Читать онлайн Край дня Риты бесплатно

Фил, 1

2 февраля

Короткий сон завершающий бессонную ночь.

Эти двое опять уходят через калитку моего сознания, оставляя следы на свежевыпавшем снегу.

И я знаю, что это сон.

Сон, который годами падает и пролетает мимо, через колодец сознания Кролика в вывернутой наизнанку “Алисе в Стране чудес”. Это случайное включение на доли секунды пультом с севшими батарейками единственного канала телевизора в полупустом мотеле, на обочине заброшенной трассы. На сетчатке глаза вспыхивает и остаётся угасающий негатив белого человека на фоне черного неба, ещё пару мгновений покрывающий серую рябь мертвых каналов, а в сознании затихает эхо его благодарственной молитвы богу за наконец обретенную свободу. «Я свободен, свободен, наконец-то свободен». Давить на каучуковые кнопки с затертыми символами бесполезно. Нет никакого разумного контроля над невидимым инфракрасным лучом, отщелкивающим мертвые каналы конвульсивной дробью умирающего кролика из батареечного алкалина.

Я годами боюсь, и хочу этого сна. Он нужен давшему обет молчания мозгу потому, что разумная часть моего “Я”, до нервного паралича, боится второй шизофренической половины, и любит её. Разум прячет вторую личность, придавливая её подушкой из лекарств и аутотренинга, как молодая преступная мать опасаясь гнева сумасшедших родителей-викторианцев, придавливает тайком выношенного и рожденного младенца. Я знаю

Единственное предназначение этого сна – грубо намекнуть мне, что заканчивается действие вечерней дозы "Прозака". И для этого дает кусочек надежды на возвращение прошлого, как священник кладет на язык во время причастия облатку – подачку веры, плацебо тела Бога.

В коротком предутреннем сне есть что-то от большого программируемого станка. Эти двадцать минут сна после первого звонка будильника грузят утреннюю программу. В ней моя задача конечного автомата. Точно повторить все маневры того утра – взгляды, жесты, вдохи и выдохи и получить взамен приход неповторимого эмоционального подъёма.

Иногда, закрыв глаза, я репетирую своё пробуждение в Панксатоне, 2 февраля 1993 года. Надо быть готовым, иначе нереальность перестанет копировать восторг, некогда пережитый в реальности и в нем появятся нотки гадостного похмельного абсурда. Наркотический новодел вроде инверсионного следа самолета в небе холста «малых голландцев» и свежий номер “NYT” торчащий из кармана куртки шагающего по снегу охотника. Неотличимый от подлинника случайным американским туристом, забредшим в галерею скоротать время дождя между двумя трипами соседних кофешопов.

А я вдруг нащупаю в правой руке большой, ребристый стакан с виски “Сантори”. В нём, как пестик в ступке, будет болтаться вчерашняя, растрепанная чайная роза и следующие пять секунд я буду колоться носом об её приснившиеся шипы при каждом глотке приснившегося бурбона.

Или из окна влезет розовый заяц и закурит сигару.

Только потом я, на ощупь, не открывая глаз, позволю себе дотянуться до тумбочки, на которой лежит заранее припасенная на случай этого сна таблетка и стакан воды. Таблетка – в рот, вода – сверху. Это три секунды. Не больше и не меньше. Время до того, как включится будильник и макнет меня в наступивший новый день. Рита непременно начинает сыпать еврейскими проклятиями бормоча и пытаясь натянуть на голову подушку. За несколько лет ей до такой степени надоела эта песня, что даже если я убавлю до шепота громкость приемника, она все равно услышит этот темп и схватиться за голову как от приступа мигрени.

Сегодня я переживаю сон практически безупречно. И как только в нем наступает радостный момент приближения к открывающейся двери в гостиничном номере я начинаю движение к вожделеемому мозгом “Прозаку”: привычно поворачиваюсь на левый бок, тяну правую руку, похлопывая ладонью по тумбочке нащупываю таблетку, отправляю её в рот и посылаю руку обратно – за стаканом воды. Таблетка слегка застревает в гортани – я ведь глотаю её лежа. В короткий миг её движения, которое ещё может ощущаться в глотке, я мысленно перебираю таблетки, пересчитывая их прямо в бутылочках и раскладывая по дням и времени приема.

Время дня для меня обозначается не абстрактной цифрой или глупой датой, а конкретной комбинацией таблеток. У каждого часа есть свой цвет, форма и звук. По-разному звучит разрываемый алюминий облатки, трущиеся друг о друга в ладони двояковыпуклые таблетки и вытряхиваемая из бутылочки желатиновая капсула. А ещё, перед тем как отправить в рот, их можно понюхать, потом – подержать под языком, смочить слюной и немного подождать, пока желатиновая капсула станет мягкой и не начнет липнуть к слизистой нёба, и даже поиграть сознательно добиваясь ощущений застревания её в гортани – попытаться проглотить не запивая и только после этой осознанной глупости сделать пару глотков прохладной воды, смывающих размякшую желатиновую медузку в желудок.

Я считаю таблетки, мысленно раскладывая их по ячейкам своего будущего и определяю дату: 12 февраля. Именно в этот день у меня образуется “фармацевтический некомплект”. Я стараюсь и много лет рассчитываю все так, чтобы у меня как можно дольше сохранялся полный набор необходимых мне лекарств, но рано или поздно наступает день когда надо пополнить свой запас живительных таблеток, капсулок и пилюлек. А для этого надо идти к доктору и в аптеку. Я изворотливо стараюсь не делать этого сам.

Увы, упросить Риту купить и принести мне все необходимое удаётся не всегда. Время от времени у неё случаются внеплановые собрания в её косметической компании или дурацкая презентация новой туалетной воды какой-нибудь толстой корове купившейся на обещание “гладкой, бархатистой и вечно молодой щечки” и готовой срочно обменять сотню-другую на набор тошнотворно розовых бутылочек с крышками покрытыми фальшивым золотом. И слава Богу, что эту дрянь делают не в Швейцарии, как это написано в таком же, как и бутылочки тошнотворном розово-золотом буклете, а в Китае. Если бы это была Швейцария, я вряд ли смог время от времени тайком вытаскивать у Риты из сумочки немного денег и вручать их ей же для похода за более швейцарским вещами в аптеку: двояковыпуклыми жёлтыми и синими пилюльками, сине-красными капсулами, белыми микроскопическими таблетками с выдавленным на них логотипом компании.

Раз в три-четыре месяца случается пережить и вовсе не вообразимое: самостоятельный поход к банкомату или в банк. Когда я узнаю дату предстоящей экспедиции у меня поднимается температура, меня бросает то в жар, то в холод. И так вплоть до окончания этого кошмара. Только таблетки из аварийного запаса не дают мне сделать то, чего мне хочется больше всего – упасть на асфальт и прикрыв голову руками ползти за ближайшую урну. Я борюсь с собой чтобы не выглядеть на улице как пациент Белвью, заглядывающий за каждый угол в тревожном поиске треножников атакующих марсиан. Я не псих с галлюцинациями и твёрдо знаю – дело не в марсианах, а в реальности, которую я больше не могу контролировать. Каждый поворот и угол из-за которого может появиться неведомый мне пешеход или автомобиль повергает меня приступом депрессии. Сорок три угла до доктора, двадцать два угла до аптеки, тридцать шесть углов до банка, тринадцать углов и подземный переход до банкомата. И каждый – как бросок из окопа под кинжальный огонь вражеских пулемётов.

Если бы все проблемы заканчивались походом к врачу и фармацевту. Неприятность ещё и в том, что таблетки тоже меняются с годами. Форма, цвет, масса, материал бутылочки, надпись, аннотация, почерк врача или фармацевта. Еще хуже, когда одни лекарства меняются на другие. Доктор, с интонациями Кена (я никогда не слышал как он говорит, но от чего-то уверен, что голос пластикового дружка Барби должен звучать именно так – участливо, фальшиво и чуть более мужественно, чем голос настоящего мужчины), рассказывает, что именно эта комбинация препаратов позволит мне “более мягко и комфортно выбраться из того состояния в котором вы находитесь”, но я-то знаю, что всё намного проще – каждый новый препарат дороже предыдущего, и для того, чтобы добиться того же эффекта, что и от “морально устаревшего” надо принимать его и гораздо дольше, и во всё увеличивающихся дозах.

Ещё немного полежать с закрытыми глазами и попытаться сохранить полную темноту. Чтобы в ней не было ни какого движения и всполохов света. И сохранить ощущение таблетки в гортани как обещание мозгу будущего облегчения. Я знаю, что проглоченная мной таблетка не начнет действовать ни через минуту, ни через две, но глупый и доверчивый организм уже знает, что ещё чуть-чуть, ещё капельку… И это предвкушение спокойного блаженства уже разливается по телу, проникает в кисти рук, ноги, голову, покалывает щёки и нос.

Сегодня что-то идёт не так. Я лежу уже довольно долго, но момент, когда будильник похрипывая и посвистывая (это моя уловка, чтобы продлить удовольствие от сна, чтобы все было “как тогда”, я чуть порвал шпилькой для волос мембрану), начинает исполнять забытую песенку Шер всё не наступает.

Я сдергиваю ноги на пол, иду к окну и осторожно выглядываю на улицу. Там опять все изменилось. Говорят что проще всего обнаружить подделку если сличать две банкноты в специальном приборе который позволяет левому глазу видеть одну купюру, а правому – другую. Малейшая неточность узора лезет в глаза и разрастается до объемов торчащего из бумаги бревна. Я сличаю подлинную банкноту вчерашнего, лежащую на эталонном столике моего воспоминания с сегодняшней фальшивкой. За время моего сна Земля предательски повернулась вокруг солнца и стало чуть светлее. Даже февральские облака не могут сгладить этого вселенского предательства природы. Да и кроме этого хватает примет сегодняшней фальшивки: новые банки в уличной мусорнице, пара мятых сигаретных пачек, окурки…

Рита, 2

И эти таблетки на ночном столике. Они размножались, как корабельные крысы, их становиться всё больше и больше. Какой смысл принимать таблетки, если с каждым годом я замечаю, как он всё реже и реже покидает собственный кабинет, а основные расходы – это интернет и всё новые и новые пузырьки и облатки.Рита

Опять эта музыка!… о Боже! Может хоть что-то измениться? Пять последних лет просыпаюсь под неизменных Шер, Бивеса и Батхеда и больше не могу переносить этого противоестественного вопля. Он даже не их поклонник – я ни разу не видела чтобы он смотрел это давно умершее шоу. Только эта песня – она как плевок на подушку!

Предвестник плохого настроения, а мне надо улыбаться и разговаривать с этим стадом сумасшедших баб, которые пытаются разбогатеть продавая таким же как они дурам эту идиотскую косметику.

Я такая же.

О Боже, Боже, Боже! Какая я была дура, восемь лет назад решив, что причуды Фила – это всего лишь мелкие, безобидные шалости на фоне ностальгии по друзьям из давно забытого городка, где главный промысел – каждую весну выковыривать из норы тупое жирное животное.

Сначала всё было просто и даже мило: “Бла-бла-бла… Я сегодня звонил Тому… Ну, тому Тому, у которого скобяная лавка на пресечении Роуз и Эльм стрит… Просто спросил: “Как дела?” Ты представляешь – у его дочери пневмония! И никто не может дать ему хороший совет…”, – и еще четыре часа рассказа о том, какие случаи пневмонии они обсуждали с Томом, как предсказывали будущее его дочки, как рассуждали о видах на продажу кондитерской, что напротив скобяной лавки Тома и внезапное изменение меню в каком-то придорожном заведении, связанное с тем, что матушка Эмм приболела и упустила из виду, что её невестка «из-Канады-где-не-умеют-готовить», и, каким чудесным могло быть меню, если бы её сын взял в жёны, как планировала его мамаша, «хорошую-девушку-из-Айовы», всего лишь случайно перепихнувшуюся с его сыном на заднем сидении грузовичка, но успевшую молниеносно полюбиться старушке Эмм.

А потом все пошло напрекосяк.

От звонков всем жителям Панксатоне он перешёл ежедневному живейшему участию в их судьбе. Пару месяцев это веселило. Честно. Но счета за телефон постепенно приобретали астрономические размеры, Фил все реже стал ходить на работу и все больше – сидеть в своем кабинете рисуя схемы взаимоотношений жителей городка и их многочисленных родственников. Потом он начал на неделю-полторы внезапно исчезать и привозить чемоданами блокноты, разрисованные все новыми и новыми связями Панксатонских фермеров между собой и остальным внешним миром. Он часами их разглядывал и обсуждал с кем-то по телефону тонкости обстоятельств их личной и общественной жизни.

Фил, 3

Мне нужен был прошлый день и не нужен сегодняшний.

Шестнадцать лет.

Дни мелькали, как спицы велосипеда. Первые два года это казалось восхитительным и забавным. Они были похожи на первые два дня с новым калейдоскопом, подаренным мне отцом на пятый день рождения.

Наступил третий день, когда яркое сияние показалось невыносимо однообразным в своей случайности, я отвлёкся и впервые услышал, как пересыпаются стекляшки отражаясь в ограничивающей их фальшивой действительности.

Мне вдруг стало нестерпимо скучно. Два дня я делал вид, что мне очень интересно. А потом я подложил картонную трубку под заднее колесо отцовского «шеви». И когда он меня поцеловал, сел в машину и сдавая задним ходом с хрустом раздавил её, я сделал вид, что мне страшно жалко трубку, расписанную шатрами цирка, клоунами и собачками. Я даже притворно заплакал. И это была моя первая, настоящая, ложь. Так случилось и с новым, линейным миром. Чем больше было новых дней, тем страшнее становилась линия смены дат. Я помню этот моментальный приступ депрессии до секунд: чуть меньше часа, серый, неприятный, глубокий, полный утробных звуков. Я сидел на уличной скамейке, а окружающий мир сжимался, мял и ломал меня физически. Я испугался, закрыл глаза, ладони автоматически прикрыли горло: я боялся что меня задушит наваливающаяся на меня действительность.

А когда я их открыл – всё изменилось. Перед тем как пойти домой я ещё час просидел прижав ладони к лавке и привыкая к своему новому состоянию. Любое движение давалось мне с трудом, как будто я проталкивался сквозь тягучую и клейкую головку цветка мухоловки. Реальность распалась на сотни тысяч случайно спутанных волосков, каждый из которых извивался передо мной змеёй на голове Медузы Горгоны. Как зачарованный я смотрел на новый день и замирал как кролик пол его тысячеглазым леденящим взглядом вероятности событий и исходов.

Мне редко удавалось угадывать, какой волос на голове окажется подлинным, а какой – просто плодом моего испуганного воображения.

После этого приступа жизнь превратилась в стоящего за углом грабителя с занесённой для удара дубиной. Он всегда готов опустить её на мою голову. Я уже больше не мог представить как исправить в реальности то, что я натворил в предыдущем дне. Лучше не делать ничего. Я стал похож на гусеницу, которая пытается понять в каком положении находиться каждая из её ног. Очевидно это было заметно со стороны. Несколько ограблений – я открывал двери не тем, кто мне представлялся. Я постоянно забывал в магазине свой бумажник, кредитную карточку или покупки. И это нельзя исправить просто зайдя в тот же час в тот же магазинчик.

Рита, 4

И этот дурацкий сон.

За окном все та же зимняя мерзость в которой мне предстоит ковыряться полдня. Еще один день, у которого нет никакой иной цели. Кроме как получить немного денег для оплаты этой квартиры, погашения долгов по кредитным карточкам и одинокого вечера в кофейне, весь смысл которого в пончике с шоколадным кремом и кофе приготовленном не мной, а автоматом. Пусть автомат готовит дрянной кофе, но он мне нравиться именно по той причине, что его готовлю не я. Прошли те времена, когда я могла позволить себе сидеть в кафе после эфира и болтать с друзьями о чем придется. Мне стыдно, что я торгую этой дрянью. Я больше не могу смотреть на Фила.

А если я встану и скажу Филу, что сегодня последний день, когда мы будем вместе? Фил опять беспомощно опустит плечи и потянется за очередной таблеткой – заесть происходящее. Или спрятаться за ней как анимационная черепаха, выпрыгнувшая из панциря прячется за опустевшим домиком как за щитом. Фил, как обычно, стоит у окна и изучает улицу. Сейчас он повернется и скажет: “Новый день”. Я смотрю поверх его плеча в затянутое низкими облаками небо и пытаюсь найти хотя бы один аргумент за то, чтобы остаться с ним. Но мысленный экран передо мной пуст и сер.

Это не тот Фил, которого я полюбила в Панксатоне. Теперь он похож на моих старых знакомых с которыми я иногда сталкиваюсь на улице. Те, кто постоянно маячит на экране ни когда не ходит по улицам, а те, кто не маячит – скользит по ним как тень, стараясь не попасться на глаза такому же как он неудачнику. Мгновенное узнавание, спазм и острая боль в висках, в обмен на осознание того, что ни я, ни они так и не сделали карьеры. И мы не встречаемся, потому что тот, кто заметил другого первым, первым-же переходит на другую строну улицы. Прикинется, что рассматривает витрины подвернувшегося магазина или бросается к газетному автомату, чтобы вытащить газету и сделать вид, что поглощен изучением никому не нужного рекламного хлама, и которую тотчас выбросит в ближайшую урну.

Мы невидимки в этом городе.

Мысль о том, что мне целый час придётся иметь дело с одним из «невидимок» заводит меня, как никчёмный разговор о карьере или политике. У меня начинает болеть желудок и низ живота. Я откидываю подушку. Как ему не надоело слушать одну и ту же мелодию и говорить одни и те же слова? Как ему не надоело надевать одну и ту же пижаму, пить по утрам один и тот же сорт кофе, есть одни и те же тосты с одним и тем же сортом желе?

Ну да ничего! Сегодня тебя ждет небольшой сюрприз, говнюк-невидимка!

Вечером я принесла два больших куска мяса, потихоньку прошла на кухню и положила их в холодильник. Сейчас пойду к плите и пожарю две отбивных.

Пусть я их испорчу, но вчера я не зря сидела именно в интернет-кафе. У меня как раз есть всё, чтобы испортить эти два куска мяса с шиком: сковородка, которой я не пользовалась со времён медового месяца, деревянный молоток и соль и перец. Что-то я забыла… Масло, специи, панировочные сухари и картофель на гарнир. А наплевать! Я испорчу эти два куска мяса, но я больше не буду есть на завтрак эти гренки с джемом.

Не буду!

Фил, 5

Рита встала с кровати и почему-то прямо в пижаме пошла на кухню. Я спиной чувствовал, что происходит что-то необычное. Потом я задумался на тем, как надо было стоять подросткам, чтобы создать именно этот причудливый узор окурков на чёрном от растаявшего снега асфальте. Я уже почти представил, как они стоят, переговариваются, плюют на землю и тянут пиво из бутылок в скрученных спиралью бумажных пакетах, как моё внимание отвлёк грохот, доносящийся с кухни. Я ещё не различал проклятий, которые выкрикивала Рита, но по приближающимся звукам я понял, что именно я породил эту бурю гнева. Рита ворвалась в спальню как разъярённая фурия. У неё в руке был молоток для отбивания мяса. Признаться, я даже не подозревал, что у нас есть такая экзотическая кухонная утварь.

– Фил, где кусок мяса, который я вчера положила в холодильник?! Где этот чёртов кусок мяса!!! Отвечай мне немедленно!!! Я! Хочу! Кусок! Мяса!

– Какой «кусок мяса», Рита? Если ты его покупала – возьми его в холодильнике! Ты же знаешь – я абсолютно не умею готовить и на завтрак мне вполне достаточно кофе и тостов с джемом. Успокойся. Может ты забыла его в магазине?

– Не делай из меня идиотку! – Рита ударяла воздух перед собой деревянным молотком для отбивных, каждым ударом подчёркивая ритм своей истерики. – Я купила два куска мяса и собиралась поджарить их на завтрак! Мне на-до-е-ли твои тосты! Я хочу мяса, и я буду есть мясо на завтрак, куда бы ты его не спрятал!

– Хорошо, тебе надоели тосты, не расстраивайся, сходи в «Арку», у них, кажется, есть ветчина…

– Я не хочу ветчины, идиот! Я хочу мяса!!! Которое я поджарю на сковородке у себя на кухне! А свои тосты можешь засунуть себе в задницу! Вместе с Бивесом и Батхедом!

Она подскочила к кровати и начала крушить молотком будильник. Я стоял и бормотал «Рита, успокойся… Я прошу тебя… Рита…» Вокруг неё летели осколки будильника, настольной лампы, стакана, пузырька с «прозаком». Когда на тумбочке кончились бьющиеся предметы она пару раз долбанула молотком по книге, которую я читал, швырнула молоток в фальшивый камин, стараясь попасть им в нашу свадебную фотографию, потом закрыла лицо руками и рыдая ничком повалилась на кровать. Её сотрясал плач, волосы разметались по подушке. Я не знал что делать. Осторожно подошёл к ней, потрогал за колышущееся плечо, но моё прикосновение не успокоило, а усилило её рыдания. Я присел на кровать и стал гладить её по спине и голове. Постепенно плач утих и перешёл в горестные всхлипывания. Я сбегал на кухню и принёс стакан воды. К моему приходу Рита уже сидела на кровати и подперев руками подбородок покачивалась в такт одной ей слышимой мелодии.

– Рита, выпей воды. – Я поднёс стакан к её губам. – Хочешь, я схожу за мясом, – от того, что я представил себе этот поход, меня передёрнуло, как передёргивает от резкого холодного порыва ветра.

Стакан стучал о зубы пьющей Риты.

– Зачем… ты… спрятал… мясо? – она выдавливала слова вглядываясь только ей видимую точку в пространстве за моей спиной произнесла она.

– Рита, клянусь Богом, я не видел и не брал этого мяса.

– Не ври! – Она опять расплакалась, но уже тише. – Я принесла вчера кусок говядины и положила на нижнюю полку холодильника. Теперь там его нет.

– Рита, может ты что-то перепутала? Ты много работаешь – вот и приснилось, что купила мясо. Мы никогда не покупали мясо, мы всегда ходили в ресторан. – Я вспомнил, что мы не были ни в одном ресторане уже лет восемь.

Рита перевела взгляд с невидимой точки на меня. Она смотрела куда-то вглубь прошлого меня покрасневшими и опухшими от слёз глазами. Очевидно она, как и я, вспомнила, как давно мы не ходили никуда вместе.

– Мы не ходим в ресторан почти десять лет. И ты это прекрасно знаешь…

– А хочешь, пойдём в ресторан прямо сейчас?

– Какой ресторан утром?!.. И я не идиотка, и точно помню, что купила мясо! – Она замерла. Её поразила какая-то мысль. – И я тебе это докажу! У меня есть чек из мясной лавки!

Она кинулась в прихожую, что-то опрокинула по дороге и через несколько секунд вернулась со своей сумочкой.

Вывернув её прямо на постель, Рита ладошкой разровняла горку высыпавшихся на одеяло мелочей: ключей, скидочных карт, авторучек, косметических принадлежностей, перемешанных с прочим женским дрязгом.

Она выхватывала из раскиданного по одеялу поля чеки, подносила их близко к глазам, читала шевеля губами и раздражённо бросала на пол. Я увидел валяющиеся на полу очки, в которых она читала перед сном, но не решился предложить их ей. Я заметил в разбросанных по кровати безделушках полупустую пачку сигарет и зажигалку. Я всегда запрещал ей курить. Она перехватила мой взгляд – сигареты и зажигалка демонстративно полетели вслед за чеками. Я отвёл глаза и уставился на валяющиеся на полу бумажки. Из свесившейся ступни Риты на пол капала кровь – когда она бежала за сумочкой, порезала ногу об осколки.

– Рита, – позвал я.

– Что ещё?! – едва сдерживая себя она оторвалась от очередного чека. Я глазами указал на кровоточащую ногу.

– Отвяжись… – Она швырнула на пол проверенную бумажку и опять зашарила руками по кровати, расшвыривая содержимое сумочки. Но чеки кончились.

– Потеряла! Но я докажу. Я ведь платила по карточке? Да, я всегда плачу по карточке. – Рита выхватила из кошелька кредитку. – Сейчас мне точно скажут, где и когда я вчера покупала мясо!

Она кинулась к разбитому ночному столику, но телефона там не оказалось. Рита упала на кровать и стала шарить руками за прикроватной тумбочкой и под кроватью, куда от ударов бучарды улетела база телефона. Она на ощупь нажала на кнопку поиска и откуда-то из глубины квартиры раздался зуммер потерянной трубки. Зажав карточку в руке она рванулась из спальни, опять что-то опрокинула и через минуту появилась на пороге из полумрака коридора, на ходу разглядывая номер сервисной службы банка на кредитке и одновременно набирая его на телефонной клавиатуре. Её пальцы срываются, попадают не на те цифры, она чертыхается, сбрасывает неверно набранный номер и глубоко дышит, стараясь успокоиться.

Наконец на том конце провода ответили. Она остановилась лицом к лицу с мной.

Я вижу, как тихонько колышутся её волосы, чувствую её утренний запах и исходящую волну плохо сдерживаемой ненависти. Я её немного боюсь и понимаю. Если что-то произойдёт: ей грубо ответят или, может, я слишком резко, на её взгляд, попытаюсь дотронуться до неё рукой – телефон полетит в меня. А она кинется и будет царапать мне лицо и рвать на мне волосы.

Она тоже это чувствует и старается не смотреть на меня, а разглядывает кусочек синего пластика с голографическим голубем. Все больше раздражаясь и отводя взгляд от меня, она слушает инструкции голосового меню, нажимает на необходимые кнопки и чертыхается: «Я знаю, что вы все записываете! Ну и пишите – член всем вам в глотку! Потом послушаете, если не задохнетесь и выживите! На хер мне ваши депозитные программы… Я просто хочу услышать, еб вашу мать, что я вчера купила в лавке кусок долбанного мяса, который у меня спер мой муж и потом швырнуть ему телефон в его тупое небритое рыло! Давайте вашего добанного оператора!… Ах, мой звонок „важен для вас“, блядские потроха и по этом мне надо ждать три минуты! Да заткните вашего гребаного Моцарта!!! Дебилы! Смените пластинку, или просто дайте мне послушать тишину!!! Одна минута! За эту минуту я успею сказать вам, что у вас самый мудацкий банк в Нью-Йорке, у которого директор – конченый мудак… Извините… Это у нас громко включён „Бивес и Батхед“. Прошу вас… Пожалуйста… Мне очень срочно нужна информация по моему счету. Сейчас, сейчас… Номер карточки … – Рита старательно, по цифрам, произносит номер карточки и трясёт головой, подтверждая энергичными кивками повторяемые оператором цифры. – Кодовое слово? Э… Подождите, сейчас, сейчас… Я давно не получала справку… Сейчас… „Эмолексия“. Что? Нет, „И“… Это вам кажется что такого слова не бывает! Извините… Извините, нервы… Сколько на карточке? Так… А вчерашние платежи? Можно получить места в которых сделаны покупки? Только номера терминалов? А адреса магазиновРита встала с кровати и почему-то прямо в пижаме пошла на кухню. Я спиной чувствовал, что происходит что-то необычное. Потом я задумался на тем, как надо было стоять подросткам, чтобы создать именно этот причудливый узор окурков на чёрном от растаявшего снега асфальте. Я уже почти представил, как они стоят, переговариваются, плюют на землю и тянут пиво из бутылок в скрученных спиралью бумажных пакетах, как моё внимание отвлёк грохот, доносящийся с кухни. Я ещё не различал проклятий, которые выкрикивала Рита, но по приближающимся звукам я понял, что именно я породил эту бурю гнева. Рита ворвалась в спальню как разъярённая фурия. У неё в руке был молоток для отбивания мяса. Признаться, я даже не подозревал, что у нас есть такая экзотическая кухонная утварь.

– Фил, где кусок мяса, который я вчера положила в холодильник?! Где этот чёртов кусок мяса!!! Отвечай мне немедленно!!! Я! Хочу! Кусок! Мяса!

– Какой «кусок мяса», Рита? Если ты его покупала – возьми его в холодильнике! Ты же знаешь – я абсолютно не умею готовить и на завтрак мне вполне достаточно кофе и тостов с джемом. Успокойся. Может ты забыла его в магазине?

– Не делай из меня идиотку! – Рита ударяла воздух перед собой деревянным молотком для отбивных, каждым ударом подчёркивая ритм своей истерики. – Я купила два куска мяса и собиралась поджарить их на завтрак! Мне на-до-е-ли твои тосты! Я хочу мяса, и я буду есть мясо на завтрак, куда бы ты его не спрятал!

– Хорошо, тебе надоели тосты, не расстраивайся, сходи в «Арку», у них, кажется, есть ветчина…

– Я не хочу ветчины, идиот! Я хочу мяса!!! Которое я поджарю на сковородке у себя на кухне! А свои тосты можешь засунуть себе в задницу! Вместе с Бивесом и Батхедом!

Она подскочила к кровати и начала крушить молотком будильник. Я стоял и бормотал «Рита, успокойся… Я прошу тебя… Рита…» Вокруг неё летели осколки будильника, настольной лампы, стакана, пузырька с «прозаком». Когда на тумбочке кончились бьющиеся предметы она пару раз долбанула молотком по книге, которую я читал, швырнула молоток в фальшивый камин, стараясь попасть им в нашу свадебную фотографию, потом закрыла лицо руками и рыдая ничком повалилась на кровать. Её сотрясал плач, волосы разметались по подушке. Я не знал что делать. Осторожно подошёл к ней, потрогал за колышущееся плечо, но моё прикосновение не успокоило, а усилило её рыдания. Я присел на кровать и стал гладить её по спине и голове. Постепенно плач утих и перешёл в горестные всхлипывания. Я сбегал на кухню и принёс стакан воды. К моему приходу Рита уже сидела на кровати и подперев руками подбородок покачивалась в такт одной ей слышимой мелодии.

– Рита, выпей воды. – Я поднёс стакан к её губам. – Хочешь, я схожу за мясом, – от того, что я представил себе этот поход, меня передёрнуло, как передёргивает от резкого холодного порыва ветра.

Стакан стучал о зубы пьющей Риты.

– Зачем… ты… спрятал… мясо? – она выдавливала слова вглядываясь только ей видимую точку в пространстве за моей спиной произнесла она.

– Рита, клянусь Богом, я не видел и не брал этого мяса.

– Не ври! – Она опять расплакалась, но уже тише. – Я принесла вчера кусок говядины и положила на нижнюю полку холодильника. Теперь там его нет.

– Рита, может ты что-то перепутала? Ты много работаешь – вот и приснилось, что купила мясо. Мы никогда не покупали мясо, мы всегда ходили в ресторан. – Я вспомнил, что мы не были ни в одном ресторане уже лет восемь.

Рита перевела взгляд с невидимой точки на меня. Она смотрела куда-то вглубь прошлого меня покрасневшими и опухшими от слёз глазами. Очевидно она, как и я, вспомнила, как давно мы не ходили никуда вместе.

– Мы не ходим в ресторан почти десять лет. И ты это прекрасно знаешь…

– А хочешь, пойдём в ресторан прямо сейчас?

– Какой ресторан утром?!.. И я не идиотка, и точно помню, что купила мясо! – Она замерла. Её поразила какая-то мысль. – И я тебе это докажу! У меня есть чек из мясной лавки!

Она кинулась в прихожую, что-то опрокинула по дороге и через несколько секунд вернулась со своей сумочкой.

Вывернув её прямо на постель, Рита ладошкой разровняла горку высыпавшихся на одеяло мелочей: ключей, скидочных карт, авторучек, косметических принадлежностей, перемешанных с прочим женским дрязгом.

Она выхватывала из раскиданного по одеялу поля чеки, подносила их близко к глазам, читала шевеля губами и раздражённо бросала на пол. Я увидел валяющиеся на полу очки, в которых она читала перед сном, но не решился предложить их ей. Я заметил в разбросанных по кровати безделушках полупустую пачку сигарет и зажигалку. Я всегда запрещал ей курить. Она перехватила мой взгляд – сигареты и зажигалка демонстративно полетели вслед за чеками. Я отвёл глаза и уставился на валяющиеся на полу бумажки. Из свесившейся ступни Риты на пол капала кровь – когда она бежала за сумочкой, порезала ногу об осколки.

– Рита, – позвал я.

– Что ещё?! – едва сдерживая себя она оторвалась от очередного чека. Я глазами указал на кровоточащую ногу.

– Отвяжись… – Она швырнула на пол проверенную бумажку и опять зашарила руками по кровати, расшвыривая содержимое сумочки. Но чеки кончились.

– Потеряла! Но я докажу. Я ведь платила по карточке? Да, я всегда плачу по карточке. – Рита выхватила из кошелька кредитку. – Сейчас мне точно скажут, где и когда я вчера покупала мясо!

Она кинулась к разбитому ночному столику, но телефона там не оказалось. Рита упала на кровать и стала шарить руками за прикроватной тумбочкой и под кроватью, куда от ударов бучарды улетела база телефона. Она на ощупь нажала на кнопку поиска и откуда-то из глубины квартиры раздался зуммер потерянной трубки. Зажав карточку в руке она рванулась из спальни, опять что-то опрокинула и через минуту появилась на пороге из полумрака коридора, на ходу разглядывая номер сервисной службы банка на кредитке и одновременно набирая его на телефонной клавиатуре. Её пальцы срываются, попадают не на те цифры, она чертыхается, сбрасывает неверно набранный номер и глубоко дышит, стараясь успокоиться.

Наконец на том конце провода ответили. Она остановилась лицом к лицу с мной.

Я вижу, как тихонько колышутся её волосы, чувствую её утренний запах и исходящую волну плохо сдерживаемой ненависти. Я её немного боюсь и понимаю. Если что-то произойдёт: ей грубо ответят или, может, я слишком резко, на её взгляд, попытаюсь дотронуться до неё рукой – телефон полетит в меня. А она кинется и будет царапать мне лицо и рвать на мне волосы.

Она тоже это чувствует ? Это не входит в набор услуг? Пожалуйста! Я вас очень прошу! Нет, карточку блокировать не надо… У меня её взял… ребёнок… и я хочу точно знать, где и что он покупал вчера… Нет… Нет… Это не то… Всё? Спасибо». Рита кидает трубку и карточку на заваленную содержимым сумки кровать и закрывает лицо правой рукой. Пальцы, прикрывающие глаза, расходятся и Рита теперь смотрит на карточку через их решетку. В тишине я слышу, как в трубке несколько секунд бьётся зуммер отбоя.

Она отрывает взгляд от синего прямоугольника кредитки, валяющейся на смятой белой простыне и смотрит на меня. Ненависти нет – только растерянность. Её начинает трясти, я подсаживаюсь на кровать и кладу ей руку на холодное предплечье. Она тычется лицом мне в грудь. Я обнимаю её за плечи и начинаю поглаживать вздрагивающую в плаче спину. – Не надо, Рита… Это был сон. Мне тоже иногда сниться сон про… про… – я хочу рассказать ей о последнем дне в Панксатоне, но вспоминаю, что она, с некоторых пор, ненавидит этот городок. – И мне кажется, что нет его реальнее. Хочешь, пойдём в ресторан? Или я немного приберусь и схожу за мясом?

Я отворачиваю одеяло, сваливаю содержимое сумочки Риты на край кровати укладываю её и накрываю плачущую и трясущуюся как от холода Риту одеялом. Она всхлипывает.

Я вытираю её мокрое от слез лицо кончиком одеяла, подтыкаю его поплотнее и иду за мусорным пакетом и пластырем для порезанной ноги.

Некоторое время я вожусь с её пяткой, из которой торчит осколок стакана, с трудом вытягивая его срывающимся со стекла пинцетом из маникюрного набора. Полчаса я собираю осколки и рассыпавшиеся таблетки, смываю пятна крови, очищаю пол пылесосом и протираю тумбочку. Рита лежит, смотрит в потолок и молчит.

Потом я одеваюсь, накидываю пальто и захожу спросить, где она брала мясо. Она машет рукой в сторону окна.

– У тебя есть деньги?

– Вроде есть.

– Подожди, у меня в кошельке немного наличных – возьми. Вдруг ты опять всё спустил на телефон и интернет.

– Я …

– Бери, бери…

Рита, 6

Шаги по коридору. За Филом закрывается дверь. Я слышу щелчок замка, дребезжание покачивающейся цепочки и в квартире на вр