Читать онлайн Маленькие милости бесплатно
Историческая справка
21 июня 1974 года судья Федерального суда округа Массачусетс Уэнделл Артур Гэррити-младший в деле «Морган против Хеннигана» постановил, что Школьный комитет Бостона «систематически ущемлял права темнокожих учащихся государственных общеобразовательных школ». Единственным выходом из ситуации была десегрегация посредством смешения школьников, для чего их предлагалось возить на автобусах в соседние районы – такая схема получила название «басинг»[2].
Было решено, что обмен учащимися произведут средняя школа Роксбери, населенного преимущественно афроамериканцами, и средняя школа Южного Бостона, населенного преимущественно белыми европейцами. Постановление вступало в силу с началом нового учебного года – 12 сентября, то есть менее чем через девяносто дней с момента подписания. За это время школьникам и их родителям предстояло подготовиться к новым реалиям.
То лето в Бостоне выдалось очень жарким и сухим.
Глава 1
Ночью вырубилось электричество, и рассвет жители района встречают в духоте. В квартире семейства Феннесси перестал крутиться оконный вентилятор, а холодильник покрылся испариной. Проснувшись, Мэри Пэт заглядывает в спальню к дочке: Джулз лежит поверх одеяла и, приоткрыв рот, тихонько сопит в мокрую от пота подушку. Мэри Пэт идет на кухню и закуривает сигарету – первую за сегодня. Выдыхая дым в окно над раковиной, она чувствует, как уже пышет жаром кирпичная кладка.
Что кофеварка не работает, Мэри Пэт понимает, только попытавшись ее включить. Можно было бы приготовить кофе на плите, но газовая компания, устав от вечных «завтраков», на прошлой неделе перекрыла газ за неуплату. Мэри Пэт взяла подработку на обувной фабрике, и там ей нужно отпахать еще три дополнительные смены, а потом дойти до офиса поставщика, закрыть долг и написать заявление. Только тогда можно будет снова жарить курицу в духовке и кипятить воду.
Оттащив в гостиную мусорное ведро, она сгребает туда пивные банки и вытряхивает пепельницы с журнального столика, с тумбочки возле дивана и еще одну – с телевизора. В темном экране она видит свое отражение: спутанные немытые волосы, дряблый подбородок, майка и шорты – ничего общего с образом, застывшим в голове. А еще – даже в сером стекле – видны венозные узоры на икрах. Как? Откуда? Ей ведь всего сорок два!.. Ну да, в двенадцать кажется, что быть сорокалетним – это стоять одной ногой у Бога в приемной, но на самом деле нет никакой разницы, двенадцать тебе, двадцать один или тридцать три. Мэри Пэт чувствует себя на все эти возрасты сразу, но не стареет, нет. Только не сердцем. Только не душой.
Уставясь на двойника в кинескопе, она убирает со лба прилипшие волоски, и тут раздается звонок в дверь.
После серии грабежей и нападений на людей в их собственных квартирах два года назад, летом семьдесят второго, Жилищное управление Бостона наконец раскошелилось на дверные глазки. Выглянув в мятно-зеленый коридор, Мэри Пэт видит Брайана Ши с охапкой каких-то палок в руках. Как почти все парни Марти Батлера, Брайан выглядит строже священника. В их шайке не допускается никаких длинных волос и бандитских усов, никаких бакенбард, брюк клеш и туфель на каблуках. И уж тем более никаких веселеньких узоров вроде «огурцов» или тай-дай[3]. Брайан Ши одет по моде прошлого десятилетия: белая футболка под темно-синим «харрингтоном»[4]. (Вообще, «харрингтоны» – темно-синие, бежевые, иногда коричневые – фирменная черта парней Батлера. Эти куртки они носят даже в такую жару, как сегодня, когда столбик термометра уже с утра в районе восьмидесяти по Фаренгейту, и только зимой меняют на пальто или укороченные кожанки на меховой подкладке. А с наступлением весны члены шайки, все в один день, вновь достают из шкафов непременные «харрингтоны».) Щеки у Брайана гладко выбриты, светлые волосы подстрижены под бокс, на ногах – сероватые чиносы и все в царапинах черные полусапоги с «молниями» по бокам. Глаза цвета средства для мытья окон смотрят слегка надменно, будто Брайану известны потаенные секреты собеседника и он находит их забавными.
– Как дела, Мэри Пэт? – здоровается Ши.
Она мысленно представляет, как выглядит со стороны: волосы похожи на слипшиеся макароны, лицо покрывают грязные разводы…
– Привет, Брайан. Света нет.
– Марти уже сделал пару звонков, так что все решается.
– Помочь? – Она кивает на палки.
– Было бы неплохо. – Он поправляет охапку и ставит ее на пол у двери. – Это для табличек.
На майке пятно – кажется, от пролитого вчера «Миллера». Интересно, чувствует ли Брайан Ши запах?
– Каких табличек?
– На митинг. Тим скоро за ними забежит.
Мэри Пэт убирает палки в подставку, где скучает одинокий зонт со сломанной спицей.
– Все будет, значит?
– В пятницу. Пойдем прямо на площадь перед мэрией. Пошумим, как и обещали. Только нужно собрать весь район.
– Обязательно. Я буду.
Брайан вручает ей стопку листовок.
– Вот эти нужно раздать сегодня до полудня. Ну, пока совсем пекло не началось. – Ребром ладони он утирает пот, струящийся по гладкой щеке. – Хотя оно, наверное, уже.
Мэри Пэт смотрит на верхнюю бумажку:
!!!!!!!! БОСТОН АТАКОВАН СУДОМ!!!!!!!!
В ПЯТНИЦУ 30 АВГУСТА ВЫХОДИ ВМЕСТЕ С ОБЕСПОКОЕННЫМИ РОДИТЕЛЯМИ И ГОРДЫМИ ГРАЖДАНАМИ ЮЖНОГО БОСТОНА НА МИТИНГ ПЕРЕД МЭРИЕЙ! ПОЛОЖИМ КОНЕЦ СУДЕБНОМУ ПРОИЗВОЛУ!
РОВНО В ПОЛДЕНЬ!
НИКАКОГО БАСИНГА!
НИКОГДА!
МЫ НЕ ДОПУСТИМ!
– У каждого свой участок. Тебе нужно охватить… Так, ща. – Брайан сует руку под куртку и достает список. – Мерсер от Восьмой до Дорчестер-стрит плюс Телеграф-стрит до парка. Ну и всё, что вокруг парка.
– Нехило так адресков.
– Это ради Большого Дела, Мэри Пэт.
Обычно, когда парни Батлера чего-то просят, подразумевается, что взамен ты получаешь их «крышу». В лоб, конечно, этого никогда не говорят, придумывая тот или иной благородный повод: помощь ирландским повстанцам, голодающим детям у черта на рогах, семьям ветеранов… Наверное, какие-то деньги и правда идут на эти нужды. Однако борьба с басингом – по крайней мере, пока – выглядит вполне искренней. Как будто и правда Большое Дело. Хотя бы потому, что до сих пор с жильцов Коммонуэлса никто не взял и цента. Знай выполняй поручения, и всё.
– Тогда, конечно, с радостью, – говорит Мэри Пэт. – Ладно, шучу.
Брайан устало вздыхает:
– Шутников развелось – каждый первый. Живот надорвешь… Рад был видеть, Мэри Пэт. Надеюсь, свет скоро дадут.
Козырнув на прощанье в воздухе, он уходит по зеленому коридору.
– Эй, Брайан, погоди!
Он останавливается и оглядывается.
– А что будет после протеста?.. Ну, не знаю, если не поможет?
Он пожимает плечами:
– Поглядим.
«Почему бы просто не взять и не пристрелить судью? – думает Мэри Пэт. – Вы, мать вашу, парни Батлера. Мы платим вам за “крышу”, вот и прикройте нас! Защитите наших детей. Прекратите это».
А вслух говорит:
– Спасибо, Брайан. Передавай привет Донне.
– И ты от меня Кенни. – Он снова козыряет, но вдруг спохватывается, видимо, вспомнив последние сплетни, и виновато бормочет: – Ну то есть в смысле…
– Передам, – коротко бросает Мэри Пэт, прекращая его мучения и разговор.
Брайан неловко улыбается и уходит.
Она закрывает дверь и, обернувшись, видит за кухонным столом Джулз. Дочь курит из ее пачки.
– Свет, блин, что ли, вырубили? – спрашивает она.
– Ага, и тебе доброе утро, – отвечает Мэри Пэт. – «Доброе утро, мам». Или язык отсохнет?
– Доброе утро, мам. – Улыбка у Джулз одновременно теплая, как солнце, и холодная, как луна. – Мне нужно в душ.
– Так иди.
– Вода же ледяная.
– На улице уже под девяносто.
Мэри Пэт отбирает у дочери свою пачку тонких. Джулз, закатив глаза, затягивается и долго выдыхает дым в потолок.
– Чего он приходил?
– Кто, Брайан?
– Ага.
– Откуда ты знаешь Брайана Ши? – Мэри Пэт закуривает вторую сигарету за день.
– Ну ма-а, – раздраженно протягивает Джулз. – У нас на районе все «знают» Брайана Ши. Откуда еще мне его знать?.. Так чего он хотел?
– Звал на шествие. На митинг. В пятницу.
– Бесполезняк. – За притворным безразличием Джулз чувствуется страх, от которого в глазах вечно влага, а под ними – темные круги.
Все-таки дочка красавица. Всегда была. А теперь явно стареет – всего-то в семнадцать лет! Причин, конечно, хоть отбавляй: тут тебе и жизнь в Коммонуэлсе (из таких мест редко выходят топ-модели и королевы красоты – неважно, какими прелестными малышками они были), и потеря брата, и уход отчима, причем как раз в тот момент, когда уже верилось, что он с ними навсегда, и, наконец, навязанный государством перевод в новую школу, да притом в районе, куда белым после заката соваться небезопасно. И все это не считая семнадцатилетия – возраста, когда влипаешь хрен пойми во что со своими придурочными дружками.
Мэри Пэт в курсе, что сегодня молодежь поголовно торчит на марихуане и кислоте. Ну и пьянствует, куда без этого. В Южке[5] дети, можно сказать, рождаются на свет с бутылкой «Шлица» в одной руке и пачкой «Лакиз»[6] в другой. А ведь есть еще гребаные шприцы и коричневый порошок, который превращает здоровых ребятишек в трупы или полутрупы меньше чем за год, – вот самая страшная дрянь. Если Джулз ограничится пивом и сигаретами, ну и, может, косячком время от времени, то просто испортит внешность. Все одно в социальном жилье красоту хрен сохранишь. Но упаси Господь она пересядет на наркоту… Еще одной утраты Мэри Пэт просто не вынесет.
Лишь пару лет назад она осознала, что Джулз вообще нельзя было растить здесь. Это тебе не Мэри Пэт, будто сошедшая с конвейера по выпуску суровых ирландских бабищ: широкоплечая, коренастая, крепко сложенная – хоть сейчас на роллер-дерби[7] или в какой другой командный спорт; достаточно взглянуть на ее фотографии в младенчестве и детстве. Многие охотнее сошлись бы один на один с бешеной бродячей собакой, чем связались с девчонкой из Южки, да еще и выросшей в социальном жилье.
Но то Мэри Пэт.
А вот Джулз, наоборот, длинная и жилистая, с копной мягких волос цвета красного яблока. Все ее существо, хрупкое и женственное, будто бы заранее обречено на разбитое сердце, как шахтер на антракоз. Даже не верится, что столь нежное создание – нежные глаза, кожа, душа – родилось из чрева Мэри Пэт. И нежность эту не скрывали ни грубые манеры, ни курево, ни даже умение ругаться, как сапожник, и плеваться, как грузчик. Мать Мэри Пэт, Луиза – или Уиззи – Флэнаган, эталон крепкой ирландской бабищи, взмыленная после очередного ужина по случаю Дня благодарения, не раз говаривала дочери: «Ты либо дерешься, либо бежишь. Только бежать иногда бывает некуда».
Мэри Пэт все чаще задумывается, как бы им свалить из Коммонуэлса, пока дочери не пришлось на себе узнавать, что из слов бабушки про нее.
– Ну и где там будет ваш митинг? – спрашивает Джулз.
– В центре.
– Да ну? Чё, прям через мост пойдете? – Дочка тушит сигарету и с кривой усмешкой меряет мать взглядом. – Ты себя в зеркало-то видела?
– Мы пойдем к самой мэрии. – Мэри Пэт кладет ладонь ей на руку. – Там мы им, на хрен, покажем, никуда не денутся. Пусть знают, что мы за своих детей горой.
В улыбке у Джулз читаются одновременно надежда и обреченность.
– Правда? – Она опускает голову и еле слышно шепчет: – Спасибо, ма.
– Конечно, правда, моя маленькая!
Мэри Пэт сглатывает подступивший к горлу комок. Это был, пожалуй, самый долгий их разговор – вот так, наедине, по душам – за последние месяцы. Мэри Пэт уже и позабыла, насколько это приятно.
Короткий хлопок и треск. По полу и стенам прокатывается дрожь, после чего над плитой загорается лампочка, а оконные вентиляторы приходят в движение. В соседних квартирах оживают и начинают перекрикивать друг друга радиоприемники и телевизоры. Кто-то радостно улюлюкает.
С визгом «Чур я в душ первая!» Джулз вскакивает с табуретки и несется в ванную, будто увидела знакомого, которому должна денег.
Мэри Пэт наконец варит себе кофе, идет с чашкой в гостиную, берет опорожненную недавно пепельницу и включает телевизор. В новостях только и разговоров, что об их Южке да наступающем учебном годе. Черных детишек будут возить автобусами сюда, белых – в Роксбери. Ни одну из сторон эта перспектива не радует.
Исключение составляют, конечно же, агитаторы – черные, которые подали в суд на Школьный комитет и вообще последние лет девять забрасывали его жалобами, потому что им, видите ли, всё не так. Работая в Мидоу-лейн-мэнор и на обувной фабрике, Мэри Пэт повидала черных достаточно, чтобы не считать их поголовно бессовестными и ленивыми. Среди них хватало добропорядочных, трудолюбивых, воспитанных, хотевших того же, чего и она: нормально зарабатывать, по-человечески питаться и спокойно растить детей. Поэтому Мэри Пэт и учила своих сына и дочь, что в ее присутствии «ниггерами» можно называть только тех, кто ведет себя нагло, нигде не работает, не живет с семьей, а детей рожает лишь ради пособий.
– Ну, ма, это ты перечислила всех, кого я встречал, – сказал Ноэл незадолго до отбытия во Вьетнам.
– И скольких ты встречал, если не секрет? – поинтересовалась Мэри Пэт. – Что, много цветных шатаются по Вест-Бродвею?
– Ну нет, зато в центре их до фига. И в метро. – Он поднял руку, будто держится за поручень, а другой почесал под мышкой, угукая, как шимпанзе.
– Веди себя прилично! – Мэри Пэт отвесила ему подзатыльник. – Я тебя таким невежей не воспитывала.
Сын в ответ только улыбнулся.
Господи, как ей не хватает этой улыбки… Впервые Мэри Пэт увидела ее, широкую и кривоватую, когда Ноэл, насосавшись молока, лежал у нее на руках, и в сердце открылось пространство, которое не закрывается до сих пор, как ни придавливай.
Ноэл тогда поцеловал мать в макушку:
– Ты в курсе, ма, что слишком правильная для наших трущоб?
И с этими словами ушел на улицу. В Южке всякий ребенок любил торчать на улице, но больше всех – дети из социального жилья. Сидеть дома им было так же невмоготу, как богатеньким ублюдкам сидеть на работе. В четырех стенах приходилось нюхать соседскую еду, слушать ссоры, скрип кроватей, смыв в туалете, радио, магнитофоны и телики. Иногда казалось, будто ты наяву чуешь запах чужих потных подмышек, прокуренного дыхания и немытых ног…
Джулз заходит в гостиную в старом клетчатом халатике, который ей уже размера на два мал, и начинает вытирать волосы полотенцем.
– Ну что, идем?
– Куда?
– Ты, вообще-то, обещала мне закупиться к школе.
– Когда?
– Сегодня, блин. Ма, ты чё?
– А кто платить будет?
– Ну хорош придуриваться.
– Я не придуриваюсь. Ты в курсе, что плита не работает?
– Ну и чё? Все равно ты ни хрена не готовишь.
Мэри Пэт не выдерживает и в ярости вскакивает с дивана.
– Это кто не готовит, мерзавка?! Нам просто газ перекрыли!
– И кто в этом виноват?
– Работу себе найди, поняла? Еще раз такое услышу, волосы выдеру!
– Я работаю вообще-то.
– Нет, милая моя, подработки не считаются. С них за квартиру не заплатишь.
– Ага, как и за газ, походу.
– Богом клянусь: еще одно слово из твоего поганого рта и ты у меня до следующей недели с постели встать не сможешь!
Джулз, подняв кулаки, начинает скакать по комнате – натуральный боксер на ринге, еще и в своем комичном халатике да с полотенцем на плечах – и при этом чуть не ржет. Мэри Пэт тоже не в силах удержать смех.
– Руки опусти, а то по зубам себе, чего доброго, заедешь – всю жизнь будешь шепелявить.
Джулз щерится и, не прекращая дурацкую пляску, показывает два средних пальца.
– Ну так что, в «Робеллз»?
– Говорю тебе: денег совсем нет.
Джулз останавливается и обматывает полотенцем голову.
– Вот не надо. Есть. Может, на газ не хватит, но уж на «Робеллз»…
– Нет, – отрезает Мэри Пэт. – Не хватит.
– Хочешь, чтобы я пошла в школу к этим африкосам и выглядела беднее их? – Глаза у дочери наполняются слезами, и она яростно утирает их краешком полотенца. – Ма, ну пожалуйста!
Мэри Пэт представляет, каково той будет в первый же день, испуганной и дрожащей, с огромными карими глазами.
– Ладно, пара «баков» найдется, – уступает она наконец.
Джулз бухается на колени, изображая благодарность.
– О спасибо тебе!
– Только сначала ты поможешь мне обойти несколько домов.
– Вот щас не поняла. Каких еще домов?
* * *
Начинают с Дорчестер-Хайтс, стучат во все дома вокруг парка и монумента[8]. Много кого нет (или, может, притворяются, приняв Мэри Пэт с Джулз за научных христиан[9], распространяющих свое «евангелие»), но остальные открывают. Убеждать почти никого не приходится: праведного гнева и недовольства в избытке. В пятницу будут все.
– А хрен ли, – прокуренным голосом говорит им пожилая женщина с ходунками, – конечно, придем!
* * *
Заканчивают обход уже ближе к вечеру. Солнце садится – точнее, опускается в бурые клубы дыма, что бесконечной лентой ползут с ТЭЦ в конце Вест-Бродвея. Они заходят в «Робеллз», где Джулз выбирает себе тетрадку, упаковку ручек, синий нейлоновый ранец, пару джинсов с широким клешем и высокой посадкой. После этого идут в супермаркет «Финэст», где Мэри Пэт покупает упаковку замороженной еды. На вопрос, чем будет ужинать она, Джулз напоминает о своей вечерней свиданке с Рамом. Стоя в итоге в очереди на кассу с едой на одного и номером «Нэшнл инквайрер», Мэри Пэт думает: «Не хватает только стикера на лбу с надписью “Одинокая, стареющая и толстеющая”».
По дороге домой Джулз ни с того ни с сего спрашивает:
– А ты когда-нибудь задумывалась, есть ли что-то после всего этого?
– Чего-чего?
Джулз сходит с бордюра на проезжую часть, чтобы не наступить на толпу муравьев, объедающих разбитое яйцо. Обойдя молодое деревце, снова поднимается на тротуар.
– Просто, ну, типа, казалось ли тебе когда-нибудь, что все должно быть так, а на деле иначе? И ты не знаешь, правильно ли это, потому что ничего другого, типа, не видела? А видела только, ну, вот это. – Она обводит рукой Олд-Колони-авеню, по которой они идут, и чуть-чуть отклоняется, чтобы не задеть Мэри Пэт. – Ну ты ведь чувствуешь, да?
– Чувствую – что?
– Что ты не для этого была создана. Вот здесь. – Джулз стучит себе по груди.
– И для чего ты не была создана, милая? – спрашивает Мэри Пэт, откровенно не понимая, о чем говорит дочь.
– Нет, нет, я не про это…
– Хорошо, а про что тогда?
– Я, короче, к тому, что не понимаю, почему не чувствую того же, что чувствуют другие.
– По поводу?
– Да по поводу всего. Вообще… Блин! – Джулз вскидывает руки.
– Да чего же? – допытывается Мэри Пэт. – Скажи толком.
– Да я просто, ма… В общем… Так, ладно, щас.
Дочь беспомощно водит пальцами в воздухе, затем останавливается и прислоняется к ржавой полицейской телефонной будке.
– Я не понимаю, – почти шепчет она, – почему все так, как есть.
– Ты про школу? Про басинг?
– Что?.. Нет! Ну то есть да. Примерно. В общем, я не понимаю, как быть дальше.
«Она что, про Ноэла?»
– В смысле, после смерти?
– Ну и это тоже. Или, в общем, когда мы… А, забей!
– Ну нет, договаривай.
– Проехали.
– Джулз, пожалуйста.
Та смотрит Мэри Пэт прямо в глаза – считай, впервые с того, как шесть лет назад у нее начались месячные, – и взгляд этот одновременно обреченный и полный надежды. На мгновение Мэри Пэт узнает в нем себя… Но какую себя? Когда она в последний раз вот так на что-то надеялась и верила в такую глупость, будто где-то у кого-то есть ответы на вопросы, которые она даже не в состоянии облечь в слова?
Джулз отводит взгляд и закусывает губу, как делает всегда, сдерживая слезы.
– Я к тому, ма, куда мы идем? Что будет на следующей неделе, в следующем году? Зачем н-на хрен, – она начинает захлебываться, – мы всё это делаем?
– Делаем – что?
– Да всё, блин: ходим, покупаем еду, просыпаемся, ложимся спать, снова встаем… Чего мы, ну, это, добиваемся?
Мэри Пэт вдруг жалеет, что у нее под рукой нет какой-нибудь дряни, которую вкалывают, когда хотят вырубить тигра. Да что на Джулз нашло-то?!
– Дочь, у тебя пэ-мэ-эс?
Джулз издает нечто среднее между смешком и всхлипом.
– Нет, ма. Точно нет.
– Ну а что тогда? – Мэри Пэт берет дочь за руки. – Я здесь, милая, с тобой. Что не так?
Она аккуратно разминает дочкины ладони пальцами, как делала всегда, когда у той в детстве поднималась температура. Джулз улыбается – грустно, но при этом понимающе. Только что она понимает?
– Ма…
– Да?
– Со мной всё в порядке.
– Что-то не похоже.
– Нет, правда.
– Не ври матери.
– Да не вру я! Просто…
– Что – просто?
– Просто я устала.
– Устала от чего?
Джулз закусывает щеку – тоже знакомая привычка – и смотрит на дорогу.
– От чего? – повторяет Мэри Пэт, не отпуская ее руки.
Джулз снова смотрит ей прямо в глаза:
– От лжи.
– Рам тебе врет? Он что, на хрен, с кем-то еще загулял?
– Нет, ма. Ничего такого.
– А кто тогда?
– Да никто.
– Но ты сама сказала…
– Сказала, что устала.
– Да, устала от лжи.
– Забей, это я просто так, чтобы ты отвязалась.
– Почему?
– Потому что я устала от тебя!
Ничего себе нож в спину… Мэри Пэт выпускает дочкины руки.
– Так, остальное покупаешь себе сама. И возвращаешь мне двенадцать шестьдесят два.
Она разворачивается и устремляется к дому.
– Ма…
– Иди к черту!
– Ма, да послушай ты! Да я не в прямом смысле устала от тебя. Просто меня задолбали твои, блин, допросы.
Мэри Пэт поворачивает обратно и так решительно наступает на дочь, что та невольно делает шаг назад. («Никогда, слышишь? – хочет заорать Мэри Пэт. – Никогда не отступай! Ни здесь, ни где бы то ни было!») Мэри Пэт тычет пальцем Джулз в лицо:
– Знаешь, что, милочка? Эти свои «блин, допросы» я устраиваю только потому, что волнуюсь за тебя. Ты мне тут городишь какую-то ерунду бессвязную, глаза на мокром месте, потерянная вся. Как мне не волноваться?.. Кроме тебя, у меня никого нет. Не поняла до сих пор? И у тебя пока тоже никого больше нет, кроме меня.
– Да уж, – вздыхает Джулз. – Только я еще пока молодая.
Выскажи дочь это без улыбки, Мэри Пэт точно съездила бы ей по лицу, а потом отпинала бы ногами. Да, прямо здесь, посреди Олд-Колони-авеню.
– Так у тебя все нормально или нет?
– Нет, конечно, – смеется Джулз. – И при этом да… Так ведь бывает?
Мэри Пэт молчит, не сводя с нее глаз.
Джулз снова обводит рукой улицу. Повсюду плакаты: «Руки прочь от Южки!», «Добро пожаловать в Бостон, край диктатуры!», «Нет голоса = Нет прав». На тротуарах и заборчиках вокруг парковок баллончиками намалеваны призывы: «Прочь, ниггеры», «Белая сила», «Сначала в Африку, потом в школу». На секунду создается ощущение, будто город готовится к войне – не хватает только мешков с песком и пулеметных гнезд.
– У меня выпускной класс, – произносит Джулз.
– Знаю, малышка.
– И мне ни хрена не понятно!
Мэри Пэт обнимает дочь, и та ревет прямо у нее на плече. Прохожие пялятся, но Мэри Пэт плевать. Чем больше взглядов, тем сильнее она гордится этим хрупким существом, которое произвела на свет.
«Смотрите все! – хочется ей крикнуть. – Даже Коммонуэлс не смог лишить ее сердца. Она сумела сохранить его, в отличие от вас, тупоголовые и бездушные ирландские сволочи. И пускай я такая же, как вы. Зато она – нет!»
Когда они наконец разнимаются, Мэри Пэт большим пальцем утирает дочери слезы. Потом говорит, что все будет хорошо. Что когда-нибудь все встанет на свои места.
Правда, сама она тоже еще ждет наступления этого «когда-нибудь». Как, надо думать, и все остальные, кто ходит под Господом.
Глава 2
Дома Джулз снова принимает душ, а потом к ней заходят ее пародия на парня по имени Рональд Коллинз, он же Рам, и закадычная, начиная со второго класса, подружка Бренда Морелло. Бренда – невысокая блондинка с огромными карими глазами и фигурой, настолько округлой во всех местах, будто Бог специально создал ее, чтобы мужчины, проходя мимо, забывали, куда идут. Девушка прекрасно это понимает, но стесняется и потому одевается пацанкой, что Мэри Пэт в ней всегда нравилось. Джулз зовет Бренду к себе в спальню выбирать наряд, а Рам остается с Мэри Пэт на кухне. Как и у отца с дядьями, таланта к общению у него что у копченой ветчины. Однако он в совершенстве овладел искусством многозначительно молчать в компании девчонок и одноклассников, скрывая врожденную недалекость за лениво-пренебрежительным взглядом, который многие сверстники ошибочно принимают за признак крутизны. В том числе и Джулз.
– Это, хорошо выглядите сегодня, миссис Фен.
– Спасибо, Рональд.
Рам оглядывает кухню, хотя бывал здесь уже сотню раз.
– Ма говорит, видала вас в супермаркете на той неделе.
– Да ну?
– Ага. Говорит, вы покупали хлопья.
– Ну, допустим.
– Какие?
– Хлопья?
– Ну да.
– Да не помню уже.
– Мне нравятся «Фрут Лупс».
– Любишь их?
– Типа того. Да. – Он кивает, а затем еще раз, как бы соглашаясь с самим собой. – Только не когда они слишком долго лежат в молоке. Оно от этого становится цветным.
– Да, звучит не очень.
– Вот поэтому я их съедаю быстро. – Рам самодовольно сверкает глазами, точно изобрел хитрый способ обмануть «Келлогс»[10].
– Угу, умный ход, – произносит Мэри Пэт, думая при этом: «Ради бога, только не делай детей».
– Вот-вот. Цветное молоко не по мне. – Рам подкрепляет изречение многозначительным кивком. – Не-а, по-любому.
Мэри Пэт отвечает натянутой улыбкой. «А если невмоготу, то, пожалуйста, не с моей дочкой».
– А так-то молоко я люблю. Но белое.
Она продолжает улыбаться, потому что ничего цензурного сказать не может.
– Хей, крошка! – вдруг произносит Рам.
Джулз с Брендой вернулись на кухню. Обойдя Мэри Пэт, Рам приобнимает Джулз за попу и целует в щеку.
«Скажи ей хотя бы, что она хорошо выглядит… Что красавица».
– Ну это, погнали? – произносит парень и, шлепнув ее дочку, издает пронзительное «у-ху!», отчего Мэри Пэт чуть не берется за скалку, чтобы на хрен вышибить этому недоумку то, что у него вместо мозгов.
– Ладно, ма, я пошла. – Джулз наклоняется и целует Мэри Пэт. Та улавливает запах сигарет, шампуня и капелек одеколона «Лавз бэби софт» за ушами.
Ей хочется схватить Джулз за руку и сказать: «Найди себе кого-нибудь другого. Кого-нибудь доброго. Пусть туповатого, но, главное, чтобы не сволочного. Этот-то как пить дать вырастет сволочью, потому что считает себя умным, хотя недалеко ушел от кретина. Такие всегда становятся сволочами, когда узнают, что все считают их посмешищем. Ты слишком для него хороша, Джулз». Однако сдерживается и говорит лишь:
– Совсем уж допоздна не загуливайся, ладно?
После чего быстро целует дочь на прощанье, и Джулз уходит в ночь.
* * *
Мэри Пэт решает разогреть еду, но вспоминает, что газа как не было, так и нет. Она убирает нераспакованный поддон в морозилку и отправляется в соседний квартал «к Майк-Шону». Так в Южке, следуя то ли традиции, то ли негласному закону выдумывать прозвища для всех заведений, зовут пивную Майкла Шонесси «Шонессиз». Это место знаменито субботними вечерними побоищами (за барной стойкой даже держат специальный шланг – смывать кровь с пола) и жарки́м в горшочке, которое весь день томится на плите в крохотной кухоньке (там же, за баром, недалеко от шланга).
Мэри Пэт садится за стойку и заказывает жаркое. Запивает его двумя бокалами разливного «Олд Милуоки», беседуя за жизнь с Тиной Макгигган. Они знакомы еще с детского сада, но близкими подругами никогда не были. Приятельница всегда напоминала Мэри Пэт грецкий орех: такая же непробиваемая и замкнутая. Мужчины, впрочем, находили ее, миниатюрную и светловолосую, «милашкой», а наигранный беспомощный вид принимали за чистую монету. Рикки, муж Тины, отбывает десятку в тюрьме Уолпол за нападение на инкассацию, с самого начала обреченное на провал. Хвала Господу, хоть никого в перестрелке не убили. Марти Батлера, спонсировавшего налет, Рикки на допросе не сдал, а потому условия в тюрьме у него тепличные. Ему-то, конечно, хорошо, но как быть Тине, которой нужно чем-то платить за квартиру, обучение четырех детишек в католической школе и походы к дантисту?
– Только чё ты тут сделаешь, – заключает та, кратко поделившись этими невзгодами. – Ничего ведь?
– Ничего, – соглашается Мэри Пэт. – Ничего не поделаешь.
Это неизменная присказка в любой беседе, с редкими вариациями вроде «такие дела» и «бывает».
Они бедные не потому, что якобы не стараются, не трудолюбивы и не заслуживают лучшего. Мэри Пэт не знает в Южке вообще и в Коммонуэлсе в частности никого, кого нельзя назвать трудягой. Эти люди носят десятитонные грузы, будто весят они не больше мячика для гольфа, и день за днем выдают неблагодарным, несносным боссам десятичасовую норму за восьмичасовую смену. Нет, можно дать руку на отсечение, бедны они не от недостатка старания.
Бедны они оттого, что количество добра в мире ограничено и им его просто-напросто не досталось. Если добро не падает на тебя с неба, не находит тебя в поисках, к кому бы прицепиться, – ни хрена ты с этим не сделаешь. Людей в мире очень много, а на всех добра не хватает, так что ты либо оказываешься в нужном месте в нужное время – ни секундой раньше ни секундой позже, – либо всё, поезд ушел. И тогда…
Ничего не поделаешь.
Такие дела.
Бывает.
– Ну и как тебе жаркое? – спрашивает Тина, отхлебнув пива.
– Вполне.
– Говорят, испортилось. – Тина оглядывает заведение. – Как и всё вокруг в последнее время.
– Да не. Сама попробуй.
Собеседница меряет Мэри Пэт долгим неприятным взглядом, словно та предложила ей сжечь бюстгальтер или совершить еще какую-нибудь выходку.
– И зачем мне его пробовать?
Мэри Пэт видит в ее глазах темные омуты. Похоже, до ее прихода Тина пила что-то покрепче пива.
– Ну не хочешь, не пробуй.
– Да не, я понять хочу.
– Чего понять?
– Понять – какого хера, – говорит Тина. – Какого хера ты пихаешь в меня свое рагу?
– Это не рагу, – Мэри Пэт чувствует, как начинают гореть лицо и шея, – а жаркое.
– Не прикидывайся, будто не понимаешь, о чем я. Все ты, на хрен, понимаешь.
– Это, – Мэри Пэт с трудом удерживается, чтобы не ткнуть Тине пальцем в лицо, – старое доброе жаркое. Ничего необычного в нем нет.
– Ну так и жри сама.
– Спасибо, уже съела.
– А какого хрена ты ко мне с ним пристала?
– Я к тебе не приставала, Тина. – Мэри Пэт сама поражается, насколько измотанно звучит ее голос.
Приятельница уже набычилась, бешено задышав, но тон Мэри Пэт будто отрезвил ее. Она откидывается на спинку стула и шумно затягивается «Парламентом».
– Я чё-то сама не понимаю, что говорю.
– Ничего страшного. Бывает.
Тина трясет головой:
– Я просто вне себя и не понимаю почему. Вот кто-то мне сказал… даже не помню кто… кто-то… что жаркое здесь не такое, как раньше. Я вообще выпала: «Нет, на хрен, я так больше не могу». – Она берет Мэри Пэт за запястье и заглядывает ей в глаза. – Ты понимаешь, о чем я? Не могу, и всё тут.
– Понимаю, – говорит Мэри Пэт, хотя не вполне понимает.
Впрочем, отчего? Понимает, конечно.
Она возвращается домой, и через полчаса забегает Тимми Гэвиген с табличками. Тимми из большой семьи – девять человек, – живет на Кей-стрит. В старших классах он неплохо играл в хоккей, но не так, чтобы поступить в колледж на спортивную стипендию. Сейчас ему двадцать, он работает в автомастерской на Дорчестер-стрит, а заодно выполняет роль мальчика на побегушках у парней Батлера. Все местные ребятишки так или иначе ищут, как бы им выслужиться перед бандой. Однако Тимми, думает Мэри Пэт, внутри слишком мягок и слишком порядочен, чтобы стать кем-то вроде Брайана Ши или Фрэнки Туми. Глядя, как парень уходит по коридору, она надеется, что он успеет разобраться со своей жизнью, пока ему не впаяют пятерку и разбираться будет уже не с чем.
Следующие два часа Мэри Пэт крепит гвоздями, которые также принес Тимми, таблички к утренним палкам. Никто даже не спросил, есть ли у нее молоток, – ну а он у нее есть. Гвоздики маленькие и тонкие, трудно удержать их ровно, не саданув при этом по пальцам, но она как-то справляется. Впервые за сегодняшний день, если не за неделю, Мэри Пэт чувствует себя полезной: у нее есть предназначение. Она вносит свою лепту в борьбу с тиранией. Да, с тиранией – иначе не скажешь. Власть имущие, видите ли, указывают, куда ей отправлять учиться единственного ребенка, даже если это угрожает его образованию… Да и жизни тоже…
Бред собачий. И не в расе дело-то! Мэри Пэт так же негодовала бы, заставь ее отправить дочку в школу на другом конце города – в Ревире или Норт-Энде, где обитают в основном белые. Ладно, допустим, не так же, а может, просто поворчала бы, да и перестала… «Хотя нет, – убежденно думает она, прибивая очередную табличку к очередной палке. – Как хотите, а цвет кожи тут ни при чем. Речь о банальной несправедливости». Какие-то богатенькие ублюдки в своих загородных дворцах (в своих полностью, мать их, белых поселениях) указывают бедным, ютящимся в городе, как жить. В это мгновение Мэри Пэт, к своему удивлению, сочувствует черным. Получается, все они жертвы? Ими всеми понукают?
С другой стороны, если подумать, ведь цветные как раз этого-то и добивались. Ради этого они обивали пороги судов. Когда всю жизнь прожил в заднице вроде Файв-Корнерз или многоэтажках вдоль Блю-Хилл-авеню или Дженива-авеню, где тебя тупо могут пристрелить прямо на улице, естественно, захочешь туда, где поспокойнее. Но Южка ни фига не спокойнее, в ней просто чуть больше белых. Старшая школа тут такая же помойка, как и в Роксбери. Те же взрывающиеся унитазы, текущие батареи, влажные разводы на стенах, плесень, осыпающаяся штукатурка да истрепанные учебники, из которых вываливаются страницы. Нет, черные не виноваты, что хотят выбраться из задницы, но зачем менять одну задницу на другую? А судья, подписавший распоряжение, сам живет вообще в Уэллсли, на который его собственное решение, кстати, не распространяется. Что, если б черные потребовали, чтобы их дети учились в старшей школе Уэллсли? В средней школе Дувра? В начальной и средней Уэстона?.. За это Мэри Пэт тоже митинговала бы не раздумывая.
Тут у нее в голове возникает другой голос: «Что, правда? Вышла бы на митинг? А сколько ты знаешь прозвищ для черных, Мэри Пэт?» – «Иди к черту». – «Ну уж нет, давай начистоту. Сколько?» – «“Цветные” и “ниггеры”, достаточно?» – «Хорош гнать. Говори правду. Не просто какие знаешь, а какие сама использовала. Какие срывались с твоих поганых растрескавшихся губ». – «Но это всего лишь слова, – оправдывается она перед невидимым обвинителем. – Бедняки часто срываются на других бедняках. Раса тут ни при чем. Это богачи стравливают нас, будто собак, и, пока мы грыземся за объедки, незаметно обчищают стол».
Наконец работа завершена и таблички выстроены у стен по обе стороны от входной двери. Мэри Пэт открывает окно, садится за стол на кухне и слушает звуки жаркой летней ночи в Коммонуэлсе. Эх, будь здесь Джулз, можно было бы вместе глянуть телик или перекинуться в «Червы»…
Кто-то зовет Бенни. Где-то плачет голодный младенец. Взрывается петарда. Под окном проходит группа людей, обсуждая кого-то по имени Мел и поездку в обувной «Том Макан» в Медфорде. Пахнет океаном и немного петардой.
Мэри Пэт родилась и выросла здесь, точнее в «Хэнкоке», через три дома отсюда. А Дюки вырос в «Рутледже». (Все дома в Коммонуэлсе названы в честь тех, чьи подписи стоят под Декларацией о независимости: «Джефферсон», «Франклин», «Чейз», «Адамс», «Уолкотт» – где она живет сейчас – и так далее.) Она знает здесь каждый кирпичик, каждое деревце.
Под бледным, цвета мочи фонарем проходит молодая парочка. Парень активно рассказывает, как его все достало и что он сыт по горло.
– Нельзя просто взять и все бросить, – возражает ему девица. – Нужно потерпеть.
– Да ведь условия хреновее некуда.
– Других нет. Терпи.
И перед тем как они заворачивают за угол, Мэри Пэт отчетливо – так ей, по крайней мере, кажется – слышит, как парень говорит: «Ладно, потерплю».
Веки сами собой слипаются от усталости, и она наконец решает переползти на кровать. В голове еще звучит голос девицы: «Нельзя просто взять и все бросить. Нужно потерпеть», – и мысли невольно обращаются к Кенни. Где-то он сейчас? (Мэри Пэт, конечно, догадывается, но знать наверняка не хочет.) Злится ли он на нее до сих пор? И почему ему плевать, что она тоже на него злится? Ведь это он ушел от нее, это он изменился – она-то осталась прежней! Да и вообще, какого хрена он взял и «изменился»? Спустя семь лет! Такое разве бывает?
– Почему ты разлюбил меня, Кен-Фен? – спрашивает Мэри Пэт у темноты. – Мы же поклялись перед Богом.
Отчего-то верится, будто Кенни вот-вот возникнет перед ней, хотя бы его лицо. Но нет, вокруг только мрак и больше ничего.
А потом она как будто слышит знакомый голос – у себя в голове:
– Хватит, Мэри Пэт. Кончено.
– Что кончено? – шепчет она.
– Все кончено, – отвечает голос. – Забудь.
Из глаз начинают катиться горячие слезы, стекают по щекам на подушку, а с подушки – за воротник пижамной рубашки.
– Забудь – что?
Но ответа нет. Голос молчит.
Уже сквозь сон Мэри Пэт слышит – или воображает, будто слышит, – гул глубоко под асфальтом, под цоколями и подвалами.
Коммуникации.
Трубы, сочленения и провода, передающие электричество, воду и тепло, которые питают ее мир. Или не питают, как сегодня утром. Окончательно засыпая, она видит, как эти хитросплетения пульсируют мягким светом под веками и поглощают все вокруг.
«Всё взаимосвязано, – бормочет Мэри Пэт какому-то невидимому собеседнику. – Вообще всё».
Глава 3
К утру Джулз так и не вернулась.
Такое бывало раньше. Ничего необычного (хотя у Мэри Пэт все равно бьется жилка на шее, а живот сводит до самого обеда). Дочке уже семнадцать. В глазах общества она уже взрослая. Будь она мальчиком, могла бы завербоваться в армию.
И все же перед уходом на работу Мэри Пэт решает позвонить родителям Бренды. Трубку снимает ее отец, Юджин Морелло.
– Алё, – буркает он.
– Привет, Юджин. Джулз у вас случайно не ночевала? Можешь ее позвать?
– Ща проверю, – говорит Юджин и через минуту возвращается: – Не-а, обеих нет. – Слышен глоток – наверное, кофе, – щелкает зажигалка. Юджин шумно затягивается. – Ничего, как деньги нужны будут, объявятся. Ладно, мне пора, Мэри Пэт.
– Да, да, конечно, Юдж. Спасибо.
– С богом. – Он вешает трубку.
«С богом». Стоит добавить эту фразочку к «такие дела» и «бывает». Этими словами говорящий снимает с себя ответственность. Мол, на все воля Господа, я ни при чем.
А раз ни при чем, то и поделать ничего не могу.
* * *
На работу Мэри Пэт попадает за минуту до начала смены, но сестра Фрэн смотрит на нее так, будто Мэри Пэт на минуту опоздала. Кажется, ее вот-вот одарят очередной мудростью, кого «отличает Господь» – в духе «Господь отличает набожных, ибо набожные живут в смирении» или «Господь отличает чистых, ибо в чистоте лучше видно Его отражение» (последнее регулярно адресуется мойщикам окон). Однако нет, сестра Фрэн просто хмыкает и не мешает Мэри Пэт приступить к своим обязанностям.
Она работает санитаркой в Мидоу-лейн-мэнор, что в Бэй-Виллидже – районе на окраине Центрального Бостона, в двух станциях метро от Коммонуэлса, – так и не определившемся, для белых он, для черных или для голубых. Дом престарелых (или «дом старых пердаков», как она с коллегами зовет его после нескольких бокалов) принадлежит Обществу дочерей милосердия святого Викентия де Поля. Вот уже пять лет Мэри Пэт трудится здесь в утреннюю смену, с семи до половины четвертого, включая полчаса на обед, кроме пятницы и субботы. Работа достойная – надо лишь смириться с унижением, вызванным необходимостью выносить ночные горшки, мыть старых людей и выражать молчаливое уважение не только к ворчливым старикам из белых, но и из черных. Явно не о такой работе мечтаешь в детстве перед сном, зато она предсказуемая и ненапряжная, не мешает думать о чем-то своем.
День начинается как обычно, с утренней побудки, а потом они с Гертой Армстронг и Энн О’Лири разносят завтраки. Сегодня они постоянно выбиваются из графика, потому что утренняя смена рассчитана на четверых, но Соня, четвертая санитарка, не пришла, сказавшись больной. Соня – единственная черная в их бригаде и на памяти Мэри Пэт ни разу не отпрашивалась. На самом деле ее имя Каллиопа, но все зовут ее Соней – еще с первого класса, так она сама рассказала. Прозвище ужасно подходящее: смотрит она так, будто и не здесь вовсе, говорит лениво, будто спросонья, а двигается неслышно, как мелкий летний дождик. Если она улыбается, то всегда медленно, словно солнце выплывает из-за тучи.
Соню все любят. Даже Дотти Ллойд, отчаянно ненавидящая черных, считает ее «хорошим ниггером». «Если б все они работали так же, как она, и вели себя так же вежливо, как она, – сказала Дотти однажды, – блин, с ними не было бы никаких хлопот».
Мэри Пэт считает Соню приятельницей. За обедом они нередко обсуждали материнские заботы. Однако задушевные беседы с человеком иного цвета кожи не подразумевают обмена телефонами. Мэри Пэт спрашивает у сестры Ви, наиболее человечной, знает ли она, что с Соней, ведь та никогда не берет отгулы. Сестра Ви смотрит так, как обычно глядит сестра Фрэн – холодно и с осуждением.
– Ты ведь знаешь, Мэри Пэт, – говорит она, – я не могу обсуждать других работников.
После завтрака, так и не наверстав отставание, переходят к уткам и сопровождают в туалет тех, кому утка пока еще не нужна. Это нередко значит, что приходится подтирать задницы, и эту повинность Мэри Пэт находит еще более унизительной, чем мытье горшков. Кроме походов в туалет, помощь старикам не требуется, поэтому она с другими санитарками (а они тут все женщины) переходит к утренней помывке.
На звонок домой в обеденный перерыв никто не отвечает. Мэри Пэт снова набирает Морелло и попадает на мать Бренды. Нет, говорит Сьюзи, ни одну, ни другую не видела, но скоро обязательно объявятся.
– В первый раз, что ли? – спрашивает она. – Как пропали, так и вернутся. Ничего с ними не будет.
– Ну да, ну да… – произносит Мэри Пэт и вешает трубку.
После обеда, когда собирают подносы с едой для обитателей дома престарелых, Дотти Ллойд упоминает про «черного наркодилера, который самоубился» на станции «Коламбия» и застопорил все утреннее движение. Почему бы просто сразу не убрать его с путей, чтобы поезда могли проехать? Он и так губил других, толкая свое дерьмо, так теперь еще и мешает людям попасть на работу… По ее тону трудно понять, какое из прегрешений страшнее.
– Нашли его на путях в центр, – рассказывает Дотти. – Нет бы поимел совесть прыгнуть на пути из центра. Тогда бесились бы только дорчестерцы, да и хрен с ними.
Мэри Пэт приносит большой алюминиевый поддон с пакетиками молока и начинает переставлять их на пластиковые подносы, которые потом будут разносить по палатам.
– Ты это о ком?
Дотти протягивает ей сегодняшний вечерний выпуск «Геральд американ» со статьей «Поезд метро сбил мужчину». Ранним утром на станции «Коламбия» найден мертвым некто Огастес Уильямсон, двадцати лет. Полиция подтверждает, что причиной смерти стали множественные травмы головы.
Что погибший черный парень – наркодилер, нигде не сказано, однако догадка вполне логичная. Иначе с чего ему быть здесь, в их части города? Мэри Пэт, например, к ним не суется. И от знакомых ни разу не слышала, мол, хотим вечерком прошвырнуться за шмотками на Блю-Хилл-авеню или купить винила в «Скиппи уайтз». Она сидит в своем районе и через чертову границу ни ногой. Им-то что неймется? Зачем вечно нагнетать? Ездите в центр – пускай, там и так кого только нет: и черные, и белые, и даже пуэрториканцы. Все работают, жалуются на жизнь, начальников и город. Но спать-то возвращаются в свои постели, в свои районы, пока не наступит очередное утро и все не начнется по-новой.
Правда в том, что им друг друга не понять. Не то чтобы сама Мэри Пэт так придумала или захотела, просто так и есть. У них разные предпочтения в музыке, одежде и продуктах. И машины им нравятся разные, и спорт, и фильмы. Даже говорят они по-разному. Пуэрториканцы – ладно, эти тупо языка не знают, но большинство знакомых ей черных родились и выросли здесь, а все равно ведут себя, будто понаехавшие. Говорят на каком-то своем сленге, который, по правде сказать, нравится Мэри Пэт своим ритмом и недоступным ее белому кругу богатством интонаций, а еще умеют заканчивать рассказ раскатистым хохотом. Однако, как ни крути, эта их речь – чужая. «Ну так если вы не говорите по-нашему, не слушаете нашу музыку, не носите нашу одежду, не едите нашу еду, не разделяете наш образ жизни, то за каким хреном, спрашивается, лезете в наш район?»
Толкать наркоту нашим детям и угонять наши тачки. Другого ответа нет.
И все-таки статья не дает Мэри Пэт покоя до конца смены. Что-то ее тревожит, но она не может сказать, что конкретно. Что же это? Ну?.. И вдруг ее осеняет.
– А какая у Сони фамилия? – спрашивает она у Герты.
– Каллиопа, – отвечает та.
– Ты, блин, серьезно?
– А что?
– Каллиопа – это ее имя, – из последних сил сдерживаясь, вздыхает Энн О’Лири.
– Да ладно, а фамилия у нее тогда какая? – недоумевает Герта.
– А ты сама не знаешь? – спрашивает Энн у Мэри Пэт. – Вы ж с ней подружки.
– Ну… – Мэри Пэт чувствует, что краснеет. – Да я ее как-то Соня и Соня…
Повисает молчание, пока еще не совсем неловкое, но до неловкости один шаг. Нарушает его – кто бы подумал? – Дотти:
– Уильямсон.
– Что?
– Фамилия Сони – Уильямсон.
– А ты откуда знаешь?
– Ну, мне ж до всех дело есть.
Мэри Пэт идет вдоль стола и находит газету. Открывает статью, указывает коллегам на имя погибшего наркодилера: Огастес Уильямсон.
– Ну и?.. – спрашивает Герта.
Нет, она точно идиотка, как полный автобус идиотов с идиотом водителем в придачу.
– Что – и? – цедит Мэри Пэт. – Соня только и рассказывает, что о сыне. Огги.
Постепенно доходит и до остальных.
– Вот же… – произносит Энн О’Лири.
– Теперь понятно, почему она не пришла на работу, – заключает Дотти.
Глава 4
После работы Мэри Пэт, хоть и убеждает себя, что тревожиться не о чем, идет прямиком домой. Никаких остановок, никаких заходов в бар.
Джулз нет. И после беглого взгляда на квартирку становится понятно, что за весь день дочь так и не появлялась.
Мэри Пэт в третий раз звонит Морелло – и снова попадает на Сьюзи.
– Она здесь, сейчас позову, – тут же говорит та.
Мэри Пэт сползает по стене, но непонятно, от облегчения или от чего-то еще. Что там сказала Сьюзи? «Джулз здесь»?.. Нет, всего лишь «Она здесь». «Ею» вполне может быть и Бренда.
Именно ее голос звучит в трубке.
– Здрасте, миссис Фен.
– Привет, Бренда. – Сердце у Мэри Пэт падает. – Джулз с тобой?
– Не видела ее с ночи, – выпаливает дочкина подружка так быстро и четко, как будто репетировала.
Мэри Пэт закуривает:
– И когда вы с ней попрощались? Она была одна?
– Нет, с этим своим… Рамом и… с Рамом, в общем.
– С Рамом и Рамом? У него что, двойник завелся?
– Нет, в смысле, только с ним.
– И где это было?
– На Карсоне.
Карсон – местный пляж. Ну как пляж; одно название. Там не океан, а тихий закуток вроде гавани. Даже волн нет. Подростки ходят туда в основном выпить за старыми раздевалками.
– И когда ты их с Рамом видела в последний раз?
– Ну не знаю… в полночь, наверное.
– И они просто ушли?
– Ну, типа, да.
– Так «типа» или «да»?! – Мэри Пэт вовремя берет себя в руки (не то Бренда, чего доброго, замкнется) и добавляет мягче, разрядив обстановку смущенным смешком: – Я просто хочу ее найти. Ты ж знаешь, мы, мамашки, вечно волнуемся.
На том конце провода молчание. Мэри Пэт закусывает губу, и горький никотин во рту мешается с привкусом крови. После паузы Бренда произносит:
– Ну я, это, точно не знаю. Она ушла с Рамом, и больше я ее не видела.
– Она была пьяная?
– Нет, конечно!
– Ерунду-то не городи! – не вытерпев, рявкает Мэри Пэт. – Бренда, пожалуйста, не надо держать меня за дуру; я ж твое вранье насквозь вижу. Сколько вы выпили?
В трубке что-то шипит и щелкает. Слышится далекий собачий лай. Наконец Бренда отвечает:
– Ну так, нормально, в общем. Несколько банок пива, немного вина…
– «Травку» небось курили?
– Ага.
– Она хоть на ногах держалась?
– Да, да. Просто была слегка под кайфом. Клянусь, миссис Фен.
– Так, значит, в последний раз ты видела ее с Рамом?
– Ну да.
– И после вы не пересекались?
– Нет.
– А если она объявится?..
– Первым же делом позвоню вам.
– Вот именно, – сделав голос посуровее, произносит Мэри Пэт. – Спасибо, Бренда.
Девушка вешает трубку, а Мэри Пэт остается стоять у телефона, ощущая, как в ушах грохочет от беспомощности – будто сквозь череп товарняк несется. Джулз семнадцать, она считается полностью дееспособной. Полиция пальцем не пошевелит, пока не пройдет трое суток – это как минимум. Столько Мэри Пэт ждать не может, это выше ее сил. Но ничего иного не остается, только сидеть на кухне, выкуривать пачку за пачкой и ждать, когда дочка объявится сама.
Попробовав сидеть и ждать, Мэри Пэт скоро вспоминает про Соню Уильямсон, которая буквально сегодня лишилась сына. Когда погиб Ноэл, Мэри Пэт получила от нее поразительное послание. Она роется в ящике, где хранит почти все, связанное с сыном: армейский жетон, награды, ламинированное свидетельство о смерти, открытки с соболезнованиями – среди них и та от Сони. На обложке крест со словами «Пусть Господь не оставит в трудный час», а внутри во весь разворот:
Дорогая миссис Мэри Пэтриша Феннесси!
Для матери нет ничего страшнее, чем потерять ребенка. Не могу вообразить ту боль, которую вы чувствуете. Много раз на работе вы заставляли меня улыбаться или скрашивали мой день рассказами о своем дорогом Ноэле. Какой сорванец он был! Какой озорник! Но он любил свою маму, в том нет сомнений, а мама любила его. Не знаю, зачем Господь посылает столь суровое испытание такой хорошей женщине, как вы, но знаю, что именно Он сделал наши сердца большими, чтобы те, кто умер, могли там поселиться. Там теперь и будет пребывать Ноэл – в материнском сердце, как когда-то в утробе. Если я могу хоть чем-то помочь, только попросите. Вы всегда относились ко мне с добротой, и дружбу с вами я очень ценю.
С искренними соболезнованиями,Каллиопа Уильямсон
Мэри Пэт возвращается за стол и глядит на послание, пока строчки не начинают расплываться. Эта женщина обращалась к ней так, будто они подруги. Подписалась полным именем, которое Мэри Пэт сегодня даже вспомнить не смогла. Назвала ее «хорошей женщиной», а она понятия не имеет, с чего вдруг такая доброта. Да, они с Соней общаются, но разве это можно назвать дружбой? Белым женщинам из Южки нельзя дружить с чернокожими бабами из Маттапана. Так уж устроен мир.
Мэри Пэт достает ручку и где-то с минуту ищет бумагу, чтобы написать для Сони записку с соболезнованиями, но находит лишь какой-то жалкий обрывок. Решив завтра купить приличную открытку, она возвращает ручку в ящик стола.
Захватив пиво, сигареты и пепельницу, Мэри Пэт перемещается в гостиную и включает телевизор. Там идут новости, причем как раз репортаж про Огги Уильямсона. Полиция считает, что его сбило поездом между полуночью и часом ночи и от столкновения тело забросило под платформу. Машинист этого даже не заметил. Всю ночь поезда ездили мимо тела, пока метро не закрылось, и только утром труп обнаружили рядом с рельсами. Слухи, будто у погибшего были найдены наркотики, не подтвердились. Также непонятно, почему он оказался ночью на станции и почему прыгнул – и прыгнул ли – под поезд.
На экране показывают фотографию Огги. Очевидно, что подбородок, губы и глаза – карие, но светлые, почти золотые – у него от Сони. Он выглядит таким юным, однако репортер сообщает, что молодой человек два года назад окончил школу и в настоящее время обучался на курсах менеджеров в «Зейре»[11].
Окончил школу? Обучался на курсах менеджеров? Наркодилеры работают в магазинах?..
«И ведь пацан еще», – думает Мэри Пэт, рассматривая лицо на фотографии. Ее мать говаривала, что едва ребенок выучится ходить, каждый шаг уводит его все дальше и дальше от родителей. Снимок Огги пропадает с экрана, и Мэри Пэт представляет, как в том же выпуске новостей – может, завтра, может, послезавтра – показывают ее собственную дочь.
Куда, блин, она запропастилась?..
Мэри Пэт выключает телевизор и звонит домой Раму. Трубку берет его мать, но отношения у них с Мэри Пэт натянутые, поэтому разговор короткий: «Нет, Рональда нет дома. У него смена в “Пьюрити суприм” до десяти… Нет, Джулз я не видела. Уже неделю, а то и больше. У тебя всё?»
Мэри Пэт кладет трубку.
А потом тупо сидит. И сидит. Неизвестно, сколько это длится. Может, минуту, а может, час.
Не вполне соображая зачем, она хватает с подноса у дивана сигареты и ключи, после чего покидает квартиру. По улочке между домами доходит до «Франклина», в котором живет ее сестра, Большая Пег. У той тоже дочка, ровесница Джулз. Девочки не то чтобы подруги, но, бывает, зависают вместе. Почти то же можно сказать и про Мэри Пэт с Большой Пег: близкими их отношения не назовешь, но это не мешает им от души накиряться, если вдруг возникает повод для встречи.
На что уж Мэри Пэт не охочая до путешествий, она все же успела повидать хотя бы Нью-Гэмпшир, Род-Айленд и Мэн. А вот Большая Пег обошлась и без того. Через два дня после школьного выпускного она выскочила за Терри Маколиффа, он же Терри Террорист, с которым начала встречаться в девятом классе старшей школы Южки. По мнению окружающих, парочку только одно и объединяло, что стремление никогда не покидать родной район. Даже в Дорчестер они выбирались только по большим праздникам, а Дорчестер всего в шести кварталах. Весь их свет клином сошелся на Южке. Ну а если остальные считали их кругозор узким, то в гробу они видали этих остальных.
Такую же гордость за малую родину Большая Пег и Терри Террорист, будто учение Христово (если б Спаситель вырос в Коммонуэлсе и был готов порвать любого, кто не отсюда), передали и своим семерым детям. В порядке старшинства это Терри-младший, Маленькая Пег, Фредди, Джей-Джей, Эллен, Подрик и Лёва (при рождении ему дали имя Лоуренс, но с тех пор ни разу им не пользовались) – каждый из них гроза подворотен, подъездов и песочниц. Убежденность в собственной правоте настолько затмевает им глаза, что они взрываются при малейшем противодействии. Сама выросшая в многоквартирной застройке, Мэри Пэт прекрасно знает, как низкая самооценка перерастает в отчаянное желание доказать всему миру, что он тебя не понимает. А если он тебя не понимает, то что он вообще понимает?
Большая Пег в линялом домашнем халате, удерживая в одной руке банку пива и дымящуюся сигарету, открывает сетчатую дверь и подозрительно глядит на сестру:
– Что-то случилось?
– Да вот, Джулз пропала…
Большая Пег открывает дверь шире:
– Заходи.
Мэри Пэт заходит в прихожую. Им с Пег настолько не о чем говорить, что они какое-то время просто молча смотрят друг на друга. Маколиффы вдевятером живут в четырехкомнатной квартире: длинный коридор от входа до кухни, с дверями, ведущими в гостиную и три спальни. Шум стоит такой оглушительный, что свои мысли не слышишь: «Твою мать, ты что, брала мои джинсы?» – «Не брала! Не брала!» – «Точно брала. Чую, как ты их пропердела!» – «Пошла на хрен!» – «Я тебя битой огрею!» – «Фигушки! У тебя ее нет». – «У Фредди есть». – «Мама! Скажи ей!»
Джейн Джо, она же Джей-Джей, вылетает из одной спальни и врывается в спальню напротив. Следом с такими же воплями несется ее сестренка Эллен. В комнате, куда они забежали, как будто извергается вулкан. Грохочут переворачиваемые вещи, стены дрожат от глухих ударов.
«Какого хрена вы две тут забыли?» – «Дай биту». – «Какую еще биту? А ну выметайтесь». – «Биту дай». – «Я тебе щас ею сам башку раскрошу». – «Дай мне биту, и я отстану». – «На фига она тебе?» – «Эллен врезать». Короткое молчание, затем: «Вон там, бери».
Эллен ревет в голос.
Большая Пег отводит Мэри Пэт на кухню и закрывает за ними дверь.
– Когда ты в последний раз ее видела? – спрашивает сестра.
– Вчера вечером, примерно в это же время.
– Ха! Мой Террорист, бывало, пропадал на две недели к ряду. И всегда возвращался.
«Да вернется он… Ничего с ней не случится… Куда они денутся…» Если Мэри Пэт еще раз когда-нибудь от кого-нибудь услышит нечто подобное, то точно съездит этому кому-нибудь по роже.
– Вот только Джулз не Терри. Ей всего семнадцать.
– Пегги!.. – вдруг орет сестра, и через полминуты на пороге возникает ее старшая дочь – Маленькая Пег, которая умудряется одновременно быть и дерганой, и заторможенной.
– Чё те?
– За языком следи. Поздоровайся с тетей.
– Привет, Мэри Пэт.
– Здравствуй, дорогая.
– Джулз видела? – спрашивает Большая Пег. – И смотри на тетю, когда с ней разговариваешь.
– В последнее время – нет. – Дергано-заторможенные глаза Маленькой Пег заторможено дергаются в сторону Мэри Пэт. – А чё такое?
– Да вот, она уже сутки дома не появлялась. – Мэри Пэт чувствует, как ее губы застыли в беспомощно-умоляющей улыбке. – Волнуюсь немного.
Взгляд у Маленькой Пег пустой, челюсть безвольно отвисла. Сейчас девушку можно принять за манекен в витрине «Кресгиз».
Мэри Пэт помнит, как время от времени сидела с ней, еще пятилетней. Та Маленькая Пег была веселой и сыпала искрами, будто порванный провод в грозу. Она лучилась радостью, каждый день был полон открытий. «Почему это все пропало? – задумывается Мэри Пэт. – Неужели из-за нас?»
– Значит, в последнее время не пересекались?
– Не-а.
– И давно?
– Видела ее в парке вчера вечером.
– В каком?
– В каком парке? В Коламбии.
– Когда?
– Не знаю… В одиннадцать? Может, в одиннадцать сорок пять… Точно не позже.
– Почему «точно»?
– Потому что мать выдерет меня, если я не появлюсь дома до полуночи.
Большая Пег с самодовольным видом кивает в знак подтверждения.
– Значит, ты ее видела где-то между одиннадцатью и двенадцатью?
– Ага.
– А с кем?
И вот эта дерганая девочка с потухшим взглядом, сухими русыми волосами и красными прыщами на лбу вдруг тушуется.
– Ну ты знаешь… – уклончиво произносит она.
– Не знаю.
– Ну ладно тебе, теть.
– Богом клянусь, не знаю. – Мэри Пэт придвигается к племяннице так близко, что видит в ее глазах свое отражение. – Рам там был?
Маленькая Пег кивает.
– А кто еще?
– Ты знаешь.
– Хватит это повторять.
Маленькая Пег смотрит на Большую. У матери раздулись ноздри, а тяжелое пыхтение перекрыло остальные шумы в квартире. Явный знак, еще с детства, что скоро грянет буря.
– Отвечай тете по-человечески!
Маленькая Пег поворачивает голову к Мэри Пэт, но смотрит в пол.
– Ну, это, Рам был с Джорджем Ди.
Большая Пег отвешивает дочери подзатыльник, та почти даже не дергается.
– Ты что тут плетешь?!
– В смысле с Джорджем Данбаром? – уточняет Мэри Пэт.
– Угу.
– Наркодилером?
Еще один подзатыльник от Большой Пег, по тому же месту, с той же силой.
– С тем самым?! Тем самым, который толкает дурь, от которой помер твой двоюродный братец Ноэл? И ты с этим козлом тусуешься?
– Не тусуюсь я с ним!
– Ты как с матерью разговариваешь?!
– Да не тусуюсь я с ним… – бормочет Маленькая Пег. – Джулз тусуется.
Мэри Пэт чувствует, как у нее внутри все сжимается – сердце, горло, даже желудок.
Несмотря на все их влияние, парням Марти Батлера так и не удалось взять под контроль наркотрафик в Южке. Видит бог, они пытались: есть масса историй, как мелких сошек находили закопанными на пляже Тенин или в пустых складах с торчащими из глаз спицами, но приток наркотиков не иссякал. Привозят их, конечно же, черные из Маттапана и Джамайка-Плейн, а также из дешевой застройки в Дорчестере, но своим «дурь» толкают белые – такие, как Джордж Данбар. Вот только никто из парней Батлера даже пальцем не тронет Джорджа, и это потому, как поговаривают, что его мать Лоррейн – подружка Марти Батлера. До Мэри Пэт доходили слухи, что Марти сам пару раз колотил Джорджа, даже фингал ему поставил, но парню хоть бы хны. И он такой не один.
– Это все равно что япошки с их камикадзе, – объяснил ей как-то Брайан Ши, когда она пришла просить его (и соответственно Марти) отомстить за смерть Ноэла. – Батя и дядья рассказывали: когда их много, даже самый мощный флот в мире их не остановит – несколько точно прорвутся. А мы всего лишь банда, Мэри Пэт. Мы не можем прищучить всех.
– Но вы ведь можете наказать тех, про кого точно знаете? – не унималась она.
– И наказываем, если ловим. Отбиваем всякую охоту продолжать. У некоторых – насовсем.
Вот только это не про Джорджа Данбара. Он неприкасаемый.
И стало быть, теперь этот безнаказанный торговец смертью крутится вокруг ее дочери?
Как можно мягче Мэри Пэт обращается к Маленькой Пег:
– А что общего у Джорджа и Джулз?
– Он и Рам хорошие друзья.
– В первый раз слышу.
– А еще он, ты знаешь…
– Так, я тебя предупреждала!.. – не выдерживает Мэри Пэт.
– Они гуляют с Брендой.
– В смысле «гуляют»?
– Он ее парень.
– С каких пор?
– Ну не знаю даже… Может, с начала лета?
– И ты видела их всех четверых в парке?
– Ну да. В смысле нет. Блин. – На мгновение Маленькая Пег выглядит совершенно растерянной. (Как подсказывает опыт Мэри Пэт, это знак, что человек запутался в своей же истории.) – Да и нет, в общем. Бренда с Джорджем типа поцапались, и она ушла, а затем Джулз ушла с Джорджем и Рамом. Я там еще позависала и тоже ушла.
– «Там» – это на пляже Карсон?
– На каком пляже? Говорю ж: в парке Коламбия.
– Бренда сказала, что они гуляли на пляже Карсон.
– Брехло.
Мать отвешивает ей очередной подзатыльник:
– За языком следи!
– Мы все были в парке Коламбия, – настаивает Маленькая Пег. – Там я Джулз и видела. Если они дальше двинули на Карсон, то не знаю, потому что сама пошла домой.
Мэри Пэт по-родительски переглядывается с Большой Пег: понятно, что вся история – вранье от начала до конца, но пока ребенок будет ее отстаивать. Давить дальше нет смысла: тогда Маленькая Пег совсем запрется, и правду из нее клещами будет не вытащить.
– Ладно, дорогая, спасибо, – говорит Мэри Пэт.
– Угу, – кивает Маленькая Пег.
– Все, иди, – отпускает ее мать.
Девушка уходит, и Большая Пег достает из холодильника две банки пива. Когда набор тем для беседы иссякает – меньше чем за минуту, – переходят к нависшей над районом туче, о которой все только и говорят.
Из старших детей у Большой Пег один уже окончил школу, остальные трое в старших классах. Жребий их миловал, и они продолжат учиться в Южке. Просто несказанное везение. Никакого Роксбери. Не нужно бояться чужих туалетов, коридоров и классов.
Оказывается, однако, что Большую Пег это вовсе не устраивает. Нет уж, дудки.
– Я их не отпущу, – говорит она.
– Куда?
Сестра отпивает пиво, одновременно кивая:
– В школу. Мы присоединяемся к бойкоту. Уиз в гробу перевернулась бы, если б увидела стадо черножопых в одном школьном коридоре со своей внучкой. Что, не так, скажешь?
Уиз, или Уиззи, они звали свою покойную маму. При жизни Луизу Флэнаган так могли называть только дети, и то за глаза.
– Спорить трудно, – признает Мэри Пэт. – Но как же их образование?
– Все у них будет нормально. Вот увидишь: месяц, максимум два – и город поймет, что мы не прогнемся! – Большая Пег заговорщицки подмигивает. – Чинуши еще пойдут на попятный.
Сами слова – и тон, каким они произнесены, – звучат громко, но пусто. И страх, который снедал Мэри Пэт весь день, возвращается.
Большая Пег видит, как глаза сестры наполняются слезами.
– Ну-ну, все будет хорошо.
Впервые за бог знает сколько времени Мэри Пэт смотрит сестре в глаза и хрипло шепчет:
– Я не могу потерять еще и ее. Не могу… Я не вынесу. – Она смахивает с щеки непрошеную слезинку и отпивает пива.
– Возьми себя в руки, сеструха. Пока наши дети в Южке, ничего плохого с ними не случится.
Мэри Пэт грохает кулаком по столу, и стоящие на нем пивные банки дребезжат.
– Ноэл передознулся на детской площадке через дорогу отсюда, блин!
– У твоего Ноэла были мозги набекрень – именно потому, что он покинул район и отправился куда-то в жопу мира, – невозмутимо возражает Большая Пег, взглядом умоляя увидеть в ее доводе здравый смысл.
Мэри Пэт пораженно смотрит на сестру. Вот, значит, что думают про ее сына? Что он подсел на наркоту из-за Вьетнама? Мэри Пэт и сама себя какое-то время в этом убеждала, но жизнь поставила все на свои места: не Ноэл нашел героин во Вьетнаме (конопляные сигары, «тайские палочки», – да, но не героин); это героин нашел Ноэла в подворотнях Южного Бостона.
– Во Вьетнаме Ноэл к наркотикам не притрагивался, – произносит она, но как-то неубедительно. – Скололся он уже здесь. Дома.
Большая Пег обреченно вздыхает – мол, тебя не переубедишь – и отводит взгляд. Затем встает и длинным глотком допивает банку.
– Ну ладно, мне завтра с утра на работу.
Мэри Пэт кивает и поднимается.
Большая Пег провожает ее по шумному коридору, где все семеро детей попарно ссорятся, не зная, в чем, собственно, причина основного конфликта.
Уже у двери сестра говорит:
– Она объявится.
Мэри Пэт слишком разбита, чтобы злиться.
– Да, конечно.
– Иди домой, выспись.
Предложение вызывает у Мэри Пэт невеселую усмешку.
– Нельзя во всем им потакать, – напутствует ее Большая Пег и захлопывает за ней дверь.
Глава 5
Рама она находит в зоне разгрузки за супермаркетом «Пьюрити суприм». Уже десять вечера, а жара все равно давит, будто плотное одеяло. Пахнет вялым салатом и перезрелыми бананами. Рам курит и пьет пиво с корешами из овощного, кулинарного и упаковочного, у которых тоже закончилась смена. Толпа придает ему смелости, когда он смотрит на Мэри Пэт, вылезающую из своей «Бесс». Услышав, как чихает заглушаемый двигатель и скрипит автомобильная дверца, насмешливо ухмыляется.
«Бесс» – это развалюха, на которой Мэри Пэт обречена ездить, пока та не отбросит колеса. Не то чтобы Мэри Пэт часто ею пользовалась, но порой без автомобиля никак. Она дошла бы до супермаркета пешком, однако воображение отчего-то нарисовало заманчивую картинку, как свет фар заливает переулок, шпана, будто крысы, разбегается по углам, оставляя Рама одного, и авто сбивает его крылом или дверцей. Вот только Мэри Пэт подзабыла, что «Бесс» вызывает у окружающих не трепет, а скорее смех.
По документам, «Бесс» – это двухцветный универсал «Форд Кантри Седан» 1959 года. Зад чуть ли не волочится по земле, как у старого пса, колесные арки и краска на нижней трети кузова разъедены ржавчиной и зимними реагентами, верхний багажник куда-то подевался (когда и как, никто не помнит), габаритные огни потрескались (но работают), а глушитель болтается на честном слове и истертом шпагате. Когда-то «Бесс» была идеальным авто для семьи с двумя детьми, но сейчас единственное ее достоинство – восьмицилиндровый двигатель почти на шесть литров под капотом, отчего на шоссе она разгоняется как ракета. Ну и работающее радио. Формально машина выкрашена в два оттенка зеленого: «яблочный» и «шервуд», – но они уже настолько слились друг с другом, что окружающим остается лишь верить Мэри Пэт на слово.
Когда она вылезает из «Бесс», шпана начинает ржать. Кроме Рама. Тот просто смотрит на Мэри Пэт, вскинув бровь, которую ей хочется оторвать у него с рожи, и попивая пиво из полулитровой банки.
– Где Джулз? – без предисловий спрашивает Мэри Пэт.
– Почем мне знать?
– Пусть пиво не кружит тебе голову, Рональд. Не ровен час, возомнишь себя храбрым…
– Чего?
– Где моя дочь?
– Без понятия.
– Когда ты ее в последний раз видел?
– Вчера ночью.
– Где?
– На пляже Карсон.
– А потом?
– Что – потом?
– Куда она пошла?
– Домой.
– И ты отпустил мою дочь домой одну в час ночи?
– Было без четверти час.
– Ты отпустил мою дочь одну без четверти час? В этом районе?
– Ну… – Он подносит пиво к губам.
Мэри Пэт выбивает банку у него из руки.
– Одну?!
Ржание стихло. Мэри Пэт знает матерей всей этой шпаны, а шпана знает ее. Все молчат, будто в очереди на исповедь.
– Нет, не одну, нет, – быстро поправляется Рам. – Джордж должен был ее подвезти.
– Джордж Данбар?
– Да, он.
– Наркоторговец?
– Что?.. Ну да.
– Он подвозил мою дочь домой?
– Ну да, я был крепко так упорот…
Мэри Пэт делает шаг назад и медленно, молча меряет Рама взглядом.
– Где ты будешь через час?
– Чего?
– Чего слышал. Отвечай!
– Ну типа дома буду.
– «Типа» дома или дома?
– Дома. Вот собираюсь и еду.
На служебной парковке стоит его оранжевый «Плимут Дастер» 1970 года. Мэри Пэт всегда претил вид этой машины: сразу понятно, что ничего хорошего от ее владельца ждать не приходится.
– Если Джордж твою историю не подтвердит, я ведь вернусь.
– Да пожалуйста, – говорит Рам, и по тону слышно, что ему есть что скрывать.
– Или можешь рассказать все сейчас.
– Нечего рассказывать.
– Поверь, так будет лучше.
– Верю. Но рассказывать нечего.
– Хорошо.
Она складывает руки на груди, как бы говоря: «Гляди, никто тебя за язык не тянул».
Рам нервно сглатывает, а потом смотрит куда-то себе на ботинки и на разлитое рядом пиво.
Под ошалело-изумленными взглядами Мэри Пэт садится обратно в свою «Бесс» и, развернувшись, отъезжает.
* * *
Джордж мелькал в доме Феннесси почти десять лет, забегая и убегая вместе с Ноэлом, однако за все эти годы Мэри Пэт так его толком и не узнала. Казалось, будто его суть постоянно ускользает от наблюдателя. Она как-то поделилась этими мыслями с Кен-Феном, и тот сказал:
– Почти все, кого мы встречаем, как собаки – есть верные, есть злые, есть дружелюбные. И все это, и хорошее и плохое, идет от сердца.
– И какая же собака этот Джордж Данбар?
– А никакая. Он кот.
И вот этот котяра, который даже не явился на похороны Ноэла, сидит перед ней.
– Почему Рам соврал?
– Кто знает? Чужая душа – потемки.
Джордж Данбар два года отучился в колледже на экономическом, но в итоге бросил. Не из-за плохой успеваемости, а потому, что прекрасно зарабатывал на наркоте. Его родня владеет цементной компанией, и Джорджу, как Мэри Пэт неоднократно слышала, обещали треть бизнеса, принадлежавшую его покойному отцу. Но он решил заделаться наркодилером. Хоть он и вырос в Южке, но говорит прямо как богачи – Мэри Пэт сталкивалась с парочкой таких на своем веку, – будто его слова из одного кладезя с Божьими, а твои – из того места, где солнце не светит.
– Значит, ты ее никуда не подвозил?
– Нет. Она сама ушла где-то без четверти час.
– И ты отпустил семнадцатилетнюю девочку домой одну?
Джордж удивленно вскидывает брови:
– Я разве ей в сторожа нанимался?
Они разговаривают в беседке в парке Марин. Вода в заливе Плеже, что за бульваром У. Дж. Дэя[12], плещется в вязком лунном свете. Найти Джорджа Данбара нетрудно – почти каждый вечер он сидит в этой своей беседке. Вся Южка, от копов до детишек, про это знает: еще одно доказательство его неприкосновенности. Хочешь дозу – идешь в беседку, где тебя встретит либо сам Джордж, либо один из его курьеров.
В глубине души Мэри Пэт хочется, чтобы Лоррейн Данбар застукали на измене Марти Батлеру и вышвырнули на улицу. А потом, пару дней спустя, кто-нибудь попортил бы ее сыночку прилизанную прическу, всадив пулю в его чертову башку.
– Чем вы занимались прошлой ночью? – спрашивает она.
Он пожимает плечами, но перед этим оглядывается на деревья – значит, придумывает, как ответить.
– Выпили пива возле фонтана в Коламбии. Оттуда пошли на Карсон.
– Во сколько?
– В одиннадцать сорок пять.
На памяти Мэри Пэт дети никогда не называли время точно, а всегда округляли: «Я был там в полдень… Около часа… После двух».
Но эти дети – сначала Маленькая Пег и Рам, а теперь Джордж Данбар – только и твердят, что «одиннадцать сорок пять», «без четверти час». Как будто в эту самую ночь каждый смотрел на часы, хотя отродясь их не носил.
Снаружи беседки околачиваются двое парнишек с велосипедами и хиппи возле фургона «Фольксваген». Ждут, пока Мэри Пэт уйдет и они смогут разжиться дозой.
Джордж тоже их замечает.
– Ладно, мне пора.
– Он ведь был твоим другом.
– Кто?
– Ноэл. Он считал тебя другом.
– Так и было.
– Значит, ты убиваешь друзей?
– Идите к черту, миссис Феннесси, – очень тихо произносит Джордж. – И чтобы больше я вас не видел.
Она хлопает его по коленке.
– Джорджи, если с моей дочкой что-то случилось и я узнаю, что без тебя не обошлось…
– Я сказал: идите…
– …Марти тебя не спасет. И никто не спасет. Джулз – мое сердце. – Она оставляет ладонь у него на колене и слегка сжимает. – Так что молись сегодня – на коленях молись, – чтобы мое сердце вернулось домой в целости и сохранности. Или я найду тебя и вырву твое прямо из груди.
Она смотрит в пустые глаза Джорджа, пока тот не моргает.
* * *
Мэри Пэт проезжает мимо дома Коллинзов, но оранжевого «Плимута» Рама около него нет. Ничего страшного. Такую яркую тачку в Южке не спрячешь.
Двадцать минут спустя она находит машину возле «Полей Атенрая»[13] (которые по все той же местной логике называют просто «Полями»). Это крепость Марти Батлера. Если ты не с Южки, внутрь тебя даже не пустят. Если будешь хулиганить, тебя вынесут. За десять лет существования это заведение ни разу не было переполнено, даже на День святого Патрика, и не видело ни одной драки. Недоумку, который решил занюхнуть дорожку в туалете, прямо в процессе сломал нос Фрэнки Туми, он же Гробовщик, он же главный киллер в банде Батлера.
Мэри Пэт находит место на Такерман-стрит, паркует «Бесс» и заходит в бар. Рам сидит на углу стойки с бойлермейкером[14]. Да и где еще зависать парню, у которого после школы нет никаких перспектив, зато хватает безбашенного куражу, чтобы время от времени выполнять поручения для Марти? Мэри Пэт тоже заказывает виски и пиво. Ожидая напитки, она делает вид, будто не обращает на парня внимания, но при этом чувствует его затравленный взгляд и слышит частое дыхание. Она осматривает бар. Здесь Тимми Гэвиген, который вчера заносил таблички; кажется, где-то в толпе мелькнул Брайан Ши; наверняка есть и Хед Спаркс, пару раз ходивший на дело с Дюки в старые добрые. Еще нескольких она знает в лицо, но по имени так с ходу не вспомнит. Да и какая разница: все одна шайка.
Бармен Томми Галлахер с Бакстер-стрит приносит ей напитки, забирает деньги, отходит в сторону. Мэри Пэт опрокидывает стопку, запивает пивом и поворачивается к Раму:
– Ты мне соврал.
– Ничего я не врал.
– Еще как врал. Джордж не подвозил ее до дома.
– Так я вам сразу и сказал, что она ушла одна. Но нет, вы продолжили наседать. Вот я и выдумал про Джорджа, чтобы вы отстали. – Он отхлебывает пиво, приподнимая и опуская брови.
– Так, выходит, она пошла домой одна?
Рам смотрит в бокал.
– Ну а я чё сказал-то?
– Это твоя окончательная версия?
– Да, окончательная. И что вы…
Точным ударом с правой Мэри Пэт ломает Раму нос. Хруст, будто кто-то разбил «пирамиду», слышит весь бар. Парень взвизгивает, как девчонка, и прикрывается ладонью. Мэри Пэт снова бьет по тому же месту, пробивая неумелую защиту. Следующий удар – теперь с левой – приходится в глаз.
Рам мычит что-то типа «Хватит!», что-то вроде «Ах ты ж!..», а потом мычание становится нечленораздельным. Мэри Пэт проводит серию ударов по этой гребаной безмозглой башке: левый глаз, правый, левая щека, правая, два быстрых удара по левому уху и мощный апперкот в челюсть. Изо рта у Рама вылетает желтый от никотина и красный от крови зуб.
Ее начинают оттаскивать. Держат крепко, грубо. В хватке ясно читается: «Только попробуй рыпнуться». Однако держат ее за руки, а ноги-то свободны. Извернувшись, Мэри Пэт пинает Рама в лицо, в грудь, в живот, пока не перестает до него доставать.
Ее усаживают на барный стул.
– Хорош, Мэри Пэт. Хватит. Успокойся! – произносит знакомый голос.
Она поворачивает голову и встречается с синими глазами Брайана Ши.
– Всё, довольно, – говорит он.
Мэри Пэт тяжело дышит. Мужчины, держащие ее, ослабляют хватку, но не отпускают.
– Томми, – обращается Брайан Ши к бармену, – повтори Мэри Пэт ее заказ и налей всем по кружке.
Рам безуспешно пытается оторваться от пола.
– Все, можете отпускать, – тихо говорит Мэри Пэт.
Брайан наклоняет голову, заглядывая ей в глаза.
– Уверена?
– Уверена. Я успокоилась.
– Успокоилась… – Он издает смешок. – Слыхали, мужики? Она успокоилась!
Весь бар громко смеется, но как-то неестественно.
Брайан кому-то кивает, и руки – она насчитала минимум три пары – отпускают ее.
Рам наконец приподнимается на четвереньки и тут же блюет. Рвота у него кровавого цвета.
– Она ему по ходу легкое пробила, – говорит Пат Кирнз.
– Отнесите его к врачу на Джи-стрит, – велит Брайан. – Скажите, что лечение за наш счет, только не как для «Кадиллака», а как для подержанного «Доджа».
Парня подхватывают и волокут.
– Через заднюю дверь, кретины! – рявкает Брайан. – Совсем с ума посходили?
Едва Рама выносят через черный ход, атмосфера в баре возвращается в норму. Мэри Пэт всегда казалось, что здесь как-то чересчур тихо, но, впрочем, все равно уютно.
– Мэри Пэт, ты хоть понимаешь, что натворила?
Она опрокидывает вторую стопку за вечер и смотрит Брайану в глаза.
– Понимаю.
– Ты устроила драку дома у Марти. В его крепости.
– Да разве ж это драка…
– А что, по-твоему?
Она криво усмехается:
– Избиение младенца. Этот сосунок даже ни разу не ударил в ответку.
– Избивать дома у Марти тоже никого нельзя. Будь ты мужиком, тебе уже руки-ноги переломали бы. А то и вовсе замочили бы.
– Делайте что хотите, но сначала дайте мне найти дочь.
Брайан, сощурившись, выпивает свой стакан.
– Джулз? А что с ней?
– Вот это-то я и хочу узнать. Не видела ее со вчерашнего вечера.
– Почему сразу не сказала?
– Сказала. Ему. – Большим пальцем она тычет в лужу крови и блевоты, оставшуюся после Рама.
Брайан морщится:
– Этому недоноску? С тем же успехом могла бы просить у телефонного столба стейк с сыром… Вот мы, – он бьет себя в грудь, – помогаем. В этом районе со всеми проблемами идут к нам. Тебе было достаточно только попросить, и мы бы весь день искали твою Джулз. Все помнят, что ты для нас сделала, что Дюки для нас сделал. Мы здесь за тебя горы свернем, Мэри Пэт.
Он достает из куртки небольшой блокнот и карандаш. Кладет блокнот на стойку и, облизнув кончик карандаша, готовится записывать.
– Рассказывай все, что знаешь.
* * *
– Я поговорю с Марти, замну твою сегодняшнюю выходку, – произносит Брайан, когда она заканчивает, после чего убирает блокнот с карандашом в карман своего «харрингтона». – А ты дай нам сутки.
– Сутки?!
– Это край. А так – от силы часа три. Нужно просто, чтобы ты сидела тихо, а не строила из себя, мать его, Билли Джека[15]. Нельзя бить кого ни попадя направо и налево. Это привлекает лишнее внимание.
– Я не могу сидеть и ждать целые сутки.
Брайан шумно выдыхает:
– Ну ладно, дай хотя бы завтрашний день, до пяти вечера. Мы ее отыщем. Главное, не мути воду, не ходи к копам и не путайся у нас под ногами.
Мэри Пэт закуривает и крутит сигарету в пальцах. Закрывает глаза.
– Ты многого просишь.
– Понимаю. Но представляешь, что будет, если еще больше посторонних заинтересуются нашим районом? Начнут совать нос, выяснять, что да как, кто тут всем заправляет… Мало нам гребаного басинга, так еще и ниггер этот, который убился прошлой ночью. В общем, лишний головняк нам ни к чему. Совсем ни к чему.
Мэри Пэт окидывает бар взглядом, чувствуя, что все только притворяются, будто заняты чем-то своим, а на самом деле наблюдают за ними с Брайаном.
– Хорошо, до пяти вечера буду пай-девочкой. Потом – не взыщите.
Брайан Ши жестом велит Томми налить еще по одной.
– Заметано.
Глава 6
За ночь Мэри Пэт спит максимум часа три, причем не подряд, а урывками минут по пятнадцать, за каждым из которых следует тревожное бдение, метание в постели и безнадега. Потом еще пятнадцать минут забытья – и снова напряженное вглядывание в темноту потолка.
В очередное из таких пробуждений она чувствует, будто сверху на нее тоже кто-то смотрит. А потом отворачивается, оставляя ее наедине со вселенной.
Наутро Мэри Пэт словно зомби. Она с трудом отрабатывает свою смену в Мидоу-лейн-мэнор, надеясь, что никто из пациентов на нее не нажалуется. Соня так и не вышла, рук снова не хватает. Народ только и делает, что судачит о гибели Огги Уильямсона: мол, это он решил покончить с собой. Нет, просто обкололся и упал под поезд. Свидетели есть, но они отказываются говорить. Да, потому что парня загнали на платформу. Сделка с наркотиками пошла не так, он попытался сбежать, но поскользнулся, упал на пути – и хр-рясь!
Однако все обходят стороной вопрос, почему машинист ничего не заметил. Допустим, Огги он не увидел, но удар-то должен был почувствовать! Везде пишут, что Огги погиб где-то между полуночью и часом ночи, но тело нашли только утром, под платформой. Представляете, каково это – закончить смену, вернуться домой, спокойно выспаться, а проснувшись, узнать из новостей, что ночью ты кого-то переехал? «Бедняга, – говорит кто-то, – ему ж теперь до самой смерти с этим жить…»
Отработав, Мэри Пэт переодевается из униформы в обычную одежду, а потом делает то, в чем даже сама себе не отдает отчета, пока не пересекает реку Чарльз, – едет по красной ветке в Кембридж[16].
Сойдя на станции «Гарвард», она попадает на Гарвард-сквер. Там не так плохо, как ей представлялось: мол, сплошные гребаные хиппи, запах «травки» и немытых тел, через каждые двадцать шагов кто-то бренчит на гитаре и гундит «любовь, чел, любовь» или «Никсон, мля, Никсон». Бывшего президента увезли на вертолете с лужайки перед Белым домом почти три недели назад[17], а для этих залюбленных, чересчур образованных нытиков-уклонистов он по-прежнему жупел. Мэри Пэт быстро сбивается со счета, сколько парней ходят босиком, в растрепанных снизу штанах клеш, разноцветных рубахах, бусах и с длинными волосами, а сколько девушек без бюстгальтеров и в коротко обрезанных шортах, открывающих ягодицы. Каждый, пропахший сигаретами, кретеками[18] или «травкой», позорил родителей, которые потратили хренову уйму денег, чтобы отправить свое чадо в лучший университет мира – куда ни одному малообеспеченному ребенку ни за что не попасть. И вот вся благодарность: детишки гуляют с грязными ногами и поют дерьмовые самодельные песни про «любовь, чел, любовь»…
На территории кампуса доля хиппи по отношению к приличного вида студентам уже меньше – примерно один к трем, что успокаивает. Студенты выглядят прямо как их показывают в фильмах: серьезные лица, аккуратные стрижки. Девушки в платьях или юбках и блузках, с выпрямленными и блестящими волосами, парни – в оксфордах и чиносах, с уверенной осанкой привилегированного класса.
Но всех объединяет глубокое непонимание, что на их территории забыла Мэри Пэт.
Нет, на какую-нибудь замарашку из трущоб она не похожа. Одета как большинство домохозяек, гуляющих по улицам Южного Бостона (да хоть Дорчестера, Рослиндейла или Хайд-Парка): красная полиэстеровая блузка, бежевые слаксы и фланелевая куртка-рубашка наперекор жаре. В таком виде она сегодня пошла на работу – чтобы доказать всем, кто смотрит, мол: «Я держу себя в руках, не раскисаю. Перед вами стильная женщина, и не глядите на разбитые кулаки». Но, видимо, в глубине души Мэри Пэт знала, что после работы пойдет не домой, а куда-то еще – например за реку, в мир гораздо более чужой и неуютный, чем даже другая страна. Скажем, Ирландия. Или Канада какая-нибудь. На свой вкус, она одета аккуратно и по моде, но, судя по косым взглядам от сопляков и хиппи на Гарвард-Ярде, ее видят насквозь: пролетарскую бабу с другого берега реки, решившую посетить их закрытый мирок в смехотворном выходном наряде из каталога «Сирса»[19]. Им кажется, она ошиблась поездом и случайно попала в гарвардский кампус, а теперь бродит по нему, словно потерявшийся в супермаркете ребенок. Потом, вернувшись обратно в свою дыру, она станет рассказывать другим грязным детишкам, что видела кучу дорогих блестящих вещей, только трогать их было нельзя.
Она как-то уже бывала здесь с Кен-Феном: два года назад, незадолго до Рождества, через день после того, как его официально устроили в местное почтовое отделение. Была суббота, разгар зимы, поэтому народу в Гарвард-Ярде было всего ничего: редкие укутанные студенты; ну а хиппи в минусовую погоду вообще не высовывались. Мэри Пэт и Кенни встретились с начальником – его лицо она уже напрочь забыла, – и тот передал Кенни ключи от отделения и мастер-ключ от ящиков, объяснил обязанности, которые нужно выполнять по будням с полудня до половины девятого вечера. А потом оставил их осваиваться.
Почтовое отделение располагалось на цокольном этаже Мемориал-холла – здания настолько грандиозного и внушительного, что трудно было понять, как Кен-Фену удается работать там целый день и не трепетать от благоговения.
Кенни Феннесси вырос во дворах Ди-стрит – таких суровых, что Коммонуэлс и Олд-Колони в сравнении с ними напоминали опрятные Бэк-Бэй или Бикон-Хилл. Крупный мужик, метр девяносто. Когда сжимает кулаки, руки превращаются в две арматурины. Если нарываешься с ним на ссору, то лучше взять еще минимум пару дружков, потому что разнимать вас будет уже коронер. Но если не залупаться, то Кен-Фен тебя и пальцем не тронет. Ни разу не унизит и не оскорбит. С куда большей радостью он выслушает тебя, выпьет с тобой пивка, узнает, чем ты увлекаешься, и присоединится. Всю жизнь ему внушали, что насилие – единственный выход, однако это не сделало ненависть его главной движущей силой.
Они познакомились вскоре после его развода. Бывшая жена, которой Кенни выплачивал просто королевское содержание, как-то с уязвленной гордостью заявила, что неспособна любить, – а была бы способна, не стала бы растрачивать это чувство на него. Мэри Пэт и Кенни встречались год, после чего решили сыграть свадьбу. До работы в Гарварде у Кен-Фена не было в кармане ни цента. Потом появилась надежда, что, даст бог, через пару лет он рассчитается со всеми долгами и они переедут в нормальное жилье.
В качестве привилегии ему разрешалось бесплатно посещать лекции. Получить диплом он, конечно, не мог, но мог слушать. Тогда-то проблемы и начались. Внезапно муж стал приносить домой книги (особенно Мэри Пэт запомнились две: «Сиддхартха» и «Жестяной барабан»[20]), цитировать людей, про которых она никогда не слышала. Нет, конечно, она много про кого не слышала, но чтобы Кенни, в жизни не повторявший чужих слов, начал цитировать…
Он сидит за столом в середине отделения. Мэри Пэт подгадала, чтобы застать его одного в обеденный перерыв. Еды перед Кен-Феном, однако, нет, он просто читает (конечно же!), но когда Мэри Пэт входит, то отрывается от книги и широко улыбается. Улыбка, впрочем, тут же пропадает, будто стертая быстрой рукой, и становится ясно, что ждал он кого-то другого.
– Привет, – говорит она.
Кенни поднимается из-за стола ей навстречу.
– Привет. Какими судьбами?
– Ты Джулз не видел?
– Нет, не видел. – Он мотает головой. – А что?
– Да вот, нигде не могу ее найти. Подумала, вдруг она к тебе заходила…
– И давно ее нет?
– С позавчерашнего вечера.
– Господи, Мэри Пэт… – Кен-Фен подходит к ней, берет под локоть. – Присядь-ка.
И пускай он не рад ее видеть, пускай по-прежнему злится (если это злость, а не что-то похлеще), пускай их последний разговор прошел на повышенных тонах – в минуту нужды он все равно будет рядом. Кенни – это скала, всегда таким был. Первый приходит на выручку, последний просит о помощи.
Он подводит ее к столу и пододвигает стул. Она беспомощно опускается на него. Глаза наполняются слезами. Страх, который Мэри Пэт затолкала глубоко внутрь, прорывается наружу коротким всхлипом. Кен берет другой стул и садится напротив.
Несколько секунд она переводит дух, а потом начинает говорить – слова будто извергаются из нее нескончаемым потоком:
– Что со мной, Кенни? Я не видела ее всего два дня, а уже предчувствую самое страшное. Такого не было даже в тот год, пока Ноэл был во Вьетнаме, даже когда Дюки, земля ему пухом, ушел из дома и не вернулся. Будто бы мы с ней до сих пор единое целое, понимаешь? Крупинка ее осталась во мне, преобразилась и… как бы… срослась со мной, что ли. Стала частью моего тела, вместе с кровью и прочими органами, без которых нельзя, понимаешь? Она всегда была там, внутри, но… но… но теперь, впервые с тех пор как она появилась на свет, я ее не чувствую. – Мэри Пэт бьет себя в грудь, чуть сильнее, чем рассчитывала. – Ее там больше нет.
Кен-Фен достает откуда-то бумажные платочки, протягивает ей. Она утирает лицо и с удивлением видит, что платочки насквозь мокрые. Кенни забирает у нее хлюпающий комок, дает пару свежих платочков, потом еще, пока она наконец не вытирает слезы насухо и не прочищает нос.
– Значит, ты тоже ее не видел… Может, слышал чего? – спрашивает Мэри Пэт.
– Нет. – Взгляд у него сочувственно-печальный.
– Если б она угодила в передрягу и хотела бы скрыть это от меня, то наверняка связалась бы с тобой.
– Наверное.
– Она тебя любит.
– Знаю.
– У нее ведь есть твой номер?
– Ага.
Это немного ранит. У дочки есть его номер, а у самой Мэри Пэт нет.
– Так, ладно, – говорит Кенни. – А теперь давай все с самого начала и по порядку.
Рассказ занимает минут пять.
– Подытожим… – произносит он тем самым взвешенным голосом, каким иногда объяснял ей непонятные ситуации в американском футболе или в последние годы их брака толковал смысл того или иного изречения. – Она тусуется с друзьями в парке до полуночи. Потом еще сорок пять минут проводит на пляже. Потом уходит домой. Это с их слов.
– Да, именно так они все и говорят, – подтверждает Мэри Пэт.
– По-моему, чушь собачья.
– Почему?
– Как-то все складно. Они ведь наверняка пили и курили всякую дрянь?
– Ну да.
– И при этом точно помнят время.
– Ага, до минуты. Меня это тоже насторожило.
Кен-Фен ненадолго задумывается; в его глазах светится ум, который он никогда не мог скрыть, как ни старался. И этот ум занимал в ее сердце второе место после доброты.
– Погоди-ка, – говорит он. – Весь этот казус – ну, или история, неважно – произошел в ночь на воскресенье между полуночью и часом ночи, так?
– Так.
– А что у нас прямо через дорогу от парка Коламбия?
Мэри Пэт пожимает плечами:
– Да много всего.
– Станция «Коламбия». Там, где погиб тот черный парень.
– И что?.. – не вполне понимая, спрашивает она.
– А то, что он тоже погиб между полуночью и часом. Так в газетах пишут.
– И какая связь?
– Мало ли… Может, ребята что-то видели?
Она пытается уложить это в голове.
– Или, – продолжает Кен-Фен, – может, они как-то к этому причастны.
Мэри Пэт подозрительно щурится, и тут в помещение входит чернокожая девушка с прической афро раза в два больше головы. В одной руке у нее пакет с едой, откуда доносится запах чего-то жареного, а в другой болтаются между пальцами две бутылки колы. Девушка смотрит на Кенни с теплой улыбкой.
Со смесью замешательства и отвращения Мэри Пэт понимает: «Так вот, значит, ради кого ты меня бросил. Ради этой ниггерки».
Девушка неуверенно улыбается Мэри Пэт, и она невольно успевает подумать: «Черт, и правда красавица», – и вдруг ляпает первое, что приходит в голову:
– Сколько тебе, девочка?
– Твою мать… – Кен-Фен, поднимаясь, отпихивает стул назад.
Негритянка подходит ближе, теперь улыбаясь чему-то своему.
– Двадцать девять. – Она ставит еду на стол и встает позади Кенни. – А вам?
Мэри Пэт внутренне усмехается, но виду не подает.
Повисает молчание, чем дальше, тем более неловкое. Нарушить его, однако, никто не решается.
Первой находится Мэри Пэт.
– Дай мне знать, если Джулз объявится, хорошо? – говорит она Кенни.
Тот, скривившись, указывает на негритянку, которая вышла вперед и встала рядом с ним.
– Мэри Пэт, это…
– Да мне насрать, как ее зовут.
Девочка-женщина широко раскрывает глаза и испуганно охает.
Мэри Пэт чувствует, как ее переполняет гнев, а к лицу приливает кровь. Перед глазами стоит невыносимое зрелище: эта парочка, держась за ручки, переходит через Бродвейский мост. Маленькая черная ладошка в большой белой лапе… Фу, аж тошнит. Как на них посмотрят! Кенни Феннесси, обыкновенный парень с Ди-стрит, возвращается в Южку предателем, хреновым любителем шимпанзе.
И неважно, чем закончится прогулка Кен-Фена с его африкоской (Мэри Пэт сомневалась, что они дойдут живыми даже до Си-стрит, не говоря уже об И-стрит). Важно, что несмываемый позор обрушится и на нее с дочерью, будет преследовать их, пока они носят фамилию Феннесси, а может, и еще много лет после. Да и памяти Ноэла, земля ему пухом, достанется.
Однако именно Кенни и черная девочка-женщина смотрят на нее с презрением. Да что они о себе вообразили?..
– Даже не представляю, как тебя совесть не мучает, – шипя, цедит Мэри Пэт.
– Меня? С какой, собственно, стати она должна меня мучить?
Девушка пытается придержать Кенни за руку, но тот высвобождается и подходит вплотную к Мэри Пэт.
Она перестает понимать, что происходит. Она ведь пришла вовсе не за этим. Мгновение ей хочется просто развернуться и уйти, продолжив поиски Джулз. Однако обида копилась слишком долго, с самого ухода Кенни, и слова вываливаются сами собой:
– Мы были счастливы…
– Мы? Счастливы?
И тут до нее доходит. Правда ведь, не были. Она была. А он почему-то нет.
– Ну да, не все у нас было гладко…
– Нет, Мэри Пэт, все было куда хуже. Мы гнили заживо. С самого раннего детства меня окружали только злоба и гнев. Я видел, как народ топит их в алкоголе, а наутро просыпается, и вся хренотень повторяется по новой. Десятилетиями!.. Всю жизнь я только и делал, что умирал. А теперь хочу пожить. Мне надоело гнить.
Чернокожая красотка смотрит на них с одновременно восхитительным и оскорбительным спокойствием.
Сквозь гнев, пылающий в глазах Кенни (и в ее собственных), Мэри Пэт замечает крошечный, но яркий огонек надежды, который как бы взывает к ней: «Давай начнем все сначала. Вместе».
Какая-то ее часть уже готова сказать: «Да, давай». Какая-то ее часть готова схватить Кен-Фена за лицо, впиться ему в губы и процедить: «Я согласна, твою мать!»
Но изо рта почему-то вырывается:
– Ах, значит, считаешь себя лучше нас?
Кенни издает что-то между тихим вскриком и громким вздохом. Крохотный лучик надежды гаснет, и весь его взгляд теперь мертвый – мертвые глаза, мертвые зрачки, мертвое все внутри.
– Пошла отсюда на хрен, – тихо произносит Кен-Фен. – Если Джулз объявится, отправлю ее домой.
Глава 7
В пять часов вечера вестей от Брайана Ши нет. И в шесть. И в семь тоже.
Мэри Пэт идет пешком «на Поля». На двери табличка: «Не беспокоить. Закрытое мероприятие».
Хочется закричать: «Что за херня? Все ваше заведение – это закрытое предприятие!»
Мэри Пэт начинает колотить в дверь, пока не отбивает правую руку, которая и так болела со вчерашнего дня, когда она устроила трепку дочкиному типа парню.
Никто не открывает.
Тогда она идет к Брайану Ши домой. Тот живет на Телеграф-Хилл в одном из старинных кирпичных городских особнячков, фасадом к парку. На звонок открывает Донна, его жена. Они с Мэри Пэт (и Брайаном тоже) учились в одной средней школе, а затем в одной старшей школе Южки. Какое-то время девушки были не разлей вода, но после выпуска их жизни резко пошли разными курсами. Мэри Пэт осталась в Коммонуэлсе растить двоих детей, а Донна (тогда еще не Ши, а Доэрти) вышла за морпеха и объездила с ним полмира, пока во вьетнамском местечке под названием Биньтхюи мужа не подстрелили свои же. Она вернулась в Южку, одна, без детей, и заселилась к своей маразматичной матери. И вроде бы ждало Донну тоскливое вдовство с таким же старческим маразмом в итоге, но она сошлась с Брайаном Ши, и ее жизнь снова круто перевернулась. Мать умерла, Брайан вырос до правой руки самого Марти Батлера, пара переехала на Телеграф-Хилл, и Брайан купил жене двухцветный «Капри» прямо от дилера. Ни детей, ни животных, ни проблем с деньгами – все равно что взять трайфекту[21]. Теперь единственными заботами Донны были отмена записи к маникюрше и непонятные шишки на груди.
Донна глядит на бывшую подругу через порог.
– Чем могу помочь? – спрашивает она таким тоном, как будто перед ней страховой агент.
– Привет, – говорит Мэри Пэт. – Как твои дела?
– Нормально. – Донна выглядит усталой. Она смотрит через плечо Мэри Пэт на улицу. – Что-то случилось?
– Мне нужен Брайан.
– Его нет.
– А где он, не подскажешь?
– Зачем тебе знать, где мой муж?
– Он выполняет одну мою просьбу.
– Какую еще просьбу?
– Разыскивает мою дочь. Она не объявлялась с позапрошлого вечера.
– А он тут при чем?
– Он обещал помочь.
– Обещал – значит, жди.
– Он сказал, что свяжется со мной сегодня до пяти.
– Ну, его до сих пор нет.
– Понятно.
– Ага.
– Вот.
– Ясно.
– Донна…
– Что?
– Я просто ищу дочь.
– Так ищи.
– Пытаюсь, – произносит Мэри Пэт, хотя на самом деле ей хочется крикнуть: «Ну почему ты ведешь себя как сука?»
Не зная, что еще сказать, она разворачивается и спускается с крыльца.
– Мэри Пэт… – тихо окликает ее Донна.
– Чего?
– Прости. Не знаю, что на меня нашло.
И она приглашает Мэри Пэт в дом.
* * *
– Не понимаю почему, – говорит Донна, достав две банки пива и протягивая одну Мэри Пэт, – но я несчастлива… Ну, то есть мне всего хватает, так? Только взгляни на этот дом. Да и Брайан – хороший мужик, опрятный, заботится обо мне. Никогда меня не бил. Не помню даже, чтобы хоть раз голос повышал. Чего бы не жить и радоваться?
Она окидывает рукой столовую. Буфет размером с витрину мясного отдела, люстра на потолке – такая огромная, что тени от нее напоминают плющ, увивающий стены, за столом на паркетном полу спокойно разместятся двенадцать человек. И все же Донна повторяет:
– Почему я несчастлива?
– А я-то почем знаю? – Мэри Пэт с неловким смешком пожимает плечами.
Донна затягивается сигаретой:
– Ну да. Ты права, права, права…
– Уж не знаю, как там насчет «права». Просто мне нечего ответить.
– В постели у нас все хорошо, – говорит Донна. – Я сыта, одета. Брайан удовлетворяет любой мой каприз.
Мэри Пэт смотрит на старинные напольные часы в углу столовой. Восемь двадцать. С обещанного срока прошло уже почти три с половиной часа.
– Донна, я нигде не могу найти Джулз. Брайан обещал помочь с поисками. Поэтому мне нужно его увидеть.
– Точно не за тем, чтобы затащить его к себе в койку?
– Точно.
– Почему?
– Потому что в старших классах мы с ним перепихнулись. Было не очень.
Лицо Донны становится прозрачно-белым, будто вареная картофелина, а глаза увеличиваются до размера бейсбольных мячей.
– Ты спала с Брайаном?!
– Еще в школе.
– С моим Брайаном?!
– Тогда еще не твоим.
– Но мы же все тогда дружили.
– Угу.
Донна тушит сигарету, не сводя глаз с Мэри Пэт.
– Почему ты мне не сказала?
– Потому что ты по нему сохла.
– Не было такого.
– Было-было.
– Я гуляла с Майком Атардо.
– Гуляла, да. А сохла по Брайану.
– Я никому об этом не говорила. Даже тебе.
– Но я знала.
– Знала, что я по нему сохну, и все равно переспала с ним?
– Я была пьяная. Он тоже.
– Ясно…
– Вот так.
– А я где была?
– С Майком Атардо на Касл-Айленде[22].
Донна взвизгивает.
– Что, в ту самую ночь, когда он сорвал мой бутон?
– Ага.
Донна снова взвизгивает, Мэри Пэт ей вторит. Приятно хоть на мгновение вспомнить, какими они были раньше, прежде чем вернуться к тому, какие они теперь.
Донна беззвучно усмехается, потом говорит:
– Блин, Мэри Пэт, какого хрена? Почему всё так?
– Как – так?
– Вот так. Мы ведь почти чужие люди. А были подругами!
– Ты уехала.
– Это да.
– Жила в Японии.
– Фу…
– В Германии.
– Еще хуже.
– На Гавайях, кажется.
Донна закуривает очередную сигарету.
– А вот это было неплохо.
– Жаль, что твой муж умер.
– Жаль, что твой тоже.
– Он не умер, а ушел к другой.
– Не-не, погоди. – Донна трясет головой. – Я про первого. Э-э-э… Дюки?
– А, тогда да. – Мэри Пэт кивает. – Но это уже давно было.
– Все равно, наверное, тяжко.
– Он меня часто бил.
– О как… А второй?
– Ни разу. Он был рыцарь.
– Ага, но все равно бросил тебя.
– Ну да…
– А почему?
Мэри Пэт так долго собирается с мыслями, что за это время Донна докуривает сигарету, а столовая погружается в сумрак.
– Он меня стыдился.
– Почему?
– Черт его знает.
– Из-за волос?
«У меня что, плохие волосы?» – думает Мэри Пэт.
– Из-за лица? Груди?.. Что там еще?
– Из-за моей ненависти, – говорит Мэри Пэт и закуривает.
– Не понимаю.
– Я тоже. – Мэри Пэт выдыхает длинную струю дыма. – Но именно так он сказал, когда уходил. «Я стыжусь твоей ненависти» – слово в слово.
Донна хмыкает:
– Снобизм какой-то.
– Не без того.
– Ну и хрен бы с ним. Как будто он всех и вся любит… Святоша паршивый.
– Именно.
– Радоваться надо, что он свалил.
– Ну…
– Нет, скажешь?
– А чего радоваться? Мне, блин, сорок два, и я одинока.
– Ничего, еще найдешь себе кого-нибудь.
– Мне тот нравился.
– Найдешь получше.
Мэри Пэт неуверенно поводит плечом.
– Я тебе говорю.
– Более подходящего – может быть, но точно не лучше.
Повисает недолгая тишина. Дом кажется чересчур большим и холодным – даже в разгар жары, – и Мэри Пэт не верится, чтобы здесь гнездилась радость. Переступая порог, она завидовала Донне, но теперь сомневалась, что будет чувствовать то же, уходя.
– А чего ты вообще к Брайану прицепилась? – произносит вдруг Донна. – Не с ним тебе нужно иметь дело.
– А с кем? С Марти, что ли?
– Да нет же. С парнем твоей Джулз.
– С Рамом я уже говорила дважды. Во второй раз устроила ему такую взбучку, что он теперь долго не захочет со мной общаться.
– Рам не парень Джулз.
– Что?!
– Ну ладно тебе, Мэри Пэт. Ты же знаешь.
– Ничего я не знаю.
– Твою мать… Блин, блин, блин. Вот дерьмо. Блин. – Донна бледнеет настолько, что ее розовые губы кажутся алыми.
Мэри Пэт смотрит на нее, как на кастрюлю, которая вот-вот начнет кипеть через край.
– Донна?.. С кем встречается Джулз?
Какое-то время тишину нарушает только стук больших часов. Тени в столовой сгущаются. Слышно, как по дорожке снаружи ветерок носит сухую листву.
– С Фрэнком.
– С каким еще Фрэнком?
– Сама как думаешь?
– Ты про, – Мэри Пэт даже не хочет произносить это имя вслух, – Фрэнка Туми?
– Про него, да…
– Фрэнки Гробовщика?!
Фрэнк Туми женат, у него четверо детей. Пожалуй, именно верность семье затмевала в глазах окружающих его многочисленные грехи. Ну, если не считать прекрасного баритона и киношной внешности, конечно. (Фрэнк и в самом деле похож на кинозвезду, почти вылитый Джеймс Гарнер[23].) Да и обаяния у него хоть отбавляй, но адресовано оно исключительно детям с района. Он покупает им конфеты, мороженое, а совсем бедным дает несколько «баков» – мол, «на, помоги мамаше». Все мальчишки мечтают, когда вырастут, стать похожими на Фрэнки, не на Марти. А девчонки, видимо, мечтают найти себе такого, как Фрэнки, а не Марти. По улицам он ходит не просто с хозяйским видом, а так, будто сам лично все это построил. Он зовет всех по имени, и его задорный смех слышно за несколько кварталов. Именно такого Фрэнка Туми видят детишки.
А вот взрослые знают, что на счету Гробовщика больше трупов, чем у местного филиала «Ангелов ада»[24]. Когда он не убивает для ирландцев, его услугами пользуется итальянская мафия. Во время войны ирландских группировок в начале шестидесятых Фрэнки положил столько народа, что Эл Куган, увидев его возле своей парикмахерской, выбежал на проезжую часть, попал под машину и угодил в больницу с раздробленным бедром. А Фрэнки всего-навсего шел к нему подстричься.
– Моя дочь?.. – шепчет Мэри Пэт.
Донна выглядит растерянно.
– Я думала, ты в курсе… Все в курсе.
– Что значит «все»?
– Ну… все.
– Кроме меня.
– Мне жаль.
– Правда, что ли?
– Конечно, правда. Понимаешь, в мире Марти – мире Брайана – мы всего лишь гости. Так, заглянули на огонек. И знаем только то, что нам положено знать.
– Но при этом ты знала, что Фрэнки Туми встречается с моей дочерью, которая в два с гаком раза младше его?
– Да, знала…
– И ты считаешь, это нормально?
Они смотрят друг другу в глаза, и время будто поворачивается вспять. Кажется, что девчонки, которыми они были когда-то, вот-вот вернутся и подскажут, как нужно поступить.
Но глаза Донны вдруг пустеют.
– Я никому не сторож, Мэри Пэт.
– Уже второй раз слышу про «сторожа» за последние дни. – Мэри Пэт встает. – Вот все тут говорят, мол, мы друг за друга горой. Может, мы не богаты, но вместе мы сила. Живем по совести, своих не бросаем… – Она щелчком отправляет недопитую банку пива на начищенный пол. – Полная мура, вот что я тебе скажу.
И пока Донна Ши бежит на кухню за полотенцами, Мэри Пэт уходит.
Глава 8
Двое мужчин, отирающиеся возле выгоревшего коричневого седана перед ее домом, пусть и в штатском, но однозначно опознаются как полицейские. У того, что повыше и помоложе, бандитские усы и густые бакенбарды. Пышная шевелюра доходит до лоснящихся плеч автомобильной куртки из искусственной кожи, а золотая цепь на шее переливается в свете фонаря. Мэри Пэт готова побиться об заклад, что он минимум трижды пересмотрел «Серпико» с Аль Пачино[25].
Второй – пониже ростом, а неухоженный вид дополняется нездоровой полнотой. Его лицо, по представлению Мэри Пэт, больше подошло бы боксеру или коллектору. Шляпа пирожком, рубашка расходится на груди, а галстук как был завязан набекрень после покупки, так и не перевязывался. Наверняка разведенный, а вечера проводит в одиночестве, с бутылкой и замороженной едой. Впрочем, тут же понимает Мэри Пэт (и немедленно гонит эту мысль), точно так же можно описать и ее саму. Присмотревшись, она дает второму копу лет тридцать пять – сорок – на десять меньше, чем при первом взгляде, но видно, что в какой-то момент жизнь успела его здорово потрепать.
Мужчины демонстрируют ей свои значки. Молодой представляется детективом Притчардом, старший – детективом Койном.
– Мы можем поговорить с Джулией? – Голос у Койна на удивление мягкий и совсем не соответствует внешности.
– Ее нет.
– А не подскажете, где ее найти? – Да и тон его почти учтивый.
– Я не знаю, где она. Сама ее ищу.
– И давно? – резко и без всякого намека на мягкость спрашивает молодой коп.
– Уже… – Мэри Пэт сглатывает ком, осознавая. – Сорок восемь часов.
– Вы заявляли о ее исчезновении?
– Куда?
– Например, в полицию.
– А толку? Только не говорите, будто вы тут же кинулись бы ее искать.
– Без явного намека на преступление? Нет, не кинулись бы, – качает головой старший.
– Ну и смысл тогда заявлять?
Замечание справедливое. Полицейские переглядываются и обмениваются кивками.
– Пригласите нас к себе? – спрашивает Койн.
Мэри Пэт совсем не хочется на глазах у соседей добровольно запускать двух копов в дом. Это все равно что пригласить на рождественский ужин стриптизершу.
– У меня не убрано.
Койн вежливо улыбается, однако по глазам видно, что не верит.
– Вон там есть скамейка, – кивком указывает Мэри Пэт, – пойдемте лучше туда.
Они усаживаются напротив баскетбольной площадки. Колец нет – только столбы со щитами. Стоящие рядом фонари придают ночи мутно-горчичный оттенок. Время от времени над головой, мечась из стороны в сторону, будто подхваченный порывом ветра воздушный змей, проносятся летучие мыши.
– Итак, в последний раз вы видели Джулию… – начинает Койн.
– Джулз.
– Что-что?
– Все зовут ее Джулз.
– А, понял. И когда вы в последний раз ее видели?
– Позапрошлым вечером, около восьми.
Притчард записывает в блокнот.
– А можно без этой игры в вопрос-ответ? – спрашивает Мэри Пэт.
– Конечно, – легко соглашается Койн.
Пожалуй, это первый коп на ее памяти, который не ведет себя как развязная скотина. Или, может, просто поднаторел в умении казаться приличным человеком.
Мэри Пэт достает сигарету и лезет было за зажигалкой, а Койн уже протягивает ей свою. На его «Зиппо» эмблема Корпуса морской пехоты – орел, земной шар, якорь – и даты службы, которые она не успевает разобрать. Прикурив, Мэри Пэт кивает, и детектив с тихим щелчком закрывает зажигалку.
– В субботу вечером, – начинает она, – моя дочь ушла из дома и не вернулась. С тех пор я ее ищу. Я узнала, что с одиннадцати вечера накануне до без четверти час она с друзьями была в парке Коламбия и на пляже Карсон. Так мне сказали Рональд Коллинз, Бренда Морелло, Джордж Данбар и Пег Маколифф, моя племянница.
Она дожидается, пока Притчард занесет имена в блокнотик, и продолжает:
– Там были еще ребята, но кто именно – не знаю. Моя племянница ушла до полуночи. Джордж Данбар и Рональд Коллинз утверждают, что Джулз оставила их и пошла домой в двенадцать сорок пять. Больше ее никто не видел.
– И вы верите в их рассказ? – спрашивает Притчард, продолжая делать записи.
– Нет.
– Вы поэтому отделали Рональда Коллинза в баре Марти Батлера вчера вечером?
– Понятия не имею, о чем вы.
– Весь город в курсе, миссис Феннесси, – смеется Койн.
– Вы, случаем, этому засранцу яйца в придачу не открутили? – добавляет Притчард.
– Винс! – резко прикрикивает на него напарник.
– Чего?
– При женщинах не выражаться. И ни слова про гениталии.
– Прогени… что?
Мэри Пэт смотрит на Койна с благодарностью. Негласное правило их района: не знаешь женщину – не ругайся при ней, даже если она сама матерится, как пьяный дальнобойщик. Это невежливо. То же касается и упоминания половых органов.
– Откуда вы? – спрашивает она у старшего детектива, который явно – теперь-то уж без сомнений – родом из местных трущоб.
– Сэвин-Хилл. – Тот кивает в сторону Дорчестера.
– Сэвин-Хилл – на перо насадил, – произносит она.
– А вы, я погляжу, за словом в карман не лезете. – Он окидывает взглядом кирпичное захолустье Коммонуэлса.
Мэри Пэт ухмыляется: в точку, мол.
– В общем, уже два дня Джулз ни с кем не связывалась: ни со мной, ни с отчимом, ни с друзьями – по крайней мере, если им верить. А еще у меня есть материнское чутье.
– И что оно вам подсказывает?
– Что она в беде, – произносит Мэри Пэт, шумно выдыхая дым. – Почему вы ее ищете?
– А вы как думаете? – Койн не сводит с нее внимательного взгляда.
Она смотрит на пустую баскетбольную площадку. Где-то над головой, отчаянно хлопая крыльями, проносится летучая мышь. Мэри Пэт вспоминает версию, озвученную Кен-Феном. Теперь она не кажется столь уж бредовой.
– Это как-то связано с Огги Уильямсоном – парнем, который погиб на станции «Коламбия».
Лицо Койна ничего не выражает.
– И почему вы так считаете?
– Потому что примерно в то же время она со своими придурочными дружками была в том районе. А теперь ею заинтересовались вы. Два плюс два.
Мэри Пэт щелчком отправляет окурок через сетку-рабицу на пустую площадку. Койн закуривает сам и кладет зажигалку на скамейку между ними. На торчащей из тени половине видны буквы «Вьет».
– Где вы служили?
Сперва детектив недоуменно вскидывает бровь, потом замечает, куда направлен взгляд Мэри Пэт.
– Я там везде бывал. Еще до войны. В качестве советника.
– Там уже тогда была задница?
– Еще какая, – говорит он. – Красивее разве что. Мы и вьетконговцы еще не разнесли там всё в клочья. Но даже в шестьдесят втором было ясно, что скоро там будет ад… У вас кто-то воевал?
– Да, – Мэри Пэт кивает. – Сын.
Краем глаза она замечает нетерпение Притчарда – мол, давай ближе к делу, – но Койн молча, одним взглядом ставит напарника на место.
– Он вернулся? – спрашивает он.
– Типа того.
– То есть? – Детектив смотрит на баскетбольную площадку, как будто Ноэл прямо сейчас там ошивается.
– Он умер от передозировки. Так что как бы вернулся, а как бы и нет.
На мгновение старшего детектива будто парализовало. Кровь полностью отливает от его лица: явно лишился кого-то близкого – сына или брата – и тоже из-за бурого порошка. Слегка дрожащими пальцами Койн забирает зажигалку со скамейки и сует в карман. Выдыхает клуб дыма.
– Мои соболезнования, миссис Феннесси.
– Знаете, какой район отправил во Вьетнам больше всего ребят? – спрашивает она.
– Южка? – предполагает Койн.
– Не-а, Чарльзтаун. Но Южка на втором месте. Потом Линн, Дорчестер и Роксбери. Мне двоюродная сестра рассказала; она в призывной комиссии работает. А знаете, кто не отправлял ребят во Вьетнам?
– Догадываюсь… – произносит он с горечью, настолько застарелой, что больше напоминает безразличие.
– Дувр. А еще Уэллсли, Ньютон и Линкольн. Их детишки укрылись в колледжах и магистратурах, а врачи диагностировали им шум в ушах, плоскостопие, пяточные шпоры и прочую херню, которую смогли выдумать… И эти же люди требуют, чтобы я отправила своего ребенка автобусом в Роксбери, а сами не подпускают к себе черных и на пару шагов, если только те не стригут им газоны.
– Спорить не буду, – говорит Койн. – А как Джулз относится к басингу?
Мэри Пэт молчит так долго, что детектив успевает докурить, после чего обеспокоенно заглядывает ей в глаза.
– Миссис Феннесси?..
Теперь ясно, к чему они клонят.
– Чернокожий парень прыгает под поезд, и вы думаете, что белые подростки решили таким образом выместить злость за басинг?
– Я этого не говорил.
– Да тут и без слов понятно.
– Вообще-то, тот парень ни фига не бросался под поезд, – встревает Притчард.
Койн, стиснув зубы, недобро зыркает на напарника.
– И как же он погиб? – спрашивает Мэри Пэт.
– Ждем окончательного заключения, – отвечает Койн.
– Почему бы вам не поинтересоваться у дочери? – снова не сдержался Притчард.
– Винс, заткнись, а? – осаживает его Койн. – Сделай одолжение.
Напарник закатывает глаза, будто подросток.
– У нас есть очевидцы, – снова обращается Койн к Мэри Пэт, – видевшие, как около полуночи Огги Уильямсон разговаривал с компанией белых молодых людей на границе парка Коламбия. Потом эти подростки загнали его на станцию, где он и погиб. У нас нет доказательств, что ваша дочь была в той компании, но будет лучше, если она придет к нам раньше, чем мы ее разыщем. Так что, миссис Феннесси, вы нас весьма обяжете, сообщив нам ее местонахождение.
– Да не знаю я, где она, – говорит Мэри Пэт. – Уже с ног сбилась в поисках.
Детектив спокойно смотрит ей в глаза:
– Очень хочу вам верить.
– А мне похер, верите вы мне или нет. Я просто хочу найти свою дочь. Желаете присоединиться – пожалуйста, валяйте.
Койн кивает:
– Знаете, где она могла бы скрываться?
Если Джулз решила спрятаться, то наверняка обратится к своему тайному любовнику. А где Фрэнк Туми, там, естественно, и Марти Батлер. И брякнуть копам хоть слово, которое выведет их на Марти, – это все равно что сунуть голову в духовку, включить газ и чиркнуть зажигалкой.
– Не знаю.
Мэри Пэт отчаянно пытается скрыть облегчение во взгляде и в голосе. Наконец, хоть что-то начало проясняться. Если Джулз по дурости вляпалась в историю с тем черным парнем, значит, вполне могла залечь где-то неподалеку – в пределах десяти кварталов от того места, где сейчас сидит Мэри Пэт. Что ж, тогда одной головной болью меньше. А уж остальное она в состоянии разрулить.
Койн вручает ей карточку: «Детектив-сержант Майкл Койн, Отдел убийств, Департамент полиции г. Бостона».
Отдел убийств, он же «убойный». Таких по мелким бытовым неприятностям не гоняют. Это тебе не ворованная говядина или подделанный чек, а что-то посерьезнее, по типу рака яичников.
– Если ваша дочь объявится, позвоните по этому номеру и назовите добавочный. – Койн тычет пальцем в карточку. – Или попросите, чтобы перевели на меня.
– На детектива Майкла Койна?
– На Бобби, – говорит он. – Все зовут меня Бобби.
– Почему?
Койн пожимает плечами.
– А полное имя ваше как?
– Майкл Дэвид Койн.
– И вас все равно называют Бобби?
– Так повелось. – Он снова пожимает плечами. – Поди разбери, почему так.
– Ладно, Бобби.
Мэри Пэт убирает карточку в карман. Койн поднимается и разглаживает брюки. Притчард захлопывает блокнот.
– Если увидите дочь, миссис Феннесси, – говорит старший детектив, – пожалуйста, поступите благоразумно.
– Это как?
– Скажите ей, чтобы первым делом позвонила нам.
Мэри Пэт молча кивает.
– Это значит «да, хорошо»?
– Нет, это значит, что я просто кивнула.
– В смысле «ладно, я подумаю»?
– В смысле «вы сказали, я услышала».
Она подхватывает сигареты, возвращается к своему подъезду и заходит внутрь.
Глава 9
Мэри Пэт засыпает на раскладном кресле, а через час ее будит громкий стук в дверь. Окрыленная надеждой, она бежит открывать, даже не выглянув в глазок. С ее губ почти срывается крик: «Джулз! Джулз, это ты? Ты вернулась!»
Но за дверью не Джулз. Там вообще никого нет. Мэри Пэт выглядывает в коридор. Пусто. Она окидывает глазами квартиру. Там тоже пусто, так пусто, как не бывало даже после ухода Кен-Фена, исчезновения Дюки или смерти Ноэла. Лишь остатки того, чего уже не вернуть. Будто на кладбище.
Когда-то, когда она училась в седьмом классе, сестра Лоретта говорила, что ад, скорее всего, – это не огненная бездна с рогатыми чертями, как представляли в Средневековье, а пустота. Вечное отсутствие любви. Какой? Божьей. Всякой.
Любви вообще.
Боль от вил или внутри кипящего котла не сравнима с болью, которую причиняет эта пустота.
«Вечное изгнание, – говорила сестра Лоретта. – Сердце, обреченное на одиночество».
Мэри Пэт хватает сигареты с зажигалкой и выходит на улицу.
* * *
На дверях «Полей» все та же табличка: «Не беспокоить. Закрытое мероприятие». Свет в единственном высоком окне приглушен. На этот раз Мэри Пэт не прекращает стучать, только левой рукой, потому что правая до сих пор ноет после столкновения с дубовой башкой Рама. Мэри Пэт долбит в дверь целую минуту, и наконец кто-то отодвигает засовы с внутренней стороны. Все три, один за другим. Дальше – тишина. Последнее предупреждение: еще не поздно развернуться и уйти, а если войдешь, то пеняй на себя.
Страх, признаться, немалый. Он вдруг ощущается почти физически. Как живой человек – вот он, стоит рядом на тротуаре. Мэри Пэт слышала, что некоторые из тех, кто переступал через порог «Полей», больше оттуда не возвращались. Это не просто порог здания – это граница между мирами.