Читать онлайн Сиреневый коктейль бесплатно
– Дружище, налей-ка мне что-нибудь выпить.
– Что, неважный выдался день? – спросил у меня бармен.
– Да, – ответил я, опустив голову на барную стойку, но слегка переборщил, не рассчитал тяжесть собственной головы и ударился лбом о твёрдый пластик.
С этим человеком мы были давно знакомы. Ещё в свои двадцать с небольшим я стал заядлым посетителем этого заведения. Зовут его Степан, он немного старше меня. Работает барменом, сколько себя помню. За прошедшие шестнадцать лет, которые я сюда хожу, я ни разу не видел его сменщика, всё время, каждый божий день Стёпа стоит у барной стойки.
В этом заведении раньше стояли игровые автоматы для подвыпивших посетителей. Сейчас, конечно, их убрали. Зато теперь здесь не так шумно. Бар стал уютным местом, которое любят немногочисленные завсегдатаи. Здесь тихо, все свои в доску. Редко когда зайдёт новый клиент.
Вот и сейчас возле барной стойки я один. Как всегда в дальнем углу зала сидел Ванька, мерно покачивая кружку с пивом в руках, да опустив свой взгляд на дно бокала с пенным напитком. При моём появлении в баре Ваня мне кивнул и снова уставился на дно бокала. Наверное, он считал количество пузырьков в пиве.
Чуть ближе ко мне сидели трое: Миша, Стас и Василий. Стас был самым крупным из них. Под два метра ростом, широкий в плечах, и с большой лысой головой. Его кулак был размером с голову любого из остальных в баре. И голос его был низким, грубым, но иногда будто бархатный. Только говорил он редко. В основном между собой переговаривались Миша с Васькой. Они-то были самыми что ни на есть обычными мужичками. Обоим за тридцать, оба в разводе и платят алименты. У двоих же старушки-авто отечественного производства. Сидят и просиживают вечера в нашем баре. Коротают время и свою жизнь. Ведь могли же ещё найти себе какую ни какую женщину – молодые ещё. Но нет, сидят тут и пьют. Под вечер опять начнут сильно шуметь и тогда Стас, которого пиво почти не берёт, громко ударит кулаком по столу. После чего обычно эта троица идёт по своим домам.
Ещё у нас иногда бывает Света, но сейчас на привычном месте её нет. Она приходит три раза в неделю, садится у окна, заказывает бутылку вермута и один апельсин, и весь вечер смотрит в окно на прохожих, потягивая свой напиток прямо из горла бутылки. Ей за сорок, но она ещё хороша собой. Следит за внешностью и фигурой. Да и как иначе, если работает завучем в местной школе!
В баре всего два окна, и возле второго сидит индус. Я вечно забываю его имя. Возраст его мне тоже не известен. Как по мне, у индусов бывает три возраста: юный индус, взрослый индус, и старый и седой индус. Всё. Другого не дано. Пока ещё рано, он приходит ровно в пятнадцать минут седьмого, а сейчас только 17:54.
Конечно, есть и другие посетители. За первым столом сидят Марк и Сьюзи. Девушка не понимает по нашенскому, потому и молчит. А Марк ей постоянно что-нибудь рассказывает, а она просто кивает ему в ответ и потягивает через трубочку яблочный сок. Иногда, когда Марк подвыпьет, он начинает рассказывать ей анекдоты, и сам же над ними смеётся.
Второй столик у нас всегда пуст – он для случайно забредших к нам гостей.
Третий и четвёртый столики в баре сдвинуты для компании студентов из педагогического университета. Когда-то и я там учился и вот так же заходил в этот бар после уроков.
Пятый стол, он же в углу, для Ивана с его думками о пиве. А шестой – для Олеси. Все думают, что она его бывшая подруга, но девушка это отрицает. Хотя неизменно Олеся приходит ровно через пять минут после Ваньки. Она всегда сидит к нему спиной и смотрит на нас со Стёпой, пожёвывая свой вегетарианский салат. Мерзость это, а не салат, как по мне.
Прошло минут пять, прежде чем я поднял голову и увидел перед собой рюмку с коньяком. Я его даже смаковать не стал, как обычно это делаю. Двумя глотками опустошил рюмку.
– Так что стряслось? – спросил Степан.
– А? – не сразу я понял, что Стёпа ко мне обращается. – Да машина утром сломалась. На работу опоздал. А вечером шеф позвал меня к себе.
– И что? Дальше-то что?
– А дальше, – продолжил я, – он заявил мне, что я не справляюсь со своими обязанностями.
– Как так? Где там можно не справиться? – спросил Стёпа. Он даже перестал протирать стакан полотенцем.
– Вот и я тоже самое спросил у него. А тот мне, мол, не справляешься, и всё тут. Говорит, ты не с тем выражением лица на кнопочки нажимаешь.
– Да как так?!
– Во-во. И я ему тоже самое, – отвечаю я Стёпе. – Налей ещё.
Стёпа плеснул в рюмку ещё сто граммов коньяка, и настроился слушать мой рассказ дальше. А я решил потомить его, не спешил продолжать. Закурил. Медленно затянулся и так же медленно выпустил изо рта дым. Степан ждал. Это тоже входило в его работу – ждать и слушать. Он умел это делать, ничего не скажешь. Вот и сейчас он ждал, пока я докурю и затушу в пепельнице окурок.
– В общем, я тоже удивился, – продолжил я свой жалобный рассказ. – Но этот старый хмырь и глазом не повёл. Не нравится ему и всё тут. «Каждый должен любить своё дело», – сказал он мне. А я ему: «Да что ж я, не люблю что ли, по-вашему?», а он мне – «не любишь». И всё тут, весь разговор. Пиши, говорит, по собственному. Пришлось писать.
– Во дела, – огласил Степан и замолк. Он бы тоже сейчас опрокинул со мной рюмочку, если б пил. А так Стёпа закурил. Курил он как паровоз, от того в баре всегда стояла дымка и всё здесь было пропитано запахом сигарет. Один единственный кондиционер явно не справлялся.
Мы помолчали. Стал слышен разговор Миши с Васей, хотя ничего интересного в том не было. Только-только пришёл индус и сел к окну, но уже начал постукивать пальцем по столу от нетерпения. Стёпа посмотрел на него, понял чего тому налить и принял заказ.
На улице что-то громыхнуло и полился дождь. Сильный, как из ведра. Будто небо прорвало, словно трубы в квартире. Потоки воды тут же залили дороги и прохожих. Трое забежали к нам, прячась от грозы. Заказывать ничего не стали. Потом вбежали ещё шестеро, и ещё двое. Один из этой промокшей своры заказал себе пива и сел за стойку рядом со мной.
– Не против? – спросил незнакомец.
– Нет, конечно, – ответил я.
Я продолжал слушать стук огромных капель о стены, окна, дверь бара. Ударники всех оркестров города собрались и исполняли небезызвестное произведение грозы. Шума много. Нервно, игриво, зло, адски, а под конец – жалостливо. Именно жалостливо закончился концерт ударников оркестра природы. А название пьесы – гроза. Как у Вивальди.
Те, кто прятался в баре от дождя, разошлись. Остался только тот, кто присел ко мне за стойку. Он допивал второй бокал пива, после каждого глотка которого съедал один орешек жареного арахиса. К этому времени и я потягивал пиво, но не закусывал.
Мужчина оказался приятным и интеллигентным. Работал на оптовом книжном и, кажется, знал наизусть всех авторов и их рассказы. Его звали Ефим, просто и звучно, и, главное, запоминается хорошо, в отличие от того индуса возле окна. Я закурил очередную сигарету, когда Ефим выдал:
– Хочешь, я завтра поговорю с твоим шефом? За тебя выскажу всё, что ты о нём думаешь. Всем проще будет. Вот смотри, ты как бы высказался, хотя сам и не подставишься и не опустишься до оскорблений. Он – получит по заслугам, ну а я… А я что, мне просто не сложно, да и высказаться тоже хочу. Не люблю я таких начальников.
– Спасибо, Ефим, не надо, – ответил я ему. Я с трудом ворочал языком, так как уже изрядно запьянел. – Я пойду, подышу воздухом.
Степан бросил на меня сочувственный взгляд и продолжил заниматься своей посудой дальше. Ефим промолчал и глотнул пива.
А на улице было хорошо. Свежо, аж дышалось легко, полная грудь воздуха… После мелкого дождика пахнет пылью и духотой. А после грозы хорошо, как будто попадаешь в лес, вдали от цивилизации и копоти машин. Очень просто закрыть глаза и представить вокруг себя громадины ели, белок с их шишками, щебетание птиц и треск веток.
Возвращаться в бар уже не хотелось. В эту духоту, где всё провоняло дымом сигарет и спиртом. Но надо было расплатиться со Стёпой, да и с остальными попрощаться.
Прогуляться пешком в тёплый майский вечер после грозы одно удовольствие. Невзирая на лужи под ногами я топал к своему дому вдыхая запах весны. Внутри тепло от коньяка, снаружи – от скорого лета. Вообще-то не так уж и плохо, что меня уволили с работы, есть ведь и вторая, так что с голоду не помру. Да и времени теперь будет побольше, может книгу напишу. Хотя куда мне. Только чужие и горазд читать. Сказать кому, так засмеют. Даже бармену я никогда не рассказывал о своём желании писать. Хотя обо всём остальном в моей жизни он узнавал первым.
Вот была у меня молодость, учился я в местном универе на филолога, так Стёпа знал о каждой моей новой подруге, о каждой драке с однокурсниками, о каждой новой прочитанной книге. Помню, рассказывал я ему о Гёте за кружкой пива, а тот слушай себе да дыми в потолок. Я ему всего «Фауста» пересказал в стихах, Стёпа выкурил, наверное, целую пачку сигарет, пока меня слушал.
А как-то был вечер, когда меня бросила очередная девушка. Трагедия всей моей жизни! На тот момент я именно так и думал. А Стёпа знай себе да кури, пока слушал мой рассказ об этой стерве. Он узнал за тот вечер всех, с кем она мне изменяла.
И что это на меня нашло? Тёплый майский вечер. Через неделю лето, а я тут вспоминаю. Отпуск же!
Пока я работал в здешней филармонии пианистом, у меня и времени-то не было вспоминать что-то. Благо всё закончилось. На кнопочки видите ли я нажимаю без любви. Попробовал бы он выучиться в консерватории на пианиста, послушал бы я тогда, что скажет шеф. Какая ему разница, люблю я играть или нет? Никогда мне не говорили, что я плохой пианист. Никогда. Что я много пью – да, говорили. Что я безответственный – было дело. Что я исполняю музыку не так как принято – говорили и не раз, но на то она и музыка, чтобы чувствовать её по-своему. Или нет, лучше не так. На то ты и человек, чтобы чувствовать. Вот. Но что бы я плохо играл?! Такого никто и никогда мне не говорил. Разве что преподаватель в консе, только это не в счёт. Они все так говорят, как бы ты ни играл.
Два дня я просидел дома и ровным счётом ничего не делал. А ведь так много задумывал! Казалось бы, отпуск. Но нет, лентяйничал как умел. Зато было время подумать, осознать и переосмыслить своё бытиё. Всё-таки зря я расстроился из-за увольнения. Надо теперь со второй работы уйти и начать чистую жизнь. Новую жизнь с чистого листа – так принято говорить. Наверное, так и сделаю, но перед этим схожу в свой любимый бар, может Стёпа подскажет что.
На улице жара не смотря на вечернее время. Люди идут с работы, кто-то спешит, кто-то неторопливым шагом перемещается куда-то. Люди, люди… У всех есть дела, заботы, а я бесцельно трачу своё время. К сорока годам мне уже, а я даже не женился. Паразитом общества живу. Играю на рояле. Вот кому от этого польза? Никому. Музыка – она ведь никому не нужна. Люди приходят на концерты, а на следующий день не помнят даже названия произведений, не говоря уже о самой музыке.
А вот и наш бар. Недалеко от входа два типа что-то громко выясняют.
– А я тебе говорю, что он здесь!
– Да нет же, в соседнем баре он тусит.
– Шеф сказал прийти сюда.
– Хватит здесь тереться, вчера уже заходили, и позавчера. Пойдём теперь в соседнем подежурим.
Я прошмыгнул в заведение мимо этих двоих. Из их разговора понятно, что они кого-то ищут. Но здесь и правда не могло быть никого, кто бы решился перейти дорогу этим двоим. Не хрупкие дядечки. Разве что Стас мог бы таких обидеть, но он у нас спокойный. В молодости хватило на его душу.
Когда я вошёл в бар, то первым делом приметил за вторым столиком молодую девушку. Она здесь впервые. Но пока я шёл к стойке бара, девушка встала и направилась к выходу.
– Как дела? – спросил меня Степан.
– Нормально. Отдохнул дома, – ответил я ему.
– Выпьешь? – спросил бармен, протирая полотенцем бокал. У Стёпы было два занятия в баре: протирать бокалы и курить.
– Да, пивка светлого, – ответил я.
Бармен налил мне светлого холодного пива и закурил. Контингент в заведении остался прежним. Разве что к нам присоединилась Света с вермутом и апельсином. Пьёт и смотрит на прохожих. Редко кто из зевак на улице заглянет в её окно. Но когда это случалось, Света будто не замечала их.
Я решил присесть к ней за столик. Она милая женщина и вполне симпатичная.
– Добрый вечер, – приветствовал я Свету.
– Добрый, – как всегда печальным голосом ответила она.
– Как дела в школе? – попытался я завязать разговор. Светлана на меня бросила такой взгляд, что стало не по себе. Наверное, так она смотрела на самых злостных нарушителей школьного порядка.
– Макс, тебе заняться нечем? – ответила она. Света явно не в настроении, хотя половину бутылки уже выпила. Обычно под конец вечера она более дружелюбна.
– Я просто хотел поболтать.
– Прости, не люблю по вечерам о школе говорить, – ответила Света. – Видишь ли, Макс, завучем работают не те, кто бы любил школу или детей.
– Да, я понимаю.
– Или не так, – продолжили она, будто меня рядом и не было. – Сначала ты любишь детей и свою работу, а потом тебе предлагают стать завучем, и ты за первый же год забываешь всё хорошее, что есть в школе.
– От того тебе и грустно? – спросил я.
– Да.
Света стала ходить в наш бар года четыре назад. Два года она терпела работу завучем в школе, а потом пришла в бар к Степану. Раньше она была чуть добрее и веселее, чуточку разговорчивей и дружелюбнее. Но с каждым годом ей всё тяжелее и тяжелее. Света скучает по временам, когда работала учителем младших классов. Вот и топит свою память в вермуте.
Я молча допил свой бокал пива и пошёл к стойке за вторым. Вернулся к окну. Света всё так же смотрела на прохожих и пила.
– А ты чего такой весёлый? – спросила она. – Тебя же с работы выгнали.
– Так не всё так плохо оказалось, – ответил я и закурил. – Два дня дома бездельничал и, скажу тебе, очень даже не плохо. Не надо часами сидеть за роялем, не нужно никуда бежать, гладить белую рубашку.
– Да уж, велика радость, – иронично сказала Света. – А разве не в этом весь смысл? – немного погодя спросила она.
Мне пришлось задуматься. Ведь в чём-то она права. Мы всю жизнь спешим, что-то делаем, к чему-то стремимся. А моя профессия шагнула дальше всех в этом смысле. Творческие люди всё время что-то ищут. Не в этом ли смысл? В погоне. В суете самой жизни ради самой суеты жизни. Или жизнь в суете, в погоне. Нет. Бред.
– А разве в этом? Разве суета и есть смысл? – парировал я. – Какой смысл в постоянном поиске и беготне? В белой рубашке, в конце концов, – продолжал я. – А где тогда жизнь? Вот ты пьёшь…
– Пью, – подтвердила она. – Но я же не музыкант. На кой мне смысл-то искать. Я у тебя спросила, в чём смысл, если не в беготне и не в рубашке, что б её. Нас ведь этому учили. Вспомни уроки философии в педагогическом.
– Да помню я, – ответил я немного грубо. Половину бокала я уже выпил. Иногда с этой женщиной было тяжело говорить.
– Макс, зря ты так легко простился, – сказала Света. Её бутылка была почти пуста, а значит и её пребывание здесь подходит к концу.
– С работой? – уточнил я.
– С прошлым, – пояснила она. – Ты всегда легко всё отпускал.
– Да почему ты такого мнения?! – взбунтовал я. Эта женщина меня практически не знает. За эти четыре года мы общались с ней раз пятнадцать от силы, и всегда на отвлечённые темы, а тут она мне такое заявляет.
– Да оттуда, что по тебе видно, – ответила Света. – Ты себя в зеркало видел? Отрешённая от мира сего морда, небрежно завязанный галстук, когда ты после очередного выступления сюда заявляешься. Небритый, пьяный, и со стопкой нот в руках! После каждого концерта ты стараешься забыть моменты проведённые на сцене, или просто не помнить их. Отыграл, и слава богу, как говорится. А потом удивляешься, что люди музыку быстро забывают. Ты забываешь исполненные произведения быстрее, чем слушатели. Те хотя бы успевают донести впечатления до дома, родных, а ты же забываешь всё ещё до того, как выпьешь первый бокал пива.
Мне нечего было ответить. Эта женщина права. Она допила свою бутылку вермута, положила в рот последнюю дольку апельсина и посмотрела на меня.
– Ну что? – спросила Света. – Продолжим разговор или мне уйти?
– Прости, – только и смог я сказать.
Не спеша я перебрался за привычное место возле Стёпы, Светлана ушла. Степан курил. Возле него стояла почти до краёв заполненная пепельница. Компания из троих говорунов сидела рядом и рассуждала о правильности существования скинхедов в лихие девяностые. Ох и зря Миша с Ваней затронули эту тему. Лысый Стас мог их обоих одним ударом за такое уложить.
В те самые девяностые, когда я окончил консу и на всякий случай поступил в местный педагогический, Стас со своей бандой зачищал ряды приезжих. Он был главарём местной банды скинхедов. Грозой не наших. Да что там, его даже свои боялись!
Проходя мимо них к стойке бара, я слегка тронул Стаса за плечо. Не дай бог он встанет.
– Стас, не бери на свой счёт, – сказал я ему.
– Угу, – буркнул он в ответ.
Надеюсь, я его хоть капельку подуспокоил, иначе нашему бару конец. Я помню, как он взахлёб говорил о своей молодости, как хорошо было шугать этих не наших, как он с ребятами ломал им головы, руки, ноги… Помню его рассказы о ментовке девяностых, в которой он оказывался по два или три раза в неделю… Помню и его запои по тем друзьям, которые оказались с пробитой головой в морге…
– Тебя тут спрашивали, – сказал мне бармен, когда я присел на своё обычное место напротив Степана.
– Кто? – не понял я.
* * * * *
Меня искала та девушка, которая вышла сразу после моего появления в баре. Впервые она пришла в тот вечер после грозы, но меня уже не застала.
Девушка не представилась бармену, но моё имя ей было известно. На вид ей нет и тридцати. Стройная, высокая, длинноволосая брюнетка. Личико вылеплено будто из гипса – настолько ровные и правильные черты.
Степан сказал мне, что в тот вечер девушка спросила меня, и приходила затем каждый вечер. Но почему ушла сейчас, когда я пришёл, непонятно.
– Ни зачем я ей нужен, ни кто сама такая она не сказала? – спросил я у бармена.
– Нет, – отвечал он. – Лишь спросила Максима.
– Ну и шут с ней, – немного погодя ответил я.
Мы со Стёпой молча закурили. Трое друзей за столом стихли, после сильного удара Стаса кулаком по столу. Чуть позже все трое встали и ушли по домам. Я заказал себе ещё бокал пива и не спеша его пил. Как ни странно, сегодня мне было не о чем говорить с барменом, или просто не очень-то хотелось болтать под конец вечера.
Где-то через полчаса к нам зашли два парня с девушкой, сели за второй столик и заказали бутылку коньяка и лимон. Негромко разговаривая, налили себе по первой и выпили. Вечер в баре был самым обыкновенным. Потом мне стало скучно сидеть, и я ушёл.
Уже было достаточно темно, но всё же я отправился домой пешком. По вечерам дышится легче. И думается хорошо. Постепенно в моей голове вырисовывалась книга, которую надо бы написать. Слишком долго я вынашиваю её. Нестерпимо хотелось вылить все эти образы на страницы тетради, ощутить дыхание этих персонажей, проникнуться атмосферой другой жизни. А может просто моя жизнь слишком скучная, от того в голове и появлялись эти фантазии и образы иного мира, в котором я сам хотел оказаться.
Войдя в свою однокомнатную квартиру, я на миг подумал, что зря я не женился, а то встречал бы хоть кто-то. Или собаку надо было завести. Да хоть цветочки комнатные! У меня на подоконниках стояло что угодно, только не фиалки или кактусы.
Года три назад я познакомился с одной милой девушкой. Мы несколько раз ходили на свидания, затем она стала оставаться у меня на ночь. У нас могло что-то выйти, но… Наверно, я привык быть один, иначе впустил бы её в свой дом насовсем.
Она подошла ко мне после концерта в филармонии. В тот вечер я играл Шопена и Рахманинова. Ей очень понравилось. Звали её Машей. Светловолосая, немного полноватая, но очень милая и добрая. Всегда одевалась стильно и дорого. Её округлое личико было очень красиво. Губки так и просили поцелуя, а глаза сверкали игривым блеском. Или молодым желанием к жизни. Всё в ней было прекрасно, но надолго у меня не задержалась. А всё из-за того, что для меня это не было даже отношениями. Просто кто-то рядом, просто есть с кем посидеть в баре или кино. Ей, конечно, это не нравилось, и мы тихо разошлись. Потому и сижу теперь дома один.
Затосковать по былой жизни не успел – уснул. И сон какой-то странный снился. То ли стекло, то ли невидимая преграда отгородила целую улицу вместе с людьми, машинами, магазинами и мною. Ещё и дождь пошёл. Сидя в парикмахерской не успел на концерт, от того появился страх, что меня уволят за неявку. Но затем страх прошёл и появилось какое-то безразличие. И ещё девушка, то ли моя, то ли бывшая, хотя настолько знакомая, что ощущалось присутствие кого-то близкого и родного. А затем всё, проснулся. Только ужасно не выспался, как ни пытался потом подремать. Глаза непроизвольно закрывались, но сон не приходил. Пришлось вставать, хоть и не зачем было.
Последние дни мая выдались очень тёплыми и солнечными. Да и гроза была всего один раз за месяц. Отпуск – прекрасная пора. Оказывается, я настолько устал от работы, что эти несколько дней я даже не понимал, что отдыхаю. Пора бы и выбраться куда-то, хоть на пляж, или в театр, только не в тот бар, в котором я провёл многие годы своей жизни. Кажется, я сам уже провонял сигаретным дымом и спиртом. Пора завязывать.
Но правильные мысли, как правило, приходят только поутру, пока голова ещё лежит на подушке, а дальше весь день по старой, проторенной годами дорожке. И о чём бы с утра приятном не думал, колесо жизни крутится своим обычным чередом, и ничего изменить не удастся. Разве что самую малость.
В силу этого под вечер я и приплёлся в свой старый, до боли знакомый бар. Где за столиком в углу сидел Ванька, за ближнем к нам пока ещё трезвая троица, за Ванькиной спиной Олеся; компания из шести студентов шумно обсуждала уходящий учебный год. Марк всё рассказывал анекдоты своей подруге, Света возле окна только начала бутылку вермута, но апельсин ещё не очистила. Возле соседнего окна столик пустует – рано. Молодой (или какой он там) индус ещё не пришёл. Все знакомые лица.
– Налить? – как только я сел за барную стойку предложил Стёпа.
– Пивка, – отозвался я.
Стёпа налил бокал светлого холодного пива и поставил возле меня. Пузырьки газа стремились вверх, на свободу и чистый воздух, хотя зря они это делали. Если бы эти самые пузырьки знали, что в помещении не продохнуть от табачного дыма, они бы сидели дальше в своей кружке. Но в любом случае вся эта стая беглецов-пузырьков упиралась в плотную шапку из пены.
– Что-то ты не весел, – заметил бармен.
– Да день как-то бесполезно прошёл, – ответил я.
– Разве когда-то было иначе? – то ли в шутку, то ли всерьёз сказал Степан. Я на него глянул исподлобья, но тот и ухом не повёл.
– Очень смешно, – ответил я. – Просто многое планировал, а день опять прошёл, так ничего я и не сделал.
– Макс, иди-ка ты на работу устройся, – посоветовал Стёпа вполне серьёзным тоном. И чего он решил до меня докопаться?
– Вообще-то у меня есть работа. Это ж из филармонии меня выгнали, а в школе я ещё преподаю, – ответил я бармену и глотнул холодного пива.
– Да я не про то, – пояснил Стёпа. – Устройся на нормальную работу, для мужика. Сразу интерес к жизни проснётся.
– А я по-твоему никогда нигде не работал? – слегка повысив голос возразил я. – Я ж по стройкам ходил, листовки раздавал, официантом работал, в такси был! Это по-твоему не работа?
– Неа, – невозмутимым тоном ответил Стёпа.
– Хорошо. А что тогда работа для мужика в твоём понимании? – спросил я.
Степан призадумался. На секунду даже перестал протирать сухим полотенцем бокал. А затем выдал:
– Напиши книгу.
Я чуть не подавился этими пузырьками в пиве.
– Вот посуди сам, – начал Стёпа, – ты пианист. Кому нужна твоя музыка? Ладно, не возражай. Даже если и нужна, то далеко не всем. А дальше? Ты ничего не оставишь на этом свете, даже детей у тебя нет, чтобы оспорить это. Каждый человек должен оставить след на этой планете, иначе жизнь его не имела ни капельки смысла. Особенно это касается мужчин. А музыка? Её не пронесут через столетия. Точнее твоё исполнение этих там Чайковских, Скрябиных и прочих. Они-то как раз оставили свой след, а твоё нажимание на кнопочки, как ты сам изволил выразиться, оставит разве что отпечатки пальцев на рояле, и то их сотрут на следующий день. А книга – это осязаемо, это след.
И возразить-то нечего. Да и незачем. Сказать ему, что ли, про свою давнюю мечту? А может он нарочно злит меня. У него вон собственный бар, целое здание, пусть и маленькое, а у меня ничего нет. Ни-че-го. Вот и подтрунивает меня. Меня! Человека с высшим консерваторским образованием!
– Стёпа, хорош шутить, уйду ведь, – ответил я.
– А никто и не шутит, – ответил он. – Я же всерьёз. Труд должен остаться. Он должен переродиться в нечто большее, чем воздух. Книга – это фундаментальный плод твоей работы, который покажет, чего ты стоишь. Труд, который воплотился и появился на свет и суд людской.
Я сделал вид, что задумался, и допил своё пиво. Затем неспешно закурил сигарету и спросил себе ещё бокал. Вот стесняюсь я почему-то сказать Степану о своём давнем желании напечатать книгу, а теперь он сам это предложил.
Я затушил сигарету в пепельнице, сделал глоток прохладного пива, и робко произнёс:
– Стёп, а я ведь давно хотел.
– Что именно? – не понял он, будто упустив суть разговора.
– Я о книге.
– А, вон оно что, – вспомнил бармен разговор. – Ты это, не обижайся на меня, я люблю музыку, да и твоя игра мне нравится.
– Не обижаюсь я. Стёп, я давно хотел книгу написать, – начал я о своём тайном желании. – Ещё будучи студентом и приходя к тебе в бар, у меня стали появляться такие мысли. От этой музыки столько образов в голове, что хотелось всё это изложить на бумаге, запечатлеть их, так сказать.
– И что тебе мешало? – спросил он.
– Сам не знаю. Может страх, что меня не поймут.
– Причём тут понимание тебя, если пишешь для себя?
– Ты же сам только что сказал, мол, труд на суд людской?! – напомнил я другу.
– Да, но… – Стёпа призадумался. В этот момент к нам подошёл Ванька и сел за стойку рядом со мной.
– Максим, вот скажи мне, – начал подпитый Иван. – Разве не прекрасен закат?
– Что? – не понял я. – Ты это про что?
– Про солнце, которое медленно уплывает за горизонт, озаряя небо нежным тёплым светом. Про его лучи, едва уловимые, и поле, над которым садится солнце, – расплылся в мечтах Ванька. Не сказать, что он был сильно пьян, но голос был таким певучим, мягким, добрым. И язык самую малость, будто уставший, едва заметно выдавал состояние владельца. – Я про те зёрнышки пшеницы, сквозь которые слегка пробивается свет и, кажется, что дотронешься, и поймаешь лучик солнца. Разве это не прекрасно?
– Конечно, прекрасно, – согласился я.
– Тогда угости меня пивом. Пжаалуста.
– А причём здесь пиво? – я был искренне удивлён его логикой. Как-то не вяжется пиво, поле и закат.
– Угости и объясню, – ответил Ванька.
– Бармен! Бокал пива этому романтику, – попросил я Стёпу.
– Одну минуту, – и начал наполнять бокал прохладным нектаром. – Мне и самому интересно, где же здесь связь.
– Спасибо, друг, – обратился Иван ко мне после того, как перед ним поставили бокал с пивом.
Ванька с минуту смотрел на пузырьки в своём прозрачном бокале, затем пригубил пиво и слизнул со своих усов пенку. И начал повествовать:
– Посмотри на свой бокал. Его стекло запотело, как вечером дымка покрывает речушку прохладным августом. А за дымкой что? Правильно – поле. Поле пшеницы, ржи, ячменя – чего угодно. Вот и в бокале нечто светлое. Посмотри теперь на свет через свой бокал – разве не похоже на закат?
Я попробовал посмотреть через бокал с пивом на тусклый свет ламп в баре, и в чём-то мог согласиться с Иваном. Но какая же фантазия должна быть!
– А пузырьки? – спросил я.
– А пузырьки, друг мой, это ничто иное, как надоедливая мошкара, – ответил он.
Стёпа чуть не упал под стойку – так он расхохотался. Его смех заполнил весь бар. А Ванька знай себе, да пей, но улыбка растеклась по его лицу. Такой довольной морды я у него давно не видел. А смех бармена оказался таким заразительным, что вскоре и я рассмеялся. Да уж, разрядил обстановку Ванька.
* * * * *
По приходу домой вечером я решил немного почитать. Хотя в моём подвыпившем состоянии слова в книге разбегались, строчки плясали, а голова отказывалась воспринимать прочитанное. Через пару страница чтива я отложил это занятие и лёг в постель, но сон не приходил. Ни с того ни с сего разыгралось воображение. Я ведь так и не сказал бармену о своём желании написать книгу, а теперь эта книга будто возникала в голове строчка за строчкой.
Прошло минут пятнадцать, прежде чем я провалился в сон. А во сне снова книги, книги, строчки, обложки, персонажи, образы… Все такие живые, настоящие эти люди, живут в этих строчках без моего ведома, и новые абзацы появляются не по моему желанию, а по их поведению. Но надо заметить, что позже я разобрал всех этих героев. И почему только они оказались из разных книг? Мефистофель гулял с Иваном Федоровичем, Фауст разговаривал с кем-то возле собора Парижской богоматери, мимо проходил терминатор и разговаривал по телефону с Кафкой…
Ну и сон, головушка будто и не спала. Пришлось делать себе кофе и идти под холодный душ, после чего немного полегчало.
Ближе к обеду зазвонил телефон.
– Максим Викторович, добрый день, – сказал знакомый голос из трубки.
– Добрый, – ответил я.
– У нас тут концерт намечается послезавтра, нужно пару пьес Прокофьева, – сказала своим тонким голосом молодая девушка.
– Оксана, я уже не работаю в филармонии, – ответил я. Эта девушка обычно составляет программу выступлений, ведёт концерты, обзванивает музыкантов в день концерта, дабы они не забыли прийти.
– Как же так? – удивились на том конце провода. – А почему мне не сказали? Я уже включила вас в программу, афиши висят. Без Прокофьева ну ни как!
– Ни чем не могу помочь. Позвоните директору, – сказал я ей. Грубить Оксане Вячеславовне никогда не хотелось, она всегда была мила и добродушна к музыкантам. Улыбалась нам, всячески подбадривала перед игрой, а после концерта не спешила уходить домой и проводила время с нами за чашечкой кофе в ближайшем кафе.
– Хорошо, позвоню, – растерянным голосом ответила Оксана. – Извините, что побеспокоила.
– Ничего, – сказал я. – Всего хорошего.
Почему её никто не предупредил? Хотя, директор у нас не очень адекватный, мог и забыть сказать ей.
Пока я готовил себе завтрак, сон потихоньку формировался в книгу. Точнее все персонажи из сна расформировались по книгам, и всё стало на свои места. Но сон мне очень глубоко запал.
Чуть позже снова зазвонил телефон.
– Максим Викторович, это снова я, – сказала Оксана.
– Да, слушаю.
– Я позвонила директору, он сказал, что никто вас не увольнял, – сказала мне девушка.
Пришла пора и мне удивляться. Только недавно я разговаривал с нашим директором и тот мне отчётливо сказал, что я плохо играю. А теперь, оказывается, меня никто не увольнял.
– Не понял? – спросил я в трубку телефона.
– Вениамин Львович сказал мне, что вы в маленьком отпуске, обдумываете свою трактовку произведений, – говорила Оксана воодушевлённым голоском. Она была явно рада такому повороту. – И послезавтра вы выходите с отпуска, – добавила Оксана.
– Да как же так? Я совершенно не готов! – ответил я. И ведь правда, всё это время как меня уволили, я ни разу не подошёл к домашнему фортепиано. Пальцы одеревенели, а из головы улетучились последние нотные записи вместе с утренним похмельем.
– Нужно всего лишь пару мимолётностей, – сказала девушка. – Вы ведь играете наизусть все сочинения Прокофьева.
– Оксана Вячеславовна, я сам позвоню Львовичу и всё уточню, – ответил я ей и положил трубку.
Звонить этому старикану мне совсем не хотелось, а заново учить мимолётности Прокофьева подавно. Хотя за всю свою жизнь мне полюбился именно этот композитор, я мог играть его часами напролёт.
Пришлось немного походить по квартире и обдумать предстоящий разговор с Вениамином Львовичем. Возвращаться в филармонию мне не очень хотелось, тем более после того, что мне сказал этот старик. На самом деле он не такой уж и старик, Львович ещё даже не пенсионного возраста, но порой ведёт себя так, будто он пенсионер склерозник маразматик. Видимо в этот раз Львович исполнит именно эту роль.
– Добрый день, Вениамин Львович, – сказал я в трубку телефона. Я всё же собрался с силами и набрал номер директора филармонии. – Как поживаете?
– Спасибо, не жалуюсь, – ответил он своим сухим голосом. Львович всегда говорил так, будто в горле застряла рыбья кость.
– А с памятью у вас хорошо? – поинтересовался я.
– Да, – непонимающе ответил Вениамин Львович.
– Ну тогда напомните мне, пожалуйста, что вы мне говорили в последнюю нашу встречу.
Знаю, так нельзя разговаривать с начальством, но в данный момент он мне никто. Я же писал заявление по собственному.
– Ах вот оно что, – протянул директор после недолгой паузы. – Вам Оксана звонила?
– Было дело, – бросил я.
– Значит, ждём вас, Максим, на концерте. А что именно я вам говорил в последнюю нашу встречу, я напомню после концерта, раз уж у вас в памяти провалы, – ответил Львович и положил трубку.
Короткие гудки в телефонной трубке били по голове, словно маленькие молоточки. Или это были молоточки в рояле? Но так нельзя было разговаривать с начальством. Я-то думал, что он включит склерозника, вроде как забыл, что уволил меня, а тут… Вышло так, что я некорректно разговаривал с начальством.
У меня было два варианта. Первый – это не идти на концерт, сделать вид, что мне никто не звонил и я сам не звонил Львовичу. Всё равно моё заявление на увольнение лежит у него. Если я так сделаю, то могу и дальше спокойно себе жить и ни о чём не думать. Без зарплаты филармонии как-нибудь перебьюсь. Но с другой стороны как раз деньги-то у меня уже кончились, без этой самой филармонии. Это и есть второй вариант – вернуть всё как было. Не первый год я в этой упряжке.
Весь оставшийся день я наигрывал Прокофьева на старом расстроенном домашнем фортепиано. Вспоминал мелодию, щупал пальцами чёрные и белые клавиши, нажимал педали. Сыграл почти все его мимолётности раз по десять, но ни один вариант исполнения меня не устроил. Не хватало как раз той самой мимолётности, беспечности. Эх, Прокофьев, знал бы ты, КТО будет коверкать твои гениальные сочинения – не писал бы!
Однако ближе к обеду в день концерта я таки надел свой поношенный концертный костюм и отправился на репетицию. Настроение было скверным. Погода – жара, ни облачка. И кому только придёт в голову тащиться по такой жаре на концерт?
За кулисами суета, впрочем, как всегда, народ не торопясь садится на свои места в зрительном зале, Оксана в гримёрке приводит себя в порядок. Я постучал в её дверь.
– Можно?
– Да, Максим, – быстро сказала она. – Что-то не так? Вы какой-то потерянный.
– Всё нормально, – соврал я.
Сомнения терзали мою головушку. Концерт – бог с ним, отыграю, но вот правильно ли я поступил, придя на него – вот это вопрос. Да и Прокофьев не рад будет моему исполнению его мимолётностей – ну не то композитор хотел!
– Эх, не умеете вы врать, Максим Викторович, – сказала мне Оксана и, повернувшись ко мне, слегка улыбнулась. Она всё не могла вставить серёжки, крутилась перед зеркалом.
– Что вам сказал Львович, когда звонили? – поинтересовался я. Интересно всё же.
– Про вас-то? – уточнила Оксана, не переставая мучиться с застёжками серёжек. – Сказал, что вы славный малый.