Читать онлайн Пеший камикадзе. Книга первая бесплатно

Глава первая Часть первая

Подобно цветам сакуры

По весне,

Пусть мы опадём,

Чистые и сияющие…

Они ехали уже седьмой час. Ягодицы от долгого сидения на скамье камазовского кузова стали как кирпич, налились кровью. В онемевших мышцах появился неприятный зуд. За все время пути войсковая колонна, следовавшая по маршруту Моздок-Грозный, не останавливалась и не снижала скорости, кроме блокпостов федеральных войск и то, наверное, только для поверки прохождения контрольных точек. Но знать это наверняка, из сидящих в кузове, никто не мог. Машины на неровностях крепко трясло и людей с тяжелыми баулами, наваленные тут же в ногах огромной кучей непрестанно кидало друг на друга и мотало по кузову, перемешивая, будто внутри детской погремушки. Усидеть на месте представлялось трудным или почти невозможным действием. Отовсюду задувал колючий ветер и люди брезгливо кутались в воротники и капюшоны, изредка поглядывая друг на друга, словно виделись сейчас впервые. С некоторых пор так мрачно и подозрительно разглядывают друг друга пассажиры подземки. Никто не разговаривал и уж тем более не шутил весело и задорно, как это было до Моздока, в поезде:

'В этот раз пить не будем…'– 'Как не будем?!'– 'Так не будем… Как в прошлый раз!'– 'Ты сейчас так говоришь потому, что, возвращаясь со штурма Грозного, продал безбилетному армянину с семьей два купейных места, наши между прочим, за две бутылки коньяка, а сам спал в плацкарте на коврике, меж нижних полок?'– 'Вот ты… Ты сейчас разве по-офицерски поступаешь, а? Выставляешь этот случай на смех, зачем? Ты же сам с удовольствием пил!'

Сейчас все было иначе. У каждого был свой порядок мыслей и чувств, каждый был напряжен и измучен дорогой. Многие обреченно сникли в колени, будто приготовились умереть сидя, вымаливая последнее прости. Внутри кузова жизнь остановилась как в тёмном зале кинотеатра, и только за бортом, будто на большом экране, на фоне грязного неба мелькала полоска колючего местами заснеженного ландшафта, бегущего следом, перебирающегося по макушкам редких столбов линии электропередач, срывающегося крестообразными видениями, от которых сжималось и сбивалось с привычного ритма сердце. Сжималось, будто собиралось остановиться.

Учёные утверждали, после того как сердечная мышца перестаёт сокращаться и сердце останавливается, головной мозг продолжает функционировать примерно пять минут. В это время наблюдается последняя волна его электрической активности, можно сказать, последний фейерверк. Считается, что в эти последние минуты в сознании человека происходит обдумывание своей жизни, всплывают самые яркие воспоминания, и человек как бы подводит итог своего существования также, как Егор Бис видел между этих крестообразных видений счастливые моменты своей, самые яркие из которых были прошлогодний штурм Грозного, курсантская свадьба и рождение первенца. Количество этих моментов было ничтожно малым. Да и откуда им было взяться, когда он прожил совсем недолгую, неприметную жизни. Ничего фееричного в ней не происходило. С Катей они поженились три года назад, на предпоследнем курсе военного училища, но в тот год училище расформировали, и он уехал доучиваться в Питер, на второй год – его распределили и он уехал воевать в Дагестан, в третий год – сменил Дагестан на Чечню. Егор так и не успел осознать, что такое семья и в полной мере почувствовать вкус сладкой жизни и совместного быта, третий год семейного счастья украсили две непродолжительные встречи, но было ли в этих встречах счастье – Егор приехал после штурма ошалелый – Катя бы категорично ответила: 'нет'. И вот – он снова сидит в промозглом кузове КамАЗа, несущегося по избитой дороге девятой части суши в самое сердце тьмы. На обвисших меж деревянных столбов электрических проводах его счастливые моменты промелькнули стремглав и счастье, как оказалось, в них было довольно-таки скудным и спорным. Чудесных моментов хватило на пару минут, а когда они закончились, Егору померещилось будто он умер.

Умереть там, куда он ехал, было не трудно. Пусть и казалось, что самое тяжёлое и страшное было пережито прошлой зимой. Но зачем ему понадобилось очередное испытание войной, он ответить не мог. Пока что не мог. Может быть, затем, что ему показалось, прошлогодний штурм, те стычки, и тот животный страх, лишили его мужества, которое раньше он безусловно ощущал. Он ещё был совсем мальчишкой и не знал наверняка чем на этот страх ответить. Зато он чувствовал стыд. В его короткостриженой голове не было чётких и взвешенных ответов на всё это. Он был молод. Не так как его восемнадцатилетние солдаты, но всё же ему не дано было знать, что делает мужчину мужчиной или то, что мужчина взрослеет не на войне, а там, где он строит дом, создаёт семью, держит на руках детей, а не автомат, и сердцем оберегает их. Сейчас Егору казалось, что война не была помехой и строить семью можно было прямиком из окопа, где-нибудь под Мескер-Юртом или в районе села Ялхой-Мокх. Сказочными и таинственными казались названия этих мест, будто где-то на краю света.

– Во мне саки плещутся, скоро из глаз брызнут, – признался Иван Бондаренко, напряжённо оглядываясь, бегающими с болью глазами.

Немного поразмыслив, он подхватил барахтающуюся в ногах пластиковую бутылку и щелкнул складным ножом.

– Что делать будешь? – с интересом спросил Егор.

– Ща, увидишь, – подмигнул Иван, в два приема срезав узкое горлышко. – Готово! Волшебная лампа Алладина, – хихикнул он. – Исполняет желания, но самые сокровенные.

Было заметно, что последние пару часов Егор, как и Бондаренко, напряжённо думал о мочевом пузыре и восторженно заблестел глазами, осознав высокую степень значимости Ванькиного изобретения, Ванькиной 'лампы'. Стоя в углу на коленях продуваемого всеми ветрами трясущегося кузова, Бондаренко неуклюже изогнулся и помочился в сосуд.

– Будешь? – предложил он Егору, как если бы речь шла о чём-то очень ценном: о хлебе, воде или сне.

– Конечно! – Егор ухватился за 'полторашку', как за священный Грааль, разглядел её на свет, оценив объём содержимого безо всякой на то брезгливости.

Справиться с задачкой Егору было куда сложнее, чем Бондаренко, одетому в облегченную спецназовскую куртку на синтепоне. В привычном армейском бушлате, в какой был облачён Егор, было одинаково трудным и воевать, и молиться, и мочиться. Говорили, в бушлате, как в гробу, легко было разве что умереть. Наконец управившись, Егор просунул бутылку меж бортом и брезентом и выпустил её наружу. Кажется, все кто был в кузове, до того стыдливо не обращавшие на происходящее внимания, но будучи невольными свидетелями, как по команде, поглядели в импровизированный экран, дабы увидеть то, как бутылка глухо ударится об асфальт и отрыгнёт своё содержимое под колеса идущего следом КамАЗа.

– С облегчением, – улыбнулся Иван, с былой гибкостью откинулся на баулы и прикрыл глаза.

Егор тоже ощутил внутри лёгкость и гуттаперчивость.

…Колонна машин вошла в Грозный ночью. Кряхтя и матерясь, люди вываливались из кузовов, будто на войну привезли глубоких стариков. Тут же, в грязи, построили. Проделать такой путь и в конце концов разогнуть спину и разогнать в ягодицах кровь можно было считать счастьем, если бы не боль, про которую старики говорили: болит – хорошо, значит ещё не живой.

На построении офицерам объявили сбор в штабе бригады, остальных проверили по спискам и в свете беснующихся в темноте карманных фонарей развели по подразделениям.

Жёлтый свет вольфрамовых ламп штаба сиял раскалённым воздухом, будто перед Егором распахнулись врата рая посреди кромешной темноты. Командир поприветствовал прибывших, кто-то сел на предлагаемые скамейки, которых не хватило на всех, но большинство остались стоять у стенки не желая нагружать то, что ещё зудело.

Оперативное совещание было недолгим.

– Где Бис? – спросил комбриг, но успел заметить. – Вижу. После совещания задержись…

Затем командир провёл инструктаж, сказал напутственные слова, довел задачи для вновь прибывших на предстоящие сутки и зачитал оперативную сводку:

– Сегодня, федералы с раннего утра заблокировали селение Валерик Ачхой-Мартановского района…

'Валерик, – задумчиво произнес Егор, вспоминая, что именно здесь поручик Лермонтов искупал кровью свою бунтарскую несдержанность. – Ва-ле-рик…

…Быть может, небеса востока

Меня с ученьем их Пророка

Невольно сблизили. Притом

И жизнь всечасно кочевая,

Труды, заботы ночь и днем,

Все, размышлению мешая,

Приводит в первобытный вид

Больную душу: сердце спит,

Простора нет воображенью…

И нет работы голове…

Зато лежишь в густой траве,

И дремлешь под широкой тенью

Чинар иль виноградных лоз,

Кругом белеются палатки;

Казачьи тощие лошадки

Стоят рядком, повеся нос;

У медных пушек спит прислуга,

Едва дымятся фитили;

Попарно цепь стоит вдали;

Штыки горят под солнцем юга... – Егор поджал губу. – Ничегошеньки не изменилось? Тот же Валерик, те же палатки, пушки, и штыки… Всё тот же юг, как и двести лет назад'.

Казалось, комбриг не читал, а рассказывал сводку своими словами: …в Аргуне, на Гудермеской обстреляли автоколонну федеральных сил, трое тяжело ранены. По горячим следам проводилась войсковая операция, уничтожено 10 участников бандгруппы, трое ранены. Потери 'федералов'шесть человек ранеными. В Грозном на улице Сайханова обстреляли сотрудников милиции, есть потери. В Заводском районе на фугасе подорвался автомобиль с военнослужащими, один человек погиб, двенадцать ранены. За сегодня позиции федеральных войск подвергались обстрелам девятнадцать раз, внутренних войск – восемь. Двое военнослужащих убиты, одиннадцать ранены. В результате двух подрывов ранено трое. Обезврежено тридцать семь взрывных устройств.

…Спать хотелось ужасно, но Егор не мог, словно оставалось незаконченное важное дело. Так и чесался, лёжа на железной кровати, ворочаясь с боку на бок, перекручивая постельное бельё и прислушиваясь к звукам за палаткой, пока наконец не уснул, 'пережёвывая'воспаленным мозгом обрывки оперативной сводки и ещё этот знакомый тяжелый голос, который в Великую Отечественную звучал изо всех репродукторов:

'Внимание! Внимание! Говорит Москва! Сегодня, одиннадцатое декабря двухтысячного года, две тысячи сто девяносто второй день войны от её начала и четыреста девяносто второй – второй Чеченской. Понедельник…'– Егор вздрогнул, разлепил красные уставшие глаза и, не удержав их, снова погрузился в беспамятство – сложный переезд и тревога мешали забыться на новом необжитом толком месте. Бису снилось, как шесть лет назад российские войска вошли в Чечню, встретив гражданское сопротивление и понеся потери уже на первые сутки, как в генеральном штабе слушали доклады оперативного дежурного, главным предметом которых были первые данные о надвигающейся беде и не услышали, как будто это была обычная командно-штабная тренировка. Очевидно, они слушали только затем, что были вынуждены слушать, ибо от этого зависело, насколько скоро они выйдут из закрытого помещения с множеством карт и карандашей. Сколько раз они слышали эти сухие доклады, зная наперед всё, что им скажут, что должны сказать, слушая лишь потому, что так надо. В очередной раз грузные и измученные бумажными сражениями они следили за действиями Министра обороны, небрежно отбивающего карандашом нервный ритм на столе, желая соблюсти приличия и штабную культуру, прежде чем наброситься на карту и развести привычные красные стрелки. И снова тыча в карту указками, подпирая немые поясницы и труся одутловатыми бульдожьими щеками, корили молодых командиров дивизий, бригад и полков своей преждевременно пришедшей дряхлостью и устаревшей опытностью жизни:

'Эх… – будут вздыхать они, сложив руки вместе, прикрывая округлые животы и вжимаясь в сутулые плечи. – Ни на что негодная молодежь! Кто их войне учил? Кому полки доверили? Вот раньше…', – представлялось им.

Присутствие прибывших офицеров на оперативном совещании у комбрига было неслучайным. Его целью главным образом было поставить их крепко на ноги, как поступают с космонавтами, спустившимися с небес на землю, и втянуть за уши в сложную оперативную обстановку пока ещё 'легкомысленных'офицеров и прапорщиков, от чьей одежды крепче пахло стиральным порошком, чем порохом.

Старший лейтенант Егор Бис двадцати двух лет от роду, командир инженерно-саперного взвода, худощавого вида, жилистый, быстрый, как все спортивные юноши за острыми плечами которого по нынешним меркам было не так уж мало – военное училище, молодая жена с маленьким сыном, второй штурм Грозного – первый в его жизни и эта очередная командировка на войну, по окончанию совещания стоял вытянувшись по струнке перед комбригом в готовности выполнить задачу любой сложности.

'Сводку, слышал? – спросил полковник, не дожидаясь ответа. – Скажу прямо, это не вся правда… То, что пишут якобы 'обезврежено тридцать семь взрывных устройств'– мягко говоря, полуправда, если не сказать, что большая ложь. Больше половины этих фугасов обезврежено за счёт безвозвратных потерь среди сапёров, другая – санитарные потери, которые не подали в Группировку, смекаешь? – Слюнев выпучил почему-то только один глаз, разгладив пальцами уголки коротких усов по краям губ. – С обезвреживанием фугасов у нас большая беда, если не хуже. Тебе, конечно, проблему не решишь, но должен постараться, осознаешь? Так что вникай сходу. На раскачку времени нет.'

Гортань перехватило оскоминой, Бис только и смог, что кивнул.

Топая избитыми не отдохнувшими за ночь ногами, Егор плёлся в глубине боевого порядка сапёрного расчёта и ежился в лучах утреннего ослепительного зимнего солнца, всё-таки на дворе стоял декабрь. А ещё он горестно недоумевал и безмерно дивился тому с какой вожделенной страстью и словами, мол: 'стажируйся, не теряй драгоценных минут… на раскачку времени нет', его втиснули поутру в железный, замызганный снаружи и вымазанный изнутри жирной кофейной грязью бронетранспортер прямиком из койки, в которой он будто бы и ни разу глаз не сомкнул за всю ночь. Он не подозревал, что слова комбрига об отсутствии времени надо было понимать так буквально. Болезненно обдумывая их и то немногое что случилось за утро, он изредка устремлял свой взор вдаль пока едва его взору не предстала улица, названная именем то ли русского поэта-романтика Василия Андреевича Жуковского автора слов бессмертного государственного гимна Российской империи, то ли его однофамильца – русского учёного основоположника гидро и аэродинамики – Николая Егоровича, поразившая Егора невиданными доселе разрушениями. Огромный спальный микрорайон лежал под ногами в руинах. Но в противность той жути, которую мог испытать человек при виде подобного, Егора напротив охватило радостное возбуждение и необъяснимый восторг. Последствия работы тяжёлой артиллерии потрясали воображение своей зрелищностью. Два десятка многоэтажек рассыпались в прах, будто карточные домики смели с лица земли веником из сорго. Высотою в два этажа повсюду лежали панельные обломки стен, секции с дверными и оконными проёмами, из которых, будто бы человеческие руки, местами свисали, а кое-где тянулись наружу грязными полусгнившими занавесками, а из бетона, словно тощие хрупкие кости рыбьих скелетов, торчали прутья арматуры. Частный сектор из одноэтажных жилых построек, залёгший слева от дороги как солдат перед броском, таинственным образом уцелел и смотрелся как часть города из совершенно другого измерения, из позапрошлого века, когда каменные избы уже не впечатляли, а подобный масштаб пустоты в центре города будь это центральная круглая площадь со старинными зданиями вокруг мало кого приводила в изумление. Улица между тем была пуста. Впереди на пустынном перекрестке, завидев сапёров в бронезащите и тяжёлую колёсную бронетехнику, в разные стороны побежали одинокие фигуры. Подобная суета настораживала – так бегут на свои позиции бойцы разведывательно-диверсионных групп для организации предстоящих засадных действий и их резкие и нервные движения всегда добавляли грядущим событиям беспокойства.

Старательный Егор Бис с предельной точностью и особой педантичностью двигался по центру дороги, выдерживая установленный инструкциями интервал между дозорными боевого порядка, но всякий раз с ним рядом оказывался Толик Кубриков. Егор сторонился его, но тот, как назло, лип к нему с разговорами, как молодой пастушок до своих коров, по-хозяйски подгоняя:

– Что топчешься в хвосте? Нагоняй!

– Иду я, – делал Егор вид, что поспевает, но продолжал держать дистанцию. Шел сосредоточенно, внимательно смотрел под ноги и по сторонам, пытаясь применить знание о демаскирующих признаках минирования и подметить необычное и крайне значимое в окружающей его обстановке.

В декабре двухтысячного, за три недели до наступления нового две тысячи первого года назвать Грозный безлюдным, каким он казался в разгар двухтысячного сразу после январского штурма, было нельзя. Собственно, он и во время штурма не был таким, не был оставлен людьми. И речь не о военных, на каждого из которых здесь приходилось два квадратных метра земли, что вроде как, полчеловека на квадрат, несомненно речь о гражданских. Спустя год сюда, отовсюду, где только укрывались жители Грозного, из соседних регионов, из лагерей для беженцев на территории единственной по-настоящему братской Республики Ингушетии, не отказавшей в гостеприимстве этническому брату, в родные места возвращались люди. Конечно, были и те, кто за время боевых действий не покидали города, среди таких были семьи с детьми и пожилыми родственниками, старики, кому просто некуда было уезжать, кто пережил яростные артобстрелы и массированные бомбёжки авиации в подвалах собственных, а порою чужих домов.

В декабре двухтысячного года, за три недели до наступления нового, две тысячи первого года Грозный не был пуст, как не был и во время новогоднего штурма, правда, Егору он всё равно показался брошенным. Ему невольно припомнился случай, какой произошёл в начале года, когда, совершая с группой солдат обходной маневр по частному сектору, он наткнулся на двух стариков, которые со скамьи перед домом наблюдали за пустырём живой бой. Смирно так наблюдали, будто смотрели цветной телевизор и предложением Биса укрыться, оскорбились:

'Мы в войну и не такое видывали! – заверещала бабка скверным голосом, в интонациях которой, невзирая на возраст, звучали хвастовство и бравада. – Отечественную, конечно! А ты, что подумал? – справилась она. – Дай нам лучше с дедом закурить!'– таких людей во время городских боёв Егор встретил немало.

За восемь месяцев, что Бис провёл в пункте постоянной дислокации, Грозный немногим изменился и отличался от того каким он покинул его в марте, та же слякоть, грязь и разруха. Лишённый величия и великодушия он походил на короля, подвергнутого варварскому нападению лесных разбойников и не сыскавший у них милосердия. Словно некогда грозный царь, город был мертв и обесчещен, разрушен, разграблен, пуст. Всё в нём было загажено и запущено. Он лежал на земле, как обглоданный скелет, некогда могучего и храброго война, чьи доспехи еще сверкали на солнце, но были наполнены тленными гнилыми останками.

Солдаты шли двумя группами. Впереди 'одноразовые', как часто дразнили сапёров, элита войск – разведка – следом. За каждой группой – по бронетранспортёру. Сапёры с поразительной трезвостью выполняли опасную и важную работу и были настолько сосредоточены, что не замечали в округе никого и ничего, даже разведчиков, которые нарушая все существующие правила и инструкции, гурьбой шарахались от одной продуктовой лавки к другой: сладкая газировка текла рекою. Сапёры страшно завидовали, жадно облизывались, но виду не подавали. Украдкой поглядывали на командира, ждали, что он прекратит эту вакханалию, но Кубриков не вмешивался: у разведчиков был свой командир. А Бис вообще был не при делах: он стажёр, изучает маршрут, у него ещё всё впереди. Да и зачем вмешиваться, когда всё относительно спокойно. Ведь это краткий миг, когда что-то случается…

Два негромких хлопка, похожих на холостой выстрел стартового пистолета, означающий старт спортивных и других состязаний и по чьему звуку запускаются хронометры, в одно мгновение стер всех с проезжей части. Правда, на Биса хлопки столь ошеломительного действия не произвели. Просто они не показались ему опасными или призывающими к каким-либо стремительным шагам. Их эффектный звук не был тем, что слышишь над ухом на беговой дорожке, когда находишься в положении низкого старта и сжат как пружина, скорее он был похож на тот, который слышишь уже за ареной стадиона, когда свою стометровку уже пробежал и пьёшь ядрёный квас с сумкой для спортивного инвентаря на плече. Однако, проследив за поведением других, он пригнулся, ещё решая, что ему делать, замер, рассеяно наблюдая за тем, как едва заметные завихрения образованные воздействием встречного холодного потока воздуха на что-то прозрачное, едва различимое, безжалостно приближалось к ним – вроде, той самой дымки или вспышки, по которой хронометристы запускают стрелки секундомеров, чтобы избежать погрешности, вызванной относительно медленной скоростью прохождения звука – как вдруг в его голову пришло осознание, что подобные завихрения образуются от воздействия встречного холодного воздуха на скосы лопастей стабилизатора и на турбинку, установленные в хвостовой части ручной противотанковой гранаты, вращающиеся со скоростью несколько десятков оборотов в секунду, стабилизируя их полёт и незначительно изменяя прямолинейность траектории. Егор наконец понял: к ним приближались две гранаты, выпущенные из ручных противотанковых гранатомётов. От этого неожиданного открытия он неуклюже повалился наземь.

'Граната? Чехи? – вспыхнуло в мозгу. – Засада?'– завороженный зрелищем Егор проследил за их полётом и зажмурился в последнюю секунду, ожидая разрывов.

…В теории, при встрече гранаты с преградой ударник, продвигаясь вперед под действием силы инерции, накалывал жалом капсюль-детонатор, происходил взрыв детонатора и разрыв взрывчатого вещества. Если граната не попадала в цель, через четыре-шесть секунд после выстрела срабатывал самоликвидатор…

Через секунду первая граната угодила в откос дорожного полотна, всполохнув яркой вспышкой, которую приглушил кубометр вырванной чёрной земли. Вторая, прошла между бронетранспортёрами и разорвалась за ними, там, где минуту назад путались разведчики. Взрывы прозвучали обыденно, совсем не страшно, страх просто не успел прийти. Шквальный огонь моментально обрушился в ответ, поглотив узкое пространство дороги и устремившись в рассеянную точку на обломках панельных домов. Бис стрелять не стал, вроде как слышал от опытных негласное правило 'не вижу цель, не стреляю', но позднее поддавшись смешанным чувствам, всепоглощающему стадному, острому и головокружительному, волнующему и забытому, пылкому и липкому, выпустил магазин в никуда. Всё стихло также быстро, как и началось, в одну секунду. К счастью, нападение на дозор было организовано так себе и обошлось без потерь. Вскарабкавшись на дорогу и стряхнув едкую придорожную пыль, его растерянного и спотыкающегося сердечно принял в свои объятья Кубриков и дружески похлопал по плечу:

– С боевым крещением! – поздравил он стажёра. – Что? Испугался? Брось!

– Да, нет. Не испугался, – ответил Егор, остерегаясь, чтобы не выдал дрожащий голос. – Чего это я испугался? Вовсе нет…

– Красава! – отвесил комплимент Кубриков как человек незаурядный и опытный, прошедший огонь, воду и медные трубы. – Это ещё ерунда. Так, – махнул он рукой, – демонстрация силы. Такое почти каждый день… Привыкнешь.

– Угу, – буркнул Егор. – Привыкну? Как же!

И действительно через минуту все двигались дальше, как ни в чём небывало, без оглядки назад, без страха и беспокойства или смятения. Егор украдкой посматривал на окружающих, искал в них тревогу или испуг подобный своему и ничего не находил, ничего из этого у них не было.

– Я поначалу тоже думал, что страшно, – улыбнулся Кубриков, поглядывая на Егора свысока, – а сейчас… сейчас думаю: нет его – страха.

– А что есть? – недоверчиво спросил Егор.

– Адреналин, азарт, экстаз… – Кубриков произнес слова вдумчиво, но пылко. И Егор заподозрил, что ответ Толика был пафосной заготовкой, будто он готовился дать при жизни ни одно интервью о чеченской войне, уж очень высокопарно и чрезмерно возвышенно прозвучали явно неслучайные слова. – Ты на штурме Грозного был? Или отсиделся где?

Подобная наглость, едва не лишила Егора самообладания и дара речи.

– Я?! – возмутился Егор, расправив плечи и едва не выпрыгнув из одежды. – Конечно, был. Почти полгода! Ну, если точно, пять с половиной месяцев.

– А чего тогда оробел? Там, наверное, пострашнее было?

– Было… А ты, что не был?

– Неа, – на холёной физиономии Толика расцвела самодовольная улыбка. – Я в это время в 'Кёнике'откисал.

– Где?

– В Калининграде, – пояснил Толя, – в реабилитационном отпуске был.

– Почему – реабилитационном?

– Ну, когда стало ясно, что Грозный опять штурмовать будут, нам задачка прилетела: мины МОН-50 и ОЗМ-72 все туда отправить. Мы их должны были переправить вертолетами на аэродром, чтобы затем – на Моздок. Так вот, вертолёт, на котором я собирался лететь, упал…

– Как упал?

– Так, упал. Перегрузили, наверное, – пожал плечами Кубриков.

– И что? – нетерпеливо спросил Егор, позабыв обо всем.

– Что, что? Метров на двадцать успели подняться, а потом камнем вниз. Дальше не помню, очнулся – гипс! Ну, в смысле, в госпитале.

– А мины?

– А что мины? Мины в ящиках… Один или два раскололись, остальные – нормально. Только меня после такого в отпуск отправили.

– Атас! Страшно было?

– Неа. Я даже не понял ничего, – отмахнулся Толик.

– Так я тебе и поверил, – усомнился Егор. – Я бы со страха помер!

– С какого страха? Помножь скорость падения на двадцать метров… Все случилось быстро. И вообще, я так заебался, что, кажется, задремать успел ещё до падения. А ты воевал… – с завистью признал Кубриков соблазнительное превосходство стажёра. – Считай, бывалый. Втянешься.

Егор смотрел на Кубрикова с недоверием и обеспокоенностью, как смотрят на человека, которого видят впервые. Собственно, так и было, Бис видел Кубрикова второй раз за последние семь часов.

Старший лейтенант Анатолий Кубриков в инженерно-сапёрной роте бригады появился сравнительно недавно, два месяца назад, и с Егором знаком не был. В то время, когда Кубрикова переводили с одного места службы на другое в рамках офицерской ротации, Бис находился в отгуле за неиспользованные выходные дни, накопленные за полгода проведённые в Чечне и они не встретились, а когда Егор вернулся в пункт постоянной локации, Толик уже уехал на смену другому офицеру роты, чей срок пребывания в зоне вооружённого конфликта подходил к концу, достигнув трёх месяцев. Для сапёров этот срок теперь соблюдался строго, чтобы глаз не замыливался, боевая работа сапёров была тяжёлой. Уже здесь старший лейтенант Кубриков получил капитана и это Биса сбило с толку. Он полагал встретить здесь человека во всём себе равного, может даже чуточку растерянного новым местом службы, новыми обстоятельствами и новым коллективом. А оказалось всё совсем наоборот. Это он оказался в непривычной обстановке с обновлённым коллективом, а эта разница в званиях пусть и была здесь несущественной, на первый взгляд неощутимой и невидимой, и никак не выпячивалась Кубриковым, всё же интуитивно ощущалась и это Егора напрягало, будто Кубриков был здесь старожилом, а значит – старше, опытнее, главнее.

Что же касалось готовности к партизанской войне и минно-фугасному противостоянию с опасными чеченскими боевиками и матёрыми исламистскими наёмниками Хаттаба, этот вопрос представлялся старшему лейтенанту Бису скорее техническим, нежели философским, и пережитый им второй новогодний штурм Грозного сейчас был небольшим подспорьем в трудном деле. В двух училищах, в которых Егору довелось учиться военному делу настоящим образом, как завещал Владимир Ульянов-Ленин, чей лозунг со времён СССР висел во всех военных заведениях и воинских частях, где теперь офицерам и курсантам плечом к плечу приходилось по ночам разгружать на железной дороге товарные вагоны, охранять склады, автостоянки и ночные клубы, к минной войне не готовили. И ни в какую не признавая провал первой чеченской и её тяжелейший опыт, к войне не готовили вообще. Какая к чёрту война, когда курсантам и офицерам в обычной мирной жизни выжить, как профессиональному военному, представителю командного состава армии, уполномоченному занимать соответствующие воинскому званию должности по профилю своей подготовки предстояло сражаться с бесконечными бытовыми трудностями и сложными финансовыми проблемами своей семьи, что уже представлялось тяжёлым и почти невыполнимым испытанием. К тому же бывалые офицеры часто повторяли уже ставший поговоркой один старинный анекдот о том, что на нас – на Россию с её армией, вообще нападать не стоит, надо только объявить войну, а дальше, мы сами себя сокрушим, истощив себя манёврами, парадами и строевыми смотрами.

На выпускном курсе Санкт-Петербургского военного инженерно-технического университета военно-инженерную подготовку не подавали. Что же касалось Камышинского высшего военного командного инженерно-строительного училища, в котором Егор начинал, данной дисциплине ещё на втором курсе было отведено всего сорок часов, а матчасть не впечатляла и выглядела так себе: крашенные мины, залитые бетонной смесью вместо тратила для веса, деревянные тротиловые шашки из бруса с высверленными запальными гнездами, двухцветные куски кабеля разной длины по типу огнепроводного и детонирующего шнуров и десяток экспонатов – мин в разрезе на стеллажах под стеклом. Получить такой экспонат в руки и проползли с ним стометровку можно было разве что в наказание на тех же занятиях по инженерной подготовке или, как сокращённо называли дисциплину – ВИП и только во время полигонной практики. При проведении первых и, пожалуй, единственных взрывных работ и получении практических навыков по программе учебного цикла, основной задачей которых являлось проведение учебной воспитательной и методической работы, а также мероприятий по совершенствованию учебно-материальной базы инженерного городка, десятикилограммовый тротиловый заряд не сдетонировал и пузатому преподу, майору-камикадзе, пришлось лично ползти к заряду по-пластунски, чтобы всё поправить и спасти что называется тщедушный мир 'рукожопых'курсантов от катастрофы.

Майора, снаряжённого в два бронежилета и стальной шлем, провожали в путь почти как Юру Гагарина в космос с придыханием и замиранием сердца. Его решительный поступок заслуживал вселенского уважения и едва за бруствером пропали его ноги и все со смешанными чувствами вздохнули, послышался его голос:

– С вас, мудаки рукожопые, если выживу, кило печенья и бутылка газировки!

…К всеобщему счастью и ликованию майор не только выжил, но и вернулся, а после его стремительного и нервного возвращения прогремел чудовищный оглушительный взрыв, за что спаситель был удостоен жидких, но довольно тёплых курсантских аплодисментов и получил от взвода-залётчика заслуженный сладкий приз. Впрочем, никого не принуждал этого делать, простой страх перед минами, тротилом, детонаторам, взрывателям, взрывам и прочей гадостью оказался настолько ошеломляющим, что коробка печенья и упаковка сладкой газводы представлялись самой ничтожной наградой из тех, какой был достоин отважный и мужественный офицер.

Выражаясь фигурально, после пережитого, никакого желания проникнуть вслед за вставленной в приоткрытую дверь ногой, открывшую путь к доселе неизвестной и неизведанной области опасных знаний, непрощающей халатности и ошибок, ни у кого из курсантов, в том числе и Егора, не возникло.

На изучение общевойсковой тактики, как теории, так и практики, времени отводилось значительно больше, но и к ней Егор большой любви не испытал. Относился уважительно и бережно, как к социалистической собственности, но к её содержательности – беспечно и поверхностно. Да и к чему лукавить, Егор не испытывал тяги к этим дисциплинам. Война не входила в его планы. В Камышинском ВВКИСУ на стене учебного корпуса, куда выходили окна курсантской казармы четвёртого батальона было написано: 'Военный строитель – профессия созидательная'.

Теперь всё было иначе. Война безоговорочно вторглась в жизнь старшего лейтенанта Егора Биса не просто примитивной игрой 'беги-стреляй', сродни детской дворовой войнушке, а оказалась сложной наукой, которую теперь он торопливо без сна и отдыха изучал. В этом не было особого патриотического настроения, просто Егор хотел выжить…

Инженерная разведка прошла скоро и быстро, в спутанных чувствах и мыслях. По возвращению Егор забрался в кровать, которая напоминала дряхлый гамак, думая провести так остаток дня, разобраться детально в случившемся, хорошо обдумать, что было сделано правильно, а что нет, и как надо было поступить. Правда, кровать была крайне неудобной и лежалось в ней неуютно, но облокотившись на руку, он задумался. Мысли самые простые и ясные, а потому страшные не оставляли его в покое и не отступали.

'А если бы в меня попало? – представил Егор. – Из 'граника'! – забавлялся он. – Бах в живот! Рука в одну сторону, нога в другую, ухо – на антенну, башка под колеса – всмятку… Тьфу! – не понравилось ему. – Как что, сразу убило? Не убило же? Вот он я, живой!'

Увлеченный ярким водоворотом собственных фантазий и размышлений, взволнованный и восхищенный утренним отпором на вероломное нападение, Егор рисовал в мозгах разномастные исходы боя, выкрашивая их, то в цвета глубокого траура, то в бело-сине-красные цвета победы, преумножая, как это часто бывает, свою беспримерную храбрость и кажущуюся незаурядной отвагу.

'А все же чудесный выдался денек', – наконец решил он.

Егор был возбужден и даже в таком месте как кровать не мог находиться в покое, возился, переворачиваясь, будто плыл по воде, вдруг вскакивал, словно очухавшись, что заплыл на глубину, расправляя и заправляя одеяло, и снова ложился на воду. Какое-то время лежал неподвижно, а вскочив вновь, сграбастал со стола горбушку хлеба, оставленную кем-то с обеда, вспученный, на половину исписанный блокнот и карандаш и занырнул обратно. Отворив блокнот, пролистал до чистого, до новой страницы, и долго выписывая карандашом над ним невидимые магические круги, раздумывая, что записать, наконец сделал короткую вымученную запись и захлопнул карандаш в страницах:

12 декабря 2000 года. Сегодня нас обстреляли из гранатометов, дважды… нет, не дважды… – зачеркнул он слово, – сделав два выстрела. Первая граната попала в обочину, вторая – едва не угодила по 'броне', за которой шла группа прикрытия… – он снова закрасил последнее слово густыми чернилами, – ну, как группа прикрытия? Шайка беспечных разведчиков.

'Буду вести дневник… – задумал Егор, расправив растрепавшийся конец закладки, – …ради интереса. Когда-нибудь… – мечтательно решил он, – …напишу правдивую книгу. О войне'.

Не успев и глазом моргнуть, истёк восьмой день командировки. Егору, как одной известной падчерице из сказки, едва успевающей отдышаться от работы на ящике с золой, с навалившимися в одночасье одиннадцатью задачами и тремя мероприятиями инженерного обеспечения, так необходимых для успешного выполнения всеми подразделениями бригады боевых задач, повышения их защиты от любых средств поражения противника и затруднения его действий, было уже не до дневника. Основной обязанностью инженерно-сапёрной роты было ведение инженерной разведки, которая занимала едва ли не половину светового дня. Сапёры ежедневно проверяли городские и пригородные маршруты, всё чаще подвергаясь пусть и непродолжительным и робким обстрелами, но довольно смелому минированию дорог с применением самодельных фугасов и мин-ловушек, в особенности управляемые по проводам, которые бойцы Биса приноровились успешно обнаруживать и обезвреживать, а по возвращению возводили рвы вокруг локации удалённых застав, устраивали невзрывные заграждения и управляемые минные поля, составляли формуляры, обучали операторов минных полей, обеспечивали электроэнергией пункты дислокаций, бурили скважины, добивали воду и снова выходили на маршруты разминирования.

Получаемые штабом бригады сводки оперативной обстановке и минной активности бандгрупп в зоне ответственности воинских частей и подразделений, где говорилось о подрывах и гибели военнослужащих Группировки на фугасах, ежечасно обновлялись и ошеломляли и также быстро устаревали, в следствие чего выстроить отношение к происходящему и долго находиться под их впечатлением не представлялось возможным и нужным, потому как мгновенно теряли остроту и уже не принимались сапёрами с такой долей внимания, с каким обращали на всю эту ужасающую и в большинстве случаев страшную статистику штаб. В условиях ежедневной рутинной боевой работы спорадически возникающие то там, то здесь обстрелы и подрывы сапёров на фугасах на улицах города и за его пределами давно стали обыденностью.

Война вдруг подтвердила самые смелые предположения Егора относительно исходного для войны возраста, конечно же, юность, всё знающая и понимающая, сметливая, восемнадцатилетняя, с любовью к риску и лихости, к разгадкам чужих намерений и предугадыванию шагов противника, с ночными шалостями и желанием не быть обыденным, с фантазией, творчеством, простотой и сложностью. Все эти качества, безусловно присущие людям юным и молодым с озорным характером, тесно сплелись с кровью и потом, жизнью, смертью и беспощадной священной местью, девизом всех мушкетёров 'один за всех и все за одного'и идеологией крапового спецназа 'своих в беде, не бросать'или 'умри, но сделай'.

Краповые спецназовцы представляли собой особую касту в бригаде. Незадолго до Егора бригада имела статус 'особой', а после реорганизации название сменилось, изменилась структура. Но, как выяснилось, совсем не название определяет назначение воинского коллектива, а люди, костяк которого составляли краповики. У этих парней в краповых беретах, а некоторые из них были седыми мужами, был свой пятый устав и ритуальный экзамен, своя идеология, в основе которой лежали четыре 'кита'– товарищество, аскетизм, дисциплина и дух борьбы, которые чувствовались абсолютно во всем, не только в словах: 'Умри, но сделай'.

Основной этого движения являлись морально-психологические качества бойца. Всё индивидуальное было подчинено коллективному, а его воспитание нацелено на умение жертвовать собой во имя товарищей, что было сложно представить в такое индивидуалистическое время. А ещё проповедовалась и воспевалась безграничная смелость, потрясающая выносливость, умение трезво мыслить, переносить тяжелейшие нагрузки и при любых обстоятельствах не терять самообладания. Это были люди, добровольно избравшие путь воздержания и строгий образ жизни, предполагающий ограничения в получении простых удовольствий и использовании материальных благ. Выбравшие жизнь полную лишений и запретов, чтобы воспитать свой дух, разум и тело. Для Егора спецназ явил собой некую духовную практику, направленную на самоограничение и исполнение трудных обетов или даже самоистязание и всё ради того, чтобы достичь неосязаемых духовных целей или заполучить некие сверхсилы.

Что же касалось духа борьбы, то девиз 'Сделай или умри', принадлежавший морским пехотинцам с третьего по величине материка в Северном полушарии, являвшихся для любого военного потенциальным противником, о котором вот уже полвека наперебой твердили все советские военные педагоги, звучал беспомощно неубедительно и даже по-детски в сравнении с девизом российских спецназовцев решительно настаивающих 'Умри, но сделай', из чего следовало, что для российских 'спецов'смерть в общем-то не являлась уважительной причиной не исполнить приказа или не выполнить поставленной задачи, в отличие от принципиального соперника, которому предлагался довольно простой и понятный путь: 'сделай, а не сделал – умри'.

Никто о таком, о такой смерти, конечно, не думал. В том числе Бис. Ему казалось, что подобная жертва могла быть принесена разве что по какой-то очень веской побудительной причине, ради чего-то или кого-то, кто заслуживал и принял бы эту жертву с благодарностью. Допустимо было предположить, что подобное возможно ради мира без войны и светлого будущего детей, но по странному стечению обстоятельств воевали сами дети и благодарить их было некому, ибо они ещё не обзавелись своими. Война с терроризмом была в самом разгаре, но ей было далеко до Великой Отечественной, а загадочный терроризм был ещё не настолько исследованным абсолютным злом, как фашизм. Ещё сложнее Егору было представить, что его сын однажды придёт и выразит благодарность за всё то, что он тут делает, потому что это точно было не ради него: а если не жертвуешь собой ради детей – они не благодарят. Точно так же поведут себя старики, пережившие свою страшную войну и взрослые, знающие о войне стариков немногим больше, чем о чеченской. Но, в действительности, всё было куда проще. У взрослых в памяти не было ничего кроме историй и рассказов, для пожилых ещё были живы идолы и демоны и нынешние не были столь пугающими и ужасными, как прежние, или сколько-нибудь интересными. Жизнь прожита и в ней не осталось места для потрясений.

Из двух разведывательных маршрутов в зоне ответственности бригады, основными направлениями которых являлись проспект Жуковского и улицы Маяковского-Хмельницкого, по которым осуществлялось движения войсковых колонн, Бису приглянулся второй – Маяковского-Хмельницкого, маршрут Кубрикова Бису оказался не по нраву. То ли потому что казался немного диким, то ли потому что нахождение под обстрелом в первый же день стало своеобразным триггером подобного отношения и защитной реакцией – не соваться туда, где так запросто стреляют по колонне.

– Толь, на чьём маршруте подрывов случилось больше? – как-то спросил Егор.

– Не знаю! – не испытывая желания разговаривать, сказал Анатолий.

– Что значит: не знаю? Неужели ты не проводил анализа? – настаивал Бис.

– Нет, не проводил. Отвали, дай поспать, – буркнул Кубриков, уткнувшись в подушку.

– 'Дай поспать'… – обиделся Егор. – Как ты можешь спать?

– Лежа, – огрызнулся Толик, отвернувшись.

Егор был страшно возмущён таким отношением Кубрикова. Он ещё не знал, что Толик на всё имел особый взгляд и ко всему относился с особым чувством. Но и Егор в свою очередь горевал недолго, заметил на нарах лежащих вповалку солдат и решил:

'Спрошу у них…'.

Многие бойцы оказались здесь задолго до Егора и знали о минной обстановке куда больше, нежели он. Правда, их по-детски эмоциональные рассказы были сбивчивы и спутаны:

– Нет. Не так. Уазик подорвался на Грибоедова…

– Ты что? На Грибоедова подорвался бронетранспортер!

– Точно. Всё, вспомнил: там водителя контузило, он ещё зубы о руль вышиб.

– Воронка от взрыва была метра полтора в глубину… '152-миллиметровый'ухнул… Артиллерийский.

– Да, да, да, а 'Уазик'подорвался на Жуковского, точняк. Мы еще разведку не провели… Он с комендатуры ехал. Его-то 'по проводам'и взорвали…

– Там водила, кажется, живой остался… а остальные на небе, – солдат, произнёсший это поспешил перекреститься.

– А на 'Маяковского'мы обезвредили фугас нажимного действия. Кот нашёл. Видели б вы его как он драпал, когда обнаружил.

– …А вообще взрываются везде. Только услышишь взрыв поутру, знай, это сапёры где-то Богу души отдали.

Бис слушал предельно внимательно, вычленяя из рассказов особо значимое: когда и где взрывалось; когда, кто и что обезвредил; когда отрывало руки-ноги или убивало насмерть; когда тянули в носилках и не успевали довезти; когда возвращались для того, чтобы сгрузить мертвых и уходили снова, невзирая на обстоятельства и смерть.

'Блин, вот жесть, – задумался Егор как будто над чем-то неразрешимым. – Так страшно… Стыдно, но страшно. Как раз сегодня Кубриков обезвредил мину МОН-100, установленную на дереве. В том месте, где обычно останавливались для перекура. Попробуй, усомнись, что курение убивает? И не какой-то дрянью в полтаблицы Менделеева, а убойными элементами в количестве четыреста штук, летящих на сто с лишним метров. Мы все обречены: идти и ждать, подорвут, не подорвут. Нас всех убьют! Как представляю, как воевали в Отечественную тысяча восемьсот двенадцатого года, когда полки Раевского, Багратиона и ДеТолли не сходя с места, а порою не сделав и выстрела, теряли треть людей. Когда несчетное количество ядер и гранат пролетало мимо, а когда вырывало из строя охапками людей, а те, что по случайности еще оставались живы, смыкали ряды, шагая навстречу смерти. Совершенно недопустимо сегодня воевать Кутузовскими порядками'.

Война вчерашняя, сегодняшняя и завтрашняя теперь представлялась Бису совершенно ясной и понятной. Понятен был весь её умысел и всё значение сводилось к тому, чтобы удостоиться нечаянной случайности выжить.

Когда умирающе задребезжал телефон за палаткой уже смеркалось.

– Товарищ старший лейтенант, идите в штаб, – деловито приказал Бису дежурный и, испугавшись дурного взгляда, добавил. – Вас комбриг вызывает…

– Проституток, демонов и духов вызывают, понял? – зло сказал Бис.

Напрочь растерявшись, сержант суетливо поспешил раствориться во мраке. Егор натянул берцы и вышел.

– Разрешите войти? – спросил Егор, приложив руку к головному убору.

– Чего опаздываешь? – строго спросил начштаба. – Одного тебя ждём… – бросил он косой взгляд на комбрига, развалившегося за столом. – Рация где?

Опуская руку, Егор неуклюже махнул за спину, строго на запад, в сторону расположения инженерно-сапёрной роты.

– А Биса распоряжения командира бригады не касаются, – пренебрежительно добавил комбриг, – да, Бис?

Егор не ответил, тяжело опустился на стул за свободной партой, укрывшись за спинами присутствующих.

– Полчаса назад поступила шифрограмма из штаба Группировки, – начал начштаба. – Есть изменения по завтрашнему дню: из Моздока, на смену красноярскому ОМОН прибывает курганский. Поставлена задача: обеспечить безопасное прохождение колонны на участке: Петропавловское, третий микрорайон, локация красноярцев… – начштаба тыльной стороной карандаша провёл на карте кривую линию неопознанного маршрута.

Район, куда направлялись бойцы из Кургана, Егору уже был известен, через три микрорайона, включая первый и четвёртый, проходил маршрут Кубрикова. Бис торопливо огляделся, заметив Толика среди присутствующих.

– …Таким образом, – продолжил начштаба, – инженерную разведку маршрута проведёт группа капитана Кубрикова, безопасное прохождение колонны, её встреча и сопровождение к месту локации обеспечит группа старшего лейтенанта Биса. Место встречи колонны Курганского ОМОН здесь, – начштаба снова ткнул в карту. – Всестороннее обеспечение: разведка, артиллерия, связь – начальники служб по направлениям, – начальник штаба прочёл на лицах офицеров понимание и едва заметно кивнул. – Начало инженерной разведки в пять тридцать, выход к месту встречи в десять ноль-ноль… – подполковник Крышевский отыскал глазами Биса, – …сразу после разведки своего основного маршрута, – и добавил. – Задача: закрепиться на месте, организовать оборону и наблюдение. Вопросы?

Бис огляделся.

– Если вопросов нет, – произнёс начштаба, – все свободны.

Как минимум вопросов у Биса было два: первый, как за четыре с половиной часа успеть провести инженерную разведку маршрута протяжённостью в одну только сторону двадцать два километра; второй, что мешало Кубрикову провести инженерную разведку маршрута и следом организовать встречу омоновской колонны? Личные, субъективные, мало кому интересные ответы на них у Егора тоже имелись: на первый вопрос – невозможно, на второй – ничего. Ведь совершенно очевидным было то, что при скорости движения сапёров в поиске невозможно провести разведку столь протяжённого маршрута за четыре с половиной часа. Как и невозможно было что-то возразить. И Егор промолчал, ведь другие тоже промолчали.

На карте местом встречи ничтожной колонны оказался обычный перекрёсток с треугольным островком безопасности на пересечении трёх дорог, вокруг которого громоздились квадратики и прямоугольники.

– Место так себе… – высказался Бис, стоя в окружении Кубрикова и прапорщика Крутия, возглавлявшего группу прикрытия в составе бисовского разведдозора.

Юрий Крутий редко позволял себе отпускать несдержанные комментарии, за то, когда впереди маячила тревожная неизвестность и очевидная опасность на его лице расцветала обаятельная улыбка, которую Бис оценивал как защитную.

– Нормальное место, – как всегда равнодушно признал Толя.

– И почему я не удивлён? – вздорным голосом произнёс Егор, встретившись взглядом с начштаба.

– Бис, – Крышевский вынул изо рта деревянную спичку и поманил ею Егора.

Почти двухметрового роста начштаба осунулся, вытянув вперёд длинную шею, и оказался так близко к молодому офицеру, что Бис смог уловить слабый запах одеколона. – Только не геройствуй там… – сказал начштаба, – не нужно. Район неблагоприятный, поблизости никаких частей и подразделений нет… кроме Красноярского ОМОН. Но я бы на них больших надежд… – он тягостно вздохнул, – никаких надежд не возлагал. На месте хорошо осмотрись и закрепись. Организуй круговую оборону так, чтобы в случае чего мог продержаться до подхода резервов, как минимум полчаса, понял?

– Так точно.

Их глаза встретились, покрасневшие от усталости у Крышевского и бегающие и смущённые у Биса. Начштаба не единожды видел такой взгляд и принимал подобную реакцию за нормальную, ведь чем сложнее была дилемма, над которой трудился мозг, тем активнее дрейфовали из стороны в сторону глаза. Обычная физиологическая реакция, чаще говорящая о том, что в голове идёт серьезный мыслительный процесс, поиск непростого решения.

– Готовься, – Крышевский мягко положил широкую ладонь на плечо Биса.

'Свят, свят…'– произнёс про себя Егор.

В палатку он вернулся за полночь. Заварил большую железную кружку чая, донёс до кровати, поставил на прикроватную тумбу, залёг, подмяв подушку под голову, и задумчиво уставился на неё так, будто она прозрачная и сквозь неё видно дрейфующие в кипятке древесно-пряные чаинки, оседающие на дно. Стеклянная чашка, казавшаяся совершенно обычным предметом в привычной жизни, в этом месте казалась совершенно непрактичной, словно здесь для неё не было места, и уснул, правда, успев всерьёз подумать:

'Что же такое война, в действительности? – чаинки в воде плыли, словно люди тонули в водовороте, против воли. Это показалось ужасным. – Только ли это ужас, боль, разобщение людей, разрушение, смерть и горе? И грех? Ну, как можно думать о том, что трепетное счастье – дорога домой, путь к любимой жене и ребенку, может оказаться заминированной и никогда не привести к тем, кого любишь? Может разлучить с ними навсегда. Как можно поверить в такое? Как можно поверить, что в тёплой луже после летнего дождя, в которой ты в детстве, сотни раз запускал бумажные корабли, дул в паруса и так радовался их невероятной быстроходности, может быть спрятана противотанковая мина? Как можно понять, что взрыв фугаса, такой же раскат безобидной новогодней петарды, может причинить столько неприятностей – оторвать ноги или руки, или голову и от него не укрыться за ладонями, крепко зажмурив глаза до белых мурашек? Об этом тяжело было думать и невозможно было представить или поверить. И вдруг война – не только ужас и боль? И вовсе не грех? Ведь люди всегда желали войны? И что за блажь и невинная радость хотеть войны? Стремиться на войну? И говорить: 'война манит'или 'так тянет на войну'? С детским интересом желать взглянуть на неё одним глазком, словно в замочную скважину, чтоб узнать какая она настоящая. И не потому, что не знаешь и не понимаешь, какая она на самом деле, просто хочется потрогать, хочется прикоснуться к ней, как к чем-то запредельному, запретному, увидеть её, узнать, насладиться ею вдоволь, накормить свой неуемный мальчишеский азарт. Чтобы иметь затем это право, говорить: 'я был на войне, я настоящий солдат', очень рано возмужав и повзрослев, осознать, что смотреть одним глазком не получилось, глядел во все глаза.

…Из тяжелого сна, в котором Егор не то полз по узкому тоннелю, не то тонул в каменном колодце, словно чаинка в темнеющей воде, его выдернула рука дежурного, а почудилось, будто подцепил его кто багром за шиворот и потянул кверху, где дышать было гораздо легче.

– Товарищ старший лейтенант, – прошептал дежурный над Егором, потрепав за плечо. – Товарищ лейтенант, подъем.

– Я – старший лейтенант, тупица, – хмуро сказал Бис, будто и не спал вовсе.

– Я так и сказал… – сказал дежурный, отстраняясь.

– Сколько времени?

– Половина пятого…

Егор небрежно откинул одеяло на спинку армейской кровати совсем как заставляли в военном училище.

Меньше, чем через час четыре БТРа и три десятка солдат стояли у ворот КПП, курили. На плечах, на палатках и ангарах, на площадке бронетехники ещё лежала ночная мгла. Кубриков досыпал на броне. Бис, выпустив в тёмные сумерки облако теплого пара всматривался в непроглядный горизонт на востоке, уткнувшись носом в ворот куртки откуда пахло потом, репчатым луком, плесенью с запахом прогорклых сухарей из ржаного хлеба и ждал рассвета. Всё равно внутри было уютнее, чем снаружи, где таилась полная неизвестность.

Вопреки желанию начальника штаба и командира бригады разведка в указанное время не вышла. Для поиска фугасов и самодельных взрывных устройств было слишком темно, а небо раньше отведённого ему времени рассветать не спешило и поэтому сапёры ждали время утреннего намаза с таким же трепетом как истинный мусульманин ждал истинного рассвета, при котором отсвет в небе равномерно расстилался бы по горизонту. В одной из исламских книг, которые каким-то образом оказались в инженерно-сапёрной роте, говорилось о временах молитв – там-то Егор и встретил такие понятия, как 'ложный'и 'истинный'рассветы. 'Ложный'рассвет по-научному называли 'зодиакальным светом'. Этот свет проявлялся в виде конусной вертикальной полосы света на горизонте и шёл вверх по небу. В определённое время года при благоприятных погодных условиях зодиакальный свет можно было различить невооружённым глазом, такое умение требовалось мусульманину в том месте, где азан не провозглашали с минаретов мечетей, а время молитвы нельзя было узнать из календаря с расписанием. Но для молитвы, как и для выхода сапёров на маршрут этого света было недостаточно. После 'ложного'рассвета как правило наступал мрак. А затем, через некоторое время, наступал 'истинный'рассвет. Этот свет сигнализировал об окончании времени ночной молитвы и начале утренней. Время утреннего намаза начиналось с истинного рассвета, сразу после того, как появлялась белая полоса света на востоке и продолжалось до тех пор, пока солнечный диск не появлялся на горизонте. В книге 'Мукадиматуль хадрамия'время утренней молитвы делилось на четыре части. Первая часть времени считалась самой ценной для совершения намаза – началом времени молитвы. Вторая часть, когда ещё можно было совершить молитву без потери вознаграждения за неё, наступала тогда, когда немного светало и находящиеся рядом предметы становились различимы. Именно этого времени дожидались сапёры, когда можно будет отличить взрывоопасный предмет или фугас от других предметов на местности или обнаружить его по демаскирующим признакам минирования.

Ровно в шесть тридцать утра без каких-либо сантиментов включилась рация и голосом начальника штаба справилась о готовности. Наконец прозвучала команда на выход и дозоры вышли. Первым двигался дозор Кубрикова, дозор Биса шёл следом. Вокруг не было ни души. Позади урчали моторы бронемашин, а в порядках глухо стучали армейские каблуки и сухо бренчало оружие на ремнях, будто хворост в огне. В колонне тоже шли молча. В такое утро люди редко лезли друг к другу с разговорами. Во-первых, потому что преобладающее большинство испытывало утреннюю депрессию, связанную с трудностями пробуждения и несвязностью, и размытостью мыслей. Такое нередко случалось с обычными людьми, проснувшимися в тёплых приватизированных квартирах. Что было взять с тех, кто на войне коротал ночи в жутких ледяных палатках и каждое утро просыпался в смежных чувствах и чаще по причине превалирования дурных мыслей и предчувствий? А во-вторых, пустой болтовне мешал интервал, который требовалось держать сапёрам во избежание группового подрыва на фугасе. Неспешный размеренный темп разведки продолжался до перекрёстка, на котором дозоры наконец разошлись. Бис повернул направо, Кубриков свернул на мост, на Жуковского. Шли тихо, без времени, спешить у сапёров было не принято. Только продолжалось это недолго. Едва из виду исчезла спина Кубрикова и каждый пошёл своим маршрутом, Егор мгновенно ощутил тревогу, понимая, что ему ни за что не успеть к назначенному времени. До встречи с ОМОНом оставалось три с половиной часа. Решение было, но оно требовало от Егора куда большей смелости и ответственности, чем он мог себе позволить.

В голове не умолкал внутренний спор: как провести разведку в такие сроки? Бис ненавидел, когда что-то влезало в его мир острым углом и нарушало покой. Ведь тогда приходилось разговаривать с этим углом, что-то объяснять ему, самому себе и думать, думать, много думать, взвешивая все 'за'и 'против'. Но ничего нового придумать было невозможно, все способы были давно известны и законсервированы в учебнике по тактике для Советской Армии какого-то лохматого года, когда о Чеченских войнах не помышляли, а о мировом распространении минно-фугасного насилия исламскими джихадистами не догадывались.

Варианта ведения инженерной разведки было четыре: наземное и воздушное наблюдение, такое же фотографирование, поиск и непосредственный осмотр.

Последний всегда применялся для разведки заграждений, дорог, мостов, водных преград и бродов и предполагал прямой контакт с объектом разведки, которую если позволяла обстановка вели в сочетании с наблюдением. Допускалось же вести разведку путём наблюдения с вертолёта? А если так, решил Бис, можно провести разведку маршрута с бронетехники, производя непосредственный осмотр на наиболее миноопасных участках маршрута. Егор всё оценил правильно, как было удобно. Фактически такой способ был схож с ловлей крупной рыбы на живца, а если обойтись без сравнений, то с поимкой фугаса на человека. Почему так? Всё потому, что оценка складывающейся обстановки говорила о том, что обнаружить замаскированный фугас даже при непосредственном осмотре представлялось трудным занятием. Чеченские боевики не желали давать сапёрам ни малейшего шанса преуспеть в сложном деле, даже обнаружить не позволяли, не то, чтобы обезвредить, подрывали взрывное устройство, едва сапёр оказывался рядом. Происходило это независимо от того, обнаружил он смертоносное устройство или нет. Зачастую сапёр даже не подозревал, что находился с ним рядом. Исключением были фугасы, управляемые по проводам, провода которых первые два расчёта дозора могли обнаружить раньше, чем последующие расчёты окажутся в зоне прямого поражения. Так что разговоры об эффективности ведения инженерной разведки путём наблюдения с 'брони'относились к разряду запретных тем. Всё-таки разведка наблюдением назначалась для инженерного наблюдательного поста и представляла собой нечто иное. Оказавшись в ситуации, в которой Бису как командиру дозора надлежало разобраться лично, действовать на свой страх и риск, подведя под этот риск подчинённых или поступить в соответствии с утверждённым, но технически плохо продуманным алгоритмом действий, Егор решил собрать свой немногочисленный совет.

– Мы не можем провести разведку маршрута и в десять часов оказаться в месте встречи ОМОНа…

– Это было ясно сразу, – сказал Стеклов. – Что предлагаешь?

– Предлагаю провести разведку 'с колёс'. Пролетим по маршруту на высокой скорости и если повезёт выпьем на 'Груше'по бутылке пива за удачу, а затем – встретим ОМОН…

– Ключевые слова здесь: если повезёт? – без особой надежды сказал Крутий. – А если – нет?

– Это другое. Если нет, тогда шлём к хуям план комбрига и маршрут топаем пешком, потом терпим унижения за невыполнение приказа, где в разных формах будут склонять наши редкие фамилии и плевать в наши чистые души?

– Я выбираю первое! – решительно сказал Стеклов.

– Ты, Юр?

– Чего тут думать? Я против насилия. А если честно, пиво мне сейчас в самую пору бы пришлось.

– Тогда, поступим так: я еду на броне, остальные под… и никаких возражений. Фугасы чаще ставят на обочине, рассчитывая поразить живую силу и, если ждут, вряд ли станут подрывать 'броню', пустое занятие. А если уж решат въебать, пусть я буду единственной мишенью.

– Согласен. Пусть тебя одного въебут. Ты и так уже у всех в печёнках сидишь, – отвесил шутку Стеклов в понятной для всех манере.

– Ну, ты и сука! – сказал в ответ Бис. – А я тебя братишкой называю…

Стеклов выразительно рассмеялся, будто таким образом подчеркивал несерьёзность своих слов и игриво ударил Биса в плечо кулаком.

Егор свистом привлёк внимание дозорных и подал сигнал: занять оборону. БТРы застыли на месте. Три десятка пар глаз обернулись на свист.

– По машинам! – жестом показал Бис.

Конечной точкой маршрута был ряд торговых прилавков у обочины дороги по улице Индустриальной в Заводском районе. Заводской район – промышленная зона. Во время штурма Грозного боевики здесь удобно прятались и оборонялись. А после штурма район совсем потерял прежние очертания, посреди улиц росли камыши, вместо заводских построек груды камней и труб, руины, и никаких ориентиров. На въезде стояла скульптура рабочего, гнущего металлическую пластину. Скульптура то ли декламировала мощь и могущество человека, обуздавшего металлургическую промышленность, то ли деградацию механических свойств материала в результате постоянного или циклического воздействия человека на сплав простых веществ. На то, чтобы добраться до указанной точки инженерно-разведывательному дозору понадобилось чуть больше получаса, но шагом подошли бы только к обеду. Спешивание по команде 'к бою'вызвала оторопь у местных торговок, но уже через мгновение от ужаса все оправились, сержанты выставили охранение, а сами направились за покупками. Старший лейтенант Бис, прапорщики Крутий и Стеклов взяли по бутылке пива и тушке воблы и уединились под навесом пустого прилавка.

– За удачу, – предложил Бис.

Все трое скрестили горлышки бутылок.

– Мне нравится твой план, – сказал Крутий. – Какой план дальше?

– Выпьем, махнём на Петропавловское, оттуда на точку встречи. Ближе к месту, спешимся, пройдёмся пешком, присмотримся что к чему. Дождёмся ОМОНа, проводим до базы и домой. Вот, весь план.

– Часам к шестнадцати вернёмся?

– Если колонна придёт вовремя или хотя бы до двенадцати сможем пожрать в столовке. Горячего.

– Зашибись! – мечтательно сказал Стеклов, отхлебнув пива из бутылки и откинувшись на стенку.

После первой захотелось повторить, но Бис оказался против.

– Сначала дело, – сказал Егор, временами искренне удивляясь тому, что два матёрых прапорщика безропотно подчинялись зелёному 'старлею'. – Думаете, я не хочу?

Личный состав дозора погрузился на 'броню'и двинулся в обратный путь: Индустриальная, Маяковского, по маршруту Кубрикова – по Жуковского, через первый микрорайон по Тухачевского в третий, где сапёры и группа прикрытия спешились, выстроились по расчётам в боевой порядок и медленно поплелись к контрольной точке на карте в руках Биса, где улицы уже не были подписаны, а на домах отсутствовала нумерация, шли туда, где должна была произойти назначенная встреча.

На месте сапёры с ходу заняли позиции, осмотрелись, брошенные и разбитые в дребезги высотки выглядели жутковато. Их неприглядный вид хранил множество следов свалившихся на их плечи испытаний, в том числе забвение. Люди не спешили возвращаться и вряд ли хотели этого.

Оглядевшись на местности Бис определил места оборонительных укрытий, указал направления и сектора ведения огня, вместе с тем решая непростую задачку, где укрыть БТРы, дабы максимально защитить их от возможного поражения огнём противника и не утратить при этом мобильности и манёвренности.

На длинной стороне треугольника, тыльной стороной к дороге, располагалось строение с плоской крышей, вероятно когда-то давно бывшее помещением шиномонтажки. От проезжей части его отделяли бетонный бордюр, широкий газон с заиндевелой грязью и три раскидистых тополя. Пришедшая зима с промозглыми ветрами и частыми фёнами сорвала с деревьев сочную листву и они, чернеющие и зловещие, клонились друг к другу косматыми ветвями. БТР сапёров Бис распорядился поставить топливными баками к стене между деревьев, а второй укрыть на другой стороне дороги под высоткой, так же как и первый волноотражательным щитком к проезжей части, как сказал Бис – 'носом на выход'. На просторном пятачке, где сходились дороги, рыча, завертелись и закружились машины и неожиданно прогремел взрыв. Застигнутый внезапным взрывом в центре треугольника Егор изготовился к бою. Третий и четвёртый мосты колёсного движителя БТРа сапёров подпрыгнули так, будто кто-то невидимый и невероятно могучий отвесил ему яростного пинка. Языки пламени и клубы чёрного дыма окатили 'броню', сплелись в грязное облако и устремились кверху. Улица мгновенно опустела.

– Это что, блядь, было?! – совершив стремительную перебежку, крикнул Стеклов в образовавшейся тишине, оказавшись рядом с Крутием.

– Не знаю, – оба подоспели к Бису. – Может, фугас?

– Скорее противотанковая мина? Только откуда? – поднялся Бис. – Вот же, суки! – распихал он Стеклова и Крутия локтями, заметив появляющиеся любопытные солдатские головы и метнулся к обочине. – Заняли оборону! – заорал он, что было сил. – Разобрали периметр по секторам!

Однако, как правило, следовавший за градом из раскалённого металла, щебня, камня и песка, страшный уничтожающий всё живое огонь по колонне сапёров которого Бис так боялся, не обрушился. Многоэтажки, лишённые признаков жизни, дарили хрупкое равновесие, поглотив и эхо взрыва, и сиплый вопль Биса. Глубокое безмолвие царило вокруг.

– Юра, дуй к своим! – крикнул Егор.

– Зачем? Они знают, что делать.

– Кто-что видит? – не унимался Бис.

– Я ничего… – Стеклов перчаткой вытер глаза. – А чего он орёт?

– Нервы, это? – осторожно сообщил Крутий и тут же крикнул. – Я вижу!

– Что? – неадекватно отреагировал Бис.

– Что уёбывать отсюда надо!

– Егор, я согласен, – высказал Стеклов и своё мнение. – Сообщишь начштабу, про подрыв? Может, он прикажет возвращаться?

Егор кивнул.

– Все живы? – снова крикнул он.

– Да, – послышалось со всех сторон. – Мехвода и наводчика только надо проверить.

– Твою ж мать, а где колесо? – подивился Стеклов.

На месте четвёртого заднего моста чернела опалённая пустота.

– Ух, ты! В пыль разнесло? – казалось, искренне удивился Крутий.

– Вон оно, – кивнул Бис на крышу шиномонтажки.

– Ничего себе подкинуло! Надо валить отсюда!

– Куда валить, нам ОМОН сопровождать!

– Как? Без колеса?

– Колесо заберём.

– Оттуда? – закатил Стеклов глаза. – Заберём? Как же?

– Тросом зацепим.

– Пиздец, ты умный! У тебя есть трос?

Крышка посадочного люка механика-водителя наконец отворилась.

– Живой? – крикнул Бис.

– Ага.

– Буксировочный трос есть?

Водитель поправил шлем и исчез в люке.

– Херов вам тачку, а не трос, – прокомментировал Крутий внезапное исчезновение механика, такое же, как и появление.

То обстоятельство, что по сапёрам не открыли огонь из стрелкового оружия, говорило о том, что этот подрыв не являлся спланированной засадой. В противном случае пришлось бы принять бой или уносить ноги. Этого не случилось и это успокаивало. Крутия происходящее даже забавляло и это тоже снижало градус напряжённости.

– …Нет, не так: трос есть, но он на базе.

– Хорош острить, остряк! – пихнул Бис Крутия в бок. – Дуй к своим, проверь, все твои живы?

– Есть. Так точно. Что с нами будет?

– Снимаем колесо, пока колонна не подошла.

– Куда трос? – крикнул водитель, появившись на этот раз наружу из бокового люка десанта.

Два сапёра забрались на крышу, с помощью травяной кошки на верёвке затянули стальной трос и зафиксировали его на колесе при помощи монтировки.

– Вижу колонну! – послышалось с крыши шиномонтажки.

– Ёлки-палки! Не успели.

Ревя моторами, колонна из бронированных 'Уралов'на полном ходу пронеслась мимо и через минуту скрылась в пыльном облаке.

– Сейчас не понял? – развёл руками Крутий. – Так было задумано? Или они должны были остановиться, перегруппироваться и с нами двигаться дальше?

– Ключевые слова: должны были, – повернулся Бис. – Забираем колесо и домой. Успеем на обед.

Но мечта старшего лейтенанта Биса о горячем обеде растаяла на глазах. Вот уже без малого час он стоял перед комбригом, объясняя, что случилось с бронетехникой.

– Товарищ полковник, я же говорю: указал БТРу позицию, БТР стал сдавать задом и тут взрыв, колесо вырвало и забросило на крышу шиномонтажки. Очень похоже, что там была противотанковая мина, очередной, уже седьмой раз пояснил Бис.

– Мина? – покачал головой Слюнев, будто слышал об этом впервые и заглянул в объяснительную старшего лейтенанта, написанную старательным почерком, затем заглянул нет ли чего на тыльной стороне и, не найдя привычных для подобных записок в войсках строк, которыми заканчивалось большинство из них, вроде: 'вину осознаю, готов понести заслуженное наказание', отложил в сторону. – Противотанковая? Это я понял… А осуществить разведку местности было никак? Или какая у тебя там основная задача?

Егор разглядывал пол: ситуация скверная, совершенно не в его пользу, со слов комбрига – вопиющая халатность.

– А что ОМОН? – спросил он следом.

– Пока снимали колесо, ОМОН пролетел мимо. Даже не притормозил!

– Колесо оторвало, ОМОН пронёсся мимо… – с тоской в голосе сказал комбриг. – Это просто чудо, Бис, что никто не пострадал.

– Так точно, товарищ полковник, чудо-чудное!

Комбриг набрал в лёгкие воздуха, казалось собираясь разразиться тирадой, но раздумал, шумно выдохнул, выпучив глаза, и отмахнулся рукой, будто от привидения.

– Разрешите идти? – вытянулся стрункой Бис.

– Иди… – сказал Слюнев и добавил, едва Бис прикрыл дверь, – идиот.

– Опять ждём? – Стеклов не находил себе места. – Какого хера мы так рано встаём и полтора часа ждём на калитке, когда расцветёт?! Комбриг спит, все спят, а мы выперлись…

– Он будущий генерал. Он обязан быть бодрым… – зевнул Бис во весь рот, – и выспавшимся… а для этого должен спать как младенец. Он вообще, если что, для больших войн, – неожиданно заступился Егор за комбрига. – А наш удел – маленькие сражения…

– Ему не победить, если мы проиграем.

– Поэтому нам нельзя проиграть.

– Легко сказать, – не унимался Володя. – Попробовал бы он мины поискать.

Новым утром сапёры ждали, когда спадёт непроглядный туман, скрывающий не только мины и фугасы, но и городские улицы с дорогами, на которых не так ступил, считай шагнул в пропасть, в самую бездну.

Как обычно, отрезок Петропавловского шоссе от трамвайного депо, мимо Консервного завода, который штурмовали прошлой зимой, до пересечения улиц Жуковского и Маяковского дозоры шли друг за другом. Бис шёл озабоченным. Кубриков молчаливым. Стеклов курил.

– Может кончай уже курить, – сказал Бис. – Ни черта не видно.

– Я не причём.

– Что мы найдём в таком тумане? Себя не видно…

– Ни хрена не видно, – согласился Стеклов.

– А как же тогда подрывник? Что он-то видит?

Стеклов и Бис переглянулись, будто подумали об одном и том же – мог ли кто-то в эту минуту за ними наблюдать – и осмотрелись по сторонам.

– Ничего, – сказал Кубриков, догадавшись первым.

– Мультик, помнишь? – повеселел вдруг Стеклов.

– Какой?

– Там ещё фраза была: 'Все-таки хорошо, что мы друг у друга есть'…

– Не-а, не помню, – сказал Кубриков.

– Напряги мозги, – пихнул Стеклов Биса. – Один другому говорит: 'Представь себе – меня нет, ты сидишь и поговорить не с кем'…

– Не знаю, – признался Егор.

– Второй ему отвечает: 'А ты где?'– 'А меня нет', – говорит первый. – Второй: 'Так не бывает!'– а первый: 'Я тоже так думаю. Но вдруг вот – меня совсем нет. Ты один…', вспомнил?

– Не вспомнил.

– Вот ты, режим тупого включил! – расстроился Владимир. – Это же 'Ежик в тумане'!

– А! Точно, – смутился Егор. – Думаю ведь: знакомое что-то…

– Ага… Идёшь мне тут, причёсываешь! Чем ты там подумал? – Стеклов постучал костяшками пальцев по магазину на автомате, висевшему на груди. – Сиди, я сам открою…

Спустя четверть часа дозоры оказались на перекрёстке, где пути расходились: маршрут Биса лежал по Маяковского, направо; Кубрикова – на Жуковского, через мост, налево. Егор проводил взглядом Толика, внимательно оглядел боевой порядок своего разведывательного дозора, через двадцать минут длинная колонна дозора занесла хвост на Хмельницкого и едва развернулась в полный рост, прогремел раскат далёкого взрыва, как показалось Егору на Жуковского, у Кубрикова. Егор ощутил его кожей, словно на расстоянии почувствовав колебание далекого и раскатистого грома, а через секунду эхо взрыва захлебнулось в яростном автоматном гвалте – так предупреждает гроза, прежде чем сорваться ливнем, громыхнёт и забарабанит нервной дробью по асфальту, крышам и козырькам. Егор ощетинился, а затем 'взорвался'раздирающий душу радиоэфир, где Толик не был похож на себя:

– У меня '200-й'и… И '300-й'!.. Стой, блядь! Ёбаный рот, тащи сюда!.. Веду бой! 50 'маленьких'до 'Берёзы', приём!.. Куда?! Не лезь, бля! Назад…'

Егора парализовало, он застыл как соляной столб, всеми мыслями и чувствами находясь в эту минуту там.

По распоряжению штаба Группировки, а десятью минутами позже – начальника штаба бригады подполковника Крышевского, в связи с инцидентом на Жуковского и аналогичными случаями в Октябрьском и Старопромысловском районах Грозного был введён особый режим именуемый 'Стоп колёса'. Проводимые к этому часу мероприятия инженерного обеспечения в чеченской столице спешно прекратили, Биса и других вернули в пункты временных дислокаций, запретив любые передвижения личного состава и транспортных средств войсковых комендатур и частей через город.

День, который Бис привычно назвал – паршивым, для сапёров закончился несмотря на то, что солнце стояло в зените и предметы не отбрасывали теней. Сапёры укрылись в ротной палатке и выходили наружу только по крайней нужде, будто боясь дневного света и чужого внимания. В коротком боестолкновении потери Кубрикова составили четыре человека: один '200-й'и три '300-х'. Все, кроме одного, пострадали при подрыве фугаса и оказались из группы прикрытия. Последнего посекло осколками гравия в ходе обстрела, им оказался сапёр Сухинин. Егор курил прямо в кровати, пребывая в сложных спутанных чувствах, от которых ему было не по себе. Он радовался. Эту радость можно было объяснить не всем, только себе и только тем, что среди погибших не оказалось сапёров. Все они, в том числе раненный Сухинин окраплённый зелёнкой, сидели за столом и отрешенно чистили оружие и это удовольствие видеть их живыми не могло не представлять собой счастье. Глядя на них, Егор сладко задремал, пока его не растолкал дежурный.

– Товарищ старший лейтенант, – шёпотом произнёс Котов, – из штаба звонили…

Бис сморщился, приоткрыл правый глаз и растёр плечи, будто его отхлестали крапивой.

– Чего хотят?

– Для офицеров объявлен сбор.

– Кубриков где?

– Не могу знать. Не возвращался.

– Сколько я проспал?

– От силы минут тридцать.

– Хорошо, – сказал Егор, поднимаясь. – Во сколько объявили?

Дежурный взглянул на часы на руке, оставшиеся после гибели Коли Карпенко и переходящие от одного дежурного по роте к другому, как реликвия и сказал:

– Через пятнадцать минут надо быть в штабе.

В самом деле Кубрикова в палатке не оказалось, Егор торопливо собрался и вышел.

Для офицерских собраний использовалась одна из самых больших комнат штаба на втором этаже, которую так и назвали, приколотив на активную створки двери бирку – 'комната оперативного дежурного'. Во второй такой комнате, по другую сторону коридора, проживали офицеры управления бригады и начальники служб. Квартировали, как правило, все вместе, человек пятнадцать. Если только кто-то из них не селился в вверенном ему подразделении. Таких было немало. Особенно если учесть, что в момент пересменки офицеров становилось в два раза больше. Только у комбрига и у военнослужащих-женщин штаба – делопроизводителя секретно-картографического отделения и её помощницы Давлетовой Натальи, писаря разведывательной роты по штатной должности, были отдельные от всех апартаменты. Но главной достопримечательностью штаба считалась и кому отводилась центральная роль конечно была комната дежурного, где помимо приборов связи с антеннами, болтающих разными с металлическими нотками голосами в режиме круглых суток, проводами и мигающими без конца красно-зелёными лампочками, ученических столов и стульев, персональных компьютеров и струйных принтеров, карт оперативной обстановки и наглухо заложенных кирпичом окон с бойницами кипело ежедневное боевое планирование и разгорались нешуточные страсти, а ещё звучала передавая и противоречивая информация, порой посредственная, временами трагичная и ужасная, а иной раз божественно-чудесная, когда дело касалось какого-то невероятного везения, спасения или удачи. Но это нисколько не впечатляло Егора, потому что он никогда не заступал помощником оперативного дежурного, тем более дежурным, и приходить сюда не любил. В дверях он испытал состояние дежавю, будто повторялось ужасное вчера. Спросив разрешение, быстро уселся за парту в первом ряду, куда его подвели сами ноги, конечно же, рядом с Кубриковым.

– Ты как? – едва слышно спросил Егор.

– Нормально, – склонил голову Толик. – Задрали правда допросом. Водки охота.

– Будет тебе водка, надо только этот шабаш пережить! Чего хотят?

– А что они могут? Разгадать ребус с уже имеющимися ответами, вывернуть ситуацию наизнанку, найти крайнего, назначить виновным, объявить 'строгача', а до того – спустить собак, но не тех, которые у Стеклова в вольерах обитают, а здешних – штабных.

– Ясно. День сурка в действии…

– Верно. Здешним собакам скучно, они работают меньше, чем Стекловские. Вовкины хотя бы фугасы ищут, а эти что? Только спят, жрут да срут!

– Ммм… Кубриков, ну-ка давай, ещё раз… доложи: почему произошёл подрыв? – начал начальник штаба полковник Крышевский, когда все собрались.

Офицеры-саперы отстранились. Кубриков, скрипя стулом, поднялся.

– Потому что подорвали, – холодно и коротко сказал он.

– Говоришь так, будто ничего не случилось. Я напомню, если ты забыл, в первом батальоне сегодня: один 'двухсотый', два 'трёхсотых', один из которых в критическом состоянии до сих пор на операционном столе в мобильном госпитале сорок шестой бригады! Так, начальник медицинской службы?

– Так точно, – вскочил с места майор Шумейкин.

– А как говорить? – вздыбился капитан.

– Ты нам-то здесь свой гонор не показывай. Дома будешь храбриться, – поддержал комбриг начштаба. – Выискался мне тут… – не уточнил он кем. – Как вышло, что пострадали сразу трое?

– Рядом шли.

– А где в этот момент находились сапёры?

– В боевом порядке, впереди…

– То есть подрыв произошёл позади сапёрного расчёта? – уточнил начштаба.

Анатолий знал, что повторно учинённый допрос был для комбрига и тех, кого собрали.

– Так точно, – в очередной раз признался он.

– Что-то я не пойму никак: получается саперы мимо фугаса прошли? – снова вмешался Слюнев.

– Получается прошли: не обнаружили… Группа прикрытия двигалась позади, шла скученно, не соблюдала установленный интервал.

– Интервал?! – сузил комбриг глаза. – Какой на хрен интервал?!

– Говорю же, установленный – двадцать-двадцать пять метров друг от друга. Если бы соблюдали…

– А почему его не соблюдали?

– Сапёры соблюдали.

– А кто не соблюдал?

– Я же говорю: группа прикрытия не соблюдала…

– Почему же тогда, ты не контролировал этот интервал?

– Моё место в боевом порядке сапёров. В группе прикрытия другой командир.

– А общее командование?

Кубриков промолчал.

– Капитан, ты на кого стрелки переводишь? На прапорщика? Прикрытием командует прапорщик! – завопил Слюнев.

– Вот и я говорю: прапорщик, не тупой солдафон, – третировал Кубриков. – Вы, правда, не понимаете ситуации? – повысил он голос. – Сапёры, собаки, кинологи, бронетехника… – загибал Анатолий палец за пальцем, – …связь, артиллерийское сопровождение и группа прикрытия! Как вы представляете? Протяжённость боевого порядка инженерно-разведывательного дозора почти сто пятьдесят метров со всеми интервалами. Как можно контролировать 'хвост'дозора на таком дистанции, а? Я когда разведку по Тухачевского провожу, хвост дозора с БРТом прикрытия и частью людей ещё за поворотом, на Жуковского? На какой хуй… – не сдержался Кубриков, – …интересно мне узнать в этом порядке прапорщик? Какая у него задача? Идёмте, если хотите, завтра со мной – всё увидите и расскажете, как правильно?

– Что?! – возмутился Слюнев. – Я не понял?

Крышевский махнул длинной как лопасть Ми-8 рукой, и затыкая, и одновременно сажая капитана на место. Толик небрежно рухнулся на стул, продолжая бурчать, всё в нём кипело, как в адском бульоном: бесконечное сожаление, искреннее возмущение, яростная злоба, горечь обиды, жуткая усталость.

– Начальник штаба, зачем нам в дозоре прапорщик?

Для начштаба вопрос тоже оказался неудобным, застигнутый врасплох, он смущённо провернул плечами, на которых болтались длинные руки с огромными ладонями:

– Прапорщик… – оглянулся Крышевский, – руководит действиями группы прикрытия, – сказал он.

– Ладно… – поднялся Слюнев. – Александр Казимирович, я больше не хочу разбираться в том, кто виноват. Возьмите на контроль сапёров… я имею в виду командиров ИРД… – приказал Слюнев, – в конец распоясались, – направился он на выход.

– Товарищи офицеры!

– Продолжайте, – не оборачиваясь, отмахнулся комбриг.

– Садись! – скомандовал Крышевский, смущённо заметив присутствующих на собрании прапорщиков и даже контрактников.

Вина командира группы прикрытия, как и самих погибших была очевидной, но говорить о мёртвых плохо кажется было не в русской традиции, хотя свалить всё на покойников считалось делом привычным – с мёртвых, как правило, спрос невелик. Тем не менее, ясно представлялся тот факт, что командование всю ответственность за трагедию заведомо и безоговорочно возложило на сапёров – так было понятнее же. Правда, открыто обвинять не стало. Очевидно, побоялось.

– Ммм… Из оперативного штаба Группировки пришла очередная сводка, – сменил тему Крышевский, пробежался по тексту глазами, перелистнул страницу. – Два дня назад в районе села Алхан-Чурский было обнаружено тело местного жителя, мужчины, с множественными ножевых ранениями… Накануне в районе видели военных. Есть информация, что боевиками, из числа неравнодушных, готовится пропорциональный ответ и первыми кто под эти действия попадает… – бросил он острый взгляд на офицеров-сапёров, – …объяснять, думаю, не надо, да, Бис?

– Так точно, не надо! – вскочил Бис с места. – Разрешите завтра начать разведку в восемь утра?

– Разведку разрешаю начать завтра в восемь утра.

– Ура… – шёпотом прокатилось по рядам.

– Свободны!

– Товарищи офицеры! – кто-то бодро скомандовал с задних парт.

Крышевский поднял строгий взгляд.

– Ты что? Здесь же не только офицеры! – сказал тот же шёпот.

– Блин, точно…

В восемь утра следующего дня Бис буквально крался по Богдана Хмельницкого, решив не создавать этим утром ни шума, ни шороха, ни стрельбы и хищно озирался по сторонам:

– Мы не дома… – бормотал он в нос. – Мы не дома… Мы никогда не окажемся дома, если не поможем себе сами. Потому что нам никто не поможет… Но у меня есть чутье… У меня есть чуйка! – убеждал он себя: 'Человек страшно уязвим на войне. Человеку нужно во что-то верить, чтобы не помутился рассудок, – размышлял он, – можно в бога или в жизнь после жизни – как самураи… Почему-то всегда это что-то неосязаемое? Может, потому что к чему не прикоснись на войне – оно тут же испариться? Думать об этом не хочется, но ведь все мысли и желания сходятся на одном – выжить'.

В округе стояла гробовая тишина. Бис оглянулся. Боевой порядок сапёров был построен уступом вправо, – собственно, так он распорядился, – кинолог с собакой впереди, по центру дороги – на удалении от первого номера расчёта в тридцати метрах. Следом – второй, третий и четвёртый расчёты, между ними бойцы прикрытия, БТР сапёров. Интервал между бойцами был требуемый, но в разных ситуациях часто менялся. И это было нормальным. Так что в целом Егора всё устраивало, кроме одного – сапёры шли неспешно, а ему хотелось пройти маршрут очень живо и без задержек. После короткого инструктажа, который он провёл у 'девятой'заставы, акцентировав общее внимание на погибшем местном жителе и открывшейся охоте на них, все были настороже, но, всё же казалось, не настолько, как он хотел. Тем не менее, все работали слаженно, ибо от этого зависела жизнь каждого в буквальном смысле слова. Не дойдя до перекрёстка с Авиационной, второй номер инженерного расчёта сапёр Фёдоров поднял руку и закричал:

– Фугас! – метнувшись назад.

Сапёры бросились в разные стороны, бойцы прикрытие – следом. БТРы застыли на припорошенной инеем дороге. Последним Егор заметил кинолога, утащившего минно-розыскную собаку за длинный поводок на обочину. В это мертвецки безмолвное и холодное утро повисла ещё более зловещая тишина, от которой можно было ждать только подрыва, но его не случилось.

– Кто обнаружил? – крикнул Бис.

– Фёдоров.

– Фёдорова, ко мне, – приказал он в ответ.

Через мгновение низко пригибаясь к земле, прибежал Фёдоров.

– Сань, что случилось?

– Фугас, – повторил он, задыхаясь.

Внутри Егора всё сжалось только сильнее.

– Уверен?

– Не-а…

– Что это значит?

– Может показалось?

– Как понял, что фугас?

– Свежая земля… она разрыта…

– Что ещё? – выжидающе спросил Егор.

– Не знаю, я не успел толком разглядеть, сразу подал команду.

– Разрытая земля – этого мало… Нужна разведка.

– А если въебут? – широко раскрыл Фёдоров глаза полные ужаса.

– Если въебут?..

Вероятность такого исхода была велика, Егор прекрасно это понимал, он сам боялся этого неменьше, но что было делать, ведь другого пути для сапёра нет, кроме того по которому он идёт, Егор отвернул голову в сторону, откуда прибежал Фёдоров. – Покажи мне место, где ты обнаружил фугас?

– Вон, за теми кустами… видите бугорок? Невысокое деревце рядом, куст, под ним кочка… получается он между кустом и деревом, но больше за кустом?

– Куст? Который?

– Ну тот, который левее… и вроде как ближе.

– Чайная роза?

– Я не разбираюсь, товарищ старший лейтенант: роза, не роза, шиповник, смородина, для меня они все одинаковые! Вон, видите их два, один побольше, другой поменьше?

– Слева побольше, справа поменьше?

– Нет, наоборот. Если смотрите на него прямо – за ним ещё в заборе дырка.

– Что ещё за дырка? Там, где ржавый лист металла…

– Нет, это дыра… я мимо проходил, рассмотрел. Короче, видите, где между штакетин ветки кустов торчат? Только ближе к нам – метра три или четыре, вот там.

Бис начинал злиться: он понял, утро не будет тихим.

– Ладно, свободен пока, – сказал он Фёдорову. – Володь, дуй сюда! – поманил Бис Стеклова и нажал тангенту на рации. – Юр, тащи сюда свой зад и ПК!

– Иду!

Егор стал вспоминать алгоритм разминирования, хотя он был совсем прост: обнаружить взрывоопасный предмет, оцепить район минирования, уничтожить фугас накладным тротиловым зарядом – всё. Допускалось обстрелять из стрелкового оружия место обнаружения опасного предмета с целью повредить целостность проводной линии, по которой осуществлялось его управление, но эта итог этих действий не гарантировал успеха…

– Ну, что? Расстреляем? – подоспел Крутий с предложением.

– А ты как думаешь?

– Думаю, других предложений не будет.

– Не хотел шуметь этим утром, но похоже не получиться.

– Раз эти суки решили разбудить нас взрывом, разбудим их пулемётным огнём.

– А если он радиоуправляемый?

– А почему бы и нет? Я уже слышал о паре случаев…

Крутий был чрезмерно прозорлив и скор на ответы, что насторожило Егора: не пьян ли он?

– …Поговаривают, что невозможно обезвредить. И обнаружить тоже. Фугас-невидимка.

– Ты слишком осведомлённый для командира группы прикрытия. Может, в сапёры переведёшься, раз такой умный?

– Зачем? И какая разница – я всё равно здесь с вами?

– И то верно! Давай громозди своего стрелка и прожарь во-о-он тот куст… Нет, давай оба куста. Возможно, за ним откроется бугорок – и его тоже. И постарайся, чтобы не было сопутствующего ущерба… Ты, кстати не знаешь, дом за забором жилой или нет?

– Не знаю. Хочешь постучу по крыше из ПК?

– Очень остроумно, Юр!

– Да ладно ты, я пошутил!

Выпустив коробку стальных пуль из пулемёта, чей ствол двигался так, будто стрелок палкой ворошил пчелиный улей, Бис помялся и решил – этого недостаточно и лично выпустил ещё одну. Слушать со стороны этот жуткий грохот длинных очередей, эхом разносившийся по округе, было невыносимо. А ещё он не был уверен, что Фёдоров указал точное место, а он, соответственно – пулемётчику.

– Теперь достаточно? – спросил Стеклов, убирая руки от ушей.

– Думаю, надо расстрелять из КПВТ.

– Не получиться, – возразил Юра Крутий.

– Почему? – удивился Бис.

– Потому что для ведения прицельного огня из крупнокалиберного пулемета имеется оптический прицел с неподвижной шкалой прицеливания. Цена делений дистанционных шкал – двести метров. Ты не сможешь вести огонь ближе. Под ноги себе не выстрелишь, пулемёт слишком высоко. Он же не на колесном станке Харыкина…

– А это ещё кто?

– Дед Пихто.

– А если БТР поставить под углом, задрать противоположную сторону?

– Тебе делать нехуй?

– А ты что предлагаешь делать? Отправлять на фугас человека?

Егор прихватил Крутия за бинокль, висевший у него на груди.

– Сними. Есть идея.

С биноклем в руках Бис отправился на другую сторону, туда, где Фёдоров обнаружил смертоносный фугас, лёг на обочину, сполз ниже и скрылся из виду. Его не было видно пять минут. Потом он снова появился и позвал Фёдорова.

– Где его точное место?

– Ну, сейчас я вообще не смогу сказать, вы тут всё изрешетили из пулемёта.

– Хорошо, давай примерное. Держи бинокль. Я сейчас кину камень, а ты сориентируй меня относительно его падения, понял?

– Так точно, – удивился Фёдоров.

– Смотри! – Егор кинул первый.

– Левее… сильно левее…

– Я промахнулся. Давай ещё раз, – Егор подобрал осколок бордюрного камня поменьше и метнул снова.

– Правее, сантиметров пятнадцать и дальше – на полметра.

– Давай, ещё, – запустил Бис комок глины, не найдя ничего более подходящего.

– Уже лучше, товарищ старший лейтенант. Почти в самое яблочко!

Егор двинул ему по шлему:

– Не умничай мне тут. Дуй за пулемётчиком, – но в ту же секунду в голову Биса пришла идея: 'Что, если вместо камней бросать двухсотграммовые тротиловые шашки с капсюлем и зажжённым огнепроводным шнуром? – ручные гранаты сапёрам не выдавались за ненадобностью. – А для этой будет достаточно десятисантиметрового шнура. Хватит, чтобы запалить и, не торопясь, прицельно подбросить шашку к фугасу. Взрыв такой 'гранаты'в состоянии повредить приёмник сигнала радиоуправляемого фугаса, а если он 'по проводам'– токоведущие жилы и нанести урон куда больше, чем стрельба из пулемёта. Вдруг, получиться инициировать детонацию?'– Егор оглянулся. – Отставить пулемёт! Неси сумку минёра!

– Есть, товарищ старший лейтенант.

– Через минуту Фёдоров был у БТРа.

– Фёдор! Ну, чего там? – крикнул Стеклов солдату на дороге.

– Пока камни кидаем, – пожал плечами боец.

– Не понял, что они делают? – переспросил Крутий.

– Хрен знает? – закурил Стеклов. – Камни, что ли, кидают, сказал? – поскоблил подбородок пальцами с сигаретой. – Егор дурной немного, на него это похоже.

От подрыва первой тротиловой шашки разворотило приличную воронку и изрядно проредило куст, Стеклов от неожиданности прикусил язык.

– Бляха-муха! Подрыв?

– Да, нет. Это Егор походу…

От второй шашки-гранаты воронка стала больше и ожила рации.

– 'Водопад', 'Варягу', приём, – сказал начштаба.

– На приёме, 'Водопад'.

– Как обстановка? 'Девятка'докладывает, что у тебя слышны стрельба и взрывы? Что-то такое наблюдаешь?

– Обнаружили фугас, работаем…

– Ммм… Хорошо, – сказал Крышевский и отключился.

Третий бросок оказался неудачным – 'граната'угодила в ветку и упала в стороне. Подрыв заряда не принёс результата, кроме того, что разбудил сварливую и тем не менее смелую женщину из соседнего двора, которая прямо через забор выразила отвращение к военным и прокляла русских женщин, родивших их, за что Крутий расстрелял черепичную крышу её дома. После этого стало тихо, как до всего.

– Пойдёшь смотреть? – спросил Бис сапёра.

– А можно не ходить?

– Это наша работа, Саня. Если не ты, кто-то должен сделать её за тебя?

– Можете сами?

– Ты охуел, Фёдоров?! Меня на все фугасы не хватит.

– Ну один разок, товарищ старший лейтенант…

Егор понимающе поглядел на солдата, отвернулся и уполз, прихватив с собой бинокль. Осмотр исследуемого участка ничего не дал. Подходить ближе, Бис не стал, побоялся, решив перестраховаться и, в конце концов, накатить на фугас БТРом – наезжали же на мину, в БТРе никто не пострадал, для надёжности упакуем водилу в бронежилет и стальной шлем, наедем также – задним колесом.

– …Я уже жопу отморозил сидеть, и ноги… Что Бис так долго? – в конец растерял терпение Владимир Стеклов, сидя под стеной дома на четырёх сложенных стопкой кирпичах.

– Поди, спроси, – предложил Юра Крутий.

– Не, я тогда лучше подожду.

– Тогда сиди молча…

– Всё-таки интересно, почему ноги мёрзнут, а?

– По кочану, – отрезал Юра. – Потому что сапоги делают люди, которые таких морозов не видели.

– Что сидим? – появился из ниоткуда Бис.

– О! Тебя ждём. Ну, ты чего там?

– Фугас пытаюсь обезвредить.

– Ну, и как успехи? – вывернул Стеклов шею.

– Пока безуспешно. Сейчас попробую накатить 'бронёй'.

– Это как?

– Как в прошлый раз.

– Когда ОМОН ждали? – догадался Крутий.

– Ага.

– Да ну нафиг?! – вскочил на ноги Стеклов.

– Не веришь? Гляди, – Бис нырнул с головой в боковой десантный люк, высадил из бронетранспортёра наводчика, запрыгнул на броню к механику, скинул ему свой бронежилет и шлем со стальным забралом, проложил для него маршрут, нарисовав его рукой по воздуху, и спрыгнул на землю. БТР взревел мотором, резво крутанулся на дороге, перепрыгнув разделительный газон, будто дрессируемый жеребец на корде и, ломая кусты попятился задом на кочку, которую вот уже час расстреливали и взрывали. А Егор остался перед ним, жестикулируя руками.

– Ебать-копать! Этот дурень так все БТРы в бригаде в металлолом превратит.

– Лучше уж БТР на металлолом, чем человека на фарш.

Пуская тёплый пар изо рта, Стеклов с замиранием сердца следил за движением БТРа к месту, где лежал фугас. По мере его приближения бледное лицо Стеклова становилось серым и сморщенным, какие пишут на древних иконах, на которые громко молятся, когда страшно.

Тем временем, БТР без раздумий и тягот заскочил на приямок и замер, пыхтя выхлопными трубами. Грозно рыкнув, изверг густое облако дыма, сдал назад на полметра, словно отступая, пятясь и стуча копытом как молодой жеребец перед дрессировщиком и резво выскочил на дорогу мимо Егора, будто его передержали в загоне.

Странно, но и теперь подрыва не случилось. После этого Егор решил провести разведку сам, вооружился щупом и фугас не обнаружил. Его там не оказалось.

– Фёдоров, блядь? Где фугас? – заорал Бис, стоя у забора. – Иди сюда!

– Не могу, товарищ старший лейтенант. Около фугаса должен работать только один сапёр – сами так говорили.

– Иди сюда, собака!

Как по команде из кустов выскочил кинолог с псиной.

– Ульбашев, – окликнул Бис, – я не тебе! А тебя, Федор, я дома убью! Ты у меня час жизни забрал, сука, ты такая!

На груди Биса включилась радиостанция:

– 'Водопад', я 'Варяг', доложи обстановку?

– Я 'Водопад', – переменился Егор в лице, – фугас обезврежен. Продолжаю движение.

– Принял тебя.

По команде командира дозора бойцы построились на дороге, как шахматные фигуры на доске и двинулись дальше. Бис снова оглядел порядок с головы до самого хвоста, убедился, что все на своих местах и пошёл вперёд. Как и прежде он был собран и сконцентрирован, но заброшенные тротиловые шашки не давали ему покоя. Всё больше казалось, что это была неплохая задумка пусть не безукоризненно исполненная, но вполне жизнеспособная. Требовалось чуть больше меткости – не каждый день приходилось метать гранаты лёжа. Тем не менее казалось, что подобное гранатометание вполне эффективный приём, Егору хотелось поскорее вернуться и обсудить это с Кубриковым. Эти мысли настолько увлекли его внимание, что он не заметил, как оказался на мосту через сухое русло у заставы капитана Султанова, оставив позади почти километр опасного маршрута. Весь отрезок пути Егор только и думал о том, что случилось. Поросшее жухлыми камышами и коряжистыми деревьями лощина, казалось, никогда не знала воды. Небольшая застава из бетонных блоков и дорожных плит напоминала средневековую крепость с крепостной стражей в крохотных башенках по углам и бойницами во все стороны света, широкой канавой вокруг и подъездной дорогой, перегороженной всё теми же бетонными блоками и противотанковыми ежами.

Руслан Султанов был привычно приветлив и рад гостям. Из пункта временной дислокации его навещали редко. Случалось это, когда доставляли продукты или лиц командования с очередными и внеочередными проверками, так что он был рад каждому, кто заезжал по иным причинам, к примеру, проведать братишек, поделиться новостями или передать весточки из дома. Как правило, посылки и письма доставляли до застав сапёры, решая свои ежедневные инженерные задачи. Всем остальным – от патрона до куриного бульона 'Галина Бланка'– застава Султанова была обеспечена. Донором всего этого изобилия был родной второй оперативный батальон, располагавшийся в полутора километрах отсюда.

– Завтракать будете? – с порога предложил Султанов. – Как всегда яичницу? – и не дожидаясь распорядился. – Ильдар, разбей десяток на большую сковороду!

– Есть, командир, – отозвался повар заставы.

Султанов часто кормил или поил дозорных горячим чаем, зная, что те выходили рано и зачастую не завтракали. Случалось, в бригадной солдатской столовой не успевала в эти часы ничего приготовить, а бывало, готовили то, что совсем не хотелось с утра есть. Еда полевой солдатской кухни никогда не была в удовольствие, если только её не готовили на городской ярмарке, приуроченной к очередному солдатскому празднику. Сапёры же намеренно не ели по двум причинам. Во-первых, в силу расхожего мнения, что вероятность серьезных внутрибрюшных осложнений при огнестрельных или осколочных ранениях значительно выше, когда кишки полны каши. Во-вторых, зная, что на заставе Султанова им предложат горячий чай и пресное галетное печенье с повидлом, предпочитали самый взрывоопасный участок маршрута – улица Хмельницкого – походить натощак.

– Как дела? – спросил он следом, обнимая Егора.

– Как сажа бела! Ищем то, чего не можем найти…

– Что так?

– Не знаем, как это делать… Не научены…

– Ты про радиофугасы? Ещё вчера про них никто ничего не знал, как ты их найти можешь? Этому тебя должны были научить авторитетные преподаватели постарше, тебя учили такие?

– Да. Но не этому…

– Ну а чего ты тогда хочешь? А знаешь, почему не научили?

– Почему?

– Они сами про это ничего не знают.

– Товарищ капитан, куда? – принёс повар шкворчащую сковороду.

– Ставь на стол… Вилки и хлеб неси… Налетайте, парни.

– Хочешь сказать, что Крышевский не знает? – придвинулся Егор к столу.

– Крышевский много чего знает, – ответил Султанов, – я ещё под столом ползал, когда он в Афгане советником по спецоперациям был. Только я слышал от него, что такого, как сейчас здесь, там не было. И я ему верю.

После этих слов Егор зауважал Крышевского ещё больше.

– А чего не было?

– Радиоуправляемых фугасов не было. Мины-ловушки были, мины-сюрпризы – тоже, а радиофугасов – нет.

– А помнишь, тот случай в Кизляре, год назад, когда тебя увольнять хотели?

Егор нахмурил брови:

– Ты про Пыряева сейчас?

– Да, и не только… Кажется, там ещё Гроздев был замешан… и Командующий Северо-Кавказского округа. Но я не об этом. Когда решали, как выполнить приказ Командующего и уволить тебя, за тебя заступился только Крышевский, сказал: из таких получаются хорошие командиры… За что его уволить? Что он, собственно, сделал? Заступился за дежурного по роте, которого избивал посторонний пьяный офицер? Кто-то поступил бы иначе? Подполковнику Пыряеву, как старшему офицеру, нужно было хорошо подумать прежде, чем чинить самосуд. Не разглядел в темноте другого старшего офицера? С кем не бывает? Ночи в Кизляре тёмные, на аэродроме ни одного фонаря. Майору стоило держаться на дистанции, тогда такого бы не случилось Послал к чёрту командующего, которого прежде не встречал? Думаете, он один его не узнал – одного на УАЗе, без сопровождения, с искусственной бородой? В бригаде не найдётся и пяти офицеров, кто встречался лицом к лицу с Командующим. Кто-то из присутствующих верит в то, что Бис намерено послал его в зад?

– И что дальше? – с неподдельным интересом спросил Бис.

– И все согласились. Тебя же не уволили, разве не заметил ещё?

Бис улыбнулся.

– Как же! Заметил! Тогда я ещё не знал, если захочешь уволиться, хрен уволят.

– А ты тогда смело держался, даже дерзко: 'Домой? Отправляйте! Меня Родиной не испугаешь…', помнишь?

– Нет, не помню… Я не знал об этом ничего. И о Крышевском не знал, – сверкнул Егор счастливыми глазами, будто выиграл в лотерею.

– Крышевский, вот такой мужик, – показал Руслан большой палец.

– Откуда ты об этом узнал?

– Я в тот день помощником оперативного дежурного стоял.

– Я тебя там не запомнил.

– Я же говорю: помощником…

– Понятно. Ладно, брат, – допил Егор кофе, – спасибо за завтрак! Пойдём мы…

– Давай, заходите.

– Как всегда – завтра, – Егор вышел за калитку, где тарахтели БТРы и закурил, рассматривая улицу в обратную сторону: 'Вернусь-ка я до 'девятки'по Лермонтова. Проскочу как-нибудь, – впервые решил он. – К черту Хмельницкого! Ничего не случится.'

Улица Лермонтова лежала параллельно Хмельницкого слева, за деревянными и кирпичными домами с голыми садово-ягодными деревьями. Чтобы попасть на неё Егор свернул в первый проулок налево, а через тридцать метров – направо. Улица оказалась узкой, и Егор забеспокоился, не окажется ли она перекопанной экскаватором в конце пути или загороженной бетонными блоками, как повелось со штурма города, когда федералы, используя для продвижения и манёвра проходные улицы и улочки, попадали на устроенные боевиками завалы, делающие невозможным продвижение или вели в обход по маршруту, где устраивались кровавые капканы. Позже, жители таких улиц взяли в привычку возводить подобные заграждения лишь для того, чтобы вояки не использовали их улицу для проезда, понимая, что те притягивают неприятности как магнит.

Едва тяжёлые машины скользнули в жирную колею, с трудом в неё умещаясь, спереди, из соседнего проулка перед колонной бронетехники выскочила легковушка.

– Эй, бля! – ударил механик-водитель по сигналу, извергнув парализующий звук, но белая 'шаха'не отреагировала.

Егор оглянулся, в хвост колонны никто не пристроился и это было большим плюсом.

– Вот, блин, собака сутулая! – выругался Бис, подумав: 'Заблокируй нас здесь – и мы в капкане, в огневом мешке – а это плохо. Расстреливай из всего, что имеешь'. – Уйди в сторону! – вскинул он рукой. – Сигналь ещё!

– Не слышит, – ударил по сигналу мехвод.

– Баран, блин! – лязгнул затвором Бис и произвел выстрел вверх, оказавшийся добротной очередью.

Егор и сам испугался. Легковушка тоже странно завиляла, но, не в состоянии вырваться из колеи, ускорилась, продолжив путь, казалось, только теперь заметив позади себя огромные тени бронетехники. Метров через семьдесят, уличив удобный съезд во двор 'шаха'вильнула и ушла вправо на просторную обочину, и когда все, в том числе Бис, решили, что наконец-то им уступили дорогу, белая машина вывернула влево поперек колеи. Всё случилось в один миг. Отчаянно скрежетя тормозами бронетранспортер выпрыгнул вверх, оставив под собой капот 'шестерки'. Легковушка противно хрустнула, сплюснулась и увязла в земле, распластавшись передними колесами. Шедшая следом тяжёлая машина группы прикрытия окончательно вогнала моторный легковушки в вязкий грунт, Егор болезненно зажмурился, последним увидев, как 'жигулёнок'подбросило кверху и ударило о землю, от чего распахнулся багажник.

– Вот, мудак! – сплюнул Бис сквозь зубы и повернулся в Стеклову. – Что получается: он нас не видел?

– Получается, – рассмеялся Стеклов. – Пассажир, бля…

У комендатуры Ленинского района саперы вымазали опознавательные знаки и бортовые номера жирной грязью. Бис и Стеклов четверть часа кидали друг в друга комья глины, нанизывая её на палки, уворачиваясь и заливаясь ребячьим смехом, а затем – купили водки. Въехав на базу, Егора сразу вызвали в штаб.

'Про тачку узнали, что ли?'– думал он, поднимаясь по ступеням на второй этаж, где его ждал комбриг, едва заметив которого Егор сразу доложился:

– Товарищ полковник, разведка маршрута проведена. На Хмельницкого обнаружен фугас, уничтожен накладным зарядом. Других взрывоопасных предметов не обнаружено. Командир инженерно-разведывательного дозора старший лейтенант Бис.

– Херово, что других не обнаружено! – резко сказал Слюнев. – Хуёво ищешь! – не сдержался он, принявшись передразнивать Биса. – 'Не обнаружено'! – А два 'Урала'46-й бригады обнаружили! На твоём маршруте между прочим… На Хмельницкого.

Егор ничего не знал об этом.

– Как? – с придыханием выпустил он изумление. – Не может быть… Когда это случилось?

– 'Не может быть…'– снова передразнил комбриг взводного. – Может! Это случилось полтора часа назад! – продолжил отчаянно истерить комбриг, будто командовал не 22-й, а 46-й бригадой. – Есть потери. Трое раненных, один – 'двухсотые'. Все на твоей совести!

Егор повесил голову на грудь, но промолчать не сумел:

– Как-то много всего на моей совести, товарищ полковник… Может, разделите ответственность?

– Что?! – покраснел комбриг от злости. – Пошёл вон, щенок! – разразился он забористой бранью.

– Подожди снаружи, Егор, – тихо сказал начальник разведки, находившийся здесь же. – Поедем на место подрыва…

Ничего не ответив, Егор хмуро поплелся на выход. Стержнев вышел следом, минуту спустя.

– Поехали? – сказал он. – Я с тобой.

Бис кивнул. По дороге Егор на секунду представил и уже не смог избавиться от видения, что должно быть откроется его взору на невоображаемом месте гибели – разодранные впопыхах упаковки бинтов и следы грязной неостанавливающейся крови, россыпи отстрелянных холодных гильз, куски колючего асфальта и клочья истлевших солдатских бушлатов, а может быть, скрюченные мёртвые тела. Картина рисовалась сама по себе ошеломляющая. Но, на месте подрыва ничего этого не оказалось. Ничего, кроме ржавой дыры, вывернутого бордюра и земли, разбросанной повсюду, которая, казалось, висела даже на сучьях деревьев.

– Егор, глянь? – предложил Стержнев. – Можешь определить, сколько и что могли заложить?

Бис присел на корточки на краю жерла воронки, созданного сильным взрывом газов, пробившихся до земной поверхности. Выброшенные продукты образовали кольцевой вал вокруг воронкообразного устья жерла, заполненного грубыми обломками.

– Судя по размерам… разрушение эквивалентно одной миномётной мине, 120-миллиметровой. Вон, от неё осколок в асфальте застыл.

– Не мало для такой ямы?

– Здесь уже была воронка, товарищ полковник. Правда, не такая глубокая…

– Утром проверяли? – снова поинтересовался начальник разведки.

– А как же! – шевельнул Егор ближайший куст. – После вчерашнего донесения можно сказать на коленках маршрут прошли – пустая была…

– Откуда тогда?

– Не знаю. Могли после нас заложить… Я бы так сделал! Кладёшь в готовую воронку, сверху – картонку и готово, не надо на подготовку время тратить!

– Выходит, – ковыряясь прутиком в воронке, задумчиво произнёс начальник разведки, – твоей вины в этом подрыве нет, так?

– Выходит, нет, – не раздумывая ни секунды, сказал Бис, наступив на обломок бордюрного камня. – Двигаясь обратно мы сами могли нарваться на фугас?! Не подвела, чуйка, – сказал он во весь голос. – Спасибо Лермонтову.

– Кому? – удивился Стержнев.

– Да, это я так, о своем, товарищ полковник, не парьтесь.

– Поехали? – предложил Стержнев. – Доложу комбригу обстоятельства.

– Да, всё равно.

– Что ты имеешь в виду? – удивился Стержнев.

– Да, всё равно ему, он уже назначил виновных.

Вернувшись в расположение роты, Егор грудой свалил к запертой двери комнаты хранения оружия разгрузку, автомат, бронежилет и шлем. В роте был тихий час и большинство вернувшихся с ним сапёров отдыхали. Он залпом выпил кружку воды и завалился за стол. Достал блокнот, сделал в нём запись о случившемся и глубоко задумался:

'А в прошлой жизни… А в прошлой жизни… Я в прошлой жизни…'– помусолил он тыльный конец ручки во рту и наконец наспех принялся записывать:

Я в прошлой жизни был пират… Но не повешенный на рее,

Волной не выброшен на берег, а поглощен пучиной вод.

Как все, был увлечен войной и звонкой жаждой приключений,

В таверне ромовых забвений – твоей сражен был красотой.

В походах рвутся паруса – и ветер тянет нас за нити,

Как много сделали открытий земли и света чудеса;

Пиратский кодекс берегли, что был прописан кровью с ромом…

Твои глаза мне были домом, а сердце – колыбель любви!

Я весел, беззаботен, пьян; Бессмертен в пистолетной драке;

И в абордажевой атаке заговорен от всяких ран.

На теле выколот Нептун – лишь одному ему я верен,

За это шлет мне он… – уверен, – …твой нежный стан на берегу.

И вот, когда уж горизонт чернел вдали земли полоской,

И этот берег, с виду плоский, назвали нам – Анауак…

Здесь кланялись Тескатлипоке, ацтеков приносили в жертву,

И мы, подобно бризу-ветру, пришли сюда не просто так.

Страной туземной обречен, на смерть привёл Кортес Великий -

На пике новых мне открытий, стрелой индейской был сражен.

Мой прах укутал океан, – в твоей груди не брошу якорь,

Меня убил индейский пахарь и будет небом проклят он! – Егор захлопнул карандаш в блокноте.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?

– Валяй, Ерёмин.

– Прибегал дневальный из разведроты. Просил, чтобы подошли к полковнику Стержневу.

– Хорошо, – сказал Бис. – Как экскаватор, Ерёма?

– Нормально, товарищ старший лейтенант. На ходу.

– Молодец! Давай, свободен.

Полковник Стержнев в бригаде был, как говорят о таких людях, легендой. За операцию близ дагестанского села Чабанмахи в начале второй чеченской за личное мужество был удостоен звания Героя России и пользовался в среде военных сумасшедшим авторитетом. Был необыкновенно скромен, обаятелен, спокоен как в танке и, будучи выпускником Ульяновского гвардейского высшего танкового командного училища, неизменно любил 'На поле танки грохотали'– переделку старой довоенной донбасской песни о гибели рабочего на шахте и знал все девять куплетов из семи известных, которые пели многие эстрадные звёзды в известную годовщину, в том числе Чиграков, основатель и лидер рок-группы 'Чиж и Со'. Другой любимой песней Александра Линовича, которую тот часто пел под гитару, была знаменитая почему-то считавшейся 'цыганской'– 'Ты душа моя косолапая', написанная Юлием Кимом.

Не мешкая, Егор поднялся и вышел, не хотел томить ожиданием важного человека. Полковник Стержнев был одним из тех штабных офицеров, кто квартировал в расположении солдатской роты с вверенным ему личным составом. После событий конца лета девяносто девятого и представить было сложно, чтобы он поселился отдельно от офицеров и солдат-разведчиков, так был с ними близок.

Двадцать девятого августа девяносто девятого года бригаде была поставлена задача по блокированию сёл Чабанмахи и Карамахи и захвату хорошо укреплённого пункта боевиков на горе Чабан. Задачу овладеть высотой поставили разведывательной группе в составе восьмидесяти человек, которой командовал именно он, подполковник Стержнев, начальник разведки бригады. Что Егору было доподлинно известно об этом, что разведчики на двух грузовиках, 'арендованных'у местных водителей, что сновали туда-сюда, спешно вывозя жителей и их скарб в преддверии штурма, скрытно проникли в село, минуя посты боевиков и высадились у подножья горы, откуда совершили восхождение на вершину и внезапным ударом уничтожили охрану телеретранслятора и сам ретранслятор, захватили оружие и зенитную установку – сделали это стремительно и мгновенно, если бы не одно 'но': в коротком двухминутном бою командир разведвзвода старший лейтенант Михаил Солодовников получил смертельное ранение в голову. Разведчики заняли круговую оборону и окопались, в ожидании эвакуации раненного офицера, но на гору опустилось облако серой мглы и борт, отправленный за Солодовниковым, пробиваясь сквозь плотный туман не смог отыскать точку эвакуации. К семи утра 'духи'преградили батальонам блокирования путь 'живым щитом'– женщинами и детьми, в то же время бросив часть своих сил из низовья на гору, отрезая разведчикам пути отхода. Специальная операция оказалась под угрозой срыва, оперативный штаб медлил. А уже в одиннадцать утра в окоп разведчиков прилетела первая граната из чеченского станкового гранатомёта, завязался бой, в ходе которого боевики предприняли штурм высоты…

– Разрешите, товарищ полковник?

– Заходи, Егор. Надеюсь, я не отвлёк тебя от важных дел своим приглашением?

Егор задумался на секунду, вспоминая, чем он был занят и покачал головой:

– Не отвлекли, товарищ полковник, – честно признался Бис. – Ничем важным я занят не был.

– Тогда, присаживайся.

Вслед за Бисом в комнату вошли майоры Буланов и Степнов.

Олег Степнов был в должности погибшего на Чабане Сергея Басурманова. Краповик Олег Буланов временно исполнял обязанности командира роты. В недалёком прошлом Буланов командовал взводом специальной разведки, укомплектованным прапорщиками и контрактниками, а по нынешней штатной должности был начфизом бригады. Но, на войне, в отсутствие нужных кадров его прежние навыки были востребованы куда больше.

– Егор, все вместе, мы хотели обсудить с тобой – чем мы можем тебе помочь?

– Не знаю… – слукавил Егор, с недавних пор убеждённый в том, что по какой-то неведомой ему причине разведка бездействовала и, пожалуй, единственным внятным объяснением этому считал операцию на Чабане, где разведчики понесла первые ощутимые потери: погибли пятеро, почти каждый был ранен. Егор небезосновательно считал, что Стержнев жалел подчинённых, – …вам должно быть лучше известно, чем помочь, – несмело добавил он. – На мой взгляд… мне так кажется… нужны ночные засады на 'Богдана', это же очевидно? Разве, нет?

– Засады нужны – это правда. Но есть свои сложности… – ответил Стержнев, разглядывая Егора.

– Какие, если не секрет? – с детским интересом взглянул Егор на полковника, предполагая их очевидность: гибель старпома Басурманова в последние дни лета девяносто девятого подкосила Стержнева, многие прекрасно знал об их тёплых, чуть ли не отеческих, отношениях. – Вы просто жалеете своих бойцов.

– Бережём, не жалеем, – опережая ответ начальника разведки, признался Степнов. – А сложности банальные: разведотдел Группировки нарезает нам задачи в разных районах Грозного, порой и вовсе за его пределами, вследствие чего мы лишены возможности очно помочь братишкам…

Слово 'братишки'подкупало. Бис прищурил глаз, будто во рту оказалась долька лимона. Чаще приходилось слышать обидное 'одноразовые'.

– …Вот мы и спрашиваем: можем чем-то помочь дистанционно? Поделись, что происходит у тебя на маршруте и мы что-нибудь предложим или посоветуем?

– Ладно… – медленно кивнул Егор. – С чего начать?

– С самого начала, – предложил Буланов, – начинай с выхода.

– Ладно… – немного подумал Егор, – с выхода, так с выхода… На маршрут мы выходим по-разному, но чаще в начале шестого. Иногда удаётся убедить начальника штаба, что ранний выход только во вред: во-первых, потому что мы ничего толком не видим и, даже если нас силой вытолкнули за ворота, мы ждём неподалёку пока расцветёт; во-вторых, в это время улицы пустынны, а мне хотелось бы двигаться, когда по улицам снуют прохожие. Понятно, что это мерзко и последнее дело, искать спасения среди гражданского населения и машин, за 'живым щитом', рассчитывая, что с ними нас не станут подрывать… Но и это не гарантия. К тому же подполковник Крышевский чаще против хаотичных выходов, чем за, и вряд ли это его прихоть, потому как обычно это связанно с прохождение каких-нибудь войсковых колонн или проведением спецмероприятий в каком-нибудь районе, куда стягивают силы из разных мест. Дальше – идём и подрываемся на фугасе… Или обнаруживаем – что большая редкость.

– Что именно редкость? – переспросил Степнов.

– Найти фугас получается редко.

– И что происходит дальше? – уточнил Стержнев.

– Нас подрывают… Если мимо – считай крупно повезло. И наоборот.

– То есть ты не можешь обнаружить фугас? – задал свой вопрос Буланов.

– Радиоуправляемые? Нет. Не могу. Не обучен, нет инструкции, как это сделать. Или – как говорят в инженерном отделе Группировки – нет чёткого и верного алгоритма работы с ними.

– Интересно? – удивился Степнов. – Как это: нет алгоритма?

– Действительно нет, – подтвердил Стержнев. – Радиофугасы – ноу-хау этой войны.

Все четверо крепко задумались и некоторое время молчали.

– Выходит, это дело случая, если ты обезвредил фугас?

– Вроде того, – без чувств сказал Бис. – Если на чистоту, пока ни одного случая зафиксировано не было.

– А как же вчера?

– С этим надо что-то делать?!

– Надо, – подтвердил Бис. – Я уже высказался по этому поводу, а оказывается, вам это просто не под силу.

– Да, выглядит именно так… А чем заканчивается история с подрывом?

– Понятно, что: эвакуация 'двухсотого'или 'трёхсотого', а если обстрел – принимаем бой, в ходе которого число и тех и тех может подрасти. Иногда обстрел завершается ничем, затихает сам собой, и мы идём дальше.

– Оказывается не всё так просто… Надо серьёзно обмозговать… Дашь нам время?

– Да, конечно. Мозгуйте сколько хотите.

– Александр Линович, задача более чем ясна, – сказал Степнов, – берём тайм-аут. А пока, разрешите готовиться к ночным?

Стержнев кивнул:

– Только с помощью для сапёров не тяните. Дело не терпит отлагательства.

– Что-нибудь придумаем, – поспешил сказать Буланов. – Потерпи, Егор.

– Ладно-ладно…

Оба майора вышли и дверь за ними закрылась.

– Что-то ещё, Егор? – тихо спросил Стержнев.

Он вообще говорил очень тихо и сдержанно для начальника и Героя высокого ранга.

– Да, товарищ полковник. Всегда хотел спросить, права, не было подходящего случая… – замялся Бис. – Расскажете, что случилось на Чабане?

– Зачем тебе?

Егор горько вздохнул.

– Мне не хватает смелости, товарищ полковник. Чертовски страшно день за днём выходить на маршрут, зная, что нас там поджидает. Вдруг, ваша история даст мне дополнительных знаний, а если и нет, прибавит решимости и смелости. Узнав детали событий от человека, который прошёл все те испытания, справился со страхом, придаст мне уверенности. Ведь там было страшно, не так ли? 'Героя'просто так не дают…

Стержнев не шелохнулся.

– Было страшно. Но страх это нормально. Ты же знаешь, ничего не боятся дураки, а преодолеть страх – это и есть мужество. Когда кругом пули свистят и кажется, что все они летят в тебя – не просто страшно, жутко! А когда руководишь боем, думаешь, как и что нужно делать, чтобы все остались живыми, тогда страх уходит на второй план, и только потом, бывает, подсасывает под ложечкой. У меня вот так. Сам всегда считал, что самое страшное, что может случиться с командиром в бою – показать свой собственный страх подчинённым. На войне страшно всем, кому есть что терять. Терять есть что, как минимум, это жизнь. Признаться честно, я думаю, тебе гораздо страшнее сейчас, чем было мне. После той операции журналисты приписали мне слова, будто я утверждал, что ничего не боялся и думал исключительно о том, как подороже продать свою жизнь – на самом деле я такого не говорил, даже не думал так, я хотел вернуться сам и вернуть всех с той горы живыми. То, что случилось с нами на Чабане, подобный сценарий событий, не повторяется и не случается дважды. Прошлый опыт трансформируется в знания и больше так не пугает. Тебе же приходиться переживать страх каждый день. И нужно быть очень смелым, чтобы это выдерживать. Хочу сказать, что ты хорошо справляешься с непростой работой. Я бы так не смог. Что касается страха… Когда я был маленький мой дед мне говорил: все лучшее в человеке и все чудеса живут по ту сторону страха. Его слова не относились к войне, так он говорил, чтобы я не боялся браться за какое-то дело. Но здесь это не работает. Здесь я пользуюсь другой словесной формулой, повторяю её как мантру, когда испытываю сильный страх: смотри туда, где страшно… Попробуй как-нибудь?

– Понял, – кивнул Бис, – обязательно попробую! Ну, так что, расскажете, что там случилось?

– Хорошо, но по пути в столовую – время ужинать. Идём?

– Согласен! – обрадовался Бис.

– В общем, по замыслу Объединённого оперативного штаба утром двадцать девятого августа предполагалась дерзкая специальная операция с привлечением подразделений разведки и спецназа по взятию двух сёл – Карамахи и Чабанмахи, где закрепились боевики, создав хорошо укреплённый анклав ваххабитов. Точной информации – сколько их там – не было. Ещё в Махачкале нам объявили о том, что силами разведки бригады надо занять гору Чабан, уничтожить ваххабитов, взорвать ретранслятор, забрать видеоархив и уйти. Следом за нами на высоту должны были высадить десант, контролировать местность. Помню, я спросил: если требуется уничтожить в горах ретранслятор и находившихся там боевиков, почему не нанести авиаудар, не накрыть артиллерией? На что получил циничный ответ: никакой авиации или артиллерии – это не война, а милицейская операция…

– А подняться на гору Чабан и всё такое – туристическая прогулка, что ли?! – не смог скрыть возмущения Егор.

– …Основную адресную работу предстояло выполнить ребятам из отряда 'Русь'во главе с моим старинным другом Юрой Бабковским и ребятам из центра 'Вымпел', бригаде же отводилась задача силами двух батальонов блокировать сёла. В четыре часа утра мы вышли к подножию горы Чабан и стали подниматься. Сумрак вперемешку с туманом не позволял нам разгуляться. Поднимались осторожно, шли кромкой леса по указанной проводником тропе. В головном дозоре…

– Лейтенант Серёгин? – осторожно спросил Бис.

– Нет. Миша Солодовников с отделением. А что Серёгин – твой друг?

– Да, – признался Бис, – с Семёном мы одного года выпуска, в один день приехали в бригаду… ну, – кивнул Егор, – в тот год… сдружились. Только он Рязанское десантное окончил, а я Питерское – инженерно-строительное… Простите, товарищ полковник, что перебил! – опомнился он. – Что было дальше?

– Чтобы незаметно подняться на вершину мы пересекли по хребту две высотки. Чем выше поднимались, тем гуще туман. Только когда он стал белым я смог разглядеть силуэты впереди идущих увешанных оружием и снаряжением бойцов. Вскоре Миша подал сигнал и на тропе все замерли. У самой вершины послышались голоса. Двадцать минут присматривались, вычисляли, сколько их. Подступили вплотную, из бесшумного 'Винтореза'застрелили первого, двинулись вперёд и лоб в лоб столкнулись со вторым. Дистанция – семь метров. Конечно, его изрешетили, но он успел выстрелить первым. Его пуля угодила Солодовникову в голову. Метрах в шестидесяти западнее была позиция зенитной установки, укрытая маскировочной сетью, а рядом в окопе – еще двое. Одного уничтожили, а второй сумел скрыться в тумане. Из гранатомётов взорвали ретранслятор и зенитную установку. Для Михаила запросили 'вертушку'. Первую помощь ему оказали на месте и пока ждали, немного окопались… Задача была выполнена. Никто не предполагал, что предстоит здесь задержаться или, что боевики окажутся столь решительными, чтобы пойти на штурм высоты. Правда, как нередко случается, выяснилось, что в ходе планирования операции были неверно определены силы боевиков, их численность и вероятность их упорного сопротивления, в результате чего командование оперативного штаба приняло решение о переносе операции. Погодные условия скоро испортились и не позволили эвакуировать вертолётом раненого лейтенанта, борт покружил в тумане и ушёл…

Бис и Стержнев поднялись по гулкой железной лестнице в вагон-столовую. Он оказался довольно просторным, они присели за стол и стали ждать повара с тарелками на подносе, выглянувшего в маленькое окно раздачи.

– Долгое время, пока домыслы наконец не превратились в убеждение, ходили яростные слухи, якобы боевики перехватили наши радиопереговоры и не опасаясь удара основных сил, решили отбить у нас высоту. Вскоре с соседней вершины по нам ударил станковый гранатомет. Дистанция была небольшой – метров восемьсот. Он кидал по одной гранате, явно пристреливаясь. Затем заработали снайпер, под работающий пулемёт и 'подствольники', а следом второй АГС – снизу, из села. Когда ветер растаскивал клочья тумана, я видел внизу 'москвич-каблучок', в кузове которого он стоял. Белая мгла недолго сдерживала боевиков, а когда заморосил дождь и немного прояснилось, стрельба стала прицельной и интенсивной. У нашего фельдшера в миг появилось много работы. В четырнадцать часов боевики предприняли первую попытку штурма, чего я от них вообще никак не ожидал! Плотность огня была такая, что я подумал, как сейчас помню: сколько же их там идёт на нас? Мы не могли поднять головы и порой возникало ощущения, что они многократно превосходили нас числом. На самом деле, – у страха глаза велики, – их было не больше пятидесяти. Это я к тому, когда кажется, что все пули летят в тебя. Взвод твоего друга, лейтенанта Серёгина, принял бой первым. Они находились на открытой местности, и первым погиб их пулемётчик, Семён получил осколочное ранение в живот, живот просто разворотило. Затем осколочное ранение в голову получил Серёжа Басурманов, находясь со мной в одном окопе. Он жив ещё десять часов, но в больнице Буйнакска умер…

Повар в белом чепчике, молча поставил на край стола поднос и снял с него тарелки.

– Огонь 'духов'был невероятно плотный… Прости, Егор, привычка с Афгана – боевиков, конечно, не 'духов', ну понятно же?

Егор кивнул.

– Многих офицеров и солдат ранило и контузило. 'Духи'в конец озверели, пошли напролом, орали такбир и затем – вал огня. Временами они подобрались к нам на бросок гранаты. В какой-то момент в солдатский окоп залетела 'эфка'и упала на спину Каляпина Андрея, он ничего не почувствовал, а Димка Перминов, снайпер, заметил боковым зрением. Метнулся к нему, схватил гранату и бросил за бруствер, но она взорвалась и оторвала ему кисть. День был на исходе, боекомплект – на исходе, мы и так экономили, а тут и вовсе огрызаться стало не чем. Всюду крики, мат, стоны раненных, стрельба и взрывы. Боевики в полусотне метров. И тогда я запросил огня у начальника артиллерии бригады подполковника Токова…

В вагон-столовую стали подтягиваться офицеры, которых было слышно по шагам на железной лестнице и совершенно не слышно внутри за соседними столами, казалось, они даже не касались ложками посуды, создавая шум, характерный для армейской столовой.

– …Миномётная батарея Дисена Батырова, – продолжил свой рассказ, будто стесняясь, тихим голосом Стержнев, – клала вокруг нас миномётные мины с ювелирной точностью и духи стали тесниться. А потом появился Юра Бабковский со своими спецназовцами, который сами едва не угодили под огонь наших миномётов. Пока спецназовцы сдерживали 'духов', Иваныч доложил главкому о ситуации, главком решение оставить высоту не утвердил, но Иваныч сказал: уходим. Среди восьмидесяти разведчиков было сорок раненных и пятеро убитых, разбросанных по позициям, и пока их собирали, 'духи'предприняли очередную попытку штурма. Чтобы забрать погибших, приходилось отгонять 'духов'от мёртвых тел, как назойливых мух, выстрелом из огнемёта, и затем сдерживать их натиск пулемётчику. А потом нас ждал тяжёлый спуск. Шестнадцать раненых передвигаться не могли. Мы спускали их шесть километров всю ночь, семь долгих часов… Этот день показался мне вечностью. Дождь, грязь, слякоть, кровавые бинты, грязные бинты, кровь на камнях, на траве, на ветках, и 'духи', наступающие нам на пятки. Раненых волокли, взявшись вчетвером, а где и вшестером, их роняли, поскальзываясь на склоне, снова поднимали и несли дальше. На крутых спусках тащили волоком… Наш отход обеспечивала группа офицеров 'Руси'и 'Вымпела', и при каждой атаке они отбрасывали 'духов'назад. Мы не потеряли ни одной единицы оружия. Мы не бросили раненых и погибших. Спроси меня: сколько мы уничтожили 'духов'? Не скажу. Я вообще в районе высоты ни одного убитого или раненого 'духа'не видел, кроме тех, что перебили на рассвете. Спросишь: сколько их противостояло нам? Я не знаю. Но думаю, что немного.

На этом Стержнев рассказ закончил. Егор шумно выдохнул, будто вынырнул из воды, где легко дышалось только рыбам, и бесшумно опустил в пустую тарелку алюминиевую ложку, которую крепко сжимал в руке всё это время.

– Блин, товарищ полковник, у меня нет слов! – Егор обеими руками взъерошил свою голову. – Зачем я вообще пришёл и разнылся перед вами? Не понимаю. После такого мне стыдно, что я говорил с вами о страхе.

– Всё нормально, Егор, – Стержнев выпил залпом стакан остывшего чая. – Всё уже в прошлом… Главное, сделать из этого правильные уроки.

Когда Егор вернулся в палатку, все давно спали. Тускло горела настольная лампа, солдат-истопник осторожно, чтоб никого не разбудить, выгребал золу из зольника. Егор потянулся и побрел к кровати.

Глава первая Часть вторая

Утром двадцать третьего декабря на Хмельницкого снова прогремел взрыв. Это был третий за последние три дня фугас, необнаруженный и, понятное дело, необезвреженный укротителями взрывов, – губительная для сапёров статистика, разрушающая ореол их могущества. Ни следов минирования, ни самого фугаса сапёры Биса не обнаружили и прошли мимо. Суетливый противник не заполучив желаемой цели, упустил свой последний шанс – уничтожить бойцов из группы прикрытия, которые отныне двигались согласно инструкции на значительной дистанции друг от друга, не представляя собой групповой мишени. Техника тоже оказалась недосягаемой. Причиной тому стала неудачно выбранная позиция, откуда подрывник намеревался произвести подрыв и видел небольшой участок маршрута. Угол наблюдения искажал представление о реальном положении солдат на дороге и не позволил тщательно прицепиться и произвести дистанционный подрыв, в результате чего фугас сработал впустую. Пока что старший лейтенант Бис радовался тому, что до сих пор обходилось без потерь. Тактика применения радиоуправляемых фугасов стала понятна быстро, так как была примитивна и проста – противник подрывал фугас сразу, не позволяя ни обнаружить смертельную ловушку, ни обезвредить, ни пройти мимо. Выражение 'пока без потерь', расхожее в среде 'одноразовых'как часто дразнили за глаза сапёров, условно являлось высоким показателем успешности.

Бис и Стеклов ходили рядом, нарушали ту самую инструкцию, как заметил бы Егор, но этому ни один не противился – рядом было спокойнее, пусть и в нарушение приказа.

– Мы совсем как камикадзе, скажи? – зевнув, сказал Стеклов.

– Почему камикадзе? – уклончиво спросил Егор и немного поразмыслив согласился. – Ну, может быть, может быть… Хотя, нет, – вдруг передумал он, оглядевшись по сторонам, – не похожи мы.

– Ага, особенно ты! – подначил Владимир. – В зеркало давно смотрелся?

– Ах, ты про это? – догадался Бис.

– И про это, и про то, – подтвердил Владимир, – третий день подряд подрывают! Точно тебе говорю, – камикадзе.

– Читал, что историки до сих пор изучают их, рассматривая через призму культуры, как феномен, – сообщил Егор.

– Ну, а я тебе что? Не феномен? – воскликнул Владимир.

– Ты? С тобой всё ясно: ты, Вовка–дурак, – беззлобно сказал Егор.

– Ха–ха–ха, – звукоподражательно произнёс Стеклов, обозначая смех, – собственная шутка?

Бис снисходительно улыбнулся во весь рот.

– Не хочу тебя обидеть, но с камикадзе всё немного сложнее. Они загадка японской культуры. Загадка японской души. До сих пор никто не разгадал и не понял их сложных чувств. Однажды по телеку смотрел хронику Перл–Харбор, я просто оцепенел от увиденного и поймал себя на том, что испытываю необъяснимый трепет, глубокое уважением и горечь. Смотрел на них и ничего не понимал – люди, которые решились на самоуничтожение – они, как гипноз! Мы тоже можем погибнуть, но отношение к нам другое, – Слюнев нас презирает.

– Как только погибнешь, он мигом зауважает, вот увидишь. Фотку твою мрачную на мраморную доску прилепит. Всех водить будут мимо, почести тебе отдавать.

– Да, – с сожалением вздохнул Егор. – Не зря в Группировке заговорили: 'один сапёр на один фугас – отличный показатель'. Сапёры гибнут каждый день, а штабным пофиг, уже свыклись.

– Всё потому, что из штаба ходят до столовки, чтобы пожрать, а оттуда до нужника, чтобы посрать. Для них угробленная жизнь – две бумажки – подписал и подтёрся, – Владимир сплел пальцы и захрустел суставами, от этих мыслей у него крепко закипала кровь. – Воронку видел сегодня? – напомнил он Егору.

– Видел.

– Ну и?.. По–прежнему не согласен? Говорю тебе: мы камикадзе, брат, только пешие.

– Пешие? – закурил Бис.

– Пешие, – повторился Стеклов. – Просто повезло сегодня.

– А ты знал, что камикадзе – это тайфун, который дважды разнёс в щепки монгольский флот во время вторжения в Японию, кажется, в 13 веке. Камикадзе переводится как божественный ветер. Во время второй мировой войны так называли японских лётчиков, которые шли на верную смерть, направляя свои суда на корабли противника. Их появление и существование стало возможным благодаря самураям. В военном училище я прочёл трактат Ямамото Цунэтомо о самураях, в котором он писал: 'Путь самурая – это смерть. В ситуации 'жизнь или смерть'всегда выбирай смерть. Это не трудно. Будь решителен и иди вперед'. Вот так, Вовка, и никаких тебе пустых ненужных разговоров.

– Что это значит, что в случае чего – умри и не сопротивляйся? А как же: 'жизнь – это дар и это надо ценить'?

– Вовсе не это. Это значит, что в жизни человека превыше всего долг и честь.

– Это кто такое сказал? Аль Пачино?

– Какой на хер Аль Пачино? Так написано в трактате 'Хагакуре. Сокрытое в листве':'настраивай своё сердце утром и вечером так, будто твоё тело уже мертво, и тогда твоя жизнь пройдёт без позора и ты исполнишь своё предназначение'.

– Какое предназначение? – возмутился Владимир. – Сдохнуть от фугаса?

– Может и так. 'Чтоб жить, надо вечно бороться. А спокойствие – это душевная трусость'.

– Тоже твой Цунамото сказал?

– Нет. Толстой.

– Лев Толстой сказал такое?

– А ещё сказал: 'Любая мужская работа – это кровавое дело'.

– Тоже Толстой?

– Нет. Ямамото Цунэтомо.

– Тьфу, блин! Заебал ты со своим Цунамото, запутал совсем! Так мы камикадзе или самураи?

– Камикадзе, – поразмыслив, согласился наконец Егор.

– Ну, а я что говорил? – всплеснул Стеклов руками. – Согласен, что пешие?

Бис едва заметно кивнул.

Вечером Егор вспомнил о жене. Последнее время он редко вспоминал о ней. Разве что когда ложился спать она неожиданно появлялась в закрытых глазах совсем голая… После таких свиданий побаливал низ живота. Но чаще Егор грезил о её небесно–васильковых глазах и темно–русых волосах. Или записывал карандашом на фанерной стене за спинкой кровати нечаянно пришедшие в голову стихи:

…В объятьях прерий пахнет мятой и поросло всё зверобоем,

Здесь лес под солнцем иллюзорен в душистой дымке костровой,

Здесь все окутано покоем, прилив о берег бьёт каноэ,

Ручей с холодною водою теперь приют пиратский мой.

Здесь на ладонях Гор Скалистых мой дух безропотно скитался,

В зеркальной глади отражался прохладных глянцевых озёр,

Он хмурил тучи над землёю на влажных берегах Миссури,

И падал в селях после бури и грезил о любви с тобой.

…ковыль себе вплетая в пряди, с вечерним пропадал дождём

И в послегрозовом закате я видел ночь с твоим лицом.

Глаза твои – луга цветные…

– Товарищ старший лейтенант, рядовой Черенков в строю отсутствует, – выдал дежурный, вместо привычного доклада о готовности роты следовать в столовую.

– Нет? – повторил Бис увлеченный собственными мыслями. – А где?

– Не могу знать.

– Ну, так найдите, – пожав плечами, сказал Бис, спугнув дежурного взглядом.

Рядовой Алексей Черенков, семьдесят восьмого года рождения, был уроженцем городка под названием Горное в заливе Касатка на Курильских островах. Он бы третьим ребёнком в семье военнослужащего одного из полков, расквартированных на острове Итуруп, и часто шутил, что занятий для молодых родителей на острове было немного и семья быстро стала многодетной. На Итурупе дислоцировались три полка: артиллерийский, в котором, собственно, и служил его отец, вертолетный и истребительный. С сорок пятого года залив Касатка считался благоприятным местом для высадки десанта вероятного противника и по этой причине здесь находилось столько военных. Но в начале девяностых, незадолго до землетрясения, два полка были расформированы, и семья Черенкова переехала на материк. Это и многое другое Бис узнал из рассказов солдата, которые невольно подслушивал, поскольку тот часто делился с сослуживцами о своём прежнем доме и жизни на острове. Бис этому не противился, с некоторых пор ему было интересно всё японское.

Залив Касатка, когда–то назывался бухтой Хитокаппу и был известен в истории как место откуда японские авианосцы с самолетами на борту отправились атаковать Перл–Харбор. Обратно они не вернулись. После Великой Отечественной войны остров Итуруп перешёл под юрисдикцию Советского Союза, а японцев и часть айнов, коренное население острова, как подданных Японской империи репатриировали. Черенков называл свой городок призраком, так его прозвали сухопутные, как он сам, а моряки называли фата–моргана, в честь морской феи, которая, по преданиям, обитала на дне океана и обманывала путешественников призрачными видениями.

'…Увидеть город–призрак, – припомнил Егор одну из рассказанных Черенковым историй, – было сложно. К нему вели две дороги: дорога 'по отливу', если ехать по морскому берегу во время океанского отлива и 'стратегичка'– стратегическая дорога, построенная военными, по которой можно проехать только на танке. Если танка нет, остаётся путь 'по отливу'. Но там есть риски – утопить машину в набегающей волне океана или хуже – утонуть самому… Мама рассказывала, что когда они с моим отцом, лейтенантом, приехали в Горное, – отец до сих пор открещивается от своих слов, будто не говорил ничего подобного, – то вначале подумал, что это такой военный полигон, а не новое место жительства: 'если такой полигон, какой же тогда полк?'А мама первой всё поняла и долго плакала. Теперь, я догадываюсь, – тогда сказал Черенков, – как сильно она плакала, когда увидела остров, наверно, также горько, когда провожала меня сюда. – После этих слов Бис решил, что на службе сына в армии настоял именно отец Черенкова. – Кстати, – добавил Алексей, – на острове есть действующий вулкан по имени Богдан Хмельницкий, так что мы здесь совсем как на вулкане. А я и вовсе, будто не уезжал никуда'.

Через четверть часа рядовой Черенков стоял перед Бисом. Пьяный.

– Да всё в порядке у меня, товарищ старший лейтенант! Нервы самую малость шалят… Срыв, наверное. Ну, а что? Немножко можно… Вы же тоже?

– Это залёт, Черенков, – выдавил из себя Бис. – Я решу, как тебя наказать. Дежурный, после ужина построение роты в палатке, – сказал он прежде, чем успел разозлиться.

– Да ладно! Чо вы в самом деле себя тогда за это не наказываете?

– Вздумал старшим в жопу… – не успел договорить Бис.

– Ой–ой! Старшим? Тоже мне большая разница: один год!

– Может, и не большая, – стиснул зубы Бис, – зато определяющая. Читай Устав, там всё написано.

– Нет времени, товарищ лейтенант, я радиофугасы ищу. Это ты в сторонке ходишь. Да что разговаривать? Что ты мне сделаешь?

'По справедливости: объяви выговор или лиши увольнения… – мысленно предложил себе Бис. – Только кого здесь испугаешь этим? Никого'.

Но Бис подобную социальную добродетель не олицетворял. В его настроении справедливость не обладала силой способной противостоять или защитить, удержать от дурного поступка, не нарушать законов, не вредить окружающим и жить по совести. Всё было гораздо проще, как в юности: 'кто сильнее, тот и прав'. В те времена это был особый закон, основной регулятор отношений человека и человека, их прав и обязанностей, воздаяние за деяние, вознаграждение за труд и этот закон с лихвой умещался в кулаке. Ведь люди, словно животные, без слов понимали только силу, которая либо карала, либо возносила. Правда, второе происходило с Бисом по настроению и только тогда, когда чужая слабость была непреодолимо жалкой. Заступиться за слабого – случалось с Егором редко. В его характере не был чего–то необычного, те же желания что присущи любому, идти по настроению толпы, чтобы быть по другую сторону надругательства. Нередко Егор сам становился зачинщиком унижения бессилия, бесхарактерности и слабоволия, с которыми мириться просто не мог и тогда он был жесток. Тем не менее солдаты к нему тянулись, может быть потому, что жизнь на войне была злая и жестокая, и Бис со своими жестокими испытаниями и наказаниями был, казалось, в родной стихии.

Небрежно схватив солдата за ворот, Егор выволок его из строя и сходу нанес два удара в область уха, от чего тот стремглав ушел к земле.

– Еще? – спросил Бис, приводя Черенкова в чувства. – Еще, спрашиваю?

– Не надо…

– Ещё раз рот откроешь, и я тебе все зубы посчитаю, ясно?!

Черенков понимающе кивнул. В голове его всё закружилась.

– Егор, оставь до утра, – попросил сонный Кривицкий. – Время позднее, выспаться надо?

– Хорошо, – согласился Бис. – Завтра, в семнадцать часов, построение всего личного состава на 'тактическом поле'… Рота, отбой!

Выскочив в туалет, Черенков столкнулся со Стекловым, курившим снаружи.

– Стой! – приказал он. – Нашёлся? Где был?

– Пил? – признался Алексей.

– Чего хромаешь?

– Пизды получил?

– За что?

– Вроде, как за дело.

– Ну, иди тогда, раз за дело.

Внутри Егора всё кипело. Уткнувшись в подушку, он крепко зажмурился, но Черенков остался стоять перед глазами, ухмыляясь.

Через четверть часа Егор уснул.

Каждая неделя, каждый день, каждый час становились повторением предыдущего часа, дня, недели. Ощущение скорого несчастья действовало на Егора угнетающе, подпитывая это чувство чередой последних событий связанных с гибелью саперов на улицах города. С особым отчаянием и беспомощностью Егор ждал очередного поражения.

'Игра, какая-то, ей богу! День сурка, – возмущался он, вернувшись с маршрута. – Подъем, разведка с очередным подрывом, возвращение и обед – такая формула суток'.

Возвращение из опасных и бесконечных блужданий по городу в скрипучую и трепещущую на пронизывающем ветру ротную палатку уже само по себе казалось уютным счастьем. Уже не так бережно, как прежде Егор Бис открыл дневник и записал:

24 декабря 2000 года.

Повторилось вчера. Очередной подрыв на Хмельницкого. За минуту до которого я видел Саню Фёдорова недалеко от места подрыва. Успел подумать, что Федорову пиздец! От фугаса осталась воронка диаметром почти три метра, в глубину – полтора. Это четвертый радиофугас за четвёртые сутки!

В семнадцать часов Бис стоял на 'тактическом поле':

– В две шеренги, стройся!

Тактическое поле, на бровке которого построилась рота, представляло собой пустырь, за которым в густых зарослях крылись две 'двухэтажки'и водонапорная башня с квадратной крышей постовой вышки. Эта пустошь являлась северной границей дислокации бригады, за которой открывались взору огромные по площади яблоневые сады, совхозные поля, поселок Алхан-Чурский и аэропорт 'Северный'.

Тактическое поле кем–то несправедливо названное как 'поле чудес'никогда не представляло собой какой-либо тактической, тем более чудесной ценности, за исключением разве что натыканных повсюду табличек с угрожающей надписью 'Осторожно, мины!'и небольшого квадрата на его окраине площадью около пятидесяти квадратных метров, на котором, опять же кем-то неизвестным, было решено проводить практические взрывные работы с сапёрным взводом. Могло показаться странным, что периметр учебного квадрата не имел четких границ и носил исключительно условный характер, но сапёры как известно всегда относились к особой касте отрешенных или как нередко можно было услышать одноразовых, к которым как водится своя зараза не пристаёт и потому к красноречивым предупредительным знакам, белеющим в том числе и посреди учебной площадки относились несерьезно и даже с некоторым пренебрежением. Одним словом – отморозки.

Цель, которую преследовал Бис, собрав в этом месте личный состав, была проста и банальна – наказать Черенкова.

– Черенков, выйти из строя! – скомандовал Бис.

Солдат небрежно вывалился из строя и развернулся к нему лицом.

– Следуешь за мной точно вслед моего шага, дальше скажу, что делать!

С хладнокровной расчётливостью и осмотрительностью выбирал Егор Бис на подмороженной земле место для каждого следующего шага, временами совершая короткие выверенные прыжки, иногда приседая и проверяя грунт штык–ножом, уводя за собой солдата к центру поля. Черенков, ничего не понимая, неуклюже повторял командирские движения, гримасничал и дурачился над его действиями, до тех пор, пока командир не остановился и не повернулся к солдату лицом. Черенков игриво замер, балансируя на одной ноге не понимая происходящего. Совершив череду птичьих взмахов руками, наконец застыл по стойке смирно, робко приставив левую ногу к правой.

– Напрасно веселишься, – сказал сурово Бис. – Ты вообще-то на минном поле!

– Да ладно; брехня всё это! – дыша, будто собака от долгого лая, сказал Черенков, но в ту же секунду подумал: 'Если только… Чего ради старлею скакать как козлу всем на потеху? Не такой он человек. Неужели, правда, мины?'– выражение весёлости на лице Черенкова сменилось недоумением неспособным на борьбу и страдания.

В сущности, мало кто верил, что поле усеяно минами как утверждали таблички. Во–первых, потому что при проведении подрывных работ сапёры передвигались в пределах учебного квадрата совершенно свободно, не обращая внимания на границы отведенной территории. Во–вторых, на водонапорной башне через поле войсковые разведчики выставляли ночной 'секрет', пересекая поле в темное время суток без каких–либо проблем.

К ногам Черенкова упал штык-нож. Бис достал из кармана пачку сигарет, вкусно улыбнулся и с наслаждением закурил.

– Формуляра минного поля не дам, его нет, – сказал он. – Зато у тебя есть штык-нож! Слушай мою команду: кру-гом! – скомандовал Бис.

Черенков, не раздумывая, повиновался, правда, когда опомнился спустя продолжительную паузу, может быть минуту, которая вдруг показалось, затянулась, Алексей бросил взгляд через плечо и обнаружил, что Биса нет рядом. Он уходил с поля прочь.

'Ты на минном поле… – как гром среди ясного неба прозвучали слова Биса в голове Черенкова. Он торопливо шагнул следом, но оступился, задумался. – Ну и сука, ты, старлей! Завел на мины, мразь? Пиздёж всё это! Но я-то знаю, что делать… Или нет. Блин, ну, я такого ни разу не делал! – забрыкались солдатские мысли. – Кем ты возомнил себя? В следующем бою шлёпну. Убью, суку такую! – пришёл он в себя, опустившись на коленях. – Господи, вокруг мины… и я, – проскулил Алексей. – Где они стоят? Сколько их? – ошалело озирался он по сторонам, стремясь обнаружить оголённые фрагменты противопехотных мин. – Где эти мины чертовы? Где стоят? Сука ты, тебя выебут за это! – крикнул солдат вслед командиру, который был уже далеко, приближался к строю на кромке подмёрзшего поля. – Блин, что делать? Подскажи, Господи! Мамочка, помоги… Старлей–сука, вытаскивай меня отсюда! – забрюзжал слабым голосом солдат. – Не пойду никуда, буду стоять здесь, на месте! Помогите отыскать их? Кто поможет? Вот дурак… Ну, нахуя это?'– кружилось в его голове.

– Товарищ старший лейтенант, а с каких пор здесь мины? – осмелев, спросил сержант.

– Я разрешил разговаривать в строю? – бросил Егор злой взгляд. – Отведи личный состав метров на тридцать назад, чтобы никого не зацепило, если рванёт. Если Черенков выберется, построение в расположении роты, если нет – сразу за мной. Самостоятельно не забирать! Не дай бог ещё кто подорвётся… – внимательные солдатские глаза до конца не верили в происходящее. – Товарищ сержант, командуйте! – приказал Бис, украдкой взглянув на Черенкова, который подобрав штык-нож покрасневшими одеревенелыми руками вонзил клинок в мерзлый грунт.

'Что? Пару сантиметров? Не больше?'– вздёрнул старший лейтенант бровь, мысленно обращаясь к солдату.

– Эй, нет, эй! – солдат поднял глаза полные ужаса. – Земля мёрзлая! Как их искать? Всего пару 'сантимов'прощупать могу!

На глазах Алексея поле-чудес опустело, рота отошла к заброшенному ангару, старший лейтенант Бис направился в сторону палатки и Черенкову уже не было так весело, как это казалось вначале.

– О, Егор! – обрадовался Стеклов. – Чаю будешь? А то одному не в кайф…

– Наливай, – равнодушно согласился Бис.

– Разрешите, товарищ старший лейтенант? – влетел в палатку рядовой Дудатьев и застыл как тотемный истукан.

– Чего тебе? – спросил Бис.

– Сержант Лаптев послал.

– Зачем?

– За сержантской сумкой!

– Бис молча кивнул головой.

– Где был? – Стеклов поставил на стол вторую эмалированную кружку. Для Биса.

– На поле-чудес…

– А! С Черенковым разбираешься?

– Разобрался уже.

– И как он? Жив или в нокауте?

Егор сделал вид будто прислушался к звукам снаружи санитарно-барачной палатки и наконец сказал:

– Взрыв слышал?

– Нет.

– Значит, жив пока. На минном поле стоит.

– Ты серьезно?

– Серьезно.

– Блин, ты сдурел?! – не донёс Стеклов кипяток до стаканов, поставив чайник на полпути. – Идём, посмотрим? – быстро собрался он.

– Спасибо. Пока не хочу.

– Ладно, ты пей… Я быстро! – ударилась о порог фанерная дверь.

Егор с тоской заглянул в пустую посуду:

– Ну вот, блин, попили…

Вообще ждать было не в привычке Егора. Эта черта не была его сильной стороной или достоинством как показатель внутренней сдержанности или важное условие такта в общении, которому он следовал. Неумение владеть собой нередко доставляло ненужные хлопоты, а порой и вовсе проблемы, но бороться с нетерпением ему всегда было трудно. В такие минуты он упускал инициативу и преимущество и терял счёт времени. Конечно, он знал, что действие в нужный момент времени обладало куда большей результативностью, чем непоследовательные поступки или беспрерывные шаги, которые выматывали или заставляли отступить, но ничего поделать с собой не мог. В подавляющем большинстве случаев особенно здесь на войне значительная часть людей совершала именно такие действия инстинктивно и по наитию. Они часто становились спонтанными и безрассудными, необдуманными и глупыми, и также часто храбрыми, рискованными, неожиданно самоотверженными и даже геройскими, раскрывающие самые неожиданные стороны человеческой натуры.

Отстранившись от стола, Егор поднялся и вышел следом за Стекловым, но того уже не было, и он направился к полю–чудес. Картина, которая открылась его взору, на минуту потрясла воображение. В действительности Бис рассчитывал увидеть тщедушного Черенкова и его тщетные попытки разобраться с минным полем, стремясь обнаружить хоть сколько–нибудь мин, однако увидел нечто неожиданное: будто заглядывая за край бездонной пропасти, над которой неудачно повис беспомощный альпинист, оказавшийся в смертельных объятиях гор весь личный состав роты расположился у бровки остывшего поля. Первые лежали на холодной земле, вторые –над ними – кто на коленях или на корточках, третьи стояли, пригибаясь или напротив в полный рост, протягивая навстречу Черенкову руки-стрелы, будто башенные краны в Цемесской бухте Новороссийска. Одни координировали действия сапёров, устремившихся на помощь, другие – действия Черенкова.

Вся сцена в целом выглядела по–боевому: продвигаясь к краю тактического поля по наикратчайшему пути, Черенков смог преодолеть за всё время чуть больше пяти метров. Было заметно, он выдохся и из последних сил ковырял мёрзлую твердь, оставляя позади себя широкую чёрную ленту вспаханной земли. С кромки поля навстречу Черенкову двигались по-пластунски два сапёра–добровольца, орудуя сапёрными щупами.

'Так вот зачем прибегал Дудатьев! – догадался Бис. – Так и знал, что сержантская сумка была предлогом, – пристально разглядывал он происходящее. – Вот чертята!'– с облегчением подумал он и тревога наконец отлегла от сердца.

Позади всех подбоченившись и от этого казалось возвышаясь над всеми, заворожённый зрелищем стоял прапорщик Стеклов, будто наблюдая за ходом увлекательного спортивного состязания, а затем заметив Биса, подошёл и похлопал по плечу.

– Ну, ты и придумал! – сказал он.

– Это само пришло в голову.

Выбравшийся с минного поля Черенков снова предстал перед Бисом. Вымазанный землёй, взмокший, с крупными каплями пота, висевшими на щеках и носу, он смотрел на командира измученными глазами и не казался теперь наглым и самоуверенным.

Бис расправил клапан солдатского кармана, забитого землей, и заглянул в глаза:

– Жизнь штука вредная, Черенков, от неё все умирают. Это не вечный дар, а скорее временный займ. Когда-то придётся отдать, понял?

– Так точно, – сказал солдат.

– Хорошо. А до этого времени береги её, она прекрасна, – уходя сказал Бис. – Не стоит её разменивать по пустякам.

Бис поплёлся назад.

– Егор, погоди! – окликнул Стеклов Биса. – Что–то я совсем не пойму, откуда здесь мины? – перешёл Владимир на шёпот.

– Какая разница? – взглянул Егор в ответ.

– Да, просто хочу знать, когда успели натыкать? Не было ж ничего?

– Это тебя натыкали… – улыбнулся Егор хитрыми глазами, – а мины устанавливают. Нет здесь никаких мин. Только не растрепи никому.

– А, понял! А я думаю… Погоди, не понял, так мин здесь нет?

– Нет, – отмахнулся Егор. – Все эти таблички обычная фикция, чтобы солдаты не шатались, где не следует.

– Хочешь сказать: поле с табличками пустое? И кто это придумал?

– Я, – признался Егор. – Видишь, – обернулся он, – таблички обращены внутрь, а не к противнику?

– Вижу… Зачем внутрь?

– Чтобы тебе было видно, дубина! Смотри, никому не сболтни…

…Глаза твои – луга цветные мне часто видятся в природе,

В капризной плачущей погоде и на карнизе той скалы.

Но там, где волны бьют о берег давно не слышен плёс прибоя

И Терек в ожидании боя осиротел здесь от войны.

Здесь едкий дым – прикрытье прытких, здесь бег в атаку нервным строем,

И глинозём защитным слоем – окрас для тела боевой,

Здесь небо красной жгут ракетой, как будто гасят сигарету

За срыв короткой эстафеты на полосе передовой.

И только в водочной нирване, что я ищу на дне стакана

Между атак бинтую раны портянкой грязною с ноги,

Я падаю на снег спиною и этой мерзкою зимою

Смотрю в израненное небо и вижу там глаза твои…

Косыми моченый дождями ковыль себе вплетаю в пряди,

Сбриваю брови страха ради, победу чуя над врагом.

И в городских трущобах ада, развалин где–то посреди

Нужна была одна награда – что ждёшь, и я не победим!

Пройдут бои и свежий ветер домой наполнит паруса,

И нет милее мне на свете чем сердцу милые глаза

И хрупкий стан на полустанке с надеждой ждущий эшелон,

В грязи пугающие танки и слёзы градом на погон.

И запахи лесного бора витают в небе грозовом

И горы, и глаза–озёра на теле вижу я твоём…

Все жизни не обыкновенны! Прожил я в этой двадцать лет…

И в этой жизни я военный, а ты по–прежнему мой свет!

– Толь, прочти, а? Хочу узнать мнение…

Егор передал тетрадь и с трепетом стал ждать, глядя на Кубрикова, который, казалось, читал целую вечность и неодобрительно цыкнул в одном месте.

– Ну, как? – спросил Бис, когда Кубриков оторвал взгляд от написанного.

– Даже не знаю. Я как–то стихи не очень…

– А что читал тогда?

– Дай, я… – вызвался Стеклов, выхватив из рук Кубрикова тетрадку.

По лицу Владимира было заметно, что читал он вдумчиво и неторопливо, а потом вернулся к началу текста и сделал это несколько раз. Егор сгорал от нетерпения.

– Интересно… – хмыкнул Стеклов. – Как тебе удалось так здорово написать? И с паршивым Грозным в самую точку попал.

Остаток вечера Егор ходил по палатке с тетрадью в руке важный как глашатай, подносил её к свету на уровне глаз будто царский указ, затем довольный лёг на кровать и уснул с нежной улыбкой на лице.

– Представляешь город в былой красе? – сказал Стеклов, взглянув по–новому на восьмиэтажки по обе стороны улицы с обрушенными будто объеденными гигантскими грызунами крышами.

– Угу, – представил Бис, – должно быть красивый. Вероятно, эта улица была атмосферной и очень зелёной, а ещё первой, которую видел человек, прилетев самолётом в Грозный. Катился такой гость на такси и восторгался красотами и людьми с их учтивостью и гостеприимством, улыбался в ответ и приветливо махал рукой, а они ему, гостю благодатного края, что зачарованный увиденным уже мечтал здесь жить, работать и растить детей. И вряд ли мог вообразить, что однажды здесь станет смертельно опасно и придётся отсюда бежать впопыхах, схватив детей и самое необходимое, бросив дом, работу, лишь бы не быть забитым заживо камнями, прежде учтиво улыбающимися людьми в чьих глазах нет презренной хитрости, а есть глубокая мудрость кавказских старцев.

– Как ты поэтично загнул! – присвистнул Стеклов. – Книги не пробовал писать?

– Нет. Ща каждый дурак книги пишет. Ещё я возьмись и воевать некому будет… О, смотри! Это же брат–близнец сталинградской мельницы Гергардта.

– Напоминает хромую дворнягу… – сказал Стеклов.

– Ну, ты кинолог, тебе виднее, – рассмеялся Бис.

– Фугас! – послышался вопль.

Казалось, Егор давно привык к этой парализующей и чудовищной, когда знаешь наперёд, что ждёт тебя дальше, голосовой команде, и всё равно всякий раз испытывал панический ужас, когда её слышал. От неё подламывались ноги и непроизвольно сокращались мышцы всего тела. Этот вопль был также ужасен, как и то, о чём он сигнализировал, что убивало безжалостным огнём и металлом.

Смертоносный фугас, обнаруженный рядовым Гузенко на перекрестке Хмельницкого с улицей Окраинной, находился в неглубокой разломе воронки посреди асфальта и был присыпан бытовым мусором, которого накануне, а именно вчера, со слов сапёра, не было. К тому же разлом оказался прикрыт куском клеёной фанеры по размерам значительно меньше размера воронки, сдвинув который Гузенко и заметил головную часть снаряда.

Как и большинство сапёров при данных обстоятельствах Гузенко оказался напуган и сильно взволнован находкой, вследствие чего не смог припомнить каких–либо малейших деталей, но то, что фугас был радиоуправляемый уже не вызывало сомнений, из воронки посреди асфальта не тянулись провода.

– Как он выглядит? – спросил Бис.

– Как обычно… – признался Гузенко, которого в роте прозвали Гудзоном, по причине созвучности фамилии и реки на востоке чужой страны открытой в семнадцатом веке английским мореплавателем Генри Гудзоном, – снаряд как снаряд, – добавил он, пожимая плечами, – слегка ржавый. Из 'башки'– два провода, – он дополнил описание символичным жестом из указательного и среднего пальцев руки, направленные вверх.

– Тебе не могло привидеться или показаться?

– Товарищ старший лейтенант… – возмутился Гузенко, – могло! Но только в том случае, если бы вы мне тоже привиделись.

– Ясно. Прими, – Бис передал солдату автомат, а разгрузку не стал, сбросил здесь же на землю. – Оставайся на связи… Блин, забыл в штаб сообщить! – Егор нажал тангенту радиостанции и после короткого звукового сигнала доложил. – 'Варяг', я 'Водопад', обнаружил фугас, работаю.

– Принял тебя, 'Водопад', – моментально ответил Крышевский.

До воронки было шагов двадцать.

– Бинокль, дай.

Гузенко передал оптический прибор в руки командира.

– Дуй назад! Готовь накладной заряд.

– Двести или четыреста граммов?

– Сам как думаешь?

– Лучше четыреста.

– Делай шестьсот, – Егор накрутил тонкий ремень бинокля через большой палец на запястье, зажал в кулаке, опустился на землю и пополз к разлому. Замерев метрах в семи от воронки, пристроил бинокль к глазам и навёл резкость, не убирая оптический прибор от глаз, сделал дополнительных четыре шажочка на локтях, подтянув тело ближе к объекту наблюдения, но так и не смог ничего разглядеть. Вернулся назад хмурый, поднялся во весь рост и окинул взглядом окна многоэтажек вокруг:

'Ну, где ты? Давай, покажись, – сдвинул он на бок вязанную шапку и почесал затылок. – Фугас обнаружен, чего медлишь? – пытался понять подрывника. – Чего не взрываешь?'

Не последовавший при обнаружении коварной ловушки взрыв настораживал. Последнее время радиоуправляемые фугасы, походили на обессиливших проституток, которые прелюдии не предлагали, таким сравнением пользовался Стеклов, а управляемые по проводам – молодые и незатасканные – встречались крайне редко. Теперь вторые чаще служили приманкой для сапёров, чтобы отвлечь внимание от первых или вообще были ложными и не предлагались как вишенка на торте.

– Юра… Крутий, организуй оцепление, – приказал Бис командиру группы прикрытия, оказавшемуся поблизости.

– Принял, – отозвался тот.

– Заряд готов? – спросил Бис Гузенко, убираясь с дороги.

– Так точно!

– А шест? – снова осведомился он, проверяя он накладной заряд.

– Готов.

Деревянную палку, чья длинна составляла около семи метров, Бис называл уважительно шестом. Так, ему казалось, звучало благозвучнее и значительнее, чем непривлекательная и невзрачная палка, что придавало ей особое значение и роль. Срубленная накануне она ещё источала характерный древесный душистый запах и естественно с одной стороны имела утолщение в силу своего происхождения, а с другой – остриё. Егору пришлось сильно потрудиться, чтобы отыскать достаточно рослое молодое дерево, которое при своей длине в самом широком месте у основания умещалось бы при охвате в ладонь. Шест напоминал длинное удилище, с каким ходят на серьёзную рыбу, вроде акул, и с чьей помощью рассчитывал поймать рыбу пострашнее той, что водилась в самых тёмных водах. Своей удочкой Бис собирался доставлять накладной тротиловый заряд до предполагаемого фугаса. На маршрут он заготовил сразу пару, разумно предположив, что они одноразовые.

– Юра, – позвал Бис Никулушкина, который тут же сорвался с места. – Стой! Куда полетел? Глаза разуй! Ты туда не ходи, ты сюда ходи. Фугас башка попадёт – совсем мёртвый будешь. Обойди, будешь ассистировать Гузенко.

Никулушкин понимающе мотнул головой и бросился в сторону.

– Да не беги, ты! – завопил Егор снова. – Спокойно подошёл! Не знаешь, что ли, что бегущий человек привлекает излишнее внимание?

Вскоре всё было готово. Все приготовления были сделаны. Гузенко скотчем закрепил на конце шеста связку тротиловых шишек, зачистил концы проводов электродетонатора и скрутил их с концами полевого провода, намотанного на кабельную катушку. Закрепил провод в трёх местах по длине древка, чтобы тот не цеплялся за колючие кусты и неровности земляного покрова или того хуже не оторвался случайно, вырвав детонатор из запального гнезда шашки. Взялся за тонкий конец, где держался шестисотграммовый заряд тротила и направился к дороге, волоча по земле другую его часть, в то время как Никулушкин следил за свободным ходом провода, стремительно редеющего на вращающемся железном стержне.

– У нас всё готово, – сказал Бис в рацию. – 'Ручей', твои на позициях?

– Да, всё готово, – ответил Крутий.

– Если что, 'патрики'не жалей.

– Понял тебя.

Гузенко залёг, изготовился и пополз навстречу фугасу.

– Стой! – очень скоро Бис окрикнул сапёра, остановив на безопасном удалении от воронки. – Достаточно. Теперь шест.

Распластавшись на асфальте, Гузенко стал перемещать шест вперёд, сокращая расстояние между накладным зарядом и воронкой и изредка отрывая длиннющий шест от земли, дабы не повредить боевой заряд из тротиловых шашек вследствие волочения что проделать лёжа было весьма трудоёмко. Егор неотрывно следил за действиями сапёра, выполнявшего его указания.

– Нужно придумать тачку на колёсиках для шеста, – вслух подумал Бис, – чтобы не натаскивать заряд на разрушаемый объект, а спокойно без усилий подкатить его к фугасу. С этим делом справилась бы обычная детская машина на пластмассовых колёсах.

– Ага, – согласился Юра Никулушкин, – только где взять столько детских машинок?

– Тоже, верно, – согласился Егор, наблюдая как Гузенко справлялся с непростой задачей.

– Готово, – крикнул Сергей, когда накладной заряд оказался в воронке.

– Сваливай!

Сергей развернулся и пополз назад, покидая вероятную зону поражения осколками, если подрывник вдруг приведёт фугас в действие, затем вскочил с земли и метнулся к укрытию, где его поджидал ротный и Юра–ассистент.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите я сам до конца всё сделаю?

– Ну что, Юра, уступишь товарищу?

– Как скажете, – согласился Никулушкин.

Бис одобрительно кивнул. Гузенко зажал концы полевого провода в клеммах подрывной машинки из войскового комплекта противопехотных мин, повернул переключатель и ударил по пятаку толкателя. Грянул оглушительный гром, вырвавшийся из воронки, где укрывался фугас, облаком из камней и мусора, серой пыли и чёрной копоти.

– Какой–то жиденький получился взрыв, не показалось? – сказал Бис.

– По мне, нормальный! – высказал своё мнение Никулушкин.

Егор взглянул из–за укрытия в бинокль.

– Воронка какой была такой и осталась. Надо провести разведку, Юр, ты как?

– Чуть что сразу Юр? Гудзон же сам хотел всё сделать – пусть делает!

– Согласен, – признался Гузенко, вооружаясь сапёрным щупом.

– Разыщи прапорщика Стеклова, возьми рацию, будешь докладывать с места.

– Не надо никого искать. Я уже здесь, – подошёл Стеклов. – Что у вас тут?

– Фугас, – пояснил Гузенко.

– Знаю я эти ваши фугасы. Опять БТРом будете давить?

– Нет. Обойдёмся. У нас теперь шест есть.

– Это вряд ли. Я видел, как он красиво летел и не приземлился.

– Мы были готовы к этому и приготовил два… – возразил Бис. – Ладно, Гудзон, поехали!

Сапёр снова уполз к воронке.

– Ну, что там? – спросил Бис в рацию.

– Вижу разломленный снаряд, – Гузенко держался руками за края воронки, когда не отвечал по рации, будто подтянулся и завис над перекладиной.

– Артиллерийский?

– Пушечный, наверное, – сказал Гузенко, – а может, гаубичный…

– Что за калибр?

– 152 миллиметра, кажется… '…–Ш–501', – прочёл Гузенко плохо читаемую маркировку. – Не знаю, не встречал таких, – признался он, – какой–то странный? Не сдетонировал, но зато раскололся… Отсырел, что ли?

– На нём есть маркировка? – спросил Бис.

– Первых цифр… или букв я не вижу. Вижу: тире… – пригляделся солдат, – затем буква 'Ш', снова тире и пятьсот один…

– Кажется, 'Ш'– это шрапнель! – вскочил Бис на ноги. – Ну–ка, вали оттуда!

– Да всё нормально. Он не сдетонирует. Его разворотило. Хотите притащу половину?

– Тащи, если сможешь. Только проверь, что под ним!

Под снарядом ничего не оказалось, вероятно, на устройство неизвлекаемости подрывнику попросту не хватило времени. Гузенко поднялся, взял на руки обломок снаряда, по виду совсем нелёгкий и направился к укрытию, где его ждали.

– Как и сказал: шрапнель, – вынул Бис из рыхлого тротила дротик с оперением и бросил его Стеклову.

– Классные дротики, – оценил Володя.

– Известен случай, произошедший во время Первой мировой, когда батарея французов применила шрапнель по походной колонне немцев, уничтожив её шестнадцатью выстрелами на дальности пять километров… Представляешь, семьсот человек – шестнадцатью выстрелами?

– Что скажешь, крутой снаряд! – согласился Стеклов. – Это что получается, первый обнаруженный и обезвреженный нами фугас? И он со шрапнелью…

– В натуре, первый?! – Егор вдруг загорелся желанием похвастаться страшной находкой в штабе. – Гудзон, бери обломок, неси к БТРу.

Остаток маршрута, а это девятнадцать с лишним километров, сапёры преодолели налегке без происшествий. Обломок обезвреженного фугаса красовался за волноотражательным щитком и ждал своего триумфального часа, когда торжественно предстанет перед бригадным командованием. Вернувшись на базу, Егор привычно спешился в том месте, откуда отправлялся в штаб для доклада, схватил трофей и преисполненный гордости отправился в штаб. Никогда ещё Егор не был так взволнован как сейчас. Обезвреженный фугас дарил надежду и наполнял сердце Егора, вдруг обретшего уверенность в собственных силах, радостным предвкушением перемен отношения Слюнева к сапёрам. Конечно, Бис желал поразить всех, но больше остальных безусловно комбрига. Взбежав на второй этаж, он распахнул дверь в комнату оперативного дежурного и замер – внутри в гордом одиночестве скучал помощник оперативного дежурного старший лейтенант Евгений Копра, командир отдельного химвзвода по должности.

– Привет, Жека! – произнёс на распев Бис, быстро соображая, что могло случиться. – А где Слюнев? Крышевский? Где все?

– Известно где, – хмыкнул Копра. – Обедают.

– Ясно, – мгновенно погасли глаза Егора, он опустил трофей на стол, поднял трубку белого телефона без циферблата, выдержал паузу и по слогам произнёс: Со–е–ди–ни–те с ин–же–нер–ным от–де–лом.

– Слу–ща–ю–ю… – услышал Бис металлический голос на другом конце провода. – Пол–ков–ник Сав–чен–ко, ин–же–нер–ный от–дел Груп–пи–ров–ки.

– Алло, док–ла–ды–ва–ет ко–ман–дир са–пёр–ной роты стар–ший лей–те–нант Бис, двад–цать вто–ра–я бри–га–да: ин–же–нер–ная раз–вед–ка про–ве–де–на, об–на–ру–жен фу–гас на ули–це Х–мель–ниц–ко–го, пи–ши–те ко–ор–ди–на–ты… Как слышите меня?

– За–пи–сы–ва–ю.

– Барс–16, по улит–ке – 4. Ка–ли–бр бое–при–па–са – 152 мил–ли–мет–ра, мар–ки–ров–ка: '…–Ш–501', шрап–нель… Ш–рап–нель.

– Не по–нял… пов–то–ри!

– Пов–то–ряю…

Копра задумчиво смотрел на Биса, подперев голову руками. Закончив, Егор опустил трубку на рычажный переключатель аппарат:

– Я–зык сло–ма–ешь по–ка до–ло–жишь, – по слогам произнёс Егор.

– Ёб–нишь–ся, – передразнил Копра.

Оба расхохотались.

– Представляешь, а я целый день так.

– Я бы так не смог, – признался Егор.

– А я бы никогда не смог как ты. Мы с Крышевским сидели здесь, слушали эфир, пока ты разминировал. Что нашёл?

– Вон, – кивнул Бис на железяку.

– И что это? Снаряд такой? Ни черта себе! – разглядел 'химик'дротики. – Это что?

– Шрапнель, – гордо сказал Егор.

– Охренеть!

– Жека, а Слюнев знает, что мы разминировали фугас?

– Знает. Я докладывал. Он заглядывал пару раз, когда в душ шёл и потом обратно, – Копра с интересом разглядывал дротик, а затем принялся ковырять из болванки новый. – Ты только посмотри их сколько?

– Ну ладно, пойду я…

– Давай, я доложу Крышевскому, что все нормально.

– Нормально? – оглянулся Егор. – Это когда ничего не случилось… – устало улыбнулся он, – …от слова 'совсем'. Если что, я у себя, – добавил он напоследок и вышел за дверь.

Он был страшно взбешён и разочарован, в его мозгу никак не укладывалось, что в обстановке минной опасности, в то время, когда ежечасно гибнут сапёры, кто–то может есть, пить, курить или иным образом отвлекаться от исполнения своих обязанностей, вроде тех случаев, что запрещались Уставом караульной службы часовому: спать, писать, читать, петь… или играть в шахматы.

В палатке никого не оказалось, кроме дежурного по роте, заполнявшего книгу выдачи оружия. Стеклова и Кривицкого не было. Бойцы, догадался Бис, убыли в солдатскую столовую в надежде получить долгожданный горячий обед. Сбросив разгрузку и автомат у выгородки для хранения оружия и боеприпасов, не раздеваясь, он свалился на кровать.

– Товарищ старший лейтенант, звонил майор Степнов. Просил, как вернётесь, зайти к нему, – доложил дежурный.

Егор молчком поднялся и вышел, вернулся спустя минут сорок и снова не раздеваясь, свалился на кровать. Некоторое время что–то обдумывал с суровым видом, затем спросил дежурного не звонили ли кто из штаба, а получив отрицательный ответ, повернулся на бок, безмолвно и отчаянно злясь на комбрига за то, что не застал того на месте и незаметно для самого себя уснул.

Из тяжелого сна Егора выдернул дребезжащий из последних сил 'тапик'.

– Крышевский, – представилась блеклая трубка военно–полевого аппарата, в которую, наверное, ещё новую, пришедшую на смену ТАИ–43, представил Егор, говорил министр обороны маршал Жуков. – Группу сапёров на выезд! Срочно! Нашим друзьям из контрразведки Ленинской комендатуры требуется помощь в 'адресе'. Построение, приказ, погрузка в парке через пять минут. Миноискатели не забудь! Оба!

– Алло? – сказал Бис, выслушав информацию, которая не уместилась разом в голове.

– Ты всё понял? – переспросил начштаба.

– Так точно, – сморщился Егор, – миноискатели оба…

– Что случилось? – спросил Кривицкий с соседней кровати, вырвав мятое лицо из подушки.

Впопыхах собравшись, группа сапёров во главе со старшим лейтенантом Бисом выдвинулась в парк к месту построения, продолжая экипироваться на ходу. Весь путь Бис чужим голосом выкрикивал короткие неприятные команды:

– Бегом! На месте! Становись! Проверить снаряжение! К машине!

Боевой приказ никто не доводил, все уже сидели на машинах. Сапёры успели погрузиться, и колонна из трёх бронемашин тронулась с места и в другой раз остановилась уже в центре улицы Маяковского, где собралась внушительная группа военных, самых разных, в разномастных одеждах, напоминающих партизан с военно–полевым снабжением, имеющим свои особенности.

– Товарищ старший лейтенант, – подступился Чечевицын, – я, кажется, автомат в роте забыл…

– Какого чёрта? Ты куда, блядь, ехал вообще, долбаёба кусок?! – взорвался старший лейтенант. – Я для кого без конца повторяю, как попугай: проверить снаряжение? Проверить снаряжение! – страшно замахнулся Бис на Чечевицына. – Дуй под броню! Вернёмся, убью…

– Привет, пацаны! – раздался позади голос. – Сапёры?

– Сапёры, – обернулся Бис.

Это был мужчина лет тридцати с небольшим. Он был ухожен, наверное, как немногие на этой войне или, почти никто, разве что Слюнев и парочка редких начальников, каких Егору довелось встретить у комплекса правительственных зданий, физически крепкий и подтянутый. Тёмные взъерошенные волосы, выступавшие из–под сдвинутой на затылок шапочки и начавшие не по годам отступать, открывали умный лоб и глубоко посаженные под ним небольшие глаза. Он был дружелюбно снисходителен, как молодой директор завода или президент, планировавший посетить в ходе предвыборной кампании мятежную Чечню и моряков атомной подлодки, где с одними, всё же решил переговоров не вести, а вторые утонули.

– Подполковник Герамисов. Отдел контрразведки. Руковожу этим мероприятием, – представился он.

– Старший лейтенант Бис. Двадцать вторая бригада. Руковожу этими раздолбаями, – нахмурил Егор брови.

– Алексей, – улыбнулся Герамисов, протягивая руку красной ладонью вперёд.

– Егор, – протянул Бис свою, продолжая сердиться.

– Тут такое дело, Егор, – сказал подполковник, уводя Биса в сторону, – по информации, полученной из оперативных источников, в адресах, которые мы отрабатываем, укрывались радикально настроенные ваххабиты, ответственные за недавние громкие теракты в городе. Правда, пока велась разработка, произошла утечка, вследствие чего была утрачена внезапность и с вероятностью двести процентов в адресе мы никого не застанем, а вот схроны с оружием и взрывчаткой найти можем. Обязаны найти. Для нас это вопрос чести! Иначе завтра в 'Бейруте'опять погибнут несколько хороших парней.

Егор нахмурил брови.

– Несколько хороших парней? Это что? Название фильма об американских морпехах? И при чём тут Бейрут?

– Хорошие парни – это уральские милиционеры из Ленинского райотдела, а 'Бейрут'– позывной Ленинского района Грозного. Прозвали так за обстановку, здесь она такая же сложная как в ливанской столице: не смолкает стрельба, гремят взрывы, гибнут сотрудники и мирные жители. На днях предотвратили теракт, который мог стать одним из самых громких: шестнадцатилетняя смертница с двумя тоннами аммиачной селитры на военном 'Урале'едва не прорвалась в расположение временного отдела милиции, военной комендатуры и администрации района… Так что здесь у нас счёт на минуты, как в футболе: сегодня найдём бандитские схроны – завтра предотвратим подрывы фугасов и новые потери наших товарищей, понимаешь? Правда, вот незадача, Егор: боевики минируют схроны, а у нас, как на зло, нет сапёров.

– Что значит – нет сапёров?

– Наши парни на четыре дня убыли в составе специальной следственной группы в Старые Атаки. А трое из комендатуры вчера на Автобусной – может, слышал – подорвались на фугасе: двое санитарные, один безвозвратно. Разминировали один фугас, а сработал второй… А тут ещё эта инфа, что у боевиков 'спецы'появились, собирающие из говна и соломы устройства – радиоуправляемые и наводящиеся при помощи фотоэлементов. Наверняка уже знаешь об этом? Успел небось повидать?

Егор натужно проглотил оскомину.

– С 'радио'знаком. А с 'фото', если честно, нет. Не представилось такой возможности…

– Вот, как? Как быть? В адресе, привычное дело, темно. Выходит, если открыть дверь или кладовку – может рвануть, мама не горюй?

– Выходит, может.

Герамисов поджал губу, выпучил глаза, покачал головой.

– Можешь, что–то по–быстрому придумать? Чтобы наша операция не кончилась паршиво. Понятное дело, свернуть всё это… – окинул Герамисов взором, – мы не можем ни при каких обстоятельствах? Высокое начальство ждёт результатов. Не по–офицерски будет свернуть с полпути. И ненужный ущерб нам, сам понимаешь, не нужен. Нам самое главное в адрес зайти, а уж там если что мы и сами досмотрим, ну а если что–то серьёзное – помощи попросим, конечно у тебя.

– По–быстрому придумать вряд ли получится, – почесал Егор отросшую редкую щетину на остром подбородке, – а подумать, можно… К тому же всё гениальное давно придумано, – добавил он и неторопливо направился к БТРу, напрочь позабыв о Чечевицыне. Опасная работа предлагала куда большие переживания, нежели мысли об оставленном нерадивым солдатом оружие в полевой пирамиде сапёрной роты. Заглянув внутрь машины, Егор скомандовал в темноту.

– Гудзон, Фёдор, готовьте пару сапёрных кошек, щупов и сумку минёра.

Повернувшись лицом к офицеру ФСБ, Егор вдохнул полной грудью и выпустил наружу облако тёплого пара. На улице был небольшой минус, не выше пяти–семи градусов, снег под ногами искрился в лучах полуденного солнца, но вынужденная прогулка, вторая за день, совершенно не казалась увлекательной. На пару минут Егор превратился в зрителя, отрешенно наблюдающего за происходящим со стороны.

Улица с интересующими спецслужбы домами была одной из центральных, впрочем, мало чем примечательной: искорёженный металл, бетонное крошево, кирпич, изъеденный пулями и снарядами будто жуками–точильщиками различного калибра, неровный асфальт, никаких тротуаров. Жилые постройки стояли рядком вдоль старых трамвайных путей, казалось, сбившись в кучку, будто под давлением скопища зелёных и синих человечков, БТРов и УАЗов, на чьих окнах бронежилетов было больше, чем на людях. Егор поправил на себе свой, поддёрнув пластину снизу и огляделся. Разглядел обветшалые крыши и такие же стены, заколоченные окна, покосившиеся заборы, расстрелянные ворота. Безусловно, отдельные дома выглядели как крепости. Но масса построек смотрелась беззащитно, пустыми окнами и стенами наружу. Многое выглядело так, как выглядит то, что за век не склеить. У большинства домов не было будущего. Егору его будущее с некоторых пор тоже казалось призрачным, а тут ещё это чувство, когда торопят в деле, в котором спешка не допускалась.

Выбранный первым дом с высоким кирпичным забором и стальными воротами зелёного цвета двое в синих камуфляжах преодолели верхом, подогнав БТР вплотную к стене и спрыгнув на другую сторону.

– Стучать не пробовали? – наблюдая за происходящим, спросил Бис.

– Нет. Во–первых, есть риск получить в ответ автоматическую очередь, – сказал Герамисов. – Во–вторых, если они не глупы, а они не глупы, их здесь уже нет.

– Чем ваши люди там занимаются?

– Вскрывают калитку. Один вскрывает, второй его прикрывает.

На колдовство с замком ушло не больше минуты, калитка отворилась и в неё тут же влетели четверо или пятеро бойцов, рассредоточившись по двору.

– Сейчас проверят двор, следом, если есть сараи и пристрой, – продолжил комментировать действия подчинённых Герамисов, – заглянут в окна, проверят двери, если те окажутся заперты…

Через минуту в руках Герамисова на приём сработала радиостанция:

– Дверь железная. Надо взрывать. Минёры приехали?

– Да, здесь. Ждите, – ответил Герамисов. – Ну что, Егор, твой выход! – сказал он.

Бис бросил на подполковника хмурый взгляд и зашагал внутрь.

Внутренний двор представлял собой просторную локацию на вскидку шесть на восемь метров, скрытую высоким кирпичным забором традиционно из красного кирпича. Во дворе лежал строительный мусор и какие-то строительные материалы. 'Мой дом – моя крепость', часто слышал Егор об особенностях местного строительства. Это была особая черта и негласное правило: чеченское жилище непременно должно быть скрыто от посторонних глаз. А ещё при доме обязан быть большой двор для ловзара – праздника или свадьбы, или для совершения зикра – особого моления, напоминающего суфийский танец. Все заработанные деньги тратились на строительство дома. Строить надо было быстро. В старину чеченская башня строилась за триста шестьдесят пять дней. Если мастер не укладывался в срок, в такую башню не селились. Но сейчас на строительство уходил не один год. Строительство стало делом трудным. Особенно, когда пришла война… На возведение дома уходило и десять, и пятнадцать лет, а порой и вся жизнь. Егор остановился перед домом, периметр которого оцепили бойцы Герамисова. Постройка была г-образный формы, привычной для здешних мест, под общей крышей. Во внутреннем углу строения располагалась входная дверь.

Бис осмотрелся, указал Гузенко и Фёдору вправо, а сам направился в противоположную сторону. Прошёлся под окнами, осторожничая, толкнул каждое – все были заперты. Обошёл дом вокруг. Вернулся назад.

– Будем взрывать, – сказал Бис. – Готовьте заряд, – дверь трогать не стал.

Дверь стояла добротная – взрывать по–человечески было жалко. Жильцы, если не были боевиками, всегда могли в него вернуться. Жилище по всем признакам было пригодным для проживания. В подводящей трубе шипел газ. Дом, казался Егору тёплым. Егор ещё раз внимательно осмотрелся.

Опытный сапёр, штатный командир инженерно-сапёрной роты капитан Дмитрий Хрящатый, тот, кого Егор сменил по прошествии отведенного времени пребывания в зоне боевых действий, интуитивно почувствовал и сказал бы, что мины здесь есть. Так решил Бис. Об этом говорила и элементарная логика, и имеющийся предыдущий опыт по обезвреживанию взрывных устройств и мин–сюрпризов: именно такие объекты минировали боевики, оставляя Грозный, где солдаты и офицеры российской армии могли занять рубеж перехода в атаку, рубеж обороны или встать на ночлег. А ещё взгляд Егора захватили детские игрушки: ведёрко, лопатка и грабли. Пластмассовый набор стоял у входа, расчищая подступы к которой, Гузенко отпихнул в сторону. Лопатка и грабли разлетелись, а с ними россыпь конфетных фантиков. Барбарисок. Аккуратно разглаженных, словно препарированных в соответствии с определёнными правилами, как гербарий.

Подполковник Герамисов, осматривающий территорию вместе с Бисом, осмотрев внимательно собственную ладонь, обратил внимание на тот факт, что на дверной рукояти отсутствовала цементно-земляная взвесь твёрдых частиц, попросту говоря пыль, которая, казалось, ещё оседала с тех самых пор, когда в Грозном шла фаза тяжёлых боёв.

– А вам, товарищ подполковник, часом не поступала информации из оперативных источников, что у боевиков помимо появившихся спецов по части радиоуправляемых фугасов и фугасов на фотоэлементах имеются Кулибины способные сварить на кухне начинку для самодельных взрывных устройств нажимного и натяжного действия?

– Что это значит?

– Это значит, что ручку двери могли элементарно установить на 'растяжку'и у вас были все шансы вместе с тяжёлой дверью телепортироваться отсюда в район красивых зелёных ворот… – Егор красноречиво описал одними глазами полёт Герамисова, характерный для человека, взорвавшегося на 'растяжке'.

Герамисов отряхнул начисто ладони и недовольно взглянул на Биса, испепеляя его взором старшего офицера.

– Нет, ну кто–то же до меня проверил дверь? – сказал он. – Кто доложил, что она заперта? – оглянулся он, призывая подчинённых к ответу.

Люди из окружения Герамисова упрямо молчали, что было понятно без слов и не потому, что боялись подполковника или боялись признаться – признаваться было не в чем, никому и в голову не пришло трогать что–то без сапёров, тем более трогать ручку двери, они бродили по двору в поисках таинственных 'сокровищ', будто участвовали в игре, правила которой до конца не понимали. Свежевыпавший снег затруднял поиск схрона, тем более мин или взрывных устройств, о которых они в принципе не подозревали – снег скрыл все возможные демаскирующие признаки их установки. Кто–то из Герамисовских обратил внимание на небольшой снежный холм во дворе – попросил у сапёров лопаты, осторожно сняли снег, обнаружив кучу свежевырытой земли под ним. Принялись откидывать землю. Егор уже не мог на это спокойно смотреть и отвлекаться на это не мог и не мог избавиться от мысли, что в доме есть кто–то, кто наблюдает за ними. Кто–то живой. Герамисовские старатели принялись вскрывать грунт. Однако Бис остановил их, напугав историей о загадочном элементе неизвлекаемости и замыкании электрической цепи на лопате.

– Если под свежей землёй твёрдый грунт, где–то рядом должен быть отрыт котлован, – убедил Егор.

Все насторожились, бросив под ноги шанцевый инструмент.

Внимательный взгляд сапёра, привыкший замечать малейшие изменения грунта и предметов на нём вплоть до паучьих тенёт на этих предметах такой 'рояль в кустах'вроде Тебулсомты из песчано-гравийной смеси вперемешку с кусками бетона и огрызками двенадцатой арматуры во дворе дома никогда не пропустил бы. Такое было возможным только в тех случаях, когда сапёры бежали и уже не смотрели под ноги.

– Я уверен в доме есть люди. Если они ещё не открыли огонь по ним – они вряд ли вооружены. Товарищ подполковник, предлагаю убрать людей, постучать в дверь и попросить открыть, как вы обычно об этом просите?

Герамисов подошёл к двери и, встав за кирпичной кладкой, ударил в неё каблуком ботинка.

– Военная комендатура! Откройте дверь! Если нет – мы её взорвём через три минуты. Слышите? Три минуты!

В ту же минуту замок дважды щёлкнул. Дверь медленно отворилась. На пороге появилась женщина с серым лицом – единственное, что удалось разглядеть Бису в створе двери. В глубине дома было темно. К себе она прижимала мальчика лет шести.

– Чего вы хотите? – сказала она.

– В доме есть мужчины?

– Нет. Только дети.

За спиной женщины скрывался ещё один ребёнок – девочка двенадцати лет.

– Мужчины в доме есть?

– Нет!

– Оружие?

– Нет!

Герамисов махнул рукой. Двое бойцов подлетели к двери и, втолкнув женщину внутрь, прикрываясь ею и ребёнком, как щитом, проникли в помещения дома. За ними последовали другие. Герамисов вошёл последним, извлекая из кобуры пистолет. Бис с сапёрами остался снаружи. Но очень скоро Герамисов вернулся.

– Егор, осмотрись внутри на предмет – сам знаешь, чего, – сказал он.

Везде было очень темно. В глубине одной из комнат тускло горел свет. Окна в доме были плотно задёрнуты шторами, но позже выяснилось их заставили изнутри сколоченными деревянными щитами. Выдерживая дистанцию вытянутой руки до Герамисова, у которого в руках был фонарь, Егор прошёл по коридору, повернул направо, оказался в тесной комнате. В тесной, потому как в ней оказалось семь человек: женщина с детьми, двое военных, Герамисов и Егор. Шедший позади Гузенко с щупами и сапёрными кошками остался в коридоре. Последним шёл Фёдоров с сумкой минёра–подрывника и миноискателем.

– Осмотритесь тут, – сказал им Бис.

– В доме есть запрещённые предметы? – спросил подполковник женщину с серым лицом. – Оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества? В доме проживают мужчины? Где твой муж? Где отец детей? Кто ещё проживает в доме? Что знаешь о соседях?

Вопросы сыпались с такой частотой, что женщина не успевала отвечать. Шестилетний пацан стал скулить. В доме было сыро и стоял удушливый затхлый запах. У Егора закружилась голова, он вышел.

Досмотр дома занял около часа. Однако поиск схрона результатов не дал. Сапёры внимательно осмотрели все подозрительные места, простучали стены, досмотрели чердак, сапёрными щупами прощупали земляной пол погреба на глубину до тридцати сантиметров – глубже было уже не взять.

– Ничего там нет, почти на полметра прощупали, – посетовал Гудзон. – Для надёжности миноискателем проверили, там, где арматура в стенах не мешала. Пусто.

– Хорошо. То есть плохо. Давайте на выход, – приказал Бис.

За этим домом последовал следующий, и следующий, и следующий, день близился к концу, дальше дело пошло немного быстрее, Бис разделил сапёров, добавив в досмотровые группы по одному человеку, но вот уже который 'адрес'был пуст, Егор сбился со счета. Сдёргивая сапёрными кошками входные двери, фээсбэшники осторожно продвигались в свете фонарей по скрипучим половицам и ничего не находили. Сапёры при помощи щупов и миноискателей проверяли двор и другие нежилые постройки и к всеобщему недоумению возвращались ни с чем.

– Этого не может быть? Информация стопроцентная! – ничего не понимал Герамисов.

– Плюнь тому в рот – кто её дал! – сказал один из коллег подполковника.

– Да чтоб у него граната во рту взорвалась!

Но Егора никак не отпускал первый досмотренный дом. Дом, как крепость. Он был как скала. Другие были не такие. Егор никак не мог вспомнить, что это был за учебный предмет: '…монолитная плита под дом относится к плавающим незаглубленным фундаментам, бывает также мелкого заложения. Название свое получила из–за того, что железобетонная основа заливается под всю площадь дома, образуя большую плиту. Обязательным условием является наличие песчано-гравийной подушки, которая перераспределяет нагрузку от дома на грунт, и служит демпфером при морозном пучении. Часто такой фундамент – единственное возможное решение. Например, на нестабильных, сыпучих грунтах или на глинах с большой глубиной промерзания. Конструкция фундамента монолитная плита несложная и надежная, но для её изготовления требуется большое количество арматуры и большие объемы бетона высокой марки, не ниже B30, ведь армируется и бетонируется вся площадь, занимаемая зданием, да еще с запасом – для большей стабильности. Потому такой фундамент считается дорогим. В принципе, это так, но надо считать. В некоторых случаях его стоимость ниже ленточного глубокого заложения за счет меньшего объема земельных работ и меньшего количества бетона. Глубина заложения монолитной плиты определяется в зависимости от массы дома и типа грунтов. При малом заглублении на пучинистых грунтах зимой дом вместе с основанием может подниматься и опускаться. При правильном расчете армирования и толщины плиты на целостность здания это не влияет. Плита компенсирует все изменения за счёт силы упругости. По весне, после того как грунт растает, дом 'садиться'на место. Классический тип плитного фундамента – железобетонная плита на песчано–гравийной подушке с утеплением или без. С толщиной бетона от двадцати до пятидесяти сантиметров в зависимости от грунтов и массы строения. Толщина слоев подушки зависит от глубины залегания плодородного слоя, который полностью снимают. Полученный котлован на две трети засыпают песком и гравием'… Возможно такое, что в готовой плите сделали тайник? Отсюда во дворе куча песчано–гравийной смеси, колотый бетон и куски арматуры?

– Надо вернуться, – сказал Бис Герамисову. – Кое–что проверить, – направился он к дому.

– 'Призрак', дай мне двух человек, – приказал Герамисов своему человеку.

Егор призвал с собой Гудзона и Фёдора.

…В доме было сыро, неприятно, как в парной, вот что смутило Егора. Ковры на стенах, ковры на полах. И этот прелый запах, аммиачный запах, будто пахло нашатырным спиртом. Именно он вернул выпускника военного инженерно–строительного училища в дом из красного кирпича, не один раз проходившего стажировку и практику на строительных площадках Петербурга и что греха таить – на даче одного генерала на Финском заливе.

Не поднимая глаз, дверь открыла серая чеченка. Егор никак не мог объяснить себе, но был уверен, она что–то скрывала. 'Двести процентов', как сказал бы Герамисов. Он подсознательно чувствовал, она что–то не договаривала.

'Надавить бы, как следует, – подумал он, – сразу бы всё рассказала'.

Но у него на этот счёт было табу: никогда не сражаться с женщинами и детьми. Егор был против подобного. Исключением разве что стал случай по неволе, произошедший во время прошлогоднего штурма Консервного завода Грозного, когда от рук беспощадных 'белых колготок'погиб близкий друг Егора, лейтенант Эседуллах Велиев. Позже снайпершу, контуженную взрывом поймали, загнав в ловушку ловко выстроенную двумя расчётами гранатомётчиков под командование прапорщика Арутюняна. Привязали грязную девку к дереву и развеяли по ветру, выстрелив прямой наводкой из орудия танка. Что было делать, тогда почти все пребывали в ярости, время было такое. Но о том Егор вспоминать не любил. Друзья исчезали. Их бросали из роты в роту и два–три парня навсегда пропадали. Иногда удавалось встретиться на складе, когда пополняли боекомплект, а через час кого–то уже могло не быть среди живых. Никто не здоровался и не прощался.

'Год будет, как не стало Велиева, – подумал Егор. – Всё случилось девятого января. В тот день тоже порошил снег', – шагнул он через порог в темноту.

– Можем мы осмотреть эту комнату ещё раз? – сказал он.

Она насторожилась. Бис это не мог не заметить.

– Конечно, – сказала она.

– А вы с детьми подождите в этой.

Егор закрыл за ней дверь. Она точно знала. Не могла не знать.

– Фёдор, Гудзон, диван и кресло – в сторону, – приказал Бис. – Скатываем ковёр.

Герамисов прижался спиной к стене. Бойцы 'Призрака'затаились в коридоре.

Посреди комнаты под выцветшим со следами тёмной плесени ковром и обрезками чёрного полиэтилена сапёры обнаружили на бетонном полу свежую заплату. Все насторожились. Герамисов поспешил за чеченкой.

– Что это? – спросил он, втолкнув её в комнату.

– Я не знаю. Племянник полы делал.

– Что с полами?

– Я не знаю. Просели, треснули…

– Вскрывай, Егор.

– Фёдоров, Гудзон, ломаем.

– Лом нужен.

– Я мигом, – сказал Гудзон.

– Не руки, а сплошные кровавые мозоли, – поплевал Фёдор на ладони.

– Выводите всех на улицу, за ворота, – приказал Бис Герамисову.

Очень скоро под полом был обнаружен тайник с пятью единицами стрелкового оружия, ручными гранатами, тремя гаубичными снарядами, подготовленными в качестве фугасов, четырьмя радиостанциями 'Kenwood'и двумя 'разгрузками'. Никаких новшеств по части установки фугасов обнаружено не было и тем не менее все предметы со своих мест сняли кошкой, на тот случай если под какой–то из них подложили гранату.

– Я поверила ему, – плакалась женщина перед Герамисовым, каялась в грехе. – Как сына, приютила. Не хотела верить, что бандит!

Бис прошёл мимо, уселся на нижнюю часть десантного люка, используемого как подножку, подложив под зад привычную армейскую подушку без наволочки, какие часто возили с собой и закурил. Герамисов появился рядом, будто вырос из земли.

– Две 'разгрузки'отдал твоим бойцам – заслужили!

– Хорошо, – согласился Бис.

– Как догадался, что там схрон?

– Не знаю… по запаху, наверное?

– Как собака? – улыбнулся подполковник.

– Вроде того.

– А если серьёзно?

Егор пожал плечами.

– Совокупность признаков: испарения и запахи в доме, поведение женщины, песок и гравий во дворе, бетон и арматура – ещё курсантом фундаментную плиту одному генералу на даче заливал. Всё вместе привело к догадке – оставалось приглядеться и найти.

– Молодец! – похвалил Герамисов. – Пригодилось же? – нежно улыбнулся он. – Ладно, пора нам.

– Удачи, товарищ полковник, – протянул Егор руку.

– И ты будь на чеку. В районе объявилась банда полевого командира Аслана Бакаева, около тридцати пяти боевиков, действуют малыми группами человек по пять–семь, передвигаются на белых 'Жигулях', специализируются на обстреле блокпостов, закладке фугасов и убийстве русскоязычного населения. На сегодня арестовано несколько человек, все они дают показания, а двое на кровавую охоту уже никогда не выйдут. На прошлой неделе их настигло возмездие в лице бойцов лейтенанта 'Призрака'.

– Как случилось? – спросил Бис.

Егор всегда был любопытен, но не праздно: часто истории были поучительны, и из них можно было извлечь пользу.

– Пару дней назад около дома на улице Дьякова остановились 'Жигули', из машины вышел молодой человек и разрядил обойму в пятидесятидвухлетнюю Елизавету Крикунову, произвёл контрольный выстрел в голову и спокойно уехал. Женщина работала уборщицей в Ленинском райотделе милиции. Копила деньги на протез сыну–инвалиду, но не успела, бандиты убили его пятью днями ранее – получилось собирала на похороны. Ещё не остыла земля на могиле сына, а пули подонка настигли мать… О её убийстве в райотдел сообщили соседи. По горячим следам началась спецоперация. С шести утра бойцы ОМОНа, внутренних войск и спецназа блокировали улицы Тухачевского, Дьякова, Косиора, Степную и Автобусную, появились задержанные – люди без документов, прописанные не там, где проводили ночь. На одной из улиц к бойцам внутренних войск подошла женщина и рассказала, что часом ранее видела молодых людей, раскапывающих обочину дороги. Оказалось – фугас, который сапёры уничтожили на месте. А пять минут спустя одна из групп блокирования на Косиора вступила в перестрелку с боевиком, который ранил троих омоновцев и укрылся в доме. Завязался бой. Когда отработали из КПВТ, 'дух'выкинул в окно окровавленный автомат. Группа ворвалась в квартиру, но 'духа'уже не было, следы крови вели в подвал. 'Призрак'с группой спустился за ним. Из дома вывели женщин и детей. Через пять минут доклад: 'духов'в подвале двое. Забросали гранатами. В ответ стрельба из пулемёта. Пленных решили не брать. Снова полетели гранаты, загрохотали очереди – кто в кого не разобрать. Спустя полчаса из подвала выбрался черный от копоти лейтенант, судорожно закурил и нарисовал пальцем на асфальте схему подвала, где засели боевики. Сапёры подготовили заряд и взорвали стену, чтобы добраться до стрелков через пролом. После мощного взрыва 'Призрак'нырнул в пролом с пистолетом–пулеметом, оттуда стрельба и доклад: боевики уничтожены. Что интересно, у уничтоженных бандитов с собой оказались новенькие российские паспорта, выданные меньше недели назад в Старопромысловском райотделе Грозного, представляешь?

– А что за теракт предотвратили?

– Ты про смертницу?

– Ну да.

– Шахидку для теракта Бакаеву подыскала жена, привела подругу, шестнадцатилетнюю Мадинат Даудову. Ей показали, как управлять тяжёлым 'Уралом', показали цель, как проехать к цели через посты, место и время подрыва. Время выбрали – вечерний развод райотдела. Чтобы у Мадинат не возникло сомнений, Бакаев пригрозил всю семью Даудовой вырезать. В конце концов пообещали ей, что она останется жить, если прорвётся к зданию отдела милиции и оставит машину. Девятнадцатого декабря, едва стало смеркаться, на Старопромысловском шоссе появился обыкновенный крытый брезентом армейский 'Урал', на каких в Чечне передвигаются военные и повернул к зданию отдела милиции. До запланированного взрыва оставались десятки метров. В тот вечер у ворот отдела несли службу уральские милиционеры, которые завидев машину открыли огонь на поражение. Короче, два бдительных 'мента'с Урала не дали 'Уралу'протаранить райотдел. В это время на промзоне, ожидая взрыва, как сигнала для атаки, сидели около семидесяти вооруженных до зубов боевиков Бакаева и Хамзаева – ещё одного полевого командира. Боевики рассчитывали после взрыва атаковать райотдел и добить раненых. Но сигнала так и не последовало. Уральцы остановили машину в пятнадцати метрах от ворот райотдела. Раненную шахидку вытащили за волосы из кабины грузовика, когда она искала кнопку, которую обронила в суматохе на пол. В кузове грузовика находилось сорок два мешка аммиачной селитры, сто тридцать килограммов пластида, два десятка взрывателей и часовой таймер на семнадцать часов – Бакаев подстраховался на случай, если Даудова не сможет нажать на кнопку – до взрыва оставалось меньше двух минут. К счастью, сапёрам удалось вовремя разминировать грузовик.

Слова Герамисова про счастье сапёров не выходили у Егора из головы. Истории о чудесном спасении за считанные минуты или тяжёлом сапёрном выборе, среди которых часто встречался самый идиотский – какой провод резать первым, походили на что–то невероятное и в то же время отвратительно реалистичное, о чём зачастую не хотелось задумываться. Все они были страшными и все они как на подбор были историями ужасного выбора и везения, когда из выбора было дозволено подорваться самому или кому–то из группы, а из везения – случайно уцелеть при подрыве. Несмотря на внешнее спокойствие, Егор был в бешенстве. В его представлении это было совсем не то, что должно было влиять на результат опасной работы. Результатом подобных действий не могли быть удача или везение. Ими должны были быть точные знания и правильный расчёт, и их эффективное применение. А у Егора не было ничего, кроме страстного желания выжить, успев на ходу изобрести простой и действенный способ разминирования, будучи подопытным кроликом в изуверских экспериментах чеченских радикалов и трусливых наблюдателей из штаба Группировки, робко разглядывающих приобретаемый сапёрами опыт выживания под учебным микроскопом с запотевшими линзами. В то же самое время из рассказов, подобно тем, которыми потчевал днём Герамисов Егор извлекал то, что для многих оставалось невидимым, что он называл солью истории, а раввины – мудростью. Столько уловок и ухищрений таилось в этих историях, сколько не встретишь во всех сказках мира вместе взятых. Каждая скрывала в себе туманные намёки и маленькие символические знаки, ключи к разгадкам, к тайному знанию или посланию, даже если в рассказе не было и пяти слов правды. Собирая таинственные знаки, Егор будто складывал из множества мелких деталей и фрагментов разной формы сложный пазл, большую цельную картину, вместе с которой увеличивал собственную живучесть и шансы своих бойцов.

– О! Егор, здорова. Как отработали? – сунулся в палатку Стеклов.

– Ты что, вмазанный, что ли?

– Да! – с удовольствием признался Владимир и завалился в одежде на кровать, свесив ноги в ботинках с налипшей чёрной грязью.

– Где надрался? – взглянул Бис на его обувь, нахмурив брови.

– У Иванченко, в гостях был, – похвастался он.

– Понятно.

– Слушай, Егор, что будет, если шарахнуть молотком по противопехотной мине? – завёл Стеклов никчёмный разговор.

– Зачем тебе это знать?

– С Иванченко как–то заговорили об этом, интересно стало. Он сказал, что рванёт, а мне кажется, что нет. Что будет-то, а?

– Ничего хорошего, – отмахнулся Егор. – Лучше заранее выявить на призывной медкомиссии и в армию не брать.

– Не понял?

– Что ты не понял?

– Причём тут комиссия?

– Тьфу, блин, да притом, – не желая вести бесплодную беседу, сказал Бис. – Людей, у которых подобные мысли, правильнее на медкомиссии отбраковывать.

– Да я с научной точки зрения… – осмысленно сказал Владимир. – Нет ли в мине какого-нибудь предохрона от такого?

– От чего, такого? От такого долбаёба? Или от молотка?

– Ну да.

– Нет, – категорично сказал Егор. – Такие предохранители в мины не ставят. Обычно такие предохранители либо стоят, либо их нет в голове при рождении. Но ты не парься, тебя противопехотная мина не убьёт.

– Шутишь?

– Совсем нет, – наконец улыбнулся Егор.

– Это ещё почему?

– Как бы странно ни прозвучало, противопехотные мины не рассчитаны на то, чтобы убивать. Чаще жертвы противопехотных мин переносят различные ампутации, но остаются в живых. И да, в этом есть своя жестокая логика. Видишь ли, уничтожение солдата часто не лишает его товарищей намерений продвигаться вперёд в ходе боя или специальной боевой задачи, как если бы это было тяжёлое ранение, при котором пришлось бы заниматься эвакуацией пострадавшего и оказывать ему медицинскую помощь. В случае ранения, а не гибели группа будет вынуждена отказаться от выполнения задачи и отступить. Думаю, что того же добивались от нас боевики, пока не поняли, что мы не прекратим вести разведку даже при таких обстоятельствах и ничто не вынудит нас отказаться от её продолжения, потому что важнее нас – проверенная безопасная дорога. А поскольку противопехотных мин у них нет, стали ставить фугасы помощнее и бить наверняка…

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? Дежурный по роте ефрейтор Котов.

– Валяй.

– При приёме-передачи дежурства по роте выявил, что рядовой Чечевицын оружие по возвращению не сдал, – доложил дежурный.

– Как не сдал? Он же забыл автомат в пирамиде?

– Никак нет, в пирамиде его нет.

– Где он? – вытянул ротный шею, разглядывая Чечевицына на солдатских нарах. – Чечевицын! – крикнул он.

– Его нет, товарищ старший…

– Книгу выдачи мне, бегом, – рявкнул Бис, не дослушав.

В книге, в графе 'получил'стояла подпись Чечевицына, рядом стояла подпись дежурного. Графа 'сдал'была пустая.

– Найди мне эту суку, – сквозь зубы процедил старший лейтенант.

Рядового Чечевицына искали не долго, перед комроты он появился спустя пару минут взволнованный и готовый к расправе и Бис набросился на него со всей мальчишеской страстью, на которую был способен.

– Ну, долбаёб забывчивый, где автомат? – спросил ротный. – Где автомат, сука, спрашиваю? Забыл в пирамиде? Забыл?

– Товарищ старший лейтенант, похоже, что я потерял его в парке, – ответил боец. – При погрузке. Похоже, прислонил его к соседнему БТРу перед посадкой, пока приводил снаряжение в порядок и впопыхах забыл.

– И где оно теперь?

– Не могу знать.

– Блядь… – вскочил Бис с места, Чечевицын отпрянул. – Ищи!

– Я искал. Но на том месте, где я его оставил его нет.

Бис поднялся и без лишних слов залепил Чечевицыну со всего маху в ухо. Хлёстко и звонко. От удара по лицу Чечевицын угодил головой в одну из средних стоек, удерживающих крышу палатки и провисшую бельевую верёвку для сушки нательного белья вспорхнувшее будто стая перелётных птиц.

– Съебись на хуй! – заорал он в лицо солдата, но вместе с тем быстро собрался и вышел сам. Из палатки он направился прямиком в штаб, ярость в нём в эту минуту кипела и клокотала. По пути Бис думал над тем, что ему на это скажет начштаба. Проблем с командованием хватало, а тут такое дело: пропал автомат. Опять! Памятен был ещё инцидент с пропажей автоматов в роте будучи в Дагестане, и Бису вдруг показалось, что это и есть дежавю. Однако начальника штаба на месте не оказалось, тот отлучился в медпункт, где у него было свидание. Егора в штабе встретил комбриг и внимательно выслушав, следующие минут пять визжал, будто его щекотали за пятки и под мышками, а он не мог вырваться, о чём свидетельствовали странные подёргивания руками и ногами.

'Только бы язык не прикусил и не потерял сознания', – подумал Егор, мысленно отключив в своей голове звук.

От крика у комбрига распушились аккуратные маленькие усики, почти как у одного известного пациента психиатрического отделения прусского тылового лазарета в Пазевальке, с которыми, как показалось Егору, первому передались шизофрения и другие психические заболевания второго. Комбриг объявил сбор для офицеров управления и командиров подразделений бригады и приказал организовать глобальные поиски пропавшего автомата. Очень скоро тот был неожиданно найден в парке машин, почти на том же месте, где был оставлен, рядом с одной из машин. Правда оружие оказалось без подсумка и магазинов, но Егор посчитал нужным доложить, что всё на месте – хотелось поскорее всё прекратить – проблем с командованием ведь и так хватало. Но Слюнев снова собрал офицеров в штабе и прилюдно в назидание другим отчитал провинившегося офицера второй раз, во всеуслышание объявив, что старший лейтенант не соответствует занимаемой должности и с этим надо что–то делать. В глазах присутствующих Егор Бис встретил много равнодушия и сочувствия, а затем он встретил участливые глаза капитана Кубрикова, который беззвучно, но читаемо произнёс одними губами: 'Нас Родиной не испугаешь!', отчего Егору стало только хуже. Всё сказанное комбригом прозвучало жестоко и чертовски обидно, словно ему – офицеру и командиру инженерно-сапёрной роты, ежедневно рискующему жизнью и выполняющему одну из самых сложных задач этой войны – поиск и обезвреживание мин–сюрпризов, фугасов и самодельных взрывных устройств – ничего нельзя доверить, будто он пустое место.

– Я что, не соответствую занимаемой должности? – отрывался Бис на Чечевицыне, вернувшись в расположение роты и устроив свой суд. – Ты скажи мне, Чечевицын, почему ты проебал автомат, а я не соответствую должности? Ты соответствуешь, а я – нет! – орал Егор в испуганное лицо солдата. Наконец, изрядно утомившись, Бис схватил солдата за ворот, притянул к себе и сказал. – Я убью тебя, если до конца срока командировки ты не вернёшь в оружейную комнату четыре магазина с патронами и подсумок… Убью, понял?

– Так точно! – признал поражение Чечевицын.

– Покупай, меняй, воруй, но, чтобы к концу командировки… Ясно?

– Так точно!

– Не найдешь, застрелю!

– Обещаю, найду! – как осиновый лист на ветру задрожал солдат.

– Исчезни! – выпустил его Бис.

Поздно вечером к Егору прибежал из штаба посыльный и передал письмо из дома, от жены. На тетрадном листе, между строчек, был очерчен контурладошки сына. Егор прижался лицом к бумаге, думая, что почувствует детский запах, но бумага ничем не пахла:

'Здравствуй мой милый, родной, ненаглядный!

У нас всё хорошо. Потому что я знаю, если у нас хорошо – всё хорошо будет и у тебя. Не волнуйся за нас. Сейчас уже ночь. Наконец уложила нашего сына спать, перегладила бельё – он у нас такой поросенок, стирать можно бесконечно, и решила написать тебе пару строчек. Обвела тебе его ладошку, пока спит, чтобы ты видел какой он уже большой. Времени писать совсем не остаётся. Пишу, а у самой глаза закрываются. Но самое трудное справиться с собой и не думать, что каждый день, каждый час с тобой может что–то случиться. Я и не думаю об этом, днём сын не даёт скучать, а вот сейчас щемит сердце при мысли этой. Но я не думаю.

Мама допоздна работает, приходит затемно. Когда она приходит, от них с Матвеем ещё шумнее становиться. Отец каждый вечер у телевизора, смотрит новости. Сынок тоже. Сгоняет деда в кресло, ложиться на диван, я даю ему бутылочку, и он ест. Сам.

Мне очень понравилось твое стихотворение обо мне, очень красивое.

Целую тебя за него нежно–нежно. Твоя Катя'.

Егор перечитал письмо трижды и теперь разглядывал слегка неаккуратные буквы.

– Засыпала милая, – прошептал он, чувствуя, как пылает его лицо. – Устала, моя хорошая. Спи… Скоро все это закончится.

Война в Чечне приняла совершенно иную форму нежели была год назад, превратилась в партизанское противостояние и во всём чувствовалось, что такой она будет ещё долго. Тяжёлые кровопролитные бои с отрядами Басаева и Хаттаба, которые ещё недавно наперебой освещались средствами массовой информации и порой казались результатом работы художников, превративших черно–белую хронику Отечественной войны в цветную, произошедшую в далёкого сорок третьем, никак не в двухтысячном, наконец закончились. Правительство вдруг осознало, что информация об уничтожении незаконных вооружённых формирований и собственных потерях, попадая в умы и сердца людей, меняли их отношение к войне и к людям во власти не в лучшую сторону. Отныне 'горячие'новости из Грозного подавались сухо, дозировано и осторожно, чаще рассказывая о специальных операциях в горной Чечне и о том, что среди военных, к сожалению, были погибшие и раненые, но наши потери многократно меньше уничтоженных боевиков, как будто матерям и жёнами от этого должно было стать спокойнее за мужей и сыновей, находящихся чёрт–те где. А в это время сапёры Внутренних войск и Минобороны разминировали чеченскую столицу и территории других населённых пунктов Чечни, уничтожали мины и неразорвавшиеся боеприпасы и на равнине – новостью это стало даже для тех, кого удивить было невозможно, кто находился здесь – войны больше не было.

В промежутках между выполнением боевых задач, чаще во второй половине дня, Бис с сапёрным взводом проводил занятия по специальной и тактико-специальной подготовке, отрабатывал приёмы и действия инженерного дозора при обнаружении фугасов различного типа, проверял и испытывал рациональность лично разработанных приёмов и способов работы сапёра с фугасом, тренировал бросок гранаты из тротиловой шашки и десятисекундного обрезка огнепроводного шнура с полной имитацией всех действий, дабы наработать нужную скорость и сократить время на подготовку на месте, оттачивал до автоматизма умения сапёров по демаскирующим признакам определять места минирования, доставлять по-пластунски накладной заряд к фугасу на время, с закрытыми глазами управляться со специальной сапёрной кошкой. Щепетильно и требовательно подходил к отработке контрзасадных действий и действиям личного состава дозора при появление раненных в ходе огневого контакта с противником, и больше остальных совершенствовал навыки сапёров по оказанию первой медицинской помощи при ранениях различной степени тяжести. И только в том случае, если не делал ничего из перечисленного – торчал в палатке роты, где сапёры обслуживали оружие или снаряжение, стирались, сушились, спали или колобродили по палатке, мирно беседуя, курили и пили чай. Время от времени, когда не был занят, Егор перечитывал и делал короткие заметки в дневнике, вроде этой:

'31 декабря 2000 года. Конец года. Двадцатый день командировки'.

Для Егора это был уже второй новый год в Чечне, если конкретно – в Грозном. Как обычно с утра – разведка, по возвращению, после обеда – оно, вселенское счастье – проводы уходящего пограничного года, двухтысячного. В сущности говоря, счастьем считалось уже само возвращение из разведки, эдакой невиданной божьей щедростью, ведь все сегодня вернулись живыми, а многообещающий праздник был чем–то вроде бонуса, приятным дополнением к благодати. На стихийном базаре на Маяковского сапёры закупили самых простых продуктов без шика: куриные окорока, немного, какой было, колбасы, три упаковки газировки и три мешка спиртного – мешок водки и два – пива.

– Уже берём мешками. Куда это годится? – Бис ходил по пятам за Кривицким и Кубриковым, которые были заняты тем, что перетаскивали мешки со спиртным из десантного отделения бронемашины в палатку, и причитал как дряхлый старик, но не противился.

– Предложение рождает спрос, – сказал Кубриков, выгрузив очередной мешок из БТРа.

Кривицкий и Кубриков аккуратно уложили их под кровать прапорщика и принялись распределять обязанности – кому, что готовить.

Кубриков выбрал простое, салаты, точнее один из них, винегрет. Для других изысканных деликатесов найти на складе или в солдатской столовой необходимые ингредиенты было невозможно, а в городе – нелегко и опасно.

– Вот, блин. Только не он. Я не хочу кубриковский винегрет, – изо всех сил сопротивлялся Бис. – Его невозможно есть, им нельзя насладиться или получить удовольствие, потому что он крошит его топором. Будто нельзя нарезать ножом. На хрена такой салат, который в рот не умещается? Кладёшь в рот: отдельно морковь, отдельно свёклу или картошку? Ну какой это винегрет?

– Овощные кубики от шефа Кубрикова, – рассмеялся Кривицкий.

Бис, Кубриков и Кривицкий весело балагурили у палатки, пересыпая речь шутками и остротами.

– Нормальный получается у меня винегрет… – нисколько не обиделся Кубриков, – между прочим моей жене всегда нравился.

Калининградец Анатолий Кубриков имел слегка прибалтийский акцент с мягкими шипящими и аффрикатами. Любил тяжёлый рок и носил длинную косую чёлку на бок при относительно короткой стрижке и всегда бритом затылке. Любил эпатировать публику: с виду военный как военный, офицер, пока не снимал с головы фуражку или кепку, из–под которой на глаза падала косая длинная чёлка. 'Армии от меня – кожаный затылок и свежий кантик (нижний край причёски в том месте, где голова переходила в шею), всё что под кепкой – пардон, моё', – так реагировал Кубриков на замечания. По 'гражданке'Анатолий предпочитал носить косуху, кожаные штаны с бахромой по шву и футболки с аппликациями популярных западных музыкальных коллективов. Ну, а что? Калининград, Кенигсберг, или, как он ласково называл его, Кёник – окно в Европу, в створ которого задувал ветер перемен, европейских ценностей, запах бургеров и жареной картошки из 'Мака', а Толя очень любил поесть. А ещё поощрял любого рода протесты против традиционных норм поведения. Но сам, кроме вызывающего прикида и причёски, подобного себе не позволял. На критику реагировал спокойно с неиссякаемым сдержанным юмором, излюблено выражаясь по таким поводам: 'Нас Родиной не испугаешь!'

– Смотри у меня, чтобы винегрет был первоклассный, – повелительно сказал Генка. – Лично пробу снимать буду.

Геннадий Кривицкий был старшим прапорщиком, крепкий и невысокий к тридцати трём годам имел на половину седую голову. Разговаривал сиплым непривычно громким голосом, будто по привычке начальствовал над нарядом по солдатской столовой, стараясь перекричать грохот и звон кастрюль и железной посуды. Во время штурма Грозного прапорщик Кривицкий был старшим поваром и служил в роте материального и технического обеспечения. Но, однажды, по причине мало кому известной, был переведён на техническую должность в инженерно–сапёрную, водителем водомётной машины. Всё, что Бису было известно об этом являлось разными домыслами и слухами, проверить которые он не спешил, в этой командировке Бис оказался с Кривицким впервые и времени для душевных разговоров не было. То, что было Бису известно, хватило, чтобы держать дистанцию: во время штурма Грозненского консервного завода на территорию тылового пункта управления прилетел снаряд и разорвался рядом с полевой кухней, у которой кашеварил старший повар Кривицкий. Сам он от взрыва не пострадал, отделался ушибом, сильнее пострадало его эго, вследствие чего страх и злость несколько дней он лечил водкой, а ярость выместил на начальнике продовольственной службы, подполковнике, за что был разжалован в техники и сослан к сапёрам. 'Знаете, на чём я всех вертел? – часто повторял он. – Вот именно! – в своём гневе Кривицкий был чаще смешон, чем ужасен. – Я своё отслужил. Какие фугасы? Я повар. Мне фугасы на хрен не сдались, я не умею их готовить. Если что, мне выслуги хватает, чтобы всех вас на хуй послать, так что отвалите', – хвастался он своим дембельским статусом и двадцатилетней льготной выслугой. Как профессиональному повару, Кривицкому выпало приготовить на всю роту окорока и гарниры. Егору Бису, притащившему в расположение роты бродячую псину – готовка собаки. Бис не возражал, не противился этому, он был противником винегрета от Кубрикова.

Собака неизвестной породы сидела во дворе на привязи и тяжело дышала, выглядела старой и побитой, как мокрое облезлое чучело. С возрастом животного мясо становилось грубее за счёт утолщения одних мышечных волокон, и увеличения и упрочнения доли других, но какое это имело значение, если это было мясо животного, а мясо на войне, как известно, дефицит.

Для убийства и разделки животного, Бис призвал помощников.

– Мясо – это источник белка, – принялся он рассказывать, чтобы занять свой язык наравне с руками. – В мясе его почти двадцать процентов. А ещё много минералов – фосфаты калия, кальция, магния… В основном все они содержатся в печени животного и в крови. Но, печень мы есть не будем, и кровь пить – тоже.

– Почему? – спросил один из помощников.

– Кулешов, ты собаку видел?

Кулешов кивнул.

– И что ты видел?

– Собака. Белая. Не овчарка, – доложил ефрейтор Максим Кулешов.

– Собака старая, печень не свежая, – сказал в ответ старший лейтенант.

– Откуда вы это знаете? – спросил второй.

– В школе биологию любил, – отшутился Бис. – Мечтал стоматологом стать.

– Я к биологии ещё ничего, а вот химию никогда не любил. Прогуливал, если только на химии что–нибудь не взрывали, – признался Сурков.

– В школе я неплохо ладил с этими предметами, выиграл пару олимпиад, – похвастался Бис. – Взрывчаткой не интересовался, даже когда понял, что благодаря химии и математике можно что–то подорвать. А в военном училище едва не завалил экзамен по инженерной подготовке, не зная куда приладить накладной заряд, чтобы подорвать железную дверь. И вот, жизнь круто переменилась и теперь я сапёр.

– А я биологию вообще не любил, а химию просто ненавидел.

– Пригодилась вам биология? – спросил рядовой Сурков.

– Когда?

– Когда стоматологом стали?

– Каким стоматологом? Сурков, правда, ты как одноимённый зверёк в спячке! Как я мог им стать, если я стал офицером?

– Почему не стали, если мечтали? – спросил Кулешов.

– Время наступило тяжёлое. Учиться было дорого… – замолчал Бис, не желая более об этом вспоминать. – Кстати, существование некоторых северных народы невозможно без мяса из–за отсутствия растительной пищи в суровом климате. Совсем как у нас здесь: растительность дикая, среда неблагоприятная…

– Товарищ старший лейтенант, вы уже ели собак раньше? – спросил Сурков снова. – Говорят, на Дальнем Востоке корейцы всех собак пожрали.

Старлей обратил на Суркова укоризненный взгляд.

– Говорят, говорят… говорят, говно едят, – передразнил он солдата. – Чтоб ты знал, для корейцев это устойчивая кулинарная традиция. У неё всегда были и те, кто 'за'и кто 'против'такой обычай. Хотя, есть собачье мясо не ужаснее, чем любое другое. Кроме человеческого, конечно! Тем более, что в пищу идут специально выращенные собаки, не являющиеся членами чьих–то семей или любимыми питомцами, вроде тех, что у прапорщика Стеклова.

– Хотите сказать, что съесть собаку всё равно, что съесть курицу или утку.

– Или свинью, или коня, или барана, или корову… или такого осла, как ты, – рассмеялся Бис, перечислив съедобных животных.

– Блин, это, наверное, не по–христиански? – заметил Сурков.

– До принятия христианства на Руси убийство животных носило характер жертвоприношения, а с его принятием население стало активно потреблять животных в пищу. Ограничением, пожалуй, были только православные посты. Употребляя в пищу, как ты понимаешь, предварительно убивали и готовили разными способами, так что извини, если вдруг пострадали твои христианские взгляды. В разных религиях на употребление мяса часто можно встретить ограничения или вообще запрет на употребление мяса конкретного животного, например, свинины или говядины. Иудеи какое–то мясо признают кошерным, а какое–то некошерным…

– Что это значит? – уточнил Сурков.

– Это значит: подходящим для употребления или неподходящим, – пояснил Бис, совершая непонятные приготовления. – В христианстве, как уже сказал, употребление мяса ограничено в пост. В буддизме убийство животного ради еды вообще запрещено – это негативно отражается на карме, а в исламе мясо может быть допустимым и недопустимым, убитым неправильным, неподобающим образом: запрещена им в пищу мертвечина, кровь и свинина. Поэтому буддисты, употребляя мясо животного, успокаивают себя и убеждают, что животное не было убито специально в пищу, а мусульмане, что Аллах в отдельных случаях не видит – например, ночью или под крышей, или ночью под крышей. При этом, употребление мяса жертвенного животного, как правило барана, является важной составляющей исламского религиозного праздника Курбан–байрам. Кстати, вот ещё один пример, в Индии корова считается священным животным и употреблять в пищу говядину является страшным грехом, поэтому её замещают буйволятиной.

– Товарищ старший лейтенант, вы почему решили съесть собаку? Это у вас какой–то ритуал? Или потому, что здесь нет говядины?

– Здесь вообще никакого мяса нет, Сурков, кроме 'пушечного'. Оглянись, идёт война. А на войне бешено вырабатывается кортизол. Гормон стресса, – пояснил Бис, внимательно оглядев автоматный патрон. – А в мясе помимо белков, жиров и углеводов содержится тестостерон. Гормоном агрессии, – сапёрным обжимом Егор расшатал в дульце гильзы пулю и выдернул её из патрона. Отсыпал на тетрадный лист из гильзы часть пороха, вставил пулю на место и плотно обжал дульце обжимом. – Так что мясо на войне – это продукт особый! – оттянул Егор затворную раму и загнал патрон в патронник. – Однажды агрессия вынудила людей изобрести оружие, – закрыл он предохранитель и отложил автомат в сторону. Затем скрутил из куска армейского одеяла плотный валик, размером с малярный, диаметром восемьдесят, длинной двести сорок миллиметров и перетянул его в нескольких местах изолентой. С одной стороны, сделал в половину диаметра цилиндра разрез и натянул мягкий цилиндр на ствол автомата снаружи, поверх дульного компенсатора, мушкой в разрез, выше основания мушки и упора с выемом для шомпола и стянул резанные края валика вокруг ствола изолентой. – А это глушитель. Автор неизвестен, но кажется он был вдохновлён Данилой Багровым, – улыбнулся он, будто мастерил из камыша дудочку. – Кортизол заставляет мужчин охотиться, – Егор ловко вскинул автомат и прицелился в пустоту. – Отсутствие у животного страха перед смертью сохраняет в мясе природную агрессию, а это как раз то, что нам сейчас нужно, – сказал он, направляясь на выход. – 'Может, это полная чушь? – подумал он между тем. – Но какая к чёрту разница, когда на войне у людей и так мало радости'.

Выйдя во двор, Бис направился к собаке и пока та не поняла, что к чему, выстрелил ей в открытую пасть. Звук выстрела получился совсем тихим. Собака свалилась замертво. Убитое животное старлей с помощниками очистил от шкуры и выпотрошил, помощников отпустил. Мясо промыл и порезал на куски. Достал окровавленными руками из кармана пачку курева, выудил зубами из неё сигарету и с наслаждением закурил. Правда, насладиться минутой одиночества не получилось, внутри палатке послышался шум борьбы и ругань. Так ругаться мог только Кривицкий. Вскоре выяснилось, что он запутался в тамбуре между наружным и внутренним намётами, а когда наконец выпутался, предстал с бутылкой водки и хлебом в руках. Следом из тёмного тамбура появившись Кубриков с чашкой салата, с салатом во рту и лицом ребёнка, всерьёз отрицающего что что–то съел, но при этом выпачканного той самой едой.

– Идём, 'старого'провожать будем, – махнул Гена рукой и строго поглядел на капитана. – Ты кружки взял?

– Нет, – сказал Толик набитым ртом.

– Ты, хорош закусь трепать, – вырвал прапорщик из рук капитана посуду. – За кружками дуй.

– Какое только чудо не случается под новый год! – воскликнул радостно Егор. – Прапорщик командует капитаном…

– Это не чудо, – истово сказал Геннадий, – это опыт. А опыт, как известно, не пропьёшь.

Кубриков безропотно нырнул в палатку и вынес кружки. Кривицкий разлил на глаз, считая бульки.

– Как ты это делаешь? – удивился Егор.

– Чётко как в аптеке, – заглянул Кубриков в каждую.

– И это тоже опыт, – пояснил Кривицкий. – Гляди, бутылка водки – двадцать одна булька, если делить на троих получается по семь булек на брата. Я сейчас налил по три, последующие будут по две. Итого, бутылка на три тоста. Отсюда обычай – соображать на троих, ясно?

– Ясно, – кивнули офицеры.

– Ну, за старый год! – сказал Геннадий.

Водка оказалась приятной.

– Закусывайте, – предложил Толик винегрет.

– У меня руки грязные, – отказался Егор, – помыть бы не мешало?

– Давай, – Кривицкий без жалости плеснул водки на окровавленные руки Егора, как обычную воду.

– Ну, вот, потратил три бульки, – сосчитал Бис.

– На тебя не жалко, – признался Кривицкий. – Сиги есть?

– В правом кармане, – предложил Бис, стряхивая руки.

Пока Егор набивал рот винегретом, Геннадий выудил у него из кармана бушлата пачку 'Chesterfield'и закурил.

– Ну что, между первой и второй – промежуток маленький?

– Погоди, дай мясо замариновать. А ты пока займись костром.

Бис присыпал мясо солью и перцем, раздавив чёрный горошек ножом, заправил мелко резанным луком и специями с базара. Выдавил половину лимона, порезал помидорку и зелень и самым тщательным образом перемешал.

– Ген, ты как человек мудрый и опытный, скажи, почему Слюнев нас не любит? Глядя на него, и штабные разговаривают с нами, сапёрами, сквозь зубы, будто больше нашего рискуют жизнями. Если честно, меня это здорово злит.

Кривицкий отрешённо расщепил сухую доску ножом на тонкие щепки, выставил из них пирамиду меж сложенных кирпичей и проложил меж щепок обрывки смятой газеты.

– А чего ты ждал? – запалил он спичку. – Ты ж не девка – тебя любить? – протянул он руки к разгорающемуся огню.

Кубриков молча смотрел как огонь пожирал сухие щепки.

– Вообще–то мы делаем важную работу, – Егор отставил мясо в сторону.

– Ну, и молодец, делай! – сказал Геннадий. – Чего ты на них злишься?

– А как иначе?

– Вот ты злишься на них, а они смотрят на тебя и тоже ничего не поймут. Как думаешь от чего?

– Не знаю, – насадил Егор кусок мяса на шампур, – не думал.

– Вот и они так. Спят в своих кроватях с полными ртами сладких слюней и думать о тебе не думают, – Генка подбросил дров и попытался схватить жёлтый язык пламени, сунув руку в огонь. – Думать о тебе они станут, когда тебя убьют: соберут тебя по частям, нарядят по красивше, упакуют и отправят почтой России домой, чтоб там побыстрее закопали, пока ты портиться на жаре не начал. А пока этого не случилось – не падай духом и не сдавайся.

– Куда уж? Духом я давно в носках, а сердцем в пятках, – признался Егор.

– И хорошо! И славно! Вот и не лезь на рожон, побудь там.

Вскоре дрова превратились в алые угли и мясо перекочевало на мангал из красных кирпичей. Настроение стало понемногу меняться. Учёным давно было известно, что алкоголю требовалось шесть секунд, чтобы добраться до мозга и высвободить из–под контроля центральной нервной системы агрессию, силу и смелость, являющиеся ничем иным как нарушением мышления. Появился и другой дух. Мясной.

– Какой запах, а? – сказал Кубриков. – Я бы сейчас убил за кусок мяса!

– Это тебе не тушёнка! – согласился Кривицкий.

Процесс жарки был бесподобен и ни с чем не сравним. Становилось жарко. Мясо источало сногсшибательный дымчатый аромат, который туманом простирался на сотню метров по земле в направлении продсклада и неизвестно откуда взявшегося КУНГа и очаровывал людей случайно оказавшихся на время его пленниками. Именно из этого дыма, будто из тумана, появился неизвестный полковник.

– Здравия желаю… – протянул нараспев Бис.

– Привет, ребята, – сказал он, протянув руку, – полковник Аистов, руководитель специальной группы минирования.

– Исполняющий обязанности командира инженерно-сапёрной роты старший лейтенант Бис, – представился Егор.

– Как? – переспросил Аистов, не выпуская руки.

– Бис, – повторил Егор.

– А зовут?

– Егор.

– Очень приятно. Меня – Вадим, – представился полковник, будто рассчитывал, что его будут называть по имени.

– Так это ваш кузов универсальный нулевого габарита стоит на нашей территории? – спросил Егор.

– КУНГ? – оглянулся он. – Мой, – сказал Аистов, отпустив наконец руку Егора. – Мешает?

– Нет, нисколько, – сказал Бис. – Просто мы вернулись из разведки, а у нас такое под самым носом: дневальные не знают, ключей нет, и не поймём, то ли потерял кто, то ли бросил, то ли подарок?

Полковник протянул руку Кривицкому.

– Старший прапорщик Кривицкий Геннадий Васильевич, – представился Генка. – Выпьете с нами? – спросил он с ходу.

– Будет чем закусить? – в ответ спросил Аистов, будто не из шашлычного дыма возник.

– Конечно, – сказал Кубриков. – Есть винегрет… – и, дождавшись руки полковника, схватился за неё, тряхнул как следует и представился. – Капитан Анатолий Кубриков, старший инженер службы бригады.

– Скоро будет мясо, – предложил Бис.

– Отлично пахнет. Говядина? – поинтересовался гость.

– Собака, – признался Егор. – Собак едите?

– Правда, собака? – нерешительно спросил Аистов. – Никогда не пробовал.

– Правда? – удивился Егор в свою очередь.

– Кто готовит?

– Я, – признался Егор.

– Ты кореец?

– Вроде того, – улыбнулся Бис, прищурив глаза.

Никаким корейцем он, конечно, не был.

– Не знал, что Бис – корейская фамилия.

– А какая же ещё? – сипло подыграл Кривицкий. – Мама русский, папа – лис, получился Егор Бис!

– Ну, раз кореец, тогда попробую, – согласился Аистов.

Егор покрутил шампура, выбрал самый красивый и сочный и снял его в тарелку с винегретом. Генка разлил, свою кружку протянул Аистову.

– А ты? – спросил полковник.

– А я обойдусь. Ну что, за Новый год? – сипло сказал он.

– За новый год, – полковник выпил и, осторожно выбрав кусок мяса из тарелки, отправил его в рот, смачно жуя и играя всеми мышцами на лице.

– Ген, давай ещё бутылку, – распорядился Кубриков.

– Я пас, – сказал полковник. – У меня будет к тебе дело, – обратился он к Кубрикову, – но о нём потом.

– Хорошо. Где искать, знаете.

– Конечно. Спасибо за мясо, – подмигнул он Бису. – Мясо – во! – показал большой палец вверх и ушёл.

– Ну, что? Еще одну несу?

– Неси, закуска есть, – сказал Бис. – И свистни Кулешова, он мяса просил.

– Чего я буду свистеть? Так схожу, отнесу.

– Ладно, – Бис передал четыре шампура Кривицкому. – Так сходи, отнеси, коль свистеть не умеешь.

– Не понял?

– Иди уже, не споткнись, – зарделся Кубриков, красными от винегрета зубами. – Кстати, чего мы здесь мёрзнем: мясо в тарелке, в палатке тепло.

– Идём.

Внутри разместились на табурете между двух офицерских кроватей.

– Товарищ капитан, а можно мясо попробовать? Мне не хватило? – подошёл рядовой Гриднев. Кубриков зыркнул на Биса, как на хозяина блюда.

– Хватай, – сказал Бис.

– А мне, товарищ старший лейтенант? – подоспел рядовой Сажин.

– Так, саранча, заканчивай! – сипло прикрикнул Кривицкий.

– И ты хватай, – кивнул Бис. – Три куска оставь… и хлеба. Остальное забери.

Собачье мясо тут же закончилось. Так и случилось, как сказал Гена: по семь булек на брата, по три на троих: тост за старый год, за новый и третий. После третьей, Толик утратил интерес к застолью и отправился на кровать.

– Егор, есть предложение, – вдруг тихо начал Кривицкий.

– Какое?

– Архиважное, – назвал его Геннадий. – Наведаться в медпункт.

– Зачем нам медпункт? – удивился Егор. – Ты разве болен?

– Дубина ты, – ласково сказал Гена. – Чтобы пойти в медпункт – не обязательно болеть. Идём, чтобы поздравить тамошних женщин с новым годом! И всё–такое…

– А! Ну, конечно, давай сходим, – вспыхнули радостью осоловелые глаза Егора, – раз дело важное.

Геннадий наклонился вперёд, заглянув меж собственных ног под кровать, пошарил руками в мешке, достал очередную бутылку и сунул за пазуху.

– Что смотришь? Идём, – поднялся он и, кивнув на чурбан, добавил. – Возьми полено.

– Это ещё зачем?

– Да, не думал, что всё так плохо… Похоже, я ошибся, Егор: ты не дубина, ты полено! Ну, ты подумай, кто ходит в гости в Новый год без подарка?

– Никто? – удивился своему ответу Егор.

– Правильно! – Кривицкий постучал по дереву. – Чурбан – он и подарок, и тепло. Поэтому я иду с тобой: я подарок, ну а ты… отвечаешь за тепло. В конце концов дедовщину в армии никто не отменял! – Егор растянул рот в туповатой улыбке – так Гена понял, что шутка была понята правильно. – Там же женщины. Думаешь, кто им дрова колит? – прихватил Генка второй чурбан. – Вот именно, сами! – весь путь до медпункта Геннадий на правах старшего товарища поучал Егора правому делу, учил, что называется, уму–разуму. – Конечно, там есть ещё парочка солдат–фельдшеров и ещё этот… начальник медицинской службы майор Шумейкин, но он так – ни рыба, ни мясо. Так что вторая наша цель – разжиться спиртом.

– Зачем он тебе? Тебе что, водки не хватает?

– Хватает. Только эта крыса тыловая крадёт его у нас. Спирт – он же для всех.

– Ген, я надеюсь ты это сказал не всерьёз, так? Или я пошёл обратно.

Кривицкий серьёзно посмотрел на Биса и решил попутчика не терять: в конце концов, коней на переправе не меняют, подумал он.

– Да это шутка, Егор!

Внутри одного из ангаров на территории троллейбусного парка пункта временной дислокации бригады располагался полевой медицинский госпиталь. Представлял собой развёрнутую автоперевязочную на базе грузового автомобиля ГАЗ–66 с двумя пристегивающимися к кузову палатками в виде 'бабочки', в которых размещались предперевязочная и эвакуационная. В одном крыле, в эвакуационной, постоянно проживал начальник медицинской службы майор Шумейкин, а в другом был накрыт стол по случаю празднования нового года.

Оказавшись внутри перевязочной, сапёров встретила старшая медицинская сестра прапорщик Русакова Ольга, она искренне обрадовалась неожиданным гостям и, окликнув подругу, санинструктора младшего сержанта Наталью Шнеур, обнялись с Генкой как родные. После короткого приветствия все вместе уселись за стол.

Новогодний стол был отдельным чудом света и казался необыкновенным. Не таким как у сапёров, и Егор сразу понял, что с ним было не так. Нет, конечно, он был обычным, каким он был в большинстве домов в новогоднюю ночь, в том числе в семье Егора и он был уверен в семье Генки тоже, и совершенно непривычным для места, где Егор успел отвыкнуть от того, каким он мог быть скромным и в то же время торжественным. На нём были расставлены те же армейские кружки, что были и в сапёрной роте, правда, очень чистые, без застарелого налёта, не исчезающего даже после мытья, в результате чего посуда казалась неаккуратной и неухоженной, вид которой, к тому же, усугубляли сколы эмали от привычных походов, переездов и тяжёлых условий эксплуатации. Здесь же они сияли как новенькие. Рядом с ними лежали алюминиевые столовые приборы, имевшие стойкую связь с советским общепитом и представлявшиеся Егору неиссякаемым запасом СССР, удобно изогнутые, где в лопасти ложек не красовались рукотворные солдатские призывы, нацарапанные гвоздём, вроде – 'ищи мясо', и вилки – с ровными зубцами, без черноты и следов окисления. Ржаной хлеб тонкими ломтиками располагался на порционной тарелке для вторых блюд под чистой льняной салфеткой. На такой же тарелке лежали нарезкой российский сыр и сырокопчёная колбаса. Искусно нарезанный винегрет, каким его любил Егор, из отварных, маринованных и квашеных овощей был заправлен растительным маслом и источал такой восхитительный запах, от которого слюна выделялась сама собой. Не то, что винегрет Кубрикова, который на вкус оказался землистым и горьким. Всё на этом столе было на своих местах, даже белоснежная скатерть. Егор быстро разгадал его секрет: ничего необычного или сверхъестественного, просто стол был устроен обыкновенными женскими руками, теми, что порой оказывались по локоть в крови, когда спасали жизни солдат и офицеров бригады.

Не заметив очевидной красоты, Генка неаккуратно разлил по кружкам, забрызгав местами белоснежную скатерть и поднялся.

– Милые девочки, Оля, Наташа, от души поздравляем вас с наступающим Новым годом! Желаем вам здоровья, любви и счастья… Ура!

– Спасибо, мальчики! – загремели кружки. – Наше счастье в том, чтобы вы возвращались живыми!

Поставив пустую кружку на белую крахмальную скатерть из больничной простыни, Егор проглотил водку, тыльной стороной ладони вытер рот и, опустив глаза, принялся за винегрет.

– Как у сапёров дела, Егор? – спросила Наташа Шнеур, подперев руками голову, глядя ласковыми внимательными глазами на то, как Егор уплетал салат.

– Нормально, – пожал он плечами.

– Страшно, наверное?

– По–всякому, – мотнул он головой.

– Гена тоже ходит на разведку в город? – обратила она взгляд на Кривицкого, который шумно балагурил с Русаковой.

Егор оглянулся: Геннадий Васильевич этим вечером чувствовал себя на коне.

– Нет, – подумав, сказал Егор, – он же не сапёр. Он повар.

– И я об этом. Не заставят его этим заниматься?

Егор прикусил губу.

– По правде сказать, всякое может быть, – рассудительно заговорил он. – В конце концов он служит в сапёрной роте, а это зачастую расценивается, будто человек бессознательно наполовину овладел опасной профессией. Хотя, за его стряпню во время штурма города, я бы сам сослал его на минное поле.

– Что случилось во время штурма? – с интересом спросила она.

– Да, – отмахнулся Егор, – это я так. Один забавный случай вспомнил.

– Расскажешь?

– Если хотите, – облизнулся Егор. – Во время боёв и повсеместно работающей артиллерии колонны снабжения почти перестали ходить и на продовольственном складе бригады не осталось ничего, кроме говяжьей тушёнки и гречневой крупы, небольших запасов лука, моркови и сгущёнки. Из боёв и ночных вылазок мы возвращались грязные по уши, злые, горячие до мести и голодные как собаки, а на ужин или завтрак нас ждала тушёнка и гречка. Когда переполняет животный страх, а организм и нервы истощает адреналин, хочется впиться зубами в кусок обжаренного на сильном огне до образования хрустящей корочки мяса, получив требуемые организму – белок, валин, лейцин и триптофан, и какие–нибудь жирные кислоты, и стать готовым осуществлять задуманное, стать быстрым и состязательно злым, а возвращаешься – тут снова тушёнка и гречка: гречневый суп с тушёнкой, отварная гречка и тушёнка, обжаренная с луком и морковью, гречка на сгущённом молоке… Гречка и тушёнка тогда правда очень задолбали! В общем, стали мы Гену–повара подначивать за то, что закормил нас этой крупой до коликов в животе; что, мол, повар из него никудышный. По началу он отшучивался, я думаю, прекрасно нас понимая, да и мы знали, что не его это вина. А когда мы несли серьёзные потери, шутки становились жестокими и злыми – наверное, такое происходит часто по отношению к тем, кто с тобой не на передовой – и порой доходило едва ли не до драки. А в целом, в ход шли любые запрещённые приёмы – угрозы, что, если снова подаст консервированную тушёную говядину с гречневой кашей, мы хорошенько его поколотим. Однажды вернувшись из ночного дозора, Кривицкий вдруг деликатно так намекнул: мол, парни, будет снова тушёнка и гречка, но затем вас ждёт удивительный сюрприз. Мы согласились. Отведав то, при виде чего уже сам собой возникал спазм желудка, наступил кульминационный момент и Гена поставил на стол торт. Мы офигели. Минут десять мы только и делали, что рассматривали его со всех сторон, облизывались, и отбивали атаки чумазых рук пальцами смазать крем с торта. Наконец Кривицкий поделил его на части и раздал по куску, все смачно зажевали, пока кто–то не произнёс: он что из гречки? Гене снова едва не досталось. А чего мы, собственно, хотели? Итак, выяснилось, что Геннадий, чтобы как–то снизить градус противостояния с разведчиками намолол из гречневой крупы муки, приготовил тесто, выпек коржи, пропитал их густым кремом из сгущённого молока, присыпал тёртыми шоколадными конфетами и… вуаля! Торт! – Егор жадно запустил ложку в салатницу.

– Гена всегда мог удивить, – сказала Наталья. – Вкусный винегрет, Егор?

– Да. Очень, – смутился он.

– Что ж, ешь, раз вкусный, – улыбнулась Наталья.

– Ну что, повторим? – вернулся к общему застолью Геннадий.

Все месте, мужчины и женщины, выпили снова.

– Так, – сказал Кривицкий, отправив кусок колбасы в рот, – сделаем небольшой перерыв? Егор с тебя весёлый анекдот! А я сейчас… – поспешил он на выход.

– Ты куда? – спросил Егор.

– Ну что тебе при всех сказать? По важному делу отлучусь…

– Ладно. Если честно, я анекдотов не знаю…

– Тогда расскажи, что там в городе твориться? – сказала Русакова. – Мы же ничего не видим, не знаем. На совещания ваши не ходим. Нам никто ничего не рассказывает.

– В городе? Что в городе? В городе всё не очень: разруха и упадок.

– Люди есть?

– Люди есть.

– И какие они?

– Обычные. Люди как люди, само собой несчастные.

Через четверть часа снаружи послышались железный скрежет, бой стекла и сиплые крики. Это был голос Кривицкого. Русакова и Шнеур поспешили наружу. Захмелевший Егор вышел следом. Обогнув грузовик, все трое вошли внутрь брезентовой палатки противоположного крыла автоперевязочной. Кривицкий стоял над перевернутыми и раскуроченными армейскими кроватями, сваленными в кучу, спинки которых сложились как карточный домик, под ними на полу оказались матрацы, подушки и синие одеяла. Поверх кроватей лежал поваленный стеклянный шкаф с флаконами физраствора и лекарств, другими медицинскими расходными материалами. В углу эвакуационной тлела опрокинутая навзничь печь для обогрева, заполняя внутреннее пространство белым едким дымом. Никто не заметил погребённого под кроватями и матрацами начмеда бригады майор медслужбы Шумейкин, сообщающего о себя разве что торчавшими из–под матрацев и одеял грязными берцами.

– Гена, ты что натворил? – воскликнула Русакова. – Ты что забыл здесь?

– Доктора потерял! – растерянно развел руками Кривицкий. – Не видишь его, Оль? Только что здесь был…

– Какого доктора? – рассердилась Ольга.

– Начмеда вашего, Шумейкина…

– С чего ты взял, что он здесь? – спросила Шнеур.

– Да вот же он, – сказал Егор, присев на корточки, – под матрацами. Вот его ноги торчат.

– Точно! – обрадовался Кривицкий. – Шумейкин, тебя нашли, – окликнул его Геннадий и легонько пнул торчавший ботинок.

Шумейкин в ответ глухо простонал.

– Гена, ну ты совсем что ли ополоумел? – Русакова огрела его кулаком по спине.

Конечно, её тычок для Кривицкого был как слону дробина и не мог нанести серьёзного ущерба. Кривицкий наклонился и попытался вытянуть майора за ноги, но тот, похоже, основательно застрял под завалом. Егор схватил Кривицкого за плечи и выволок из палатки наружу.

– Стой здесь! – сказал он и вернулся внутрь. – Простите, извините, хорошего нового года! – искренне и неуклюже извинился Егор перед женщинами и вернулся к старшему прапорщику, дожидавшегося снаружи, схватил его под руку и, оба мотаясь из стороны в сторону, зашагали в расположение сапёрной роты.

– Урод, а? Скажи, урод? Ну ты что, не согласен, что ли? Урод же?

– Почему он урод? – шатаясь, спросил Егор. – Что с тобой не так? Через два часа новый год, а ты людям всё веселье испортил.

– Я у него один раз спирт просил, два попросил, не дал. Попросил снова – опять отказал.

– Он обещал тебе спирт? Может, нет у него спирта? – попытался заступиться Бис за начмеда.

– Конечно, спирта нет, потому что он весь его выжрал!

– Ну, всё: спирта нет, забудь о нём. Чего к нему пристал. И вообще, какое тебе дело, что он делает со спиртом? Можно подумать, будь у тебя спирт, ты бы по–другому с ним обошёлся? – Бис перешёл на осовелый шёпот. – В конце концов, Шумейкин как–никак майор, а ты с ним так… Совсем от водки страх потерял? Не боишься?

– Смеёшься? – Геннадий едва не забодал Егора, часто моргая мутными глазами. – А ты боялся?

– Кого? – не понял Егор.

– Пыряева!

Бис стушевался, ничего не сказал, только одёрнул Кривицкого: идём уже.

– Как сам в Дагестане подполковнику морду начистил, значит, нормально? Не боялся? А стоило мне пропойце начмеду в ухо съездить – бояться должен? Нет. Не боюсь.

– Геннадий Васильевич! Откуда тебе–то о Дагестане известно стало? – изменился в лице Бис.

– От людей, Егор, от людей… А люди – это такие твари, которые помнят-таки всё и даже немножко больше в особенности нехорошего, а чтобы не забыть ещё и записывают, – Геннадий звонко сплюнул. – Как говорится, что было в Дагестане – будет с нами, покуда живы свидетели. Так что теперь это часть истории.

– Во-первых, Ген, то, что произошло в Дагестане вышло совершенно случайно. А во-вторых, Пыряев избивал моего солдата. Что мне было делать?

– Не сомневаюсь, что так оно и было. Скорее всего, я поступил бы также. Но у каждой истории есть цель и смысл, и они не всегда имеют те значения, какие имелись в действительности. Зависит от того, под каким углом смотреть… Истории, как известно, рассказывают люди. А как рассказывают? Верно, как им выгодно, – Гена вдруг ударился в философские рассуждения. – Однажды какой-нибудь умник опишет в учебнике истории, который изучают в школе, войну в Чечне как 'происходившее приблизительно так'и те, кто ознакомятся с его взглядом на происходящее, будут считать, что так всё и было. И будь готов к тому, что это может совсем не совпасть с тем, что сейчас видишь ты или я, или Шумейкин из своего лазарета. Наше восприятие истории обусловлено чем?

Егор пожал плечами.

– Политическим курсом руководства страны, который в учебнике будет изложен как надо, потому что история, сука, наука не только интересная, но и чертовски запутанная, и запутали её политиканы!

– Ген, ты слишком умный для повара.

– Пожалуй, соглашусь.

Они остановились у входа, напротив поста дневального.

– На нас напали! – что было мочи нараспев завопил часовой, задрав голову, будто выл на Луну.

– Блядь, что это было? – вздрогнул от неожиданности Кривицкий. – Ты эту хрень придумал?

– Угу, – согласился Бис.

– И зачем?

– Дурака валял. Ради шутки. И чтобы знать, что пришли свои. Когда придёт комбриг или ещё кто из штаба, дневальный подаст команду согласно Устава: 'смирно'или 'дежурный по роте на выход', и мы будем знать, что на пороге посторонние. Согласись, что удобно?

Через мгновение появился дежурный.

– Вольно, – скомандовал Бис.

– Постой! – не успел остановить Биса Кривицкий. – Отклик у дежурного тоже особый?

– Товарищ старший прапорщик! Нападение отражено, потерь в личном составе и технике нет. Личный состав занимается согласно распорядку дня, – доложил дежурный по роте.

– Чудно, но хитроумно. Не дурак! – хлопнул Кривицкий молодого ротного по плечу. – Проходи, – пропустил он Биса вперёд.

– Товарищ старший лейтенант, все в гараже, – сказал дежурный по роте.

Кривицкий и Бис роту застали в разгар новогодних приготовлений. Солдаты под управлением Кубрикова и Стеклова кружили вокруг праздничного стола, собранного из пустых ящиков ВКПМ-2 (возимого комплекта противопехотных мин на базе МОН-50) в соседнем помещении, примыкающем к тому, где располагалась палатка сапёрной роты.

– Где были? – строго спросил капитан Кубриков.

– В медпункте, – признался Кривицкий.

– Молодцы какие! Мы их тут ждём, а они?

– Ещё один! – развёл Геннадий руками. – Никак не пойму: вас в шарагах такими нудными делают? Или в военкоматах специально отбирают? – сказал он обижено. – Наливай, а то уйду, – уселся он рядом с Егором. – Егор, я позже сгоняю ещё разок в медпункт?

– Не нужен тебе, Гена, медпункт, – строго сказал Бис.

– Ладно, ладно… Хорошо.

– Я серьезно. Не трогай майора.

– Как скажешь…

Но мятежная душа Геннадия Кривицкого одержимая реваншем, требовала продолжения, она, как зверь распробовавший вкус крови и чувствующий свою жертву на расстоянии, металась в груди из стороны в сторону, будто взаперти и просилась наружу.

– Егор, нам спирт позарез как нужен.

– Для чего? – не уступал Бис. – Под твоей кроватью водки, как говна за баней! Тебе мало, что ли? Не смей даже думать туда идти. Это приказ!

– Хорошо, – пообещал Генка.

– Больше к этому разговору не возвращаемся, мне он надоел, – заключил Бис.

– Понял, понял…

Битый час Гена не находил себе места, маячил по палатке взад–вперёд, задирал по пустякам солдат, возвращался за стол, зло выпивал, будто хотел этим наказать Егора, курил здесь же, за столом, закинув ногу на ногу. Вскоре притих и, казалось, в конец опьянев, успокоился. Но едва Егор так подумал, появился дежурный сержант с докладом.

– Товарищ прапорщик, принесли…

Бис насторожился. Кривицкий оживился.

– Заноси, – распорядился он.

Когда к всеобщему изумлению, вызвавшему у кого недоумение, у кого восторг, в гараж внесли бригадного начмеда, который совершенно смирно лежал на медицинских носилках, часы отсчитали двадцать три часа, оставался час до полуночи. Кривицкий перехватил бешенный взгляд Биса.

– Егор, я все сейчас объясню!

– Какого хуя его сюда притащили!

– Послушай, послушай… Это я его пригласил.

– Пригласил, притащив на носилках?

– А что было делать, если он отказался? Сказал, что сам не придёт. Мне нельзя, ты запретил, я и подумал…

– Это ты называешь 'подумал'? – вытаращив глаза, заорал Егор. – Притащив через всю дислокацию офицера управления бригады на носилках? Ты совсем придурок?

– Почему сразу придурок? – расстроился Кривицкий. – Я так сделал, чтобы загладить вину… Новый год, всё–таки… А на носилках, потому что Шума сказал: ему тяжело ходить. – Вид у Кривицкого был убедительный.

– Ладно, – сдался Егор. – За стол посадишь или будет лежать?

Будто пленённый боевиками, майор Шумейкин не шелохнулся и не издал ни единого слова.

– Конечно, посадим! – обрадовался старший прапорщик.

Кривицкий усадил дорогого гостя на место Егора. Сам сел рядом и, скрестив руки на груди, время от времени с глубоким выражением художника, в чьём взгляде никак не угадывалось недовольство или напротив, удовлетворение результатом, засматривался на кровавую гематому на лице старшего офицера. Бис напротив, смотрел на начмеда с жалостью по странному стечению, оказавшегося в столь чудовищных обстоятельствах. Наконец Кривицкий наполнил кружки.

– У меня тост! – объявил он и зачитал четверостишье. – Издавна так повелось. Пусть с тобою будет 'лось', за троих чтобы пи'лось', чтоб хоте'лось'и мог'лось'… За 'лося'.

– За тебя, Ген. В каждом из нас живёт ген дикого животного… – грубо подначивать в мужском мире считались делом обычным, – теперь известно какой живёт в тебе, – улыбнулся Егор.

– Чего?

– Нет. Ничего. Проехали, – ударились кружки.

В следующую минуту выпили и не успел Шумейкин отвести кружку от губ, последовал сильнейший удар в лицо. Прямо по тыльной стороне кружки. Майор камнем рухнул со скамьи на пол.

– Гена, твою мать! – выдохнул Бис, с трудом проглотив водку. – Ты что делаешь?

– Посмотри какой урод! – недоумевал Кривицкий. – Спирт для нормальных пацанов зажал! Нет, говорит, у него. А чужую водяру хлещет как воду, не морщится, сука!

Егор прикрыл лицо руками, но через секунду уже думал: 'Да чего уж там? Прав Кривицкий!'

К гематоме на лице майора Шумейкина добавилось рассечение брови, которое тот получил кружкой после удара Кривицкого, а дальше вечер превратился в восторженный смерч-карусель, который ничто уже не могло остановить. Будто внутри атмосферного вихря в виде облачного хобота диаметром пять метров от кучево-дождевых облаков и до самой земли вокруг Егора проносились по кругу: санитарные носилки с начмедом, запряжённые носильщиками; фельдшер из КУНГа по соседству как оказалось из группы полковника Аистова, вызвавшийся починить бровь начмеда; мужественного и марциального вида вездесущий Кривицкий, в стельку пьяный Стеклов, явившийся из вольера с дрессированной минно-розыскной собакой, несколько подвыпивших солдат и довольный всем этим бардаком хитро улыбающийся Кубриков.

На сечку Шумейкина, который, кстати, как пациент проявил недюжую выдержку и стоическое терпение, наложили три шва обычными капроновыми нитками чёрного цвета, вымоченными в водке. По-братски расцелованный Кривицким на дорожку майор отправился обратно на тех же носилках, на каких прибыл. Скоро появились солдаты-носильщики, почему-то не желающие расставаться с больничным паланкином, которые тоже оказались нетрезвы, и Егор без труда догадался как это случилось.

– Товарищ прапорщик, отнесли, – доложили они по возвращению.

Егор уже не мог в этом участвовать.

– Хорошо, – мотнул головой Кривицкий. – Дуйте в дивизион.

– Зачем, товарищ старший прапорщик?

– Жену мне сюда доставьте!

Сапёры удивлённо переглянулись. Неожиданно выяснилось, что в артиллерийский дивизионе на должности медсестры служила жена Кривицкого, Ольга. В их семейной жизни был полный разлад, но Гена мечтал помириться, в отличии от Оли, которая желала развода. У пары был несовершеннолетний сын и Гена был противником, чтоб он рос безотцовщиной. Само собой солдаты вернулись ни с чем, и нетрезвый прапорщик отправил их снова с носилками за начмедом. Последним вечером уходящего года Кривицкий много пил, переживал за ребёнка и, призвав с собой подручных, что носили начмеда, покинул палатку со словами 'идём на артдивизион'. Этот поход обернулся обыкновенной бытовой разборкой, в результате которой Геннадия и солдат уложил лицом в жирную грязь молодой офицер-артиллерист по фамилии Крамаров, выпустив длинную предупредительную очередь в новогоднее чёрное небо, Кривицкого скрутили и сообщили Бису.

– Да что с тобой не так, Ген? – злился Егор.

– Ты мне скажи! – мотнул понурой головой Кривицкий, рассматривая ладони и очищая их от подсохшей глины. – Ты ж умный, вот и скажи, что со мной не так?

– Я не знаю, Ген!

– Мне тридцать три, у меня пенсия скоро…

– Это я уже слышал, – отмахнулся Бис.

– Мне вообще всё похуй!

– Это тоже давно не новость.

– Я вообще повар, а мне Крышевский сказал завтра идти на разведку, фугасы искать: из огня да в полымя. Будто я сапёром стал, когда меня перевели в сапёрную роту? Какой из меня сапёр, скажи?

– Почему Крышевский так сказал?

– Кубриков покидает фронт, а смены ему нет.

– Такое случается… Кстати, как ты к нам угодил?

– Переводом.

– А почему?

Кривицкий отмолчался.

– Молчишь? Не потому ли, что отпиздил начпрода? За что ты с ним так?

– Злой я тогда был.

– На него?

– Нет. Вообще.

– Мы все тут злые, что ж нам теперь друг другу физиономии чистить?

– Был повод.

– Какой?

– Не важно.

– Хотелось бы знать, Ген, а то набросишься с кулаками. Что за повод?

– Известно какой! В полевую кухню снаряд прилетел.

– Не прилетел, а разорвался рядом. Ты живой остался.

– А контузия? А стресс? А шок?

– А подполковник Гуртин здесь при чём?

– Не причём, – согласился Кривицкий.

– Вот тебе и ответ, – сказал Егор и замолк. – А помнишь, как ты из гречки торт испёк, когда ничего другого не было? Мы тогда тоже из города возвращались злые. Пролежишь на холодной земле всю ночь, а на утро тебе гречка…

– Так ничего другого не было, вот и готовил одну её.

– Знаю, что несладко приходилось.

– Это да. А вы норовили кулаками мне в рожу залезть.

– Злые были… Сейчас всё иначе.

– Согласен, – признался Кривицкий. – По жене пиздец как скучаю.

– Я тоже скучаю. Справляюсь же как–то.

– У тебя где жена?

– Дома.

– А у меня здесь. А я даже встретиться с ней не могу.

– Почему?

– Разводимся мы.

– Зачем?

– Так вышло, что не можем мы вместе, когда я возвращаюсь домой.

– А здесь можете?

– И здесь не можем.

– Сочувствую, конечно. Но может, всё наладиться?

– Не знаю.

– Идём уже в роту, полчаса до нового года осталось.

В роте парадом командовал Кубриков.

– Бис, с тебя тост! – сказал Кубриков. – Как командир роты, что пожелаешь всем нам?

Предложение застигло старлея врасплох.

– Гореть в аду желать как–то неловко всем, – застеснялся Егор, – кроме тебя, который, кажется, собрался домой… поэтому всем пожелаю держаться друг друга и выжить здесь! Вместе мы сила!

– Всех убить, всё отнять, мы рождены для войны! – прогремел нестройный хор солдатских голосов.

– Нихуяси… Это ещё что за негласный девиз? – офигел Кубриков.

– А это у нас командир роты дурака валяет, как бы странно это ни звучало, – легко догадался Кривицкий.

Эти слова пришли Бису в голову после подрыва на фугасе разведывательного дозора капитана Кубрикова, в результате которого понесла потери группа прикрытия. Егор был до беспамятства взбешён случившимся и пылал беспощадной яростью. А позже часто использовал это выражение вместо расхожего 'так точно', когда требовалось подтвердить чётко усвоенный замысел или задачу. Одним словом – дурачился.

До наступления нового года оставалась четверть часа. Егор прилёг, прокрутил в голове день, вспомнил разговор с майором Степновым по возвращению из разведки, поделился информацией, на которую старпом по разведке просил обратить внимание, будучи в городе:

'…нам сказали, что эти люди не справятся без нас и вот мы здесь. Мы получили приказ. – В случае чего моя семья тоже не справится без меня, – возразил Егор. – Да, но ты свой выбор сделал осознано. И твоя семья должна с твоим выбором согласиться или она делает это прямо сейчас, в эту минуту. То, что я тебе предлагаю не опаснее того, чем ты занят. Если подумать, страшно не меньше, – согласился Степнов. – Не спеши с ответом, обдумай. Страх здесь – норма. Страшно, потому что есть что терять. Есть женщина и ребёнок, которые тебя любят и ждут. А ты любишь их. Есть место, куда ты хочешь вернуться. И это естественно. Это тоже нормально. Но этот страх мешает и расшатывает нервы. Чтобы перестать бояться, нужно воевать так, будто ничего этого у тебя нет и возвращаться тебе некуда'.

Егор прикрыл глаза и не заметил, как навалившаяся на веки темнота поглотила его в одночасье, изменив календарный год.

Глава вторая Часть первая

Говорили, Грозный был особенно красив на закате: солнце пряталось за горы, воздух искрился прохладой… Егору не довелось этого видеть. Зато он встретил не один рассвет, дожидаясь на ледяной броне БТРа, когда спадёт ночная мгла, немного прояснится день и станет видимой дорога и различимы предметы на ней. Если только город, находящийся в котловине Чеченской равнины и окружённый невысокими горными хребтами к западу от Каспийского и к востоку от Черного морей, беззащитный перед северными холодными ветрами не застилал предрассветный туман. За полтора года видавший город разным, пылающим и чадящим чёрным дымом, мёртвым и безжизненным, сейчас наблюдал его во всех смыслах и оттенках серого: в цементе, в бетоне, в липкой грязи, в дисперсной глиняной пыли, подымаемой колёсами тяжёлых грузовиков и летящей в лицо под капюшон, где утренний, дневной или вечерний туманы только дополняли палитру серого разнообразием тонов. Егор не мог представить Грозный в его прежней красе, потому что никогда не видел его таким. Теперь красивыми считались разрушения, о чем российские военные писали на стенах хоть как–то уцелевших зданий и сооружений:

'Развалинами Грозного удовлетворены'.

Мусе всё это было противно. Он ещё помнил Грозный красивым, особенно на закате, когда солнце пряталось за горы, а воздух искрился прохладой… Помнил с тех пор, когда впервые оказался на крыше многоэтажного дома, в котором жил в возрасте десяти лет. Пожалуй, именно по этой причине ему нравились крыши, откуда открывался прекрасный вид на родной город. Маленькому Мусе ещё не приходилось вставать рано, чтобы с восторгом лицезреть рассвет, но это продлилось ровно до того момента, когда город вдруг заполыхал в огне и чёрном дыму.

Муса Аллагов родился в восемьдесят пятом, в Грозном. Детство его прошло как у многих ребят того времени: двор; секция дзюдо, знаменитой грозненской школы, где учили делать подножку и бить кулаком; проповеди алима, которые должны были вылепить из чугунного джахиля прилежного абида; нравоучения отца, зачастую подкреплённые крепким подзатыльником; с семи лет – средняя школа. В раннем детстве отношение Мусы к богу сложилось доверительным: во всех смыслах бог был добр, нужно было только почитать его как следует. Благочестивый алим по имени Тумсо часто называл мальчишку – собеседником Аллаха, в честь Мусы бин Имрана, потомка Якуба и брата Харуна, исламского пророка и посланника бога, который упоминался в Коране сто тридцать пять раз и вся его история была самым длинным повествованием о вере и неверии, предательстве, стойкости, терроре и испытаниях, и являлась истинным примером заботы Всевышнего о человеке. Нередко мальчишке казалось, что разговаривая с ним, Тумсо вёл диалог с тем Мусой, что был пророком. Разговоры эти не требовали ответов и мальчик просто слушал. В год, когда Муса отправился в школу, у взрослых появились свои мирские заботы. Вайнахи всерьёз задумались о суверенитете и предложении 'проглотить'столько власти сколько смогут. Тем временем в окрестностях стали пропадать русские. Сначала по одному, по двое, затем целыми семьями. Вайнахи выживали соседей осторожно, неоткрыто. Скупали несколько квартир по соседству с русскими, а по ночам русских вырезали. Вскоре Муса с родителями переехал в Старые промысла, в панельку на улице Восьмая линия с видом на Катаяму. В школу пошёл местную. К новой школе привыкал недолго, почти сразу он попал в поле зрения старшеклассников тринадцати–четырнадцати лет, которые заставляли его драться с одноклассниками, в основном – русскими. Муса-дзюдоист дрался один на один, но семь раз в день, по числу школьных перемен. Часто противник был слаб, но, если вдруг показывал зубы, помогали сородичи. Драки продолжались ежедневно. Мать не поощряла, но тихо мирилась и чистила школьную одежду. Однажды Муса вернулся из школы с синяком под глазом. После такого он получил от отца смачный подзатыльник и слова наставления:

– Как ты посмел проиграть вонючему хазки, сыну алкоголика и проститутки? Чтобы завтра отлупил эту вонючую свинью до полусмерти!

Правда подраться с русским обидчиком Мусе не довелось. На большой перемене старшаки заманили того в туалет, навалились гурьбой, связали и повесили. Мусе же наказали явиться в туалет и посмотреть на своего мёртвого врага. Вместе с этим в городе появились плакаты: 'Русские не уезжайте, нам нужны рабы'. Один из таких плакатов Муса заметил на площади Минутка, прочитал по слогам, но смысла не понял, а спросить у отца, что это значит, побоялся. О том, что русских резали посреди белого дня десятками; что человеческие кишки, намотанные на заборе дома означали – хозяина больше нет, в доме остались женщины готовые к распутной любви или, что тело распятой женщины на том же заборе означало – жильё свободно, можно заселяться; и то, как несовершеннолетние чеченцы развлекались с русскими женщинами, ставя их на четвереньки и метая в них ножи будь то в мишень, стараясь попасть в 'ножны', называя так вагину, и что было дальше, маленькому Мусе Аллагову знать было ещё не положено. Вскоре в город пришли боевики и стали зачищать его от русских безо всякого стеснения, уже открыто. По ночам была слышна стрельба и крики людей, которых насиловали и резали как баранов в собственных домах и квартирах. Запершись в своих жилищах, они тряслись от страха и никто не мог им помочь, да и каждый из них был сам за себя. Десятки тысяч русских в Чечне вырезали по одному, словно стоя добровольно в длинной очереди за варварской смертью; сотни тысяч сбежали под покровом ночи в одном нижнем белье; а тысячи попали в рабство или пропали без вести в чеченских гаремах. Так вайнахи возвратясь кто откуда на исконную Родину решили разом и жилищный и 'русский'вопрос. А через три месяца началась Первая чеченская.

Начало войны Муса толком не запомнил, был слишком мал. К тому же отец отправил его с матерью подальше отсюда к её родственникам в соседнюю Ингушетию. В Грозный Муса вернулся летом девяносто пятого, но не в квартиру с видом на Катаяму, по которой сильно скучал, а в квартиру в Ленинском районе с видом на аэропорт. Родной город было не узнать. При виде центра города на глаза наворачивались слёзы и вскипала кровь. Позднее Мусе стало известно, что дом на Восьмой линии был разрушен и случилось это в результате бомбёжки российской авиацией. После этого перед Мусой окончательно проявился образ врага, с которым боролся отец и предстояло бороться ему, но для этого требовалось подрасти. Весной девяносто пятого на равнинной части Чечни бои закончились, дело шло к миру. Вернувшись домой, Муса снова пошёл в школу, но уже новую. Завёл новых друзей. Драк, какие случались в прежней школе, уже не было. Никто не хотел враждовать, никому не хотелось унижать другого, пусть даже он был русским. Да и русские, что остались, теперь держались вместе тесной группой, особняком от остальных.

Главным мальчуковым занятием с этого времени стали прогулки по местам некогда кровопролитных боёв с целью найти что-нибудь ценное, стоящее. Но чаще попадались гранаты на растяжках. Мальчишки быстро приноровились их снимать, проверяя перед этим нет ли сюрпризов или ловушек, и затем бежали в заброшенные сады за Алхан–Чуртом, чтобы их подорвать. Так, собственно, и жили. Шариатские батальоны разъезжали с оружием по улицам города, военные на городских задворках окопались на своих блокпостах, дело шло к перемирию и обмену пленными по принципу всех на всех, которое должно было положить конец войне. В девяносто шестом скандально известное хасавюртовское соглашение о мире было подписано, и, хоть былая вражда никуда не делась, всё же наступил относительный мир и затишье. Военные действия были прекращены, федеральные войска из Чечни выведены, вопрос о статусе территории отложен до 31 декабря 2001 года. Это никак не касалось маленького Мусы напрямую. Для него, пожалуй, мало что изменилось, кроме нового места жительства, разрушенного до неузнаваемости города, ну и того, что за полтора года что он провёл в Ингушетии его отец стал грубее и жёстче. Отношение отца к сыну изменилось кардинально. Аллагов–старший вдруг неистово стал учить сына обращаться с оружием и рассказывать простые правила боя и военные хитрости. Для двенадцатилетнего юноши отец интуитивно счёл это знание прикладным и своевременным. Мать вообще никто не спрашивал. А для Мусы оно показалось увлекательным, захватывающим, ведь ребёнок с оружием в руках воинственным образом взрослел.

Отца Мусы звали Хамзат. Он был чрезмерно суров, не проявлял отцовской нежности к сыну даже в раннем детстве, никогда не говорил ничего дважды и ни разу не заикнулся о том, что происходило в городе эти полтора года пока шла война, но Муса догадывался, что происходило что–то очень плохое и тягостное, ибо замечал за отцом как порой тускнели его глаза, когда заводили разговоры о борьбе с неверными и каким загорались огнём, когда речь заходила о мести:

'Никуда не денешься, – говорил он, – таков закон: защищать себя и честь рода и никогда не прощать врагов'.

О том, что врагами Хамзата на войне были вчерашние российские школьники, слепые курята, немногим старше его Мусы он старался не думать, как старался не вспоминать того, что резал головы трясущимся от страха мальчишкам будучи взрослым мужем. Ничего такого он больше помнить не хотел и прикоснуться к сыну больше не смел, потому как начинали дрожать руки.

До войны Хамзат Аллагов работал в 'Грознефти'на хорошей должности. Дело своё знал отлично. Инспектировал нефтебазу, где познакомился с Русланом Газаевым, который отвечал за сбыт нефтепродуктов. Оба относились друг к другу с уважением, часто общались по работе. Когда началась война, Хамзат Аллагов вступил в батальон Руслана Газаева, но близкой дружбы между ними не водилось.

После войны отец Мусы вернулся на 'Грознефть', а Руслан Газаев, к тому времени став подполковником вооружённых сил Чеченской Республики Ичкерия, чей батальон разросся до полка, руководил Шатойским сектором обороны и на прежнюю работу не вернулся. Но будучи специалистом по нефтепродуктам стал партнёром Салмана Радулова по нелегальному экспорту топлива. Часть денег от такого бизнеса Газаев тратил на заграничные командировки бойцов своего полка в центры подготовки афганской оппозиции в приграничных с Афганистаном районах на территории Пакистана. При поддержке всё того же Радулова Газаев создал патриотическую организацию и быстро пошёл по карьерной лестнице, занимая одну правительственную должность за другой: вице–премьер по территориям, вице-премьер по строительству, накануне второй чеченской Газаев был назначен первым вице-премьером.

С началом Второй чеченской войны Хамзат Аллагов снова отправился воевать против неверных и не вернулся. Погиб во время массированного артиллерийского удара по позициям защитников Грозного будучи в юго-западной группировке Обороны. Похоронен не был – его тела так и не нашли.

Этим утром Муса проснулся ни свет ни заря. В темноте. Потёр глаза, широко зевнул и прислушался. За запотевшим окном рассветало самое обычное раннее утро. Первый день нового года не обещал ничего нового в привычном разрушенном мире. Он осторожно поднялся, – мать тихо спала в соседней комнате, – умылся, зачерпнув ладонью воду из ведра, накинул тёплую мешковатую куртку и отправился на крышу.

Воздух был сырым и холодным. Город окутанный туманом не спешил оживать. Тщательно, насколько позволяла сизая хмарь, Муса осмотрел улицу. Прямая, как указка, она тянулась полтора километра на север, затем немного сузившись, так казалось, потому что в этом месте заканчивался разделительный газон с травой, изгибалась вправо и терялась за серым многоэтажным домом с восточной стороны улицы. На которой располагался частный сектор с побитыми домами и сараями разной величины среди лысых без снега дворов, с деревьями и зарослями кустов, и территорией, отделяющей деревянные и каменные дома от асфальтовой дороги. Типичные жилые постройки, какие возводили станичники, – окна с наличниками и деревянными ставнями, тротуар за оградой, почти у каждой ограды скамейка. С другой стороны, с западной, была совсем другая жизнь. Здесь располагались восьмиэтажные многоквартирные дома, с крыши одного из которых Муса смотрел вниз, на город. Две разных территориальных общности, два разных мира, разделённые между собой широкой полосой асфальта. Город со своим неповторимым характером, с ветлечебницей под окнами и школой во дворе, с кинотеатрами и гостиницами, с зелёными аллеями, ведущими в центр с окраин. И село, где весь уклад жизни был подчинен смене природных ритмов и тесно связан с земледелием. Улица тянулась с юга на север и через шесть километров упиралась в аэропорт, который между войнами не раз менял название. Муса вспомнил прежние времена, когда самолёты часто садились и также часто, пробегая по бетонке, стремглав взлетали. Вспомнил, как раскрывались двери перронного автобуса и взору открывался железный дельфин с крыльями, биомиметический пример, вдохновивший инженеров на создание летучей рыбы, как представлял Муса, даже если дельфин рыбой не являлся. Сотни людей в лоне этой 'селёдки'с иллюминаторами за считанные часы пересекали огромные расстояния и меняли континенты. Муса летал на самолёте лишь однажды и самыми волнительными минутами для него показались те, когда пилот лениво болтал с пассажирами из кабины, а стюардессы помогали пассажирам удобно устроиться. Он помнил цоканье застёжек ремней, гул рабочих моторов и других механизмов чудо-рыбы или чудо-птицы и абсолютную тишину, когда самолёт отрывался от земли и казалось, пассажиры не дышали и всё внимание было подчинено молитве. А ещё, помнил безмолвное спокойствие там, высоко за облаками. Перелёт из Грозного в курортный Адлер запомнился маленькому мальчишке как невероятный прыжок дельфина над водой…

Муса ощутил урчание живота, требующего еды, которая могла бы приглушить голодные звуки, но быстро понял что ошибся. Урчал не живот. Внизу, под домом, он заметил крадущийся по асфальту БТР в окружении солдат и поспешил уйти с крыши. Мать всегда запрещала ему смотреть в их сторону. Боялась, что те могли принять его за ваххабита, готовившего нападение. Или – его взгляд мог выдать ярость или того хуже, злую отцову решимость ни за что не прощать врагов.

– Где был? – взволновано спросила мать, строгая и собранная, словно не её он видел пятнадцать минут назад в постели спящей.

– Нигде, – понурив голову, соврал Муса.

– Опять ходил на крышу? – догадалась она.

– Да.

Глаза матери наполнились печалью, она ссутулилась и отвернулась. Муса без слов понял, что его слова её расстроили.

– Нана…

– Ты забыл, чей ты сын? – строго спросила она. – Почему позоришь отца?

Муса не совсем понимал, как можно позорить того, кого не было среди живых: покойнику всё равно. И как забудешь, – он сын отца, – люди одной крови, одной веревки.

В минуты материнских нравоучений Муса представлял, чтобы сказал отец на ту или иную его провинность. Вспоминал его лицо, по которому редко скользила улыбка, всё–таки склоняясь к тому, что вероятно тот не стал бы тратиться на слова, а вознаградил бы крепким подзатыльником, который научил бы его хорошим манерам. Материнский гнев не пугал Мусу. Он был похож на благородное негодование, беспомощное и слабое, и иссякал едва начавшись, мать не умела злиться на сына подолгу.

Тем временем преодолев полтора километра пути на север, сапёры оказались там, где дорога сузившись, изгибалась вправо и терялась за серой многоэтажкой. Через триста метров на левой стороне дороги стоял крепко сложенный блокпост, на котором несли службу ставропольские омоновцы, а западнее, в глубине, находилась 'вторая'застава, обозначенная на всех штабных картах как ротный опорный пункт второго оперативного батальона. Здесь же был расквартирован и его штаб. Командовал батальоном майор Виталий Непеин, которого за схожесть фамилий и звания в шутку прозвали 'майором Пэйном', был такой киношный герой в середине 90–х.

Как того требовала боевая задача, сапёры провели разведку маршрута до взводного опорного пункта капитана Султанова, где погрузились на броню и вернулись к блокпосту омоновцев, чтобы поздравить комбата и его соседей с наступившим новым годом. Встреча была неофициальной и недолгой. Мужчины обменялись тёплыми пожеланиями и крепкими объятьями, после чего сапёры заторопились в путь.

– Ладно, парни, ещё раз всех с наступившим!

Распрощавшись, Бис и Стеклов вышли из бетонного бункера, где у входа толпилась группа сапёров.

– Фу! Дядя Фёдор, оказывается ты мусорщик! Обожатель дерьма! Твои друзья, Кот и Пёс, знают об этом?

Дядей Фёдором Саню прозвали из-за фамилии, в честь главного персонажа мультсериала 'Простоквашино', самостоятельного мальчика, уехавшего жить в деревню с друзьями – котом Матроскиным и псом Шариком. Как и в сериале у Фёдорова был близкий друг ефрейтор Котов, по прозвищу Кот, контуженный и несменяемый дежурный по роте в следствие загадочной боязни взрывов и ступора, в который впадал при неожиданно громких звуках или близком разрыве, и трясся как эпилептик. Вторым другом Фёдорова, псом, считали минно-розыскную собаку по кличке Каро, тоже контуженную, так же как и Котов пострадавшую от фугаса. От полученных травм собака оправилась, но полезной быть перестала и работать по прямому назначению уже не могла. С какого-то времени, которого никто уже не помнил, безусловно в шутку друзьями дяди Фёдора признавали всех без исключения контуженных на этой войне людей, включая тех, кому подобный диагноз даже не ставили, но по характеру поступков и поведению вне всяких сомнений принадлежал. Это была чистой воды выдумка ефрейтора Ерёмина, так же бывавшего в эпицентре взрыва как рядовой Фёдоров и собака Каро, и все сапёры, время от времени оказывающиеся в гравитационном поле осколочно-шрапнельных тел.

– Не мусорщик, а ассенизатор! – гомонили бойцы, живо обсуждая сослуживца.

Сапёр Саня Фёдоров, будучи вторым номером группы инженерной разведки, неизменно двигался по правой обочине, где на Хмельницкого располагалась внушительная по размерам и протяжённости свалка твёрдых бытовых отходов. Выполняя опасную работу, ему приходилось досматривать свалку, вороша мусорные кучи сапёрным щупом.

– Это правда, что ты там так внимательно дерьмо на бумаге разглядываешь? – дразнили они приятеля. – Это хорошо, что 'чехи'не срут пластитом, а то вот так подотрутся, накидают бумаги, ты сунешься, оно и рванёт… Мы тебя потом хрен отмоем! – облако задорного смеха закатилось за бетонный блок, из-за которого первым показался Стеклов.

– Ерема, вот я сразу понял, что это ты: по твоим тупым шуткам! – узнал Стеклов ефрейтора по голосу. – Сам смотри в оба, чтобы тебя не то чтобы отмывать, обмывать не пришлось.

– Ерёмин, – свёл в одну нитку брови Бис, – вот тебе ещё информация в порядке короткого ликбеза: 'чехи'не подтираются бумагой, они водичкой жопы моют, понял?

– Так точно! – отозвался Ерёмин, спрятав глаза за спинами товарищей.

– По местам! – подал команду Бис и взглянул на часы, которые показывали начало девятого. Он поднёс радиостанцию ко рту и доложил:

– Я 'Водопад', 10-45, 'Липа', приём.

– Принял, – дежурно фыркнула та в ответ.

Запихивая радиостанцию в нагрудный карман разгрузки, Егор представил шуршание карандаша в журнале сводок оперативного дежурного. Тем временем мехвод Сорокин по прозвищу Михаэль Шумахер виртуозно выкатил восьмиметровую шаланду на дорогу, включил передачу, любовно обхватил обеими руками широкое рулевое колесо и плавно нажал на педаль газа. Он пронёсся мимо девятиэтажек, разгоняя дремоту, и частного сектора, занявшего треть улицы, двигаясь к опорнику капитана Панина, расположенной на пересечении Маяковского и Хмельницкого–Первомайской, и в конце свернул направо, в сторону завода 'Красный молот'и Дома Правительства.

На перекрёстке раскинулся дорожный базар, привычный для этих мест. Деревянные прилавки с продуктами, предметами первой необходимости и военной формой располагались по обе стороны дороги. Здесь же на проезжей части, отражаясь в радужных бензиновых лужах, стояли десятилитровые бутыли с мутной 'горючкой'. Чеченский нефтепровод, как объект трубопроводной транспортной системы и экономической инфраструктуры государства, превышающий по объёму железнодорожный транспорт, на языке военных назывался 'объектом стратегического значения'и в дни войны пострадал одним из первых. Правда топливный дефицит в республике случился не сразу. Всё потому, что нефтепровод в Чечне оказался в серой зоне государственного внимания, что позволило предприимчивым дельцам, вроде Радулова и Газаева, чьи нефтеперегонные заводы, называемые в народе 'самоварами', продолжали оставаться там где и были, у трубы, функционируя и воруя сырую нефть. Зачастую им даже не приходилось воровать. Через неплотные соединения нефтепровода черное золото тоннами утекало обратно в землю. По ходу военных действий критическая ситуация сложилась разве что с качественным бензином, а с некачественным в Чечне проблем не было. Заводы-самовары производили топливо по прадедовским рецептам: сырьё нагревали, отделяя пары нефти в виде конденсата в очистную емкость, из полученного продукта вручную удаляли маслянистые сгустки, а после фильтрации отстаивали в бочках, получая бензин прямой перегонки крайне низкого качества и с небольшим октановым числом. Для большинства двигателей такой бензин был смертельно опасен. Кроме четырёхтактных двигателей, имевших карбюраторную систему и рядный мотор, широко применяемые на стационарных и транспортных энергоустановках, а также легковых автомобилях семейства ВАЗ. Вероятно, по этой причине в Грозном было так много автомобилей третьей группы малого класса, неприхотливых 'шестёрок', известных как 'шаха', и 'копеек'.

У прилавков стояли преимущественно женщины. Мужчины, как правило, держались поодаль. Странную особенность заприметил Егор, привыкший подмечать неожиданные детали, наблюдая за местными, пробираясь в обход дорожного торжища: часто встречая мужчин сидящих на корточках, как если бы оправляющих нужду в деревенском нужнике. Непривычное для глаз зрелище оказалось необъяснимой чертой характера, о которой ещё Лев Николаевич Толстой писал:

'Старики собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истреблять их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения'. Старший прапорщик Кривицкий Геннадий Васильевич реагировал на это в привычной для себя манере: 'Кто их знает, Егор? – говорил он. – Здесь и без того всё загадочно, как ни сядь, хоть на корточки в кружок, хоть на жопу. Быть может, громадная ответственность перед Аллахом давит на плечи, вот и присаживаются, передохнуть?'

Старший лейтенант Егор Бис напряжённо сканировал блуждающими из стороны в сторону глазами происходящее вокруг, задерживая взор на том, что более других привлекало внимание пока головная бронемашина катился сквозь базарную сутолоку. В этой на первый взгляд придирчивой позе молодого офицера, недружелюбно оглядывающего толчею, крылся вполне понятный практичный расчёт, – заметить в поведении базарного люда что–либо неестественное, что могло выдать враждебный настрой или намерения, по случаю которых в голове старшего лейтенанта всегда имелись опасения: ему не хотелось совершить ошибку свойственную простому человеку, а уж как сапёру – тем более. Что говорить, для сапёров ошибка всегда имела роковое значение. Толковые добросовестные люди ненавидят себя за ошибки. И дело не только в собственном утверждении или значимости, а в том, что некоторые ошибки вызывали такие последствия, с которыми сознательные люди не только не могли мириться, но порой не хотели дальше жить.

Миновав рынок Бис немного успокоился. Группа разведчиков значительно продвинулась вперёд, а хвост дозора пусть и волочился по базарной площади, теперь был хорошо виден. Надуманная тревога, как что-то непрочное и эфемерное, улетучилась и уже подумалось, что волноваться не о чем, как через мгновение раздался хлопок, схожий с тем, что часто слышно в полевом парке военной техники, где какой-нибудь тяжёлый 'Урал'издавал резкий звук глушителем, а смекалистый водитель шутки ради кричал: 'Граната, ложись!'Но подобные розыгрыши здесь были весьма неуместны.

Откуда был произведён выстрел Бис не видел. Он услышал упреждающую команду и только затем, спустя мгновение, уловил цепким взглядом полёт реактивной противотанковой гранаты, которая прошелестела в метре от серого шлемофона водителя головного бронетранспортёра и врезалась в стену кирпичного дома на противоположной стороне улицы, по которой двигался Егор. Стена вздрогнула, ярко вспыхнула, осыпались стёкла и шифер с крыши, вокруг заволокло густым дымом. Но прежде, чем всё случилось, Егор краем глаза заметил женщину в тёмном одеянии, которая шла по тротуару вдоль домов далеко впереди. Едкий дым не позволил разглядеть наверняка что с ней случилось, но Бису показалось, будто реактивный боеприпас разорвался вблизи неё. Без малейшего промедления в ответ на атаку неприятеля сапёрами был открыт огонь. Улица наполнилась рокотом автоматической стрельбы, женскими криками и визгом тормозов. Стихийный рынок у дороги мгновенно опустел, люди попрятались, побросав товары. Бис приосанился и рванул к БТРу.

– Откуда?! – крикнул он с ходу.

– Слева! Из проулка! – махнул Шумахер, прежде чем с головой провалился внутрь, имея привычку класть под пятую точку подушку, чтобы смотреть поверх посадочного люка, управляя машиной.

Указатели с названием улиц, какие здесь почти не встречались, отсутствовали неслучайно, таким образом зимой прошлого года обороняющиеся хотели дезинформировать штурмующих. Узкий проулок располагался сразу за перекрёстком Маяковского и Первомайской и походил на тупик. Он немного изгибался в глубине, что делало невозможным увидеть, соединял он между собой две другие улицы или нет. Приземистые обшарпанные дома и высокие раскидистые деревья, переплетаясь косматыми кронами, окутывали проулок полумраком зимнего вечера даже в самый разгар дня ровно до тех пор, пока узкая улочка не утонула в оглушительных разрывах и огнях рикошетящих и трассирующих пуль, будто разгневанный пчелиный рой жужжа атаковал пещеру дракона.

Егор распрямился, выглянул из-за БТРа и быстро вернулся, откинул боковой люк десантного отделения.

– Ныряй в проулок! Будем двигаться за тобой!

– Понял! – отозвался водитель.

– Юр, прикрой на выходе! – крикнул Бис подоспевшему прапорщику Крутию.

– Ладно, – решительно объявил он. – Только сильно не лезь… не углубляйся…

Бронетранспортёр зарычал, сдал назад, башня выпустила в створ проулка длинную раскатистую очередь из спаренных пулемётов, и медленно двинулся в 'драконье'логово. С обеих сторон проулка из-за домов бойцы вели плотный огонь. Как только 'коробочка'втиснулась в улицу, сапёры укрылись позади техники, как за щитом, действуя решительно и осторожно. Ощетинившись оружием, бойцы медленно продвинулись вглубь. Только теперь в конце переулка засиял свет. Он шёл с улицы Первомайской, с которой соединялся.

– Не открывать огонь! – приказал старлей.

Для Биса было очевидным, что стрелок не прятался в одном из домов этой улицы. Это было небезопасно. Егор был уверен, что тот ушёл сразу после выстрела. Вероятно, за изгибом, скрывающим часть проулка, стрелка поджидала машина. Те самые пресловутые 'Жигули'из рассказа полковника Герамисова, на которых передвигались неуловимые боевики из банды Аслана Бакаева.

– Отходим! – прозвучал новый приказ.

Бойцы расступились, БТР задним ходом попятился назад. Из проулка сапёры вернулись на Маяковского. Егор прошёл мимо ограды, на которой висел почтовый ящик и пластина с именем жильца, выполненная методом рельефной чеканки. Он коснулся её шероховатой поверхности рукой, будто прочтя наощупь, и остановился рядом с Крутием на островке отсыпанном щебнем. Как оказалось, балласте, образующем основание старых трамвайных путей.

– Ничего не вышло, – признался Бис.

– Вижу, – сказал Крутий. – Но попытка была хорошей.

– Да, – согласился Егор, – неплохой.

– Но имей в виду, что ты не можешь преследовать 'духов'после нападения.

– Почему не могу? – Бис был перевозбуждён.

– А если там ловушка? Разве это задача сапёров?

– Может, и нет. А чья тогда? – задумался Егор. – Может быть, твоя?

– И не моя, – отказался Крутий, рассчитывающий делать ровно столько, сколько ему было отведено инструкцией.

– Чего тогда учить меня вздумал? – уничижительно отозвался Бис. – Пусть в нас стреляют – это не наше дело, что ли?

– Нет же! Но тебе не кажется, что эта задача разведки. Этим должны заниматься бойцы Рашида Дебрева.

– Да неужели? – удивился Егор. – Ну, напомни сегодня полковнику Стержневу, что пора эффективно применять подразделения войсковой разведки! Может, он не знает, чем ему заняться?

Не сказав больше ни слова, Егор вернулся на дорогу, молча наблюдая, как сапёры занимали свои места в боевом порядке. Затем осмотрел участок маршрута, по которому продвигался до выстрела из гранатомёта. Это был тротуар с правой стороны улицы. Что он сделал неправильно? Что упустил? Или недооценил? Чтобы судить об этом, необходимо было беглым взглядом пройти тем путём, который он успел преодолеть. Сделать не одну и не две попытки пройти сложный участок, а может быть и весь маршрут от начала, мысленно взвесив каждый метр пути, чтобы понять, что являлось настоящей целью нападения на дозор. И какие для этого были созданы предпосылки и условия. Он снова кинул взгляд на необустроенный пустырь, мимо которого прошёл десятью минутами ранее; мимо чёрных ворот автомойки с неизвестным режимом работы; мимо грузовика, припаркованного ко входу совершенно крохотного магазина, в который ни при каких условиях не поместилось бы всё содержимое кузова, будь он полным под завязку. Дальше его взгляд проскользнул мимо ряда красных кирпичных домов с яркими зелёными воротами, пока не оказался в том месте, куда угодила противотанковая граната и ни секунды немедля отправился туда.

Переступив груду обломков, он осмотрел место попадания и то, что располагалось за ним – на стене, на земле, на деревьях, целясь прищуренным глазом в проулок на другой стороне улицы, из которого она прилетела. Всё выглядело ожидаемо, со следами взрыва на фасаде: битый кирпич, красная пыль, копоть сгоревшего в адском пекле взрывчатого вещества, брызги и шрамы от поражающих осколков, свежие зарубки на молодых деревьях и побитое покрытие тротуара. Он прошёл немного дальше по улице. Следов крови поблизости не оказалось что наверняка означало, что женщина, которую он заметил в момент выстрела, не пострадала. Егор снова вернулся к месту прямого попадания гранаты. Вскоре перед ним распахнулась калитка и из неё вышел пожилой мужчина.

– Что случилось? – поинтересовался он.

– В ваш дом попала реактивная граната…

Старик поправил на голове шапку и сказал что-то по-чеченски. Естественно Егор ничего не разобрал. Глядя на пробоину, тот ласково провёл по стене сухой ладонью.

– В доме кто-нибудь пострадал? – спросил Егор.

– Хвала Всевышнему, нет, – сказал старик на понятном языке. – Жена посуду мыла в доме, окна выходят во двор, – махнул он в привычную сторону для огорода. – Отделалась лёгким испугом.

– Хорошо, – сказал Бис. – Продукты есть у вас?

– Продукты есть, стёкол не осталось… – сконфузился седой мужчина.

– Стёкла? – задумался Бис. – Постараюсь помочь, – сказал он.

Махнув рукой, старик ничего не ответил. Смущённый он ещё какое–то время стоял на слабых ногах, держась за калитку и глядя молодому офицеру вслед, пока тот трижды не оглянулся, после чего скрылся из виду. Но Егор это сделал не для того, чтоб увидеть старика. Он следил за дозорными, оценивал степень их внимания и усталости, и заинтересованности процессом, ведь поиск страшных сюрпризов здорово выматывал нервы. Часть опасного пути была пройдена, осталась позади, но впереди ещё предстояло потрудиться, впереди ждал завод 'Красный молот'с его без конца взрывающейся заводской стеной вплотную примыкающей к проезжей части. Оценивая действия сапёров, Егор замедлил шаг. Он приближался к участку, на котором росли местами густые, но в целом редкие без листвы деревья. Из последних донесений оперативного штаба Группировки было известно, что боевики устанавливали самодельные взрывные устройства на деревья так же часто как и в грунт, и потому осматривать труднопроходимую местность приходилось во все стороны сразу, вращая головой точно радаром на триста шестьдесят градусов. На границе с парковой зоной малоэтажные дома заканчивались, однако небезупречный тротуар с щебеночно–асфальтовым покрытием не обрывался, а вёл дальше в самую гущу. Правда, назвать буйные заросли городским парком или сквером было трудно, поскольку он был не устроен и пешеходная дорожка не придавала этому месту облика современной и прогрессивной цивилизации. Напротив, казалось, что извилистая дорожка вела во времена средневековья.

Сквозь редкую изгородь деревьев на противоположной стороне дороги проглядывала стена машиностроительного завода 'Красный молот'. Заводская стена из красного кирпича и деревья напротив из-за раскручиваемой колёсами машин мелкодисперсной дорожной пыли и грязи была серой, как толстая шкура буйвола, кроме тех случаев, когда после подрыва фугаса на теле стены появлялись пробоины обнажающие красный сочный кирпич будто плоть, из-за чего казалось, что она кровоточила. В девяностые годы на заводе, выпускающем оборудование для нефтедобычи и нефтепереработки, трудилось почти пять тысяч человек. Продукция завода экспортировалась в тридцать четыре страны. Для внутреннего потребителя выпускалось восемьдесят наименований товаров народного потребления. Боевые действия первой и второй чеченских войн привели к полному разрушению предприятия, оборудование распродали и разворовали на металлолом. Уцелели лишь несколько административных зданий и несколько заводских труб. От взводного опорного пункта капитана Панина 'Красный Молот'располагался в одной тысяче метров в сторону Заводского района, на всём протяжении которых не было ни чётких очертаний дороги, ни бордюров. Через тысячу триста пятьдесят метров от заставы, справа, за лесопарком, стояла полуразрушенная пятиэтажка, а слева – территория 'Молота', в конце которой к ограждению примыкала разбитая автозаправочная станция. Напротив неё, через дорогу парк заканчивался и начинался небольшой пустырь, усеянный останками разбитой гражданской техники, за которым располагалась неизвестная огороженная территория. На протяжении трёхсот пятидесяти метров была никем неприкрытая местность. Триста пятьдесят метров незащищённого пути, не гарантирующего, что боевики не используют скрытые и удобные подходы к дороге для минирования как с одной, так и с другой стороны.

Бис сошёл с тротуара раньше чем он закончился, медленно и осторожно, при этом тщательно осматривая место, куда ставил ногу. Егор подошёл к границе пустыря, который был усеян кусками искажённого металла и опустился на колено. Он зашёл далеко вперёд и ему предстояло дождаться рядового Гузенко, который должен был показаться первым, поскольку сапёры двигались уступом вправо. А пока тот не появился, старший лейтенант осмотрелся вокруг, проведя глазами справа налево, а затем слева направо, разглядывая то, что заметил на мёрзлой земле. Почти сразу он предположил, что рядом с ним лежали останки легкового автомобиля Волжского автозавода. Похоже, это была очень старая машина и некоторые части пришли в негодность гораздо раньше, чем наступила её физическая смерть. Чтобы это увидеть не требовалось быть автомехаником, это мог определить даже школьник. Кусок кузова изобиловал обширными проплешинами, съеденные ржавчиной задолго до этого момента и покрытые слоем окаменевшей грязи. Машина могла умереть от старости, но, как казалось, погибла от подрыва или столкновения с чем–то невероятно крепким и быстрым, чем–то вроде поезда. Но, если смотреть на всё открытыми глазами, принимая во внимание, что железнодорожных путей поблизости не было, она наверняка оказалась на пути тяжёлой бронетехники.

Пока Егор ждал сапёра на своей стороне, недалеко от места где он укрылся, на дороге остановилась легковушка. Видимость через ветровое стекло была ограничена, но боковые стёкла смотрели на него, однако отражающиеся в них пляшущие тени деревьев на ветру толком не давали разглядеть тех, кто был в салоне. Некоторое время они не совершали никаких обличающих действий, но очень скоро дверь приоткрылась и на обочину полетел чёрный свёрток. По спине Егора пробежал холодок: неужели фугас? Он выждал паузу, изготовился, и осторожно, не создавая шума, стал сближаться с машиной. Пока двигался, пытался понять с какой стороны ему лучше подступиться: по инструкции для проверки документов подходить к транспорту требовалось не слева, со стороны водителя, как это обычно делают сотрудники госавтоинспекции, а справа, со стороны пассажира. В подобной ситуации действовало 'левостороннее правило', чтобы находящимся в машине было крайне неудобно в положении сидя правой рукой извлекать пистолеты и стрелять, разворачиваясь вправо. С длинноствольным оружием сделать это было ещё труднее. Внезапность применения противником оружия при этом резко уменьшалась, но справа – смущал свёрток, выброшенный на обочину; а обойти сзади, справа – там, где по инструкции место старшего досмотровой группы численностью три человека – мешал всё тот же 'сюрприз'и слишком большой крюк, который предстояло сделать, чтобы появиться внезапно. Подойти незамеченным слева, не засветившись при этом в каждом стекле, в том числе ветровом, было невозможно. Оставался единственный путь – выйти в лоб, где по инструкции на безопасном удалении от транспортного средства обязан был находиться третий человек – автоматчик или пулемётчик – для ведения эффективного огня на поражение в случае осложнения обстановки и действующий без приказа командира, по–своему разумению, а значит, имеющий хороший обзор и слышимость. Но такого человека у Егора не было. К тому же он не мог находиться далеко от машины, иначе бы не видел того, что происходит внутри салона, ведь если пассажиры окажут сопротивление, существовал риск быть убитым короткой очередью. Или, на худой конец, бампером, если не успеть решить исход события встречным огнём при попытке автомобиля прорвать заслон. Безопасным появление Биса быть не могло. И всё же, он решил действовать по ситуации и очень скоро был замечен. Правда, когда водитель 'Жигулей'понял что обнаружен, не догадываясь о том, каким числом военных, он попросту поднял руки вверх. Его напарник, не раздумывая, сделал то же самое. Затем водитель медленно открутил левой рукой окно и просунул в него свою взъерошенную голову.

– Оружия нет. Документ есть, – сказал он вполне доходчиво.

– Зачем остановился? – угрожая автоматом, спросил Бис, стараясь следовать хоть каким–то мерам предосторожности и держась на уровне передней стойки транспорта. – Что за свёрток выбросил на обочину?

Водитель смутился.

– Медленно выходим из машины! – приказал Бис. – Так, чтобы я видел руки!

В эту минуту из кустов, откуда вышел старший лейтенант, появился рядовой Гузенко в готовности открыть огонь, но совершенно растерянного вида. Позади легковушки подоспел сапёр Фёдоров, за ними кинолог Ульбашев и прапорщик Стеклов.

– Смотри, чтобы под ноги незаметно не выкатили гранату, – предупредил командир Гузенко.

– Так точно, – ответил солдат.

– И чтоб ничего по собственной инициативе, понял?

– Так точно, – кивнул Гузенко.

– Володя, внимательно! Они что–то скинули на обочину. Досмотри второго.

Стеклов принялся ощупывать складки одежды щуплого пассажира, в то время как Бис обыскал водителя. По ряду признаков оба чеченца могли быть потенциальными противниками и в то же время оба могли ими не быть.

– Что в свёртке? – Бис ткнул автоматом в спину водителя.

Чеченец болезненно сжался.

– Что в свёртке, спрашиваю? Руки держи на машине!

– У меня есть документ.

– Мне в хуй не упёрся твой новенький паспорт! Знаю, как вы их получаете!

– Ульбашев, примени пса, – приказал Стеклов.

– Ищи, Гром. Ищи, – негромко приказал кинолог.

Собака минно–розыскной службы принялась обнюхивать землю вокруг, неторопливо подбираясь к свёртку. Биса по–прежнему удивляла устойчивая психика собак на войне. Казалось, они воспринимали поиск мин не как ответственную работу, а как увлекательную игру, за которую полагалась награда в виде любимого лакомства или игрушки из каната. Он познакомился с минно–розыскными собаками недавно и было непривычно видеть, что собаки за работой не реагируют на внешние раздражители будь то запах тушёнки или очень громкие звуки. Гром обнюхал свёрток, фыркнул и вернулся к хозяину.

– Товарищ старший прапорщик, чисто, – доложил Ульбашев.

– Гудзон, досмотри свёрток, – приказал Бис.

Солдат перевёл автомат за спину, вооружился сапёрным щупом и исчез ненадолго за машиной.

– Тьфу, блядь! – вскочил он на ноги, размахивая руками, будто угодил в пчелиный улей и теперь отбивался от атаки насекомых.

– Что там? – спросил старший лейтенант.

– Сука! Там отрезанная собачья голова, – доложил Гузенко.

– Зачем она здесь? –переключился молодой офицер на чеченца, снова ткнув его стволом в бок.

– Я не знаю!

– Врёшь, сука! – коротко ударил Бис водителя прикладом по ноге.

– Мне дали свёрток и сказали, чтобы я оставил его здесь, у дороги.

– Зачем?

– Не знаю.

– Кто тебе приказал это сделать?

– Не знаю. Они поджидали меня у дома. Сказали так сделать, если не хочу проблем.

– Открывай багажник! – отступил старший лейтенант на два шага. – Руки держи на виду!

Водитель приставными шагами отправился к багажнику в обход машины, держа руки на крыше. Егор двигался справа на расстоянии – метр или полтора. Мужчина распахнул отделение багажа.

– В сторону, – прозвучала очередная команда.

Вытянув шею, старший лейтенант задрал голову как можно выше и заглянул внутрь, пытаясь разглядеть содержимое.

– Бери предметы по одному левой рукой и клади их друг за другом на землю, – снова приказал офицер, внимательно наблюдая за водителем и его вазомоторными реакциями. Егор был настолько сосредоточен этим занятием, что не заметил, как неподалёку остановилась машина и из неё вышли трое. Одета троица была как военизированные волонтёры в зоне боевых действий или партизаны, когда гражданская одежда на человеке преобладала над военной или её предметы и детали выдавали их ярко выраженную принадлежность. Но это было не всё. Их выдавала походка, особая осмотрительность и осторожность.

– Товарищ старший лейтенант! – окликнул Биса сапёр Фёдоров, заметив посторонних.

– Привет, парни! – сказал тот, что подошёл первым в сопровождении автоматчиков.

Егор оглянулся.

Это был мужчина крепкого телосложения с лицом молодого Жан Клод Ван Дамма. Егор на мгновение оцепенел от такого поразительного сходства. Он был одет в засаленные спереди на бёдрах джинсы, короткую куртку на синтепоне, примятую в тех местах, где обычно прилегают лямки разгрузочного жилета. Обут он был в чёрные ботинки. На голове вязаная шапка с отворотом, отверни которую наверняка оказалась бы с прорезями для глаз и быть может рта.

Ещё двоих Егор разглядеть не успел. Заметил только краем глаза, что тот, что справа был высоким и невероятно худым, и, показалось, с трудом держался на своих двоих, будто вот–вот рухнет 'Ван Дамму'под ноги, точно сломанная стремянка.

– Кого задержали? – кивнул двойник бельгийца.

– Кто такие? – спросил Бис в ответ.

– Свои, – не раздумывая, сказал Ван Дамм.

– Свои на базе сидят, не шастают. Ждут, когда дороги проверим.

– Так вы, сапёры? – догадался Ван Дамм. – А мы, офицеры комендатуры Ленинского района.

– Ясно, – Бис смерил троицу внимательным взглядом. – Принимайте тогда.

– Что случилось?

– Эти двое подъехали сюда на машине, выбросили на обочину свёрток. Что в нём не признались. Говорили, что сами не знали. Мы решили отнестись к нему как к фугасу. Расколдовали. Оказалось, что внутри отрезанная голова собаки.

– Собачья башка?

– Да. Лежит в свёртке.

– Живодёры? Или сатанисты?

– Этого не знаем. Допросы – не наша специализация.

– Можем доставить в отдел, – предложил офицер–волонтёр, по всей видимости, старший группы.

– Не возражаю, – согласился старлей.

– Витя, прыгай в их тачку, поедешь за нами, – распорядился Ван Дамм, коснувшись предплечья того, что стоял слева.

Только сейчас Егор разглядел третьего. На вид ему было около тридцати, может быть, немного больше или немного меньше. Среднего роста, среднего телосложения. Всё в нём казалось средним: вязанная шапка, сдвинутая на затылок обнажала на лбу слипшиеся волосы средней длины, небольшие и немаленькие глаза, некрупный нос. Двух– или трехдневная чёрная щетина. Зелёная флисовая рубашка, коричневая тёплая куртка. Разгрузка. Автомат Калашникова складной укороченный. Чёрные военные брюки, какие носили танкисты. Кожаные ботинки на молнии, потёртые и потрескавшиеся, заляпанные отвердевшей грязью.

– Где ключи? – зыркнул он.

– В замке, – выпятив подбородок, признался водитель.

– Одевай на головорезов браслеты и сажай их в 'Уазик'. Едем, – приказал Ван Дамм долговязому. – И эту… как его… голову не забудь, – кивнул он на свёрток. – Давай, пацаны, удачи! – пожелал он сапёрам.

– Взаимно, – ответил Бис.

Когда обе машины скрылись из виду, свернув на ближайшем перекрёстке направо, Бис бросил взгляд назад, на солдат, укрывшихся по обе стороны дороги. Жадными глазами они смотрели на командира дозора, ожидая его команды.

– По местам! – подал команду Бис, наблюдая, как отовсюду повыскакивали солдаты, занимая места в боевом порядке.

– Какие мысли по такому случаю? – спросил Владимир, оказавшись рядом с Егором. – Что означает голова собаки?

– Это предупреждение. Нас обещают убить, как собаку… или ещё хуже, – сказал Егор.

– Ты правда так думаешь?

– Весь день напролёт. И тебе советую.

– Да я серьёзно между прочим!

– Так я тоже, серьёзней некуда.

Егор вернулся на место, где на широкой полосе твердой как кость земли лежали останки автомобиля и множество других железяк. Он взглянул вдаль, откуда провёл к своим ногам невидимую линию. Взмахом руки подал команду на движение и сделал шаг вперёд.

Примерно на пятьдесят метров тянулась полоса земли, покрытая пожолклой травой, сникшей с наступлением ощутимых холодов. За ней, словно спина дельфина с плавником, из земли показался тротуар, сопровождаемый строем редких деревьев. Прямо перед Егором трава смешивалась с низкорослым кустарником и стелилась к ограждения ещё одной заброшенной территории. Требовалось сделать сорок шагов, чтобы оказаться у покосившихся ворот похожих на решето и заглянуть в подходящее для глаза отверстие выбрав из десятка, а то и сотни похожих друг на друга пробоин и убедиться, что там ничего не происходит, кроме царящего упадка и запустения. Дальше открывался вид на широкий перекрёсток на пути к которому стоял двухэтажный дом с разрушенный до основания стеной, покосившейся крышей и лоджией на втором этаже, удерживаемых незримой силой на тощих железобетонных колоннах. За перекрёстком располагалось четырёхэтажное приземистое здание всё из того же красного кирпича, похожее на один из корпусов Красных казарм Екатерининского дворца в Лефортово, но исполненного не в стиле позднего ампира конца восемнадцатого века, а в современном, какие стояли в пункте постоянной дислокации. Дойдя до Т-образного перекрестка, Егор развернулся. С этого места открывалась прямая как стрела дорога, скрываемая между деревьями и ограждением предприятия, сразу за которым выступали разрушенный стены производственных корпусов. Спустя минуту в этом месте показался головной бронетранспортёр сапёров. Высокая стена, косматые деревья, узкие обочины, никаких кюветов, полоса дорожного движения проходила словно по тоннелю, затем обочины и кюветы появлялись снова, а сама дорога устремлялась дальше вперед, но уже без деревьев. Перекрёсток Маяковского и Старопромысловского шоссе был довольно крупным транспортным узлом. За тоннелем и лесопарком взору открывалось широкое пространство, неприятное, как и вся городская урбаническая среда, посреди которой, будто обугленные пеньки, торчали низкорослые здания, вроде 'Красной казармы'и серого Дома печати, касавшегося плоской крышей тяжёлых облаков.

Мать Мусы Аллагова, Амина, работала в медицинском колледже, возобновившем учебный процесс в полуразрушенном здании с апреля прошлого года. Уборщицы, преподаватели, студенты разгребли разрушенные аудитории, обломки кирпичных стен и деревянных парт, собрали осколки разбитых окон, пепел сожжённых книг и снова уселись за парты. Колледж, где работала Аллагова, располагался на Маяковского. До работы Амина добиралась пешком мимо завода 'Красный молот', Дома печати, через сквер памяти журналистов. Время от времени случалось, что ходила вместе с сапёрами. Правда, после того, как попала с ними под обстрел, обрушившийся вслед за оглушительным взрывом, старалась избегать совместных прогулок, совпадающих по времени, а если не получалось, ходила другим более длинным путём в отличие от сапёров, которые маршрут изменить не могли. Вместе с тем отмечала, что ходить с сапёрами ей было спокойнее. Она не боялась солдат, украдкой разглядывала их, пытаясь понять зачем они здесь и что им нужно от чеченского народа, и не презирала, понимала, – её мужа убила большая авиабомба, а не эти мальчишки, что–то высматривающие на холодной земле.

Здание медколледжа стояло на узкой улочке, идущей параллельно с Маяковского, разделённые друг с другом сквером с фонтаном и прогулочной мощённой аллеей. Колледж располагался в одном ряду со старомодными домами, в конце которого улица как ручей, впадающий в реку, вливалась в проспект Победы. Здесь же стояла первая в Грозном девятиэтажка и дом с башенкой напротив. Первый девятиэтажный дом в Грозном был приметным. Стоял, упираясь в небо как свеча. Местные вспоминали, что до войны на первом этаже располагался салон для новобрачных с большими окнами–витринами. Затем, как и всё здесь, он был разрушен и заброшен. Но сейчас в нём снова зарождалась жизнь. Зрелые мужчины вставляли стёкла, ремонтировали двери, штукатурили фасад. На вопрос 'что здесь будет', незатейливо отвечали – 'столовая'. Жизнь медленно и нерешительно возвращалась в разрушенный город. Неподалёку от дома на широком просторном месте, окружённая клумбой с многолетними цветами стояла трёхфигурная скульптура из куска холодного гранита – чеченец, ингуш и русский, когда-то олицетворявшие нерушимую дружбу народов. В период двух войн памятник пострадал дважды. Прежде он страдал исключительно от острых языков. Как только его не называли, и 'Гикало и два шакала', и 'Два джигита держат бандита'. Но чаще – 'Три дурака', а место – 'площадью трёх дураков'. Все трое от войны потеряли головы, теперь это была безликая глыба мрамора только и всего. Всё, что осталось от былой дружбы, как оказалось, недолговечной. Сразу за монументом располагался опорный пункт из железобетонных блоков и плит, наверное, самый большой из тех, что встречались Бису на городских дорогах. На нём дежурили курганские омоновцы. Считалось, блокпост находился на стратегически важном направлении, ощетинившись, он смотрел чёрными бойницами во все стороны, в том числе на Дом Печати и дом с башенкой. А ещё считалось, что в этом месте сапёрами пройдена половина пути. Пожалуй, самая опасная половина маршрута. При удачном стечение обстоятельств сапёры добирались сюда часам к десяти.

В это же время на плацу пункта временной дислокации состоялось построение личного состава бригады, на котором ни Егора Биса, ни Володи Стеклова, ни Гены Кривицкого не оказалось. К этому времени старший лейтенант Бис привычно двигался по маршруту в районе завода 'Красный молот', а Кривицкий, который по распоряжению начштаба убыл с капитаном Кубриковым для приёма–передачи маршрута разведки, исступлённо любовался улицей Тухачевского с трудом сдерживая вскипевшие разом бешенство и неистощимый восторг от больших разрушений. Засидевшемуся в пункте временной дислокации Кривицкому всё вокруг сейчас казалось невероятно интересным и завораживающим. Он не видел подобного прежде и пребывал в восторженных чувствах, ещё не осознав в полной мере, как оказался в составе инженерно–разведывательного дозора, влачившегося по улицам Грозного и подвергавшегося частым нападениям и подрывам фугасов, и означало, всё равно что в смертельной опасности.

Причин для построения личного состава бригады в пункте дислокации было две. Первая – это традиционное доведение до военнослужащих поступивших в адрес бригады поздравительных телеграмм. Вторая причина – привычная по таким случаям контрольная поверка личного состава подразделений. Как выяснилось, нарушители режима тишины ещё с вечера оказались 'на карандаше'майора Хлебова, однако случаев грубого нарушения дисциплины исполняющим обязанности замполита бригады и по совпадению другом детства старшего прапорщика Кривицкого выявлено не было. Комбриг поблагодарил присутствующих за то, что ночь прошла без нарушений и инцидентов, и поздравил присутствующих с наступившим новым годом, пожелав крепкого здоровья и достижений, не меньше тех, что были сокрыты в красной папке, которой он изредка потрясал в воздухе, наконец соизволив раскрыть.

– Товарищи офицеры и прапорщики, сержанты и солдаты! – сказал он. – Из пункта постоянной дислокации в наш адрес поступила поздравительная телеграмма аналогичного содержания и приказ Командующего внутренними войсками округа о награждении отличившихся офицеров бригады государственными наградами, – комбриг передал папку замполиту, получив в ответ две алые коробки.

– Указом Президента Российской Федерации от 9 августа 2000 года номер 5373: 'За Мужество, отвагу и самоотверженность, проявленные при проведении специальной операции по уничтожению незаконных вооруженных формирований'старший лейтенант Копра Евгений Александрович награжден орденом 'Мужество', – зачитал телеграмму майор Хлебов.

– Старший лейтенант Копра, прибыть для вручения государственной награды, – приказал полковник Слюнев.

– Я! Есть, – звонко ответил Копра и, чеканя шаг, ринулся на комбрига. За три метра до командира он сбавил темп и с приставлением ноги, приложил к головному убору с кокардой защитного цвета руку. – Товарищ полковник, старший лейтенант Копра для награждения прибыл.

Полковник Слюнев приняв доклад, приблизился и закрепил на груди офицера боевой орден.

– Поздравляю! – сказал он. – Молодец! Встать в строй.

Копра развернулся лицом к строю и набрал полные лёгкие воздуха.

– Служу Отечеству! – прокричал он, что было сил и бегом отправился в строй.

– Указом Президента Российской Федерации… – продолжил замполит зачитывать очередную телеграмму, – от 27 июля 2000 года номер 9742: 'За Мужество, отвагу и самоотверженность, проявленные при проведении специальной операции по уничтожению незаконных вооруженных формирований'майор медицинской службы Шумейкин Андрей Михайлович награжден медалью Жукова.

– Майор Шумейкин, прибыть для вручения государственной награды! – огласил комбриг.

По строю прокатилась волна ожидания, но начмед из строя не вышел.

– Майор Шумейкин, ко мне! – громче прежнего произнёс Слюнев. – Медицинская рота, где начмед?

– Похоже, 'погиб'в новогоднем бою, Владимир Леонидович… – пробурчал майор Хлебов, чтобы услышал только Слюнев, которомуи без того было известно, что начмед Шумейкин злоупотреблял спиртным. – Подорвался на вино–водочной мине… – продолжил шутить Хлебов.

– Заболел начмед, товарищ полковник! – доложил с места военврач Николаев. – Не может присутствовать!

– Не может?.. – разозлился комбриг, понимая, что Хлебов наверняка прав.

Полковник с минуту думал.

– Мне, по одному месту, что он не может! Не может ходить, несите на носилках! Вперед, за начмедом! – приказал, раскрасневшись Слюнев.

Военврач Николаев повернулся к строю, отправив за начмедом посыльных.

В очередной раз за истекшие сутки майора медицинской службы Шумейкина Андрея Михайловича вынесли из расположения медицинской роты на санитарных носилках. По строю прокатился сдержанный смех. Пострадавшего поднесли к комбригу и опустили к ногам.

– Что случилось, Андрей? – склонился полковник Слюнев, разглядывая распухшую бровь, наспех сшитую капроновыми нитками, чьи концы не были обрезаны и свисали на глаз шторкой.

– Виноват, товарищ полковник, – пробормотал майор Шумейкин. – Так случилось, что связался с дурной компанией.

– И что за компания? – распрямился Слюнев.

– Сапёрная рота, – смущаясь, доложил начмед.

– Опять они? – раздосадовано сказал Слюнев, бросив на строй недобрый взгляд. – Где Бис?

– На разведке, товарищ полковник, – доложил замполит Хлебов.

– А Кубриков?

– Тоже там.

Не найдя что сказать, Слюнев положил медаль Жукова майору на грудь.

– Несите с глаз долой, – приказал он.

– Служу Отечеству, – произнёс Шумейкин.

Егор вышел на аллею и, пройдя половину расстояния до фонтана, остановился на утоптанной полоске земли под деревом. Огляделся, оценил обстановку. Улица была немноголюдной. Впереди он заметил редких прохожих и несколько легковых машин на дороге у блокпоста. За спиной, от Дома печати в сторону колледжа, проскользнула женская фигура в чёрном одеянии. Амина смотрела себе под ноги. В силу традиций для здешних женщин существовало много строгих запретов, в их числе проявление симпатии или интереса к представителям противоположного пола. Смотреть под ноги было условием не только для местных женщин, в похожих условиях трудились и сапёры–разведчики, и вопреки известному тезису о том, что нет никакого смысла искать то, что не рассмотреть, они непрестанно сканировали глазами землю. Солнце уже поднялось высоко и подсвечивало тяжёлые облака из стратосферы, пробиваясь через просветы в них и формируя видимые световые столбы, известные как 'лестница Иакова'. Бис перевёл взгляд на крышу Дома печати, заметив тёмную фигуру, застывшую на самом краю. С некоторых пор она стояла там каждое утро. Стоило Бису заметить тёмного человека, тот приветственно поднимал руку вверх, будто они были знакомы. Поначалу он был озадачен, как 'тёмный'понимал, в какой момент Егор смотрел на него. Но вскоре понял, что тот разглядывал его в бинокль. Бис стал отвечать ему, приветствуя таинственного стража раскрытой ладонью. Это стало для обоих своеобразным ритуалом. В какой–то момент времени Егор всё–таки решил, что жест 'тёмного'соответствовал приветствию и тому, что ночью на этом участке маршрута было тихо и спокойно. Сколько Егор помнил, с появлением таинственного человека здесь не случилось подрывов. Пожалуй, это был самый безопасный участок пути.

Бис поднёс к губам рацию и сообщил дежурному офицеру штаба о выходе к контрольной точке – 'Слива'. Затем переступил через клумбу, прошёл мимо фонтана, сместился влево на аллею и направился к блокпосту. Заметив появление пассажирской 'Газели'с гражданскими перед БТРом сапёров, он придирчиво взглянул на прапорщика Крутия, шедшего позади головной машины. Егор непреложно требовал от него, чтобы его бойцы препятствовали проезду гражданского транспорта, снующего в обе стороны и несущего опасность для сапёров не меньше мин и фугасов. Вдобавок Егор хотел, чтобы водители искали альтернативные маршруты следования и не мешали сапёрам выполнять их непростую работу. Бис прошёл пустой фонтан и здание колледжа, направляясь в сторону первой грозненской девятиэтажки. Он вспомнил, что мастера с натруженными руками, в которых слесарные молотки смотрелись точно игрушечные, говорили о том, что на первом этаже, где был салон для новобрачных скоро будет столовая и захотел проверить. По пути ему встретились женщины, что каждое утро ходили на ближайший водозабор с алюминиевыми бидонами на хозяйственных тележках и мужчины разных возрастов, неспешно бредущие к площади 'трёх дураков'откуда их везли автобусами на работу разбирать руины печально известной своими кровопролитными боями площади 'Минутка'.

Когда-то через площадь проходил рабочий поезд и останавливался всего на одну минуту, а в далёком девяносто первом она носила имя первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва, возвратившего чеченцев и ингушей из депортации. В то же год на площади 'трёх дураков'располагался невольничий рынок, где продавали как скот рабов. Трудно было поверить, что происходило это не в древней Руси и не в девятом веке, а всего лишь девять лет назад. Самыми дешёвыми рабами были русские, проживавшие в самом Грозном и на Чеченской равнине. Спустя пять лет в наложницы угоняли солдатских матерей, разыскивающих в Чечне своих без вести пропавших детей после первой войны, и обманом оказывались в неволе. Почему они принимали этот ужасный выбор, отправлялись искать? Наверное, потому что такой неповоротливый и бездушный организм как Минобороны не мог ничего для них сделать. А ещё, потому что потеря ребенка – страшная штука. Особенно для тех, у кого он был единственным. С самого начала эти женщины вряд ли надеялись, что дети вырастут, станут успешными и подарят им квартиру с видом на Кремль. Но иметь что–то действительно особенное значило для них очень много. В особенности, если ничего другого не было. Следующими из рабов ценились русские строители, что приезжали в Чечню, Ингушетию и Дагестан на заработки. Среди таких рабов, крепких и выносливых, выделяли солдат и офицеров российской Армии. Этих можно было почти не кормить, не жалко убить. За ними в длинной шеренге рабов, которых держали уже не для работы, а ради крупного выкупа стояли крупные бизнесмены, назойливые журналисты или высокопоставленные чиновники, такие как бывший полномочный представитель российского Президента в Чечне Валентин Власов.

Над входом в свадебный салон, который Егор так и представлял в фантазиях с помпезным и вычурным интерьером, теперь красовалась вывеска 'Столовая'. Остановившись под деревом, через огромное стекло витрины он осторожно наблюдал за тем, что происходило внутри. Небольших размеров обеденный зал, аскетичный и неброский, излучал свет свежевыкрашенных стен на фоне серого фасада и представлялся Егору репетиционной театральной сценой с каким–то действием, за которым он наблюдал из темноты пустого партера. Заготовленная еда под раздачу вместо мармитов, хранилась в алюминиевых кастрюлях на линии раздачи. Рядом со стопками глубоких тарелок и стеклянной витриной, где терпеливо дожидались своих поедателей стаканы с кефиром, сметаной и компотом. Время завтрака прошло, в зале было тихо и пусто. Не было очереди и не происходило ничего, что обычно происходит в час пик в кафе и столовых по всему миру, где кипят кастрюли, суетятся повара и официанты, где люди без конца едят и вся жизнь подчинена единственному и естественному мгновению – тому, что происходит сейчас. Егору ещё не приходилось бывать ни в одном ресторане Москвы, не то чтобы мира. Он никогда не был в театре и был убеждён – этому не суждено случится. Таким это казалось несбыточным. Смелые и немного глупые размышления увлекли его от суровой реальности, вернув лишь в тот миг, когда он заметил мужчин, сидевших за столом у окна: рыжие бороды, военная форма, боевая экипировка, оружие у стола. Это были чеченцы. Он уже слышал о чеченцах, что воевали на стороне федералов, но встречал только тех, что были против, и потому к тем, кого никогда не видел, надо было привыкнуть умом. Немного помедлив, Бис решил заглянуть в столовую на обратном пути, после разведки, когда не будет препятствий, чтобы незначительно отклонится от маршрута. Он свернул к дороге у блокпоста омоновцев, у входа в который топтались двое и, засунув руки в карманы, подкидывали ногами комья земли. Оглядевшись, Егор выбрал левую сторону улицы и направился к покосившемуся дому с выбоинами на фасаде от снарядов и крупнокалиберных пуль, съёженному до какого–то неестественного состояния, будто в момент опасности тот пытался уклониться от творившегося хаоса, будучи привязанным к земле крепким фундаментом и кадастровым номером. На другой стороне улицы через дорогу располагались руины заброшенных рабочих площадей. На земле вперемешку лежали панели бывших построек с торчащими из боков ржавыми арматурными проволоками. Из зарослей сухой травы выступали штабели кирпича, навалы песка и щебня. Со стороны казалось, что они располагались в бессмысленном порядке, но с высоты 'Красной казармы'было видно, что груды инертных материалов составляли разбитую в прошлом году глубоко эшелонированную оборону противника. Вспомнив о том, что пришлось пережить прошлой зимой, Егор закурил. Воздух, пропитанный мрачной безысходностью, хотелось затянуть завесой дыма в точности такой же, какую напустили в январе, год назад, вытаскивая с линии огня вражеского снайпера тяжелораненого друга, 'Магу'Велиева. Отбросив окурок, Егор не спеша пошёл по тротуару усеянному обломками. Огромный кусок стены вещим камнем лежал посреди узкой дорожки, являясь давним препятствием на пути. А камни поменьше, вперемешку с битым стеклом и шифером, со временем распинали по сторонам десятки солдатских сапог. Поблизости непролазным буреломом громоздились поваленные и обугленные деревья. Изредка поскрипывая под порывами сильного ветра, они словно люди стонали от боли. С незапамятных времён камни и деревья считались тотемными символами, такими как жертвенный камень и дерево–талисман. Но здесь они были только камнями и только деревьями, ежедневно проверяемые на предмет минирования, и никакая другая информация о них не хранилась так бережно в памяти сапёра, передвигающегося по левому краю проезжей части дороги и осматривающего обочину и прилегающую к ней территорию как эта. Малозаметные изменения в окружающей обстановке или нарушение земляного покрова, появление порой неприметных привычному глазу предметов, будь то окурок сигареты, сгусток слюны с насваем или оттиск тяжёлого ботинка станут для него сигналом к тщательной проверки. Даже появление на земле экскрементов бродячих животных непременно насторожит его. Широкая, многокилометровая дорога. Серьезная, ответственная задача. Опасная, кропотливая работа, которую выполняли два десятка человек и собака. Со стороны могло показаться, будто это рядовая прогулка и солдаты лениво брели по дороге, тыча палками, куда вздумается. А псина, вывесив язык, только и ждала привала. Однако это было не так. Этот передовой отряд, –ертаул или авангард, – во всех смыслах являлся сложноустроенным механизмом, вроде часов, встроенным в этот город и обладающим силой магического оберега и мгновенного гипноза, способный заворожить уличных зевак. Часовой механизм со взведённой пружиной и железной дисциплиной. И каждому его компоненту была отведена роль и ответственность, определена последовательность действий, согласованных по времени, скорости и дистанции. Одни решали свою задачу, другие – свою, обеспечивая первых, насколько это было возможным, защитой. Никто не нарушал тишины, обмениваясь информацией при помощи отчётливых сигналов и простых жестов. Команды голосом подавались сапёрами только при явной угрозе, и командиром – и только по делу.

Скоро в хмуром небе Бис заметил птиц. Они изредка выныривали из облаков и пропадали, словно рыба в перевёрнутом над головой море, по поверхности которого стелился сизый туман. Егор мечтательно представил перспективы, думая над тем, как здорово наверное парить в небе и быть свободным, быть гражданином мира, летая в любые страны и пересекая континенты, удивляясь и радуясь неожиданным открытиям и знакомству с приятными людьми, а не перестрелкам с мятежными бородачами потомками афганских моджахедов в коротких боях в котловине Чеченской равнины.

Скажи Егору раньше, что после кровопролитных боёв за Грозный, в которых ему посчастливилось уцелеть, война не закончится, не будет мира и будет так же нелегко, он бы не поверил своим ушам. Не смог бы и представить такого. Но не теперь, когда он это видел воочию. Правда чувства эти оказались слабее прежних в силу того обстоятельства, что отныне ему было кое–что известно о войне, к которой на разных этапах его жизни – до поступления в военное училище, во время учёбы, и после – относился в соответствии со временем и сопричастности к событиям, считая войну беспощадной борьбой советских людей с фашистской нечистью, отголоском далёкого прошлого; позже – производной и корнем таких слов и их сочетаний, как воинский долг, войска, военная специальность; а вскоре, считая войну своим прямым назначением, желая увидеть и проверить себя в деле, в котором люди умирали молодыми и почитали стариков. Он знал и никогда не забывал о ней, что была абсолютным злом и горем, и в то же время храбростью, овеянной ореолом славы. Эдакое лоскутное одеяло истории из миллионов лиц, их подвига и бессмертия.

Занятый своими мыслями, Егор двигался к конечной точке разведуемого им маршрута, расположенного на окраине промышленно–индустриального района города. Он снова поднял глаза в поиске птиц, которым не было дела до сапёров, плутавших в лабиринте грязных улиц среди домов в окружении плодовых деревьев и унылых заборов, разрушенных до основания. Уцелевшего в городе было немного. Почти всё представляло собой печальное зрелище. Крыши, заборы, деревья, крыши и снова заборы тянулись по левой стороне улицы следующие полтора километра. Справа, за жиденькой грядой тополей мелькал пустырь, на котором то тут, то там, уцелели редкие постройки. Пустырь заканчивался комплексом зданий за колючей проволокой, в которых прежде располагалась администрация Старопромысловского района, а теперь квартировала военная комендатура. В этом месте дорога изгибалась влево, огибая территорию с сетью трубопроводов на железобетонных опорах, а асфальт сменялся раскисшей грязью, в которой плескались рельсы железнодорожных путей, идущие в никуда. Сразу за ними начиналась улица Индустриальная. Она брала начало от необычного памятника в виде обнажённого мужика гнущего рельсу. Памятник был посвящён пожарным, погибшим при тушении пожаров от налётов фашистской авиации в годы Отечественной войны и располагался рядом с пожарно–спасательной частью. С правой стороны от дороги начиналась небольшая возвышенность, с высоты которой открывался взору десяток прямоугольных крыш, разделённых кривыми тропами и спускающиеся к дороге узкими улочками с видом, будто по ним волна за волной сошли водогрязекаменные сели после таяния снега или обильных осадков. В начале одной из таких лежали груды камней, мусора, поваленное дерево и мёртвое животное. Дома в округе были разбиты. Лишь на одном уцелел указатель: 'Крекинговая'. С другой стороны Индустриальной дорога Химиков вела к искорёженным трубам нефтеперерабатывающего предприятия, которое генштаб Минобороны ещё в начале войны счёл объектом стратегической инфраструктуры и полностью уничтожил. Дальше Индустриальная вела на запад, мимо череды улиц-тропинок как Крекинговая и небольшой рынок как на Маяковского, рядом с которым располагалась самая удалённая от пункта временной дислокации застава. Командовал заставой старший прапорщик Щучкин. Это была окраина города. В этом месте маршрут сапёров заканчивался. Согласно таблицы сигналов место носило кодовое название 'Груша'. А от местных торговок Бис узнал, что располагался рынок между двух улиц, неуказанных на картах, вроде той же Крекинговой, и имевших названия – Строителей и Кирина. Здесь солдаты и офицеры дозора делали привал. Офицеры изредка пили пиво, чаще запасаясь спиртным впрок. А бойцы, разделив обязанности и заняв круговую оборону, несли дежурство и меняли солярку на сладкую газировку и полезные товары, какими нельзя было разжиться на вещевом или продовольственном складе бригады. После короткого привала дозор отправлялся в обратный путь.

Желание Биса заглянуть в новую столовую на обратном пути только окрепло. Причиной послужило лёгкое опьянение, пробудившее адский аппетит. Добравшись до 'площади трёх дураков', бронемашины свернули у блокпоста курганских омоновцев направо, втиснулись в улицу проходившую рядом с первой девятиэтажкой и остановились у бывшего салона для новобрачных. Бис и Стеклов спрыгнули на землю.

– Идёшь? – спросил снизу Стеклов Крутия.

Юра отмахнулся и прикурил сигарету.

– Как хочешь, – сказал Стеклов, подымаясь на крыльцо.

– Стой! Куда прёшь! Колоши для начала оботри, – остановил Бис кинолога, – а то занесёшь сейчас в новый храм здоровой пищи полпесочницы грязи.

– На свои посмотри.

Подпихнув игриво друг друга локтем в бок и обтерев ботинки, оба наконец вошли внутрь.

– Ты посмотри, Володя, какая красота! – развёл Егор руками.

Опьянение часто шло угрюмому и хмурому по характеру Бису на пользу. Он становился чрезмерно весел и игрив, что не всегда нравилось Стеклову, хотя он и привык давно к такому. Ничего не ответив, Владимир остался у входа, внимательно наблюдая за обстановкой. Обеденный зал был пуст. На раздаче оказалась юная чеченка, почти ребёнок. На голове её был повязан дорогой платок, зелёные глаза на бледном лице испугано смотрели на пришельцев, тонкие кисти рук были сцеплены внизу живота в замок.

– Здрасьте, – сказал Егор, жадно разглядывая интерьер, по пути заглянул в витрину и стоявшую в стороне морозильную камеру.

– Здравствуйте, – произнесла она в ответ, требовательно осмотрев обоих.

– Вот, зашли посмотреть, чем кормите, – объявил Егор о цели визита. – Будем ходить к вам кушать… Ух ты! – неожиданно воскликнул он. – Мороженое? Пломбир? – удивился Бис, обнаружив десерт в морозилке.

– Мороженое, – ответила она, едва сдерживая волнение.

– Тысячу лет не ел мороженого! Володя, а ты будешь?

Владимир кивнул.

– Так, сколько нас?

– Двое, – мгновенно сосчитал Стеклов.

– Нет. Сколько нас всего?

– Человек двадцать – двадцать пять…

– Двадцать пять штук положите, пожалуйста.

– Нет, – неожиданно сказала она.

В голосе юной особы зазвенели едва уловимые нотки волнения. По красивому лицу скользнула грозовая тень, а глаза потемнели. В воздухе застыло напряжение.

– Что значит, – нет? – удивился Бис.

– Нет столько мороженого.

– Давайте сколько есть.

– Мы не продаём мороженое русским оккупантам, – наконец заявила она.

– Что? – опешил от такой наглости Бис, но быстро пришёл в себя. – Повтори?

– Мы не продаём мороженое оккупантам…

Глаза Биса вдруг сделались злыми, рука потянулась к рации.

– 'Башка', я 'Водопад', приём, – сказал он, зажимая побелевшими от напряжения пальцами тангенту.

– На приёме 'Башка', – прорвался сквозь треск и шорохи голос наводчика–оператора.

– Ну–ка, поверни на 'три часа'КПВТ и разнеси к хуям собачим эту террористическую харчевню! – приказал Бис, не сводя глаз с юной чеченки.

Его слова напугали её.

За толстым стеклом, снаружи, пришла в движение башня бронетранспортёра. Поднятый кверху ствол крупнокалиберного пулемёта опустился на мягких цапфах и, выбрав цель, произведя горизонтальную наводку вращением купола, уставился в витрину жерлом пламегасителя, будто проницательный кровожадный глаз. Чеченка не выдержала вида из окна, отвела взгляд в сторону и зажмурилась. На грубую брань из кухни прибежала пожилая женщина. Она без промедления открыла морозильную камеру и разложила по полиэтиленовым пакетам два с половиной десятка стаканчиков мороженого.

– Забери и уходи, – сказала она.

– Сколько я должен денег? – поинтересовался Бис.

– Забери и уходи, – повторила женщина строго.

Егор положил деньги на прилавок.

– Сдачи не надо, – сграбастав пакеты, он направился к выходу, но вдруг остановился. – Завтра заеду снова. Только посмейте сказать, что пломбир закончился!

Распахнув дверь, Бис и Стеклов проследовали наружу. Егор забрался на броню, без сантиментов и чувств бросил пакеты с мороженным в люк и злобно уставился в окно, куда смотрел ствол крупнокалиберного пулемёта. Пулемёт, в отличие от Егора, был сдержан и холоден. Заметив в прицеле за окном командира, наводчик–оператор противоречивую во всех смыслах ситуацию оценил трезво и, несмотря на приказ, огонь открывать не стал.

– Поехали! – приказал Бис.

БТР рыкнул, выплюнул облако едкого дыма и скрылся из виду. За ним – второй. Женщины за окном с облегчением вздохнули.

Время перевалило за полночь. В палатке давно спали. Все, кроме дежурного по роте ефрейтора Котова, сидевшего за столом у входа в палатку в свете ночника, и ротного – на своей постели в свете ручного фонаря.

– Все дороги ведут в Рим… – бормотал Егор себе под нос, сжимая в руках карманный календарь 2000 года, на котором цифры были проколоты швейной иглой.

Подавляющее число людей перечеркивали или обводили цифры шариковой ручкой, но не Бис. Егор любил цифры прокалывать. Так, он считал, не ошибёшься в подсчете, отмечая уходящий день даже в кромешной темноте: ведёшь иглой по поверхности с проделанными отверстиями и через три миллиметра от последнего безошибочно делаешь прокол истекшей даты.

– Все дороги ведут в Рим… Всё идёт от Рима… И даже этот чёртов римский календарь…

– Я! – приняв бормотание командира за обращение к нему, отозвался Котов.

Егор взглянул на дежурного исподлобья в свете ручного фонаря, подсветив лицо снизу, и отмахнулся. Вышло очень даже зловеще.

– Хотите чаю, товарищ старший лейтенант? – предложил Котов.

– Чаю? – подумал Егор. – Почему бы и нет? Давай чаю.

Егор поднялся и подсел к столу.

Ефрейтор достал из стола опаленную армейскую кружку, протёр её изнутри рукавом растянутого свитера, налил кипятка и украдкой закинул пакетик, припасенный в боковом кармане камуфлированных брюк. Поставил алюминиевую кружку перед командиром на стол и сел напротив. Егор с интересом заглянул внутрь.

– Ты знаешь, Котов, что одного из римских императоров звали Нума Помпилий? Скажи, дурацкое имя?

Котов пожал плечами.

– Первое, что он сделал, когда стал императором, распустил армию телохранителей.

– И как же он без телохранителей? – спросил Котов.

– А вот так. Образованный был человек… Набожный… Защиты от других людей не искал… Разделил год на двенадцать месяцев, добавил в него январь и февраль, и придумал календарь, на основе которого позднее создали юлианский. Тот, которым мы сейчас пользуемся. Произвёл подсчёт всех римских земель и их межевание с помощью каменных столбов. Двадцать третье февраля учредил праздником в честь бога Термина, охранявшего межевые камни на границах земельных участков. Поделил горожан на девять ремесленных коллегий по их занятиям. Запретил человеческие жертвоприношения. И ни с кем ни разу не воевал. Как–то так… Вот бы сейчас распустить армию, а? Нет армии, нет войны?

– А что? Это можно! – улыбнулся Котов.

– Как дал бы! – замахнулся Бис на бойца, от чего ефрейтор с шумом свалился со стула на пол. – Что вы за люди такие, лишь бы не служить?

– Товарищ старший лейтенант, я же пошутил.

– Ладно тебе, Котов, – отхлебнул Егор чаю, – я это тоже в шутку… Пойду спать.

– Идите, товарищ старший лейтенант. Спокойной ночи!

– Взаимности не жди, Котов. Бдительного тебе дежурства, – улёгся Бис.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант.

В постели Егор затих, заломив руки за голову. В такие минуты он часто грезил о молодой жене. О сладких любовных чувствах. Правда воспоминания о них затмевала память о днях, предшествующих горькой разлуке.

– Я нe xoчy, чтoбы ты yeзжaл. Moжeт, oткaжeшьcя? – Катя заговорила об этом сразу, как только подошёл срок собираться. Говорила тиxo, знaя каким будет oтвeт.

– Я офицер, Катя, и командир. Я не могу отказаться, – сказал Егор. – Ты же знаешь, в какой я служу бригаде? Я не в восторге от того, что надо ехать чёрт–те куда… многие не в восторге, – откровенно врал Егор супруге, зная настроение офицеров спецназовцев, – но отказаться ехать, Катя, означает навлечь на себя позор! Придётся переводиться в другую воинскую часть.

– Я согласна! – без раздумий согласилась Катя. – Согласна на перевод.

– Но я не согласен, – парировал Егор. – И это не выход. В какой части нужен отказник, если отовсюду посылают в Чечню?

– Но ты же воевал в Дагестане и штурмовал Грозный? Ты уже доказал, что не отказник и не трус?

– Это ничего не будет значить, если отказаться сейчас. Ecли вce oткaжyтcя exaть, ктo бyдeт вoeвaть?

– Те, кoмy этo нpaвитcя…

Егор виноватыми глазами посмотрел на жену: он любил её, для него были невыносимы её страдания, но он был уверен, что находится там, где должен быть, где у мужчин есть их дело.

Подобные рaзгoвopы никогда не заканчивались чем–то определённым и для Егора были сравнимы с хождением по минному полю. Их тяжecть, как и тяжесть пpeдcтoящeй paзлyки, дaвилa нa нepвы обоих, но прервать разговор означало обидеть жену равнодушием, на которое он нe peшалcя.

– Отправку не перенесли? – спросила она.

– Нет.

– Выходит, выезд послезавтра?

– Выходит, так, – согласился Егор.

На другой день всё повторялось.

– Как я справлюсь одна? В чужом городе. Матвей такой маленький. Тебя не будет три месяца. Я уже нe нахожу себе места.

– Ты справишься, – Егор поцеловал Катю в губы. – Я люблю тебя.

Из глаз жены текли слезы.

– Всё будет хорошо, – старался он успокоить жену.

– Откуда тебе знать? – всхлипывала она на его груди. – Там убивают. Многие оттуда не вернулись.

– Пожалуйста, прекрати, слышишь? – чувствовал, что сам готов расплакаться.

В последний вечер она замолчала. А на утро снова плакала и обнимала его сзади за плечи пока он собирал сумку. Он убеждал её, что всё будет в порядке. Она кивала и делала вид, что слышит. Он уговаривал её не плакать. Она закатывала красные от слёз глаза, стараясь не разрыдаться ему в лицо, и так до самой двери. Так и стояла перед его глазами эта проклятущая деревянная дверь съёмной однушки, обтянутая коричневым дерматином, из-за которой, когда за ним закрылась дверь, по подъезду разносились уже не в силах сдерживать горькие Катины рыдания. Каждый вечер Егор засыпал с этой горечью.

Незадолго до того, как дежурный по роте потрепал Биса за плечо, приснилось ему будто взбирался он по той самой 'лестнице'в виде длинного луча света исходящего сквозь кучевые облака, что видел днём у Дома печати. Но не плыл в светящемся потоке, а яростно, цепляясь руками, карабкался по нему, будто по канату с обмочаленным концом, свисающим с большой высоты. Он почти взобрался на самый верх, но чья-то невидимая рука потянула его за плечо назад. Канат стал ускользать сквозь пальцы, а он падать. От прикосновения дежурного старший лейтенант вздрогнул, растопырил испуганные глаза, разглядел в утренней мгле знакомое лицо ефрейтора, спустил ноги с кровати и, уперев локти в колени, запустил пальцы в копну тёмных взъерошенных волос, медленно приходя в себя. Так же медленно приходили в себя регионы необъятной страны, где праздновать Новый год на широкую ногу ничто не мешало, где за год война в Чечне всем уже надоела и отошла на задний план. Конечно, кроме тех, у кого здесь оставались дорогие им люди. В Грозном, где Новый год много лет естественным образом ассоциировался с первым штурмом города, после второго такого для многих был не более чем датой в календаре, вслед за которой перемен к лучшему уже не ждали. Для многих дни проходили буднично и однообразно. Даже для Егора утро четвёртого января ничем не отличалось от третьего или второго. На городских улицах всё было обычным. Те же дороги. Та же дымка над землёй. То же низкое небо. Но часам к семи стало проясняться. На хмуром небе появились просветы голубого свода. Земля подсохла и идти уже было куда веселее. А после сковороды яиц и горячего чёрного кофе на заставе Султанова жизнь и вовсе показалась прекрасной. Бис вынул из кармана разгрузки карту и развернул.

– Где взял? – спросил Крутий.

– В штабе.

– А эти данные?

– Из донесений.

– Это всё подрывы по Грозному?

– Только те, которые попали в сводку оперштаба Группировки за истекший месяц.

– А наши подрывы есть?

– Обязательно.

– И что ты делаешь с ними?

– Анализирую.

– Для чего?

– Боевики, подрывающие в этом и этом районах, – ткнул он пальцем в карту, – должны проживать где-то рядом. – Захлопнув карту перед носом Юры, Егор свернул её по существовавшим заломам и складкам и убрал обратно.

– А я уже решил, что ты на карте гадаешь? – улыбнулся Крутий добрыми глазами.

– К сожалению нет, не гадаю, не умею. Собираю информацию, копаюсь в обстоятельствах чужих подрывов, разгадываю головоломку идеального алгоритма действий по обнаружению и обезвреживанию фугасов.

– Наблюдаешь за обстановкой, значит, – сказал Руслан. – Хорошее дело.

– Вроде того. Как синоптик слежу куда дует ветер, – улыбнулся Егор.

– Буду называть тебя синоптиком минной обстановки, – ласково сказал Крутий.

– Иди ты… – отмахнулся Бис, поднял голову и во всеуслышание скомандовал. – По машинам!

Поблагодарив Султанова за завтрак, ребята направились к технике, где бойцы занимали места на броне.

– Ну, и куда уселись? – спросил Егор, подойдя ближе. – Живо под броню! – приказал он.

Те неохотно спешились.

– А что так медленно?

– Давай, шустрее, – продублировал команду командира сержант Никулушкин.

Сапёры стали активно протискиваться в чрево БТРа.

– Так–то лучше! И не надо так смотреть, иначе в место отдыха по возвращению будем тренироваться делать это на время.

За истекший месяц львиная доля потерь среди военнослужащих Группировки без преувеличения была связана с подрывом личного состава на фугасах, который передвигался на технике, находясь сверху, а не внутри. Конечно, происходило это по вине командиров, многие из которых утверждали, что передвигаться 'на броне'для человека безопаснее, чем под ней. Почему они так решили – этот вопрос был к ним. Тестов на уязвимость брони БТРа никто из них, конечно же, не проводил. Известно было, что она не пробивалась из обычного автомата с пулями со стальным сердечником, но на практике бронебойными патронами можно было прошить боковую броню, заднюю и верхнюю часть лба с расстояния двести пятьдесят метров насквозь, а люки – обычной пулей – с расстояния и того меньше. Говорить о возможностях крупнокалиберных пулемётов, таких как пулемёт Дегтярёва-Шпагина и вовсе не приходилось. Вот только в случае с ДШК – пойди его ещё найди. А про снайперку разговоры шли откровенные и частые, будто кто–то стал случайным свидетелем или лично это проверил. Однако дело было не в стрелковом оружии, потому что если бы бои ограничивались только стрельбой из автоматов, никто никогда не покинул бы жилых отсеков БТРа. И если предположить, что у противника оказалась крупнокалиберная винтовка и бронебойные патроны, из которой он наверняка пробьёт броню быстрой и мобильной амфибии, он с высокой вероятностью поразит солдата, сидящего 'на броне', чем того, кто внутри. Ведь во втором случае ему даже не видно, где сидит боец и сидит ли вообще. По факту противник использовал гранатометы и их аналоги, которые не оставляли шанса ни экипажу, ни десанту в отделении. Правда и это было не единственной проблемой. Мины и фугасы ещё серьёзнее отягощали и без того опасную ситуацию, предлагая два варианта развития. Первый вариант, – в БТР с десантом внутри попадает выстрел РПГ или тот наезжает на мину, – внутри никто не спасается. Второй, – в той же ситуации, но десант 'на броне', – те, кто сверху кувыркаясь, летят с неё, но в целом большинство остаются живы. Но, как ни полагай, многое зависело от целого ряда условий: дистанции с которой вёлся огонь, типа боеприпасов, угла выстрела и ещё миллиона факторов для стрелкового оружия. Для мин и фугасов: момент движения, скорость транспортного средства, способность брони поглощать ударную волну, точность и сметливости подрывника, мощность взрывного устройства и количество поражающих элементов. Споров было много, как и суждений. Вот и приходилось младшим командирам под давлением солдат вестись на вроде бы вполне разумные и очевидные доводы, принимая порой непростое для себя решение. Впрочем для Биса выбор был очевидным – броня БТРа какая–никакая защита. И подобного права выбора он не позволял бойцам даже в исключительных условиях. Да и споры об этом пресекал очень быстро. Если были малейшие сомнения или опасения в безопасности такого нахождения, он в ту же минуту загонял всех 'под 'броню', разве что себе позволяя находиться сверху втайне рассчитывая, что противник не станет подрывать его одного.

– Давай к 'девятке', – указал Егор водителю следующую точку маршрута.

Две бронемашины стремглав пронеслись по Хмельницкого и, не сбавляя скорости, свернули на Маяковского. Сразу за рынком Бис прильнул к водительскому люку, выжидая момент:

– За автомойкой – стоп колёса, – приказал он.

Командирские часы показывали ровно восемь.

Очередную точку высадки – за рынком, напротив автомойки по правой стороне – Бис указал на пятьдесят метров дальше. Такой приём он использовал часто, дабы избежать ловушки, в которую мог угодить дозор, останавливаясь в одном и том же месте. Это могла быть организованная засада или подрыв на фугасе бронемашины и личного состава в момент десантирования. Но взрыв, который застиг БТР в следующую секунду, прогремел в тот момент, когда первая бронемашина мгновение назад проскочила место подрыва, а вторая – ещё не достигла его. Однако взрыв оказался такой силы, что заднюю часть бронетехники свезло на встречную полосу дороги. Сидевшего сверху Егора окатило рыже–огненной вспышкой и добротной дробью камней и осколков. Невидимой исполинской силой офицера швырнуло на нос машины, где он с трудом удержался в последнюю секунду успев ухватиться за рукоять крышки люка. В это же время Бис заметил вторую бронемашину дозора. Решив проскочить задымленный участок, водитель втоптал педаль газа в пол, выскочил из раскатистых клубов чёрного дыма и коричневой пыли и, кренясь вправо, на полном ходу врезался в раскоряченный на полдороги БТР сапёров. Егора как тряпичную куклу швырнуло на башню и в один миг стало темно.

Прошло какое–то время прежде чем улеглась пыль, рассеялся дым и прорисовались очертания улицы и дороги, на которой застыли БТРы. Они стояли недалеко друг от друга: первый, от столкновения скатился в неглубокий кювет, уткнувшись в тонкое дерево и дымил едким паром; второй – заглох на проезжей части. Бойцы групп прикрытия и инженерной разведки развернувшись в боевой порядок отражали нападение, и только никем незамеченный в пылу атаки офицер лежал у обочины, раскинув руки.

Егор с трудом разлепил веки, первым увидев грязное небо, в которое глядел одним глазом. Вязаная шапка, сбилась на сторону и закрыла другой глаз, смотревший в темноту. Тело было ватным, голова неподъёмной. Приложив недюжинную силу, он поднял перед собой руку и внимательно осмотрел её словно видел сейчас впервые. Действие доставило боль в шейном отделе позвоночника. Неподвижные седые облака вдруг быстрее пули поплыли по небу, вызвав прилив отвратительной тошноты. Старший лейтенант крепко зажмурился, разглядев плавное кружение белолобых светлячков во тьме прикрытых глаз. Это было невероятное по красоте зрелище, но длинная автоматная очередь, которую офицер ощутил внутри себя как клокотание воды в кипящем чайнике, выхватила его из тьмы. Егор растопырил во всю величину глаза, но оглядеться не сумел. Над головой снова прозвучала близкая стрельба, выбиваясь из неуловимого хаоса грохочущей вокруг перестрелки.

– Японский механизм! – напрягся он. – Заклинило?! – возмущённый, он пытался шевелить бесчувственными конечностями, как опрокинутый кверху лапками жук. Он безрезультатно вращал непослушными руками и ногами, пытаясь подняться, тянул голову, а затем неожиданно его правый глаз заволокло жёлтой мутью и ледяная вода хлынула в нос. – Что это? Что за фигня? – не понимая, что ему лучше не двигаться, он ошалело отпрянул назад, как глупый старый одёр, коснувшийся электрического ограждения выпаса. Пребывая на земле, он никак не мог сообразить, что его голова находилась в ледяной луже. Упади Егор лицом вниз наверняка захлебнулся бы в ней так и не придя в чувства. Он мучительно повалился набок, подбирая под себя непослушные колени, оказавшись лицом в воде. Собственное тело не слушалось. Пришлось задержать дыхание и погрузится под воду, но воздуха для того, чтобы бороться с острой болью и успеть подняться на ноги не хватило. Егор подавился водой, закашлялся, выплёвывая последние капли и повалился навзничь. Только со второго раза он оказался на четвереньках, но и здесь его постигла неудача, он упал, мятежная земля ни пяди не хотела уступать и утекла из-под слабых ног. – Где моя рация, чёрт побери? – обшарил он себя на холодной земле.

На зубах что–то мешало, щепка или леска, или что–то похуже, похожее на рыбью кость. Он сплюнул, но лишь сильнее разодрал язык. Из открытого рта потекла алая кровь.

– Гвоздь, что ли? – первое, что пришло Бису в голову. – Нет, не он. Но это металл… Заноза? – инородный предмет неприятно захрустел на зубах. – Осколок, блин? Или стружка? – нащупал он языком.

Ей оказалась стальная лучина, вонзённая Егору в щеку и крепко впившаяся рваными кромками в плоть.

– Чертова железяка! – скрежетнул он зубами, нащупал тонкое тело осколка и, изловчившись непослушными пальцами, вытянул его из щеки. – Вот же, дрянь! Сука! – сплюнул он кровью, осмотрел отколовшийся кусок фугаса, едва его не убивший, и за ненадобностью отбросил в сторону.

Снова оказавшись на четвереньках Бис успел заметить разбегающимися глазами промелькнувшие мимо солдатские берцы, выросшие до размеров размытой фигуры, переметнувшейся через дорогу. Во что бы то ни стало требовалось подняться на ноги, но там наверху его мотало из стороны в сторону как тонкую рябину, а внизу поглощал зыбкий и неустойчивый мир, в котором вязли пальцы и казалось вот-вот перевернётся вверх дном и накроет с головой. Резкий прилив тошноты и рвоты задушил с новой силой, в результате на земле оказалась недавно съеденная яичница.

– Где моя рация? – Егор под действием самых низменных инстинктов и чувств, некрепко стоя даже на четвереньках отправился на поиски мобильных средств связи, перебирая по земле заплетающимися руками и такими же ватными ногами.

Сапёры и бойцы прикрытия во главе с прапорщиком Крутием последовали за противником в глубину частного сектора, откуда совсем недавно припомнил Бис, – буквально вчера вспомнил он наконец, – прилетела граната ручного противотанкового гранатомёта.

– Стойте, какого чёрта вы делаете? – что было сил прокричал Егор им вслед, но в действительности его жалкие слова прозвучали невнятным набором звуков, во время извержения которых на губах пузырилась кровь.

Заметив врезавшийся в него БТР и копошащегося в люке водителя, Егор зловеще улыбнулся, насилу поднялся, с трудом удерживая равновесие, и поплёлся к технике, а поравнявшись, пошатнулся будто его остановил кто ладонью в грудь и спустя мгновение рухнул без чувств.

– Товарищ старший?.. – выглянул водитель с перебитым носом, потеряв из виду минного офицера, секунду назад направлявшегося к нему. – Товарищ лейтенант?

Не в первый раз лёжа на земле Бис странно вздрогнул, пошевелив развалившимися по сторонам непослушными ногами как если бы его ударило высоким напряжением или невидимой молнией и вытянул руку вверх.

– Убью, суку! – прохрипел он.

Водитель приосанился и пропал в створе. Только этого ему не хватало, подумал он. Он и так едва не убился, потому что наблюдая за дорогой поверх смотрового бронеокна, в момент аварии разбил лицо о кромку посадочного люка и сейчас на переносице его зияла глубокая кровоточащая рана как от удара горской сабли. Некоторое время старший лейтенант ничего не делал, сидел на земле, смотрел на свои руки, не в силах удержать в привычном положении головы, затем снова попытался подняться. Так и воевал битых пять минут с равновесием. Но уличить старлея в слабости было нельзя. В конце концов поднявшись, он забрался на броню, обогнул безмолвный и холодный ствол башенного пулемёта, почему-то направленного в противоположную от происходящего сражения сторону, снова сплюнул кровью на землю, тяжело склонился над водительским люком, ухватившись для устойчивости одной рукой за край и богатырски замахнулся другой, чтобы ударить солдата в лицо, но тот неожиданно отступил, опрокинув спинку кресла назад, тем самым провалив низкоскоростной и неловкий выпад офицера, в результате которого Бис неудачно ударился головой о броню, снова впав в обморок, вися в открытом проёме.

Всё последующее Бис запомнил фрагментами изредка открывая воспалённые глаза: жилое пространство водителя–механика, жаркие места десантного отсека, холодный простор в ногах наводчика спаренных пулемётов, узкое пространство командирского места и наконец белый свет в конце тоннеля, льющийся в открытый люк, который Егор принял за ослепительный свет среди кучевых облаков. Запомнил и этих мятежных чертей, чумазых, облитых райским светом, что затащили его сюда, но на границе сознания Егору было всё равно до происходящего.

Старший прапорщик Крутий приняв командование дозором, эвакуировал раненного офицера в медицинский пункт бригады, где Егора внимательно осмотрели и обработали кровоточащие раны. По жалобе на боль в шее методом пальпации обнаружили незначительные функциональные отклонения и диагностировали сотрясение головного мозга, не распознав подвывих шейного отдела позвоночника, что позволяло сделать исключительно рентгенологическое исследование. Разглядеть подвывих атланта, который часто оставался нераспознанным, можно было только на функциональных снимках в четырёх стандартных проекциях, обязательно в боковой – со сгибанием и разгибанием головы и прямой – через открытый рот. Но Егор от госпитализации наотрез отказался и от стационара тоже. Шею офицера заковали в жёсткий бандаж и отпустили в расположение роты. На долечивание. В качестве терапии в оба кармана напихали блистеры с разноцветными таблетками и наказали порядок приема, предупредив о неукоснительном выполнении всех назначений, напомнив, что спасение раненного, дело рук самого раненного. Правда на уколы обещали направлять медицинскую сестру три раза в день – утром, в обед и вечером. По причине отсутствия в полевом медпункте части необходимых средств диагностики, отказа раненного от госпитализации вследствие как казалось на первый взгляд несерьёзности травм и последствий подрыва, которые несомненно меркли на фоне тех, что порой случались, Егора доставили в расположение роты и уложили в постель. Ранения вроде сотрясения головного мозга, акустических травм и травм позвоночника, контузии тела или его обширных участков и внутренних органов нередко игнорировались и самими больными, несмотря на наблюдавшийся при таких травмах накопительный эффект, приводивший к серьёзным последствиям в более поздний период, в будущем, но заглядывать в будущее на войне или гадать было не принято. Война всегда была местом, где происходило полное игнорирование всего, где подобные заболевания переносили на ногах, сопровождая словами: 'Это спецназ, детка!'и 'Бегом, марш!'километров эдак на двенадцать, словно в спецназе наперекор школе учили считать с этой цифры и выживать после этой изнурительной дистанции, с которой всё только начиналось.

До ужина Бис безмятежно проспал на обезболивающих, а когда их действие угасло, очнулся от острой боли в шее, которую растревожил в беспамятстве, переворачиваясь со спины набок.

Отказавшись от ужина Егор остался в постели и одиночестве, но грустить пришлось недолго, вскоре на пороге появились военврач Николаев и медсестра Наталья Шнеур. Вместе они принялись кружить вокруг больного. Он молча потрогал лоб. Она без слов стащила штаны и ввела в ягодицу шприц с иглой и лекарством.

– Это должно помочь, – сказала она.

Егор ничего не ответил, лёжа на одной стороне.

– Как себя чувствуешь? – спросил Николаев.

– Плохо, – честно признался Бис.

Вместе они присели на соседнюю койку. Он сунул Егору под мышку градусник. Она принялась измерять давление.

– Поправишься, даже не сомневайся, – сказал Дмитрий. – Надо только отлежаться. А для этого постарайся реже вставать, постельный режим соблюдать. К нам заходил начальник штаба перед ужином, справлялся о тебе, мы ему всё что нужно сказали, так что лежи, напрасно не беспокойся. Зря ты не остался в лазарете, был бы под присмотром.

– Это не обязательно. Само пройдёт, – сказал сиплым голосом Бис.

– Само ничего не проходит!

Николаев похлопал Егора по плечу. Наташа поправила одеяло.

– Завтра утром приду, – сказала Шнеур. – Во сколько проснёшься?

Егор задумался, будто наутро у него было расписание из неотложных дел.

– Как обычно, – стушевался он. – Часа в четыре.

– Хорошо, – сказала Наталья, – приду в восемь.

– Поправляйся, – сказал Николаев.

Они вместе поднялись и друг за другом вышли.

Егор мучительно вздохнул, размышляя над тем, что начштаба заходил в медпункт не потому, что волновался за старшего лейтенанта, а совсем по другому поводу. Там Наталья Робертовна угощала его крепким чаем из фарфоровой чашки с блюдцем на белоснежной скатерти. Оказаться рядом с такой женщиной посреди хаоса войны всё равно что попасть в оазис посреди бесплодной пустыни… Не успел Бис подумать о запретном грехе, как в палатку вошёл начштаба в сопровождении старшего прапорщика Кривицкого. Снаружи они шумно спорили, будто обсуждая польское происхождение друг друга и искали общих родственников в окрестностях Варшавы, а на пороге замолкли. Крышевский, сотрясая палатку тяжёлыми шагами, особенно насторожил Биса.

– Как самочувствие? – спросил он.

– Нормально, товарищ подполковник, – расхрабрился Егор, неожиданно для самого себя заёрзав в постели, словно собирался вскочить, замереть по команде 'Смирно!'и звонко доложить 'Жить буду!'– но со словами справился плохо, подняться не смог, смутился, стесняясь своего положения, и натянул одеяло до подбородка, будто так было велено правилами больничного режима.

– В госпиталь едешь? – спросил Крышевский, присев на место, где некоторое время назад сидела медсестра Шнеур.

– Наверное, нет… – нетвердо решил Егор. – Бровь сшили. Осколки из плеча и шеи достали. Пожалуй, здесь отлежусь. Дома ведь, говорят, и стены помогают… – скосил он припухшие глаза на стену за спиной, где висела фотография жены с маленьким сыном на руках. Припухшее и вместе с тем доброе лицо старшего лейтенанта озарила глупая улыбка.

– Хорошо, отлёживайся, – сказал начштаба, прервав полные светлости мысли Егора. – Времени у тебя, – до утра.

От изумления Егор открыл рот, изо всех сил стараясь подняться, но не сладил, словно бандаж его удерживал в постели против воли. Единственное, с чем он справился, так это сдержал эмоции на бледном лице.

– К несчастью замены тебе нет и в ближайшее время не ожидается. Капитан Лютнев, вроде как болен, от выезда отказался.

'Вот же сука трусливая!'– сощурил глаз старший лейтенант.

– Кошелев и Матвеев в отгулах после выполнения служебно-боевых задач. Кубриков только сменился. У нас есть ты и Кривицкий. Согласно директивы к разведке допускаются исключительно офицеры-сапёры, а у нас по второму маршруту вообще прапорщик гуляет, – с видом глубокой озабоченности доложил Крышевский о пугающей перспективе и тяжёлом кадровом дефиците.

'Вот как это теперь называется? – зыркнул Бис, нахмурив брови. – Гуляет, значит?'

– Подполковник Виноградов пока на пути в бригаду.

Бис вывернул глаза от удивления.

– Новый начальник инженерной службы, – пояснил Крышевский, – академик. Но ты на него не рассчитывай, он поменяет Кривицкого… Дело смертельно опасное, – продолжил начштаба, глядя на молчуна, – кого ни отправь, окромя сапёра, чревато потерями. Сам знаешь, подрывы носят почти ежедневный характер.

'Тоже мне новость! – снова удержался от комментария Бис, едва не выпрыгнув от негодования из кровати. – Будто это не я сегодня подорвался на фугасе, а кто–то другой! Ещё про сложную оперативную обстановку расскажите!'– ёрзал он от нетерпения.

– Да, что я тебе рассказываю? – сказал Крышевский, будто заметил немое бурлящее возмущение старлея. – Сам видишь. Обстановка сложная, – вздохнул он. – В прошлом месяце на одном фугасе капитан Кубриков разом потерял троих.

Егор опустил глаза, не разделяя слова начштаба.

'Ни при чём тут Кубриков… – мысленно перечил Бис подполковнику. – Командира группы прикрытия вините!'

– В Группировке выразились ясно – гибель на фугасе одного человека, сапёра, можно считать единственным допустимым, но безусловно нежелательным результатом, – закончил свою речь начштаба.

Егор поднял мутные глаза: подполковник Крышевский лукавил. Его слова являлись страшной аксиомой современной военной стратегии выпестованной штабом Объединённой группировки войск на Кавказе и доведённой до всего личного состава в итоговом донесения уходящего года. То, которое Бис основательно изучил. Это был объемный официальный фолиант размером в половину стандартизованного размера листа, исполненный на бумаге цвета слоновой кости, что неоспоримо придавало ему особенный вид и статусность, где на двух десятках страниц излагалось о положении и состоянии войск Группировки, о численности и характере действий противника, главным образом сосредоточенного на ведении минно-партизанской войны в первый зимний месяц. Приведённый анализ Егор кропотливо перенёс на карту минной обстановки условными знаками военной топографической науки. Но, что впечатлило его сильнее фронтовой сводки, так это крайне безжалостный и бесчеловечный тезис обезличивший пыльных оловянных солдат стоящих длинной мертвой шеренгой на одиннадцати тысячах кладбищах и сотнями крестов у обочин чеченских дорог, сформулированный чудовищно неосторожными словами: 'считать отличным показателем'.

– Ну, что скажешь? – прервал мысли Биса начальник штаба. – Сможешь возглавить завтра дозор?

– Так точно, – собрал все силы для ответа Егор.

Крышевский положил широкую ладонь на плечо Биса, поднялся и, широко шагая, отправился к выходу, наклонился, чтобы не удариться головой о притолоку и вышел наружу.

– Вот ты баран? – сказал Кривицкий, упав на свою койку, когда начштаба скрылся из виду.

– Почему баран? – спросил Бис, нисколько не обидевшись. – Немного упрямый, только и всего.

– Как ты завтра пойдёшь вообще? Ты себя в зеркале видел?

– Не знаю, не видел, – поморщился Бис, свыкаясь с ограничениями 'ошейника'. – Утро вечера мудренее. Лучше отправь посыльного за Крутием. Хочу услышать его рассказ о том, что вообще сегодня приключилось.

Старший прапорщик Юра Крутий не заставил себя ждать.

– Ну ты как, синоптик? – заулыбался он с порога.

– Нормально, – признался Бис, что не очень соответствовало действительности.

– Какое давление ртутного столба ощущаешь? Дождь или снег ожидаются в ближайшие деньки?

– Что–то я никак в толк не возьму, это шутки у тебя такие?

– Ну, конечно, шутки, – уселся Юра рядом с Кривицким на постель.

– Расскажешь, что на рынке произошло? – скосил Егор глаза, из-за мешающего бандажа. – Ни черта не помню. Не складывается у меня картина произошедшего и всё тут.

– Случается порой такое, что иногда на голову не натянешь. Кофе нальёте со сгущёнкой, расскажу, – назначил Крутий цену за информацию.

– Ты не на базаре, чтобы торговаться. Может, булок с повидлом тебе ещё раздобыть? – возмутился Егор.

– Было бы неплохо, только я знаю, что у вас их нет. Так что кофе будет достаточно. Со сгущёнкой!

Кривицкий поднялся и направился за чайником и кружками. Бис жалобно смотрел на Крутия, как смотрят четвероногие 'бойцы'Стеклова из ошейника выпрашивая любимое лакомство.

– Да не смотри так, – улыбнулся Юра.

– Рассказывай, что видел, – грозно сказал Бис, отвергая своё жалкое состояние.

– В том то и дело, Егор, что ничего я толком не видел. По сторонам в эту минуту смотрел, чтобы как вчера из гранатомёта не шарахнули. И вдруг впереди на обочине взрыв, там, где секунду назад твой БТР был. Гляжу, а уже всё чёрным дымом заволокло и земля сверху посыпалась, – взглянул Крутий на Кривицкого с чайником. – Короче, всё, как Генка любит говорить…

– Это как? 'Всё загадочно', что ли? – уточнил Кривицкий, фрикативно гэкая.

– Ну да, – согласился Крутий, кивая: всё загадочно. Мы через задымлённый участок полетели и в вдруг, – бац! Все посыпались с брони как зелёный горох и понеслась стрекотня.

– Зачем людей в переулок повёл, ты же выступал против этого?

– Зачем с БТРа нырял?

– Я нырял? Ты своей 'коробкой'меня сбил, – возмущённо сказал Егор. – По твоей вине я метров восемь летел! Едва шею не свернул. Вот какую штуку вынужден носить неудобную.

– Бог с тобой, какие восемь метров? Никуда ты не летел. Свалился камнем, только и всего.

– Я себя метрах в восьми от твоего БТРа нашёл! Головой в луже ледяной!

– Притормози, не так это было. Ты свалился, а БТР откатился подальше, чтобы ты в ногах не мешался, – озарилось лицо Крутия.

Егор был в ярости от его счастливой улыбки, а Юрий притворяясь, что не замечает этого, продолжал потешаться над больным.

– Смейся, смейся… Вот поправлюсь – устрою тебе…

– Ладно, прости! Не хотел по такому поводу шутить. На самом деле пойти в проулок было первым, что пришло в голову. Не знаю почему. Может потому, что днём ранее ты сделал то же самое.

'Первое, что приходит в голову в нестандартных ситуациях нередко оказывается самым верным решением, – покрутил в голове Егор, не перебивая Юрия, – при этом противник мог использовать этот тезис как уловку для нанесения последующего сокрушительного удара на контрвыпад… Безусловно, он мог этого и не делать, если бы был глуп, но я-то знаю, что он не такой, противник хитёр и опасен…'

– Ну, а что в проулке? – спросил Егор.

– Да ничего. Пусто. Никто по нам огонь не открыл. Думаю, что и не думал. Весь огонь был наш, заградительный. Подрывник, сука, одиночка, наверняка наблюдал за нами из какой–нибудь дыры, только не из той, куда мы 'священного огня'отгрузили. Он вообще мог оказаться позади нас и посмеиваться, пока мы гонялись за ним как за привидением.

– Что было дальше?

– Дальше сняли твоё 'бездыханное'тело с брони и отвезли в лазарет.

– Ясно.

– А правду водила говорит, что ты хотел его избить? – спросил Юрий.

– Да, – не раздумывая, признался Егор.

– Зачем?

– Сам не знаю… Бес попутал…

– 'Бес попутал'сказал Бис – это смешно…

– Ага. Смешно. Думаешь, мне стоит извиниться?

– Нет. Этого не требуется. Думаю, он всё понимает. К тому же ущерба не было.

Бис успокоился.

– Не кажется тебе, что выстрел из РПГ вчера мог быть прелюдией к подрыву сегодня?

– Для чего? – удивился Крутий.

Егор вздёрнул плечами и снова скривился от боли.

– Смирно лежи, – сказал Кривицкий.

– Ну, хотя бы для того, чтобы посмотреть, как мы будем действовать: займём оборону, откатимся назад или будем преследовать? – предположил Егор. – Могло случиться так, что именно в этом месте, где был фугас, мы бы заняли позиции для отражения очередного обстрела? Всего один выстрел, чтобы вскрыть нашу тактику действий и в другой раз удержать нас на этой точке.

– Блин, не скажи ты сейчас, я бы даже не подумал о таком!

– Или боевики могли решить, что так мы будем внимательнее следить за проулками на левой стороне улицы и не заметим фугас на обочине справа, как думаешь?

– Могли решить, – представил Крутий.

– А могли заминировать проулок и ещё раз долбануть из гранатомёта? – спросил Кривицкий. – Рассчитывая на то, что вы снова сунетесь преследовать.

– Хорошая мысль, однако, Гена, – согласился Егор. – Поставить фугас на подступах к проулку на случай преследования – как нефиг делать.

Крутия подобные размышления не забавляли.

– Кто завтра на маршруте вместо тебя? – сменил он тему разговора в одностороннем порядке.

– А ты угадай с одного раза?

Крутий посмотрел на обоих.

– Ты, наверное, кто ж ещё? – сказал он. – Больше некому.

– Крышевский приказал поправиться к утру, – одной фразой передал Бис суть разговора с начштаба.

– Они там в штабе охуели в конец?!

– Ты же сам согласился? – обличил Генка Егора, отхлебнув крепкий напиток из кружки. – Нечего из себя теперь жертву строить?

– А что мне оставалось, когда начштаба у моей кровати как носорог пыхтел?

– Ладно, не горячись, прорвёмся. – Крутий допил остывший кофе и поставил кружку на прикроватную тумбу. – За то, что не помог сразу, прости. Я со стороны водилы сидел, не видел, что тебя оставили без сознания. Всё быстро случилось. Все попадали с брони и бросились отражать нападение. Это я так брякнул, что ты с БТРа нырнул, шутки ради. Сейчас же можно шутить, когда обошлось?

– Конечно, можно. Не парься.

– Выздоравливай. И спасибо за кофе.

– До завтра, – простился Егор.

Голова шла кругом и всё же Егор уснул, продолжая слышать голос Крышевского, будто проигрываемый на граммофоне как редкая звукозапись, что скрипнув на изломе снова и снова воспроизводила один и тот же фрагмент, на фоне которого он слышал разрывы фугасов, крики и автоматную трескотню:

'Подрыв одного сапёра на фугасе – единственный допустимый результат!'

Наутро тело Егора страшно болело. Боль растекалась по рукам и ногам, будто он упал с балкона высотного дома, но нокаутирующему удару оземь препятствовали многочисленные конструкции с верёвками для сушки белья. Егор не мог держать голову высоко как раньше и пройдя через толпу расступающихся и козыряющих разведчиков, отправился в медпункт бригады, расположенный неподалёку от места построения дозоров. По приказу начальника штаба инженерная разведка должна была начаться после того, как военврач Дмитрий Николаев осмотрит Биса перед выходом.

– Как же так? – ничего не понимала Наталья Шнеур. – Дима, ты должен что-то сделать!

– Наталья Робертовна, я делаю.

– Нет! Ты должен это остановить! Ну как он такой пойдёт?

– Вы сделали ему укол?

– Сделала.

– Вот и идите. Дайте мне выполнить мою работу.

Наталья замолчала, оскорблённо посмотрела на Николаева и вышла. Дмитрий удалил полужёсткий ортез, осмотрел шею Егора, проверил рефлексы, приладил бандаж выемкой под подбородком и, застегнув сзади на липучки, неожиданно сказал:

– Одна арабская мудрость гласит, что победа говорит о человеке что он может, а победа над собой говорит чего он стоит.

Егор нахмурился.

– Как давно ты арабскими поговорками заинтересовался? – спросил он.

– Врага нужно знать, – совершенно серьёзно сказал Николаев.

– А… Ну, да… Точно… – выдал в ответ Егор.

– Ладно, мы свою работу сделали, – многообещающе заявил Дмитрий. – Сделай и ты свою хорошо.

– Сделай работу хорошо? – переспросил Егор, состроив гримасу. – Это что, клятва Гиппократа? Или это девиз медроты?

– Ага, – улыбнулся Николаев, – девиз.

Егор шагал по дороге осторожно, как по минному полю, и совсем не потому что боялся очередного подрыва, а потому что каждый шаг приносил ему страдания. Стеклов шёл рядом с сочувствующим видом. Узнав накануне о том, что Егору предстоит возглавить разведку в его состоянии, Владимир из солидарности решил поддержать брата по оружию и ремеслу и отправился с ним. Тем же вечером после посещения сапёрной роты начштаба Крышевский вместе с полковником Стержневым решили, что вместо группы старшего прапорщика Крутия пойдёт группа войсковых разведчиков младшего сержанта Бондаренко, которого Бис встретил на месте построения дозоров ранним утром, следуя в медпункт на осмотр. Задача Бондаренко была осмотреться на местности и выдать рекомендации. Правда, какими должны были быть рекомендации от Бондаренко, Бис не понимал: вряд ли Иван знал сапёрное дело лучше Егора. И всё же Егор считался с его мнением, ведь Бондаренко пусть и был младшим сержантом контрактником, за плечами имел немалый боевой опыт, много лет был командиром головного дозора, а это – кому известно, что за орган разведки – вселяло надежду. Кроме того Иван принадлежал к элите спецназа, был заслуженным обладателем крапового берета.

– Ну что, пацанчики, по пятьдесят? – подоспел Бондаренко.

Он сплюнул на ладони, растёр, и достал из-за ворота бутылку водки.

– Натощак пить не стану, – сурово взглянул Бис. – Не могу пить в пять утра, – пояснил он.

– Ну, как знаешь. Кто ещё не будет, в сторону.

– А закусить взял? – спросил Стеклов.

– Закуска градус крадёт, – ответил Иван. – С вечера надо было хорошенько поесть.

Глядя на счастливые лица, Егор передумал.

– К чёрту всё! Имею право себя не беречь, – сказал он. – Хуже чем есть быть не может.

– Вот это по–нашему! – сказал Бондаренко, протянув пластиковый стакан.

Егор выпил, что называется без удовольствия. Выждал время. Спустя которое по его оценке должен был ощутить облегчение или прилив сил. Решив, что это будет нечто схожее с большой штормовой волной, как на картине Айвазовского 'Девятый вал', где люди тоже в исключительных обстоятельствах и на обломке мачты балансировали между жизнью и смертью. Однако ни того, ни другого не наступило. Напротив страшно разболелась голова. В угнетённых чувствах Егор преодолел дистанцию от девятой заставы Панина до заставы Султанова. В спутанных мыслях снова вернулся к 'девятке'на перекрёстке Хмельницкого и Маяковского. По его команде сапёры спешились, выстроились в боевой порядок и принялись за работу. Сам он свернул направо за крепкий красный дом и там, где посреди широкой прямой улицы открывался придорожный базар, обогнув его, прошёл по задворкам, никого не встретив, не заметив ничего подозрительного. Вскоре он миновал первый проулок, на углу которого был небольшой магазинчик и направился в сторону автомойки, поравнявшись с местом вчерашнего подрыва, которое с безразличием прошёл мимо.

На часах было около девяти. С неба затянутого грязно-серыми облаками сыпался мелкий дождь. Дождь в январе для этих мест было делом привычным. Выйдя на дорогу, Егор побрёл по центр проезжей части, пряча голову в капюшоне. С недавнего времени на дорогах Грозного появилась тяжёлая строительная техника, которая двигалась по городу длинными колоннами из одного района в другой, занятая разбором руин и вывозом строительного мусора в места, где складировали отходы. Когда один из таких КамАЗов окатил Биса с головой раскисшей грязью, он лишь лениво фыркнул в ответ. Непогода в сравнение с физической слабостью была пустяком.

– Ты бы не мучал себя? – заметил Стеклов. – Полезай в БТР. Без тебя управимся.

Бис ничего не ответил, но абсолютно точно задумался над предложением. Сапёры приближались к заводу 'Красный молот', где дорога скрывалась магическим тоннелем, образованным заводским ограждением и буйно разросшимися деревьями над проезжей частью. Здесь нередко случались заторы, однако в этот раз случилось что–то посерьёзнее, чем автомобильная пробка. На дороге скопилось немало транспортных средств. Машины в обе стороны просачивались поочерёдно с частотой одна в полминуты, а прорвавшись, мгновенно набирали скорость, двигаясь Бису навстречу и почти сразу её гасили, завидев перед собой человека с оружием. Ретивых Бис останавливал, направив автомат в их сторону. Сапёры двигались медленно, каждый был занят своим делом. Внезапно с тыла выскочила БРДМ с омоновцами, облепившими машину как синие улитки. Обойдя боевой порядок дозора по обочине, она вырвалась вперёд на высокой скорости и, никому не уступая, уткнулась в узкое место, до которого сапёрам оставалось около пятидесяти метров. Раздался взрыв и на деревья брызнула огненная лава.

В один миг с проезжей части без дополнительных команд и сигналов исчезли солдаты. Визжа моторами и тормозами, машины бросились наутёк. Из виду пропали даже те, что двигались позади боевого порядка. В одну минуту с привычно оживлённого маршрута исчезло всё, кроме БТРов и Биса. По понятным причинам с открытого места бронемашинам деться было некуда. А Бис, который элементарно замешкался вследствие угнетённого состояния, понадобилась четверть минуты чтобы оказаться на обочине, неуклюже выбирая для себя укрытие.

Наступившую за взрывом хрупкую тишину мгновенно расколола длинная автоматная очередь. Шаря глазами по зарослям и не видя происходящего на въезде узкого тоннеля, Бис сменил несколько укрытий, продвигаясь вперёд, улучшая свою позицию. За крепким деревом притаился, переведя дыхание. В глазах мерцало. Бешеный пульс и звон в ушах мешали сосредоточиться. Радиоэфир молчал. Вскоре Егор заметил поблизости Бондаренко, пулемётчика и продирающегося сквозь заросли Стеклова.

– Жив, Володя?

– Ага!

– Иван?

– Тут я! – отозвался Бондаренко.

– Иду к дороге, – сообщил Бис о намерениях.

– Мы – следом.

Позабыв о болезни, Егор переметнулся за очередное дерево ближе к проезжей части и увидел на асфальте барахтающихся людей из отряда милиции. Часть их, озираясь, вела беспорядочный огонь по сторонам. Другая, волоча из кровавых луж смертельно раненых, ползла по асфальту к деревьям. Многие были растеряны. Повсюду лежали части искорёженной колёсной техники, но ближе всего лежал окровавленный рукав омоновской куртки из которого торчала рука с кольцом на безымянном пальце. Своё обручальное Бис не носил ни дня, боялся потерять, но чтобы потерять именно так, никогда не приходило в голову. Сунуться дальше Егор побоялся, опасаясь, что в неразберихе омоновцы могут палить в любого, оказавшегося на линии огня, но заприметив надёжное укрытие ближе к БРДМ, походкой теропода продрался сквозь колючие заросли и окликнул милиционера.

– Эй! Помощь нужна?

Омоновец вскинул ствол.

– Стой, стой! Свои!

– Помоги! – прохрипел милиционер.

Спасаясь, контуженный омоновец продвигался на четвереньках, словно искал путь в кромешной темноте, наугад тянул руки и, в конце концов небрежно ухватившись за руку Егора, повалился набок. Бондаренко и Бис подхватили омоновца за бушлат и уволокли в заросли деревьев.

– Что произошло? – спросил Иван.

– Мотоцикл…

– Что мотоцикл?

– Взорвался мотоцикл! – пояснил омоновец.

Стрельба стихла тогда, когда оглушённый и смертельно раненный омоновский стрелок засевший под деревом напротив заводской стены и лупивший в неё пока не закончились патроны, от полученных ран скончался. Сапёры осмотрели местность и сгребли металлолом, придя к выводу, что в эпицентре взрыва действительно был мотоцикл с коляской. С тяжёлым сердцем сапёры помогли погрузить тела мёртвых омоновцев в машину. Никто не разговаривал и не указывал что и как делать, работали молча, словно занимались этим делом всю свою жизнь. В конце работы Егор омыл руки в луже и весь остаток пути косился на них, заметив под ногтями чёрные ободки чужой запёкшейся крови.

Фугас–мотоцикл в своем роде был первым. Прежде не было случаев со взрывающимися транспортными средствами такого типа и новизна подрыва ввергала Егора в состояние глубокой озабоченности. Он не был уверен, что подобная ловушка могла быть обнаружена, окажись сапёры у мотоцикла первыми и будет обнаружена в другой раз, ведь на городских улицах встречались десятки припаркованных машин. Работа с подобными средствами не была охвачена инструкцией по действиям сапёров в условиях минной опасности, а значит, что делать командиру группы разведки и разминирования, когда такой автомобиль окажется на пути без водителя, пока оставалось загадкой.

– Какая-то жопа творится! – поведал Стеклов, откупорив на 'Груше'бутылку пива. – Что делать будем?

Бис молча отхлебнул из своей.

– Что молчишь? Язык проглотил?

– Что тебе надо? – спросил Бис.

– Ну жопа ведь? – выразительно повторил Владимир.

– Ну, жопа. И что?

– Да ничего. Один будешь ходить. А я что–то устал.

– Ты устал? – удивился Егор. – Зассал это называется, а не устал, – поставил он бутылку на сырую землю.

– Сам ты зассал! – обиделся Владимир.

– Нахуй иди. И пса своего забери. Всё равно кроме как деревья обсывать и рафинад жрать ни черта не умеете. Зоозащитник, блядь, ёбаный! И не забудь из палатки в вольер переехать, чтобы морду твою ссыкливую я по утрам не встречал.

– Хорош уже! Ну вы чего? – вмешался Бондаренко.

– Да пошёл он!

– Пошёл сам! – сунул Стеклов в рот сигарету и, как ни в чём не бывало, предложил Бису.

Егор отмахнулся.

– Бери, – прошипел Стеклов сквозь сигарету в зубах. – Харю такую скорчил, что я теперь спать вряд ли смогу. Пошутил я… Шутка такая…

– Сука ты, Вова! – прикурил Бис. – Сроду нагадишь в душу, где и так хуже некуда!

– Мир? – предложил Стеклов.

– Мир, – согласился Бис. – Погнали на базу? А то болит всё… – он выудил из кармана блистер, извлёк таблетку, сунул в рот и запил пивом.

Пока докуривали, БТРы развернулись на дороге по направлению в город. Бис поднялся на броню во весь рост и посмотрел вперёд, будто оценивая обстановку, состояние дорожного полотна и бог его знает что ещё. Индустриальная была настолько прямой, что впереди можно было разглядеть памятник пожарному. Дорога по-прежнему оставалась пустынной. До перекрёстка Маяковского и Старопромысловского шоссе разведка добралась 'верхом'на БТРах без приключений. Даже в столовую, в которую Бис обещал наведаться, заезжать не стали. Вчерашний инцидент не был тому причиной, Егор из принципа не сражался с женщинами, пусть те и были настроены против него.

На месте вчерашнего подрыва, по команде Егора разведчики спешились и печально известный отрезок пути прошли пешком. В такой манере Егор нередко выражал протест, показывая всем своим видом насколько презирал врага и даже плохое самочувствие не могло повлиять на его демарш. Он тяжело спустился и первым отправился к узкому тоннелю, шагая по центру дороги, по липким лужам, в которых сгустками плавала чёрная кровь и прилипала к покрышкам и подошвам армейских ботинок.

Шестого января Егор выглядел значительно лучше, чем двумя днями ранее. Головные боли его по-прежнему беспокоили, но подвижность шейного отдела понемногу восстанавливалась. Всё потихоньку возвращалось вспять. Состав разведывательного дозора стал прежним, вместо 'летучих мышей'Бондаренко в прикрытии снова шёл Юра Крутий. По пути на 'Грушу'Егор заглянул на переговорный пункт Ленинской комендатуры, откуда позвонил жене и после недолгого разговора с ней вышел из будки светясь от счастья как фонарный столб, будто улыбку до ушей ему накрутили разводным спецключом. Не трудно было догадаться, что он чем-то был здорово доволен. Стеклов немного завидовал. В Заводском районе, куда двигались сапёры, ранним утром обстреляли машину с комендатурскими, погибли люди, но чудесного настроения Егора ничто не могло омрачить.

– Чего радостный такой? Случилось чего?

– Да так… – отмахнулся Бис.

– Что 'да так'?

– Ты не поймешь.

– Да ладно… Что я тупой такой? – разозлился Стеклов.

– Нормальный ты. Просто это личное.

– Настолько личное, что сказать не можешь?

– Не могу, – не соглашался Егор.

– Жене звонил?

– Ага.

– Что сказала: служи дурачок, получишь значок?

– Отвали!

– Вторым забеременела пока ты здесь?

– Отвянь!

– Значит, другой появился… – фантазировал Стеклов.

– Дурак ты, Володя! C сыном маленьким разговаривал, – Бис жестом подал сигнал грузиться.

– Что? Опять проедем до базара? А фугас проглядеть не боишься?

– Боюсь.

– Боишься, и всё равно едешь… Отвязаться, значит, от меня вздумал? Не выйдет, – грозно сказал Стеклов.

Сапёры проехали часть маршрута на бронетехнике, не проверив его привычным способом. На такие действия не налагался запрет. Правда, и разрешения не было, потому что риск подрыва был выше. Как любой командир Бис единолично брал ответственность на себя за то, что могло произойти, не спросив остальных. Но сапёры этому не противились, полагая, что командиру лучше известно, что делать. Проводить разведку подобным образом не было в привычке и не носило системный характер. Чаще это было вызвано особым поводом, чем Бис пользовался время от времени. Многокилометровые прогулки по городским улицам изрядно выматывали физически и истощали нервную систему, снижая внимание и когнитивную гибкость мозга и Егор использовал то, что могло нивелировать тяжёлое бремя войны, проводя время в относительно тихом месте.

Офицер и прапорщики как обычно уединились за пустым прилавком. Егор наблюдал за тем, как бойцы организовывают круговую оборону. Крутий чистил воблу, кидая пожелтевшую кожу с чешуёй на газету. Стеклов курил, чередуя затяжку с глотком пива.

– 'Водопад', я 'Варяг', прием, – заговорила рация голосом начальника штаба.

– На приёме 'Водопад'.

– 'Гром'с 'лентой'возвращается из 'Хрустального', – сказал Крышевский. – Движется через 'Грушу'. Дождись и проводи до базы, как понял?

– Я 'Водопад', принял: ждать 'ленту', – хладнокровно ответил Бис.

– Что случилось? – спросил Крутий.

– Ждём колонну из Ханкалы.

– Пиво спокойно не дадут выпить, – сказал Стеклов, возмущённый такой новостью. – А кто старший в колонне? 'Гром'это кто?

– Гроздев…

– Да ты что! – обрадовался Крутий. – Майор Гром? Твой кизлярский кореш? Ты же там ему морду начистил?

– Не ему, – неохотно признался Бис, – а Пыряеву…

– Я сейчас не понял, я что–то важное пропустил? Ты Гроздеву в морду дал? И Пыряеву ещё успел оформить? – удивился Стеклов. – У нас в бригаде что, соревнования по боксу проводили?

– Я Гроздева не трогал. А Пыряев… Блин, почему всем тот случай покоя не даёт, не понимаю?

– Постой, постой… А что было–то? – спросил Стеклов. – Живём вроде вместе, а новости я последним узнаю!

– Да ничего не было.

– Ладно ты, расскажи, забавно же вышло, – заключил Крутий.

– Вам лишь бы поржать, а я теперь навечно во взводных застряну. Я между прочим в штурме Грозного участвовал. Здесь уже второй раз за ротного. А вакантную должность замполита вчерашним выпускником заняли. И в придачу таким дубовым… Вот кто в голову только ел, так это он.

– Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона! – доложил Юра.

– Это ты в десятку попал, – добавил Стеклов.

– В десятку или нет, точно говорю, когда решение принимали кого замполитом назначить эти двое, Пыряев и Гроздев, за меня словечко замолвили.

– Так что между вами случилось? – не уступал Стеклов.

– Осенью 99–го бригаду из Кадарской зоны вывели под Кизляр. Часть бригады тогда после штурма Карамахи и Чабанмахи вернули, а ваш батальон из-под Новолакское.

– Помню. Только не попал я туда, – с горечью сказал Крутий.

– Батальону вашему было придано отделение сапёров, которые там в засаду угодили и несколько стволов потеряли…

– Тогда не только стволы теряли, – сплюнул Юрий под ноги. – Одних только бронежилетов пару сотен не досчитались. Много чего проебали… А людей? А Иришку Янину – Царствие ей небесное.

С минуту все задумчиво молчали. Стеклов кивнул.

– А что потом?

– Подполковник Пыряев и я прибыли в Кизляр вместе, в составе группы численностью около пятидесяти человек для плановой ротации офицеров и солдат срочной службы. Пыряев менял офицера службы артиллерийского вооружения, я – своего ротного, капитана Дмитрия Рящикова. Те, кого мы меняли, этим вечером на бакинском поезде должны были убыть домой и по этому поводу в подразделениях традиционно устроили проводы. Рассказывали истории, делились приобретённым опытом. Те, кто уезжал, радовались, что обошлось. Тем, кто оставался, желали удачи. За столом Рящиков рассказал при каких обстоятельствах бойцы роты проебали три автомата. Весь вечер пили дагестанское вино, проводили отъезжающих и продолжили. Оказалось, что меж дел 'оружейники'историю с недостачей в сапёрной роте тоже вспомнили и посреди ночи пришли на разборки… И с кем, как думаешь? С сержантом, дежурным по роте! Я к этому времени уже пьяный спал.

– Что было дальше? – торопил Стеклов.

– Дальше, сквозь сон я услышал возню в палатке, но глаза открывать не стал. Так и лежал до тех пор, пока на меня сверху дежурный сержант не свалился. Шкаберда. Не успел я понять что к чему, Пыряев сгрёб его с меня, развернул и врезал ему по лицу, да так, что тот влетел в железную пирамиду с автоматами, имитирующую место хранения оружия, и опрокинул её. Благо стволы в связанном виде на тросе и замке хранились. Шкаберда поднялся, встряхнул гривой и как лань через препятствие наутёк по небольшому пятачку при входе в палатку, словно по цирковой арене. У меня спьяну всё происходящее в глазах вихрем кружилось. Я, значит, к Пыряеву, тот от меня к Шкаберде, Шкаберда вдоль стенки от нас обоих. Довольно долго этот цирк продолжался. Всё это время я у Пыряева в ногах крутился как щенок, пока он моего дежурного зуботычинами по кругу гонял. Спрашивал его: 'Товарищ подполковник, что, блин, происходит? Какого хуя, мол, твориться?'А он мне: 'Пасть захлопни, поди погуляй. Радуйся, что не твоё дело!'Я–то с перепугу не догонял, думал: 'Куда поди погуляй? Как не моё дело? Почему не моё? Подразделение – моё. Солдат – мой. А дело – не моё, не понятно?'Опять к нему: 'Товарищ подполковник, прекратите избивать сержанта!'А он мне опять в ответ: 'В сторону уйди, а то переебу!'Короче, я на оттяжке шагнул назад и в сторону, подкрутил таз как учили в секции бокса и зарядил ему снизу вверх из-под руки…

Сделав небольшой глоток пива, Егор нащупал языком ранку на внутренней стороне щеки оставленную осколком фугаса и принялся её изучать, позабыв обо всём.

– И?.. – подгонял Стеклов.

– Что, – и?.. Говорю же, пьяный был.

– Ну понятно: сила есть – ума дефицит.

– А ещё состояние оппонента не учёл. Удар, конечно, пришёлся куда надо, тренер бы похвалил. Но затем заставил бы отжиматься за то, что не в том месте силу применил. Короче, апперкот оказался нокаутирующим. Пыряев рухнул на угол тамбура, сбив собой как снарядом боковую и тамбурную стойки будто спортивные кегли, и сложил часть санитарно-барачной палатки. Одним словом, полная хрень приключилась.

– Почему хрень?

– Потому что человек только приехал. Ночь ещё не переспал. А на лице уже 'эхо войны'.

– Блин, да я бы тоже так поступил раз дело приняло такой оборот! – не раздумывая, сказал Стеклов. – А с Гроздевым что?

– Едут! – рапортовал наблюдатель из охранения.

– Ладно, потом расскажешь…

Из тумана колонна показалась серой тенью, едва различимыми контурами. Затем в дымке прорисовались контуры головной 'коробочки'с людьми на броне, а через мгновение появилась вереница КамАЗов, в одном из которых Егор узнал начальника продовольственной службы бригады майора Гроздева.

– Вот он… Явился… Гром и Молния… – холодно отнёсся Бис к появлению Гроздева. – По местам! – скомандовал он, раскрутив указательным пальцем над головой невидимую воронку.

Забравшись на БТР, занял место над люком, спустил левую ногу внутрь, используя спинку сидения под собой в качестве упора, склонился и, легонько похлопав мехвода по шлемофону, спросил. – Готов?

– Так точно! – ответил тот.

– Поехали.

БТР фыркнул и медленно покатился по шоссе по направлению в центр. На пути сапёрам снова встретился суровый пожарный. Обогнув территорию с сетью трубопроводов, они пересекли рельсы железнодорожных путей и очень скоро оказались рядом с комендатурой, расположенной по границе Заводского и Ленинского районов. Дорога была широкой и пустынной. Впереди за деревьями едва просматривались контуры первой грозненской девятиэтажки и дом с башенкой на проспекте Победы. Откинувшись на башню БТРа, Бис внимательно осматривал проулки и чаще обычного проверял тыловую колонну, растянувшуюся позади на полкилометра. Время неумолимо перевалило за середину дня.

В город колонна вошла необычно тихо. Егор намеренно не спешил. Из вредности ему хотелось задержать Гроздева в городе как можно дольше, нагнать побольше страха на майора, которого, недолюбливая, считал трусом и падлецом ещё с тех давних пор, с Кизляра. У омоновского блокпоста на площади 'трёх дураков'сапёры спешились и дальше двинулись легкой трусцой, по обеим сторонам дороги. Как бы кому ни казалось бегущие в шлемах, бронежилетах и с автоматами наперевес люди всегда выглядели устрашающе. Бис во всём этом да ещё в корсете бежал агрессивно. После пива его голова была тупой и невесомой. Она словно существовала отдельно, точно персонаж восточнославянской сказки про шарообразный пшеничный хлеб, на который бабка с дедом с трудом наскребли в зерновом ларце, и видела только то, что фиксировали глаза справа и слева от главной улицы. 'Красная казарма'напротив Дома печати. Перекресток Маяковского и Старопромысловского шоссе. Разбитая заправка да пара железных труб у разбитых бензоколонок – всё, что осталось от привычного навеса… В эту секунду прогремел выстрел.

Он прогремел неожиданно и внезапно, вызвав у Егора смешанные чувства, как боксёрский гонг посреди бумерангом летящих рук и сумасшедшего биения пульса в ушах. Кубарем Егор влетел под колонку и повалился на бок, затормозив верхней конечностью тела в шлеме о землю. Укрылся. Замер. В голове шумело как в пустом эфире 159-й радиостанции, в котором ищешь заветный голос. Лишь по этой причине второго выстрела Бис не услышал. Тот прогремел за спиной из дома за парком и почти мгновенно хлёстко ударил стальной пулей в вертикальную колонну заправочного навеса из стальной трубы большого диаметра, за которой Бис укрылся. Стрелок бил в неё намерено, как бы намекая – 'тебе от меня не скрыться; я знаю, где ты спрятался', стараясь выжить Егора из укрытия. Но не это сейчас волновало и пугало его. Сейчас он хотел разобраться с чувствами, что появились минутой ранее, после первого выстрела, с которым тупая боль растеклась по ноге от бедра к ботинку. Огромное число стволов обрушилось свинцом казалось во все стороны разом, заставив на секунду сжаться. Он неуклюже посмотрел через шейный ортез направо, где ближе пятнадцати метров никого не оказалось. На всём протяжении колонны, сколько мог охватить его взгляд, наземь сыпались люди, занимали оборонительные позиции на обочине и открывали огонь по противнику, находившемуся за спиной через дорогу, напротив завода с двухметровым забором из кирпича. Всё, что мог видеть Егор была стена, в которую буквально вчера, почти с такого же расстояния, умирая, стрелял тяжелораненый омоновец, так и не подпустив к себе ни противника, ни сослуживцев, которые впрочем были бессильны ему помочь.

'Что это, если не дежавю?'– решил он.

Егор осмотрел и ощупал ногу, пытаясь обнаружить повреждение. Ничего.

'Может и не ранен вовсе? Вдруг показалось? Но почему я ощущаю такое бессилие?'

Егор осмотрелся слева направо, ощутил как кружится голова. Откинул её назад, приходя в чувства, но облегчения не получил. Его мутило. Он вновь покрутил головой то в одну, то в другую сторону, словно судья в теннисе, следящий за полетом мяча, и заметил справа Стеклова. Снял руку с автомата и поднял в ответ.

'Откуда?'– изобразил Владимир вопрос.

Сделал он это руками в стеснённых условиях и мимикой лица, будто сурдопереводчик, укрывшийся за бетонным блоком, какими перегораживали двор или улицу. Это был вопрос, который не имело смысла озвучивать из-за шума беспорядочной стрельбы и который возник в голове Егора из жеста. Однако первая мысль, что пришла ему в голову была не об этом, а о том упоении, что он испытал, увидев Стеклова поблизости. Следом за ней промелькнула вторая: как же он смог уместиться за ним? За блоком?

– Не знаю, – задыхаясь, крикнул Егор в ответ будучи в шоке, хотя и знал, что это бессмысленно. – Кажется, я ранен. – Он показал куда. – В ногу. Не могу понять куда точно, и добраться туда не могу. Трое штанов на мне.

Стеклов повторил жест.

Снова это было – 'откуда'.

Егор растерялся.

'Или значение жеста было другим? А вдруг, это утверждение – 'стреляют оттуда'? Или всё же вопрос: 'Чего не стреляешь? Стреляй туда!'– в недоумении он развёл руками. Получилось один в один с тем, что показывал Стеклов.

Владимир настойчиво повторил движение снова, но на этот раз был более напряжён и выпучил глаза.

'Ты идиот? – перевёл жест Егор. – Нет, не так, скорее он означал – 'ты издеваешься?'

Не позволяя Бису оправиться, очередная пуля угодила в колонну, за которой он укрывался и отрикошетила в стену. От неожиданности Егор выдал из автомата короткую очередь, раскурочив перед собой асфальт. В глазах расплывалось огненное солнце. Два, а то и три, десятка автоматов били по высотке так яростно, словно хотели сравнять её с землей. От этого в голове Егора путались мысли, но стрелок будто не придавал яростному огню значения. Четвёртая пуля зацепила носок тяжёлого ботинка и, на удачу не причинив вреда, зарылась в неровный асфальт. Помогая руками, Егор поочерёдно подтянул одну и вторую ноги к себе, едва умещаясь за укрытием. Его лицо покрылось липким потом, застилавшим глаза.

– Господи, во всём вижу Тебя и волю Твою, ни о чём не жалею, ничего не боюсь, – забормотал он, часто моргая, – всё принимаю как данное Тобой, с любовью к Тебе. Аминь! – прижался Егор к колонне.

– Приятно познакомиться! – словно из земли вырос Стеклов. – А меня Владимир зовут… Ну ты как здесь? Отдохнул?

– Ногу кажись зацепило, – закопошился Егор.

– Сиди тихо! В доме за парком засел снайпер.

– Но я никак не могу найти где… – продолжал, как ни в чём не бывало, копаться в ногах Егор. – Штанов трое…

– Ну, конечно, ты ж нарядился, как на свадьбу! Мы его, кстати, пока тоже найти не смогли. Из глубины падла лупит. Так что есть надежда, что обзор у него не шибко большой.

Новая раскалённая пуля яростно ударила в колонну. Опираясь на неё, Стеклов одёрнул руку, словно обжёгся.

– Ты только посмотри, блядь, понравилось в трубу шмалять!

Не успел он договорить, как новая злая пуля вырвала клок нарукавного кармана куртки.

– Вот же, сука! – свалился он за колонку. – Куртку испортил! Давай, уже выбираться отсюда, – прижался он плечом к железному шкафу.

– Как? – умоляюще взглянул Бис.

– Как привыкли – каком кверху! – не раздумывая, ответил тот. – Побежим быстро!

– Постараюсь… – нащупал Бис опору.

Глава вторая Часть вторая

Интенсивность воздействия огневыми средствами на полагаемую цель, которую тыловая колонна смогла выдать на первых порах, довольно скоро упала. Это объяснялось не только её зависимостью от количества задействованных боевых возможностей, скорострельности и размеров участка по которому вёлся огонь, но и элементарной оценкой огня противника и знанием его положения, которыми никто не обладал. Пожалуй, только Бису хватило времени понять, что огневое воздействие на противника не мешало ему вести прицельную стрельбу, загнав лейтенанта в ловушку и красноречиво говорившее о неэффективности огня колонны. К счастью, один за другим военные стали приходить в чувства, осознавая непонимание сложившейся обстановки боя в условиях полного отсутствия управления огнём.

– Очень похоже, что стрелок в доме одиночка, – сказал Бис.

– Почему так решил?

– По звуку. Другой стрельбы не слышу.

По виду Стеклов призадумался, но на деле серьёзно напряг слух.

– Ты знаешь откуда он бьёт? – спросил Бис снова.

Владимир отвернулся в сторону.

– Юра, ты уже понял где он? – окрикнул он Крутия.

– Предположение есть, – ответил тот.

– Ну вот, предположение имеется… – повторил Владимир, глядя на Биса свежим взглядом, всецело полагаясь на Юрку. – Сейчас и проверим, – приготовил он дымовую гранату и автомат к бою.

Егор взглянул на Владимира немилыми и неуютными глазами, в которых, казалось, растаяла последняя надежда на спасение.

– Чтобы нам выбраться, нужно накрыть снайперскую позицию плотным заградительным огнём, – сказал Бис.

– Пока тебя не было мы решили, что эта задача за Юркой. А наша – добраться до той конуры, – показал Владимир пальцем. – В этом нам должна помочь наша 'коробочка'… Юр, всё готово? – снова заорал Стеклов.

– Почти!

– Начинай уже! – крикнул он, дальше бормоча себе под нос. – Надо скорее выбираться отсюда…

По сигналу прапорщика Крутия группа прикрытия обрушила на пятиэтажку огонь всего имеющегося у неё вооружения, включая пулемёты БТРа и два противотанковых гранатомёта, которыми Крутий усилился накануне, в связи с неблагоприятной оперативной обстановкой, сложившейся за последнюю неделю. Не имея удобного подъезда к раненному головная бронемашина двигаясь по проезжей части перекрыла сектор, в котором по лейтенанту работал вражеский стрелок и, замедлив ход, открыла огонь, выкашивая на своём пути дикие деревья на противоположной стороне дороги.

– Сейчас! – скомандовал Стеклов.

Под прикрытием бронетехники Бис рванул параллельно дороге на мгновение позабыв о ноге, но уже в следующую секунду тяжело захромал. Заметив, что Бис физически быстро просел, прапорщик Стеклов ринулся следом, подхватил лейтенанта под руку и фактически увлёк за собой за укрытие, которым стала соседняя топливная колонка, расположенная поблизости с такой же железной колонной для тяжёлого навеса, как и прежняя. Однако за неловкой и досадной заминкой угрожающего выстрела не последовало.

– Ага, не успел, сука! – радостно воскликнул Владимир, заглянув Егору в затуманенные глаза. – Следующая остановка – та конура.

– Хорошо, – согласился Бис, взглянув на разбитый вагон.

Новая дистанция была длиннее предыдущей. Около семи-восьми метров. Крепкому и экипированному в бронезащиту бойцу на её преодоление потребовалось бы не более трёх-четырёх секунд, но только не Бису, который был в непростом положении. Для него это был действительный риск. Опытному стрелку этого времени было вполне достаточно для прицельного выстрела по такой удобной мишени как он.

– Здесь пойдём по одному, – предложил Стеклов. – Ты первый, чтобы не пришлось возвращаться за тобой в случае чего.

Во рту Егора пересохло, он кивнул.

– Готов? – спросил Владимир.

– Да, – произнёс на этот раз Егор.

Последнее движение головой получилось болезненным, да ещё корсет на шее доставлял массу ограничений и неудобств.

– Тогда пошёл! – скомандовал Стеклов.

Егор рванул с места, оттолкнувшись здоровой ногой от земли, словно хотел в один прыжок преодолеть всю дистанцию, но нога подогнулась. Это было похоже на то, будто он прыгнул на облако и провалился.

– Да ну нафиг! Как так-то? – выругался Стеклов. – Совсем ходить разучился!

Падение было непростым и некрасивым, словно Егор позабыл элементарное, как ходить или прыгать, управляясь с собственным телом. Небрежное падение и ещё более неприятное скольжение защитным шлемом по асфальту заставили объятого мурашками Владимира в один момент крепко зажмуриться, испытав фантомную боль. Наконец, не отрывая лица от земли, Бис перенёс непослушные руки к груди и приподнявшись на локтях, будто напившись из ручья, пополз за вагон.

– Ну слава богу! – выдохнул Стеклов с облегчением и следом сорвался с места.

Смятая административно-бытовая будка автозаправочной станции с торчащими наружу внутренностями из фольги и стекловаты, вероятно однажды протараненная тяжёлым танком или отвалом бульдозера ни за что бы не смогла послужить убежищем от косого дождя или ветра, но только за ней парни могли временно укрыться от всевидящего ока противника. Гоняя кубические метры воздуха через огненные лёгкие, оба готовились к новому рывку, стремясь выйти из-под огня.

– Я не заметил, был выстрел или нет? – спросил Стеклов.

– Не знаю, – сказал Бис.

– Может, его уже нет там? – спросил он снова.

– Может.

– Ещё немного осталось. Ты готов?

– Да, – пропыхтел Егор как лошадь.

Последний отрезок дистанции был короче двух предыдущих. Двигаться предстояло правым плечом вдоль заводской стены до внешнего угла ограждения у дороги, где деревья создавали злосчастный тоннель. Здесь же, на углу поджидал БТР.

– Ты только не падай. Беги до конца, – сидя на колене, специально для Биса показал Стеклов движение руками, согнутыми в локте.

– Давай, поучи меня бегать! – огрызнулся Бис.

– До БТРа, не сбавляя темпа… Беги, как спринтер, понял? Пошёл! – похлопав Егора по плечу, Владимир вытолкнул его за вагон.

Егор побежал так быстро как только мог, почти не касаясь больной ногой земли и раскачиваясь всем телом, будто она была короче правой. Владимир следил затем, что происходит, затаив дыхание и сжав кулаки. Когда напарник наконец оказался у машины, он последовал за ним.

Через тёмный тоннель Егор бежал уцепившись рукой за бронетранспортёр, успевая переставлять ноги. В конце он отцепился и растворился на обочине в ярком дневном свете. Тыловая колонна медленно потянулась к узкому горлышку тоннеля завода 'Красный молот', следуя за сапёрами и группой прикрытия, бежавшими по обе стороны улицы. Уже спустя километр с небольшим Егор передвигался на пределе своих сил, медленнее, чем обычный человек шёл прогулочным шагом, и задыхался. Но это ничего не меняло. В общем-то, человек – система самодвижущаяся, поскольку первопричиной его движений служили внутренние силы, создаваемые мышцами и приложенные к подвижным звеньям тела. В спецназе давно ходили споры о том, что всё-таки первично – внутренние силы или подвижные звенья, поэтому несмотря на их повреждение, Егор продолжал перемещаться из одной точки в другую, пусть движение нельзя было назвать динамичным бегом или бегом трусцой. Скорее это была худшая пародия на ходьбу пьяного на прямых ногах.

– Лезь на броню! – крикнул Стеклов, бегущему впереди Бису.

– Не отставай! Подтянись! – приказал Бис в ответ, словно в бреду.

– Ты всех тормозишь!

Егор сделал вид, будто его слов не слышал. Капли солёного пота скатывались со лба на ресницы, разъедали глаза и рану на щеке. Во рту ощущался вкус металла. Вскоре слезящимися глазами Егор увидел очертания знакомого базара, расположенного недалеко от 'девятой'заставы и места недавнего нападения. Сил не осталось, нога уже волочилась и в конце концов он упал. Бегущий позади старший прапорщик Стеклов, командир кинологического взвода, мгновенно поймал взгляд мехвода и махнул рукой. Бронетранспортёр рокоча, устремился вперёд, закрыв собой упавшего офицера от любопытных глаз. Бойцы вновь растворились в округе, слипшись с окрестной местностью.

– Чего разлёгся? – подоспел Стеклов.

Тяжело дыша, он согнулся, уперев руки в колени.

– Подымайся, ещё на ужин можем успеть.

– Ты дурак? – спросил Бис.

– В смысле, ты дурак? – удивился Стеклов.

– Я ноги не чувствую.

– В смысле, не чувствуешь? Вот же она? – Стеклов небрежно пнул Биса в ботинок.

– Дурак!

– Дай погляжу, умник! – наконец сказал Стеклов, деловито щелкнул ножом, натянул ткань влагозащитных брюк и без колебаний разрезал штанину по внутреннему шву.

Под верхним слоем оказалось ещё два – камуфляж и нательное бельё.

– Сильно не режь – новые…

– Поздно уже… – заметил Владимир. – Чёрт! – неожиданно выругался он. – Да у тебя тут пиздец!

Внутри левой штанины, внизу, в месте, где брюки были заправлены под высокий берец ботинка скопилось не меньше полулитра крови. Она имела отвратительный вид, загустела и походила на малиновый джем с истекшим сроком годности. Прапорщик Стеклов вскрыл штанину ножом до бедра.

– Что у вас? – подоспел следом Крутий.

– Холодно, – сказал Бис.

– Юр, вот она, заткни чем-нибудь…

Егор зарычал.

– Ну, и какого чёрта ты делаешь? – удивлённо посмотрел Владимир.

– Ты же сказал: заткни?

– Это означало, зажми! – замелькал в руках Стеклова кровоостанавливающий жгут. – А не вгони в неё на половину палец, бестолочь!

– Да что ему будет? – дурным голосом сказал Юрий. – Все равно уже не целка.

Разодрав перевязочный пакет, Стеклов шустро наложил его на рану. Сидя на корточках, Крутий закурил, встретившись взглядом с Гроздевым, который по-прежнему с жадным любопытством следил за происходящим из КамАЗа.

– Грузим его! Быстро! – приказал Стеклов.

Люки БТРа распахнулись и также быстро закрылись. Колонна продолжила путь. Через КПП бронетранспортёр сапёров прямиком направился к медпункту бригады. Майор Шумейкин первым осмотрел раненного и пригласил по рации старшего лейтенанта медицинской службы Николаева, чтобы тот извлёк пулю.

– Принимай, – сказал начмед старлею, – твой пациент.

– Что там, товарищ майор?

– Слепое огнестрельное ранение. Имеется входное отверстие и снаряд, который остановился в теле.

– Что это значит? – поинтересовался Егор.

– Это значит, что раневой канал не имеет выходного отверстия, ранящий снаряд или его фрагмент остался в теле, – пояснил Дмитрий, проводя первичный осмотр. – Выполним ревизию, извлечём снаряд, почистим канал. Так как он наверняка заполнен сгустками крови, раневым детритом, обрывками размозжённых тканей и одежды, и другими инородными телами.

– Почему снаряда, а не пули?

– Мы врачи. Мы не занимаемся наукой, изучающей движение тел, брошенных в пространство. Не проводим классификацию предметов, застревающих в человеке, будь то пули, осколки, камни или другие поражающие элементы, по формам, размерам или калибрам. Для нас они все снаряды.

– Понятно, – откинулся Егор на кушетку.

– Обезболивали?

– Нет, – сказал Стеклов. – До последнего не знали, что у него там в штанах. Думали, обосрался со страха и это мешало ему нормально бежать.

– Стеклов, уйди уже отсюда!

– Да куда ж я уйду? Ты забыл: никогда не бросай братишку!

– Надо было помощь оказать, а не бежать… – сказал Николаев.

– Я сам виноват, док. Сработала спецназовская установка 'я должен это вытерпеть', вот и бежал.

Николаев ничего не ответил, но во взгляде застыло: дурак!

Он и медицинская сестра Наталья Шнеур помогли Бису перебраться в перевязочную для проведения полной ревизии огнестрельной раны и первичной хирургической обработки под местной инфильтрационной анестезией. Рана с точечным входным отверстием и выраженной зоной омертвевших тканей первичного некроза обширного кровотечения не имела, не было повреждений костных тканей или очагов вторичного некроза. Из раневого канала извлекли снаряд, промыли раствором антисептических средств, выполнили дренирование резиновым выпускником для самостоятельного оттока экссудата и наложили асептическую повязку. Для предотвращения раневой инфекции вкололи антибиотик. Обработав корявый осколок пули калибра 7,62 миллиметра раствором лизоформина Николаев вернул его Бису вместе с горсткой таблеток.

– Что это? – спросил Егор, глядя на стальную искорёженную плюху.

– По всей видимости это фрагмент деформированной пули.

– Почему такой странный?

Старший лейтенант Николаев выглянул за ширму, где ожидал Стеклов и жестом пригласил его внутрь.

– Ты меня спрашиваешь? – улыбнулся он. – Тебе лучше знать.

– Что мне с ним делать?

– На шее теперь носи, как талисман, – предложила Наталья.

– На всякий случай прокали в верхней части пламени зажигалки, – предложил Николаев.

– Ладно.

– Вечером ещё подойдём. Сделаем укол, если будет нестерпимо болеть. Ещё я назначу тебе антибактериальную терапию с учетом анаэробного спектра микроорганизмов. Не забывай пить лекарства, улучшающие микроциркуляцию.

– А что насчёт дезинфекции изнутри? – спросил Егор.

– Я бы не рекомендовал…

– Подымайся уже! Я тебе дома налью, – подставил Стеклов плечо.

– Спасибо, сестричка, – Егор воображаемо поцеловал Владимира в лоб.

– Пошёл ты! – огрызнулся тот. – Тяжелый, блин!

– Всему виной широкая кость…

– Знаю, всем ты уже поперёк горла… Культяпками шевели, повис как мешок с дерьмом!

Егор запрыгал на здоровой ноге к выходу.

– Вот это, понимаю, характер? – сказал Дмитрий. – Не унывают даже в таких обстоятельствах.

– Молодцы, что такие! – улыбнулась Наташа. – Носилки! Надо было носилки им предложить?

– Не надо, – остановил её Дмитрий, – и так неплохо справляются. Мы от крайней истории с носилками ещё не оправились.

Наталья посмотрела красивыми глазами на старшего лейтенанта и улыбнулась.

К вечеру Бису стало хуже. Его бросало то в холод, то в жар, но врача звать не стали. Незадолго до этого военврач и медицинская сестра навестили больного, измерили температуру, пожалели, сделали два укола.

– Блядь, как это больно… – свесив с кровати голову, стонал Егор.

– Ой, слюней напускал… Как ещё не обоссался? – поправил под головой Егора влажную подушку Кривицкий, присаживаясь на край. – Чаю будешь?

– Нет, – глухо промычал Егор. – Лучше водки налей.

– Тебе нельзя.

– Налей. Мне таблетку запить, а иначе 'колёса'не помогают.

– Что болит?

– Нога и жопа.

– Ну, с ногой понятно, а с жопой что не так?

– Прыщ на жопе! – разозлился Егор на Генкино, как ему показалось, дуракаваляние. – Не знаешь, что ли что?

– Знаю! – произнёс Кривицкий с умным видом.

– Что знаешь?

– Ты главное не волнуйся.

– Да говори уже?

– Так не о чем говорить? Всё давно сказано, в народе даже примета такая есть!

– Что ещё за примета?

– Тебе какую рассказать? Для незамужних девушек, женщин или мужчин?

– Мужчин, конечно, – пробухтел Бис.

– Прыщ на жопе часто трактуют как начало периода, насыщенного событиями, которые принесут большие перемены в карьере, возможны предпосылки для повышения по службе. Ну, ты и сам знаешь, как это в войсках работает. Всё будет зависеть от того, как дело повернётся… У тебя на правой ягодице прыщ или на левой?

– Дурак ты, Гена!

– Если на правой – это к свиданию. Если на левой – повторение событий, которые произошли не так давно.

– Несерьёзный ты человек, – обиделся Егор. – Не зря тебя из повара разжаловали до сапёра.

– А вот сейчас обидно было…

– Так оно в войсках! А ты как хотел?

– Хочешь серьёзно?

Бис кивнул.

– Тогда слушай, – сказал Геннадий. – Когда комбриг узнает от Гроздева обо всём, что ты вытворил в городе, узнаешь, почему так жопа разболелась.

– Что узнает комбриг?

– Ты решил, Гроздев не догадался почему ты его по городу тащил с черепашьей скоростью? Тыловая колонна должна лететь, как скорый поезд без остановок, не дав партизанам очухаться и пальнуть из шайтан-трубы или зафугасить на скорую руку. А ты? Ты, чтобы задержать майора в городе, подверг риску и колонну техники с продовольствием и другим имуществом, и более сорока человек – водителей, стрелков, старших машин…

– Откуда тебе об этом знать?

– А мне делать для этого ничего не пришлось. Болтун из твоего дозора всё рассказал, – заявил он.

– Стеклов?

– Второго такого нет.

– А если это не так? Если я тащил колонну там, где вчера подорвали омоновцев на фугасе и развернул дозор из походного в боевой порядок на участке дороги для ведения разведки с целью исключить повторение вчерашнего подрыва?

– Это если прыщ вскочил на правом полужопии, а у тебя видимо всё-таки на левом. Так что жди любовных утех на ковре у комбрига. Ты, Егор, теперь даже хромать не имеешь права, потому что под огонь попал по своей вине, – печально улыбнулся Кривицкий.

– Шмейся, шмейся… – уткнулся Бис лицом в мокрую подушку, на которой всю ночь бредил от температуры, крутился и стонал.

– Что случилось, племянник?

– Ничего.

– Я же вижу, что тебя что-то беспокоит?

– Не о чем беспокоиться, дядя. Пусть беспокоиться он, – голос Вахи рассыпался на спектрально цветные чувства – ярость, гнев, обиду и разочарование – но не те, что отрезвляли, а те, что добавляли упорства.

– Кто это – он? И о чём он должен беспокоиться?

– Шайтан, которому я объявил джихад. Русский, которого я дважды пытался убить, но пока что ему дьявольски везло. Ин ша Аллах, его смерть не за горами!

– Такие дела не решаются на скорую руку. Нужна качественная разведка и хорошая подготовка.

– Теперь я понимаю это, деваша, – согласился племянник.

Он вспомнил обострённое и пьянящее чувство, когда в голове возник план: убить русского. И для дела необходимо, и красивый штрих в послужной список.

– Я решил, что он лёгкая добыча и всё получится аккуратно и чисто. Мне казалось, я всё продумал, но ошибся. Первый раз, ему повезло – из-за тумана и плохого обзора я перепутал его с омоновцами, которые возникли из ниоткуда и оказались в ловушке за минуту до его появления. Второй раз, он был у меня на прицеле, но я вынужден был отступить. К несчастью обе попытки оказались неудачными. Каким-то дьявольским образом этот шайтан пока ускользал от меня.

– Кто твой обидчик? – спросил дядя.

– Один из федералов, де-ваша. Русский офицер.

– Ты умён и смел, веши-к1ант, но ты ошибаешься, если думаешь, что он лёгкая добыча, – сказал правду Докку. – Ты горяч, но прежде всего молод и вероятно не знаешь, что их обучают в военных учебных заведениях люди с боевым опытом, которым обзавелись здесь.

– Я слышал об этом. Но так ли он хорош? Говорят, их военная подготовка по советскому образцу давно устарела и не соответствует тому, чему учили меня в Пакистане.

– Будь осторожен на своём пути и не будь столь самоуверен. Справиться с этим военным будет не сложно, если относиться к нему как к достойному оппоненту, иметь продуманный план и с помощью Аллаха Великого и Всемогущего достойно его исполнить. Я знаю, что ты относишься к делу серьезно, поэтому не позволяй себе никакой спешки. Придётся потратить время на терпеливое и тщательное наблюдение со стороны, до тех пор, пока ты во всём не убедишься. К счастью, время у тебя есть. И наблюдение не составит особых трудностей.

– Я разберусь с ним, деваша. Клянусь Всевышним!

– Иди во имя Аллаха, с именем Аллаха и во имя религии пророка Аллаха, не допускай излишеств, не отрезай голов неверным, не нарушай обет, не убивай стариков, женщин и детей, не руби деревья – если в этом нет нужды, – сказал бледнолицый мужчина преклонного возраста.

От негромкого стука в дверь, толком ещё не проснувшись, Ваха рывком сел на кровати и выдернул из-под подушки пистолет. За окном серел рассвет.

– Кто там? – спросил он.

– Это я, тётя Айшат. Ты просил разбудить тебя.

– Спасибо, тётя. Я поднялся.

Он посмотрел на часы. Они показывали половину пятого.

– Ты останешься на обед? – спросила Айшат.

– Нет, тётя. Не смогу.

– Как знаешь, – сказала она и ушла.

Ваха откинулся на подушку и на минуту прикрыл глаза. Времени для подготовки было достаточно. Риска никакого, все преимущества у него, но дядя Докку просил относиться к русскому серьёзно и не допускать небрежности.

Несмотря на то, что задача была несложной, с половины шестого он занял пост у окна, за шторой. В три минуты восьмого на залитую мягким утренним туманом улицу ступили люди, облачённые в камуфляж. Но интересовал Ваху только один из них в костюме земляного цвета. Вскоре Ваха его заметил. Он неспешно двигался мимо домов на противоположной стороне улицы, прихрамывая и шатаясь. Ваха поднёс бинокль к глазам. Теперь он имел возможность рассмотреть своего заклятого врага во всех подробностях. Лицом русский не был глуп, но и дюже умным не показался, был он каким-то красным и припухшим не то от пьянства, не то ото сна.

'И это достойный оппонент? – усмехнулся Ваха, вспомнив слова дяди. – Не очень похоже, но пусть… Только с врагом ему железно не повезло'.

Бис застыл у покосившегося забора, вдохнул полной грудью, раздул щёки и выдохнул мелкими толчками.

– Неужели пьяный? – Ваха отнял бинокль от глаз.

Теперь он наблюдал за улицей сквозь шторы, прильнув к ним вплотную.

– Приходилось здесь бывать? – спросил он русского, как если бы тот мог его слышать. – Тебе хорошо знакома эта улица, ведь так?

От тёплого дыхания штора колыхнулась, но этого было недостаточно, чтобы Ваху заметили. Он зевнул прокисшим ртом и жадно улыбнулся, предвкушая скорую расправу над злейшим врагом, которому желал смерти.

Бис повернул направо, прошёл около семи метров прямо, затем повернул налево. Левую руку он держал на пистолетной рукояти автомата, висевшего на ремне через голову.

– Да ты левша? – заметил Ваха. – Очень интересно, – обрадовался он. – Покажи мне, чего ты боишься?

Повернув налево, Бис пересёк территорию перед домом. Участок между забором и дорогой. Клочок земли постоянно вызывающий территориальные споры между соседями, установившими забор некорректно по отношению друг к другу или между владельцами и местной администрацией из-за состояния этой территории, или претензий со стороны пешеходов, испытывающих неудобства при прохождении тротуара, устроенного на этой земле. Однако, ни к тому, ни другому, ни тем более к тротуару здесь вопросов быть не могло. Он располагался по линии заборов и просматривался далеко вперёд.

Офицер в земляном дождевике прошёл засаженную розами клумбу, от которых остались лишь спящие стебли, торчащие из земли, щедро удобренной опилками и конским навозом. Осторожно переступив через лежащие на пути носилки и худую деревянную приставную лестницу, он оказался на полосе движения и остановился, обернувшись назад и некоторое время разглядывая не понятно что. То ли тропу, по которой пришёл. То ли цветочную клумбу с завядшими розами, лестницей и носилками. А может, два чёрных окна на боковой части земельной собственности.

– Думаешь, куда бы влезть с помощью лестницы, шайтан? – строил теории и догадки Ваха, внимательно наблюдая за офицером. – Знаю, грабежи и мародёрство у вас, русских, в крови! Можешь не беспокоиться, шайтан, скоро я отобью у тебя эту охоту раз и навсегда.

С раннего утра за окном моросил мелкий дождь, который к половине восьмого усилился. Бис неуклюже поклонился, опустив лицо, и укрылся капюшоном, защищаясь от сырости. Он делал частые остановки, прислонясь спиной к чему-либо. Чаще это были заборы, стены домов и одинокие деревья.

Выстраивая план священного убийства, Ваха принялся изучать поведение русского командира и манеру его передвижений, но никак не мог понять их характер. То Бис шёл вдоль строений частного сектора, останавливаясь и опираясь на заборы или стены домостроений, то пробирался по раскисшей земле до какого–нибудь раскидистого дерева и укрывался под ним, то выбирался на проезжую часть и петлял от одного края дороги к другому, не позволяя отследить его маршрут и тем более понять, что его 'рваный'шаг продиктован необходимостью устраивать передышку ноге, из которой накануне извлекли фрагмент пули, выпущенной Вахой из трофейной снайперской винтовки с открытым прицелом.

– Ты так путаешь след, свинья? – сообразил Ваха.

Всю ночь Егор метался в жару и беспамятстве, который к утру не отступил. Время от времени ему самому казалось, будто стало легче, но занятый делом он попросту не замечал высокой температуры, надёжно удерживал воспалёнными глазами чёткий ориентир, то угол кирпичного дома, то покосившийся забор, а теперь колючее дерево, к которому шёл по наикратчайшему пути, где отдышавшись, выбирал новую цель и снова отправлялся в путь.

– Как себя чувствуешь? – поинтересовался Стеклов.

– Сойдёт, – ответил Бис, пересекая проезжую часть.

– Вид у тебя, скажу, так себе.

– Что, так заметно? – спросил Егор.

– Ещё как, – заметил Владимир.

Егор переступил через бордюр, ощутив под ногами мягкий грунт, перешёл на правую сторону улицы и, добравшись до угла частного дома на пересечении Хмельницкого и Слепцовская, прижался к стене спиной. Ему хотелось выть зверем, испытывая жгучую боль. Сделав глубокий вдох, он шумно выдохнул.

До улицы Ипподромной дозор двигался больше часа. Для Егора это время растянулось на целую вечность. Ещё до Ипподромной он истратил все силы и был в конец измотан. Тёмно-каштановые волосы перекрутились под шлемом и шапкой и походили на свитое кукушкино гнездо прямо на голове. Глаза казались чёрными из-за расширенных зрачков. Крупные капли пота висели гроздьями на носу и красных щеках. А спина была мокрой от пота, будто противный дождь сыпал прямиком за шиворот на исподнее, минуя три слоя одежды. Егор учащенно дышал и потирал ногу вокруг эпицентра боли, огнестрельной раны, стараясь совладать с ней. Но это не помогало. Жгучая боль уже проникла в нервы, мышцы и сухожилия. Взгляд Егора был пропитан злобой. От усталости он не мог рационально мыслить, трезво оценивать обстановку и выполнять работу с нужной для этого концентрацией.

'Выполнить установку тренера', – крутилось в кипящей голове.

Это же был известный факт – боль угнетает внимание, лишает сил, ослабляет волю, всё то, что она делала с юным Егором во время тяжёлых тренировок по боксу на пределе физических возможностей.

'Взгляд стеклянный, в ушах звон, во рту оскомина'.

Казалось, он находился в крайних границах своего сознания.

На листке бумаги, пожелтевшей от воды, Ваха схематично изобразил путь проделанный русским командиром. Получилась странная зигзагообразная кривая. Сложная последовательность движений. Необъяснимых и бессмысленных.

– Так пьяные не ходят… Только под наркотой… Но может быть дядя Докку был прав и я имею дело с очень хитрым противником? Посмотрим, что будет завтра, – решил он, почесав карандашом затылок.

Ваха посмотрел на часы, сделал пометку в правом верхнем углу листа и, свернув его вокруг карандаша, оставил под подоконником. Он спустился на улицу, остановился недалеко от дома и стал ждать, когда сапёры поедут обратно. В восемь сорок головной БТР, на котором сидел русский в земляном костюме, проехал мимо. Следом проехал второй, оставив после себя облако грязно-серого дыма. Ваху раздражало даже одно это, настолько сильно хотелось убить их всех.

Разведка маршрута, протяжённостью двадцать два километра длилась около девяти часов и прошла в муках и страданиях, по завершению которых, Егор не мог вспомнить ничего из того, на что обычно обращал внимание. Возвращение на базу принесло долгожданное облегчение и стало в прямом смысле спасением. Он наглотался таблеток и уснул сном мертвеца, проснувшись, когда личный состав роты строился для следования в столовую на ужин. Вслед за ротой он вышел во двор к уличному рукомойнику, плеснул на лицо пригоршню холодной воды и вернулся внутрь, где было жарко и душно.

– Куда собрался? – спросил Геннадий.

– К чёрту лысому! Пойду в штаб и во всём признаюсь, – сказал Егор. – Решат, что трус – так тому и быть – буду трусом, – натянув шапку и бушлат Егор, прихрамывая, вышел.

Здание штаба бригады находилось на открытой площадке, обнесённое со всех сторон высоким забором из шифера. Это было бывшее административное здание депо времён советских строек. От расположения сапёрной роты к штабу вели два пути. Первый путь проходил по асфальту мимо локаций роты материально-технического обеспечения и химвзвода, продовольственного и вещевого складов и ремроты, через дорогу с которой громоздилось строение – по всем признакам ремонтный цех с тяжелыми, стальными воротами, с колесиками, на рельсах, вбитых в старый асфальт. Неслучайно подразделение по ремонту техники расположилось именно здесь. Второй путь вёл по задворкам в обход складов и подразделений. Асфальта там не было. Это была территория расквашенной земли, по которой к штабу вела узкая тропинка. За то путь был заметно короче. По раскисшей земле Бис добрался до штаба, но не так быстро, как ему хотелось. Отыскав в декоративном ограждении калитку, он дважды постучал. Часовой на входе запросил цифровой пароль и, получив правильный отзыв, отворил дверь, наградив офицера внимательным вопросительным взглядом.

– Начальник штаба здесь? – спросил Бис строгим голосом.

Часовой посмотрел на картонку, на каких в линейных подразделениях обычно вели расход личного состава, отмечая их движение вне расположения, проверил офицеров штаба и доложил.

– Так точно. Никуда не отлучался.

Часть офицеров штаба и управления работала и жила в штабе. Кроме просторного помещения дежурной службы, где проходили оперативные совещания и планёрки, в штабе имелись помещения для отдыха и приёма пищи штабных офицеров, и даже баня. Егор поднялся по гулкой лестнице на второй этаж и заглянул в открытую дверь.

– Разрешите войти, товарищ подполковник?

– Заходи, – радушно встретил его Крышевский, что-то напевая и судя по всему прибывая в хорошем расположении духа.

Егор набрал в лёгкие воздуха, раздул щёки и шагнул внутрь, никак не рассчитывая застать начштаба в прекрасном настроении, зная о том, что почти всегда тот был мрачен, под стать известию, что Егор намеревался сообщить. Он заведомо знал, что новость не принесёт радости, вследствие чего был подавлен. На мгновение показалось, что на самой опасной улице города ему было куда уютнее, чем сейчас здесь. И это, конечно, было неправдой.

– Я по личному, товарищ подполковник.

– Что у тебя? – спросил начштаба, кивком предложив Бису присесть.

Обессилено Бис опустился за парту.

– Тут такое дело… – замялся он, – я скрыл полученное огнестрельное ранение в ногу…

Начальник штаба промолчал, ожидая что Бис скажет дальше.

– Ранение так себе, – несерьёзное, – старался быть убедительным Бис. – Однако требуется лечение. Так врач сказал. Если продолжу ходить и прыгать, будет только хуже.

Крышевский молчал.

– Отпустите меня в госпиталь? – спросил Егор.

Начштаба поднялся из-за стола. Прошёлся вперед-назад по комнате, сомкнув за спиной руки.

– О ранении знаю… – наконец произнёс он.

Егор нервно заёрзал на стуле:

'Неужто Николаев сболтнул? Или Шнеур – за чаем из фарфоровых чашек?'

– Начмед вчера доложил, – развеял подозрения Биса Крышевский. – Огнестрельное ранение – не шутки. Против госпитализации не возражаю. Кто выйдет вместо тебя на маршрут?

– Не знаю, – приуныл Егор, не ожидая подобного вопроса.

Он и не думал, что этот вопрос должен заботить его. Для этого были старшие офицеры, отцы-командиры. В конце концов штаб. А он, ну какой он отец? Немного старше одних солдат, моложе других, пренебрежительно относившихся к нему только потому, что элементарно подольше пожили. В его пользу работали два других обстоятельства: во-первых, он был здесь задолго до них и имел бесценный и, может даже, уникальный военный опыт, а во-вторых, он был офицером. Тем не менее подобные решения, какие требовал от него начштаба, не входили в его компетенцию, думал Егор.

– И я не знаю, – совершенно неожиданно признался Крышевский. – Так случилось, что заменить тебя некем. 'В бою смены нет', как утверждал Александр Васильевич Суворов. Слышал о таком?

– Слышал.

– Что делать прикажешь?

– Не могу знать, – потупив взор, признался Егор.

– А стоило бы? В конце концов ты командир роты, а командир несёт ответственность за боевую готовность и подготовку своего подразделения, за воспитание, воинскую дисциплину и морально-психологическое состояние. И обязан знать не только способы действий в бою, задачи, возможности и порядок боевого применения сил и средств усиления, умело использовать огневые средства и результаты огневого поражения противника, вызывать и корректировать огонь артиллерии, но и быть для подчиненных в трудные минуты боя примером активности, храбрости, выносливости и распорядительности, поддерживать у подчиненных инициативу, поощрять героизм и самоотверженность, военную хитрость и смекалку, беречь личный состав, проявляя заботу о нём, проводить своевременную ротацию и свести к минимуму потери. Ясно?

'Вообще-то я штатный командир взвода, который по случаю и стечению обстоятельств военного положения временно исполняет обязанности ротного', – подумал воспротивиться Егор в то время, как начштаба перечислял всё то, что он обязан был знать и неукоснительно выполнять как ротный, – но не стал, и ничего не сказал, окромя привычного: 'так точно', кашлянув украдкой в кулак. И дело было не в том, что эмоционально реагируя на поучение и критику, выпячивалась его незрелость, просто он был ещё молод и пока не дорос до той громадной ответственности, которая на него обрушилась.

– Что, так точно? – спросил Крышевский.

– Так точно, – несу ответственность, обязан знать и быть… – согласился Егор. – Если смены мне нет, я продолжу вести разведку.

– Сможешь?

– Посмотрим, что из этого выйдет, – вздёрнул он плечами. – Разрешите ещё вопрос?

– Давай.

– А как быть с ранением? Оно будет неучтенно, если не получить справку из госпиталя о том, что был ранен, лечился, выписан… Так врач сказал.

– Какой врач?

– Старший лейтенант Николаев.

– Умные нынче пошли врачи, как считаешь?

– Скажу честно, товарищ подполковник? В моём деле лишь на них и рассчитываю, – признался Егор. – Есть ещё кое-что… Если не лечиться в стационаре, не оформить ранение, как следует, – не видать компенсации за ранение.

– Тоже врач сказал?

– Никак нет. Майор Хлебов.

– Хлебов? – удивился Крышевский, повторив его фамилию трижды как заклинание. – Зайцев, – обернулся он к помощнику оперативного дежурного, – пригласи к нам майора Хлебова.

Спустя минуту майор Вячеслав Хлебов стоял на пороге, широко улыбаясь и чеканя каждое слово.

– Александр Казимирович, разрешите войти? Майор Хлебов по вашему приказанию прибыл!

Вячеслав Хлебов был человеком душевным и открытым, как форточка по весне, в которую задувал тёплый весенний ветер. В солдатской среде он прослыл в доску своим. Улыбчивый, жизнерадостный и почти всегда в хорошем настроении легко находил общий язык как с солдатами, так и молодыми офицерами. Одним словом не был похож на тех майоров, что казалось позабыли о том, что когда–то тоже были лейтенантами или капитанами, не сразу заполучив эту напускную важность старших офицеров.

– Заходи, Вячеслав. Ну-ка поведай мне, что не получит за ранение Бис, не окажись он в спецмедучреждении?

– Известно что не получит, – компенсацию в размере пяти тысяч рублей, – доложил Хлебов.

– Деньги немалые… – вдумчиво сказал Крышевский. – Выходит, нужно отправлять? Других вариантов нет?

– К сожалению, нет. Ему обязательно нужно попасть в госпиталь, иначе ничего не получит.

На морщинистом лице начштаба застыло недоумение. Целую минуту он неподвижно стоял, испепеляя Хлебова взглядом и обдумывая обстоятельство, с которым не желал мириться. Обладая особым чутьём, майор просчитал настроение подполковника, будто использовал радар для обнаружение и измерение чувств и эмоций, и, чтобы как-то сгладить положение, добавил:

– Желательно оказаться…

Но взгляд начштаба мягче не стал. Крышевский редко мирился с теми, кто настаивал на безвыходности какой-либо ситуации.

– Конечно, если для этого есть основание… – снова уточнил Хлебов.

– У Биса разве не достаточное основание? – спросил Крышевский.

– Безусловно достаточное.

– Тогда чего ты мне голову морочишь? Завтра же отправим Биса в госпиталь 46–й бригады. Передай Шумейкину, чтобы утром все необходимые документы для госпитализации были. А ты с утра возглавишь инженерный дозор. Сейчас подготовим приказ.

– Как?! Как я могу возглавить то, с чем незнаком, Александр Казимирович? Тем более инженерно-разведывательный дозор. Я же не минный офицер и не разведчик. Я в минах и фугасах ничего не понимаю. Мне дадено дело – перо и бумага…

– Ничего страшного. Разберёшься.

– Что значит, – разберёшься? Я не учился сапёрному делу. Я ничего не знаю про мины или фугасы. Я закончил Орджоникидзевское высшее военное командное…

– То что надо, Слава, – военное, командное! – возразил Крышевский. – Вот и будешь командовать.

– Ну, вы же это не серьёзно говорите, Александр Казимирович?

– Ещё как серьёзно.

– Это неправильно. Я, конечно, не трус и если надо готов отправиться хоть к дьяволу в ад… Но так поступать неверно.

– А как верно? – спросил начштаба.

– Егор ищет фугасы, – мягким голосом заговорил Хлебов, – а я выпускаю боевые листки и стенгазету, занимаюсь воспитанием и поддержанием высокого морального духа у солдат и офицеров, готовлю представления к государственным наградам.

– На Биса уже подготовил, надеюсь?

– По поводу?

– То, что он ранен разве не повод?

– Повод, конечно, но ранение его официально нигде не прошло. В госпиталь он не убыл, справки нет. Я не могу представить его к награде по ранению.

– Представь без ранения. Или представление к награде за заслуги кто-то отменил?

– Никак нет. Только нужен подвиг?

– Он каждый день совершает подвиг. Этого мало?

– Ну какой это подвиг? Это его работа. Он на это учился.

– Тогда за какую-такую работу в прошлом месяце представили тебя? Только не говори мне, что за стенгазету… Назначаю майора Хлебова с завтрашнего дня командиром инженерно-разведывательного дозора.

– А! Намёк понял. Завтра же всё сделаю. Вот прямо с утра встану и займусь.

– Это не намёк, Слава. Это приказ. Завтра в разведку идёшь ты, – сказал Крышевский.

– Не надо, – остановил Бис, – я остаюсь.

– Вот, Егор, это правильное решение! – сказал Хлебов. – Я поддерживаю. А я тем временем спокойно всё оформлю, завтра же представление направлю в наградной отдел Группировки.

– Ты согласен с этим, Бис? – спросил начштаба.

– Согласен, – ему не столько хотелось согласиться, сколько покинуть этот балаган. – Разрешите идти?

– Ступай.

На ступеньках штаба Бис отдышался, освободив лёгкие от ярости, которой накопилось больше, чем полагалось человеку для естественного существования и, прихрамывая, направился к заботливо раскрытой часовым калитке, откуда по разбитому и затёртому жирной глиной асфальту тяжело ступая повернул в сторону расположения вверенной ему роты. Совсем не таким Егор представлял свой разговор с начальником штаба и уж тем более представление к ордену. Как он пришёл озабоченный тем, что ранение не позволяло ему качественно выполнять ответственную боевую работу, так и ушёл озабоченный тем, что не смог убедить начштаба в необходимости лечения. Всё это стало возможным в силу того, что Егор не знал как сказать правильно, чтобы его не уличили в трусости. А позже важность госпитализации затмили деньги, что оттеснили факт ранения на второй план. Компенсация не стала аргументом в угоду госпитализации и вывернула всю ситуацию наизнанку, обнажив меркантильную сущность Егора, его обыкновенную жадность. А гордыня и горячность довершили дело не в пользу его интересам.

– Проклятье! – выругался он, когда наконец осознал. – Теперь пусть идёт, как идёт. Может, всё, это к лучшему? Ну правда, не оторвало же ногу…

Слишком тяжёл был выбор, который в сущности Егор позволить себе не мог – уехать в госпиталь, оставив свою роту, своих сапёров в непростых тяжёлых условиях. Они рассчитывали на него. Они доверили ему свои жизни. Никто из них не приехал на войну умереть. Они ехали, чтобы жить. Жить на войне. Жить по–настоящему. Потому что война – это такая жизнь для солдата. Такая солдатская работа. Самоотверженная и изнурительная. Здесь, на войне, приходилось много работать, как пахарю с отвальным плугом. По-настоящему пахать, чтобы выжить… В конце концов, вышло так – уедет Егор в госпиталь или нет – любой мог обвинить его в трусости и малодушии. Даже повар Кривицкий. И это было самым большим для него разочарованием.

– Это пиздец! – сплюнул он в темноту. – Теперь штабные крысы, которым об этом станет известно, забегают, потирая лапки, и породят немыслимое число сплетен… Не дай бог, полковнику Терскому станет известно – от позора в этой жизни вообще не отмоюсь…

Егор шагнул в темноту и там, где свет последнего фонаря над входом в штаб обрывался, услышал бряцанье засова и скрип штабной калитки.

– Егор! Егор, постой!

Егор узнал этот голос. Он принадлежал майору Хлебову. Но останавливаться Егор не стал.

– Ну погоди, Егор! Чего ты? – снова позвал Хлебов, театрально вздыхая, как по маме родной. – Я же тебя так не догоню… Пока ты на своих двоих – раз-два, раз-два… Я за тобой – раз, два, три, четыре…

Егор остановился и повернулся лицом к источнику света.

– Очень смешно, товарищ майор. Кого догнать не можете? Того, кто с дыркой в ноге в разведку ходит.

– Ты что, обиделся? Ну посмотри на меня – где я, а где фугасы? Ты правда хочешь, чтобы я в разведку пошёл? Смерти моей желаешь?

– Ничего я не желаю. Я залечиться нормально хочу.

– Ну… хочешь я перед командиром бригады походатайствую, чтобы тебе для госпиталя дали справку, что в связи со сложной оперативной обстановкой ты отказался от госпитализации, и в госпиталь поедешь позже? При оформлении выплаты приложишь её. А дополнительно оформим, будто ты в медпункте бригады лежал? Чем не стационар?

– Это теперь неважно.

– Почему это? А что важно?

– Я ведь не струсил, товарищ майор. Мне ходить тяжело, – поймите это… Если завтра угодим в засаду, как мне в бою управляться с такой ногой?

– Сплюнь. Не угодишь.

– Обещаете?

– Обещаю… что к ордену представлю. Вот, что могу обещать…

– Посмертно, что ли?

– Тьфу, на тебя, Егор Бис!

– Сами так говорите – будто одолжение делаете.

– Ну какое одолжение? Ты честно заслужил. По факту ранения всегда представляли к ордену 'Мужество'.

– И что, даже дадут?

– Конечно!

– Ладно, поживу из любопытства. Подожду.

– Так ты согласен? – обрадовался майор. – Точно не придётся мне завтра идти вместо тебя?

– Не придётся.

– Поклянись! Казимирыч сказал: если завтра что-то пойдёт не так – ты не сможешь пойти или передумаешь – меня отправит в разведку…

Бис презрительно посмотрел на майора. Широко расставленные глаза стали холодными и злыми, моложавое лицо осунулось.

– Не передумаю, товарищ майор… Дальше не провожайте.

Хлебов остановился и вскоре вовсе исчез из виду. Обогнув по тропинке сварочно-ремонтный цех, ремроту, продовольственный и вещевой склады, не дойдя до палатки роты материально–технического обеспечения, где квартировал взвод химиков, Егор свернул налево.

– Вижу, вам спать тоже не хочется? – произнёс женский голос из темноты.

Егор вгляделся в вечерний сумрак. Луна в бледном радужном круге, обычно висевшая над сапёрной ротой тусклым фонарём засела за тяжёлыми облаками. Мгла подступила к влажной роговице, ощутив на ресницах бархат ночи, Егор включил фонарь.

– Наталья? – разглядел он в луче света медицинскую сестру. – Не ожидал вас встретить в такой час. Что вы здесь делаете?

– Тебя жду.

– Что случилось?

– Слава богу, ничего серьёзного, пока обходимся уколами.

– Ах, да! Совсем забыл, простите. У начальника штаба задержался.

– Как он?

– Застал его в непривычно хорошем настроении, песни напевал…

Егор почувствовал, что она улыбнулась.

– Надо было дневальному передать, что приходили, и не ждать, я бы сам в медпункт сдался.

– Не волнуйся. Я всё ещё здесь. Идём?

– Ступайте за мной, здесь –осторожнее, не споткнитесь.

Палатка сапёров была развёрнута внутри одноэтажного здания. Это было просторное помещение с примыкающим к нему гаражом. Они вошли внутрь. Егор накинулся на фанерную дверь тамбура барачно-санитарной палатки, отворил её и предложил войти.

– Давай, ты первый, – тихо сказала она. – Мало ли что? Всё-таки внутри мужчины…

– Ах, да… – ввалился Егор в палатку.

Внутри происходила привычная возня – потребовалось время, чтобы разобраться в обстановке. В жарко натопленном пространстве, освещенном тусклыми лампами то там, то здесь стояли, сидели на нарах или лежали вповалку солдаты. Стеклов уже спал. Кривицкий пил кофе со сгущёнкой, которое ему было всё равно, когда пить.

– Всё вполне прилично. По-спартански. Заходите, – произнёс полушёпотом Егор.

– Егор, ты, что ли?.. О, какие люди! – сипло воскликнул Кривицкий, едва завидев Наталью Шнеур.

– Привет, Ген, – сказала она.

– Какими судьбами?

– Судьба у нас одна – служение Отчизне… – мягко сказала Шнеур.

– Ага, точно. Только мы называем его экзаменом. Жаль пересдать нельзя в случае чего. Одна попытка у нас.

Наталья грустно улыбнулась.

– Присаживайся. Кофе будешь?

– Нет, Ген, спасибо. Я ненадолго.

– Опять уколоть этого чудака?

– Почему чудака?

– Это он любя… – сказал Бис, укладываясь на кровать.

– Что, в госпиталь уже не едешь?

– Нет. Здесь отлежусь.

– Я же говорил, что ты баран!

– Ты уж определись, Ген: баран или всё-таки чудак?

– Чудак, конечно, но на букву 'м'.

– Зачем так? Егор обидеться может?

– Не может – я ж любя. Как там Натаха моя?

– С тех пор, как ты стал ходить в разведку переживает. За столько лет успела привыкнуть, что ты повар и с тобой ничего не случится… И тут такое…

– Думаешь, это может стать поводом нам помириться?

– Надеюсь, – подготовила она шприц.

– Что ж, поживём, увидим… – сказал Генка.

Небольшие глаза его сверкнули надеждой, худощавое лицо разгорелось.

– Ну вот, готово, – сказала Наталья. – С утра, пожалуйста, не забудь зайти…

– Хорошо, – согласился Егор. – Кулешов?

– Я, товарищ старший лейтенант! – отозвался дневальный.

– Проводи девушку до медроты.

– Есть.

– Что ты, не надо, Егор! – робко улыбнулась Наталья. – Я дойду.

– Не надо… Я сам, – вызвался Кривицкий. – Не будешь против?

На щеках Натальи вспыхнул румянец.

– А ты, – обратился Генка к Егору, – не вздумай уснуть до моего возвращения – есть у меня к тебе разговор.

Геннадий вернулся спустя четверть часа и, не раздеваясь, в верхней одежде завалился на кровать.

– О чём хотел поговорить? – спросил Егор, отложив дневник в сторону.

– Почему в госпиталь не поехал?

– Не поехал, и – всё.

– Ты же был настроен ехать, когда в штаб пошёл… Что изменилось?

Егор мечтательно закатил глаза.

– Возникли кое–какие обстоятельства…

– И какие же?

– Не хочу пока говорить, чтоб не сглазить.

– Чтоб не сглазить? – удивлённо переспросил Кривицкий. – Ты совсем малахольный, что ли?

– Чего вдруг сразу малахольный?

– Ну, а как тебя иначе назвать, если ты так себя ведёшь?

– Ну–ка, обоснуй?

– Давай, попробую тебе объяснить. Ты не думал о том, что первый твой подрыв был тебе весточкой?

Егор замолк, вспоминая обстоятельства и детали подрыва. Худое солдатское лицо его сделалось грубым и злым, как бы выражая собой: от кого весточка? что ты хочешь этим сказать?

– Весточка от Господа нашего Бога. Что было бы, если бы ты уехал в госпиталь после подрыва, а не ходил бы в этом ошейнике? – продолжил Кривицкий. – А я скажу тебе: не было бы ничего того, что произошло вслед за этим, – ни снайпера, ни дырки в ноге. Ты, наверное, не думал о таком?

– Нет, не думал.

– А вот, и – зря! Подумай на досуге. Но, чему я не нахожу объяснения, так это тому, почему у тебя не появилось этой мысли после второго ранения? Неужели ты в первый раз так сильно ударился бестолковкой, что она по сей день у тебя не соображает? Неужто и сейчас ты не находишь в произошедших событиях знака свыше? Два ранения с разницей в два дня – это не шутки! Я почти уверен, что идёт охота на тебя… Боюсь предположить, что может случиться послезавтра? Послушай заслуженного 'дедушку'российской армии, – сказал Генка, указав пальцем на потолок и закатив глаза за веки, будто что-то видел сквозь них, сквозь скаты барачной палатки, бетонное перекрытие и даже стратосферу, – какой божественный посыл во всём этом я вижу… Думаю, в первый раз, когда ты башкой КПВТ погнул, Господь Бог тебя, так сказать, предупредил: мол, Егор, притормози, остановись, подумай, что и зачем ты делаешь. А во второй раз – осознав, что ты упрямый и думать не хочешь, он буквально остановил тебя, – вложив оружие в чужие руки и подстрелив тебе ногу… Но ты, и – этого не понял!

Вид у Егора был такой, будто он хотел совершить ритуальное убийство и съесть из груди Кривицкого сердце.

– Что? Задумался наконец?

Между бровей Егора залегла упрямая морщина.

– Да. Задумался. Вот, лежу и думаю, не пора ли сообщить майору Хлебову, что старшего прапорщика Кривицкого требуется поставить на учёт у психиатра? Кончай ты, Ген, эту свою психологию!

– И это говорит мне тот, кто пять минут назад про сглаз заливал?

– Это я так сказал, – к слову.

За спиной Кривицкого поднялся Стеклов. Перевернулся на кровати в вертикальное положение, свесил ноги, упёрся руками для равновесия и какое-то время сидел с закрытыми глазами. Затем раскрыл их и заморгал каждым попеременно, стараясь расклеить, будто на оба глаза не хватало силы – знакомое многим ощущение полной слепоты, когда, как ни стараешься растопырить глаза, ничего, кроме глубокого мрака, не видишь.

– Вы чего тут? – спросил он, зевнув кислыми щами.

– А где нам быть? – оглянулся Генка.

– Утро ужо? – зевнул он снова.

– Не совсем.

– А что?

– Вечер пятницы.

С дурным видом Стеклов откинулся на подушку и, растопырив большие глаза, стал слушать разговор, словно ребенок, которому рассказывали никогда не надоедающую сказку.

– Ладно, – сказал Кривицкий. – Крышевского видел? Поговорили? Что он сказал?

– Видел. Говорил. Отговорил он меня…

– Как так-то?

– Да вот так! Наговорил мне на целую лекцию: ты, Егор, командир, а это значит, – отвечаешь… должен… обязан… в бою смены нет… и тому подобные коммунистические лозунги.

– И что ты намерен делать теперь?

– Намерен заслужить орден 'Мужество'.

Стеклов оторвал голову от подушки и посмотрел на Биса глазами безродной собаки.

– Собираюсь заслужить его, чего бы мне это ни стоило…

– Ты это серьёзно?..

– Совершенно серьёзно. А что? Я бы за него ногу отдал!

– Готов пожертвовать ногой ради ордена? – спросил Кривицкий. –Расплатиться частью тела за железку?

– Так точно! – отчеканил Егор.

– Видно крепко ты головушкой к пушке приложился. Зачем он тебе?

– Как зачем? Ты его видел? Держал его в руке? Он… он… пиздец какой крутой! Настоящий шедевр из металла! – закатил Егор глаза от восторга.

– Видел. У меня полно друзей у кого он есть. Но долбаёб, – у кого мечта подержать его в руках, – один…

– А как мне посмотреть? У меня нет таких друзей, – сказал Стеклов. – Вдруг бы, я увидел и тоже захотел?

– Для этого друзья не нужны, – сказал Бис.

– А что нужно?

– Нужно подойти к тому у кого он есть и спросить…

– Да много у кого в штабе он есть, – сказал Кривицкий, – только вряд ли он у них с собой… но ни каждый из них согласится показать его Бису…

– Почему?

– Потому что такой орден есть у начальника службы артиллерийского вооружения подполковника Пыряева… у начальника вещевой службы, исполняющего здесь обязанности начпрода майора Гроздева… у начфина старшего лейтенанта Молчанова есть, у помощника начфина – тоже…

– Чего?! У этого пиздюка? – вытаращил глаза Егор.

– Ага.

– И за какой–такой подвиг ему дали?

– Хуй его знает, Егор, чем он здесь занимался? – сказал Геннадий.

– Помогал начфину бабло считать, – сказал Владимир. – Ты его, случайно, не бил? – осторожно поинтересовался он у Егора.

– Нет. Почему ты спросил об этом?

– Ну, ты Пыряева поколотил; за Гроздева – не знаю – но наверняка тоже… Вот я и подумал…

– О чём подумал?

– О том, что, может быть, тебе надо перестать их пиздить? А то, выходит, ты их пиздишь – а им ордена дают.

Теперь Бис злобно поглядел на Стеклова. Стеклов стушевался.

– Интересно. Хотел бы я взглянуть на него… на орден…

– У Женьки-химика спроси, – предложил Егор. – Он неделю назад получил его здесь, в Грозном. На построении в первый день нового года вручили.

– Ладно, хорош лясы точить. Вставать рано. Отбой в сапёрных войсках! – сказал Кривицкий и потушил свет.

Всю ночь Егор тревожно возился в постели и заснул тихим сном только к утру, а в семь утра сидел на броне, двигаясь по привычному для себя маршруту. Нельзя было утверждать, что он выглядел отдохнувшим и бойким, однако лицо его казалось умиротворённым и смиренным. На перекрестке, где накануне он угодил под снайперский огонь, кровь в жилах его не вскипела, глаза не затуманились дьявольской страстью отмщения без разбора кому или всей округе, демонстрируя разрушительную мощь оружия, и смотрелся спокойным и даже удовлетворённым, как человек достигший заветной цели. Возможно, так казалось потому, что опасные участки маршрута были к этой минуте пройдены, а может вследствие того, что значительный отрезок его Егор проехал на броне, не разбил ногу долгой ходьбой и не довёл себя до исступления тем, что обычно хотел всех и всё контролировать. Оставив позади 'Красный молот', Егор с облегчением вздохнул, но едва он это сделал, как дозорный поднял руку. С полотна дороги предсказуемо исчезли люди, окромя БТРов, что со скрипом замерли на местах. Рядовой Гузенко вырос перед командиром, как из-под земли.

– Товарищ старший лейтенант, я обнаружил фугас.

– Где? – встрепенулся Бис.

Гузенко указал рукой в сторону Дома печати. Егор инстинктивно бросил взгляд на крышу, ожидая увидеть на ней стража, но тёмного человека на карнизе не оказалось.

– А поконкретнее?

– За разделительным треугольником…

Это был островок безопасности, выступающий над поверхностью дороги в виде цветочной клумбы по форме сложного перекрёстка.

– И что там?

– Из асфальта торчит огрызок полевого провода… СПП-2, – сказал Гузенко.

– СПП?.. Уверен?

– Да. Это он.

– Как в асфальте мог оказаться провод с изоляцией из светостабилизированного полиэтилена низкого давления? – произнёс Егор, одновременно спрашивая и размышляя вслух.

– Не знаю, товарищ старший лейтенант. Но это точно он.

– Ну, идём, – сказал Бис, осторожно спустившись на землю.

Чтобы оказаться на месте Бис сделал тридцать восемь пар шагов. Ровно столько раз пришлось нагрузить больную ногу. Что-то не складывалось. Не сходилось расстояние, то, что было пройдено, с тем, какое должно было сложиться из отрезков, установленных им интервалов между сапёрами, которые двигались уступом влево. На расстоянии двадцати пяти шагов перед головной бронемашиной по центру дороги шёл пятый номер группы инженерной разведки. Сапёр. Через двадцать пять шагов один за другим двигался четвёртый номер, идущий по правому краю проезжей части, осматривающий её, обочину и прилегающую местность. На такой же позиции и дистанции, как четвёртый номер, но только с левой стороны двигался номер три. Далее, через новые двадцать пять шагов от третьего сапёра, снова по правому краю, ближе к оси проезжей части дороги, осматривая асфальтовое полотно, шёл номер два… До первого номера на левой стороне дороги, кем был Гузенко, следовало отчитать ещё шагов двадцать пять. Итого – дистанция должна была составить около ста двадцати пяти шагов, что соответствовало бы девяносто с лишним метров при длине шага семьдесят три сантиметра, или шестидесяти парам шагов. Но Егор совершил только тридцать восемь.

– Вот… – сказал Гузенко, нарушив ход казалось бы простейшей арифметической задачи.

– Что, – вот?

– Провод сапёрный…

– Где?

– Ну вот же…

Из разлома в асфальте шириною не более пяти миллиметров торчали два конца сапёрного провода. Длина их была около трёх сантиметров, а длина разлома составляла не менее сорока.

– Ну… сапёрные… и что?

Вид проводов, торчащих из разлома трёх-, может быть, четырёхлетнего асфальта нисколько не насторожил Биса.

– Боже, как ты вообще их заметил?

Уложить небольшой боеприпас в такую узкую расщелину, какая могла образоваться в результате морозного пучения грунта было невозможно.

– Это полная ерунда, – сказал Бис.

– Это СПП! – возмутился Гузенко.

– И что?

– Специальный сапёрный провод! Чем не демаскирующий признак? Что ему здесь делать, как не…

– Ерунда! – не стал даже слушать Бис.

– А если под асфальтом фугас? – не сдавался Гузенко. – Ну, вдруг?

– Ты видишь разлом? В такой можно что-нибудь уложить? Нет. Слишком узкий проход.

– Давайте раскопаем?

– Асфальт вскроем, что ли?

– Ну да. Почему нет?

– Ты лучше для роты новую яму под сортир выкопай, копатель… Иди на место.

Расстроенный решением командира Гузенко побрёл вперёд, поглядывая на Биса, который безжалостно растоптал 'ростки'кабеля.

'Ну что может быть на пятачке, где разместилась целая армия? – думал он, поглядывая по сторонам. – Военные. Комендатура. Правительство. Правительственная охрана… Заложить фугас в таком месте незаметно боевики не могли. Не заметить – тоже. Вероятно в горячий асфальт попал мусор, вот и пророс со временем…'

– Товарищ старший лейтенант, зря вы меня не слушаете.

– Я же сказал тебе: отвали!

– Однажды кого–то из правительства вскроют в этом месте как консервную банку, скажете потом: что же я, Серёжа, тебя не послушал? Как ты был прав.

– Гудзон, заткнись уже!

– Только и слышу от вас: заткнись, да отвали…

– Гузенко, отъебись, – а то переебу.

Сергей надул щёки и отвернулся в сторону.

– На своё место, марш!

– Да я и так на месте…

– Хорошо. Продолжить разведку! – через губу скомандовал Бис, сплюнул под ноги, дожидаясь БТРа.

'Консервная банка… А может, прав Гузенко? Вдруг чеченцы готовились? Знали, что вторая война неизбежна? Законсервировали фугас во время дорожных работ – мол, пусть полежит, подождёт своего часа… В общем-то это реализуемо, разве что хлопотно.

Без особых проблем и происшествий дозор Биса добрался до конечной точки маршрута, устроившись на привал.

– Товарищ старший лейтенант, ну что? – напомнил о себе назойливый сапёр.

– Что, – ну что, Гудзон? Достать меня решил?

– Товарищ старший лейтенант, никак нет! Напомнить хотел… – сконфузился Гузенко.

– Я не настолько дряхлый, чтобы мне без конца напоминать! Чего ты от меня хочешь?

– Ну, давайте замкнём линию?

– Нет. – Не раздумывая, сказал Бис, по пути уже размышлявший над этим. – Только представь: для того, чтобы замкнуть, как ты просишь, придётся оцепить внушительных размеров перекресток. Обездвижить большой транспортный узел. Остановить в час пик движение транспортных средств с людьми, перенаправить которые некуда. Отовсюду сквозь оцепление будут просачиваться какие-нибудь ротозеи. Маяковского надо перекрывать в двух местах – на 'трёх дураках'и 'Красном молоте', а на Старопромысловском шоссе – даже не знаю где… Прямой видимости между группами оцепления не будет, радиосвязи – тоже…

– А если не брать так широко, а сразу за треугольником перекрыть? Только у Дома печати подальше оцепление выставим… Вам ничего делать не придётся, я сам подрывной машинкой электролинию проверю.

– Не боишься подрывать вблизи комплекса правительственных зданий?

– Ну, вы же сказали, что не может быть в этом месте фугаса.

– Не может… А вдруг?

– Мы только зачистим концы и накрутим свои провода… Подрывной машинкой ПМ-4 на раз-два проверим… Раз… – Гузенко руками в холостую показал, как потянет и повернёт переключатель в боевое положение, – два… – изобразил он, как ударит по толкатель ладонью, – и дело с концом! За то будем ходить, зная, что провода не представляют угрозы…

– Можешь под основание вырубить провода малой пехотной лопатой и спокойно ходить… Без подрыва, без лишнего шума, не нервируя и никого не пугая вокруг.

– А если…

Бис нахально прервал Гузенко.

– А если – то… А если – это… А если фугас законсервирован таким образом, тогда… может существовать… и… резервная линия питания? – неожиданно начал соображать Бис в обратную сторону.

– Именно это я и хотел сказать!

– Что ты мне тут соловьём заливаешь? Сказать он хотел… – глаза Биса хитро усмехнулись.

– Я серьёзно… – сказал Гузенко.

На обратном пути офицер-сапёр остановил колонну дозора, следующую в пункт временной дислокации, недалеко от Дома печати, почти в полсотни метров от места, где сапёр-разведчик Гузенко обнаружил злосчастные провода. Осмотревшись по сторонам, Бис спустился на землю.

– К бою! – приказал он, распахнув десантный люк.

Конечно, никакого боя не предвиделось и не предполагалось. Это была короткая голосовая команда, предназначенная для десантирования личного состава дозора из техники и занятие им круговой обороны для ведения наблюдения и отражения нападения противника.

– Пехотную лопату хватай и за мной, – распорядился Бис, окликнув Гузенко.

Схватив лопату, Сергей побежал к разлому, обскакав по пути прихрамывающего командира, улёгся на асфальт и стал выковыривать из разлома грунт, аккуратно орудуя инструментом вокруг проводов. Егор остался стоять рядом, ортез на шее и нога не позволяли большинства привычных ему движений.

– Что там?

– Похоже, вы были правы, товарищ старший лейтенант, раскопать не удастся, – сказал сапёр.

Бис заглянул под ноги.

– Глубже сможешь? – спросил он.

Гузенко сделал ещё попытку, которая оказалась безуспешной.

– Не выходит. Асфальт слишком крепкий, разлом узкий.

– Знал, что затея пустая.

– Крепко сидят, – попробовал вытянуть жилу Гузенко.

– Провода не повреди.

– Глубоко уходят, не достать… Предлагаю не тратить время и по-быстрому замкнуть цепь на подрывной машинке.

– Быстро не выйдет – посмотри какое движение. Оцепим район – здесь через минуту рой из машин и людей будет? Не думаю я, что это фугас… – из последних сил сопротивлялся Бис. – Вставай, идём – писюн отморозишь.

– А я уверен, что однажды здесь рванет…

От этих слов у Биса похолодело под ортезом.

– Сплюнь!

– Товарищ ст…

– Ладно, – сдался Бис. – Идём, оцепим тут всё.

Бис шёл тяжело дыша, прикладывал ладони к пылавшим щекам, ощущая жар и боль в ноге и шее от каждого своего шага. Ему казалось, что лицо вот-вот лопнет от давления, как баллон с газом. Гузенко посматривал на командира, принимая его состояние и страдания как свои.

– Товарищ старший лейтенант, я могу всё сделать сам, если хотите.

– Боюсь, это невозможно.

– Почему?

– Потому что мне придётся доверить тебе дело, которое штаб не доверяет никому кроме офицеров-сапёров. Понимаешь о чём я?

– Я делал это много раз. Так что вы можете не волноваться за результат.

– 'Водопад', я 'Ручей', приём, – заговорила рация.

Прежде чем ответить, Бис поднял глаза и посмотрел вдаль, где стоял БТР Крутия. 'Ручей'был его позывной.

– На приёме, – ответил Бис.

– Пятьдесят маленьких позади наблюдаю 'ленточку'.

– Принял, 'Ручей'.

В этом не было ничего необычного для Егора. После того, как с городских и междугородних маршрутов в оперштаб Группировки поступали доклады о проведении инженерной разведки, приходили в движение десятки тыловых колонн с грузом различного назначения. Через полторы минуты Егор увидел колонну военной техники. Довольно быстро она настигла их, как поезд на переезде, и скрылась из вида. Тоскливыми глазами Бис смотрел на проезжающих мимо людей, что смотрели в ответ, двигаясь по его маршруту. А он думал о безопасности их пути, которую обеспечивал день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем. Когда шум проходящей колонны затих, он повернулся к Гузенко. Сделал это как робот, наверное, самый известный в Советском Союзе – Вертер.

– Будешь ответственным за подрыв. Ты нашёл – твоя и слава… Или фиаско.

– Так точно! – обрадовался Гузенко. – Не подведу!

– Готовься…

– Есть, – поспешил сапёр.

– И Крутия позови.

Сергей Гузенко, будто выиграв лотерею, вприпрыжку помчался за командиром группы прикрытия.

– Юра, – начал Бис, когда Крутий оказался рядом, – слушай свою задачу. Перекрой здесь дорогу и никого не пропускай. Ни одна мышь или машина не должна проскочить мимо тебя или где–нибудь просочиться. Подели своих ребят таким образом, чтобы одни были здесь, а другие перекрыли выезд перед Домом печати со стороны улицы Красных фронтовиков и проспекта Революции.

– Так давай мы там встанем?

– Это будет слишком близко к месту, где нам надо кое-что проверить. Я хочу, чтобы ты перекрыл и Маяковского и выезд. Выезд можно перекрыть глубже, за Домом печати, а вот Маяковского перекрыть не выйдет, кроме как стоя на дороге. Так что сделай, как я прошу. И технику поставь так, чтобы у тебя сохранилась мобильность и не пришлось делать дохера движений, чтобы убраться в случае чего.

– Сделаю.

– Связь со мной – на седьмом канале, переключайся сейчас, проверим. Связь внутри группы через посыльного.

– Володя, – переключился Бис на Стеклова, – ты перекроешь дорогу у 'Красного молота'. Возьми кинолога с собакой и пару сапёров. Думаю, хватит. Заблокируй проезд через тоннель. Связь со мной также – через посыльного. Всё ясно?

– Ясно-понятно, – лениво ответил Стеклов.

– А я тогда перекрою Старопромысловское шоссе.

Крутий проверил приём и передачу, обменявшись короткими сообщениями и отправился на позицию. Бис на 'броне'проехал до тоннеля, где оставил Стеклова с людьми и вернулся назад, туда, где Старопромысловское шоссе, будто река впадающая в дельту другой реки, соединялось с улицей Маяковского, огибая треугольный остров. Бис разместил БТР прямо на нём, на клумбе, где с весны по осень росли многолетние цветы. Установив машину левой кормой к Правительственному комплексу, а носом в сторону базы, Егор отправился в начало улицы, где располагался небольшой омоновский блокпост.

Бис шёл неспешно в сопровождении двух сапёров. Перед ними открывалось самое протяжённое шоссе в Грозном, которое вело к посёлку Нефтемайск. На всём протяжении пути, как ручейки в реку, впадали в него дороги и улицы от городков, хуторов, буровых и невероятно красивых мест, разбросанных по долинам, буеракам и склонам живописной Чеченской возвышенности. Правда с некоторых пор, а именно первого новогоднего штурма, это шоссе называли не иначе, как шоссе смерти.

Слушать чужого лейтенанта омоновцы не захотели. Ни к чему им были эти неудобства с перекрытой дорогой. Но Егор привёл аргументы в свою пользу, представив милиционерам будущее в самом мрачном свете, на что нашлись переносные ограждения, с помощью которых те без колебаний перекрыли автодорогу. К этой минуте Крутий перегородил БТРом проезжую часть и выставил наряды. Ещё меньше времени потребовалось Стеклову, – проезд через перегруженный тоннель и без того был сильно затруднён.

Тяжело хромая, Бис вернулся к БТРу, где его дожидался Гузенко. Он отворил слева оба десантных люка, стянул сверху армейскую подушку без наволочки, используемую в качестве подстилки, устроил её на нижнюю откидную створку и уселся на край.

– Теперь слушай меня внимательно… – поднял он голову.

В сорока трёх шагах от него по одну сторону преграды на пыльном шоссе стояла толпа и размахивала руками. По другую сторону стояли солдаты и теснили народ, который напирал на временное дорожное ограждение. За спинами людей пыхтел видавший виды рейсовый автобус. Народ возмущался, изредка кто–нибудь вскрикивал.

– Слушай меня внимательно и запоминай: на левой стороне от дороги, если смотреть отсюда, метрах в сорока стоит полуразрушенная будка, по типу дощатого нужника, – укроешься за ней… – наставлял командир.

– А чего так далеко? – выглянул Гузенко.

– Иди сюда! Потом будешь разглядывать… Далеко, потому что мы ничего не знаем. У нас ноль известных. Мы не знаем, что ищем и где оно лежит: может, под асфальтом; может, окажется на обочине, а может быть, в одном из ближайших строений… Может даже, подо мной, под клумбой, под островком безопасности, не дай бог, конечно! Очень рассчитываю, что мы ничего не найдём и это напрасная трата времени. И всё же, как всегда любой демаскирующий признак оцениваем как потенциальную угрозу, как реальный фугас.

– Почему выбор укрытия, – будка? – спросил солдат.

– Потому что это единственное строение в округе, которое минировать нецелесообразно, – я бы точно не стал этого делать, понял?

– Так точно!

– Первым делом размотаешь проводную линию…

– Знаю, – снова вставил солдат.

– Помолчи и послушай! Размотаешь проводную линию от дороги до укрытия. Затем оборудуешь позицию. Из укрытия должно хорошо просматриваться место возможного подрыва и всё вокруг. Отовсюду могут внезапно появиться люди или машины. Вон, видишь, какая демонстрация уже собралась? – кивнул Егор на баррикаду впереди, где появился чеченец на голову выше толпы. Он был взбешён. – Вот тебе радиостанция. Седьмой канал. Будешь докладывать о каждом своём шаге: протянул линию – доложил, занял укрытие – доложил, подсоединил подрывную машинку – доложил… Понял?

– Так точно.

– Подрыв по моей команде. Никакой самодеятельности, никакой спешки. Ещё раз: не торопясь, внимательно, через доклад. Но и не тормози! Иначе это восстание скоро нас сметёт.

– Ясно, – сказал сапёр и отправился за броню с сумкой и инструментом.

Бис вытянул больную ногу: где-то внутри БТРа было купленное им пиво. Он заглянул в десантный отсек, нащупал у входа чёрный пакет, подхватил бутылку, с хрустом свернул крышку, стравив избыточное давление, сделал глоток и посмотрел на часы. Четырнадцать часов тридцать восемь минут.

Спустя двенадцать минут Гузенко впервые вышел на связь:

– Цепь готова, – доложил он.

– Хорошо. Теперь поспеши.

Спустя семь минут тот доложил снова:

– К подрыву готов!

– Ты проверил машинкой исправность линии?

– Да. Без повреждений.

– Повтори?

– Линия исправна, – подтвердил сапёр.

Работа подрывной машинки была основана на генерации индукционным генератором электрического импульса и выдаче его в электролинию с подсоединенным электродетонатором. На корпусе машинки с одной стороны имелись зажимы для подключения проводов электровзрывной сети и контрольный светодиод. С противоположной – в корпус был вставлен шток толкателя. Импульсный генератор имел индукционную катушку на сердечнике и являлся частью магнитопровода, который при резком нажатии или ударе рукой по толкателю размыкал магнитную цепь, что приводило к возбуждению электроимпульса в обмотке. Для проверки электросети, о чём спросил Бис сапёра, следовало потянуть и повернуть переключатель в положение, когда красные сигналы на приливе корпуса машинки закрыты переключателем, а провода присоединены к клеммам. Вдавливание толкателя до упора, вызывало вспышку светодиода, указывающую на исправность сети и способность машинки привести к детонации устройство, возбуждающее взрыв основного заряда. Говоря простым языком, это означало, что на другом конце обнаруженных сапёрных проводов был закреплён детонатор, готовый к подрыву.

– Ты уверен? – не смог скрыть удивления Бис.

– Да. Я два раза проверил, – доложил Гузенко. – Сам поначалу глазам не поверил. После первой вспышки светодиода – скинул провода с клемм, накинул снова… короче, цепь живая.

– Неужели такое возможно…

Наступил момент истины.

– Хорошо, – наконец сказал Бис. – Тогда огонь по счёту 'триста тридцать три'.

– Я готов.

– Поехали! Триста… – перекресток кишел людьми, солдаты размахивали оружием. – Тридцать… – беспокойство толпы нарастало. – Три! – закончил он счёт.

Оказавшись спиной к яркой вспышке, которую Бис не видел, он успел подумать о том, что ничего не случилось. Но доли секунды спустя раздался невероятно парализующий грохот, пришедший с опозданием. Известно из физики, что скорость света примерно в миллион раз больше скорости звука, но – когда всполоха света не видишь, то и звука не ждёшь. Грохот оказался настолько мощным и оглушительным, что Егор испытал леденящий первобытный ужас. БТР вздрогнул, его качнуло из стороны в сторону, будто утлую лодку от набегавшей на берег волны. Сидящего на люке офицера подбросило, он потерял равновесие и увидел над собой чёрное небо. Взрыв поглотил небосвод, который, показалось, от ударной волны падал сверху вниз, прямо на него. Градом летели булыжники, щебень разных фракций и куски асфальта. Земля падала целую вечность. Живая улица, которую он всё это время разглядывал, замерла и бросилась в россыпную, мгновенно опустев. Исчезли солдаты, сварливые бабы и взбешённый чеченец, что был на голову выше других. Затих рокот оставленных на дороге автобусов.

– Блядь, Гудзон! – опомнился Бис, пережидая камнепад. – Где он? Что с ним? – он кинулся прочь из отсека, обогнул БТР и застыл на месте.

Поднявшийся столб пыли и дыма понемногу оседал, проясняя ужасную сцену. Быстродействия глаз не хватало, чтобы мгновенно оценить всю картину целиком. Требовалось время опомниться, вернуться к действительности, прогнать из памяти облик прежнего состояния улицы, испытав мощное психологическое воздействие, вызванное исчезновением привычного ландшафта и устрашающим видом развернувшейся перед глазами картины взрыва. Дорога была уничтожена. Повсюду дымились комья чёрной земли. Егор осторожно направился к месту подрыва. В эпицентре взрыва, там, где некогда из расщелины в асфальте торчали ростки сапёрного провода образовалась гигантских размеров воронка. Дорога внезапно заканчивалась огромным котлованом с трёхметровыми стенами и диаметром значительно превышающим ширину проезжей части. Егор, ни раз наблюдавший разрушительную силу зарядов, сейчас не мог представить количество примененной взрывчатки. На другом краю воронки стоял сапёр Гузенко.

– Слава богу, жив… – сдержано обрадовался Бис. – Ты что натворил?

– Я? Не ожидал, что так…

– Так, – это как? – спросил Бис, осматривая котлован.

– Ну, так…

– А что ожидал? – карие глаза Биса мягко посмеивались, из-за чего во внешности проявлялись черты то ли татарина, то ли башкира, тувинца, бурята, калмыка, одним словом – азиата.

Сапёр догадался: командир смеялся.

– Ты понимаешь, что здесь теперь ни одна 'ленточка'не пройдёт?

– Не знаю, что и сказать, товарищ старший лейтенант…

– 'Ручей', приём, – произнёс Егор в рацию.

– На приёме.

– Снимайся, езжай сюда, будем думать как тебя через каньон переправить.

– Что там у вас?

– Увидишь сам, – заметил Егор стража на крыше Дома печати.

Как обычно, взяв за привычку, тот поприветствовал Биса. Егор хотел ответить, но, завидев несущийся на всех парах БТР, развёл руки в стороны, как если бы извинялся за содеянное, привлекая внимание встречного транспорта.

– Вот вы долбаёбы! – подкатил Юра. – Вы чем это сделали?

– Тем же чем и тебя сделали! – прищурился Бис. – Пальцем!

– Пиздец, вы дорогу ухлопали!

– Дома будешь ностальгировать. Объезжай котлован. Уносим отсюда ноги, пока нам здесь не прилетело. Гудзон, скручивай провода! Где инструмент?

– Там, – указал сапёр чёрным пальцем.

– Бегом, к машине… Бегом-бегом!

Спотыкаясь, Гузенко побежал к БТРу, накручивая на катушку провод и волоча по земле змеевидный хвост, по пути цеплявшийся за корни вывороченных кустов, куски асфальта и бордюров. Сапёры из оцепления тоже поспешили к машине.

– По коням! – прикрикнул Бис. – Ух, – вздыхая, сказал он, поднимаясь на броню, – ну и влетит же нам?

По встречной полосе машины пролетели до тоннеля у 'Молота', где подобрали Стеклова и солдат и, не сбавляя темпа, ушли в направлении Петропавловское.

Приблизительно через час в бригаду заявились дознаватели из военной комендатуры Ленинского района. Начальник штаба подполковник Крышевский побеседовав с оперуполномоченными, что выясняли обстоятельства и детали происшествия на перекрёстке Старопромысловское шоссе и Маяковского, пригласил Биса для протокола. До позднего вечера в штабе шёл допрос, горел свет. Здесь же Егор узнал о том, что в интересах оперативно-следственных органов с утра должен провести инженерную разведку по другому маршруту, начав на час раньше обычного. Ближе к полуночи Егор подписал протокол и отправился спать.

В начале восьмого утра сапёры достигли улицы Первомайская, что начиналась у заставы Панина и являлась продолжением улицы Хмельницкого. Бис тихонько напевал песню Антонова на стихи Шаферана 'На улице Каштановой'. Пение стало своего рода магическим ритуалом, когда унять беспокойство могло только фальшивое распевание песен. В далёком восемьдесят четвёртом, маленький Егор часто гостил у родственников в Сибири, в деревне, где единственным развлечением был проигрыватель и небольшая коллекция грампластинок, среди которых была пластинка 'Крыша дома твоего'. Годом ранее Антонов произвёл как сказали бы сегодня 'полный отвал башки'своим альбомом и стал невероятно популярен, едва ли не членом каждой советской семьи, – его песни крутили на радио, пели на свадьбах, под них отплясывали на танцах, нравились и Егору. 'На улице Каштановой'на той пластинке не было, она была записана в восемьдесят пятом, однако Егор помнил слова этой песни наизусть и теперь настырно напевал её, заглушая тревогу.

По незнакомому маршруту сапёры двигались очень медленно. Временами Егор забывался и неосознанно вырывался вперед, что, пожалуй, происходило по двум причинам. Во-первых, хотелось поскорее убраться с этой дороги пока что-нибудь не рвануло с такой же силой как вчера. А во-вторых, торопился, пока не ослабла нога и не стала большей обузой, чем липкий страх. Часто останавливаясь, чтобы дать ноге передышку, он смотрел за тем, как работали дозорные, где и заметил, что Крутий, всегда ходивший позади первой машины, сейчас шёл за второй, теряясь в клубах сизого дыма.

– Чего в хвосте плетёшься? – дождался его Бис, отпустив дозор далеко вперёд. – Совсем жим-жим?

– Ничего ни жим-жим! Молодой мехвод за штурвалом никак не может приспособиться к непривычному темпу инженерной разведки.

– Зачем тогда посадил молодого?

– А когда мне его обкатывать?

– Дурак ты, Юра. В бою смены нет, а ты вместо старого решил молодого обкатать в незнакомой обстановке. Случись чего – ты будешь группой руководить или с мехводом упражняться?

– Нормально всё будет.

– Откуда знаешь? Ты медиум, что ли? Может, расскажешь, кто в этих домах скрывается?

Невзрачные многоэтажки, хмурые и побитые с голыми стенами и многочисленными кратерами представляли собой жалкое зрелище и в то же время таили в себе неизвестную угрозу. Пустые окна-глазища и горелые рты подъездов источали запах гари и гнили. Холодное солнце то там, то здесь, отражалось от окон затянутых плёнкой. Улица казалась безлюдной и безжизненной. Однако мысль о том, что в эту минуту кто-то мог за ними наблюдать держало всех в невероятном напряжении. Напрягало и то, что в какой-то момент высотки оказывались позади и бойцам прикрытия приходилось двигаться чуть ли не спиной вперёд. Для контроля за тылом Крутий усадил на броню лицом назад пулемётчика Лазарева. Так и двигались. БТРы вращали приплюснутыми железными башнями, сапёры вращали глазами слева направо и сверху вниз, досматривая окружающее их пространство – стволы и кроны деревьев, натяжные проволоки и оттяжки, местные предметы, полиэтиленовые плёнки, небольшие бугорки с высохшей травой, изредка накалывая щупами подозрительный грунт. Невидимая угроза нового неизведанного ранее маршрута до поры пересилила накопившуюся усталость и притупившееся чувство страха.

– Как думаешь, о чём они сейчас думают? – спросил Крутий.

– Не знаю, ‐ неохотно ответил Егор, всё ещё злясь на Юру. – Взял бы и спросил.

– Спрашивал.

– И как?

Крутий пожал плечами:

– Никак…

– Вот и я говорю, вряд ли кто-то из них скажет конкретно, – предположил Бис, – может быть, думают сразу обо всём и ни о чём… Котова видел? После подрыва на фугасе – сидит, молчит, улыбается, а окликнешь враз беспокойный становится, взволнованный…

– Вот бы у тебя осколок фугаса остановился в бронежилете, прежде перебив руку, цевьё автомата и магазины с патронами в разгрузке, – посмотрел бы, как ты не беспокоился?

– Это точно. Вдобавок ещё и заикается – ничего не разобрать. А когда от звука взрыва падает и скулит, я вообще не знаю что с ним делать…

– От какого ещё взрыва? Ты вроде как отстранил его от разведки?

– Отстранил. То на днях на учебных занятиях по подрывному делу случилось… На маршруте ему правда делать нечего, теперь он 'бессмертный'дежурный по роте. Я решил его поберечь, – он из неполной семьи, один у матери…

– А сколько у тебя таких? Он один?

– Ты что? Процентов шестьдесят из всей роты будет.

– О чём и речь, – всех не уберечь…

– Фугас!

Солдатский вопль разрезал тишину улицы. Бойцы бросились по сторонам. Обнаруживший фугас сапёр отпрыгнул в сторону, рухнул на асфальт в ожидании взрыва, но тот не прогремел. В следующую секунду поднявшись, он стремглав перемахнул через бордюр, оказавшись в кювете. Оставив наедине Крутия, не дожидаясь взрыва, прихрамывая, Бис побежал по дороге в направлении прозвучавшей команды. В этом месте асфальтированная дорога разделялась. Дальше в каждом направлении шло по одной полосе, а по центру располагалась алея с высокими деревьями и тротуар для пешеходов.

– Кто обнаружил? – крикнул Бис по ходу движения.

– Я, товарищ старший лейтенант!

Егор свернул на обочину.

– Т-т-товарищ старший лейтенант, фугас! – дрожащими губами доложил рядовой Дудатьев.

– Я слышал.

– Фугас… там… – повторил сапёр.

– Давай, спокойнее… и в деталях. Где? Что? Как выглядит?

– У дерева, под кустом, – указал Дудатьев Саня рукой.

– Вижу три куста. Под каким именно?

– Откуда там три? – высунул голову Дудатьев. – Один, два, – перенёс он палец с одного на другой куст, – три… Я не запомнил под каким именно!

– Ничего. Сейчас разберемся.

– Там яма свежая, но вырытого грунта не было, яма листвой припорошена, а под ней – снаряд и мыльница…

– Какая ещё мыльница? – спросил офицер.

– Голубая… для мыла… Я серьёзно! – поймал на себе Александр Дудатьев недоверчивый взгляд командира. – Обычная мыльница, перемотанная скотчем!

Конечно, Бис доверял Дудатьеву. Просто он честно ещё не решил что делать и сосредоточено думал с чего начать. Подождал десять минут на всякий случай, но за это время ничего не случилось.

– Чё там? – появился рядом Владимир Стеклов.

– Как обычно, – спокойно произнёс Бис. – Фугас на базе боеприпаса комплекса корректируемого артиллерийского вооружения первого поколения с лазерным наведением – 'Сантиметр'. Маркировка – 3-ОФ-38. Калибр – 152 миллиметра. Масса – 49 килограммов. Тип осколочно-фугасный. Длинна – чуть больше метра. Тротиловая масса – 8,5 килограммов…

От удивления Дудатьев разинул рот.

– Как вы узнали, товарищ старший лейтенант?

– Да болтает он, – успокоил Стеклов солдата. – Слушай его больше! У кого только набрался этого? – Стеклов перевёл оружие за спину. – Так, что там?

– Не знаю…

– Ну, если сразу не подорвали, – похлопал Стеклов Биса по плечу, – у тебя есть возможность разобраться с 'Сантиметром'длинною чуть больше метра, – передразнил он. – Удачи!

– Может, собаку отправим? – предложил Бис.

Дудатьев напряженно смотрел на обоих.

– Зачем собачку? Солдат нашёл, – его и отправляй, – отказался Стеклов. – Я никак в толк не возьму, – ты вообще собак не любишь? Или снова мяса захотел?

– Конечно, мяса.

– Я так и думал. Живодёр, одним словом! Чего ещё от тебя ждать?

– А тебе сапёра на фугас не жалко отправлять?

– На то он и сапёр, чтобы с фугасами разбираться, разве нет? Своих жалеешь, а собак нет… Решай, что делать будешь, не вовлекая меня.

– Что ж, расстреляем из пулемёта. Если нужного результата не получим, тогда – из КПВТ. Если и тогда ничего, накладным зарядом попробуем взять… Лучше перебдеть, чем недобдеть, правильно? – взглянул Егор на Дудатьева. – А ты готовься следом разведать – что да как?

Дудатьев кивнул. Бис вынул рацию.

– 'Ручей', я 'Водопад', приём. Отошли ко мне Святого Лазаря, как понял?

– Уже, – ответил Крутий.

В ту же секунду, рядом с Бисом тяжело опустился Лазарь, звонко ударив прикладом об асфальт, отчего Егор едва не пережил инфаркт.

– Напугал, чёрт косматый!

– А по приданию я нищий, – улыбнулся Лазарев во все зубы. – Ругаетесь, прям как моя бабка.

– Патроны есть, нищий?

– Так точно. Полный вещмешок.

– Отлично. Смотри, что надо сотворить, – кусты видишь?

– Вижу.

– Вот, по ним и прилегающей к ним местности короткими очередями откроешь огонь. Плотность нужно создать высокую…

– Разрешите длинными? – засверкал пулемётчик глазами.

– Мочи. Главное, чтобы все по цели…

Лазарев быстро изготовился и выпустил длиннющую завораживающую очередь, от которой неожиданно последовал взрыв фугаса. Огненным плюмажем взрыв окатил хвойное дерево, что в момент стало черным. Не раздумывая дозор обрушил огонь на высотки, но очень скоро Бису стало ясно, что ответная стрельба не велась и огонь прекратился. Когда всё затихло, Дудатьев отправился разведать место установки фугаса, а Бис остался ждать доклада.

– Чёт, я не понял, фугас от пули сдетонировал, что ли? – недоумевал рядом Стеклов.

– Нет. Откуда-то за нами следил подрывник. Он догадался, что мы обнаружили фугас, и подорвал его – чтобы нам не достался, – признался Бис.

В середине дня в середине зимы в самом сердце Чечни было тепло и сухо, и повеяло весной. Неподалеку несла свои воды река Сунжа, а за нею, на востоке, среди таких же разбитых многоэтажек шёл дозор прапорщика Кривицкого. Сейчас они двигались настолько близко друг к другу, что Егору казалось крикни он меж домов, Геннадий непременно бы отозвался. Подрыв фугаса и стрельбу на Первомайской он уж точно слышал. Слабый ветер дул в его сторону и гнал по небу белые облака. Егор смотрел на них с тоской. Они летели на восток, а не на север. Иными словами, в ту сторону где находился сначала Гудермес, затем, вероятно, Брагуны, где дальше, возможно, Сунжа впадала в Терек, и так до самого Каспийского моря. В общем, всё время на восток. А Егору страстно хотелось на север, подальше отсюда. Дорога, что вела к развилке Первомайской и Кабардинской по-прежнему оставалась пустынной. На безлюдном перекрёстке дозор Биса свернул направо на Орджоникидзе, не дойдя до сквера имени Чехова каких-то сто – сто пятьдесят шагов. Бис проследил взглядом, как исчезли за поворотом многоэтажки, а через пару мгновений на пути появился неприметный седан, ехавший быстро и уверенно. Не было сомнений, водитель знал, куда ему нужно, свернул перед дозором в ближайший двор и исчез из виду. Однако чаще всего таким способом машины уклонялись от встречи с сапёрами, пережидали в ближайшей арке пока они пройдут мимо, освободив дорогу, и снова ложились на курс. Этот приём Бис назвал – уклонение на встречных курсах. Стоило дозору удалиться, машины выползали со двора на дорогу и продолжали двигаться в нужную им сторону. Но это ничего не меняло, любую машину Бис считал целью, целью неизвестной, а значит, ждал от них всё, что угодно, – чаще плохое.

– 'Ручей', я 'Водопад', приём.

– На приёме.

– Отправь двух 'карандашей'до ближайшего поворота по правой стороне, куда только что свернула машина. Пусть присмотрят за подворотней.

– Принял.

Бряцая оружием, два солдатика поспешили по обочине вперёд, у арки изготовились и следом скрылись за углом. Егор тоже ускорился. Седан стоял около жилого дома и Бис оказался ровно посередине, между седаном и БТРом, на пространстве не больше боксёрского ринга. Отличная мишень для выстрела из гранатомёта, как это уже случалось. Но двигатель седана оказался заглушен, водителя в салоне не было.

По улице Орджоникидзе дозор благополучно добрался до проспекта Победы, свернул направо и, двигаясь к площади 'трёх дураков', вернулся на улицу Маяковского, обогнув стоящий посреди дороги аванпост курганских омоновцев. Принятое Крышевским решение о том, что после разведки маршрута в интересах комендатуры дальше двигаться до 'Груши', а уж затем вернуться к Панинской 'девятке'и пройти по Хмельницкого до заставы Султанова, было воспринято Бисом прохладно и даже безразлично, но в пути мнение Егора в отношение решения неожиданно изменилось, представив его как идеально продуманное тактическое маневрирование, как несистемный подход к организации однообразных и потому предсказуемых действий сапёров.

– Как думаешь, если убедить начштаба периодически менять направление разведки и время выхода дозора, это поможет нам в борьбе с фугасами?

– Если менять время выхода – согласен, может помочь, – с умным видом согласился Стеклов. – Как минимум будем дольше спать, и значит – лучше высыпаться. А вот с направлением – мне не совсем понятно?

– Ну что тебе не понятно? Мы по Хмельницкому сейчас идём гораздо позже обычного.

– Ну так…

– Это можно делать периодически, как бы случайно, и непредсказуемо…

– Для чего?

– Не для чего, а для кого. Представь, что подрывник ждал нас с утра, чтобы подорвать, а мы не появились… Он в растерянности, не понимает что случилось, что ему делать. Время идёт, нас нет, внезапность утрачена, подрыв сорван.

– Он же может ждать долго?

– Может. Но тогда он не будет знать точно, кто и когда появиться. Это же выматывает нервы?

– Ущипни меня, мне кажется или это такой хитрый план уклониться от фугаса?

– В том числе. А ещё к этому времени на улицах больше людей и есть какая-никакая надежда на то, что подрывник не станет подрывать нас при большом скоплении прохожих, которые могут также пострадать.

– А если кто-то другой подорвётся на фугасе?

– Кто-то другой это кто?

– Какая-нибудь колонна?

– Всем известно, что движение по городу запрещено до тех пор пока сапёры не проверят основные маршруты. А если даже и так, если уж замуж невтерпёж, то и ответственность пусть будет на них.

– В целом мне нравится ход твоих мыслей. Периодически менять направление разведки и время выхода не плохая идея. Попробуй убедить теперь Слюнявого. Ты же знаешь, политика штаба – не предпринимать слишком активных шагов в делах, в которых они ни хера не смыслят, – сказал Стеклов. – Уверен, в штабе тебя даже слушать не станут. Какой-то старлей со своими выдумками к ним придёт, карты путать и уму разуму учить. Не пройдёт. А знаешь, почему? Потому что ничего подобного в их наставлениях и учебниках не написано. Ты сегодня что делал? В интересах комендатуры работал. А завтра что? Что комбриг скажет… Распоряжаются нами, как котятами – хотят в коробке отдадут, хотят в ведре утопят… А ты им слова не скажи, ты своего слова иметь не должен.

Егор свистом заставил обратить на себя внимание сапёров, которым указал направление дальнейшего движения.

– Это мы ещё посмотрим… – сказал он.

Выбравшись на Маяковского, дела у сапёров пошло скорее – маршрут был известен и до 'Груши'дозор добрался очень скоро. Для Биса и Стеклова время уж точно пролетело незаметно, потому что до Индустриальной они без умолку болтали, как голодные.

На рынке тоже удивились их необычному появлению.

– Вы сегодня рано? – сказала одна из торговок.

– Вот видишь? – сказал Егор, зная, что Владимиру будет понятен смысл его слов.

Тот ничего не ответил, но едва заметно кивнул, оставив торговку в недоумении и с вопросом, на который никто не удосужился ответить.

К заставе Панина дозорные прибыли в полдень. Это было необычно поздно. Улица Хмельницкого была залита ярким солнцем, которое слепило глаза и отражалось от гладких и блестящих поверхностей. Матовые и шероховатые поверхности тоже отражали солнечный свет. Обычно сапёры появлялись здесь в восьмом часу утра, задолго до того, как солнце появлялось в зените. Для разведки участка требовалось около двух часов, поэтому сапёры имели шанс вернуться на базу к двум часам пополудни.

– Сегодня мы действительно быстрее обычного, – сообщил Стеклов.

– Мы раньше вышли.

Разведка по улицы Хмельницкого прошла на редкость спокойно. Дозор погрузился на БТРы и отправился на базу, где ждал остывший обед и жёсткая постель. Но это было таким счастьем! Тёплый ветер задувал под шлем Егора, охлаждая сбившиеся сырые волосы под ним.

– Егор, останови! – внезапно крикнул Стеклов Егору.

– Стой! – приказал Бис водителю.

Шумахер сбросил газ и остановился перед мостом через Сунжу, ведущий на проспект Жуковского, напротив форпоста Красноярского ОМОНа. Стеклов спрыгнул с БТРа и бросился бегом к омоновскому блокпосту.

'Что за чёрт?'– посмотрел Егор ему вслед.

У блокпоста не было ни души, кроме овчарки, что закинув передние лапы на бетонные блоки, громко лаяла на Стеклова, высунув язык.

'Неужели ради собаки остановились? – мелькнула в голове беспощадная мысль. – Что за народ эти кинологи?'

Старший прапорщик Владимир Стеклов принялся страстно обнимать пса.

'Тьфу, совсем ополоумел! Своих, что ли, не хватает, с первыми встречными ласкается?'– Егор отвернулся, задержав на минуту взгляд на руинах консервного завода, который штурмовали год назад в это же самое время. На дороге, разделявшей консервный и молочный завод, где из разбитого газопровода вырывался огненный факел, лежал смертельно раненый 'Мага'Велиев, за кем, напустив дымовую завесу, уполз омич Сергей Миллер, сапёр инженерно-сапёрной роты и вытащил ещё живым… Этим же вечером, на этой проклятой дороге, столкнулся бронетранспортёр бригадной разведки и боевая машина пехоты неизвестного мотострелкового полка, в результате которого старший помощник начальника разведки капитан Олег Степнов сломал скулу…'

– Я нашёл его! – гортанно, почти навзрыд сказал Владимир, оказавшийся перед Егором, внизу.

– Кого? – удивился Егор.

– Брайта.

– Кто это?

– Моя собака, которая пропал в январе прошлого года во время штурма Грозного. В этот день была самая массированная артиллерийская подготовка перед штурмом? Из-за непрекращающихся разрывов Брайт порвал ошейник и убежал… Так вот, я его нашёл!

– Хочешь сказать, что собака, с которой ты тискался, твоя?

– Да.

– А чего не забрал?

– Омоновцы не отдают, – Стеклов смахнул с лица слезы.

– Что значит не отдают? – Бис спрыгнул с БТРа. – Идём. Сейчас решим вопрос.

Егор направился к омоновцам, что высыпали из бетонного каземата наружу и теперь толпились около овчарки, словно заметив её только теперь, когда объявился хозяин.

– Привет, парни! Кто у вас здесь командир?

– Мирон, – ответил один из них.

– Как нам пройти к Мирону?

– Никак.

– Позовёте его сюда?

– Сейчас подойдёт.

Ждать кстати пришлось не долго. Вскоре появился крепкий лысый мужик за тридцать с заспанным лицом старика, широкий как два Егора, и весом как два Егора плюс половина Стеклова.

– Привет, – протянул он руку. – Мирон.

– Здравия желаю, – сказал Егор. – Егор. Это Владимир. Мы соседи по трамвайному депо…

– Знаю. Чего хотим, соседи?

– Наша собака неожиданно обнаружилась у вас. Владимир её настоящий хозяин, – Егор кивнул на Стеклова. – Хотим забрать её. Вернёте законному владельцу?

– Не получиться.

– Почему не получиться? – удивился Егор, будто ждал простого решения. – Что нужно, чтобы получилось? – спросил он.

– Ничего не нужно. Это невозможно.

– Это всего лишь животное, что может быть невозможным. Ага, я понял! – догадался Егор. – Даю за пса половину барана.

– Нормальный базар пошёл! Это дельное предложение! Надо соглашаться, псина хоть и красивая, но дюже тупая… – высказалась часть омоновцев за спиной Мирона.

– Почему половину? – спросил Мирон.

– Потому что за тупого пса никто не предложит вам барашка целиком. Ну что, согласны?

– Нет. Чем докажешь, что псина твоя? – взглянул Мирон на Стеклова. – Может, тебе просто приглянулся наш сторожевой пёс и ты решил что вот так вот его у нас заберёшь?

– Брайт в моей семье появился щенком. Рос рядом с сыном. У меня есть фотографии, но не с собой. Если бы он не был моим, я бы не стоял сейчас перед вами. Пёс мой.

– Как-как ты его назвал?

– Брайт.

– А мы его как зовём? – обернулся Мирон к своим. – Полкан, что ли?

– Пират, – сказал омоновец. – Он больше ни на одно имя не откликнулся. На это – и то через раз отзывается.

– Ладно, продайте пса? – предложил Егор. – Сколько хотите за него денег?

– Мы не можем ни отдать его, ни продать… ни поменять на половину барана. Даже на целого барана – не можем. Пёс числится в штате отряда. Стоит на довольствии. Согласно приказу убыл в командировку. Это теперь не простой пёс по кличке Пират, это полноценный боец отряда, боевой товарищ, а товарища как известно продать нельзя.

– Какого фига? Нафиг вы его в штатку вписали?

– А что было делать? Прошлой зимой во время штурма прибилась овчарка. Большая, породистая, испуганная. С нами был кинолог, у которого собаки не было. Не комплект. А тут такая… появилась без ошейника, без намордника, грязная, нечёсаная, шерсть клочьями… Накормили, отмыли, расчесали… Что нам было думать? Ты ж не объявился? – кивнул омоновец на Стеклова.

– Откуда мне было знать, что он прибьётся к вам?

– То-то и оно! Откуда нам было знать о тебе? Забрали с собой в Красноярск, оставили в отряде. Так что, парни, собаку уже не вернуть… – прозвучало приговором – суровым и беспощадным, бьющим в самое сердце, как автомат Калашникова.

– Идём! – позвал Бис Стеклова, который стоял ни жив, ни мёртв, и чьи ноги стали в конец непослушными.

Он, не скрывая чувств, плакал.

Егору было горько это видеть, но он ничего не мог поделать, сказать ему было нечего и весь остаток пути они ехали молча. Въехав на базу, Бис спешился и отправился для доклада в штаб, оставив Владимира одного. В другой раз он застанет Стеклова уже пьяным.

– О! Он когда успел нажраться? – спросил Бис дежурного, вернувшись в расположение роты.

– Старший прапорщик Стеблин едва вернулся, выпил полбутылки водки. Что с ним случилось? Это он из-за подрыва так расстроился?

– Нет, Котов. Из-за псины, вероятно…

– Что за псина?

– Вовка, ну ты чего? – переключился Бис на Стеклова.

– Отстань, – не открывая глаз, ответил тот. – Тебе меня не понять.

Бис улыбнулся.

– Котов, гони в медпункт, найди Наташу Шнеур, спроси стрептоцид для раны. У меня закончился.

– Есть, – ответил Котов, натянул шапку и вышел из палатки.

Вскоре вернулся Кривицкий. Егор редко был свидетелем его возвращений, но при нём он всегда возвращался шумно, весело, как цыганский барон с табором, не иначе, разве что без медведя и песен. А чего было не веселиться? Подрывов на маршруте давно не было – потерь тоже.

– Как обстановка, Ген?

– Тишь, гладь да божья благодать, Егор! Всё загадочно, аж сам боюсь…

– Не могу сказать, что наблюдаю такое, но страшусь не меньше, – согласился Егор.

– А Вовка чего? Уже готов?

– Есть немного. У него меланхолия.

– Чего вдруг?

– Он собаку свою нашёл.

– Ту, что потерял во время штурма?

– Так ты тоже об этом знаешь?

– Я помню, как год назад он бегал по автобусному парку искал её?

– Вообще-то это он, а не она? Брайт.

– Да пофиг. И что он от радости того?

– Скорее от горя.

– Ты же сказал, что он нашёл собаку?

– Найти нашёл, только там где нашёл её не отдают.

– Значит, будем лицезреть его печальную заточку.

– Похоже на то.

– И что, забрать её оттуда совсем нет вариантов?

– Никаких.

– Печально.

– Да, очень печально. Мне сегодня на вечернем совещании поддержка твоя понадобиться. Хочу кое-что предложить.

– Что именно? Надеюсь, лес рубить не придётся? – кряхтя, стянул Кривицкий ботинки.

– Хочу заставить командование согласиться изредка менять время выхода и направление разведки.

– Не знаю, что это, но можно, – совершенно не вникая в суть, согласился Кривицкий. – Съесть бы для начала чего-нибудь эдакое. Был уже в офицерской столовой?

– Я в солдатской ем. Но там сегодня, говорят, на обед бигус.

– Нет. Это совсем не то. С такими нагрузками еда должна быть жирная и вкусная. Это я тебе как повар говорю! Идём?

– Меня туда точно не пустят.

– Ты и должен там питаться. Ты же офицер?

– Я ещё не дорос до этой столовой. Там старших офицеров кормят.

– Тех вообще кормить не за что. Половина их не знает, что за пределами штаба творится, другая – дальше сортира носа не кажет. Идём!

В столовую Егор шёл неохотно, будто его вели на каторгу. А заметив внутри капитана Михайленко и старшего лейтенанта Молчанова, наконец успокоился.

– Ну, и где ты видел здесь старших офицеров? Молодёжь одна.

– Привет, Ген, – сказал Андрей Михайленко.

– Привет политрукам! – бравурно встретил его Кривицкий.

Капитан Михайленко ещё до того как стал замполитом оперативного батальона командовал ротой в этом же батальоне. За два последних года был дважды ранен. За что получил два ордена 'Мужество'. Первый – за штурм дагестанского Карамахи в сентябре 99-го, отличившись в боях и получив множественные осколочные ранения от огня автоматического гранатомёта на станке. Случилось это в тот самый день, когда российские школьники шли на первый звонок. Второй – за штурм Грозного в январе 2000-го. Едва оправившись после ранения, узнал, что бригада уже в Чечне и стал проситься назад. Рвался сюда, потому как его рота была здесь и ей предстояло штурмовать кирпичный и консервный заводы один за другим. Шестого января в составе тыловой колонны Андрей появился в садах совхоза 'Родина'на окраине Грозного, где располагался тыловой пункт управления бригады, добрался до батальона на передовой, изучил обстановку, уяснил задачу и повёл роту на штурм, а уже десятого получил пулю в шею – от той, кого на войне прозвали 'белыми колготками'– и снова был отправлен в госпиталь. Такой вот 'политрук'. Было на кого равняться. Просто Кривицкий многих недолюбливал, а после – как стал принимать участие в боевых действиях – ведь преобладающее число военнослужащих в бригаде сидело в пункте временной дислокации или на 'опорниках'– стал их открыто презирать без учёта заслуг.

– Ты чего, Ген, такой экспансивный?

– Какой?

– Экспансивный.

Геннадий нахмурил брови.

– Шумный, – объяснил Андрей.

– Я всегда такой.

Соглашаясь, Михайленко кивнул.

– Егор, у меня кое-что есть для тебя, зайдёшь вечером?

– После совещания зайду? Идёт?

– Идёт. Я как раз дежурю сегодня, – поднялся Андрей, направляясь к выходу. – Приятного аппетита. Рекомендую асам лаксу попробовать… кисло-пряный суп из морепродуктов – рыбы, креветок, моллюсков – лапши, имбиря и ананаса. Гарантированно привлечёт ваше внимание ещё до того, как ложка коснётся губ. Ничего восхитительнее вы не ели… Правда здесь его не подают, – улыбнулся он.

– Шутник, блин! – отреагировал Гена.

Вслед за Михайленко вышел Молчанов. На стол подали 'музыкальный'суп и картофельное пюре с гуляшом, может быть, не такое восхитительное как неизвестное асам лакса, но не менее божественное в сравнение с бигусом. Обед был приготовлен с душой, по-домашнему, Егор успел позабыть, когда так ел последний раз. Но пока обедал весь извёлся, переживая, что нагрянет в вагон-столовую кто-нибудь из вышестоящего командования и выставит его взашей, будто он украл чего.

– Да не дёргайся ты! Все уже поели давно, – признался Геннадий. – Вася, – окликнул он повара, – комбриг уже был?

– Был. Крышевский был… Стержнев, Пыряев, Бояров… почти все майоры… Этот был… ну, у которого рот не закрывается, самый весёлый…

– Хлебов, что ли?

– Да, точно. Ещё в двенадцать часов приходили.

– Вот, видишь? – взглянул Кривицкий на Биса. – Ешь спокойно.

– Тогда можно мне ещё один компот?

– Конечно, товарищ старший лейтенант, – сказал повар, протягивая стакан.

– Спасибо! – облизнулся Егор.

После обеда оба отправились в расположение роты. На шестнадцать часов Бис запланировал занятия с сапёрами по отработке действий при обнаружении самодельных взрывных устройств, а до тех пор требовалась чистка оружия. По причине вздорного характера Кривицкого и дембельских замашек, Егор привлекать его к занятиям не стал. Встретились они уже на ужине, откуда сразу отправились на планёрку в штаб для уточнения и постановки задач на предстоящие сутки.

– Ты с женой помирился? – завёл Бис интимный разговор с Кривицким.

– Нет пока.

– А чего ждёшь? – полез под кожу к Генке Егор.

– Удобного момента.

– И каким он должен быть?

– Тебе на кой чёрт это надо?

– Да ничего такого, просто интересно.

– Если праздный интерес, лучше не трать зря своё время.

– Как скажешь. Хотел узнать сколько вы женаты? – не сдался Бис.

– Семь лет, – соврал Геннадий.

– Выходит, что самые тяжёлые годы семейной жизни преодолели?

– Это какие же?

– Три года и пять лет?

– Тебе откуда об этом знать?

– В журнале прочёл.

– В каком? – усмехнулся Геннадий. – 'Работница'? Или 'Крестьянка'?

Про невест и про жён на войне рассказывали охотно – особенно в минуты затишья, когда трещит в печи огонь и люди поужинали. Так уж повелось, что разговоры у мужчин строились на простых приёмах, в которых истинный смысл скрывался или нередко противоречил явному, а ещё куда ни поверни, на всё – усмешка.

– Я уже не помню. Но нет, конечно, никакая не 'Работница'. Я почему спросил, у нас с Катей три года было, как поженились, а вместе – от силы года полтора прожили. Выходит, по шесть месяцев в году. Если так, получается мы полтора года вместе или всё-таки три? Как считать? Прошёл первый сложный период совместной жизни или ещё полтора года ждать придётся?

– На войне один день считается за три. Вот и считай. А вообще, тот, кто эту чушь написал, вряд ли учёл наши обстоятельства, так что не парься. Оглянись, все нынче так живут.

– Наверное, это плохо?

– Вовсе нет. Если бы не разлука, говорят, не жили бы столько. Многие признаются, не успевают даже ругаться… Похоже, я один дурак, который умудрился со своей разосраться. И ладно бы разъехались – я тут, а она там. Нет же – оба здесь. Идиотская ситуация.

– Что между вами случилось?

– Всё серьёзно… Вряд ли, ты хочешь знать. История не для слабонервных. А ты чего так рано женился? По залёту?

– Нет. Очень быстро понял, что особенную встретил женщину, и если не женюсь, другой такой не найду.

– Три года назад тебе сколько было?

– Двадцать.

– И чем таким она смогла тебя покорить? Что за чудеса секса она тебе показала?

– И это тоже. Но в действительности, совершенно другим. Когда мы познакомились, я учился на четвёртом курсе военного училища, а она трудилась на нескольких работах – прядильщицей на хлопчатобумажном комбинате, а когда комбинат стоял, –времена такие были, – в гардеробе городской поликлиники. Получить увольнительную в город из военного училища можно было один раз в две недели, и рассчитывать на частые встречи не приходилось. В общем, по всем канонам любовных историй – нам не суждено было встретиться. Я на полном гособеспечении – сытый, одетый, обутый, у меня служба по строгому распорядку, живу в казарме, увольнительная в город для меня – средство сменить обстановку, повидаться с матерью и отцом, отведать домашней пищи, встретиться с друзьями в кафе и затем снова назад, – ровно в двадцать два часа в роте отбой. Она же работала в три смены, после второй изредка бегала с подружками на танцы, воспитывала младшую сестру, управлялась с домашними делами, поддерживала овдовевшего отца – любителя выпить. Ей было десять, когда мамы не стало. У неё был рак. Как назло – ни бабушек, ни родных тёток. Одна. Словом с ранних лет в семье за хозяйку. Непростая задача. А нам всего лишь по девятнадцать. На втором или третьем свидании я пригласил её на свадьбу к другу, чтобы лучше познакомиться, узнать друг друга, а она говорит: у меня нет подходящего наряда для такого торжества. Помню, я из кармана тогда достал курсантское месячное довольствие, триста рублей, протянул и говорю: купи, что надо. Через две недели я как сумасшедший лечу к ней. Открыла дверь сестра-подросток, хитро посмотрела на меня и говорит: она во вторую смену на комбинате. Решил подождать на скамейке на потеху дворовым бабкам, но не дождался, пришлось вернуться в расположение батальона. Через две недели день свадьбы – снова лечу к ней. Встречает меня счастливая такая и говорит: на деньги, что я ей дал, купила пять килограммов макарон, пять килограммов риса, три гречки… – я чувствую как радость с моего лица слетела, будто листва по осени, в моём мозгу, в моём небесном калькуляторе деньги давно закончились, а она продолжает, – …три сахара, три муки, два литра подсолнечного масла… – Я с мольбою в глазах спрашиваю: а наряд? – А что наряд? – спрашивает она. – Конечно, наряд тоже купила на оставшиеся деньги. – Он, кстати, оказался на изящным и скромным, не вычурным, не помпезным, без дешёвой бижутерии. И тут я понял, насколько разные мы живём жизни. Я о празднике думал, а она о том что завтра есть будет. И при всём этом она хорошенькая и добрая для своей жизни, с тяжёлой работой, с подружками и танцами… Я влюбился бесповоротно. На свадьбе друга один дед подсел ко мне и говорит: какие потрясающие васильково-синие глаза у твоей девушки, береги их… Через полгода мы поженились.

До штаба ни один, ни второй, больше не проронил ни слова. Каждый думал об особых обстоятельствах жизни. По крайней мере, каждый о своей.

– Надо с Натахой всё-таки как-то замириться, – сказал у калитки Геннадий.

– Конечно, надо! И думать нечего, – Егор Бис тайком завидовал Кривицкому: его женщина была рядом с ним даже на войне. Необыкновенное обстоятельство. – Давно уже мог…

– Я выжидал. Думал сама придёт. Я уже делал попытку.

– Когда? Пьяный в новогоднюю ночь? Когда тебя лейтенант из артдивизиона едва не пристрелил за дебош? Ты, Гена, старый дурак!

Дверь открыл часовой, что и всегда.

– Тебя не меняют, что ли? – спросил старший лейтенант.

– Меняют, – бойко ответил солдат. – Так совпало.

В голову Егора неожиданно пришла идея как забрать у омоновцев собаку Стеклова. Тем временем оба поднялись в зал на втором этаже, где проходили совещания и планёрки, и обнаружили, что большинство столов пустует, кроме одного, за которым капитан Михайленко будучи дежурным собирал доклады со взводных и ротных опорных пунктов, расположенных в городе. Кривицкий устроился на своё место, а Бис отправился к карте минной обстановки на стене, на которую, вооружившись карандашом, нанёс сведения о подрывах за последние два дня, взяв их из донесений. Спустя десять минут в зал один за другим потянулись командиры подразделений и офицеры штаба. Первым появился комбат майор Иванченко, он устроился рядом с дежурным, дождался, когда тот завершит свои дела и заговорил с ним. Михайленко слушал с почтительным видом, с каким капитаны обычно слушали майоров. Зал заполнился на половину. В основном были те, чьи подразделения выполняли разведывательные задачи или же обеспечивали их. Последним вошёл Крышевский и закрыл за собой дверь.

– Начнём, – сказал он. – Комбрига ждать не будем.

Как обычно, планёрка началась с короткого доклада об обстановке в общем и в зоне ответственности бригады. Инженерная разведка планировалась в обычном режиме по утверждённым маршрутам, войсковая – став делом привычным – по замыслу разведотдела штаба Группировки в интересах бог весть кого. В завершении планёрки начштаба, как правило, справлялся о наличии вопросов в рамках выполнения поставленных задач. Это должно было стать для Биса сигналом, чтобы поднять руку и, набравшись смелости, озвучить свое предложение.

– Какие есть вопросы? – произнёс Крышевский.

Бис вскинул вверх напружиненную руку. Дверь открылась и в комнату вошёл полковник Слюнев. Уже в форме. Двадцать минут назад, когда началась планёрка, за спиной Егора командир роты связи полушёпотом сообщил: 'конечно, без него', потому что наблюдал Слюнева в спортивном костюме, бегающего вдоль линии 'минного поля', там, где у инженерно-сапёрной роты была учебная площадка для занятий по подрывному делу. Пока Егор проводил занятие –комбрига по спортивке не видел. Егор в принципе не видел его в чём-то другом, кроме формы, даже проживая с ним рядом на одной площадке многоквартирного офицерского дома. А вот в очках наблюдал сейчас, пожалуй, впервые. Слюнев был весь из себя ухоженный и приглаженный. И невероятно важный. Бис свернул шею и тайком принюхался к самому себе: стоило постираться, только форма была одна и, если не высохнет до утра, идти придётся сырым.

– Что у тебя? – кивнул начштаба.

– Товарищ подполковник, прошу рассмотреть предложение по инженерной разведки и согласовать несистемный подход к её проведению путём изменения времени выхода разведывательных дозоров, а также вектора движения разведки, если это не будет препятствовать выполнению смежных задач или же конфликтовать с задачами штаба Группировки.

– Что всё это значит, лейтенант? – заинтересовался исполняющий обязанности комбрига в пункте временной дислокации полковник Слюнев.

– Я предлагаю менять время выхода дозора, например, завтра выйти в семь тридцать утра, через день – в шесть тридцать, а ещё через день – ровно в семь, конечно же, если в этот день не поступит распоряжения из штаба Группировки провести разведку маршрутов в зоне ответственности бригады к конкретному времени или же в чьих-то интересах – войсковых комендатур и иных воинских частей. А также при отсутствии подобных интересов или распоряжений менять вектор разведки, например, вести её сначала до 'Груши', до заставы старшего прапорщика Щучкина на улице Индустриальной, а затем до 'Вишни'– заставы капитана Султанова на улице Хмельницкого.

– Поясни для чего?

– Чтобы вызвать неразбериху и создать противнику сложности для ведения минно-подрывной деятельности на наших маршрутах. На сегодняшний день противник изучил нас как облупленных и знает, что на Хмельницкого мы будем в семь утра несмотря ни на что. Что в это время на улицах почти нет гражданских, нет машин, а это означает, что не будет сопутствующих потерь, только мы, – подрывай, сколько хочешь…

– И где гарантии, что это сработает? – сказал полковник.

– Гарантий нет, но стоит попробовать, потому и предложил, – пояснил старший лейтенант.

– Я спрошу тебя ещё раз: ты результат гарантируешь?

– Я выдвинул продуманное предложение основанное на наблюдении.

– Это всё чушь! А твоё сомнительное наблюдение – это не вызывающее сомнение дерьмо! – прервал Слюнев. – Ищи взрывные устройства лучше – и у тебя не будет потерь!

– В этом деле, товарищ полковник, не применимы слова лучше или хуже…

– Старший лейтенант, ты наставление по инженерному обеспечению хорошо изучил?

– Это моя настольная книга.

– А последнюю спущенную сверху инструкцию? Ты с ней знаком? – он отыскал её на своём столе. – Что говорит инструкция о порядке обнаружения радиоуправляемых взрывных устройств противника?

– В ней содержится всё то, с чем я давно столкнулся и уже знаю, как с этим работать. В ней нет ничего нового для меня. Она создана слегка с опозданием, на основании общих и моих наработок в том числе.

– Так это ты разработчик инструкции? – улыбнулся полковник Слюнев, снисходительно и привычно. – Что-то я не припоминаю, чтобы видел на обложке твоё имя. Полковник Краснов? Полковник Фёдоров? – разыграл Слюнев бровью удивление. – А вот ещё – рецензент – генерал-лейтенант Рябинин… Владимир Лукич? – знанием имени и отчества важного генерала Слюнев дал понять, что знаком с этим человеком, возможно, лично. – Но это тоже не ты. Если мне не изменяет память, а мне она не изменяет, твоя фамилия Бис и звание твоё пока что старший лейтенант, – он оскалился, будто хотел покусать Егора. – И есть весьма большие сомнения, что ты дослужишь хотя бы до майора… Я уж не говорю о полковнике…

– Если не прислушаетесь и не согласитесь с моим предложением у меня действительно нет шансов стать полковником, вы просто бездействием своим убьёте меня ещё старшим лейтенантом, – уж я-то хорошо знаю обстановку.

– Так же хорошо, как сантехник знает гидростатику и гидродинамику?

– Вы напутали, товарищ полковник, я инженер-механик. Не сантехник. Это не одно и то же.

– Что ж просвети меня! Я только и слышу о том, что ты часто пьян и пьёшь как забулдыга-сантехник. Ты точно сейчас трезв?

– Так всё-таки сантехник или забулдыга? Определитесь уже? Я ни разу не сорвал выполнение поставленных передо мной задач. И я добросовестно выполняю свою работу.

Егор надеялся и ждал, что за него вступиться начштаба или же начальник разведки бригады, ну, на худой конец Кривицкий, но они смолчали, даже Генка. Егор пихнул его коленом под столом, но Геннадий решил, что произошло это случайно.

– Так почему же ни ты, ни твои люди, не могут обнаружить и обезвредить фугас без потерь? Я знаю ответ: потому что вы бездари!

– Вы произносите суровые обвинения, товарищ полковник. Может быть, покажете лично, своим примером, что и как делать?

– Бис, прекрати огрызаться! – строго сказал начштаба.

– А чего вы такое говорите? – с обидой в голосе ответил Бис.

– Ты, старлей, хуй с пальцем не сравнивай! Готов выполнять мои обязанности, пока я выполняю твои? Я с твоими справлюсь легко, а вот справишься ли ты с моими – это вопрос спорный? Начальник штаба, если это всё – все свободны, – сообщил он. – Выход инженерной разведки без изменений, в шесть часов утра. Я на контроле.

Егор был в ярости. Он пинал по земле все подвернувшиеся под ноги камни и булыжники и жутко матерился. На полпути он наконец вспомнил про капитана Михайленко, который остался там, откуда он вылетел, как гильза из зацепов затвора. Пришлось вернуться. Он попросил часового сообщить дежурному по телефону, что ждёт его внизу, в пустой беседке с круглым деревянным столом, как у короля Артура, и скамейками на троих по кругу, обеспечивающие удобный подход. Беседка располагалась с левого торца здания штаба в едином архитектурном ансамбле и в общем периметре ограждения, однако внутри периметра защиту посетителей беседки от посторонних глаз обеспечивал ряд перегородок, которые представляли собой небольшой лабиринт. Из здания штаба в беседку вёл отдельный выход, через баню устроенную на первом этаже. Всё русскому человеку – баня, даже штаб. Именно из этой двери появился капитан Михайленко. В руках он держал лист серой бумаги, на которой обычно печатали телеграммы.

– Ну ты и устроил там! – улыбнулся он. – До сих пор шаровые молнии по залу летают. Эти там… – Михайленко кивнул и показал пальцем под крышу, имея в виду офицеров на втором этаже, – теперь изучают инструкцию по инженерной разведке. Линыч ругает Казимирыча, Казимирыч – какого-то подполковника Виноградова… Знаешь такого?

– Новый начальник инженерной службы. Едет сюда прямиком из военной академии. Никак не доедет.

– Я что хотел тебе отдать… Держи, твой наградной на орден 'Мужество'.

Егор развернул листок, на котором по порядку были указаны его фамилия, имя и отчество, звание и личный номер, должность, пол, дата рождения, и – шестнадцатым пунктом – описан так называемый подвиг. Егор перевернул листок, где в последнем абзаце говорилось, что в условиях связанных с риском для жизни он проявляет мужество, отвагу и решительность, под чем подписался начальник штаба Крышевский.

– Для чего он мне?

– Да перестань… На память.

– На память у меня будет орден.

– Может и нет, – уклончиво сказал Михайленко.

– Что это значит? – насторожился Бис. – Хлебов обещал, что железно получу крест.

– Так он сказал? Вячеслав на это повлиять не может. Его обещания мало.

– И что делать?

– Ничего тут не поделаешь…

– Но ты же получил? Целых два.

– Просто повезло. Гарантировано получить можно мёртвым, либо раненным.

– Достаточно будет двух моих ранений?

– Тут пятьдесят на пятьдесят. Я бывал в наградном отделе, наблюдал, как там всё устроено. Представь, что численность штаба Группировки Внутренних Войск постоянно находящегося в Ханкале – две тысячи человек. Эти две тысячи, как и ты, жаждут получить свою награду, и многие – не исключаю – орден. Но у них никогда не будет возможности заслужить его в бою. Такого боя за Ханкалу никогда не случиться. Никто не отважится напасть на самую могущественную военную базу страны. Каждый день эти две тысячи делают свою рутинную работу, за которую не представляют к наградам и они это понимают. Но – как же им хочется этого! Совершить подвиг в Ханкале невозможно, но там достаточно свободного времени, чтобы что-нибудь придумать. Наконец наградной отдел под боком. Так что для тех, кто совершает свой подвиг вдали от Ханкалы всегда есть шанс остаться ни с чем. Ходатайства о награждении часто теряются. На ордена часто вводят жёсткий лимит. Появляется очерёдность, а там где очередь, всегда есть те, кто лезут вне её: покровители, протеже, любовницы; так и возникает дефицит… Примечательна история, когда командир N-ского воздушно-десантного полка решил проверить удалённый взводный опорный пункт, куда добраться можно было с инженерно-сапёрным дозором…

– Разведывательным… – поправил Егор. – Дозор – инженерно-разведывательный, – повторил он снова.

– Верно. В один из дней командир полка отправился с сапёрами по маршруту, устроившись на командирском месте внутри БТРа, и до самого опорного пункта проспал. У опорника, что находился в тупике, – на дороге, не имеющей сквозного проезда, – офицер-сапёр как обычно подал команду развернуть БТР по направлению к выезду для чего стал руководить сложным манёвром на узкой дороге. Дорога действительно была настолько узкой, что разворачиваясь, БТРу приходилось съезжать на обочины с одной и другой стороны. И вот, во время такого манёвра правым колесом БТР наехал на мину, прогремел взрыв. Оказалось, что помимо управляемых минных заграждений вокруг опорника стояли мины в неуправляемом варианте. В результате подрыва командир полка и мехвод получили контузию. Лейтенант бросился к БТРу спасать командира. Кроме этого, два бойца не успели укрыться на опорнике и получили огнестрельные осколочные ранения. Чтобы скрыть факт халатности, нарушения приказов и требований руководящих документов ситуацию обставили так, будто произошло нападение на взводный опорный пункт, который обстреляли из гранатомётов и стрелкового оружия. В результате командир полка оказался в подбитом БТРе. Лейтенант-сапёр, рискуя жизнью под огнём противника, смог вытащить командира из горящей машины. В итоге, лейтенанта представили к званию 'Героя России', командира – к ордену 'Мужество'. Вот такая история. Что я хотел этим сказать? Что каким-то двум реальным пацанам, героям совершенно другой истории, заслуженных наград не досталось.

В глазах Егора застыла тоска.

– Реальный мир не так хорош, как кажется. Армия далека от идеальной организации, а в наградном отделе сидят неидеальные люди. Не все, кто здесь, участвуют в боевых действиях. На острие разящего меча единицы, десятая часть легиона, а желающих получить орден всегда хоть отбавляй. Случалось в наградном отделе прочтут ходатайство, посмеются над подвигом да отправят ходатайство в печь или влепят резолюцию на своё усмотрение – недостаточно мужества – вроде им из Ханкалы виднее. А кому-то и вовсе орден продадут. В общем, разное случается… А так, – кивнул Андрей на листок, – какой-никакой след в памяти останется.

– В таком случае не нужна мне эта бумага. Излишнее напоминание о том, чего не добился. Лучше сделаю то, за что гарантированно наградят.

– Ты только не умри!

– Разве что после Слюнева. Я знаю правильные ходы. Некоторые из них сам придумал. – Егор помолчал и печально, взглянув Андрею в глаза, добавил. – Какой-то день сегодня… сплошных разочарований.

– Перестань. Это всего лишь орден. Ты вспомни, как у Твардовского: 'Нет, ребята, я не гордый. Не загадывая вдаль, так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль…'– выразительно прочитал капитан.

– Так-то оно так, только мне нужна награда за мужество. И нет лучше той, на которой написано это слово.

– Мне пора, Егор. Пойду, пригляжу за полковниками, пока они без меня не разодрались, – сказал Михайленко. – Удачи тебе завтра!

– К чёрту! – ответил Бис, повернув прочь.

Поднявшись по гулкой лестнице, Михайленко вернулся в зал на свой пост. Сидя за столом, Крышевский и Стержнев о чём-то негромко спорили.

– Не находишь предложении Биса рациональным? – сказал Крышевский. – Мне кажется, в нём есть зерно.

– Чего тогда промолчал, если оно есть? – спросил в ответ Стержнев. – Надо было вступиться за пацана.

– Всё случилось слишком быстро. Ты знаешь, в таких делах спешка вредна, надо всё хорошо обдумать. А тут ещё Леонидыч накинулся на молодого – как лев на свежее говно.

– Задавит морально он пацана. Начальника инженерной службы нет, за него пашет молодой и неопытный старлей, заступиться некому. Сорвётся, натворить бед. Взгляни на ситуацию трезво, вся бригада сидит в ПВД и на опорниках и наблюдает как сапёров в городе перемалывают. А возвращается, так на него тут ещё давление… Кому такое понравиться?

– Он здесь не для того, чтобы кому-то нравиться.

– Ты же понял о чём я говорю?

– Да понял я, конечно.

– Откуда у Леонидовича к нему такая неприязнь? Не плохой ведь офицер?

– С Дагестана всё началось. Ты уже со своими ребятами там был. В район служебно-боевых задач из пункта постоянной дислокации бригада уходила в три эшелона. Бис был в составе первого, вместе со своей ротой, мной и Леонидычем, но накануне отъезда попросил остаться и уехать со вторым эшелоном – какая-то там история с молодой женой и ребёнком. Он их вроде бы только перевёз к месту службы, а тут такое… Ну и, чтобы не оставлять её одну с ребёнком в незнакомом городе, решил отправить их к родителям. На это требовалось время. В Кизляре нас встретил комбриг, построил, приветственное слово сказал, проверил по спискам и обнаружил, что в прежних списках Бис был, а в строю его не оказалось… Ну и понеслось. Знаешь же Терского! Владимир Алексеевич по такому поводу известный острослов. Леонидыч принял дела и должность, и тот уехал в бригаду. Я уж не знаю, как Леонидыч объяснил комбригу, по какой причине эшелон понёс 'потери'на старте, но когда комбриг приехал в бригаду, в район служебно-боевых задач убывал второй эшелон в составе которого он заметил Биса, и зачем-то пристыдил офицера при всех: мол, предатель и трус! Можно было не делать этого в тех обстоятельствах. Старший лейтенант приехал в Кизляр и заявился к Слюневу, обвинив полковника в том, что он несправедливо и в негативном свете представил его Терскому. Позже, когда бригада несла тяжелейшие потери в боях за Грозный, у Слюнева случился гипертонический криз, ему на смену из штаба Группировки прислали полковника Липинского, и он уехал, что позволило отдельным горячим головам, в том числе и Бису, думать о Леонидыче не лестно. И вот они снова вместе.

– И всё-таки я думаю, будь у нас штатный начальник инженерной службы – Леонидыч бы прислушался к такому предложению. Тебе нужно принимать удар на себя. Или, действительно, в разведку скоро отправимся – ты, я, и комбриг. В предложении есть и смысл и логика опытного разведчика, который собрал информацию о противнике, его действиях и намерениях, оценил обстановку и на основе полученных данных предложил решение для ведения боевых действий, – сказал Стержнев. – Ведь у него ничего кроме предложенных ложных мер нет. В сложившихся условиях – он, что так, что так – в западне.

– Согласен, – добавил Крышевский.

– Раз согласен – твоя задача убедить комбрига согласиться.

– Не пойдёт он на это. Я же говорю, у него к Бису личная неприязнь.

– Это личное завтра может убить пацана! Сделай так, будто это твоё предложение, а не его, вот о чём я толкую.

– Ну, что придумали? – снова заглянул Слюнев в зал совещаний.

– Леонидыч, мы склонны думать, что предложение командира инженерно-сапёрной роты вполне логичны?

– Ну в чём оно логично, Линыч, дорогой? – с порога возмутился Слюнев.

– Есть предпосылки, что это не позволит противнику, изучившему характер и порядок действий дозоров точечно бить по сапёрам… Внесёт неясность, непредсказуемость и разнообразие в их действия.

– Спасибо, Линыч, но это всё ерунда! Просто старлей хочет послаще пить, подольше спать и ни хера не делать! Казимирыч, что на этот счёт говорится в руководящих документах по инженерному обеспечению?

– Хм… В Наставлении по инженерному обеспечению об этом ни полслова, однако новая инструкция по ведению инженерной разведке требует избегать шаблонных действий.

– Каких именно?

– Товарищ полковник, нужно время, чтобы ещё раз проанализировать содержание инструкции на этот счёт, – сдержано улыбнулся Крышевский, как делал всегда, когда у него не было чёткого и ясного представления или же ответа.

– Что ж, анализируете, доложите.

– Есть.

– Линыч, к твоим рекомендациям, как рекомендациям уважаемого разведчика, по предложению прислушаюсь, но не обещаю, что учту! – подмигнул Слюнев.

– Ясно, товарищ полковник.

Глава вторая Часть третья

Егор забрёл в беседку на заднем дворе роты и в одиночестве закурил, слушая, как скулят и зевают в вольерах служебные собаки. Он не любил собак. Не питал к ним нежных чувств как отдельные люди. Для него они были не более, чем лошади или куры, или кошки. Он поднялся и отправился к собачьему питомнику, щелчком пальцев запустив окурок в сумеречное небо, который по баллистической траектории взвился красной сигнальной ракетой, угодил в бетонную стену и рассыпался горстью крошечных искр. Прошёл мимо нескольких вольеров с табличками и остановился у нужного.

– Каро, – позвал Бис. – Каро, иди сюда!

Собака осторожно высунула из будки нос, принюхалась к нечаянному гостю, и затем показала морду.

– Иди ко мне!

Тяжело дыша и что-то вынюхивая, Каро нетвёрдой поступью подошёл к ограждению.

Контуженную взрывом собаку, ефрейтора Котова по прозвищу 'Кот'и рядового Фёдорова по прозвищу 'дядя Фёдор'в шутку прозвали 'Трое из Простоквашино'. Но никакого отношения к известной повести Эдуарда Успенского они не имели. Их объединяло другое. Все трое при роковом стечение обстоятельств пострадали от подрыва радиоэлектронных фугасов. У минно-розыскной собаки тогда погиб вожатый. Пораненная собака после подрыва на фугасе не восстановилась, работать не могла и медленно хирела, и только Стеклов считал, что у Каро депрессия из-за потери вожатого. Завидев после ужина у штаба часового, которого казалось никогда не меняли на посту, Бису пришла в голову идея – обменять Каро на Брайта, тем самым вызволив второго из омоновской неволи. Официально Брайт числился в штате милицейского отряда, возвращать его омоновцы не собирались, и обмен, возможно, был единственным выходом в такой ситуации. Он не был честным и приятным, хотя бы потому, что ради свободы одной собаки Стеклову придётся отдать другую. Но вариант был только таким. Последний раз Каро мог послужить делу всей своей жизни, принеся себя в жертву как камикадзе. Ну или – пеший камикадзе – как придумал Стеклов. Для Егора такой шаг был вполне объясним. Придя служить в бригаду, он свой выбор сделал. Быть может, не выбирал, но принял. Жизнь по принципам спецназа тесно переплетена с жизнью множества валаамских иноков, что отправились в Первую мировую войну с исполнением святого долга от Евангельского Слова Христа: 'положить душу свою за други своя'.

В спецназе долг был не только у человека, но и у специальных служебных собак. Каро мог спасти Брайта.

– Что скажешь? – спросил Егор собаку. – Узнаем, что по этому поводу думает старший прапорщик Стеклов?

Каро облизнулся и печально заскулил, будто что-то понимал. Прощаясь, Егор постучал ладонью по решётке. Собаки заметались, подняли заливистый лай на всю округу, пока окончательно не охрипли от брёха.

Отняв нетрезвую голову от подушки, Владимир Стеклов остановил случайно подвернувшегося под руку дрессировщика и отправил на выход, где тот едва не сшиб Биса с ног.

– Стой! Куда?

– Товарищ старший лейтенант, товарищ старший прапорщик приказал проверить собак на питомнике! Разрешите?

– Валяй.

Командир застал роту в дремотной маяте, пропитанной молчанием и размышлениями. Такими вечерами пронзительный лай из вольеров только обострял хандру. Солдаты, охваченные привычной меланхолией, лежали на солдатских нарах, слушали в плейерах музыку, шептались или писали домой трогательные письма. Кто-то готовился к утреннему выходу, как на войну, основательно; кто-то чистил одежду и сушил обувь, расставив вокруг печи десятка два, а то и три, пар армейских ботинок носами к пляшущему огню, будто для языческого ритуала. Старший лейтенант сунул в бункер зольника тонкую лучину, глядя на мерцающее сияние, подождал, когда языки пламени охватят её и прикурил. Завтра исполнялся месяц, как он здесь. Непростое выдалось время. Вроде бы месяц, а сколько всего случилось? Кому-то и за полгода столько не пережить. Мысли о том, чтобы подвести промежуточные итоги пребывания появились нечаянно и как нельзя кстати. Занять голову и руки – вот, что требовалось этим вечером. Дело оказалось нехитрым, но несмотря на простоту Бис вооружился электронным калькулятором. Листая дневник, перечитал короткие записи, сверил их с уменьшенной копией карты минной обстановки и календарём. Уповая на высокие показатели, вывел на чистой странице блокнота пункт первый:

'Обнаружили и обезвредили…'

– Чего-то я никак не соображу, всего два, что ли? – произнёс он, сведя брови. – Как же такое возможно? Два фугаса? Невозможно! Это ошибка? – Он начал проверку сначала. – Первым был фугас со шрапнелью. Его обнаружил рядовой Гузенко, он же и обезвредил. Произошло это аж двадцать пятого декабря… Следующим был… где же? – Бис перевернул страницу. – Это нас подорвали – это не то… Это обстрел из РПГ… Это подрыв… Это тоже подрыв… И это подрыв… Это мы разминировали собой… Это, ну понятно, снайпер… Ну, вот же! – отыскал он наконец нужную запись: восьмого января, обнаружил и обезвредил Гузенко… Это второй… – Егор внимательно изучил свои записи. – Выходит, всё? Гузенко – первый и он же – второй?'

Егор окинул взглядом расположение:

– Гузенко!

– Я! – отозвался тот.

– Ну-ка иди сюда. Скажи мне, сколько ты обнаружил фугасов в январе?

– В январе? – переспросил Сергей, будто упорядочивая в голове информацию о лично обнаруженных фугасах-ловушках. – В январе один. И ещё один в декабре. Всего, – два.

– Выходит – я не ошибся. Кто-нибудь ещё обезвреживал фугас в декабре или январе?

– Я, рядовой Сурков, – доложил солдат, выглядывая из темноты солдатских нар. – На Тухачевского, на первом маршруте. Дату не помню… это ещё при капитане Кубрикове было.

– Погоди, Сурков. Дай я пока со своим маршрутом разберусь.

Егор запыхтел как паровоз, бормоча несвязно и постукивая обратной стороной графитного карандаша по клавишам калькулятора. Наконец он затих, придирчиво проверил окончательный вариант, после чего любовно разгладил страницу, как казалось, довольный результатом.

В итоге картина получилась следующей:

– обнаружили и обезвредили фугасов – 2 (25.12.2000; 08.01.2001);

– вскрыли факт минирования, но не обезвредили (так Егор обозвал ситуацию, когда подрыв фугаса был вызван близостью к нему сапёров) – 3 (18.12.2000; 04.01.2001; 09.01.2001);

– подрыв дозора без потерь – 2 (23.12.2000; 24.12.2000);

– подрыв фугасов с потерями – 2 (21.12.2000; 05.01.2001);

– уличные бои – 5 (12.12.2000; 01.01.2001; 04.01.2001, 05.01.2001; 06.01.2001);

– потери личного состава – 3 санитарные, из них личных – 2 (04.01.2001; 06.01.2001).

– Нас подорвали больше раз, чем мы обезвредили фугасов – раза так в три-четыре… – сделал Егор вывод по результатам анализа. – Какая тактика, такая и динамика. Что скажешь, Ген? – спросил Егор Кривицкого.

– Кто-то явно желает тебе смерти, – равнодушно ответил тот.

– Только ли мне? А как же ты?

– У меня на маршруте тишина, как видишь. А тебе на своём надо что-то делать.

– Может быть, ты знаешь что именно?

– Тут надо думать, – повелительным тоном сказал Кривицкий.

– А ты случаем не заметил, что на планёрке я пытался внести предложение?

– Да что это за предложение: изменить время? Что это даст? Всё, что ты смог предложить для борьбы с самодельными взрывными устройствами – это камни и палки. Ты сражаешься с радиоэлектронными фугасами первобытным орудием, как Дон Кихот с ветряными мельницами. Но что хуже этого, что командование не хочет ничего замечать или попытаться хоть как-то тебе помочь.

– Помочь – поддержать меня, чтобы хоть как-то повлиять на сложившуюся ситуацию – я просил тебя! Но почему-то в самый ответственный момент ты спрятал язык в жопу! – высказал Егор, что держал в себе с самого возвращения из штаба. – И если у тебя нет сколько-нибудь внятного предложения мне не требуется мнение какого-то повара!

– Что ж, жизнь полна аномалий, – сказал в ответ Геннадий, определив самую суть.

Бис повернулся на другой бок и постарался уснуть.

Пару дней на обоих маршрутах обстановка была нормальной. Это было самым приятным и самым странным чувством одновременно. Но то, что беспокоило Егора, не особо тревожило Геннадия. Долгое время на маршруте Кривицкого сохранялось завидное безмолвие. Вероятно на руку играло близкое расположение главной базы российских войск в Ханкале, которая считалась самым тихим местом и самым охраняемым объектом во всей Чечне, окруженным рядами колючей проволоки, минными полями и блокпостами, и также тщательно окутанный ореолом неприступности и неуязвимости.

На обратном пути Егор остановился у блокпоста, где томилась в неволе собака Стеклова. Окажись хозяин здесь – уже бежал бы к своему Брайту сломя голову. Только Стеклов на маршрут не вышел, нетрезвым, он спал в палатке. Егор тяжело спустился на землю. Этим утром необычно сильно ныла нога и он почти не покидал БТРа, погружённый в напряжённые размышления. Всё пытался понять, почему встретил такое ожесточённое сопротивление со стороны комбрига, ведь он как и полагалось предлагал внедрить в действия дозоров наряду с традиционными приемами нестандартные решения? Почему комбриг блокировал практические инициативы и взывал к теории наставлений? Ведь между теорией и практикой наблюдались различия почти в каждом бою. Никто не мог объяснить, почему, но данный феномен наблюдался во время множества экспериментов. При каждом подрыве противник уничтожал тех, кто ему противостоял. И, в основном, это были сапёры…

Брайт лежал на земле и поглядывал на всех умными печальными глазами. Дожидаясь Мирона, Бис перемигивался с Брайтом глазами, а когда тот наконец появился сходу предложил вариант с обменом собаки на собаку и бонус – размером в половину барана. Всё это, как надеялся Бис, должно было помочь Мирону принять нужное решение. Однако Мирон предложение принял холодно, но обещал подумать и дать скорый ответ. Егор распрощался, снова незаметно подмигнул Брайту как близкому другу, вскарабкался на бронетранспортёр и поспешил отбыть на базу. По прибытию организовал для солдат обед, чистку оружия и тренировку по отражению нападения на инженерный дозор и экстренной эвакуации раненного.

– Ну сколько можно, товарищ лейтенант? – возмутился ефрейтор Ерёмин. – Мы уже сто раз отрабатывали эти приёмы!

– Во-первых, старший лейтенант, дубина! А во-вторых, отрабатывать будем столько, сколько скажу. Пот, как известно, экономит кровь, ясно тебе?

– Так точно, – отвернул безрадостные глаза Ерёмин, понимая как и все, что спорить было бессмысленно.

За учебным занятием последовал ужин. За ним – вечерняя планёрка, где старший лейтенант вновь получил отказ на предложение изменить время выхода. После планёрки он посетил медпункт, где сделали перевязку и укол, и отправился к разведчикам, что располагались в соседнем с медротой здании. В свой крайний визит в разведроту на одной из межэтажных площадок он заметил старые деревянные рамы для окон, давно не видевших краски, однако со стёклами в них, и хотел выяснить не осталось ли лишних. На пороге его встретил лейтенант Олег Белоусов, командир взвода разведки, которого все поголовно называли Михалычем. Вообще это было его настоящее отчество. Егор не знал, чем тот заслужил такое отношение к себе, ведь они были ровесники, только сам начальник разведки полковник Стержнев уважительно обращался к нему исключительно так и не иначе.

– Олег, видел у тебя оконные рамы со стёклами. Выручи, пожалуйста, нужны минимум две.

– Чего остеклить собрался? – по-хозяйски спросил Михалыч.

– Хочу помочь одному человеку в городе.

– Местному, что ли?

– Да. Местному. У него из-за нас выбило стёкла во время обстрела, вот я и пообещал помочь.

– Решил разыграть из себя благотворителя? – улыбнулся Михалыч. – Доброжелательность на войне – это худшая ошибка из всех!

– Да, да, знаю… Так ты дашь или как?

– Бери, конечно! Для друга ничего не жалко. Уверен ты знаешь, что делаешь!

– Знаю.

Вместе они отправились на этаж, где была свалка из рам.

– Ты же не сам понесёшь? – спросил вдруг Михалыч. – Выбери какие нравиться, а я дам команду – получишь рамы через двадцать минут.

– Спасибо, братишка.

– Всегда пожалуйста!

Спустя двадцать минут в сапёрную роту явились четверо разведчиков с хрупким грузом на крепких плечах.

Утром следующего дня рамы погрузили на бронемашины и вышли на маршрут. Было пасмурно и накрапывал слабый дождь. В воздухе витали запахи чего-то такого, о чём знаешь только в далёком детстве, а позже и не вспомнишь, что это было. Мокрый асфальт почернел и, казалось, распух. Звуки в округе отсырели и растаяли, и было слышно только жалобное журчание воды, будто кто-то невидимый плачет и безнадёжно молит о помощи. Стояла неприличная тишина, в которой радиоэфир изредка оживляли минные офицеры докладами о прохождении контрольных точек своих маршрутов. О своём прибытии в пункт назначения, как обычно, первым доложил Кривицкий, в силу того, что его маршрут был значительно короче второго. К этому часу Бис подобрался к 'Сливе', до 'Груши'оставалось около двух километров, куда позже сапёры добрались без особых проблем.

На обратном пути дозор старшего лейтенанта остановился на Маяковского, рядом с домом, в который первого января попала граната РПГ и взрывом выбило из окон стёкла. Бис внимательно и придирчиво осмотрелся. Он не знал случая, чтобы осмотрительность кому-то однажды помешала. Тем более, когда на оценку обстановки не требовалось долгих часов. Улица давно была изучена вдоль и поперёк: немного машин, немного людей, дальше по маршруту рынок, разве что новый прилавок вырос у дороги в аккурат с интересующим домом. С утра прилавок осмотрел сапёр – он был пуст, а сейчас на нём стояли рядами консервы и разные овощи, а рядом – безоговорочно – бутыли с горючкой.

Подойдя к нужному дому, Бис взглянул на окна, на которых стёкла временно заменили полупрозрачной плёнкой, остановился у двери в заборе, ударил в неё трижды и прислушался к звукам во дворе, на всякий случай отступив за её створ и стал ждать. Он ждал – спокойно и неподвижно – и мысленно фиксировал течение времени. Стрелки часов беззвучно переступили деление двух часов дня.

Наконец спустя несколько минут за дверью послышались шаркающие шаги, засов сдвинулся в сторону, щелкнул замок, дверь распахнулась и перед Егором предстал знакомый старик. Офицер бросил беглый взгляд на руки пожилому мужчине, за тем за спину, через плечо.

– Добрый день, – наконец сказал он.

– И вам доброго дня, – ответил старик. – Что случилось?

– Ничего не случилось. Мы привезли стёкла для окон.

Сдержанное и учтивое лицо мужчины не изменилось, но Егор почувствовал во взгляде вопрос: что за стёкла?

– Взрывом гранаты у вас выбило стёкла в окнах, помните?

– Конечно, помню. Их слишком часто выбивает, чтобы я мог забыть об этом?

– Я обещал помочь со стёклами…

– Не помню, чтобы я брал с вас подобное обещание? Но, что поделать, если вы здесь, значит, никакой ошибки нет.

– Конечно, нет.

Офицер обернулся и махнул рукой:

– Заносим сюда!

С машин одну за другой сгрузили облезлые оконные рамы.

– Украл? – робко, но в то же время строго спросил старик. – Если украл – не возьму.

– Не украл, – сказал офицер. – Взял там, где они были без надобности…

Старик на минуту задумался, опустив глаза.

– Ас-саляму алейкум, – подоспел неизвестный Егору мужчина и, приветливо улыбаясь, поинтересовался у старика. – Всё в порядке, Усман?

– Уа-алейкум ас-салям! Всё хорошо, хвала Аллаху, Господу миров!

– Вот, заметил у твоих ворот военных, решил подойти и поинтересоваться, вдруг могу чем-то помочь или быть полезен? Моё имя Ваха. Мы соседи, – объяснил незнакомец своё крайнее любопытство. – Я живу с семьёй в этом доме… – показал он рукой через дом. – Хочу обсудить расположение у дороги моей торговой лавки – что можно оставлять, а что нет – чтобы ваши солдаты не подорвали её и не расстреляли из гранатомётов. Если что-то нужно – то же добро пожаловать – всё съедобное, всё очень свежее!

– Хорошо, – кивнул Бис.

– Если что, только скажите… – повторил Ваха, не собираясь уходить.

– Передам рамы и подойду.

– Ясно, – понимающе закивал Ваха. – Если найдётся немного солярки – куплю!

– Сейчас поговорим об этом, – сказал Бис.

Незнакомец из учтивости отступил в сторону, чтобы у офицера не возникло повода уличить его в назойливости. На Кавказе все устремлены проявлять подлинное уважение друг к другу, подчёркивая благородство крови в личной плоти.

Когда деревянные рамы заняли место во дворе старика, он поблагодарил солдат и остался у ворот снаружи. С холодной учтивостью Егор кивнул в ответ и, потеряв всякий интерес к пожилому Усману, затопал к продовольственной лавке у дороги, негромко позвякивая автоматом. И снова осмотрелся, каждую минуту оценивая обстановку.

– Я в прошлом тоже офицер. Подполковник Российской Армии в запасе, – с гордостью сказал Ваха. – Служил в пятьдесят первой дивизии противовоздушной обороны. Знаешь такую?

– Нет, – признался Егор, смерив Ваху настороженным взглядом.

На вид Вахе было, как Кривицкому, тридцать три-тридцать пять. Немного седины и неглубоких морщин. На поверку мог оказаться немного старше, – до сорока. Крепкого телосложения и в достойной физической форме. Вполне мог быть в прошлом военным. Дружелюбный, рассудительный, несомненно умный, чтобы достичь своих целей, и хитрый, – как-то же выживал здесь.

– Что смотришь? Соврал, думаешь? Выгляжу молодо? Хорошо сохранился в Забайкальских широтах, – улыбнулся Ваха. – Нравилась мне военная служба. Тяжело временами было, но, что тут скажешь, мечта детства. Страну объехать хотел всю. И послужить много где довелось… Дольше всех, целых семь лет, служил в ЗабВО… Округ такой? В шутку расшифровывается – 'забудь вернуться обратно'.

Бис кивнул:

– Забайкальский военный округ.

– Верно. Служил я в 200-й артиллерийской бригаде большой мощности рядом с Читой-46, между Яблоновым хребтом и хребтом Черского. В советское время умели прятать объекты стратегической важности! Служить там было одно удовольствие: бригада как родная семья; прекрасный военный городок в сосновом лесу; воздух, как мёд; охота, рыбалка; в жилгородке – горячая вода, бассейн, детская школа искусств и Дом офицеров. Особое государство в государстве, как Ватикан, со своим пропускным режимом, милицией и прокуратурой. До Читы семьдесят километров. Правда, под дембель решил перебраться поближе к дому, – так оказался в Новочеркасске. Получил подполковника, дали квартиру в Ростове, и тут – война… Собрал комдив нас, офицеров-чеченцев, в клубе и сказал, что отправлять чеченцев в Чечню не будут. Не потому, чтобы не пришлось нам стрелять по своим домам и городам или убивать земляков, а чтобы мы в спины своих же солдат не стреляли. Клянусь, обидно было до слёз, и я – благо выслуги лет хватало – написал рапорт и уволился в запас. Уехал в Грозный. В семье я младший из детей, обязан около родителей быть. Хотел увезти их в Ростов, только они на отрез отказались. Не поехали. Мыкался я некоторое время – Ростов-Грозный, Грозный-Ростов, когда можно было, в конце концов, развелись с женой. Это она у меня русская, в Грозный понятное дело не поехала бы. Квартиру ей и дочери оставил. Короче, я когда увидел куда здесь всё катится, сразу подумал тогда: правильно, что военные сюда пришли. Только не думал я, что всех этих шайтанов калёным железом выжигать придётся. Вот так подумаешь: а что было делать? И понимаешь: всё правильно Путин управил, коль, мы беспомощны у себя дома оказались. В январе 95-го, во время бомбёжки мать с отцом погибли под завалом. Меня дома не было. Долго не мог в себя прийти, собрать себя не мог: вся эта война, мать с отцом, разруха, непонятки эти: что делать? как жить? После первой занялся торговлей. Потом бросил. Занялся строительством. Вот – родительский дом своими руками отстроил. Между войнами второй раз женился. Жена моложе на восемнадцать лет. Двоих детей воспитываю. Вот такая история… О том, как я однажды уехал из дома и снова приехал, а между отъездом и приездом целая жизнь незаметно случилась. Живу теперь здесь… – развёл он руками. – А ты давно здесь?

– Прилично, – пожал Бис плечами.

– Значит, не первый раз?

– Нет.

– В 94-м был?

– Нет. С 99-го здесь…

– Тебя как зовут? Меня Ваха.

– Егор.

– Ты, говори, Егор, если что нужно тебе, привезу.

– Хорошо.

– Так я могу оставить лавку у дороги?

– Оставляй. Но следи за тем, чтобы на ночь в ней ничего не оставалось, ни мешков с картошкой, ни пакетов с чем-либо. Замечу, не обижайся, расстреляю из КПВТ, такая инструкция.

– КПВТ? Знаю! Мощный пулемёт! А ты смотрю, всё делаешь по инструкции?

– Конечно.

– Это правильно. Это правильно. Устав кровью написан.

– Пора мне, – протянул Бис руку.

– Удачи, – Ваха протянул в ответ, крепко сдавил руку Егора и хорошенько встряхнул.

– Ничего не оставляй! Иначе…

– Конечно, – поднял Ваха руки вверх.

Бис отвернулся и зашагал к БТРу.

– Егор, постой!

– Что ещё?

– Вот, держи! – подоспел Ваха, протягивая две бутылки светлого пива 'Миллер'объемом треть литра.

Это был редкий и дорогой напиток, что можно было найти на войне.

– За что? – удивился Бис.

– Судя по всему, ты неплохой человек. Доброе дело сделал для старика.

– Я не возьму.

– Возьми. Это от сердца. У старика нет ничего, он не может дать, а я могу.

Егор заглянул Вахе в глаза.

– Так отдай старику.

– Зачем ему это?

– Чтобы было чем расплатиться с тем, кто вставит стёкла в рамы.

– Вставят без этого, не беспокойся. У нас на Кавказе чужих стариков и детей нет… Так что возьми, – настойчиво повторил он, вложив в руки Биса гостинец, и, казалось, расстроенный вернулся к прилавку. Егор всё ещё колебался. С древних времён существовал обычай, согласно которому получение подарка обязывало получателя в будущем сделать презент дарителю. Бис проводил Ваху тяжёлым взглядом, забрался на броню и отправился в путь, подняв руку ладонью вперед с открытыми пальцами в знак благодарности.

У омоновского блокпоста, где обитал Брайт, Егор снова остановился. В этот раз, Мирон и несколько бойцов стояли снаружи бетонного опорного пункта, занимаясь досмотром проезжающих машин. Мирон узнал Биса и, не дожидаясь пока тот спрыгнет, направился к головному БТРу сапёров первым.

– Как дела? – спросил он первым делом.

– Сегодня тихо, – ответил Егор. – Что-нибудь решили насчёт собаки?

– Да, на девяносто девять процентов решили положительно, – твёрдо сказал Мирон. – Только сперва хотелось бы взглянуть на подмену?

– Завтра, – идёт?

– По рукам.

Не сходя с места, они ударили по рукам и разъехались.

Сразу по возвращению на базу Егор поднялся к оперативному для доклада. Устного – командиру бригады и по телефону закрытой связи – в инженерный отдел Группировки. Обстоятельный и развёрнутый доклад в Группировку при возвращении был вполне объясним, а доклад комбригу – пустая формальность, которую полковник Слюнев установил для контроля за психоактивным состоянием офицеров-сапёров, проявляющемся в изменении поведенческих функций, развязности, потере субординации и снижении критики к собственным возможностям. Ведь о ходе разведки, её окончании и результатах Слюнев знал заранее, из докладов дежурного офицера или его помощника, что фиксировали положение сапёров на маршруте по тем же пресловутым контрольным точкам. Конечно, это было досужим суждением Биса, что доклад всего лишь предлог и у Слюнева установка поймать его с поличным. С другой стороны, каким ещё оно могло быть, если выслушав короткий доклад, комбриг первым делом спросил:

– Трезвый сегодня?

– Так точно, – признался старший лейтенант.

– Опять ничего?

– Что именно ничего, товарищ полковник?

– Ты мне дурака здесь не валяй… Опять ничего не обнаружил?

Он крепко задумался над ответом, зная, что Слюнев станет выкручивать оголённый нерв, который полковник Стержнев Александр Линович, между прочим – Герой России, однажды предложил побеждать и закалять привычкою. В конце концов, решив, что комбригу не придраться к дотошно подобранному в уме ответу, Егор наконец произнёс:

– Ничего.

– Плохо, Бис, что ничего, – желчно известил полковник. – Как тебя учили вообще, что ты ничего не умеешь? Ты что за шарагу окончил?

– Что ещё за шарага? – как заправский боксёр, ушёл в глухую защиту старший лейтенант. – Я даже слов таких не знаю…

– Училище какое окончил?

– Инженерно-строительное, – ответил старший лейтенант.

– Так может в этом причина?

– Причина чего? – притворился Егор, что не понимает.

– Того, что у тебя особого чутья нет, подобно слуху, зрению и обонянию. Тут надо иметь тонкий нюх, а у тебя только спесь. Вот ты и не можешь ни черта… И в роте у тебя хуже, чем в конюшне!

Бис ослабил в колене ногу, как по команде 'Вольно!'и застыл в понурой позе, уныло склонив голову и спину под тяжестью бронежилета и разгрузки.

– А вы что окончили, товарищ полковник? – спросил он.

– Я? – удивился Слюнев вопросу, будто никто не имел права его об этом спросить.

– Алма-Атинское высшее общевойсковое училище и Общевойсковую академию Вооружённых Сил.

– Так вы общевойсковую шарагу, что ли, окончили? – раздосадовано произнёс Бис, насмешливо отмахнувшись.

– Ты охренел, старлей? – вскочил с места Слюнев. – Пошёл вон!

– Так и вам фугас не светит найти, товарищ полковник. Мы так-то в одинаковых условиях.

– Пошёл вон, сказал! – поднял крик Слюнев.

– Есть! Разрешите на доклад больше не приходить?

– Запрещаю! Нет, отставить! Не разрешаю!

С улыбкой до ушей Бис выскочил за дверь, едва не налетев на начштаба Крышевского, сухо извинился, вприпрыжку сбежал вниз по лестнице, ногой толкнув дверь. Оказавшись на улице, остановился, всегда смущаясь, когда производил много шума, натянул на глаза шапку, степенно прошёл мимо часового, заранее отворившему для него калитку и, не желая ничего дурного бедному покинутому юноше, поспешно перекрестил его, содержательно произнеся:

– Аминь!

Он закурил и, спрятав зажигалку в карман, невозмутимо и неспеша, слегка прихрамывая, направился по дорожке в расположение роты. Свернув на знакомую тропу, Егор заметил у входа в палатку внушительную свалку из вещмешков, одежды – в основном верхней, и разбитой обуви. Были здесь и личные вещи солдат и офицеров. Стальные кровати, деревянные тумбочки, подушки, закрученные в матрасы и одеяла, словно куриные рулеты, и даже содержимое оружейной комнаты находилось здесь. Рядом с ротными пожитками – незамеченным –стоял вооружённый дневальный.

– Дежурный по роте, на выход! – увидев командира, завопил он.

Бис остановился, не понимая, что произошло. Из палатки, как из ларца, выскочил дежурный и застыл рядом с дневальным, и стало их уже двое. Оба – виноватого вида.

– Кот, это что? – спросил Егор.

– Погром, товарищ старший лейтенант! – смело доложил ефрейтор Котов.

– Что случилось?

– Комбриг приходил… вот… вывернул палатку, товарищ старший лейтенант!

– И какая для этого нашлась причина? – нахмурил Бис брови. – Только не ори, как на пожаре, спокойно доложи, – предупредил офицер.

– Комбригу не понравился внутренний порядок, – доложил Котов.

Бис стоял непроницаемый, точно скала, задержав руку на открытой двери, так что в конце концов Котову пришлось отступить, освободив проход, и пропустить командира внутрь. Увиденное совершенно точно не привело ротного в восторг, но и не поразило бешенством, словно молнией. Это уже был прогресс. Впрочем, после убытия групп инженерной разведки в палатке всегда наблюдался беспорядок, – люди поднимались засветло, собирались при тусклом освещении, снаряжались, торопились, что-то забывали, возвращались, затем возвращались патрули и ночная смена с 'ДЭСок'– дизельных электростанций, водители инженерных машин тоже шастали здесь без конца. Беспорядок в расположении роты был неотъемлемой частью повседневного быта, кипучей деятельности, любых сборов и построений, но к возвращению командира роты суточный наряд был обязан превратить расположение в благоухающий эдем. И Биса, страстного любителя чистоты и несоревновательного бокса, тот порядок, что он находил по возвращению с некоторых пор вполне удовлетворял.

– Что так не понравилось комбригу? – спокойно спросил он.

– Сам не понимаю, товарищ старший лейтенант!

– А где в это время был Кривицкий?

– Не могу знать.

– А Стеклов?

– Его пьяного спрятали на питомнике.

– А что комбриг?

– Комбриг его не видел. Дневальный срисовал комбрига, когда тот пошёл в палатку комендачей и химвзвода. Тем временем мы перенесли товарища старшего прапорщика в вольер вместе с матрасом, – не стали будить.

– И что было дальше?

Вопросы молодого офицера становились короткими и напоминали блиц-допрос.

– Комбриг сказал, что в роте беспорядок и объявил вводную.

– И какую?

– 'Пожар в роте'…

Безусловно, никакого пожара не было. Это была учебная команда, при объявлении которой из подразделения эвакуировали личный состав, вооружение и другое специальное и военное имущество. Не оставляли ничего. Как сейчас в палатке, в которой кроме деревянных полов и солдатских нар ничего не было. Только там, где прежде стояла командирская кровать на боковой стойке красовались приколоченные на гвозди чёрно-белые уличные указатели с названиями городских улиц, на которые крепились фотографии жены и сына.

– Уложились?

– Так точно.

– И какое время?

– Семь минут. Хорошо народу было много, только с обеда вернулись.

– Полчаса хватит привести палатку в привычное состояние?

– Так точно, – выдохнул Котов, набрав полные лёгкие, пока соображал.

– Приступай.

– Есть, – сорвался он с места и, с криком: 'Один, давай всех сюда!', скрылся из виду.

На это время Бис устроился в беседке во дворе, недалеко от питомника. Перед мысленным взором Егора возник Стеклов, спящий в вольере. Ему стало интересно и он отправился проверить, – не врал ли Котов? Котов не соврал. На матраце застеленном одеялом лежал Владимир Стеклов, укрытый поверх несколькими солдатскими бушлатами, вероятно, чтобы не замёрз на смерть. Калитка не была заперта, только прикрыта, замок висел рядом и Егор намеренно накинул его на петли.

– Володя, – ласково позвал Бис. – Володя!

Тот не повёл ухом.

– Володя, – снова позвал Бис, но уже громче.

Стеклов вздрогнул и зашевелился.

– Тебе очень идёт этот вольер. Сразу видно – человек на своём месте.

– Пошёл нахуй!

– Что за день-то такой сегодня? Куда не придёшь, отовсюду шлют?

– Кто ещё?

– Известно кто. Тот, от кого ты здесь спрятался.

– Комбриг?

– Он самый.

– Не принимай близко к сердцу. Он хороший человек. Просто немного ущербный.

– Тогда стоило посадить вас в один вольер рядом.

– Ага, – согласился Стеклов.

– Как долго ты ещё намерен в свинью превращаться?

– А что?

– Да, так, ничего. Просто пока ты пьёшь, как животное, комбриг почему-то меня обнюхивает, – Бис присел на чурбак рядом с клеткой, распрямив левую ногу и потирая внутреннюю часть бедра.

– Так это он не поэтому.

– А почему?

– Весна близко – просыпается всё, обостряется, почки набухают, щепка на щепку лезет, – вот он и бесится. Зуд у него там… Потерпи, скоро пройдёт.

– А ты, когда с синей иглы соскочишь?

– Дня через два-три… Да я, между прочим, вчера хотел завязать и с тобой – на разведку. Да только не могу я пойти туда, где мой Брайт… Мимо ходить не смогу! Сорваться боюсь и перестрелять их всех!

– Кого перестрелять?

– Омоновцев.

– Ты дурак?

– Сам знаешь…

– Ах, ну да, о чём я вообще спросил?

– Я перестать думать о нём не могу. Из-за этого в бутылку лезу.

– И что же ты надумал о нём?

– Толком ничего.

– За то у меня есть одна идея, только я обсудить её с тобой не могу, потому что ты четвёртые сутки пьян!

Стеклов, лицом в подушку, затянул 'белогвардейский'романс:

– Четвёртые сутки пылают станицы, горит под ногами… И что за идея?

– Тебе не понравится.

– Что за идея?

– Протрезвеешь, приведёшь себя в порядок, приходи, обсудим.

– Егор, ну скажи!

– Я всё сказал. Трезвый приходи.

Бис поднялся и направился прочь.

– Постой! Ключ где? Калитку открой!

– Замок открыт.

Поздним вечером, когда в палатке прозвучала команда 'Отбой!', Стеклов подобрался к Бису с расспросами.

– Что у тебя за идея? – спросил он шёпотом, подсев на край кровати и пригладив взъерошенные волосы.

После тёплой бани одутловатое лицо его немного расправилось и посвежело.

– Ну, слушай, – взглянул Егор на Владимира, решив, что тот к разговору готов. – Только наберись терпения и не горячись сразу… Я предлагаю обменять контуженного Каро на Брайта. Если, конечно, омоновцев устроит подмена? Каро для них кот в мешке, тёмная лошадка, они его ещё не видели и подозреваю, не обрадуются увиденному, как-никак разница между собаками очевидна. Чтобы они были сговорчивее, я оставил предложение на полбарана в силе… Так что где-то нужно найти в Грозном молодого барашка? – Егор поднялся с постели, дабы серьёзный разговор не стал праздным, и принял гордую осанку, подчёркивающую благопристойность.

Вывернув от удивления глаза, Владимир сжал кулаки, будто в них вложили древко невидимого топора и поглядел на Биса снизу вверх, словно тот был деревом.

– Это же… – поперхнулся он воздухом и наставил на Егора палец. – Это же грех?!

Егор отпрянул. Убрал голову в сторону из-под разящего перста, будто из него могла вылететь пуля и посмотрел на него со стороны, а затем туда, куда он указывал. Если бы из пальца действительно вылетела пуля, по баллистической траектории она угодила бы меж пышных грудей обнажённой блондинки с разворота журнала 'Playboy', подругой месяца, как называл сам журнал. Больше года назад командир роты капитан Рящиков вывесил фоторамку из трофейного журнала над своей кроватью. Так она и весела с тех пор, пока днём её не сорвал разгневанный беспорядком комбриг. В прежние времена её срывали много раз, как и сегодня, но уже к в вечеру, после 'пожара', она вновь была на своём законном месте. Что было примечательного в этой девушке с журнального разворота, так это то, что от одного соска до другого, а от него к низу живота, куда глядеть было приятно до боли в чреслах, Бис построил маршрут по автомобильной дороге общего пользования из Кизляра в Хасавюрт, а из Хасавюрта в Грозный, с учётом изгибов и боевого пути бригады, с поразительной точностью перенесённый со штабной карты, где Гудермес залегал в районе её пупка красивой формы.

– Совсем одичал, что ли? Это всего лишь сиськи! – придуряясь, сказал Егор.

– Как тебе в голову такое пришло? – яростно воскликнул Владимир, будто кровь в его жилах неожиданно вскипела и обожгла внутренности. – Что ты за человек такой? Чёрная твоя душа!

– Я же предупредил, что тебе это не понравиться?

– Зачем я тебя послушал? Знал же, что доверять тебя нельзя!

Лицо Стеклова исказила ужасная гримаса.

– Ты только не торопись с выводами. Ты же хочешь вернуть Брайта? Да, решение не простое. Да, нужно сделать неприятный выбор!

– Ни за что! Я никогда не соглашусь на это!

– Я уже сделал омоновцам предложение…

– Что? Ты распоряжаешься моими собаками? Ты вообще охуел?

– А что было делать, Вова? Время шло. Ты не в себе. Я же видел, как ты страдаешь? Вот я и взял инициативу в свои руки, хотел другу помочь.

– Да какой ты друг после этого?

– Настоящий.

– Дерьмо ты на палке!

– Пусть так… Только они согласны…

– Что?

– Омоновцы согласны на обмен. Завтра просили предъявить Каро. Так что ты кончай вопить и прими уже решение, что тебе нужно. Хорошо?

Вскочив, сжимая трясущиеся как у пропойцы кулаки, Стеклов снова взглянул на Биса как на дерево, но уже срубленное и, ничего не сказав, отправился на выход.

– Если получится вызволить Брайта, – крикнул вдогонку Бис, – мяса нажарим! Отметим это событие!

Предложение прозвучало весьма неоднозначно. В ответ Стеклов посильнее хлопнул фанерной дверью.

Ранним утром случилось непредвиденное. Выяснилось, что Стеклов не ночевал в палатке, всю ночь его кровать была заправленной. Однако вечером он был замечен на питомнике, пьющий в вольере в компании собаки, где его и обнаружили с утра, и на разведку он естественно не вышел. Впрочем Стеклов мог не ходить по маршруту, за которым был закреплён кинолог из его взвода ефрейтор Ульбашев. Только Бис настолько свыкся с тем, что на маршруте он не один в такое неспокойное время, что не хотел мириться с иным положением дел. В добавок ко всему срывались смотрины собаки.

– Да чтоб меня! Мне это зачем? Мне больше всех надо, что ли? Я вообще собак не люблю, кроме как на шампуре, – шутил Бис в своей излюбленной злой манере. – Отныне, пусть свои проблемы решает сам!

После инструктажа дозоров начальник штаба отдал боевой приказ и вместе со всеми направился к контрольно-пропускному пункту, откуда нередко провожал сапёров в дорогу. Уже у ворот, когда дозоры вышли за КПП и развернулись в боевой порядок, он отозвал Биса в сторону для разговора.

– У меня не вышло убедить комбрига внести разнообразие в тактику действий инженерных дозоров, как ты предлагал: менять время и направление. Причина наверное тебе известна не хуже меня? – взглянул сверху Крышевский.

– Мне? Мне не известна, – растерянно мотнул головой Егор. – Что ещё за причина?

– Все проблемы из-за того случая в Кизляре, когда ты прилюдно оскорбил полковника Слюнева, посчитав его причастным в обвинений тебя в трусости командиром бригады полковником Терским. Ты разве не знал?

– Об этом не знал, – сказал Бис. – Слюнев, что, настолько злопамятен? Полтора года минуло… Я уже забыл об этом инциденте… А это ничего, что я до сих пор в глазах Терского предатель и трус? – поднял он голову. – Всё это время я жизнью рискую… А у него обида? Вот же, сука!

– Бис…

– Извините, товарищ подполковник, не сдержался.

– Жизнь она такая, стоит отрастить кривые корни, чтобы стоять крепче… Знай, что полковник Стержнев и я считаем, твои предложения по разведке рациональными и толковыми. Но, повлиять на решение Слюнева мы не смогли. Тем не менее, ты можешь извлечь из этого уроки и сделать выводы, и здесь, за воротами немного скорректировать свой план разведки. Безусловно, без ущерба для дела и главное безопасности. Ты меня понимаешь?

– Так точно. Спасибо! Кажется понимаю, – обрадовался Бис, словно ребёнок новому аттракциону.

– Но, есть один нюанс: если ко времени у меня нет вопросов, то вот с направлением – только по согласованию со мной. Конечно, не при комбриге. Объясню, почему. Дело в том, что мы не знаем, кто и в какое время будет двигаться по нашему маршруту, понимаешь?

Бис кивнул, едва сдерживая радость в виде улыбки до ушей, которую уже не мог скрывать.

– Это может случиться в любую минуту. Например, по звонку из оперативного отдела Группировки, когда кто-нибудь решит уточнить, – проведена ли разведка на Хмельницкого или нет, – чтобы прогнать по ней тыловую колонну или колонну с личным составом. Представь, что может произойти, если в эту минуту ты окажешься где-нибудь в Заводском районе? Или – того хуже – на Хмельницкого случиться подрыв, когда все будут уверены, что разведка своевременно проведена? Так что, сам понимаешь, картина маслом.

– Даже, если так, без проблем вернусь и проведу разведку на Богдана. Когда узнаю о чём-то таком, до подхода колонны всё равно будет время.

– Только прошу без глупостей.

– Так точно!

– Ни пуха, ни пера…

– К бесу! – побежал Бис вприпрыжку, догонять колонну дозора.

'Что с ним не так? – думал начальник штаба, стоя у ворот КПП и поглядывая Бису вслед. – Вроде бы нормальный парень, неплохой офицер, второй год воюет, а ведёт себя как непослушный несмышлёный ребёнок.'

А затем Крышевский постарался вспомнить себя в двадцать четыре, – столько через шесть месяцев исполнялось Бису, – и мысленно вернулся в то время, когда после лейтенантского выпуска попал по распределению в полк, откуда отправился в Афганистан на два долгих года, – такая долгая оказалась первая командировка за речку, – а вернулся и не смог вспомнить в какой стороне от вокзала воинская часть, а в какой квартира, в которой перед отправкой оставил молодую жену. Вспомнил как стоял на ступенях железнодорожного вокзала над привокзальной площадью, словно на гребне одной из господствующих высот Панджерского ущелья, совсем как сейчас у ворот КПП, и соображал в какой стороне дом.

В целом подполковник Крышевский хорошо относился к старшему лейтенанту Бису. Может быть, не так хорошо как к солдатам, но всё же лучше, чем к большинству молодых офицеров.

Очень скоро перед Егором распахнулась как взлётная полоса улица Богдана Хмельницкого. Всякий раз на этом месте его охватывали разные предчувствия, по шкале от нехороших до очень нехороших, в особенности, если на кануне было спокойно. А на маршруте спокойно было уже пару дней. К тому же с горных хребтов на равнину спустилась сизая дымка, похожая на сигаретный смог, окутав обочины и ограничив нормальную видимость до ста-ста пятидесяти метров. Переминаясь с ноги на ногу, Егор всматривался в туманную даль.

– О чём задумался? – поинтересовался Юра Крутий.

Егор сжал губы, которые превратились в две тонкие нитки и побелели:

– Думаю о том, что мне сказал начальник штаба.

– Что именно он сказал?

– Что нужно отрастить кривые корни, чтобы крепко стоять на земле, – кажется, смысл был таким.

– А хер не отрастить, чтобы был как третья нога? – переспросил прапорщик Крутий.

Старший лейтенант сделал шаг назад.

– Идём на 'Грушу', – решил он. – Хмельницкого оставим на десерт.

– Ты что задумал?

– Я же сказал: сперва идём на 'Грушу', – твёрдо повторил Егор.

По команде сапёры поочерёдно, справа-слева, один за другим, набирая требуемый интервал, выдвинулись по Маяковского. Егор сделал три пары шагов, впереди показались очертания рынка.

– Вот же дьявол! – в сердцах высказался Ваха, уронив бинокль на колени. – Ничего не понимаю… Куда собрался этот шайтан? Заводи мотор, едем.

– Куда? – спросил Руслан.

– На Маяковского. Проедем по улице Южной.

– Там перекопано.

– Тогда по Февральской.

Руслан выжал педали, включил первую передачу и машина плавно тронулась с места.

– Что он задумал? – раздражённо спросил Ваха.

Руслан неотрывно смотрел на дорогу.

– Почему не пошёл как обычно? Почему свернул с пути? Взял вдруг и изменил маршрут? Не понимаю? – заговорил Ваха сам с собой. – Поезжай быстрее!

– Хорошо, – сказал Руслан.

– Поспеши…

Тем временем сапёры преодолели рынок на Маяковского и двинулись в направлении 'Красного молота'. Формально Бис нарушил приказ Слюнева. Но такие мелочи, в конечном счете, не имели большого значения для тех, кто при любом раскладе рисковал жизнью на городских улицах. Через двести метров Бис поравнялся с лавкой Вахи.

– Здравствуй, Егор, – сказал Ваха.

– Здравствуйте. Уже в работе.

Ваха кивнул.

– Как гласит пословица: Болх ца бечо яа а ца йоу. Кто не работает, тот не ест. У нас говорят: трудолюбивому дня не хватает, у бездельника день не кончается… Ты тоже сегодня раньше обычного. Что-то случилось?

– Ничего такого, – притворился Егор. – Обычное дело.

Соглашаясь, Ваха снова кивнул головой.

– Скажи мне, в городе можно купить половину туши барана? – спросил офицер-сапёр.

– Половину барана? В городе? – задумался нохчо. – Вряд ли… Тебе передняя часть нужна или задняя?

– Какая лучше?

– Смотря для чего? – улыбнулся Ваха. – Определенный кусок баранины на определенное блюдо, именно это правило способствует тому, что блюдо будет вкусным, сочным и нежным. Обычно барана рубят на девять частей. Лучшие части – первый сорт – задняя ножка и почечная часть. Ко второму сорту относятся: лопатка, грудинка, корейка и пашинка. К третьему – шейка, рулька и голяшка. Окорок, корейка, почечная часть хороши для жарки. Лопатку и грудинку используют для супов, рагу и плова. Тебе для чего?

– Мне не для готовки. Мясо мне нужно в подарок.

– Смотри, самая вкусная часть баранины – корейка – для приготовления блюд на углях. Шейная часть требует долгой термообработки – наилучший вариант для шурпы, котлет, люля-кебаб и первых блюд. Про лопатку уже говорил. Про окорок говорил. Ещё из окорока получается вкуснейший шашлык и сочные нежные манты. Но самая вкусная часть баранины для шашлыка на кости или плова это, конечно же, рёбрышки! Голяшка и рулька – нижние части задней и передней ноги барана – прекрасно подойдут для шурпы, шулюма и прочего или же можно запечь с овощами и пряными специями.

– О пряных специях можно только мечтать. Соль и перец – я ничего другого здесь не видел.

– Места надо знать. Я бы всё-таки советовал взять переднюю часть.

– Тогда мне переднюю, – быстро согласился Егор.

– Когда нужно?

– Два-три дня есть.

– Постараюсь успеть, – пообещал подполковник запаса. – Может, получится раньше.

– Хорошо. Твоя машина? – обратил Егор взор на 'шаху'припаркованную рядом с прилавком.

– Нет, – сказал Ваха. – Её хозяин отлучился по нужде. Он печёт и развозит хлеб. Своя небольшая пекарня.

– Ясно-ясно.

– Как тебе пиво? – поинтересовался Ваха.

– Я его не выпил. Берегу для особого случая.

– Это какого?

– Пока не решил. Время покажет.

После недолгой беседы, из-за которой в работу включились воображение и пустой желудок, Бис вернулся на привычное место в боевом порядке дозора и по пути пару раз оглянулся назад. Не ради слежки за машиной. Не потому что посчитал её подозрительной. Совсем напротив, у него не возникло никаких опасений. Это были обычные белые 'Жигули'шестой модели каких по городу разъезжало предостаточно. Егор был вынужден оглядываться для контроля за работой дозора. Вместе с тем машина с хлебом несколько раз оказалась в поле зрения. В первый раз водитель вернулся к машине и захлопнул багажник. Во второй, машина тронулась и скрылась в противоположном направлении, оставив Ваху одного, копошащимся в лавке.

– Ты заметил, что сапёры на левой стороне дороги идут за заводской стеной? – обратил Руслан на такую деталь внимание Вахи. – Заходят через пролом и, осматривая территорию изнутри. На неопределённое время для всех остаются невидимыми.

– Они осматривают стену с обратной стороны. Там, где растут кусты и деревья, в зарослях лежит тропа. По ней идут.

– Что, если её заминировать?

– Цель – убить офицера, – сказал Ваха, – а этот шайтан всегда ходит по правой стороне улицы.

– А если его заманить? – предложил Руслан.

– Ала атта ду, но как это сделать? – посмотрел исподлобья Ваха. – Он не безвольный баран…

– Разве он не любопытный? Смотри, как головой вертит? Туда-сюда, будто что-то учуял.

– Станешь бараном и волки тут как тут.

– Значит ли это, что ты не станешь пытаться?

– Уже пытался… Это тебе не прогулка, – раздражённо сказал Ваха напарнику. – Езжай, я вернусь пешком.

Руслан сел в машину, завёл двигатель и скрылся в неизвестном направлении, оставив Ваху посреди улицы.

Выбрав укромное место, он стал наблюдать за сапёрами, хотя казалось знал о них всё. Затем отыскал глазами офицера с бледным землистым лицом, одетого в костюм необычного покроя, похожий на строительный балахон рабочего. Воображение мгновенно нарисовало перед глазами смерть русского, чей миниатюрный портрет он однажды набросал на бумаге с заметками, которую прятал под окном с видом на Хмельницкого. И переключился на грозные БТРы, движущиеся по центру дороги, словно гигантские морские черепахи. Жадно разглядывая происходящее, он старательно выискивал слабые места и прорехи в боевом порядке дозора. Добравшись до арки у 'Молота', сапёры вскоре скрылись в тоннеле, где вокруг них сомкнулись голые деревья и вечерний сумрак.

Ваха пришёл к прилавку, придирчиво осмотрел ассортимент, взглянул на часы и направился к дому. Однако у дома свернул на тротуар, ведущий в сторону рынка, прошёл два квартала, повернул за угол, остановился рядом с большими чёрными воротами, у которых стояли белые 'Жигули'шестой модели, осмотрелся осторожно за самим собою, чтобы не выдать поведением неумеренного и чего-то лишнего, отворил железную дверь и шагнул на широкий двор.

В доме, с виду заброшенном, обитали три человека. Двое – Мовсар и Ризван – были родом из села Ведено Чечено-Ингушской АССР, одного из красивейших мест горной Чечне. Село располагалось в междуречье рек Хулхулау и Ахкичу к юго-востоку от Грозного. И хотя здесь преобладала горно-лесистая местность, село располагалось на широком ровном плато. С востока, запада и юга его окружали горы, покрытые дремучими лесами, глядя на которые, казалось, будто кто-то накинул на них огромный зелёный каракуль. Выше древних лесов таились горные вершины укрытые снежными шапками. Несчётное число родников, бьющих из скал, стекались ручьями в ущелье Хулхулау и оттуда, перескакивая с валуна на валун, пенясь и разбиваясь о тесные берега на миллионы жемчужных брызг, устремлялись на запад, на Чеченскую равнину. Кроме сказочной красоты, место это имело и огромное стратегическое значение. Отсюда расходились четыре дороги, каждая из которых являлась единственной в своём направлении: на север – в глубь Ичкерии, на юго-запад – в Чеберлой, на юго-восток – в Дагестан и на запад, куда неслись бурные воды сотен родников и заснеженных ледников. По этой извилистой дороге вдоль шумной реки спустились на Чеченскую равнину два брата – Мовсар и Ризван.

Старшему из братьев, Мовсару, было двадцать два. После окончания десяти классов школы ничем не занимался, нигде не работал, учиться дальше не стал. С восемнадцати состоял в Исламском полку особого назначения, известном как радикальная суннитская террористическая организация, сформированная Бари Арбаевым для защиты независимого шариатского государства Ичкерия. Летом 1998 в составе полка Мовсар участвовал в ваххабитском мятеже в Гудермесе, где был ранен. Полк впоследствии был расформирован президентом непризнанной Чеченской Республики, а Арбаев лишён воинского звания. Однако личный состав полка оружие не сдал и фактически продолжал функционировать. Финансирования на уровне правительства отныне не было и бойцы промышляли разбоем и грабежом. Именно боевики Исламского полка похитили в Грозном четырёх сотрудников британской компании 'Грейнджер телеком', которые в декабре того же года после неудачной попытки ичкерийского правительства освободить их были жестоко убиты и обезглавлены.

С началом Второй чеченской войны одно из подразделений бывшего особого полка под командованием Мовлади Задуева перешло на сторону федеральных сил. Теперь недавние однополчане противостояли друг другу на поле боя. Именно по этой причине командование мятежной республики впоследствии назначило полку в качестве зоны ответственности город Грозный для ведения диверсионно-террористических акции против российских военных. За это время Мовсар принял участие в нескольких нападениях на колонны российских войск и серии взрывов в Гудермесе, Грозном и Урус-Мартане, действуя как и теперь в составе небольшой диверсионной группы численностью не более четырёх человек.

О Ризване Вахе было известно немного. Он был Мовсару двоюродным братом, моложе того на четыре года и пока не участвовал в акциях против российской армии.

Третьим обитателем дома был Руслан. Он был значительно старше обоих и именно по этой причине был в доме за главного. Родом Руслан был из Гудермеса. Его Ваха знал ещё по художке. Случилось это в начальной школе ещё до развала Союза, когда родители Руслана переехали в Грозный, в связи с переводом отца на новую должность. Оба тогда изучали историю искусств, получали уроки рисунка и скульптуры. До живописи и композиции дело не дошло, однако навыки рисования предметов по памяти или по представлению имели сносные. Как и Ваха время от времени Руслан оставлял лаконичные рисунки предметов или людей, в виде грубых художественных набросков, сделанных от руки карандашом на салфетках, на клочках бумаги или же на страницах имеющейся у него книги, если та оказывалась под рукой. Это был один из первых романов Абузара Айдамирова 'Долгие ночи', посвящённый событиям Кавказской войны середины позапрошлого века.

Разношёрстная троица почти не выходила наружу днём, проявляя активность исключительно по ночам как вампиры.

– Я обдумал твоё предложение, – сказал Ваха, вышедшему на встречу Руслану. – Можешь собрать что-то лёгкое?

– У меня есть кое-что для подобного случая. Идём. Тебе понравиться.

То, что должно было понравиться Вахе представляло собой: килограмм пластида, десяток метров тонких как китайская лапша проводов, исполнительное устройство и длинная прозрачная 'пулемётная'лента из скотча, в которую были вклеены новенькие в смазке строительные гвозди длиною сто миллиметров, один к одному, шляпка к шляпке, почти полтора килограмма.

– Это что?

– Моя новая разработка.

– И какой у неё принцип действия?

– Принцип маятника. Как раз то, что тебе нужно. Послушай меня, я всё продумал. Установим сегодня ночью, а завтра будем ждать дозор у пролома заводской стены. Ничего не будем делать, не потребуется даже оружие, чтобы привлечь внимание шайтана, мы сами собой маяк! Нужно чтобы шайтан нас заметил раньше сапёра, и, думаю, это произойдёт само собой.

– И как ты это устроишь?

– Сыграем на его любознательности. Встанем так, чтобы нас было заметно, и когда он заметит…

– Хм… не когда он заметит, а если заметит, – поправил его Ваха.

– Хорошо. Если заметит, я махну ему рукой…

– Что дальше?

– Скроемся на заводе. Он поспешит за нами. Найдёт эту штуку… – зажав большим и указательным пальцами, Руслан предъявил колбу из тусклой меди диаметром около одного сантиметра и высотою не более двух с половиной, встряхнул и произнёс, – и бум!

Ваха нахмурил придирчиво брови, разглядев эдакую необдуманность и несерьёзность, и, прищурившись, окинул Руслана критическим взглядом.

– Как он найдёт эту штуку?

– Я закреплю её на ветке, которая будет перекрывать тропу у забора, по которой ходят сапёры.

– Для этого он должен пойти по тропе первым?

– Верно.

– Как это устроить?

– Я знаю, что ты найдёшь сейчас кучу причин почему этот план на первый взгляд кажется сырым, но заметь, гениальными становятся самые простые вещи! Это может сработать самым неожиданным образом.

– Но он может отправить вперёд себя солдат из группы прикрытия, – сомневался Ваха.

– Чтобы отправить за нами солдат из группы прикрытия ему потребуется связаться с прапорщиком, который идёт позади на значительном удалении. Тому потребуется назначить двух солдат из боевого порядка, оголив свои позиций. А тем с свою очередь – пробежать около ста метров, чтобы преодолеть расстояние до первого сапёра… Это очень долго. Он так не поступит.

– Тогда он пошлёт сапёра?

– Нет же.

– Почему?

– Потому что побежав, сапёру не проверить расстояние до пролома в стене. Он не станет им рисковать.

– Поэтому ты решил, что он пойдёт сам?

– Да, поэтому. Чуйка у меня, короче.

– Думаю, чуйка тебя обманывает.

– Ну пошлёт сапёра, и что? Что это меняет? Сам знаешь, все 'сюрпризы', ложные и реальные, что мы оставляли для него, он пытался разминировать лично. Так будет и завтра, только эту штуку разминировать нельзя!

Ваха ответил не сразу. У него был в разработке свой собственный план. По своим масштабам он был настоящей 'бомбой'. План являлся результатом творческого мышления, скрупулёзного сбора и анализа разведывательных данных, раскрывающих возможности противника и характер его действий, – к его реализации он по-настоящему серьёзно готовился, избегая всякой спешки. Он всё ещё молчал, всё ещё оценивал риски. План Руслана – простой и примитивный – мог помешать его хитроумному плану. Представив их на чашах воображаемых весов, он наконец спросил:

– Думаешь, получится выманить его?

– Почему нет?

– Поманишь его рукой и он пойдёт?

– Да! – искренне согласился Руслан.

– Ты бы пошёл?

– Нет, конечно! – затряс тот густой взъерошенной головой. – Короче, если он не пойдёт, пойдёт сапёр, а это гарантированно смерть.

Ваха немного подумал.

– Решено. Реализуем твой план сегодня с наступлением темноты. Готовься.

Сумерки сгустились рано, всё-таки на дворе стоял январь, а спустя час на пороге появился Ваха, оказавшись на прицеле сразу двух автоматчиков.

– Чего дверь не заперли?

– Тебя ждали, – сказал Мовсар. – Не хотели, чтоб ты в дверь тарабанил.

– Шума не хотели, – сказал Ризван. – Мы идём с вами?

– Не сегодня. Работа простая, справимся вдвоём.

– Когда уже у нас будет дело? – спросил Мовсар. – Руки чешутся.

– Наберись терпения. Это случится скоро.

– Я готов, – появился Руслан. – Какой план?

– Проникнем на завод, заминируем и вернёмся. Через пролом не пойдём, зайдём с противоположной стороны, на случай если с заставы наблюдают за дорогой.

– С какой заставы?

– С той, что под боком. Её называют 'девяткой'.

– Как мы туда попадём? – спросил Руслан напарника. – Идём пешком?

– Есть другие предложения?

– Может на машине? – предложил Руслан.

– Пешком безопаснее. Перейдём дорогу, а там дворами. Так мы будем двигаться и быстрее и не на виду. Если нас и будут поджидать, то только на центральных дорогах.

– Значит, так и поступим.

Они попрощались и незаметно вышли за ворота, постояли в тени, привыкая к темноте. На заставе, расположенной в полсотни метров, было тихо. Сгущающиеся сумерки выкрасили небо лиловым цветом, а тем временем по земле стелилась туманная дымка.

– Слава Милосердному и Щедрому Аллаху, который ниспослал нам в союзники туман.

– Железно – ночью выпадет снег.

– Откуда знаешь?

– Колени крутит. Примета такая у меня есть.

– Снег тоже на руку, скроет ненужные следы. Идём, времени в обрез.

Они перестроились друг за другом и двинулись к цели. Путь отмеряли отрезками, шли по десять–пятнадцать метров за раз. Останавливались, таились минуту, две, слушали, что твориться в округе и отправлялись дальше. 'Девятку', заставу капитана Панина, они обошли по Февральской и подобрались к Маяковской. Чтобы перебраться на другую сторону улицы пришлось задержаться, изучая обстановку немного дольше обычного, здесь движение представлялось весьма опасным: город уснул, проснулись федералы, и в мире гражданских наступил комендантский час. Выждав время, надеясь, что это как-то поможет их продвижению, они пересекли дорогу по очереди и растворились среди дворов на другой стороне улицы. Оказалось, что Ваха неплохо знал этот район. Дальше они отправились прямо, через тридцать пар шагов свернули направо, долго крались сквозь сгущающиеся сумерки, медленно, с частыми остановками, чтобы не обращать на себя внимание, затем свернули налево, вышли к восточной границы разрушенного завода, некоторое время двигались вдоль ограждения, снова повернули направо и оказались на его территории. На заводе они пробыли не больше часа. Спустя три часа, но уже иным маршрутом, они вернулись туда, откуда начали путь.

В пять утра Егора растолкал дневальный. Тяжело приходя в себя, он поднялся, умылся, выпил сладкого чая, пока сапёры были на завтраке. Отдал несколько распоряжений, быстро оделся и вышел из палатки, оказавшись под крышей здания, под которой она располагалась. Снаружи сыпался мелкий дождь.

– Давно идёт? – спросил Бис дневального на посту.

– С двух ночи, товарищ старший лейтенант. Часа два вообще лил как из ведра, теперь моросит. Похоже затянуло беспросветно.

– Опять все вымокнем как суки… – пробормотал командир. – Передай, чтобы взяли плащи из общевойсковых защитных комплектов.

– Есть.

Старлей натянул капюшон, взглянул на край козырька, с которого струилась вода, спрятал голову в плечи и отправился в медпункт за порцией болючих уколов. На глазах ночная мгла серела, проясняя детали окружающей обстановки как фотобумага, плавающая в ванне с проявителем.

Выйдя из перевязочной медпункта, Бис обнаружил дозоры на месте инструктажа. Подполковник Крышевский мерными шагами расхаживал перед малочисленным строем, взад и вперед, сомкнув за спиной длинные руки. По-прежнему шёл слабый дождь.

– Разрешите встать в строй? – спросил старший лейтенант.

– Готов? – уточнил подполковник.

– Так точно, – не задумываясь, ответил тот.

– Вставай.

Егор занял законное место, но слушать начальника штаба не стал. Склонил голову и принялся скоблить ботинками друг о друга, пытаясь стряхнуть с них намертво прилипшую глину. Он не хотел слушать указания, наводившие тоску – иной раз до одури – чего ему ждать от немилого города, где он как рыба в воде. Но не в том смысле, что там он был в своей стихии, а в том смысле, что не в его власти было избежать купания в ледяной запруде, где непрестанно приходилось бороться за саму жизнь, и чего уж греха таить кое-как с этим справляться. Но на этот счёт у него не было претензий к начальнику штаба. Если говорить честно, он и сам до конца не понимал против чего протестовал таким образом. Или какую природу имел его протест. Оказалось, что никакую. И весь его демарш объяснялся тем – будто все были против него. Против него восстали и свои, и чужие. Так Бису казалось. А что же он? Он воевал честно, открыто и истово, неуклонно следуя правилам, несмотря ни на что. Считал, что делал это в одиночку со своими солдатами, в то время как другие, и в первую очередь штаб, с лёгкостью наблюдали за его успехами, но чаще – неудачами. Забывая о том, что по-настоящему, с искренней симпатией, а то и по-отечески, к нему относился не только подполковник Крышевский, но и полковник Стержнев, и капитан Михайленко, и многие другие. Однако подобное свойственно не замечать, когда на психику постоянно оказывают сверхмощное негативное воздействие повторяющиеся и угрожающие жизни события.

Егор заметил чужаков почти сразу. Задолго до того, как сапёры вышли с ними на дистанцию сто метров. Они стояли на куче битого кирпича в проломе заводской стены, явно желая, быть замеченными. И им это легко удалось. Бис двигался по привычной для него стороне, справа, мимо лавки Вахи-артиллериста, которая к этому времени обычно пестрела скромными товарами, но этим утром оказалась пуста. Причиной тому вполне мог служить ни на минуту непрекращающийся дождь. Цепким взглядом старший лейтенант высмотрел стул задвинутый за прилавок, на котором чеченец-подполковник часто сидел во время торговли и расслабленно зашагал к нему, словно его одолела усталость. Выдвинув стул, он присел на край и погрузился в раздумья, заставив себя не смотреть в сторону незваных гостей. Неспеша извлёк из разгрузки сигареты и закурил, будто не замечая того, что творилось в округе. Не бросая по сторонам мимолётных взглядов, он смотрел себе под ноги, поплёвывая на землю и незаметно поглядывая из-под бровей в их сторону. Как ни в чём не бывало чужаки выжидали в проломе, наблюдая за дозором. Это длилось до тех пор, пока идущий по левой стороне сапёр Гузенко не поравнялся со своим командиром.

– Ну-ка, сбавь темп, – приказал ему Бис.

– Есть, – растерялся Гузенко, скрупулёзно осматривающий обочину.

– Следи за мной в оба! И предупреди своё прикрытие.

Бис поднялся, встряхнул и проверил оружие, удобно разместил его на груди и отправился по асфальту к пролому, где один из визитёров, подал рукой символический знак, совсем как базарные торговцы, завлекающие прохожих в лавку. Егор не поверил своим глазам. Увиденное им подлежало сомнению и анализу одновременно. Он попросту не мог поверить, что недвусмысленный жест был адресован ему и развернулся лицом к дозору. Но и тех, кому предположительно визитёры могли посылать подобный сигнал, позади Биса не оказалось. Старший лейтенант повернул голову в сторону сомнительной компании, заметив только одного из них. Тот принял прежнюю позу и повторил размашистое движение рукой. Егор вытер лицо от дождя и пригляделся снова, словно ему всё привиделось. Интуиция подсказывала, что эти двое не заблудшие и неслучайные зеваки, не прогуливающиеся мимо, ведь погода никак не подходила для беспечной прогулки. Эти двое цинично и дерзко следили за дозором. В округе воцарилась зловещая тишина, шелестел слабый дождь и мерно рокотали моторы БТРов разведки. А спустя пару секунд незнакомец отвернулся и отправился вглубь завода. Бис незамедлительно подал сигнал сапёру с обочины и без колебаний отправился к пролому. Преодолев груду кирпичей, он вскинул автомат и поймал последнего на мушку сквозь прорезь прицела. Непрошенные гости двигались друг за другом, совершая широкие гребки руками, словно плыли кролем, сворачивая то направо, то налево, то встряхивая на пути ветви деревьев, и в конце концов исчезли из виду. На раскисшей тропе оставались отчётливые следы их ботинок и Бис решил во что бы то ни стало преследовать чужаков. Преодолев половину пути, он свернул к стене, куда тропа вела в обход гряды молодых раскидистых деревьев, шагнул вперёд, натянул ветку и почти выпустил её из рук, в последнюю секунду заметив белые провода обвивающие ствол, словно голый, тонкий, вьющийся стебель полевого вьюнка. Дождевая вода смыла ненадёжную маскировку из глины, которой их вымазали накануне и обнажила во всей своей красе. Не раздумывая, Егор навалился на упругую ветвь и резкими движениями вверх-вниз переломил её на две части, но только не худые провода. Точёные электрические провода остались невредимыми. Они струились меж побелевших от напряжения пальцев, тянулись, но не рвались. Успев осознать, что ток по ним уже бежит и неминуемо приведёт к подрыву, Бис жадно впился зубами в изолированную оболочку и бесчувственным истуканом свалился под дерево. По всем признакам должен был прогреметь взрыв, но к счастью, крепость проводов на разрыв была сломлена. Кровь ударила в голову, а сердце в груди застучало, как колёса летящего в ночи локомотива. Из-за шума в ушах Бис не смог разобрать случился подрыв или нет, и не смог разжать челюсти, которые свело от напряжения, будто затянутые намертво тиски. Так и лежал, не отводя взгляда от тёмных лужиц, чтобы засечь по кругам на воде как содрогнулась от взрыва земля. А затем увидел две пары армейских ботинок, что бежали по его следу. Он поспешил остановить их, но задыхаясь от волнения, не смог подать нужной команды. Наконец, справившись с собой, выплюнул слова сквозь зубы:

– Назад! Фугас!

Солдаты запнулись друг о друга и попятились прочь. Что значили нитки рваной проводки в руках командира объяснять нужды не было. Бис выпустил её из рук и стряхнул с себя словно пыль. Затем, когда секундомер в его голове отсчитал пять долгих минут, проделал несколько осторожных движений. Во-первых, перевернулся на спину, поскольку дождевая вода просочилась в одежду. А во-вторых, отыскал глазами на дереве точку, откуда они тянулись и стал выискивать поблизости взрывное устройство.

– Товарищ старший лейтенант, кажется, они идут выше, на соседнюю ветку. Отсюда плохо видно, возможно фугас над вами.

Егор поднял глаза. Над ним ничего не оказалось. Однако выше, где раскидистые ветви расходились от ствола во все четыре стороны, располагался небольшой свёрток, туго привязанный к стволу шпагатом и прикрытый жухлыми листьями и прелым мхом. Он располагался довольно высоко и если бы Бис стоял в полный рост, непременно оказался бы над головой.

'Точно это электропроводка фугаса? – взглянул он на разорванные жилы, что лежал поблизости и поднял их с земли. – Может, это обманка?'

Захотелось зажмуриться, чтобы даже нечаянно не увидеть то, что мгновенно врывалось в сознание, угрожая случиться в любую секунду, но вместо этого Егор предпочёл перевернуться на живот и на получетвереньках отправился туда, где поджидали его солдаты.

– Подождём пятнадцать минут, – предложил он, поднимаясь на ноги.

Прошло заметно больше условленного времени, однако Бис не спешил. Оставил у фугаса охрану и по тропе вернулся к дороге, остановил дозор командой – 'приготовиться к бою', обменялся несколькими фразами с Крутием и вернулся той же тропою обратно.

– Дай мне кусачки, – попросил Бис, предложив солдату свой автомат.

Они обменялись инструментами и офицер-сапёр отправился к фугасу. Егора не было около десяти минут. Затем он появился, держа в руках моток проводов и чёрный свёрток с повреждённой в одном месте оболочкой.

– Что это, товарищ старший лейтенант?

– Пластид и гвозди, – сказал офицер. – А это детонатор и батарейка.

Квадратную батарею с усиками, напряжением четыре с половиной вольта ещё называли солевой или плоской. Целое поколение людей считало её изобретением советских учёных за узнаваемый винтажный вид как у всего советского, но оказалось, что изобрёл её немец Пауль Шмидт ровно сто лет назад. Плоская батарея использовалась в быту и в приборах военного назначения, а благодаря возможности пайки к её контактам гибких проводников, обрела невероятную популярность у разных самоделкиных в качестве надежного источника электрической энергии. Она была настолько универсальна, что её часто держали про запас даже домохозяйки, ничего не смыслящие в работе электроприборов. Многим было известно как постукиванием до легких вмятин выжать из севшей батареи остатки ёмкости или сделать фонарик, примотав лампочку на изоленту, и тем более – как языком проверить живая она или пора заменить.

– Кажется она разряжена, – протянул старлей батарею сапёру.

Ефрейтор покрутил её в руках и для уверенности проверил языком.

– Похоже посажена в ноль. А что это?

– Гвозди в прозрачном скотче… – предъявил офицер.

Голодному сапёру представились любимые свиные языки в желе, что мать готовила по особым случаям. Порожний желудок, урча, провернулся в пустой солдатской утробе, будто барабан стиральной машины.

– Проволока, гвозди и гайки, – продолжил Бис, – обычная фугасная начинка, поражающие элементы.

На этот раз слова Биса прозвучали не так аппетитно как в первый, но солдат понял, что наесться ими вдоволь можно было до смерти.

– И сколько их?

– Кило с лишним, – взвесил Бис на ладони ленту. – Может, два.

– Вот, дела! – протянул Гузенко руку. – Если бы не батарея, наверное, рвануло бы не по-детски! Да, товарищ старший лейтенант?

– Наверное, – ответил Бис, получив батарею обратно. – Давай, аккуратно двигаем дальше.

Через два десятка метров имелась брешь аналогичная первой, через которую троица вернулась на дорогу. Старший лейтенант закинул трофей на волноотражательный щиток бронетранспортёра и махнул рукой по направлению движения. Точно гусеница, которых Егор давил в раннем детстве снимая с яблонь, колонна дозора потянулась вперёд. А сам он остаток пути тоскливо поглядывал на щиток, где оставил загадочный свёрток, распаливший воображение и обрекший его до конца маршрута строить гипотезы и предположения удачливого разминирования. Руководствуясь чем угодно, но только не простой и понятной логикой: фугас не сработал только потому, что самая неприхотливая в мире батарейка разрядилась. Всё казалось, что причина по которой не состоялся подрыв, крылась в том, что он успел разорвать цепь руками. Он был уверен, ему потребуется совсем немного времени, чтобы разобраться с несложным, но хитроумным устройством, понять его принцип действия и ответить на вопрос: его спасла молниеносная реакция или свершилось обыкновенное чудо?

На 'Груше'Бис отказался от пива и уединился за пустым прилавком, разложив перед собой ингредиенты фугаса. Самодельное взрывное устройство состояло из пластичного взрывчатого вещества в несколько раз превышающее по мощности тротил; квадратной батареи с напаянными для надёжности к контактам проводами, предусмотрительно обрезанные Бисом при разминировании; спутанной электропроводки; электродетонатора; ленты с замурованными в неё строительными гвоздями и латунной гильзы с проводами на конце, что были варварски порваны им при обнаружении. Все ингредиенты принадлежали одной электрической цепи. Один провод шёл от батареи на детонатор, от него на контакт латунной гильзы, а от неё снова на плоскую батарею. Сам же детонатор помещался в брусок пластида, начинённый гвоздями. В общем-то электрическая схема фугаса была проста и понятна, как и роль всех её составляющих за исключением загадочной латунной штуковины. Егор допускал, что это был элемент электроники, но для чего и за что отвечал по-прежнему оставалось загадкой. Собрав цепь заново на скрутках, закинул детонатор за прилавок на случай если цепь окажется исправной и, зажмурившись, накинул провод на батарею.

Ничего.

– Да она же севшая! – вспомнил он.

Егор шлёпнул себе по лбу и обшарил разгрузку в поисках резервной батареи. В конце концов достал радиостанцию, отщёлкнул от неё элемент питания, разместил его на прилавке и прижал оба провода к плюсу и минусу.

Снова ничего.

– Странно… – он потёр лоб. – Гудзон, дай годную батарею!

– Держите, – подоспел Гузенко.

– Точно годная?

– Так точно.

Бис прикрутил оголённую жилу на 'минус', а другой коснулся 'плюса'.

Тишина.

– Три батареи испробовал, – и ничего? Херня какая-то!

– А с виду на самоликвидатор НУРС похоже, – предложил свою версию Крутий, заглянув через плечо.

– Чё?

– Самоликвидатор неуправляемого ракетного снаряда, говорю. Которые с 'вертушек'отстреливают.

– Это правда? – спросил Егор.

– Чистая! – нарочито громко произнёс Юрий.

– Откуда знаешь?

– На плакате видел, у оружейников.

– Ты, Юра, ей-богу, балабол.

– Чё сразу балабол? Не веришь, сам у них спроси!

– Здесь ты прав. Сам спрошу. По машинам! – скомандовал Бис.

На обратном пути у прилавка Вахи Егор заметил женщину. Остановил дозор, спрыгнул с машины и подошёл ближе. Ей оказалась довольно привлекательная женщина лет тридцати, на лице которой отпечаталась усталость от войны и самые сильные чувства, которые ей пришлось испытать в течение жизни. С вероятностью девяносто девять процентов это была жена Вахи, решил он.

– А где хозяин? – поинтересовался командир инженерно-разведывательного дозора.

– С утра уехал за продуктами, – ответила она, пряча глаза.

– А куда поехал?

– Рано уехал. Куда – не сказал. Сказал, за лавкой присмотреть.

– Когда вернётся?

– Обещал – к вечеру.

– Ладно, – повернулся Бис и направился к колонне бронетехники.

Следующей остановкой дозора должен был стать блокпост омоновцев. Днём ранее Егор договорился с командиром отряда о том, чтобы устроить собаке по кличке Каро смотрины и при удачном стечении обстоятельств обменять её на Брайта. Только этим утром старший прапорщик Стеклов оказался пьян и в состав дозора не попал, собственно как и Каро. При таком раскладе встреча была бессмысленной. Разговаривать было не о чем. Егор чувствовал себя отвратительно, будто бы по его вине была сорвана выгодная бартерная сделка.

– Притормози, – приказал он водителю.

Тот сбросил скорость.

Как обычно на дороге стояли трое. Егор поздоровался и попросил передать их командиру слова, что привезёт собаку завтра. Они выслушали молча и кивнули в ответ. После чего колонна дозора продолжила путь в пункт временной дислокации.

Заехав на территорию базы Егор с ходу отправился на склад артиллерийского вооружения, минуя штаб с докладом комбригу и в инженерный отдел Группировки, решив, что прежде чем докладывать высокому начальству, требуется самому разобраться с чем он имеет дело. Но покрутив гильзу в руках, оружейники ничего прояснить не смогли.

– Сходи к артиллеристам, может они что знают? – предложил Толя Колесников.

– Что ж, придётся, – согласился Егор.

Но к артиллеристам не пошёл, а отправился в беседку роты, подумав, что в первую очередь инженерный отдел Группировки интересует принцип действия фугаса, а не то, какой элемент для подрыва использовали – от НУРСа или НАРа?

Он снова разложился на столе, где весь фугас оказался как на ладони. Вот бризантное взрывчатое вещество. А это убойная начинка. Это узел из проводов. А это источник питания. И гильза.

'Должно быть, она и есть исполнительное устройство? – решил он. – Но, чёрт побери, как же оно работает?'

Закинув детонатор под пол деревянной беседки, Егор в очередной раз собрал электрическую цепь. С новой батареи подал питание. Результат не изменился и он разочаровано растёкся по столу.

– Ну как? – появился Гузенко.

– Никак, – тяжело вздохнул Бис, удерживая гильзу, как пшеничный колос, на тонком стебле из скрученных проводов. – Батарея новая. Провод взял новый, на случай, если старый перебит. Даже детонатор – новый. От прежнего фугаса только латунная гильза с припаянными к ней проводами.

– Может, потому что детонатор не вставлен в тротиловую шашку? – хмыкнул Сергей.

Егор оценил специфический сапёрный юмор, вопросительно вздёрнув бровью.

– Скорее, потому что ты не придавил взрывчатку своей пятой точкой к скамейке! – замахнулся Егор 'колосом'и тюкнул им сапёра по лбу.

Лёгкий удар гильзой по голове сапёра привёл детонатор находящийся в подполье деревянной беседки к подрыву. От неожиданности оба припали к столу.

Офицер полез в подпол, обнаружив на месте детонатора небольшую свежую воронку.

– Что это было?

– Вы треснули меня по лбу.

– Нужно повторить, – предложил Бис.

– Что повторить? Треснете по мне этой хреновиной ещё раз? Ни за что!

– Нужно повторить эксперимент. Тащи детонатор, – приказал ротный.

Гузенко вернулся через минуту.

– Взял два про запас, – пояснил он.

– Прикручивай на место прежнего.

– Вы только провода от батареи отсоедините.

– Отсоединил уже.

– Покажите свободную жилу?

– Ты меня проверять будешь, что ли? Или будешь приказ выполнять? – возмутился Бис.

– Сами так требуете. Я лишь следую примеру.

– Чё ты мне тут соловьём заливаешь! Крути детонатор!

– Готово уже.

– Шагай за спину.

Егор накрутил жилу на свободную клемму батареи. Взял в руку латунную гильзу и резко встряхнул ею перед собой. На глазах обоих произошёл подрыв лежащего на земле электродетонатора.

– Нифига себе! – восторженно воскликнул Гузенко.

Бис потемнел, стал хмурым, темнее самой грозной тучи и обречённо опустился на скамью, словно познал никому неведомую истинную.

– Что с вами, товарищ лейтенант?

– Нормально всё со мной.

– Я же вижу. Плохо стало?

– Могло быть хуже. Прикрути второй детонатор.

– Зачем? Понятно же всё!

– Прикрути, говорю! – скинув жилу с батареи, офицер предъявил её сапёру.

– Готово, – доложил Гузенко.

– Свали за спину.

На этот раз Бис встряхнул гильзу плавным и мягким движением, как если бы аккуратно отвёл ветку в сторону и вернул на место, придержав рукой.

Действие тотчас привело к подрыву.

– Что получается? – опустился он на скамью. – Отпусти я ветку, отведя по ходу движения, или встряхни я её, эта чёртова гильза неминуемо привела бы фугас к подрыву. Он бы случился в любом случае, когда я ломал ветку? – он был крайне подавленным и растерянным. – Это провал…

– Да вы в бронежилете родились!

– Это залёт!

– Если и залёт, то не ваш, а тупого подрывника, который не подумал, что батарея может отсыреть? Всю ночь же лило как из ведра?

– Мне срочно нужно в штаб, Гудзон, – вдруг заявил офицер. – Тащи электродетонатор!

– Разрешите я с вами?

– Тащи детонатор!

По краю ложного минного поля, по раскисшей тропе оба поспешили в штаб. Калитку открыл часовой, за спиной которого Егор заметил в беседке комбрига. Вместе с ним находились начштаба Крышевский, замполит Хлебов, подполковник Бояров и майор Гроздев. Все четверо пили чай.

– Товарищ полковник! Разрешите доложить?

– Докладывай.

– Инженерная разведка проведена. Обнаружена очень интересная хитрая штуковина, посмотрите какая?

– Что ещё за штуковина?

– Держите, – протянул Бис латунную гильзу комбригу. – Когда я подам сигнал, сделаете такое движение, – он рубанул от плеча, будто шашкой. – Гузенко, держи батарею.

Старший лейтенант размотал небольшой моток сапёрного полевого провода и с лёгкостью выполнил необходимые электромонтажные работы. Со стороны всё казалось простым и понятным, не требующим от человека сложных действий, вроде расчета электровзрывной сети, подбора источника электропитания и проведения алгебраических расчетов, твердого знания электрических характеристик электродетонаторов, проводов и приборов. Бис играючи скрутил провода детонатора с проводами электровзрывной сети и, наскоро оглядевшись, закинул его за край ограждения из волнистого шифера.

– Готово, – вернулся он к группе старших офицеров, пребывающих в молчаливом тягостном недоумении. – Гузенко, батарею!

Ефрейтор передал источник тока командиру, Егор подхватил с земли незадействованные до сих пор концы проводов, прижал один контакт пальцем к 'минусу', а второй – осторожно – к 'плюсу'.

– Товарищ полковник, ваш выход.

– Что я должен сделать?

– Я же показывал, – повторил Егор неусвоенный урок.

Полковник Слюнев взмахнул рукой, вместе с чем за оградой прогремел взрыв электродетонатора. Он не был оглушительным и уж точно не был пугающим для людей, занимающихся разминированием и уничтожением взрывоопасных предметов ежедневно. Однако, на тех, кто не был занят этим делом ни дня в своей жизни, он произвёл поистине ошеломляющее действие. Кроме прочего, подрыв детонатора вызвал отрыв куска шифера от ограждения беседки, пролетевшего полуметре от лица комбрига. Это произвело на полковника поистине неизгладимое впечатление, которого, пожалуй, не мог предсказать никто из присутствующих. Слюнев увернулся, затем распрямился и прежде чем завопить, бросил в старшего лейтенанта латунную гильзу, которая из-за сдерживающих её проводов не полетела в нерадивого старшего лейтенанта, как задумал полковник, а упала к его же ногам. Он в ужасе отпрыгнул в сторону.

– Что происходит? – прикрывая голову руками, завизжал он. – Начальник штаба, какого хуя этот болван приволок в штаб фугас?

– Это не фугас, товарищ полковник! – попробовал объяснить старший лейтенант, не меньше напуганный реакцией комбрига, чем тот подрывом.

– А что? Что это сейчас было?

– Это всего лишь электродетонатор…

– Александр Казимирович, этот болван принёс в штаб детонатор и подорвал его в присутствии вышестоящего командования. А что он принесёт завтра? Какой-нибудь фугас или бомбу?

– Да это был всего-то детонатор! Само взрывное устройство оно здесь, – Бис вынул из-за пазухи кусок пластида и ленту с гвоздями.

– Вот! – всплеснул Слюнев руками.

– Нифига себе! – присвистнул майор Хлебов при виде ленты. – Мне как раз нужны были гвозди! Отдашь их мне?

– Забирайте, – растерялся Бис.

– Казимирыч? Ты это видишь? Видишь? Я запрещаю пускать его в штаб с подобными находками! Всем понятно?

– Так точно, – ответил Крышевский.

– А вы, оба, вон отсюда! – набросился Слюнев на сапёров, выпучив злые глаза.

Деваться было некуда, Бис приложил руку к головному убору и отправился на выход. За ним следом Гузенко.

– Что это было, командир?

– Кажется, у комбрига случилась истерика…

– Я ни разу не видел полковника таким, – сказал Сергей.

– Вот же, угораздило лопухнуться? И так всё шло не слава богу и тут всё к чёрту полетело. Хотя, мне давно хотелось сделать что-то подобное, чтобы он прочувствовал каково это.

– Вы откуда такие возбуждённые? – спросил Кривицкий.

– Из штаба.

– И как там? – Геннадий только навёл себе кофе.

– Всё плохо.

– Что на этот раз стряслось? – облизнул он чайную ложечку и положил перед собой на тумбу.

– Слюнева едва шифером не прибило.

Кривицкий ничего не понял и решил, что это метафора.

– Тихо шифером шурша, крыша едет неспеша?

– Да я в буквальном смысле говорю! Кусок шифера в него отлетел после того, как я подорвал в беседке детонатор.

Взгляд Геннадия стал отрешённым, он дотянулся до ложечки и принялся помешивать кофе второй раз за последние полторы минуты.

– А я догадывался, что с тобой что-то не так! – наконец сказал он. – Не знал только, что настолько.

– Не волнуйся, комбриг в порядке.

– Я за него не волнуюсь. Я за себя переживаю. Ведь это я вынужден жить под одной крышей с психом. Мало ли что взбредёт в его больную голову? Может, он фугас в палатку притащит и будет при нас детонатор выкручивать?

– Пей спокойно свой кофе, сахар уже растворился.

– И ты ещё удивляешься, почему Слюнев к тебе плохо относится? – со всей серьёзностью произнёс Геннадий. – Так я тебе отвечу: ты его сам провоцируешь.

– И чем же это?

– Своими действиями. Ты всячески демонстрируешь своё неуважение к нему.

– Как и он ко мне, – тут же парировал Егор. – Он насмехается надо мной и делает это на людях.

– Только в том случае, если ты плохо делаешь свою работу. А ты судишь о нём, руководствуясь исключительно чувствами и мелочными обидами. В суровом мире, подобно этому, делать это строго возбраняется. Разум нужно ставить выше чувств. И ещё вот, что тебе нужно знать: самый ценный опыт в жизни мужчины это унижение и неудача. Именно они укрепляют характер, воспитывают в мальчике мужчину, учат подниматься, когда упал и двигаться дальше, и крепко стоять на ногах, отрастив кривые корни.

– И чего все заладили про кривые корни?

– Кто ещё?

– Крышевский.

– Тем более стоит прислушаться, потому что Казимирыч – глыба, авторитет. А чего ты вообще хотел получить? Ты припёрся в штаб с фугасом и там его взорвал. Ты нормальный вообще?

– Это был детонатор. Не фугас.

– Не имеет значения. Обитатели штаба не видят в этом различий. Взрыв есть взрыв. А прилетевший кусок шифера это убойный осколок. Это тебе всё равно, потому что от тебя пули и осколки отскакивают. А комбригу – нет. Хорошо, если обойдётся и тебя не отправят под трибунал за покушения на должностное лицо? – прапорщик залпом выпил остывший кофе.

– Не ссы, обойдётся! – окончательно расхрабрился Егор, злясь.

– Посмотрим…

Бис выудил из тумбочки бутылку водки, плеснул в кружку из-под остывшего кофе и глотком отправил содержимое внутрь, ощутив как обожгло внутренности.

В пяти километрах на запад, в доме из красного кирпича и высокими черными воротами, шёл не менее жаркий спор.

– Ты гарантировал, что подрыв неминуем как кара Всевышнего. Но подрыва не случилось, почему?

– Да не знаю я, Ваха! Не знаю! – негодовал Руслан. – Я тысячу раз испытал это устройство и каждый раз оно надёжно и безотказно работало. Я проверял сто тысяч раз и ни разу не получил отказа. – Он почесал взъерошенную голову. – И я принимаю твой упрёк.

– Если шайтан что-то придумает и перекроется от меня, мой план отправиться в ад!

– Астагфируллах, не знаю я, как так вышло! Я уверен, что всё проверил… Что ты хочешь, чтоб я сделал?

– Молись Аллаху, чтобы твой промах не имел последствий для моего плана!

На другой день, Стеклов и Бис вышли на маршрут вдвоём за долгое время. Владимир вёл на поводке контуженого Каро, а кинолог взвода ефрейтор Ульбашев – своего Грома. Егор радовался, что Владимир шёл рядом, вдвоём действительно было веселее. Но для Владимира повод был не самый радостный. Путь до форпоста красноярских омоновцев составлял около двух километров и занимал тридцать-сорок минут. Этого времени было много, чтобы говорить на пространные темы, нелюбимые Егором, лишь бы отвлечь Стеклова от мысли о приношении в жертву одной собаки ради другой, и слишком мало, чтобы найти нужные слова и немного облегчить душевные страдания, но, странная их особенность, они никогда не выплывали на поверхность сознания сами собой. Со словами как и со временем происходило то же самое, – их было мало или много, – зависело от повода.

– А куда нам вообще спешить? – спросил Егор.

– Действительно, некуда, – согласился Владимир.

Так начался обычный разговор 'путешествующих'сапёров, основанный для его участников на умных или глупых мыслях, на полуправде и пережитом опыте. Они давно пересказали друг другу всё о чём думали и что приходило им в голову. Егор – о том, как уйдёт в отставку, сделает это рано, как только возникнет право на пенсию, станет строить дороги и однажды построит дом, подальше от города, где будет жить с семьёй закрыто и уединённо, заготавливать дрова на зиму, собирать смородину и яблоки, и лучше не будет работать вовсе, чем станет 'вратарём', как дразнил тех, бывших военных, что работали на пенсии сторожами и охранниками на стоянках, где им приходилось открывать ворота или шлагбаум. А Стеклов мечтал выкопать во дворе дома бассейн и плескаться в нём днём и ночью, рассказывая об этом так, словно собирался заниматься этим до конца жизни, но между делом всё же думал выращивать служебных собак и клубнику на продажу.

За непринуждённым разговором, в котором всплыла вчерашняя мина-сюрприз, из-за которой едва не отправились под откос планы Егора на пенсию, и историей о подрыве комбрига на электродетонаторе в беседке, они подошли к 'крепости'Красноярских омоновцев.

– Здарова! Мирон, здесь? – спросил Бис бойца на входе.

– Привет, – ответил тот. – Здесь. Где ему ещё быть? – он поднёс рацию к губам, пальцем в обрезанной перчатке нажал тангенту и, склонив голову к темному коридору бетонного лабиринта, произнёс. – К командиру пришли.

Мирон явился первым. За ним вышел отрядный кинолог, держа собаку на привязи. Егор кивком головы поприветствовал обоих.

– Я, грешным делом, подумал, что вы передумали, – сказал Мирон.

– Никак нет, – отозвался Бис. – Подмену привели, будешь смотреть?

Мирон потрепал Брайта за длинные уши, даже не взглянув на Каро, дрожавшего на тонких лапах после контузии и поджавшего хвост, стоя в сторонке.

– Так забирайте, – сказал Мирон, отпустив пса с поводка.

– Ты серьёзно? – не поверил его словам Бис. – Что в отряде скажешь?

– Как прибежал, так и убежал. Никто не будет расстроен. В отряде всем известно, что он глупый.

– Ничё не глупый! Сам ты глупый! – не стерпел Стеклов.

– Ты неприятности ищешь? Или просто рот не контролируешь? – набычился Мирон. – Забери молча, пока я не передумал.

Стеклов опустил глаза.

– Неожиданно! Спасибо! – поблагодарил Бис.

– Ты же знаешь, это не безвозмездно. Мы ждём полбарана.

– Без базара! На днях привезу. Сам знаешь, здесь найти мясо почти невозможно, но можно.

– По рукам!

Распрощавшись они вышли из бетонного бункера.

– Ты едва всё не испортил! – отчитал Бис Стеклова по пути к машине. – Язык за зубами не можешь подержать?

– Он первый начал, – огрызнулся Владимир. – Брайт не глупый.

– Не всё равно, кто и что думает, когда тебе возвращают пса? Может они отдали его только потому, что считали его тупым. От него и правда такое впечатление.

– Он не тупой! – посмотрел в ответ Владимир. – И я докажу! – он повернул на полпути и направился обратно на блокпост.

– Стой! Дурак!

– Я докажу всем. И тебе в том числе.

Егор взглянул на часы, циферблат показывал половину восьмого.

– Идите сюда, я покажу вам кто здесь тупой! – крикнул Стеклов, завалившись на внутренний двор блокпоста.

Толпа собралась довольно скоро, Стеклов посадил на удобном месте Брайта и, отсчитав от него десять широких шагов, осуществил поворот на левой пятке и правом носке на сто восемьдесят градусов, и приставил правую ногу к левой. Теперь они оказались лицом к лицу, как соперники дуэли, к которой собака не проявляла особого интереса. Место было выбрано по правилам поединка за честь: закрытая от солнца, ветра и пыли, и посторонних глаз ровная площадка. Всё в тон поединка. Не хватало разве что барьеров, заходить за которые воспрещалось.

Стеклов пожевал во рту язык, выдохнул через левое плечо, будто собирался выпит горькой и окликнул собаку по кличке, но не той, к которой привыкли омоновцы.

– Брайт!

Пёс повернул голову в сторону Стеклова.

– Барьер!

Пёс выполнил прыжок на месте, будто прыгал через препятствие.

– Окоп!

После призыва Брайт по-пластунски подполз к Стеклову.

– Место!

Брайт нехотя вернулся туда, где его оставил Стеклов. Он в принципе делал всё с ленцой, будто команды предназначались не ему, а его четырём лапам.

– Брайт, – снова окликнул Стеклов. – Голос!

По команде прапорщика пёс залаял.

Затем Стеклов последовательно подал несколько простых команд: сидеть, стоять, лежать, гулять и снова – место. Но и этим не ограничился. Желая удостовериться, что пёс окончательно его вспомнил, помнит команды, что они разучивали, следующую продемонстрировал повелительным жестом: согнутой в локте правой рукой ладонью наружу. Брайт послушно сел. Стеклов вытянул правую руку вперёд ладонью вниз – Брайт поднялся. Владимир вытянул правую руку вперед и медленно опустил вдоль тела – пёс лёг на землю. В завершении, оставаясь на месте, Владимир подался вперёд, хитро прищурился, будто пытался заглянуть псу в самую глубину глаз и, поднеся к лицу руку, словно собираясь почесать веко, поманил его кривым пальцем. Вывалив язык, Брайт сорвался с места, обогнул хозяина справа и сел к левой ноге, поджав хвост.

Омоновцы стояли, разинув рты.

– Ну, кто теперь тупой? – гордо произнёс Стеклов.

– Конечно, когда у собаки такая связь с хозяином, она никогда не будет слушать кого-то другого, – высказался омоновский кинолог.

– Надо было искать подход к собаке, а не к её тушёнке, – ответил Мирон.

– Умница, Брайт! – потрепал Стеклов собаку за морду. – Идём теперь домой.

Двигаясь по дороге, Стеклов забавлялся с Брайтом как на прогулке в родном дворе, позабыв от радости, что находится в эпицентре боевых действий. Всё это время дозор шёл на запад, приближаясь к 'девятой заставе'капитана Панина, пока наконец не оказался на одном с ней уровне. Теперь маршрут уводил их направо, на Хмельницкого, где всегда было опасно. Видя, что устроенное Стекловым и собакой представление отвлекает сапёров от работы, Бис окликнул его.

– Что случилось? – спросил Владимир.

– Не то время, – возразил Егор. – И не то место ты выбрал для игр. Здесь ты на работе, так работай!

Стеклов ничего не ответил и в образовавшейся тишине стало слышно, как громко рокочет двигатель бронетранспортёра, ехавшего позади, будто взбиравшегося в горку на низкой передаче. Бис отстал, и на минуту задержался на перекрёстке. Нередко он испытывал напряжённость, когда на крутых поворотах часть боевого порядка была скрыта складками улиц или местности и находилась вне зоны видимости. С инженерно-разведывательными дозорами такое случалось регулярно, в силу исключительной растянутости боевых порядков. После чего Егор догонял разведчиков и занимал своё место, встраиваясь в их ряды. Тем временем сапёры преодолели десятую часть пути по широкой улицы, где с обеих сторон преобладали одноэтажные домостроения, и приблизились к двухэтажной ветеринарной лечебнице. Безжалостно уничтоженное здание красовалось слева. Кто и как определил, что это была ветлечебница никто не помнил. Вероятно, узнали от местных. С тех пор все считали её тем, чем считали. Но по характеру строение вполне могло быть хозяйственным магазином или аптекой, кабинетом стоматолога или греческим рестораном. Следом за лечебницей следовал длинный кирпичный забор, метра полтора в высоту, ограждающий неизвестную, поросшую дикими деревьями территорию, на которую никто не заходил. Забор тянулся далеко вперёд до хорошо видимого перекрёстка, где заканчивался, поворачивая налево, и взору открывался широкий микрорайон с высотными многоэтажными домами, что тянулись вдоль улицы и уходили вглубь.

– Чего такой угрюмый? – спросил Стеклов.

– Я просто сосредоточен.

– А кажется, что расстроен.

– Может быть, немного.

– И чем именно?

– Тобой… Когда ты вышел от омоновцев, ты даже не вспомнил про свою вторую собаку Каро.

– Блин, и где она сейчас?

– В БТРе. А ещё, развлекаясь с собакой, ты забыл, что мы на задании. Своим поведением ты создаёшь для всех нас угрозу. Ты отвлекаешь сапёров, выполняющих опасную работу.

– Тебе следует взглянуть на положительные моменты. У нас остались обе собаки!

– Это ты говоришь про себя. А у меня осталось двадцать километров заминированной дороги.

– Твоя проблема не так уж сложна, – продолжил Стеклов. – Мы вполне можем проехать по маршруту на всех парах и оказаться на базе. Если, конечно, хочешь?

– Не хочу, – оборвал он Стеклова. – Хочу, чтобы тебя больше не было на маршруте. Ты всё портишь.

– Вот значит как? Не проблема, – заметил Стеклов.

В ответ Бис кивнул.

– А справишься? – разозлился Владимир.

– Одной левой. Для дозора ты фигура несерьезная.

– Насупившись, Стеклов поплёлся в конец дозора, где шёл прапорщик Крутий.

– Как обстановка? – спросил Юра.

– Так себе! Этот ещё, дурик, совсем с катушек слетел, – пожаловался Владимир. – Иногда кажется, что он терпеть не может людей, у которых случилась радость или хорошее настроение.

– Бывает. У меня последнее время тоже такое. Просто психоз какой-то. Хочется послать всех и всё на хер и напиться до чёртиков.

– Может быть, сделаем это вечером? – предложил Владимир. – У меня и повод имеется, – он предъявил Юре Брайта. – Вот он, смотри! Нашёлся мой красавчик!

– Выходит, что из-за него Бис всю неделю к омоновцам бегал? И полбарана мяса искал по городу?

– Не знаю.

– Ну, точно тебе говорю, из-за него.

– Я ничего не знал про это.

– Конечно, не знал. Егор говорил, что ты из-за пса всю неделю бухой провалялся.

– Было дело. Сорвался немного, – потрепал Стеклов Брайта за уши.

– Приходи сегодня в восемь в батальон, – предложил Крутий, – чего-нибудь сообразим.

– Хорошо, – согласился Стеклов, но вместе с тем, крепко задумался над тем, что сказал ему Юра.

Правда, хватило его ненадолго. Пёс ухватил хозяина за штанину и снова уволок в свою игру. Так продолжалось до заставы Руслана Султанова, где сапёры погрузились на броню для следования к 'девятке'. Проходя мимо, Стеклов осторожно взглянул на Биса, но тот смотрел перед собой и не замечал никого. Владимир молча занял своё место со стороны водителя и кивнул головой, словно соглашался со своими мыслями:

'Егор не мог долго злиться… Рано или поздно он остынет, что-нибудь случиться и обида перестанет быть актуальной, потеряет свою остроту или вовсе сотрётся из памяти. Ему не придётся задавать неудобных вопросов, а мне искать оправданий'.

Колонна бронетехники тронулась с места и всякое неудобство как песчинку сдуло ветром.

– Попробуй свернуть здесь налево, – сказал Бис водителю, – пойдём на юг по соседней улице.

Бронетранспортёр нырнул в узкий проулок и осторожно перекатываясь в разбитой колее стал пробираться вперёд. Бис несколько раз оглянулся, контролируя дистанцию и ход второй машины, следующей за ним по пятам. Но уже через километр обе машины вынырнули на Хмельницкого перед самой заставой капитана Панина и остановились. Личный состав дозора снова спешился и так же, набирая нужный интервал, выстроился в боевой порядок.

Несмотря на субботу, этим утром базар был немноголюден и сапёры без труда его преодолели. Егор издали заметил Ваху-артиллериста, раскладывающего товар на полки своего прилавка и, ускорив шаг, живо направился к нему.

– Здравствуй, Ваха.

– Уа-алейкум ас-салям, Егор, – обрадовался Ваха. – Ты очень вовремя.

– Что случилось?

– Привёз мясо, как и обещал. Где-то пятнадцать-двадцать килограммов получилось. Как раз половина молодого барашка.

– Отлично! Действительно, очень своевременно! Спасибо. Далеко пришлось ехать?

– Откуда знаешь?

– Встретил вчера здесь твою жену. Она сказала, что ты рано утром уехал.

– Забыл, что ты каждый день здесь. Вчера оставлял её присмотреть за лавкой. В Сержень-Юрте родственники закололи барана на день рождение племянника, таким образом я выручил немного хороших кусков для тебя.

– Сколько денег я тебе за него должен?

– С деньгами постой. Деньги у меня свои есть. Отдай мне соляркой.

– Скажи сколько, завтра привезу.

– Хорошо. Ты меня знаешь, много не попрошу.

– Прибавь мне туда же кило огурцов и помидоров.

– Хорошо, – согласился чеченец.

Пока Ваха был занят подсчётом, образовалась небольшая пауза.

– Что за обстановка в Сержень-Юрте? – поинтересовался офицер.

– Хвала Всевышнему, – сказал мужчина, – в селе всё спокойно.

Сержень-Юрт по праву считался одним из красивейших сёл Кавказа, воротами исторической Ичкерии со стороны Грозного, расположенное на первой предгорной плоской террасе, у входа в Веденское ущелье бассейна реки Хулхулау. Проезжая по селу, по извилистой дороге непременно видишь высокие вершины гор укутанные зелёной каракулевой буркой, закрывающие село от промозглых ветров и подступившие буйной зеленью к жилым домам, будто гигантская волна. Именно здесь, в 1995 году, на верхней окраине Сержень-Юрта в зелёных зарослях пяти пионерских лагерей наёмник Хаттаб основал центр 'Кавказ', самую настоящую 'школу террористов'по образцу лагерей подготовки бен Ладена в Афганистане, где обучал четырём дисциплинам – теологии, оружию, партизанской войне и диверсиям. Сейчас лагеря пустовали, но где-то на просторах Чечни растворились десять тысяч её выпускников.

Неспроста из вчерашнего донесения Егору стало известно, что на въезде бесконечно длинного, протяжённостью более девяти километров, села Сержень-Юрт, прогремел утренний взрыв, унёсший жизни сапёра и бойца группы прикрытия полка Внутренних войск. Следовательно, не могло быть там тихо и спокойно. И значит, Ваха врал. Или быть может, действительно ничего об этом не знал. Егор ушёл от чеченца с тяжёлым сердцем, понимая, что не мог ему всецело доверять.

Едва сапёры скрылись из виду в тоннеле 'Красного молота', у прилавка Вахи появился незнакомец.

– Ас-саляму алейкум, брат!

– Уа-алейкум ас-салям, уважаемый! Чего желаете?

– Меня Мансур зовут, – соврал незнакомец. – А тебя, я слышал, Вахой?

– Верно слышал, – сказал торговец.

– Как идёт торговля?

– По-разному идёт. Временами плохо, временами очень плохо, – жаловаться не буду.

– Понимаю. Я заметил, что у твоего прилавка останавливаются федералы, – докучают или покупают что-то?

– Конечно, покупают. Сегодня в республике нет ничего бесплатного, кроме камней и кирпичей, тех, что можно выручить на руинах. За всё приходится платить цену.

– Ты верно сказал: за всё приходится платить. Естественный обмен товарами и услугами за деньги.

– Хотел бы помочь республике, Ваха?

Ваха внимательно пригляделся и ему стало ясно кто перед ним.

– Чем именно, Мансур?

– Для начала освободить её от оккупантов.

С появлением незнакомца, Ваха внимательно относился к словам, а теперь – ещё и осторожно.

– Я не солдат, – сказал он.

– Для этого не нужно быть солдатом. Аллах Всемогущий и Милостивый нарёк нас защитниками этой земли, разве нет?

– Конечно.

– Так ты хочешь помочь независимой Чеченской Республики Ичкерия?

– Что для этого нужно делать?

– Ничего особенного. Ты уже это делаешь. Только в этот раз тебе будут привозить продукты, которые будешь продавать только федералам.

– Что за продукты?

– Водка, пиво, консервы… это может быть всё, что угодно, – Мансур подхватил красный помидор с прилавка и понюхал его.

Какое-то время Ваха молча, думал над ответом.

– У меня семья. Она живёт здесь, со мной, не прячась. Всё что я делаю или сделаю прямо или косвенно скажется на ней, а я не хочу. Я не веду борьбу с российскими военными, я живу в сложившихся обстоятельствах. Двести лет показали, что война бесполезна. Мы допустили очередную классическую ошибку, если решили искать мира в войне.

– Не хочешь войны, помоги вести её нам? Тебе это будет стоить хороших денег.

– Все деньги мира не стоят этого. И я не стану.

– Не торопись с ответом, – сказал Мансур. – Не спеши, подумай хорошо. Я не прошу ответа сейчас. Подумай. Мы с тобой ещё увидимся, – сказал он на прощание.

Облокотившись руками на лавку, Ваха долго смотрел Мансуру вслед, пока тот не скрылся на перекрёстке за углом дома. Он знал, что рано или поздно такой человек явится к нему. Явится один или с целой бандой. Пожалуй, единственное, о чём Ваха не думал, что произойдёт это посреди белого дня.

Воскресным днём у девятой заставы шла бойкая торговля. Утро выдалось солнечным и заурядный торжок быстро превратился в шумный базар, на котором, пожалуй, можно было найти всё – от бензина низкой перегонки до мелкого рогатого скота и пирогов, а если хорошенько покопаться под прилавком, то и невольника, шутил Бис.

– Разве январь может быть таким? – возмущался Стеклов, гоняя в ногах ком сухой глины. – Ни снега, ни тумана, ни дождя… Солнце палит, будто мы Новый год по ошибке отпраздновали в мае?

Необычная для января погода, к которой трудно было привыкнуть человеку из центральной России, привнесла в унылое существование сапёров на войне по первости недоумение, затем изумление, а следом разнежила и разморила под лучами жаркого южного солнца, разве что порой дул холодный порывистый ветер. Правда погожему дню сапёры радовались не долго. Вскоре по 'историку'на связь вышел подполковник Крышевский и сообщил, что разведку маршрута требуется провести очень быстро и тщательно, и в утверждённом штабом Группировки порядке. Егор сразу смекнул, что наступила ситуация, когда менять направление разведки ни в коем случае нельзя. В общем, особые обстоятельства. Только в этот раз 'провести разведку быстро'стояло в приоритете. Подобные требования особенно казались бредом, когда звучали из уст матёрого и авторитетного начальника штаба, которого невозможно было уличить в случайном сумасбродстве.

– Принял, – завершил Бис сеанс связи и передал радисту тангенту и наушник.

Тот приложил его к уху, убедился в окончании переговоров и восстановил прежние настройки.

– План изменился… Выйди на связь с 'коробочками', скажи идём на север, – приказал офицер.

Радист без раздумий приступил к работе, а Бис успел оповестить по рации прапорщика Фофанова, прежде чем повернул голову направо, запнувшись об него придирчивым взглядом. В такие минуты Егор мечтал убить Крутия лично.

Прапорщик Константин Фофанов, двадцати восьми лет отроду, проходил службу на должности командира взвода связи первого оперативного батальона и изредка замещал старшего прапорщика Крутия в составе дозора, когда последний вдруг уходил в запой. Если не считать этот эпизод, за полтора месяца нахождения здесь у Крутия подобных случаев пьянства уже было два. Но в силу нетерпимости Егора к подобным гнусным выходкам, а ещё чрезмерной мнительности, представление о количестве инцидентов само собой утраивалось. Конечно, замена Крутия влияла на характер инженерной разведки, потому что с появлением нового человека в составе дозора, командира или солдата, нарушался прежний порядок вещей и, так или иначе, непроизвольно вносились коррективы. Могли ли эти обстоятельства сказаться на том, почему Фофанов не пришёлся Бису по душе? Безусловно, могли. К тому же Фофанов был безразличен к происходящему, поскольку был человеком временным, за что Егор не скрывал своего резкого неприятия к нему. Понимал ли это Фофанов? Наверняка понимал, не мог не понимать. Но ему было плевать.

Это был нескладный и неуклюжий человек в очках с круглыми линзами какие всегда носила профессура. Своенравный и упрямый, упрямству которого не было рационального объяснения, он напрочь отказывался следовать правилам и с равнодушием ходил по маршруту, будто это была самая обычная прогулка по городу, где ничего не происходило, кроме того, что люди шли из точки 'А'в точку 'Б'. А чего стоил его головной убор? Его шапка просто бесила Егора. Это был кожаный классический картуз с козырьком и меховыми ушками, как у Жириновского, но мех был одно название. Почти всё раздражало Егора в этом человеке. Не будь его, он сделал бы работу в лучшем виде в одиночку. Собственно солдаты группы прикрытия знали порядок действий и справлялись самостоятельно как того требовала обстановка. Но и это было не всё! Самым большим разочарованием Егора было то, как Константин управлялся с автоматом, который тот чаще располагал на груди с примкнутым прикладом. Во время перестрелки, которая случилась днём, когда Фофанов впервые подменил Крутия, он вёл огонь из автомата от груди со сложенным прикладом, жёстко ограниченным оружейным ремнём. Понятное дело, что стрельбу он вынужден был вести неприцельную, но при этом ничего не предпринял, не изменил и стрелял как в той известной поговорке: из пушки по воробьям. С тех пор, Егор старался не замечать Фофанова в своём боевом порядке. Если только это не происходило случайно. Для Крутия Фофанов был личным благословением, для Биса – чёртовым проклятьем.

– На какой хер мне его суют? – негодовал Егор, замечая посреди улицы нерадивого дублёра, конечно, злясь на Юрку.

– Что случилось? – спросил Стеклов.

Бис всё ещё был обижен на Стеклова и не разговаривал с ним, тем более, что тот был ещё пьян после вчерашних посиделок. Вообще было странным, что он в таком состоянии отправился на маршрут. Но Егор не препятствовал и не спрашивал. Володя тоже не называл причин. Встал и встал – на этом точка. Всё могло быть куда банальнее, чем представлялось. Может, празднуя возвращение своего четвероногого друга, Владимир неожиданно осознал, что радуется этому в одиночку, без человека, которому был обязан возвращением пса. А может, чувство неловкости и стыда заставили его подняться ранним утром и занять свое место в строю.

– Крышевский приказал провести разведку по-быстрому! – доложил Бис Стеклову.

– И какая для этого причина?

– В штабе Группировки так хотят.

– А если серьёзно?

– Думаю, вся суета из-за лорда.

– Какого ещё лорда? – искренне удивился Стеклов.

– Лорда Джадда.

– 'Шишка', что ли, какая-то?

– Шишка. Кедровая.

Действительно, в полдень по местному времени аэропорт 'Северный'принимал спецборт из Москвы с представителем Парламентской ассамблеи Совета Европы лордом Джаддом. Бису этот заграничный господин совершенно не был знаком. Разве что мгновенную симпатию вызывал тот факт, что лорд в прошлом был военным лётчиком британских ВВС. Но был у Егора к титулованной особе и прямой вопрос: на чьей стороне вооружённого конфликта он выступал? На стороне российских солдат или исламских сепаратистов? Наблюдавшийся сегодня в прозападном мире крайний скептицизм в отношении России притягивал к ней со всего мира разного рода наблюдателей, потому и слетались сюда все кому не лень, как мухи на мёд. За последний год в Чечне побывало немало публичных людей, чью безопасность как ни странно обеспечивали российские военные и затем, стоя за высокой трибуной, все эти люди без стеснения осуждали действия российских солдат, даже не разобравшись, за что на самом деле этот солдат здесь сражался. Так происходило не один раз. Никто не искал правды, никого она не интересовала. Всем этим людям была безразлична судьба России. Всем этим публичным заграничным особым хотелось, чтобы России не стало. Казалось, только об этом они и говорили с высокой трибуны. Так они сеяли ложь западной демократии на нашей многострадальной земле.

– Зачем мы пускаем к себе разных петухов из этих Ассамблей, которые под видом туристов заслали к нам наёмников с Ближнего Востока? – спросил Стеклов. – Почему никто не проверяет растущие как грибы туристические фирмы? Мне кажется, они больше заняты переброской наёмников, чем туристов. А этот, знаешь, зачем сюда прётся?

– Кто? Джадд?

– Да, Джадд. Чтобы вызволить своих туристов из подвалов и пещер?

– Не знаю. Думаю, тут что-то другое. Нынче границы у всех на распашку. Может, отчёт какой готовит? Хочет посмотреть, что тут их, как ты выразился, туристы натворили. И что этим, недобитым, ещё дать, чтобы они дальше сеяли свою ваххабитскую ересь. Это же так демократично. Только мы всё равно их дожмём.

– Сколько сейчас времени? – спросил Стеклов.

– Без пяти восемь, – не взглянув на часы, ответил Бис.

– Откуда ты знаешь?

– Я всегда знаю, сколько сейчас времени.

– За сколько мы должны проверить Хмельницкого?

– За пятнадцать минут.

– Пятнадцать минут на полтора километра?!

– Да.

– Да иди ты?! И ты ничего ему не сказал?!

Бис пропустил слова Стеклова мимо ушей.

– Вот же, блин! – выругался Стеклов, зная, что Бис планировал провести разведку сначала до 'Груши'. – Так пивка хотелось бахнуть с утра на Индустриальной, трубы горят – просто ад! Только из-за этого попёрся в такую рань!

Сказать, что Егор огорчился, узнав об этом, означало не сказать ничего. Он был в бешенстве. Но как мог держал себя в руках.

– Похоже, я ошибался на счёт тебя.

– О чём ты? – вопросительно взглянул Стеклов.

– Я думал, что дурачки только Иванушки, но, похоже, Вовочки на той же волне.

– Что это значит?

– Я уже мозги сломал, думая над тем, что сделать, чтобы нас не подрывали ежедневно, а у тебя на уме одно пиво? Ты дурак?!

– Вот ща не понял, это вопрос или утверждение? – не понравились ему слова Биса.

– А ты сам как думаешь?

– Мне показалось, что утверждение?

– Показалось, – схитрил Егор.

– Точно показалось?

– Точнее некуда, – Егор едва сдерживал улыбку.

– Вот ты, сука! – свёл брови Стеклов и по-ребячьи замахнулся на друга.

– Ты дурак! – отпрыгнул Бис и неожиданно бросился наутёк.

– Убью суку! – пустился прапорщик вдогонку, пытаясь отвесить старлею ботинком, но промахнулся.

Он попытался реабилитироваться, но снова промазал. Бис хохотал во весь голос, который было слышно на всей улице.

У заставы Панина сапёры вскоре построились уступом вправо и, неспеша, двинулись на Хмельницкого. На часах было несколько минут девятого.

Улица измеренная парами шагов, составляла тысячу пятьсот восемьдесят четыре метра и начиналась частным сектором с обеих сторон дороги, который тянулся до перекрестка с улицей Авиационная, где белый забор за ветлечебницей поворачивал налево. До Авиационной были ещё две улицы – Полевая и Профессиональная. Бис неспеша двигался за вторым номером дозора Фёдоровым по прозвищу 'дядя Фёдор'. Санька знал своё дело и изучил обочину как свои пять пальцев, подмечая на ней даже самые незначительные изменения и ничего не боялся. Но двадцать четвёртого декабря прошлого года на Хмельницкого произошёл подрыв, в результате которого образовалась огромная, позорная, как насмешка, воронка четвертого подряд фугаса в том самом месте, где дядя Фёдор прошёл мгновений назад. Солдат психологически надломился. Никто не заметил этого, да и кто мог это знать, кроме него самого. Конечно, Фёдоров молчал, боясь вызвать у сослуживцев насмешки, и ещё больше замкнулся в себя. Егор мог предоставить ему небольшую передышку, на время отстранить его от дел. Но…

'В бою смены нет, есть только поддержка, – говорил в такие моменты начштаба Крышевский, часто цитируя основоположника русской военной теории Суворова. – Когда все на износ, поменять одного права нет'.

Тогда Егор придумал тест, который нередко проводил по ходу разведки, чтобы хоть как-то диагностировать состояние подчинённых.

– Сколько будет три помножить на девять?

Фёдоров посмотрел на Биса в ответ печальными глазами, говорившими о чрезмерной усталости.

– Опять вы со своей диагностикой, товарищ старший лейтенант? Двадцать семь будет.

– А семью восемь? – спросил офицер.

– Пятьдесят четыре вроде, – немного подумав, ответил сапёр.

– Пятьдесят шесть, если точно, – поправил его Бис. – Как спалось?

– Нормально.

– Сможешь назвать другую качественную характеристику сна? Три прилагательных или три наречия к нему, помнишь?

Солдат ненадолго задумался.

– Хорошо спал, – наконец произнёс Фёдоров.

– А что зеваешь?

– Так ещё охота!

– Письма получаешь из дома?

– Последнее в декабре пришло, – припомнил Федоров, безотрывно глядя на землю. – Лучше без писем.

– Почему?

– Письмо прочтёшь – домой охота сил нет.

– Как там, дома?

– Замечательно, – ответил Фёдоров, держа в уме любовь Биса к качественным прилагательным.

– Ждут тебя?

– Конечно, – через силу улыбнулся Фёдоров.

– Это здорово, Саня, что ждут, – сказал Бис. – Потерпи, скоро дембель.

Сапёры приближались к перекрёстку Хмельницкого и Чукотская. Первым на 'оперативный простор'выходил кинолог с собакой, а следом, на небольшом удалении, командир инженерного дозора. С левой стороны дороги взору открывались полуразрушенные высотки. Четыре из них располагались вблизи проезжей части, а остальные громоздились в глубине, образуя массивный жилой квартал. Уже давно никого не удивляло, что с появлением сапёров улицы становились безлюдными. Так было и в этот раз. Вскоре Егору на глаза попался уличный указатель 'Чукотская', но и без него ему были известны названия всех улиц в этом районе и их очерёдность: Чукотская, Окраинная, Суворова, Слепцовская, Ипподромная. Все они располагались друг за другом. На пересечении Хмельницкого с Окраинной перед Бисом внезапно вырос Фёдоров.

– Что случилось?

– Там… под фонарём… там… воронка… – Саня угнетенно сопел, низко опустив голову, не столько он бега, сколько от волнения.

Бис сразу же нахмурился и незамедлительно скомандовал:

– К бою!

Всех, кроме БТРов на дороге, скрыли спасительные кочки, кусты и деревья по обе обочины. Фёдоров и Бис оказались рядом, поскольку офицер схватив его за разгрузку, увлёк за собой.

– Остыл? Давай ещё раз.

– Там что-то лежит в воронке, под фонарём, что-то круглое как бутылка, – набрав полную грудь воздуха, выдал Фёдоров.

– Успокойся! Давай без этих вот… трясущихся рук, хорошо? – как умел, успокоил офицер перепуганного сапёра.

– Ладно. Фонарь… Фонарь же видите? Там ещё углубление у основания было, старая воронка… А в ней бутылка!

– Какая? Стеклянная, пластиковая?

– Кажется, стеклянная. Из-под пива. Но это не точно, – пояснил Фёдоров.

– В смысле не точно?

– Там листва! Я щупом ткнул, а она откатилась…

– Куда она могла откатиться из воронки? Что за 'деза', Фёдор? Бутылка, не бутылка… Что делать прикажешь?

– Давайте из КПВТ жахнем?

– Теперь будем по каждой склянке из пулемета стрелять? – сказал Бис, умом понимая, что времени на это нет. – Иди, досматривай!

– Не пойду, – отказался Фёдоров.

– Что за 'не пойду', Сань? Дело есть дело. Никто за нас его не сделает.

– Я не могу…

– Ты прикалываешься, что ли?

– Никак нет.

– Егор замешкал, но почти мгновенно в его мозгу созрел план.

– Так, сиди тут. Приготовиться к бою! – подал он общую команду, которая эхом разлетелась во все стороны.

Прихрамывая, офицер отправился на проезжую часть. Загадочная бутылка, как и смерть сказочного персонажа по прозвищу Кощей, была спрятана в нескольких, вложенных друг в друга, предметах: бутылка в листве, листва в заброшенной воронке от фугаса, старая воронка под уличным фонарём, и, если не было ошибки, это был один из тридцати двух фонарей, сохранившихся на правой стороне улицы и расположенный сейчас в пятнадцати метрах по ходу движения. Егор стоял у края дороги и внимательно смотрел перед собой и по сторонам. То замедляясь, то ускоряясь, сбивая друг друга с заданного темпа, в голове истерично и одновременно громко тикали два командирских хронометра. Первый, взведённый начальником штаба бригады, предписывал провести инженерную разведку непростого участка маршрута за пятнадцать минут, которые заканчивались через минуту. И второй, его личный хронометр, настаивал на том, чтобы к любому подозрительному предмету, в том числе к пивной бутылке, он относился как к самому опасному и коварному взрывному устройству, какое только знал. Приобретённый бесценный опыт подсказывал Егору, что следуя личному хронометру, возня с таким 'сюрпризом'гарантированно займёт не меньше часа, а то и все полтора, – обычная рутинная работа сапёров, не требующая гениальности, а только максимальной усидчивости и концентрации внимания, – и также гарантированно подвергнет его унижению со стороны командования части. Потому как кое-кто получит, мягко говоря, нагоняй из вышестоящего штаба. Это будет не только комбриг, которого Егор по взаимности недолюбливал, но и начштаба, к которому напротив испытывал искреннее уважение. Так, не предпринимая и не отдавая никаких распоряжений, он простоял довольно долго. Егор был уверен, если там фугас боевик не станет подрывать на столь существенном удалении до цели, ибо подрыв на такой дистанции был бесполезен и находиться в этой точке он мог сколько хотел. Искусный охотник не стал бы полить картечью по слону, но и Бис не собирался мириться с ролью добычи и намеревался перехитрить противника.

– Водопад, я Варяг, приём, – прошипела рация голосом начштаба. – Как обстановка?

– У меня фугас.

– Хватит, Ваньку валять! Какой ещё фугас? – не сдержался Крышевский, не рассчитывающий на непредвиденные сдерживающие разведку обстоятельства.

– Какого Ваньку? – прекрасно понял его Егор.

В действительности валять дурака с начштаба было последним делом, на которое молодому офицеру хотелось решиться.

– 'Хрустальный'с минуты на минуту ждёт доклада, – произнёс подполковник.

Бис нажал тангенту на приём и, не найдя, что ответить, отпустил её, – рация издала системный звук события. Егор оглянулся. Бойцы на позициях пребывали в тягостном недоумении и вопросительно переглядывались, не имея возможности на таком удалении о чём-либо спросить друг друга. Но уже через минуту со стороны внутригородского посёлка Алхан–Чурт показался колёсный трактор с прицепом. Он вырулил на дорогу и двинулся прямиком навстречу. Он-то всё и определил. Через три минуты транспортное средство было уже в пятнадцати метрах от Биса. Бис сделал шаг навстречу и выставил руку открытой ладонью вперёд.

Не доехав до офицера нескольких метров, тракторист сбавил ход и остановился, натянул на голову шапку и распахнул дверь кабины. Переведя оружие за спину старший лейтенант направился к машине и, задрав голову, первым заговорил с чеченцем. Сапёры напряжённо следили за происходящим и могли только гадать о чём зашла речь. Но вскоре по размашистым и небрежным жестам одного и другого быстро поняли, что между мужчинами завязался непростой спор. Некоторое время тракторист сопротивлялся воли офицера, но в конце концов подчинился. Хлопнув дверью, которая вместо того чтобы закрыться, только сильнее распахнулась, машинист трактора переехал через разделительный остров на встречную полосу и прижался к обочине напротив уличного фонаря. Офицер взмахнул рукой и показал большим пальцем вверх.

– Тебе известно, что задумал Бис? – подобрался Фофанов к Стеклову.

– Поди и спроси, – закурил Стеклов, приклонив колено и облокотившись на него рукой, укрываясь за кладкой бывшего в употреблении обшарпанного, но ещё пригодного для строительства кирпича.

– Пожалуй, подожду, пока дело само разрешиться.

– Это правильно! В дела Биса лучше нос не совать. Там такое всё непредсказуемое для обычного человека. От его бесячих дел руки и ноги разлетаются как горячие пирожки!

Не имея столь кровавого опыта, Фофанов сосредоточенно стал следить за командиром инженерного разведдозора.

– Не суетись, всему своё время, – поучительно сказал Стеклов.

Тем временем на пути старшего лейтенанта появился рейсовый автобус. Он направлялся в центр и вёз на работы женщин. Человек пятнадцать или около того. После очередных непростых переговоров, Бис поставил его рядом с телегой, расположив на улице Окраиной. Конечно, не обошлось без скандала. Женщины высыпали на дорогу и подняли такой гвалт, словно на скалистый морской берег слетелось сотни две черноголовых чаек.

С помощью транспортных средств угол перекрёстка был полностью закрыт. Теперь сапёры догадались, что задумал их командир. Если за улицей наблюдали, то Бис постарался закрыть участок дороги от чужих глаз подвернувшимся транспортом. А если пивная бутылка окажется фугасом и противник захочет привести его в действие, на этот случай пригодятся гражданские, чья близость к сапёрам наверняка станет препятствием для подрыва. В остальном Егору казалось, что он всё учёл: оцепил предполагаемое место минирования, ограничил противнику обзор за участком возможной установки самодельного взрывного устройства, обеспечил прикрытие сапёров гражданскими и техникой, лишь бы придать Фёдорову большей уверенности, и его не взволновало, что он использовал пассажирский автобус с людьми в качестве живого щита. Но что-то по-прежнему беспокоило его, ускользая из внимания, словно ту часть мозга, что досталась Егору от зелёных ящериц, в которых он находил много общего, также часто ползая по земле, и отвечала за то, как противостоять опасностям огромного и жестокого мира, поработила другая часть мозга, истеричная и нетерпимая, принадлежавшая штабным статистам, без конца ограничивающих его во времени и пренебрегающих его безопасностью ради шестичасовой вечерней сводки и жирной галки в генеральском блокноте, лишь бы угодить замыслу высокого руководства. Невидимая, но осязаемая рука начштаба погоняла Бисом. Егор торопился. Командирский хронометр Крышевского, вероломно вклиненный в педантично выстроенную Бисом организацию инженерной разведки, так или иначе задавал ненужное ускорение и нервозность. Впрочем Егора больше беспокоила малоприятная незаживающая рана на ноге, которая с раннего утра напомнила о себе острой болью, а спустя час заметно усилила перемежающуюся хромоту.

Оценить обстановку, которая изо дня в день не претерпевала существенных изменений, с каждым днём становилось сложнее. Ощутить внезапную опасность сапёры могли столкнувшись с демаскирующими признаками, такими как: выпал снег, прошёл дождь, или что-то в этом роде, – и только. Ведь отсутствие зевак на улицах не всегда говорило о том, что поджидала опасность, что жильцы домов предупреждены и укрылись в подвалах, прижимая к себе детей, в то время как в соседней комнате, квартире или коридоре, лязгая стальными затворами и разложив пред собой магазины с патронами и гранатомёты, прячутся те, кто свою свободу видел в том, чтобы взрывать и убивать.

Егор взглянул на часы, которые показывали восемь часов сорок одну минуту.

– Не ссы, – успокоил он сапёра, – пойдём вместе.

Выдвинувшись к трактору, они укрылись за ним и стали неспеша пробираться вперёд. Санька успел разглядеть тучного машиниста, что сидел в кабине трактора, выставив ногу наружу. Ему оставалось несколько пар шагов, чтобы увидеть воронку. Он изготовился, удерживая в руке сапёрный щуп. Бис шёл по следу, но теперь его сильнее беспокоил беспорядочный галдёж вокруг автобуса. Поросшая жухлой травой воронка на вид совершенно не представляла опасности, но через мгновение, когда Фёдоров оказался на её краю, она окатила обоих рыжим пламенем. Яркая огненная вспышка смела их с лица земли и обратившись в едкий чёрный дым унеслась в голубое небо.

Глава третья Часть первая

Что бы сказал человек, наблюдавший за подрывом фугасного боеприпаса с безопасного расстояния, выросшего из земли букетом адского зарева и песчаной бури?

Вероятно, счёл бы зрелище впечатляющим.

А что бы сказал, распустись такой букет поблизости или окажись он в его эпицентре?

Кто испытал подобное, либо мертвец, либо везунчик. Первый никогда ничего не скажет, а второму будет непросто ответить на подобный вопрос.

Ощущения от подрыва не описать словами. Пройдёт совсем немного времени, эмоции утихнут и всё что везунчик сможет выдать, только сравнить пережитое с тем, как если бы его поставили с ног на голову. Вы удивитесь какой пресной и скучной окажется его реакция на аффект. Всё потому, что в момент подрыва его сознание и способность адекватно мыслить сузятся, а умение контролировать себя ослабнет. В таком состоянии восприятие окружающего мира будет искажённым и не отвечающим реальности, слова не станут мерилом истинных эмоций, а будут лишь отождествлением простых и понятных чувств накопленного тривиального опыта, имеющего скромные осязаемые формы и характеристики и подчинённые логическим законам жизни, с подрывом человека на боеприпасе фугасного или осколочно-фугасного действия.

Впервые размышляя над случившимся, Егор сравнил подрыв на фугасе с тем, как из-под ног утекает земля. Сначала едва заметно, затем сильнее, а дальше непрерывно, словно в зоне разрушительного землетрясения. В другой раз он уже сравнивал его с тем, как дрожит под ногами шпала, получив энергию от поющих рельс, к которым пацанами бегал в детстве и на которых, затаив дыхание, стоял пока поезда не было видно и нельзя было разглядеть цепочку вагонов или головного и буферных белых огней в ранних сумерках. Всё это время гул гладких рельсов и колебание деревянных шпал с трескотнёй крупного щебня, будто огонь пожирающий хворост, заполняли тело ритмичной дрожью до самых краёв. Уже за пределами железнодорожной колеи, когда воздух становился невероятно подвижным, вдруг появлялся он, почти над головой, немыслимо громадный и до невозможности шумный с долгим пронзительным сигналом, вселяющим чувство обреченности даже на расстоянии. В этот раз он как будто бы не успел сойти с пути в сторону и был сбит летящим на всех парах локомотивом.

Но, все попытки сравнить подрыв на фугасе с чем-то хорошо знакомым и понятным являлись неудачными сравнениями совершенно непохожих друг на друга процессов и явлений. Хотя бы потому, что происшествие на перекрёстке Хмельницкого и Окраинной случилось за доли секунды, за короткое мгновение, может, даже быстрее, к чему невозможно было приготовиться или привыкнуть, – земля вздрогнула и, словно детские игрушки из песочницы, взметнулись вверх прицеп и трактор, и старый дом поблизости отчаянно отплясал на месте чечётку. Волна сжатого воздуха ударила Егора в раскрытое лицо, как шустрый соперник в ринге, из-под руки, и всё пространство вокруг затянула бесконечная пыльная мгла.

Что за высокую цель преследовал старший лейтенант Бис, меняя направление и время выхода групп инженерной разведки?

На самом деле цель была проста и понятна – повысить манёвренность и гибкость инженерной задачи, сломать её бескомпромиссный и задубелый шаблон, привнеся в её характер непредсказуемость и случайность события. Вряд ли это могло приносить пользу длительное время, скорее могло ненадолго ввергнуть противника в недоумение, но для Биса и это было уже что-то. И он рассчитывал, что полковник Слюнев утвердит начало разведки, уточняя время выхода по принципу смены пароля на сутки, в интервале одного часа, скажем, от момента рассвета, когда различимы границы дороги и предметы на ней и до появления холодного оранжевого солнца над линией горизонта. Но комбриг и слушать не хотел старшего лейтенанта о том, чтобы движения по маршруту от обратного, – из конечной точки маршрута в начальную, – зная, что это не вредит общему замыслу вышестоящего штаба в конкретные сутки. В отличии от Биса, Слюнев знал, что прибытие представителя Парламентской ассамблеи Совета Европы в грозненский аэропорт ожидалось не ранее чем к обеду, что спокойно позволяло сапёрам провести разведку маршрута сначала до нефтезавода на Индустриальной, а затем до аэропорта по Хмельницкого, но полковник не задумывался над действиями такого порядка, потому что не рассматривал предложения лейтенанта серьёзно. Никто не принимает лейтенантов всерьёз.

В дело случая вмешалась и привычка некоторых офицеров выслужиться и быстрее других доложить начальству, что разведка маршрута проведена, мин нет, личный состав пребывает в состоянии повышенной готовности. Впрочем, подобное поведение было свойственным не только комбригу, в собственном штабе таких карьеристов и выскочек, крепко державшихся за свои тыловые должности, было немного, но они были.

– Не выполнил приказ. Ослушался. Ты преступник! – услышал Бис голос комбрига. – В очередной раз выпятил свою некомпетентность, халатность и безответственность!

Тяжёлая голова Биса клонилась к земле, в носоглотке застрял запах гари, а удушливый приступ подкатил комом к горлу. Охваченный паническим волнением, казалось, его вот-вот стошнит на Слюнева. Он оскалился, борясь с приступом из последних сил.

– Ты чё скалишься? – не угадав состояния Биса, пуще прежнего разозлился комбриг. – Отправишься под трибунал за невыполнение приказа!

Не справившись с тошнотой, Бис обрушил содержимое желудка на начищенные форменные ботинки комбрига. Стало значительно легче. Егор сделал вдох и открыл глаза.

Он пришёл в сознание в самый разгар боя, лёжа на земле и рыгая под себя. От нетерпения он кряхтел, кусая губы по дурной привычке, и сплёвывал перед собой, где белела кашею рвота. Голова была чудовищно тяжёлой, словно на неё обрушилась плита гидравлического молота. Содрогаемый приступами, он лежал за сложенными друг на друга плитными перекрытиями из железобетона, которые несмотря на крепость не могли его защитить, поскольку свинец лился сверху. К тому же Егор ещё не осознавал, что попал в западню. Инстинктивно ему хотелось подняться, но его руки оказались в ловушке, как у завёрнутого в пелёнку беспомощного младенца. Они были прижаты к земле собственным телом, над которым он утратил контроль. И казалось, не мог двигаться, думать, осязать и ориентироваться в пространстве. Он не понимал, где находится, с какой стороны право, с какой лево, где асфальтная дорога, на которой он оставил трактор с прицепом, автобус, и Фёдорова.

'Саня? Где ты, гад! Что ты устроил, блин?'

Едва Егор сморгнул остатки видения со вздорным комбригом, грозившим ему трибуналом, в ту же секунду перед глазами возникла не менее дурная картина: он и Саня крадучись вышли к злосчастной воронке, а затем… затем Фёдоров почему-то как четвероногое животное бросился под прицеп, который вместе с трактором необъяснимым образом отпрыгнули в сторону.

'Такое разве возможно?'

Голова не соображала, в глазах плыло и от судорожного мельтешения быстро тяжелели веки. Попытка подняться не увенчалась успехом, за то он смог немного отпихнуться в сторону от содержимого собственного желудка на земле. Окружающие звуки доносились глухим слабым рокотом и разобраться в происходящем не было шансов. Собрав последние силы, Егор подобрал ноги под себя и опрокинулся на спину, освободив бесчувственные руки, в ту же секунду увидев голубое бескрайнее небо и верхние этажи высоток на противоположной стороне дороги. Глаза слезились и видимое ими не имело ни чётких очертания, ни границ, словно он смотрел на улицу из окна, по которому струями стекала дождевая вода. Несколько раз он быстро сморгнул и протёр их грязным согнутым пальцем и наконец смекнул, покосившийся дом за спиной с почерневшей от времени крышей и прыткий трактор с прицепом на гладкой дороге находились на прежних местах где и были, однако, стоило приоткрыть глаза, те необъяснимым образом начинали колебаться вверх-вниз с непрерывно уменьшающейся во времени амплитудой. Стоило моргнуть, чтобы всё повторилось снова. Избавиться от дефекта Егор мог в единственном случае, если закрывал глаза. Впрочем, колебались не только старенький дом, пресловутые многоэтажки и трактор на дороге, выяснилось – все окружающие предметы ходили ходуном, не позволяя удержать взгляд на чём-то конкретном, неподвижном. Это казалось забавным, но на деле Бис не мог сфокусироваться ни на одном предмете вокруг себя, включая собственные руки и то, что попадало в них, пока он перебирал ими по земле. Оглушительный грохот, заставил Егора содрогнуться и избавиться от дереализации, оставив пустое место от неуместных и спутанных мыслей. Возникшее паническое напряжение вызвало более сильную тревогу и вывело на подкорку мозга другой ужасный момент, летящее под телегу гуттаперчевое тело сапёра Фёдорова, изогнутое как ластик, способное пролететь сквозь прутки кованного забора и приоткрытую форточку, и падающий с неба на землю, словно башенный кран, железобетонный фонарный столб. Его лихорадило, видение исчезло, в глазах потемнело и затем, перезагрузившись, мозг включился в работу снова.

Володю Стеклова, командира кинологического взвода, Бис узнал сразу и искренне обрадовался. Тот отстреливался в нескольких метрах справа, укрывшись за невысокой поленницей под раскидистым деревом, построенной обычным способом в ряд из небольшого запаса дров. Егор на четвереньках направился к нему. Он быстро вращал головой и глазами, то влево, то вправо, то замирал, уставившись перед собой, затем всё повторялось. Его взгляд был далёким и ждущим, как у человека над книгой с захватывающим сюжетом, чьи глаза бегали за строкой, а достигнув поля, возвращались назад в искреннем нетерпении и ожидании развязки, которая никак не наступала. Однако никакой книги с завораживающим сюжетом не было. В голове не было мыслей или решений, а бегающие глаза, не понимая, созерцали ужасное. Мозг элементарно не мог обработать то, что попало на сетчатки глаз.

Оказавшись за голыми ветвями, смыкавшимися над головой, Егор по-иному взглянул на многоэтажку, которая нависла над местом, где они были как на ладони. Свернув голову набок, он с глупым выражением засмотрелся на то, как крошится, осыпаясь на землю кирпич с фасада 'пляшущего'за спиной дома, слыша негромкое стрекотание, которое посчитал не более чем стрекотнёй крыльев стрекозы, а в действительности, странным шумом в своей голове.

– Ложись, сука! – накинулся прапорщик на лейтенанта. – Сколько ещё раз твою шкуру спасать? Какого хуя ты выперся?!

Егор искренне и невыразимо обрадовался, ещё не зная, что именно Стеклов и Фофанов, после подрыва фугаса отволокли его бессознательное тело от дороги и укрыли за железобетонными плитами в ближайшем палисаднике от огня противника, впрочем, на который он по-прежнему не обращал внимания. Но не потому, что тот не боялся или презирал смерть, а потому что до сих пор не осознавал в полной мере происходящего и не мог правильно оценить с позиции своего состояния уровень давления и шума простых и гармоничных звуков, выдаваемых без одного полсотни стволов по всей улице.

– Где твой шпалер?

– Где? – из ушей Биса текла алая кровь.

– Где автомат?

– Не знаю, – считал с губ или угадал по первым звукам фразы Бис и придирчиво по-командирски спросил:

– Подрыв был?

– Ты прикалываешься?!

Егор ничего не ответил и поинтересовался снова:

– Где Фёдоров?

– Под телегой! – в той же интонации ответил Стеклов, перекрикивая шум ближнего боя. – Похоже, 'двухсотый'!

Егор понимающе кивнул, но затем его глаза забегали из стороны в сторону, будто среди строк жутко несправедливой истории. Нет, хуже – чудовищной драмы. Желудок скрутил новый спазм, будто кто-то ухватил его за внутренности, вырвал и бросил на низ живота. Тело стало килограммов на сто тяжелее, лишённым мобильности и не способным дышать.

– Как 'двухсотый'? – слабым голосом с придыханием произнёс он, будто в лёгких не было ни миллилитра воздуха.

– Так 'двухсотый'… У тебя рация, отвечать будешь? Вулкан на связи! – узнал Стеклов системные звуки, доносившиеся из кармана разгрузки на груди Биса и взволнованный голос Крышевского.

Ничего не понимая, Егор нащупал радиостанцию. Никакого сигнала или голоса кровоточившими ушами он не слышал. Наконец, когда приёмник оказался в руке, увидел красный вспыхивающий индикатор.

– На приёме Водопад… – неуверенно произнёс Бис, – у меня подрыв! – он глядел на Стеклова, ведшего огонь по зданию напротив и приходя в себя, будто к нему медленно возвращалось сознание и понимание происходящего, возбуждённо повторил. – Повторяю, у меня подрыв фугаса! Несу потери – один 'двухсотый'… Веду бой на пересечении Хмельницкого и Окраинной! Четыреста пятьдесят-пятьсот метров от 'девятки'в направлении аэропорта. Наблюдаю рассеянного противника – вторая и третья девятиэтажка… и первая, приём! Координаты целей – двадцать два, двадцать три, двадцать четыре. Прошу поддержки огнём артиллерии! Как принял меня, Вулкан?

– Принял тебя… Принял!

– Повторяю! – перешёл Бис на ор, раскрыв глаза во всю величину.

Не слыша Крышевского, он повторил доклад дважды, наблюдая сквозь голые ветви в окнах напротив в высотке слева и двух других девятиэтажках по ходу движения, то здесь, то там, в окнах, на балконах, из пробоин в стенах как из готовых бойниц, яркие всполохи выстрелов. Он окончательно пришёл в себя с угадыванием вибраций, схожих с мелодичным и глубоким рокотом двухцилиндрового мотоциклетного двигателя или звуком барражирующего в небе Ми-24, который ощутил внутри себя, когда на высотку обрушился огнём крупнокалиберный пулемёт БТРа. Он безошибочно угадал бы его из тысячи звуков, несмотря на то что из-за шума боя и акустической травмы почти ничего не слышал. Затем он жестом предложил Стеклову рацию и швырнул к его ногам, но она ударилась о ботинок и закатилась под поленницу. Егор постарался жестами объяснить для чего это сделал, но Владимир успел выудить её словно мелкую рыбу в пруду и беспечно швырнул обратно. Преисполненный негодования, Бис сгрёб рацию с земли и на шатких получетвереньках, отправился на поиски автомата. Холодный ствол лежал под плитой, он подхватил его и скатился за подвернувшееся на пути укрытие, откуда выпустил длинную очередь по окнам. Ему казалось, он видел противника, но, как оказалось, это были фонтанчики дымки и пыли от вколачиваемых в стены пуль. В глазах стояли слёзы, в висках стучал пульс, и непрерывно по затухающей амплитуде колебались вверх-вниз предметы окружающей обстановки. Новое укрытие оказалось слабым и в ответ мгновенно прилетела короткая очередь. Она прошлась как коса по озимой пшенице, прижав его к земле. Снова на четвереньках он перебрался за плиты, сделал это немного неуклюже, но как смог и укрылся за ними. Нервно перезаряжаясь и оглядываясь по сторонам, заметил неподалеку своего второго спасителя.

Укрывшись за стволом крепкого дерева, прапорщик Фофанов вёл беглый огонь из автомата, казалось, как и он, совершенно не видя целей. Егор сменил пустой магазин, выловил расплывающуюся точку в правом нижнем углу окна, стараясь не сморгнуть картинку, и открыл огонь. Созвучно ему с дороги заработал крупнокалиберный пулемет и с фасада один за другим обрушились несколько балконов, будто с трухлявого огородного чучела отвалились обветшалые сгнившие лохмотья одежды. Затем он заметил мехвода отстреливающегося из автомата в просвете прикрытого десантного люка.

– Что он, сука, делает? – услышал Егор сам себя.

А спустя секунду раздался выстрел. Граната с шипением выпрыгнула из окна пятого этажа в торце первой девятиэтажки и врезалась в асфальтную дорогу рядом со второй бронемашиной, окатив её градом осколков и камня.

– Какого черта он стоит? – замахал Бис рукой. – Уходи в проулок!

Возмущённый, он поднялся во весь рост и направился к БТРу. Но быстро понял, что поступил опрометчиво и пожалел, вторая реактивная ракета оттолкнулась от девятиэтажки и вспорола асфальт на этот раз с другой стороны машины. БТР окатило огнём, он пошатнулся.

– Да, сука! Да! Два раза промазал! – восторженно воскликнул Бис.

Бойцы группы прикрытия огрызались огнём как могли, не позволяя вражескому гранатомётчику прицелиться чисто и выстрелить, а под конец и вовсе отправили в ответ 'Шмеля'.

– Что предпримем? – спросил Крышевский, собрав оперативную группу штаба. – Бис запросил удар артиллерии по трём целям в этом квадрате с номерами двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, – уточнил он на карте.

– Это жилые высотки на Хмельницкого, – доложил начальник артиллерии.

– В девятиэтажках постоянно проживают люди, – добавил начальник разведки.

– Тогда у меня вопрос: когда мы успели их пристрелять?

– Со штурма города пристреляны.

Крышевский не стал тратить на это время.

– Понятно, бить по девятиэтажкам преждевременно. Чем поможем? Отправим трёхминутный резерв командира бригады?

– Я не против, – сказал комбриг.

– Численность? – уточнил Крышевский, обращаясь к начальнику разведки.

– Отделение, – доложил Стержнев.

– Старший?

– Бондаренко.

Крышевский кивнул.

– С 'Липы'на связь вышел комбат Непеин, – доложил оперативный дежурный. – Предлагает ударить в тыл противника силами ещё одной группы. Возглавит лично.

– Группа не подойдёт, – возразил Стержнев. – А если и подойдёт, окажется под перекрёстным огнём, – добавил он.

– Непеину выступать не надо, остаётся в резерве. 'Девятку'приведите в готовность. Батыров, миномётной батарее – готовность номер один.

– Владимир Леонидович, у вас будут возражения?

– Нет. Действуем!

– Товарищи офицеры, прошу отдать распоряжения по своим направлениям деятельности. В случае изменения обстановки докладывать немедленно.

Бис вновь оказался в кювете, где его усилия и шаги свелись к нулю, напомнив действие настольной игры 'Монополия', когда, выкинув комбинацию чисел на игральных кубиках и сделав ход, игрока отбрасывало на несколько шагов назад. Егора охватила паника, его трясло, он не мог думать. Конечно, он понимал, что в эту минуту требовалось иметь холодная голова и расчётливый ум, но что было делать с липким страхом, из-за которого на ум ничего не шло. Хотелось оказаться под одеялом, свернуться калачиком, закрыть глаза и лежать неподвижно. Но он всё же выглянул, быстро осмотрелся и по-пластунски пополз сквозь очередной палисадник перед домом в сторону, откуда начался его путь. За первые десять метров на глазах всё изменилось к худшему. Маленькие дома справа, в которых прежде жили приличные люди, наверняка сводившие концы с концами, казалось, выросли до размеров девятиэтажек, вроде тех, что стояли на другой стороне улицы, а те в свою очередь теперь ощущались как гигантские небоскрёбы. Лежа на животе даже засохшие в палисадниках цветы теперь колосились над головой и казалось вот-вот зацветут. Переползая от укрытия к укрытию, Егор случайно заметил за штабелем из гнилых досок грязного солдата. Он сидел, пригнувшись к ногам, спрятав лицо в коленях.

– Эй! Один! – крикнул старлей.

Тот оторвал от колен голову, и Егор опознал его, – боец был из группы прикрытия.

– Чего не стреляешь? – Бис обоими руками сымитировал стрельбу из автомата. – Стреляй!

Тот развёл руки: нет патронов.

– Нет патронов? – возмутился Бис.

– Нет патронов, – снова показал боец жестом.

– А гранатомёт за спиной нахуя? – побагровел от злости Бис, показывая большим пальцем за спину. – Стреляй! – как простую пантомиму изобразил он перевод ручного гранатомёта в боевое положение и выстрел, и снова замахал рукой, ударяя раскрытой ладонью по воздуху, словно находился за стеклом. – Пятый этаж! Окно! – тряс он пятернёю, следом, рисуя квадрат оконного проема.

Солдат посмотрел на офицера глупым лицом, но затем сообразив, что от него требовалось, перевёл РПГ на грудь, скинул ремень через голову, ещё сильнее изогнулся, целясь из неудобного положения, в котором находился и произвёл выстраданный выстрел. Граната молниеносно угодила в основание дороги и разорвалась, окатив минного офицера бетонным крошевом, щебнем и землёй. Бис повалился наземь, перевернулся на спину. Кусок бордюра угодил в дом, повредив стену и деревянный забор. После взрыва улица стала ещё менее привлекательной. Конечно, это место не было цветущим раем, однако длинная прямая улица с крепкими домами, построенными ещё в середине прошлого века, держала строй и по сей день. За домами следили, многие находились в приличном состоянии, невзирая на две войны, однако часть их была разрушена.

– Ну? Чего разлёгся? – снова оказавшись рядом, Стеклов пнул Биса ногой.

– Надо вытаскивать Фёдорова… – первым делом сказал Бис.

– Вытаскивай.

– Как?

– Ползёшь под прицеп и тащишь его сюда. Я встречу.

'Так просто? – негодовал Егор. – Ползёшь под прицеп? Тащишь сюда?'

Произнести такое было легче, чем сделать, но других вариантов не было. Приготовившись, он высмотрел по пути движения несколько позиций, до которых собирался добраться и укрыться. Их было две – бордюр, находившийся чуть выше уровня земли и, собственно, сам прицеп. Ни одна из позиций как укрытие не годилась, особенно для передвижения с мёртвым телом, но выбирать было не из чего. Егор ужом подполз к бордюру, ухватился за него трясущимися руками, оттолкнулся и, зелёной ящерицей метнулся за колесо трактора, а затем прицепа. Отсюда он увидел тело сапёра. Это длилось всего пару секунд, потому что несколько пуль прошили крыло трактора и колесо, покрышка резко зашипела и Бис, у которого от страха и так тряслись внутренности, отпрыгнул в сторону и откатился назад.

– Ты чего вернулся?

– Я? Я кое-что забыл! В смысле, придумал, – не подав вида, сказал Бис.

Он заполз Стеклову за спину, что-то соображая и высматривая глазами вдали и отправился назад, туда, где встретил прапорщика Фофанова. Перебегая от укрытия к укрытию, Егор заметил, что рваный бег сводил колебания предметов вокруг к минимуму, сглаживая их амплитуду, в результате чего визуальный ряд обретал фокус и плавность хода. Старший лейтенант ясно увидел картину боя и даже скорректировал огонь группы прикрытия на участке между первой и второй многоэтажками, подавив огневую точку на третьем этаже, откуда чеченский стрелок бил по сапёрам, оказавшимся в мёртвой зоне здания. Бис продолжил продвигаться к БТРу, притихшему после прилёта гранаты. Тем временем три солдатские фигуры пересекли проезжую часть слева направо и исчезли за редкими деревьями. Оказавшись у правого борта, Бис распахнул десантный люк.

– Какого хуя стоим?! – заорал он в отворённый проём. – Почему нет огня?!

– Затворная рама, товарищ старший лейтенант! Патрон в зацепах!

– Машина на ходу?

– Так точно!

– Трогай вперёд, встанешь напротив телеги! Закроешь собой! – завопил Бис переполняемый страхом, шумом боя и злостью.

Очередная граната со свистом вылетела из окна, незначительно изменила полётную траекторию на порывистый боковой ветер, чиркнула по броне оперением в зоне моторного отсека справа, отрикошетила и разорвалась в пяти метрах за спиной старшего лейтенанта. Оказавшись головой в десантном отсеке, офицер не заметил этого и отделался лёгким испугом. Мехвод устроился удобнее, положил руку на рукоять переключения скоростей, транспортёр дёрнулся и покатился по дороге. У разбитого трактора, Бис нырнул под прицеп, протиснулся внутрь и наконец оказался рядом с телом сапёра.

Санька лежал лицом вверх. С виду целёхонький, только лицо и шея были в крови. На первый взгляд ничего критического. Не было травматического отрыва сегментов конечностей или иных обширных повреждений и самым серьёзным казалось то, где в глазу торчал осколок щебня. Инстинктивно Егор обшарил солдата, выдернул из солдатской щеки и переносицы несколько чешуйчатых осколков из камня. Но тот, что торчал в роговице, трогать не стал. Сапёр был в пыли и изодран, будто его тащили волоком по земле несколько километров. Ботинка на правой ноге не было. Кое-где были заметные капли крови, а в остальном ничего смертельного, обычное дело. Нередко сапёры погибали от фугасных осколков размером со спичечную головку, повреждение от которого не всегда удавалось даже обнаружить, не то чтобы сделать это быстро. Для такого осмотра времени часто не было, – собственно, как и сейчас, – надо было торопиться. Егор потянул рядового за плечи, но не смог сдвинуть того с места. Офицер повторил попытку, ухватившись за разгрузочный жилет, но и она оказалась безрезультатной. Внизу было тесно и приподняться, чтобы переместиться назад не получилось, науке не был известен способ для взрослого человека, чтобы поднять себя без помощи рук. Пятиться пришлось за счёт коротких движений бёдрами, сидя на ягодицах, сгорбившись до собственных колен. Но и это движение далось лишь за счёт вытянутых рук. Пространство в высоту было небольшим, в нём едва умещался сам Бис. Задние колёса прицепа немного пострадали при взрыве и торчали в обе стороны под разными углами. Так что офицер и сапёр были прижаты к земле и друг к другу. Старший лейтенант развернулся влево, чтобы увидеть куда отступать и вдруг замер.

По всей улице слева и справа шёл самый ожесточённый бой, не шедший ни в какое сравнение, ни с одним из тех, что велись за город в начале прошлого года, участником которых Бис являлся. Он подымал асфальт, клокочущий и пузырящийся словно кипящий в огромном чане бульон, готовый выплеснуться наружу. А затем возрос до размеров чудовищного пожара, треща, засыпая искрами и песком, затягивая едким дымом, выкорчёвывая бордюры, ломая деревья и обрывая со столбов провода, где они ещё сохранились. Асфальт распаутинился и рассыпался как калёное стекло. После подобных вылазок и нападений мятежников от асфальтных дорог, по которым двигались сапёры и армейские колонны грузовиков, оставались одни воспоминания. Дерзкий внезапный налёт развивался стремительно и вдвойне пугал тем, что протекал беззвучно, как немое кино, где самая весёлая сатирическая комедия казалась абсолютной трагедией без слёз и мольбы о спасении и вместе с тем без позора. Очередным выстрелом из РПГ противник подбил прикрывавшую Биса бронемашину. От избыточного давления ударной волны в следствие разрыва противотанкового боеприпаса Бис съёжился, втянул голову в плечи и прикрыл лицо ладонью. Другой рукой он по-прежнему сжимал лямку солдатского разгрузочного жилета. Он не выпускал её из рук и ни за что бы не выпустил, будь Фёдоров три раза мёртв. И ждал. Выжидал момента. Требовалась недюжинная сила воли, чтобы увиденное перестало волновать и позволило сосредоточиться исключительно на том, как вытащить из-под огня тело сапёра. Требовалось забыть всё, что он знал о смерти, отключить все инстинкты, но только не разжимать рук и не останавливаться. Из десантного отсека БТРа вывалился наводчик-оператор, помогая мехводу покинуть, горящую машину.

В районе взводного опорного пункта капитана Панина, застигнутые врасплох уличным боем жильцы близлежащих домов стали собираться в толпу. Одни наблюдали из-за деревьев, другие стояли на краю проезжей части и взволнованно заглядывали вглубь улицы, вздыхая и сердито произнося слова, состоящие, казалось, из одних твердых согласных. Женщины всех возрастов зажимали рты руками, продолжая охать и ахать. Мужчины, как и подобало представителям восточно-горского кавказского народа, смотрели вдаль и сдержано принимали происходящее, скрестив за спиною руки. Человек в каракулевой шапке и потёртом пальто стоял под деревом и внимательно разглядывал толпу. Как и все он чего-то ждал, а затем сделал нетерпеливый шаг вперед, словно решил пойти кому-то навстречу или собравшись с кем-то заговорить, распахнул мешковатое пальто и выхватил из-под полы взведённый одноразовый гранатомёт. Справа от него появился человек в короткой кожаной куртке с автоматом. Очевидно, он прикрывал действия парня в каракулевой шапке. Тот, помедлив, как будто его вынуждали перейти дорогу вне положенном месте, опустился на колено и устроил трубу на плече. Через секунду прозвучал выстрел.

На перекрёстке Маяковского и Хмельницкого группа младшего сержанта Бондаренко замедлив ход, спешилась с техники, свернула направо, двигаясь вдоль стен частного сектора и, не обнаружив в толпе стрелка, получила в левый борт БТРа из гранатомёта. Выстрел был произведён с близкого расстояния, почти в упор. А следом на головы разведчиков обрушился шквал огня. Ещё одна граната разорвалась у стен взводного опорного пункта капитана Панина, прилетев с противоположной стороны, с улицы Первомайской. Разведчики рассредоточились и, открыв ответный огонь, вступили в бой.

– Александр Казимирович, возникла проблема? – появился Стержнев.

– Какая? – обернулся Крышевский.

– Резерв попал в засаду.

– Да чтоб тебя! Каким образом?

– На перекрёстке Маяковского и Хмельницкого, в районе 'девятки'получили в борт из РПГ. Вступили в бой. Всё целы, но до Биса не дошли. Похоже, кто-то грамотный планировал нападение.

– Дежурный, свяжись с Непеиным, уточни, сможет он пересечь дорогу в районе Алхан-Чурта и подойти к Бису?

– Принял.

– Линыч, поднимай ещё одну группу.

– Уже сделано. Готовность – десять минут. Старший – майор Степнов, с ним – старший лейтенант Белоусов.

Бис снова ощупал и потормошил сапёра, как если бы ему показалось, что Фёдоров крепко спит и прояви Егор чуть больше настойчивости тот непременно проснётся. Но безжизненное лицо солдата говорило об обратном. Собрав его безвольно распластанные руки и ноги, офицер с трудом перевалил тело сапёра набок, отпихнув от себя. Крепко ухватившись за лямку жилета, упёрся ногами в землю и потянул. Внезапно лямка лопнула и Бис вылетел из-под прицепа на проезжую часть, словно его толкнули с силой в грудь. Под пули. Перелетев кувырком через спину, как собака во время игры, он вскочил на полусогнутые конечности и, перебирая ими по земле, вернулся обратно. В голове стучали тысячи молотков. Егору пришлось потрудиться, чтобы отыскать в экипировке бойца помочь, которая бы выдержала прилагаемую силу. На этот раз ей оказался солдатский ремень. Бис ухватился за него, несколько раз с силой дёрнул, проверив его крепость и снова из последних сил потянул тело на себя, словно вёсельщик выгребающий против течения. Перед глазами всё расплывалось в буйных цветах, но Егор продолжал тянуть Фёдорова за собой, превозмогая боль.

У края дороги к нему на помощь подоспел Стеклов. Вместе они перевалили тело сапёра через высокий бордюр, где оно покатилось и неудачно ударилось о землю окровавленной головой, отметив место сгустком запёкшейся крови. Вытаращив глаза и задыхаясь, Бис беспомощно свалился под дерево и Стеклову пришлось действовать в одиночку. Схватив солдата под руки, он уволок его вглубь палисадника.

– Твою ж мать, блядь! – истерично заорал Стеклов, когда тело сапёра вдруг захрипело и приняло сидячую позу. – Да он живой, сука!

– Что? – не расслышал Бис.

– Фёдор жив! – подбежал Владимир к Егору и заорал в лицо.

– Жив? – надрывно засмеялся Бис.

– Жив, гад!

Стеклов помог Бису подняться, и они вернулись к сапёру, который крутил головой и пытался разглядеть обстановку вокруг ничего не видящим глазом.

Тем временем, группа майора Степнова на двух 'коробочках'пробираясь улицами частного сектора трижды угодила в капкан из свежеперекопанных и перекрытых железобетонными блоками улиц, похожих на непроходимый лабиринт, по итогу вынудив разведчиков вернуться на единственную в этом районе автомобильную дорогу и увязнуть в бою на перекрёстке улиц Маяковского и Лермонтова, который вела 'застава'Панина и группа младшего сержанта Бондаренко, шедшая первой на выручку инженерному разведывательному дозору.

– Уходим в проулок! На Лермонтова! – скомандовал Бис. – Стеклов, уводи людей, я за 'бронёй'… – Бис выскочил на проезжую часть и стремглав преодолел расстояние до головной машины, экипаж которой отважно боролся с пожаром.

– Сможешь завести? – спросил он водителя.

– Я движок не глушил, не успел.

– Тогда быстро в проулок!

– Есть!

Старший лейтенант полоснул косой очередью по зданию многоэтажки и метнулся ко второму транспортеру, с левой стороны которого в небо подымался чёрный едкий дым.

– На ходу? – спросил Бис, распахнув люк.

– Так точно.

– А что горит?

– Покрышка.

– Что с пулемётом?

– Перекос ленты в приёмнике… – негодуя, признался наводчик.

Егор зло махнул на солдата рукой.

– Видел, куда первый свернул?

Мехвод кивнул.

Порция звонких безжалостных пуль обрушилась сверху на броню.

– Вот же, сука! – пригнулся лейтенант и отправил очередь по верхним этажам здания. – Поезжай за ним!

Мехвод воткнул пониженную передачу, бронетранспортёр тяжело вздрогнул и, волоча за собой остатки тлеющей шины, тронулся с места. Под защитой БТРа офицер добрался до перекрёстка, нырнул между трактором и прицепом, и вынырнул на обочине.

Вслед за эвакуацией рядового Фёдорова и его чудесным воскрешением Бис испытал прилив сумасшедшей энергии, с которой носился по улице будто пьяный, отчаянно желавший драки. Находясь под действием четырёх гормонов, он ощущал себя человеком, случайно употребившим волшебный эликсир, улучшающий скромные человеческие показатели в силе, выносливости и смелости, эффект от которых для него явился полной неожиданностью. Спустя сорок минут боя, которые длились, как школьная итоговая контрольная, и пролетели, как одно мгновение, натиск боевиков понемногу начал спадать. Опасаясь оказаться в тактическом окружении, Ваха призвал своих людей оставить позиции и отойти. Он хорошо знал тактику федералов, которые чуть что блокировали мятежный район и проводили в нём масштабную зачистку, и всеми силами стремился этого избежать. Поставленную перед собой задачу он с честью выполнил. Всё шло по плану и ему было чем гордиться. Он в одиночку разработал план, продумал мелочи и организовал блестящую засаду, в ходе которой обезглавил дозор, не позволил разведчикам развернуться для контрзасадных действий, отрезал подходы резервов, непрерывно вёл разведку и своевременно организовал отход. Удалось избежать и серьёзных потерь в отряде, ограничившись двумя контуженными и одним легко раненным. Несомненно, он был доволен собой. Покидая этаж, где был развёрнут наблюдательный пункт, он бросил взгляд на дорогу, как смотрят для удовольствия в зеркало, умиляясь своему виду, совершенно неожиданно заметив у чадящего едким дымом БТРа человека в знакомом приметном костюме.

– Не может быть… Это ошибка!

Чеченец молниеносно пристроил к глазам бинокль и быстро покрутил колёсико, меняя фокус, чтобы получить чёткое изображение. Но увеличение только мешало на таком расстоянии. И всё же ему удалось разглядеть. Это действительно был его заклятый враг, минный офицер, командир сапёров. С момента подрыва и до последней минуты у Вахи не было сомнений, что офицер погиб от фугаса. Ведь он и солдат оказались в эпицентре взрыва. Ваха видел собственными глазами, как взрывным вихрем офицера зашвырнуло под прицеп. И вдруг оказалось, что русский по-прежнему жив.

– Шайтан! – выругался он. – Сколько же у него жизней?

Обладатель земляного костюма злобно замахнулся рукой, словно пригрозил за слова и поднял глаза наверх, где его взгляд коснулся бинокля чеченца – только с другой стороны. Тот немедленно вскинул автомат и, сколько было в магазине патронов, выпустил длинную очередь, – но промахнулся. Старший лейтенант ответил беглым огнём куда-то под крышу высотки.

Командир диверсионной группы взглянул на часы. Требовалось немедленно уходить. Некоторое время назад один из наблюдателей доложил, что в их сторону выдвинулась группа военных численностью двенадцать человек, вооружённая стрелковым оружием и гранатомётами. Она вышла с опорного пункта второго оперативного батальона бригады, расположенного в километре от места боя, и направлялась к нему. Не та группа, что Ваха предусмотрительно и хитроумно вывел из уравнения, остановив на полпути. Другая, которую он не принимал в расчёт. И шла откуда он её не ждал. Эта группа рисковала попасть под 'дружественный огонь'своих – огонь сапёров с дороги, но заходила она куда надо – Вахе в тыл.

Вооружённую группу солдат возглавлял молодой офицер, выпускник прошлого года.

– Кто такой? – спросил Крышевский.

– Лейтенант Козлов, товарищ подполковник. Шустрый, дерзкий, смышлёный… – выдал комбат Непеин на лейтенанта скупую характеристику.

Как сказать, что тот пересидел на заставе, с ума сходил от бездействия и отчаянно жаждал сражений, какие случались зимой прошлого года, пока он сдавал выпускные экзамены в Саратовском военном институте. В конце концов комбат был вынужден признаться, что по его недосмотру Козлов вооружил два отделения своего взвода и тайком вышел за пределы дислокации батальона. В сложившейся ситуации, когда братишки оказались в беде, ни комбат Непеин, ни начштаба Крышевский не учли, что лейтенантов военных училищ военной поры, кого в течении многих лет воспитывали на постулатах кодекса русского офицера, твердили им, что честь не привилегия, а уязвимое место, и надо рисковать жизнью и быть отчаянно храбрым, чтобы её не опорочить, кому прививали гордость за прошлое своего народа, в котором им не пришлось участвовать, но всецело склоняли к тому, чтобы соответствовать великому подвигу, кого зачитывали книгами Васильева, Семенова, Симонова, Толстого и других авторов военной поры о людях огромной души и человеческого нравственного подвига, горевших в подбитых танках, погибших в трюмах боевых кораблей и подлодок, таранивших объятыми пламенем самолётами колонны вражеской техники, невозможно было остановить запретами, природу которых нельзя ничем объяснить, и которых невозможно было учесть в оперативном или тактическом уравнении, где неизвестная величина часто была помножена на величину человеческой души и сердца, соответствующей заповеди Иисуса Христа и спецназа: 'Нет большей любви, ежели кто положит душу свою за други своя'.

Не учёл этого и Ваха. Не мог он всего предвидеть, предугадать, перекопать все улицы и взорвать все дороги ведущие в район засады. Как не мог знать, насколько быстро продвигалась группа Козлова.

– 'Гамлет''Соколу', приём, – вышел на связь наблюдатель из четвёртой по счёту высотки.

– На приёме.

– Группа шайтанов в двух кварталах от вас.

– Уходим немедленно! – приказал Ваха. – Мовсар, Ризван, прикройте отход. Убейте для меня этого шакала. Клянусь, тому, кто убьёт, заплачу двадцать тысяч долларов. Двадцать пять!

Когда стрелки устроились для охоты на минного офицера, Бис бегал вдоль боевого порядка инженерной группы разведки, развёрнутого на сто пятьдесят метров по всей улице, собирая по пути рассеянных вдоль дороги солдат. Перебегая от одного к другому, тряс их, что-то кричал на ухо и бежал к следующему. Затем его действия свелись к простому и примитивному: кого-то хватал за ворот и поднимал на ноги, кого-то бил прикладом по шлему – меньшее, что он мог сделать в суматохе боя, – и указывал на район сбора. Бежал вперёд и повторял маневр с очередным бойцом, посылая его за предыдущим, где их принимал старший прапорщик Стеклов, заталкивая в проулок и огрызаясь между делом огнём из автомата.

Егор двигался вперёд, в начало боевого порядка дозора, где могли быть солдаты. Интенсивность огня противника заметно снизилась и порой затихала совсем, но стоило ему побежать, возобновлялась с новой силой. Тем не менее, он успешно добрался до крайнего дерева. Дальше взору открывался пустырь и Бис нервным взглядом окинул пространство вокруг.

Воображаемые границы боевого порядка инженерно-разведывательного дозора легко было представить. Они складывались из интервалов, которые солдаты выдерживали друг от друга, чтобы исключить вероятность группового подрыва на одном фугасе. Таким образом часть солдат в момент подрыва могли легко оказаться здесь и укрыться за этими деревьями, покинув открытую местность. Но солдат поблизости не было. Двигаться вперёд по открытому пространству Бису показалось бессмысленным и безрассудным, и немного отдышавшись он поспешил назад, двигаясь от дерева к дереву. Гряда высоких мощных тополей, выросших в благоприятном климате и став ближе друг к другу, неплохо скрывала улицу, представляя собой высоченный живой забор. Кратковременный гормональный всплеск в организме Биса свершился. Охваченный беспрерывной дрожью, он едва переставлял ноги, превозмогая полное бессилие уже на характере. Шлем второго класса защиты, пятого класса бронежилет, снаряженная боеприпасами разгрузка, автомат – якорем тянули его к земле. Егор с трудом дохромал до Стеклова.

– Всё. Больше нет никого… – он руками оттолкнулся от плеча братишки, свернул в проулок, впечатался в стену и сполз по ней до земли.

– Какой план дальше? – подоспел Владимир.

– Идём на север, эвакуируем раненного, – поднял он голову.

– Ты соображаешь о чём говоришь? Как мы это сделаем?

– Все твои на месте? – Бис мотнул головой в сторону Фофанова.

Тот смутился. Оказавшись в непривычной для себя обстановке, он позабыл о подчинённых.

– Проведи перекличку, – приказал ему Бис.

– Давай, переждём? Слышишь ведь, снайпер бьет?

– Почему так решил? – Бис поднялся, опершись на плечо друга.

– Ты разве не понял ещё? Услышь… Очевидно же, что это снайпер!

Егор ничего не понял, потому что ничего не слышал. Специфический темп снайперской стрельбы с некоторых пор известный ему он распознал бы из десятка подобных звуков, но не сейчас. И виной тому были рванные перепонки.

– Уверен тебе показалось, – настаивал Бис.

– Ещё хочешь проверить? Не хватило прошлого раза? – всплеснул руками Стеклов. – Говорю тебе, лучше переждать.

– Как долго предлагаешь ждать? Пока Фёдоров истечёт кровью?

– Всё с ним нормально, а глаз уже не спасти.

– Где сейчас твой боец с псиной? – спросил Бис, лишь бы Стеклов отвязался.

Владимир покрутил головой.

– Иди проверь, – зыркнул Егор.

– Ну и сука ты! – бросил прапорщик через плечо. – Если меня убьют – тебя Натаха на ремни пустит!

– Я предпочёл бы потерпеть Натаху…

Фофанов вернулся встревоженным, как пожарная сирена:

– У меня нет одного…

– Так и знал, – сплюнул Егор, оставаясь на удивление спокойным в такой ситуации.

– Ульбашева тоже нет, – вернулся Владимир с видом побитой собаки, как если бы Егор часто упрекал его в том, что известно ему лучше других.

– Которого нет? – спросил Егор Фофанова. – Того, что за вторым номером шёл?

– Да.

– Данилов? – крикнул Бис вглубь проулка.

– Нет его! – отозвался Гузенко.

– Так… Лазарь! – поразмыслив, позвал Бис, – РПГ, и вы, двое, ко мне!.. Фофанов, бери людей, прочеши огороды с улицы Лермонтова, вдруг потеряшки туда вышли. Стеклов с раненым. Остальным – занять круговую оборону.

– А вы за мной, – Егор побежал к перекрестку, инструктируя ребят на ходу.

– Вы, двое, бьёте заградительным огнём по всему, что видите. Пока они стреляют, ты выбираешь цель и мочишь в ответ, – ткнул он пальцем в гранатомётчика. – Лазарь, твоя задача – я бегу, ты стреляешь.

– Так точно!

– Не проеби меня, блин! Я бегу – ты стреляешь.

Егор оттянул затворную раму, убедился, что патрон в патроннике и изготовился для рывка. Он сделал глубокий вдох и шумно выдохнул. Где-то в мозгу, между левым и правым ухом, кувыркнулись четыре крамольный слова:

'Никогда не бросай братишку'.

Эти слова без устали повторяли все бригадные краповики.

– Огонь гранатой! – скомандовал офицер.

Сигналом для старта стал сухой хлопок. Будто на перегонки с гранатой, что с шипением вылетела из ствола, оставляя позади бледный инверсионный след, ничего не видя перед собой кроме направления, Егор бросился до ближайшего укрытия.

'Один… два… три… четыре', – он вёл счёт в голове.

Со всего маха врезался в дерево, понизил силуэт, затих и осмотрелся. Переведя дух, снова рванул вперёд.

'Один… два… три'.

По ходу движения Егор сменил несколько деревьев, буквально на секунду – дольше обычного – задержался за последним и, не задумываясь, поменял его на лысый куст. Тот абсолютно не годился для укрытия и Бис останавливаться не стал. Всё время он рыскал глазами по сторонам, в надежде обнаружить солдат. Дальше был очередной шершавый кряжистый ствол, Егор сбился со счёта, который, затем он ушёл вниз за кучу мусора и почти добрался до места, откуда в последний раз вернулся назад. За ним начиналось открытое пространство. Бойцов по-прежнему нигде не было. Впереди замаячило последнее относительно безопасное пристанище – крайний тополь в гряде живой изгороди. Он сбавил темп. В эту секунду автоматная очередь прошила стальные ворота перед самым его носом. Под давлением убойных пуль калитка распахнулась, ноги Егора подкосились сами собой, и он кубарем закатился во двор по земле, впечатался в сваленную за воротами груду коровьего навоза высотою с человеческий рост и затих… Пахло точно в хлеву – плесенью, дёгтем, мышами, жжённым порохом и сигаретным дымком. Нет, желания закурить у него сейчас не было, его лёгкие горели так, будто он наглотался красных углей. Но запах сигарет он учуял отчетливо, несмотря на отсутствие курящих людей поблизости. С ним уже такое случалась – во время изнурительного марш-броска на первом курсе военного училища, когда в состоянии крайней усталости он вдруг учуял запах свежей сдобной булки с повидлом. Всё бы ничего, но случилось это довольно далеко от ближайшего населённого пункта, вдали от жилых домов и тем более кондитерских. Трудно представить – посреди леса почудился запах сдобы настолько реальный, что от изумления он воскликнул и получил наряд вне очереди от комвзвода капитана Томилина. На деле не произошло ничего необычного – это были фантомные запахи, которые чувствуют немало людей. Ароматы, которых нет… Голова шла кругом. Егор сполз вниз. Он был на грани нервного срыва.

С полной серьёзностью Бис считал себя никудышным офицером и плохим командиром. Прозевал фугас. Сначала не провёл исчерпывающих мероприятий, которые обычно предшествовали тому, когда сапёр шёл для доразведки участка минирования. Затем, чтобы заставить сапёра выполнить свою часть опасной работы отправился с ним и пострадал. Из-за него пострадал боец. Пострадал он сам. На время подразделение осталось без управления. Было упущено время. Но вместо того, чтобы, едва придя в себя, сосредоточиться на происходящем, он растерялся и стал палить из автомата во все стороны. Старшие товарищи утверждали: если командир открыл огонь – бой проигран. Командир обязан управлять в бою людьми, и он с этой задачей не справился. Егор не искал себе оправданий, мол, стрельба была вынужденной и всё такое. И так было ясно, он бесталанный офицер и бестолковый командир. Его восприятие, реакция и время принятия решений не были выверенными, механическими, рассчитанными на работу и контакт с подразделением. Его восприятие, реакция были животными, трусливыми, выдавшие массу непонятных движений и странных решений. И теперь он бегал по улице и собирал свой рассеянный 'отряд'под носом врага. Прав был Слюнев, утверждая, что он бездарь и тупица.

Дым сигарет стал ярче и сильнее. Бис насторожился, по-прежнему оставаясь тихим.

– Что это было? – прозвучал неожиданный вопрос.

На секунду Егору показалось, что ему это почудилось, но спустя мгновение он услышал голос снова.

– Стреляли, – сказал второй.

– Что-то лязгнуло с той стороны.

– Я говорю тебе, стреляли по воротам.

– Может, пора уходить?

– Куда? Выход простреливается. Хочешь, чтобы нас вынесли одной очередью? Дай докурю?

– Ща 'летёха'появиться, как чёрт из табакерки, и даст тебе прикурить.

– И что? Где твой ёбаный Бис?

– Не выёжывайся… Скажи спасибо, он не слышит, уже жрал бы навоз из этой кучи.

– Он же не бросит нас тут? – спросил третий.

– Не боись, не бросит. Что думаешь, тебе будет за пса?

– Не знаю. У меня это впервые.

Егор содрал с головы шлем и влажную шапку, рассчитывая, что так будет лучше слышно. Взъерошил влажную голову, проверил магазин с патронами, перевернулся на живот и вскарабкался по куче до гребня, осторожно заглянул. На обратной стороне сидели трое его бойцов и курили. Сапёр Данилов, стрелок из группы прикрытия и кинолог Ульбашев с собакой. Овчарка была мёртвой.

Всё человечное, что было в Егоре, в момент испарилось, его заместила ярость, ставшая необъятной, обескровленной, и Егор злобно зарычал от бессилия.

– Какого х… Убью, суки! А ну бегом за мной!

Егор был взбешён, он первым выскочил со двора, как оглашенный палил из автомата по высоткам, в которых противника уже не было. За ним выскочил сапёр, за сапёром – боец из группы прикрытия, за ним – кинолог с телом мёртвой овчарки на руках, каждую секунду норовившее выскользнуть из рук. Всё последующее Егор уже не видел, перед глазами всё расплывалось как перед финишем контрольной дистанции. Он последним ввалился в проулок, без сил повалился наземь на четвереньки и его снова стошнило.

– Ты в порядке, брат? Что происходит? – крепкая рука легла на его плечо.

Егор поднял вверх мутный взгляд. Над ним стояли лейтенант Вася Козлов и старший лейтенант Олег Белоусов. Поодаль стоял старший помощник начальника разведки майор Степнов, кому-то докладывал по радио. Почти весь проулок был занят техникой и солдатами трёх подразделений бригады. С виду грозная сила.

– Нас здесь едва не схоронили… – сказал Егор. – Вот что происходит. Вам следовало поспешить.

– Ну знаешь ли, мы спешили, – признался Михалыч.

– Неужели?

– Ты так и будешь стоять на коленях? – протянул Василий руку.

Егор поднялся на ноги.

– Может, зачистим высотки? – предложил Козлов.

– Если так хочется, зачищай. Мне до этого дела нет.

– Что собираешься делать?

– Проберусь по Лермонтова до конца улицы, вернусь на Хмельницкого и доставлю раненого в госпиталь.

Ближайший полноценный госпиталь находился на территории 46-й бригады.

– Кажется, твой сапёр в порядке, – заметил Михалыч.

– Предпочёл бы послушать доктора.

– У одного из твоих БТРов нет покрышек, – добавил он. – Проводить тебя?

Егор потупил взгляд:

– Проводи.

Так они и сделали. Бис связался со штабом, доложил о своих дальнейших действиях и, заручившись одобрением, отдал приказ на погрузку. По команде минного офицера сапёры и разведчики Михалыча запрыгнули на броню, и машины, задымив узкую улицу, двинулись вглубь частного сектора к Лермонтова, что была не примечательней Окраинной окромя названия, с такими же ветхими домами и не менее узким проездом. Пришлось продираться по дороге, поросшей деревьями, что нещадно цеплялись ветками и жалобно скрежетали по броне, раз за разом хлеща одного за другим сидящих сверху. Лермонтова заканчивалась Т-образным перекрёстком и проездами в обе стороны. Направо проезд был перекопан экскаватором, а налево – вёл на Хмельницкого. Без лишнего шума Егор спешился, подобрался к проезду и внимательно осмотрелся, Хмельницкого была тиха и спокойна, будто ничего и не было. Затем он махнул рукой и машины выползли из проулка на проезжую часть. Ухватившись за поручень, Бис вскарабкался на подножку и в следующую секунду оказался на командирском месте.

– Поддай газу, – распорядился он.

Бронетранспортёры взяли курс на грозненский аэропорт, вблизи которого дислоцировалась 46-я бригада с ближайшим госпиталем и набрали скорость. Покачиваясь на броне, Егор прокручивал в голове обстоятельства произошедшего боя, о котором предстояло докладывать в штабе. Ветер хлестал по щекам, выбивал из глаз слёзы, и события, что виделись сквозь дымку, окончательно спутались в голове.

На контрольно-пропускном пункте 46-й бригады уже знали о бое сапёров на Богдана Хмельницкого и были встревожены. Впрочем, нарочитая тревожность была вызвана вовсе не тем, что случилось в нескольких сотнях метров от её стен, а тем, что на КПП находился командир бригады генерал-майор Евгений Зубов.

Будучи полковником, Евгений Александрович проходил службу в 22-й бригаде в должности первого заместителя комбрига. Отсюда пошёл на повышение, а его место занял полковник Слюнев. Нынешних командиров Зубов знал хорошо. Помнил и прежних подчинённых, что продолжали служить в прославленном коллективе. Тяжело переживал потери бригады за время зимнего штурма и никогда не оставался в стороне, когда слышал, что соседям по оперативному району требовалась посильная помощь. Вместе с тем, в бригаде о нём тоже многие помнили. Во-первых, благодаря физическим данным: росту за два метра, весу за сто килограммов, и прозвищу 'Розовая пантера'за спортивный костюм с яркими вставками из розовой ткани и такими же лампасами по бокам брюк, в котором полковник ежедневно пробегал по десять километров. Во-вторых, тем, что неожиданно мог обратиться к прапорщику или офицеру, включая молодых зелёных лейтенантов, по имени и отчеству. Ну и наконец тем, что обладал феноменальной памятью, и приводил окружающих в восторг, декламируя на память взятые из наставлений по видам боевой деятельности меткие выражения, а боевой устав Сухопутных войск, казалось, и вовсе знал наизусть и отдельные главы цитировал на память, будто читал с листа бумаги. Помимо всего прочего, по утрам, как, впрочем, и раньше, независимо от погоды и где бы ни оказался, Зубов неуклонно пробегал свою излюбленную дистанцию.

– Где раненный? – спросил генерал, распахнув ворота пропускного пункта.

– Что? – не разобрал слов Бис.

– Раненный где?

– Здесь.

– В каком состоянии? – кивнул Зубов.

– Средней паршивости, – Бис спрыгнул на землю, поздоровался с генералом за руку и опустился на один из железобетонных блоков у ворот, мешающий беспрепятственному проникновению на территорию воинской части.

– Поезжай до приёмного отделения, – приказал генерал. – Знаешь дорогу?

– Так точно, – кивнул мехвод.

– Ну, давай… – махнул генерал крепкой рукой и посмотрел на старшего лейтенанта. – Что стряслось?

– Коротко: угодили в засаду.

– А если в деталях?

– Если в деталях: обнаружили фугас, приступили к его разминированию, я неверно оценил ситуацию, которая привела к подрыву бойца, после чего начался бой.

– Не понимаю… Как вышло так, что сапёр подорвался, если фугас был обнаружен?

– Начальник штаба подгонял, вот я и спешил. Все ждут какого-то лорда.

– Пусть ждут. Ты здесь при чём? – удивился генерал. – Лорда везут в Ханкалу. Опасным сажать его здесь. При том, что в республиканское правительство ведёт одна дорога, и та, как известно, по Хмельницкого. Сразу было понятно, никто не станет рисковать его жизнью. Никому сейчас не нужен международный скандал.

Бис одарил Зубова взглядом из смешанных чувств и сложных эмоций.

– Выглядишь скверно… Не мешало бы врачу показаться.

– Я в порядке.

– У тебя кровь на лице.

– Пустяки. Не моя…

– А чья?

– Сапёра, наверное.

– Не болтай. Она из уха. Тебе известно, что слух – одно из пяти чувств, дающее человеку возможность воспринимать окружающий мир. Ты можешь его лишиться, что тогда будешь делать? Рану надо обязательно обработать.

Бис мотнул головой.

– Дежурный, проводи в отделение. И распорядись, чтобы бойцов напоили чаем.

– Есть! – ответил тот.

Не проронив ни звука, Егор поднялся и с сопровождающим отправился в приёмный покой. Пройдя часть маршрута, тот наконец спросил.

– Сам сможешь найти дорогу?

– Разберусь, – кивнул Бис.

Где принимали раненных и больных Егор определил по стоявшему у входа БТРу. Он ненадолго притормозил у потрёпанной машины, отдышался и зашагал внутрь, где его встретил медбрат-срочник в белом халате поверх камуфляжа и мягких больничных тапках. Егор повернул в его сторону голову, в шее хрустнуло и в глазах мгновенно потемнело, но он успел нащупать стену и опереться на неё.

– Где раненый, которого привезли? – поинтересовался Егор. – Фёдоров его фамилия.

– Готовят к операции, – ответил солдат.

– Чем могу помочь?

– Вы врач? – ухмыльнулся медбрат.

– Нет.

– Вы не волнуйтесь так, здесь отличные врачи. Может вам нужна помощь? – заметил тот кровь на лице гостя. – Осмотр или перевязка?

Егор внимательно осмотрелся и от осмотра отказался. Выйдя на улицу, он ещё немного подождал, не зная чего и вернулся на КПП. Генерала на пункте пропуска уже не было, но за то был термос с горячим чаем. Егор отхлебнул из алюминиевой кружки и приказал возвращаться на базу, где его уже несколько часов ждали в медпункте. Заявившись на базу, Егор не раздумывая отправился в расположение роты. С трудом спустился с машины и тяжело хромая исчез в палатке. Спустя время в расположение сапёрной роты появились две медсестры, Русакова и Шнеур, и вместе с ними начмед Шумейкин, обнаружив Егора с головой под одеялом в его постели в полном снаряжении, одетым, обутым и совершенно грязным.

– Раздеваем, – услышал Егор строгий женский голос, вздрогнул, когда его встрянули за рукав, и беззвучно заплакал.

По возвращению из города Стеклов был вызван в штаб вместо Биса и вернулся в расположение незадолго до ужина. С видом глашатая он ворвался в палатку, чрезмерно взволнованным и шумным.

– Прикинь! Ты спишь, что ли? Вставай! – накинулся он на Биса с порога.

– Отстань, – остудил его Кривицкий, – он только уснул.

Геннадий сидел за столом дежурного в тусклом свете лампы и ковырялся в тарелке с макаронами по-флотски из солдатской столовой.

– У меня новость – он закачается, когда узнает.

– Его и без твоей новости едва откачали… Водку будешь? – предложил Геннадий.

– Ясный пень, буду! – обрадовался Владимир. – У тебя что за повод? Или так, просто?

– Для водки есть два повода: первый, когда слишком жарко, и второй, когда слишком холодно.

– Согласен. Сегодня был именно такой денёк.

– Иди, – плеснул Кривицкий в кружку, которую вытащил из-под полы.

Владимир подсел к столу, выпил и с молодым аппетитом накинулся на скромную закуску.

– Так что ты узнал?

– Оказывается, – заговорил Владимир, вскинув голову, чтобы не растерять содержимое рта, – лорда ждали на 'Северном'только к обеду.

– И что в этой новости такого?

– Время…

Кривицкий вздёрнул бровью.

– Время, – и что? Говоришь какими-то загадками – никак в толк не возьму?

– Зачем нас торопили, если знали, что вертушка с еврокомиссаром прилетит не раньше полудня? Мы спокойно могли провести разведку по Индустриальной, а затем – по Хмельницкого. И возможно никто бы не пострадал. Но даже если и не так, зачем начштаба нас торопил с разведкой в восемь утра, да ещё требовал провести её за пятнадцать минут?

– Откуда известно?

– В штабе сказали. Эти суки знали об этом с самого начала!

– Возможно это был ефрейторский зазор, – предложил Кривицкий в качестве варианта.

– Ефрейторский зазор это пять-десять минут… Не три же часа?

– Ну знаешь? Для масштабных событий вроде этого зазор может составлять больше времени.

– Когда Егор узнает, он будет в ярости.

– Не надо дразнить, – взглянул Геннадий на спящего в беспамятстве старлея. – Незачем ему этого знать. Ему и так досталось.

– Ладно. Давай ещё по пятьдесят и я побежал.

– Куда собрался?

– Володя Буланов просил подойти в разведку как освобожусь. Где дежурный?

– Отправил в офицерскую столовую за едой. Вдруг Егор проснётся и нормальной еды захочет. Чего хотел?

– Ствол и разгрузку скинуть… Ну, да бог с ним, – махнул Стеклов, – позже сдам.

Егор лежал на постели, бессмысленно глядя в точку на холщовом полотнище потолка.

– Дежурный, на выход, – негромко скомандовал дневальный, когда в палатку проник Стеклов.

– Отставить… Как дела?

– Нормально, – признался дневальный.

– Никак ротный пришёл в себя? – осведомился Стеклов, кивнув на больного.

– Часа три спал, теперь вот…

– Говорил что-нибудь? Может, просил чего?

– Никак нет.

– Странно… Не похоже на него.

– Не похоже.

– Держи, – протянул Стеклов автомат, – надо почистить и пополнить боекомплект.

– Так точно.

Владимир осторожно, чтобы не спрыгнуть подобрался и приземлился на край кровати друга.

– Как ты, брат?

Егор скосил глаза и пожал плечами.

– Хорошо, что тебя там не было, в штабе, и ты ничего не слышал, – поведал Владимир.

Егор не был наивен и догадался:

– За то, что вдвоём?.. – спросил Бис, прокашлявшись.

– И не только… – стянул Стеклов сапоги и принялся рассказывать. – У Казимирыча стандартный комплект из миллиона вопросов: почему не обнаружили? где ты был в момент подрыва? почему пострадали двое? откуда боевики вели огонь? каковы были силы и вооружение противника? почему не было связи?

– А Слюнев?

– Как всегда в своём репертуаре. Визжал, как недорезанный, что ты пьяница и бездарь, что за два месяца смог обнаружить два фугаса из десяти, что роту развалил…

Что было дальше Егор слушать не стал, прикрыл глаза и мысленно перенёсся на улицу Хмельницкого на небольшой пятачок географической плоскости в самую гущу разрывов и несмолкаемой стрельбы, и незаметно для себя уснул.

Бис потерялся во времени суток, днях и, конечно, событиях. Всё казалось ему абсолютно одинаковым. Являлись медсестры, ставили капельницы и уколы, подсыпали разного вида таблетки, и, казалось, ни на минуту не отходили. Лечили комплексно – и ушиб мозга, и слух, и зрение, и вывихнутую шею, и прострелянную ногу. На какое-то время медсестринский дуэт разбавлял начмед Шумейкин или военврач Николаев, только Бис, как и в первые сутки после подрыва, никого не узнавал. Спал урывками, ел плохо и пристрастился запивать таблетки Генкиной водкой, решив, что только так они приносят ему облегчение. Егор находился в блаженном состоянии самообмана, сработал и эффект плацебо, выраженный в изменении состояния больного, которое он счёл положительным, решив что алкоголь и таблетки благотворно влияют на его психическое здоровья и способствуют скорому выздоровлению, буквально заживляя раны и успокаивая нервы, чего в действительности не могло быть в силу химического состава напитка.

– Вот тебе пример, – парировал Егор, – доктор назначил больному с язвой желудка пятьдесят граммов водки натощак. Знаешь, почему пятьдесят? Эта доза убивала бактерии, затягивала очаги язвы, улучшала регенерацию клеток и защитного слоя стенок желудка, после чего пациент поправился…

– Если идти по этому принципу, может тебе пустить кровь, чтобы дурная вышла, а умная осталась? – предложил Геннадий.

Закатив глаза, Егор задумался.

– А что, хорошая идея!

– Тьфу на тебя, Бис! Совсем умом тронулся. Видать неслабо тебя головушкой приложили.

Нередко это становилось поводом для ругани друг с другом. Однако Геннадий не сдался. Однажды он налил в кружку крепкого чаю и предложил изрядно подвыпившему Егору, как коньяк, в качестве жидкого проводника для таблеток.

– Коньяк не водка, не так вреден, – сказал Геннадий.

Егор выпил. Долго ничего не мог понять, поморщился, лихорадочно потряс головой, облизал губы и опрокинулся на влажную подушку.

– Сойдёт? – спросил Кривицкий.

Егор подумал и, так ничего и не поняв, выдал:

– Падла, ты, Геннадий Васильевич, другу водки зажал!

По ночам, когда его сознание заволакивало пеленой забвения, он спал как младенец, свернувшись калачиком, такой кроткий и беззащитный, но стоило тревожному видению забраться под веки, как он неожиданно вздрагивал или со стоном раскрывал глаза. Случалось, он тотчас погружался в прежнее состояние, падая на землю как созревший плод, а случалось, горечь чувств безжалостно томила его, заставляя метаться между сном и реальностью в мире грозных видений.

– Надо проверить… Дайте времени! Все на Лермонтова! – бормотал Егор. – И будто слыша в ответ гнусное, с чем никак не желал мириться, злился. – Мы рождены для войны! Для войны, вашу мать! Трусы! Сволочи! – затем затихал ненадолго и бредил снова, но уже совсем нежно. – Малыш… мой сын… я непременно вернусь…

В сознании как в калейдоскопе перемежались образы и видения, одних он молил о прощении и плакал, других, костерил бранным словом, бормоча, казалось, на первый взгляд несвязные друг с другом слова:

Рассыпались в широком поле,

Как пчелы, с гиком казаки…

Он машет, кличет – где отважный?

Кто выйдет с ним на смертный бой!..

Сейчас, смотрите: в шапке черной

Казак пустился гребенской;

Винтовку выхватил проворно,

Уж близко… выстрел… легкий дым…

Что? ранен!.. – Ничего, безделка…

И завязалась перестрелка…

Как на трагический балет;

Зато видал я представленья,

Каких у вас на сцене нет…

Две ночи мысли и чувства Егора, его переживания и видения по большей части трагичные и вместе с тем любовные, кружились под воспаленными веками в диковинном танце, позволяя время от времени впадать в непродолжительный сон или вынуждая с невероятной силой ясности нового видения вскрикивать, словно захлёбываясь водой, тянуться кверху через подушку к прутьям кровати, жадно хватая ртом воздух и затихая на короткое время. Всё чаще у постели больного оказывался дневальный, и позабыв, что перед ним командир, тихонько склонялся, поправлял одеяло, гладил по плечу, успокаивая бредившего.

– Убью! – нередко отвечал тот в полусне.

Солдатик всё понимал и не обижался.

Конечно, ничего из этого Егор на утро не помнил. Страшный подрыв, засевший занозой в сердце и адской болью в мозгу, вытеснил собой любую другую информацию из его памяти. Этот случай стал для Егора самым тяжёлым испытанием и потрясением, серьёзнее, чем предыдущие события вместе взятые. Но психологический стресс не стал следствием одной ситуации. Он был соткан из десятка факторов: конфликта, раскрученного по особой спирали взаимоотношений с комбригом, личных переживаний и внутреннего беспокойства, гнетущей взрывоопасной обстановки, высокой многозадачности инженерного подразделения, систематического недоедания и хронического недосыпа, банально имевших накопительный эффект. Временами он отвлекался, забывал о трагедии, но всякий раз, когда это случалось звучал взрыв. Его охватывал паралич, он тряс головой, как удав, заглатывающий добычу, лицо перекашивало, а глаза выходили из орбит. Трясущимися руками Егор зажимал голову, пытаясь заглушить действие взрывной силы. Требовалось время – полминуты или секунд двадцать – чтобы восстановиться, чтобы исчезла дезориентация и голова оказалась на своём месте, а предметы прекратили скакать по кругу и вернулись на свои места. Окружающие смотрели на него, раскрыв рты, потому что взрыва никто не слышал. Никакого подрыва не было. То, что испытывал Егор, начальник медицинской службы назвал безобъектным восприятием тяжёлого события, ощущением несуществующего в реальности, болезненной галлюцинацией.

Утром третьего дня Егор проснулся в окружении медперсонала. Сонно потирая глаза, проследил за их приготовлениями и тихо перенёс отведённые ему процедуры. Однако с появлением подполковника Крышевского, неожиданно закопошился, словно собирался подняться, и не смог. Не понимая, почему не смог встать, смутился, стесняясь своего вида и положения больного нездорового человека, и сдался, заметив на лице начштаба сопереживание.

– Как самочувствие, Егор? – спросил Крышевский.

– Нормально, – ответил Бис довольно бодрым голосом, чем сильно удивил начштаба. – Хоть завтра в бой, товарищ подполковник.

– Начальник медицинской службы доложил командиру бригады, что тебя надо госпитализировать…

– Как так? Заложил Слюневу… Я не хочу никуда ехать.

– Начмед настаивал, что здесь тебе помочь не могут, но могут навредить.

– Да я почти здоров, – разволновался Егор, ища в окружающих поддержку, но встретил взгляд Ольги Русаковой, которая неодобрительно покачала головой. – День, два, и я в строю…

– Уверен?

– Так точно.

Начштаба не стал возражать.

– Ладно. Отдыхай. Набирайся сил, – поднялся он, по привычке разгладил китель под ремнём, похлопал себя по карманам и, уперев длинные руки в бока, украдкой взглянул на Наталью Шнеур и вышел вон.

– Тебе надо ехать, – сказала Русакова. – Иначе недолеченным окажешься на маршруте.

Эту карту Егору крыть было нечем. Он и сам понимал, что это случиться, как только ему станет лучше. Его это не пугало. К тому же, у него появилось во всех смыслах важное дело.

Ближе к одиннадцати по бригаде разнеслась тревожная новость о подрыве на фугасе дозора старшего прапорщика Кривицкого. Деталей подрыва, кроме того, что потерь нет, никто не знал. И все как один с нетерпением ждали возвращения сапёров с маршрута. А на Хмельницкого уже третье утро было тихо. Теперь на разведку сложного участка сапёры тратили два с небольшим часа, но никто не шпынял и не требовал от них ускориться или ещё чего-нибудь невозможного. Видимо, чтобы в жизни что-то понять нужны грабли и гром. Всё это время группу сапёров Егора Биса возглавлял подполковник Виноградов, новый начальник инженерной службы бригады, который по приезду поселился в штабе и сапёрную роту посещал нечасто. Настолько нечасто, что Егор забыл о его существовании. Ничего нового в порядок инженерной разведки подполковник Виноградов вносить не стал, пока что осматривался, присматривался, да одёргивал сапёров, будто таким образом знакомился с ними и пытался запомнить. Однако в день, когда у Кривицкого прогремел взрыв, который хорошо был слышен на Богдана Хмельницкого, Виноградов зачем-то поперёк начштаба принялся запрашивать в эфире радиосети у Кривицкого состояние обстановки. Дело кончилось тем, что Геннадий в горячности послал его туда, куда чаще всего идут все неугодные. Виноградов, кстати, оказался человеком незлопамятным. По крайней мере так пока казалось.

Дозор Кривицкого вернулся с маршрута в разгар обеда. Геннадия сразу вызвали в штаб для выяснения обстоятельств подрыва, а бойцов отправили в расположение. Сапёры сдали оружие, молчком перегрузили с техники средства инженерной разведки и гурьбой убыли на обед, сознательно выражая безобидный немой протест, когда плевать хотелось на привычный армейский порядок и пресловутый строевой устав.

Егор оказался слишком слаб и не успел расспросить сапёров о подрыве. В конце концов, ничего не оставалось как дождаться, когда те вернуться из столовой и будет больше времени для разговоров. Так и случилось. Бойцы вернулись так скоро, как будто столовский обед не пришёлся им по вкусу.

– Слыхали уже новость? – поинтересовался ефрейтор Турчин у сослуживцев. – Фёдоров в Моздокском госпитале…

– Егоже в Грозном оперировали? – приземлился на солдатские нары младший сержант Музючкин. – Нафига было везти в Моздок?

– Моздок… В Моздок я больше не ездок! – нараспев произнёс Васин.

– Вроде бы там при госпитале есть военно-врачебная комиссия, – сказал рядовой Сафин. – Пацанов из разведки после ранений комиссовали прямо оттуда. Наверное и дядю Фёдора комиссуют. Он же теперь с одним глазом… как циклоп.

Бис изо всех сил напрягал слух, но ему удалось разобрать лишь редкие слова или же часть предложений, по большому счёту додумывая смысл произносимого.

– И что, что с одним глазом? – потянулся на нарах Жаров. – Есть второй. Бог не зря управился так, что некоторых конечностей и органов по паре. Зато дядя Фёдор скоро дома будет… Я бы тоже глаз отдал, лишь бы дома сейчас оказаться. Так-то это не такая уж большая это жертва.

– А что для тебя большая?

– Жизнь целиком.

– А я согласен с Жорой, – сказал Васин. – Нам ещё терпеть и терпеть, и неизвестно чем это терпение кончится. Чем придётся заплатить, чтоб оказаться дома. Позавчера дядю Фёдора с ротным зафугасили, а сегодня утром нас… Вон, старлей лежит теперь, глазами моргает и неизвестно оклемается или нет.

– Зря ты так про ротного, ты его не знаешь, ему ярость не позволит долго отлёживаться. Ему не 'Водопад'надо было позывной давать, а 'Бешеный'…

– А что, если Водопадом его назвали неслучайно? Вдруг это сделали для того, чтобы разбавить его бешенство.

– А я вот что думаю, что сегодня нам фантастически повезло выйти из ситуации без потерь.

– Ещё как повезло! Будь фугас помощнее, не пришлось бы бигус уплетать на обед.

– Чему вы радуетесь? Фёдор выбыл, командир выбыл, подрывы через два дня на третий. При такой активности ко вторнику от нас останется полтора землекопа. И без того семь бед в обед, так ещё этот 'фрукт'на голову свалился.

– Ты о ком?

– О подполковнике Виноградове… Тот, что сейчас на маршруте Биса. Правда, поговаривают, что он активно на место Кривицкого метит.

– Зачем он нам? Нам и с 'Каскадом'зашибись…

– А будем с 'Виноградом'… Ему 'водопадовский'климат не подходит.

– Известно почему не подходит: у нас маршрут покороче и поспокойнее будет. Как узнал об этом?

– Подслушал разговор Виноградова со Стекловым.

– Свистишь?

– Сам свистишь! Слово пацана… У прапора спроси.

Едва успел Жаров исковеркать звание, которого заслуженно побаивался, как в дверях появился Стеклов. Владимир вручил снаряжение дежурному и прямиком отправился к Бису.

– Ну, как самочувствие, братик?

– Пойдёт, – ответил Егор сиплым голосом.

– У нас тоже норм. Разведку провели, фугасов не обнаружили. Пиво теперь, конечно, не попьёшь, но я с собою прихватил. Был с Виноградом в штабе – этот перец зачем-то меня с собой потащил – Василич там за подрыв отдувается. Представь, у него фонарный столб заминировали, железобетонный… А ты знал, что он внутри пустотелый? В общем, в него заряд засунули и раствором замазали, с виду, говорит, был как новый, не придраться. Может, и у нас так было? Фонарь же срезало под корень? Может, фугас был в столбе, никакая не бутылка? Кстати, Казимирыч заступился за тебя, за нас за всех, перед Слюневым. Сказал, что с кое-какими уловками и хитростями минирования, теми, что активно применяются у нас на маршруте ему приходилось сталкиваться ещё в Афгане. Но далеко не всеми. А значит, мы типа столкнулись с чем-то новым, чего раньше не было. И я думаю, что речь шла о радио- и фото-фугасах. А ещё он сказал, что эта минная война нового уровня. И он никогда прежде не сталкивался с такой высокой интенсивностью подрывов как у нас! Понял?

Бис промолчал. Многое из этого ему было понятно и без признания Крышевского, в частности, о радиоуправляемых фугасах… В противном случае имелось бы вооружение для борьбы с ним или, как минимум, была известна тактика их обезвреживания. Однако ничего подобного до сих пор не было.

– Неужели прям так и сказал? – переспросил Турчин, подобравшись поближе.

– Так и сказал.

– А как же в первую чеченскую?

– Первая война была другая.

– Что значит, – другая?

– Другая, – и всё.

– Товарищ прапорщик, это правда, что подполковник Виноградов хочет на наш маршрут перебраться, а Кривицкого с вами отправить?

– Что-то вроде того.

Ответ Стеклова вызвал у сапёров лёгкую оторопь и задумчивость.

– Вот ору будет, когда товарищ старший прапорщик узнает? – решился Турчин нарушить паузу. – Услышим его старую песню про дембель в мае.

– Интересно, какие невероятные чудеса словоблудия выльются на наши уши? А какой трёхэтажный мат? То ещё будет удовольствие! – с довольным видом произнёс младший сержант Музючкин.

– Вот узнает Геннадий Васильевич как вы его тут обсуждаете за глаза – придётся вам обоим полы драить…

Как по мановению волшебной палочки в палатку вошёл Кривицкий.

– Ебать ту Люсю! – с порога заявил он во всеуслышание. – Знаете, сколько надо пережить фугасов, чтобы тебя не допрашивали? А сколько допросов, чтобы не фугасили? Ответ в обоих случаях: ни одного!

– А тебя на полиграфе проверили? – спросил Стеклов.

– Нет…

– Скажи спасибо, что не проверили!

– Знаете, где я видел ваш полиграф и ваши фугасы? В гробу, бля!.. В мягких тапочках!

– В белых, – обычно говорят, – поправил его Музючкин.

– Чё? – повернулся к нему Кривицкий с недовольным лицом.

– В гробу в белых тапках видел…

– Кого видел?

– Ну, так говорят…

– Кому говорят?

– Обычно всем…

– Ты дебил, Музючкин? Нахуй пошёл. Взял, настроение испортил. Увижу в палатке до отбоя, убью!

– А что я такого сделал?

– Я сказал: увижу, убью!

– Так точно!

– Геннадий Васильевич, – окликнул Стеклов, переменившегося в настроении Кривицкого, – спешу тебя обрадовать, что первое условие ты с честью выполнил.

– Что за условие?

– Для представления к медали 'За разминирование'.

– Правда? И медаль такая есть?

– Правда, – заверил Стеклов.

– Покажи.

– У меня нет. Я пока не заслужил.

– А у кого есть? Покажите? Ни хуя нет? Ни у кого? Видать, одного фугаса недостаточно для награждения?

– Я же сказал: выполнил первое условие.

– И какое второе? Пробежать с голым задом по минному полю из тысячи мин?

– Нет. Второе условие, чтобы об этом узнал министр Внутренних дел.

– Ну, понятно. Миссия невыполнима.

Дальнейшие разговоры как правило заходили в плоскость пошлых шуток и колкостей, и были менее интересны Егору. Бесконечный поток такой информации утомлял и он просто таращился в потолок, в точку, образованную серой плесенью.

'Я слышу взрывы и эти звуки рождаются внутри меня… Внутри моей бедной головы. Генку хотят бросить на самый опасный маршрут в городе. Как-то так вышло, что бывший повар теперь самый главный сапёр. Подполковник Виноградов, конечно, ещё тот экземпляр… Хотя, как я могу винить человека в трусости, когда мне самому страшно до чёртиков?'

– А ещё Виноградов собирается переехать из штаба сюда, – добавил Стеклов. – Хочет перебраться на койку Кубрикова.

'Ни за что! – зло прищурил Бис глаз. – Только через мой труп!'

Так в вечерних сумерках на сорока трёх градусах двадцати минутах северной широты и сорока пяти градусах сорока одной минуте восточной долготы растаял очередной день, в котором Егор в своём теперешнем состоянии занимался обычным делом, слушал и судил людей.

Наутро в расположение сапёрной роты заявился командир бригады в сопровождении офицера оперативного отделения майора Замени, о чём щуплый дневальный известил округу неожиданно зычной командой: Смирно!

Дежурный мгновенно бросился на выход, но полковник ни секунды немедля оказался на пороге, а в следующую – уже у кровати больного.

– Это что за лазарет тут устроили? Почему не в медпункте? Вставать в присутствии старших офицеров теперь не надо? Или команда 'Смирно'не для всех?

Бис сделал попытку подняться, но всем быстро стало понятным, что подняться ему не под силу.

– Ладно… лежи, – смилостивился комбриг. – Дежурный, неси два стула.

– Товарищ полковник, у нас в роте есть только один стул… и сколько хотите табуреток.

– Тогда мне неси стул, майору – табурет.

– Я постою, – согласился Заменя.

Котов быстро приволок единственный в роте трофейный стул, на котором комбриг развалился, вытянув вперёд ноги так, что те оказались под кроватью старшего лейтенанта, совершенно не волнуясь о том, что его разнузданную позу не скрывает привычный письменный стол из комнаты для оперативных совещаний.

– По моему распоряжению майор Заменя провёл служебную проверку по факту подрыва на фугасе шестнадцатого января этого года сапёра инженерно-сапёрной роты рядового Фёдорова Александра Сергеевича, – Слюнев сделал паузу, отгрыз заусенец на большом пальце и, сплюнув его в ноги, продолжил, – допросил очевидцев и пришёл к выводу, что по какой-то причине, граничащей с преступной халатность старший лейтенант Бис потащил указанного солдата на фугас и едва не убил? Всё верно, майор?

– Так точно, товарищ полковник.

– Всё было не так.

– Может быть, расскажешь как? С удовольствием послушаем твою версию событий.

– Я сейчас пытаюсь всё вспомнить…

– Ты не помнишь, что случилось? Или не хочешь вспомнить? А прапорщик Фофанов вспомнил, как ты принуждал неподготовленного сапёра идти к фугасу вместо того, чтобы сделать это лично, как того требует инструкция. А после подрыва ещё и прятался.

– Не правда это…

– Так изложил в объяснительной прапорщик Фофанов. Я верно говорю, майор?

– Пошёл он на хер!

– Что?

– С объяснительной… Пошёл на хер! Пошли на хер!

Бис вырвал из-под головы подушку и запустил её в комбрига. С ним случился приступ. Горечь негодования, обида и злость затмили его воспалённый рассудок.

– На хер!

–Тихо, тише… Они ушли… Они уже ушли… – успокоил ефрейтор Котов офицера, вернув под голову Биса подушку. – Я уже послал за доктором.

Егор затих, его взгляд устремился в потолок с пятнами плесени, но их тут же заволокло слёзной дымкой.

– Что произошло, Егор? – спросил Кривицкий, вернувшись с маршрута.

Рядом с Бисом стояли медсестры и врач.

– Нервный срыв, – сказал Николаев. – Мы дали ему успокоительное. Ему надо отдохнуть. Расходимся!

Вскоре Егор и Геннадий остались наедине.

– Что случилось, Егор?

– Фофанов назвал меня трусом.

– А это так?

– Нет.

– Тогда тебе не о чем волноваться.

– Как же… не о чем… Слюнев, небось, как Баба-яга на метле, летает по бригаде с этой новостью.

– Фофанов… – задумался Геннадий. – Что он мог видеть, чтобы сказать такое?

– Что мне было страшно. Но мне реально было страшно.

– А Фофанов у нас бесстрашный?

– Не знаю.

– Погори с ним.

– Не хочу.

– А чего тогда хочешь?

– Морду разбить… но не сейчас.

– Морду успеешь разбить. Поговори с ним. Я думаю, это неправда. И он такого не говорил. Что-то мне подсказывает, что он бздел не меньше твоего, иначе… Иначе бы проявил чудеса храбрости. А этого по всей видимости не случилось.

– Я молил бога, чтобы он дал мне смелости и отваги.

– И как?

– Что как?

– Он дал то, о чём ты просил?

– А ты как думаешь, если в глазах других я трус?

– Думаю, бог ничего не даёт по запросу или в ту же секунду. Единственное, что бог даёт – это возможность.

– Что ещё за возможность?

– Возможность быть кем угодно. Храбрым. Смелым. Трусом. Или падлецом. Думаешь, если ты попросил у бога отваги, он взял и отвалил её тебе? Нет. Он дал тебе шанс быть отважным. И ты им был. А то, что сказал Фофанов, если он вообще такое сказал, если действительно видел, нужно выяснить. Ведь он мог принять за трусость всё что угодно – минутную слабость, замешательство, неизвестное действие или странный манёвр.

– Не знаю.

– Поговори с ним… – снова предложил Кривицкий.

Тем временем в штабе бригады полковник Слюнев собрал небольшой консилиум, в котором приняли участие офицеры штаба: майор Заменя, подполковник Крышевский, майор Шумейкин и старший лейтенант Николаев.

– Николаев, какой диагноз поставлен старшему лейтенанту Бису?

– Повторная минно-взрывная травма. Закрытые черепно-мозговые травмы. Сотрясение головного мозга с рассеянной симптоматикой и астеновегетативными проявлениями. Акубаротравма обеих барабанных перепонок. Множественные осколочные ранения мягких тканей лица. Травма шейного отдела позвоночника. Огнестрельное осколочное ранение средней трети левого бедра.

– И как они проявляются? – уточнил Слюнев.

– У Биса наблюдаются головные боли, головокружение, судороги; эпизоды тошноты и рвоты на высоте головной боли наблюдались у него и до этого случая. А также имеются сопутствующие проблемы, такие как снижение активного внимания, снижение кратковременной памяти, посттравматическое стрессовое расстройство.

– Всё, что ты назвал я ощущаю каждое утро, даже не имея ушиба мозга, – посмеялся Слюнев, решив, что это весело.

– Как врач, я настаиваю на отправке старшего лейтенанта Биса в госпиталь.

– А ты, что думаешь, Андрей Михайлович? – обратился комбриг к начмеду.

– Я скорее соглашусь с тем, что Бис нуждается в госпитализации.

– Товарищи офицеры, изъяснюсь прямолинейно, никакой госпитализации мы здесь не рассматриваем.

– Госпитализация необходима, как и внеплановая ротация офицеров инженерно-сапёрной роты, – настоял Николаев.

– Товарищ старший лейтенант, ваше мнение о ротации никому не интересно. У нас нет Бису замены. И вы должны знать, что вчера командир инженерно-сапёрной роты от госпитализации отказался.

– Уже в третий раз? Больной не может самостоятельно соглашаться с лечением или не соглашаться, тем более Бис в своём состоянии, – возмутился молодой военврач. – А вы пользуетесь его слабостью…

– Послушай меня, – начал комбриг рычащим басом, раздавшимся точно из глубины его живота. – Два офицера инженерно-сапёрной роты в настоящее время находятся в основных отпусках. Отозвать, не имею права. Одна должность некомплект – уже полгода. Три офицера находятся на службе, – продолжал он, повышая голос. – Один из них – в командировке с грузом '200'. Двое занимаются подготовкой подразделения, которое через полтора месяца убывают сюда, в район. Если отправить из тех, кто сейчас на службе, а один из них ещё не был на отдыхе после крайней командировки, всё пойдёт прахом. Как и в том случае, если кому-то прервать отдых или вообще оставить без отдыха перед командировкой. Ты бы взял на себя такую ответственность?

– У вас только к Бису такое отношение? – не успокаивался Дима Николаев. – Или вам в принципе на всех плевать? Если бы погиб офицер, командир любой роты, вам пришлось бы кого-то лишить отдыха и направить по замене сюда. Уверен, в такой ситуации ни у кого не случилось бы истерики по поводу отпуска.

– Только Бис не погиб!

– Вряд ли это ваша заслуга…

– Николаев, придержи язык, – возразил наконец начальник штаба. – Займись своим делом.

– Именно этим я и занимаюсь.

– В таком случае, два дня, и чтобы он стоял на ногах! – продолжил перепалку комбриг. – Ты меня понял? Иначе пойдёшь вместо него!

– Я врач. Я не сапёр, товарищ полковник.

– Мне поебать! – не сдержался в конце концов Слюнев.

– Сколько надо раз повторить, не налегай на спиртное, – пытался удержать Кривицкий Егора. – Ты же лекарства принимаешь.

– И что? Что мне будет?

– У тебя два сотряса. Думаю, ничего хорошего. Этим ты или усугубишь восстановления, или башню в конец сорвёт.

– Я в порядке.

– Тебе врач прямо сказал: никакого алкоголя.

Егор выдавил в ладонь из нескольких блистеров по таблетке, закинул их в рот, медленно запил водкой из стакана и скривил припухшее лицо.

– Я найду этого подрывника и накормлю его шрапнелью. Я тебе обещаю. Ты только сильно не распространяйся об этом и мы с Фёдором никому не скажем.

– Фёдоров в госпитале. Он и так ничего не расскажет.

– Да тише ты. Не кричи, – приложил Егор палец к губам и очень серьёзно посмотрел на Геннадия. – Послушай, я думаю, что кое-кто из штаба имеет прямое отношение к нашему подрыву.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты чего, правда, не понимаешь? Кто-то из этой троицы знал, что нам уготовано в тот день в восемь утра на Хмельницкого.

– Троица? Ты это серьёзно?

– Пока подозреваемых трое. Но число фигурантов дела в процессе может увеличиться или уменьшиться.

– И кто они?

– Первым в списке, комбриг Слюнев. Именно он торопил нас, действуя через начальника штаба. Потому что в обход комбрига я согласовал с Крышевским сначала проведение разведки на Индустриальную и он был не против, а затем, внезапно, понадобилось к восьми оказаться на Богдана.

– Получается, вторым в списке Крышевский?

– Получается, да.

– А третьим?

– Майор Заменя.

– Почему он?

– Он был оперативным дежурным в тот день. А ещё он приходил сюда с комбригом. Как думаешь, зачем он приходил? – спросил Егор и не дожидаясь, ответил. – Чтобы оценить результат своей неудачи.

– И как ты объяснил для чего им подрывать тебя на фугасе?

– Я не знаю. Но уверен, кто-то из них знает причину.

– Вот же чушь!

– Ничего не чушь. Кто-то из них точно этого хотел. В противном случае, зачем им было настаивать на том, чтобы мы провели разведку за пять часов до прилёта Джадда.

– Готов поспорить с тобой на десять дней боевых, ни один из них не знал когда прилетит Джадд. Или, что его повезут этой дорогой.

– А ты знаешь другую дорогу? Вот именно! Из аэропорта одна дорога. Других дорог нет. Ген, я тебя очень прошу, умоляю, выясни это через Хлебова?

– При чём тут Слава?

– Он твой друг. И в комнате отдыха его кровать стоит рядом с кроватью Крышевского – наверняка, он что-то слышал или знает больше других.

– Ты бредишь! Казимирыч не стал бы в этом участвовать.

– А ты представь, что это спланированная акция перед приездом лорда? Чтобы изменить его планы?

– Кто мог хотеть изменить его планы? Боевики?

– Нет. Военные.

– Хочешь сказать, кто-то спланировал подрыв инженерного дозора, чтобы нарушить планы Еврокомиссии? Братан, это полная хрень.

– Это могли спланировать в штабе Группировки. Довести до нашего командования, а нас использовать в тёмную.

– О чём ты? Рассуждаешь о заговоре военных против Еврокомиссии? Да мы не способны на такое! У нас одна извилина на всех. Мы слишком тупые, чтобы это провернуть.

– Очевидно в штабе сидит кто-то умный. Он всё придумал.

Внезапно в палатку проник рыжий подполковник в высоких резиновых сапогах, расстёгнутом бушлате поверх растянутого коричневого свитера и, пройдя мимо Биса и Кривицкого, затих у кровати капитана Кубрикова в дальнем тёмном углу.

– Дневальный, – негромко окликнул Бис суточный наряд.

– Я, товарищ старший лейтенант.

– Почему посторонние в роте?

– Это подполковник Виноградов.

– И что собирается делать здесь этот рыжий виноград? Корни пустить?

– Собирается разместиться на месте капитана Кубрикова.

– Нихуя! – погрозил Бис пальцем. – Он здесь жить не будет. Скажи ему.

– Я не могу такое сказать подполковнику, товарищ старший лейтенант.

– Трус! Вон отсюда!

– Иди, – задвинул Кривицкий дневального за спину. – Егор, прекрати вести себя как последнее хуйло. Ты командир роты или кто?

Бис снова выпил, желая угомонить необъяснимую злобу, повернулся набок и уснул. И проснулся часа через два, также внезапно как и задремал, припомнив всего пару фрагментов – вечернюю капельницу и Русакову, которая ругала Кривицкого за то, что Егор пьян, и вечернюю поверку, о которой дежурный докладывал Кривицкому, а не ему и Бис заревновал. В палатке было тихо. При входе тускло горел свет, освещая выгородку, называемую оружейной комнатой, и стол дежурного, за которым сидел подполковник Виноградов. На соседней кровати мирно сопел Кривицкий, дальше Стеклов, на нарах напротив вповалку дрыхли солдаты. Егор сообразил, что проснулся спустя какое-то время после отбоя. Услышал как скрипнула деревянная половица, распахнулся полог, в палатку проник ефрейтор Турчин и подсел за стол к подполковнику, оборачивающему что-то в ткань, а затем – в 'Красную звезду'.

– Зачем они вам? – спросил ефрейтор.

– Зачем, зачем… – сказал Виноградов, увлечённый делом, и не ответил.

– Они от вчерашнего фугаса?

– От вчерашнего, – осмотрел Виноградов предмет под ярким светом.

– А для чего они вам?

– Вот ты приставучий, – уставился на него Виноградов, отложив дела. – На память.

– На память? – удивился ефрейтор.

Турчин схватил свободный предмет со стола и Егор наконец узнал его. Это был кусок металлической оболочки артиллерийского боеприпаса двадцать пять, может быть, тридцать сантиметров в длину. По форме напоминающий клинок кинжала или короткой сабли. После подрыва боеприпасов, находящихся в земле такие осколки оставались на дне воронки, впечатавшись в грунт.

– Тяжёленький, – взвесил ефрейтор на ладони осколок.

– Дай сюда! – выхватил подполковник железку из рук солдата.

– Что с ними делать будете? Хвастаться? – по-простецки спросил Турчин. – С каждого подрыва по одному брать – рюкзак не утащите.

– Это мой первый и последний фугас, – вдруг признался Виноградов.

– Он же Кривицкого?

– И что?

– Это даже не ваш первый, – усмехнулся Турчин.

– Так. Иди-ка спать, Турчин, – не сдержался Виноградов.

– Я же дежурный…

– Так иди, дежурь! – гнал Виноградов от себя назойливого ефрейтора.

– Я оружейку охраняю. Отлучаться не могу.

Виноградов наспех обернул осколки в бумагу, раздражённо зашагал в другой конец палатки, небрежно запихнул их в рюкзак, припрятанный под кроватью и улёгся в постель, подвернув с краёв одеяло. Некоторое время Егор сознательно следил за Виноградовым, однако, быстро растратив терпение, повернулся набок и быстро уснул. Стоило ему задержаться, подумать о чём-либо и сон тут же отходил на второй план. Он мог ворочаться часами, бесконечно вспоминать злосчастный подрыв и становясь взволнованным в моменты, когда было особенно неспокойно. Нередко волнение становилось настолько сильным, что в череду казалось бы уже известных событий встраивались фрагменты видений вне текущего времени, не позволяя Егору увидеть развязку истории в том виде, с которой она свершилась. В результате Егор не мог выстроить последовательную хронологию событий шестнадцатого января от начала и до конца. Мешало и ещё одно видение, которое предстояло распознать и понять, насколько оно было реальным. Он видел испуганное лицо солдата, но имя или фамилию, хоть убей, вспомнить не мог. Офицер разглядывал лица солдат, стоявших в две шеренги, реагировал на каждую из семи десятка фамилий, произносимых на вечерней поверке, ловил отклику бойцов на фамилию и никто из них не подходил под размытый образ и описание. Но Бис продолжал верить, что попадись тот ему на глаза, он непременно его угадает. Только тот никак не попадался, будто вовсе не существовал. Или был фантазией его воспалённого воображения.

И вот однажды Егор узнал этот трусливый испуганный взгляд из-за навозной кучи, на этот раз из-за чужого плеча. Сама собой вспомнилась и его фамилия. Данилов. Вид наказания пришёл в голову Биса мгновенно.

Егор отставал, но упорно шёл по следу сапёра, волоча больную ногу. Робко оглядываясь, Данилов шагал впереди.

– Вставай к забору! – приказал Бис.

– Товарищ лейтенант… – возразил, но всё же повиновался солдат.

– Дуло своё залепи! – сказал Бис и хладнокровно навёл на него автомат.

Перед глазами возникло израненное тело сапёра Федорова. Неестественно разъехавшиеся ноги. Обнажённая грязная разлохмаченная портянка в отсутствие ботинка на правой ноге. Обугленный подбородок, кривой рот с застывшим криком, рваная губа прилипшая к опалённым потемневшим зубам. Лицо солдата было в крови и густой серой пыли. Правый глаз, залитый кровью со лба, был похож на холодное черное озеро. Пыльный левый был мертв, из него торчал осколок камня.

'Господи, – думал Егор, разглядывая Данилова в перекрестие прицела, – каким ужасным становится человек после взрыва или смерти'.

– Мы же тогда потерялись… – сказал Данилов. – Страшно же было!

– Мне пришлось искать тебя, суку, рискуя собственной жизнью…

– Я больше не буду! Клянусь!

– Я это знаю.

Бис поместил патрон в патронник, отпустил затворную раму и нажал на спуск. Пройдя канал ствола, пуля благополучно вышла и развалилась, но один из крупных кусков угодил солдату в бровь, едва не выбив глаз. Это произошло потому, что часом ранее Егор удалил из патрона пулю, отсыпал две трети пороха и заменил пулю со стальным сердечником на муляж из картофельного клубня. Потускнев на открытом воздухе, картофельная пуля внешне очень скоро уже мало чем отличалась от настоящей.

После выстрела лишь на секунду Егор испытал страх за содеянное. И тот, скорее, был вызван неожиданным громким звуком. Егор поспешил к солдату, который упал, будто был сражён наповал. Убедился, что тот по-прежнему жив. В общем-то он оказался в порядке, если не считать некоторых проблем с глазом, который тут же опух. Егор присел на скамью в беседке и нервно закурил от чего голова его пошла кругом, он учащённо задышал, закрутил головой в одну и другую сторону, будто глазами искал кого-то, и потерял сознание.

Несмотря на частые головные боли, на фоне которых стали случаться кратковременные потери сознания, состояние Биса в целом улучшилось. Правда он стал ещё более раздражительным и если злился, то гнев его был нешуточным.

– Может так для статистики нужно? Может кого–то устраивает такое? Но меня точно нет. Мне не нравится, что карманные разведчики Стержнева вместо того, чтобы устраивать засады, налёты и облавы на Хмельницкого воркуют у его ног, как голуби, и кормятся прелыми семечками из его оттянутых карманов. Конечно, мне тупому многое в этой жизни не дано знать что и как делать. Но что надо сделать в данной ситуации понятно даже мне тупому! И никакая это невыдающаяся, а самая простая, описанная в Наставлении по разведке засада! – Егор смахнул с прикроватной тумбы в ладонь горсть таблеток и отправил их в карман с намерением не пить, но затем, вывернув карман наизнанку, принялся искать среди содержимого вперемешку с крошками табака ту, что от головной боли. Наконец подцепив нужную, положил на язык и проглотил.

Стоило заметить, что подобные разговоры, по-большей части рассчитанные на внутреннюю солдатскую аудиторию, Бис вёл не только в расположении сапёрной роты, но и далеко за её пределами и появление кого-то из разведроты давно следовало ожидать. На счастье, им оказался никакой-нибудь разведчик со сбитыми кулаками, а сам начальник разведки. Полковник Стержнев.

– Егор, до моих ушей донесли слова, авторство которых приписывают тебе. Слова, скажу прямо, неприятные.

– О чём именно, товарищ полковник?

– О том, что я начальник карманной разведки, и что в разведке служат бумажные солдатики, которые после операции на горе Чабан ничего не могут… Это – если в укороченной версии.

– При всём уважении, товарищ полковник, слова действительно мои. А разве не так? Я, безусловно, мог соврать, сказав, что на войне мужчины зло шутят и много смеются, что это одна из моих дурацких шуток, что я ударился головой, немного не в себе и вероятно хотел бы рассчитывать на снисхождение. Только мне этого не нужно, мне совсем не до смеха, я в отчаянии. А когда человек в отчаянном положении, согласитесь, сказать подобное много смелости не требуется. Я уже говорил вам однажды, что я человек несмелый, потому сказать в глаза не решился. Но, раз уж так совпало, скажу сейчас со всей открытостью, сохранив уважение, считая вас человеком преданным делу и подразделению: у меня сложилось мнение, что после Чабана вы больше меры оберегаете своих подчинённых. Вы могли бы решить мою проблему за одну ночь, организовав на Хмельницкого засаду. Но вы до сих пор этого не сделали, будто не знаете о сложившейся на моём маршруте обстановке. Каждую ночь ваши разведчики где-то работают, а утром, когда мы подрываемся на установленных ночью фугасах, как будто искренне сочувствуют нам, продолжая преспокойно наблюдать за тем, как нас утюжат на проклятой 'Богдашке'! Где вы, братишки? Почему вы там, где нас нет? Разве это не самое важное дело, то что с нами сейчас происходит?

Глубокие голубые глаза Александра Линовича потускнели, как если бы старший лейтенант обвинил полковника в чём-то очень постыдном.

– Ты прав, Егор. Ты действительно занят важным делом. Пожалуй, самым важным на этой войне. Мне стыдно за то, что я до сих пор не помог тебе. У нас к важному делу сначала тянутся все подряд, в том числе проходимцы, а остаются любящие и верующие в дело люди. Я обещаю, что я что-нибудь придумаю. Прошу тебя и твоих парней потерпеть немного. И я вернусь в скором времени к этому разговору с конкретными предложениями.

– Однажды вы уже обещали помочь… – с безразличием сказал старший лейтенант.

– Каюсь, было дело. Дай мне два дня и мы закроем этот вопрос раз и навсегда.

Полковник скрепил своё обещание с ротным крепким рукопожатием и спешно откланялся.

Егор не любил подолгу ждать. Особенно, если это касалось чего-нибудь важного, подчас не терпящего отлагательства. Он и прежде не отличался терпением, а последнее время едва ли не сходил с ума, пока Кривицкий находился на его маршруте. Подолгу расхаживал по палатке, готовил оружие и снарягу, и в глубине души ждал, что в случае чего его отправят в город на выручку Геннадию. Когда нервы совсем сдавали, перебирал магазины с патронами – разбирал, вытягивал пружины и собирал обратно. Или лежал, заломив руки за голову, уставившись в точку перед собой, пытаясь осмыслить всё и сразу. В какой-то момент он вдруг остро стал испытывать различные чувства от самых простых вещей и мог впасть в состояние необъяснимой радости от простой еды, чувства голода или холода, или даже боли. К последнему – Егор неожиданно для себя сделал открытие – обнаружилась необъяснимая тяга. Это казалось невероятным, но с точки зрения физиологии ничего удивительного в этом не было, ведь в момент наступления боли в кровь выбрасывался эндорфин – по сути природный анальгетик – который помогал организму справиться с нагрузками и стрессом, и становился причиной удовольствия.

Правда ведь звучит странно: сделать себе больно, спровоцировать выброс эндорфинов, и испытать удовольствие?

Прежде Егор в этом видел только одну сторону, которая не была ему близка, устроенная разделить страдания Иисуса и сосредоточить внимание на Боге. Одним словом – самобичевание из религиозного фанатизма. Однако явление было известно и в медицине, и носило название – самоповреждающее поведение, действие аутоагрессивного характера, нацеленное на причинение физического вреда самому себе, собственному телу, как правило, без суицидальных намерений, позволяющее справиться с негативными переживаниями. В основном весь ущерб от таких действий сводился к порезам, обжиганию кожи, ударам кулаком по стене. Менее очевидными были голодание, обжорство, злоупотребление алкоголем, нанесение шрамов и татуировок. Аутоагрессивные действия совершались не только пациентами психиатрического профиля, но и вполне здоровыми людьми. Базовыми причинами являлись интенсивные негативные эмоции, которые не переживались в открытой форме. У самоповреждающего поведения было две цели: уменьшение негативных эмоций, вызывающих напряжение, и возобновление возможности чувствовать и действовать. В обоих случаях человеком двигало стремление восстановить контроль над переживаниями и действиями. Другой патогенетический механизм – переключить внимания с тревоги, подавленности, чувства вины на боль физическую. Нанесение себе увечий стало стратегией Егора в поиске короткого пути для разрешения ситуаций, когда требовалось справиться со стрессом, с иной физической болью, отвлечься от мучительных переживаний, избавиться от ощущения внутренней пустоты, утраты эмоций и чувств. С помощью солдата-самоучки, смастерившего из электробритвы и стержня шариковой ручки машинку для нанесения татуировок, Егор со странным рвением принялся без какого-либо подготовки наносить на тело безобразный рисунок в виде кряжистого дерева сакуры, и совсем не для того, чтобы привлечь внимание или как-то себя украсить, а для получения непрерывной изнурительной боли, способной на время уменьшить негативное эмоциональное напряжение, заглушить неконтролируемую агрессию, которую стал вымещать на солдатах. Каждый сеанс длилcя не больше двадцати минут. Боец-татуировщик просто продолжал ранее начатую работу и прерывался, когда останавливал командир, – зависело от психоэмоционального состояния второго. Выбор места тоже был неслучайным – бедро правой ноги, параллельно месту огнестрельно-осколочного ранения левой. Но одним из первых рисунков стала надпись на кириллице рядом с заживающим входным отверстием:

'Это была прекрасная битва'.

Нанесение нательного рисунка одновременно стало для Егора и способом получения боли и удовольствия, и способом проявления решительности.

Говорят, причина, по которой люди получают удовольствие при нанесении татуировок, имеет биологическую подоплеку. Как только болевой сигнал поступает в центральную нервную систему начинается выброс эндорфинов, которые блокируют боль и действуют подобно опиатам или морфину, вызывая ощущение эйфории. Происходит связывание гормонов с опиоидными рецепторами головного мозга, которые блокируют выброс химических веществ, являясь участниками передачи сигналов боли. За счёт этого болевые ощущения притупляются. Но действие эндорфинов распространяется не только на болевые рецепторы, они также стимулируют префронтальную и лимбическую области мозга, где у человека располагаются центры удовольствия. Именно это объясняет стремление некоторых людей испытать боль, осознавая, что она не несёт серьёзных травм.

'Всё, решено: завтра иду на маршрут! Предпочту смерть, чем смотреть как гибнут мои люди. Это не выбор мужчины и точно не мой: оставаться в живых как можно дольше, чтобы хоронить родных и близких. Моих солдат, ближе и роднее которых у меня здесь нет', – решил Бис, и утром, двадцать первого января, преисполненный желания вышел на маршрут.

По решению начштаба и, вопреки желанию комбрига инженерная разведка началась в семь утра. По имевшейся информации от офицера контрразведки бригады боевики планировали провести в городе ряд диверсий и террористических актов против сапёров, приуроченных к трёхсотлетию Инженерных войск России, и Бис убедил отправить на маршрут себя, зная, что ему не совладать с долгим ожиданием, оставаясь в такой день в палатке, и понимая, что с физической усталостью он ещё мог побороться, а справляться с эмоциями нет. При таком раскладе Егору на маршруте было куда спокойнее, как собственно и начальнику штаба за сапёров.

Зыбким утром, едва забрезжил свет и газовые факелы у домов, в которых спали люди, растворились в серых сумерках, сапёры вышли на дорогу.

– Комбриг, конечно, та ещё сука, мог бы появиться на инструктаже и поздравить пацанов с праздником, – посетовал Стеклов.

– Да ладно тебе… – успокоил его Бис, хоть сам был возмущён не меньше. – Чего ждать от Слюнева, если даже Крышевский ничего не сказал? А ты говорил, он нас поддерживает… Только и это фигня. Но чтоб рыжий 'подпол'носа из-под одеяла не показал, это уже полный зашквар!

– Виноградов, как узнал, что ты на маршрут идёшь, так и забухал, – поделился Стеклов новостью, – и только под утро из штаба вернулся. Ты разве не знал?

– Не знал, но и не удивлён. Он собственно так и рассчитывал. И Генкин подрыв почему-то считает своим первым и последним подрывом в карьере.

Юра Крутий шагал рядом и казался на редкость подавленным.

– Юр, ты где был во время подрыва? – спросил Егор, предвкушая оказаться на месте происшествия впервые и собираясь восстановить в памяти события злополучного дня.

– Какого? – уточнил Юра.

– Ну, когда меня…

– Я тогда тоже бухал, – стыдливо ответил Юра.

– Точно, – вспомнил Егор. – Совсем башка дырявая, Фофанов был… 'Предатель? – промелькнуло в его голове обвинение, которого он ни за что бы не произнёс всерьёз. – Братишка не мог знать…'

– Думаешь, я предатель? – спросил Крутий.

– Совсем нет, – соврал Бис.

– Я же вижу, что думаешь.

– Ну, если только немного, – признался Егор. – Всё потому, что Фофанов твой – дурак!

– Знаю.

– А если знал, чего тогда дурака отправил…

– Или я, или он, – больше некому.

– Вот видишь, в каких условиях воюю? Кому жизнь доверять вынужден? Или алкашу, или дураку. И не знаешь, кому лучше… Вот, если б я погиб, ты бы сейчас себя винил, что за водяру друга продал.

– Между прочим это он тебя от дороги уволок.

– Вместе с Вовкой. А потом трусом при всех назвал.

– Ну, вообще-то это не он, а комбриг тебя назвал.

– Блаженным не притворяйся, ладно? Хочешь распространить заразу или чушь по бригаде – иди, чихни или расскажи комбригу. Он у нас в любом деле пациент не из Калифорнии.

– Что это значит?

– А то и значит. Дима Николаев так комбрига назвал. Термин такой в медицине есть. 'Нулевой пациент'. Появился в результате неточности перевода, когда в США началась эпидемия ВИЧа. Первого заболевшего в официальных документах назвали как 'пациент О'– сокращенно от 'out of California', человек не из Калифорнии. Только в СМИ перепутали и перевели как пациент номер ноль. С тех пор врачи первый случай заражения называют – индексным случаем, а самого пациента – первичным случаем. Так что комбриг у нас первичный пациент… Давай фотку сделаем на 'Багдашке'по случаю праздника, а? На память… – предложил Егор, извлекая из разгрузки 'мыльницу'. – Юр, только зови своего, чтобы сапёров не отвлекать.

Офицер и прапорщики устроились перед объективом фотокамеры, оказавшейся в руках пулемётчика Лазарева.

– А куда жать?

– Справа, сверху, круглая кнопка…

– Не жмётся.

– Юра, где ты набираешь таких?

– Где надо, – заулыбался Крутий и отправился к солдату. – Сюда жми, понял?

– Так точно.

– Давай.

– А улыбочку?.. – отстранился Лазарев от камеры и взглянул поверх. – Может, улыбку организуйте в честь дня сапёров? Давайте. По команде: сиськи!

– Я тебе дам сиськи! – сверкнул Крутий злыми глазами. – Снимай уже, пока нас тут одной очередью не снесли!

– Или фугасом, – добавил Стеклов.

– Внимание, ща вылетит птичка!

– Вот, сука… – цыкнул Крутий и замахал рукой. – Давай, ещё раз. Кажется, я моргнул…

– С глазами всё норм. Рот будет открыт…

– В смысле?

– Ну, вы болтали в этот момент.

– Давай ещё раз.

– Да не надо, – и так пойдёт.

– Заткнись и снимай!

Наблюдавшему за уличной фотосессией сапёру Чечевицыну, проходившему в мимо, было не до праздника. Поравнявшись с командирами, он исподлобья зыркнул в их сторону и спрятал глаза за воротом бушлата. Это было то малое, что всегда ускользает от чужих глаз. Чечевицын не мог равнодушно снести состоявшийся накануне 'расстрел'рядового Данилова, полагая, что следующий выстрел, который прогремит на заднем дворе сапёрной роты будет в него. Чудовищный по своей жестокости и сумасшедшей явственности офицерского произвола поступок ввергал Чечевицина в ужас. Неожиданно пришло осознание случившегося и угроза из уст старшего лейтенанта по случаю утери автомата и боекомплекта была брошена неслучайно, не в гневе, не в ярости, а расчетливо как решенное однажды дело без обратного хода, прежде не казавшееся реальным. Сколько раз по несерьёзности или игривости, Чечевицын и сам грозился убить за обидную шутку или розыгрыш, не придавая словам прямого значения и умысла. Но теперь эти слова казались ужасным кошмаром. Чечевицын проклинал Биса и себя за ту провинность, случайную оплошность, что вела его к несправедливому наказанию. В это не было преступлением и Чечевицин не чувствовал себя виновным в том, что вышло по недоразумению, по случайности, и чего в сущности он не желал – и точно знал – делать не следует.

'Я убью тебя! – вспомнил Чечевицын слова Биса. – Если только до конца командировки ты не вернешь, что потерял. Покупай, воруй, делай сам, но боекомплект верни в оружейку. Иначе, – убью!'

До окончания командировки старшего лейтенанта оставалось меньше полутора месяцев.

– Давай ещё у 'девятки'сфоткай.

– Скажите, сыр!

– Эй, туристы! Зайти не желаете? – это был голос командира взводного опорного пункта Романа Панина. Всё это время он следил за сапёрами с наблюдательного поста.

– Чаю нальёшь?

– Чай, кофе, инфа интересная от ночной смены – всё, что пожелаете! – подмигнул одним глазом Роман.

– Тогда открывай…

У капитана Панина на войне был свой особый языческий ритуал – он брил брови, отсутствие которых окружающие почти не замечали. Причина этому скорее всего крылась в строении черепа и особенности лица. Не многие могли этим похвастаться. Ещё меньше – вообще когда-либо касались бровей бритвой. Случалось за всю жизнь не встретишь и двух таких человек. Но парадокс подобных суждений и споров – о том, что людей без бровей не так уж и мало, и много тех, кто стриг или сбривал брови хотя бы раз в жизни или, что это будет однажды модным – заключался в том, что ни один из двух десятков солдат, оказавшись на опорнике и лишившись волосяного покрова над глазницами при загадочных обстоятельствах, не обладал сомнительным даром Панина, и походил на пришельца с глазами на пол лица. Но до всего этого многообразия мнений Егора насторожил появившийся в смотровом окне глаз часового.

– Ты видел? – отпрянул он от окошка. – Кто это был?

– Не видел. Что там?

Вскоре дверь распахнулась и на пороге их встретил Роман в выцветшей камуфляжной форме, на которой гордо красовались капитанские звёзды. Носить знаки различия на войне большинство офицеров не любили. Во-первых, за непрактичность. Алюминиевые звёзды с прижимными лапками часто терялись, особенно во время ношения средств бронезащиты или оружия. А во-вторых, из соображений собственной безопасности. Хотя, второе, часто считали надуманным, чем разумным, основанным на чувственном или интуитивном порыве, когда слышали про 'белые колготки', охотившихся на офицеров. Но отличить офицера от солдата было несложно по прямым и косвенным признакам, – от разгрузки, бинокля или рации, до особой воинской выправки и хорошо подогнанного обмундирования.

– Рад видеть, братишки!

– Как дела, брат?

– Порядок. Хавать будете?

– Нет. Кофе выпьем.

– Айда в беседку.

На заставе, как в любом приличном доме, в обязательном порядке была деревянная беседка под навесом. Как правило её использовали для чистки оружие, приёма пищи личным составом или отдыха в свободное время, и совсем редко – для приёма гостей и чаепития с ними. Зимы в Чечне были мягкими, мягче любой поздней осени где-нибудь в центральной России, и сидеть в беседке было комфортно и сухо круглый год. А ещё на скамье лежало много подушек, усевшись на которую невольно забудешь зачем ты здесь и как надолго. Пока несли кофе и галеты из рациона Роман расспросил о делах в бригаде.

– Да всё по-старому, Ром. Комбриг из 'башни'почти не выходит, всем рулит Крышевский…

– Водопад, я Варяг, приём. Десять ноль девять?

– Лёгок, как на помине, – пробурчал Бис прежде, чем ответить в рацию. – На приёме Водопад для Варяга, десять ноль семь. Пятьдесят маленьких до 'девятки'.

– Принято, сказал Варяг. – Конец связи.

– Ну, его так смотрите, соврал с заделом на кофе… – объяснил Егор, пряча рацию. – О чём говорили? А! Словом, бояре – отдельно, холопы – отдельно. Рассказывай, что за инфа у тебя за Богдана Хмельницкого? Что за ночь случилось?

– Пугать не стану, но ночью на Богдана была суета, – сказал Рома, усаживаясь за стол.

– Можно, конкретнее?

– Ща. Рус, позови Юдина.

Спустя пару минут на пороге стоял худощавый сержант с признаками тяжёлого сна на лице.

– Спал? – спросил Бис.

– Так точно.

– Извини. Мы кое-что уточним и более держать не станем.

– Расскажи сапёрам что было ночью на Богдана.

Сержант кивнул.

– До полуночи было тихо. Всё началось около часа ночи: наблюдатель четвёртого поста заметил в районе перекрёстка Богдана и Полевая каких-то алкашей, как показалось троих, вели себя сумбурно, орали и махали руками как во время пьяной драки, но вскоре успокоились и исчезли, – сержант задумался. – Странно…

– Что странного? Что исчезли?

– Да нет. Что орали. Как будто привлекали внимание?

– Или отвлекали?

– Может быть…

– Что докладывали наблюдатели с других постов? Я правильно понимаю, что в зоне видимости четвёртого поста улица Хмельницкого, – указал рукой Бис, – третьего – Маяковского, второго – Первомайская и так далее?

– Так точно.

– Что докладывали они?

– Ничего. На тех направлениях всё было спокойно.

– Тогда что тебя удивило?

– Я вдруг подумал, откуда могли появиться пьяные, когда в Чечне сухой закон? Странно… Короче, спустя полчаса всё успокоилось, но спустя час, в районе полтретьего, появились белые 'Жигули'. Переезжали с места на место, доехали до Авиационной, потом развернулись и поехали в обратную сторону, повернули налево, кажется, на Чукотской. Катились на низких оборотах, как будто крались… На такой скорости могли что-то подкинуть. Обычно машины здесь так не ездят – у местных темперамент бешенный, постоянно торопятся.

– Что ещё заметили?

– Больше ничего. Дальше Авиационной мы уже видим плохо. Ночи тёмные. Лежал бы снег, может, и увидел чего. А так всё. Короче, аккуратно идите.

– Ясно. Спасибо тебе.

– Пожалуйста. Разрешите идти? – приложил сержант руку к головному убору.

Посаженная на глаза шапочка скрывала отсутствие у сержанта бровей.

– Иди, – сказал ему безбровый капитан.

Сержант удалился.

– Чего напряглись так, бобры? Выдыхайте! Вы такую инфу близко к сердцу не принимайте. По-любому, большую часть того, что видят часовые – им только мерещится, поэтому не ссыте, но и булки не расслабляйте, – улыбнулся Панин. – Сами знаешь, сапёр не штангист, одну попытку подхода к снаряду имеет.

– Юморист, – нахмурился Стеклов. – Идём с нами, там пошутишь?

– Думаешь, мне слабо? Я бы рад! Смерть, как надоело тут сидеть.

– Идём, штангист, – одернул Бис Стеклова, поднимаясь. – Спасибо за инфу, брат, – ударили они по рукам. – Ну и за кофе само собой. А что с твоими гардемаринами случилось?

Панин пожал плечами:

– Да я и сам хотел бы знать. Утром встал – всё такие.

– Бухал вчера?

– Ну так, слегонца… А с утра сержант будит – так я сам от него шарахнулся, едва на руках от него не побежал. Спрашиваю, что за хуйня? А он: вы приказали! Я помню, что вечером замечание ему сделал за грязный воротничок, мол, смотри на меня – подшит, побрит – бери пример… Спрашиваю: что я конкретно сказал? Отвечает: сказали, чтобы завтра все были как я… – развёл Роман руками.

– НЛО, а не застава! – улыбнулся Бис, шагая на выход.

После короткого инструктажа дозор выступил, медленно разворачиваясь в боевой порядок. Функционировать в полную силу он начинал, когда каждый занимался своё место, набирал установленный интервал. Окончательно он разворачивался только к пятой-седьмой минуте с начала движения. К этому моменту кинолог с собакой или сапёр, первым номером расчёта, уже подходил к перекрёстку Хмельницкого и Авиационной, в то время как Крутий, часто замыкая боевой порядок дозора, ещё курил у стен 'девятки'.

Пока Егор следил за расстановкой, к нему привязался пулеметчик.

– Товарищ лейтенант, на крыше девятиэтажки я заметил несколько силуэтов. Разрешите, дать предупредительную очередь?

– Я чего-то не знаю? Меня ночью разжаловали, что ли?

– Да это я так, сократил для оперативности.

– Фамилию свою поди сократи… для оперативности.

– До вашей? Лаз, что ли?

– До хоть – до Брюса Ли.

– Ла? Так я не против. Китайские фамилии мне всегда нравились. Конечно, Ли покруче будет, но я согласен и на Ла. Товарищ старший, можно, дам короткую?

– Нет, – отрезал Бис. – Мне тут шум не нужен.

– Ну, товарищ лейтенант…

– Скажи мне, Лазарев, каким должен быть интервал между нами?

– Двадцать пять метров? – назвал пулемётчик максимально допустимое значение.

– Молодец! Знаешь. Вот и набери его.

– Избавиться от меня решили, товарищ лейтенант?

– Ла, набери интервал и отъебись!

Лазарев отпустил офицера на пару метров и некоторое время было тихо.

– Товарищ лейтенант, смотрите! – лязгнул Лазарев затворной рамой пулемета, испугав Биса так, что у того сердце едва в пятки не ушло. – Седьмой этаж, справа третье окно! Чесслово, там кто-то есть! – завопил Лазарев, наведя ствол на полагаемую цель.

Отыскав глазами окно, Егор ничего и никого не заметил. Не было ни намёка на то, что внутри кто-то мог укрываться.

– Товарищ старший, уйдут! Дайте приказ!

Бис испытал волнение сопоставимое по силе с тем, когда слышишь вопль 'Фугас!', но сумел сохранить хладную голову. Он уже замечал за Лазаревым необычное и даже безрассудное поведение, – то бесстрашно выскочит на дорогу и палит с обеих рук, как Джон Рэмбо, стоя на ногах во весь рост; то сломя голову, нёсся к месту подрыва; то заговорит с собой или прикрикнет на пулемёт, а то и объявит заклинившей в ответственный момент железке выговор. Хотя к последнему Егор относился спокойно и даже с улыбкой, списывая на накопленную усталость и блажь. Кто трезво смотрит на психоэмоциональное здоровье бойца, когда все вокруг кажутся не вполне нормальными? Никто. И Бис смотрел на это также.

– Лазарь, поди сюда.

– Зачем? – прикинулся тот расстроенным.

– Васина видишь?

Рядовой Васин шёл перед ними, немного левее, по обочине. Впервые он ступил на маршрут пять дней назад. В состав группы разведки его включил Виноградов, бездумно, без учёта физической и психической готовности к работе в поле, к которой молодой солдат оказался не готов. Подполковник сделал свою работу. Но за такую работу Бису хотелось пустить Виноградову пулю в голову, дать медаль и назвать его именем школу в Ижевске.

Васин без конца крутил головой и, казалось, следил за всем вокруг, за интервалом между членами группы, за тем, кто и что делал, был сосредоточен на том, что в принципе должен был игнорировать и отметать, кроме мин и фугасов, а когда не крутил головой, Бис не мог избавиться от чувства, что перед ним Саня Фёдоров.

– Тот, что первым номером? – спросил Лазарев.

– Что задумали? – подоспел Владимир Стеклов.

– Да. Тот, что вместо дяди Фёдора.

– Вижу, – кивнул Лазарев.

– Он новичок. Волнуется. Надо бы его подстраховать, чтоб почувствовал плечо товарищей, но вместе с тем и дистанцию. Будь рядом, на рожон не лезь. Ясно?

– Ясно.

– Отвечаешь за него головой.

– Понял.

– Никаких окон или крыш… огня без команды. Смотришь только за ним. Он твоя ответственность.

– Так точно! – лицо Лазарева озарила счастливая улыбкой, он издал звук ржания лошади и вприпрыжку побежал в начало боевого порядка дозора.

– Ну блин, лось в натуре конь! – прошептал Стеклов, когда тот скрылся.

– Не соскучишься. И без пулеметчика не обойдёшься.

– Водопад, я Варяг, как обстановка? – снова заработала радиостанция.

– Нормальная, – ответил Бис.

– С праздником, и удачи.

– Спасибо, Варяг, – обрадовался Бис, фиксируя, как Васин подходит к свалке мусора: 'дядя Фёдор мусорщик! – вспомнилась ему насмешка ефрейтора Ерёмина. – …обожатель дерьма'.

Не успел Бис опомниться, как раздался негромкий хлопок. Это мог быть разрыв гранаты подствольного гранатомёта или что-то поменьше. И всё-таки это был подрыв. Облако дыма и взметнувшегося в вверх мусора окутало рядового Васина. Позабыв о ноге, Бис бросился вперед и через три-четыре-пять секунд оказался около него. Васин был растерян. Бис схватил его за рукав и развернул к себе, в эту секунду за спиной сапёра сухо щёлкнул взвод боевой пружины РПГ-18. Реактивная граната взвилась над головами и сдетонировала, окатив обоих тяжёлой ударной волной. Бис схватился за лицо руками, а Васин рухнул наземь. Бис оплыл наземь следом, в его ладони струйкой текла алая кровь. Крохотный осколок оболочки гранаты угодил старшему лейтенанту в переносицу между глаз. Бойцы группы прикрытия мгновенно подхватили и уволокли обоих на обочину, за груды сваленного мусора. Подлетел БТР и открыл заградительный огонь.

Егор впал в состояние физического и эмоционального оцепенения. В его ушах выл ветер, шум боя обжигал лицо. Он ощутил слабый, едва различимый толчок тревоги, не пугающей, а скорее волнующей, какую я едва успеваешь осознать, вслед за чем возникло чувство лёгкого дежавю. Он снова увидел рядом с собой Фёдорова. И он был мертв. Егору забинтовали половину лица и отпустили, он в одиночку подобрался к автобусной остановке, залёг с левого края, выглянул у самой земли, подумав, что теперь в белых бинтах он отличная мишень, и открыл огонь.

Бой был скоротечным. Может потому, что никакого боя не было. Противник привёл в действие фугас и скрылся. Вскоре Биса и Васина погрузили в машину и отправили в госпиталь. В тот самый, куда пять дней назад Бис отвёз Фёдорова. В госпитале 46-й бригады ему оказали помощь. Рана Егора оказалась пустячной – три шва и повязка. Про такие обычно говорят – царапина.

– Ты, главное, не хмурь брови, пока не затянется, – сказал хирург. – А то на месте рубца останется глубокий залом между бровями, который впоследствии трансформируется в глубокую борозду на переносице.

– А это плохо?

– Ещё как.

– Это ещё почему?

– Большая вертикальная морщина между бровями, которую часто называют 'морщиной гордецов', встречается у мужчин с характером и может рассказать свою собственную историю, но все истории о большом количестве жизненных неприятностей и угробленном здоровье. У гордецов есть сила воли и они не раз принимали тяжёлые решения, но таким людям дискомфортно в коллективе, они конфликтны, с ними трудно ужиться. Им сложно наладить даже собственную жизнь.

– Не буду, – кивнул Егор и, не прощаясь, вышел из перевязочной.

В коридоре он столкнулся с майором, который принимал его и Васина. Он был облачен в военный бушлат поверх сиреневого медицинского костюма и от него пахло спиртом и табаком.

– Что с Васиным? – спросил Егор. – Его уже прооперировали? Как он?

– Он погиб мгновенно, – сказал майор. – Ты разве не знал?

Егор смотрел на него, сжав синие кулаки и совершенно утратив способность верить и осознавать, нащупал стену и, не глядя, опустился на стоящую рядом кушетку.

– Езжай в часть. Мы уже сообщили твоему начальству, – сказал майор напоследок. – И прими мои соболезнования.

Когда Егор вышел на улицу с неба сыпал снежок. Егор поднялся на броню и взял курс на базу, но по пути остановился у блокпоста милиции, что стоял у дороги недалеко от ротного опорного пункта второго батальона, и разругался с омоновцами за то, что те, как обычно, остались в стороне и не оказали огневой поддержки. Дело, едва не закончилось массовой дракой. Но вмешался майор Непеин со взводом лейтенанта Козлова, растащив сапёров и омоновцев в разные стороны.

– Трусы грёбаные! Только и можете, что воевать из-за спин восемнадцатилетних пацанов да футбольных фанатов палками пиздить.

– Егор, возвращайся на базу, – сказал Непеин.

– У меня боец погиб из-за этих… недосолдат.

– Возвращайся. Эти люди не причём.

– Как не причём? Хари себе отожрали, бороды отрастили, а яиц нет! Пацанов подрывают, пацанов расстреливают, а эти суки на блокпосте прячутся! Тьфу, – смачно плюнул Егор в их сторону.

После этого троица – Бис, Стеклов и Крутий – пешком направилась к крайней девятиэтажке и пропала из виду в одном из подъездов, оказавшись вскоре на крыше. Егор стоял на краю и разглядывал место подрыва. Небольшая воронка с разбросанной по сторонам землей напоминала чернильную кляксу на белом листе бумаги. Именно так поступали камикадзе, падая с неба огненным шаром и отмечая свой последний путь к земле чёрным хвостом кометы, ставя в конце жизни жирную точку. Красивая смерть того стоила.

– Если так будет дальше – мы все умрём… – сказал Егор. – Мы камикадзе, только пешие, – взглянул он на Владимира.

Это были его слова, но в этот раз Стеклов растерянно пожал плечами.

– Решено: разнесём эту улицу к чертям собачьим!

– Опять 'собачьим'? – устало возмутился Стеклов.

– Ничего личного, брат. Ничего личного.

– Больше меня не отсылайте, – сказал Лазарев Бису, когда тот спустился с крыши и повернул к БТРу. – Больше я ни с кем ходить не буду. Только при вас.

– Это ещё зачем? – закурил Бис.

– Так надо. Не волнуйтесь, с прапорщиком Крутием я улажу.

– Ещё раз спрашиваю: зачем?

– Я заметил, вы без броника, а у меня броник отличный. Буду вашим щитом.

Этим утром Егор действительно вышел на маршрут без бронежилета, решив, если выйдет в нём, не протянет и половины пути.

– Не нужен мне щит.

– Хорошо. А личный санитар?

– И санитар не нужен.

– Если б не был нужен, истекли бы кровью.

– Ты, что ли, перевязал? – Бис взглянул на Лазарева одним глазом.

– Первый раз – так точно.

– Я просил, приглядывать за Васиным, а не за мной.

– Когда я подоспел, Васин был уже мёртв. И моя помощь была ему не нужна. Я решил, что не могу потерять ещё и вас. А вас, совершенно точно, хотят ликвидировать.

– Это ещё что за словечко?

– Подумал, что слово 'убить'больше подходит для мухи. Было бы не приятно, скажи я так про вас. За то – 'ликвидировать муху', – не говорит никто.

– Обычно, про мух говорят: прихлопнуть. – Егор запустил вдаль окурок. – Но, спасибо за то, что подумал об этом. Ты очень внимательный солдат, Лазарев. – Протянув ему руку, офицер подождал, пока пулемётчик стянет перчатку с дырой на указательном пальце и пожал ладонь.

Двадцать второго января Грозный засыпало снегом. Егор курил у входа и не мог поверить собственным ушам, что в одно утро почти все сапёры проснулись суеверными.

– Снег, блин! Плохая примета, – произносили сапёры через одного.

Действительно, снег доставлял немало проблем. Но, так чтобы это превратилось в массовый психоз Егор не рассчитывал.

– Со времён Великой Отечественной войны у сапёров не было ни суеверий, ни примет. Сапёры не имели подобных предрассудков, – объявил Бис перед строем. – Так что выкиньте эту вашу блажь из головы…

– А во что тогда верят сапёры? – спросил ефрейтор Ерёмин, занявший место Фёдорова и Васина.

Егор внимательно посмотрел ему в глаза.

– Сапёры верят в военную науку, в свою выучку и выучку своих товарищей… и в то, что его ждут дома. Каждого из вас…

В десять часов три минуты на пересечении улиц Жуковского и Тухачевского произошёл подрыв фугаса. Радиоуправляемое взрывное устройство располагалось внутри железного контейнера для твёрдых бытовых отходов. Сапёр Жаров, четвёртый номер расчёта, замешкавшись на минуту, сделал несколько странных движений, будто почувствовал опасность, и не дошёл до железного ящика считанных метров, что вероятно и послужило для подрывника причиной привести фугас в действие раньше времени. Снова дозору Кривицкого невероятно повезло, и снова обошлось без потерь. После проверки маршрута, Геннадия Васильевича, чей авторитет и опыт росли с каждым новым подрывом, отправили встречать тыловую колонну из Ханкалы на Петропавловской, где он с дозором прождал почти до шестнадцати и вернулся в расположение позже Биса, что случалось довольно редко.

– Кажется, эту заразу я подцепил ни где-нибудь, а на твоём маршруте, – пожаловался Кривицкий. – До этого у меня как-то поспокойнее было. Ты бы видел – пиздец, как рвануло! От контейнера и следа не осталось, а соседний отлетел как башня танка после детонации боекомплекта – метров на пятьдесят! – между делом Геннадий большими глотками пил воду из носика чайника. – Заебись, обошлось без потерь… уж не знаю каким богам нынче молиться! Пацаны, конечно, молодцы. Не обнаружили, что, безусловно, плохо, но хоть успели съебаться – и это главное. А как успеешь? Контейнер просто разъебался в секунду… Я уже не припомню, когда мы вообще хоть что-то успевали – обнаружить или обезвредить. Хорошо ещё вышли без боя, – место для этого – пиздец, нехорошее…

– Это большая удача, – сказал Егор.

– Сам-то как? Отошёл после последнего?

– Даже не знаю, что сказать… Из боя я вышел – это, наверное, хорошо. Но как с этим жить?

– Я не был в таких переделках, не могу советовать.

– Комбригу доложил о подрыве? Что он сказал?

– У-у! Совсем забыл! – оторвался Геннадий от запрокинутого над головой чайника, напомнив Егору сказочного трубадура. – Комбриг вызывал тебя в штаб.

– С какой целью?

– Как обычно, единственной: господин назначил тебя любимой женой.

– Смешно, – буркнул Егор.

– Я серьёзно не знаю, – облизнулся Геннадий и обтёр рот рукавом. – Сказал, чтоб пришёл.

Полковник Слюнев сидел за столом с видом глубокой озабоченности. Старший лейтенант заглянул в дверь и спросил разрешение войти.

– Проходи. Садись, – предложил комбриг, заглянув в глаза старшему лейтенанту. – Скажи мне: что происходит?

– Что именно, товарищ полковник?

– Твои люди способны обезвредить хоть один фугас или нет?

– Так точно, способны.

– Тогда, почему не обезвредили? Взять хотя бы сегодняшний подрыв. Я разговаривал с Кривицким, он доложил: обезвредить не смогли… Что это значит?

– Это значит, что сапёры не смогли подобраться к месту установки фугаса раньше, чем его привели в действие.

– По сути, это значит, что сапёры не способны обнаружить фугас как таковой?

– Не всегда, – пожал Бис плечами.

– То есть не каждый? И когда повезёт? Так, что ли? Как ты солдат готовишь? Ты их по маршруту в качестве кого водишь? Приманки? Пушечного мяса? 'Сегодня нам повезло', – это слова твоего бестолкового прапорщика между прочим! Вчера 'двухсотый', сегодня повезло, а завтра… Что будет завтра?

– Товарищ полковник, этот бестолковый старший прапорщик – как вам известно – бывший повар, который приказом по части зачислен в инженерно-сапёрную роту, и на инженерную разведку выходит вместо подполковника Виноградова, штатного начальника инженерной службы, на минуточку. Замените бестолкового старшего прапорщика на толкового начальника службы и, бог даст, проблема с подрывами разрешится. А ещё, если не хотите завтра получить очередного 'двухсотого'с маршрута инженерной разведки, организуйте ночью засаду на Хмельницкого силами нашей доблестной разведроты. А то, получается, паёк у них полуторный, а пользы – как от козла молока!

– Ты воевать меня вздумал учить, сопляк? Я ротой командовал, когда ты в полный рост под стол ходил и в колготки ссался!

– Тогда чего вы? Ротой командовали, а очевидного не замечаете? Нас на одних и тех же улицах подрывают. А где засады? Где разведывательно-поисковые мероприятия? Разведку вам жалко? А сапёров нет?

– Молчать!

– Мне сегодня, – полез Бис в карман, – во временном отделе Внутренних дел по Октябрьскому району Грозного дали сводку за пол января этого года, послушайте, что в ней написано:

1 января 2001 года – на перекрёстке улиц Плановая и Восьмое Марта Октябрьского района на радиоуправляемом фугасе произошёл подрыв автомобиля 'Нива'. В результате подрыва погиб сотрудник милиции;

снова 1 января – на улице Дербентской произошёл подрыв самодельного взрывного устройства. В результате подрыва получили ранения два сотрудника Октябрьского временного отдела Внутренних дел;

4 января – на перекрестке улиц Буйнакская и Асиновская совершён подрыв радиоуправляемого фугаса. В результате подрыва один сотрудник ОМОН УВД по Воронежской области погиб, трое получили ранения;

7 января, в Рождество – на улице Мурманская совершён подрыв автомашины 'УАЗ'Западно-Сибирского СОБРа на радиоуправляемом фугасе, два человека погибли;

10 января – рядом с домом номер 46 на проспекте Ленина Ленинского района совершен подрыв автомобиля, в котором следовали сотрудники Октябрьского временного отдела Внутренних дел. В результате подрыва четыре сотрудника милиции погибли;

13 января – при проведении специальных мероприятий в Октябрьском районе произошёл подрыв радиоуправляемого взрывного устройства. В результате подрыва пострадал сотрудник временного отдела Внутренних дел по Октябрьскому району, который от полученных ран скончался;

14 января – на улице Ханкальская на радиоуправляемом фугасе произошёл подрыв автомобиля 'Урал', принадлежавший ОМОН республики Тува. Погиб сотрудник милиции;

17 января – на улице Мусорова Октябрьского района совершён подрыв автомобиля с сотрудниками милиции МВД по Чеченской республике. Три сотрудника милиции погибли;

19 января – на перекрестке улиц Ставропольская и Краснофлотская произошёл подрыв на радиоуправляемом фугасе автобуса с сотрудниками ОМОН по Санкт-Петербургу. Ранения получили семнадцать сотрудников милиции;

20 января – на улице Асиновская Октябрьского района Грозного произошёл подрыв на радиоуправляемом фугасе БТР-80 ОМОН Краснодарского Края. Шесть сотрудников милиции получили ранения;

вчера, 21 января – на улице Михайлова в Октябрьском районе произошёл подрыв радиоуправляемого взрывного устройства, в результате которого получили ранения три сотрудника ГИБДД.

И вчера же – на улице Богдана Хмельницкого в Ленинском районе при подрыве радиоуправляемого взрывного устройства погиб рядовой Васин Илья Игоревич, сапёр инженерно-сапёрной роты, – Егор, успокоившись, замолчал.

– Закончил? – сказал комбриг. – У нас по войскам сводка не меньше! Если не больше!

– Так вы закройте глаза, и представьте масштаб трагедии. Думаете, во всём этом виноват какой-то вшивый старший лейтенант Бис и ему подобные? Вам не кажется, что вы не на тех переложили ответственность?

– Пошёл вон отсюда. Еще раз услышу, что фугас обнаружить не смог – домой отправлю.

– Да пожалуйста. Меня домом не испугаешь, – Егор вышел из штаба, аккуратно сложил сводку в карман и побежал, словно на него спустили собак, которые норовили цапнуть выше ботинок. Пулей влетел в палатку, красный от злости и, казалось, вот-вот лопнет от бешенства.

– Ну, ты чего? Что стряслось? Рассказывай, чего комбриг вызывал? – закидал Кривицкий вопросами.

– Да, как всегда, – отмахнулся Егор, приходя в чувства. – Руки себе чуть не выкрутил, рассказывая, как командовал Московским легионом, в составе четырёх гренадерских батальонов пехоты, четырех эскадронов карабинеров, двух эскадронов гусар, казачьей сотней, егерями и артиллерией, пока я пешком под стол ходил.

У Кривицкого отвисла челюсть.

– Что? Был такой легион? – удивился он.

– Был, да сплыл. Комбриг задрал. Примотать бы к его жопе фугас и отправить на Марс…

– Хочешь анекдот расскажу?

– Не хочу.

– Да ладно тебе, остынь, – успокоил его Геннадий. – Слушай анекдот, Виноградов сегодня в штабе рассказал: короче, два сапёра обезвреживали фугас, что-то у них пошло не так, и он бомбанул. У первого – одна нога в одну сторону, другая – в другую, рука – в третью… Второй, короче, бегает, собирает конечности и говорит: Ты не волнуйся, сейчас по-быстрому зацепим как-нибудь, а домой приедем – там уже конкретно на проволоку прикрутим.

– Ген, ты совсем дурак, или как? У нас вчера солдат погиб… Сапёров скоро не останется. Ради чего подрываемся, спрашивается? Бойцы на пределе, а ты анекдоты травишь! Это что, так весело по-твоему?

– Мне теперь и пукнуть нельзя? Может завтра я погибну?

– Ну тебя к чёрту!

– Харэ параноить. Всё равно ничего не добьешься, – сказал Генка. – Штаб больше интересуется утренней очередью в умывальник, а не тем, что происходит в городе.

– Роман Панин и говорит: второй месяц на заставу никто носа не кажет, хоть бы кто из штаба заявился. Сам уже просит! Одичал. Я вчера Васина в морг отвёз, вернулся, поднялся в штаб, а на встречу заспанный подполковник Ткаченко вышел с полотенцем, шампунем и зубной щеткой. Каждый вечер, когда я протыкаю в карманном календаре прожитый день, эта гнида прибавляет очередные девятьсот пятьдесят рублей к предыдущим…

– Товарищ старший лейтенант, к вам посыльный пришёл из разведроты, – доложил дежурный.

На пороге возник щуплый солдат с озорными глазами и детским лицом. Он осмотрелся, будто явился сюда не с сообщением или депешей, а разнюхать – что здесь и как.

– Чего хотел? – спросил командир роты.

– Старший помощник начальника разведки вас к себе вызывает, – доложил рядовой.

– Вызывают проституток, демонов и духов! – в пренебрежительном тоне заявил Бис, но тут же смутился и изменил тональность. – Что случилось?

– Не могу знать. Мне сказали: вызвать… – запнулся он. – А как сказать по-другому?

– Просит… приглашает… требует или приказывает – по ситуации.

– Майор Степнов просил вас к нему подойти, – сообразил посыльный.

– Хорошо. Передай, что иду.

Старший помощник начальника разведки майор Степнов и временно исполняющий обязанности командира разведывательной роты майор Буланов сидели за столом и мирно пили чай. Однако, вид обоих был загадочно-воинственным.

– Проходи, присаживайся, – предложил Буланов, – рассказывай… Как дела? Что нового?

Егор стушевался, соображая с чего ему начать.

– Ладно. Сами знаем, – сказал Степнов. – Ты наливай себе чаю – разговор есть. Вчера хотели зайти, обсудить кое-что, не успели, времени не хватает – прыгаем из ночных в ночные – поэтому пригласили тебя сегодня…

'Зайти? Вчера? Зачем?'– закувыркались в голове Биса вопросы, на которые, как на зло, у него не было ни одной догадки, не то чтоб ответа.

– Ты, наверное, уже в курсе, что мы со вчерашнего вечера работаем на Богдана Хмельницкого. Неспокойная у тебя там обстановка.

Буланов передал Егору чашку с сахаром и сухарями.

– Знаем, что вчера бойца потерял. Прими наши искренние соболезнования. Ты только не загоняйся по этому поводу, понятно, это всегда трагедия. Но это не твоя вина. На войне, как на войне – делай своё дело, и будь что будет. А мы, бог даст, тебе в этом деле подсобим. Дай нам только пару-тройку дней и мы немного причешем твою улицу.

Егор промолчал, одновременно чувствуя радость и неудобство. Как, так вышло, что ему не сказали об этом? Он отхлебнул из чашки.

– И ещё, – с завтрашнего дня в твоих интересах по маршруту будет работать наша снайперская пара. Во сколько твой выход?

– В шесть тридцать.

– Отлично. В шесть двадцать они будут ждать тебя на площадке инструктажа.

– Хорошо, – горячо выдохнул Егор.

– Их основная задача – это наблюдение и сопровождение разведки, ну и, в случае контакта, огневая поддержка боя. Парни смышлёные, быстро и хорошо ориентируются на местности, поэтому не переживай, если они будут проявлять значительную самостоятельность при решении своих задач. Разберёшься сам, как построить с ними работу?

– Ещё бы!

– И последнее, – заговорил Буланов. – То, ради чего мы тебя собственно и выманили из твоей норы? Прими от коллектива разведывательной роты, от нас, от Линыча, самые тёплые пожелания по случаю дня Инженерных Войск: стойкости духа, решительности и отваги, и троекратной удачи… а также презент для тебя и твоих парней. Хотели поздравить вчера, но день, сам знаешь, выдался не самый хороший – поэтому навязываться не стали. Ну и каждую ночь у нас мероприятия – зайти, сам понимаешь, времени нет, – Буланов поднялся, выглянул в дверь и позвал дневального.

– Вызывали? – влетел знакомый Бису посыльный. – По вашему приказанию прибыл!

– Неси два торта для братишек.

– Торты? В Грозном? – не ожидал Бис увидеть два огромных изысканных десерта. – Откуда?

– Места надо знать, – подмигнул Степнов. – Принимай!

– Спасибо! Очень приятно!

– Передай всем своим от нас поздравление и самые наилучшие пожелания.

– Обязательно передам!

– А ты помоги командиру сапёрной роты доставить до подразделения сладости в целости и сохранности.

– Есть, – ответил рядовой.

Егор вышел на улицу с улыбкой на губах, какой не было на его лице долгие месяцы. Он потоптался у входа, переминаясь с ноги на ногу, словно привыкая к земному притяжению и равновесию, но в реальности ему просто хотелось бежать со всех ног от счастья и радости.

– Ну что? – подмигнул он рядовому-разведчику. – Чую, мы теперь здесь развернёмся!

Глава третья Часть вторая

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Торт поделили поровну, на всех, – сапёры, мехводы БТРов, экскаваторов, крана, полковой землеройной машины, путепрокладчика, операторы дизельных электростанций или установки добычи воды, – все получили свой кусок пирога.

– Скажи, ротный – чёткий мужик? – сказал Котов, алюминиевой ложкой поедая из крышки походного котелка свой десерт. – Психанул на разведку, те ему торты подогнали, любому другому давно башку расколотили.

– Да ему торты подогнали исключительно в честь праздника, – взглянул исподлобья Музючкин.

– Кто? Разведка? –