Читать онлайн Дороги детства. Правдивые истории бесплатно

Дорога в школу

Там, где сверкающей стальной нитью проходит по бескрайней степи Турксиб, соединяя Сибирь со Средней Азией, есть одна небольшая станция. Перед ней дорога расходится на три полотна, потом вновь сужается. Три пары железнодорожных путей – на них часто стоят три поезда зараз. Для нас, первоклашек, это настоящий вызов. Пассажирские поезда стоят всего минуту, но под ними легко (хотя строго запрещено) перелазить: они выше, чем товарняки, и чище – железное пузо товарных поездов всегда измазано мазутом, и надо всегда низко наклоняться, чтобы не испачкать одежду.

Железная дорога находится на середине пути между домом и школой, в общем расстоянии около двух километров. Утром нас отправляли со старшеклассниками, и мы всегда шли гурьбой. Путь был неблизкий: сначала вёл он за край улицы к мосту, через речку, потом через железную дорогу, или «жд», как все коротко говорили, мимо магазина, который все называли по имени работающего в нём продавца – Басари́я. Возвращаясь из школы домой, мы иногда скидывались копейками, у кого сколько было в кармашках, и покупали там карамельки, леденцы – барбариски.

Дальше – к трассе, пересекающей соседнее большое село, где находился «совхоз имени Первого Мая», или просто – «совхоз». С крутой насыпи автотрассы узкая тропинка вливается в улицу со скромными, побеленными известью домами и полынью вдоль заборов. Осталось всего немного, и вот уже близко кирпичное здание школы, окружённое густыми тополями за железной фигурной оградкой…

Это в грубых чертах, но на самом деле пройти от дома до школы и обратно – все равно что пересечь несколько миров, если идти после школы домой не спеша, осматриваясь по сторонам, останавливаясь, чтобы разглядеть мышиные следы на пушистом снегу или карабкающегося по дороге жука-музыканта, или наблюдая за рыбёшками в речке под мостом.

Если посмотреть вдаль, то там видны голубые цепи сопок. Чуть впереди – ближние горы, если точнее – череда холмов. Весной, когда к концу мая таял залежавшийся снег, холмы зеленели и стояли так две недели. Потом трава выгорала на солнце без дождя, зелёной оставалась только лапчатка, которая пышным ковром укрывала окраины улиц.

Это было Ближнее Царство Холмов, куда мы всегда ходили в поход. Вершины некоторых гор были с каменными нишами, как будто специально сделанные для пикников. Антрацитовые камни грелись на солнце вместе с ящерицами, которые шмыгали в щелях глыб. Однажды нам посчастливилось поймать одну ящерицу, наступив на её хвост. Но эта хитрюшка ловко обманула нас, в мгновение ока хладнокровно сбросив часть своего тела и скрывшись восвояси, не догадываясь, что стала для нас героиней дня.

В начале мая, когда трава только начинала зеленеть, в горах расцветали степные тюльпаны, по-нашему – «подснежники». Подснежники – как будто от слова «нежные», они растут, жалобно прижимаясь от холодного ветра к земле, и радостно выпрямляются под греющим солнцем. Лепестки у них снаружи белые, с лиловым оттенком, а внутри – ароматная звездообразная чашечка с жёлтым дном и белой каймой.

Возвращались с гор домой мы с букетиками в руках, вдыхая душистый аромат этих необыкновенных, как и сама эта долгожданная степная весна, цветов. А потом смеялись, обнаружив друг у друга на лице желтые следы от пыльцы.

В сентябре

В сентябре дни стояли ясные, тихие и, казалось, немного сонные. Как будто сожалела земля об уходящем лете, и в то же время радовалась приходу осени. Солнце ещё не спешило по вечерам заходить за холмы. По утрам было уже довольно прохладно. Днём пахло в воздухе пылью, трава уже высохла, полевые дороги превратились в глубокие пыльные траншеи от проезжавших по ним машин и тракторов. Дождей долго не было. Издалека доносился шум работающего тока.

Из райцентра приезжали шофера на грузовиках – вывозить собранное комбайнёрами зерно. В столовой, которая была рядом с нашим домом, тётя Маруаш готовила для местных и приезжих рабочих еду. У входа, в тени задумчивых тополей, стояли их машины. Для местных жителей это было особое событие. Новые лица в селе.

Пора урожая. В это хлопотливое время выезжали комбайны-великаны на поля собирать ячмень. Выставляли они свои руки-трубы и ехали по улице друг за другом в ряд, как красный отряд на параде. Машинно-тракторная мастерская была в стороне, за улицей и дорогой, за сараями и огородами, за складами и за базами для скота. Там в свободное от сбора урожая время стояли комбайны вдоль длинного барака-склада. В тени стены из красных кирпичей росла высокая трава. Там собирали мы наши бриллианты – мелкие ровные кубики разбитого автомобильного стекла.

В сентябре начиналась школа. Надо было снова привыкать к тому, чтобы рано вставать и идти в прохладе утра в школу по дороге через мост, железную дорогу и автотрассу. А после обеда, когда все возвращались с работы, ходили мы на огород копать картошку. Кусты её уже успели за всё лето отрасти и дать подземные плоды. А сверху, на земле, лежали уже сухие листья. Останки лета. От зелёной ботвы лежат на земле лишь тонкие бронзовые ветви-нити. Кусты все от солнца сгорели. Поникли их ветви, полегли на землю. По этим меткам находим место, где рос куст. Мама копает, мы собираем в вёдра и высыпаем их потом в мешки.

Какая уродилась в этом году картошка? Чудо. Из одной картофелины рождалась целая семейка. Крупные клубни прижались друг к другу. Вот они, посмотрите!.. Лезвие лопаты поднимает землю бережно из-под засохшего куста.

«Ого. Какой богатый куст! А в этом как? Ну-ка, давай посмотрим. А тут не очень. Или не всё нашла лопата? Давай ещё копнём. Вдруг промахнулась. Смотри. Тут крупный клубень. А рядом с ним – малышки. Ну, тоже ничего. Пойдут на корм или оставим на посев. Работы хватит нам ещё».

Рядом соседи тоже копают. Взрослые перебрасываются между собой парой фраз и работают дальше, углубившись в процесс.

За пару часов мешки наполняются. Половина огорода убрана. Уже темнеет.

Огороды лежат у подножия ближних холмов. Вдали видна железная дорога, лесозащита и цепь голубых, покрытых лёгкой дымкой гор. Солнце уже закатилось, оставив пылать ярким огнём чистое синее небо. Лишь редкие фиолетовые облачные перья не могут понять, куда же им лететь сейчас. А нам пора домой.

Когда коровы возвращаются с пастбища

Жизнь в селе размеренна, в ней есть своя музыка, свой ритм, отличный от городского. В деревне больше ритуалов, действий, повторяющихся изо дня в день, придающих бытию ту непоколебимость, неизменность, внушающую спокойную уверенность в завтрашнем дне. Ничего не изменяется под небом. Земля вертится вокруг солнца. Утро сменяет вечер. Утром выгоняют скот на пастбище. Вечером встречают. И так всё лето и осень, пока ноябрьское небо не засыплет снегом степи и горы.

А пока тепло и степь ещё может кормить скот, собирались каждый вечер дети и женщины у стены конюшни и ждали, когда на самом дальнем холме появятся и покатятся вниз первые точечки возвращающихся с пастбища баранов и коров. С приближением живой лавины беззаботная тишина уходящего дня взрывалась вдруг громким рёвом, мычанием, блеянием, щечками бича, пылью и топотом копыт, свистами и окриками. Скот идёт!

Но постепенно всё успокаивается. Коровы привязаны, напоены и подоены, легли уже и жуют жвачку во сне. Бараны и козы притихли и только изредка чихают в загонах. Снова тишина, солнце заходит за сопки, обагряя чистое небо. Стемнело, в летней кухне горит свет. Пора ужинать.

Первый класс

Уходило беззаботное лето. Холодали вечера. Выпадала по утрам серебристая роса. Оставалось в августе всего лишь несколько листков в календаре до сентября. Приносила мама канцелярские товары из универмага: новые тетради, шариковые ручки, счётные палочки в пластмассовом футлярчике.

Деревянные линейки, карандаши – простые и цветные. Запах бумаги. Свежие белые листы учебных тетрадей. И дневник – книжка-тетрадка в белой обложке. Всё для учёбы. Школьная форма уже готова, висит на плечиках, с нашитыми белыми манжетами и воротничками. В длинные косички вплетены пышные белые банты.

Ах, какие разные причёски можно делать из косичек и бантов: конец одной косы привязать бантом к основанию другой, наперекрест – получится корзинка, или сложить каждую косичку вдвое – и зацветут на голове цветы из пёстрых капроновых лент. А ещё можно сделать конский хвостик – обхватить волосы чёрной резинкой из велосипедной камеры и обвязать его ярким бантом. Красота.

Раздарил все дни богатый добрый август. Завтра в школу, в первый раз! Все родные тоже немного волнуются – ребёнок идёт в первый класс! Всё готово. Завтра рано надо всем вставать.

Прохладным сентябрьским утром мы в школу идём. Новые сандалии, белые гольфы, яркие ленты в косичках. Обёрнуты газетой букеты из душистых бархатцев и розовых «школьников». Напоминает о прошедшем лете родных цветов знакомый аромат, навевая грусть. Лето прошло. Интересно, как там будет в школе?

На школьном дворе проводилась торжественная линейка.

В кабинетах начальной школы, где мы учились первые три класса, стояли старые деревянные парты с откидывающейся крышкой. Парты были покрашены в синий цвет, местами они уже были изрядно потёрты и исписаны именами бывших учеников. Такие столы мы видели раньше только в фильмах про войну и революцию, поэтому сидеть за такой же партой с наклоном и встроенной в ней «дверцей» было в диковинку. Интересно это было вдвойне ещё и потому, что на этих же школьных скамьях сидели когда-то и наши родители. А теперь они привели нас сюда, в свою бывшую школу, в первый класс.

Разложили мы на партах счётные палочки, тетрадки с зелёной обложкой и новые пеналы. В новых тетрадках на первой странице лежат промокашки. Тонкий полупрозрачный листочек. Руки сложены на парте. Сидим, выпрямив спины. Слушаем внимательно. Ольга Петровна у доски объясняет тему. Учимся писать. Закорючки, палочки, крючочки. Кругляшки, запятые, точки. Мы устали – мы писали…

Первая школа

Начальная школа была в старом двухэтажном доме с двумя парадными. Это было чудо – впервые увидеть настоящий двухэтажный дом с деревянными ступеньками, по которым можно подниматься, держась за гладкие перила. На одной стороне дома был интернат для детей, родители которых работали в дальних скотоводческих зимовках. Я помню – там жили чеченские дети. У некоторых из них были звучные необычные имена – Руслан и Бислан. Чеченцам была уготована похожая судьба: по приказу партии и Сталина их депортировали в Казахстан. До сих пор поражаюсь жестокости этого демографического эксперимента. Наказать трудовыми лагерями и ссылкой в отдалённые места только за то, что ты являешься представителем определённой нации. Весьма жестоко. Но это уже другая тема…

Школьный двор был большой. Редкие кустики «колючек» вдоль самого забора и гладкая, ровная, желтоватого цвета земля. Во дворе всегда играли на переменах. Младшеклассники бегали, играя в догонялки. Старшеклассники деловито расхаживали по двору. Вдоль металлической ограды перед старой школой росли большие тополя. Там была тень, и от входа вдоль двора вела цементная дорожка. В тени деревьев собирались ученицы в круг и обсуждали новости. Нередко в центре внимания и темой разговоров становился какой-нибудь симпатичный мальчишка из старшего класса. Наверное, в любой школе были свои любимчики- кумиры. Привлекали они всегда внимание и купались уверенно в лучах своей славы. В каждой школе были также школьницы-отличницы, активистки, пионерки, комсомолки и спортсменки. Их всегда выбирали на какую-н ибудь общественную должность и доверяли им вести общеш кольные линейки. Они были примерными. На таких надо было равняться, и когда кто-то не хотел учиться, им ставили в пример таких образцовых школьников.

Двор объединял здание начальной школы с интернатом. Чуть дальше, в сторону гор с мавзолеями казахских могилок на вершинах, – маленький белый саманный дом столовой, кочегарка, школьные домики туалетов и старая «большая» школа – серое кирпичное здание с большими окнами и густыми тополями за железной оградой.

Первый учитель

Наша первая учительница Ольга Петровна называла нас всегда по-доброму – ребятишками. Школа была далеко. Чтобы до неё добраться, нам нужно было пройти два километра, переходя сначала через мост, потом через железную дорогу и автотрассу. К счастью, Ольга Петровна тоже жила в нашем отдалённом поселке, и поначалу она всегда брала нас с собой. Нас было четверо: Оля, Валерка, Женька и я. Каждый день мы собирались во дворе у Ольги Петровны и ждали, когда же можно будет отправиться в путь. А в это время дядя Федя, её муж, угощал нас помидорами, посыпав солью их бархатистые, разделённые по-щедрому дольки.

Ольга Петровна шла быстрыми шагами, и мы, как цыплята, бежали за ней следом. Казалось, она всегда спешила. Когда мы приближались к школе, навстречу уже бежали девочки из нашего класса – каждая хотела помочь ей нести сумку, и поэтому все бежали наперегонки, чтобы дотянуться до заветного ридикюля. Радостное ожидание.

Ольга Петровна была высокая, стройная и красивая. Она всегда была нарядно одета, «по-городскому». Уверена, что все девчонки нашего класса запомнили её красивую расклешённую чёрную вязаную юбку с разноцветными полосками на подоле, которая прекрасно смотрелась с её блестящими кожаными сапожками. Раньше она жила в городе, в Семипалатинске, мы были её первым классом после того, когда она с моим дядей, маминым старшим братом, вернулась жить в родное село.

«Ребятишки, а теперь мы сделаем разминку!» – говорит она, и мы встаём с наших школьных скамеек, поднимая руки, и повторяем за ней хором незатейливые строки:

Поезда

Жизнь на железнодорожной станции невозможно представить без поездов.

Поезда в нашей жизни проезжали мимо, останавливались на пару минут и мчались дальше по блестящим, словно наточенные ножи, рельсам. Белые таблички с именами городов. Мы знали направление и конечную цель пассажирских поездов. Алма-Ата – Новосибирск. Новосибирск – Ташкент. Ташкент – Новокузнецк…

Как далеко, как далеко все эти города. А мы живём на станции на этой небольшой. И мимо мчатся поезда, напоминая нам о том, что есть другие города, а между ними – степь без края, степь и степь, холмы и скалы, и города, и полустанки, города и полустанки, полустанки…

Вы помните, как стучат колёса поездов? Конечно же, помните этот стук и запах чёрной смолы, и насыпь из серой щебёнки. Камни шуршат и перекатываются под ногами, когда спускаешься с насыпи. В месте, где переходили очень часто, была протоптана тропинка, наискосок, чтобы удобнее было идти. Весной у подножия насыпи росли густым ковром масля́нки и гусиный лук. Возвращаясь после школы домой, мы останавливались и собирали там букетики из крошечных цветочков. Первые цветы весны прекрасны. Мелкие тоненькие жёлтые соцветия гусиного лука – будто крошечные лилии. Маслянки встречались реже и вызывали тем больший восторг. Их ровные жёлтые лепестки блестели на солнце, словно они были и вправду из масла.

В потемневших, потрескавшихся по краям шпалах вбиты огромные болты, крепящие стальные, сияющие до зеркального блеска рельсы к деревянным брускам.

А самое интересное было, когда мимо нас проезжали поезда с танками и пушками. Вот это было событие! Особенно для мальчишек. Военные эшелоны стояли на станции долго. Однажды, не знаю по какой причине, стоял целый состав на станции нашей несколько дней.

А ещё к нам по железной дороге приезжали однажды врачи. Врачи на колёсах. Их вагоны стояли в тупике, на запасной линии, позволяющей поездам сворачивать с основной магистрали. Там стояли их вагончики, и они принимали пациентов. Я помню – у сестры болел зуб, и она пошла туда на приём, и ей благополучно его вырвали. Она до сих пор вспоминает того ангела-доктора.

Так как незнакомые люди были у нас редкостью, каждая встреча с ними оставалась надолго в памяти. В этом наша прелесть и наша чуткость. Мы встречаем путника как гостя и впускаем его в сердце навсегда. Потому что незнакомые в наших краях – редкость, а если издалека – то редкость вдвойне.

А когда отправлялся пассажирский поезд снова в путь после недолгой стоянки, мы махали пассажирам за мутным вагонным окном. И они махали нам в ответ. Разве не чудо? Маленькие дети стоят на перроне, с портфелями в руках, в ожидании, когда уедет поезд, и на прощание машут незнакомым людям в окне. Они никогда не увидят друг друга снова, и всё же, и всё же что-то останется. Возможно, для кого-нибудь что-то останется. Что-то останется. В памяти. Перрон из цемента, в нём ямки и камешки, камни побольше, щебёнка, мазут. Перила железные… Вокзалы – тревожное место. Тревожное место.

Останутся в памяти встреч ожидания и слёзы прощания. Проводы в армию юношей. Встречи солдат из армии. Свадьбы весёлые. Гости родные приехали, встречайте, встречайте!.. Проводы в город в больницу на роды, проводы в город студентов. Проводы, встречи любимых. Проводы, встречи, встречи и проводы…

Почему, почему запоминаются больше проводы, чем встречи? Вы помните ваши прощания? Вы помните ваш вокзал, ваш перрон ожидания?

Вы помните, когда покидали родину, в последний раз обнявшись с родными, соседями, близкими?.. Вы помните грусть расставания? Помните? Вспомните.

И всё же, и всё же неумолимы поезда, неутомимые они, как время – его назад не повернуть, не спрыгнуть, не сойти. Судьба необратима. Теперь другие города, другие встречи. Но будет в памяти детей тот пассажир в окне, машущий им с улыбкой в ответ…

Урок математики

Нашей классной руководительницей с пятого по одиннадцатый класс была Карлыгаш Орынгазиевна, учительница алгебры и геометрии. За нами был закреплён кабинет математики, который находился на втором этаже новой школы. В нашем кабинете всегда было светло, уютно и чисто. В самом дальнем углу, справа от двери, между шкафом и окном стояла большая деревянная бочка с роскошным кустом гибискуса, или чайной розы, как у нас все его называли.

Карлыгаш Орынгазиевна была строгой, но в то же время чувствовалась её любовь к нам. Хотя она никогда не проявляла её открыто. Была в ней своя сдержанность, присущая ей по типу её характера. Когда ведёшь один и тот же класс до самого выпуска, невольно привыкаешь к своим ученикам. Мы были как раз её учениками.

Она приучила нас исправно дежурить: после уроков мы по очереди мыли полы в нашем кабинете. Поднимали стулья на парты, приносили ведро с водой. Мыли руками, без швабры. Серый линолеум моется легко, ещё видны на нём полосы от мокрой тряпки. Мальчишки тоже мыли полы, никаких отговорок не допускалось, отлынивать не удавалось. За чайной розой тоже мы ухаживали сами. Иначе она бы не выросла такой красавицей и не распускалась бы своими ярко-красными соцветиями с тонкой дудочкой, обсыпанной жёлтой пудрой. Жаль только, что цветы не держались долго, а скукоживались через пару дней и отпадали, уступая место новым, молодым бутонам.

В кабинете у нас стояли новые, светлые, желтовато-коричневые лакированные парты и деревянные стулья с металлическими ножками. И три больших, во всю стену, окна, из которых были видны серые крыши домов, тёмные палочки электрических столбов с натянутыми на них линиями проводов, железная дорога вдалеке и голубые кромки холмов вдали.

Там, на серовато-лиловом горизонте, сливалась бескрайняя степь с бездонным синим небом. Окна кабинета выходили на восток. Зимой было видно, как поднималось из-за серых сопок большое огненное солнце. А осенью пролетали стаи птиц, мелькая чёрными точками в вышине. Летели журавли на юг. В ноябре кружился снег за окном, укрывая белым пухом крыши домов и жёлтую выгоревшую степь. Видны дороги из окна. Вооон там приближается к станции поезд. Машин и тракторов почти не видно, лишь изредка остановится у шлагбаума перед переездом одинокий грузовик…

У окна перед школьной доской стоял учительский стол. Карлыгаш Орынгазиевна одевалась скромно, но женственно. Зачёсанные назад и свёрнутые в пучок чёрные волосы. Она любила носить платья-футляры строгого прямого покроя. Казалось, и сама она была такой же прямой, не умеющей притворяться. Была она справедливой, внимательной к каждому, излучая свое особенное спокойствие, и если ругала нас всех, то очень редко, только когда был для этого серьёзный повод.

Думаю, каждому из моих одноклассников запомнился тот день, когда в пятом классе она вызвала к доске всех девчонок и очень долго выговаривала им за то, что они поссорились чуть ли не до драки, разделившись на две враждующие друг с другом группы.

За день до этого у нас был урок физкультуры на уличном стадионе, что находился за школой. Уже не помню, как именно всё началось и из-за чего произошёл конфликт, – поругались наши две девочки друг с другом: строгая, худенькая, с чёрными длинными косичками Галия и круглолицая, большеглазая красавица Жулдызка. Произошёл раскол, остальные девочки разбились по партиям: кто за Галию, кто за Жулдызку. И как всегда бывает при этом, обзывались они и дразнились так, что мальчишки это заметили. Мы с Олей не вошли ни в одну из групп, а наблюдали за происходящим со стороны, поэтому, видимо, нас не вызвали тогда к доске. Не помню теперь, как получилось, что мальчишки рассказали об этой разборке Карлыгаш Орынгазиевне.

Расспросив у них подробности, она вызвала девчонок к доске и задавала долго один и тот же вопрос: «Кто виноват во всём этом?! Кто виноват?!» Девчонки стояли пристыженные, опустив головы.

Никто – ни мальчишки, ни девчонки – не ожидал такой её реакции. Ведь это была обычная ссора между детьми, всякое ведь бывает. «Ну, подумаешь, разделились на две группы. Все же делятся. Что в этом такого? Одна часть улицы против другой. Хотя бы по территориальному признаку. Кто к кому ближе живёт, тот и вместе…» – думалось мне тогда. Но в тот день в каждом из нас, пятиклашек, прочно осела в сознании мысль и ощущение, что ссориться и отделяться друг от друга – это плохо. Это самое ужасное, что может быть в коллективе.

«Никогда не ссорьтесь друг с другом! Кто виноват? Признавайтесь!» Этот вопрос «Кто виноват?» буквально въелся в каждого из нас тогда, как в стоящих у доски, так и в сидящих на своих местах за партами. Не по себе было от этого вопроса. От этой гнетущей, упрекающей тишины, от вида насупленных, расстроенных девчонок. От тишины, требующей ответа. Прямо сейчас. Отвечайте же. «Кто виноват во всём этом?» – «Мы все виноваты», – раздался вдруг после долгого молчания голос Галии. «Мы все виноваты», – повторили остальные. «Садитесь. И никогда не ссорьтесь больше друг с другом».

Это был, пожалуй, один из самых тяжёлых уроков в моей жизни.

Что-то не так

Мы выросли в обществе, в котором были свои идеалы. Всё, что не соответствовало идеалам, подлежало осуждению. Нас так воспитали. Ты должен соответствовать норме. Должен дать клятву октябрёнка. Потом – клятву пионера. Твой путь, казалось, предначертан. Есть соответствующие норме, есть отклоняющиеся, они плохие и достойны осуждения. Среднего не дано.

Есть Родина, есть враг, который хочет разрушить её. Если ты учишься – должен учиться хорошо. Ты должен. Другого не дано. Почему-то нам так внушили. Так поступают хорошие. Если хочешь быть хорошей – делай так.

При всём этом меня никогда не покидало чувство, что что-то в этом не так. Когда однажды на линейке выставили некоторых старшеклассниц перед всей школой за то, что они покрасили волосы хной, мне это было непонятно. Это чувствовалось неправильным. Девчонки захотели быть красивыми, попробовать новый цвет. Разве они заслужили такое наказание?

Нет ничего хуже всеобщего осуждения. Это бичевание. Когда тебя выделяют из толпы и кричат: «Позор тебе, позор!» Нет, так быть не должно…

Джигида

Недавно мы были в гостях у сестры. Обходили с ней клумбы и кусты со смородиной, что растут у них в саду. Желтые и красные бусинки смородины поспевают уже на ветках, украсив их пышными гроздьями. Наливаются они кисло-сладким соком, и просвечивают зёрнышки сквозь прозрачную кожицу. Крупные, ещё пока зелёные, с розовыми боками сердечки-клубнички склонились к земле, спрятавшись под зелёными листьями.

«А я джигиду посадила! – говорит мне радостно сестра. – Вот она!»

И правда. Низкий саженец с серебристо-зелёной шевелюрой поселился на клумбе возле клубники. Будет дерево большое. Будут ягоды на нём.

«Как тогда у нас, помнишь, была джигида?» – говорит сестра, поглаживая листочки крохотного деревца-малыша.

«Да!..» – отвечаю я и возвращаюсь снова в детство…

Росла у нас джигида в лесозащите вдоль железной дороги. Как раз у тупика, где проходили ржавые рельсы и куда давно уже не спускали поезда. Весной цвела она густо жёлтыми ароматными цветами, чем-то похожими на ваниль. А к осени, как раз к сентябрю, когда начиналась школа, поспевали на длинных гибких ветках с узкими серебристо-зелёными листьями вкусные ягоды с мучнистой мякотью и коричневой продолговатой косточкой внутри.

Джигида была терпко-сладкая на вкус. Ещё не совсем спелые ягоды лучше не пробовать – онемеет слизистая оболочка рта, и никакого вкуса не чувствуется, хочется только побыстрее избавиться от неприятного ощущения. А когда они созревают, особенно после первых сентябрьских морозов, то можно ими вдоволь насладиться.

Возвращаясь из школы домой, мы останавливались возле кустов с джигидой и собирали с тонких веток серебристо-пушистые гроздья.

Джигида – это вкус детства. Когда-то мы были детьми и были безгранично счастливы. Потом мы выросли и потеряли нашу радость. И потом, став совсем большими, ищем эту радость везде, вспоминая где же можно её найти. И находим её, кроме всего остального, что может быть важным для счастья, в знакомой с детства джигиде.

Осенние заботы

Первые морозы приходили уже в августе. Ночью. Они оставляли после себя тонкий иней на листьях. В огородах перед первыми заморозками снимали с кустов помидоры. Ночные морозы были беспощадны. Люди берегли свои посадки, укрывая грядки на ночь одеялами.

С сентября уже понемногу готовились к зиме. Складывали выкопанную картошку в погреб. Утепляли оконные рамы, забивая щели ватой и заклеивая их тонкими полосками старой простыни, смоченной в клейстере.

Запасались кормом для скота: сеном, комбикормом, пшеницей для кур. Заготавливали уголь и дрова для отопления.

На дрова привозили на тракторе из дальних лесков старые сухие брёвна. Во дворе ставили большие козлы, клали на них брёвна и распиливали. Простой пилой или электрической. Большая злая пила с двумя ручками требовала к себе двойного внимания. В одиночку не справиться было с ней. Только вдвоём. А электрическая громко кричала на всю улицу, вонзаясь в сухую плоть бревна зубастым диском. Угрюмый топор обрушивается с силой на обрубок, рассекая его на обломки, обнажая бледно-розовое тело сухого древа.

Дрова складывали в передний угол сарая, в углярку. Там, в темноте, прятался уголь, поблёскивая своими гладкими гранями, отражая падавший со входа свет.

Хороший уголь всегда лёгкий, он мягко шуршит, когда набираешь его лопатой, в нём мало песка. Он охотно загорается в печке, и нет с ним никаких забот. Плохой уголь – тёмный, мелкий и тусклый. Он не хочет гореть, а только дымится. Когда берёшь уголь на растопку в дом, выбираешь сначала лопатой камни покрупнее, потом подбираешь с кучи мелкие куски. Вот и полное уже ведро.

Осенью, когда холода подбираются ближе и уже не выгоняют на пастбище скот, мы «кочуем» из летней кухни в дом. Переносим посуду, убираем кухонные шкафы с фанерными стенками и застеклёнными дверцами. Оставляем родную кухню до следующего лета.

В ноябре

В ноябре у нас выпадал первый снег. Крупные белые хлопья, словно пушинки, спешно выпрыгивали друг за другом из серого бесконечного неба, кружась в бесшумном полёте, чтобы сразу же растаять, едва успев прикоснуться к мокрой земле. Но сердитое небо не отступало, неустанно сбрасывая вниз свой бесчисленный снежный десант.

Внизу уже мороз спешил на помощь небу и сковывал землю. Мягкая грязь становилась твёрдой и уже не могла поглощать нападавших на неё «снежат». Так оставался снег лежать.

Ещё выглядывали кустики травы и караганников тонкие чёрные стебли. Тонкое ещё было первое зимнее одеяло. Местами проглядывала земля. Но уже спала она, замороженная, глубоким сном, до первых солнечных апрельских ручьёв.

Заклание животных

Когда поздней осенью ложился нежным пухом первый снег, и коров уже не выгоняли на пастбище, и степь засыпала под снежным одеялом, и всё тоньше становился отрывной календарь, висящий на кухне у окна, наступал для взрослых суетливый, а для нас, детей, один весьма тревожный день.

«Завтра будем делать согым», – говорили мама с бабушкой. Это означало, что мужчины будут резать на мясо двухлетнего бычка или тёлочку, оставленных специально для этого.

Мне довелось лишь однажды увидеть в окно, как корову выводят во двор, обмотав её шею верёвкой, а она в судорожном страхе пытается вырваться из пут. Тогда меня сильно удивило поведение животных: они знали, что пришли за ними, испытывая дикий ужас перед смертью. Никто не пойдёт добровольно под нож…

Как, откуда им было дано знать, что осталось жить всего лишь несколько минут, секунд? В исступлении вырывалась корова из аркана. Но верёвки прочны, множество крепких человеческих рук на заклание душу ведут…

Наточены ножи. Ещё секунда – и корову повалят на землю. Не сопротивляйся. Нет шанса. Но жизнь не хочет сдаваться! Она все силы тянет на себя. Бежать. Брыкаться. Жить!..

Но вот и пронзило шею лезвие ножа. Брызжет кровь. Агония.

Вместе с кровью уходит жизнь. Остаётся лишь мёртвая туша. Её разделают на мясо. Сделают фарш, разрежут на куски. Будут есть котлеты, да мало ли ещё чего… Так было всегда. Наверное, так надо было издревле человеку, чтобы выживать. И всё же не оставляет чувство: что-то не так.

Когда-то каждый из всех присутствующих здесь сегодня мужчин сделал свой первый жест, свой самый первый взмах ножом, вонзил его в тёплую дрожащую плоть. Мне казалось, что тогда во дворе, где лежал первый снег, забрызганный каплями крови, мужчины будто скрывали сами от себя чувство то ли неловкости, то ли досады.

Как будто не по душе им был этот ритуал. А может, это я только придумала сама себе. Помню только мысль: хорошо, что я не родилась мальчиком и мне не придётся в будущем резать коров.

Зимой

Зимой, когда снега уже было много, и недовольные бураны задували его по ночам в плотные сугробы, мы собирались все вместе и ходили на горы кататься на санках.

Мы идём как в пустыне, караваном, волоча за собою послушные санки, шагая след в след по снежной искрящейся тропинке. На улице лёгкий морозец, задумчиво снег скрипит под ногами, и весело шуршат полозья санок. Мы на горы на санках кататься идём!

Выходим за улицу, уже на самой окраине. И вот она уже близко, наша гора. Та, которая у дороги, ведущей на заимку, между казенной баней и старой базой бывшего свинарника. С её вершины хорошо видна лесозащита – тёмная полоска леса, посаженного вдоль железной дороги, и наш маленький посёлок в две улицы с домами, покрытыми серым шифером. С горы хорошо видна еще «та сторона» —

большой посёлок на противоположной через речку и же лезную дорогу стороне, куда мы ходили в школу.

Но подъём еще только предстоит, нас ждёт высота, мы уже почти у цели.

Подниматься на гору приходится медленно, шаг за шагом отмеряя близость к вершине, утопая по колено в глубоком снегу вдоль прокатанной полозьями дорожки. Потом, налюбовавшись вдоволь просторами села и спокойствием зимнего неба, устраиваемся поудобнее на санках, подтягивая веревку, и, замирая от высоты, решительно отталкиваемся ногами вперёд. Санки медленно, как будто нехотя, сползают по скрипучему снегу вниз, но уже через пару мгновений они набирают скорость, и мы неудержимо мчимся вперёд, охваченные одновременно страхом и диким восторгом.

«Эй, дорогу! Дорогу! В сторону! А-а-а-а-а-а!..» – санки неудержимо катятся вниз, снежная пыль летит в лицо. Лишь бы не заехать в сторону! Прямо, только прямо, и как можно дальше промчаться! Ух ты-ы-ы-ы-ы!

Но вот санки, замедляя у подножия свой ход, останавливаются, и надо снова карабкаться наверх. Подниматься не так интересно, другое дело – скатываться. Можно сидя, по одному или вдвоём, или лёжа, летя вниз головой, отцепив от санок стальную кружевную спинку. Особые смельчаки-мальчишки скатываются, взобравшись на санки стоя. Каскадёры.

Когда солнце уже заходило и в небе зажигались первые яркие звёзды, мы собирались домой. Зимние сумерки окрашивают снег в волшебный синий цвет, преображая всё как будто в новый мир. Серый дым идёт из крыш, и тишина вокруг, лишь лай собак и снега хруст…

Идем мы все усталые, с головы до ног в снегу, примёрз шем к одежде. Варежки безнадёжно заледенели, в войлочных сапогах набит снег. Щёки розовые от мороза, а замёрзшие ноги и руки совсем не чувствуют холода. Перед домом обметаем друг друга от снега «караганничьим» веником. Проходим через холодную веранду, где стоят вёдра с чёрными камнями угля и наколотые дрова, приготовленные на утреннюю растопку. Открываем обитую войлоком дверь в «хату».

Дома тепло. Бабушка прядёт шерсть, она только посмотрела на нас молча поверх очков, покачав головой. Уф-ф, пронесло. Ругать не будут. Развешиваем шарфы и шапки сушиться над печкой. За окном исчезла синева, превратившись в черноту. Как хорошо, что у нас каникулы, и мы завтра опять пойдём на горы кататься на санках!

Побелка

Когда серые, невзрачные на вид камни опускали в воду, она начинали яростно шипеть, испуская пар и пузыри. Камни постепенно растворялись в кипящей воде, вступая в химическую реакцию. Чудеса. Так делали «извёстку» – едкую белую жидкость, полученную после разжигания камней известняка.

Известью белили стены. Щётки для побелки тоже были самодельные. Связаны они были из шпагата – особой сеновязальной верёвки из полипропилена. Обычно шпагат был белого или розового цвета, его доставали где-то большими рулонами и даже вязали из него круглые коврики для дома.

Еще были козлы – деревянные высокие столы с ножка ми, сбитыми вперекрест. Прежде чем встать на козла, надо было проверить его на устойчивость и подложить под ножки сложенную в несколько слоёв газету или щепку в случае шаткости из-за неровностей на полу. Становишься сначала на табурет, потом – на козла. Наверху уже стоит ведро с извёсткой и щёткой. Всё готово для побелки. Ширк-ширк, щётка шуршит, промокает стены известковым молоком…

Скоро Новый год

Декабрь на дворе, и скоро Новый год! Уже вовсю царит зима, осыпав нас щедро снегом. Когда морозным тихим утром мы в школу идём, красит она нам инеем ресницы. А ночью звёзды перемигиваются в небе, и снег скрипит, когда мы в темноте под шёпот звёзд идём домой. Зима освоила своё пространство и усыпила степь, укрыв её пушистым белым одеялом… Скоро Новый год!..

Скоро у нас будет в школе новогодний бал. Мы уже придумываем маскарадные костюмы. «Кто кем будет наряжаться?»

Мы украшаем комнаты в доме. Делаем фонарики и гирлянды из цветных полосок бумаги. Бумагу тоже сначала красим. Замечательное время, когда есть куда приложить выдумку и фантазию. «Будем делать „цепочки“?»

Скоро Новый год, и у нас в клубе тоже будет ёлка. Красавица-сосна стоит в центре клуба, и малыши, за руки взявшись, водят хоровод. Дядя Саша без устали играет на баяне, и кажется, что все – и взрослые, и старики, и дети – смеясь, кружатся в этом танце…

Смеясь, шутят взрослые друг с другом, дети ждут своих подарков – «кульков» с конфетами, яблоком и мандарином. На сцене идёт розыгрыш лотереи. Тусклый свет. Радость и смех.

Именно так и запомнились мне те дни. «Много ли значат они?» – спросите вы. Несомненно, ведь они дали опыт, познание в том, что мир этот – добрый.

Стирка

За день до стирки мама заносила домой два больших оцинкованных бака, наполненных снегом. Это были куски от сугробов, которых у нас было очень много. Зимой нас всегда заметало снегом по самую крышу так, что надо было утром откапывать двери и прорывать туннель от дома до сарая.

Наш дом стоял с краю, немного вдалеке проходила дорога и дремали ближние холмы, с которых летом всегда возвращались с пастбища коровы.

Видимо, конструкция и положение нашего двора с сеновалом и огородом способствовали необычайному задержанию снега, так что ни одна зима не проходила для нас без огромных сугробов. А чуть позже, когда утихали ветры и солнце весело искрилось в снежных завалах, папа расчищал бульдозером наш двор, разламывая острым щитком снежные глыбы на множество снежных осколков. Из этих камней мы потом строили крепости. Смешавшись наполовину с землёй и старым навозом, снег терял свою прежнюю белизну, превращаясь в серые твёрдые обледеневшие куски. Из них как раз хорошо было строить баррикады.

На стирку мама брала только чистый снег. Белые куски выглядывали из бака, в котором снегу явно было тесно. Но потом, постояв некоторое время, снег сдавался и таял, превращаясь в воду. Талая вода была намного мягче, чем вода из нашего колодца, которая была пригодна только для полоскания белья.

Когда вода для стирки нагревалась, можно было начинать стирку. Кучки одежды лежат на полу, отсортированные по цвету. Порошок «Лотос» и новый кусок хозяйственного мыла. Вот, пожалуй, и всё готово…

Стиральные машины были почти у всех одинаковые. Блестящий металлический бак с тёмно-коричневым цветком «пропеллера» внутри и плоским выключателем-часами на эмалированном корпусе. Изогнутые прямоугольником низкие ножки. И надпись курсивом. Только вот название забыла – «Заря» или «Восток».

Мне всегда нравилось заводить машинку и потом ждать, сидя возле неё, когда она отключится. Под её монотонное гудение можно было про себя что-нибудь напевать…

Тут же на двух табуретах стоит большая оцинкованная ванна. Она уже наполнена холодной водой из колодца для полоскания. В каждой стиральной машинке были специальные валики для отжимания, которые вращались с помощью ручки. У нас они, кажется, не работали, а может, просто ими не пользовались. Выжимали бельё руками и клали в ванну с холодной чистой водой. Оттуда бельё перекладывалось в тазик. А потом мама подхватывала полный тазик за ручки-ушки, накидывала на шею бусы из нанизанных на верёвку прищепок и уходила во двор развешивать бельё.

Вдоль заднего двора, от сарая до огорода, протянуты в три ряда проволоки для сушки белья. От теплого, влажного белья идёт пар. На следующий день одежда превра щалась от мороза в хрустящие заиндевевшие глыбы.

Мороз «высушивал» бельё. Влага вымораживалась, превращаясь в иней. Когда потом мама заносила одежду домой, по всем комнатам разносился ароматный, ни с чем не сравнимый запах холодного белья. Запах мороза, попавшего в теплоту. Запах чистой одежды. Запах свежести. Запах Дома.

Волшебники и чудеса

В декабре темнеет теперь рано, а на улицах повсюду – разноцветные гирлянды. Лампочные бусы украшают улицы, фонарные столбы обвиты электрическими звёздами. Фасады и окна домов – в разноцветных лампочках. Деревья превращаются в сказочные – множество маленьких фонариков светятся на ветках, их стволы обмотаны гирляндами. Преддверие Рождества.

Не сразу привыкаешь к факту, что по значимости Рождество в Германии намного превосходит Новый год. Здесь немного по-другому, и всё же схожесть есть в одном – в ощущении чуда. Откуда берётся оно? От радостной или кому-то тягостной суеты, связанной с поиском подарков для близких? От предвкушения встречи с родными? От возможности уединиться в своём уютном домике при свете свечи с бокалом вина перед камином или телевизором?

Маленькие дети ещё верят в Деда Мороза и с нетерпением ждут того волшебного часа, когда можно будет наконец-то после утомительного ожидания раскрыть сложенные под украшенной ёлкой подарки. Несомненно, их принёс самолично Дед Мороз. Или Вайнахстманн, как называют его в Германии. Дети тоже пишут ему письма с заказами подарков и пожеланиями.

Когда мы были маленькими, мы тоже ждали подарков. Не на Рождество, а на Новый год. Какая для нас была радость – получить новогодние «кульки», как говорила наша бабушка.

Один пакет давали нам на новогоднем утреннике в школе. А другой – на ёлке в клубе. В прозрачных целлофановых пакетах лежали конфеты. Ириски, твёрдый «Кис-кис», и мягкий, рассыпающийся во рту «Золотой ключик». Конфеты «Снежок» – с хрустящей кисло-сладкой начинкой внутри. С похожей по хрусту начинкой, только с коричневой из-за какао, были «Гусиные лапки». Карамель «Слива» – на белой обёртке нарисованы тёмно-синие сливы. Раскусываешь сахарную корочку, а внутри – сливовое повидло. Или похожи «Клубника со сливками». А ещё были шоколадные с белой начинкой внутри – «Буревестник» и «Школьные». Тёмные, без шоколадной глазури – «Премьера» и «Муза».

И леденцы, или «сосульки», как мы их называли. Красные, с кислинкой «Барбариски». Из всего разнообразия самыми крутыми были «Мишка на Севере» и «Красная Шапочка». А ещё в подарках были оранжевые мандаринки. И яблоки. Для нас это было настоящим чудом.

А ещё было удивительно, когда домой приносили ёлку. Маленькую сосенку с пахучими пушистыми ветками, с длинными иголками. Привозили её из дальнего ущелья, живую, душистую, со следами снега на ветках, и ставили в углу зала. А на следующее утро доставала мама из шкафа фанерный посылочный ящик, и мы с любопытством вынимали оттуда один за другим, по одному блестящие разноцвет ные ёлочные шары.

Каждый ёлочный шар – особенный. Вот ярко-синие с белой россыпью, вот серебристые, вот красные с позолотой. Сверху лежало коронное украшение – насадка на макушку, похожая по форме на стекло от керосиновой лампы. На рубиновом стекле извивались тонкой строчкой белые шершавые узоры, похожие на засохший гоголь-моголь, которым смазывают куличи на Пасху. В этих самых белых узорах на фигурном наконечнике скрывалось самое настоящее чудо: если спрятаться под одеяло, то можно было увидеть, как они светились мягко в темноте.

– Кто вперёд быстрее побежит проверять как светится?

– Я!

– Нет, я!

Мы бежим к кровати в спальне, накрываемся с головой и зачарованно смотрим на это волшебство. Она действительно светится! Чудо.

Вот уже наряженная ёлочка в зале стоит, разноцветными огоньками горят маленькие лампочки гирлянды. В стекле игрушек отражается их свет. Зелёный, красный, жёлтый, синий. Блестит мишура… Всё так и должно быть. К чуду надо готовиться. Его не встретить в спешке. Оно приходит к тем, кто умеет ждать…

Дома после уборки уютно и чисто. Постираны шторы и половики, побелены стены.

Дни наполняются особым ожиданием. Теперь время будет делиться на до и после.

Приближается день, приготовлены угощения, накрыт новогодний стол. Собираются вместе друзья. Вся в сборе семья. Приближается волшебный миг, когда прозвучат по телевизору куранты Кремля. На экраны смотрит вся страна.

Десять!.. Девять!.. Восемь!.. Семь!..

Все хором кричат, приготовив бокалы. Секундная стрелка невозмутимо продолжает путь по кругу цифр. Одна секунда для Земли – тридцать километров её орбиты вокруг Солнца. Земля завершает ещё один круг. Ещё один круг, ещё один год. Спасибо за всё, Старый год. Печали все наши с собой забери, и прощай.

Шесть!.. Пять!.. Четыре!..

Загадайте все желание, быстро, чтобы все успели! Приготовьтесь все желание загадать! В тот волшебный миг, когда стрелка перейдёт черту, в этот миг волшебный загадай желание. Пусть оно исполнится.

Три!.. Два!.. Ура-а-а-а!..

С Новым годом, с новым счастьем!

Пусть новый год будет лучше, чем старый. Пусть всё будет так, как быть должно. Пусть всё будет хорошо.

Это чудо само по себе – способность людей загадывать желания. Люди – волшебники. Они умеют удивляться узорам снежинок, каплям дождя на траве, пению птиц на заре, изящности ёлочных шаров, цветным гирляндам. Они умеют радоваться встрече с друзьями, утешать плачущих, веселить грустящих. Давать силы слабым, поддерживать упавших духом. Это всё и есть чудо, милый человек.

Вот они, милые люди, поздравляют друг друга в волшебную ночь под музыку гимна, под звуки фанфар и мелодии песен. Добрый человек, знаешь ли ты, что ты и есть тот самый настоящий волшебник, принимающий в дар эту жизнь, сотворяя из неё любовь?..

Старые фотографии

В детстве мы всегда любили смотреть фотографии. У нас было два фотоальбома, один толстый, в жёлтом клеёнчатом переплёте, другой поменьше, с синей бархатной обложкой, серо-голубоватыми страницами и полукруглыми разрезами по четырем углам для фоток. Ещё у нас был целый деревянный посылочный ящичек, доверху наполненный чёрно-белыми и жёлто-коричневыми отблесками давних лет.

В большой альбом были вклеены фотографии времён юности и первых лет нашей семьи. Школьные фотографии, свадебные, армейские, детские, похоронные… Пригласительные на свадьбу, с профилем будущих молодожёнов в окошке с парой лебедей или розой и адресом, написанным от руки. Фотографии с невестой и женихом после выхода из ЗАГСа.

Чёрно-белые снимки со свадебного застолья родителей в сельской столовой. 1975 год. Папа – молодой парень с курчавым чубом, чётко очерченными густыми бровями. Тоненькие усики, ямка на подбородке. Мама – круглолицая, с высокой причёской и чёлочкой. На ней двухслойная фата с венком и платье с воротником-стойкой. Оба внимательно, сдержав улыбку, серьёзно смотрят в камеру фотографа. По краям стоят их родители, они улыбаются так, будто сейчас же рассмеются в ответ на чью-то шутку. Веселье. Рядом с мамой сидит её свекровь, наша баба Клава, позади неё стоит дед Нуркан, которого нам не довелось узнать, рядом с ним – её отец, наш Дед, и её мама, наша баба Эрна. Они тоже ещё молодые, совсем не похожи на дедушек и бабушек. Надпись на ковре за их спиной из новогодней мишуры – «С законным браком». Это одна из немногих фотографий с их свадьбы. Никого из моих бабушек и дедушек уже нет сейчас в живых. Светлая им память.

На другом фото на улице стоят, обнявшись, люди в ряд, прищурившись от солнца. У всех улыбки на лице, а у мамы – серьёзный взгляд. На второй день свадьбы.

А вот фотографии из армии. Робкие, наголо остриженные парнишки в застёгнутых наглухо воротничках гимнастёрок. Вот уже фотка через два года службы – от испуганного паренька не оставалось и следа. На фото он стоит в развязной позе, улыбаясь, позирует с автоматом и сигаретой в зубах.

Много разных фотографий в коробках и альбомах приглашают в путешествие по времени. Не вернуть уже былое, всё проходит. Детство, юность, зрелость, старость. Жизнь не вечна. Только мы уходим в вечность. Остаются только фотографии в альбомах, а на обороте – старательным почерком строчки – «На светлую добрую память».

Вкус детства

Мрачному ресторанному критику Антуану Эго из мультфильма студии «Пиксар» – «Рататуй», разрушительной оценки которого боялись все рестораны, было трудно угодить. «Удивите меня!» – сказал он ошарашенному его визитом официанту на его предложение выбрать блюдо из меню. И крысёнку удалось «потрясти всё его существо», как напишет позже Эго в своей рецензии. Незатейливая запеканка из овощей, которую приготовил поварёнок, вернула в детство желчного судью, заставив его признать истинность слов мастера Гюсто: «Готовить могут все!»

Да, и еда нас может в детство возвращать. И мы, отпробовав знакомые блюда, «как у мамы» или «как раньше у бабушки», возвращаемся снова туда, даже если на короткий миг.

Дома бабушка часто что-нибудь пекла. Блины, оладьи, баурсаки. Румяные квадратики свежеиспеченных лепёшек. Любимый всеми борщ. Когда вечером собирается за столом вся семья и из большой кастрюли мама разливает всем по тарелкам. Приправляешь борщ сметаной – только тогда это настоящий борщ. К борщу хороши крепли, это другой вариант лепёшек по-немецки. Тесто, замешанное на кислом молоке с пищевой содой, выкатывалось сначала в лист, потом разрезалось на ромбики. В центре ромбика чертилась ножом небольшая полоска. Через полоску протягивают один конец ромбика – и готов крепль.

Любили ещё зелёный, с кислинкой борщ – с листьями щавеля. И жареную картошку с золотистой корочкой, галушки и мягкие рулетики из сдобного теста – штрудели, с квашеной капустой, и вареники с творогом и картошкой, заправленные сметаной, и суп-лапшу с зелёными веточками пахучего укропа в прозрачно-жёлтых шариках наваристого куриного бульона, и душистую джайму с белыми кольцами лука и горошками перца, и пестрящий оранжевыми морковными стружками плов.

А как мы любили манную кашу! Пшённая каша, рисовая каша с молоком, вермишель с мясом, пирожки с капустой и с картошкой, блины, «оладики», крепли, сдобные булочки в форме розочек и дулек, цукеркухен, баурсаки круглые, баурсаки в виде пальчиков-палочек…

Уроки казахского

Когда мы учились во втором классе, у нас были уроки во вторую смену, и последним, пятым, уроком был казахский язык. Учитель – дедушка – ставил перед собой большие часы-будильник. Может быть, чтобы лучше видеть время, или, может, потому что в этот поздний час технички уже не было и некому было давать звонок. Нравилась мне его привычка брать с собой этот будильник. Наверное, потому что напоминал он мне что-то родное, домашнее.

Учитель казахского тоже был добрым. Хотя язык давался нам с трудом, мы не боялись ошибиться. На нас он не кричал и не злился. После урока он помогал нам снаряжаться в путь домой, завязывая нам шарфы на пушистых воротниках зимних пальтишек. Быть может, просто он спешил домой, а мы всё мешкались с шарфами, шапками и тяжёлыми портфелями. Он тоже жил в нашем дальнем посёлке и брал нас с собой под свою опеку, пока мы шли домой. А ещё у него всегда был с собой фонарик, и поэтому нам было всегда интересно идти с ним домой зимой, когда рано начинало темнеть и шли мы почти в глухой темноте морозного вечера…

Вот мы проходим мимо задворок с сарайными постройками и кучами старого сена и навоза. «Осторожно, здесь яма, а тут ледяная лужа. Не наступайте. Смотрите вперёд. Смотрите под ноги», – говорит в дороге учитель. Луч фонарика освещает дорогу. А вот уже и вокзал с колонкой, из которой мы часто пили воду, когда проходили там.

Возле этой колонки у железной дороги я однажды провалилась в лёд, наступив за бортик узенького бетонного мостика, который ведёт от домика вокзала к путям. Хотела проверить глубину лужи. Хорошо, что Ольга Петровна вовремя подхватила меня за руку, иначе бы я совсем упала в воду. Там, оказывается, было весьма глубоко. Пришлось мне в тот день идти домой в мокром пальто. Но холода не помню, только изумление происшедшим. Так неожиданно упасть и промокнуть до нитки.

С учителем идём домой, фонарик освещает путь. Вот уже перешли через рельсы, лежащие в ряд на деревянных шпалах. Спускаемся с пригорка, обсыпанного щебёнкой. Среди камней протоптана дорожка. На перроне вокзала всегда светились прожекторы, свет от которых был виден почти до самого моста. Фонарик здесь пока не нужен. Перейдя через мост, подходим к улице, в домах светятся окна, лают во дворах собаки. Зимой часто шёл тихий снег по вечерам. Его было видно хорошо при свете фонарей… Учитель оставлял нас, направляясь к своему дому. Нам осталось завернуть за магазин. Первым уходит Женька, его дом уже рядом. Проходим мимо клуба и столовой. Дальше – мой дом. Я поднимаюсь на крыльцо. Валерка и Оля идут дальше. До завтра. Пока!

В сарае

Зима. Ранний вечер. Синий снег. Хруст. В сарай ведёт тропинка сквозь высокий сугроб. Дверь, обитая кошмой. Лают собаки на улице где-то вдалеке. Скрип. Внутри тепло. Слева – загон для баранов. Справа – углярка. Дальше – проход. Земляной, неровный, с ямками и горками пол, деревянные настилы коровьих отсеков, канавки для навоза. Жёлтый свет одинокой лампочки на бревенчатом потолке. Коровы стоят, уткнувшись мордами в заправленные свежим сеном кормушки. На шестах вдоль стены сидят куры или гуляют по земляному полу. Ждут, когда им насыплют пшеницу из большого ящика, что стоит в кладовке.

В сарае зимой стоит особый запах. Как передать его?.. Здесь живут животные, здесь их пот, моча и помёт, здесь сено и земля… Сарай пахнет жизнью.

А там, в другом конце, за забором в загоне, стоит, расставив свои длинные ножки, маленький рыжий телёнок! Ушами большими своими шевелит и ничего сказать не может. Растерянный вид у него – потерял он маму и не знает кто он такой и откуда. Грустный.

А кто у нас ещё тут на сене лежит? «Барануха» с ягнятами. Маленькие, им всего два дня. Завитушки у них на лобиках и по бокам и тоненькие ножки. Смотрят на тебя невозмутимым взглядом, как будто они тут были всегда и совершенно не понимают повода для твоих удивлений. Чудеса.

По утрам и по вечерам выпускают коров и телят из сарая во двор, чтобы напоить их водой из колодца. А тем временем, пока они пьют из колодца воду, в их кормушки из сеновала приносят им свежего сена, наколов охапку лета на вилы. Тонкие зелёные сухие травинки, и между ними то тут, то там разноцветные луговые сухие цветы, жёлтые, синие или красные лепестки. Пахнет травой и полынью. Сено пахнет летом.

Бараны

Бараны, «баранухи» и «баранята» жили у нас в одном загоне с задиристыми наглыми бодатыми козами. Бараны были, пожалуй, самыми безобидными и простейшими существами в нашем дворе. Они жили своей неприметной тихой семьей, жуя себе свежее сено в загоне с высоким, бугристым от стоптанного помёта полом. Они не ссорились с другими обитателями. Казалось, они были вполне довольны, обитая в своём тёмном сарае, где они спали, и в загоне, где им давали корм. Они не любили свободу, казалось, забор был им добрейшим другом.

Только козы всегда норовили отобрать у них корм или просто так внезапными бросками накидывались на какого- нибудь первого попавшегося барана, прижимая беднягу к забору. Бараны терпеливо и даже как-то равнодушно сносили их выходки и не спешили дать отпор. Меня всегда удивляло это их покорное непротивление насилию. Лежит ли в этом бесконечная мудрость или отсутствие мужества?

Некоторые бараны тоже были с рогами. Это были вожаки. Стадо или, по-нашему, отара, держалась за вожаком. Говорили, что, если отпустить баранов на волю, они будут идти против ветра. Такой у них инстинкт. Не знаю – правда или нет. Держались они всегда кучкой. Не помню – уходили ли наши бараны из дома. Кажется, они всегда возвращались с пастбища вместе с коровами.

Когда приходил вечером с пастбища скот, все бегали по дворам, спрашивая «чужой есть?!» или «чужой барма?»1. Если, бывало, заблудится какая-нибудь овца в чужом стаде, то её легче было запустить в загон в надежде, что её хозяин сам придёт и заберёт, взвалив себе на плечи, как это обычно делали, чем гоняться по всему загону и тревожить и без того пугливое семейство.

У баранов был свой язык, но нюансы не могу сейчас точно вспомнить. Обычно они блеяли, когда их пора было кормить или когда их разъединяли, и они искали друг друга.

Иногда, зимним вечером, когда мама с папой управлялись в сарае, и мы помогали заносить в дом уголь и дрова, мы стояли у бараньего загона и дразнили их, подражая их блеянию. Некоторые бараны действительно отзывались, смотря на нас своими зеленовато-жёлтыми глазами и шевеля длинными ушами. Такими я их и запомнила – внимательными и доброжелательными собеседниками. Вот только что именно они нам тогда отвечали – так и останется для меня загадкой.

Страх и свобода

Дети боятся гнева взрослых. Гнев – это взрыв негативных эмоций. Это лавина, обрушивающаяся на тебя со всей скоростью. Может снести напрочь. Засыпать снегом презрения. После этой лавины ты будешь чувствовать себя ниже всех живых и неживых существ. Ниже плинтуса.

Да-да, вот это ощущение и будет у тебя, если попадёшься под горячую руку гневного взрослого. Где это может случиться чаще всего? Наверное, в школе. Если не выучишь урок, то тебе попадёт. Тебя вызовут к доске, и ты не сможешь ответить, не сможешь пересказать урок. Учитель рассердится и будет ругать тебя. Страх быть опозоренным перед всем классом у доски будет заставлять тебя учить уроки. Страх оказаться униженным будет заставлять тебя делать домашние задания.

А если ты не хочешь оказаться «ниже плинтуса», но и не можешь заставить себя делать уроки? Ничего не идёт в голову. Играть на улице с друзьями интереснее. Будь что будет. Пусть учитель будет ругать. Я переживу. Дети не имели права голоса. Учителя могли и ударить в порыве.

«Сам виноват, доигрался». Не слушал на уроке. Мешал объяснять тему. Хихикал, отвлекал соседа по парте. «Что за тупой такой, а? Ты что, глухой?! Ну-ка, сиди смирно! Или забыл, что ты на уроке?! Ему всё как об стену горох!» – нескрываемая злость кипит в раздражённых словах учителя.

В начальных классах нам не приходилось участвовать в таких сценах. В четвёртом или в пятом классе, когда мы уже учились в «большой» школе, к нам перешли второгодники, такие ругательства учителей стали для нас в порядке вещей.

Признаться, вначале меня это шокировало. Не имев ранее знакомства с грубой руганью и тем более со взбучками, мне становилось в такие моменты очень неуютно. Я бы морально не выдержала такого давления, но нашему двоечнику Толику, казалось, всё было нипочём.

Каждый день он появлялся в школе без выученных уроков, с неизменной улыбкой на лице и озорным огоньком в зеленоватых своих глазах. Какую бы пропаганду тогда ни вела партия страны в лице учителей нашей школы, непреклонное нежелание, а возможно, и неспособность нашего Толика к учёбе вызывали во мне неподдельное к нему уважение. Удивительная стойкость.

В то время как я в тревожном страхе получить тройку или выговор за плохо сделанную работу сидела над учебниками, заучивая параграфы, всеобщее осуждение окружающих его, казалось, абсолютно не беспокоило.

Никакие ругательства и выговоры не могли его заставить учиться. А когда его ругали учителя и замахивались на него указками, он каждый раз только беззащитно съёживался и наклонялся, уворачиваясь от ударов, как будто пытаясь спрятаться под парту… И в эти минуты мне его было почему-то бесконечно, бесконечно жаль.

Фигурное катание

Зимним утром выйдешь на порог. А там – чудесная картина. Как в сказке. Вся улица покрыта инеем. Вот диво! Небо голубое, высокое-высокое и доброе такое. Улыбаются тебе небеса. И тебе от этого радостно становится на душе.

Деревья белые стоят, с густыми пушистыми ветками. Склонились от снега немного. И птицы тут. Воробьи да сороки-белобоки. На дерево присели и трещат о чём-то. И не холодно им?

А мороз какой на улице! Одеваться надо потеплее и лицо шарфом укутать хорошо. Ох, какой мороз сердитый. Не успеешь оглянуться – может щёки отморозить. Жжёт лицо.

Надо срочно щёки потереть рукавицей сухой.

Снег скрипит под ногами. Скр-р-рст. Скр-рст. Скр-рст.

Гуляем по двору возле дома. Вот лужица замёрзла. Превратилась в маленький каток. Гладкий лёд, без крошек снежных и камней. Хорошо на нём кататься. Будем играть в фигурное катание! У нас нет коньков, но это не беда. Можно по льду скользить и в войлочных сапогах. Кто может делать волчок? Кружиться, сделав «ласточку»? Фантазии нет предела. Довольно и этого льда для нашего местного катка.

По телевизору как раз идёт чемпионат по фигурному катанию. Фигуристы бодро выходят на лёд, улыбаясь. Красивые костюмы с блестящими узорами. Одно загляденье. А как они танцуют! Как они так умеют?

Разбегаясь в паре, отталкиваясь всем телом, набирают скорость, взявшись за руки, фигурист и фигуристка. Развевается короткая юбочка, отлетает от блестящих коньков раскрошенный лёд, и тут на скорости подхватывает пар тнёр свою партнёршу аккуратно вверх и катится дальше, подняв её над головой. Партнёрша парит, раскинув руки, выпрямившись в руках партнёра. Полёт на льду.

Для произвольных танцев подбирались часто красивые музыкальные композиции. Движения спортсменов, синхронные с тактом и мотивом мелодии, завораживали необыкновенно. Способность фигуристов мастерски владеть телом.

В начале танца всегда вступление, разогрев. Потом страсти накаляются, музыка подводит к кульминации. Тут выдаются волчки и тулупы. Броски. Вот это вообще круто. Когда партнёр на всём лету отцепляет от себя партнершу и выбрасывает её на лёд. Она при этом перекручивается в воздухе несколько раз и благополучно приземляется. А зрители в этот момент задерживают дыхание, следя за каждым её оборотом. Успела. Не упала. Молодец! Ещё один прыжок, ещё одно вращение. Волчок – вращение с приседанием, вытянув одну ногу вперёд.

А вот неудача. Одно неточное движение – и сломан танец, вырывается партнёрша из синхронности. Кубарем падает на лёд. Больно, вздрагивает от удара всё тело, коньки врезаются в лёд. Зрители и судьи не должны заметить замешки. Музыка тоже не ждёт, она звучит, не прерываясь, зовёт обратно в танец. И уже через малые доли секунды возвращается улыбка. Партнёр протягивает руку, помогая встать. Как будто ничего не бывало, продолжается танец.