Читать онлайн Ревелль бесплатно

Глава 1

Лакс Ревелль

Близилось наше первое представление этого лета, и волею судьбы оно могло стать последним.

Атмосфера в театре искрилась от напряжения. Пока моя очаровательная бабуля Нана выстраивала бокалы для шампанского в нашу фирменную букву «Р», я поддерживала ее стул за спинку и, пряча улыбку, слушала ворчание о том, как она десятилетиями ходила по канату без всякой страховки. Мои дяди, насмешливо поглядывая на нас, выметали из щелей между половицами принесенный ветром песок. Шорох их веников тонул в хохоте, доносившемся с бельэтажа, где хозяйничали самые маленькие Ревелли – они выковыривали тараканов из потертой бархатной обивки. Несколько лет… да что там, целую жизнь назад эта обязанность лежала на мне.

Нана поставила последний бокал, выпрямилась, стоя на стуле, и гордым взглядом топазовых глаз окинула партер. Немного выпивки, побольше магии – и туристы охотно сочтут Большой шатер заведением высшего класса.

С громким хлопком я открыла шампанское и протянула бутылку Нане, но вместо мерцающего золота из горлышка потекла унылая прозрачная жижа.

Разбавленное. Опять.

Нана отпила глоток и скривилась:

– На вкус как моча.

– А откуда ты знаешь, какая на вкус моча?

Она прищурилась:

– Не дерзи, детка. Это последняя?

– Где-то, наверное, есть еще, – соврала я. Как будто не знала, что дядюшка Вольф всю зиму пытался наскрести выпивки хотя бы на первое представление.

В кои-то веки смилостивившись, Нана позволила помочь ей спуститься со стула. С возрастом ее плечи ссутулились, однако в движениях сохранилась привычная грация, выработанная за долгие годы в лучах прожекторов. Эту грацию я, к сожалению, не унаследовала. Как и роскошную грудь, которую бабуля подчеркивала глубоким декольте облегающего пурпурного платья с блестками.

– Давай сделаем фонтан из сидра, – предложила я, отводя ее в сторону. – Посетители напьются и не заметят разницы.

– В нашем фонтане вместо шампанского будет сидр? Мы же Ревелли! Мы не можем быть сухими, как монашкина…

– Тише, Нана, тише. – Нацепив улыбку на лицо, я обвела взглядом остальных. – У нас с дядей Вольфом есть план.

Точнее, последняя отчаянная попытка.

Я было отвернулась, но Нана схватила меня за руку, обдав холодом объемных браслетов.

– Вольф рассказывал мне об этом вашем плане. Твоя магия, Лакс, возможно, и сильна, но даже с ее помощью не выйдет зачаровать этих мерзавцев Хроносов. Ни под каким предлогом он не даст тебе камень.

И верно. В семействе Хроносов дети воспитываются на легендах о могущественной магии моей семьи. Дай Ревеллям самоцвет – и тебя зачаруют так, что ты сам пойдешь и утопишься в Атлантическом океане. Дай Ревеллям самоцвет – и они разорвут в клочья твой разум и будут помыкать твоим телом, как своим собственным. Дьюи Хронос не такой дурак, чтобы своими руками вручать мне средство для управления его эмоциями.

К счастью, у меня есть и другой источник магии. И Нана о нем не знает.

Я стиснула ее руку, а потом взглянула в зеркало за барной стойкой, проверяя помаду. Кроваво-красная. То, что надо.

Высоко подняв голову, я прошла через весь театр и еле увернулась от языка пламени. Мои кузены, жонглеры факелами, захихикали, и я смерила их притворно-свирепым взглядом.

За кулисами меня встретил привычный запах масляного попкорна. Пробираясь сквозь шумную компанию детей, играющих в салочки, я отвела глаза от опустевших тигриных клеток. Зимой, когда закончились запасы в кладовках, встал вопрос – тигров нужно либо съесть, либо продать, и Нана наотрез отказалась варить жаркое из своих любимцев.

Перешагивая через костюмы, раскиданные на потертом дощатом полу, я чуть не врезалась в тетушек, силящихся втиснуться в платья для канкана. Возле их ног растекались лужицами пышные складки разноцветного тюля.

– Ну что, наконец пойдешь с нами в Дом веселья? – поддразнила тетя Кэролин, на миг прервав свое занятие.

Опять эта извечная шутка о Доме веселья, отдельных комнатах позади Большого шатра, куда посетители направляются после представления. В ответ я просияла надменной улыбкой:

– Негоже звездам пачкать руки.

– Глупышка, там надо работать магией, а не руками. – Тетушка склонилась ко мне, дыхнув шампанским, наверняка стибренным из нашего последнего ящика. – Или тебя это пугает?

Как и вся моя семья, я обладала магическим талантом: как только я получала драгоценный камень, я могла внушить дарителю, что все его мечты исполнились. В Доме веселья можно было загадать любое желание: кровавая месть сопернику, ужин наедине с горячо любимой знаменитостью или – любимое развлечение туристов – бурные постельные утехи. Получив плату драгоценными камнями, мы могли управлять эмоциями посетителя, даже не прикасаясь к нему. Правды в этих фантазиях было не больше, чем в фальшивых бриллиантах Наны, но клиенты не возражали. Главное, что они оставались довольны.

– Не боюсь я Дома веселья, – заверила я тетушку. – Но после представления мне надо вздремнуть. Чтобы красота не увяла.

Я потрепала тетю Кэролин по щеке и зашагала дальше.

– Приходи, пока еще не слишком поздно! – крикнула она мне вслед, ухмыляясь еще шире. – Клиенты не любят морщинистых!

– Но вы же неплохо справляетесь!

Я вошла в кабинет к дяде Вольфу и закрыла дверь, оставив тетушкин смех снаружи. Дядя поднял глаза от бумаг. В его гладко зачесанных темных волосах появились серебряные нити, и я невольно подумала о своей матери, его сестре, навсегда застывшей во времени. Навеки темноволосая, навеки двадцатидевятилетняя.

– Что случилось?

Наверное, моя маска напускного спокойствия слегка сползла с лица. Мы с ним – дядя и племянница, продюсер и прима – работали вместе, но не полагались друг на друга. Дядя Вольф, насколько я знаю, вообще ни на кого не полагался.

Я плюхнулась в кресло.

– Шампанское кончилось. И виски тоже на исходе.

– Уже? – Он схватил потертую тетрадь и пролистал. – Мне казалось, мы кое-что припрятали за кулисами.

– Его отыскали твои томимые жаждой братья и сестры.

Шампанское на первом представлении было давней традицией, и у дяди Вольфа не хватало духу от нее отказаться. Он не хотел, чтобы его семья о чем-то тревожилась.

– Ты позвал бутлегера[1]?

Его нелепая клоунская улыбка сжалась в жутковатую красную линию. Я не раз замечала, как взрослые мужчины вздрагивали при виде дяди Вольфа в полном гриме.

– Не нравится мне этот твой план.

– Есть идеи получше?

– Нет, – признал он. – Если сегодня не заключим контракт на спиртное, то завтра или откроемся всухую, или не откроемся совсем.

Потеряв дар речи, я откинулась на спинку шаткого кресла. Когда наш замечательный остров захлестнули ураганы, дядя Вольф держал двери открытыми. Когда из Нью-Йорка прибыл целый паром недовольных пуритан, перекрывших нам все дороги, он держал двери открытыми. Когда погибли в волнах лучшие из нас, когда Большой шатер был окутан черным саваном горя и даже моя щеголеватая бабушка месяцами не снимала ночной рубашки… Даже тогда дядя Вольф держал двери открытыми.

Но сейчас моему неугомонному дяде стало страшно. Он испугался сухого закона.

Поначалу мне представлялось, что новый закон затронет разве что далеких от нас жителей материка, а нашему чудесному острову Шарман ничто не грозит. Но беда пришла и к нашему порогу.

– Значит, сегодня, – выдавила я и гордо вскинула подбородок, чтобы он не подумал, будто я нервничаю.

Дядя Вольф покачал головой:

– Не могу просить тебя об этом. Ты еще совсем дитя…

– Мне восемнадцать. У моих ровесниц на материке уже по двое детей.

– Твоя мама не хотела бы, чтобы ты вступала в отношения с кем-то из треклятого семейства Хроносов.

Его темные глаза устремились к фотографии, стоявшей в рамке на столе. Все восемь детей Наны в полной сценической экипировке. Все привычно смеются. Раскатистый смех, звон бокалов, рокот барабанов – эти звуки сопровождали меня все детство.

Потом нагрянула беда. Нана плакала навзрыд. Брешь, пробитая в нашей семье, была так широка, что мы не понимали, как быть дальше. Но шоу Ревеллей продолжалось. Как обычно.

Я встала с кресла:

– Но еще мама точно не хотела бы, чтобы мы пошли по миру. Не надо придавать этому такого большого значения, дядя Вольф. Мы оба знаем, что мой план хорош. Так придет этот тип или нет?

Нана говорила, что в нас, Ревеллях, течет кровь великанов, которая дает о себе знать каждые несколько поколений. В это легко верилось, когда дядя Вольф вставал в полный рост – он возвышался надо мной на добрых полметра.

– Малыш бутлегер уже идет сюда. Я усажу его в представительскую ложу и угощу остатками нашего лучшего бренди, а не разбавленной дрянью для партера.

– Пусть не думает, что наши дела плохи, – сухо добавила я. Жаль, что мы не могли получить спиртное ни у кого больше. Кровавая битва за алкогольную отрасль Шармана была окончена, и наш самый молодой бутлегер оказался последним на острове. Если верить слухам, он единственный остался в живых. – Нана говорит, он купил старый склад в порту.

Дядя коротко кивнул:

– По моим сведениям, он хочет превратить его в театр. Огромный.

И где он найдет труппу, способную соперничать с нами?

– Как мне его узнать?

Когда мы все были детьми, Дьюи Хронос, старший сын мэра, постоянно был на виду, но в последние годы редко покидал свой особняк у гавани. Я запомнила его невзрачным мальчишкой, цеплявшимся за мамину юбку; возможно, повзрослев, он стал еще противнее. А может быть, у него тоже есть секреты, которые он хотел бы скрыть от телепатов.

– Лицо бледное, – буркнул дядя Вольф. – Волосы темные, глаза карие.

Я вопросительно взглянула на него. Под это описание подходила добрая половина наших зрителей.

– На лацкане пиджака он носит эмблему своей компании. Это…

– Часы в виде ограненного бриллианта, – закончила я за него. Этот символ захочешь – не забудешь, он бросается в глаза всем на Ночной стороне, издевательски напоминая о фамильной магической силе Хроносов – способности путешествовать во времени.

И пусть наша семья считалась сердцем и душой шарманского туризма, зато Хроносы были землевладельцами и политиками. Они правили нашим маленьким островом и ради сохранения своей власти то и дело поворачивали время вспять, проникали в прошлое и исподтишка вредили другим магическим семьям, особенно моей. Нам, Ревеллям, было позволено существовать, чтобы завлекать туристов на эти гостеприимные берега, однако Хроносы прекрасно знали о нашей способности влиять на разум и опасались, что мы собьем с истинного пути их избирателей. Если у нас получалось хоть чуть-чуть вырваться из нищеты, на наши головы тотчас же сыпались трагедии. Например, мой прадедушка попытался организовать представление для детей и их родителей, горячо ожидаемое всеми жителями острова, но накануне премьеры пал жертвой вооруженных налетчиков. А три года назад Хроносы не предупредили нас о надвигавшемся урагане, хотя сами успели тайно эвакуироваться. В той буре наша семья потеряла четверых.

И вот теперь мне предстояло искать подход к одному из этих негодяев. При мысли об этом внутри все переворачивалось. Но я должна уговорить его вести дела только с нами. Задешево.

Дядя Вольф кивком указал на дверь:

– Ступай, скажи остальным, что пойдешь в Дом веселья. Колетт и Милли наверняка обрадуются.

Сомневаюсь. Несколько лет назад они пришли бы в восторг, но в последнее время мы почти не разговариваем, разве что на репетициях.

– Что, передумала? – Его рокочущий голос звучал беззаботно, но в темных глазах мелькнула тревога.

Я ответила ему с самой уверенной сценической улыбкой:

– К завтрашнему дню мы будем купаться в лучшем на свете спиртном.

– И, надеюсь, по сильно сниженным ценам, – пробормотал он. – Если учесть, сколько он берет с владельцев гостиниц, скоро весь остров будет у него в долгу. Или разорится.

– Только не мы.

– Ни в коем случае. – Дядя снова склонился над бумагами. Значит, разговор окончен. Стараясь держать голову высоко и улыбаться уверенно, я вернулась за кулисы.

– Сестренок ищешь? – Нана, пытаясь прийти в себя после неравной схватки с шампанским, стояла перед ржавым зеркалом и расправляла на шее нити фальшивых драгоценностей. – Я их видела. Полезли куда-то под купол вместе с ребятами из команды осветителей.

Моя двоюродная сестренка Милли обожала кокетничать со всеми парнями не из нашего семейства, какие только появлялись в Большом шатре. Колетт же, наоборот, скорее вызвала бы любого из них на борцовский поединок, а чтобы гарантировать себе победу, заехала бы ему коленом в самое чувствительное место.

– Вот-вот начнем. – Я окинула взглядом бардак за кулисами. – Все готово?

– Поднялась бы ты тоже под купол, помиловалась там! У такой красотки, как ты, должно быть много поклонников.

Я тяжело вздохнула:

– Ты же была примой. Ведущей актрисой. Сама знаешь, что парни только и норовят залезть тебе под трико. Чтобы было чем потом похвастать перед приятелями.

Она подмигнула:

– Так это и есть самое приятное. Ну, иди. Ищи своих сестренок.

Нет уж, сейчас им лучше не мешать. Вместо этого я еще раз быстро осмотрела театр. Кто-то уже зажег свечи, и длинные тени скрыли паутину по углам. В мягком свете пламени широкие черные и фиолетовые полосы на брезенте нашего шатра окрашивали партер в таинственные лиловые оттенки. Мама говорила, что Большой шатер напоминает ей внутренние камеры бьющегося сердца. Огромное, несокрушимое сердце Ревеллей, способное укрыть и защитить всех, кто нам дорог. Но ее саму оно не уберегло. Пока у власти Хроносы, все мы ходим по лезвию ножа.

А сегодня я намеревалась воплотить в жизнь одну из фантазий этого семейства.

По лестнице катился мельтешащий клубок из тощих рук и ног в линялых одежках, доставшихся от старших братьев и сестер. Это спускалось с бельэтажа младшее поколение Ревеллей. Возглавляла шествие малышка Клара, остальные наступали ей на пятки. Притормозив, она остановилась прямо передо мной.

– Победила!

Я присела около них.

– Ничего не пропустили?

– Вот еще! – Она сдвинула на затылок великоватую кепку. – Каждое сиденье по три раза проверила. Ни одного таракана не осталось!

– Молодчина.

Тараканы, ползающие по коленям бутлегера, – такое себе соблазнение.

– Один знаешь какой был? С мой кулак! – Клара протянула ладошку. Боевая девочка, прямо как Колетт, даже круче.

Широко распахнув круглые, под стать раздутым животикам, глаза, ребятня смотрела, как я достаю из кармана платья обещанный победителю приз. Отозвавшись на магическую кровь Ревеллей, камень, горячий и напористый, покалывал мне пальцы. До чего же я скучала по невесомой магии драгоценных камней, хорошо знакомой моему семейству! Я мечтала снова ощутить, как волшебное дыхание самоцветов щекочет затылок. В другом магическом таланте, свойственном только мне, ничего приятного не было.

От изумруда осталась лишь малюсенькая крупинка, которой едва хватит на стакан газировки, но Клара зажала ее в кулачке, словно величайшую драгоценность.

Я поправила на ней кепку и погладила ее брата по голове.

– А теперь вам всем пора спать. Вы отлично потрудились.

Клара заморгала большими шоколадными глазами:

– Покажи, как он работает!

Истинная Ревелль до мозга костей.

– Только быстро, договорились?

Ребятня радостно запищала, и на миг мне вспомнилось, как мы с Колетт и Милли умоляли наших старших родственниц устроить нам урок магии. С каким нетерпением я ждала этих мгновений!

Клара протянула мне свой крошечный изумрудик, но я достала из кармана еще горстку мелких осколков и положила на ладонь. На ровных гранях заиграли блики свечей.

– Возьмите по одному. Клара, осторожнее.

Давать Ревеллям самоцветы – большой риск. Теперь, если им захочется, они смогут зачаровать и подчинить меня.

– А теперь дайте мне их обратно. Запомните, магия работает только в том случае, если человек дал вам камень по доброй воле.

Дети положили изумруды в мою протянутую руку и, светясь улыбками, подались вперед в предвкушении чуда.

– Ну, на чем я должна сосредоточиться?

Клара нетерпеливо заерзала. В семье Ревелль основы магии знал каждый.

– На изумруде. Надо постараться, чтобы он прослужил подольше.

– А если я его использую весь до конца, что произойдет?

– Он рассыплется в пыль и больше ни на что не сгодится.

– Вот именно. – Мама много раз повторяла мне этот урок. – За магию всегда надо расплачиваться. Цена нашей магии – вот эти драгоценные камни. Под действием наших сил они тают, и если мы не будем осторожными, то у нас не останется ничего. Нечем будет заплатить за еду, костюмы и другие нужные вещи.

– Да ладно, Лакс, давай! Покажи уже!

Я сомкнула пальцы на изумрудах. Магия звала меня, как море зовет моряка, и я радостно окунулась в нее. Ощущение было непередаваемое. Эта магия – самая верная.

«Вы счастливы, – мысленно произнесла я. – Совершенно счастливы. Вам весело, как будто вас щекочут».

Ребята покатились со смеху, повалились наземь, болтая в воздухе тощими загорелыми ногами. Изумруды съежились, оставив на моей ладони лишь сверкающую зеленую пыль.

«Все кругом такое смешное. И воздух, и земля, и ваша одежда».

Пока ребятня заливалась хохотом, по лестнице плавно спустилась Колетт и остановилась понаблюдать за происходящим. Ее губ коснулась еле заметная улыбка. Должно быть, и она вспомнила, как под действием семейной магии мы точно так же хохотали до колик в боках.

Наши глаза встретились, и она отвела взгляд.

«Вас согревает любовь всех девяноста шести Ревеллей. Вы самые главные на острове Шарман, самые лучшие в мире, и вы никогда не узнаете одиночества».

Уголки их губ растянулись в мечтательной улыбке, лица смягчились. И хотя в их возрасте я бы отдала все на свете, чтобы только скорее повзрослеть и выйти на сцену, в глубине души мне хотелось снова вернуться в те времена, когда мне было семь. Когда летние спектакли дышали магией, мы ели конфеты и засыпали за кулисами вместе с Колетт и Милли, переплетая руки, ноги и нечесаные шевелюры. Когда не было сухого закона. Когда не надо было очаровывать Хроносов. Когда на свете были только мы втроем, играли до изнеможения и просыпались от легкого покачивания на маминых руках, несущих нас в кроватку.

Я поцеловала сестер и братьев в лобики, и магическая аура рассеялась.

Они протестующе захныкали.

– Еще разок! Ну пожалуйста! – взмолилась Клара.

– Всегда надо оставлять хоть немножко на будущее. Видите?

Даже дети постарше потянулись взглянуть на остатки камней у меня на ладони. В семье меня считали самой могущественной, потому что мне камни служили дольше, чем другим. Они полагали, что только по этой причине дядя Вольф назначил меня примой вместо Колетт, которая была вдвое талантливее и трудилась гораздо усерднее. Мы не могли рассказать им правду, особенно когда остров так и кишел любителями читать чужие мысли.

На сцену вышел дядя Вольф. На его лице не осталось ни следа тревожных раздумий, их сменила привычная невозмутимая сосредоточенность. Он хлопнул в ладоши:

– Все по местам! Пора открывать двери.

Ревелли вскочили и забегали. Дети метнулись к вешалкам с костюмами, надеясь посмотреть хотя бы первый акт, пока их не отправили спать. Родители ловили малышей за руку и целовали в лобики, и при виде этого меня кольнула тоска.

Медленно погас свет. Мои дяди опустили перед сценой огромный бархатный занавес, и театр окутался знакомой лиловой дымкой, озаренной мерцанием свечей.

Воздух словно сгустился. Я выступала уже много раз, но впервые сердце колотилось так, словно вот-вот выскочит из груди.

А что, если Дьюи Хронос не поддастся на мои чары? Что с нами станет?

Мы потеряем все – и театр, и Дом веселья, и ветхие спаленки на берегу моря, куда вся моя семья набивается как сельди в бочку.

Нет, надо гнать от себя такие мысли. Для успешного соблазнения нужна уверенность в себе. Кроме того, я должна играть привычную роль безукоризненной ледяной принцессы: если на моем лице появится хоть тень тревоги, это вызовет массу вопросов, и дядя Вольф не сможет на них ответить. По крайней мере, пока мы не обеспечим себя выпивкой.

Высоко подняв голову и выставив вперед провисающее декольте, к дверям фойе прошествовала Нана, пестрая, как сверкающий фазан. Она будет встречать зрителей, принимать драгоценные камни в качестве платы за вход и тихонько даст нам знать, чьи карманы набиты туже.

– Ты уже виделась с Милли и Колетт? – спросила она. – Вам нужно отпраздновать твою первую ночь в Доме веселья!

Матери растили нас вместе, надеясь, что мы станем такими же неразлучными, как они.

И умерли они тоже вместе.

– Обязательно, – сказала я.

Танцовщицы канкана заняли свои места за занавесом и приготовились к первому номеру.

А я стояла в одиночестве и ждала.

Нана открыла двери, и в зал ворвалась галдящая толпа. Зрители, розоволицые и потные, как поросята, в разноцветных высоких шляпах, торопились занять вожделенные места поближе к сцене. Где-то среди них затерялся и Дьюи Хронос со своими броскими часами-бриллиантом на лацкане. Для него приготовлена представительская ложа. В самой середине бельэтажа, тщательно очищенная от тараканов.

Оркестр заиграл бодрую мелодию. Нана у входа покачивала бедрами в такт и издалека, сквозь пелену сигарного дыма, казалась молодой и красивой, такой похожей на мою маму, что я не выдержала и отвернулась.

Трам-па-ра-пам – загремели барабаны. В предвкушении волшебства зал вибрировал, словно натянутая струна.

У меня в кармане запели драгоценные камни.

Трам-па-ра-пам. Трам-па-ра-пам.

Представление начинается.

Глава 2

Джеймисон Порт

– Ну как? – Роджер вложил мне в руку свою фляжку. – Что скажешь?

Я перегнулся через поручень. Над горизонтом медленно вставал остров Шарман. Парень, продававший билеты на паром, говорил: «Кони-Айленд, только магический. Тамошняя выпивка вышибет тебе мозги, а девочки сведут с ума». Святые отцы в сиротском приюте, где я вырос, называли его «клозетом дьявола». А для Роджера это был просто «дом».

– Невероятно, – только и смог прошептать я.

Туманная пелена раздвинулась, как занавес, и перед моими глазами впервые предстали золотистые пляжи, сверкающие, будто самоцветы, в последних отблесках зари. К темнеющему небу тянулись остроконечные скалы, увитые пышной изумрудной зеленью. А посередине на фоне заходящего солнца высился, словно гора, огромный треугольный силуэт. Большой шатер.

Меня вдруг пронзило острое чувство дежавю. Как будто бы я это уже видел. Глупо, конечно. Если сказать Роджеру, он будет надо мной посмеиваться до скончания веков.

– Держи ухо востро. – Роджер уселся на скользкие поручни. – Если ослабим бдительность, застрянем тут на много лет с пустыми кошельками. И грехов наберем столько, что ни один священник не отпустит.

– К счастью для меня, мой кошелек всегда пуст, – парировал я. – А монашеские розги научили меня покаянию.

Улыбка друга помрачнела.

– Рано или поздно мы сожжем дотла твой чертов приют. – И вдруг он присвистнул: – Ух ты! А это что у нас за красотка?

Чудом удерживая в одной руке сразу три бокала, к нам плыла Триста. Сломанная в детстве нога неправильно срослась, и наша подруга сильно прихрамывала, однако трость лишь помогала ей прокладывать путь сквозь толпу подвыпивших пассажиров. Она вручила нам по стопке виски и расправила черное с бисером платье, болтавшееся на худых бледных плечах.

– Молодцы, сумели-таки раздобыть костюмы. А галстуков не надо?

Я пожал плечами:

– Галстуки? Они… гм… сковывают движения.

– Ага, как собачьи ошейники, – подтвердил Роджер. – Триста, ты же не хочешь надеть на нас ошейники?

– И выгуливать на поводке? Нет уж, увольте.

Мы с Роджером насмешливо переглянулись поверх ее головы. Мы путешествовали вместе уже три года, и Триста до сих не решалась признаться, как мы ей дороги.

Я с любопытством принюхался к напитку.

– Ты раздобыла скотч? Может, припрятать его?

– Видишь вон того мужика с бакенбардами? – она кивком указала на плотного джентльмена в дорогой фетровой шляпе. – Арти Вудс, бывший комиссар нью-йоркской полиции. А вон тот, с усами, это сенатор Колдер. Голосовал за сухой закон.

– И оба уже изрядно накачались. Лицемеры чертовы. Привет! – Они взглянули в нашу сторону, и Роджер помахал им, ослепительно улыбаясь. – Пусть сколько угодно притворяются, будто власть на Шармане регулируется законами Нью-Йорка, но, если бы и вправду было так, эти жирные коты потеряли бы миллионы долларов.

– Восемнадцатая поправка к Конституции на Шармане не действует, – твердо заявила Триста. – Уж моя-то семья приложила к этому руку.

Триста тоже родилась и выросла на Шармане и приходилась дочерью самому мэру Хроносу, но была изгнана из семьи. На мой вопрос, разрешили ли ей вернуться, она ответила своей убийственной улыбкой и промурлыкала: «Пусть попробуют меня не пустить».

– Предлагаю тост!

Роджер вскочил на самый верхний поручень, опасно пошатнулся под испуганные вскрики наших спутников по парому, но сумел вернуть равновесие.

Триста горько вздохнула:

– Ну вот, опять.

– За первое путешествие Джеймисона на Шарман! – Глубокий голос Роджера привлек всеобщее внимание. Я всегда считал, что он притягивает взгляды из-за длинных шрамов, тянущихся через всю золотисто-коричневую левую щеку до самого подбородка. Все встречные действительно глазели на его шрамы, но притягательность Роджера крылась не в этом. Он говорил мне, что дело в его магии. Людей тянет к Ревеллям, как мотыльков к пламени. – Мой священный долг как уроженца Ночной стороны – стать святым покровителем твоих разнузданных похождений. Ну как, Джеймо, похож я на настоящего проповедника?

Я почтительно склонил голову:

– Я словно опять очутился в приюте Сент-Дуглас.

– Великолепно. Моя первая заповедь: не пей ничего, что приготовили люди с рогами.

Можно подумать, они с Тристой до сих пор не предупреждали меня об Эффиженовых коктейлях. Семейство Эффижен обладало даром усиливать любые качества. Они могли создать самую вкусную на свете голубику, сосредоточив вкус дюжины ягод в одной-единственной. Или состряпать рюмочку джина крепостью в шесть рюмок. Однако у любой магии есть своя цена, и остальные пять порций джина обращались в прах. Во времена сухого закона такие рецепты кажутся немного расточительными, но на Шармане удовольствие всегда ценилось выше практичности.

– Вас понял, – отозвался я. – Держаться подальше от рогатых барменов.

– Правило номер два, – продолжал Роджер. – Никому не давать драгоценных камней.

– Запросто. У меня нет ни одного.

– Вот видишь? – Триста похлопала меня по спине. – Бедность снова играет нам на руку.

Роджер кивком указал на мой пиджак:

– Моя семейка за версту учует брошку твоей матери.

Я прикрыл карман ладонью. Родители оставили мне в наследство всего лишь два предмета: усыпанную драгоценными камнями булавку в виде полумесяца да фотографию, на которой мы все трое стоим на берегу моря возле старой дощатой пристани, украшенной причудливым узором из прямоугольников. Мама заворачивала брошку в фотографию и носила у сердца.

– Сам знаешь, я с ней ни за что не расстанусь.

– Правильно. Наша семейная магия не работает на краденых камнях, но все же будь начеку. На острове Шарман магия набирает силу. До чего же мне хочется снова предстать во всей своей мощи! – Он похлопал себя по карману, и там зазвенели мелкие драгоценные камушки – официальная валюта Шармана.

Триста облокотилась на поручни:

– Самый длинный тост на свете. Давайте уже выпьем.

– Хорошо, – сверкнул глазами Роджер. – За то, чтобы мы не тратили впустую ни секунды этой прекрасной жизни.

– Аминь, – заключила Триста и залпом опрокинула бокал. Мы с Роджером тоже.

Паром затянуло в один из водоворотов, кружащихся возле берегов острова. Мое сердце забилось быстрее. Шарман всегда был окутан мифами и легендами, которые шепотом рассказывали старшие мальчишки в Сент-Дугласе. Святые отцы на всех картах перечеркнули толстым крестом крохотную точку в Атлантическом океане. Однако Шарман никуда не исчез.

Я обернулся к друзьям, но они не отрывали глаз от острова. Не сказать, что им очень хотелось возвращаться, однако сухой закон на материке закрыл для нас множество привычных злачных мест. А ради великолепных представлений, какими на Шармане знаменуют открытие сезона, Роджер и Триста, по их словам, готовы были пойти на все, даже стерпеть неодобрительные взгляды родителей. Но может быть, это было лишь хорошим предлогом для возвращения домой.

Домой.

В груди заныла привычная тоска. Покинув приютские стены в шестнадцать лет, я ни минуты не скучал по Сент-Дугласу, особенно после знакомства с друзьями, которые помогли мне понять, что жизнь – штука безграничная и яркая. И вот уже три года мы путешествуем, окунувшись в приключения с головой. Неужели с их возвращением домой это закончится?

И если все-таки закончится, то что делать мне?

Роджер смотрел на Шарман, как голодающий на отравленный плод.

– Перед высадкой надо как следует поднакачаться.

Триста длинным выдохом сдула челку:

– Мне тоже.

Когда мы наконец ступили на сходни, у меня перед глазами все кружилось.

– Добро пожаловать на Остров Греха! – прогудел встречавший нас человек могучего роста и телосложения. Публика радостно загалдела и потащила нас вперед, навстречу запаху свежих пончиков, пробивавшемуся сквозь соленый океанский бриз.

На краю порта, оглушительно лязгая цимбалами, громыхал оркестр. Я закинул одну руку на плечи Роджеру, другой обнял Тристу, и мы побрели по причалу.

– Ну, что скажешь? – крикнула мне в ухо Триста, ловко увернувшись от акробата на ходулях.

– Потрясающе! – выдохнул я. – Никогда не видел так много народу.

– Все они прибыли на открытие сезона. – Роджер указал на развешенные повсюду афиши, на которых была изображена девушка невероятной красоты: утонченное лицо, молочно-белая кожа и темные кудри, ниспадавшие на туго обтягивающее платье сливового цвета. «Сегодня вечером выступает Лакс Ревелль» – гласил текст. Взгляд красавицы следовал за нами до самого конца причала.

Я был не в силах оторвать глаз от ее вишневых губ и споткнулся о выпавшую доску.

– Мы туда пойдем?

Роджер мрачно расхохотался:

– Еще одно правило для тебя, Джеймо: не влюбляйся в Ревеллей.

– Премного благодарю, я вполне способен насладиться обществом прелестной девушки и не втюриться по уши.

Триста выгнула бровь:

– А как же Бетти?

Приятное гудение у меня в голове внезапно смолкло. После двенадцати лет, проведенных в приюте для мальчиков, Бетти стала первой, с кем я поцеловался. И, естественно, я решил, что мы должны пожениться.

– Бетти была…

– Ошибкой? – Триста оперлась на руку Роджера. – Самым большим разочарованием?

– Назидательным уроком? – подсказал Роджер. – Благодаря которому ты понял, как не надо?

И очень суровым уроком. Я, как последний дурак, таскался за ней по пятам, став предметом всеобщих насмешек.

– Ну, нынче я решительно склоняюсь к холостяцкой жизни.

– Еще бы, – хмыкнула Триста.

Опустилась ночь. Мы брели по набережной, и музыка заглушала тихий плеск волн. Долговязые ребята с лоснящимися щеками, в кепках-восьмиклинках, выгружали с причалившего парома ящики яблок, мешки с мукой и другие товары из Нью-Йорка.

Роджер остановился поторговаться с парой полураздетых женщин в разноцветных шляпах, а я принялся изучать отблески фонарей в воде. Не то чтобы я никогда не видел обнаженную грудь – видел, но не в таком изобилии.

Надев свежеприобретенные туристические шляпы, мы продолжили прогулку по набережной. Роджер указал на человека в роскошном черном костюме, беседовавшего с двумя полицейскими.

– Это кто, один из Хроносов?

Триста замерла:

– Это мой брат.

Мы с Роджером переглянулись. Триста редко рассказывала о своих братьях, но самое основное я все же помнил: Дьюи в свои двадцать один год был старшим, а младший, Джордж, считался слегка психованным. Что, естественно, не помешало их отцу выбрать именно Джорджа кандидатом на пост мэра Шармана. В семье путешественников во времени легко основывать династии: они могут снова и снова выдвигать свою кандидатуру на выборы, пока не добьются цели.

– Джордж! – помахала она.

Услышав знакомый голос, он резко обернулся и смерил Тристу холодным взглядом, словно перед ним стояла всего лишь какая-нибудь избирательница, а не выставленная из дома сестра, которую он не видел три года.

Затем Джордж снова повернулся к нам спиной, и улыбка Тристы поблекла.

Роджер стукнул по ладони кулаком:

– Затеять драку никогда не рано.

– Охотно помогу. – Я обернулся. – Триста, ты как?

– Ничего. Все нормально. И напоминаю, мы приехали сюда повеселиться, а не затевать бои с моим треклятым семейством.

Она потянула нас за руки, но Роджер не сдвинулся с места.

– Что у него за дела с этими копами?

Я вытянул шею. Перед Джорджем прямо на мостовой стоял на коленях пожилой человек. Он предпринимал слабые попытки помешать полицейским рыться в его вещах. Джордж отдал какой-то приказ, но из-за громкой музыки я ничего не расслышал.

Копы подняли дубинки и опустили их на голову старика.

Кто-то вскрикнул, толпа подалась назад, отшатнувшись от старика, повалившегося на землю. На миг у меня перед глазами вспыхнула картинка из прошлого: это я валяюсь на земле, а святые отцы перетряхивают мои вещи в поисках запрещенных книг, которые я раздобыл в церковном подвале. Их потрепанные страницы были для меня единственным окном в реальный мир. Никто из мальчишек не посмел поднять голос против наших воспитателей. И разве можно их за это упрекнуть? Они ничего не могли поделать. Все мы были бессильны.

Но я уже не тот перепуганный мальчонка.

– Эй! – Я подошел к полицейским, возившимся с фотокамерой. – Ребята, что тут происходит?

– Этот тип снимал, как наши дорогие гости пьют, – прорычал один из копов.

Старик обхватил руками кровоточащую голову.

– Да я тут ничего не снимал! Все фотографии только со свадьбы моей внучки. Это все снимки, что у нее есть, и я ей обещал…

– Заткнись, – невозмутимым тоном велел Джордж. – Или эти добрые люди тебя угомонят.

Полицейский перевернул камеру и постучал по ней.

– Нет нужды ломать хорошую вещь. – Я жестом попросил передать камеру мне. – Точно таким же аппаратом я на Пасху снимал свою семью в церкви. Дайте-ка сюда, я достану катушку с пленкой.

Полицейский заколебался, но я одарил его самой безмятежной улыбкой. Пока они не передумали, взял камеру, покрутил, постучал то тут, то там.

– Ага! Вот она! Сейчас, сейчас… Ой! Уронил!

Катушка с пленкой покатилась по причалу. Старик с криком кинулся за ней, но она нырнула в Атлантический океан.

– Страшно извиняюсь. Простите, сэр. – Я с самым сокрушенным видом вернул старику камеру.

Джордж Хронос схватил меня за ворот:

– Да кто ты вообще такой?

Я улыбнулся во все тридцать два зуба:

– Друг вашей сестры. Помните ее?

Он еще крепче сжал в кулаке ткань моей единственной хорошей рубашки. Вблизи Джордж выглядел лет на десять старше Тристы, хотя родился всего на пару лет раньше нее.

Наконец он отпустил меня, толкнув в грудь:

– А ну проваливай!

– Я тоже был рад познакомиться! – крикнул я через плечо. Триста схватила меня под руку и потащила прочь.

На прощание Роджер поднял средний палец, и мы не спеша удалились.

– Ты и вправду уничтожил фотографии?

– Нет конечно. – Я похлопал друзей по спине. – Надеюсь, вам были не слишком дороги те нелепые портреты, которые мы засняли в Филадельфии.

Триста ухмыльнулась:

– Значит, ты оставил пленку старика в камере?

– Умница, Джеймо. – Роджер взъерошил мне волосы. – Пойдем.

Мы продолжили путь по набережной, петляя между компаниями пляшущих туристов.

Прелестный, прелестный остров Шарман. Я запрокинул голову к обсидиановому небу и полной грудью вдохнул воздух, напоенный магией. Звезды словно завертелись вокруг меня, все быстрее и быстрее. Может быть, кружился весь Шарман. А может, у меня голова шла кругом.

Я сделал еще шаг и…

На меня с разбегу налетела Триста, и мы оба кубарем покатились по земле.

Где-то совсем рядом раздался оглушительный треск. Я обернулся – в лужах янтарной жидкости плавали щепки и осколки расписного фарфора. С корабля сорвался и упал тяжеленный ящик. Туда, где я только что стоял. На то самое место.

Меня бы раздавило в лепешку.

Люди кричали, заслоняясь от летящих обломков. Сквозь толпу, самодовольно ухмыляясь, не спеша удалялся Джордж Хронос.

– Ты цел?

Щепки и осколки покачивались на волнах. Крылья фарфоровых ангелочков. Разбитые. Святые отцы в приюте охотно поведали бы другим мальчишкам, как Бог наказал меня за мои грехи. Смертью от херувимов. И где – на Шармане.

Надо мной склонился Роджер. Я оцепенело кивнул.

– Он жив! – Роджер, артист до мозга костей, воздел руки к небу, и публика зааплодировала.

А Триста побелела как полотно.

– Этот ящик… Он тебя раздавил. Ты погиб.

Погиб?

Она склонилась над водой, и ее стошнило. Мы с Роджером держали ее за плечи. На Шармане даже рвота была красочной.

Роджер уставился на Тристу разинув рот.

– Ты путешествовала?

Еле заметный кивок.

– Это гораздо труднее, когда ты пьяна в стельку. – Она отстранилась от нас, тяжело дыша, привалилась к причальной тумбе.

«Ты погиб».

Я всегда знал, что Триста умеет путешествовать во времени, но ни разу не видел, как она это делает. Она это терпеть не могла. Не любила ощущение головокружения, которое накатывало в момент высадки в прошлом. Злилась, что не может вернуться в настоящее. А больше всего ненавидела цену своей магии: при каждом перемещении в прошлое на любой отрезок времени Хронос сокращал свою жизнь на стократную длину этого отрезка. Старел, покрывался ранними морщинами. Хочешь заново прожить один день – состаришься на сто дней. Вернешься на один год – станешь старше на сто лет, а это мгновенная смерть.

Триста вгляделась в свои дрожащие руки.

– Я выгляжу постаревшей?

– Нет, скорее так, словно всю ночь не спала. – Роджер помог ей подняться. – Насколько далеко ты вернулась?

– Кажется, всего на минуту назад. – Она судорожно вздохнула, лицо все еще было бледным. – Боже мой. Одно неверное движение – и я бы сократила свою жизнь на несколько лет.

Если Триста ради моего спасения заново прожила всего одну минуту, значит, она будет дышать, смеяться, любить на сто минут меньше. Из-за меня.

– Спасибо тебе. – Я обнял Тристу, и впервые в жизни она не стала кривить лицо и закатывать глаза.

– У тебя весь пиджак порван. – Она уткнулась мне в плечо, и голос прозвучал глухо.

– Ну и пусть. Зато меня не раздавило в лепешку.

Роджер поднял разбитого херувимчика и показал нам.

– Узнаёте?

Триста вынырнула из моих объятий и взяла статуэтку. Снизу был нарисован черный бриллиант. Внутри него изящные стрелки часов показывали на девять и двенадцать.

– Компания Дьюи. Это его логотип.

– Мы что, сегодня будем драться с обоими твоими братьями?

– Я видел тут Джорджа. – Я потер виски. – Не знаю, он это сделал или нет, но вид у него был весьма довольный.

– Знал, что мне придется путешествовать. Скотина он, этот Джордж. – Триста провела пальцем по гравированным часам. – Дьюи намного лучше. Он парень неплохой. Даже, наверное, единственный хороший человек в нашей семье.

Роджер окунул палец в темную лужу, образовавшуюся под разбитым ящиком.

– Должно быть, он наливал спиртное в эти статуэтки, чтобы провезти мимо береговых властей.

Триста взяла тросточку и обернулась. К нам уже направлялись полицейские.

– Пора сваливать.

Мы растворились в толпе. Я спросил Тристу:

– Когда ты уходишь в прошлое, что происходит с прежней версией тебя?

Она сдвинула брови:

– Никакой «прежней меня» не существует. Я все та же самая. Просто заменяю саму себя.

– А куда девается старая линия времени? – продолжал я расспрашивать. – Может быть, существует некая альтернативная вселенная, в которой я погиб под ящиком херувимчиков, наполненных выпивкой?

– Терпеть не могу путешествия во времени, – простонал Роджер.

– Откуда мне знать? – ткнула меня в бок Триста. – Предвидела б я, что ты это так обмозговывать будешь, оставила бы тебя под ящиком.

– Тише, – вполголоса скомандовал Роджер. – Прихвостни Джорджа обрабатывают эдвардианца.

– Телепата, который умеет читать мысли? – обернулся я через плечо.

– Именно. – Роджер остановил продавца с серебристыми оленьими рогами, взял у него с подноса три ярко-желтых напитка и взамен положил три драгоценных камня. – Пейте.

– Но ты же говорил…

Он протянул мне стакан:

– Если мы накачаемся до оцепенения, они не смогут прочитать наши мысли.

– До дна, ребята. – Триста подняла бокал, и мы опрокинули приторно-сладкие коктейли.

Лимонная жидкость разожгла в моих жилах огонь медового цвета, и весь мир покачнулся, окрасившись причудливыми солнечными оттенками.

Ого. В голове зажужжало, затянули сладкую песню золотистые пчелы. Почему я их раньше не замечал?

– Пчелки, – хихикнул я.

Триста как-то странно посмотрела на меня.

– Где?

Я раскрыл рот, чтобы объяснить, и оттуда выпорхнул целый рой шмелей.

– Пчелки-и-и! Ж-ж-ж!

Роджер хихикнул. Триста горестно закатила глаза, но ее плечи ходили ходуном.

От смеха у меня выступили слезы. Я хотел спросить, слышат ли они тоже этих пчел, но слова во рту оказались тяжеловаты. Я так и не смог их произнести.

– Пчелки-и-и-и! – прошептал я.

В своей жизни я, конечно, видел немало пчел, но никогда не видел их по-настоящему, понимаете?

Роджер повалился наземь и потянул меня за собой. Мой лучший друг, мой волшебный, божественный приятель хохотал так, что не мог устоять на ногах.

Музыка вознесла меня над друзьями. Я полетел вместе с пчелами, кружась среди звезд…

И потом я увидел это. Часы в форме бриллианта, пришитые на лацкан незнакомого парня. Они сияли так, словно их заколдовали пчелы. Пчелки мои, они хотели, чтобы я это увидел. Хотели, чтобы я следовал за символом, едва не прикончившим меня. Я попытался рассказать об этом Тристе и Роджеру, но язык по-прежнему меня не слушался. Поэтому я просто ткнул пальцем в сторону незнакомца и пошел за ним.

Мой взгляд был будто прикован к этому юноше. Я спешил вслед за ним к самому грандиозному шатру, подобных которому никогда еще не видел. Высотой этажей в десять, испещренный вихрем фиолетовых и черных полос, с овальным потолком, открытым навстречу ночному небу. Из дверей лилась музыка, она притягивала меня, точно пение сирен.

Роджер мрачно хохотал рядом со мной, твердя что-то про семейное воссоединение, но я ничего не слышал, кроме жужжания, охватившего мой разум, проникавшего до костей. «Ты уже бывал в этом шатре», – шептали мне пчелы.

Неужели родители когда-то возили меня на Шарман?

Часы-бриллиант нырнули вслед за толпой в переполненный шатер, где над входом висела афиша с той прелестной девушкой в полный рост. Я сунулся было за ними, но ловкие руки оттащили меня обратно и юркнули в карман порванного пиджака. Там лежала мамина брошь. Я прикрыл ее рукой, и на меня заорала пожилая дама в огненно-красном блестящем платье. Ее слова потонули в музыке и жужжании пчел.

Роджер закинул руку мне на плечо, и дама, выпустив меня, взяла его за щеки. Под ее касаниями он растаял, превратившись в вертлявого мальчишку с гладким, без единого шрама, смуглым лицом. Я моргнул, и мальчишка снова стал Роджером. Пчелы запели, зазывая меня в шатер. «Ты здесь уже бывал, – шептали они. – Иди за нами».

В театре пульсировала музыка, словно пришедшая из другого мира. Сердце бешено билось в такт ударам барабанов, в головокружительном темпе буйного фортепиано. Во влажном воздухе порхали блестки, перекликаясь с мерцающими над шатром звездами. Прикасались друг к другу жаркие тела, расплывались в лихорадочном трансе подернутые дымкой глаза.

Так много обнаженной кожи – мягкой, податливой.

Обворожительные девушки скользили по моей шее длинными ногтями и упархивали прочь. Парни с обнаженными торсами подмигивали, пожирая меня жаркими взглядами. Улыбки были заразительными, и вскоре от восторга у меня заболели щеки.

На сцене тянулась к небу людская пирамида. Женщины в сверкающих драгоценностями бикини синхронно кружились, гипнотизируя меня. Приклеившись ногами к липкой земле, я впитывал эти секунды, минуты, часы. Никогда я еще не был настолько полон жизни.

– Потанцуй со мной! – Одна из девушек подхватила меня и закружила по залу.

Не успел я и глазом моргнуть, как Триста прижала меня к стене, стала что-то кричать о том, что надо занять места, о Роджере, но пчелы взлетели к аристократическим ложам и закружились около человека с часами-бриллиантом. Добрые маленькие пчелки.

Еще мгновение – и Роджер встряхнул меня за плечо:

– Ты вообще как?

В моих жилах еще струился этот упоительный мед, но я все же сумел указать на часы.

Бархатный ковер, лестница, смотритель на верхней ступеньке. Роджер переглянулся с ним. Радость узнавания. Объятия. Мы нырнули за портьеру и вошли в богато украшенную ложу, нависавшую над сценой. Пчелки успокоились, их жужжание притихло. Я пришел туда, куда они меня звали.

Человек с часами окинул взглядом мою запачканную одежду. Бледный, с черными как смоль волосами и внимательными карими глазами. Он был примерно нашего возраста, но всем своим видом – безупречной осанкой, сияющей улыбкой – источал непоколебимую уверенность в себе. Роскошный костюм – двубортный, с тончайшими серебристыми полосками – сидел без единой морщинки.

Я моргнул, и его лицо внезапно изменило очертания. С чудовищных клыков капала кровь. Я с криком отпрянул.

Он сдвинул брови:

– Что с вами?

Я прижал руки к колотящемуся сердцу, но не смог произнести ни слова.

– Привет, Дьюи! – Триста небрежно помахала, но губы невольно растянулись в улыбке.

Значит, это и есть Дьюи – другой брат Тристы.

– Триста! – он разинул рот. – Вернулась?

– На выходные.

Пару мгновений они молча смотрели друг на друга, потом он шагнул к ней и заключил в крепкие объятия. Она зажмурилась, на лице отразился целый вихрь плохо скрываемых чувств. Несмотря на все разговоры о «чертовых Хроносах» и «я уж лучше сама по себе», Триста явно по нему соскучилась.

Дьюи отстранился и обвел ее пытливым взглядом:

– Ты ничуть не постарела.

– Ты тоже. – Она ущипнула его за щеку. – Я ожидала увидеть старика. Слышала, ты занялся бутлегерством, и решила, что без твоей магии тут не обошлось.

– Путешествую понемногу туда-сюда, но только когда этого хочу я сам, а не отец.

Триста пристально посмотрела на него:

– Ты тоже ушел из дома?

– Без тебя там и посмеяться стало не над кем, – поддразнил он ее, однако в улыбке сквозила грусть.

Хроносы объединили свои способности во благо семьи – они по очереди путешествовали в прошлое, упрочняя семейное благосостояние и следя за тем, чтобы другие магические кланы не приобрели слишком большого влияния. Когда Триста отказалась в этом помогать, ее изгнали из дома.

– И отец разрешил тебе остаться на Шармане?

– А куда он денется? – Дьюи приосанился. – Моя выпивка плещется во всех бокалах этого острова.

– Вот, значит, кто тут главный поставщик. – Роджер протянул руку. – Роджер Ревелль.

Брат Тристы ответил крепким рукопожатием:

– Дьюи Хронос. Я и не знал, что ты вернулся.

– А я не знал, что мы знакомы.

– Я навел справки о вашем шоу. Твоя слава бежит впереди тебя.

Улыбка Роджера дрогнула. Ему ужасно хотелось вернуться на сцену. Всякий раз, слишком много выпив, он пытался вызвать нас на спор о том, что ему удастся спрыгнуть с какой-нибудь неимоверно высокой ветки. Он гордился своим акробатическим мастерством, но после событий, оставивших на его лице глубокие шрамы, о выступлениях не могло быть и речи.

Роджер поманил меня:

– А это наш дорогой друг Джеймисон Порт. Кажется, после Эффиженова «Пчелиного жала» он потерял дар речи.

– Вы сумели найти магическую выпивку? Я впечатлен. По нынешним временам она стоит очень недешево. – Дьюи стиснул мне руку, словно пытался по моему болевому порогу оценить, насколько я гожусь Тристе в друзья. – Когда в следующий раз захотите чего-нибудь покрепче, отыщите меня.

– Благодарю вас, – выдавил я, отнимая руку. Слова наконец обрели способность соединяться друг с другом.

Дьюи с улыбкой поднял бокал:

– Полюбуйтесь на нас: Ревелли и Хроносы ведут тихую и мирную беседу. Наши предки, должно быть, ворочаются в гробах.

Роджер уселся на перила, как всегда бросив вызов гравитации.

– Один из твоих ящиков чуть не отправил Джеймисона на тот свет. Упал с твоего корабля и раздавил бы насмерть, если бы не Триста. Она пустила в ход свою магию. Буквально.

Он указал на часы в форме бриллианта, украшавшие пиджак Дьюи. У того вытянулось лицо.

– Прошу прощения, Джеймисон.

– Ничего страшного, – заверил я. – На мне ни царапинки, спасибо вашей сестре.

– Но пиджак безнадежно испорчен. – Он скинул свой, оставшись в темном жилете и жемчужно-белой рубашке. – Вот. Возьмите мой.

Я отступил на шаг:

– В этом нет необходимости.

– Возьмите. Я настаиваю. Это самое малое, что я могу сделать.

Не успел я еще раз отказаться, как вспыхнул свет и зал внизу взорвался аплодисментами. Дьюи накинул пиджак мне на руки:

– Заберу завтра.

– Право же, я не хочу…

Не слушая меня, он шагнул к портьерам.

– Сейчас будет выступать Лакс Ревелль. Я хочу посмотреть из партера, глазами обычных зрителей. Триста, встретимся после спектакля?

Сестра помахала ему, и Дьюи ушел.

– Лакс – это та самая девушка с афиши? – спросил я у Роджера, доставая из нагрудного кармана погубленного пиджака мамину брошку.

– Единственная и неповторимая. – Он помог мне надеть пиджак Дьюи. – Черный цвет тебе очень идет.

– Мой пиджак тоже был черным.

– Ну хорошо. Значит, тебе очень идут дорогие вещи.

Да, такой роскоши мне носить не доводилось.

– Вот только у меня такое ощущение, будто из этого пиджака я уже вырос.

Середину сцены озарил луч прожектора. Роджер соскочил с перил и уселся в кресло.

– А вот и мой папочка. Джеймо, пожалуйста, не снимай пиджак. Если старик увидит, что его самый почетный гость отчалил, то свалит всю вину на меня.

По сцене вразвалочку прошелся человек огромного роста. Костюм в тонкую полоску туго натянулся на бочкообразном торсе, рукава заканчивались парой голодных волчьих морд, грозивших сожрать его толстые ручищи. Лицо было скрыто под слоем белой пудры, щеки ярко нарумянены, рот пылал алой краской. То ли клоун, то ли монстр.

– Добро пожаловать, несносные вы мои! – густым басом прогудел дядюшка Вольф.

– А я бы сказал, – в унисон с отцом прошептал Роджер, – с возвращением.

Глава 3

Лакс

Сверкая переливающимся маникюром, я поднималась под купол по грубой веревочной лестнице. Дядя Вольф уже начал разогревать публику. Через несколько минут мой выход.

– А вот и наша прима! – провозгласила тетя Кэролин. Остальные артисты собрались внизу, у веревочной лестницы.

– Ну что, Лакс, пришло время и тебе поработать? Настал твой час?

– Да она за час заработает нам больше, чем ты за целую ночь!

Знали бы они о наших трудностях с шампанским, не веселились бы так. Может быть, Нана в кои-то веки умудрилась сохранить секрет? Было бы славно.

– Вы только посмотрите на этот зад! – не унималась тетя Кэролин. – Да на нем одном состояние сделать можно!

– А это что еще такое? Седой волосок?

– Где? У нее на голове или где пониже?

Черт бы их всех побрал. Моя семейка не способна сохранять серьезность.

– Стыд и позор, что не ходишь с нами в Дом веселья, – продолжала тетя Кэролин. – За одну ночь с ледяной принцессой мы бы заработали целый мешок драгоценных камней.

Они твердили мне это уже много лет, считая, что я слишком задираю нос, раз не желаю зарабатывать себе на жизнь в Доме веселья, как делали все остальные. Дядя Вольф не раз говорил им, что это его решение: он хочет сберечь «ценнейший бриллиант» для самых почетных гостей. Однако родичи продолжали дразнить меня за то, что я шла спать, когда для них работа только начиналась.

Но сегодня им меня не пронять.

– Рано веселитесь, – крикнула я с высоты. – У меня нынче будет клиент.

Тетушкины губы растянулись в дьявольской ухмылке:

– Да не может быть!

Я пожала плечами:

– Ну не могу же я уступить тебе всю славу.

Их шутки и смешки потонули в гулком голосе дяди Вольфа. Будь моя мама жива, она сейчас была бы здесь, среди сестер, и сияла от гордости. А может, поджидала бы меня на мостике, чтобы повторить совет, который я слышала от нее всю свою жизнь: «Вытягивай из камня ровно столько магической силы, сколько нужно, чтобы иллюзия казалась правдоподобной. Медленно и постепенно. И не прикасайся к клиенту даже пальцем – каким бы он ни был красавчиком, работай не телом, а магией».

Поднявшись под самый купол, я обернулась. Вот они все передо мной – танцоры и клоуны, жонглеры факелами и канатоходцы, укротители и гибкие, как змея, акробаты. Ни одна семья на планете не сравнится с нашей. Нет на свете ничего – ровным счетом ничего – лучше, чем носить фамилию Ревелль.

Нана прижала руки к сердцу, а потом протянула их ко мне.

– Девочка моя милая, собери побольше камушков.

– Сделаю, как ты меня учила. – Я послала ей воздушный поцелуй. Ради нее я бы соблазнила хоть сотню Хроносов.

Когда я ступила на отправной мостик трапеции, сердце уже с трудом помещалось в груди.

Главными звездами заключительного номера были мы – Колетт, Милли и я. «Трио на трапеции». Мы придумали себе это звучное название еще в детстве, когда, лежа в кроватях, мечтали о будущем. Тогда нас ничто не разделяло. У нас не было секретов друг от друга.

Но четыре года назад дядя Вольф назначил примой меня. Первой звездой Большого шатра была тетя Аделин, наш Черный Опал, и всегда считалось, что Колетт пойдет по маминым стопам. Она готовилась к этому всю свою жизнь, всегда была на шаг впереди и меня, и Милли. А когда наши матери погибли, взяла на себя наше обучение. Колетт заслуживала этот титул. И если бы я не обнаружила в себе иные таинственные магические способности, если бы дядя Вольф не помог мне превратить их в секретное оружие, примой стала бы она. А не я.

Естественно, после такого решения отца Колетт пришла в отчаяние. Однако наша дружба распалась не из-за этого. Виновата была я, потому что годами пряталась в кабинете у дяди Вольфа, пока мои кузины весело разгуливали по Ночной стороне. Я не хотела рисковать – ведь любой встречный эдвардианец мог узнать о моих способностях, поэтому я вежливо отклоняла их приглашения и постепенно превращалась в ленивую избалованную звездочку. Ледяную принцессу.

В конце концов они перестали звать меня с собой.

Когда я появилась на верхней ступеньке лестницы, Милли смеялась над какими-то словами Колетт, и я невольно восхитилась ее пышной фигурой в ладно сидящем трико – в то время как моя плоская грудь могла сойти за гладильную доску. Милли унаследовала от Наны не только роскошные формы, но и неугасаемую сияющую улыбку. Мама, обучая меня танцам, советовала брать пример с Милли: «Публика любит счастливых девушек».

Заметив меня, Милли приподняла идеально изогнутую бровь:

– Ты и правда собираешься сегодня поработать в Доме веселья?

– Да.

Я окунула ладони в мешок с мелом и стряхнула излишки.

– Вот уж новость так новость! Правда, Колетт?

– Потрясающе. – Колетт, не отрывая взгляда от зеркальца, подправляла помаду на губах. – Три минуты до первого прыжка.

Нас снова окутало привычное гнетущее молчание. В былые времена мы не умолкали ни на минуту – нам всегда было что рассказать друг другу. А сейчас мы научились мастерски вести вежливые беседы.

– Какие у нас красивые новые трико, – предложила я тему для обсуждения. При нашем скудном бюджете семья могла позволить только новый костюм для меня, но Колетт сумела перешить старую униформу гимнастов для себя и Милли.

Милли разгладила серебристую сверкающую парчу:

– В светлых тонах я выгляжу довольно блекло, но, сама знаешь, для Колетт главное – представить себя в самом выгодном свете.

Светлая ткань ничуть не портила блондинку Милли, однако на Колетт действительно смотрелась гораздо эффектнее: рядом с ее теплой коричневой кожей серебряные искры переливались, будто звездные лучи. Высокая прическа с множеством косичек подчеркивала острые скулы, а искусственные самоцветы, мерцавшие в уголках широко распахнутых глаз, делали взгляд еще выразительнее.

Милли поправила трико, приподняв пышную грудь.

– Дядя Вольф уже назначил тебе первого клиента? Или им станет тот, кто больше заплатит?

– Назначил. – Я села, вытянула ноги перед собой и наклонилась вперед, растягивая мышцы.

– Дай-ка угадаю. Очередной богатый турист.

Колетт закатила глаза:

– Наши клиенты – всегда богатые туристы.

Дядя Вольф заполнял паузу своими шутками. Я собралась с духом. К концу вечера вся семья уже будет знать, кто мой клиент. Хроносы никогда не переступали порог Дома веселья. Они даже не подходили ни к кому из Ревеллей ближе чем на десять метров, если имели при себе драгоценный камень.

Так что нет смысла уклоняться от ответа.

– Вообще-то, это будет Дьюи Хронос.

Девчонки разинули рты.

– Твоим первым клиентом станет один из Хроносов? – прошептала Колетт.

– Неужели дядя Вольф согласился на это! – воскликнула Милли. – Не может быть! Мало ли какие фантазии могут прийти в голову Хроносу!

До начала нашего номера оставались мгновения, и я не могла отвлекаться на эти мысли.

Колетт скрестила руки на груди:

– Ни один из Хроносов ни за что не отдаст камень. Даже тебе.

– Это тот самый, который всегда ходит рядом с мэром? – спросила Милли. – Или другой брат?

– Другой – бутлегер. – Колетт нахмурилась еще сильнее. – Мы ведь не покупаем спиртное у Хроносов?

Как будто у нас есть выбор.

С лица Милли слетела улыбка.

– Поэтому Нана и плакала?

Ох, Нана. Не хватало только сплетен, будто у нас в день открытия сезона закончилась выпивка.

Несправедливо это. Будь наши матери живы, они бы справились с алкогольным кризисом. Они по-прежнему оставались бы главными добытчицами в семье и, будучи дочерьми Наны, лучше всех сумели бы ее утешить. А мне не пришлось бы соблазнять чертова Хроноса, пусть даже магическими средствами. И не пришлось бы врать сестрам.

Но жизнь – штука несправедливая. Что толку лить слезы – этим никого к жизни не вернешь.

Высоко подняв голову, я ответила им с самой уверенной улыбкой:

– Не волнуйтесь. Все будет тип-топ.

Милли, кажется, немного успокоилась, но Колетт не сводила с меня глаз до самого конца разминки. Мы с Милли часто шутили, что в ком-то из предков тети Аделин наверняка текла кровь эдвардианцев, поскольку Колетт всегда видела нас насквозь. Даже когда мы были маленькими, она строго следила за соблюдением правил, в то время как мы с Милли без малейшего зазрения совести могли стащить у Наны из ящика конфетку-другую.

Публика расхохоталась над очередной шуткой дяди Вольфа: он заподозрил обладателя слишком большой шляпы в стремлении компенсировать какие-то скрытые недостатки. Вот-вот подойдет наша очередь.

Милли нацепила бифокальные очки и перегнулась через край:

– Который?

– Наверняка в представительской ложе. – Колетт обвела взглядом зрительный зал. – Говорят, он всегда носит черный пиджак со своими дурацкими бриллиантовыми часами на лацкане.

Милли насторожилась:

– А вот и он. Смотрите.

Колетт вгляделась.

– Погоди-ка… Кто это рядом с ним – неужели мой брат?

– Роджер вернулся? – Я чуть не потеряла равновесие. Он где-то пропадал три долгих года.

– Ой, правда! – взвизгнула Милли. – Вон он!

Колетт прижала пальцы к губам и попыталась совладать с собой. Она тяжело перенесла внезапный отъезд Роджера с Шармана. Дядя Вольф изо всех сил старался быть хорошим отцом, но на него снизу вверх смотрели девяносто шесть Ревеллей, ожидавших, что он удержит семью на плаву. После смерти тети Аделин Колетт осталась по большей части предоставлена сама себе.

– Разумеется, он обставил свой приезд как можно эффектнее. Не мог же он просто взять и явиться за кулисы, это не в его духе. Поэтому он уселся в представительскую ложу и делает вид, будто на короткой ноге с бутлегером.

Я невольно улыбнулась:

– Это так похоже на Роджера.

– А бутлегер выглядит как-то совсем иначе. В хорошем смысле. – Глаза Милли сверкнули озорным огоньком. – Глядишь, еще и влюбишься в него! И у вас будут прелестные детишки – путешественники во времени со способностью к очарованию.

Колетт выгнула бровь:

– Хочешь, чтобы Лакс ушла в семью грязных политиканов?

– Верно подмечено.

– Любовь? – Я натянуто улыбнулась. Влюбиться – это самая большая глупость, какую способен сотворить человек с фамилией Ревелль. – Не нужна мне никакая любовь. Мне нужно богатство.

Улыбка Милли стала еще шире:

– Вот увидишь, в Доме веселья тебе понравится.

Далеко внизу барабанщики начали выбивать неторопливый, томительный ритм. Наша очередь.

– Ну, была не была, поехали! – Колетт и Милли ухватились за брусья и встали на цыпочки к самому краю мостика.

Вот оно, начинается. Я собралась с духом. Пора призывать мою скрытую магию.

– Хотите ли вы полюбоваться ослепительной Дочерью Ночи? – воззвал к публике дядя Вольф.

Зрители затопали ногами. Балки, державшие купол, заходили ходуном. Я закрыла глаза, сцепила руки. Сейчас или никогда.

– Готовы ли увидеть неотразимую, непревзойденную звезду – Сверкающий Рубин Ревеллей?

Я почувствовала резкую боль, как будто кто-то воткнул нож в мое тело. Вонзил его мне в горло, разрубил ребра, проник в самую сердцевину. На лбу выступили бусинки пота. Я словно проглотила огненный шар, и он сжигал меня изнутри. Инстинкты кричали – так нельзя, прекрати, но я впускала магию все глубже и глубже.

У магии всегда есть своя цена. Расплатой за мою была боль. Невыносимая, от которой стынет кровь и цепенеет разум. Стоило мне прибегнуть к своей магии, не пользуясь силой камней, и голова начинала раскалываться, словно под ударами тысячи топоров. Но если я сумею это выдержать, то очарую кого угодно. Даже Хроноса.

Я стояла, дрожа всем телом, а Колетт и Милли переглядывались. Им казалось, что перед каждым представлением меня охватывает паника. Силясь взять себя в руки, я прикусила язык, да так сильно, что ощутила во рту металлический привкус крови.

Надо мной вспыхнули светящиеся струны – эфирные нити разных цветов. Магия драгоценных камней невидима, но, когда я пускала в ход свои дополнительные способности, вокруг меня, словно нечесаные волосы в ветреный день, плясали эти красочные всполохи. Каждая световая нить тянулась к одному из зрителей, своим цветом сообщая о его эмоциях, и я могла управлять ими, как захочу.

Вот почему мой номер был самым популярным, вот почему дядя Вольф назначил меня примой. Самой красивой была Милли, самой талантливой – Колетт, но только со мной зрители чувствовали себя на седьмом небе.

Сегодня вечером Нана будет купаться в шампанском.

Я подхватила ближайшую светонить. Боль в голове усилилась, но я все равно потянулась к следующей.

Еще одна светонить. Еще и еще.

Цветные вспышки переплетались, их было слишком много, чтобы уловить эмоции каждого зрителя. Красный всегда означал похоть. Зеленый – зависть. Синий – грусть. А дымчатая тьма говорила о закипающем гневе.

Я их обольщу.

Я их зачарую.

Они вывернут карманы, выцарапают бриллианты из оправ и швырнут в мои протянутые руки. Дьюи Хронос будет так потрясен, что пришлет полные корабли спиртного. Мы не только выживем под гнетом сухого закона, но и будем процветать. В нашей тихой гавани найдут приют и алкоголь все грешники мира.

А самое главное – мы сохраним наш театр. Наш дом.

Колетт потянула меня за руку:

– Готова?

Я кивнула. Тело постепенно привыкало к боли.

Она дала сигнал дяде Вольфу, поджидавшему далеко внизу. Борясь с приступом головокружения, я нашла светонить, ведущую к молодому человеку с часами-бриллиантом на лацкане. К счастью, рядом с ним не было Тревора Эдвардса, помощника, способного читать мысли. По словам дяди Вольфа, Дьюи берет Тревора на все значимые переговоры. Вместо него рядом с бутлегером, развалившись в кресле, сидел Роджер в неоново-зеленой туристической шляпе с фирменной лукавой улыбкой на губах.

Дьюи Хронос подался вперед. По его лицу скользнул блуждающий луч прожектора, и на меня внезапно нахлынул прилив удовольствия. Дьюи был не просто красив, он был великолепен. Непослушные темные волосы, широкие плечи и на удивление искренняя светонить. Ничего общего с тем болезненным мальчиком, каким я его помнила.

Я покопалась в вихре его эмоций, отыскивая ту, которая могла бы нам пригодиться. Он, конечно, взволнован и изрядно пьян. Это хорошо. Кроме того, мучительно скучает по дому. Похоже, слухи о том, что его изгнали из семьи, правдивы.

– Кажется, она вас не слышит! – раззадорил публику дядя Вольф.

«Твое место здесь», – прошептала я в его светонить. Она вспыхнула ослепительно золотым цветом надежды. Отлично.

Боль пронзила голову так, что я вскрикнула, но никто меня не услышал. Ни один человек среди тысяч жадных глоток, скандирующих мое имя. Крепко держа под контролем светонить Дьюи, я взялась за перекладину трапеции и придвинулась к Колетт. Меня обдало влажным воздухом партера, густым от сигарного дыма и дешевого пива.

Милли взлетела над публикой, над ярким буйством разноцветных шляп. Зрители неистовствовали. Луч прожектора снова взметнулся к небу, и с высоты грациозно нырнула Колетт. Зрители загалдели еще громче, от их голосов содрогнулся мостик у меня под ногами.

Мой черед взлететь. Невзирая на боль, я была готова. Моего обнаженного тела коснется ночная прохлада, рев зрительного зала утихнет, сменившись сосредоточенным вниманием, без которого не выполнить полет на трапеции. На краткий блаженный миг в целом свете останемся только мы – я, мои сестры да непоколебимая вера, по-прежнему объединявшая нас. Вера в то, что они меня поймают. Так было всегда.

Я приласкала световую нить Дьюи Хроноса: «Сейчас ты увидишь самую красивую девушку на свете».

Публика взывала ко мне, к Лакс Ревелль, к Дочери Ночи. Крепче ухватившись за трапецию, я в последний раз с наслаждением вдохнула полной грудью…

…И спрыгнула.

Глава 4

Джеймисон

По шатру летали люди, кувыркались изящными сальто в такт сумрачной, завораживающей мелодии оркестра. Луч прожектора устремился вверх, и я вытянул шею посмотреть, на что он укажет.

И тут я увидел ее. Самую прекрасную девушку на свете. Летящую со звезд.

Она, качнувшись, взмыла с трапеции, и другая, пухленькая акробатка поймала ее за ноги. Под оглушительные крики зрителей Лакс перепорхнула к следующим качелям, потом еще и еще и наконец приземлилась на хрустальный мостик в виде облака. Она грациозно склонилась над краем, и луч прожектора заиграл ослепительными искрами на ее блестках. Облако опустилось, и ее лицо оказалось на одном уровне с моим, хотя нас по-прежнему разделял целый океан людей.