Читать онлайн Судьбы. Сборник невыдуманных историй бесплатно

Редактор Елена Милиенко

© Евстолия Ермакова, 2024

ISBN 978-5-0062-2702-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пришел солдат с фронта

Настя Луганова приехала в тысяча девятьсот тридцатом году из Челябинской области в Свердловск семнадцатилетней девчонкой. Как и многие в те времена, бежала от нищеты и голода к лучшей доле. Мечтала встать на ноги, помогать большой деревенской семье. У трудолюбивой, умной и по-хорошему настырной Насти осуществить мечту шансы имелись.

Устроилась без хлопот на кирпичный завод, сняла угол в частном секторе, начала понемногу родным пособлять. Жизнь налаживалась. Работа хоть и тяжелая, но перспективная, можно пойти учиться и в люди выбиться. Тем более Настя общественной работы не чуралась.

На танцах в заводском клубе ладная, бойкая, веселая дивчина с калмыцкими скулами приглянулась аборигену Матвею. Добрый молодец Матвей Белов что богатырь из русской народной сказки. Лицом и статью вышел, а залихватский чуб почти как у Тараса Бульбы. Сам-то Матвей на Уралмаш-заводе бригадирил, а на кирпичный по соседству зашел. Увидел Настю бывалый кавалер и пропал.

Перед авторитетом Матвея Настя устоять не смогла, он и старше на пять лет, и городской, и красивый, и чувствовалась в нем мужская непререкаемая сила, власть.

Сошлись, расписались. Надо бы собственным хозяйством обзаводиться, а не с чего. Ходили слухи про старателей. «В самом деле, – предложил Матвей, – а что бы нам не попробовать?» Рискнули, уволились со своих заводов, взяли по котомке, лопате да в путь. Начали с леса, что за Настиным кирпичным заводом, глина там золотоносная, но жидкая.

Несколько лет бродили вдоль уральских рек. И с лихими людьми встречались, и в артели золотодобытчиков поработали. Передряг и испытаний немало пережили, скопили золотишка достаточно для начала обзаведения хозяйством. А тут и государство наложило вето на частную добычу природных ископаемых, все одно к одному.

Вернулись в Свердловск, купили домик на окраине, недалеко от места, где Настя раньше угол снимала, еще и на корову хватило. Выкопали колодец, кое-какие хозпостройки возвели. Матвей вернулся на Уралмашзавод, завод заводов. Настасья умело вела хозяйство, кое-какие излишки на местном стихийном рыночке продавала и снова помогала деревенской родне.

В тридцать шестом у них родилась дочь – черноволосая красавица Лида, а через два года – светловолосая Глаша.

И жили бы не тужили, да в сорок первом грянула Великая Отечественная война. В августе того же сорок первого Сталинский райвоенкомат города Свердловска призвал Матвея на военную службу, и попал он благодаря отличной физической форме в воздушно-десантные войска, гвардейскую дивизию.

До сорок третьего года лихому разведчику везло, из каких только переделок не выбирался, бывало, не только фашистов крошил, но и потенциальных предателей Родины. На войне как на войне… Кроме контузии и легкого ранения, получил две медали за отвагу и боевые заслуги. А в конце августа сорок третьего года удача от Матвея отвернулась. Диверсионно-разведывательная группа из трех человек вступила в неравный бой с немецкими карателями. Раненый, потерявший сознание Матвей очнулся в немецком плену.

Началась самая страшная полоса жизни – концентрационные лагеря, и до мая тысяча девятьсот сорок пятого года прошел он их не один и не два. Выжил чудом, ангел-хранитель спасал, крестьянская сметка да недюжинное здоровье, доставшееся от родителей. А главное – сила духа.

В сорок третьем на родину в Свердловск с разницей в несколько недель прилетели две похоронки. Одна к одной, отличались записями в графах о звании бойца. В первой Матвей значился рядовым, во второй – красноармейцем. Дата захоронения – двадцатое августа тысяча девятьсот сорок третьего года. Место захоронения – братская могила, Украинская ССР, Сумская область, и далее – район и село.

Первая похоронка обрушилась на Настю бетонной плитой, скалой. Придавила, забрала силы, выключила свет, лишила воздуха. Верить не моглось. Не может быть, ошибка, всякое бывает.

Пришедшее через некоторое время подтверждение лишило остатков надежды, утвердило в мысли: «Жизнь начала новый отсчет без Матвея, она вдова. Надо выживать, жить ради детей, ради тех, кто остался». А время трудное, голодное. Съестные припасы от своего хозяйства реквизировали на нужды фронта, рабочего пайка не хватало. Корову вынужденно поменяли на козу. Рогатую норовистую кормилицу прятали в цокольном этаже дома. Так спаслись от полного истощения и цинги.

Аккуратная, деловая и приветливая Настасья давно нравилась соседу с противоположной стороны улицы. Как-то под вечер осенью сорок четвертого вдовец и отставник инвалид Иван Петрович пришел к Настасье и без экивоков предложил сойтись. Настя удивилась и обещала подумать. Да что там думать, ответ дала на другой день. Со всех сторон положительный Иван Петрович – завидный жених, хоть и вместо левой ноги протез до колена. Не молод, не красив, но надежен, ей и дочкам защита.

Иван оставил в своем доме беженцев с юга и перешел «примаком» в дом жены. Зажили степенно, уважительно. Трудолюбивый хозяин не только не обижал Настю и дочек, заботился, оберегал. Приноравливался, несмотря на увечье, с тяжелой работой по хозяйству управлялся сам. А еще работал на хлебозаводе счетоводом. Похлопотал перед начальством, и Настя перешла с прежнего места, из санитарок в хлебопеки.

Как ни шмонала у проходной охрана, был грех, рискуя жизнью, выносила драгоценные корочки черного хлеба в нижнем белье, спрятав под грудью. Что-то своим девчонкам, но главное – в родную Челябинскую область двоюродным сестрам. Село массово вымирало от недоедания. И спасла украденными сухариками – выдержали, перемогли сестренки.

После победы выживших и освобожденных военнопленных везли эшелонами для выяснения обстоятельств пленения за Урал, до Сибири – в Омск.

Поезд остановился в родном Свердловске, бывший узник концлагеря не удержался от возможности увидеть семью и, выбравшись через окно вагона, собрав остатки сил, поплелся в сторону дома.

Люди НКВД передвигались быстрее изможденного, измученного человека. У калитки едва державшегося на ногах, мирно покуривая «Беломор», поджидали два бравых хлопца. А за калиткой – Настя с дочками. Они бы его не узнали, если бы не впалые, но по-прежнему родные глаза. Конвоиры даже обняться не дали.

В Омске два месяца допросов, запросов, свидетельских показаний и унижений. В измене Родине не уличили, но наград на всякий случай лишили и дали два года за побег из вагона до выяснения обстоятельств… И отправился Матвей знакомиться со сталинскими лагерями.

Господи, если ты есть, яви милость свою, дай силы пережить испытания, посланные то ли тобою, то ли противниками твоими!

И опять у Настасьи земля ушла из-под ног, оборвалось все внутри. И радость, и ужас. На эмоции сил не осталось. Опустилась на стул, обхватила голову руками, так и застыла. А дочки тут же стоят, жмутся к матери, ничего не понимая.

Ситуацию разрешил вошедший в дом Иван. Сел рядом, помолчал. «Значит, так, не казни себя. Я уйду завтра. Прости, если что не так, обидел и вообще, – не выдержал, захрипел, по щеке поползла слеза, – завтра уйду, камнем на шее висеть не стану». Настя заплакала тихими, примиряющими с обстоятельствами слезами, зашмыгали носами Лида с Глашей. Иван Петрович, сгорбившись, заковылял на улицу, хотелось курить и одновременно выть волком: «Ох ты жись, етит твою…»

И опять жизнь перевернулась. Настя не спала несколько ночей, все думала, что да как. А потом наводила справки и наконец-то получила долгожданное письмо от Матвея и написала ему честно, какую злую шутку сыграла с ними судьба. Ждала возвращения мужа неистово, со страхом и молитвой.

Матвей отвечал редко и сухо. На условия содержания не жаловался и ничего не просил. Изможденный, обтянутый кожей скелет, горящие живым огнем глаза возникали то и дело в сознании, и Настя, отрывая от себя и детей последний кусок, собирала посылки. Судя по всему, до адресата доходили немногие.

Иван Петрович по-прежнему старался заботиться и помогать им, но Настя, стыдясь и каясь, отвергала помощь.

В конце сорок седьмого, отсидев больше двух лет в сталинских лагерях за побег из поезда особого назначения, Матвей вернулся домой.

Настя бросилась к мужу, прижалась, осыпала поцелуями. Слова застревали в горле, спрашивали глаза. Дочки сторонились и побаивались, забыли…

Вошедший обнял повисшую на нем женщину, задумчиво поцеловал в макушку, замер, вдыхая забытый запах. Осторожно отстранил Настю и, не выпуская из рук, обвел взглядом: «Ну что, жена, накрывай на стол, муж с фронта вернулся».

Смолоду не очень-то ласковый Матвей теперь казался совсем чужим, колючим. Осушил разом граненый стакан самогона, зажевал кусочком домашнего хлеба, ткнулся было ложкой в сковороду с картошкой, да отодвинул угощение, повернулся к дочкам, вздохнул протяжно: «Что, не признали? Идите ко мне, расскажите, как поживали, как мамка чужого папку вам привела?» Девочки, услышав угрозу в словах чужака, вцепились друг в дружку, вжались в стоящий за ними комод. Настя встала на пути поднимающегося из-за стола захмелевшего Матвея и получила удар кулаком в лицо. Потом еще и еще. Дети выли. На их счастье, в дом, узнав о возвращении главы семейства, зашла с поздравлениями соседка, она-то и оттащила озверевшего фронтовика от жены.

Для Настасьи и ее дочерей с возвращением законного мужа началась другая война, не менее страшная, чем жизнь в тылу, голод, холод и нищета.

Он набрасывался на нее не только пьяный, но и трезвый, повода не искал. Если не успевала спрятаться, убежать, заслониться, бил руками, ногами, ремнями. Бил за фашистские концлагеря, бил за несправедливую послевоенную отсидку, бил за ранения, за контузию, за плен. За то, что выжила и сберегла дочек, за то, что не умерла.

И все же меньше чем через год Настя родила сына Александра. Муж смягчился ненадолго и вскоре продолжил издеваться над семейством. Дочкам, попавшим под горячую руку отца, доставалось по полной.

Как-то осенью Матвей скомандовал Насте собираться с ним в лес, на болота за брусникой. Поход для Насти не сулил хорошего. Вспомнила было, как они с Матвеем в молодые годы счастливые по лесам бродили, задумалась на секундочку, поежилась: «Надо скорее перекус собирать, кабы не осерчал суженый, не разъярился из-за заминки».

Предчувствие не обмануло, на волосок от смерти побывала, а после уж сердце часто болело.

Уже собирались домой. Умаялись, промокли, но набрали полные торбы спелой чистой ягоды. Как бродили молча, так и потрапезничали в тишине. Муж дал знак собираться. Уложила рюкзак, пошла к ягодам, стоявшим метрах в пяти. То ли устала, то ли оступилась, упала. Когда увидел задравшуюся юбку и ноги в мокрых чулках, глаза Матвея налились кровью. Он не думал, ушиблась жена или, может, продрогла в мокрой одежде. Думал о том, что тот, другой мужик задирал ей эту же юбку и видел ее стройные ноги. И еще, и еще, больной рассудок рисовал непристойные сцены. Не дав Насте подняться, навалился сверху, выхватил из-за голенища сапога нож и приставил к ее горлу тыльной стороной. «Убью суку! Скажу, в болоте утонула. Гадина, гадина…» Настя, хрипя от удушья, прощалась с жизнью. Но он не смог. Трясясь и задыхаясь от ярости, оттолкнулся, перекатился вбок и, вонзая нож в землю, продолжал биться в истерике. Настя тихо плакала. Ну вот муж успокоился, умылись в ручье и поплелись домой.

А через пять лет после его возвращения из лагеря еще одно горе – утонула старшая дочь, семнадцатилетняя красавица Лида. Жили по-прежнему бедно, дарами природы не брезговали. В жаркий июньский полдень Лида с Глашей собирали в лесу землянику, вышли на берег маленького лесного озерка. Освежились, поплескались, пришла пора дальше двигаться. Старшая сестра не удержалась «Нет, Гланя, я все ж окунусь разок, сил нет какое пекло! А ты не вздумай, ты ведь плавать не умеешь». Глаша опомниться не успела, как сестра скинула сарафан да в воду. Проплыла несколько метров, охнула, взмахнула руками и исчезла под водой. Только круги в стороны по темной глади там, где только что смеялась Лида.

Поначалу Глаша подумала, сестра шутит с ней, играет. Но Лида не выныривала, и младшая сестренка закричала: «Лида, Лида, Лида!» «Помогите! Кто-нибудь!» – ревела, не узнавая своего голоса, девочка. Как бежала домой, не помнила.

Лиду достали на третий день. По дну били холодные родники. В жару такое бывает. Сердечная судорога. В потере сестры Глаша винила себя, не остановила, не спасла. Очень тосковала по сестренке, теперь она одна опора маме. А сердце мамы сильней надсадилось, и к Беловым зачастила скорая помощь.

Агрессия отца сбавила обороты, руки он распускал реже, но бранился по-прежнему и пощечинами домочадцев время от времени награждал.

А годы шли, страна постепенно зализывала послевоенные раны, только в семье Анастасии раны не затягивались, дети выросли, вот и дочь вышла замуж, сын окончил школу. Несмотря на тиранию отца, парень вырос добрым, ранимым. При нем отец старался сдерживать гнев, стеснялся…

В пятьдесят шесть лет после очередного побоища, учиненного Матвеем в отсутствие сына, Настя попала в больницу.

Как и раньше, жаловаться на мужа категорически отказывалась, советами докторов пренебрегала. «Наше семейное дело, – говорила она, – сами разберемся». За две недели синяки зажили, сердце подлечила, засобиралась домой, тем более дочка второго ребенка родила, пока она в больнице прохлаждалась, помогать надо! Матвей ждал ее в вестибюле районной больницы с теплыми вещами, весна только начиналась.

Жена показалась в проеме двери, они встретились глазами, но не успели и поздороваться, Настя схватилась одной рукой за косяк, другой – за сердце, осела. Не стало Насти, не успела внучку на руках подержать.

Набежали люди, засуетились. Пакет с вещами выпал из рук встречавшего, в ушах загудело, кто-то дал Матвею воды, кто-то поднес ватку с нашатырем. После смерти Настасьи он прожил долгих и мучительных тринадцать лет.

Глаша тяжело перенесла смерть мамы, грудного молока вмиг не стало, малышку перевели на искусственное вскармливание. Мама… Она и с небес помогала. Глаша переняла от мамы сильный характер, терпение, умелые руки. Взяла себя за шиворот, завязалась узлом, она уже сама мать и жена, и надо продолжать жить.

Младший брат учился в институте, женился. Жену выбрал чем-то похожую на маму, спокойную, доброжелательную, обходительную. Матвей тепло относился к невестке Любе, как будто в ней молоденькую Настю видел. По-стариковски кряхтя, возился с внуками.

Потеряв жену, через полтора года вдовец женился. Он и при жизни Насти захаживал к одинокой немолодой Зинаиде, живущей неподалеку. Но и той спокойной жизни не дал, и сам счастья не приобрел, остался бирюком. Часто ходил на могилу жены, плакал, просил прощения.

Как занемог, вернулся в свой дом к сыну и снохе. Глаша навещала отца по обязанности. Почему-то отец категорически запрещал снохе стирать его вещи, эту повинность выполняла навещавшая дочь. Боженька пожалел грешника, и долго мучиться болеющему Матвею не пришлось.

Дочь Глаша не простила отца и после его смерти. За могилой красноармейца и рядового Матвея Белова до самой кончины ухаживала сноха Люба.

Первая любовь

Дарьяночка отдыхала в приморском городке Анапе на каникулах у дедушки, отставного морского волка. Лето выдалось, как обычно, жарким и липким, а какого еще лета ожидать от субтропического климата? День проходил за чтением книг под живым виноградным навесом, а вечерами Дарьяна отправлялась с соседками-подружками на танцы.

Подружек изредка знакомые кавалеры приглашали на медляки, Дарьяшу, как звала ее мама, не пригласили ни разу за целый месяц. Потанцует быстрый танец за компанию с девчонками, а как музыканты заиграют танго, отойдет в сторонку.

Девочки хоть ровесницы, а выглядят старше, накрашены ярче, ну и вообще одеты откровенней. Дарьяна – девочка скромная, танцами не избалованная, тем более танцполами, где яблоку упасть негде. Курортники, курсантики, отпускники, студенты каких хочешь возрастов и национальностей. А что она в родном Челябинске видела? Один раз с одногруппницами на дискотеку в ДК сходили, кроличью шапку-ушанку посеяли, вернее сказать, сдали в гардероб и назад не получили, на том и успокоились. Да и времени нет и лишних денег. А тут бесплатно, на свежем воздухе, времени вагон, сам бог велел танцевать. А когда еще, если не в шестнадцать?

На медленные танцы не приглашали, не беда – ими вечер изредка разбавляли, давая участникам дух перевести, зато обязательно подружек провожали кавалеры и их товарищи. Ходили далеко, вышагивая, не торопясь, по самой длинной улице. Разговаривали, хохмили. Потихоньку распадались парами и плелись на расстоянии до заветных прощаний.

Дарьяшу сопровождал Рома, она не противилась, он ей нравился. Обычный парень, как все. Только глаза чернее прочих и руки – сильнее не бывает. По первости топали молча, раз на третий он пиджак предложил и заботливо опустил на плечи. После того как, уберегая от мчавшегося мотороллера, отдернул Дарьяшу широкой горячей ладонью от проезжей части (мотогонщик и так мчался на безопасном расстоянии, но все равно приятно), они ходили только взявшись за руки.

Подходили к концу каникулы, оставалась последняя неделя. Выпуская из рук девичью ладонь у калитки дома, Ромка пытался подружку целовать, но она выворачивалась и убегала.

Приехала в отпуск Дарьянина мама Лена. Быстренько навела справки, как дочка проводит лето. Узнав о Роме, не на шутку всполошилась и расстроилась: «Как так? Папа, куда ты смотришь? Это же дурная наследственность! Его мать, можно сказать, в подоле принесла, от проезжего цыгана нагуляла. Да и старше он на три года Дарьяшечки! Образования нет, подумаешь, слесарь! Какая радость!»

Роман предчувствовал негатив со стороны Дарьяниной родни, тем более и мать с бабушкой упредили: «Не ровня она тебе, найди девочку попроще». Взыграла у парня гордыня. В последний раз провожал молча, ни шуток, ни рассказов про семью, ни смешных историй, вздыхал только. «Ромка, что с тобой, случилось чего?» – пытала подруга. «Я осенью в армию, выходи за меня, живи у мамки, если любишь, а мне, кроме тебя, никто не нужен. Я на тебя с первого вечера смотрел, подойти стеснялся и танцевать не умею, не любитель», – признался парень.

Про армию он и раньше говорил, а о замужестве нет. «Ты с ума сошел, кто меня за тебя отдаст, да и сама я сейчас не хочу, я на художника-оформителя хочу выучиться, понимаешь?»

Уже почти подошли к Дарьяниному плетню, но, не сговариваясь, побежали к морю, скалам, подальше от людей, суеты и лишних глаз. Сели у Большого камня. Ромка бросил на песок пиджак. Девушка прижалась к дрожащему парню, он сгреб ее руками, посыпались поцелуи в лоб, нос, губы, все подряд. «Я люблю тебя, люблю, верь, ждать буду, честное слово», – шептала девчонка. «Если любишь, будь моей, только моей».

Получилось быстро и неловко. Особо ни он, ни она ничего не прочувствовали, но поняли: главное случилось, и он единственный. А потом утренняя дымка и предрассветный озноб. Долго стояли на краю моря, намертво обнявшись, не могли надышаться друг другом, не могли оторваться.

С пришедшей под утро дочерью мать отношения выяснять не стала, увезла очарованную непослушницу в соседнее село, якобы проведать старую, больную тетку.

На другой вечер Роман не нашел на танцах любимую и утром следующего дня наведался к отставному офицеру. Дед проявил выдержку и спокойно объяснил, что внучка с мамой отбыли домой в Челябинск.

Парень расстроился, но не отчаялся, с любимой они успели обменяться адресами, и он сел за письма. Писал раз в неделю и через день. Все без ответа. Успел отлежать в больнице с аппендицитом и снова писал. А потом армия, неуставные отношения и четыре года колонии. Можно сказать, не за что. Вломил «деду», чтоб сильно руки не распускал, да не рассчитал силы «салага», сломал руку старослужащему. Словом, крепко подрались. Военные судьи сильно не вникали и назначили новоиспеченному солдатику срок. А он все писал и писал, не апелляции, а своей Дарьяше.

Дарьяна погостила с матерью у тети. Чего ездили? На тетке пахать и пахать, о каких болезнях мать переживала? Вечером в день возвращения побежала на танцы – нет ненаглядного. Ребята пожимают плечами, давно сердечного дружка не видели, может, уехал куда или заболел. Дарьяна обиделась, мог бы хоть весточку передать! Самой до его дома дойти на соседнюю улицу гордость не позволила.

Дед, понятное дело, дочери Елене о визите кавалера нашептал. «Не отстанет добром. Вот ведь навязался на голову, голытьба беспризорная», – прошипела Елена. О том, что сама Лена матерью нагуляна от отдыхающего горца, не знала. Ну и хорошо, об том и воспитавший ее, теперь уже отставной офицер не ведал. И слава богу, расстроились бы оба. Тайну рождения дочери вместе с грехом мать унесла в могилу.

Заторопилась мамаша, заботясь о счастливом будущем дочери, пока молодые опять не встретились, поспешила подальше от жениха увезти строптивого ребенка. Долго не собирались, на другое утро отбыли восвояси, в Челябинск. Погрелись на солнышке, пора и честь знать!

Дарьяна о письмах любимого не знала, не ведала. Как только они домой приехали, мама Лена забрала корреспонденцию у бдительных соседей и каждый день не по разу проверяла почтовый ящик, уберегая дочку от ненужных волнений.

Дарьяна и так-то скромницей слыла, а тут совсем замкнулась. Гулять не идет, сидит у окна, на облака смотрит да стихи в блокнот строчит. Поступила, как мечтала, в художественное училище, учится, вздыхает, дальше грустит. Три года как один день за делами, учебой и вздохами пролетело. Возвращается она как-то домой, и будто кто ее за руку к почтовым ящикам повел. Глядь, а там письмо, да от кого, да кому! Прочитала письмецо от ненаглядного, аж на четырех страницах написанное, чуть с ума от счастья не сошла. Бегом к матери, правду искать. Мать отпираться не стала. Да, добросовестно выбрасывала три года и письма, и открытки и даже не распечатывала. «Ах, он теперь еще и сидит. Еще лучше! Значит, правильно выбрасывала! И дочь ей еще спасибо скажет!» – возмущалась Лена, отбиваясь от упреков непутевого отпрыска.

Ответ матери усилил протест. Нежелание прислушаться только горючего в любовный костер подбросило. И стала девушка сидельцу исправно писать. Теперь мать отступила в сторону: «Может, правда судьба, любовь. Сама не испытала, по расчету за старика вышла. Пусть дочь свою судьбу сама решает. Отойду, не стану в уши дуть, как мне моя мама».

В конце февраля Роман написал душераздирающее письмо, просил приехать на свидание, если не приедет любимая, грозился себя жизни лишить. Так увидеть хотел! Дарьяша и сама мечтала о встрече. После письма и думать иначе не могла, и зачем ей грех на душу брать. Ромка решительный, убьет себя, а как ей потом жить? Наплела матери, что уезжает на выходные и праздники к подружке по учебе в Златоуст. А занятой отец не сильно дочкой интересовался.

А сама красавица купила билет на автобус до Екатеринбурга. Пересела там на не пойми что из пяти вагонов и чин чином, без приключений дотряслась до Ивделя. В Ивделе автобусная станция прямо за железнодорожным вокзалом, рядышком. Народа у касс человек пятнадцать, кто куда, в основном к осужденным на свидания. А ни автобусов, ни билетов. За стенами автобусных касс метель. В связи с неблагоприятными погодными условиями пока на сутки рейсы отменили, а там видно будет. Привычные и тертые женщины-калачики покатились с поклажей на развилку голосовать лесовозам.

Наша девушка в раздумье, что делать. Пока стояла соображала, подошел мужичок лет тридцати, в очках, с бородкой, на молоденького профессора смахивающий: «Даже не думай, на лесовозах расконвоированные работают, можешь живой не доехать. Я геолог из партии, за мной сейчас приедет уазик, мне до Полуночного, там до Ушмы рукой подать, придумаем что-нибудь, доставим тебя, бедолагу, в Ушму завтра. А сегодня Восьмое марта будем на точке отмечать». «Ладно, поеду с вами, не сидеть же сутки на холодном вокзале», – решилась Дарьяна.

Правда, часа через полтора подъехал теплый уазик, забрал их и покатил в страну Снежной королевы. Это вам не пыльный Челябинск и не дедушкины черноморские субтропики. Меж исполинских елей бесконечная белоснежная дорога. Проскочили метель, с музыкой и разговорами подъехали к грубо срубленному домищу. Выгрузились, пошли знакомиться.

В партии две девчонки-радистки и шестеро парней, не считая начальника. Девчонок вместе с гостьей определили на кухню готовить праздничный стол. Трое веселых бородачей уехали за провизией и подарками в ближайший магазин за пятьдесят верст, остальные занимались привычными обязанностями: возились с рацией, заполняли журналы. Дарьяна не вникала. Праздновать сели в девятом часу вечера. Всем девушкам, включая гостью, подарили чайную пару из фарфора с затейливым рисунком, красиво запакованную в целлофан, перевязанный лентами. Пили шампанское, закусывали простой едой: картошкой, консервами, колбасой, солеными огурцами и, конечно, апельсинами! Все-таки Восьмое марта! Танцевали, салютовали из ракетниц.

Старший партии – неотразимый, артистичный блондин, ему бы в кино сниматься! Едва не влюбил в себя Дарьяшу, откровенно выказывая симпатию гостье. Да радистки за кулинарными хлопотами поведали печальную реальность – одна из двух подчиненных девчонок ждет от красавчика ребенка. Животик и впрямь выпирает. Не смущаясь пикантных обстоятельств и поблескивая обручальным кольцом на безымянном пальце, Казанова с удовольствием рассказывал Дарьяне о жене и сынишке, дожидающихся папу в Екатеринбурге. «Ну вы даете! – подумалось Дарьяше, – спасибо, за гостеприимство, но это слишком!»

Спать определили в комнату девчонок, выдали спальник, чистый внутренний вкладыш. Парочка озабоченных геологов, подогретых спиртным, решила по очереди проверить нечаянную постоялицу на стойкость. Девушка не повелась на жаркие речи. Пристыженные хлопчики извинились и пожелали спокойного сна.

Утром старший по партии, как и обещал попутчик, организовал транспорт до Ушмы. Пришлось, правда, горючее со всех вверенных транспортных средств слить. За рулем поехал сам старшой. Довез до ворот КПП. Перед расставанием спросил еще раз, не передумает ли, может, вернется домой, зачем интеллигентной, красивой дивчине встречаться с уголовником. «Нет, – ответила Дарьяна, – обещание надо держать». И забрав дорожную сумку с подарком от геологов и своими смешными подарками – яблоками, конфетами, печеньем – потопала бодрой походкой по свежим сугробам.

В конторе пришлось подождать. Сначала любимый не шел, не верил своему счастью, а увидев невесту, дар речи потерял. Так и не обрел до конца свидания, больше вздыхал да смотрел пристально. Потом ждали начальника колонии, подписать разрешение на свидание.

Пока ждали, успели навестить вольную во всех смыслах медсестру, многодетную мать. Что ж, и здесь люди живут.

Познакомились с начальником колонии, получили необходимые аусвайсы, отправились в гостиницу. Свидание прошло тепло, но скомканно. Ромка стеснялся себя, своей робы, бритой головы. Смотрел на приехавшую как на инопланетянку, обнимал как хрустальный сосуд. Ничего не рассказывал о себе, просил только ждать и писать.

Утром сентиментальное расставание, проводы до автобуса. Администрация одним выстрелом убивала двух зайцев. Проявляла заботу о возвращающихся со свиданки дамах и решала насущные хозяйственные вопросы в Ивделе. Обнял Ромка напоследок мечту, еще раз посмотрел в глаза, нахмурил брови. Хотелось большего, хотелось понимания, хотелось прочитать его мысли.

Водитель носатого пазика торопил. Дарьяна не успела дойти до свободного места, авто резко дернулось, погнало. Едва схватившись за поручень, припала к замороженному окну, но махать уже некому, за стеклом в синеве зарождающегося утра только снежные просторы.

Рядом охала и ахала женщина-заочница. Миловидная, лет под пятьдесят. Познакомилась по переписке. Обменивались письмами больше года, присылал фото и писал складно, вкручивая романтические завитки. Ясно, один талантливый писарь на всю хату варит лапшу для одиноких ушей и в конвертики заворачивает. Только имена меняются, ешьте, бабы, мечтайте, стройте планы. На деле визави оказался скандалистом и пьяницей. «Вот же несчастная дуреха, – подумала Дарьяша. – А что меня ждет, не знаю…»

В пазике нет свободных сидений и счастливых женщин, возвращающихся со свиданий, нет. Хмурые, озабоченные лица, на каждом своя печаль. Одна Дарьяна улыбается про себя, хоть и скомканно прошло свидание, но тепло, нежно.

До Екатеринбурга билеты достались только в общий, грязный, обшарпанный вагон. Свободная полка нашлась быстро. И надо же! Молодая попутчица из ушминского автобуса напротив. Разговорились. Навещала мужа, ему еще сидеть и сидеть, за что, не откровенничала. Рассказывала, как тащит на себе двоих пацанов и благоверному передачи возит баулами. Копченую колбасу, сигареты, чай, водку. Судя по одежке и изношенным сапогам, тяжело тащит и колбасы, особенно копченой, дети не нюхали. Декабристка. «Вот и тебя, Дарьяша, любовь завела к мученикам, собою жертву приносящим. Или ложное чувство долга…» – поцарапал душу невидимый коготок.

До самого родного Челябинска девушка пыталась разобраться с чувствами и мыслями. «Будет, как будет, если судьба, так тому и быть», – устав от тревожных раздумий, поставила незримую печать, на том и успокоилась.

И пошли посылки и письма от Романа. Письма нежные, посылки наивные, ручной работы, то самодельные бусы, то шкатулки, то иконы, то духи из тамошнего ларька. Писал, что готовится к УДО, условно-досрочному освобождению, но уж на вольное поселение сто процентов попадает к лету. И тогда со свиданиями будет проще.

Но что-то пошло не по плану, и Ромку перевели в Екатеринбург, в городскую тюрьму. Опять набедокурил, лихая голова. Опять просил приехать, хотел хоть одним глазком взглянуть на любимую. Любовь на крепость проверял, что ли?

Зеки в одном из районов города строили многоквартирный дом. С крыши рядом стоящего дома есть возможность пообщаться. Поехала, как она могла не поехать к своему Ромке!

Отпросилась с учебы, автобусом до соседнего областного центра, нашла указанный в письме дом и подъезд. Замок на чердак и правда предусмотрительно сломан, но вот лестница, ведущая на крышу, высоко, на руках не подтянуться, подсадить некому. А люк открыт, и небо голубизной светится! Наверху девичьи голоса, крикнула. Выглянули две крепкие размалеванные, пыхтящие сигаретами девицы. Перебросились парочкой фраз, оказались подружки по несчастью. Помогли забраться на лесенку, подтянули за руки.

Не обманул Роман, метрах в ста пятидесяти темнеет крыша новостройки. Мужик в черной зековской спецовке, дружок девчонок, позвал Ромку. Не успели толком поздороваться, не успела Дарьяна расспросить, почему он оказался в городе, поднялся кипеж, Ромка крикнул: «Приезжай в следующий выходной, я еще здесь буду, на отделке». «Нет, не получится, я в поход ухожу со своей группой». Торопливо ретируясь, добавил: «Куда ты денешься!» А она ждала другого. Лучше бы он этого не говорил.

И как виделся на расстоянии нескольких сотен метров стоящим на крыше соседнего дома маленьким черным человечком, так и остался в памяти и сердце. Не стало Ромки, не стало трехлетней сумасшедшей страсти, не стало первой романтической любви, ускользнул в пространство, растаял крохотным пятнышком.

Пришло время Дарьяне на других парней внимание обращать. Понравился один, она и сама теперь многим нравилась. Вышла замуж. А он все писал и писал. И друзей освободившихся посылал узнать, куда пропала любимая. Надо было ставить точку в почтовом романе, и в адрес бывшей любви пришла свадебная фотография Дарьяны. Поверил наконец-то, успокоился.

В положенное время освободился, больше не привлекался и не появлялся на горизонте. Сошелся с женщиной, пил горькую. Умер в сорок шесть. Подробности Дарьяна узнала от соседки-подружки с соседней улицы приморского городка, сообщившей о смерти Ромки: «Помнишь, он еще нас с танцев провожал». Помнила Дарьяша, конечно, помнила. Она и о скоротечной любви около Большого камня помнила, и зимнюю Ушму, самую северную точку среднего Урала, и страшную крышу девятиэтажки. А еще Восьмое марта у веселых, доброжелательных геологов, про которых, не будь в ее жизни Ромки, не узнала бы.

Уроки изо и жизни

Уроки изо (изобразительных искусств), горячо любимые мною, – неотъемлемая часть образовательного процесса воспитателей.

На первом занятии, желая ознакомиться с творческими способностями студенток, преподавательница попросила нас нарисовать в альбомах простыми карандашами рисунок на свободную тему. Я изобразила задумавшуюся девушку с русой косой, прислонившуюся к молоденькой кудрявой березке.

Время, отпущенное на задание, вышло, преподавательница пошла по рядам, изучая рисунки. Прозвенел звонок, тут уж мы повскакивали с мест и с интересом бросились рассматривать, кто что накорябал. В основном рисунки детские – цветочки-грибочки. Слышу за правым плечом: «Ого! Я думала, одна умею рисовать!» – да так весело, задорно. Я, смущаясь, обернулась. Это Карина Ш. Рассмеялись. Так мы познакомились, вернее, я ее запомнила с этого момента. Октябрь тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.

Карина имела право считать себя начинающим живописцем. Она одна из группы училась в художественной школе. Мои родители не считали нужным тратить деньги на единственного ребенка.

Умная, талантливая девочка Карина дружила с девочкой по имени Лена. Лена – девочка не очень красивая и очень тупая, к тому же завистливая. Ну и как следствие последнего, со скверным, злобным, заносчивым нравом. Как и бывает, девочек сдружила не столько общая школьная парта, сколько одиночество и проблемы в семьях.

У Карины мама авторитарная, вечно озабоченная и маленький брат. За брата Карина отвечала от и до. Лена, наоборот, младшая дочь в семье, но и до нее дела никому нет. Лена цепко присела Карине на хвост. Домашку списывала и дома у подружки тусовалась.

Стараясь прокормить и одеть двоих деток, Каринина мама пахала на меховой фабрике по две смены. Зато и одевала дочку – закачаешься! У Лены дома не пойми что, отношения напряженные, да еще старший брат с друзьями. Одевали Лену хуже некуда, как будто за братом донашивала. А Карине что с младшим братом таскаться, что с Леной, одним хвостом меньше, одним больше, да и веселее. У самостоятельной Карины хватало времени хозяйство вести, братишкой заниматься, хорошо учиться, да еще художественную школу посещать.

Карина после школы поступила в педагогическое училище, ну и Лена за ней, хоть мыслей с детьми работать в голове не держала. Лена не то что детей, людей в принципе не любила. Но жизни без Карины не представляла. В училище Лена училась ни шатко ни валко. Как и в школе, продолжала сидеть за одной партой с подругой и списывать.

На одногруппниц крысилась, на преподавателей огрызалась. Только что не кусалась. Группа как на подбор собралась веселая, дружная, девчонки простодушные, добросердечные. Лены сторонились. За глаза Лену звали бешеной собакой или крысой. Карина недостатков подруги не замечала, общалась со всеми, но особенно близко с двумя девочками. Этих двух красивых, умных, видных девчонок Лена еще принимала, но больше никого к своему кругу не допускала, охраняла стайку, как голодный шакал, за гранью ревности и любви. Сидели четыре подружки рядышком на двух партах.

Красавица Карина вышла замуж на последнем курсе, декрет не помешал успешно сдать выпускные экзамены. Благополучно родила сынишку, обзавелась кое-каким собственным жильем. Жила себе поживала, горя не знала, пока однажды после празднования дня рождения не оставила хорошо набравшуюся алкоголя Лену ночевать у себя дома.

Засиделись допоздна, пожалела старую подружку. Задержалась Карина, провожая гостей до остановки, вернулась, а дома Лена вместо того, чтобы посуду на кухне мыть, в ее кровати с ее, Карининым, тоже крепко выпившим мужем кувыркается. Подругу не выгнала, до утра устроила на диване, все ж зима, мороз, ночь. Это сейчас сотовые, такси круглые сутки. Проявила гуманизм, но из жизни вычеркнула. И любимого мужа вычеркнула, развелась, не простила.

Осталась Карина разведенкой с пятилетним сынишкой. Возможно, и на нервной почве, привязался рак молочной железы, но Бог сжалился и сама старалась, болезнь победила! Получила высшее образование, трудилась логопедом. Второй раз вышла замуж, родила двойняшек, сына и дочку. Детишки родились недоношенные, слабенькие, с ворохом диагнозов.

И второй муж слабаком оказался, вместо помощи проблем добавлял. И опять развод. Бросила Карина налаженно-разлаженную жизнь, уехала к морю, в Краснодарский край. Купила домик, устроилась по профессии и потихоньку взялась за реабилитацию двойняшек. И получилось! Выздоровели, оправились, окончили институты. Через двадцать лет второй муж, повзрослевший, поумневший, объявился, и зажили снова. С чистого листа.

Увидела я Карину, не поверила. Что за конфетка! Глаза искрятся энергией, задором, кудри вьются – как и не было тридцати с лишним лет после окончания родного педагогического училища.

Повествование, возможно, требует необходимых уточнений, более точно отражающих реальную жизнь. В реальной жизни это тем не менее подвиг матери, поставившей на ноги троих замечательных деток: двух сыновей и дочь, в одиночку, без помощи мужей и врачей. Это подвиг достоинства и трудолюбия. Подвиг во имя жизни.

Лена долго болталась одна. Зная за человеком плохое, трудно воспринимать его непредвзято, тем более красотой, как уже отмечено, негодяйка не блистала. Про таких говорят: ни сиськи, ни письки и на голове три белесых волоска; лицо парнокопытного, вытянутое, крупный нос и маленькие карие глазки без ресниц. Создатель напутал, что ли, замысливал одно, да родилось другое, не пойми какое. Так еще и характерец, и сущность подлая. Но таки, хоть и поздно, вышла замуж «красотуля» за пожилого московского мэна. Вытащила-таки свой счастливый билет. Уехала шакалка в столицу, и больше ее никто не видел, и никто о ней не сожалел. Карина вроде бы даже простила бывшую подругу, и спустя годы Лена звонила, рассказывала о своей обеспеченной, счастливой, по сути никчемной жизни. Никогда не работала, детей Бог не дал. Так информировала новоявленная москвичка по телефону бывших подруг. Я особо не верю. Предавший однажды – соврет и дважды.

Правда в том, что Бог заворачивает счастье, как конфетку, в фантик, но не из красивой фольги, а из трудностей, испытаний и страданий.

Цветы зависти

Маша. Начало восьмидесятых, Советский Союз

Нас у мамы двое, я, Маша, и сестра Оля.

Наш папа, ответственный работник, умер, когда мне было двадцать пять. Немного до пенсии не дотянул. Папа, конечно, сильно уставал на службе, и дома мы старались обеспечить ему покой, проблемами не нагружали. В семейные дела папочка не вникал, домом и нами заправляла мама.

Она никогда не работала вне дома, за это соседи смотрели на нее с завистью и презрением одновременно. Самостоятельно располагая временем, хозяйство мамочка вела образцово, из отказа от всеобщей трудовой повинности извлекала максимум пользы. Шифоньеры и шкафы плотненько наполнялись дефицитными товарами. Где и когда выбросят товар, она знала наперед. Умело шила и перешивала, не брезговала и брошенной бесхозной стеклотарой. Накопит и сдаст в пункт приема. Копейка к копейке.

Ольга старше меня на пять лет. Я должна ее любить, но не получается. В детстве я тянулась к старшей сестре, но чувствовала себя обузой. Оле не хотелось со мной возиться и некогда, ей надо все время куда-то бежать, с кем-то встречаться. Характер такой.

Когда я стала подрастать, заметила, как несправедливо поступила со мной природа. Оле все: и кукольное личико, и точеная фигурка, и скорый ум, и веселый нрав. А у меня из хорошего только терпение да трудолюбие. Мое лицо – мечта пластического хирурга. Хорошо бы нос уменьшить и губы подправить. Это сейчас бесцветные, водянистые зрачки можно спрятать за яркими линзами. На голову хоть парик надевай. Прямые светлые волоски, пакля паклей, годные разве для укладки в старомодный крендель. И с фигурой мне не повезло. По всему выходит, второго мама хотела мальчика. Мои плечи шире попы, а ноги как бутылки из-под лимонада. В коротком не походишь. Да еще живот с детства. Из всей фигуры радует грудь. Пышный и упругий бюст – моя гордость.

Около Оли всегда крутились подружки, кавалеры, друзья. У меня, кроме мамы, никого, и родственников у нас нет. Да мы и не скучали! С такой мамой, как моя, никаких подруг не надо!

Только сердце щемило от восторженных, влюбленных взглядов, обращенных к сестре. В десятом классе Ольга влюбилась в приезжего паренька из Баку, колоритного Даниза, забеременела. Мама организовала аборт и посадила дочку под домашний арест. Вуз и факультет для неугомонной Оли тоже выбрала мама. «Надо находиться там, где серьезные, приличные люди, где много мужчин, тогда удачный брак обеспечен», – говорила она, и сестра легко поступила на химико-технологический факультет.

Моя яркая сестра с первых дней учебы заинтересовала одногруппников мужского пола, честь проводить куколку до дома оказали долговязому, мускулистому Александру.

Маме кавалер понравился, и, как ни отказывался стеснительный кавалер, она настояла на чайной церемонии. Ненавязчиво, подливая чаек и подвигая вазочку с вареньем, мама расспрашивала гостя. Саша рассказал: он местный, из рабочей семьи. Старшая сестра живет отдельно со своей семьей. Папа умер несколько лет назад, мама осталась одна, трудится кассиром на предприятии. А его интересы… Учеба, спорт, подрабатывает сторожем в детском саду, вот и вся биография.

Мама осталась довольна анкетой и манерами Александра. С этого дня она бдительно следила за окружением Ольги, иные элементы критиковались и на порог не пускались. «В кино? С кем? Ах, не с Сашей… Нет, папа себя плохо чувствует, останься дома, а мы с Машенькой в сад поедем, надо участок проверить, грядки полить, а ты и за папой присмотришь, и курсовую допишешь». Или: «Надо в центральную аптеку съездить и талончики продуктовые отоварить, сегодня последний день, а у Машеньки горло болит».

Оля вертела головой по сторонам, купалась во внимании, не очень-то ей скромняга Сашка нравился, знаю, по Даньке скучала и пыталась тайком встречаться с ним. Это я на Сашу наглядеться не могла, мне в нем все нравилось. Конечно, он меня, шмакодявку, не замечал, и куда мне с сестрой тягаться? Я такая же мямля, как Саня. Это Ольге палец в рот не клади: и поет, и пляшет, юла юлой, зачем только ее Олей назвали?

Мама не рисковала, торопилась выдать Ольгу за стабильного, серьезного кавалера. Александр на седьмом небе летал, а Ольке просто праздника хотелось, в свадебном платье пощеголять и, опять же, внимания. «Ну что вы, дети, будете конца учебы ждать, такая красивая пара, о свадьбе не беспокойтесь, на себя беру. А потом квартирку вам снимем, живите, пока молодые, наслаждайтесь! Что ж по гостям ходить!»

Мама засуетилась, подключила связи, достала заначку, отгрохала свадьбу, соседи от удивления попадали. Гуляли в столовой, но с размахом. Сразу после свадьбы молодые перешли в снятую комнату недалеко от нас, квартиру мама не потянула. Теперь, угождая молодым и облегчая их быт, бегала к семейной дочке. Пока молодожены учились, мама прибирала, готовила и стирала. Оля недолго изображала примерную жену. С любовниками Саша ее не ловил, но флиртовала Оля вовсю, как будто специально дразнила мужа. В конце последнего курса забеременела и немного успокоилась, даже хозяйством занялась. Саша опять летал на крыльях. Немного отравлял жизнь будущих родителей токсикоз беременной и бесконечные капризы.

В конце лета у нас дома отключили горячую воду. Не привыкли мы воду чайниками греть, а у Оли на съемной вода по струйке, да еще соседи. Хоть в общественную баню иди! Саша предложил: «Приходите ко мне в детский сад, я как раз в эти выходные дежурю, у нас душ, помоетесь, всего-то на трамвае пять остановок». Мама с папой в субботу в сад укатили, а я бегом к Саше.

Он обязанности дворника по выходным совмещал, но к моему приезду освободился. Попили чая в подсобке, поболтали, телик посмотрели, как раз детектив показывали «Следствие ведут знатоки». Потом я в душ отправилась, сторож остался на кухне прибраться. Пока то да се, пока я косы сушила, на улице стемнело, зять запереживал, как я поеду, поздно уже. «Оставайся, – говорит, – ночевать, я тебе раскладушку поставлю, а сам на скамейке лягу в коридоре».

Я сперва оторопела. Заботится! Значит, я хоть немного нравлюсь ему! Согласилась без уговоров. Устроилась на старой раскладушке, глаза закрыла, сама о нем думаю: «Ну и дура Оля, ей такое счастье досталось, а она все мечется, неблагодарная. А он для нее наизнанку выворачивается. Раньше только по выходным сторожил, а теперь еще и через ночь на неделе. Оленьке сапожки! Оленьке сумочку! Был бы моим, я бы и сама для него наизнанку извернулась».

Саша свет потушил, но не спит, за дверью подсобки слышны шаги, открылась дверь черного входа. Курит, наверно. И опять шаги. Дверь в мою временную спальню приоткрылась. Я смотрю вполглаза, притворяюсь спящей. Постоял в проеме, присел на краешек раскладушки. Я не дышу. Провел рукой по голове, погладил волосы. Я не шевелюсь, только глаза крепче зажмурила. А его рука уже под одеялом медленно движется к груди, потом под рубашку и в трусики. Мои ноги против воли раздвигаются, а нежные, невесомые пальцы, осторожно лаская промежность, миллиметр за миллиметром продвигаются вглубь. Моя спина выгибается, и одновременно с судорогой из груди вырывается стон. Глаза по-прежнему закрыты, как бы меня здесь нет. Ведь мне должно быть стыдно, и происходящее против правил. Я не помню, как он оказывается на мне и обдает горячим дыханием, несколько конвульсий, и теперь из его груди вырывается стон. Он лежит на мне обессиленный, мне тяжело, но я не хочу, чтобы он вставал, я его люблю. И все же, целуя меня в шею, поднимается осторожно и так же, почти бесшумно, как входил, уходит.

Мы не сказали друг другу ни слова, а утром как ни в чем не бывало попили вместе чай, посмотрели телик, и я поехала домой. С той ночи во мне жили два человека: сестра и любовница. Я больше и больше запутывалась в своих чувствах. Я люблю Ольгу, и я ее ненавижу, я люблю Сашу, и я его только очень сильно люблю.

Солнце на моем небосклоне взошло, и пусть о нем знали двое, мне достаточно. И мне счастье улыбнулось, не все Ольге светиться и сверкать. Мои визиты под разными предлогами продолжались больше года. От нашей воды у меня секлись волосы и появлялись прыщи, а в детсадовском душе другая вода! И по телефону можно вечером спокойно поговорить, папа ведь не любит, когда занят телефон. И на учебу в библиотечный техникум утром ближе ехать. Наша близость проходила по однажды установленному ритуалу: он инициатор, а я как бы сплю, отсутствую. Только стоны, только судорога, только истома. Мой любовник был необыкновенно нежен и аккуратен.

Я не знаю, догадывалась ли мама, если догадывалась, то гнала мысли прочь. Самоуверенной Оле и в голову не приходило. Чтоб ее сестра-уродина и молчунья понравилась Сашке? Да он не надышится на Оленьку никак. Тем более у Оли мысли беременностью заняты, а потом вообще ребенок родился. С новорожденной только успевай поворачиваться. Академический отпуск сестра оформлять не захотела. И преподаватели способной студентке шли навстречу, закрывали глаза на небольшие шероховатости в преодолении учебного процесса.

Год моего счастья пролетел как один день. Зять и сестра окончили вуз, защитились. Саше одному из группы предложили хорошую должность в Восточной Сибири на нефтеперерабатывающем комбинате и как молодому специалисту сразу предоставили трехкомнатную квартиру. Ребята еще думали, Оля не хотела переезжать в более холодный климат, далеко от мамы, ангела-хранителя. Саша тоже не спешил оставить свою маму. Но наша мама опять проявила решимость и инициативу: «Тут и думать нечего, где вам еще сразу новую трешку дадут, где еще вам такие оклады положат? Накопите денег, купите квартиру в другом месте, хоть в нашем городе, хоть в другом. Надо завтра же дать ответ. Подобные предложения на дороге не валяются. Найдутся и иные претенденты».

Согласились, собрались за неделю и уехали.

Мама первое время к ребятам наезжала, помогала устраиваться, нянчилась. А я скучала и страдала. Незаметно подошла к концу моя учеба. Жизнь потянулась бы серыми буднями и нескончаемо однообразными выходными, если бы не мама. Мама искала для меня партию. Были подняты на уши все знакомые и знакомые знакомых. А жених нашелся рядом, в соседях. Троюродный племянник соседки проживал в доме под снос с матерью и младшим братом. Парень после армии, серьезный, положительный, почему бы не создать семью? И как вовремя их деревянную гнилушку готовят к сносу. Смекнули свахи: «Тянуть ни к чему».

Меня наконец-то приодели, перешитое за Ольгой надоело донашивать. И познакомили с Павлом. Парень как парень, высокий, воспитанный, разговорчивый, немного наивный. Не сразу, но после трех походов в кино понравились мы друг другу. Через две недели после знакомства сыграли подчеркнуто скромную свадьбу у нас дома. Жили тоже первое время у нас. Беременность наступила мгновенно, как по волшебству. В квартирный отдел предоставили справку о беременности, и через полгода молодая семья переехала в новую двухкомнатную квартиру, получив на будущего гражданина законные квадратные метры. Теперь мама помогала мне. Я старалась быть лучшей женой во всех смыслах: другом, любовницей, хозяйкой. Павел, окруженный нашей с мамой заботой, ценил чужие труды и тоже старался угождать. За дочкой родился сын. Муж поступил в строительный институт на заочное. Забот прибавилось, и Саша постепенно выветрился из моей головы.

Оля родила вторую дочку, на работу так и не вышла, муж зарабатывал более чем! Да и вообще, к профессии химика-технолога ее не тянуло, по ней плакала сцена! То ли от скуки, то ли еще почему, Оля постепенно потянулась к алкоголю. В семье у них пошли скандалы и разлады.

Умер от инфаркта наш папа, и Оля, как-то приехав на родину проведать убитую горем маму, осталась у нее вместе с девочками. Саша не звал жену назад, не возвращал. Теперь он работал большим начальником и, возможно, крутил шашни с секретаршей. Во всяком случае, из рассказов мамы, навещавшей их последний раз, такой вывод следовал.

Ольга приехала потускневшая, подурневшая, устроилась продавцом в магазин, вечерами попивала. Когда видела ее, одинокую и облезлую, в глубине души становилось чуточку стыдно за прошлое.

Саша платил хорошие алименты, и, слава богу, племянницы ни в чем не нуждались. Но росли какие-то неприспособленные, поверхностные.

С сестрой я предпочитала не общаться, еще не хватало, чтоб она перед моим Павлом начала хвостом крутить, с нее станется. Теперь я смотрела на нее сверху вниз. У меня модная стрижка, неброский макияж, умело подобранный гардероб – со страшилой покончено. Тем более я получила высшее образование, работаю заведующей районной библиотекой, умею себя подать, складно говорить. И с мямлей покончено. Но самое главное мое достижение – семья. Смотрю на старшую сестру и понимаю, что правы люди, когда говорят: «Красота без ума что кошелек без денег».

Лика. Конец девяностых, Россия

Никто за спиной Лики козни не строил, мужа не воровал, и никто ей не завидовал, хоть и было чему. Умом и ликом Лика удалась.

Обрусевшая детдомовская цыганка Фая влюбила в себя деревенского паренька Ивана, да так сильно, что голову Иван потерял без надежды отыскать. Парой они смотрелись видной по всем канонам.

Иван шоферил, управляясь с КАМАЗом-дальномером, от халтурки не отказывался, старался совсем не лишнюю копеечку домой принести. Фая тяжелый труд презирала, работу выбирала полегче, она вообще любила исключительно себя и на свое отражение в зеркале налюбоваться не могла. Но скромное домашнее хозяйство вела добросовестно, если не сказать педантично.

Через год после посещения ЗАГСа у пары родилась Лика. Молодой отец светился гордостью и счастьем, боготворил дочку. Перестал брать дополнительные смены, нянчился, стирал пеленки. Фаина удивляла Ивана холодностью и отстраненностью, выполняла материнские обязанности механически, как будто это не ее ребенок, а соседский. И даже для соседского ребенка равнодушия было через край.

Миленькая, хорошо развивающаяся Лика тянулась больше к папе, что только раздражало Фаю. Впредь рожать она наотрез отказывалась: хлопотно, затратно и вредно для фигуры.

Лика выросла и уехала в областной центр учиться, поступила в техникум легкой промышленности. Ивану и так-то нелегко приходилось с эгоистичной женой, а после отъезда дочери совсем свет в окошке погас. Запил слабый человек, с работы прогнали. Фаина с мужем нянчиться не стала, подала на развод и разменяла квартиру.

Бывший муж пытался завязать с пьянкой, начать новую жизнь. Снова работал шофером, уже не на КАМАЗе, на газельке. Ему перевалило за сорок пять, но мужская привлекательность оставалась при нем. А вместе с тем и осадок от прошлой семейной жизни, горький, ядовитый, разъедающий душу.

Накануне он не пил, пришел с работы поздно, кое-как поел, постоял под душем, как всегда, долго не мог заснуть. Проснулся рано, и опять вчерашние мысли облепили роем. Встал, попил воды из-под крана, а потом на автопилоте в ванную, рванул бельевую веревку, привязал к вентиляционной решетке, потянул – крепко. Скрутил петлю, надел на шею, поджал колени. Зазвенело в ушах, сильнее… и мрак.

На похоронах отца Лика стояла оцепеневшая, отрешенная, кажется, слезы закончились по дороге в родной город. Телеграмму получила от тетки, сестры отца. С автобуса – в прощальный зал. Мать не видела и не искала глазами, была ли она там. Кто-то наливал в мензурку валерьянку. Лика, вцепившись в гроб, смотрела на дорогое лицо не отрываясь. В смерти отца она винила мать, холодную, расчетливую, до мозга костей эгоистичную. С кладбища поехала на автовокзал, на поминальный обед сил не осталось.

Лика жила трудно, снимала койку в однокомнатной квартире с двумя другими студентками. По вечерам мыла подъезды в том же доме. На жизнь не жаловалась, получала стипендию. За три года обучения с матерью они ни разу не встретились. Поминки по отцу собирала тетка, Лика приезжала и гостила у тети Поли по нескольку дней.

Как-то в выходной с соседками-подружками отправилась в кино, времени до сеанса вагон, встали в очередь за мороженым. Два широкоплечих высоких молодца предложили угостить подружек холодным десертом. Девчонки смущенно отказались.

– Молодые люди, не задерживайте очередь! – прогремела буфетчица.

– Это не мы, это они задерживают! – со смехом ответили парни.

– Ну тогда мне эскимо! – первая согласилась Лика.

И девочки поддержали. Из предлагаемого киношным буфетом эскимо самое дорогое и самое вкусное мороженое в мире.

После фильма, пока шли до трамвайной остановки, поболтали, познакомились, рассказали, кто где учится, договорились в следующее воскресенье встретиться возле билетных касс кинотеатра.

В понедельник выпорхнувшую из техникума стайку студенток окликнул представительный юноша:

– Лика!

Девочки, обернувшись, замолчали, оценивая зовущего. И бросив подруге: «Ну ладно, мы побежали», смеясь, посыпались со ступенек.

Увидев одного из вчерашних знакомцев, Лика зарумянилась:

– Привет! Ты как здесь?

– Тебя жду.

– А как узнал?

– Вы же сами сказали, где учитесь, посмотрел расписание. Ждал.

И Вячеслав протянул девушке ветку белой сирени. Лика несерьезно отнеслась к вчерашним провожатым, мало ли случайных знакомств. Ну да, симпатичные ребята, но она даже имен их не запомнила. Кто Слава, кто Миша.

– Прогуляемся? – предложил парень.

– Не знаю, у меня еще работа…

Пока шли до трамвая и ехали до съемной квартиры, познакомились поближе. Слава рассказал, что учится в вузе на радиофаке, последний курс, сам из Подмосковья, живет в общаге, и предложил помощь в помывке подъездных полов. И отправились они вместе клининговать. В два ведра и две швабры управились в два счета. Пришлось кавалера на чай приглашать.

Так и пошло, пять месяцев встречались через день да каждый день. Лика между тем получила диплом и по распределению устроилась на трикотажную фабрику. Слава доучивался на последнем курсе. Затошнило Лику, значит, дело к обручальным кольцам, скоро их станет трое!

Свадьбу справили студенческую, но родителей все же позвали. Расходы взяли на себя родители жениха. Лика переступила через обиды, написала матери письмо. Та приехала на один день, подарила молодым комплект постельного белья и покрывало. Сверкая дорогими украшениями и взирая на присутствующих сверху вниз, посидела за столом. И вполне удовлетворенная женихом отбыла восвояси.

– Странная у тебя мама, – с сожалением произнес Слава, провожая взглядом такси, отъезжающее от студенческой столовой.

– Да, она такая… – подтвердила невеста.

Началось счастье, правду говорят: с милым рай в шалаше. Денег не хватало, но Лика умело распределяла доходы, и Слава в прямом и переносном смысле носил жену на руках. Так ведь было за что! И мать, и хозяйка, и в постели огонь. Налюбоваться не мог. «Бывают же такие!» – наблюдая за женой, думал он. Смоляные косы до пояса, стройные длинные ноги с тугими икрами, впалый живот, упругие округлые бедра, высокая грудь, темные карие очи, правильный нос и припухлые губы. Слава и сам годился на обложку модного журнала, но Лика!

Подрастал сын, названный в честь Славиного отца Юрой. Молодой отец из прилежного студента перевоплотился в молодого специалиста. Но жизнь, как говорится, не стоит на месте, раскрашивается полосками. Грянул кризис, предприятия закрывались и банкротились одно за другим, объявили приватизацию жилого фонда. Люди становились собственниками квартир. Появился рынок жилья, а знатоки – профессионалы по нему отсутствовали. Слава смекнул одним из первых, почему б не занять свободную нишу? Проштудировал законы, относящиеся к интересующей его теме, и попутно пару учебников по экономике. Предложил двум толковым сокурсникам рискнуть вместе и открыл первое в городе агентство недвижимости «Северный экспресс».

Работа пошла не сразу, но достаточно скоро ребята начали зарабатывать деньги. Вячеслав Юрьевич, подходящий к любому делу основательно, написал несколько брошюр в помощь риелторам и вообще стал заметной фигурой в городе.

Купили хорошую квартиру, машину, оделись, посетили самые модные на текущий момент курорты. Лика забеременела вторым ребенком, беременность проходила тяжело. Свекрови до пенсии далеко, да и семья у нее: еще дочь, сын-подросток и муж. Слава предложил вызвать тещу в помощь жене, старшему мальчику только пять исполнилось.

Лика категорически отказалась связываться с матерью. Вячеслав сам позвонил Фаине Карповне. Та поставила условие: «С вами жить не буду, поменяйте мне квартиру, так чтобы до вас пешком ходить!»

Зять согласился, организовал обмен, добавил капиталы. Теща переехала вовремя. Лику положили на сохранение. Но опять сюрприз, родная бабушка потребовала оплаты своих услуг, как услуг няни. «Все равно родной человек лучше, чем чужой, со стороны. И пенсия у меня копеечная. Вы помогаете мне, а я – вам». Слава оторопел от наглости старухи, но опять согласился, резон в ее словах присутствовал.

Лика вышла из роддома со здоровым малышом. Хотели девочку, но опять пацан. «Значит, еще не вечер!» – шутил счастливый отец. На этот раз сына назвали Иваном в честь отца Лики.

Побежала белая полоса. Пеленки, распашонки. Переехали в новую квартиру, купили дачу. Тещу привлекали по минимуму. Детишек устроили в детский сад. На работу Лика не торопилась, дел и без того хватало. Квартира, дом, сад, малыши заполняли ежедневное пространство. И все же время от времени нападала хандра. Поначалу настроение портили краткосрочные визиты матери, изредка навещающей внуков. Удивительное дело, она проявляла к детям нежные чувства! Но при этом пилила дочь тупой ножовкой, как когда-то отца, выискивая или придумывая недостатки в воспитании детей, ведении хозяйства, Ликиной внешности. Не было случая, чтобы Фаина ушла, не оскорбив дочку.

Лика пыталась жаловаться мужу, тот жалел жену, но что он мог сделать? С ним старая стерва вела себя по-другому: вежливо, уважительно, подобострастно. Иногда со стороны казалось, что она флиртует с зятем.

Потом Лика стала копаться в себе, пристальней вглядываться в зеркало, прислушиваться к биению сердца и дыханию. Ей казалось, что волосы сыплются, а кожа сохнет, язык нездорового цвета. Она пыталась садиться на диеты и голодать.

Дальше с себя женщина перевела взор на сослуживцев мужа, с которыми он начинал бизнес. Она заметила, как безмятежно счастливы их жены: их шубы пушистее, загар ярче и курорты, с которых те прилетели, круче! Покладистый муж уже не казался Лике идеальным, он представлялся дураком, которого обманывают и на котором ездят обнаглевшие коллеги.

Встречая мужа с работы, теперь она не рассказывала про своих мальчишек, а пеняла на свой гардероб, отсутствие личного автомобиля и многое другое. Слава не спорил, чувствовал себя невнимательным и виноватым, со всем соглашался и всячески стремился исправить положение вещей.

Стоял жаркий июль, приближалось пятилетие младшего сына. Слава предложил справить именины на даче в деревне.

– Детвора на свежем воздухе побегает, я приготовлю мясо на огне, и тебе меньше суеты. Обойдемся без тортов и салатов, устроим легкий пикничок, – целуя жену в шею, шептал он.

Пригласили сослуживцев с ребятней в воскресенье, сами поехали на день раньше подготовить плацдарм для праздника. Мальчишки играли в мяч, Слава косил газоны, Лика полола клумбы. Для полива требовался шланг. Тяжелый резиновый кокон дожидался поливального сезона под навесом хозпостройки. Дождливая весна отодвинула необходимость полива. Поняв намерения жены, Слава крикнул:

– Подожди, помогу!

– Я сама! – наклоняясь над шлангом, ответила она.

Попыталась сдвинуть кольцеобразную гору с места, спину обожгло кипятком. Лика кое-как разогнулась, в районе поясницы пекло. Муж поругал жену за излишнюю самостоятельность и отправил отдыхать. Больное место намазали бальзамом «звездочкой». Надеялись, отпустит.

День рождения отпраздновали на пять с плюсом. Вернулись в город. Но спина ныла, не давала о себе забыть.

И какое счастье! На входной двери детского сада появилось объявление «Мануальная терапия». Детский сад, стремясь заработать, одно помещение сдал в аренду врачевателям, массажистам-мануалам.

Лика отвела младшего сынишку в группу и вернулась к объявлению. Доктора понравились, заинтересовали. Молодые, приветливые, мускулистые. Братья Тимур и Фархад родом из Калмыкии, потомственные костоправы, обещали вылечить поясницу и оздоровить организм в несколько сеансов. В общем, в надежде поправить больную спину, записалась на курс лечебного массажа.

Лика, с одной стороны, расцвела, парни осыпали ее комплиментами, а с другой стороны, стала заражаться неприязнью к мужу. Еще вчера страстный Вячеслав казался несостоятельным импотентом. Откуда-то пришла в голову мысль: «Может, он вообще гей, за что выписывает заместителю сумасшедшие премии? А не любовник ли он его?» После пятого массажа бонусом клиентку не только поили чаем, но и красиво, нежно целовали руки.

Вместо шестого массажа сразу после чая перешли к интимной близости. Теперь у Лики сомнений не оставалось: ее муж – ничтожество, и жизнь она проживает зря. Смотря пристально в глаза жертве, не давая прийти в себя после любовного экстаза, Тимур предложил поехать с ним в Калмыкию продолжать лечение. Да, необходимо срочно уезжать, мать заболела. Нужны деньги, ребята только начали сезон, не успели заработать, но обстоятельства! Лика не думала, знала – поедет.

На следующий день, в субботу, семья была приглашена на день рождения к жене Славиного сослуживца. Собрались, как всегда, с детишками. В начале застолья Лика озабоченно вскрикнула: «Ой, я, кажется, духовку не выключила!» Слава вызвался сбегать до дома, тем более недалеко, одна остановка на троллейбусе. Жена категорически запротестовала, но старшему сыну отказать в компании не смогла.

Троллейбус не потребовался, у подъезда ждали старые жигули. Сыну представила дядю Тимура как случайно встреченного знакомого. Доехали до дома, Лика побежала «проверить духовку», сын остался в машине, знакомые обещали отвезти их назад.

Разговорчивые, веселые мамины друзья угостили мальчишку чаем из металлического термоса. Пока женщина бегала за вещами, Тимур велел брату сыпануть в чаек специальной травки. Мальчик плохо сходился с незнакомыми людьми, но почему-то от напитка не отказался, попробовал сладкого, ароматного степного настоя. А потом его голову обволок туман, он слышал слова, но неясно, картинка расплывалась. Мальчик непроизвольно кивал головой: «Да, да, надо ехать, папа плохой, Тимур спасает, надо ехать».

Прибежав домой, Лика и не думала проверять электропечь, вытащила из кладовки заранее приготовленную дорожную сумку, высыпала из шкатулки в полиэтиленовый мешочек золотые побрякушки, добавила к ним пачку долларов, спрятанную в книжном шкафу, – все семейные накопления. Они готовились с мужем к ремонту, собирались обновлять мебель. «К черту ненавистный Слава и все, что с ним связано. Бежать, бежать отсюда!» – Лику лихорадило.

– Завезем его назад, – имея в виду сына, беглянка наклонилась к уху водителя, – скажу, не заплатила бомбиле, и вернусь.

– Зачем, не надо, хороший парень, сделаем из него настоящего джигита! С твоим сыном будет легче, гаишники и бандиты лояльнее относятся к семейным парам и меньше шмонают детей. А дорога длинная.

Чтобы мать не вздумала волноваться, на всякий случай и ее напоили чайком. Лика снова поплыла. Она и так полностью принадлежала смуглому Тимуру, за несколько встреч сделавшись его рабой. Материнские чувства, как и прочие, уснули, остались страсть и покорность.

Телефон дома не отвечал, жена с сыном к застолью не вернулись, и через три часа Вячеслав с младшим сынишкой отправился домой. Дома тихо, у зеркала в прихожей листок из блокнота: «Уехала навсегда, как устроюсь, сообщу, заберу детей, не ищи». Слава мигом протрезвел, набрал тещин номер. Та отчитала перепуганного зятя: нечего ее впутывать в семейные разборки! И посоветовала пьяному проспаться. Да он и так протрезвел, что там было трезветь? Слава вообще не пил, а за время, проведенное в гостях, пропустил полтора бокала шампанского, тем более с ними находились дети!

Как ни брюзжала малоадекватная Ликина мать, все же на следующий день ни свет ни заря прискакала. Слава всю ночь не спал, осунулся. Оставив сынишку на бабку, поехал в милицию. Заявление не взяли, велели подождать три дня. Три дня ничего не дали, Лика не вернулась. Кое-как началось следствие. С кем общалась в последнее время? О чем говорила? Куда ходила пропавшая? Выяснили: уехала с заезжими гастролерами из Калмыкии, братьями – аферистами-иллюзионистами, выдающими себя за массажистов. На том следствие зашло в тупик, там и осталось.

Через год Лика объявилась как снег на голову. Сын казался равнодушным к происходящему, молчал. На расспросы отца и бабки, отворачиваясь в сторону, односложно бубнил: «Мама знает, спросите у мамы». Лика плакала, винилась перед обалдевшим Славой. Призналась, что беременна, просила помочь устроить аборт.

«Самое главное, живы, – крутилось в Славиной голове, – живы, живы». Муж дал денег на избавление от нежелательного плода, готов был все забыть, простить, принять и понять.

Но кошмар вернулся. Освободившись от беременности, жена сбежала вновь на той же машине, но с сумкой поувесистей. Старший сын безропотно последовал с матерью.

После повторного бегства второй половины Слава серьезно занемог. Шестилетнего сынишку увезла к себе в Подмосковье Славина мать. Через год молодой, красивый, преуспевающий бизнесмен умер от рака позвоночника.

В день его смерти Лике мучительно захотелось позвонить матери, а до ближайшего телефона – двадцать километров. Уговорила Тимура взять ее с собой в поселок, кое-что купить в аптеке. Аптекарша приняла смятую купюру и неохотно протянула старый дисковый телефонный аппарат. Пальцы дрожали, но номер Лика помнила. Новости встряхнули и отрезвили. Любовь и преданность к Тимуру прошли в одночасье.

Из аптеки навстречу хозяину вышла улыбаясь, протянула кулек с бинтами и зеленкой. Злить его нельзя, насквозь видит, может и ударить. Спасибо, хоть сыночка не обижает, но и не балует. На следующей неделе Тимур с Фархадом собираются ехать по своим темным делам. Их не будет некоторое время, но и Лике с сыном в степи задерживаться больше не стоит.

Жили они то ли коммуной, то ли сектой, то ли большой дружной семьей. Всего понемногу. Кроме Лики, еще одна одураченная молодая наложница, законная жена Тимура с двумя маленькими детьми, Фархад, безвольный, беспрекословно подчиняющийся старшему брату. Над женщинами Тимура стояла мать. Она распределяла обязанности, гасила недовольства в отсутствие старшего сына. Провинившиеся отправлялись ночевать в кошару.

Женщины управлялись дома, стригли, доили овец, варили сыр. Ликин сын пас стадо на жеребце, один или с Фархадом.

Через несколько дней наконец-то старые жигули запылили в сторону поселка. Куда и насколько уезжает, Тимур никогда не говорил. «Он знает, что делает, он мужчина», – любила повторять номинальная свекровь. На овцах много не заработаешь, а Тимур мечтал построить большой дом, купить хорошую машину. Его умение забалтывать головы и массировать определенные точки на женских телах пригодилось как нельзя лучше. Часть умений и секреты степных трав передала Тимуру умершая пять лет назад бабка. Кроме того, ученик бабушки Аюш полистал самиздатовскую книжонку по психологическому айкидо, попавшую на глаза на книжном развале в областном центре. Молчаливый мускулистый Фархад идеально подходил на роль секьюрити для худощавого, невзрачного Тимура. У младшего брата комплекция громилы, а ума – ноль.

Дело по отъему денег у больных и страждущих пошло. Места для афер арендовали в соседних областях, подальше от дома. Больше двух месяцев на одной точке не задерживались, настоящие фамилии не светили. Если наживку схватывала жирная рыба, с места снимались раньше. Так получилось с Ликой. Да, иногда они возвращались домой с женщинами. Одни оставались, другие исчезали. Вечное движение. Многие, выпотрошенные морально и материально, уходили сами. Надоевших Тимур садил в машину и отвозил на железнодорожную станцию. Лику он в ближайшее время отпускать не планировал, ее муженька предстояло еще потрясти.

Из дома мать с сыном выскользнули на рассвете. Погладили собак, чтоб не подняли переполох, и как можно скорее пошагали в сторону дороги, ведущей к поселку. Рюкзак за плечами, в кармане немного денег и, главное, документы, паспорт и свидетельство о рождении Юры, – все, что осталось от увезенного из городской квартиры. Лика рассчитывала на попутку и не ошиблась, через пару километров беглецов подобрал сердобольный человек. А спустя пять часов поезд уносил их в родной город. Фатальное путешествие подходило к концу.

Родная мать встретила холоднее Северного полюса. Изложила обстановку. Младший сын у сватов. Перед смертью Слава оформил на родную сестру опекунство. Из имущества, кроме дачи, ей не на что рассчитывать. А к свекрови лучше не соваться, предупредила мать.

Слава ждал возвращения непутевой жены до последнего дня, сохранял оставшиеся вещи, никак не разрешал выбросить, часто перебирал фотографии.

Для облегчения души Лике хотелось верить в Бога, но не получалось. Мысли о Боге перерастали в ненависть к Всевышнему и миру, им созданному.

Лика почувствовала себя незаслуженно наказанной, обворованной. «Какая несправедливость! По воле случая подобная нелепость могла произойти с любым человеком! Мало того что случилось именно со мной, так еще и имущество, и сынишку отобрали!» – возмущалась вернувшаяся беглянка. Она не жалела об утраченном семейном счастье, Славе. Она сокрушалась о потерянном статусе и достатке.

Старший сын явно нуждался в реабилитации и адаптации после перенесенных передряг. Выход нашелся: недалеко от дома недавно открылась православная воскресная школа, и мальчишка с удовольствием стал ее посещать.

И все же и ей надо было устраивать жизнь. Первым делом квартиру отца, оставшуюся по наследству, Лика обменяла на новую однокомнатную милую квартирку в том районе, где они жили со Славой. В этот раз мать помогла деньгами, лишь бы дочь не мозолила глаза. Тем более мама сошлась с молодым бойфрендом.

Дальше, воскресшая после двухлетнего отсутствия, Лика рьяно взялась восстанавливать старые знакомства и заводить новые. Дьявол в образе херувима пел песни о несчастной судьбе матери, загипнотизированной мошенником и оставшейся без средств к существованию и возможности прижать родное дитя к груди. Люди радушно открывали Лике дома, распахивали сердца. Помогали деньгами, вещами, продуктами. Нахлебавшаяся в калмыцких степях, банально устраиваться на работу она не торопилась, и за стандартные копейки тем более. Переняв некоторые навыки оставленного патрона, ловко влезала в семьи, бизнес и оставляла бы за собой выжженное поле, если бы околпаченные друзья в последний момент не просыпались, прогоняя наваждение и вместе с ним Лику.

Но сколько веревочке не виться… за многочисленные интриги пришлось заплатить сожженной дачей. И она опять проклинала судьбу.

Что поделать, Лика нуждалась в деньгах для судов по возврату имущества. Для видимости оспаривалось опекунство и возвращение сына, а там и имущество автоматически возвращалось Лике. Но и эти планы провалились. Суды проигрывались один за другим.

Зато дураки на свете не перевелись, теперь она сама, пользуясь природной красотой и уроками Тимура, трясла состоятельных дядечек. Помня о сожженной даче, глубоко не вникала в их дела. Так оставалась на плаву, мстя всему миру за собственную глупость, рожденную завистью. Таланты прохиндея-соблазнителя легли на благодатную почву.

Из дневника пациента