Читать онлайн Три месяца, две недели и один день бесплатно

Пролог

– Что происходит, Дерек? Ты наконец скажешь мне, для чего мы здесь?

Я слышу недоумение, требование внести ясность и даже возмущение в голосе Оливии, сидящей по другую сторону стола вместе со своим адвокатом, но если всё пройдёт так, как задумано, то ни сегодня, ни когда-либо впредь она больше ничего от меня не услышит. Не испытывая никакого желания не то что говорить с ней, а даже просто видеть её, я приехал сюда, только чтобы со всем окончательно разобраться и покончить. Со всеми формальностями, нашим браком и напрасными иллюзиями о совместно проведённых отведённых нам годах, которые, несмотря на всю свою близость к реальности, уже никогда ею не станут. Но я не произнесу ни слова. По крайней мере, очень постараюсь. В конце концов, для этого у меня есть адвокат, который обязан отрабатывать те немалые деньги, что получает за свою работу, а для этого недостаточно просто связаться со своим коллегой и созвать эту встречу. Необходимо ещё и провести её на уровне и достичь результата, который меня всецело удовлетворит, ведь иного развития событий я просто не приму. Нужно только сосредоточиться на главной задаче и не думать о второстепенных вещах, чисто теоретически способных сбить с толку. О платье, у которого, я знаю, внушительно открытая спина, и о холодной, но всё равно притягивающей и провоцирующей на эмоции красоте. Это всё пустое. Должно быть таковым.

– Миссис Картер…

– Я спрашиваю не вас, а своего мужа.

– Ну, это ненадолго, – вопреки всем недюжинным усилиям взять себя в руки и максимально не обращать внимания на эту… эту… женщину, не сдержавшись, твёрдо и непоколебимо заявляю я, потому как вся эта ситуация с самого начала здорово меня угнетает, и я не хочу задерживаться тут дольше необходимого. Поставить одну подпись это дело двух минут. Достаточно прелюдий и вежливо-лестных обращений. Это ещё нужно заслужить. Но это не про неё. Видимо, пора брать всё в свои руки, а не ждать, когда мои мозги и мысли волшебным и мистическим образом перекочуют в голову юриста.

– Что ты такое говоришь?

– То, что я развожусь с тобой, Оливия.

И только я заканчиваю произносить свою фразу, как сразу же следом возникает он, ожидаемый мною эмоциональный если и не взрыв, то уж точно всплеск.

– Оставьте нас, – это громко, озлобленно и яростно, и ещё это нисколько не просьба, ведь Оливия в принципе не знает таких слов, как «пожалуйста», «прошу» и «спасибо», и никогда ни о чём не просит, их нет, да никогда и не было в её лексиконе, и вам не стоит ожидать от неё ничего, кроме приказов и распоряжений. С самых малых лет не ведая отказов, она привыкла получать то, что хочет, и этим всё сказано. Но всё когда-либо бывает в первый раз.

– В этом нет нужды, – качаю головой я, чтобы наши адвокаты даже и не думали вставать и уж тем более покидать этот кабинет, но Оливию это явно не устраивает. Кто бы сомневался.

– Разве я неясно выразилась? Я сказала оставить нас. Выполняйте, чёрт побери! Вы двое, пошли вон!

– Мистер Картер?

– Делайте так, как она говорит, – несколько внезапно для самого себя иду на попятную я, но это не потому, что ещё неделю назад я боготворил, умирал и воскресал от силы любви, и был готов на всё ради счастья, благополучия и осуществления всевозможных желаний одного конкретного человека, к которому её испытывал, а лишь в силу того, что так проще, быстрее и терпимее. Всем будет легче, если я позволю себе высказать ей в лицо всё или, по крайней мере, почти всё, что о ней думаю, кем с недавних пор её считаю и как отныне к ней отношусь, а потом надавлю и заставлю её сделать то единственное, что мне от неё ещё нужно, и добьюсь того, чтобы на этой ноте она исчезла из моей жизни раз и навсегда, чтобы мне больше не приходилось вспоминать то, что я очень хочу похоронить.

– Почему? – мы уже наедине друг с другом, и я благодарен судьбе, что тут нет ничего такого, что при желании можно использовать, как холодное оружие, потому что после этих вопросительных слов, я клянусь, мне хочется причинить боль. Но никакая физическая травма не сравнится с тем, что терзает меня изнутри, но со временем, готов поспорить, понимание всего придёт и к Оливии. Пусть пока ей не жаль, но она прочувствует это сполна. Так чаще всего и бывает. Если, конечно, ты не совсем дрянь, в чём лично я уже не уверен. Как по мне, так есть вероятность того, что она так и не осознает, что вырвала сердце из моей груди и растоптала меня. Лучше бы моя жизнь по-прежнему состояла из одноразовых связей, не затрагивающих душу, чем вот это всё. Но поздно горевать о том, что уже не изменить. Последствия уже настали, и с ними придётся как-то жить… ну или не жить, а так, существовать. После целого года словно в раю никак иначе, пожалуй, и не выйдет.

– Ты знаешь, чёрт тебя дери, – вскочив на ноги и сжав прядь женских волос около левого виска в своём кулаке, хотя вместо этого моя рука и предпочла бы сомкнуться на шее, я нависаю над ней, и мне так хочется, чтобы она задрожала или, как минимум, хотя бы вздрогнула от испуга, или выдала себя как-то иначе, но… ничего. Ни в подведённых и накрашенных традиционно двумя слоями туши глазах, ни в очертании красных из-за помады губ, ни в единой клеточке ухоженного лица нет ни вспышки страха, против наличия которой у меня бы не нашлось ни единого возражения, и в первое мгновение я теряюсь, но быстро напоминаю себе, что это она должна робеть, замыкаться, бояться или напрягаться. Не я поступил с нами дурно. Не я здесь подлая сволочь, действующая за спиной. – И не смей больше… Не говори со мной, ни о чём меня не спрашивай, просто бери ручку и подписывай, – что-то внутри моего тела всё равно чешется и зудит, требует продемонстрировать силу и наказать хотя бы внешне, но я никогда не бил женщин и не собираюсь начинать, и потому просто оседаю обратно на стул, ожесточённо, резко и грубо подталкивая папку с документами вперёд. – Подписывай, я сказал.

– А если я не подпишу?

– Тогда нас просто разведёт суд. Только и всего. В любом случае я не останусь твоим мужем, Оливия, – давая клятвы про горе и радость, про богатство и бедность, про уважение, почитание и любовь, я и не думал, что спустя всего двенадцать месяцев всё это сгинет в небытие и превратится в тлеющий пепел, но вот мы здесь, и ничего уже не вернётся. К тому, что было, нет пути назад.

– Но мы ведь можем… можем… справиться?

– Думаешь, я этого хочу? – меня невольно пробирает истерический смех, но более-менее мне удаётся взять себя в руки и обрести контроль над расшатанными эмоциями, – пытаться, прилагать усилия, лезть из кожи вон? Как бы не так.

– То есть мне это не исправить, да? – придя к первому за все эти минуты по-настоящему здравому и правильному суждению, одновременно она пытается совершить нечто более невозможное, невероятное и в корне недопустимое, и, отшатнувшись, как от обжигающего огня и будто от прокажённой, я снова встаю и отхожу настолько далеко, насколько позволяет окружающее пространство. Но чтобы чувствовать иммунитет перед прикосновениями, и целого мира было бы мало. – Мы должны поговорить, Дерек, – но чёрта с два. Я более ничего не обязан делать. Всё кончено. Ей ещё предстоит это реально осознать, но тогда я уже не буду в одном с ней городе.

– Да я едва могу на тебя смотреть. Меня тошнит лишь от одного твоего присутствия. О каком, чёрт побери, разговоре ты говоришь? Этому не бывать, – развернувшись, кричу на неё я, даже не пытаясь остаться тихим и как-то приглушить свой голос и наплевав на то, сколько людей нас могут услышать, и как далеко в случае чего уйдут детали в принципе частной беседы, происходящей в не совсем уединённой обстановке, – Бог свидетель, я могу… – уже не можешь, прошу, не забывай об этом, – мог простить тебе всё, что угодно, что только может прийти в голову, – я бы, и правда, нашёл оправдание и измене в случае неожиданно возникшего увлечения другим мужчиной, попросись она обратно и заверив, что интрижка железно закончена, и меркантильному интересу, если бы вдруг вскрылось, что ей всегда были нужны лишь мои деньги, а не я сам, и что именно он и подтолкнул её к замужеству, и ещё куче разных вещей, которые могут становиться проблемой и разобщать, и всё бы стерпел и перенёс, настолько мне почти невозможно представить без неё хотя бы один день, не то что всю дальнейшую жизнь, но этот список, однако, не бесконечен, и… произошедшее… произошедшее точно не входит в соответствующий перечень, – но только не то, что ты сделала.

– Но мы… мы же вместе всё решили…

– Если ты так для себя всё поняла, это вовсе не означает, что я имел в виду ровно то же самое. Впрочем, теперь это уже неважно. Ни к чему усугублять.

– Дерек.

– Прекрати это, – моё терпение лопается, и глубоко внутри я проклинаю её за повторение моего имени, за то, что она совершила бы всё снова, за нехватку совести или вообще её отсутствие и не в последнюю очередь за то, что её родители произвели на свет девочку, которая спустя много лет встретилась на моём пути, чтобы только показать, что я могу действительно быть счастливым, а не жить сиюминутными радостями, наслаждениями и прихотями, а потом в одночасье всё отнять. – Хватит называть моё имя и на что-то надеяться. Если я был тебе хоть немного небезразличен, ты не станешь меня губить, – на деле я уже в пропасти, и, должно быть, со мной всё совсем плохо, если какая-то часть меня едва дышит и жаждет услышать мольбу, увидеть слезы, обнаружить любую другую реакцию, за которую можно было бы зацепиться и растолковать её, как бессилие, отчаяние и страдание из-за надвигающейся потери, но здесь всё так же, как и с просьбами. Оливия никогда не плачет. И не показывает чувств сверх меры. Только не перед другими людьми. И неважно, насколько они близки. И даже со мной она всегда была частично сдержанной и замкнутой. И потому ждать тут совершенно нечего. И это к лучшему. Порой даже мелочь может разрушить всякую, казалось бы, даже стойкую и непоколебимую решимость. Всего одна влажная капля способна обернуться проверкой на прочность. Но, пожалуйста, не надо.

– Да плевать, – показывая своё, вероятно, истинное лицо, бесчувственное, чёрствое и ледяное, вдруг бросает Оливия, и в ту секунду, когда её рука оставляет размашистую подпись в нужной строке, в моих жилах будто замерзает вся кровь, словно более не разгоняемая, кажется, навеки замершим сердцем, и, отгоняя от себя то, что рано или поздно всё равно придётся принять, из-за следующих слов я становлюсь ещё более разбитым, уязвлённым и сломленным, – и мои поздравления. Теперь ты фактически свободен, но давай посмотрим правде в глаза. Со мной всё равно никто не сравнится. Сильнее, чем меня, ты уже никого любить не будешь. Да и вообще любить, – надменно и высокомерно со странно-торжествующей усмешкой произносит Лив, твёрдо убеждённая в том, о чём тут рассуждает, и её слова, вероятно, не лишены рационального зёрна, но чёрта с два я когда-либо это признаю и уж точно не доставлю ей удовольствия созерцать, как глубоко и сильно встревожила меня вероятная истина.

– Итак, всё моё больше не твоё, но пятьдесят процентов ты получишь.

– Мне ничего не нужно, – это задевает меня за живое, ощущаясь, как негласное подтверждение того, что и я был лишь промежуточной точкой, а не пунктом назначения, и импульсивно я почти задаюсь вопросом, почему она вдруг так пассивна и вроде как великодушна, когда на вполне законных основаниях могла бы прилично меня обобрать, но этот порыв так и остаётся лишь зародышем.

– Ах, да, я и забыл. Ты ведь хочешь лишь танцевать, а в дальнейшем дорасти и до хореографа. Но будь проклята твоя карьера.

– И тебе того же, милый. Думаю, что встретимся в аду.

– Вот уж точно, – ну, по крайней мере, для меня он начнётся сразу же, едва я выйду за эту злосчастную дверь.

Глава 1

– Да иду я, иду. И кого только принесло в такую рань? – стону я, пытаясь не думать о неприятной и тошнотворной пульсации, возникшей в голове в ответ на канонаду громких стуков в дверь, которые и разбудили меня. Еле-еле поднимаясь с дивана, принявшего моё пьяное, уставшее и обезвоженное сейчас тело где-то в четвёртом часу утра, чуть ли не спотыкаясь об опустевшую стеклянную тару, валяющуюся на паркетном полу, и шатаясь, я направляюсь к входной двери. Пожалуй, это хорошо, что я больше не сплю в спальне на втором этаже. Иначе в своём нынешнем состоянии, спускаясь по лестнице, скорее всего, сломал бы себе шею и так и остался бы лежать неподвижным трупом у подножия гладких и чистых ступеней. Представляю, сколько стервятников с камерами наперевес тут же бы сюда стеклось. Ведь, судя по тому, как все вокруг предрекают крах моей спортивной карьере из-за отсутствия новостей о продлении контракта на второй сезон после всего-то одного года, проведённого в новой команде, им никогда не бывает достаточно. Но кое-кто наверняка радуется и лопается от невообразимого счастья. Кое-кто, кто остался в Нью-Йорке, на прощание пожелав мне провалиться. Справедливости ради стоит сказать, что я недалеко от неё ушёл, но в отличие от меня она никогда не полезет в бутылку, не начнёт спиваться и, как следствие, ни за что не сведёт все собственные же успехи к нулю. Это лишь мой сценарий, и только. – Хватит уже, чёрт побери, колотить мне по мозгам, – наконец распахивая оказавшуюся незапертой дверь до упора, несколькими секундами ранее я повышаю голос на того, кто стоит по ту её сторону и никак не прекращает стучать по дереву, но только он предстаёт моему взору, как меня вроде как пронзает сожаление и стыд по поводу своей эмоциональной вспышки в отношении человека старше меня на целое поколение. – Джейсон? Что ты здесь делаешь?

– То же самое я и у тебя хочу спросить, – просто говорит он, проходя мимо меня внутрь дома и фактически не оставляя мне иного выбора, кроме как закрыть дверь и проследовать вслед за ним в гостиную, где царит ужасный бардак, пыль, не самый приятный запах и уныние, несмотря на то, что домработница приходит пару раз в неделю, но для исправления первого спектра проблем было бы недостаточно и жизни со мной под одной крышей и круглосуточной уборки по горячим следам, ну а последнюю и вовсе никак не решить. – Ты спишь прямо тут?

– Верно замечено. Не думали стать полицейским?

– Выглядит всё так, будто я тебя разбудил, – не обращая внимания на мой вопрос, Джейсон садится прямо поверх скомканного постельного белья и тщательно осматривается вокруг, будто анализ окружающей обстановки поможет ему разобраться во всей ситуации целиком, а не только в состоянии моего жилища и одновременно внутреннего мира, – а сейчас уже первый час дня.

– О, ну тогда можно выпить, – я честно полагал, что сейчас нет ещё и десяти утра, настолько организм совершенно не чувствует себя отдохнувшим, но раз время уже перевалило за полдень, то это всё меняет. Но, если честно, даже будь расклад совершенно иным, мне незачем оставаться трезвым. Я никуда не собираюсь, а всё, что мне может вдруг потребоваться вроде еды или продуктов, всегда можно заказать с доставкой на дом. – Тебе что-нибудь налить?

– Вот для этого точно рано, разве ты так не считаешь?

– Ну, у каждого своё понятие времени, – пройдя к бару и наливая себе щедрую порцию виски, отвечаю я, но в реальности дело тут совсем не в часах и не в минутах. Просто после ночи кутежа и загула алкоголь – это, вероятно, единственное, что сможет помочь мне пережить похмелье, унять физическую боль в висках и, если повезёт, смягчить ещё и душевную травму. Хотя на последнее после месяца применения специфических лекарств я уже особо и не рассчитываю, но, тем не менее, только они и поддерживают меня на относительном плаву. В этом смысле ночь никоим образом от дня не отличается. Кардинальная суть вся та же. Отключиться и забыться. Даже временно это за счастье.

– А как же спортивный режим?

– Да бросьте это, тренер. Как вы прекрасно знаете о том, что я выбыл, так и я отлично понимаю настоящую цель, с какой ты здесь находишься, папа, – формально он мне не отец, но именно им он и является для… для… для Оливии, а ещё до того, как на непродолжительное время стать моим тестем, он был нашим с парнями наставником, но из своего первого клуба, с которым мне случалось неоднократно возглавлять баскетбольное первенство страны, я ушёл неожиданно и внезапно для всех, перебравшись в Нью-Йорк, но не только не достиг там большого успеха и не снискал особой популярности, признания и любви у местных фанатов, но ещё и развёлся в придачу ко всему. – Давайте уже начистоту.

– Что у вас двоих произошло?

– А ты что, не читал прессу? Она же лучше всех обо всём осведомлена. Кажется, только ленивый не использовал словосочетание «не сошлись характерами».

– Дерек.

– А почему бы тебе не спросить об этом свою жену или.... – что бы ты ни думал, фильтруй свои мысли и речь, придерживай язык и не смей называть его дочку дрянью, – дочь? – я делаю обжигающий горло приличный глоток, вытесняющий всё, кроме ощущения жжения, спускающегося вниз по пищеводу, и теперь я вроде бы готов. Готов услышать любой вопрос, какой только будет задан, ответить на него максимально ровно, сдержанно, спокойно и бесчувственно и подойти ко всему стоически и с видимым безразличием.

– Думаешь, я не спрашивал? Спрашивал. Десятки раз. Но, хотя Мэриан всё ещё в Нью-Йорке, с ней, она ничего мне не говорит. Меня словно отстранили.

– Что ж, тогда это, должно быть, наследственное, – горько усмехаюсь я, оставляя стакан у телевизора, и, чтобы хоть чем-то себя занять, подойдя к дивану, начинаю собирать с него подушку и простынь, а потом убираю их в выдвижной отсек для хранения.

– В каком это смысле?

– В том, что мне это прекрасно знакомо. Не переживай, ты не первый, кого в этой семье не пожелали поставить в известность. Хотя, о чём это я? Я уже не её часть.

– И как мне следует это понимать?

– Тебе совсем ничего не сказали?

– Что именно?

Ну просто браво. Это надо же. Нет, я знаю, что они никогда не были сильно близки, но это… Ну, она точно самая последняя дрянь. Поставить меня в такое положение… Впрочем, даже не будь он мне бывшим тренером и тестем, я никого не обязан щадить и прикрывать. Думала поступить милосердно и сберечь отцовское сердце от стопроцентного потрясения? Что ж, в таком случае было бы правильнее и честнее рассказать всё самой, а не хранить молчание ещё целый месяц после моего возвращения в Лос-Анджелес в глупом ожидании непонятно чего. Не нашлось храбрости и моральных сил, даже когда всё уже приобрело законный характер? Ну тогда получай.

– Мы… мы развелись, Джейсон.

– Что? – он тут же вскакивает на ноги, возможно, собираясь схватить меня за грудки во имя своей дочери и вытрясти из моего тела весь этот бред, и я бы этого хотел, принять удар на себя, чтобы заодно и её забыть, но всё это правда, а не чушь, и, наверняка видя истину в моих глазах, Джейсон обессиленно опускается обратно и на некоторое время закрывает лицо руками, чтобы хотя бы ненадолго отгородиться от мира, в котором я его только что прилично и жестоко огорошил реальным положением вещей, которое мне и не снилось. Но сказка оказалась недолгой. А ведь у нас была такая свадьба… Теперь же остались лишь воспоминания и отныне трудные с точки зрения их просмотра фото.

– Тебе принести воды? – не хочу, чтобы с ним что-то случилось по моей вине. Сердечный приступ или ещё что похуже. Насколько я знаю, у него нет проблем со здоровьем, но в случае чего мне себя ни за что не простить.

– Нет. Просто рассказывай, почему.

– Как-то само собой получилось… – по независящим от людей причинам и без их решения такие вещи, ясное дело, не происходят, ведь это не природные катаклизмы, события и явления, но что мне говорить? Я и не представлял, что настанет день, когда придётся отдуваться и за себя, и за человека, ставшего с недавних пор чужим. Это как минимум несправедливо, а как максимум преступно, будто месть наконец стала достаточно холодной, чтобы преподнести её на блюдечке с золотой каёмочкой, но раз так, то с какой стати я должен увиливать и прибегать к обобщающим выражениям, избегая конкретики и разговора по существу?

– У тебя никогда и ничего не происходит само по себе, Дерек. Думаешь, если у вас когда-либо всё именно так якобы и зародилось, я в это поверил? Такие, как ты, просто так не меняются… – он прав, я не стал другим в мгновение ока и долго был не уверен в себе, в том, что могу признать платоническую нужду в одной единственной женщине и хранить ей плотскую верность, а не цепляться взглядом за каждую юбку, и лукавить тут ни к чему. В одночасье ничто не становится иным. – Но ты изменился и, как мне кажется, не пустил бы это под откос, а значит… Значит, это… это она…

– Не надо, Джейсон, – звучащие обвинительно слова неспроста даются ему тяжело, ведь относятся они к собственному ребёнку, за которого любые родители должны стоять горой и всегда оставаться на его стороне, и, не реально бессердечный и не желающий быть разрушающим семейные узы звеном, я испытываю угрызения совести, что позволил этому разговору развиваться, – правда, хватит.

– Нет, не хватит. Что она сделала?

– Это неважно, – конечно, он её не убьёт и физически не навредит, но, Боже, она будет всё равно что уничтожена. Могу ли я с ней так поступить? Уподобиться ей? Повести себя, словно зверь? Я не такой или не хочу быть таким, но…

– Говори, твою мать!

– Она убила нашего ребёнка… сделала чёртов аборт, ясно? Фактически тайно… Три месяца, две недели и один день. Вот какой срок сейчас бы был, – я делаю второй и на этой ноте опустошающий стакан глоток, а уже в следующую секунду удар о стену вдребезги разбивает стеклянную посуду, и её поблескивающие кусочки вперемешку с остатками янтарной жидкости мгновенно орошают собою пол, – прости, Джейсон, но я… я не могу говорить об этом с тобой. Вообще ни с кем не могу, так она… она ещё и в первую очередь твоя дочь. Джейсон? – он всё ещё не произнёс и слова, и я еле выдавливаю из себя имя бывшего тестя, начиная подозревать, что не стоило не только разбрасываться предметами, но и вообще допускать поражение холодного и трезвого рассудка в битве с эмоциями. Они сделали меня слабым и уязвимым, и мне это претит, а значит, пора возвращать себе силу, непоколебимость и характер на постоянной основе, чтобы больше никто даже думать не смел о возможности проникновения в мою душу. Всё это в прошлом. Я не повторю прежних ошибок.

– Всё в порядке.

– Точно?

– Точнее некуда. Не беспокойся.

– Уже прекратил. Вообще-то, если всё хорошо, и тебе не нужен врач, я предпочитаю остаться один, – прямо говорю я, не откладывая перемены в долгий ящик, и хотя от меня не укрывается то, насколько Джейсону становится неприятно от моих слов, и как в связи с этим каждая чёрточка его лица и морщинка искажается в обиде или, возможно, гневе, одинаково направленном на всех причастных, он быстро стряхивает с себя возникшую реакцию и просто поднимается с дивана, чтобы уйти, но, проходя мимо меня, вдруг останавливается и, замирая на полпути, сжимает моё левое плечо:

– Я не знаю, что говорить…

– А ничего и не надо.

– Просто… это исключительно между вами двумя, – так всё и было, по крайней мере, до тех пор, пока не оказалось, что наши планы всё-таки не совпадали, и что смотрели мы, однако, не в одном направлении, как я до последнего думал, но теперь нас нет, и всё, что было, уже далеко позади. Это прямые последствия любого развода. Кому-то невольно приходится выстраивать общение ради детей, но наша ситуация этого не предполагает. Я бы в любом случае не перестал заботиться о них, а сейчас же с меня хватит и риска случайных встреч с той, которая могла бы мне их дать.

– Это более не так.

– Но, знаешь, ты, по крайней мере, можешь подумать о возвращении в команду.

– Это в Лейкерс что ли? Не смеши меня, – качаю головой я, сжав зубы и стряхнув тяжёлую ладонь со своего нуждающегося в личном пространстве тела, которое сейчас словно загнали в угол и лишили свободы, – я всех бросил и предал, когда поехал за своей женой, а теперь у меня нет ни её, ни работы. Ну разве это не карма? Даже если ты будешь мне рад и уладишь всё с владельцем, ведь я, пожалуй, всё-таки вам нужен, парни больше никогда не смогут мне доверять. Предательство это не то, что можно простить, – ведь в рамках своей личной жизни я уже его не простил, и даже если это ради дела и профессиональных достижений, почему кто-то другой должен забывать о прошлом ради светлого будущего? Пусть в моё отсутствие команда не смогла подняться на первую строчку в турнирной таблице, и в течение сезона несколько ценных игроков получили травмы, это ещё не повод соглашаться на возвращение в свои ряды вчерашнего перебежчика. На однажды продемонстрировавших свои худшие человеческие качества, возможно, уже никогда снова нельзя будет полноценно положиться.

– И всё-таки подумай, Дерек. Ты не единственный, кто провалился в этом сезоне. Карма кармой, но, быть может, это ещё и знак?

– Почему ты это делаешь?

– Потому что не хочу, чтобы ты пропил весь свой потенциал… и чтобы однажды кое-кто обвинил меня в том, что я не сберёг ни его, ни… тебя.

– Уверяю, до меня ей нет никакого дела, – если бы было, она бы по-прежнему носила под сердцем моего ребёнка, но она, можно сказать, собственноручно убила его, когда подписала ему смертный приговор, а я даже не понял, что слова, обещавшие ещё детей, подразумевали появление ребёнка лишь в отдалённом будущем, но никак не в ближайшие семь месяцев. – Лично мне так точно нет.

– Ну как скажешь. Надеюсь, увидимся на тренировке.

Глава 2

Я сижу почти на самом верху трибуны, одетый в форму цвета золота с написанным фиолетовым тиснением названием команды на майке и толстовку с капюшоном, наброшенном на голову, и от нечего делать наблюдаю за традиционно проходящем в межсезонье отбором в группу поддержки, проходящем на паркете арены. До тренировки ещё вагон и маленькая тележка времени, но я уже на месте, потому что, находясь дома, либо снова начинаю предаваться тоске, либо нет-нет да и склоняюсь к тому, чтобы напиться, но я не дурак, способный разрушить то единственное, что у него ещё есть. Продолжительный разговор, клятвенные заверения и убедительный вид позволили мне восстановить, казалось, навсегда сожжённые мосты, и после длительного диалога с владельцем и его представителями с моей стороны будет невероятной глупостью сделать хоть что-то, что снова очернит меня, нарушит хотя бы один пункт подписанного контракта и приведёт к его немедленному разрыву. Я же здесь, чтобы остаться, а для этого мне ни в коем случае нельзя выходить за рамки правил и обязательств и в целом где бы то ни было представать в негативном свете. Но этого и не будет.

– Вынуждена вас предупредить, что, как бы многие из вас не были хороши и изумительны, в команду попадут только лучшие из лучших. Это лишь двадцать девушек, а все остальные смогут попытать счастья в следующем году, – тем временем говорит Кейт, капитан группы, как всегда требовательная, строгая и относящаяся к процедуре отбора предельно серьёзно, словно ей все сорок, а не каких-то там двадцать пять лет, и я склоняюсь вперед, чтобы лучше видеть то, что будет происходить внизу, когда движение слева переключает всё моё внимание на себя, и, повернув голову, я обнаруживаю Тимоти, который, хромая, спускается по лестнице ко мне.

Его коленный состав окружён лангеткой, выдающей полученную не так уж и давно серьёзную и потому ещё не вылеченную до конца травму, и я думаю, что, может, должен помочь ему преодолеть эти несколько ступенек, но он мой лучший друг, и кому, как не мне, знать, что он не потерпит снисхождения и жалости. Только понимание этого и удерживает меня от вставания, пока Тим устраивается рядом, но в остальном мне совершенно непонятно, что делать или говорить. Это первая наша встреча за долгое время, но будь она связана чисто с воссоединением друзей, мы бы, я думаю, крепко обнялись, а у нас же всё не так. Он ещё и мой партнёр по команде, и я подставил его наравне с остальными, когда ушёл и даже не нашёл в себе сил лично сообщить об этом, и с тех пор мы ни разу не общались. На самом деле я даже не пытался ни отправить сообщение, ни позвонить. Будучи уверенным, что меня либо просто проигнорируют, либо и вовсе пошлют куда подальше, я в одинаковой степени опасался и того, и другого. Теперь же былое проявление некой трусости не вызывает во мне ничего, кроме стыда и запоздалых угрызений совести. Поступив так во имя пресловутой любви, я лишь всё потерял, и только одному Богу известно, сколько времени уйдёт на то, чтобы снова стать своим.

– Ты не сможешь сидеть здесь вечно. Все сразу поймут, что ты где-то в здании. Твоя машина на парковке не оставит в этом сомнений. И даже в этой толстовке тебя можно узнать за версту, – говорит Тимоти, указывая на сплошь очевидные вещи, но я и не прячусь, если он намекает именно на это. Всего лишь коротаю время, находясь в относительно обществе, ведь танцующие девушки, показывающие, на что способны, и пытающиеся завоевать своё место под солнцем, так или иначе попадают под эту категорию.

– А разве ты не должен соблюдать постельный режим, выбираясь из дома только ради реабилитации и посещений физиотерапевта?

– Должен. Но мне захотелось увидеть своего друга. Меня привезла Лилиан, – если бы с такой теплотой, нежностью и благоговением он отзывался не о моей сестре-двойняшке, а о ком-то другом, то всё содержимое моего желудка наверняка тут же бы попросилось обратно, но хоть в этом смысле со мной всё отлично.

– Ну уже может забирать, – отвечаю я, ведь от всего этого мне ужасно не по себе. Не хочу, чтобы на меня глазели и пытались по одному моему виду понять, что пошло не так, и перемывали мне косточки за моей спиной. Но, с другой стороны, а как иначе? Моя персона скорее обрастёт сплетнями, чем будет принята с распростёртыми объятиями. Тимоти не совсем не прав. Смогу ли я вообще спуститься вниз, когда придёт время, и предстать перед парнями так, будто ничего и не было?

– Дерек…

– Кто-нибудь ещё знает?

– О том, что ты снова с нами и будешь на тренировке?

– Да.

– Разве что Митчелл. Джейсон сказал только нам двоим.

– Думаю, он ненавидит меня.

– Кто? Джейсон?

– Возможно, и он тоже, но сейчас я о Митчелле.

– Нет, он не…

– Это так. Будь всё иначе, он бы приехал вместе с тобой. Отрицать и спорить тут бессмысленно, – Тимоти ничего не отвечает, и, таким образом делая вывод, что он понял мой намёк не развивать эту тему и не начинать доказывать мне собственную неправоту, я вытягиваю ноги настолько далеко, насколько позволяет конструкция посадочных мест, и, максимально расслабившись, вновь сосредотачиваюсь на действе, за которым и приехал понаблюдать. Что может быть лучшим отвлечением, чем наблюдать за красивыми и сексуальными девушками с длинными волосами, двигающимися вместе с их обладательницами, искусно нанесённым макияжем, лишь подчёркивающим все достоинства, и подтянутыми фигурами, являющимися мечтой любого мужчины? А вот эта блондинка очень даже ничего. Грудь могла бы быть и чуточку больше, но в остальном она хороша, и светлые волосы как нельзя кстати. Идеальный вариант.

– Это ничего не решит и никак не поможет.

– Ты это о чём?

– Ты знаешь. О твоей проблеме.

– И в чём же, по-твоему, она состоит?

– Ты смотришь на всё иначе…

– И как же?

– У тебя потухший взгляд. Он будто выжженная пустыня. Словно тебе больше незачем жить. И это не исправить механическим сексом. Раньше бы это, возможно, и сработало, но теперь ты другой. И ты не можешь вернуться к себе прежнему, Дерек, – лишь время покажет, так ли это, и кто прав, а кто ошибается, но в любом случае я не откажусь от соответствующих попыток и, наверное, не остановлюсь, пока не добьюсь успеха и значительно не преуспею в этом. В прежнем мне было что-то крутое, хотя и вызывающее и зачастую сопровождающееся неодобрением со стороны, но он нравился девушкам, публике и журналистам, и даже за нелицеприятными заголовками в его адрес на газетных страницах или сайтах скрывались лишь зависть и желание быть на него похожим. Вы ненавидите тех, кто достиг больше вашего, и втайне грезите поменяться с ними местами, даже если в результате всё осуждение по поводу морального облика и чего бы то ни было ещё автоматически перейдёт на вашу персону. Нынешнюю же мою версию исключительно жалеют, но это последнее, в чём я нуждаюсь, а значит, самое время возвращать всё на круги своя.

– Я ведь не ослышался, когда ты назвал меня другом?

– Разумеется, нет. Невзирая ни на что, для меня ты всё ещё являешься им.

– Тогда сделай милость, давай без нравоучений.

– То есть либо я помалкиваю и просто смотрю, как ты разваливаешься на части, но всячески отрицаешь это, либо отваливаю и держусь от тебя подальше?

– Да, пожалуй, что так, – просто киваю я, даже не глядя на Тимоти, по-прежнему поглощённый сочетанием танцевальной музыки и спортивных движений, многие из которых сложны и трудны в исполнении. Одновременно с тем, как в голове созревает решение кого-нибудь очаровать, увлечь и затащить в постель, оно лишь укореняется, становится сильнее и разрастается во мне, пока, начиная злиться на самого себя и испытывать гнев, я вспоминаю, что и… и Оливия тоже когда-то попала в команду именно после такого отбора и была новенькой, но амбициозной. Я прихожу из-за этого в некую ярость, ведь её даже не должно быть в моих мыслях. Пойди прочь. Тебя нет.

– Что она с тобой сделала?

– Забрала мою душу, – думаю, это самая точная формулировка из всех возможных, и более основательно и конкретно произошедшее мне никак не выразить и не описать. Я опустошён, внутри ничего не осталось, а значит, всё, что содержало в себе эмоции и отвечало за чувства, просто вырвано с корнем ко всем чертям. Но так даже лучше. Ничто не усложнит мои возможные отношения, в качестве своей цели преследующие лишь удовлетворение и физическую разрядку.

– Звучит трагично.

– Да всё нормально, Тим. Не бери в голову. Ты лучше… лучше о себе подумай. Что, кстати, говорят врачи?

– Что к началу сезона мне ни за что не успеть. Вот, собственно, и всё. Ну я пойду. Лилиан написала, что уже вернулась. Ты не… не хочешь поздороваться?

– Не сейчас.

– Ну ладно. Это ничего, – кивает Тимоти, вставая и потихоньку продвигаясь к лестнице и выходу с трибун, и он уже почти достигает цели, когда, смотря вслед его слегка сгорбленной спине и видя правую руку, для поддержки сжимающую перила, я всё-таки не выдерживаю и окликаю его по имени. Не знаю, кто к кому в итоге тянется первым, но факт в том, что мы обнимаем друг друга, недолго и неловко, но сильно, и я слышу, быть может, и не одобряющие, но понимающие слова: – Знаешь, если хоть что-то способно хотя бы ненадолго привнести свет в твои глаза, то делай всё, что хочешь, Дерек, и плевать на то, что скажут люди. Но всё-таки будь осторожен. Не хочу, чтобы ты вылетел из-за какого-нибудь скандала.

– Не вылечу. Я обещаю, – на этой ноте Тимоти всё-таки уходит, а моя рука сама собой тянется к телефону, заходит в раздел сообщений и начинает переписку прямо с главного.

Возьми её.

Я вижу, как Кейт, привлечённая сигналом, берёт свой сотовый с временно принесённого сюда стола и, думаю, наверняка хмурится, не понимая смысла пришедшего послания, но, судя по движениям пальцев, явно что-то пишет в ответ, и, как подтверждение этого, спустя пару секунд мне приходит её смска.

Кого? И о чём ты вообще говоришь, Картер?

Она действительно ничего не поняла, но это и неудивительно, ведь глаз на спине ни у кого нет. Однако всё быстро решаемо.

Обернись и посмотри наверх. Я на трибуне позади тебя.

Подчинившись, Кейт мгновенно обнаруживает меня глазами и уже со знанием дела возвращается к нашей переписке.

Ну привет. Так, значит, это всё не слухи, а правда. Тогда, полагаю, с возвращением тебя. Хотя ты и не выглядишь таким уж счастливым.

Так ты её возьмёшь?

Кого?

Блондинку. В ней однозначно что-то есть.

Да брось. Эта Брук словно бревно.

Но ты ведь из любой можешь сделать шедевр.

Ты что, её знаешь и пытаешься продвинуть?

Я впервые её вижу.

Тогда… надо думать, Дерек Картер выходит на охоту? Так что ли?

Нет. Может быть. Не знаю.

Весь вопрос в том, а какая мне с этого выгода.

Необязательно всё в жизни должно содержать в себе какую-то выгоду. Ты можешь… ну, можешь сделать это чисто по старой дружбе.

Скорее уж в память о былом. Не припоминаю, чтобы мы с тобой дружили.

Мы, и правда, не были друзьями в общепринятом понимании этого слова, а вот друзьями с привилегиями являлись ещё до моего знакомства с… до моего брака, и её ответ напоминает мне о том, что Кейт как была той, кто за словом в карман не лезет, так ею и осталась.

Твоя прямота просто убийственна.

А ты что, хотел сберечь мои чувства? А я и не знала… Прости, что помешала.

Очень смешно.

Не думаю, что тебе весело, Картер.

Просто сделай мне одолжение, хорошо?

Ладно, так уж и быть, но с тебя ужин.

Сегодня? После тренировки? Думаю, буду выжат, как лимон.

Ничего, ради такого случая я поработаю водителем.

Тогда созвонимся.

Отлично. И Дерек?

Да?

От моего краткого ответа и двух букв, содержащихся в нём, так и веет странной настороженностью и неким волнением, ведь Кейт никогда, сколько я себя помню, не обращалась ко мне по имени. Даже в постели во время нашей короткой, но яркой интрижки, считая, что лишь так возможно сохранять эмоциональную дистанцию с теми, кто не способен испытывать настоящую привязанность и любовь, если уж тебе не удалось противостоять и угораздило с таким связаться. Моя внутренняя тревога почти переливается через край и достигает своего апогея, но впоследствии сопровождается больше яростной злобой, чем горьким огорчением, и виной всему ощущающиеся продуманными и взвешенными слова.

Сочувствую по поводу развода. Я знаю, она была большим, чем все остальные, вместе взятые.

Но на них я уже ничего не отвечаю. Молчание – это золото.

Глава 3

Мои руки сжимаются в кулаки, дыхание становится тяжёлым, негодующим и злым, и я едва сдерживаюсь, чтобы не открыть прозрачную дверь, не нарушить уединение отца и дочери, которых совершенно не скрывают раскрытые сейчас жалюзи на стекле, не ворваться внутрь в приступе яростной агонии и не спровоцировать страшный скандал. Мною было рассказано всё, как есть, и какая-то часть меня… не знаю, ожидала поддержки и выступления на моей стороне ещё и в том, что касается личных обстоятельств, но с другой стороны, объективно говоря, как я вообще мог допускать такие мысли и рассчитывать на Джейсона? Конечно, он всегда выберет её, единственную и по-прежнему горячо любимую дочурку, очевидно вернувшуюся в город и, возможно, собирающуюся провернуть то же самое и в отношении группы поддержки. Но это не значит, что, проходя по коридору первого этажа мимо кабинета главного тренера по пути ко входу в зал, откуда вот-вот должны выйти девчонки, мне было легко осознать весь смысл открывшейся моему взору картины и замереть посреди очередного шага из-за ощущений сжигающего гнева, колющего раздражения и закипевшей ненависти. Я почти задыхаюсь, давлюсь воздухом и дрожу всем разочарованным, сгорбившимся из-за обрушившегося несчастья и познавшим муки очередного огорчения телом, не желающий видеть имеющие место быть объятия и в то же самое время неспособный отвернуться, и эта картина, кажется, намертво отпечатывается в моем мозгу. Как Оливия что-то говорит, нечто совсем короткое, чёткое, ёмкое и не оставляющее сомнений в правдивости сказанного, как Джейсон, замешкавшись всего на долю секунды, порывисто и быстро, но нежно и трогательно прижимает её к себе и ласково обнимает, и как это действие приобретает полностью взаимный характер. Вот и весь разговор. Только такой дурак, как я, мог всерьёз полагать, что его признание способно убить и уничтожить любовь родителя к своему ребёнку. Неважно, что мы делаем, отцы и матери всегда остаются на нашем поле, и, выходит, это актуально даже тогда, когда ты лишаешь их продолжения вашего рода. Данную в некотором смысле слепую верность мне ни за что не понять. С появлением собственного дитя я бы наверняка приблизился к этому, но его у меня не будет. Что ж, тем больше причин забить на всё это в целом и эту семейку в частности и вернуться к поиску отдушины.

***

– Поздравляю с первым успехом.

– Ты это мне? – она выходит из раздевалки группы самой последней, но я всё ещё тут, до этого мгновения подпиравший стену рядом со своим собственным изображением, вновь оказавшимся на плакате под стеклом после недавней фотосессии, и ожидавший встречи лицом к лицу, а в нужный момент умело принявший вид человека, просто проходящего мимо и в значительной степени идущего куда глаза глядят. Думаю, это сработает. По крайней мере, должно. Видимое безразличие, сокрытие интереса под маской банальной вежливости, и ответственно-серьёзное расположение по отношение к новичку. Открытость и желание помочь ведь подкупает, да?

– Очевидно, что да, ведь я здесь больше никого не вижу. Тут только мы.

– И правда, – осмотревшись в пустынном коридоре, соглашается Брук, держа руки в карманах фирменной яркой толстовки канареечного цвета, уже одетая в также выданные Кейт частично блестящую фиолетово-жёлтую короткую юбку с эмблемой и названием команды на ней и соответствующий топик, оголяющий живот и подчёркивающий приподнятую грудь. Наличие формы лучше всего говорит об удаче и благополучном осуществлении задуманного, и, хотя, как новенькой, ей ещё предстоит многому научиться, например, работе в коллективе, взаимодействию, слаженности и синхронности, о моём участии в её судьбе она никогда не узнает.

– Ты, кажется, Брук, верно?

– Да.

– А я…

– Ты Дерек Картер. Тебе нет нужды представляться. Все знают, кто ты, – я и так был уверен, что называть своё имя будет лишь пустой тратой времени, но теперь на моём лице расползается глупая ухмылка, ведь мне только двадцать пять, а я уже добился того, к чему большинство людей и вовсе никогда в жизни не придут. Славы, известности и почёта. Конечно, имеющихся денег мне пока ещё не хватит для того, чтобы перестать работать и начать наслаждаться безбедной жизнью, но я всё равно крут. Для любой будет честью прикоснуться к тому, что у меня есть, и чтобы я хоть что-то потратил на неё.

– Хочешь, я всё тут тебе покажу?

– Да, было бы здорово. Если только ты не занят, конечно. Не знаю, тренировкой там или ещё чем-нибудь.

– Я совершенно свободен, – в запасе у меня целых полтора часа, а за это время можно многое успеть, – и, кстати, это относится не только к работе.

– Но я слышала, что Дерек Картер женат.

– У тебя устаревшая информация, – просто говорю я, стараясь держать всё под контролем, и чтобы на лице не дрогнул ни единый мускул. Интересно, сколько уйдёт времени на то, чтобы привыкнуть к новому состоянию и, слыша подобные вопросы, научиться автоматическому сохранению внешнего нейтралитета без траты на это всех своих внутренних сил? – Ну так что, идём?

– Да. То есть я бы и рада, но только что вспомнила, что должна была позвонить маме и рассказать ей, приняли меня или нет. Совсем из головы вылетело. Я… Я лучше пойду, – но я знаю, всё это вздор, чепуха и бред сумасшедшего. Ещё секунду назад она была готова пойти за мной куда угодно, и, думаю, постепенно мы пришли бы и к другим вещам, но вот Брук, в последний раз посмотрев за мою спину, в спешке разворачивается кругом и торопливо исчезает в другой части коридора. Мне же даже не нужно оглядываться, чтобы понять, что же её так спугнуло или как минимум смутило и заставило буквально сбежать посреди нормального и цивилизованного разговора. Потому что ещё несколькими мгновениями раньше я услышал всё приближающийся стук знакомых каблуков, а теперь он затих, и расшифровать это также проще некуда. Очевидно, что моей бывшей жене было недостаточно повидать своего отца и на этой ноте сразу же покинуть арену, и по тому, как горит позвоночник, можно сделать вывод, что прямо сейчас нежелательное лицо номер один находится прямо позади меня. Но это ерунда. Нужно просто избавиться от него и помнить, что слова и голос не сделают больно, а прежде всего необходимо заговорить первым. Но вообще самое верное и правильное решение – это уйти. Тогда отчего я застыл, словно неживой, и будто прирос к полу? Я же не могу хотеть увидеть её впервые за все эти недели, правда?

– Привет, – тем временем тихо, странно робко, едва смело и почти неслышно, что вообще мало на неё похоже, откуда-то из-за моей спины говорит она, и я всё… Тут же осознаю то, что в придачу ко всему ещё и будто онемел, и вспоминаю, что не собирался давать ей ни малейшей возможности открыть рот первой, и ненавижу себя за то, что промедлил, и наполняюсь желанием обидеть максимально сильно. Конечно, ничто не сравнится с тем, что сделала со мной она, но приблизиться я всё-таки попробую, и, оборачиваясь и при этом пытаясь не закрывать глаза, настолько им больно созерцать женщину, которой они раньше исключительно любовались, я сканирую её одним взглядом, ища, за что зацепиться и чем воспользоваться против неё. А вот это вполне подойдёт, но сначала…

– Мы же договаривались встретиться лишь в аду. Ну, знаешь, на том свете.

– А разве ты не сделал всё необходимое, чтобы устроить его мне уже в этой жизни? Не думала, что ты… такая сволочь, – она выглядит так, будто была намерена сказать что-то совершенно иное, но мой жестокий ответ внёс свою лепту и заставил её, защищаясь, уйти в глухую оборону и перенять мою манеру общения, но мне абсолютно плевать, а как всё обстоит на самом деле. Я бы предпочёл, чтобы мы не попадались друг другу на глаза до конца жизни одного из нас, но если уж, учитывая новые-старые обстоятельства, этого совсем никак не избежать, то к чёрту всякие правила и нормы.

– Беру пример с тебя. А ты что, надеялась, что я тоже буду нем, как рыба? Это же просто смешно.

– Значит, ты здесь веселишься? – разумеется, нет, но пусть думает, что да. Может, тогда извлечёт урок, что всё тайное рано или поздно становится явным, как с твоим участием, так и без него. Святая дочурка виновата сама. Хотя на ней это никак и не сказалось. Папочка её по-прежнему любит. Я не доставлю ей радости знать, что видел их и не смог тут же уйти, будто всё ещё влюблён, нуждаюсь, испытываю чувства и дорожу ею, но факт остаётся фактом. Папиной девочке совершенно не досталось.

– Если бы ты припёрлась минутой позже, поверь, так бы всё и было.

– Выходит, я чему-то помешала? – я обнаруживаю безусловное удовольствие в её глазах, будто она, нисколько не стремясь к тому, чтобы что-то мне испортить, тем не менее, довольна произошедшим совпадением и тем удручающим меня явлением, которому стала свидетельницей, и это лишь доказывает, что любил здесь, по всей видимости, только я один. В противном случае она бы оставила меня в покое и желала мне исключительно счастья, и не стояла бы сейчас тут, наслаждаясь тем, как другая девушка при виде неё мгновенно почувствовала отвратительную нервозность и бросилась наутёк, словно совершила нечто аморальное и постыдное и стала участницей измены.

– В следующий раз тебе не повезёт, уж поверь.

– Ты так в себе уверен, Картер?

– Абсолютно. Подумаешь, наткнулась на меня.

– Может, и так, но знаешь, я не виновата, что каждая твоя предполагаемая пассия будет вся трепетать от глупого и безотчётного страха, едва завидев меня на горизонте, Картер. Уверена, что даже через год никто не забудет, кто я такая и чью фамилию по-прежнему ношу. А это даже забавно. Глядишь, так недалеко и до того дня, когда придётся платить за любовь. Хотя мы оба знаем, что ею это никогда не будет.

– Это низко даже для тебя.

– Ну, ты знал, что я такая, когда женился на мне, а наивные простушки и глупцы и не для нас, – она, безусловно, права, и маловероятно, что после неё меня вдруг устроит добрая и милая овечка без капли льда и холода внутри, но…

– Однако я больше не с тобой, и, знаешь, я был лучшим твоим мужчиной, а ты меня не оценила и потеряла. Значит, кто-то другой просто сделает это за тебя, только и всего. И, кстати, ты потолстела, – вот так и доходит очередь до открывшегося мне в первые же секунды наблюдения. Я помню красную блузку с коротким волнообразным рукавом, заправленную в также пока не забытую узкую юбку-карандаш обычного чёрного цвета, но прежде они никогда не сидели столь тесно на местами потерявшем былую форму теле. – Представляю, как это бесит. Ты ведь всю свою сознательную жизнь придерживалась либо строгих диет, либо правильного питания, а тут что-то идёт не так. Дай угадаю, приходит осознание потери, и ты понимаешь, что являешься тем человеком, у которого от душевного расстройства аппетит не пропадает, а лишь наоборот усиливается? – говорю я, уверенный, что сейчас нажимаю на больное место, но только моя фраза подходит к концу, как голова словно слетает с плеч, настолько оказывается ощутим пришедшийся на левую щёку обжигающий до костей удар. Но это ничего и лишь доказывает то, что цель достигнута, а всё остальное ерунда. – Что, правда глаза колет? Ну тогда тебе следует тщательнее следить за своим весом и лучше никогда снова не беременеть, а не то точно разнесёт до необъятных размеров. А теперь, если ты не возражаешь, я пойду поищу лёд. Зовя девушку на свидание, нужно выглядеть презентабельно, – говорю я и уже поворачиваюсь, чтобы отправиться на поиски чего-нибудь замороженного, если уж с кубиками не повезёт, пока по ощущениям лицо не превратилось в один сплошной синяк, когда до моих ушей долетают страшные слова, обнажающие мой промах, который я и не заметил:

– Да, беги, Картер, беги, но прежде, чем ты уйдёшь, хочу сказать, что свободные и разведённые люди с обручальным кольцом на пальце не ходят. Что бы ты ни твердил, глядя в глаза, любая прочтёт между строк и увидит твой настоящий багаж.

Глава 4

– Ты должен был отдать пас мне. Ты же видел, что, в отличие от тебя, я был открыт и мог реально забить трёхочковый. Тогда мы бы победили, – разозлённый и разгневанный, я хватаю Митчелла за руку уже в раздевалке при всём скоплении таких же, как и мы, вспотевших, уставших и расстроенных из-за поражения парней, которые отдали все свои силы ради победы, а теперь осознают, что сегодня удача была не на нашей стороне, но он отталкивает моё тело прочь, даже ничего не отвечая, но с меня хватит. Это всего вторая игра сезона, а мне уже до смерти осточертело его игнорирование как за пределами игрового поля и в межличностных отношениях, так и в том случае, когда мы должны быть одной командой, нравится нам это или нет, и если первое я ещё могу пережить, то вторая проблема после триумфального начала чемпионата на прошлой неделе несколько минут назад спустила нас с небес на землю, и сейчас градус напряжённости как никогда высок. – Эй, я, между прочим, к тебе обращаюсь.

– Да пошёл ты. Ты больше не звезда, чтобы я к тебе прислушивался и делал то, что ты велишь. Тоже мне, герой.

– Ты должен доверять…

– Я ничего тебе не должен, потому что какой в этом смысл? Никто не скажет этого вслух, но я выражу мнение за всех них, вместе взятых. Ты тут больше не в почёте, и знаешь, я не удивлюсь, если однажды ты опять кинешься туда, где тебе наобещают золотые горы, а нам снова придётся выслушивать бесконечные вопросы о том, какая же эта потеря для клуба, – всё было совсем не так, мне лишь продемонстрировали заинтересованность в результативном игроке, коим на тот момент я и являлся, но никогда не сулили тех баснословных денег, которые я получал в Лейкерс. Пусть сейчас мне и случилось отказаться от прежних гонораров ради шанса вообще заниматься любимым делом, и, даже зная, чем чревата моя предсказуемая реакция, я не могу удержаться и отказаться от обороны, заключённой в правдивой честности.

– Прежде всего я поехал за своей женой, да будет тебе это известно.

– О, и где же в таком случае эта женщина? Ах да, вспомнил, вы же отныне не вместе, – он бессовестно, отвратительно и явно сознательно наступает на больное место, которое будет заживать ещё очень и очень долго, если вообще когда-нибудь покроется новой кожей, но и мне тоже есть что сказать и чем его зацепить, и оставаться немым в мои планы совершенно не входит.

– А ты, готов поспорить, вообще бы не задумался ни о чём подобном, ведь мы оба, да и не только мы, отлично знаем, что с твоими бесконечными изменами до Дениз тебе нет никакого дела, – говорю я, припоминая ему его законный брак, в котором истинной верностью и преданностью по отношению к женщине и не пахнет, но при этом подрастают двое ребятишек, а жена всё терпит, любит и прощает. Клянусь, иногда и даже чаще мне её искренне жаль. В своё время он, казалось, не просто увлёкся красивой фанаткой, замеченной на трибуне, а серьёзно и навсегда влюбился, но это было давно. А с тех пор деньги и блага, что они обеспечивают и даруют, здорово его избаловали и испортили, и он точно перестал ценить ту, что была с ним и в относительно голодные времена, когда мы только-только попали в Лейкерс после окончания колледжа. Порой мне хочется хорошенько приложить его об стенку, чтобы поставить мозги на место, но сейчас это моя челюсть сотрясается от мощнейшего удара кулаком, и, пошатнувшись, я отлетаю в сторону своего шкафчика для переодевания с крючками, полкой, ящиком и местом для сидения. Знаю, это просто правда, режущая глаза, но, вытерев выступившую в правом уголке губ кровь, я почти бросаюсь на Митчелла, чтобы ответить ему аналогичным проявлением физической силы, но нас сдерживают с обеих сторон, а спустя мгновение мы и сами расходимся подальше друг от друга из-за громоподобного голоса Джейсона, ввиду нашей скандальной перепалки неслышно вошедшего в раздевалку. Дыхание по-прежнему разъярённое, беспорядочное и далёкое от спокойного, и мне всё ещё хочется рвать и метать, но желание удержаться на своём месте гораздо более велико, и хотя кровь до сих пор кипит и требует действий, я лишь поворачиваюсь спиной к причине моей агрессии, чтобы не провоцировать самого себя.

– Картер, Моррис, вы оба, живо в мой кабинет. Все остальные в душ и по домам. Сегодняшний день обсудим завтра. На этом всё. А вы идёте за мной. Немедленно.

***

– Значит, так. Я надеюсь, что никогда в дальнейшем и не увижу, и не услышу того, чему стал свидетелем несколькими минутами ранее.

– Но, тренер…

– Никаких «но», Моррис. Когда я говорю, все слушают. Ты вспоминаешь, что такое командная работа, и забываешь про все собственные претензии и недовольство, а ты, Дерек, в свою очередь также не лезешь на рожон и никого не провоцируешь, и вы оба оставляете личное за периметром этого здания. Снаружи можете делать всё, что душе угодно, разве что не включать сюда больницу и серьёзные увечья, но здесь вы либо сотрудничаете и находите общий язык, либо вылетаете и оказываетесь на скамейке запасных даже при том, что у меня травмированы два отличных игрока, потому что ваши отношения влияют на команду, которой вы сегодня не являлись. Мне не нужны внутренние распри, когда проблем и так выше крыши. Это ясно?

– Да, сэр.

– Да, тренер, – отвечаем мы одновременно, и на этой ноте Джейсон говорит нам выметаться, но за секунду до того, как я, нахмуренный, утомлённый и выжатый теперь ещё и морально, а не только физически, выхожу за дверь вслед за Митчеллом, неожиданно просит меня задержаться. Лицо друга приобретает недоуменное выражение, в то время как мне понятно столь же мало, и хотя он явно не в восторге, что к нему обращаются по фамилии, а я удостаиваюсь слышать собственное имя из уст своего в недавнем прошлом родственника, Митчелл выглядит ещё и так, будто всё-таки волнуется за меня. Как итог, дверь за ним я закрываю в полном непонимании происходящего. Ну и что на этот раз?

– Мне… – Джейсон мнётся и медлит, вероятно, неуверенный, что стоит начинать и уж тем более продолжать, но, однако, находит в себе твёрдую решимость и заканчивает предложение, – мне всё же нужно кое о чём с тобой поговорить.... – и можете не сомневаться, я, кажется, уже догадываюсь, что будет предметом намечающейся беседы, и кого она неизбежно коснётся. Вот кто в этом здании уж точно беспокоится, так это не молодеющий папочка. Возможно ли, что и ему любящая и любимая дочка ходящей тут отныне не нужна? – Лив упомянула, что вы виделись, но больше ничего не рассказала.

– Может, оно и к лучшему, не считаешь? Узнав, какие слова я употребил в её адрес, по головке ты меня вряд ли погладишь, но, уверяю, она в долгу не осталась. Мы стоим, то есть стоили друг друга. Она не беззащитная принцесса, за которую нужно сражаться, а я совсем не святой, чтобы опекать и беречь тех, кто причинил мне боль, ясно? И давай закончим на этом, хорошо? Она твоя дочь, а ты мой тренер, и, если мы хотим, чтобы всё это работало, этой темы нам лучше больше не касаться.

– Но как же…

– Что как же? – он будто знает нечто, чего не знаю я, но предположительно должен, и также знает и то, что в таком случае просто обязан элементарно поставить меня в известность, но его словно сдерживает что-то вроде обещания молчать, и в результате Джейсон отрицательно качает головой, хотя по нему и не скажешь, что наступившая ответственность за, вероятно, данное слово даётся ему так уж и легко.

– Нет. Нет, ничего.

– Ну тогда я свободен и могу идти? – я не верю в сказанное им, но если это связано с нежелательным лицом номер один, то я слеп, глух и молчалив, и не желаю иметь с этими вещами ничего даже отдалённо общего. Неведение – это благо.

– Да, разумеется. Не смею тебя задерживать. Только…

– Да?

– Почему ты по-прежнему носишь кольцо?

– Почему всех вокруг, ради всего святого, это так волнует? – журналисты, сующие свой нос куда не надо, сочувствующие родители и сестра, выглядящие так, будто кто-то умер или повесился, бывший тесть… Список можно продолжать до бесконечности. – Это моё дело, разве нет?

– Конечно, твоё, но я тут подумал…

– Что бы там ни было, ты подумал неправильно. Просто дурные привычки долго не умирают, – ладно, может, это и не совсем правда, но об истинных причинах я предпочитаю не задумываться. Мне удобнее считать, что золотой ободок банально врос в мою кожу и не хочет сниматься. К чёрту все самокопание. Сейчас не время. И плевать, что Джейсону всё сказанное мною очевидно поперёк горла. Подумаешь, сравнил его дочурку с курением, алкоголизмом или ковырянием в носу. Не велика беда. Он или они переживут. Меня это не беспокоит.

Но начинает, когда десятью минутами спустя, сидя в своём отсеке раздевалки и обдумывая собственную игру и всё то, что можно было сделать иначе, вместо того, чтобы наконец отправиться в душ и впоследствии домой, я слышу стук двери, громкий и отчётливый из-за тишины, царящей вокруг меня. Подняв до того сжимаемую руками голову, я обнаруживаю входящую сюда Оливию. Тело мгновенно каменеет, желая, чтобы она была где угодно, но только не здесь, а в идеале и вовсе стала невидимой, и напрягается словно струна или натянутая леска, но суть общественного места в том, что в его пределах могут находиться все подряд. Какой смысл начинать что-то говорить и выражать своё неприятие, если неугодный тебе человек вряд ли согласится вот так просто развернуться и уйти, чтобы ты снова остался один на один со своими мыслями, сожалениями и ошибками? Но самоконтроль, улетучивающийся в трубу при малейшем намёке на приближение нежелательной персоны, изменяет мне и в этот раз, едва усиливающий мои страдания голос разрушает последнюю надежду на то, что, кроме меня, здесь всё-таки никого нет. Я не могу запретить ей посещать матчи или заниматься тут чем бы то ни было ещё, однако, если так продолжится и дальше, задуматься о судебном ограничении будет не такой уж и плохой идеей. Она сама напрашивается на это. Ну или как минимум на то, чтобы я швырнул ей в лицо своё кольцо. В прошлый раз мне каким-то чудом хватило самообладания этого не делать и просто молча уйти, но это не значит, что я не повис на тонком волоске.

– Дерек.

– Чего тебе? – неосознанно сев прямее, согнув прежде вытянутые ноги и уткнувшись локтями в колени, в остальном я не двигаюсь с места и даже не изображаю подобие какой-либо деятельности, ведь с ней страдать такой ерундой просто бесполезно и лишь окончательно вымотает меня. Потому я просто смотрю на неё, при этом размышляя о том, что если бы взгляд мог испепелять, то она уже была бы мертва, в то время как моя бывшая жёнушка странно мнительно держится близ порога, будто вот-вот почувствует себя плохо и сбежит, чтобы успеть достигнуть дамской комнаты, настолько обычно румяное и розовощёкое лицо бледно и лишено здоровых красок. Я бы сказал, что кое-кто выглядит больным и нуждающимся в приличной порции отдыха и сна, но это больше не моя забота. У неё есть родители.

– Я просто… – а это ещё что? Неуверенность? Дрожащий голос? Предвестники обморока? Ну и дела. Она никогда так, прямо скажем, не мямлила. – Я просто принесла тебе лёд. Подумала, что тебе понадобится. Ну, после Митчелла. И ещё я хотела сказать, что ты сделал всё, что от тебя зависело. Впрочем, как и всегда.

– Думаешь, я сижу здесь и только и делаю, что жду, когда же Оливия Браун придёт меня пожалеть? Слишком много чести, не находишь? – всё-таки вставая, что сопровождается скрипом рифлёных подошв об пол, говорю я, глубоко внутри потешаясь над этой мыслью и тем, что Джейсон выложил всё дочке, как на духу, а она и примчалась сюда, будто мне нужно спасение. В гробу я его видел, и большего абсурда в жизни слышать мне ещё не доводилось. – Может, предложишь и какую-нибудь мазь для заживления ран?

– Да пошёл ты.

– Я? Это вообще-то тебе тут не место.

– Эта раздевалка не твоя собственность, Картер.

– Так же, как и я больше не ваша, миссис Картер, – думаю, я имею все основания и могу обратиться к ней так, раз уж она выбрала носить мою фамилию и дальше. Мне хочется показать ей собственное превосходство, продемонстрировать в том числе и себе, что это я, а не она, здесь хозяин положения, но, чувствуя, как напрягаются все мышцы тела, всё, что я получаю в ответ, это лишь странно пустой и совершенно нехарактерный для неё в одно мгновение наполняющийся страданием взгляд.

– Какой же ты всё-таки козёл, – с возникшей из ничего обидой глухо и слишком тихо произносит она, чего на моей памяти никогда не происходило, бросая чёртов лёд куда-то мне под ноги и уже поворачиваясь спиной, чтобы уйти прочь. И мне бы радоваться, ликовать и не мешать, но нечто прежде невиданное заставляет меня в кратчайшие сроки пересечь помещение и надавить рукой на дверь, лишь бы не дать ей открыться.

Это поведение того, кому не всё равно, и, наверное, оно способно обнажить истинное положение вещей и выдать меня со всеми потрохами, но, может быть, где-то в глубине души мне её не хватает. Не на постоянной основе и не изо дня в день, но сегодня, сейчас я тоскую. Если и не прямо по ней, то по ушедшему факту того, что она долгое время была тем единственным человеком, который без устали поддерживал меня, как во времена триумфов и удачных дней, так и в случае с поражениями и невезением, не просто присутствовал, словно предмет мебели, аксессуар или часть интерьера, а действительно представлял собой точку опоры, пусть и без суеты и разведения влажности вкупе с особой нежностью. Но вот теперь её нет, и от этого ведь так просто не отмахнуться, верно? Оливия почти не готовила за исключением редких моментов вроде какой-либо памятной даты и никогда не строила из себя ту, кем не является, а именно идеальную домохозяйку, и я либо вызывал клининговую службу и повара, либо прибирался и осваивал кухню сам, что по идее должно было меня бесить, но заставляло любить её, такую непохожую на всех остальных, лишь сильнее. Что бы ни говорили другие о том, что женщина должна быть женщиной, имея в виду все домашние обязанности. А ещё она ни разу не потакала ничьим надуманным драмам, которые не являлись действительно трагедией, и это, как ничто иное, мотивировало меня не зацикливаться на прошлом, не смотреть назад, забывать о поражениях сразу же после их детального разбора и анализа и стремиться исключительно вперёд, но почему я не могу точно также со своей личной жизнью? Пройтись ластиком, стереть и забыть. Когда это успело стать таким сложным? Ах, да, тогда, когда я решил порвать со своим гаремом раз и навсегда и выбрал верность, преданность и любовь. Иронично, не правда ли? Быть разрушенным и разбитым той, ради кого всё и затевалось. И ещё ироничнее то, что после всего мне не должно быть до неё ровным счётом никакого дела, но оно, чёрт побери, по-прежнему есть, и это отравляет мою жизнь, но и не желает забываться и вычёркиваться вот так просто. Как будто вы всегда неизбежно будете помнить свою первую любовь, чувства, что она вызывала, и женщину всей своей жизни, утраченную и потерянную. О нет. Нет. Я никого не терял. Это меня лишились, но это не одно и то же, и, тем не менее, вот он я, невольно отождествляющий себя с ней.

– Ты что это, плачешь?

– Тебе показалось, – после незначительной паузы, не смотря на меня, почти выплёвывает Оливия, словно подобное предположение банально оскорбительно для неё, но затем сразу же атакует, – похоже, тебя прилично ударили, но всё равно недостаточно, чтобы поставить мозги на место, – да я и сам не верю в собственные же наблюдения и слова, ведь, как я уже говорил, она всегда такая железобетонная, стойкая и непробиваемая, и слёзы… Мне ни разу не доводилось их видеть, и, должно быть, это просто игра света, но попробуйте донести соответствующую вероятность до моей руки, настойчиво сжимающей правое плечо частично через широкую бретельку блузки, а частично прямо поверх обнажённой кожи, и разворачивающей женское тело лицом ко мне. И вот так я понимаю, что видение влажности в глазах, почти стекающей вниз по щеке, не было миражом и обманом зрения. И что мне делать? Я не умею иметь с этим ничего общего, а даже если бы и умел, мне не хочется, чтобы она почувствовала себя лучше, достигла комфорта и успокоилась. Когда-то, конечно, хотелось, но то было при совершенно иных обстоятельствах и словно в другой жизни, а сейчас я уже ни в чём не уверен.

– Показалось, говоришь? – отпираться теперь бессмысленно. Проглотить эмоции ещё не значит стиснуть их в кулаке и взять под контроль. Пусть она попыталась, но, если представить, сколько слёз может накопиться в организме, учитывая, что в лучшем случае в последний раз ты плакал в очень и очень далёком детстве, когда они иссякнут? Наверняка не так скоро, как хотелось бы, и понимание этого, кажется, не оставляет ей иного выбора, кроме как сдаться.

– Да, представь себе, я, оказывается, тоже на это способна. Давай же, сделай фото, не стесняйся. Уверена, оно всех заинтересует, и выйдет отличная сенсация, а ты неплохо заработаешь на его продаже. Так что? Ты собираешься наконец взять свой сотовый или нет? Потому что если… – слишком много слов, и, как результат, фраза так и остаётся незаконченной, потому как я затыкаю ей рот поцелуем, лишь бы заставить её замолчать, ведь мне противна не только она сама, но и кажущийся теперь отвратительным голос, и ничего больше, но события принимают уж слишком стремительный оборот.

Страсть, вожделение, жажда и притяжение никогда не были нашей проблемой, и я знаю, что должен остановиться, вспомнить её преступление против человечности и жизни и прогнать, но неконтролируемо увязаю в этом, в ней с каждой проходящей секундой, оказываюсь в некотором роде западне, для выхода из которой нужно долго петлять, попадаюсь на крючок, тем самым оправдывая свой всегда бывший жалким и слабым иммунитет перед физическим искушением в её лице. Когда всё заканчивается, я задыхаюсь из-за прямо противоположных эмоций, и потому, что мне хорошо, но больше из-за того, что плохо. Этого ведь не должно было произойти. А я почувствовал неуместное сочувствие, и одно притянуло за собой другое, и всё, что я смог, это лишь повернуть покорившееся тело спиной к себе и до боли сомкнуть собственные веки, только чтобы железно не видеть сбивающих с толку глаз, даже если Оливия вздумает оглянуться на меня, но теперь всё возвращается, да ещё и в двойном объёме. Все дурные вещи, что я испытывал, помыслы, что имел, эмоции, что ощущал. Они словно удваиваются, геометрически прогрессируют и зашкаливают, но она… Приводя себя в порядок около стены, возвращая перекрутившуюся золотистую юбку на полагающееся ей место и поправляя ткань с чёрно-белым узором, которую мои пальцы стянули ниже грудной клетки и тем самым обнажили грудь, так идеально помещающуюся в мои ладони, она выглядит использованной, обнажённой одновременно и ментально, а не только физически, неожиданно уязвимой и внезапно ранимой со своими суетливыми и разрозненными движениями. Натягивая жёлтые шорты от формы, я словно теряю дар речи и проглатываю язык, по крайней мере, в отношении одной конкретной фразы. Мне ни за что не сказать, что это ничего не значило и не меняет, даже если всё именно так и обстоит. Пусть после разлуки и моей продолжающейся засухи всё и ощущалось гораздо ярче, отчётливее и острее, чем я помню, это лишь секс, не примирение и не воссоединение, которые попросту невозможны, ведь она это всё ещё она, и сделанного ею не возвратить и не отменить. Честным будет всё прояснить прямо здесь и сейчас, но будто принудительно я заговариваю о совершенно противоположных по эмоциональному окрасу вещах:

– Почему… почему ты тут, но не тут? – наверное, это ещё один мой промах, доказывающий, что мне не так уж и безразлично то, что с ней и у неё происходит, обнажающий душу и вскрывающий не такие уж и наплевательские внутренности, но жестокость и грубость… Сейчас это, похоже, чересчур даже для нового-старого меня.

– Нам необязательно говорить друг с другом. В смысле тебе нет нужды делать всё это каким-то сносным. Я знаю, нас больше нет, и тебя тошнит от меня. Это просто случайность. Вероятно, ошибка. Я ничего не упустила? – слова тверды, словно сталь, укол попадает точно в цель, а сердце запинается посреди удара, скованное неприятными ощущениями позора и стыда, и я не знаю, но меня будто распирает от желания загладить вину. Потому что если глаза – это зеркало души, то взгляд Оливии буквально взывает ко мне и молит не соглашаться с ней, молит забрать обратно хотя бы некоторые суждения и оценки, но я не смогу сделать это. В противном случае она подумает, что для нас двоих ещё есть надежда, у неё в голове созреет некий план, а она ведь всегда получает желаемое, и тогда… Нет, мне просто нельзя этого допускать.

– Нет, ничего. Всё именно так. Но всё-таки?

– Я не понимаю, о чём ты.

– Почему ты больше не танцуешь? Отчего не пришла на отбор, если к тому моменту уже находилась в городе и даже была здесь? К тому же Кейт наверняка взяла бы тебя и без него. Просто… Ты ведь выбрала это, но с тех пор ничего, – она отдала предпочтение карьере, отодвинув реально семью к годам тридцати, а то и позже, и разве не странно и противоестественно разрушить из-за чего-то собственный брак и гармоничные отношения и убить частичку себя и мужа, чтобы впоследствии не заниматься тем, что ты любишь якобы сильнее всего остального? Ради чего в таком случае она обрекла меня на то, чтобы вечно с этим жить?

– Потому что не могу. Не с твоим ребёнком внутри меня.

– Что? – не слушай её и не верь ни единому слову. Это просто игра, чтобы привлечь внимание и вернуть пропажу, но я не ключи и не кошелёк, и всё-таки вот он, мой разум, необдуманно и мгновенно цепляющийся за соломинку. – Ты мне солгала? Ты всё ещё беременна? – если так, то срок уже больше четырёх месяцев, и это могло бы объяснить, почему она незначительно, но всё-таки заметно поправилась, но живот с виду плоский, и откуда мне знать, где теперь правда, а где ложь?

– Нет, я тебе не лгала. Я, правда, сделала аборт. А ты ищешь во мне то, чего нет. Но их было двое, и один из них каким-то образом выжил.

– Что?

– Ты сам один из двойни, Дерек. И, полагаю, где-то в районе второго февраля ты станешь папой. Есть ещё почти пять месяцев, чтобы подготовиться. Мои тебе поздравления, милый. Надеюсь, эта новость скрасит твою грусть после проигрыша, ведь здесь тебе никто не помешал добраться до корзины, и твой мяч попал точно в цель.

Глава 5

– Ты не был обязан готовить.

– Нет, был. Ты моя гостья, так что просто ешь, ладно? – я накладываю ей ещё блинов и добавляю кипятка в чашку и только после всех этих нехитрых манипуляций возвращаюсь на своё место за столом и сам приступаю к еде. Конечно, было бы проще не стоять у плиты, не сводя взгляда со сковородки, а сходить позавтракать в ближайшее кафе или дойти до кондитерской за свежеиспечёнными круассанами или бейглами, как мне уже случалось поступать неоднократно на этой неделе, но мне захотелось… Не знаю, позаботиться о другом человеке что ли. Я от этого уже отвык, а тут такая возможность. Грех ею пренебрегать и не пользоваться.

– А ты милый. И заботливый. Таких ведь ни с того ни с сего не бросают.

– Осторожнее с выражением своих мыслей. Говорить первое, что приходит в голову, не всегда лучшая политика. Так можно наступить на зыбучие пески и угодить в серьёзные неприятности, – понимая, на что она намекает и к чему ведёт, я мог бы велеть ей заткнуться и не лезть не в своё дело или и вовсе выпроводить из собственного дома быстрее, чем она успела бы пикнуть, и выкинуть её вещи из окна второго этажа, но прозвучавшего комментария недостаточно, чтобы уронить моё настроение ниже уровня плинтуса, ведь и без мнения со стороны оно почти всегда находится на соответствующей отметке, так что всё нормально. До тех пор, пока мне успешно удаётся избегать встреч с той, о ком мы фактически говорим, пусть это и порядком изматывает, я буду в целости и сохранности.

– И мне нужно бояться?

– Нет. Просто ты ничего не знаешь и не имеешь ни малейшего понятия о том, как сильно заблуждаешься, – ясное дело, она уверена, что бросили тут меня, ведь женщина, подающая заявление на расторжение брака, это уже обыденность, но мы с… в общем, я не клише.

– То есть это ты выступил инициатором?

– По-моему, это не запрещено. Не всё же вам нас бросать, и вообще… – неожиданно откровенный, я собираюсь сказать, что поступил бы точно также снова, но отчётливый стук в дверь перебивает меня, и я умолкаю на полуслове, наивно надеющийся, что, быть может, Брук его не услышала, но мизерный шанс на это испаряется, словно рассеивающийся в воздухе дым, когда звук повторяется, а я по-прежнему не тороплюсь вставать с насиженного стула, покидать кухню и идти открывать. Интересно, можем ли мы просто посидеть в тишине и изобразить, что внутри дома никого нет? Моя машина в гараже, ведь сегодня ввиду переноса тренировки на завтра мне никуда не нужно ехать, так же, как и Брук, так что снаружи ничто не способно меня выдать, и чисто теоретически…

– Ты кого-то ждёшь?

– Абсолютно никого, – но, конечно, это не гарантия того, что ко мне никто не заявится и не придёт, особенно учитывая огромное количество пропущенных звонков и проигнорированных сообщений, всех от одного и того же абонента, а вообще это может быть то ещё зрелище, запоминающееся, стоящее и любопытное. Если попросить Брук пойти посмотреть, кто там. Точно, так и надо поступить. – Но я буду благодарен, если ты откроешь.

– Ладно. В отличие от некоторых, мне не тяжело.

– Ну, если что, зови, – я почти не сомневаюсь, что так и будет, и после всего лишь двух-трёх приглушённых расстоянием и потому неразличимых реплик до меня, и правда, доносится собственное имя, и, призвав к себе на выручку всю свою смелость и отвагу и нацепив броню, я выхожу в коридор и совсем не удивляюсь присутствию наименее желательного человека по ту сторону порога. Уверенности во мне почти с избытком. Спасибо и на том, что граница всё-таки была соблюдена. – Оливия.

– Ты меня избегаешь, – это утверждение, а не вопрос, и я склонен с ним согласиться, но сначала будет не лишним не доставлять неудобств и не заставлять Брук чувствовать себя неуютно. По кое-кому видно, что он способен воспринимать посторонних, как пустое место, и легко вести беседы в их присутствии, но она не заслуживает быть под ударом.

– Ты не подождёшь меня наверху? Всего пару минут, ладно? Потом подумаем, куда сегодня можно сходить.

– Конечно. Я буду в спальне, – осознанно или нет, но Брук подыгрывает мне, и лишь когда она скрывается на втором этаже, я вынужденно и без особого желания, чувствуя себя словно в западне, возвращаю свой взор к бывшей жене.

– Ну и что с того? Какие-то претензии? Как по мне, так для бывших супругов совершенно нормально избегать друг друга. Или, по крайней мере, для одного из них.

– Послушай, я знаю, наша ситуация, мягко говоря, странная, но я ведь дала тебе все документы медицинского характера, – говорит Оливия и, сделав шаг вперёд, чуть ли не касается меня или моей руки, что подозрительно намекает на её желание, чтобы я дотронулся до живота, в котором развивается предположительно мой ребёнок, но в мои планы не входит физически контактировать с этой женщиной и уж тем более доверять ей. Она могла сто раз залететь на стороне уже после нашего развода, а теперь решить убить одним выстрелом двух зайцев, и выдав чужого отпрыска за моего, и вернув меня, но чёрта с два ей удастся воплотить хоть что-то из этого в жизнь, и кто знает, какие ещё мотивы движут ею.

– Это не наша ситуация, а исключительно твоя, и ты сошла с ума, если считаешь, что по-прежнему можешь вторгаться в моё личное пространство, и ждёшь, что я снова к тебе прикоснусь, – я отстраняю её руки, ладони и пальцы, но даже от этого мимолётного движения всё моё тело передёргивает и бросает в нелепую дрожь, и вопрос, когда же она перестанет так на меня влиять, напрашивается сам собой. Ну почему нельзя усвоить, что мне нужно много времени, и предоставить его мне в том количестве, в каком я в нём нуждаюсь? Неужели обязательно и дальше хранить верность собственной бесцеремонности и мерзкой эгоистичности?

– Но ты прикасался. На прошлой неделе, – можно подумать, я забыл и нуждаюсь в напоминаниях, и не прокручивал тот момент в своей голове снова и снова в общей сложности порядка тысячи раз. Не вспоминал губы, прикосновения, слияние кожа к коже и противоречивые эмоции, охватившие меня после. Ошибка? Да, безусловно, всё произошедшее было ошибкой, но той, которую где-то глубоко в душе ты не против повторить и которую не в состоянии изгнать из собственных мыслей. Но надо постараться это сделать и начать почаще говорить себе, что это было просто запоздалое, никчёмное и постыдное прощание. Впоследствии полученные новости должны мне здорово в этом помочь. Благодаря им я снова могу переключиться на злость и гнев и подавить в себе те эмоции, что уже испытывал, но которые быстро оставили меня ни с чем, когда я представлял, каким буду отцом, а Оливия в то же самое время взращивала в себе совершенно иные намерения. Тогда ещё бы чуть-чуть, и я рассказал бы всем, настолько мне было трудно молчать. Теперь же желания делиться с остальным миром что-то не наблюдается.

– Я жалею об этом.

– Потому что теперь спишь с ней? В нашей кровати и комнате?

– Да, вот только это всё моё. Там не осталось ничего твоего, – не моргнув глазом, заявляю я, но на самом деле я словно монах, даже без монастыря. И что только со мной не так? Видит Бог, я бы хотел, с той же Брук или с кем-нибудь ещё, но вот я смотрю на неё, и ничего… Будто вся мужская сила ушла. Однако я рад тому, как ложь легко и мгновенно соскользнула с губ. Это обстоятельство сработает в мою пользу. Уже сейчас оно заставляет глаза Оливии хаотично перемещаться, будто она в полнейшем раздрае и не знает, на чём остановить свой взгляд и как вообще это сделать, и глубоко внутри я испытываю удовлетворение, что нашёл подход и смог её зацепить. Она будет обильно плакать. Теперь это, очевидно, лишь вопрос времени. Пусть не при мне, пусть наедине с самой собой и в гордом одиночестве, но хоть так.

– Но что по поводу ребёнка?

– В прошлый раз ты меня не спрашивала. Почему бы тебе не повторить уже пройденный опыт, а? И заодно забыть сюда дорогу?

– Когда ты стал таким?

– Когда ты убила моего сына или дочь, Оливия. А это не имеет ко мне никакого отношения. Это может быть чьим угодно. Можешь от него тоже избавиться. Я грустить не буду, – и снова не факт, что правда. Вроде как, если ты любишь кого-то, ты любишь и его детей и принимаешь их, как своих, и это в любом случае невинный младенец… Возможно, стоило подбирать слова, а не толкать её на уже изведанную территорию и проторённую тропу и тем самым становиться соучастником преступления против жизни? А с другой стороны, я, может, оттого и спокоен, и так легко рассуждаю об аборте, потому что знаю, что теперь уже слишком поздно, чтобы его делать, и что в здравом уме никто на это не пойдёт?

– Так вот в чём всё дело? Ты считаешь, что он не твой? Не веришь, что после аборта можно выжить? – ну наконец-то её озарило. Это просто невероятное облегчение и благословение. – Но я же всё тебе предоставила. Снимок, справки и результаты анализов. Ты можешь идти со всем этим куда угодно. К любому специалисту или даже к нескольким, Картер, – или я банально слишком тороплю события?

– А если я не хочу никуда идти? Я развёлся с тобой, но по какой-то чертовой причине ты всё ещё здесь, в моей жизни. Ты что, внезапно передумала и захотела стать мамочкой? И теперь тебе понадобился папочка? А дальше что? Даже если он вдруг мой? Суды, алименты и споры, с кем он будет жить, а кого видеть лишь в строго оговорённые часы? Так что ли, да?

– Он твой. Я бы никогда… Я не настолько дрянь, Дерек.

– Ты так и не поняла? Ты именно она и есть. Просто уйди, Оливия. Пожалуйста, исчезни.

Удивительно, но она позволяет мне закрыть дверь, а сама остаётся по ту сторону порога.

***

– Ну ты как? Может быть, хочешь побыть один? – спрашивает Брук, когда, заперев входную дверь и поднявшись по лестнице, я вхожу в собственную спальню и просто ложусь на кровать рядом с сидящей по-турецки девушкой, по-прежнему одетой в мою белую рубашку и рассматривающей фотографии в моём альбоме, на что я вообще-то разрешения не давал, но, тем не менее, не могу найти ни единой веской причины начать его отнимать. Поскольку мне уже и так достаточно скверно и ужасно, это ни в коей мере не способно вывести меня из себя, и я лишь вытягиваю ноги около женского тела и качаю головой:

– Ты же знаешь, что не хочу. С тобой я отвлекаюсь, и мне это нравится.

– И долго ты планируешь так жить?

– Ты о чём?

– Думаю, ты догадываешься. Нам, конечно, весело, и всё такое, но, хоть я и не особо разбираюсь в людях в целом и в Оливии Браун или Картер, не знаю, как правильно, в частности, по-моему, она сильно расстроилась и сделалась подавленной, когда первоначально не только не увидела тебя, но и осознала, что я одета лишь в твою рубашку поверх нижнего белья.

– Не то чтобы меня это терзает, но с чего бы ей вдруг расстраиваться? Мы в разводе, и само собой разумеется, что однажды мы оба вступим в новые отношения.

– Да неужели? Это ты что ли вступишь?

– А почему бы и нет?

– Потому что ты не сможешь, – наконец откладывая альбом, с невероятно сильной убеждённостью заверяет меня Брук, и это, кажется, только начало, – и заканчивай лгать самому себе. Пусть вы развелись, но весь твой облик буквально кричит о том, что чувства никуда не ушли, и ты ведь, надеюсь, дал ей понять, что мы просто друзья безо всяких там привилегий, иногда чисто зависающие вместе, в результате чего я частенько остаюсь ночевать в твоей кровати, потому что тебе нужно ощущение кого-то рядом, чтобы чувствовать себя менее одиноким?

– Нет, не дал. Она считает, что я сплю с тобой, – твёрдо и жёстко отрезаю я, борясь с желанием велеть ей прекратить и заткнуться ко всем чертям, но даже если отпустить себя на волю, Брук мне вряд ли подчинится. При нашем знакомстве я увидел кроткую девчонку, с которой будет приятно поразвлечься, но на деле она оказалась той, кто без раздумий и промедлений может сказать мне то, что думает, а не то, что я хочу услышать. Пожалуй, теперь это единственный человек в моём окружении, который не считает нужным делать мне скидку из-за моих переживаний или состояния. Все остальные преимущественно так и лебезят и только и делают, что думают, как бы поправить моё настроение и сделать меня хоть чуточку счастливее. Все, но не Брук. Каким-то образом для неё я весь как на ладони и, что самое странное, позволяю себе таким быть. Наверное, в некотором роде мною действительно движет потребность в тепле другого человека под боком. – Причём совсем не в том смысле, о котором ты только что говорила. И я не стал её разубеждать, – я и сам заметил, какой растерянной, потерянной и непохожей на саму себя была Оливия, по крайней мере, в первые мгновения, но мстительное удовольствие перевесило все разумные доводы, что я всё-таки не подонок, даже если хочу им казаться, и в результате я не сказал ей ничего, что она, возможно, жаждала от меня получить. Ни опровержений, ни добрых слов, ни смены гнева на милость.

– О Господи. Она меня убьёт. Наймёт киллера, или ещё что-нибудь, – это звучит не столько серьёзно и панически, сколько смешно и забавно, но я всё равно дотягиваюсь рукой до закрытой хлопком спины и провожу по ней ладонью, чтобы, наверное, приободрить.

– Да брось. Ничего с тобой не случится. Оливия Браун никогда не выдаёт собственного беспокойства или тревоги по поводу чего бы то ни было, если они вообще имеют место быть. Для неё продемонстрировать их равносильно признанию в слабости, но она не из тех, кто отпустит эмоции при чужом человеке.

– Нет, ты не понимаешь. Она выглядела так, как будто потеряла всякий смысл жить. Почему ты не сказал ей правду? – а кое-кто хорош. Для того, кто, согласно своим же собственным словам, не силён в том, чтобы читать людей, Брук… В общем, её мысли раз за разом касаются точь-в-точь больного места.

– Это сложно.

– Нет, всё легко. Пока мы сами не начинаем всё усложнять. Здесь одно из двух. Ты либо что-то говоришь и делаешь, либо нет. Другого не дано.

– Ладно. Если ты так хочешь знать, то для начала я не хочу, чтобы она полагала, что я раздавлен, одинок и несчастен, и попросил малознакомую девушку как бы жить со мной, лишь бы не думать об этом максимально возможное количество времени. Не хочу, чтобы она считала, что по-прежнему обладает властью надо мной. Для неё у меня всё отлично, – в данном случае показать собственную зависимость и слабость означает проиграть. Если я расслаблюсь, успокоюсь и хотя бы на секунду задумаюсь о том, что в идеале каждый заслуживает второй шанс, то в ту же секунду потерплю поражение. Снова и опять.

– Даже если это чистейшая ложь?

– Даже если так.

– Вы же были звёздной парой, – да, были, но теперь мне лишь хочется, чтобы Оливия хотя бы приблизилась к тому, что чувствую я каждый божий день с утра до ночи. С момента пробуждения и до того мига, когда приходит время закрывать глаза и ложиться в постель. Чтобы прочувствовала всю эту агонию и весь её спектр. – О вас так много писали. Казалось, что вам суждено быть вместе до гроба. Так что произошло?

– Жизнь… – или скорее смерть, но кого это волнует?

– Ладно. Можешь не говорить, если не хочешь. Я и так, вероятно, переступаю границы дозволенного. Но ты… Теперь ты ей за что-то мстишь? И хочешь видеть её несчастной, пребывающей в отчаянии и поверженной? Так всегда бывает, когда заканчивается брак? Когда-то самые дорогие между собой люди всегда начинают желать разорвать друг друга на куски? – вероятно, для неё это способ понять, что в случае гипотетического развода когда-то в будущем будет ждать её саму, и есть ли вероятность остаться взрослыми людьми и разойтись с когда-то любимым человеком цивилизованно и без скандалов, но я не могу говорить сейчас не про себя, но и лично свои проблемы обсуждать также не стремлюсь, поэтому смещаюсь в сторону чего-то не совсем моего, потому что, возможно, это всё-таки моё, и тогда я банально должен знать. А что после, покажет время и ответ, который я получу. Перед смертью в любом случае не надышишься.

– Можешь сделать для меня кое-что?

– Да. Думаю, да. Но что именно?

– Сходи-ка к своему гинекологу, будь так добра.

– Что?

– Мне нужно, чтобы ты разузнала некоторые детали, основываясь вот на этих бумагах, – я понимаю, что на кону, знаю, что так откроюсь без единого существенного слова и фактически молча, но это сильное и волевое решение. В общих чертах я обрисовываю необходимое и, дотянувшись до прикроватной тумбочки, открыв верхний ящик и достав из него несколько прозрачных файлов с медицинскими справками, результатами анализов и сделанным ультразвуковым аппаратом снимком, бросаю всё это на кровать перед Брук. – Проконсультировалась, так сказать. Там нет никаких личных данных, но придумай что-нибудь. Например, что это твоей подруги или родственницы, и что ей нужно второе мнение.

– О Боже, – без всяких препятствий с моей стороны она просматривает бумаги, и чем дальше, тем всё более ошеломлённо начинает выглядеть, пока, полностью шокированная, не обращается ко мне чуть ли не с открытым ртом, – ты сейчас серьёзно?

– Вполне.

– Но мы… Сколько мы с тобой знакомы? Недели три?

– Да, где-то так.

– И как в таком случае ты можешь доверять мне с этим? Я помню, что назвала нас друзьями, и я действительно хорошо к тебе отношусь, но это конфиденциальная информация.

– Ну я думаю, что, если бы ты хотела натравить на мой дом папарацци, чтобы они засняли тебя в твоём нынешнем виде, ты бы уже сделала это. И если бы ты хотела продать сведения личного характера, то не звучала бы столь взволнованной тем фактом, что они могут попасть не в те руки. А вообще мне больше не к кому обратиться.

– Но что насчёт мамы или сестры?

– Не хочу снова слышать «я же говорила». Под всем их внешним сочувствием в глубине души скрывается радость, что я освободился от той, которая им всегда казалась неподходящей, – даже не представляю, какой ужас охватит маму, если станет известно, что в действительности мне так и не удалось избавиться от пут, и я по-прежнему остаюсь связанным с неугодной ей женщиной на ближайшие два десятка лет до самого совершеннолетия общего с ней ребёнка, когда ради его блага и в его интересах, хочется мне того или нет, нам придётся общаться и принимать совместные решения касаемо его жизни. – Но при этом они могут побежать скупать всё приданое в радиусе десяти километров и закатить вечеринку, потому что посчитают, что для меня это повод для праздника, что бы они там ни чувствовали. Здесь же нечего отмечать.

– Потому что ты запутался?

– Причём конкретно. Оливия никогда не была корыстной, но то, что она делает сейчас, напрочь сбивает меня с толку. У неё явно есть какая-то цель, но я не имею ни малейшего понятия о том, какая именно. Даже если всё это правда, и этот ребёнок мой.

– То есть ты предполагаешь, что, даже будучи честной относительно главного, она может быть беременна не от тебя? – но предположения совершенно не мой конёк. Мне нужны факты, и я просто обязан докопаться до них.

– После всего я, наверное, просто хочу в это верить. Хочу наконец-то принять то, что нас нет так же, как и ребёнка, и свыкнуться с этим.

– А если он есть, Дерек? И если он твой? Что, если твоя бывшая жена носит под сердцем вашего общего малыша? Что, если всё это не ложь?

– Так ты поможешь мне или нет?

Глава 6

– Что бы ты ни сделала, ты просто супер. Он снова заработал.

– Он и не ломался, Дерек. Если ты не заметил, я просто поставила твой ноутбук на зарядку. Но не для того, чтобы ты продолжил заниматься тем, чем ты там занимался на протяжении предыдущих восьми часов до того, как он, по твоему мнению, вышел из строя, а на самом деле просто отключился. Серьёзно, хватит, – Брук тянется к аппаратуре, намереваясь захлопнуть крышку, не смотря на меня, сидящего на диване перед журнальным столиком, открывающего браузер и собирающегося вернуться к прерванному из-за временного отказа техники делу. Но я сопротивляюсь и, не думая, отталкиваю женское тело прочь, лишь спустя мгновение понимая, что произошло. Голова ударяется о деревянные вставки в нижней части кожаного кресла, и это вряд ли смертельно, пусть и наверняка довольно болезненно и неприятно, но я всё равно подскакиваю со своего места и устремляюсь к Брук, неловко пытающейся сесть на полу и подняться:

– Чёрт, ты в порядке? – я не ожидал, что всё так получится, и что она потеряет всякое равновесие либо из-за силы моего толчка, либо просто из-за его внезапности, и протягиваю руку, чтобы на неё можно было опереться, но Брук не испытывает никакого желания, чтобы я прикасался и помогал:

– Нет, не трогай меня, – она мотает головой из стороны в сторону, и я невольно и слишком стремительно, чтобы это можно было остановить и удержать от распространения, задумываюсь, а чувствует ли Оливия себя столь же разбито и уязвимо каждый раз, когда я отталкиваю её, подобно мне сейчас, или для неё это совсем ничего не значит и не затрагивает душу? Может, я один такой слабый и подверженный эмоциям?

– Я просто… С тобой ведь всё хорошо?

– Всё было хорошо до того, как я еле-еле смогла записаться на приём к своему врачу и сходила на него со всеми твоими бумажками и мысленными метаниями, но если бы тогда я знала, чем это обернётся, то послала бы тебя куда подальше.

– Но послушай…

– Нет, это ты послушай. Я вернулась в начале первого, а сейчас уже половина девятого вечера. За это время ты прошёл по бесчисленному количеству ссылок и изучил вдоль и поперёк всё, что только можно и нельзя, о неудачных абортах и медицинской некомпетентности, которая, как правило, лежит в их основе, но так ни к чему и не пришёл. Это однозначно твой ребёнок, но ты, кажется, не хочешь быть частью его жизни. Иначе бы уже давно стоял под дверью его матери, наплевав на то, кто она, что сделала и как поступила. При достаточном желании и стремлении и это можно отодвинуть. Конечно, не без условий и трудностей, и, тем не менее, факт остаётся фактом. Но ты банально не в состоянии, Картер, – конечно, я не в состоянии и не в силах, потому что только-только начал свыкаться с тем, что имею все основания ненавидеть свою когда-то жену хоть до конца своих дней, и никто меня за это не осудит, и с новой жизнью без неё, и с тем, что мои руки никогда не ощутят тепло беззащитного новорождённого комочка, как теперь выясняется, что последнее всё-таки возможно, а моя бывшая вроде как хороший, светлый и положительный персонаж, но с какой вдруг стати?

Фактически врачебная ошибка не делает Оливию святой и невинной овечкой и не отменяет того, что своё намерение она претворила в жизнь и никак не могла повлиять на то, что что-то пошло не по плану. В этом нет ни малейшей её заслуги, и она по-прежнему та, что всё разрушила. Но теперь мне придётся с ней в некотором роде считаться. Как бы я не был от этого не в восторге, совсем без общения и контактов отныне не обойтись. Сама мысль об этом ужасна, но ещё более чудовищно то, что всё, быть может, окажется зря. Что мне, возможно, не стоит привязываться к ребёнку и начинать его любить, потому что его всё равно могли задеть и потревожить. Кто тогда поручится за то, что он родится здоровым и проживёт дольше суток, не говоря уже о годах и десятилетиях, и о том, что родители в принципе не должны видеть смерть своих детей?

– Ты во многом права, но… – тут я замечаю, что Брук собирает свою раскиданную на том же журнальном столике косметику, оставшуюся валяться там после нанесения макияжа ранним утром, и забываю, что хотел сказать, потому что… ну, потому что в течение дня, пребывая в самых смешанных чувствах от раздражения и уныния до эйфории и радости, я неоднократно просил и даже почти требовал убрать весь этот хаос и навести порядок, но девушка будто не слышала меня. А теперь она слишком лихорадочно и активно подошла к делу, которое я тщетно пытался внушить ей выполнить, и в сочетании с заполнением спортивной сумки как попало и без всякого стремления к аккуратности это явно не к добру. – Постой, что это ты делаешь?

– А сам ты как думаешь? Я складываю свои вещи, Дерек. Не хочу ждать, когда ты попросишь меня свалить. Теперь я убедилась, что тех, кто приносит плохие вести, не особо и жалуют, – она выходит из комнаты, следуя по направлению к лестнице, чтобы, по всей видимости, собрать собственное имущество и из ванной со спальней, но я не отстаю и тоже поднимаюсь по ступенькам.

– Плохие вести? Ты это вообще о чём?

– Да ладно тебе. Считаешь, что я такая дура и не поняла, что внутри тебя творится полная неразбериха, и ты сам не знаешь, чего хочешь и как воспринимать то, с чем я вернулась от чёртового гинеколога? – короткое блестящее платье фиолетового цвета и комплект из топика и юбки такого же оттенка, в которых девушки попеременно выступают наряду с другими видами формы, однозначно обречены стать мятыми, но Брук едва ли это замечает, – ты облазил весь интернет в надежде на что? На то, что он умнее и образованнее специалиста с дипломом высшего учебного заведения и практическим опытом за плечами? Передумал и не хочешь ребёнка от любимой женщины, потому что теперь она бывшая жена, и, исходя из этого, все чувства априори должны пройти? Так иди и скажи ей, чтобы даже не думала на тебя рассчитывать ни под каким предлогом и ни в каком качестве, и дело с концом. Но, спорим, ты был бы только рад, если бы я и с этим могла разобраться.

– А ты можешь? – глупый вопрос, но он срывается с моих губ в обход воли, так легко и незаметно, что я не успеваю его остановить.

– Даже если бы и могла, это бы ничего не решило. Ты должен сам. А я ухожу.

– И куда ты на ночь глядя без машины?

– Между прочим такси работают круглосуточно. Проблем быть не должно.

– Вот так просто? То есть ты меня бросаешь?

– Я тебя не бросаю, потому что мы с тобой и не встречаемся, Дерек.

– Ты ведь знаешь, я не об этом. Или ты бы хотела? – вдруг она влюблена или что-то подобное? Мы провели уйму времени вместе, и такое ведь не исключено. Кажется, вы просто развлекаетесь с кем-то, наведываетесь вдвоём в различные заведения вроде кинотеатров, баров или клубов, и на этом всё, но потом так легко обнаружить, что он или она ближе, чем просто друг, и… Нет, я не хочу становиться тем, кто разобьёт сердце. Я ведь ничего не испытываю.

– Быть той, глядя в глаза которой, ты всегда будешь видеть другую женщину? Ну уж нет, спасибо. Я тобой не увлечена, Дерек, – и слава Богу. Осложнения мне точно не нужны.

– Но мы ведь друзья?

– Если ты хочешь. Но сейчас я всё-таки поеду к родителям, – Брук целует меня в давно не бритую левую щеку, будто напоминая, что я действительно не в себе и мало похож на успешного и высокооплачиваемого баскетболиста, у которого по идее нет никаких проблем, когда это совсем не так, и на этой ноте скрывается в коридоре, – ещё увидимся, спортсмен.

***

– Где она?

– Её здесь нет, Дерек.

– Лучше отойдите с дороги, Мэриан, – неосознанный сдвиг в сторону приводит к тому, что, увидев лазейку, я проникаю в помещение и через считанное количество мгновений уже распахиваю дверь бывшей детской комнаты, а теперь полноценной спальни, в которой при желании на постоянной основе может жить и женщина двадцати трёх лет от роду. Но внутри нет ни следа её присутствия, а шкафы в значительной степени пусты и почти ничем не заполонены, так что я разворачиваюсь к выходу и обнаруживаю Джейсона, качающего головой. Он был внизу, когда я только ворвался, но меня никто не смог бы остановить. Пусть мои звонки остаются без ответа, а сейчас уже одиннадцатый час вечера, я всё равно выясню, в чём тут дело. То ли Оливия банально прячется где-то в этом доме, то ли реально обособилась и не пропитывает слезами ничьи жилетки.

– Ну что, теперь убедился?

– Где она?

– Надо думать, что у себя дома. Отдыхает после вчерашнего, – непосвящённый человек тут же бы спросил, о чём вообще речь, и что такого было вчера, из-за чего есть потребность набираться сил и игнорировать звонки вероятного отца своего ребёнка сегодня, но мне нет нужды ничего уточнять. Как раз накануне кое-кому стукнуло двадцать три года, и, зная о любви этого человека гулять на широкую ногу и устраивать пышные торжества, я не думаю, что даже новому положению под силу поумерить аппетиты. И нет, мне не жаль, что на празднике впервые за два года явно не досчитались моего подарка.

– Полагаю, отдых скоро закончится.

– Что ты собираешься делать?

– Ничего, чего бы тебе следовало опасаться. Просто поговорить, – я спускаюсь обратно на первый этаж и выхожу на улицу, где на забетонированном пространстве у дома и оставил свою машину, и уже снимаю её с сигнализации, когда Джейсон, несколько раз повторив своей жене оставаться дома, наконец захлопнув дверь, спускается с крыльца и придерживает водительскую дверцу, не позволяя мне уехать.

– Она беременна, Дерек.

– Теперь я уже и сам отлично это знаю, спасибо большое. Вот если бы месяцем раньше…

– Да ты даже неделю назад знать не хотел. Чуть ли не заткнул мне рот.

– Ну а ты остался верен тому, что она должна сама. Я ведь верно излагаю?

– Дерек.

– Не переживай, Джейсон, и жёнушку свою тоже успокой. Ваша драгоценная Оливия в полной безопасности. Я не сделаю ей ничего дурного. Мне просто нужен мой ребёнок. А сразу после она будет свободна, – после этих слов у меня возникает возможность закрыть дверь, и, сдав назад и развернувшись, я выезжаю в сторону высотки, в которой Оливия владеет просторными и современными апартаментами на двадцатом этаже, став их законной собственницей благодаря немалому количеству заключённых с ней рекламных контрактов. Около полуночи, наплевав на то, что или она, или соседи уже могут спать, я громко колочу по стальной двери. Но, невзирая на ощущение присутствия по ту её сторону, звука отпираемого замка так и не возникает, и я снова набираю уже осточертевший номер, лишь бы получить подтверждение своим догадкам, и только в трубке начинаются гудки, как до меня доносится знакомая песня, давным-давно установленная на мои вызовы. Ну вот всё и стало яснее ясного. Чтобы от этого уберечься, стоило включить бесшумный режим. – Я знаю, ты внутри. Открывай, Оливия, или я вернусь с ключами, – учитывая, что когда-то мне давали второй комплект, связка с ним не могла пропасть. У меня ничего никогда не теряется, уж можете мне поверить.

– Уже поздно. И я устала.

– Что, вчерашняя гулянка отняла неожиданно много сил? Так беременные потому и уходят в декрет, что больше не могут поддерживать прежний ритм жизни, но ещё до той поры завязывают со всякими увеселительными мероприятиями, – говорю я прямо через преграду, и тут она всё-таки приходит в движение и распахивается мне наружу, но ничто внутри меня не оказывается готовым к тому, чтобы увидеть такую Оливию. Оливию в тёплом махровом халате, с распущенными чуть влажными волосами, без грамма макияжа, домашнюю и визуально тёплую, к которой хочется прижаться и погреться, и никуда не уходить на протяжении многих часов. Оливию, не выглядящую так, будто дом – это офис, и она всегда должна быть готова к рабочей встрече, как традиционно бывало, и потому непривычную, и в чём-то даже чужеродную, но… Господи, как же ей идёт. Мягкая ткань, поддерживающая нормальную температуру тела и не дающая вдруг закоченеть, благоухающие букеты цветов прямо в коридоре и приличная связка гелиевых шаров чуть позади. Возможно, всё-таки стоило сделать приятное? Вроде же матерям своих детей принято делать подарки? Или же это работает исключительно до тех пор, пока та самая женщина является ещё и твоей законной супругой? Ладно, мне не так уж и холодно, и зябко без неё.

– Ты идиот, Дерек. Ничего не было. Никаких ресторанов, клубов, вечеринок и тому подобного. Только близкие. Мы самую малость посидели на кухне с едой навынос. Причём не по моей инициативе. И это всё. Хотя кому это я говорю? Ты всё равно останешься при своём мнении, – но я едва её слушаю, потому как пришёл сюда совсем не за оправданиями, а чтобы поведать, как мы поступим дальше, и просто переступаю через порог, прикрывая за собой дверь.

– Мне вовсе неинтересно, как и где всё происходило. Я наоборот даже рад, что ты, видимо, была не в настроении и не в том состоянии для полномасштабного празднества. Даже алкоголем теперь себе не помочь, да? – она никогда не злоупотребляла, и, откровенно говоря, я полагаю, что и не начнёт. Не знаю, что сделаю, если однажды учую характерный запах изо рта или от одежды.

– Говори, с чем пришёл, и проваливай, Картер, – обнимая себя руками и отступив к шкафу, с силой и нажимом в голосе требует Оливия, но звучит это не как приказ и даже не как просьба, а просто как порыв отчаяния, и, несколько дрогнув изнутри, но, впрочем, тут же задушив данный импульс и перекрыв ему всякий кислород, я стискиваю её вскинутое, как некий барьер, левое запястье:

– И не мечтай. Теперь я буду приходить и уходить, когда мне только вздумается. Ты ведь этого хотела? Нормального, ответственного отца? Так вот, я им стану. Но непосредственно о тебе заботиться не буду.

– То есть я лишь как бы суррогатная мать?

– Да, – отпуская руку, без колебаний заявляю я. Любопытно, насколько плохо характеризует меня положительный ответ по шкале от одного до десяти? Я достиг максимального значения или пока ещё держусь на уровне восьмёрки-девятки?

– Ладно, – странно потупив взор, отвечает она, непривычно тихая, замкнутая и будто согласная на всё и вся, – что-нибудь ещё?

– Ты будешь делать всё необходимое для него или для неё и сообщать мне о датах очередных визитов к врачу, чтобы я мог быть там, но впоследствии мы всё равно пройдём тест ДНК.

– Но я… – Оливия поднимает глаза, устанавливая между нами зрительный контакт, и я бы рад не только не видеть так близко радужку и зрачки, но и вообще не смотреть в них, но отвести взгляд будет равносильно признанию, что я по-прежнему словно марионетка в её руках и всегда задыхаюсь от нервов из-за вот таких её пауз, но я хочу думать, что меняюсь. Что не надеюсь, что всё станет, как прежде, и что не радуюсь ребёнку именно от Оливии.

– Что ты? – если ей нечего скрывать, и её совесть передо мной чиста и непорочна, то этой в таком случае формальной процедуры бояться просто незачем. В противном же случае подозрения возникнут сами по себе, лишь из-за озвученного противодействия или отказа, и это будет значительный повод призадуматься.

– Я не решила внезапно стать мамочкой. Ты спросил меня об этом, но тогда я не знала окончательного ответа. Теперь же он есть, и я… Таким образом я подпишу отказ сразу после родов. Но у ребёнка должен быть хотя бы один родитель.

– Ну, если я им являюсь, то тебе ни к чему паниковать, Оливия. Тест это просто подтвердит, и я немедля освобожу тебя от всех было возникших обязанностей. Правда, это займёт какое-то время, но ты можешь отправляться на кастинги хоть в первый же день. Я позабочусь о ребёнке, и пока мы ждём, – щедрая душа, я почти принимаюсь заверять её ещё и в том, что материально он будет обеспечен на всех жизненных этапах, даже если она потратит все свои сбережения и грядущие поступления по уже подписанным контрактам в течение остающегося срока их действия, и больше не заработает ни цента, но мне не даёт высказаться заигравшая мелодия звонка, который, в отличие от моих попыток связаться, оказывается тут же принятым.

– Да, мама. Нет. Нет, он всё ещё здесь. Мама. Пожалуйста, успокойся, мама. Приезжать не нужно. Он не такой, – они что, полагают, что я тут её избиваю? Но думать так это же просто ужас как мерзко и отвратительно. Я бы никогда. – Я перезвоню позже. Я перезвоню.

– Кстати, о звонках, – говорю я, когда она кладёт трубку, – отныне ты больше меня не игнорируешь. И я всегда должен быть в курсе твоего местоположения. Мне не понравилось потратить впустую столько времени на поездку к твоим родителям и не обнаружить тебя там.

– Скажи, сколько долларов я должна, и я заплачу тебе за этот чёртов бензин.

– Где ты слышала, чтобы я просил о деньгах?

– Тогда чего ты хочешь? Или тебе обязательно каждый раз вставлять в свою речь что-то такое, что поставит меня на место? Но я и так его помню.

– В таком случае ты знаешь, что мне нужен лишь мой ребёнок. Но если он не мой, то его ждёт приют, – и нет, гипотетически чужого малыша мне нисколько не жаль.

– Для тебя это жестоко, не находишь?

– Ну ты уж точно не лучше, чем я. Неспокойной тебе ночи, Оливия.

Глава 7

– Я выбрала меньшее из двух зол.

– Мы договаривались, что за руль ты больше ни ногой.

– Это ты сказал, что отныне вождение почему-то стало небезопасным, но я что-то не припоминаю, чтобы соглашалась нанимать водителя или пересаживаться на такси. Ах да, наверное, потому, что этого не было.

– Чёрт побери, если я сказал, что заеду, значит, ты должна была меня ждать.

– Ты опаздывал, Картер, – ну она права, я никак бы не успел к ранее оговорённому времени ввиду того, что дневная тренировка слегка затянулась, но насчёт автомобиля я выразился предельно ясно и чётко, и, учитывая это, ей следовало сидеть дома и проявлять терпение, а не спускаться на подземную парковку и самостоятельно ехать в клинику.

– Всего каких-то десять минут.

– Их вполне хватило бы, чтобы я пропустила приём, и поскольку в моём присутствии ты так и так всегда раздражён, и мы либо не говорим друг другу ни единого слова, либо постоянно спорим…

– Я бы сказал, что здесь больше подходит определение «скандалим и рычим».

– …я предпочла, чтобы сегодня это произошло не из-за того, что ты не увидел ребёнка.

– Ну, спасибо за заботу, – саркастически и злобно отвечаю я, хотя дело и вряд ли именно в этом чувстве, – но в следующий раз избавь меня от неё, – и от всего, что её напоминает, пожалуйста, тоже. – Впредь просто делай то, что я говорю.

– Знаешь что? Указывать будешь своей подстилке. Беспрекословного подчинения жди от неё, не от меня. И не изображай святую невинность. Это ты вечный зачинщик, заводящийся с полуоборота. Так будет всегда, я уже поняла, но ради разнообразия ты иногда мог бы и затыкаться, – мне бы по уму прекратить и отложить очередное выматывающее и оскорбительное выяснение отношений до того момента, когда мы так или иначе останемся наедине друг с другом, а не пускаться во все тяжкие в медицинском кабинете, куда вот-вот может войти врач, но после того, как он впервые в моём присутствии прикоснётся датчиком к животу, который уже не скрыть даже под максимально свободной одеждой, я боюсь, что забуду, из-за чего конкретно пребывал в бешеном гневе и страшном недовольстве, и больше уже к этой теме не вернусь. Интересно, предложат ли нам узнать пол? На пятом месяце беременности это более чем возможно, и я бы хотел знать. А если Оливия отказалась в одно из прошлых посещений, потому что ей ведь всё равно, я изменю её мнение за неё, только и всего. Секундное же дело.

– Сама молчи. И, кстати, чтобы я больше на каблуках тебя не видел, – если даже сильно захотеть, мне не найти ни одного разумного возражения против костюма из красной юбки длиной по колено и пиджака, дополненного белой блузкой без рукавов, но туфлям место в шкафу. Их у неё немало, и я плохо представляю, как заставить будущую мать, которая не имеет никакого желания ею становиться и не переживает о собственном ребёнке, и откажется от него сразу после появления на свет, не носить шпильки или платформы ради безопасности ненужного ей малыша, но нужно же что-то делать. Это подтвердит любой врач.

– Может, гораздо проще вообще со мной не встречаться, а все новости получать по электронной почте? Это здорово сэкономит тебе нервы и время. Разве тебе не хочется не видеть того, с кем по идее ты должен был больше никогда не иметь никаких отношений? – Оливия ёрзает на кушетке, будто устав от занимаемого положения и желая сдвинуться хоть как-то, чтобы его сменить, но вдруг садится и свешивает ноги. – Всё, с меня хватит. Я ухожу. Зачем надо было приглашать в кабинет, если ты задерживаешься? В приёмной хотя бы есть цветы, и играет приятная музыка. Здесь же сплошь стерильная обстановка. Ненавижу. Все вокруг ужасно некомпетентны. Вот как я оказалась в этой ситуации. С человеком, который меня ненавидит и предпочёл бы избавиться, но слишком хороший и порядочный, чтобы послать по уже известному адресу.

– Я вовсе не хороший, – поднимаясь со стула и возвышаясь над ней, качаю головой я, и моя рука неконтролируемо дотрагивается до острой правой коленки, вызывая, я бы сказал, изумлённый взгляд, – знала бы ты, сколько отвратительных мыслей крутится внутри меня, – наверное, это можно назвать утешением, до которого я клялся себе не снисходить, но женщина передо мной опасно близка к тому, что в её исполнении похоже на истерику, и к тому, чтобы уйти, но я реально не позволю ей это сделать, пока мы не осуществим то, зачем пришли, и вообще что ещё я могу сказать? Снова повысить голос и пригрозить? Ну тогда она точно встанет, обует свои каблуки и, на прощание наступив ими на мою ступню, чтобы я ни за что не смог броситься её возвращать, вылетит прочь, словно торнадо. – Но я всё стерплю, ясно? И неважно, что ты скажешь и как поступишь в следующую секунду. И всё ради этого, – и так я впервые прикасаюсь к уже значительно, учитывая худощавую конституцию тела, округлившемуся животу, даже через ткань ощущая, насколько он выпуклый и увеличившийся, а Оливия, наверное, предсказуемо вздрагивает:

– Что ты делаешь?

– То, с чем тебе придётся смириться.

– Да без проблем. Вот только вряд ли он чувствует это так же отчётливо, как я, – ничего колкого, что можно было бы сказать в ответ, на ум мгновенно не приходит, а пока я пытаюсь сообразить нечто язвительное, в кабинет уже заходит врач:

– Я сильно извиняюсь, но если вы оба готовы, то мы можем начать, и я рада, что сегодня вы с мужем, Оливия, – супругом меня посчитали, едва мы вошли, буквально в дверях, и я не стал никого разубеждать и представляться, что являюсь лишь отцом ребёнка. В остальном же то, что хоть кто-то видит в моём присутствии сплошь положительные моменты, это здорово. Хотя думала ли бы так эта рыжеволосая женщина в медицинском халате мятного оттенка и соответствующих ему штанах, если бы видела, какие на самом деле отношения между нами, и как ранее мы нещадно грызлись? Что-то я сильно сомневаюсь. Скорее уж она бы выставила меня вон с формулировкой, что беременным нервничать строго запрещено, а я тем временем никак не способствую расслаблению и спокойствию, и была бы идеально права.

***

– Ты ещё не чувствуешь шевелений?

– Нет, – мы спускаемся на лифте в холл клиники, закончив со всеми обследованиями и анализами, результаты которых станут известны через пару дней, и я разговариваю всё равно что со стеной, потому как Оливия вся погрузилась в свой телефон, словно исчерпала весь сегодняшний лимит по взаимодействию со мной и теперь просто ждёт, когда совместная поездка подойдёт к концу. Но это глупые мысли. Она пока ещё не знает, что я говорил вполне ответственно и серьёзно и за руль её не пущу.

– Но уже по идее должна, – ребёнок не пожелал сотрудничать, и таким образом его пол узнать не удалось, но я всё равно значительно воодушевлен и чувствую себя очарованным увиденным на экране, ведь это сделало всё таким настоящим и реальным, каким не смогли бы и сотни чёрно-белых зернистых снимков. Моё настроение не омрачает даже то, что Оливия едва ли интересовалась двигающимся изображением, пальчиками, ручками и ножками и на все вопросы о собственном самочувствии и ощущениях отвечала в основном односложно и скупо, а большую часть времени смотрела куда-то в мою сторону, но никак не на малыша. Ну ладно, почти не омрачает. Признаться, мне вроде бы хочется, чтобы она притворялась. Но для чего? С целью увидеть нечто достойное прощения и воспылать желанием снова быть с ней? А с другой стороны, это доказывает, что, подходя ко всему с точки зрения провинности, за которую необходимо ответить, или обязательства, которое приходится нести, словно некое бремя или обузу, она всё решила единственно правильно. Я буду гораздо лучшим родителем, чем когда-либо станет она. – Всё-таки двадцать недель.

– Да ты просто эксперт, я смотрю.

– Я просто внимательно слушал. А ты даже не в состоянии сделать усилие над собой. Знаешь, мне кажется, нам стоит обратиться к другому врачу. Вот у Брук…

– К нему будешь ходить с ней. Вот забеременеет она, и вперёд, – Оливия переводит взгляд от телефона к цифровой панели, будто в сомнении, что мы нажали на нужную кнопку и едем, а не стоим на месте, и мне становится горько. Не от того, что Брук как бы съехала, а потому, что я не работаю сразу на два фронта и никогда так себя не вёл, но своими же собственными усилиями создал соответствующий образ, которому даже не желаю соответствовать.

– Не забеременеет.

– А что так? И с чего вдруг такая категоричность? Она бесплодна, или у тебя банально на неё…

– Я банально с ней не сплю, – не давая ей мерзко и низко закончить собственную мысль, а именно очевидными мне отторгающими выражениями всё бы и завершилось, я перебиваю фразу на полуслове и почти выхожу из себя, – порой ты так отвратительна. Была таковой и по-прежнему остаёшься. Вот почему мы никак не можем наладить хотя бы подобие нормального общения, – но всё это чушь, и я это знаю, и Оливия также знает. Может, поэтому её пальцы перестают перемещаться по сенсорным буквам и знакам препинания, и проходит какое-то время прежде, чем она слегка поворачивает голову налево, чтобы мельком взглянуть на меня?

– Мы не можем его наладить не поэтому, а потому, что тебя нравится меня провоцировать. Я бы даже сказала, что ты это полюбил. И тут все средства хороши, ведь так? Но ты с ней спал, так что не вижу разницы, – но она есть, и я мучительно пытаюсь понять, больно ли Оливии из-за того, что я, как предполагается, быстро утешился, или ей действительно всё равно. Она не выглядит разбитой или страдающей, но внешность бывает обманчива. Даже, наверное, её.

– Нет, не спал. То есть спал, но лишь в платоническом смысле, и только. Не с ней, а рядом. Как друзья.

– Значит, ты мне солгал?

– Да.

– Почему?

– Потому что причинять тебе боль стало моей целью, Оливия. Наверное, не всё попадает точно в яблочко, но… – тут лифт, звякнув, наконец останавливается, и когда его двери открываются на первом этаже, Оливия быстро выходит прочь и столь же стремительно, будто на ней домашние тапочки, а не довольно высокие туфли, выбирается на свежий воздух, а там достигает и своего автомобиля, тоже внедорожника, как и у меня. Мысленно и морально я настраиваюсь на сражение, но она садится на переднее пассажирское сидение ещё до моего появления в непосредственной близости. Ключи валяются на приборной панели, безмолвно подчёркивая то, что я водитель, раз уж так этого хотел, и всю дорогу до дома мы проводим в гнетущей тишине. Мне неоднократно хотелось открыть рот и попросить её уже высказаться, потому что в случае с ней это всяко лучше тошнотворного молчания, но последние крупицы сдержанности и контроля проваливаются в небытие лишь на стоянке, освещённой сплошь электрическим светом. – Скажи же уже хоть что-нибудь. Что угодно, Браун.

– Нечего мне сказать, Дерек.

– Ты сейчас серьёзно? Я заслуживаю знать, но спустя всё это время так и не имею ни малейшего понятия, за что ты так со мной и с нами.

– Ну так или иначе я ведь беременна, так чего ещё тебе надо?

– А та жизнь, что ты прервала… Она совсем ничего не стоит?

– Всё это для меня ничего не стоит, – где-то в глубине я ждал чего-то подобного, и меня ничего не должно выбивать из колеи, но эти слова… Они всё равно ударяют в солнечное сплетение, на какое-то время лишают возможности дышать и насыщать лёгкие кислородом, и я не знаю, я просто снимаю блокировку с дверей и, выдернув ключи из замка зажигания, швыряю их куда-то в сторону, и вылезаю из машины так, будто она вся пылает, горит и вот-вот взорвётся из-за полного бензобака.

– Дерек.

Оглянувшись на голос, я обнаруживаю, что Оливия с сумкой, наброшенную на правую руку около локтевого сгиба, уже стоит у бампера своей чертовой машины, и, совершенно не задающийся вопросом, как можно покинуть салон мощного и высокого внедорожника на не плоской подошве, будучи беременной, и при этом не свернуть себе шею ещё на стадии специальной подножки, я говорю лишь одно:

– А вот ты всегда знаешь, куда бить, – и ухожу прочь. Мой автомобиль сам себя от клиники не заберёт.

Глава 8

– Ты не звонила, а я не звал тебя в гости. И к тому же мне пора на арену, Оливия.

Все ключи и телефон уже в карманах спортивных штанов, и вообще я открыл дверь, чтобы выйти из дома и пройти к машине, но только я сделал это, как эта женщина, в этом момент уже находясь на моём крыльце, переступила порог, проникла в прихожую и потянулась в сумку за планшетом. Просто замечательно. Не телефон, так портативный компьютер. А сидеть в нём у себя дома не вариант?

– Ты что, всё ещё дуешься? – мы не виделись и никак не контактировали несколько дней, и я легко прожил бы без подобных разговоров ещё столько же и даже дольше, возможно, прямо до следующего визита к врачу, но я не дуюсь. Потому что дуются только ребятишки в детском садике, а мы уже давно вышли из того возраста. Я обескуражен, злюсь, негодую и пребываю в тихом, но всё-таки отчаянии, что к лучшему ничего не меняется, но никак не хожу с надутыми щеками.

– Нет, – не хочу начинать то, что всё равно ни к чему не приведёт. Я снова скажу ей первое, о чём думаю и не могу перестать, она опять ярко продемонстрирует своё безразличие к тому, что для меня было и по-прежнему является важным, а для неё представляет собой лишь проходящий эпизод, и спустя короткое время мы по новой упрёмся в тупик, где каждый останется при своём мнении.

– А мне кажется, что да. Но что касается арены, то вряд ли это хорошая идея, но ты, я так понимаю, не в курсе.

– Не в курсе чего?

– Просто читай и можешь не благодарить, – с этими словами она протягивает мне свой планшет с уже открытой на нём интернет-страницей и, пока я вникаю в статью, которая состоит в основном лишь из догадок и предположений, но содержит наряду с ними и моё имя, разувшись, проходит на кухню, в наполнение которой в своё время сама и внесла некоторые незначительные корректировки. Мне не остаётся ничего другого, кроме как последовать за ней, при этом продолжая пробегать строчки глазами.

Но порой лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, а тут ещё и целая галерея фотографий, прикреплённых к текстовому материалу для наглядности, и вся она от первого до последнего снимка посвящена лишь одному человеку. Оливии. Очевидно беременной, а не просто избыточно поправившейся Оливии в чёрных легинсах, спортивной майке фиолетового цвета и кроссовках, совершающей прогулку в одном из парков города с наушниками в ушах и не знающей, что её снимают вездесущие папарацци, фиксируя абсолютно каждый шаг. По идее меня должно беспокоить лишь то, не переходила ли она случайно и на бег, в то время как я не уверен в безопасности данной физической нагрузки для ребёнка и в том, что она ему не навредит, и не следует ли сначала обсудить уместность всего этого со специалистом. Но в данный момент у нас есть проблема и поважнее, чем вероятное переутомление как никогда уязвимого сейчас женского организма.

– Ты снова пища для сплетен, – говорю я, но не упоминаю то, что в этом качестве, то есть на снимках, она… ну, выглядит мило и привлекательно. Скорее всего, ей так не кажется, и всё такое, но я помню все свои ужасные слова о весе, его увеличении и о том, что если не хочешь толстеть, то обзаводиться ребёнком это самое огромное и жирное табу, какое только может быть, потому что в этом случае ты гарантированно сколько-то килограммов да наберёшь, но правда такова, что они её нисколько не уродуют, и даже наоборот. Пусть эти снимки сделаны в некотором роде незаконно и исподтишка, на них она хотя бы выглядит располагающе и приветливо. Почти безмятежной, умиротворённой и расслабленной, будто её ничто даже близко не тяготит. Ни новое состояние, ни нежеланный ребёнок, ни вызванные этим сложности. Со мной она не такая. Это во мне всё дело? Или эта дурацкая ходьба заставляет её напрочь отключиться и временно забыть о том, что ей абсолютно чуждо и совершенно не нужно?

– Мы оба, Картер, – справедливо и точнее некуда, раз уж автор этой отвратительной заметки то и дело лезет не в своё дело и задаётся вопросом, а что думает недавно муж в моём лице о положении своей бывшей жены, и не в неверности ли заключается причина расставания известной пары, и кто же всё-таки станет папой, – но у нас это не впервые, так что нам не привыкать, верно? Чтобы всё немного улеглось, лишний раз лучше не высовываться. Я предупредила отца, что на тренировке тебя не будет.

– И на каком это основании ты тут распоряжаешься?

– Хочешь попасть в самую гущу событий, наверняка царящую у арены, попасть в объектив камеры уже журналистов и отбиваться от их вопросов? Да пожалуйста, я мешать не буду. Моё дело было предупредить. И на твоём месте я бы не отвечала на этот звонок, – замечает она, имея в виду стационарный телефон, начинающий разрываться на стене, но я не слушаю, протягиваю руку и поднимаю трубку, но уже спустя пару-тройку мгновений бросаю резкое «без комментариев» и отсоединяю аппарат от линии. И где они, эти многочисленные журналисты, только достают нужные им номера? После развода мне тоже только кто не звонил. Правда, телефон я тогда не вырубал. Но и не отвечал. В пьяном похмелье всё это проходило мимо меня. Может, напиться и сейчас, раз уж я никуда не еду? Нет, нельзя. Не при ней. Но вот когда она уйдёт… Хотя даже тогда нельзя. Правильный режим никто не отменял.

– Ты их видела? Они к тебе приближались? Что-нибудь говорили? – папарацци беспринципны, и, пожалуй, они хуже тех, кто пишет эти жёлтые статейки. Те, по крайней мере, сидят в офисе своего издания, а не рыщут по городу и не преследуют знаменитость, за фото которой дорого заплатят.

– А ты волнуешься? – уже да. Они могли перейти грань и что-нибудь сделать, она пострадать, а вместе с ней и мой ребёнок, и тогда им всем несдобровать.

– Так они приближались или нет?

– Нет. Я узнала об этом, лишь увидев фотографии.

– Хорошо.

– Нет тут ничего хорошего. Эти снимки… Я выгляжу толстой. Я никогда не была такой. Но становлюсь уродиной, как ты и предсказывал. И хотел.

– Нет, не становишься, – я рассматриваю её сегодняшний облик, состоящий из джинсов, серой майки и расстёгнутой клетчатой сиренево-белой рубашки, и естественно не наблюдаю ни единой жировой складки или чего-то подобного, что выдаёт в человеке лишний вес и полноту, – ты выглядишь так, как и должна. Не толстой, а беременной. Может быть, однажды, оглянувшись назад, ты поймёшь, что это были если и не самые лучшие дни в твоей жизни, то, по крайней мере, одни из таких, – кончики наших пальцев соприкасаются на мгновение, когда она принимает планшет из моей руки и откладывает его на кухонный стол из светлого дерева, проникновенно смотря в мои глаза. В глубине души мне ничего не хочется так сильно, как дотронуться до её волос, провести по ним ладонью и попросить её измениться, захотеть стать матерью и вернуться ко мне, будто это не я был тем, кто ушёл, но все эти мысли сплошь утопичны, ущербны и глупы. Я отступаю назад, потому что дистанционная близость небезопасна. Она внушает то, чего нет, и превращается в то, что не должно происходить. Нужно быть полным идиотом, чтобы попасться на эту удочку снова.

– Я так не думаю, – но, возможно, я, такой дурак, всегда буду этого ждать и, будучи с ребёнком на руках, постоянно придумывать всякие небылицы, лишь бы её оправдать и, начиная с определённого возраста, стараться убедить его, что он ей нужен, даже если её нет рядом. Боже, я безнадёжен. И со стороны это без всяких там преувеличений просто отвратительно.

– Я знаю.

– Это не то, что я захочу повторить даже спустя годы. Токсикоз, растяжки, болевые ощущения в пояснице, отекающие ноги и всё такое прочее.

– А по тебе и не скажешь, что тебя что-то мучает, – ядовитые колкости быстро и энергично стали моей омерзительной привычкой, но с каждым разом от них, очевидно, всё меньше и меньше толку. Наверное, не за горами и тот момент, когда они сами собой сойдут на «нет».

– Я рассуждала в целом, и только. Включать в себе врача нет необходимости, – она знает, что в случае чего именно у специалиста мы немедленно и окажемся, и, наверное, её слова призваны остудить мою насторожённость и заставить меня, опять взвинчивающегося и распаляющегося, сбавить обороты. Но работает это откровенно плохо, потому что в случае с ней за любым вроде как намёком на заботу и ласковое внимание зачастую незамедлительно следует демонстрация истинных взглядов и точек зрения. – Но если бы не шрам, я бы попросила сделать мне кесарево.

– И думать об этом не смей, – вдруг ребёнка случайно порежут? Нет, не допущу. Только через мой труп. Пусть рожает сама. Её забота о красоте собственного тела и отсутствии в нём изъянов в данном случае лишь пойдёт на пользу дела. Жаль только, что о многих вещах я даже не подозревал, пока не развёлся, обнаружив, что моя жена, оказывается, не собирается обременять себя детьми, памперсами, сосками и прочими атрибутами жизни с ребёнком, но не посчитала нужным посвятить меня в свои представления о будущем до того, как мы стали законными супругами и поклялись любить друг друга до гроба. Впрочем, что уж теперь говорить. Пусть полноценная семья, по всей видимости, не для неё, я очень постараюсь любить нашего малыша за нас обоих.

– Я и не думаю. След ведь никогда не заживёт.

– Ты подозрительно сильно осведомлена.

– И снова этот умоляющий тон.

– В каком смысле?

– Да брось, Картер. Ты уже думаешь, что я выяснила всё это, потому что мне всё-таки не плевать, но с ним это никак не связано.

– Так ты просто ищешь варианты, как бы тебе выбраться из всего этого максимально безболезненно?

– Так и есть.

– Ну кто знает, может, тебе и повезёт. Даже без хирургического вмешательства. А сейчас мне нужно ответить, – я извлекаю сотовый из заднего кармана штанов и, увидев имя, понимаю, что для этого разговора лучше выбрать другую комнату и вообще подняться наверх. Наверняка он будет слишком личным и громким, и вести его в присутствии Оливии я просто не смогу.

– Нет, не нужно. Вдруг это…

– Это просто мама. Я отлучусь ненадолго.

– Только не говори мне, что до сегодняшнего дня они ничего не знали.

– Да, я трус. Но давай ты выскажешь мне всё, что думаешь по этому поводу, чуть позже, ладно?

***

– Он твой?

– Я думаю, что да.

– Если она тебе изменила, как ты можешь быть уверен?

– О Боже, мама, всё было не так, – сидя в изножье кровати и слыша невольное возмущение в своём голосе, отвечаю я, нервно сжимая переносицу пальцами левой руки, но оставляя её в покое буквально через мгновение. – Это не то, что я имел в виду, – я обмолвился, что меня предали, и только, и наотрез отказался уточнять что-либо конкретное, и, исходя из этого, в возникших догадках есть напрямую лишь моя вина, но всё-таки я и подумать не мог, что родители придут именно к выводу о неверности. Насколько же сильно надо не то что не полюбить, а даже просто так и не принять человека, чтобы впоследствии это стало первой причиной, пришедшей в голову, как той, что объясняет его развод с твоим сыном?

– А что ты имел в виду? Извини, что я вынуждена строить домыслы, потому что мой уже взрослый мальчик не пожелал рассказать всё, как есть, и в результате мы до сих пор находимся в неведении.

– Это неважно.

– Нет, это важно, потому что я хочу знать, что ты собираешься ей простить.

– Да ничего я не собираюсь ей прощать, – и вообще в этом нет нужды, раз уж она не намерена оставаться в моей жизни после рождения ребёнка и напишет добровольный отказ, но матери я ни о чём из этого не сообщаю. Вот когда это свершится, тогда и поговорим, сможет ли она помогать мне с ребёнком хотя бы до тех пор, пока не закончится сезон. После я, наверное, и сам справлюсь. А пока нечего бежать впереди паровоза.

– То есть вы не вместе?

– Нет. И не будем. Нас связывает лишь ребёнок, и не более того, – вроде звучит убедительно и твёрдо, вот только верю ли в это я сам?

– Ну, это… – только, пожалуйста, не говори мне, что это хорошо, потому что я любил эту женщину и собирался прожить с ней до глубокой старости, и ожидал большего, гораздо большего, чем сейчас имею. – Как бы там ни было, я думаю, что нам всем всё равно следует как-нибудь встретиться и обсудить, что делать дальше. В том смысле, как вы оба видите ситуацию после родов, и будет ли этот ребёнок вообще воспитываться совместно, – нет, не будет, потому что его мать его не хочет и будет только рада избавиться от обузы, которая уже сейчас ей наверняка лишь в тягость. – И хочешь ли ты, чтобы я начала покупать вещи.

– Нет, не хочу. Точнее не сейчас. Может быть, позже.

– Я поняла, Дерек. Но ты его хочешь, так ведь?

– А ты хочешь, чтобы я его хотел? – вопросом на вопрос отвечаю я, потому что их отношения всегда были далеки от идеального взаимодействия. Может, всё это ей поперёк горла. Вот такое вот возвращение бывшей невестки, подразумевающее, что теперь мы все будем связаны посильнее, чем узами брака. Даже если она не станет исполнять материнские обязанности.

– Мы с папой лишь хотим, чтобы ты был счастлив, – ну я это уже слышал, и не раз, здесь нет ничего нового, и, наскоро попрощавшись, я завершаю становящийся всё более расстраивающим разговор и спускаюсь вниз, где Оливия уже сидит на диване с поджатыми ногами, и присоединяюсь к ней в гостиной.

– Ты как, жив?

– Более чем. А в честь чего такие странные вопросы?

– Просто я знаю, какой властной может быть твоя мама.

– На работе да, но не дома и не с членами семьи, – в отрицании качаю головой я, вытягивая руку вдоль спинки дивана и внутренне отказываясь принимать прозвучавшие слова близко к сердцу. Занимая руководящую должность в управлении аукциона, в профессии моя мать, и правда, непререкаема и в некотором роде авторитарна, но так всё обстоит лишь по отношению к подчинённым, а никак не в случае с мужем или детьми.

– Ты в самом деле никогда и ничего не замечал? Порой ты такой наивный, Картер.

– А что я должен был замечать?

– Как она подчас сметает всё на своём пути и не признаёт никаких границ. Не сосчитать, сколько раз она заставала меня почти в дверях, когда я собиралась на тренировку или ещё по каким делам, и намекала на то, что я никудышная жена, и принималась в очередной раз доказывать мне, что у тебя в шкафу всегда должны быть чистые рубашки, а на плите горячая еда. Удивительно, но в такие моменты тебя никогда не оказывалось дома. Будто прежде, чем нагрянуть с инспекцией и своими нравоучениями, она предварительно звонила тебе и узнавала, где ты находишься.

– Вообще-то ты говоришь о моей матери.

– Но я не страдаю угрызениями совести, потому что это правда. От первого до последнего слова. А врать мне совершенно незачем.

– Так вот в чём причина? – едва это приходит в мою голову, задаюсь неминуемым, предсказуемым и, пожалуй, логично вытекающим из всего вопросом я. – Ты из-за этого не захотела стать действительно частью семьи, из которой я происхожу, сделав моих родителей бабушкой и дедушкой? Потому что, по крайней мере, один из них считал, что ты недостаточно заботлива и хороша?

– Я… Я не знаю. Но, быть может, это внесло определённую лепту, – я пытаюсь представить, могла ли моя мать быть деспотичной не со мной, но с Оливией. Наносить у меня за спиной вот такие вот странные визиты, не имеющие ничего общего с проявлением вежливости и желанием лишь убедиться в её благополучии. Позволять себе выражать упрёки и недовольство и намекать, предположим, на то, что она никак не может быть более занятой, а значит, должна находить время на уборку и готовку. Я пытаюсь вообразить себе подобное, но никак не могу. Наверное, потому, что ни разу не заставал их в такой ситуации, не становился свидетелем попыток перевоспитать и изменить уже сложившуюся личность и до сегодняшнего дня даже не подозревал, что так или иначе они имели место быть. Скорее всего, это ужасно. Может, поэтому Оливия и ухватилась всеми руками и ногами за поступившее ей деловое предложение и представившийся повод перебраться в Нью-Йорк хотя бы на некоторое время? Чтобы сбежать?

– Почему ты ничего не говорила?

– А чего ради? Чтобы впоследствии наблюдать, как в поисках скрытого подтекста ты анализируешь каждое слово, сказанное мне твоей матерью, и порой оказываешься перед необходимостью выбирать чью-то сторону?

– Ты куда? – закончив говорить, Оливия встаёт, одёргивая немного приподнявшуюся майку обратно вниз, и по какой-то причине то, что она больше не сидит рядом, воспринимается мною в штыки. Я что, не хочу с ней расставаться и наблюдать, как она уходит? Только этого ещё не хватало.

– Мне ведь лучше уйти, Дерек.

– А ты этого хочешь?

– Вообще-то нет, но…

– Тогда останься.

Глава 9

– Тебе в этих джинсах не тесновато ли?

– Мне их переделали. У мамы есть проверенный мастер.

– А купить нормальные вещи ты не думала?

– Ты про одежду специально для таких, как я?

– Да, я о ней, – неспроста же она придумана и создана. Всё как раз для нашего случая. Свободная, по размеру и не сковывающая в движениях. Не то что эти как-то изменённые и перешитые джинсы, с виду всё равно чрезмерно облегающие и сжимающие только увеличивающийся с каждой неделей живот. – Может, тебе нужны… ну, нужны… деньги? – я не хочу, чтобы всё было так, но ничего не могу поделать с тем, что помню тот ужасный день, когда она отказалась от всего, что связано со мной, но теперь ситуация изменилась. Это косвенно для ребёнка, и, может, она возьмёт их, раз уж он будет всецело моим?

– Зачем? Чтобы купить угодную тебе одежду, чтобы та, когда всё закончится, впоследствии осела мёртвым грузом в моём шкафу и больше никогда мне не понадобилась? Я обойдусь тем, что есть.

– Ясно.

– И что же именно тебе ясно? – спрашивает Оливия, и я наблюдаю за тем, как её правая рука с уже надкусанным зелёным яблоком в ладони опускается обратно на стол, в этот раз не достигнув рта, но мне особо нечего сказать. За исключением, пожалуй, лишь одной вещи.

– Ясно то, что твоя мать, по-видимому, тоже считает некоторые траты совершенно напрасными и ненужными. Ну и, вероятно, также не хочет этого ребёнка, – сейчас время обеда, и, сидя за кухонным столом, женщина напротив меня уже закончила со своим творогом, обнаружившимся в моём холодильнике наряду с фруктами и молоком, которыми она и пожелала перекусить, но мне более и кусок в горло не лезет. И таким образом я пристраиваю вилку на край своей тарелки с овощным салатом, не съеденным даже наполовину, а так, лишь измученным нервным перемещением ингредиентов по поверхности столовым прибором. Не стоило и пытаться. Затевать всё это…

Что, по-моему, будет дальше? Мы сядем смотреть какой-нибудь фильм или телевизионное шоу, и такое времяпрепровождение плавно перетечёт в вечер и ужин, как будто мы по-прежнему семья. Влюблённые и женатые люди, возвращающиеся домой после работы или просто проводящие таким образом свои заслуженные выходные, а в процессе мне вдруг удастся получить адекватные ответы и вызвать биологическую мать своего ребёнка на серьёзный разговор? Да ну, чушь несусветная. Некоторые страницы книги под названием «Оливия Браун» так и останутся недоступны для моего понимания, сколько бы раз я не пытался разобраться во всех хитросплетениях сюжета. Нужно ли мне это вообще? Задавать вопросы с целью узнать, будут ли в жизни малыша два комплекта бабушек и дедушек или только один? И что насчёт семейного совета? Смогу ли я удержать Оливию вдали от него? Выходит, этого я хочу? Защитить её и принять весь огонь на себя, чтобы у неё даже не было возможности сказать нечто такое, что способно выставить всё в негативном свете?

– Она и меня не хотела.

– Ты бредишь, – Мэриан, как мне кажется, подлинно и искренне испугалась за свою дочь, когда я приехал к ним, чтобы выяснить, где та находится, и на притворство это совершенно не походило, – готов поспорить, в тот день она подумала, что я могу тебе что-то сделать, – а я мог? Или я тоже был напуган тем, что может сделать новый Дерек, который мне ещё ужасно мало знаком?

– Что-то плохое?

– Да, – отвечаю я ей, но больше столу и тарелке, будто в них содержится всё, что мне так необходимо знать, и если всмотреться, то разум очистится, прояснится и наполнится неведомым до того знанием.

– А ты на это способен?

– Я думал, что да. Так велико было желание, чтобы ты… Чтобы ты пожалела. Но это всё неправда. Даже если тебе не жаль, я не могу, – мой взгляд не отрывается от левой руки, на которой нет никаких украшений, ведь единственное кольцо, когда-то занимавшее на ней полагающееся ему место на безымянном пальце, теперь спрятано где-то в недрах моей тумбочки. С тех самых пор, как Оливия просто оставила его на столе в адвокатской конторе прежде, чем ушла. А мне всё ещё непривычно. Непривычно не видеть блеск, окружающий тонкую фалангу, и созерцать лишь пустоту.

– Это потому, что я… ну… Просто не сейчас, да?

– Нет, не сейчас значит не сейчас. Но я говорю про «никогда». Я никогда не смогу, – пусть она даже не в состоянии назвать вещи своими именами и не желает ничего иного, кроме того, чтобы всё как можно скорее подошло к концу, а это лишь вопрос времени, я и после его наступления никак ей не наврежу. Рука просто не поднимется. Ни сегодня, ни через четыре месяца, ни позже.

– И, тем не менее, это та мысль, на которой я иногда себя ловлю. Ей не было и девятнадцати, когда у неё появилась я, и… Не знаю, порой мне кажется, что она жалеет о лучших годах своей жизни, потраченных непонятно на что.

– Непонятно на что? – как она только может так думать? Откуда и когда это взялось? Таков побочный эффект глобальной и резкой перестройки организма в ходе беременности? Виноваты гормоны и всё такое прочее? Из них и происходят отравляющие разум думы? Ты не хочешь вынашивать ребёнка, жить под их колоссальным прессингом, чувствовать себя словно в неволе, но не можешь совладать с тем, что выше и сильнее тебя, так что оказываешься там, где были до тебя миллионы женщин, и где столько же будут после.

– Быть домохозяйкой это вряд ли предел мечтаний, Картер. Добровольно и сознательно ни одна адекватная женщина в такие рамки себя не загонит.

– И поэтому ты решила, что и в двадцать три становиться матерью непозволительно рано? Потому что ты гарантированно что-то да упустишь и, вдруг никогда не наверстав, будешь несчастна? Пусть Мэриан так и не собралась в университет и не состоялась никак иначе, это не значит, что она недовольна своей жизнью, а ты неизбежно повторишь её судьбу. Всё можно совмещать.

– Тебе так только кажется. Но на деле ты в первую очередь будешь думать уже о том, как каждый следующий твой шаг скажется на том, кто спит в кроватке, и всё. Не будет больше ни веселья всю ночь напролёт, ни спонтанных поездок в другие страны, ни развлечений, которые подходят именно тебе, а не призваны скрасить детский досуг. Вот увидишь, – ладно, я признаю, что при малейшей возможности мы могли сорваться с места, купить билеты и полететь в Европу или ещё куда-нибудь и ввиду моей профессии посещали немало вечеринок, а с ребёнком об этом точно придётся забыть, по крайней мере, до тех пор, пока он не подрастёт, но я не думаю, что всё будет настолько чудовищно.

– Ты, кажется, долго обо всём этом думала. Но вот только твоё мышление ограничено и узко

Если она намекает мне на то, что я и сам пожалею и в скором времени разочаруюсь в отцовстве, в новых обязанностях, что на меня свалятся, и в том, как всё это отразится на моей рутинной и отлаженной жизни, превратив её в сумасшествие и хаос, то данное мнение абсолютно ошибочно. Легко, разумеется, не будет, но вряд ли я останусь полностью один, а с поддержкой мне всё по плечу.

– А что думаешь ты?

– Думаю, что моя мать хочет увидеть тебя. Или, по крайней мере, чтобы мы посвятили её в свои дальнейшие планы.

– Мы? Но я же не…

– Пожалуйста, Оливия. Пожалуйста, не вынуждай меня говорить им правду прямо сейчас, – импульсивно, неожиданно и мгновенно моя правая ладонь в накрывающем движении сжимает тёплую левую руку, и та ощущается как-то неправильно и скверно из-за отсутствия золотого символа любви, верности, счастья, брака и надежд. Но она всё равно знакомая в каждой косточке, вене и кожной складке, и я сам не верю, до чего низко пал с этим своим грустно-умоляющим тоном. И что так легко и беззаботно прикоснулся к ней, но ничего с этим не делаю и лишь думаю, что в случае отказа идти на компромисс непременно умру. Не физически, но ментально… снова. Пожалуйста… пожалуйста, дай мне время. Вот только в нём ли всё дело? Всегда есть что-то большее. Соответствующая нужда засела во мне настолько глубоко, что я уже не представляю, как это, не чувствовать её. Отрицать бесполезно. Эта зависимость… Она, вероятно, сломает меня.

– Это так важно для тебя? – этого не объяснить, но куда-то внутрь меня проникает смягчившийся взгляд, я бы сказал, что он почти ласковый, добрый и неравнодушный, и в сочетании с принятием моего прикосновения всё это напоминает мне о том, как на меня смотрели раньше. Всё было практически как сейчас… Но всё же иначе, и с тем ничто не сравнится. Со счастьем, оставшимся лишь в воспоминаниях, но за которое я по-прежнему держусь и цепляюсь. Тогда на меня из зеркала смотрел совсем другой человек. Его глаза блестели.

– Я пока ещё не готов, – и, возможно, никогда не буду… Не буду готов отпустить её. И мечты, желания и потребности. – И, пожалуйста, давай запишемся на родительские курсы. Тебе это, разумеется, не нужно, но чтобы я имел хотя бы некоторое представление, что делать, мне стоит…

– Мне рекомендовали одни с хорошими отзывами. Где-то дома у меня есть брошюра. Я найду её и обо всём договорюсь.

***

– Где ты был? Я звонила целых восемнадцать раз и в профессиональном смысле готова тебя убить. Ты что, как сквозь землю провалился?

– Нет, всего лишь выключил звук.

– А что с домашним телефоном?

– Его я просто отсоединил.

– Как удобно. Жаль, что я не могу поступить точно также, – я непроизвольно представляю, как Виктория, мой агент, даже сейчас, уже после официального окончания рабочего дня всё перекладывает и перекладывает бумаги или папки на своём столе или определяет ненужное в мусорную корзину, или делает что-нибудь ещё, что нельзя отложить до завтра. Например, задерживается на работе из-за меня, и на мгновение мне даже становится совестно, что она не со своим женихом, но, в конце концов, это было её решением, ведь уделить мне несколько минут она могла бы и дома. Я тут не причём. – Но раз уж ты соизволил перезвонить, то нам надо поговорить. О том, как бы всё это уладить. Ты ведь ненавидишь подобный шум. Может, мы…

– Нет.

– Что нет? Я же ещё ничего не сказала.

– Никаких заявлений для прессы не будет. И никаких комментариев по случаю тоже. Ты ведь это собиралась предложить?

– Дерек.

– В своё время, когда-то мы договаривались, что никто из нас двоих никогда не будет говорить о наших отношениях, отвечать на вопросы про них и распространяться на тему личной жизни, и даже теперь я не вижу ни одной уважительной причины всё это пересматривать, так что всё остаётся в силе. Я по-прежнему хочу хоть что-то контролировать.

– А что в это самое время делать мне?

– Набраться терпения и не реагировать. Рано или поздно ракурс переместится на кого-нибудь другого, и про нас все забудут. Мы станем уже устаревшей темой. Но мне нужен телохранитель.

– Телохранитель? Это что-то новое. Ты что, не уверен в собственной безопасности?

– Это не для меня. Необходимо, чтобы кто-нибудь присматривал за ней, не отставал от неё ни на шаг, когда она не со мной, и был на посту с утра до вечера каждый день. Но желательно так, чтобы она ничего не замечала.

– Ты хоть представляешь, сколько это будет стоить?

– Я заплачу любые деньги. Главное, чтобы в случае чего этот человек успел среагировать и при необходимости защитить её от опасного внимания.

– Не возражаешь, если я поручу это Саре?

– Мне всё равно, кто этим займётся. Это просто должно быть сделано как можно скорее, но качественно. Больше меня ничего не волнует. В конце месяца мы уезжаем на выездные игры, и меня не будет целую неделю. Даже если до той поры всё поутихнет, так мне будет спокойнее.

– Ладно, я всё сделаю, но ты странный, – я и сам начинаю думать подобным образом, ведь все слова об охране и наблюдении пришли мне в голову буквально только что, и ранее ничего из этого я вообще не рассматривал. А теперь уже раздаю срочные распоряжения, будто какой-то сумасшедший параноик, но ещё более непонятным я стану выглядеть, если их отменю, так что пусть уж всё остаётся как есть, – не проще ли попросить о помощи кого-то близкого? Например, её маму, раз с Кимберли всё сложно, или же свою сестру?

– Нет, не проще. Речь не об однократной совместной прогулке, а о…

– Слежке?

– Это звучит ужасно.

– Но по сути это и будет ею являться. Я только хочу понять.

– Что?

– Для кого эти меры в большей степени? Просто во избежание вот такой утечки личной информации я думаю, ты бы поставил меня в известность о том, что происходит, но раз ты этого не сделал, то я делаю вывод, что ты сам узнал лишь сравнительно недавно. Так кто в таком случае для тебя в приоритете? Бывшая женщина или общий ребёнок?

– Просто найми телохранителя, и это всё. А сейчас извини, но я должен ответить на звонок по второй линии, – на звонок Лив, уехавшей лишь полчаса назад, и с которой я взял обещание хотя бы написать мне сообщение сразу по приезду. Может, вообще не стоило отпускать её одну и позволять ей возвращаться домой за рулём собственной машины, пусть она и приехала на ней ко мне, но это железно крайний раз. Немного доверия не смертельно.

– У тебя уже занято, я смотрю, – а может, оно наоборот развращает и портит человека. И это вместо благодарности за то, что мы провели день, как взрослые и цивилизованные люди, даже поужинав вместе доставленной на дом едой, той, которой, между прочим, она хотела, и после выпив чай с печеньем? Злая и одержимая ревность, передающаяся даже на расстоянии и посредством лишь голоса в трубке? Но я воздерживаюсь от ссоры и отказываюсь её провоцировать.

– Нужно было решить парочку вопросов.

– И каких же?

– Да так, ничего особенного.

– Ты звонил ей?

– Опять ты начинаешь. Я же сказал, что у меня с ней ничего не было. Мы с Брук просто друзья. Хотя тебе этого не понять. Ты ведь ни с кем так не близка.

– А что не будет, не сказал.

– Ты этого хочешь? – скажи «да». Пожалуйста, скажи мне «да»…

– Да мне без разницы. Я просто делаю то, что ты велел. Даю тебе знать, что нахожусь дома, – ну да, как же, без разницы ей. То, что мы в чём-то не признаёмся или закрываем глаза на некоторые вещи, вовсе не означает, что мы этого не видим и не чувствуем. Впрочем, что толку спорить? Надеюсь, однажды она просто услышит меня, прочтёт между строк или обратит первостепенное внимание на поступки, и нелепая необходимость оправдываться ни за что исчезнет сама собой. Не хочу, чтобы за каждым шагом вперёд следовали два назад. Но боюсь, что на самом деле так будет всегда.

Глава 10

– Ты сказал тогда всё правильно. Насчёт Дениз и всего остального.

– Да мне без разницы, Митч. Это твоя жизнь, не моя. Делай с ней, что хочешь, – будто не слыша того, что смутно напоминает извинения, я заправляю в чёрные брюки белоснежную рубашку и застёгиваю её на все пуговицы до самого верха, не обращая должного внимания на друга, потому что теперь мне решительно не до него. Волосы всё ещё слегка влажные после тренировки и душа, но наверняка подсохнут, пока я заезжаю за Оливией и добираюсь до ресторана, а в остальном для встречи с родителями я выгляжу вполне презентабельно и внешне хорошо. Так с виду и не скажешь, что при одной только мысли об этом дурацком ужине-допросе душа от беспокойства то и дело проваливается куда-то вниз и уходит прямо в пятки.

Я позволил себе высказаться про измены и супружескую неверность, кажется, вечность назад, хотя на самом деле не прошло и двух недель, но с тех пор утекло столько воды, что я уже фактически забыл о том дне, а его практически сразу же затмили более важные вещи. Беременность бывшей жены, то, что её фото теперь повсюду, все эти слухи, прекратившие циркулировать лишь незначительно, и предложение моего агента выступить с заявлением, которое я решительно отклонил, потому что не собираюсь удовлетворять посторонний праздный интерес и потакать чужому любопытству, тем самым провоцируя его новые витки. И наконец сегодняшний ужин, который я, поверьте, проигнорировал бы, если бы только мог. Но ничего у меня не выйдет. Рано или поздно нам придётся давать ответы, так что лучше сорвать этот пластырь ко всем чертям. Теперь, надеюсь, ясно, почему мне не до примирений, как таковых?

– Но мне не по себе от всей этой ситуации между нами. Прости меня, ладно? Я не должен был говорить то, что тогда сказал. Это было низко, особенно учитывая…

– Забыли, хорошо? Что было, то было. Я вообще об этом не думаю, – пожимаю плечами я, через отражение в зеркале смотря на Митчелла, просовывающего руки в обычную майку с короткими рукавами в дополнение к уже надетым серым шортам, и говоря «пока» Полу и Сэму, как раз закончившими со сборами и покидающими раздевалку, – и ты наверняка наслышан, почему.

– Значит, это правда? Слухи не врут? Ты станешь отцом?

– Да, таков план. Если ничего не произойдёт.

– А что может произойти? – появляясь из зоны душевых, спрашивает Тимоти, присоединяясь к начатому без него разговору, но я лишь удручённо качаю головой, наблюдая за другом, потихоньку возвращающимся в строй и сегодня впервые за продолжительное время принявшим участие в общей тренировке:

– Надеюсь, что ничего, – ни к чему посвящать их в унылую предысторию всех тех событий, которые сейчас разворачиваются почти на их глазах. Это более не имеет смысла. Всё будет лишь пустой тратой времени. Настоящее значительнее прошлого. – Просто всякое бывает.

– Это точно. В наше время медицина шагнула далеко вперёд, но, тем не менее, периодически женщины продолжают умирать при родах. На практике никогда нет никаких гарантий. Дэвиду сейчас два, но у Дениз в случае с ним чуть не прекратились схватки. Он мог задохнуться. Ну а в первый раз, с Джейми мы так и вовсе тряслись буквально из-за всего, несмотря на теоретические знания о грядущем. А сколько всего ещё может произойти.

– Думай, что говоришь, Митчелл, – вмешивается Тимоти, и в его голосе слышна поистине сильная злоба и грубый упрёк, будто я не могу вступиться сам за себя, и мне однозначно нужна дружеская опека. Но я в странном ступоре, так что, возможно, она не повредит.

– А что я такого сказал?

– Просто замолчи. Дерек, постой. Вот видишь, что ты наделал.

– А в чём дело?

– Да в том, что он любит её, идиот ты несчастный. Дерек.

– Мне пора, – схватив пиджак, я оставляю их перепалку и ругательства Тимоти, порицающего и осуждающего Митчелла за его страшно-неуместную сейчас недальновидность, далеко позади, но слова, что мне не повезло успеть услышать, так и крутятся в моей голове. Женщины продолжают умирать… Что будет со мной, если моя вдруг повторит судьбу всех этих несчастных матерей, даже не увидевших своего ребёнка или и вовсе ушедших в вечность вместе с ним?

***

– Ты всё ещё выглядишь как-то странно. Я бы сказала, испуганным и встревоженным. Уверен, что нам этого не избежать?

Я остановил свой внедорожник на парковке у итальянского ресторана, в котором мои родители и забронировали столик на сегодняшний вечер и уже наверняка находятся внутри, и мне понятно, отчего Оливия, сидящая на переднем пассажирском сидении, полагает, что я такой взвинченный из-за них, но на самом деле это далеко не всё. Моё напряжение вызвано ещё и тем, что наговорил Митчелл, и как отреагировал на его высказывания Тимоти, а она… Она такая молодая и обворожительная, и красивая. И вопреки всем словам о деньгах и полностью обусловленных и абсолютно ненужных тратах это платье глубокого синего цвета с рукавами длиной три четверти, обозначенной чёрным поясом завышенной талией, небольшим, но сексуальным декольте и струящейся нижней частью с драпировками явно приобретено специально. Оно точно сугубо для беременных, пусть я и обошёлся без комментирования данного факта, когда Оливия только забралась в машину, и мне даже всё равно на высоченные чёрные каблуки на женских ногах. Я просто… Если вдруг её не станет…

– Ты, однако, наблюдательна. Но нам уже пора. Моя мама…

– …не любит долго ждать.

– Да, точно, – я невольно улыбаюсь, глядя прямо перед собой, нисколько не удивлённый тем, что наши мысли совпадают, и даже вроде как обрадованный, что это по-прежнему так и не претерпело никаких изменений, – но ты не спеши. Я помогу тебе выйти.

Вытащив ключи из замка зажигания, я выбираюсь наружу и, обогнув машину, внимательно наблюдаю за Оливией, ставящей правую ногу на подножку, а левой касающейся асфальта прежде, чем обе туфли оказываются на твёрдой поверхности. Я не должен был, но, желая в случае чего поддержать, где-то посреди всего этого моя правая рука прикоснулась к левому локтю едва уловимым жестом, но вот теперь Оливия почти в моих объятиях. Это больно, практически так же сильно, как не чувствовать её так близко, но я вынуждаю себя отступить, потому что думаю, что она сама в любой момент может потребовать у меня расстояния и дистанции. Пусть пока взаимно и смотрит в мои глаза. А я совсем не хочу этого слышать. И неизбежно расстраиваться тоже.

– Ну, идём? – спрашивает Оливия, вроде бы излучая странную неуверенность и выглядя подобно мне, желающему всё это если и не отменить, то, по крайней мере, надолго отсрочить. Её взгляд скользит по направлению к входным дверям, изучая элитное заведение, в котором нам случалось бывать и прежде и при этом прекрасно проводить в нём время, но сейчас она отчётливо понимает, что сегодня этого не повторится, и это нас объединяет что ли… Опять-таки сближает. Как я не борюсь с этим и собой ради её относительного уюта, всё равно то и дело натыкаюсь на желание быть рядом. Стоит нам только оказаться вдвоём, всё неизбежно повторяется.

– Да, пошли, – глубоко вздохнув, наконец отвечаю я, принимая неизбежное, и едва уловимым жестом касаюсь талии, пропуская Оливию вперёд, но открывая перед ней входную дверь. Я убираю руку лишь около стойки метрдотеля, спустя несколько мгновений провожающего нас к моим родителям.

Как я, пожалуй, не надеялся услышать хоть что-то, Оливия будто и не заметила короткого и непродолжительного, но, однако, имевшего место быть телесного контакта и проявления мною джентльменских качеств. Если бы не вздрагивание, пусть мимолётное и быстро исчезнувшее, но всё-таки, которым тело отреагировало на моё недоступное взору прикосновение, я бы и вовсе решил, что она ничего не почувствовала. Но, видимо, этих ощущений просто недостаточно, чтобы замереть из-за них хотя бы на пару секунд, застыть в непонимании и спросить меня, что я собственно делаю. А мне так хочется найти хоть какую-то уязвимость, слабость, любовь или хотя бы намёк на неё. Соответствующая необходимость просто нестерпима и неистребима.

Но сейчас не время проявлять её, и мы просто усаживаемся за стол, хотя лично я чувствую себя как на иголках или даже электрическом стуле, да и Оливия, насколько я могу судить, не выглядит столь собранной и уравновешенной, какой хочет казаться. На самом деле это всё больше напоминает деловую встречу, чем семейный ужин. Но это и не странно. Мы оба не хотим тут быть, а нас призвали к ответу, будто провинившихся школьников, и это просто нелепо. Не знаю, почему я всё-таки не сказал, что, как взрослый человек, вполне способен разобраться со своей жизнью самостоятельно, и что мне не нужны такие вот якобы поддерживающие консилиумы. Но, стиснув зубы, я едва дожидаюсь, пока родители наконец определяются со своим выбором, и озвучиваю свой заказ сразу после Оливии, в отличие от них вообще не думавшей и быстро попросившей итальянский рис с морепродуктами в помидоре и зеленью.

– А мне, пожалуйста, будьте добры, жареного лосося с ароматическими травами, – что отец, что мать остановились на куриной грудке, разве что приготовленной по-разному и с добавлением отличающихся друг от друга ингредиентов, но я никогда не был сильно большим любителем мяса или птицы. Это с Оливией было у нас общим ещё задолго до брака. Дары моря лучше и зачастую полезнее всего того, что по сравнению с ними готовится значительно дольше, а значит, в процессе теряет больше важных свойств. – Ну что, теперь можно приступить и к делу? – спрашиваю я, как только официант, сказав традиционные слова о прекрасно сделанном выборе, временно оставляет нас в приватной атмосфере. Так же, как ему необязательно думать, что то или иное блюдо действительно замечательное и вкусное, так и мы с Оливией не факт что притронемся к своим заказам, даже если всё пройдёт тихо, спокойно и мирно. Но не уведу ли я вообще её прочь прежде, чем смогу дождаться, когда их принесут? Так зачем в таком случае откладывать назревший разговор? Давайте просто покончим с неприятными вещами, от которых в горле возникает ком. А ведь всё должно быть иначе. Но где это счастливое время, о котором все так говорят и даже снимают фильмы? Оно где-то у других, у тех людей, которые хотят детей. В тех семьях, где их ждут абсолютно все. Мы же не они. У нас есть одно исключение, о котором не выйдет забыть. По крайней мере, мне.

– Дерек, – это сказано с неодобрением, но я знаю, оно всего лишь напускное и искусственное, и что на самом деле отец не пытается поставить меня на место и призвать к уважению. Думаю, будучи одного со мной пола, подсознательно он тоже в курсе. Прямо как Тимоти.

– Всё в порядке, Бенджамин. Если ты так хочешь, милый.

– Да, хочу. Это был долгий день, и я устал. Наверняка и Лив тоже.

– Лив? И с каких это пор ты стал её так называть? – да вот буквально только что. – Куда подевалось вечное «Оливия», которое я слышала почти всё последнее время? – я и сам не в курсе. Но даже не подозревал, что имя, одно лишь имя, а точнее его сокращённая форма, исчезнувшая из моего обихода на несколько долгих месяцев, вернувшись, может послужить спусковым крючком и заставить всю ситуацию двигаться по драматической колее. – Ты мне явно что-то недоговариваешь.

– Мама.

– Что ты от меня скрываешь? – но, словно не слыша моего зовущего предостережения, просто спрашивает она, но я не собираюсь ни в чём признаваться. Даже рискуя спровоцировать скандал и создать благоприятную для его дальнейшего развития атмосферу. Да, мы находимся в отделённом от остального зала пространстве, а женский голос совершенно обычный и нисколько не повышен, но это, бесспорно, назревающая сцена некрасивого и самого уродливого свойства, а я не хочу сцен. Я ненавижу сцены, и в идеале мне нельзя становиться их участником в общественном месте. Это привлечёт ненужное внимание. А с меня его и так уже довольно. Не дай Бог попасть в объектив чьего-нибудь мобильного телефона уже всей нашей компанией. Тогда и мои заявления, на которых время от времени и сейчас настаивает Виктория, будут точно не нужны. Всё автоматически станет ясно. А ещё сцены травмируют и заставляют нервничать, а беременным вот никак нельзя лишний раз переживать. – Вы не разводились? А это всё просто какая-то игра на публику? У тебя что, неприятности?

– Нет у него никаких неприятностей. Кроме меня. Я его единственная проблема, и нет, мы не вместе. Успокойтесь, Кимберли. На этот счёт можете не волноваться. Он просто… – не знаю точно, что она собиралась и могла бы сказать, но я вмешиваюсь, цепляясь за её левую руку, прислонённую к столешнице около стаканов, фужеров и приборов поверх накрахмаленной скатерти. Стискиваю пальцы, возможно, до боли и не даю ей договорить:

– Я просто пытаюсь вести себя цивилизованно, вот и всё. Ради ребёнка. У нас вроде как примирение, но без воссоединения.

– Я думаю, это не так уж и плохо, – прерывает молчание отец, одобрительно смотря на меня, – это ведь по-взрослому. А ты как считаешь, Кимберли? – нежно и сердечно обращается к матери отец, и это напоминает желание максимально сгладить ситуацию и все острые углы. – Давай ты просто глубоко вздохнёшь, и мы не будем привлекать внимание к себе.

– Ладно, хорошо, – мама наконец расслабляется, а вместе с этим разглаживаются и мышцы её лица. Как раз в этот момент появляется официант со всеми блюдами разом, а когда он уходит, мы проводим какое-то время в полной тишине, нарушаемой лишь звуком столовых приборов, иногда скользящих по тарелкам, пока всё равно ощущаемого напряжения не становится явно слишком для неё: – Так как всё это будет?

– Ну я думаю, что прежде всего нам стоит оставить прошлое в прошлом.

– Что ты имеешь в виду?

– Я хочу, чтобы ты извинилась, – вряд ли ей понравится, раз от начала и до конца она тщательно скрывала свою в некотором роде неприязнь по отношению к Лив, но, узнав, я не могу просто взять и отмахнуться от этого.

– Только скажи, за что именно.

– За свои слова или действия, или за всё вместе, имевшие место быть, когда ты приезжала ко мне домой, когда я уже был женат, но делала это в моё отсутствие, – с определённой долей враждебности вырывается из меня, – тебе не казалось это неуместным?

– Да, ты прав, – слишком скоро раздаётся в ответ, – мне не стоило, Дерек, и я прощу у тебя прощения, – но это явно из-за того, что Лив здесь вообще будто бы не при делах. Но она главное действующее лицо, так что…

– Извиниться перед Лив. Передо мной необязательно.

– И передо мной не нужно. Оставь это, Дерек.

– Но…

– Оставь. Всё в порядке.

– Тогда куда ты? – она выпрямляется в полный рост, подхватывая свой клатч и на секунду дотрагиваясь до моего правого плеча, словно говоря мне не кипятиться понапрасну, ведь ей не привыкать, но это всё нехорошо и неправильно. Даже если она этого не чувствует, мне больно за нас двоих, а за неё вдвойне. Я пытался воспринимать ребёнка и Оливию отдельно друг от друга, но они одно целое, хочется ей и мне этого или нет, так что всё тщетно и бесполезно. Пора признать утопичность своих никчёмных стараний.

– Отлучусь на минутку.

– Точно всё хорошо?

– Да, – и таким образом я остаюсь наедине со своими родителями, уже пребывая не в духе и в чём-то даже злясь на них. Не только на мать, но и на отца, потому что если она выбрала для себя роль плохого полицейского, ему стоило напомнить ей ещё дома, что по телефону она вообще-то желала для меня лишь счастья. И что нужно думать прежде, чем что-то говорить, чтобы не получалось так, что слова расходятся с делом. У нас же по сути так и выходит. Абсурдные заявления и вытекающие из них склоки точно не сделают меня счастливым.

– Я тебя не узнаю, Дерек, – мама переглядывается с папой, словно ему известно что-то такое, что недоступно ей и объяснило бы, что происходит со мной, а это лишь унылая и наивная фантазия, но обращается напрямую ко мне, – раньше бы ты никогда не попросил меня извиняться перед своей, между прочим, бывшей женой.

– Раньше я не знал, что ты делала.

– Но ты выглядел так, будто она разрушила и сломала твою жизнь до самого основания, и я ни за что не поверю, что ты резко взял и переменился из-за такой ерунды.

– Это не ерунда. Ты причиняла боль.

– Вряд ли большую, чем та, через которую наверняка до сих пор проходишь ты.

– Я не об этом хочу говорить.

– А о чём?

– Я всего лишь хочу вернуться к твоему вопросу и больше ничего. Так вот, мы будем растить, воспитывать и поднимать этого ребёнка совместными усилиями. Никакой единоличной опеки, – по крайней мере, на случай, если у нас что-то изменится, именно так всё и должно для них пока обстоять, – и я люблю тебя, мама, правда, люблю, но если бы я только знал обо всех тех визитах, я бы сразу же попросил тебя прекратить. Я могу лишь предполагать, насколько болезненными, оскорбительными и неприятными они были.

– По твоей Лив я этого, однако, не замечала. Вечно закрытая, погружённая в себя. Никогда не знаешь, что у неё на уме.

– Ты просто не пыталась узнать её, как следует, чтобы понять, что она такая, какая есть, а другая и не была мне нужна, – и по-прежнему всё ещё не нужна… – И ты, конечно, не обязана её любить и можешь этого не делать, но она мать вашего будущего внука или внучки, так что этот разговор окончен.

– И зачем тебе всё это нужно?

– В каком смысле зачем? У меня будет ребёнок, мама.

– Возможно, он даже не твой.

– Не верю, что ты снова за своё.

– А что прикажешь? Вот сделаешь экспертизу, и тогда…

– Не дави на него, Кимберли. Серьёзно, достаточно. Выйдем на улицу, сын.

– Что, по-твоему, ты делаешь, Бенджамин?

– То, за что ты мне ещё спасибо скажешь, и если Лив вернётся в наше отсутствие, прошу, держи себя в руках.

– Так что ты не мог сказать мне при маме? – я не против общения лицом к лицу, это не доставляет мне ровным счётом никакого дискомфорта, но просто хочется уже узнать, ради чего именно отец вывел меня из ресторана наружу. Неужели спустя столько лет брака и после двоих детей есть риск и вероятность сказать что-то такое, что обидит твоего партнёра по жизни?

– Знаю, мы воспитывали тебя так, что родителей надо слушаться, но, начиная с определённого возраста, это становится менее актуально. В общем, в твоём случае он уже давно настал, так что ты можешь учитывать мнение своей матери, а можешь вовсе не принимать его в расчёт, но что ты точно не обязан делать, так это непременно поступать так, как она намекает и хочет, чтобы ты поступил. И со мной то же самое. Ты больше не должен нам повиноваться, отчитываться и подчиняться, Дерек. Никому из нас. И, пожалуй, вообще никому в мире. Я верю, что у тебя есть своя голова на плечах. Так что в первую очередь слушай только её и никого больше, ладно?

Глава 11

– Ты точно в порядке?

– Ты спрашиваешь это уже в пятый раз с тех пор, как три минуты назад встретил меня выходящей из туалета и сказал, что мы можем ехать. Но я всё ещё не слышу звука двигателя, – верно, мы просто продолжаем сидеть в припаркованном на стоянке автомобиле, в то время как мои родители покинули ресторан даже прежде, чем я, настояв на оплате счёта, отправился за Оливией в направлении дамской комнаты. Но меня задевает не то, что они с ней не попрощались, а то, что она ведёт себя так, будто, пока мы были там, не думала признаться, что сделала, и что я покрываю. Хотя кто знает, может, у неё действительно и мысли такой не возникало, а я так, традиционно верю в непонятно что, всё продолжая фантазировать и обманываться.

– Тебя слишком долго не было, – достаточно для того, чтобы теперь заставить меня иметь дело чуть ли не с нервным тиком на почве отсроченного переживания и раз за разом чувствовать, как дёргается правый глаз. – И ты выглядишь бледной и утомлённой.

– Вот спасибо тебе. Лучше бы ты промолчал. И что только с тобой не так?

– А с тобой что? Опять ведёшь себя так, словно, сидя там, не защищала меня. Но я тебя знаю. Мы ведь были женаты.

– Но ты меня оставил, так что теперь ты и понятия не имеешь, какая я, а твой ребёнок уже достал толкаться. Из-за него мне фактически постоянно хочется в туалет, – Лив вся морщится, её левая рука инстинктивно касается живота, словно это может избавить от внутренних изменений, и я знаю, что если не её внешнее неприятие, то, по крайней мере, негативные слова уж точно должны вывести меня из себя. Но вместо злобы и сердитых ощущений вопреки всему я испытываю прилив странного воодушевления, эйфорией затапливающего меня с головой, ведь это реально то, о чём я думаю, чего хочу и боюсь потерять. Я, она и наш ребёнок внутри неё. Полноценная семья. Конечно, мы больше не она, в нынешней ситуации всё это преимущественно напоминает подделку и имитацию, но суть от этого не меняется. Я хочу детей именно от Лив. Только от неё одной. Сколько бы времени не прошло, мне её никто не сможет заменить.

– Толкаться? Вот прямо сейчас?

– Ну не толкаться. Шевелиться. Всё равно достало.

– Прямо сейчас?

– Боже, ты совсем меня не слушаешь. Я говорю тебе, что, что бы я ни пила, всё почти тут же просится обратно, а ты думаешь только о себе, Картер. Эгоист.

– Эгоист захотел, чтобы его мать извинилась перед тобой, и не позволил тебе наговорить много ненужных вещей.

– Потому что они, признайся мы в них, разрушили бы твою идеальную картину мира. Где он и она счастливы, женаты и ждут пополнения. Тебя волнует лишь твоя шкура, Дерек, а вовсе не то, какое впечатление я произведу, и что обо мне подумают, – но всё это самое великое и громадное её заблуждение. Если бы меня беспокоила и терзала исключительно собственная моральная сохранность, я бы не стал никого сдерживать и допустил всё, что назревало. Без волнения о последствиях и размышлениях, а не возненавидят ли эту женщину ещё сильнее. И уж не тратил бы внушительные суммы на то, чтобы на улице ей никто не сделал физически больно.

– Это всё ложь. Ради всего святого, Лив. Можешь смело обвинять меня хоть во всём на свете и в своих проблемах особенно, но я же сказал, что больше не хочу ругаться и препираться, и именно это и подразумевал.

– Ты серьёзно?

– Абсолютно, – настроенная подозрительно, она смотрит на меня недоверчиво и скептически, но я ручаюсь за свои слова. Мне, и правда, надоел весь этот негатив, тяжёлый эмоциональный фон, обиды и споры, – так больше не может продолжаться. Я хочу лишь…

– Чего?

– Прикоснуться. Позволь мне. Пожалуйста, покажи, где.

– Вряд ли ты что-то почувствуешь.

– Мне всё равно, Лив. Я просто хочу, и всё.

– Хорошо, – это сказано почти шёпотом, на удивление согласным, добрым, спокойным и мягким, и я застываю в ступоре, частично столбенею и зажимаюсь, когда она прикасается ко мне по собственной инициативе. Это то, без чего я всё ещё привыкаю обходиться, а мою руку тем временем перемещают на скрытый бархатной тканью живот и удерживают в нужной точке приятной на ощупь ладонью. – Это здесь, – да, всё, вероятно, так и есть, что где-то под кожей происходит настоящее чудо, деление клеток и рост нового организма, появление и развитие его органов, кожи и частей лица и тела. Но я и не вижу, и не чувствую ничего такого, что словно передавало бы мне послание от маленького мальчика или крохотной девочки, и многое бы отдал, чтобы поменяться местами с Лив. Испытываемые ощущения всё равно не пробуждают в ней никакого материнского инстинкта, не трогают её за душу и не цепляют за живое. Но время ещё есть. Для всего. И чтобы я почувствовал ребёнка, находясь снаружи и не вынашивая малютку прямо под сердцем, и чтобы его мама оттаяла и прониклась, и не порвала со мной окончательно и бесповоротно. – Ну что?

– Ничего.

– Мне жаль. Жаль, что тебе пока не дано этого ощутить.

– Жаль, потому что ты это чувствуешь, и это волшебно, что в случае с тобой просто невозможно, или…

– Потому что я думаю, что ты разочарован, Дерек, – рядом с ней это уже моё обычное состояние, и я мог бы прямо ей всё сказать, но никогда не дремлющая совесть не позволяет рискнуть обидеть, и я спускаю всю эту ситуацию на тормозах.

– Не бери в голову. Давай я просто отвезу вас домой. Будь добра, пристегнись.

– Но я никогда не пристёгиваюсь.

– Что ж, самое время начать и больше не прекращать. Пожалуйста.

***

– Вот ты и на месте, – ввиду того, что, находясь за рулём, я никогда не общаюсь ни с пассажирами, ни по телефону, это мои первые слова за последние двадцать-тридцать минут, проведённые в пути от ресторана до квартиры Лив, и говорю я их, уже стоя непосредственно в её прихожей. Здесь больше не пахнет исчезнувшими цветами, но всё равно царит уютная и приятная атмосфера благодаря тому, что здесь всё неразрывно связано с женщиной передо мной. Не буду врать, во мне, и правда, полыхает огорчение, горящее внутри буквально обжигающим огнём, но это неважно. Мы ведь условились больше не конфликтовать, и своё слово я однозначно сдержу. Тут без вариантов.

– Да, на месте, – она разувается и кладёт свой клатч на тумбочку, в то время как я захлопываю за нами дверь, потому что уходить вот так сразу будет очень невежливо, и сразу после поворачивается лицом ко мне, – спасибо, что… В общем, спасибо за всё. Я хочу сказать…

– Я понял. Можешь дальше не продолжать, – благодарности мне даже не нужны. Я просто не вынесу, если буду знать, что её презирают и ненавидят мои самые близкие люди, и при этом ничего не делать, а молча за всем этим наблюдать. Необходимо продолжать поступать правильно. – Не за что.

– Ну, тогда пока? – это звучит больше вопросительно, чем утвердительно и окончательно, и эта неуверенность странным образом накладывается на моё аналогичное чувство, всё обостряя и увеличивая его в объёмах, и вот я уже пересекаю разделяющее нас пространство, притягиваю Оливию ближе к себе и целую её сразу же глубоко и со страстью. Даже не пытаясь притворяться и убеждать себя, что это не то, чего я хочу, а просто очередное временное помутнение рассудка. Это не оно, никогда им не было и не будет. Я так чувствую и так сильно желаю верить, что она тоже.

– Хочешь, я уйду? – руки стискивают материал её платья по бокам, и ранее она уже ответила мне, откликнулась на несколько резкое и скоропалительное прикосновение моих губ, и, может, я не должен спрашивать, и это однозначно лишнее, но брать то, что хочется… Возможно, в том всё и дело, что отныне я должен лишь отдавать. Себя. Если и не ей, так ребёнку. А в остальном кто мы… кто мы друг для друга?

– Нет, – это отрывистый шёпот, позволение и согласие, – иди сюда, – и прежде, чем я успеваю подготовиться, Лив берёт меня за руку. Но это ощущается так до дрожи, до мурашек и до самых глубин сердца правильно, как, собственно, и нахождение в её комнате, что мои пальцы почти нежные и трепетные, но душа и тело голодают, так что… Одним словом, одежда и бельё исчезают быстро, с шуршанием соскальзывая на пол и чуть ли не теряя пуговицы в случае с моей рубашкой, но молния брюк и пряжка ремня поддаются без особых проблем, и, слыша дыхание, которое громче обычного, не знаю, своё, её или наше, я не могу не смотреть. На волнующее тело, на каждый его живущий в памяти изгиб или на возникшие изменения, которые ещё только подмечают глаза, и мои руки повторяют их путь, допущенные, осторожные и ласковые, а губы, возможно, произносят нечто опрометчивое и запретное:

– Ты красивая… – всё сливается воедино, и я понимаю, мне не сохранить рассудок. Чувствам всегда нужен выход, а если они его не находят, то человек просто выгорает или… взрывается… эмоционально. Но я не хочу сгореть. Не лучше ли и честнее, и прекраснее признать всё, как есть? Открыться, чтобы правда смогла освободить и избавить от оков? Невозможно контролировать себя вечно. Держать все тайны на замках и в кандалах… Бесконечно это просто путь в никуда. Утопия.

– Что?

– Мне тебя не хватает. Я скучаю. Даже не представляю до конца, насколько сильно…

– Ты… не в себе. Можем… Мы ведь можем не говорить? – несколькими мгновениями ранее, ложась на кровать, я увлёк Лив за собой, пока мы справлялись с моим галстуком, рубашкой и брюками, и теперь, фактически обнажённая, она ближе, чем за всё последнее время. Но сейчас, говоря это, перехватывает мою правую руку, едва кончики пальцев на ней касаются приоткрытых губ, и пытается отодвинуться и, возможно, встать, но я не даю, мягко, но требовательно высвобождая свою ладонь и не позволяя сдвинуться с места. Рука очерчивает тонкую шею и очень хотела бы освободить явно увеличившиеся округлости груди от чашек бюстгальтера, но я не решаюсь. В воздухе и так витает непонятно откуда взявшаяся нервозность, обусловленная неизвестными причинами, и всё сложно.

– Нет, не можем.

– Но я… – Лив почти дотягивается до меня, какая-то будто злая или растерянная, или всё это одновременно, и тут в мой разум вторгается одно единственное предположение. Незваное, но, возможно, не лишённое смысла. Что она боится ощущений и эмоций, что, вероятно, ждёт лишь обезличенного секса, когда, как в прошлый раз, даже не будет видеть меня, но я так не хочу. Я хочу смотреть в её глаза. Любить её…

– Я знаю, – лишь киваю я, в то время как она, коснувшись моей груди близко к шее, как будто неосознанно опускается на меня и начинает медленное движение, не сводя взгляда с моего лица, а её взор затуманивается чем-то, что может быть слезами или их подобием. Бешеные удары моего сердца говорят о буре, что я уже едва сдерживаю, но потребность становится всё острее и сильнее, и, не совладав с нею, сжав нежную кожу на бёдрах, я быстро, но бережно переворачиваю Лив. Подтягиваю её тело к краю матраца, позволяя ей свесить ноги, и, опустившись на колени, мощным и глубоким, но ласковым и аккуратным толчком заявляю свои права и полностью овладеваю ею без всякого давления на живот, но, возможно, здесь всё точно наоборот. Если я принадлежу ей, но не она мне, а я только возвращаю то, что и так никогда не переставало быть её…

– Я не… смогу… Не смогу. Теперь это…

– Всё ты сможешь, – она вздрагивает, внезапно выглядящая беззащитной, застенчивой и скованной, когда я едва дотрагиваюсь до неё внизу, хотя и не думаю, что, даже принимая во внимание новые обстоятельства, это всё-таки понадобится, но ей не нужно быть такой со мной. Не нужно. Что бы ни было, вместе мы создали нечто большее, чем каждый из нас по отдельности, и это что-то да значит. Даже если мы расстанемся, и она уйдёт… – Только расслабься, ладно?

Она чуть заметно кивает, помедлив, будто ей было необходимо набраться смелости, прикасается к моей левой руке, и наши пальцы переплетаются самым тесным и незабываемым образом, пока в момент наивысшего блаженства мы сливаемся в едином порыве, и впоследствии приходящая в голову первая за многие минуты мысль меня совсем не удивляет. Это всё многократно большая любовь, чем я помню или позволяю себе не забывать, и без всяких сомнений именно она и присутствует здесь и сейчас. Не банальный и тлетворный секс, когда можно было бы снова сослаться на ошибку и притвориться, что ничего не было, а просачивающаяся внутрь и въедающаяся в подкорку эмоция, однажды ощутив которую, ты уже никогда не будешь прежним. Но согласно всё тому же включившемуся разуму всё это преимущественно старая и почти похороненная история. Так что мне теперь сказать?

Глава 12

– Тебе не больно?

– Из-за чего? – физически мы по-прежнему соединены, но Лив больше не касается меня, этот момент безвозвратно ушёл, и она будто отдаляется в том смысле, что снова закрывается ментально и изнутри, а я и понятия не имею, как это исправить. Несколько мгновений назад мы были чем-то большим, я это чувствовал и мог поклясться, что и она тоже, но теперь ничего. Опять лишь сумрак, грусть и отторжение. Это когда-нибудь кончится?

– Что я внутри тебя. Из-за нас.

– Нет никаких «нас», Дерек.

– Мы есть.

– Из-за того, что пару раз переспали? Боже, да ты просто смешон. Не мы первые, не мы последние. Так что не мог бы ты уже? – я никак не желаю переставать это ощущать, нашу связь, её и доказательство того, как мы всегда идеально подходили друг другу, словно два кусочка мозаики, и знали, что конкретно нужно сделать, чтобы гарантированно доставить второму удовольствие, но морально и душой мы уже не вместе. Проблеска во тьме будто и не было, и, скорее всего, здесь и сейчас мне не преодолеть эту замкнутость и политику отрицания.

– Если ты этого хочешь.

– Да, хочу, – но в этих словах уже нет ни малейшей необходимости. Они абсолютно излишни, и Лив могла бы их и не говорить, но сейчас она снова практически Оливия. Ненужно холодная и надменная. Не моя. Заметила ли она вообще, что я отстранился даже прежде, чем они, отталкивающие и мучительные, сорвались с её уст? Но я это ещё я… Тот человек, который был счастлив каких-то пять минут тому назад. Пока что.

– Лив.

– У меня просто есть потребности, понимаешь? Только и всего, – скрывая свою наготу под набрасываемым на тело уже знакомым мне халатом, Оливия просовывает руки в рукава и запахивает его спереди исключительно удерживающим прикосновением к ткани с двух сторон. Её волосы, все, что ниже шеи, зажаты воротником и недоступны моему взгляду, и на самом деле она сама точно такая же. В поле моего зрения исключительно более не обнажённая спина и затылок с немного, но мило спутанными прядями, в то время как я могу лишь догадываться о состоянии глаз и выражении лица. Они влажные? Или сухие? А оно свидетельствует об усилиях, прикладываемых для вероятной лжи, и выдаёт весь надрыв момента? Или я наивно придумал себе всю гармонию, что казалась обоюдной и взаимной, и испытывал её лишь в одиночку? – Уверена, и у тебя тоже.