Читать онлайн Малоярославецкий уезд в конце XV–XVIII в.: Историко-географическое исследование бесплатно

§ 1. История формирования Ярославецкого уезда

Территория Ярославецкого уезда складывалась постепенно, на протяжении длительного периода, в ее состав вошли, в основном, бывшие рязанские владения, после присоединения к Московскому княжеству оказавшиеся на юго-западной его границе.

История присоединения и владельческой принадлежности в ранний период территории, занимаемой с конца XV в. уездом города Ярославца (позднее названного Ярославцем Малым) раскрывается на основании анализа сохранившегося комплекса духовных, договорных и жалованных грамот князей московского дома XIV–XVI вв.147

В связи с тем, что специалисты в области русской медиевистики постоянно пересматривают и уточняют время составления используемых актов148, вопросы датировки грамот специально в данной работе не рассматриваются, и в каждом случае приводится датировка, представляющаяся автору настоящего исследования наиболее обоснованной.

Самые ранние сведения о территориях, вошедших позднее в Ярославецкий уезд, содержатся в хорошо известной исследователям жалованной данной и тарханной грамоте рязанского великого князя Олега Ивановича игумену Ольгова монастыря Арсению. Хотя документ относится к 1370-м гг., он включает в себя ссылку на более ранние времена, когда при основании названного монастыря (вероятно, состоявшегося около 1219 г.) “… князь великий Ингварь, князь Олег, князь Юрий, а с ними бояре” пожаловали ему пять погостов, которые перечислены здесь же: Песочна, Холохолна, Заячины, Веприя и Заячков149.

По поводу названных в грамоте рязанских князей Ингваря, Олега и Юрия в литературе существуют разные точки зрения. Нам кажется вполне обоснованным мнение Д.И Иловайского и Б.А. Романова, считающих их братьями Игоревичами150. Если это так, то значит упомянутые пожалованные Ольгову монастырю земли в начале XIII в. принадлежали рязанским князьям.

Следует отметить, что правдивость некоторых подробностей, связанных с основанием монастыря, изложенных в грамоте, вызывает сомнения151. Однако указанные в ней волости или погосты действительно существовали и вполне поддаются локализации. По р. Вепрейке (приток р. Лужи) можно уверенно локализовать Веприю, в районе существующего с. Тарутино (на р. Наре и речке Чернишне) – Заячков, в нижнем течении р. Протвы локализуется Холохолна (см. приложение 1). Песочну Б.А. Романов локализует в Песоченском стане Коломенского уезда (XVII в.), а Заячины – у истоков р. Прони152. Последние два погоста грамоты Олега рязанского никакого отношения к Ярославецкому уезду не имеют, и их история не является темой данной работы.

Что касается остальных, то Вепрейская волость входила позднее в состав соседнего с Ярославецким Боровского уезда, а Заячков и Холхол являлись волостями (затем – станами) Ярославецкого уезда с конца XV в. и до конца 1760-х гг. Обе они находились восточнее основной территории позднейшего Ярославецкого уезда, а будущая Боровская волость Веприя – западнее ее153. О принадлежности других частей Ярославецкого уезда (также, как и соседнего Боровского) рязанским князьям в XIII в. нет никаких сведений. Но следует обратить внимание на то, что, располагавшиеся западнее ярославецких земель волости Серпуховско-Боровского княжества Лужа и Боровск, а также отъездная Можайская волость Верея (ставшая позднее частью Верейско-Белозерского княжества) названы в договорной грамоте Дмитрия Донского с Олегом Рязанским 1381 г. бывшими “местами рязанскими” (отошедшими Москве). Получается, что основная территория будущего Ярославецкого уезда в рассматриваемое время была окружена рязанскими территориями. Можно предположить, что и остальные ярославецкие земли, располагавшиеся по рекам Протве и Луже (и их притокам) также в указанный период могли входить в состав Рязанского княжества.

Что касается хозяйственного развития названных в жалованной грамоте Олега Рязанского территорий, его трудно оценить. Но пожалованные тремя князьями новой обители земли должны были быть, по меньшей мере, не самыми заброшенными во всем княжестве. Этимология названий трех из пяти погостов (“Заячины”, “Веприя” и “Заячков”) позволяет связывать их образование с княжескими охотничьими угодьями. Кроме того, все они – “земли бортные”, т.е. население их занималось очень доходным промыслом. Все это позволяет предполагать относительно высокое экономическое развитие этих погостов.

В духовной грамоте московского великого князя Ивана Даниловича Калиты154 (1339 г.155) упоминаются некоторые земли, прилегавшие к территории будущего Ярославецкого уезда. Самой грамоте, многочисленным затронутым в ней аспектам политического и экономического развития Московского княжества, локализации названных в ней географических объектов посвящено много работ156, и мы останавливаться на анализе этого документа не будем. Напомним лишь состав земель, доставшихся третьему сыну великого князя – Андрею серпуховскому: “А се дал есмь сыну своему Андрею: Лопастну, Северьску, Наруниж[ское, Серпо]ховъ, Нивну, Темну, Голичичи, Щитов, Перемышль, Растовець, Тухачевъ. А се села: село Талежьское, село Серпоховьское, село Колбасиньское, село Нарьское, село Перемышльское, село Битяговское, село Труфоновское, село Ясиновськое, село Коломнинское, село Ногатиньское”, кроме того, Лопастеньское село из удела князя Андрея было передано княгине Ульяне “с меншими детьми”157. Владения Андрея серпуховского интересуют нас, прежде всего, потому, что его сын – Владимир Андреевич серпуховской и боровский традиционно считается основателем города Ярославца на р. Луже – центра будущего Ярославецкого удела. Однако из ярославецких волостей в грамоте не названа ни одна: он ими не владел.

Все владения Андрея Серпуховского располагались на юге и юго-западе Московского княжества, на левой стороне реки Оки.158 Голичичи и Щитов непосредственно граничили с волостью Заячковым, Темна – с Холхолом.159 На этом основании возможно предположение, что эти три волости, а также располагавшиеся южнее Серпухов, Лопастна и Нивна – были прежде рязанскими владениями, отнятыми московскими князьями.

Как предполагал в одной из своих работ В.А. Кучкин, неупомянутые в духовной Ивана Калиты ярославецкие и боровские волости оставались рязанскими владениями до заключения договора между Дмитрием Донским и Олегом рязанским в 1381 г.160 Кроме, однако, нескольких волостей, переданных между 1340 и 1348 гг. Семену Гордому некоей княгиней Анной (об этом – ниже). То есть, владения рязанских и московских князей на территориях современных Боровского, Малоярославецкого, Серпуховского и других уездов располагались чресполосно. Например, будущие ярославецкие волости Заячков и Холхол (неупомянутые в духовной грамоте великого князя Ивана Калиты), находились в непосредственной близости от названных им земель, можно сказать, были окружены ими. Менее вероятным кажется предположение К.А. Аверьянова о принадлежности ярославецких и соседних земель в XIV в. Можайскому княжеству161.

Возможно, Иван Калита не перечислил в своей духовной грамоте все фактически принадлежавшие ему земли. Некоторые из них, захваченные силой оружия и хитростью, располагались в глухих лесах и были слабо освоены. Существовала реальная возможность возвращения их Рязанью, поскольку удержать в своих руках всю захваченную территорию, было даже для быстро крепнувшей Москвы довольно трудно. Может быть, именно поэтому нет в духовной грамоте Калиты упоминаний о Луже, Боровске, Верее и других соседних территориях (в том числе – ярославецких).

Высказанное предположение касается истории не всех ярославецких земель: судьба волости Заячков в рассматриваемый период известна немного полнее. Ее упоминание мы встречаем в договорной грамоте великого князя Семена Ивановича Гордого с братьями (1348 г.162). В этом документе впервые появляется упоминание о пожалованных московскому князю Семену Гордому княгиней Анной (которую Семен Иванович называет “теткой”) земель. Плохая сохранность документа позволяет прочесть название только одной из пожалованных волостей – Заячков163. Согласно реконструкции документа, предложенной В.А. Кучкиным, кроме Заячкова княгиня Анна “благословила” Семена Гордого также и другими волостями, а именно: Гордошевичами, Вышгородом, Гремичами, Рудью, Кропивною и Сушовым164 (см. приложение 1). О пожалованной теткой Анной волости Гордошевичи, хотя и не вполне ясно, говорится и в духовной грамоте Семена Ивановича (1353 г.)165. Все эти сведения для нас имеют особое значение, поскольку речь идет о части территории будущего Ярославецкого уезда и о соседних землях. Волость Гордошевичи занимала территорию, на которой ныне расположен сам город Малоярославец и значительную часть его окрестностей (по речкам Большой и Малой Перинкам, Кариже, Ярославке), что устанавливается на основании писцовых описаний уезда Ярославца Малого в конце XVI и начале XVII вв.166

Между датами составления завещаний Иваном Калитой и Семеном Гордым разница немногим более десяти лет. Являясь для сына Калиты теткой, неизвестная Анна принадлежала к тому же поколению, что и великий князь Иван Данилович. Следовательно, во время написания духовной грамоты Ивана Калиты княгиня Анна вполне могла быть взрослой и дееспособной женщиной, владелицей (самостоятельной или вместе с мужем) значительных по протяженности и хозяйственному потенциалу земель. И совершенно естественно, что находившиеся в чьем-то владении и не являвшиеся собственностью московского князя земли он не мог завещать своим наследникам. Впрочем, это сделала после его смерти сама владелица – княгиня Анна.

Происхождение княгини Анны имеет, в данном случае, значение, и на нем следует остановиться подробнее. По мнению М.Д. Хмырова и А.В. Экземплярского, княгиня Анна была женой брата Ивана Калиты – Афанасия167. В.А. Кучкин считает, что тетка Семена Гордого – это сестра Ивана Калиты, дочь Даниила Александровича Московского, выданная замуж за одного из рязанских князей. Этим, по его мнению, и объясняется появление части рязанских территорий в составе Московского княжества168. К.А. Аверьянов доказывает, что княгиня Анна была дочерью одного из белозерских князей, вышедшею замуж сначала за можайского и брянского князя Святослава Глебовича (сына смоленского князя Глеба Ростиславича), а затем – за Афанасия Даниловича, брата Калиты. От первого мужа, по мнению К.А. Аверьянова, княгиня получила и принесла с собой в приданое Афанасию Даниловичу часть будущих ярославецких земель, а именно – волость Гордошевичи169. Эта версия объясняет наименование волости Гордошевичи отъездной можайской волостью в духовной грамоте Дмитрия Донского, но не объясняет, каким образом к княгине попала бывшая рязанская волость Заячков. В целом, версия К.А. Аверьянова представляется менее обоснованной, чем предлагаемое В.А. Кучкиным решение проблемы. После смерти одного из рязанских князей оставшаяся вдовой дочь Ивана Калиты могла передать владения своего супруга в руки московского князя. Рязань в тот момент (между 1340 и 1348 гг.170) вряд ли могла помешать этому акту. Впрочем, исходя из юридической практики того времени, переход бывших рязанских земель в состав московского княжества был вполне возможен и в качестве приданого за одной из княжон. А вот возможность передачи новому супругу полученных в качестве подарка от первого мужа владений – более чем спорна.

Во второй духовной грамоте брата Семена Гордого – великого князя Ивана Ивановича Красного (ноябрь-декабрь 1357 г.171) после подтверждения владений серпуховского князя Владимира Андреевича, доставшихся последнему в наследство от отца (Андрея Ивановича), написано: “…А чт[о ся мне] достали ме[ста Рязань]ская на сеи стороне Оки, из тыхъ местъ дал есмь князю Володи[меру], в Лопастны места, Новыи городокъ на оусть Поротли, а иная места Р[язаньск]ая отменьная сыном моим, князю Дмитрью [и князю И]вану, поде[лятся нап]олы без обиды…”172. Названия этих мест не указаны. Оборот “мне достали” может означать как приобретение этих мест в недавнее время, так и простое употребление обобщенного названия волостей, когда-то перешедших к Москве от Рязани, но до сих пор по памяти и для простоты обозначаемые как бывшие рязанские территории. “Отменные” у Рязани “места” были, однако, еще не вполне “притянутыми” к Москве территориями: в тексте грамоты содержится оговорка: “…И ци по грехомъ, имуть искати из Орды Коломны, или Лопастеньских местъ, или отменьных мест Рязаньскихъ, а дети мои, князь Дмитрии и князь Иван, князь Володимеръ, и княгини [в то] место поделятся безъпеньными месты”173. Рязань в то время претендовала на возвращение себе Коломны и Лопастны, вероятно, и других захваченных Москвой территорий тоже. Упоминание “других мест рязаньских” наряду с Коломной косвенно подтверждает наше предположение о том, что Москва уже довольно продолжительное время владела ими.

В договорной грамоте великого князя Дмитрия Ивановича с серпуховским князем Владимиром Андреевичем (между 10 апреля и 15 июня 1371 г.174) последний, насколько можно судить по плохо сохранившемуся тексту, перечисляет земли, которые он желал бы получить175. Искомые земли принадлежали в это время вдове Семена Гордого Марии. Княгиня владела ими лично, эти волости не входили в состав Московского или Великого княжения, и поэтому, в отличие от других, завещанных ей Семеном территорий, Иван Красный отобрать их у вдовы не решился. После “живота” княгини Марии Александровны их и хотел получить активно занимавшийся делами своего княжества Владимир Андреевич. Речь идет о четырех волостях, составивших позднее ядро Ярославецкого уезда – Гордошевичах, Гремичах, Сушове, и Заячкове, а также еще о трех соседних – Вышгороде и Руди с Кропивною (см. приложение 1). Напомним, что именно эти семь волостей и считает В.А. Кучкин “благословением” тетки Анны.

Текст грамоты, на наш взгляд, не позволят с полной уверенностью судить о том, что просимые Владимиром Андреевичем земли были им и в самом деле получены, хотя С.М. Каштанов считает этот факт бесспорным. Прежде всего, возникает вопрос: почему, в таком случае, в следующем договоре Дмитрия Ивановича с Владимиром Андреевичем (1389 г.)176 не указаны эти земли, а названы совсем другие волости, расположенные по соседству и полученные Владимиром Храбрым от великого князя по ходатайству митрополита Алексия – Лужа и Боровск (см. приложение 1)? Возможно, конечно, что сначала Храброму были даны принадлежавшие Марии территории, а затем отобраны и взамен пожалованы Лужа и Боровск. Но когда это произошло? В тексте грамоты Владимир Андреевич явно указывает, что принадлежавшие Марии Александровне земли он хотел бы приобрести лишь после ее “живота” (“… а по ее животе Заячков мне”). Бывшая великая княгиня пережила Дмитрия Ивановича на 10 лет, скончавшись лишь в 1399 г.177 В то же время из духовной грамоты Донского известно, что он свободно распоряжался владениями, которые пожизненно предназначались бывшей великой княгине не только завещанием Семена Гордого, но и отца Дмитрия Донского – великого князя Ивана Ивановича Красного178. Таким образом, на основе имеющихся источников можно утверждать лишь то, что в период между 1371 и 1389 гг. интересующие нас волости перешли в полное владение Дмитрия Донского. О принадлежности их какое-либо ограниченное время Владимиру Андреевичу Серпуховскому говорить нет оснований.

Митрополит Алексий скончался в 1378 г., следовательно, пожалование, лишение владений и новое пожалование должны были состояться в промежуток между заключением договора между двоюродными братьями в 1371 г. и смертью митрополита Алексия. В эти годы отношения между молодыми князьями не были еще замутнены спорами, ссора, как нам кажется, нашла бы отражение в летописях. Но все же, такой ход событий был возможен, хотя доказательства в пользу того или иного мнения пока не найдены.

Названные в договоре Дмитрия Донского с Владимиром Храбрым 1371 г. будущие ярославецкие волости хорошо локализуются на основании данных писцовых книг конца XVI – начала XVII в. Волость Гремичи находилась к северо-востоку от Малоярославца по правому берегу р. Протвы. Сушов – к северо-западу от Гордошевичей, в районе речки Сушки, впадающей в р. Бобровну, левый приток р. Лужи (о месторасположении Гордошевичей и Заячкова уже говорилось выше).

Договорная грамота великого князя московского с рязанским князем Олегом Ивановичем (1381 г.179) окончательно закрепляет принадлежность Москве земель по левому берегу р. Оки.180 Вероятно, грамота лишь констатирует устоявшееся положение, с которым рязанскому князю, наконец, пришлось смириться.181 В пользу этого говорит и тот факт, что полученные Владимиром Храбрым по ходатайству митрополита Алексия (то есть до 1378 г.) волости Лужа и Боровск названы в договоре с Олегом рязанским среди земель, признававшихся отныне и навсегда московскими территориями – “бывшие места рязанские”. Московский великий князь в 1370-е гг. свободно распоряжался прежними рязанскими волостями, вопрос о которых юридически был решен лишь в 1381 г.

В апреле-мае 1389 г. Дмитрий Донской духовным своим завещанием182 отдает названные “отъездными” волости Верею, Рудь, Гордошевичи, Гремичи, Сушов, Заберегу, с. Репеньское (территория нынешнего г. Обнинска, входившего в состав Ярославецкого уезда до 1770-х гг.) и “село Ивана Васильевича” (Вельяминова) в волости Гремичах сыну своему Андрею вместе с можайскими волостями. За исключением Забереги, купленной у новосильского князя, все это, предположительно, бывшие рязанские земли183. Термин “отъездные” позволяет предположить, что до конца столетия названные волости не были определенным образом включены в существовавшую в тот период административно-территориальную систему и оказались приписаны к Можайску, потому что он был самым близким из крупных населенных центров. Другие бывшие рязанские земли – Заячков и Холхол (а также Кропивна) были завещаны Дмитрием Ивановичем великой княгине Евдокии. Показательно, что ордынский выход с этих волостей княгиня должна была передавать сыну Андрею. Кроме того, Евдокия получила Вышегородские бортники, Кропивенские и Исменьские, Гордошевские и Рудьские. Таким образом, в тот период уже складывались административные и хозяйственные связи всех названных волостей. Кстати, духовная Дмитрия Донского позволяет сделать некоторые наблюдения об освоенности и о степени хозяйственного развития части волостей будущего Ярославецкого уезда. Относительно волости Заячков такие наблюдения сделаны В.А. Кучкиным. С Заячкова княгиня Евдокия должна была передавать сыну Андрею в счет ордынского выхода по 22 руб. в год. По подсчетам В.А. Кучкина такая сумма могла означать, что в этой волости было 88 деревень и проживало приблизительно 176 семей.184 Тогда 10 рублей, платившихся с Холхола, означают, что в нем проживало около 80 семей в 40 деревнях. Со всех остальных “отъездных” волостей выход собирали вместе, и он составлял 168 руб. Так что уточнить степень освоенности и населенности каждой из этих волостей не представляется возможным.

Еще об одной упомянутой в духовной грамоте Дмитрия Ивановича волости хотелось бы сказать особо. Среди владений великой княгини Евдокии названа купленная ею волость Лохно, по поводу локализации которой мнения историков расходятся. Ю.В. Готье соотносил ее с Локнышским станом Рузского уезда (располагался в бассейнах рек Большой и Малой Сестры и по р. Локноше).185 Однако С.З. Чернов, подробно исследовавший историю этого стана, так не считает.186 С бóльшим основанием можно соотнести эту куплю Евдокии и с волостью Локной грамоты верейско-белозерского князя Михаила Андреевича (1483–86 гг.)187, вошедшей вместе с другими принадлежавшими бывшей великой княгине землями (Заячковом и Холхолом) во владения его “в Ярославце”. Небольшая волость находилась южнее города Ярославца, по притоку р. Лужи – речке Локне (см. приложение 1).

Итак, в 1389 г. будущие центральные ярославецкие волости – Гордошевичи, Гремичи и Сушов, а также с. Репеньское – очевидно, центр будущей ярославецкой волости Репенской и “село Ивана Васильевича в Гремичах” в качестве “отъездных” волостей вошли в состав владений Андрея Дмитриевича Можайского. Другие ярославецкие земли – волости Заячков и Холхол (и Локна?) принадлежали великой княгине Евдокии. Их дальнейшую судьбу по документам проследить трудно. На долгие годы эти топонимы исчезают из поля зрения историков. Пожары и другие бедствия не пощадили документальные собрания древних властителей.

В духовной грамоте Владимира Андреевича Храброго (конец 1409 – начало 1410 г.188) подробно перечисляются владения серпуховского князя, тщательно разделенные им между пятью сыновьями и женой.189 Именно эта грамота официально считается документом, впервые упоминающим название современного Малоярославца. В грамоте город назван, однако, “Ярославлем”. В данном виде это наименование города не встречается больше ни в одном документе.

Обратимся к тексту грамоты. Третьему сыну Ярославу (Афанасию) завещал князь Владимир Андреевич Храбрый “Ярославль с Хотунью”, Вихорну, Полянку, Ростунову слободку, Мошневскую слободку. Почти все принадлежавшие Ярославу владения хорошо локализуются (см. приложение 2). Хотунь располагалась в нижнем течении р. Лопасны, Ростунова слободка – к северу от Хотуни. К юго-востоку от Хотуни, по р. Вихоренке – Вихорна. Пожизненно из владений Ярослава княгине Елене Ольгердовне было отдано Долгое озеро, которое находилось в нижнем течении р. Лопасны, а также – с. Бовыкино, располагавшееся на той же реке, но гораздо выше по течению (см. приложение 2).190 Во избежание конфликтов за земли между сыновьями Ярославом и Иваном, князь Владимир Андреевич подробно описал границу между принадлежавшей Ярославу Хотунью и серпуховскими волостями князя Ивана Владимировича. Подчеркнем, что ни одна будущая ярославецкая волость не входила в уделы наследников князя Владимира Андреевича Храброго, поскольку он ими не владел. На схеме в приложении 2 показаны владения жены Серпуховского князя Елены Ольгердовны и ее сыновей Ивана, Семена и Ярослава на территории Серпуховско-Боровского княжества. Локализованы не все топонимы, фигурирующие в духовной грамоте князя Владимира Андреевича, но общее представление об их взаимном расположении схема дает.

После духовной грамоты великого князя Дмитрия Ивановича сведений о ярославецких землях в документах долгое время не встречаем. В жалованной грамоте великого князя Ивана Васильевича игумену Троице-Сергиева монастыря Спиридонию (1467–1474 гг.)191 впервые появляется название города Ярославца (не Ярославля, как было в духовной грамоте князя Владимира Храброго). В данном случае уже не возникает сомнений в соответствии этого населенного пункта будущему Ярославцу Малому. Грамота дана жителям монастырской волости Илемны Верейского уезда на пользование великокняжескими лесами и на беспошлинный проезд с монастырскими возами в Ярославец и обратно. Волость Илемна находилась к северу от современного села Кременское, на полпути от него к городу Верее (см. приложение 1). Документ свидетельствует о сохранении исторически сложившихся хозяйственных связей между бывшими “отъездными” волостями, владениями Михаила Андреевича Верейско-Белозерского – Вереей и Гордошевичами, на территории которых и находился город Ярославец.

Собственно Ярославецкий уезд впервые упоминается в духовной грамоте Михаила Андреевича Верейско-Белозерского.192 Этому документу, позволяющему охарактеризовать состав ярославецких территорий в конце XV в., посвящен следующий параграф. Здесь же мы только констатируем, что ко времени написания духовного завещания князем Михаилом Андреевичем (1483–1486 гг.) владения его “в Ярославце” являлись уже вполне оформившейся территориальной единицей, в свою очередь состоявшей из ряда волостей.

Подводя итоги всему вышесказанному, можно схематично представить историю складывания территории Ярославецкого уезда ко второй половине XV в., когда он оказался во владении Михаила Андреевича верейско-белозерского, в следующем виде. Бывшие в XIII в. рязанскими, основные волости уезда – Гордошевичи, Гремичи, Сушов, Репенская, Уготская и волость Лохно (или Локна), Заячков и Холхол были присоединены растущим Московским княжеством в тяжелую для Рязани эпоху первой половины XIV столетия частично силой оружия, возможно, хитростью и путем заключения брачных уз между московским княжичем и рязанской княжной (либо наоборот – московской княжной и одним из рязанских князей). Постепенно территории волостей осваивались и включались в состав основных владений представителей московского дома. Процесс был долгим, и еще к концу XIV столетия большинство из них считались “отъездными” волостями и были приписаны к одному административному центру – Можайску. Часть этих земель вошла в состав владений Андрея Дмитриевича Можайского, а затем – его сына Михаила верейско-белозерского, другая часть принадлежала великой княгине Евдокии, от которой перешла также во владение Михаила Андреевича. Разумеется, эта наша схема не является бесспорной, но более надежно обосновать ее (так же, как и опровергнуть) пока не представляется возможным.

В любом случае, очевидно, что процесс формирования Ярославецкого уезда был довольно продолжительным. Территория его складывалась из отдельных волостей, находившихся во владении различных представителей московского княжеского дома. Уровень освоенности и населенности их не мог быть одинаковым. И все же к концу XV в. это была цельная административно-территориальная единица, несмотря даже на то, что некоторые составные ее части находились немного в стороне от основной территории (см. приложение 4).

§ 2. Ярославецкий уезд по духовной грамоте Михаила Андреевича верейско-белозерского

Одним из важнейших документов, содержащих уникальные сведения о Ярославецком уезде в конце XV в., является духовная грамота верейско-белозерского князя Михаила Андреевича (1483–1486 гг.)193. Ярославецкий уезд как таковой впервые упоминается именно в этом документе. До этого момента источники ничего не знают о существовании такой административной единицы на территории Московского княжества. Изучение истории написания духовной грамоты, текстологический анализ трех ее вариантов, дополненный сведениями некоторых других источников, позволяют получить интересную информацию об истории уезда, о составе и даже (хотя и совсем немного) о хозяйственном развитии земель, входивших в Ярославецкие владения князя Михаила Андреевича. Подробный источниковедческий анализ данной грамоты, впервые представляемый в данном исследовании, позволяет выявить сведения об истории города Ярославца и Ярославецких волостей в конце XV в.

Прежде чем разбирать текст грамоты, представляется необходимым сказать несколько слов о самом верейско-белозерском князе.

Михаил Андреевич – сын князя Андрея Дмитриевича Можайского, внук Дмитрия Донского. О дате его рождения сведений не сохранилось. Но, судя по тому, что отец его был 1382 г. рождения и женился в 1403 г., к моменту смерти родителя 1432 г. Михаил Андреевич, мог быть уже взрослым человеком.194 Это подтверждают и договорные грамоты с великим князем, заключенные им и его старшим братом Иваном Андреевичем уже в 1434 г.195 Принимавший участие в войне за великокняжеский престол между Василием II Васильевичем (“Темным”) и его дядей Юрием Дмитриевичем, а потом двоюродными братьями (Василием Юрьевичем Косым, Дмитрием Юрьевичем Шемякой и Дмитрием Юрьевичем Красным), князь Михаил Андреевич почти всегда держал сторону Василия Васильевича, лишь однажды (1434 г.) присягнув на верность князю Юрию Дмитриевичу (после его официального признания великим князем).196 Несмотря на свои заслуги, к концу жизни князь верейско-белозерский был лишен возможности распоряжаться большей частью своего наследственного удела – частью Белозерского княжества и Вереей с волостьми.

История лишения князя Михаила Андреевича его владетельных прав такова. Еще в 1462–1464 гг. великим князем Иваном Васильевичем подтверждено было право Михаила Андреевича на его наследственные земли. Иван Васильевич обязался “блюсти” под ним и под его детьми то, “чем тебя благословил отець твои Андреи Дмитриевич, по душевнои грамоте отца своего, деда твоего, а моего прадеда великого князя Дмитрия Ивановича, в Москве и Вереею с волостьми, и с отъежими месты, и Белымозером с волостми, и что къ нему потягло изстарины, по душевнои грамоте отца твоего, князя Андрея Дмитриевича, и что примыслъ отца твоего и твои, и что себе примыслишь…”197 Через некоторое время между великим князем и верейско-белозерским были заключены еще два докончания. По уточненной А.А. Зиминым датировке, обе грамоты были написаны между 11 ноября 1464 г. и 12 сентября 1472 г.198 Документ, помещенный под № 65 в ДДГ, признан и А.А. Зиминым более ранним. При этом ученый ссылается на помету на грамоте № 67, указывающую на внесенные по сравнению с предыдущей грамотой изменения. Подтверждение этому факту легко обнаружить также в тексте самих документов: в грамоте № 65 речь идет о подтверждении Иваном III пожалования верейскому князю (данного великим князем Василием Васильевичем) Вышгорода с некоторыми другими землями199, а из текста грамоты № 67 узнаем о том, что Михаил Андреевич “отступился сам Вышгорода” великому князю. При этом полученные им по завещанию отца (князя Андрея Дмитриевича) земли (Белоозеро, Верея “с волостьми и отъезжими месты”), гарантированы были во владение Михаилу Андреевичу и его детям.200

Следующее докончание, заключенное 4 апреля 1482 г., вносило существенные изменения в права верейско-белозерского князя на его наследственные земли. Белоозеро со всеми волостями он обязывался “после живота” своего отдать великому князю. В то время как о других владениях сказано: “отчина твоя Верея и Ярославець держати нам под тобою по душевнои грамоте отца твоего, князя Андрея Дмитриевича. И что твои примыслъ в Верее и въ Ярославце, или что вперед себе примыслишь…” То есть владения в Верее и Ярославце великий князь обещался оставить за Михаилом Андреевичем и его сыном Василием Удалым.

По мнению Л.В. Черепнина (которое кажется весьма обоснованным), изъятие Белоозера из владений верейского князя подготавливалось тщательно и загодя, о чем свидетельствуют пометы на оборотах прежних договорных грамот, судя по которым, докончания великих князей Василия Васильевича и Ивана Васильевича с Михаилом Андреевичем тщательно подбирались в великокняжеской канцелярии и изучались на предмет создания прецедента наделения владетельного князя московского дома правами лишь прекарного держателя пожалованных ему великим князем земель. Таким прекарным пожалованием был для Михаила Андреевича Вышгород, отобранный не позднее 12 сентября 1472 г.201

Итак, довольно большая часть наследственного удела верейско-белозерского князя – Белоозеро со всеми волостями – оказалась фактически подконтрольной великому князю московскому. Наследник Михаила Андреевича князь Василий не имел права претендовать на возвращение ему бывшей отцовской вотчины: “А сыну твоему, князю Василью после твоего живота в Белоозеро у меня, у великого князя, и у моих детей не въступатися ничемъ, не подыскивати никоторою хитростию”202.

Судя по некоторым данным, уже в 1482 году отвод земель Кирилло-Белозерскому монастырю осуществлялся великокняжескими наместниками203.

Договор 4 апреля 1482 г. примечателен еще и тем, что в этом документе среди наследственных владений Михаила верейского впервые встречаем наименование Ярославца. Прежде город (напомним, что официально первым упоминающим его документом считается духовная грамота Владимира Андреевича серпуховского, где говорится о “Ярославле с Хотунью”204) под названием Ярославец упомянут только в жалованной данной и тарханной грамоте великого князя Ивана Васильевича игумену Троицкого монастыря Спиридонию (1467–1474 гг.)205. Раньше среди наследственных владений Михаила Андреевича, так же, как среди владений его отца – Андрея Дмитриевича Можайского, Ярославец ни разу не упоминается. Этот факт может быть истолкован по-разному. Можно предположить, что город не принадлежал прежде Михаилу Андреевичу, и был получен им не по завещанию отца (как это можно думать исходя из текста договорной грамоты № 75, называющей Ярославец также как Верею и Белоозеро вотчиной верейского князя). В таком случае город перешел в состав Верейско-Белозерского княжества (уже включавшего в себя, по-видимому, большинство волостей и станов будущего Ярославецкого уезда206) между 1472 и 1482 гг. Необъяснимым остается упорное именование источниками Ярославца “отчиной” верейского князя. Время, когда Михаил Андреевич стал терять политическую власть, когда он без видимых к тому причин был лишен пожалованного великим князем Василием Васильевичем Вышгорода, вряд ли могло быть временем нового дара со стороны великого князя Ивана Васильевича. Факт такого пожалования не мог бы быть скрыт самим Иваном III, впоследствии отобравшим все владения верейского князя, но тщательно старавшегося подкрепить свои действия юридически.

Более обоснованным представляется предположение о том, что небольшая крепостца-городок была настолько мала, что не стоила до сих пор, по мнению и верейского, и великого князей, отдельного упоминания в документах. И только с той поры, когда Михаил Андреевич стал терять свои владения, городок начал приобретать какую-то значимость. Кроме того, князь Михаил был человеком хозяйственным. Возможно, его заботами и сам городок и “тянувшие” к нему территории в экономическом отношении достигли такого уровня развития, когда должны были уже управляться отдельными наместниками, а не управителями княжеского хозяйства в Верее. И потому именно в начале 1480-х гг. Ярославец появляется в документах и называется “отчиной” верейского князя, как и было на самом деле.

В 1483 г., менее чем через год после рассмотренного выше докончания, великий князь Иван Васильевич заключает с Михаилом Андреевичем верейским очередной договор, из которого узнаем, что последний уже “отступился” великому князю “после живота своего” не только от Белоозера, но и от Вереи, и от Ярославца.207

Следует отметить, что документ не позволяет определенно установить разницу в правах князя Михаила Андреевича на разные части своей бывшей “отчины”. О передаче владений верейского князя “после его живота” великому князю говорится в четырех разных статьях грамоты:

1)“… А чем благословил тебя отець твои князь Андреи Дмитриевич, по душевнои грамоте отца своего, и твоего деда… в Москве, так же и вотчиною своею Ярославцем с волостьми, и с путми, и съ селы, и съ всеми пошлинами, и ты после своего живота ту свою вотчину дал мне…, так же что наперед сего дал еси мне, великому князю, свою отчину Белоозеро… и грамоты еси свои на то мне дал… и что еси въ своеи отчине себе примыслил или что себе примыслишь, и что яз, князь велики, пожаловал тебя своею вотчиною Вереею с волостми и с отъезжими месты, что взял есмь в своеи вине у твоего сына… до твоего живота. А мне, великому князю, и моему сыну, великому князю, и моим детем меншим тое вси твоеи вотчины под тобою не хотети, и блюсти, и не обидети, и не вступатися, и моеи братьи молодшеи…”

2) “…А Верея и Ярославець держати нам под тобою по душевнои грамоте отца твоего князя Андрея Дмитриевича, до твоего живота…”

3) “…А отоимет бог тебя, моего брата молодшего, князя Михаила Андреевича, ино после твоего живота та вся вотчина, чем тя благословил отець твои, князь Андреи Дмитриевич, в Москве, и Ярославець со всем, и Белоозеро со всем, и что яз, князь велики, пожаловал тобя своею вотчиною Вереею со всем, и та вотчина твоя вся после твоего живота мне, великому князю, со всем по тому, как было за тобою…”

4) Повторяется последняя формула, но к ней добавлено, что в случае, если “бог отоимет” великого князя Ивана Васильевича, – все аналогичные права на верейско-белозерские владения закрепляются за наследником великого князя.208

Выводы о различии в правах князя Михаила на все упомянутые земли на основании столь расплывчатых данных делать трудно, но понятно, что оно было. Можно предположить, что в Белоозере Михаил Андреевич уже утратил права распоряжения землями (о чем говорят, как нам кажется, упомянутые факты присутствия великокняжеских наместников на Белоозере в 1482 г.). Нечто подобное (если и не формально, то практически) произошло и с Вереей. Об этом также может свидетельствовать отсутствие каких-либо пожалований из верейских земель в духовной грамоте верейского князя. Следует отметить, что статус Вереи грамотой выделяется особо. Она несколько раз именуется “вотчиной” Ивана Васильевича, хотя одна из статей договора и признает, что владетельные права на нее Михаила Андреевича основаны на духовной грамоте его отца – князя Андрея Дмитриевича. Видимо, Вереей ранее этого момента уже владел сын Михаила Андреевича – Василий Удалой. После опалы последнего, вероятно, Верея и была взята великим князем себе. А затем уже вновь “пожалована” верейско-белозерскому князю “в держание” “до живота” его.

Переходя непосредственно к самой духовной грамоте верейско-белозерского князя, необходимо остановиться на ее датировке.

Исходя из навязанных верейскому князю условий будущего завещания А.А. Зимин предположил, что датировку рассматриваемой духовной можно датировать не 1486 г., как это сделал Л.В. Черепнин в ДДГ, но необходимо значительно расширить датировку и, возможно, отнести ближе ко времени заключения предшествующих договоров.209 Признавая более правильной расширенную датировку грамоты, предлагаем также принять во внимание и факт довольно длительной процедуры написания этого завещания. Черновой вариант, составленный по указанию Михаила Андреевича (для краткости в дальнейшем будем называть этот вариант – № 1210) был направлен на утверждение великому князю. В великокняжеской канцелярии его переписали (№ 2211) и отправили обратно Михаилу Андреевичу, где дьяк удельного князя еще раз его переписал (№ 3212). И потом, видимо, грамоту вновь отослали великому князю, а также – поставившему на обороте свою подпись митрополиту Геронтию. С другой стороны, в начальном протоколе грамоты № 1 отсутствуют указания на состояние здоровья завещателя. Отсутствие выражения “при своем животе”, как доказал С.М. Каштанов213, говорит о том, что грамота не была написана во время тяжелой болезни завещателя. Но в первоначальном варианте нет указаний и на доброе здравие князя. Это могло быть обусловлено преклонными годами Михаила Андреевича, когда, несмотря на отсутствие тяжелой болезни, кончина его близилась. Однако во втором, великокняжеском варианте появляется формула: “…пишу сию грамоту духовную при своем животе, в своем смысле и в своем разуме…”214 Говорит ли это о том, что верейский князь не знал о существовании такого правила, или специально, по какой-то иной причине не внес слова “при своем животе” в текст начального протокола грамоты, а осведомленный о его болезни великий князь приказал их вписать? Как правило, духовные грамоты свято сохранялись и передавались в княжеских семьях из поколения в поколение со всей казной. Но неосведомленность в правилах написания завещания, проявленная Михаилом Андреевичем, говорит скорее об отсутствии у него к тому времени духовной грамоты отца – Андрея Дмитриевича Можайского.215 Такое предположение кажется еще более обоснованным при дальнейшем чтении грамоты, во многих других случаях отступающей от установившихся канонов. Иные предположения о причинах отсутствия формулы о здоровье князя Михаила в начальном протоколе его духовной грамоты возможны, но были бы слишком умозрительными.

Как бы то ни было, с наличием формулы “при своем животе” в официально утвержденном документе приходится считаться. Однако это не говорит о том, что грамота писалась незадолго до кончины, поскольку, напомним, князь был весьма преклонных лет.

С.М. Каштанов справедливо отметил, что в удельнокняжеских канцеляриях формуляры духовных были мало разработаны.216 Единственно, чем удостоверялась подлинность акта – княжеской печатью. Приложение восковой прикладной печати вместо вислой свидетельствовало, по мнению С.М. Каштанова, о понижении социально-политического статуса удельных князей во второй половине XV в. Писал грамоту под диктовку князя Михаила Андреевича и затем переписывал великокняжеский вариант княжеский дьяк Неклюд, что подтверждает вывод С.М. Каштанова о том, что во главе княжеского делопроизводства во второй половине XV в. стояли церковники, часто совмещавшие функции духовника и печатника.217

Несмотря на то, что почти все особенности формуляра грамоты рассмотрены в указанной статье С.М. Каштанова, в данной работе совсем обойтись без характеристики формы столь важного для нас документа нельзя.

Прежде всего, необходимо еще раз обратить внимание на существование трех вариантов документа. Первые два варианта сохранились в списках конца XV в., беловой экземпляр дошел в подлиннике, у которого, однако, утрачены прилагавшиеся к нему две печати. Сохранность всех трех списков вызывает интерес и наводит на мысль о том, что для великого князя Ивана Васильевича имело определенное значение хранение не только официального текста, но и его черновиков. Значение это заключалось в желании иметь твердое подтверждение законности своих действий в отношении полученных от верейского князя земель и подтверждение свободной воли завещателя, отдавшего свои владения великому князю без принуждения. В особенности это было важно, когда великий князь решил по-своему распорядиться селами и деревнями, завещанными верейским князем московским церквям и монастырям. Такой вариант в духовной грамоте предусматривался: если великий князь захотел бы получить эти населенные пункты, он только должен был заплатить храму за них определенную сумму.

При переписывании великокняжеского варианта (№ 2) дьяком верейского князя (№ 3) изменений в текст грамоты внесено почти не было (кроме того, что имя писца оставлено в первоначальной редакции: подпись под первым черновым вариантом и под утвержденным гласит, что грамоту писал “дьячишко мое постельное Неклюдец”, тогда как в великокняжеской канцелярии предлагали именовать его “дьяком” и полным именем “Неклюд”). Можно согласиться с выводом С.М. Каштанова о том, что при создании белового экземпляра документа имело место “более или менее механическое повторение”.218 Правда, это “повторение” имело место уже после того, как исправленный вариант был внимательно прочитан верейским князем. Так думать позволяет одна фраза, появившаяся в третьем варианте духовной грамоты. Ее не было не только во втором, но и в первом вариантах. После статьи об отпуске на волю холопов, в грамоте написано: “Да чтобы господинъ мои, князь велики, пожаловал, после моего живота судов моих не посудил”219. Вероятно, Михаил Андреевич был не особенно доволен внесенными по указанию великого князя изменениями, но спорить не мог, и единственное, что позволил себе, – внес в текст вышеуказанную фразу. Вероятно, это была со стороны верейского князя еще одна попытка обеспечить соблюдение своей воли.

Сравнительный анализ первого и второго вариантов духовной представляется необходимым как для лучшего понимания целей великого князя и механизма присоединения ярославецкой части удельного верейско-белозерского княжества к Москве, так и для лучшего представления о составе земель этого владения Михаила Андреевича и формировании территории будущего Ярославецкого уезда.

Какие же изменения были внесены в вариант № 1 в великокняжеской канцелярии?

1. Прежде всего, как уже отмечалось, был изменен начальный протокол грамоты, а именно:

а) в текст внесены слова: “при своем животе” (о чем говорилось выше);

б) расширена инвокация (что отмечено С.М. Каштановым220), введен вариант, впервые встречающийся в духовной великой княгини Софьи Витовтовны, и с тех пор использовавшийся во всех духовных великих князей: вместо “Во имя Отца и Сына с Святаго Духа” в № 1 – “Во имя Святыя и Живоначальныя Троица, Отца и Сына и Святаго Духа” в № 2;

в) усилена формула, говорящая об умственном здоровье князя. В документе № 1: “пишу сию грамоту духовную своим целым умом”; в № 2: “в своем смысле и в своем разуме”. Как показал Г.В. Семенченко, в данной части протокола духовных грамот конца XV – начала XVI в. прослеживается влияние группы статей “Закона судного людем”, недвусмысленно указывающего на психическую полноценность завещателя как на необходимое условие законности его распоряжений221. В нашем случае формальное исправление протокола также еще раз свидетельствует о значении, придаваемом великим князем полной законности завещания.

Трудно сказать, было ли на руках у Михаила Андреевича в момент написания духовной завещание его отца. Многое наводит на мысль, что нет. Но, во всяком случае, князь был знаком с нормами составления подобных документов, о чем свидетельствует состав начального протокола грамоты. Инвокация и интитуляция духовной верейского князя соответствуют таковым же элементам духовной его деда – московского великого князя Дмитрия Донского. В завещании верейского отсутствуют лишь слова: “Даю ряд сыном своим и своеи княгине”222, что вполне понятно: Михаил Андреевич никому “ряда” не давал, все владения передавал великому князю.

2. Изменен порядок расположения материала. Будучи весьма набожным человеком, Михаил Андреевич начинал свою духовную с перечисления отдаваемых им великому князю драгоценных для него реликвий – чудотворной иконы и богато украшенных церковных риз. Затем перечислялись волости, и уж потом – передаваемое великому князю движимое имущество. Лишь после этого следовало перечисление владений, завещаемых им дочери, монастырям, церквям и слугам. Определенная логика в таком расположении материала четко прослеживается. Прежде всего принималась во внимание значимость субъекта пожалования лично для верейского князя, затем учитывалось значение пожалования с точки зрения его не только материальной, но и духовной ценности. Но существовал уже сложившийся формуляр, и в великокняжеской канцелярии все передаваемое по духовной имущество расположили строго по установленному порядку, вынеся на первое место имевшие государственное значение статьи о передаче московскому князю земельных владений Михаила Андреевича. Затем были перечислены земли, передаваемые монастырям и церквям “на помин души”. После них – села, деревни и пустоши, отданные слугам князя в пожалование и “в куплю”. И лишь в самом конце – движимое имущество.

3. В отличие от первоначальной редакции, где Белоозеро, Верея и Ярославец равно названы “отчиной” Михаила Андреевича, московская редакция подчеркивает различие правовых оснований этих владений для самого верейского князя и различие оснований для их перехода великому князю. На первое место вынесено Белоозеро, статус которого уточнен. В грамоте № 2 подчеркнуто, что Белоозеро передано было еще при жизни верейского князя. Как считал Л.В. Черепнин, Михаил Андреевич после 1482 г. сохранял на Белоозеро права лишь прекарного характера223. Подробно перечисленные в грамоте прикупы князя Михаила в Белоозере, сделанные уже после этой даты, в варианте № 2 заменены общей формулой: “дал есми ту свою отчину Белоозеро своему господину и осподарю, великому князю Ивану Васильевичу всея Руси при своем животе, и с волостьми, и с путми, и с селы, и слободки, и со всем, что к Белоозеру изстарины потягло, и съ своими прикупы, и со всеми пошлинами, как было за мною”224. В отношении неопределенности характера прав верейского князя на белозерские земли после 1482 г., можно также заметить, что согласно последующим договорам между великим и верейским князьями существовали грамоты, данные Михаилом Андреевичем Ивану III на эти владения. Грамоты не сохранились, что весьма подозрительно выглядит на фоне прекрасно уцелевших трех вариантов духовной.

4. Изменен порядок перечисления остальных земельных владений, передаваемых великому князю: вместо Вереи (стоявшей в № 1 в самом начале) первым теперь назван “жеребей” в Москве, причем, расписанный значительно более подробно, чем в № 1. Затем названы Ярославец, двор в Москве, а уж после этого – Верея. Очевидно, великому князю было особенно важно подробно зафиксировать получаемые им владения в Москве. Также очевидно, что статус Вереи, взятой им “в своеи вине” у князя Василия Михайловича Удалого и переданной затем в держание его отцу, отличался от статуса прочих владений Михаила Андреевича, что и следовало особо подчеркнуть. Определенно указано, что это было временное пожалование, хотя и являлось “вотчиной” верейского князя. Двойственность положения этой части весьма разнородного по составу верейско-белозерского княжества проявляется и в том, что Верея названа “вотчиной” не только Михаила Андреевича, но и великого князя: “…ино после моего живота та вотчина господина моего, великого князя, Верея со всем его и есть”. Великий князь, таким образом, не отрицает наличие права наследственного владения ею у верейско-белозерского князя, но утверждает свое право отбирать вотчины, а затем жаловать в качестве уже прекарного владения любому, кому посчитает нужным. Видим здесь явное использование термина “вотчина” не только как указание на способ получения владения, но и на его юридический статус.

Возникает вопрос: возвращение Вереи в руки Михаила Андреевича “до живота” было актом простого доброжелательства? Или определенную роль сыграло понимание хозяйственной целесообразности: отдать прежнему хозяину лучше, чем дать новому, не знающему всех нюансов хозяйственной жизни региона? Кроме того, могли иметь значение и иные соображения: при жизни наследственно владевшего этими землями князя, ничем не провинившегося перед великим князем московским, незачем было отдавать их кому-нибудь еще? К сожалению, поставив все эти вопросы, нужно признать, что достаточными данными для ответов на них мы не обладаем.

Порядок перечисления принадлежавших князю Михаилу Андреевичу волостей в рассматриваемых вариантах грамоты показывает, что Белоозеру отдавалось предпочтение, хотя оно было отобрано ранее других. Но это была самая крупная, развитая хозяйственно, хорошо освоенная часть владения. Второй по значению среди своих владений князь считал Верею, третьим – Ярославец. Возможно, впервые упомянутый в этом документе “Ярославецкий уезд” – совсем недавно образовавшаяся административно-территориальная единица. Лишившись Белозерской части своих владений, отдав сыну Верею, Михаил Андреевич единственным местом своего пребывания мог избрать лишь Ярославец, после чего крохотный городок стал центром уже фактически несамостоятельного, хотя формально еще удельного владения. По сравнению с бывшими владениями князя, территория уезда была ничтожной.

5. В грамоте № 1 говорится, что Белоозеро, Верея и Ярославец передаются великому князю “с волостми, и с селы, и слободами и со всеми пошлинами, опрочь тех, которые есми дал по своеи души, и которыми пустошми кого буду пожаловал, дал в куплю”. В великокняжеской грамоте последнего замечания об исключении некоторых “пустошей” из владений великого князя нет. Напротив, появляется противоположное утверждение: “…и яз благословил, дал есми ту свою вотчину всю, после своего живота, своему же господину, великому князю Ивану Васильевичу всея Руси”.

6. В грамоте № 2 изменен порядок перечисления монастырей, получавших от верейского князя “на помин души” села и деревни. В начало вынесены Кириллов и Мартемьянов монастыри на Белоозере, указанные у верейского князя в конце. Л.В. Черепнин считал, что это связано с желанием великого князя подчеркнуть подчиненность белозерского князя, убрав с первого места в документе безусловно первый в Москве по роли и значению Троицкий монастырь, богатые пожалования в который часто делали члены великокняжеской семьи.225 Верейский князь это значение Троицкой обители понимал, почему и указал ее первой, а затем уже перечислил московские монастыри и храмы, Пафнутьев Боровский монастырь и ярославецкие церкви. Распоряжения, касающиеся пожалований в Кириллов Белозерский и Мартемьянов монастыри, помещены в варианте № 1 в самом конце и носят очень подробный характер, решительно измененный, формализованный в варианте № 2. Нам представляется убедительным данное Черепниным объяснение выноса на первое место белозерских монастырей. Однако здесь могла иметь место и прослеживающаяся по всему документу тенденция к формализации текста. Она проявилась и в строгом соблюдении принятой в начале последовательности упоминания территорий: Белоозеро, Москва, Верея, Ярославец.

7. Значительно сокращены в грамоте № 2 и опять-таки “формализованы” статьи о передаче сел, деревень и пустошей “по душе” князя и его родственников. В грамоте № 1 каждый раз последовательно перечисляются лица, по чьей душе делает князь вклад: “по своему отцу, и по своеи матери, и по своеи души, и по своеи княгине, и по своем сыне Иване”. В варианте № 2 в самом начале присутствует фраза: “А на поминок по своем роду и по своеи душе…”, после которой перечислены все пожалования на той или иной территории. Для верейского князя было важно указать в прямой последовательности, кого поминать с получаемых монастырем или храмом доходов. Для великого князя это абсолютно не имело значения. По его мнению, очевидно, достаточно было указать целиком – “по своем роду”.

Все указания на денежные компенсации, выплачиваемые в случае, если пожалованные владения “будут надобе” великому князю, отнесены в конец разделенных по территориальному признаку статей.

8. Согласно грамоте № 1 Михаил Андреевич завещал своей дочери Анастасии (жене князя Иосифа, предположительно – Дорогобужского) села Офонасьевское и Костинское в Ярославецком уезде. В случае же, если села понадобятся великому князю, то “господин мои, князь велики, дастъ моеи дочери, княгине Настасье, в тех земель место, свои земли”, – говорится в грамоте. Вместо этого в № 2 княгине предназначалось только 300 руб. денег и никаких земельных пожалований. Села Офонасьевское и Костинское в тексте № 2 не фигурируют.

Упоминание этих сел в грамоте № 1 и его отсутствие в № 2, позволяет предположить, что верейский князь, видимо, хотел обеспечить свою дочь земельными владениями, располагавшимися неподалеку от города Ярославца, небольшого, но все же имевшего некоторое хозяйственное значение. Небольшие по размеру, затерянные в лесах волости этого уезда, вероятно, были не слишком развиты, а территории их не до конца освоены. Поэтому дочери и хотелось отдать земли получше, а именно те из них, которые располагались ближе к центру уезда. Кроме того, село Офонасьевское располагалось “в Локне”. Если согласиться с предположением (см. § 1) о том, что “Локна” духовной Михаила Андреевича соответствует волости “Лохно” духовной Дмитрия Донского (принадлежавшей жене его Евдокии), то получается, что дочери передавал верейский князь часть земель, бывших некогда владением княгини. Возможно ли здесь предположить попытку продолжения древней традиции передачи отдельных волостей по женской линии? Как бы то ни было, но в данном случае еще одна древняя традиция, идущая еще со времен Ивана Калиты – о наделении княжеских дочерей земельными владениями – была нарушена великим князем. Правда, дочь князя Михаила была уже замужем, а в приданое земель московские князья не давали. С другой стороны, ее муж был, вероятно, служебным князем, т.е. земли из Московского княжества после передачи их Анастасии не уходили. Но все же Ивану III важно было сохранить удел в целом и, возможно, – уничтожить всякую память о существовании владетельных прав на него верейского князя.

9. Изменены и значительно усилены в сторону подчеркнуто большого доверия к великому князю заключительные статьи грамоты. А именно:

а) появилась новая статья: “А опрочь того, что ни останется после моего живота моеи казны, и то все господинъ мои, князь велики, роздастъ по моеи души”. Можно предположить, что великий князь таким образом позаботился, чтобы не было недоразумений в установлении владельца имущества, возможно, забытого верейским князем;

б) значительно усилена статья, называющая Ивана III душеприказчиком верейского князя. Вместо: “А приказываю душу своему господину и осподарю, великому князю Ивану Васильевичу всея Руси” написано: “А приказываю душу свою помянути, и долг заплатити, и все розправити по своем животе своему господину и осподарю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, положил есми о всем на бозе да на нем, на своем господине”;

в) появилась новая статья: “А где ми что долгу дати, ино тому список за своею печатью и за подписью дьяка моего”. Такой список и в самом деле к грамоте был приложен и сохранился.226

К сожалению, не сохранился другой список, также упоминаемый в духовной, причем во всех трех ее вариантах. Это список вещей, передаваемых верейским князем сыну Василию (находившемуся уже несколько лет в изгнании). Согласно духовной, в то время, когда Василий и его жена еще находились при своем отце, он “подавал” им некие вещи, которые теперь хотел им же и вернуть. Несмотря на такую оговорку, вряд ли опальный Василий Михайлович мог что-либо получить из отцовского наследства.

В заключение разбора формуляра духовной грамоты князя Михаила Андреевича верейского, необходимо упомянуть несохранившиеся до наших дней две печати, которыми был заверен последний, третий ее вариант. Вероятно, это были печати самого верейского князя: черновосковая, прикладная с изображением женщины с мечом (как и сохранившиеся в прикладных к духовной грамоте списках), и митрополита Геронтия, подписавшего утвержденный третий экземпляр духовной. Наличие подписи и, вероятно, печати митрополита Геронтия на официальном завещании удельного верейского князя можно было бы также расценить как исключение из правил: не известно ни одной другой духовной грамоты удельного князя, утвержденной митрополитом. Однако в одной из работ С.М. Каштанова показано, что отсутствие печатей и подписей митрополитов на сохранившихся духовных удельных князей может объясняться отсутствием в этот момент митрополитов в Москве.227

Таким образом, рассмотрев формуляр духовной грамоты верейско-белозерского князя и выявив внесенные в него великокняжеской канцелярией изменения, мы убедились, сколь большое значение (хотя и совершенно различное содержательно) придавалось этому документу как завещателем, так и самим великим князем. Иван III, очевидно, видел в нем политический акт, согласно которому в его руки переходили юридически до сих пор самостоятельные владения одной из боковых ветвей московского княжеского дома. Об этом свидетельствуют многочисленные изменения, внесенные в великокняжеской канцелярии в этот документ. Сам же Михаил Андреевич просто диктовал свою последнюю волю, пытался наилучшим образом, подробно и тщательно распорядиться оставшимся у него к концу жизни имуществом. Смирившись с тем, что “удела” его как такового больее не существует, что сын в изгнании, а других наследников кроме великого князя нет, он все же проявляет свободную волю в распоряжении остатками власти.

Итак, что же представлял собой Ярославецкий уезд в конце XV в., каковы были его границы, и какие волости в него входили?

В настоящее время почти все упомянутые в духовной грамоте Верейского князя объекты удалось локализовать и нанести на карту-схему (см. приложение 3) с указанием градаций: село (сельцо), починок, деревня, пустошь. Работа проводилась на основе сопоставления топонимов грамоты с материалами писцового дела конца XVI – начала XVII вв. и картографическими источниками более позднего времени – планами и картами Ярославецкого и Боровского уездов, составленными при проведении Генерального межевания. При этом использовались как карты целых уездов, так и более точные и подробные карты волостей и станов, а также планы некоторых отдельных землевладений. Такая методика позволила более точно определить месторасположение объектов, исчезнувших к настоящему времени. Более того, благодаря привлечению планов отдельных земельных наделов, удалось локализовать некоторые деревни и села, ставшие пустошами уже ко времени составления межевых карт: например, сельцо Якимовское и Кукеповское, а также принадлежавшие городским ярославецким храмам деревни Шубинскую, Усовскую, Романьсково, Пронцевскую, Тураевскую, Костинскую и др.

В качестве основного текста при описании территории уезда мы будем использовать вариант грамоты № 1, как содержащий более полные и подробные сведения о владениях князя, многие из которых в официальном тексте были опущены. Далее мы перечислим все упоминаемые в духовной грамоте Михаила Андреевича верейского топонимы, определим их местонахождение по писцовым книгам более позднего времени и картам XVIII в., укажем на происходившие изменения названий (что покажет путь, которым была проведена локализация объектов). В некоторых случаях названия сел и деревень не менялись со временем, и локализация их затруднений не вызывала. Такие объекты приводятся без пояснений вышеназванного характера.

Все это позволяет определить с возможной степенью точности границы Ярославецкого уезда в конце XV в. и установить, какие известные по более ранним или более поздним источникам волости и станы входили в его состав. Итак, на упомянутую карту-схему (приложение 3) нанесены следующие объекты, названные в духовной грамоте верейско-белозерского князя Михаила Андреевича (номера топонимов ниже в тексте соответствуют номерам на карте-схеме):

1. Офонасьевское сельцо в Локне (в конце XVI столетия сельцо Офонасьевское стало просто “деревней Офонасово, Селино тож”, входившей в Суходровскую волость228).

2. Сельцо Костинское (в конце XVI в. – “деревня, что было сельцо Костинское, а под ней прудишко” – в волости Гордошевичи229).

Оба сельца предназначались дочери верейского князя Анастасии, но не были отданы ей. Напомним, что вместо них княгиня должна была получить 300 руб. Это кажется для того времени значительной суммой.230 Показательно сравнение со стоимостью подобных пожалований “по своей душе” Ивана Борисовича Рузского (1503 г.): в Кирилов и в Мартемьянов монастырь давал князь по 10 руб., в Рузские храмы – деревни и слободы стоимостью по 5 руб.231

3. Село Ивановское “з деревнями” “въ Ярославце” предназначалось Троицкому Сергиеву монастырю. Компенсация за него должна была составить 80 руб.

В духовной грамоте Дмитрия Донского упоминается некое “село Ивановское Васильевича в Гремичах”.232 Возможно, это то же село, которое названо в духовной грамоте верейского князя “в Ярославце”. Волость Гремичи располагается вблизи города Ярославца, к северо-востоку от него. По писцовой книге уезда Ярославца Малого 1587/1588–1591/92 гг. известны два села Ивановских – одно (“Львовское тож”) в Прудцовской волости233 (вероятно, выделившейся из Гремичей и Сущова) и “село Скрыпорово Ивановское тож” Окологородного стана234 (образовавшегося, по всей видимости, путем выделения части земель из волостей Гордошевичей и Гремичей). Оно и представляется, исходя из его расположения на местности (высокий берег реки, близость к городу, хорошие дороги, наличие пашни, сенных покосов и леса вокруг), более подходящим для отождествления с указанным в грамоте верейского князя. Положение другого села не так удачно: от реки оно удалено, также как от города. Тождество Ивановского села грамоты верейского князя селу “Ивановского Васильевича в Гремичах” духовной грамоты Дмитрия Донского доказать пока не удается. Возможно, это совершенно разные объекты. Предполагать их соответствие позволяет лишь сходство названий, ранние упоминания, понимание продолжительности и трудоемкости процесса освоения земель вокруг города. А также – предположение о богатстве и разработанности земель, принадлежавших в конце XIV в. Ивану Васильевичу Вельяминову, и тех, что в конце XV в. завещались Троицкому монастырю.

4. Село Якимовское передавалось московскому храму Михаила Архангела, и стоило, по мнению Михаила Андреевича, 100 руб. Месторасположение “пустоши что была деревня Якимова” удалось установить приблизительно лишь по межевым книгам 1685–1686 гг.235 Оно находилось в Гордошевской волости.236

5. Село Татаренки “в Заечкове” предназначалось “Пречистои к соборнои церкви на Москве” (компенсация – 60 руб.). Входило в XVI–XVII вв. в Заечковский стан.237 Так же, как и все остальные известные по духовной верейского князя населенные пункты в Заячкове, село сохранилось до настоящего времени.

6. Село Богоявленское – к “Пречистои на Симаново в манастырь” (50 руб.). Расположение села не указано, но оно находится также в Заячкове, что известно и по приложенной к духовной грамоте отдельной данной на это село238, и по писцовым книгам239 (другого Богоявленского в Ярославецком уезде не было).

7. Село Тарутинское – женскому Вознесенскому монастырю в Москве (50 руб.). Знаменитое село, прославившееся далеко за пределами России в 1812 году. Входило в Заечковский стан.240 Сохранилось до наших дней.

8. Деревня Нижнее – Свято-Алексеевскому женскому монастырю (20 руб.). Также входило в Заечковский стан241 и сохранилось до сих пор.

9. Сельцо Кукеповское – Боровскому Пафнутьеву монастырю. В писцовой книге 1587/88–1591/92 гг. упоминается как “сельцо Кутепово” или “Кутеповское” в Гордошевской волости.242

Судя по всему, московские храмы (в частности, Архангельский собор и Успенский) получили вместо предназначавшихся им сел денежные компенсации, либо пожалования были у них тут же отобраны.243 Но, во всяком случае, в утвержденном варианте духовной грамоты предусматривается либо передача монастырям и соборам сел, либо выплата им денежной компенсации.

Далее в грамоте следуют пожалования Ярославецким храмам. В XVI–XVII вв. все владения городских ярославецких церквей находились с Гордошевской волости.244

10. Верейский князь завещал деревню Шубинскую Архангельскому собору в Ярославце. Деревня Шубинская в конце XVI в. стала “пустошью, что было селище Погорелое, что было селцо Шубино за архангельским протопопом с братьею”245. Пустошь после исчезновения Архангельского собора принадлежала городской Спасской церкви. Позднее ее передали Николаевскому монастырю, и в первой половине XVIII в. она была заселена монастырскими крестьянами.246 Ставшая снова деревней, Шубинка локализуется по Генеральному плану Малоярославецкого уезда конца XVIII в.247

11. Архангельскому ярославецкому собору также отдавалась деревня Костинская, ставшая “пустошью Шадуевской, Костино тож” в XVI в.248 и переданная затем Успенской церкви. Локализуется по картам екатерининского межевания.249

12. Никольской церкви досталась деревня Романьсково. Место деревни, ставшей “пустошью Раменской” в XVII в.250, известно по межевым картам XVIIIв.251

13. Церкви Спаса Перображения принадлежала деревня Тураевская.252 Место пустоши известно также по межевым картам XVIII в.253

14. Егорьевскому храму досталась деревня Приньчаковская. В XVI в. такой деревни нет, но Егорьевскому храму в Ярославце на посаде принадлежала “пустошь, что было селище Пронцевское”254