал! Что самое занимательное, и многие колхозницы не отказывались от охочего до любви кавказца. Дошло до того, что и по рождаемости колхоз пошёл вверх! Причём у новорожденных наблюдалось явное преобладание смуглых, тёмноглазых девочек и мальчиков. Первыми тревогу забили мужики нашей деревни, когда у белобрысого бригадира Клима родилась двойня смуглявых пацанов! Клим был мужик крутой в питейном состоянии. Как-то устроил жене допрос с пристрастием и узнал о её грехопадении. Тогда и началась по законам ядерной физики та самая, яйцевая реакция, то есть ядерная, с русской окраской: тёмной ночкой мужики отбили поставщику рогов интимные округлые части, “дабы боле не злоупотреблял оными”. О чём метко выразился известный в селе православный священник, батюшка Никодим… Так-то… – поднялся вверх Филькин палец.