Читать онлайн Неизвестный Шекспир бесплатно

Переводчик Станислав Викторович Хромов

ISBN 978-5-0059-2647-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ИСТРАТИЛ ВСЕГО СЕБЯ…

Тайна шекспировской поэзии, как и самой его жизни, не перестает волновать ученых и ценителей гениального поэта во все времена.

В 2018 году вышло исследование группы английских шекспироведов, которые в очередной раз убедительно, на мой непросвещенный взгляд, доказывает авторство Шекспира в сборнике его ранних произведений, опубликованные под именем Эдварда де Вера. Из общедоступных источников мы знаем, что настоящий Эдвард де Вер, семнадцатый граф Оксфорд (12 апреля 1550 – 24 июня 1604) был английским пэром и придворным в елизаветинскую эпоху. Оксфорд являлся наследником второго графства в королевстве и придворным фаворитом Елизаветы, востребованным покровителем искусств и лирическим поэтом, а также придворным драматургом. В августе 1564 года он был среди семнадцати дворян, рыцарей и оруженосцев в окружении королевы, удостоенных Кембриджским университетом почетной степени магистра искусств. Однако позднее, когда в обществе обнаружилась связь молодого графа с одной из фрейлин королевы, его удалили от двора. Умер граф небогатым человеком, растратив за жизнь все унаследованные средства. Оксфорд много путешествовал по Франции и Италии, одним из первых сочинил любовные стихи при елизаветинском дворе, его хвалили как драматурга, хотя ни одна из его пьес не сохранилась. По всей вероятности, де Вер предвосхитил в своем творчестве и увлечение английских классиков народной поэзией. В двадцатых годах прошлого столетия исследователи выдвинули его одним из наиболее известных альтернативных кандидатов на авторство произведений Шекспира. По другой версии, Эдвард де Вер являлся посредственным поэтом, и создать гениальные шекспировские произведения, даже раннего периода, разумеется, не мог.

По предложению моего друга, российского писателя и экономиста Алексея Виноградова я взялся перевести сборник «Двадцать стихотворений Эдварда де Вера» на русский язык.

Честно признаюсь, гениальность и глубина этих стихов настолько поразили меня, что поначалу я отказался. Ведь в них, как мне кажется, предвосхищается направление развития не только английской, но и всей европейской поэзии вплоть до двадцатого века. Особенно, полагаю, французской поэзии, которая особенно близка мне.

Стихи Эдварда де Вера настолько трудны в переводе, что я даже останавливал работу на какое-то время. Однако силы возвращались, и я продолжал свои упражнения – каждое стихотворение стоило мне, образно выражаясь, целой оригинальной ненаписанной поэмы. Которые, впрочем, вряд ли уже напишу, осознавая свою полную ничтожность перед огромными поэтами прошлого.

Ведь, напомню, Шекспир писал их до достижения возраста двадцати лет, как полагают исследователи. Весь свой талант, а вернее сказать, все свои способности, если таковые есть, переводчика и поэта я оставил здесь, в этом небольшом сборнике из двадцати стихотворений, истратил всего себя, больше во мне нет сил писать… Шекспир убил меня! И все же я завершил взятый на себя труд, естественно, насколько хватило моих более чем скромных возможностей. Понятно, что данные переводы не претендуют на полный охват творческой палитры автора, по ним невозможно изучать и сравнивать структуру и наполнение произведений различных лет, в полной мере наслаждаться гармонией формы и содержания, строить научные концепции, как делают это английские исследователи.

Просто мне очень хотелось, чтобы прочитав стихи раннего гения, говорящий на русском языке наш человек поразился силе, глубине и непреходящей ценности мировой поэзии, несомненным лидером которой по сей день остается для нас Вильям Шекспир.

Станислав Хромов

Стихотворения

№1 The Labouring Man That Tills the Fertile Soil

The labouring man that tills the fertile soil
And reaps the harvest fruit hath not indeed
The gain, but pain, and if for all his toil
He gets the straw; the Lord will have the seed.

The Manchet fine falls not unto his share,
On coarsest cheat his hungry stomach feeds.
The Landlord doth possess the finest fare;
He pulls the flowers, the other plucks but weeds.

The mason poor, that builds the Lordly halls,
Dwells not in them, they are for high degree;
His Cottage is compact in paper walls,
And not with brick or stone as others be.

The idle Drone that labours not at all
Sucks up the sweet of honey from the Bee.
Who worketh most, to their share least doth fall;
With due desert reward will never be.

The swiftest Hare unto the Mastiff slow
Oft times doth fall to him as for a prey;
The Greyhound thereby doth miss his game we know
For which he made such speedy haste away.

So he that takes the pain to pen the book
Reaps not the gifts of goodly golden Muse,
But those gain that who on the work shall look,
And from the sour the sweet by skill doth choose.

For he that beats the bush the bird not gets,
But who sits still, and holdeth fast the nets.

№1 Труженику плодородной долины

Господской нивы бескорыстный ратай
Наперекор глухим житейским безднам
За тяжкий труд утешится наградой —
Соломинкою к пажитям небесным.

Обман, недоедание и язва —
Бисквитов нет в лихой голодной доле,
Хозяин мира все имеет яства;
Ему цветы, другим – сорняк на поле.

Воздвигший залы каменщик – строитель
Не воспарит под сводами, как гений —
Уйдет в свою бумажную обитель
Тесней и ниже каменных строений.

Лишь Трутень праздный, что жужжит лениво,
От пчел вкушает сладость полной чашей,
Кто трудится, того обделит нива —
Награды нет в пустыне грешной нашей.

Мастифф бежит за кроликом не зная,
Сумеет ли добычей поживиться,
Однако не участвует борзая
В игре, которой все мы очевидцы.

Кто трудно жил, работая над книгой,
Того не ждет божественный Парнас,
Иные мастера поэзии великой
Наловят в кислом сладкое для нас.

И птица из кустов, как сказанное слово,
Летит от них в тугие сети птицелова.

№2 Even as the Wax Doth Melt

Even as the wax doth melt, or dew consume away
Before the Sun, so I behold, through careful thoughts decay,
For my best luck leads me to such sinister state
That I do waste with others’ love, that hath myself in hate,
And he that beats the bush, the wished bird not gets,
But such I see as sitteth still, and holds the fowling nets.

The Drone more honey sucks, that laboureth not at all,
Than doth the Bee, to whose most pain least pleasure doth befall;
The Gardener sows the seeds whereof the flowers do grow,
And others yet do gather them that took less pain, I know;
So I the pleasant grape have pulled from the Vine,
And yet I languish in great thirst while others drink the wine.

Thus like a woeful wight I wove my web of woe;
The more I would weed out my cares, the more they seem to grow.
The which betokeneth hope, forsaken is of me,
That with the careful culver climbs the worn and withered tree
To entertain my thoughts, and there my hap to moan,
That never am less idle, lo, than when I am alone.

№2 Когда тает воск

Точно плавится воск, или тают вечерние росы,
Разлагаюсь и я на опасные мысли – вопросы,
И в зловещие земли за счастьем иду наудачу,
Там где к людям любовь лицемерно на ненависть трачу.
Кто-то бьет по кустам, на охоте ему не сидится,
Но в чужие силки попадает желанная птица.

Лучший мед достается ленивому трутню, а прочим
Только труд и болезни, как истинным пчелам рабочим.
Семена от садовника станут цветами у дома
Для счастливых др угих, мне такая картина знакома,
Этих ягод отведав с лозы виноградной однажды,
Среди общего пира томлюсь от немыслимой жажды.

Словно жалкая тварь я сплетаю для горестей путы,
Но скорбей оттого не становится меньше как будто…
Все покинуто мной, что казалось тропою к надежде,
Что к вершине взбиралось по древу иссохшему прежде
Просветлить мои мысли, судьбу и людей не виня —
То, что в сути моей отрешенней и проще меня.

№3 Forsaken Man

A Crown of Bays shall that man wear
That triumphs over me,
For Black and Tawny will I wear,
Which mourning colours be.

The more I followed on, the more she fled away,
As Daphne did full long agone, Apollo’s wishful prey;
The more my plaints resound, the less she pities me;
The more I sought, the less I found that mine she meant to be.

Melpomene, alas, with doleful tunes help then,
And sing, woe worth on me, forsaken man.
Then Daphne’s Bays shall that man wear that triumphs over me,
For Black and Tawny will I wear, which mourning colours be.

Drown me you trickling tears, you wailful wights of woe;
Come help these hands to rent my hairs, my rueful haps to show
On whom the scorching flames of love doth feed you see;
Ah la—lanti—da, my dear dame hath thus tormented me.

Wherefore you Muses nine, with doleful tunes help then,
And sing, woe worth on me, forsaken man.
Then Daphne’s Bays shall that man wear that triumphs over me,
For Black and Tawny will I wear, which mourning colours be.

An Anchor’s life to lead, with nails to scratch my grave,
Where earthly Worms on me shall feed, is all the joys I crave,
And hide myself from shame, sith that mine eyes do see,
Ah la—lanti—da, my dear dame hath thus tormented me.

And all that present be, with doleful tunes help then,
And sing, woe worth on me, forsaken man.

№3 Отверженный

Коронован я Вороном Бухты в затоне,
Победивший себя, вознесусь над заливом,
Скорбный цвет оперения – Блэк или Тони —
Даст мне имя другое в краю несчастливом.

Я любил, но она не была благосклонна,
Словно Дафна в амурной игре Аполлона,
За призывные клики все меньше жалела меня,
Может, жить суждено ей, от Ворона душу храня.

Повторяю (на бис) заунывный напев Мельпомены:
Безнадежности звуки в разбитой душе неизменны.
В бухте Дафны моей бросит якорь чужая победа,
Ну а я остаюсь Блэк и Тони могильного цвета.

Утопите меня, мои слезы и нимфы печали,
Рвите волосы мне, но на этом последнем причале
Разглядите огонь и отверженный пафос любви,
Ах, моя дорогая так мучила жаром в крови.

Только вы, девять муз, и спасете из плотского плена:
Заунывные песни в разбитой душе неизменны.
В бухте Дафны моей бросит якорь чужая победа,
Ну а я остаюсь Блэк и Тони могильного цвета.

Будет якорь на дне расцарапывать черное тело,
Черви плоть поедать – этих радостей в жизни хотел я,
Там сгорю от стыда, а глаза наблюдают твои,
Ах, моя дорогая так мучила жаром в крови.

И подхватит весь зал, выручая из адского плена:
Одиночества гимны в разбитой душе неизменны.

№4 The Loss of My Good Name

Framed in the front of forlorn hope, past all recovery,
I stayless stand t’abide the shock of shame and infamy.
My life, through lingering long, is lodged in lair of loathsome ways,
My death delayed to keep from life the harm of hapless days.
My sprites, my heart, my wit and force in deep distress are drowned;
The only loss of my good name is of these griefs the ground.

And since my mind, my wit, my head, my voice and tongue are weak
To utter, move, devise, conceive, sound forth, declare and speak
Such piercing plaints as answer might, or would, my woeful case,
Help crave I must, and crave I will, with tears upon my face
Of all that may in heaven or hell, in earth or air, be found
To wail with me this loss of mine, as of these griefs the ground.

Help gods, help saints, help sprites and powers that in the heaven do dwell,
Help ye that are to wail, ay wont, ye howling hounds of hell,
Help man, help beasts, help birds and worms that on the earth doth toil,
Help fish, help fowl that flocks and feeds upon the salt sea soil,
Help echo that in air doth flee, shrill voices to resound
To wail this loss of my good name, as of these griefs the ground.

№4 Утрата моего доброго имени

Мой безнадежный лик теперь откры лся взору,
Я замер статуей – стыду, бесчестью и позору,
В ней жизнь моя, как в мерзком логове таится,
А смерть моя лишь дней несчастных вереница.
Флюиды сердца, силы, мысли, дух – в страданьях тонут,
Земля скорбит, но лишь утратой имени я тронут.

Поскольку ум, язык и голос мой не в силах нынче
Про износить и петь свои возвышенные спичи
Тревожащие дух, чья боль в умах привьется,
Прошу помочь, я должен жаждать, пусть придется
В рай вознестись с земли, или спустится в ад —
Везде, где слезы есть моих земных утрат.

О, помогите всем святым, кто небу был угодней,
Рыдающим во тьме и гончим псам из преисподней!
Прошу за птиц, червей, зверье, за рыб и человека —
Кто в водах и в земле привычно трудится от века,
И поддержите скорби вы пронзительное эхо:
Лишен всего, в благом роду потерянная веха!

№5 I Am Not as I Seem to Be

I am not as I seem to be,
Nor when I smile I am not glad,
A thrall although you count me free
I, most in mirth, most pensive-sad;
I smile to shade my bitter spite,
As Hannibal, that saw in sight
His country soil, with Carthage town,
By Roman force defaced down.

And Caesar, that presented was
With noble Pompey’s princely head,
As ’twere some judge to rule the case,
A flood of tears he seemed to shed;
Although indeed it sprung of joy,
Yet others thought it was annoy;
Thus contraries be used, I find,
Of wise to cloak the covert mind.

I Hannibal, that smiles for grief,
And let you Caesar’s tears suffice,
The one that laughs at his mischief,
The other all for joy that cries;
I smile to see me scorned so,
You weep for joy to see me woe,
And I a heart by love slain dead
Presents, in place of Pompey’s head.

O cruel hap and hard estate
That forceth me to love my foe,
Accursed by so foul a fate
My choice for to prefix it so,
So long to fight with secret sore,
And find no secret salve therefor;
Some purge their pain by plaint, I find,
But I in vain do breathe my wind.

№5 Я не тот

Я не тот, кто бесхитростен вроде,
Я не радуюсь жизни земной —
Просто раб, хоть живу на свободе,
И веселый, и самый смурной.
Спрячу злость за улыбкой мгновенно,
Брошу взор Ганнибала в окно
На деревни вокруг Карфагена,
Что разрушены Римом давно.

Вижу Цезаря в славе и силе,
И седины Помпея главы —
Судьи слезы потоками лили,
И они оказались правы,
Эти слезы от радости сладки,
А других раздирали догадки.
Но контрасты, как вечер и утро,
Тайный разум использует мудро.

Ганнибал, улыбаюсь печали,
Слезы кесаря скорби не значат —
Кто вынашивал злобу вначале,
По-другому от счастья заплачет.
Презираем, но с радостным видом
Ты застонешь, меня не жалея,
И я сердцем, любовью убитым,
Отдарюсь не главою Помпея.

О жестокое, тяжкое бремя,
Мне враги неизменно дороже,
Этой грязной судьбы не приемля,
Для начала я выберу столь же,
Столь же мерзкое поле для битвы,
Не используя знахарство к бою,
Кто-то верует в силу молитвы,
Но напрасно дышу я собою.

№6 If Care or Skill Could Conquer Vain Desire

If care or skill could conquer vain desire,
Or reason’s reins my strong affection stay,
Then should my sighs to quiet breast retire,
And shun such signs as secret thoughts bewray;
Uncomely love, which now lurks in my breast,
Should cease my grief, through wisdom’s power oppressed.

But who can leave to look on Venus’ face,
Or yieldeth not to Juno’s high estate?
What wit so wise as gives not Pallas place?
These virtues rare each God did yield a mate,
Save her alone who yet on earth doth reign,
Whose beauty’s string no Gods can well distrain.

What worldly wight can hope for heavenly hire
When only sighs must make his secret moan?
A silent suit doth seld to Grace aspire;
My hapless hap doth roll the restless stone;
Yet Phoebe fair disdained the heavens above,
To joy on earth her poor Endymion’s love.

Rare is reward where none can justly crave,
For chance is choice where reason makes no claim;
Yet luck sometimes despairing souls doth save:
A happy star made Gyges joy attain;
A slavish smith of rude and rascal race
Found means in time to gain a Goddess’ grace.

Then lofty Love thy sacred sails advance;
My seething seas shall flow with streams of tears.
Amidst disdain drive forth my doleful chance;
A valiant mind no deadly danger fears.
Who loves aloft and sets his heart on high,
Deserves no pain, though he do pine and die.

№6 Искусство и опыт сильнее желаний напрасных

Искусство и опыт сильнее желаний напрасных,
Они же причина не бросить безвольно поводья
Под чуткие вздохи минут улетающих праздных,
Знамения эти смогу ли в душе побороть я…
Любовь непристойная кроется в тайном затворе,
Но мудрости сила должна победить мое горе.

Кто лик не узнает божественный юной Венеры,
И царственный трон не почтит всемогущей Юноны?
И есть ли мудрее Паллады на свете примеры?
С богами на пару свергают достойные троны.
Себя сохранит для живущих земная царица,
Чья нить красоты не захочет богам покориться.

И кто из мирян вправе выше стоять надо мною,
Чьи тайные вздохи лишь мыслей запретных граница?
На ценнике схима идет с благодатью земною,
Моя же судьба катит камень, готовый скатиться.
Но верхние своды отвергла прекрасная Феба,
Чтоб вместе с любимым с земли любоваться на небо.

Наградой заслуженной случай не станет герою —
Он выбор судьбы, а не мыслей благих сообразность,
Удача спасает заблудшие души, порою,
Счастливой звездою доставлена Гигесу радость.
И рабский кузнец даже подлого рода, отныне
Найдет инструменты, чтоб выковать милость богини.

Высокой любви поднимается парус из праха,
Моря моих слез будут литься в бурлящие воды.
А сильные духом не знают смертельного страха,
Мой шанс уцелеть изгони в океане свободы.
Кто любит высокой и страстной любовью, поверьте,
Больною сосной незаслуженно сохнет до смерти.

№7 What Wonders Love Hath Wrought

My meaning is to work what wonders love hath wrought,
Wherewith I muse why men of wit have love so dearly bought;
For love is worse than hate, and eke more harm hath done:
Record I take of those that rede of Paris, Priam’s son.

It seemed the God of sleep had mazed so much his wits
When he refused wit for love, which cometh but by fits;
But why accuse I him, whom earth hath covered long?
There be of his posterity alive, I do him wrong.

Whom I might well condemn to be a cruel judge
Unto myself, who hath the crime in others that I grudge.

№7 Вот и выковал чудо любви

Ковать узор любви – судьбы моей дорога,
Для умного любовь, как вижу, стоит много.
В ней ненависти лик еще коварней в гриме —
Взять род Приама, так записано другими.

В сетях любви кружил Парис, во сне как будто,
В безумной страсти, что во все века сиюминутна.
Зачем виню того, кто скрыт землею древней?
Потомки не простят мне этих злых гонений.

Судьей могу лишь быть себе я неподкупным
Без зависти к чужим страстям сиюминутным.

№8 The Lively Lark Stretched Forth Her Wing

The lively lark stretched forth her wing,
The messenger of morning bright,
And with her cheerful voice did sing
The day’s approach, discharging night,
When that Aurora, blushing red,
Descried the guilt of Thetis’ bed.

I went abroad to take the air,
And in the meads I met a knight,
Clad in carnation colour fair;
I did salute this gentle wight,
Of him I did his name inquire.
He sighed, and said he was desire.

Desire I did desire to stay,
Awhile with him I craved to talk;
The courteous knight said me no nay,
But hand in hand with me did walk.
Then of desire I asked again
What thing did please and what did pain?

He smiled, and thus he answered then,
«Desire can have no greater pain
«Than for to see another man
«That he desireth to obtain;
«Nor greater joy can be than this,
«Than to enjoy that others miss».

№8 Жаворонок вновь взмахнул крылом

Вот жаворонок вновь взмахнул крылом,
Глашатай вечной жизни на рассвете,
С веселой песней, грезя о былом,
День наступает, ночь стекает в нети,
Авроры пламенеющие виды
Не лишены виновности Фетиды.

Я вышел в мир за воздухом надежды,
В лугах медвяных рыцарь ехал там,
Гвоздиками расцвечены одежды…
Таким всегда приветствие отдам.
Спросил я, как зовут его на свете,
Желание, вздохнувши, он ответил.

Остаться с ним – Желание сначала
Я ощутил, беседы ждал земной,
Но нет и нет, учтивость прозвучала,
Хоть шел он рука об руку со мной.
Спросил я, снова дав Желанью волю —
Что делать в жизни с радостью и болью?

С улыбкой отвечал мне всадник века:
«Нет больших для Желания мучений,
Чем видеть сны другого человека
И вожделенья в час его вечерний».
«Не знает счастья жаворонок ранний —
Желать другим крушения желаний».

№9 The Trickling Tears That Fall Along My Cheeks

The trickling tears that fall along my cheeks,
The secret sighs that show my inward grief,
The present pains perforce that love ay seeks,
Bid me renew my cares without relief
In woeful song, in dole display,
My pensive heart for to bewray.

Bewray thy grief, thou woeful heart, with speed,
Resign thy voice to her that caused thy woe;
With irksome cries bewail thy late-done deed,
For she thou lovest is sure thy mortal foe,
And help for thee there is none sure,
But still in pain thou must endure.

The stricken Deer hath help to heal his wound,
The haggard hawk with toil is made full tame,
The strongest tower the Cannon lays on ground,
The wisest wit that ever had the fame
Was thrall to Love by Cupid’s sleights;
Then weigh my case with equal weights.

She is my joy, she is my care and woe,
She is my pain, she is my ease therefor,
She is my death, she is my life also,
She is my salve, she is my wounded sore;
In fine, she hath the hand and knife
That may both save and end my life.

And shall I live on earth to be her thrall?
And shall I sue and serve her all in vain?
And shall I kiss the steps that she lets fall?
And shall I pray the gods to keep the pain
From her, that is so cruel still?
No, no, on her work all your will.

And let her feel the power of all your might,
And let her have her most desire with speed,
And let her pine away both day and night,
And let her moan, and none lament her need,
And let all those that shall her see
Despise her state, and pity me.

№9 Струятся слезы по щекам моим теперь

Струятся слезы по щекам моим теперь,
А внутреннюю боль не вылечить иначе,
Как поисками чувств, в преддверии потерь
Поставь иные мне, нелегкие задачи
В печальной песне, в подаянии души
Мое задумчивое сердце покажи.

Быстрей открой тоски сердечный зной,
Пошли свой голос той, что скорби беспричинной
В делах докучной лирики виной —
Смертельный враг, а надо быть мужчиной,
Который должен, отослав сомненья прочь,
Любую боль стерпеть и превозмочь.

Олень себя спасет, когда на теле рана,
Ручным вернется сокол, выбившись из сил,
В обьет твердыню в землю пушка филигранно,
А самый мудрый, славный из светил
Обманут был игр ю ловкой Купидона,
Так взвесьте честно нас и время оно…

Она и радость, и забота, и измена,
И боль моя, и легкость бытия,
И смерть моя, и жизнь одновременно,
Бальзам мой, рана тяжкая моя,
Есть у нее, в конце концов, рука и нож.
Есть шанс спасти, и жизнь не ставить в грош.

И буду жить рабом я в личной страже?
И буду осуждать, служа пажом напрасным?
И буду целовать следы и звуки даже?
И буду я взывать к богам и к духам разным,
Чтоб боль хранили праведней и строже?
Но нет, ее дела направлю на нее же.

И пусть она узнает силу духа,
И пусть то самое свершится с нею скоро,
И пусть же чахнет днем и ночью глухо,
Пусть стонет от презренья и укора,
И пусть все те, кто это смог увидеть,
Меня поймут, чтоб зло возненавидеть.

№10 Fain Would I Sing But Fury Makes Me Fret

Fain would I sing but fury makes me fret,
And rage hath sworn to seek revenge of wrong;
My mazed mind in malice so is set
As death shall daunt my deadly dolours long.
Patience perforce is such a pinching pain,
As die I will or suffer wrong again.

I am no sot to suffer such abuse
As doth bereave my heart of his delight,
Nor will I frame myself to such as use
With calm consent to suffer such despite.
No quiet sleep shall once possess mine eye,
Till wit have wrought his will on injury.

My heart shall fail and hand shall lose his force,
But some device shall pay despite his due;
And fury shall consume my careful corse,
Or raze the ground whereon my sorrow grew.
Lo, thus in rage of ruthful mind refused,
I rest revenged of whom I am abused.

№10 Охотно спел бы Я, но гнев иной дорогой…

Охотно спел бы я, но гнев иной дорогой
Ведет теперь меня на клятвенную месть,
Мой лабиринт рассудка в злобе долгой
Умрет со мной таким, каков он ныне есть.
Терпение и боль – щипки судьбы превратной
И там страдать меня заставят многократно.

Я не из тех пьянчуг, кто горестное зелье
Без радости сердечной пьёт, смакуя,
Принять на веру ложное веселье
С согласием спокойным не смогу я.
И тихим сном смежать глаза не стану,
Пока мой разум не залечит эту рану.

Разбито сердце, из руки уходят силы,
Но кто-то должен заплатить за это вскоре,
И ярость чуткий дух иссушит до могилы,
Или снесет поля, где ныне зреет горе.
Смотри, ничтожный ум в пылу непоправим —
Я холоден, как месть обидчикам моим.

№11 When Wert Thou Born, Desire?

When wert thou born, desire?
In pomp and prime of May.
By whom, sweet boy, wert thou begot?
By good conceit, men say.

Tell me, who was thy nurse?
Fresh youth in sugared joy.
What was thy meat and daily food?
Sad sighs with great annoy.

What hadst thou then to drink?
Unfeigned lovers’ tears.
What cradle wert thou rocked in?
In hope devoid of fears.

What brought thee then asleep?
Sweet speech, that liked me best.
And where is now thy dwelling-place?
In gentle hearts I rest.

Doth company displease?
It doth in many a one.
Where would desire then choose to be?
He likes to muse alone.

What feedeth most your sight?
To gaze on favour still.
What findest thou most to be thy foe?
Disdain of my goodwill.

Will ever age or death
Bring thee unto decay?
No, no, desire both lives and dies
Ten thousand times a day.

№11 Когда ты явилось, Желание?

Когда ты явилось, Желание?
В разгаре цветущего мая.
А кто, милый мальчик, родил тебя?
Тщеславия сказка земная.

Скажи мне, кто был твоей няней?
Взросление в сахарных грезах.
А мясо в дневном рационе?
Печальные вздохи на слезах.

Что пилво младенчестве раннем?
Любовную горечь разлуки.
В какой колыбели качался?
В надежде без страха и муки.

Что сны навевало в то время?
Приятные сладкие речи.
Где ныне спасительный дом твой?
Сердца меня нежные лечат.

Иная среда раздражает?
Нередко бывает такое.
С кем будет желание вместе?
Он музу лелеет в покое.

Что более радует взор твой?
Черты благосклонного гения.
Что худшее есть во врагах твоих?
К моей доброй воле презрение.

Тревожат ли старость и смерть тебя —
Распадами немощи полными?
Нет-нет, десять тысяч раз смертное,
Желание катится волнами.

№12 Winged With Desire

Winged with desire, I seek to mount on high,
Clogged with mishap yet am I kept full low;
Who seeks to live and finds the way to die,
Sith comfort ebbs, and cares do daily flow,
But sad despair would have me to retire,
When smiling hope sets forward my desire.

I still do toil and never am at rest,
Enjoying least when I do covet most;
With weary thoughts are my green years oppressed,
To danger drawn from my desired coast;
Now crazed with Care, then haled up with Hope,
With world at will yet wanting wished scope.

I like in heart, yet dare not say I love,
And looks alone do lend me chief relief.
I dwelt sometimes at rest yet must remove,
With feigned joy I hide my secret grief.
I would possess yet needs must flee the place
Where I do seek to win my chiefest grace.

Lo, thus I live twixt fear and comfort tossed,
With least abode where best I feel content;
I seld resort where I should settle most,
My sliding times too soon with her are spent;
I hover high and soar where Hope doth tower,
Yet froward Fate defers my happy hour.

I live abroad but still in secret grief,
Then least alone when most I seem to lurk;
I speak of peace, and live in endless strife,
And when I play then are my thoughts at work;
In person far that am in mind full near,
Making light show where I esteem most dear.

A malcontent yet seem I pleased still,
Bragging of heaven yet feeling pains of hell.
But Time shall frame a time unto my will,
Whenas in sport this earnest will I tell;
Till then, sweet friend, abide these storms with me,
Which shall in joys of either fortunes be.

№12 Окрыленный Желанием

Окрыленный желанием – рвусь покорить высоту,
Неудачей затоптан – уходит земля из-под ног,
Кто старается жить, тот стремится на сторону ту,
Где комфорт бытия размывает житейский поток,
Я бы тихо ушел, чтоб отчаянье высказать им,
Но с улыбкой надежда желанием стала моим.

Пребываю в трудах, никогда отдыхать не хочу я,
Наслаждений тем меньше, чем более страстен их вид,
Осторожные мысли, зеленые годы врачуя,
Ждут опасности той, что желанный мой берег таит.
Одурев от Заботы, с Надеждой предсказанной эры,
Поднимаюсь над миром в иные неясные сферы.

И я любящим сердцем не смею сказать, что люблю,
Только взгляд одолжит облегчение смутной особе,
Я бывал просветлен, но большому не плыть кораблю,
За притворным весельем скрывая душевные скорби.
Я хотел бы владеть, но потребность обязан отдать —
Не стремиться искать основную души благодать.

Так живу между страхом и всуе покинутым раем,
Редко дом навещая, и сердцу живому не внемля,
Я пристанище продал, где в лучшие чувства играем,
Ускользает от нас слишком быстро бегущее время.
Я парю в облаках, и Надежда становится башней,
Но Судьба своенравно мечту оставляет вчерашней.

Я живу за границей, но все еще в тайной печали,
Меньше здесь одинок, даже если невидимый вроде,
В бесконечной борьбе рассуждаю о мирном начале,
И когда я играю, все мысли и разум в работе.
И в душе человека становится близким другое,
Будто светлое шоу, для многих сердец дорогое.

Недовольно смотрюсь, но как будто доволен пока,
Похваляюсь небесным и чувствую адовы боли,
Час придет, воспарив над игрой, свысока
Я серьезно скажу свое слово по собственной воле.
До тех пор, милый друг, пребывай в эти бури со мной,
Стань и в горе, и в радости верной фортуной самой.

№13 Love Compared to a Tennis-Play

Whereas the heart at tennis plays, and men to gaming fall,
Love is the court, hope is the house, and favour serves the ball.
The ball itself is true desert; the line, which measure shows,
Is reason, whereon judgment looks how players win or lose.
The jetty is deceitful guile, the stopper, jealousy,
Which hath Sir Argus’ hundred eyes wherewith to watch and pry.
The fault, wherewith fifteen is lost, is want of wit and sense,
And he that brings the racket in is double diligence.
And lo, the racket is freewill, which makes the ball rebound;
And noble beauty is the chase, of every game the ground.
But rashness strikes the ball awry, and where is oversight?
«A bandy ho,» the people cry, and so the ball takes flight.
Now in the end, good-liking proves content the game and gain.
Thus in a tennis knit I love, a pleasure mixed with pain.

№13 Любовь по сравнению с теннисом

Играет сердце в теннис, но игра мужчин сложней,
Любовный корт – надежды дом, а мяч – удача в ней.
Он пуст, но он покажет всем зигзаг судьбы, поверь,
Резонный судьям аргумент побед или потерь.
Здесь пристань – ступор, зависть, лесть, а их антигерой
Следит оттуда сотней глаз, как Аргус, за игрой.
Подач потеря и очков – по собственной вине,
И кто с ракеткой у черты, усердствует вдвойне.
Свободной волей игрока ракетка мяч пошлет —
И в гонке с высшей красотой всегда к земле полет.
Но безрассудно минет мяч стороннего суда?
«Крученый вниз» – кричат с трибун, и он летит туда.
А суть и выигрыш в конце симпатия решит.
Восторг от вяжущей игры с мучением души.

№14 These Beauties Make Me Die

What cunning can express
The favour of her face,
To whom in this distress
I do appeal for grace?
A thousand Cupids fly
About her gentle eye.

From whence each throws a dart,
That kindleth soft sweet fire,
Within my sighing heart,
Possessed by desire;
No sweeter life I try,
Than in her love to die.

The Lily in the field,
That glories in his white,
For pureness now must yield
And render up his right;
Heaven pictured in her face
Doth promise joy and grace.

Fair Cynthia’s silver light,
That beats on running streams,
Compares not with her white,
Whose hairs are all sunbeams;
Her virtues so do shine,
As day unto mine eyne.

With this there is a Red
Exceeds the Damask Rose,
Which in her cheeks is spread,
Whence every favour grows;
In sky there is no star
That she surmounts not far.

When Phoebus from the bed
Of Thetis doth arise,
The morning, blushing red,
In fair carnation wise,
He shows it in her face
As Queen of every grace.

This pleasant Lily white,
This taint of roseate red,
This Cynthia’s silver light,
This sweet fair Dea spread,
These sunbeams in mine eye,
These beauties make me die.

№14 Эти краски поют, чтобы я затих

Что хитрость сумеет дать
Чертам ее лика благим,
В страданиях благодать
Ищу я, взывая к ним?
И тысяч а стрел купидона
Летит из очей благосклонно.

Для сердца таится в каждой
Желание неги сладкой,
В душе, одержимой жаждой,
Пожар разожгли украдкой.
Нет слаще теперь, поверьте,
Чем жизнь и любовь ее смерти.

Лили, на полях прорастая,
Хоть белой красой известна,
Не сможет затмить урожая,
По праву отдаст свое место.
Небесным свечением лик ее
Сулит наслажденье великое.

И серебряный отблеск Синтии,
Что в потоках бегущих бьется,
С белизной не сравнится лилии
С волосами – лучами солнца.
Достоинств сияет гений,
Как день для моих прозрений.

А есть еще там и Красный
Сильнее Дамасской Розы —
Цветет на щеках Прекрасной
Без всякой для чувств угрозы.
Ведь нету звезды на небе,
Чтоб свет ее виден не был.

Сияющий Феб с постели
Встает, чтоб окрасить утро
Фетиды в морской купели
Цветами гвоздики мудрой,
Лицо озарит на глади
Царицы земной благодати.

Этой лилии белой линии,
Эти примеси розово-красные,
Этот свет серебра от Синтии,
Эти лики богини страстные,
Эти солнца лучи в глазах моих,
Эти краски поют, чтобы я затих.

№15 Who Taught Thee First to Sigh?

Who taught thee first to sigh, alas, my heart?
Who taught thy tongue the woeful words of plaint?
Who filled thine eyes with tears of bitter smart?
Who gave thee grief and made thy joys so faint?

[echo] Love

Who first did print with colours pale thy face?
Who first did break thy sleeps of quiet rest?
Above the rest in Court, who gave thee Grace?
Who made thee strive in virtue to be best?

[echo] Love

In constant troth to bide so firm and sure,
To scorn the world, regarding but thy friend,
With patient mind each passion to endure,
In one desire to settle to thy end?

[echo] Love

Love then thy choice, wherein such faith doth bind,
As nought but death may ever change thy mind.

№15 Кто тебя учил вздохам?

Кто учил тебя вздохам, печальное сердце, скажи?
Кто учил твой язык этим жалобным стонам души?
Кто горючей слезой помутил разуменье в очах?
Кто принес тебе горе, чтоб радостный пафос зачах?

[эхо] Любовь

Кто впервые раскрасил твой бледный безжизненный лик?
Кто впервые прервал твои сны и в покои проник?
Выше прочих в суде, кто дарует тебе благодать?
Кто подвигнет к стремлению лучшие годы отдать?

[эхо] Любовь

В постоянной надежде достойно о верности петь,
Ради милого друга соблазны земные презреть,
Терпеливым умом пересилить внезапную страсть,
До конца к одному вожделенному чувству припасть?

[эхо] Любовь

Выбор вечной любви – это к вере незримая нить,
И ничто кроме смерти не сможет тебя изменить.

№16 Were I a King

Were I a king I could command content;
Were I obscure unknown should be my cares,
And were I dead no thought should me torment,
Nor words, nor wrongs, nor loves, nor hopes, nor fears;
A doubtful choice of these things one to crave,
A kingdom or a cottage or a grave.

№16 Будь я король

Будь я король, я мог бы править светом,
Будь я никто, во тьме смыкал бы вежды,
А будь я мертв, не думал бы об этом,
Ни слов, ни чувств, ни страха, ни надежды.
Так выбирай, поэт, с кем будущая сила —
Земное царство, хижина, могила…

№17 Sitting Alone Upon My Thought (Echo Verses)

Sitting alone upon my thought, in melancholy mood,
In sight of sea, and at my back an ancient hoary wood,
I saw a fair young lady come, her secret fears to wail,
Clad all in colour of a nun, and covered with a veil.
Yet, for the day was clear and calm, I might discern her face,
As one might see a damask rose hid under crystal glass.
Three times with her soft hand full hard on her left side she knocks,
And sighed so sore as might have moved some pity in the rocks.
From sighs, and shedding amber tears, into sweet song she brake,
When thus the echo answered her to every word she spake.

«O heavens, who was the first that bred in me this fever?»

[echo] Vere.

«Who was the first that gave the wound, whose scar I wear for ever?»

Продолжить чтение