Читать онлайн Герои и битвы. Военно-историческая хрестоматия. История подвигов, побед и поражений бесплатно

Персидский царь Ксеркс и сражение при Фермопилах

Ксеркс, царь персидский, стал готовиться к походу в Грецию. Приготовления к походу делались небывалые, таких еще не видел Древний мир: 56 народов, подвластных персидскому царю, поднимались с места по его приказанию. Из самых отдаленных стран двигались ополчения на сборные пункты, на берега Тигра и Евфрата. Казалось, вся Азия пришла в движение. Тут были индийцы в своих бумажных полосатых одеждах; эфиопы в львиных шкурах; черные баллухи, кочевники Средней Азии, на своих легких, как ветер, конях; мидяне и бактрийцы[2] в богатых ярких одеждах; ливанцы на четырехколесных военных колесницах и арабы на своих уродливых верблюдах. Тут были народы совсем дикие, звероловные, они ловили людей, как зверя, кожаными арканами. Набралось столько, что нельзя даже было сосчитать обычным способом. Тогда царь приказал отсчитать десять тысяч и обнести их оградой, потом выпустить их, загнать других, пока не наполнится вся ограда и делать это до тех пор, пока не сосчитают все войско. Царское приказание было исполнено. Сто семьдесят раз наполняли и очищали огороженное место. Тогда царь узнал, что с ним идет миллион семьсот тысяч войска. Самая надежная часть этой страшной по тому времени военной силы были природные персы. По старому обычаю, все знатные персы служили в коннице, отчего персидская конница считалась гораздо сильнее и лучше пехоты, хотя пехоты было гораздо больше. Все горские народы персидской монархии составляли легкую пехоту, она отлично стреляла из лука и метко кидала дротик или же пращу. Тяжелая пехота имела короткие мечи и копья, большой лук с длинными стрелами, носила в руках небольшие деревянные щиты и надевала на себя грудные и ножные латы. Так она выходила в бой. Вместе с войском выступали в поход военные колесницы, некоторые из них имели на колесах косы – косить людей, как косят траву. Эти колесницы обыкновенно и начинали бой, а конница старалась в то же время охватить неприятельские фланги. За колесницами двигался центр персидской армии. Тут обыкновенно находился сам царь, на коне или на колеснице, круженный царедворцами и царской дружиной «бессмертных». В этой дружине насчитывалось 10 тысяч самых знатных персов, не только они сами, но и кони их были покрыты блестящими латами. Все прочие войска, набранные из покоренных областей царства, не имели одинакового вооружения, не знали дисциплины, сражались по своим обычаям, как умели. Управлять таким войском всегда очень трудно, в случае неудачи в одном месте они бежали все, без оглядки, и тогда нельзя было ни остановить его, ни построить к новой битве. В местах открытых, степных, имея дело с дикими народами Азии, персы почти всегда побеждали, но зато в местах гористых или, имея дело с искусным противником, персы терпели поражения, несмотря на свою многочисленность. Так было за 10 лет до этого похода, когда они в первый раз вторглись в Грецию. Греки разбили их при Марафоне, сражаясь один против десяти. Морские силы персидского царя также были не малы, между народами, подвластными его державе, финикияне и греки, поселенные в Малой Азии, всегда считались отличными мореходами. На этот раз было заготовлено 3000 транспортных судов собственно для подвоза продовольствия, да 1200 боевых судов, готовых принять бой. И во главе всех этих сил, и сухопутных, и морских, стоял один человек – Ксеркс, надменный повелитель, которому народы поклонялись как Богу.

За 480 лет до Рождества Христова, ранней весной, начался поход. Европу от Азии разделяет Геллеспонтский пролив, два деревянных моста были заранее перекинуты через этот пролив, но их снесло бурей, Ксеркс пришел в ярость. Он приказал обезглавить всех плотников, а в море бросить тяжелые цепи в знак того, что и море должно быть ему послушно. «Ты оскорбил своего господина. Хочешь или нет, злое море, а по твоей спине он все-таки перейдет на ту сторону». Царский приказ исполнили в точности. Скоро был готов новый мост и вместе с тем сделаны приготовления к торжественному переходу. На ранней заре, как только заалел восток, принесли жертву. На середине моста зажгли в особом сосуде курение и посыпали его ветками мирта. Благовонный фимиам поднялся к небу. С восходом солнца наступила кругом тишина: народы Азии, исполненные благоговения упали на землю. Царь, взявши в руки золотую чашу, излил в море заранее приготовленную жертву и молился восходящему светилу, чтобы оно даровало победу персидскому оружию, потом он бросил чашу вместе с мечом в море и подал знак к движению. Сотни тысяч устремились к мостам. Семь дней и ночей без перерыва войска переходили в Европу. Наконец, весь этот страшный поток нахлынул на Фракию. На равнинах Фракии царь сделал смотр своему войску. С вершины высокого холма, на котором поставили золотой трон, он глядел на проходившие мимо пестрые толпы конных и пеших народов.

Как широкий поток истребляющей лавы, залили дикие азиаты северные страны Греции. Никто и не помышлял им сопротивляться, города наперерыв один перед другим спешили выслать победителю землю и воду – знаки своей покорности. К войску персидского царя присоединялись новые народы, отчего оно становилось все больше и больше, персидский флот благополучно продвигался вдоль берега. Все предвещало удачу: Греции угрожала страшная опасность.

Греция в то время не была единой, как, например, теперь, а состояла из десятка или больше того городов, и каждый из этих городов с принадлежавшей ему землей считался отдельным государством, то есть управлялся своими законами, имел отдельных правителей и собственное войско. Часто эти маленькие государства между собой ссорились, вели войны, но в случае опасности, они вовремя соединяли войска и общими силами отбивались от общего врага. А таким постоянным врагом греков являлись персы. И войны их начинались из-за того, что греческие города оказывали помощь своим братьям грекам же, населенным на границах персидской монархии в Малой Азии. Разумеется, греки, даже соединивши все свои силы, не могли выставить такого большого войска, какое вел за собой Ксеркс. Но в греческом войске было больше порядка, соблюдалась строгая военная дисциплина, особенно у спартанцев, и что главное – они любили свое отечество, свою маленькую родину. Вот почему греки сражались с таким мужеством, с таким одушевлением, какое не встречалось у персов, особенно в то время, когда персидские цари стали набирать ополчения с разных и далеких концов своей монархии. Греческие дружины состояли из природных греков, они сражались за близкое, каждому дорогое дело, все воины думали и чувствовали, как один человек. Еще надо сказать, что греки, как народ умный, живой, улучшали военное дело: придумывали лучшие построения, отлично владели оружием, умели приспособляться в бою – у них было то, что называется военным искусством. Особенно любопытно устройство спартанского войска, которое считалось долгое время непобедимым. Война для спартанцев – желанная пора, время отдыха, в мирное время они не доедали, не досыпали, тратя все время на трудные воинские упражнения и черную работу. С выступлением в поход, к услугам воина являлись рабы для черной работы, мулы – для перевозки тяжестей, а ему оставалась одна забава: или сражаться с неприятелем или же бегать с товарищами взапуски да метать копье. Тяжелая спартанская пехота имела прекрасное вооружение; самое главное – это был большой щит. Потерять свой щит и даже сражаться без него – считалось стыдом, бесчестием для спартанца. Шлем, грудные латы и щит хорошо защищали тяжелую пехоту от стрел и копий противника; ручным оружием были дротик, копье и двусторонний меч. Собственно спартанцы не имели легкой пехоты: они презирали ее, но в тех греческих городах, где была легкая пехота, они имели такое же вооружение, как и персидская, – лук и пращу. В бою легкая пехота греков сражалась врассыпную, впереди и на флангах тяжелой пехоты, а эта последняя уже производила натиск в сомкнутом и глубоком строю, не менее как в 12 шеренг. Этот строй назывался «фалангой». Прикрытые щитами, с копьями наперевес, воины продвигались фалангой тихим мерным шагом под флейту. Одолеть такую фалангу, особенно когда она стояла на месте, считалось делом невозможным. Вот с каким народом – сметливым, единомышленным, искусным – приходилось сражаться персам.

Среди греческого народа по временам появлялись люди высокого ума и больших добродетелей. Таким был Фемистокл, гражданин города Афин. Еще юношей он удивлял всех сограждан силой своего слова, но говорил не пустые речи, не пустозвонил, а ратовал о славе и величии своей родины. Тут он не знал соперников, потому что золотыми устами говорила горячая любовь к грекам. Однажды молодежь стала над ним смеяться, что он не умеет играть на лире. «Да, – ответил Фемистокол, – ни петь, ни играть я не умею, но маленький город сделать великим и прославить его – это я могу». Все афиняне считали недавнее поражение персов за конец войны, только Фемистокол, не признавал этого. Он считал Марафонскую битву только началом более продолжительных и жестоких войн, а потому пустил в ход все свое красноречие, чтобы приготовить греков к защите Отечества. Он уговорил афинян построить флот, необходимый для борьбы с персами, устроил союз между афинянами и спартанцами, самыми сильными из греческих граждан, он же помирил прочие греческие города, воодушевил их мужеством и решимостью пожертвовать всем достоянием в грозящей беде.

Грузно и медленно приближались персы, направляясь через Фессалию, к Фермопильскому проходу, который открывал путь в самое сердце Греции. Тут были ее самые многолюдные города, сочные пастбища, поля, покрытые оливковыми деревьями и виноградниками, здесь процветала торговля и промыслы, из здешних гаваней расходились отважные мореходы к берегам Малой Азии, Крыма, Кавказа, к дальним берегам Африки, Италии и Испании – то для торгового дела, то для поселения в новых привольных местах. На родине греков было слишком людно, тесно. Между Фессалией и Локридой, на границе этих двух греческих областей, горный хребет Эты упирается в море, оставляя небольшой проход, в самом узком месте – не более семи сажень. С одной стороны плещет в скалистый берег Эгейское море, а с другой – возвышается круто, обрывисто гора Анопея. Прежде здесь был перекоп, а спереди запруда, отчего и сам проход назывался Фермопилами, что значит по-русски «врата теплых ключей». На общем совете греческих вождей решили занять это место, но греки выставили, далеко не по условию, всего 6 тысяч тяжелой пехоты под начальством спартанского царя Леонида, собственно же спартанцев было только 300 человек. Леонид, узнавши, что персы вошли в Фессалию, возобновил древний вал, часть своего отряда поставил впереди, а тысячу фокеян выдвинул влево на гору. Там была маленькая тропинка, которая вела в тыл греческого отряда. Персы приблизились, и когда доложили Ксерксу, что проход занят, царь громко расхохотался: ничтожная кучка людей вздумала удержать его миллионы! Он отправил к Леониду послов с наказом немедленно выдать оружие. «Придите и возьмите», – сказал послам спартанский царь.

Персы назвали безумной попытку сражаться с ними, персов так много, что они затмят солнце своими стрелами, – говорили послы. «Тем лучше, – отвечал один спартанец, – будем сражаться в тени». Ксеркс медлил с нападением, он не хотел верить, что греки решились защищать проход и дал им 4 дня на размышление: пусть уйдут себе, куда хотят, – думал царь. Однако греки и не думали отступать, прошло 4 дня, и царь приказал штурмовать ущелье. «Неприятель приближается!» – крикнул кто-то из греческих стражей. «Отлично! – сказал Леонид: и мы приближаемся к неприятелю». Затем он спокойно устроил к бою фалангу. Персы сразу наткнулись на высокую железную стену из плотно сомкнутых щитов, от которых со свистом отскакивали тучи выпущенных стрел. Толпа за толпой кидались сломить эту стену, но она стояла, как и прежде, неуязвима, ощетинившись рядом длинных копий в твердых руках бойцов. Все выше и выше росла перед ними куча убитых, точно живой вал, накиданный спешно искусной рукой. Ксеркс послал храбрейших из своего войска «бессмертных», но и те пали, не сломив спартанцев. Ни один перс не хотел больше идти на явную гибель. Тогда царь вскочил с трона, с которого обозревал битву, и в страшном гневе приказал гнать свое войско бичами.

Царь Леонид и послы персидского царя

Прошел день, другой, третий и много здесь погибло персов, их погибло бы гораздо больше, если бы не нашелся между греками изменник, житель ближнего городка. Его звали Эфиальтом. Он перебежал к персам и сказал, что знает горную тропу через Анопею. Отряд «бессмертных» стал скрытно подниматься на лесистую вершину горы. Бой в ущелье затих; греки чуяли недоброе и с тревогой поглядывали назад. На шестые сутки они увидели фокеян, которые дали знать, что скоро покажутся и персы. Оставалось на выбор – или отступить, или умереть. Спартанцам закон запрещал отступление, и они остались, а феспийцы не захотели их бросать; фивян Леонид удержал насильно. Всего греки насчитали 1400 человек. Наступило утро, последнее для защитников, это был седьмой день, когда горсть греков удерживала двухмиллионную армию. Мужественный царь надел царские одежды и по обычаю своего народа принес богам жертву. Этим обрядом он справлял тризну по себе и своим товарищам. Потом он принял вместе с ними пищу и приготовился к бою. У персов раздался военный клич, по нему они ударили с фронта. Дружно и стойко отбили спартанцы первый удар, сомкнувшись еще теснее, и выдвинув свои длинные пики, двинулись грозным строем вперед. Персы тонули в море, карабкались на скалы, спасались бегством, ложились лоском – все мела фаланга, наступая обычным мерным шагом. В эту минуту сзади показались персы, в тылу фаланги. Фиванцы сейчас же перестроились, но спартанцы и феспийцы поклялись перед царем умереть все до единого. С отвагой и страшной силой они кинулись теперь назад, очищая себе путь к небольшому холму, много знатных персов свалилось в сокрушительной сече; два царских брата пали один за другим, прикрывши трупами груду тел. Когда у греков поломались копья, они схватились за мечи. То там, то здесь, в небольшой кучке бойцов подымается тяжелый меч и рассекает «бессмертных» с его шлемом, с его латами. Но их все прибывает, а спартанцев убывает. На них наступают, топчут, давят; удары врагов учащаются, защитники слабеют…

Рванулся вперед царь Леонид, поднявши свой грозный меч, сделал два-три шага и упал, сраженный на землю, вокруг него разгорелся бой пуще прежнего: то персы подавались, то греки отступали. Наконец, они втащили тело царя в середину кучи и, точно празднуя победу, с остервенением кидаются сначала в одну, потом в другую, третью – на все четыре стороны, – грозно отражая удивленных врагов. Но это был последний подвиг греков. Истомленные, иссеченные, придавленные, они свалились все до единого, среди убитых ими персов, среди обломков копий, стрел и мечей, как своих победных трофеев.

Ни одна победа не прославила бойцов так, как прославило это поражение. Павшим спартанским героям была сделана тут же на камне такая надпись: «Прохожий, скажи в Спарте, что послушные ее законам, мы легли здесь мертвыми». Каменный лев долго указывал путнику то самое место, где пал мужественный царь Леонид. В наши дни тоже небольшая кучка бойцов, русских солдат, с такой же стойкостью, с таким же мужеством защищала против всей турецкой армии горный перевал на Шипке. Разница лишь в том, что наши отстояли – им вовремя пришла помощь, а грекам – нет, о них позабыли.

Александр Македонский и завоевание Персидской монархии

Учителями Александра, наследника престола и единственного сына македонского царя Филиппа, были греки, но лучший и любимый его наставник – Аристотель, также грек, один из умнейших людей того времени. Рано царственный отрок стал восхищаться славными подвигами прежних героев. Изучая их деяния, он их полюбил, старался им подражать; он начал даже завидовать своему отцу. Прослышав, что Филипп одержал где-нибудь новую победу, Александр с горечью восклицал: «Отец ничего не оставит мне завоевать!». Однажды Филиппу прислали дикую лошадь по прозвищу Буцефал. Самые лучшие наездники не могли с ней совладать: не позволяла сесть. Александр схватил лошадь за узду и повел ее против солнца, потом погладил и с быстротой кошки вскочил на спину. Лошадь понесла с места. Отец и все присутствующие страшно испугались, опасаясь за жизнь Александра, но он скоро вернулся: Буцефал был мирен, как дитя. «Ну, Александр, – сказал царь, – ищи себе другого царства. Македония мала для тебя». Эти слова запали в душу юноши. Еще раньше, чуть ли не ребенком, он вслушивался в рассказы о Персии, он расспрашивал персидских послов о силе их царя, о путях, ведущих к его столицам, о народах, населяющих его государство. Эта ранняя пытливость тем понятнее, что все греки того времени и их соседи македоняне держали на уме одну мысль – покорение Персии, все равно как мы, русские, живем давней мыслью о покорении Турции. Александр родился для того, чтобы выполнить заветную мечту обоих народов. Он имел великий ум, благородное сердце, в обращении с людьми он был ласков, приветлив, умел привязывать к себе их сердца, делать послушными своей воле. Александру было 20 лет, когда умер его отец Филипп. В это время он уже наметил свой поход. Царь Филипп, сам отличный полководец, оставил своему наследнику, хотя и небольшую армию, но храбрую, сплоченную и послушную. Греки обходились больше наемниками, у них завелось своеволие, распущенность. У Филиппа этого не было. Он вербовал войска из своих же подданных и сам водил их в битву. В голове войска, вместе с царем, сражались конная дружина царских телохранителей, или «братьев». Эта дружина набиралась их самых знатных македонян; из ее рядов назначались военачальники и ближайшие сподвижники царя. Все «братья», а их было до 2000, имели одинаковое вооружение – мечи, щиты и длинные копья; всадники и кони были покрыты чешуйчатыми латами. Кроме конной царской дружины, были и пешие «братья», с длинными трехсаженными копьями. Они делились на дружины по 500 человек в каждой. Филипп строил фаланги не только из пехоты, но из пехоты и конницы вместе с таким расчетом, что конница составляла одну седьмую часть, а прочее – пехота; строй фаланги – глубже, чем у греков: 16 человек стояли в затылок друг к другу, или головной, считался начальником, а задний – в роде нашего унтер-офицера – смотрел за порядком. В каждой фаланге находилось в строю 256 рядов, значит 4096 человек, из четырех таких фаланг составлялась одна большая фаланга.

Вообще, македонские фаланги делились на более мелкие части и соединялись по нескольку вместе, отчего они были более подвижны, чем у греков. Легкая пехота, или стрелки из лука, точно также и легкая конница, вооруженная луками и дротиками, не входила в фалангу; они ее только прикрывали во время боя. Александр отделил для похода в Персию очень небольшое войско: 35 тысяч пехоты, 5 тысяч конницы и 160 судов, но это было отборное войско. Казна Александра была и того меньше, на наши деньги – тысяч сто. Стенобитные машины заменяли нашу артиллерию, особые чертежники и строители заменяли нынешний Генеральный штаб, наших инженеров. Предпринимая завоевание половины Азии, македонский царь надеялся взять вверх не превосходством сил, а благоустройством своего войска. Его храбростью, единодушием, искусством, доверием и преданностью к себе, – тем, что называется нравственной силой. Надо знать, что Персия была самое большое государство, она владела несколькими морями, имела богатые приморские города, мореходный флот.

Персидские цари получали огромнейшие доходы то данью, то разными другими статьями; в столицах Персии лежали несметные сокровища. Она владела всеми средствами защиты. Горы давали ей превосходных пращников и стрелков, а равнины – легкую и превосходную конницу. Из богатой царской казны нанимали в службу греков, и таких наемников насчитывалось до 50 тысяч. Содержание войска ничего не стоило: его содержали сатрапы, или областные правители. Правда, эти же самые сатрапы нисколько не заботились о своих областях, о выгодах государства. Власть царская их не страшила, они часто бунтовались, жили сами как цари, обогащались за счет народа. Кроме того, многие отдельные народы вовсе не признавали власти царя, даже не платили дани, другие тяготились этой властью и готовы были покориться первому завоевателю. Собственно же персы утратили и те доблести, какие имели во времена Ксеркса; они изнежились, развратились, и только наемные греки кое-как сохраняли целостность обширной монархии. На них только и надеялись цари. Предводителем этого войска был тогда грек по имени Мемнон, человек очень умный. Он понимал дело лучше, чем государственные сановники Персии и, прослышав о беде, давал разумный совет: бороться с Александром только для виду и завлекать его в глубь страны, а когда он поддастся на эту уловку, то снарядить у него за спиной сильную армию и высадить ее в Македонию – благо деньги есть, флот тоже. Этот умный совет не умели и не хотели выполнить, может персы завидовали Мемнону или даже подозревали его в измене. Как там ни было, но вместо того, чтобы послушать умного совета, они поставили 40 тысяч у реки Граник, надеясь дать Александру отпор (см. Карту походов Александра Македонского). За 334 года до Р. Х. царь Македонский переправился в Азию; через несколько дней река Граник разделила врагов! Полководцы не советовали Александру переходить через реку. «Даже Геллеспонт устыдится, – сказал он, – если мы побоимся этой речонки», – и бросился в воду. За ним кинулись «братья», потом стрелки, конница – все правое крыло. На правом обрывистом берегу Граника стояла персидская конница, за ней на отлогих высотах – наемная греческая пехота. Персы узнали Александра по его богатому вооружению и тотчас усилили свое левое крыло. Но их конница на обоих флангах сбила, и Александр двинул из центра свою фалангу против наемников, а кавалерию послал обскакать их справа и слева. Греки стояли на месте, но дружного удара не выдержали, прорвались в рядах и потерпели поражение: тысячи две попалось в плен, прочие легли на месте. Царь приказал пленников заковать и как изменников отправил в Македонию на тяжелые работы. В этой битве чуть не погиб Александр. На него налетели два персидских всадника и нанесли такой удар по голове, что раздробили ему шлем; один из персов уже занес вторично руку, как в это мгновенье подскакал Клит и отрубил ее вместе с плечом.

Победа при Гранике отдала в руки Александра всю Малую Азию, по берегам этой страны было много богатых городов, которые или поддались добровольно, или взяты осадой; внутренние гористые страны также признали его власть. Пылкий, отважный юноша изумлял старых солдат и седых полководцев Филиппа своей выносливостью и необычной деятельностью, но еще более он удивлял их, бывалых людей, тонкими расчетами ума и выдержкой характера. Накануне битвы он соображал и рассчитывал, а в день битвы являлся истинным героем, превыше смертных, грозным и великим; искал опасностей, кидался в самую жаркую сечу и мощной рукой сокрушал врагов. Его одно присутствие приводило в страх и трепет, распространяло ужас и смятение в рядах неприятеля. Так поступали любимые им герои Греции. Немудрено, что закаленные в битвах ветераны полюбили царственного вождя и часто дрожали за его жизнь. Он был им дорог не только как полководец, но и как щедрый товарищ, деливший все нажитое. В городке Тарс произошел такой случай: Александр, покрытый потом, пылью, в страшную жару подъехал к речке и вздумал искупаться. Едва он вошел в холодную воду, как его стала трясти лихорадка: бледного, как смерть его вытащили и положили в постель. Болезнь так усилилась, что македонские врачи отказались его лечить. А между тем выздоровление Александра было необходимо, потому что приближался персидский царь Дарий. Войско с тоской ожидало известий.

Карта походов Александра Македонского

Тогда старик Филипп, врач покойного отца, решился на последнее средство, какое знал и пока он готовил свое лекарство, царь получил от Пармениона записку такого содержания: «Если тебе жизнь дорога, то не доверяйся Филиппу: его подкупили персы», – Парменион – старейший и любимейший из полководцев Филиппа. Александр прочел записку и положил под подушку, и когда Филипп вошел с лекарством, то одной рукой передал ему записку, а в другую взял питье и спокойно его выпил. Старик был глубоко огорчен клеветой. «Тебя лучше всего оправдает конец!» – сказал Александр, и действительно через три дня он уже объезжал свое ликующее войско. В конце 333 года Александр вступил в равнины Сирии через горный проход, известный под названием «Сирийские ворота». Отойдя берегом моря верст 30, он к удивлению узнал, что Дарий с войском находится у него сзади, у города Иссы, откуда македоняне только что вышли, и где они оставили своих больных и раненых. Александр не хотел верить, что персы со своей многочисленной конницей перешли в гористые страны, где им негде даже развернуть свои силы. Однако это оказалось правдой: Дарий провел свое войско в тыл Александра через другой горный проход, повернул к Иссе и предал жестокой казни оставленных там македонян. Всякий другой полководец на месте Александра был бы связан по рукам и ногам – в тылу у него находилось многочисленное войско; но Александр усмотрел в этом даже свои выгоды. Он собрал всех вождей и так красноречиво сумел им описать невыгоды персов, что те уверились в победе, одушевились и в один голос закричали: «Веди нас, веди нас назад!». В полночь войско выступило, и, пройдя опять Сирийские ворота, на рассвете вышло в небольшую равнину, по которой протекала речка Пинар: место узкое, стесненное справа горами, а слева морским берегом. Левый фланг своей армии Александр поставил к морю, а правый – на предгорьях; в середине развернул фалангу. И Дарий, увидев македонян, построил за речкой свои войска: впереди в одну линию тяжелую пехоту, за ней все остальное войско, кроме конницы, построенной на флангах. Фронт армии был непомерно узок, а глубина непомерно большая. Дарий находился впереди, в царской колеснице, окруженный телохранителями и царедворцами.

Отдав приказание левому крылу оставаться неподвижно, Александр повел свое правое крыло уступами, он рассчитывал прижать персов к морю. Войска шли тихо, осторожно, чтобы не расстроить фалангу, которая также тронулась вперед. Как только Александр подвел свою конницу на полет стрелы к Пинару, она моментально бросилась в реку. Правое крыло Дария, устрашенное быстротой натиска, бежало. Но грузная македонская фаланга расстроила свои ряды на обрывистом берегу Пинара: наемные греки заметили это и бросились в рукопашную:

обе стороны, одинаково искусные, сражались с остервенением.

В это время сбоку подошел Александр, покончивший с левым крылом персов и сбил наемников в толчею. Атака персидской конницей крыла Пармениона также не удалась: ее не только отбили за Пинар, но Парменион, вслед за ней, двинул все левое крыло на густые ряды персов. Тут же все смешалось в безобразную толпу: всадники рвались через пехоту, а она давила сама себя, топталась и погибала под ногами своих же лошадей, под мечами македонян. Немногие счастливцы спаслись в горах: до ста тысяч пало в битве. Дарий, увидев поражение левого крыла, бросил свой плащ, золотой лук, драгоценный меч, вскочил на коня и погнал его в горы. Его мать, жена, две дочери и сын, целый лагерь с драгоценностями попали в руки македонян. Пленное семейство царя рыдало, ожидая, что их тотчас поведут на казнь. Но Александр принял их так ласково, обошелся с ними так дружелюбно, как будто это была семья его лучшего друга. В этой битве Александр сокрушил почти всю силу персов и мог бы идти в столицу, но он этого не сделал, а направил свое войско вдоль берега; здесь находились приморские города Сирии, Финикии, Палестины и Египта; здесь укрывался персидский флот, отсюда открывались торговые пути и стекались богатства в казну персидского царя. Александр здесь, как и везде, побеждал не только силой оружия, но и своей умной политикой. Так, греческим поселенцам Малой Азии он обещал свободное управление; евреям Палестины и египтянам обещал свободно отправлять богослужение. Он никогда не оскорбил народной святыни, напротив, относился к ней с уважением. В Иерусалиме он посетил храм Соломона и преклонил колени у входа в Святая Святых, главное и священное место. Любовно и ласково обошелся он с первосвященником. В Египте Александр принес жертву белому быку Апису и почтительно беседовал с жрецами. Персы смотрели на египтян и на евреев как на своих рабов, а их богов презирали, так что Александр являлся среди них желанным избавителем.

Он оставлял им управляться по своим обычаям и только ставил военачальников и казначеев из македонян. В устье реки Нила Александр заложил город, названный Александрия; он существует и теперь.

Из приморских городов лишь только жители Тира, древнего города Финикии, не захотели впустить Александра, почему он приступил к осаде. Город лежал на острове, версты полторы от берега. Царь приказал построить деревянную плотину, чтобы подвозить прямо под стены стенобитные машины. Но тиряне подослали судно с горючими веществами и сожгли плотину вместе с машинами. Сделали другую плотину, новые машины. И, однако, жители оборонялись очень искусно, тянули осаду, пока не был разбит их флот нарочно вызванными греческими судами. Три дня продолжался кровавый приступ, город был взят и разрушен; 2 тысячи защитников казнены, а 30 тысяч проданы в рабство, прочие успели убежать в Карфаген. Тир пал и не стало персидского флота, потому что финикияне считались лучшими мореходами, остальные персидские суда ничего не стоили. Теперь Александр уже не боялся вторжения в Македонию и мог обратиться против Дария, который, по слухам, собирал новую армию. Покончивши дело в Финикии, Палестине и Египте, Александр повернул вглубь страны.

Теперь царь персидский должен защищать свои родные страны, древнейшие города Азии и свои столицы – Вавилон, Сузу, Персеполь. Он стоял с армией за рекой Тигром, а к Евфрату выслал передовой отряд. Дарий имел время собрать под Вавилоном более многочисленную армию, чем у него была при Иссе; ее составляли воинственные народы дальних стран Азии, в последний раз стояли под знаменами царя наемники из греков. Александр беспрепятственно переправился через Евфрат и вступил в страну, известную под именем Месопотамии, и где некогда кочевал праотец Авраам. В знойных пустынях войска не находили никаких запасов, терпели недостаток в воде. По пути к Вавилону Александр узнал, что Дарий находился не здесь, а недалеко от него, на берегу реки Тигра. Тогда Александр переправился через эту реку близ нынешнего турецкого города Моссула и пошел вниз. Скоро стали попадаться небольшие персидские отряды; пленные единогласно показывали, что их войско стоит возле селения Гавмагелы. Македонские полководцы, даже самый смелый из них, Парменион, советовали Александру напасть на персов ночью.

Их устрашала сила врагов, которых было вдесятеро больше.

«Нет, – отвечал Александр, – я не хочу красть победы», – и приказал устроить укрепленный лагерь. Дав отдых войскам, он оставил здесь всех больных, отсталых, все лишние тяжести и на пятые сутки выступил в боевом порядке налегке. Персы расположились на открытой равнине, в сомкнутом и глубоком строю. Пехоту прикрывала кавалерия; впереди кавалерии стояло 200 военных колесниц с косами. И теперь царь находился на своем обычном месте; перед ним стояли ряды слонов, сзади – отличные горские стрелки, а по обе стороны – «бессмертные» и 20 тысяч наемных греков. Александр осмотрел подробно расположение неприятеля и лег спать, а персы, между тем с минуту на минуту ждали нападения. На рассвете Парменион в тревоге прибежал к царскому шатру.

«Ты спишь, точно одержал уже победу». – «Да разве тебе этого мало, что персы перед нами? – сказал, проснувшись, Александр, – Ведь это – лучше всякой победы!». Взошло солнце, знойное палящее. Александр объезжал войска, а истомленные персы тревожно ждали нападения. Македонская армия стояла в две линии; во второй – 8 тысяч пехоты, готовой повернуться, в случае надобности, кругом. Битва продолжалась недолго;

Александр напал на центр персидской армии, его фаланга врезалась клином и сбила неприятеля. Побежал Дарий, за ним – вся середина его войска, исключая наемной пехоты, которая почти вся легла на месте. Но во время движения македонской фаланги персидская и индийская конница успела прорваться между нею и левым крылом; она пронеслась в лагерь, изрубила бывшую там пехоту, а потом принялась за грабеж. Тогда 2-я линия повернула свой фронт назад и ударила на эту конницу с тыла; Александр, скакавший с «братьями» к своему левому крылу, наткнулся на нее же спереди. Пробивая себе путь, персы и индийцы бросились сплошной тучей; закипел жестокий бой. Более 50 «братьев» пало в кровавой сече; многие были ранены, вся конница почти изрублена. Тогда началось преследование персидской армии; Парменион овладел ее станом, а Александр занял на другой день город Арбеллу со всеми его сокровищами и царским оружием. Экбатана, Вавилон и Суза – столицы, в которых поочередно проживали персидские цари, перешли к Александру. Теперь он двинул свою армию к границам старой Персии. Ее защищал персидский сатрап Ариобарзан; 40 тысяч пехоты и 700 всадников стояли в ущелье, за каменным валом. Позиция была отличная. Александр и тут придумал маневр: он отделил небольшой отряд и ночью пошел с ним в обход, через горы. Пройдя около 20 верст бегом, по трудной горной дороге, он на рассвете был уже в тылу позиции. Заиграли трубы и обе половины македонской армии бросились на персов; бóльшая их часть погибла в пропастях. На десятый день после выхода из Вавилона Александр торжественно вступил в древнюю столицу персидских царей – Персеполь. Тут хранились все царские сокровища, скопленные в продолжении многих веков; здесь были дворцы, окруженные большими и тенистыми парками, в которых водилось множество редких зверей для царской охоты. Главный дворец стоял на высокой скале, а к нему вела лестница, такая отлогая, что по ней можно было подниматься верхом. Вся она была покрыта плитами превосходного, гладкого, как зеркало, мрамора. Украшение дворца составляли палаты, крытые кедровым деревом, и множество колонн, каждая в 10 сажень вышиной, в 3 обхвата толщиной. Несколько из этих колонн, а также лестница уцелели до сих пор. Кругом развалины, запустение, дичь и только изредка сюда забредет одинокий лев, нарушающий могильную тишину этих вековых кладбищ своим потрясающим ревом.

Победа при Арбелле отдала Александру лучшие владения персидского царя; ему оставались только бедные и отдаленные страны Средней Азии, где теперь наши Туркестанские владения. Утомленные греки и македоняне желали отдыха; они стали просить раздела богатой добычи; но Александр имел другие помыслы. Он призвал к себе знатных персов и объявил им, что в его царстве не будет разницы между победителями и побежденными; что те и другие должны пользоваться одинаковыми благами. Македонцам эта новость не понравилась; они уже привыкли смотреть на персов как на будущих рабов, а на их богатства – как на свою добычу, купленную кровью. Особенно не нравилось седым ветеранам, что царь оделся в персидскую одежду, что женился на персиянке и собрал себе из знатных персов дружину бессмертных. Их неудовольствие увеличивалось по мере того, как царь дружил с персами, давал им лучшие места и всячески отличал. Дошло до того, что против царя задумали заговор, в котором принимал участие даже Парменион со своим сыном Филиппом. Александр должен был казнить Филиппа и отделаться от Пармениона. Однажды на веселом пиру, когда ходили вокруг стола кубки с вином, Клит, тот самый, который спас Александра при Гранике, охмелел и в самых грубых словах стал упрекать его в потворстве персам, осуждал царя в неблагодарности к верным подданным, чернил его, а покойного царя Филиппа восхвалял выше всякой меры. Глаза Александра заблестели гневом, он вскочил и грозно крикнул: «Копье!». Друзья схватили Клита и вывели вон, но он успел ворваться опять и запел в лицо царю оскорбительную песню, еще сложенную в Греции. Александр вырвал у стражи копье и пустил им в Клита, тот свалился мертвым. Но едва случилось это несчастье, как Александр опомнился от гнева и, припавши на грудь своего товарища, рыдал, как ребенок. Три дня он лежал без пищи и все звал по имени: «Клит! Клит!». С трудом удалось друзьям его утешить и вызвать к войску. Так мало понимали высокие намерения своего царя-полководца его лучшие друзья!

Весной 330 года Александр выступил в новый поход, чтобы закончить завоевание Персии и овладеть ее царем. На 15-е сутки он был уже в Экбатане, за 700 верст от Вавилона. Дарий только что бежал отсюда со своим небольшим войском к границам нынешнего Туркестана. Александр немедленно двинулся по его следам и дорогой узнал, что несчастного царя держат в плену персидские сатрапы. Это известие заставило Александра еще более спешить. Он отобрал лучших ходоков из фаланги, взял легкую конницу, «братьев» и, приказав захватить на два дня продовольствие, быстро пошел вперед. Остальное войско, под начальством Кратера, получило приказание двигаться сзади малыми переходами. Двое суток без остановок шел отряд; многие отстали, заболели, но Александр не обращал на это внимания: он получил еще более важные известия, что сатрап Без хочет провозгласить себя царем, а Дария тащит за собой в оковах. Александр прошел еще ночь, и на другой день до полудня, и напал на то самое место, где персы ночевали накануне. Было очевидно, что они недалеко. Пылкий Александр спешил 500 всадников, посадил на их лошадей свою пехоту и вместе с «братьями» в тот же вечер поскакал дальше. Под утро, когда уже оставалось не более 700 всадников, они догнали персов; некоторые были тотчас изрублены, другие, в том числе и Без, успели скрыться, убивши своего царя. В предсмертных муках Дарий попросил у македонского всадника воды. Тот немедленно зачерпнул шлемом и подал умирающему. Отпивши глоток, Дарий успел сказать: «Я несчастен, ничего не могу дать. Пусть тебя поблагодарит Александр. Да наградят его бога за то, что обласкал мою старую мать, жену, детей»… С этими словами он умер.

Когда подскакал Александр, то сильно расстроился, видя распростертым на голой земле несчастного царя, недавнего повелителя Персии. Он прикрыл его труп своим плащом и приказал воздать ему при погребении все царские почести.

После смерти Дария, Александр провозгласил себя царем всех его земель, но должен был еще 3 1/2 года положить на завоевание северо-восточных областей Персии, населенных воинственными народами, не привыкшими подчиняться чужой власти. Александр дошел до Сырь-Дарьи и на берегах этой реки сразился с кочевниками-скифами. Он исходил эти страны вдоль и поперек, без карты, без проводников, без всякого знакомства с ними раньше, и не только покорил их, но и построил несколько городов для своих ветеранов-солдат, давши им большие угодья и разные льготы.

Завоевание Персии не успокоило Александра. Он хотел присоединить к своим обширным владениям Индию, прославленную издавна несметными богатствами, которыми она снабжала Персию, Китай и многие другие страны. Сведений об этой стране было мало; кое-что Александр узнал через своих лазутчиков, кое-что – от соседних народов. В стране, называемой Пенджабом, или Пятиречье, жили тогда два сильных царя: Таксил и Пор, они поссорились между собой, и царь Таксил позвал Александра помочь ему одолеть Пора. Александр ухватился за этот случай и весной 327 года выступил из города Бактры, нынешнего Балха; войска у него было без малого полтораста тысяч, кроме македонян и греков, тут находились и войска покоренных народов, еще недавно враждебных. В 10 суток армия перешла через Гиндукуш, высокий горный хребет и вступила в Индию. Поход затруднялся на каждом шагу; приходилось сражаться в долинах, в ущельях или брать приступом города и замки на высоких горах, даже на скалах. На берегах Инда есть неприступная скала, верст в 35 в окружности и покрытая дремучим лесом. На ней засел воинственный народ базиры. Два раза войска Александра ходили на приступ и оба раза возвращались ни с чем. Тогда Александр велел занять две соседние скалы, тоже очень высоких, и с вершинных этих скал построить деревянные ходы; только установили на них метательные машины, как базиры испугались и решили бросить свою скалу, а чтобы протянуть время до ночи, вступили в переговоры. Александр отобрал 700 лучших воинов и под вечер сам поднялся с ними на скалу; базиры уже собрались бежать, но были все изрублены или сброшены в пропасти. Между тем царь Пор собрал до 30 тысяч пехоты, 6 тысяч конницы, более 200 слонов и расположился за рекой Гидаспом. Он рассчитывал задержать на этой реке Александра, но не знал с кем имеет дело. Александр, подойдя к Гидаспу, разбросал по реке несколько отрядов и приказал им не стоять на месте, а наезжать, отъезжать и зорко выглядывать место, удобное для переправы. Скоро прошел слух, что Александр готовит запасы на берегу и будет ждать, пока спадут летние воды. Эти распоряжения и слухи сбили царя Пора с толку; он сам и его войска скоро привыкли к тому, что конница Александра скакала днем и ночью по берегу и трубила в трубы. Случилась бурная ночь, с грозой, с ливнем, а на утро Пор узнает, что греки уже переправились на левый берег, верст за 10 ниже своего лагеря, с которого он не спускал все время глаз. Лагерь стоял на месте, как и вчера. Немедленно Пор отправил сына с отрядом конницы и колесницами. Александр напал на него всей своей конницей; колесницы захвачены, сын Пора убит, индийская конница повернула назад. Тогда Пор двинулся сам и, выбрав подходящую местность, расположился следующим образом: впереди 200 слонов, в одну линию, с интервалом в 100 шагов; за слонами – две линии пехоты, на крыльях – конница, прикрытая спереди колесницами на линии слонов. Александр приблизился и скоро заметил, что центр неприятеля силен, а фланги слабы. Он выслал тысячу конных стрелков, с приказанием ослабить левое крыло частой стрельбой из луков, а сам с «братьями» и индийской конницей ударил этому же крылу во фланг. Конница Пора сомкнулась, готовясь выдержать натиск, а тут у нее в тылу появился новый отряд, посланный Александром в обход сзади. Левое крыло укрылось под защиту слонов. Против неприятельского центра двигалась стройная фаланга; легкие стрелки, бежавшие впереди, осыпая стрелами вожатых, засыпали слонов. Теперь слоны, почуяв свободу, стали метаться, то они кидались на фалангу, разрывая ее густые ряды, то бросались в стороны, на свою же конницу, гонимую Александром. Своим больше доставалось, чем чужим, потому что македоняне по временам размыкались, пропускали сквозь ряды слонов и снова смыкались. Давка и смятение в центре росли с каждой минутой; левый фланг уже был разбит, центр сдавлен. В это время сзади появился Кратер, оставленный в том самом лагере, вид которого обманул Пора. Кратер вовремя перешел Гидасп и довершил поражение индийской армии. Она потеряла более половины своих воинов; два царских сына, все военачальники, вожатые пали в битве. Сам Пор бился как простой воин и, несмотря на отчаянную храбрость, должен был сдаться. Александр оставил его на царствие, чем приобрел в нем верного и преданного друга.

Александр Македонский перед трупом Дария

В битве на Гидаспе, кроме греков и македонян, участвовали и азиатские войска, те самые, которые сражались прежде под начальством своих вождей подобно беспорядочным стадам. В руках же македонян они были не узнаваемы: сражались в величайшем порядке, давали поддержку соседним войскам и немало помогли выиграть битву. В их действиях лучше всего сказался талант полководца, умевшего приспособиться к их строю, вооружению, обычаю. В память одержанной здесь победы Александр приказал построить два города и один из них назвал Буцефалией, в честь своего любимого коня, павшего в битве. Все Пятиречье признало власть македонского царя; он уже готовился перейти реку Гифаз, за которой начинались новые страны: богатые, плодородные, процветавшие в мире и изобилии, но македонские солдаты отказывались идти за ним. Дальние походы их утомили, они мечтали об отдыхе, о возвращении на родину, и не понимали, чего ради полководец увлекает их все дальше и дальше. Александр был очень огорчен, три дня он ждал в надежде, что войска образумятся, и наконец согласился повернуть назад. На берегу Гифаза поставили 12 высоких, наподобие башен жертвенников; Александр принес жертвы богам, а затем последовали обычные у греков игры и конские ристалища. Этими обрядами была указана граница азиатских владений Александра.

Назад Александр шел другим путем, более кружным. Он как бы хотел обойти свое государство, изучить его границы. Небольшая часть войска была посажена на суда, а остальное шло берегами вниз по течению Инда. Эта плавание продолжалось 7 месяцев, потому что войска часто высаживались и вступали в борьбу с прибрежными народами. В одной из схваток чуть-чуть было не погиб пылкий Александр. Жители города Малы упорно защищали свою крепкую цитадель. Александр велел подкопать стену, но ему показалось, что работа идет вяло, не так скоро, как бы следовало. Он схватил лестницу, приставил к высокой стене и полез наверх; за ним бросилось несколько македонян. Но лестница обломилась, и Александр с тремя военачальниками очутились на стене перед множеством врагов. Они соскочили внутрь и пока могли отбивались; один македонец свалился убитый, Александр, раненный стрелой в грудь, упал без чувств, а двое остальных с трудом защищали драгоценную для них его жизнь. К счастью, в это время македоняне успели ворваться через ворота и выручили своего царя. Несколько дней он находился при смерти, думали, что не встанет.

В устьях реки Инда царь опять разделил свое войско: одну часть отправил через внутренние страны, более знакомые; флот продолжал плыть морем (адмирал получил приказание сделать описание берегов); а сам с главными силами пошел берегом моря. Прибрежная полоса земли, по которой шел Александр, засыпана с берега песками, а с севера ограждена скалистыми высокими горами; населения почти никакого, лишь у берега ютились бедные рыбаки. Никогда и ни одно войско не проходило здесь благополучно, все погибало в знойных песках. Знаменитая в глубокой древности царица Семирамида вернулась с 20 людьми, а Кир, царь персидский, вывел только 8 человек. Такие сказания сохранились о нынешнем Белуджистане. Но Александр хотел ради славы совершить то, что не удавалось Семирамиде и Киру. Однако и ему дорого обошлась эта слава. Бóльшая часть войска погибла от зноя, жажды, истощения; весь вьючный скот остался в пустыне;

слабые, уставшие солдаты умирали без всякой помощи, потому что нечем было их поднять. А сколько раз вся армия блуждала в пути! Ее засыпали пески, заливали проливные дожди.

Изнуренный и слабый Александр, несмотря на все испытания, постоянно шел вперед, подавая пример терпения и мужества. Более двух месяцев тянулся этот несчастный поход, от которого осталась только четвертая часть войска. В феврале 324 года, ровно через 10 лет после вступления на берег Малой Азии, Александр вошел в свою столицу Сузу, окончив туркестанский и индийские походы в 6 лет. Уцелевших сподвижников этих беспримерных в военной истории походов ожидали щедрые награды: седые солдаты Филиппа были отпущены на родину, каждый получил, кроме кормовых денег, по тысяче рублей, все главные военачальники и уцелевшие «братья» получили золотые венцы, их долги были уплачены из царской казны. Многие из ветеранов македонской армии не захотели возвращаться в бедную страну, они остались навсегда в Персии и женились на персиянках; в это же время поступили на службу 30 тысяч молодых персов, обученных греческому языку и греческому строю. Они были также преданы молодому царю и только ждали случая, чтобы доказать свою преданность, так началось слияние двух доселе враждебных народов. «Народы забыли прежние вражды и жадными устами прильнули к одному сосуду», – говорит древний писатель. Но Александра ждали дома и огорчения: оставленные им правители грабили, угнетали персов, между ними готовилось уже восстание. Хранитель царской казны, Гарпал, расточал на пирах несметные суммы, а когда прослышал о возвращении царя, то нанял себе отряд греков и, захватив на наши деньги 50 миллионов, уехал с ними в Грецию. Долго не мог прийти в себя опечаленный и глубоко разгневанный царь: самые доверенные его люди разрушали то, что он созидал, для чего жил и сражался – единение народов Востока и Запада. Наказав виновных, он отдался новым заботам. На Евфрате снаряжался большой флот, чтобы плыть в Аравию; другая экспедиция готовилась обогнуть Африку. Сам царь хотел вести сухопутное войско для покорения Северной Африки, Карфагена, Испании. Тут была надежда не только завоевать новые страны, но узнать их и завязать торговые отношения, завести новые поселения. Слава о завоевателе Персии упредила его поход в эти дальние, неведомые страны. В Вавилон приходили посольства из Африки, из Галлии, из южной России, из Италии, чтобы взглянуть на будущего повелителя. Никогда еще не было такого живого и частого сношения между отдаленными народами Древнего мира. – И судьба мира стала бы иная, если бы смерть не скосила Александра, в расцвете жизни, когда ему минуло 32 года. Он заболел в Вавилоне, среди кипучих хлопот по снаряжению флота и управлению государством. Надломленное тяжкими трудами тело не выдержало недуга. Больного трясла лихорадка, потом наступало бессилие, он угасал. Все окружающие постель держали его за руки и с тревожной тоской ожидали мучительного конца. Кто-то решился спросить:

«Кого назначишь наследником?» – «Достойнейшего…», – проговорил Александр. Затем наступило томительное молчание: Александр умер. – Его великое царство поделили между собой полководцы.

Поход Анибала в Италию

И древние римляне, и карфагеняне одинаково расширяли свои владения за счет соседей. Город Рим подчинял народы ближайшие, которые населяли тогда Италию; с некоторыми из них, более сильными, он заключал дружеские союзы; других, более слабых, покорял без всякого уговора. Карфагеняне же заняли весь северный берег Африки и утвердились на островах Средиземного моря, от греческого архипелага до Атлантического океана, за исключением Сицилии. Этот богатый остров оставался на перепутье между обоими народами; он соблазнял и жадных римлян, и карфагенских купцов. Для римлян Сицилия могла стать первым и твердым оплотом в море, так как они мечтали обзавестись флотом; для карфагенян – это тоже лакомый кусок, выгодный для торговли. Из-за Сицилии и начались войны, продолжительные, упорные, кончившиеся разрушением богатейшего в мире города – Карфагена.

Силы обоих государств были неодинаковы. Римляне жили земледелием, карфагеняне – торговлей. Римский пахарь также охотно надевал меч, как и шел за плугом; он сражался за свое Отечество и знал, что оно не может обойтись без его помощи. Карфагеняне, как разбогатевшие купцы, не любили войны; они держали наемников, которые сражались из корысти.

Военные силы римлян не были так велики, как у карфагенян, зато больше сплочены и правильно устроены. Римское войско делилось на легионы, и каждый легион по примеру македонской фаланги состоял из пехоты и кавалерии; на одного всадника приходилось 10 пехотинцев. Самые опытные, седые воины располагались в строю позади прочей пехоты; люди среднего возраста стояли в середине, а младшие бойцы, или велиты[3], – в передней линии. Линию пехоты у римлян не следует понимать, как нашу линию. Нет, у них пехота каждой линии стояла в маленьких колоннах или манипулах: 12 человек по фронту и 10 человек в глубину, всего 120 человек; одна манипула от другой – на расстоянии 60 шагов, и задние манипулы – не в затылок перед ним, а в шахматном порядке. Такое расположение римского легиона было очень выгодно для атаки, для отступления, для перемены фронта и для всевозможных приспособлений. Этот строй гораздо более подвижен, чем македонская фаланга. Римские воины носили простое, но прочное вооружение: железный шлем, кожаный колет с оковкой, ножные латы и деревянный щит, также с оковкой; сражались они мечами и копьями; тяжелые копья, до сажени в длину, кидались перед атакой шагов за 10, а легкие копья – при обороне, шагов за 40 или 50. Римская армия состояла обыкновенно из четырех легионов, каждый около четырех тысяч, под началом особого консула; если же выступало в поле две армии, то есть 8 легионов, то консулы командовали посуточно: сегодня один, завтра – другой. Легионом начальствовал легат, а манипулой – центурион (тоже, что сотник). За время похода римские войска получали жалованье, одежду, продовольствие; за каждым легионом двигалось 250 мулов, навьюченных хлебом и фуражом. Для помола ржи на каждый десяток отпускалась ручная мельница. Дисциплина в войсках превосходная, и, конечно, оттого, что римляне того времени вели жизнь трудовую, привыкли довольствоваться малым. Консул имел право отрубить голову за неповиновение, мог бить палками и начальников, и рядовых.

Силы карфагенян были несравненно больше числом, но гораздо хуже. На суше они могли выставить отличную нумидийскую конницу из африканских наездников. Такой конницы римляне не могли иметь. Нумиды ездили без седел и уздечек, управляли лошадьми голосом или руками. Пехота же вербовалась из наемников; ее обучали обыкновенно наемные спартанцы. Гористые острова Средиземного моря доставляли Карфагену хороших пращников и ловких стрелков из лука.

Но главный оплот Карфагена заключался в морских силах; они имели более 500 кораблей – флот, равного которому не было в мире. В то время, когда римляне ничего не жалели для своего войска, разбогатевшие купцы Карфагена пререкались со своими военачальниками и торговались с ними из-за каждого гроша. И без того требовалось большое искусство, чтобы держать в порядке такое пестрое войско, которое находилось на службе Карфагена, чтобы приучить его к победам, но еще нужно уметь ладить с сенаторами – жадными, завистливыми и скупыми купцами. Один из способнейших карфагенских военачальников, Гамилькар Барка, видел, что борьба с Римом не под силу его родному городу. Сицилия уже отошла к римлянам, многие острова Средиземного моря – также; большие суммы денег ушли туда же. Тогда он предложил сенаторам перенести войну в Испанию, занять этот полуостров и, пользуясь его богатствами и соседством галлов, также ненавидевших римлян, вредить оттуда своим смертельным врагам. Сенат согласился, и в течение 9 лет Испанию завоевали. Здесь карфагеняне нашли выгодный сбыт своих товаров, нашли в изобилии серебро и по-прежнему богатели. Римляне позавидовали этим успехам и потребовали, чтобы Карфаген приостановил свои завоевания. Решили считать реку Эбро границей. Между тем, во время испанской войны, отличился своими необыкновенными дарованиями один из сыновей Гамилькара, по имени Анибал. В то время он получил отличное образование и в ранней молодости стал служить своему Отечеству. Рассказывают, что отец, отправляя первый раз в поход Анибала, подвел его к священному жертвеннику и заставил поклясться перед богами, что он останется навеки врагом Рима. Анибал сдержал эту клятву и никогда прежде, ни после, Рим не имел такого опасного противника, как этот полководец.

Когда Анибалу исполнилось 23 года, он командовал карфагенской конницей. Войска сразу полюбили своего юного вождя; особенно боготворили его старые карфагенские солдаты, еще помнившие его отца, Гамилькара. Никто лучше Анибала не умел повиноваться старшим и в то же время повелевать младшими: он был надежный подчиненный и лучший военачальник. Дядя Аздрубал давал ему самые опасные поручения и выполнял он их быстро, искусно; войска никому так не доверяли, как ему. В карфагенской армии не было более храброго человека и никакие трудности, никакие лишения не могли сломить Анибала – всегда неутомим, бодр, свеж, никогда не терял головы; одинаково переносил холод, зной, голод и жажду. Пищу ел самую простую, спал, где попало, часто на голой земле, между передовых стражей, укрывшись плащом. От простых солдат Анибал отличался не роскошью одежды, а добротою оружия и своего коня. Лучший ходок и лучший наездник, Анибал шел в бой первым и возвращался последним. Таков был Анибал еще юношей. Желая сделаться достойным своего отца, он его превзошел, и когда умер Аздрубал, то карфагенские солдаты единогласно провозгласили Анибала своим полководцем. В это время ему было всего 25 лет. Карфагенские сенаторы утвердили выбор войска.

Новый полководец не хотел ждать, пока римляне первые объявят Карфагену войну. В этом случае пришлось бы сражаться на своей земле. Анибал считал более выгодным самому идти на Италию, заручиться там союзниками и вместе с ними раздавить ненавистный Рим. Не объявляя войны, он бросился в пограничный город Сагунт и после продолжительной осады взял его штурмом. Всех жителей поголовно продали в рабство, а вырученные деньги составили большой капитал для будущей войны. Множество драгоценной посуды Анибал отправил, как военную добычу, в Карфаген. Римляне не только не успели придти на помощь Сагунту, но еще и потеряли много времени на переговоры. Они рассчитывали, что карфагенский Сенат выдаст им зачинщиков войны, но хотя сенаторы и струсили, однако прямого ответа римским послам не дали. Тогда римляне поставили три армии, далеко не такие большие, как следовало, да еще и разбросали их в разных концах. Собственно против Анибала они назначили одну армию, в 23 тысячи, под начальством Сципиона. Это ничтожная армия должна была остановить Анибала, имевшего втрое больше войска. Очевидно, римляне не знали, каков их соперник.

Еще зимой Анибал выслал разведчиков осмотреть пути в Италии и склонить на свою сторону галльские народы, обитавшие в нынешней Франции и далее, на склонах Альпийских гор, в нынешней Швейцарии. Он велел не жалеть подарков и обещаний. К весне разведчики вернулись и доставили самые верные сведения о попутных странах. Ранней весной, за 217 лет до Р. Х., Анибал перешел Пиренейские горы, нынешнюю границу между Испанией и Францией. Держась морского берега в сентябре, он приблизился к берегам Роны, возле города Авиньона (см. карту). По эту сторону Пиренеев жили племена галлов, отчасти независимые, отчасти покоренные и преданные Риму. Среди этих племен искал себе союзников Анибал. Римский полководец Сципион прибыл водой в устье Роны, и здесь, к удивлению, узнал, что Анибал уже в Галлии.

Карта к походу Анибала в Италию

Вместо того, чтобы воспрепятствовать всеми силами его переправе через Рону, Сципион послал вверх по реке только 500 всадников. Анибал стоял с войском на 4 дня пути выше Сципиона. Правобережные галлы, подкупленные золотом, сделали плоты и сами же помогали на переправе.

Рона в этом месте разливается на полверсты; особенно трудно было переправлять слонов: их перевозили после всего войска, на особых плотах. На другом берегу засели воинственные кавары, угрожая переправе. Тогда Анибал ночью отправил значительный отряд под начальством Ганона вверх по реке с таким приказанием: перебраться вброд на лесистый островок, потом переправиться через другой рукав и, спустившись вниз, берегом, занять позицию в тылу у каваров. Так Ганон и сделал. Когда он стал на место и зажег огромный костер, то по этому сигналу Анибал тотчас начал переправу. Охваченные сзади, теснимые спереди, кавары разбежались и очистили переправу. Узнавши о высадке римлян, Анибал выслал 500 нумидов разведать их силы. Между обоими отрядами произошла жестокая схватка, в которой нумиды потеряли почти половину своих воинов. Эта разведка показала Анибалу присутствие консульской армии. На него напало раздумье: он мог теперь ожидать, что римляне запрут ему выход в Италию; но вот пришли послы от галльского племени боев и сказали, что силы римлян в Италии не Бог весть какие, что большого сопротивления ни в коем случае ожидать нельзя. Анибал решился. Он воодушевил свои войска речью, обещал им богатую добычу и повел к Альпам. Эти высокие и малодоступные горы пересекали ему путь в Италию. Дикие альпийские утесы чередуются со страшными безднами; крутые подъемы и скаты, покрытые глубоким снегом или вечными ледниками, доступны только ловкому горцу, но частые снежные бури сбивают с ног и горца: они увечат его и губят в бездонных пропастях. Только Анибал мог провести армию таким страшным путем и в такое позднее время. Не дальше, как в начале нынешнего века, поход через Альпы считался делом трудным; что же было тогда, когда шел Анибал, две тысячи лет назад? Непривычные африканцы вязли в глубоком снегу, выбивались из сил, коченели от стужи, погибая тысячами. Особенно трудно давались обледенелые спуски, на которых остались почти все слоны. На берегах Роны Анибал имел 45 тысяч войска, а в долину реки По спустились только 26, в том числе 6 тысяч кавалерии. Все остальное войско погибло в Альпах.

Река По, со множеством своих притоков, как с правой, так и с левой стороны, преграждала Анибалу путь в Италию.

Переправа через реку Рону слонов

Здесь в долинах этих рек, или нынешней Ломбардии, стояла вторая римская армия, да с берегов Роны прибыл морем Сципион; притянув к себе ломбардский легион, он стал близ города Павии, на реке Течино, в надежде задержать движение Анибала. Сначала Сципион не думал вступать в бой, пока не подойдет третья армия, из южной Италии, и это было бы для него самое лучшее, потому что он имел всего 10 тысяч пехоты и 1800 всадников, следовательно, меньше, чем Анибал. Понадеявшись на себя, Сципион оставил Течино и пошел навстречу карфагенянам. Оба полководца, видимо, желали битвы, потому что эту страну заселяли галлы, и победитель мог заручиться на первых порах сильными союзниками. Это было одинаково важно и для Анибала, и для Сципиона. В начале декабря 218 года на реке Течино произошел первый бой. Оба полководца выступили из своих лагерей с конницей; Сципион, сверх того, поставил между турмами, или эскадронами, немного впереди, отряды легкой пехоты, велитов, и приказал им расстроить издали неприятельскую конницу. Анибал рассмотрел положение противника и также вытянул в линию свою конницу: в центре поставил тяжелую, испанскую, а на флангах – нумидов; они получили приказание обскакать велитов и ударить им в тыл. Римские велиты встретили карфагенскую конницу тучей своих дротиков, но видя, что конница продолжает идти в большом порядке, бегом отступили в промежутки между турмами. Затем наступил жаркий конный бой; обе стороны по несколько раз бросались в атаку; уже Анибал потерял много своих всадников, как в тылу появились его нумиды и набросились на велитов. Велиты смешали конницу, – она бросилась назад, сам Сципион был тяжело ранен и едва спасся благодаря своему 10-летнему сыну, тоже Сципиону. Римляне сначала отошли в свой лагерь, а потом переправились через Течино и ушли за реку По. Эта маленькая победа скоро усилила войско Анибала до 40 тысяч, потому что галлы, жившие на левом берегу реки По, толпами переходили к победителю и доставляли ему все нужные припасы. Своим ласковым обращением Анибал сразу привлекал к себе любовь союзников, не терпевших сурового обращения римлян.

После битвы при Течино, Анибал пошел по следам Сципиона, насел на него при переправе через реку По, причем римляне потеряли до 600 воинов. Однако переправа удалась. Теперь Сципион расположился за рекой Треббией, в местности гористой, для действия конницы неудобной, и здесь дождался третьей армии Семпрония. Этот консул двигался с быстротой, даже удивительной для нашего времени: он прошел вдоль всей Италии, что составляет 900 верст, в 40 дней.

Семпроний, человек пылкого характера, – он жаждал боя, ему хотелось покрыть свое имя громкой славой, победить карфагенян. Сципион же, как человек более осторожный, избегал битвы, надеялся больше на время; он рассчитывал, что легкомысленным галлам надоест содержать своего союзника, что они мало-помалу отпадут от него, и тогда Анибал останется один в чужой земле, без союзников, без продовольствия. Тонкий ум Анибала угадывал все эти расчеты, он решился действовать безостановочно: вовлекать римские войска в мелкие схватки, но от большого боя уклонялся. В римском лагере на реке Треббии стали готовиться к бою, и Анибал узнал об этом. Он внимательно изучил местность между обоими лагерями – римским и карфагенским. Их разделяла река; к стороне Анибала местность была ровная, и только на правой стороне протекал ручей в глубоком овраге. В густом и колючем кустарнике оврага Анибал расположил засаду; он сам выбрал 100 всадников и 100 пехотинцев и этим отобранным людям позволил выбрать каждому по 9 товарищей. Начальство над засадой Анибал отдал своему младшему брату Магону, также славному юноше. В ночь битвы все воины карфагенской армии получили приказание подкрепиться пищей, натереться маслом, а потом уже надевать оружие перед горящими кострами. На рассвете нумиды стали тревожить римлян за рекой и выманивать их на свою сторону. Семпроний тотчас поднял все свои силы. По грудь в воде римляне перешли Треббию, и так как время стояло холодное, шел снег, то они окоченели от холода и будучи, сверх того, голодными, едва держали слабыми руками оружие. Анибал, увидев переправу, сейчас же выслал вперед 8 тысяч балеарских стрелков, чтобы они могли прикрыть передвижение его войск. Всю свою пехоту, в числе 20 тысяч, он вытянул в одну линию длинной фалангой: в середине ее стали галлы, по бокам у них – испанцы, а на флангах – африканская пехота; немного подальше, на обоих флангах, выстроилась конница, промежутки заняли слоны. Видимо, Анибал старался растянуть свою армию, чтобы охватить противника с тыла и флангов. Оба консула стали своим обычным порядком – в три линии, с велитами впереди, конницей на флангах. Считая союзников, римляне имели 36 тысяч пехоты, 4 тысячи конницы. Прозябшие и голодные велиты скоро убрались за фронт, точно также, когда построение боевого порядка было окончено, балеарские стрелки ушли и стали за своими слонами. Эти слоны и задержали фланги наступающей римской армии; ни правый, ни левый из флангов не могли двинуться ни шагу вперед, в то время, когда стремительно наступал их центр. Наконец, он врезался клином в середину галльской пехоты, зато совершенно оторвался от своих задержанных флангов. Без большого труда нумиды опрокинули слабую конницу римлян и повернули лошадей на их фланги. Последние были истреблены; появление сзади Магона заставило консулов быстро отступать, спасая уцелевшие 10 тысяч. Они прорвались в крепость Пьяченцу и, спрятавшись за ее стенами, послали в Рим донесение, что будто исход нерешителен и каждый удержался на месте. Но скоро узнал правду римский народ и пришел в ужас от понесенных потерь; однако сенаторы выслушали печальную весть с подобающей твердостью и тотчас сделали нужные распоряжения для продолжения войны. Они положили выставить 100 тысяч воинов и назначили новых консулов – Сервилия и Фламиния, последнему пришлось иметь дело с Анибалом. Это был человек не только пылкий, неосторожный, но, кроме того, гордый и самонадеянный. Мы увидим дальше, как Анибал сумел повернуть эти недостатки противника в свою пользу.

Карфагенская армия немного потеряла воинов в битве на Треббии, но она жестоко страдала от непривычного климата – от ненастья, холода; слоны почти все передохли. Все-таки Анибал не терял времени даром. Не желая осаждать римскую крепость, он разослал небольшие отряды для истребления неприятельских запасов, для удержания на своей стороне союзников. Он приказал объявлять и сам говорил везде, что пришел в Италию не для того, чтобы их покорить, а для того, чтобы освободить от римлян. С пленными союзниками Рима Анибал обходился всегда ласково и отпускал их домой без выкупа, а чтобы доказать свою заботу о них, он решился двинуться вглубь Италии, в Этрурию, где, кроме того, мог найти новые запасы продовольствия. Путь туда преграждали, во-первых, болота, во-вторых, армия Фламиния, которую Анибал хотел обойти. Ранней весной он выступил в поход. Через болота войска двигались в таком порядке: африканская и испанская пехота, за ней – навьюченные мулы, потом галльская пехота и, наконец, сзади конница. Несмотря на такую предусмотрительность, несмотря, наконец, на строгий порядок в войсках, этот трехдневный переход был чрезвычайно труден. Воины отдыхали только сидя на вьюках или на трупах павших животных; у многих лошадей отваливались копыта;

африканцы и особенно галлы умирали, как мухи. Сам Анибал, ехавший на единственном уцелевшем слоне, получил сильное воспаление в глазу и окривел на всю жизнь. Выбравшись из болот, он приказал разорять страну, чтобы этим раздразнить Фламиния, показывая в то же время намерение отрезать консульскую армию от Рима. Ярый Фламиний не выдержал и погнался за ним. Недалеко от города Перузии, на берегах Тразименского озера, его ждала засада, самая знаменитая в военной истории, засада не отдельного отряда, а всей карфагенской армии. Дорога здесь спускается между гор к озеру, поворачивает вдоль берега, по узкой теснине между горами и озером. Дальше береговая полоса расширяется и тут открываются влево, одна за другой, две поперечных и также широких лощин с небольшими ручьями. В этих-то лощинах скрыл Анибал свои войска, выслав небольшой авангард к римскому лагерю. Фламиний до рассвета поднял войска и поспешно двинулся берегом озера. Густой туман покрывал долину, озеро и соседние высоты, лишь вершины гор освещались лучами восходящего солнца. Консул радовался, что скрытно подойдет к неприятелю и нагрянет на него, как гром. Чтобы ускорить движение, он приказал возводить походную колонну. Оружие, как и всегда в походе, везли на вьюках, в связках. Как только голова колонны поравнялась со второй лощиной, где стоял сам Анибал с испанской и африканской пехотами, подали сигнал общего нападения – с фронта, с тыла и во фланг. Нападение было так неожиданно, так быстро, что римляне не успели разобрать свое оружие, не успели построиться к бою. Они совершенно растерялись, призывая в защиту своих богов. Но храбрый Фламиний не потерялся. Он тщетно призывал своих воинов такими словами: «Вперед, сквозь неприятеля! Прокладывайте путь! Теперь поздно молиться и давать обеты!..». Его никто не слушал. Римляне совсем обезумели в этой беспощадной резне. Сам Фламиний пал, и вместе с ним до 15 тысяч воинов, столько же взяли в плен. Успело пробиться и спастись не более 10 тысяч. Противники сражались с таким ожесточением, что не заметили страшного землетрясения, разрушившего в тот момент многие города Италии. Так дорого поплатились римляне за несоблюдение сторожевой службы.

Когда в Риме объявили о поражении при Тразименском озере, то весь народ в знак скорби оделся в траур, но все-таки не упал духом. О заключении мира не было и речи, а выбрали диктатора, или консула, с царской властью. Выбор пал на Квинта Фабия, мужа разумного и твердого, прозорливого и в высшей степени осторожного, именно такого, какой был нужен в эти трудные времена для Рима. Опасность угрожала не только римским областям, но и стенам столицы. Еще никогда положение Рима не было так плохо, но расчетливый Анибал все-таки не пошел к нему, хотя мог это сделать: путь был открыт. Он знал, что встретит упорное сопротивление и может попасть между двух огней. Кроме армии консула Сервилия, у римлян оставалось еще много союзников. Вот почему Анибал решил обойти Рим и двинуться еще дальше на юг, поднять там все итальянские народы, войти в сношение со своим Отечеством и втянуть в войну македонского царя Филиппа. Эти великие планы не удались Анибалу, потому что своекорыстные карфагенские торгаши не помогли ему ни единым солдатом, не выслали ему ни гроша денег. Все необходимое для продолжения войны Анибал должен добывать тут же, на театре военных действий, а это не так легко, особенно для полководца, который искал дружбы между народами Италии. Только он один и мог затянуть войну еще на 14 лет.

На следующий год Рим выставил новые силы, до 40 тысяч. Фабий, принявши власть диктатора, уразумел, как следует вести войну с Анибалом. Он неотступно следил за карфагенянами и находился на таком расстоянии от них, чтобы смог уйти; в то же время он нападал на фуражиров, истреблял запасы, портил дороги, хватал отсталых – все это издали, держась больше в горах, где занимал крепкие позиции. Одно время Анибалу пришлось очень худо. Он провел лето в Кампании, стране ровной, но окруженной со всех сторон горами. Горные проходы зорко стерег Фабий и в то же время, несмотря на все попытки Анибала, не хотел спускаться в равнины. Вышло так, что Анибалу нельзя было оставаться дольше в этой западне, уже порядочно разоренной, нельзя было и пройти силой через горные теснины. Его выручила хитрость. Он приказал отобрать 2 тысячи самых сильных быков, навязать им на рога пучки хвороста и в третью стражу ночи, т. е. после полуночи, поджечь хворост и гнать этот скот на соседние высоты. Так и сделали. Легкая пехота, рассыпавшись направо и налево, с громким криком погнала быков в горы; за ней двинулся Анибал с африканской пехотой, потом конница, вьюки; сзади – испанцы и галлы. Римская стража, испуганная невиданным зрелищем, почти не оказала сопротивления, а Фабий, подозревая какую-то хитрость, побоялся вывести свое войско из лагеря, так что Анибал благополучно вывел армию из горных теснин Кампании.

Прошел еще год. Римляне, желая покончить с дерзким врагом, топтавшим безнаказанно Италию, сделали новый усиленный набор, и армия насчитывала до 100 тысяч человек. Новобранцы давали такую клятву: «Клянусь не предаваться бегству, не покидать своих рядов, разве только для того, чтобы взять оружие или спасти товарища». Выбраны новые консулы: Теренций Варрон и Павел Эмилий. Первый из них перед отъездом к армии обещал римлянам покончить войну разом, в первый же день, как только увидит неприятеля.

Силы Анибала были почти вдвое меньше, но в его рядах оставались еще старые солдаты, бравшие Сагунт, переходившие суровые Альпы. Кроме того, конница Анибала была лучше и больше, чем у римлян. Почти на виду неприятеля, Анибал сделал быстрое передвижение своей армии к крепости Каннам, где у римлян хранились большие запасы, и овладел, как крепостью, так и запасами. Прибывшие к своему войску, консулы подвели его на 6 верст к карфагенскому лагерю и завязали битву. Битвы хотел собственно Теренций Варрон; желал ее и римский народ. Медлительные действия Фабия никому не нравились; еще боялись, что итальянские народы, союзники Рима, устав от тягот войны и придя в разорение, перейдут на сторону карфагенян. Вот почему Теренций Варрон так смело себя вел, а после удачной схватки он стал еще смелее. Не говоря ни слова своему товарищу, он вывел войско из лагеря и построил его в боевой порядок. Расположение карфагенской армии и все распоряжения Анибала считаются до сих пор образцовыми. Зная привычку римлян, – бросаться в центр, – он поставил здесь менее надежные войска – галльские, вперемежку с испанскими, по 10 шеренг в глубину; по флангам у них стали африканцы, имея в глубину 16 шеренг. Почти всю кавалерию Анибал отдал под начальство Аздрубала и велел стать ему на левом фланге пехоты, примкнувши к реке Ауфиду; только 2 тысячи нумидов стали на правом фланге. Анибал двинул вперед свой центр уступами, а коннице Аздрубала приказал ударить на правый фланг неприятеля, состоявший из римских всадников. Римская конница не выдержала натиска и тотчас спешилась в надежде поправить дело, но это только навредило ей. Анибал сказал: «Это все равно, что отдать мне их связанными по рукам и по ногам». Римляне также двинули свой центр, причем велиты вступили в линию триариев[4], а принципы[5] – в линию гастатов[6]; 4-линейный строй обратился в 2-линейный строй, так же они сделали при Треббии. Галльская пехота подалась назад и весь карфагенский строй вогнулся дугой, на флангах которой стояли лучшие африканские войска. Как только римляне втянулись далеко в дугу, в них ударили с обеих сторон. В это время Аздрубал, сбивший как сказано, римскую конницу, объехал легионы сзади и ударил на другое крыло с тыла. Конница левого крыла, охваченная спереди нумидами, сзади Аздрубалом, рассеялась по равнине, с ней бежал и Варрон. Тщетно Павел Эмилий, прискакавший на поле битвы, тщетно прочие военачальники бросались вперед, желая прорвать центр карфагенской армии; за тонким строем галльской пехоты римляне встретили запасную пехоту, она задержала движение клина, а Аздрубал, повернувши свою конницу, поскакал теперь в тыл римским легионам. Тут началось повальное избиение: сам консул, многие военачальники, 80 сенаторов, 40 тысяч пехоты и 4 тысячи конницы устлали своими трупами каннские поля. На другой день Анибал пленил еще 10 тысяч римлян в их лагере, уничтожив таким образом за два дня 87 тысяч. Но и этот жестокий удар не сломил Рима. Сенат запретил женщинам проливать слезы, отказался от размена пленных и поднял на борьбу все население; 17-летние юноши получили приказание спешить в ряды армии, сюда же поставили 8 тысяч рабов, с обещанием свободы, если они будут хорошо драться. Виновнику каннского поражения, Теренцию Варрону, когда он прибыл в Рим, Сенат воздал почести как бы победителю и собственно за то, что он не отчаивался в спасении Отечества. Такая настойчивая, упорная готовность к продолжению борьбы, наконец, принятый теперь римлянами новый способ войны – способ, указанный Фабием, – сломили силы Анибала. Счастье ему изменяет: его армия тает, как снег, от тяжких трудов, лишений, а между тем римские войска ежегодно пополняются новыми новобранцами, и во главе этих войск являются такие опытные вожди, как Фабий, и особенно Марцелл, которого римляне назвали своим «мечом». Про него выразился сам Анибал в следующих лестных словах: «Когда Марцелл побежден, то ищет случая победить; когда же он победил, то ищет случая победить до конца».

Последние годы своего пребывания в Италии Анибал переходит из одной страны в другую, останавливается у крепостей, и снова их бросает, чтобы выручить союзные города; наконец, идет даже на Рим, чтобы устрашить граждан, но все его маневры, даже победы, разбиваются в прах перед железной выдержкой римлян. Полководец был похож на запертого льва, который мечется в железной клетке. Свою последнюю надежду возлагал Анибал на брата Аздрубала, оставшегося в Испании. Это было на десятом году его походов. Аздрубал благополучно перешел Альпы и ввел в Северную Италию 55 тысяч новобранцев. Анибал находился в это время на другом конце Италии, в Анулии. Против него стояли три римских армии и главная – под начальством Клавдия Нерона; в северной Италии стерегла пути 4-я армия. Расположение римских армий было таково, что они разделяли карфагенские армии и всегда могли им помешать соединиться. Аздрубал послал к брату гонцов с известием о своем прибытии, но, к несчастью Анибала, все шесть гонцов попали в руки неприятеля. Клавдий Нерон, узнавши из перехваченных депеш о прибытии Аздрубала, ночью, с отборнейшими воинами, выступил в Северную Италию на помощь своему товарищу. Он двигался так быстро, что 280 верст прошел за 7 суток. На реке Метавре, недалеко от Адриатического моря, последовало соединение обоих консулов, также ночью. Они хотели напасть утром на Аздрубала и стали готовиться к бою. Но опытный глаз Аздрубала заметил прибытие новых войск по худым лошадям и по нечищенному оружию усталых воинов. Сообразив все невыгоды принять бой, Аздрубал начал отступать, но припертый к Метавру, он поневоле должен был построить боевой порядок. Видя поражение своего правого фланга, искусно обойденного Клавдием Нероном, Аздрубал бросился в середину римских легионов и нашел здесь смерть, достойную сына Гамилькара и брата Анибала. За исключением 5 тысяч пленных, все его войска были истреблены. Клавдий Нерон в тот же день выступил обратно и на шестые сутки вернулся в свой лагерь. Он приказал перекинуть карфагенским стражам голову Аздрубала. Тогда только узнал Анибал о поражении при Метавре. В глубокой горести он воскликнул: «Теперь я вижу злосчастную судьбу Карфагена!». Предчувствие великого человека скоро оправдалось на деле. Талантливый римский полководец Сципион, по прозванию Младший, предложил римскому Сенату перенести войну в Африку. Анибал получил приказание возвратиться в Отечество. У него оставалось в то время не больше 24 тысяч, с которым он благополучно перебрался через море, но это были уже не те войска, сподвижники его славных походов в Италии! Он не решился даже вести их в бой и пробовал кончить дело миром, но римляне сразу запросили слишком много. В битве при Заме, в 100 верстах от Карфагена, опытный Сципион остался победителем. Карфагенянам пришлось заключить самый постыдный мир. Они дали клятву не вести ни с кем войны без позволения римского Сената, уплатить 10 тысяч талантов серебра и сжечь свой флот. Карфагеняне мало горевали, когда горел их флот, но когда пришлось платить деньги, они подняли такой плач, что Анибал возмутился. «Вы не вздохнули, когда горели ваши корабли, а теперь рыдаете над деньгами!», – пристыдил он купцов.

После того Анибал прожил еще 19 лет, уже не принимая участия ни в походах, ни в битвах. Он желал принести пользу своему Отечеству в мирном его развитии, но граждане, озлобленные честностью Анибала, изгнали его из Карфагена. Он удалился в дальние страны Востока. Римляне считали его опасным и здесь. Сначала они потребовали выдачу его у сирийского царя, а когда Анибал бежал в Вифинию, то у царя этой области. Царь уже хотел выдать несчастного скитальца, как Анибал, не желавший пережить и этот позор, принял яд на 69 году своей жизни. – Походы Александра Македонского и походы Анибала стали поучительными для древних и новых вождей всех стран и народов. Подобно всем великим полководцам, Анибал вел войну не на удачу, а обдуманно, со строгим расчетом времени и сил противника. Он умел вовремя собрать войска, вовремя их выдвинуть; двигал же быстро, но в то же время скрытно, даже хитро. Он любил появляться перед врагом внезапно, как снег на голову; любил водить его за нос. Вот почему он устраивал засады и всякие военные хитрости. И в бою Анибал действовал весьма искусно. Особенно хорошо он вводил свою конницу, всегда кстати и удачно. В последние минуты боя он вводил сразу все войска и тем наносил обессиленному врагу жестокое поражение. Одним словом, он был велик, но не всегда счастлив, тогда как Александру Македонскому счастье не изменило ни разу в его жизни.

Разрушение Иерусалима

Покончивши с ближайшими соседями, римляне начали покорять отдельные народы. Их завоевания шли быстро, прошло две, три сотни лет и Римское государство растянулось от берегов Испании до границ Индии, а в другую сторону – от берегов Англии и Немецкого моря до пустынь Африки. Оно заключало всю бывшую монархию Александра Великого, следовательно, и Святую землю – Палестину. Между всеми народами, подвластными Риму, одни евреи строго соблюдали свои древние законы и обычаи старины; лишь только они не желали водиться с язычниками, живя особняком, как у себя дома, так и в городах Сирии, Египта, где всегда их было много. За это их ненавидели римляне, греки и ближайшие соседи, сирийцы. В свою очередь, и евреи ненавидели римлян за их жадность, суровость, а пуще всего за пренебрежение к народной святыне. Император Калигула приказал поставить в храме Соломона, в Святая Святых, свою золотую статую и поклоняться ей, как божеству, а по закону Моисея, в этом месте приносилась жертва единому Богу. Лет 60 после Рождества Христа Спасителя римляне распоряжались в Палестине, как хотели. Римские правители, или прокураторы, обращались с евреями сурово, презрительно, выбивали подати без жалости.

Угнетенный народ не уразумел смысла божественного писания, все ждал обещанного Мессию. Разошелся слух, что Он скоро явится, освободит евреев от римлян и поставит их превыше всех народов; тогда наступит для них новое царство. Пошли толки о чудных видениях: видели на небе хвостатые кометы и мечи, окрашенные кровью; видели в храме чудный свет и слышали среди ночи дивные голоса: «Уйдем отсюда! Уйдем отсюда!». Все эти знамения толковались по-своему теми из евреев, которые были уже готовы на смертный бой.

Их называли зелотами, что значит ревнующие. К партии зелотов принадлежали большей частью бедняки, люди неимущие. Обходя города и села, зелоты распаляли ненависть к Риму, вербовали воинов, сносились с дальними странами, вызывая из-за Иордана беглецов и разбойников. Люди, покорные Риму, например: ученые, богатые, притихли, потому что их не только не слушали, но изводили тайным убийством, как лютых врагов. Один случай вывел все наружу. Прокуратор Гессий Флор потребовал немедленной уплаты в счет податей большую сумму денег, а если не найдется такая сумма, то чтобы выдали ему из сокровищ храма. Евреи, возмущенные насилием, стали волноваться, и когда на другой день вступили в Иерусалим две римские когорты, то между ними и народом завязался на улицах бой, поднялся весь город. Гессий Флор хотел было занять храм, но это ему не удалось. Тогда он пошел на переговоры, очистил город и оставил в цитадели Антония только одну когорту, около 400 человек. Уступка прокуратора усилила дерзость мятежников: они запретили приносить в храм жертву за императора и благоденствие Рима, а вскоре после этого напали на замок Антония. Начальник, оставленной здесь когорты, соглашался уйти из города, если ему дадут свободный пропуск. Мятежники обещали, но как только римляне сдали оружие, зелоты напали на них и истребили всех до единого, так началось восстание 17 сентября, 66 лет спустя после Рождества Христова. Во всей южной Сирии возгорелась народная война. В городах началась резня: сирийцы резали евреев, евреи резали сирийцев. В городе Кейсарии не осталось ни одного еврея: в течение одного часа было зарезано до 20 тысяч человек. В египетской Александрии вспыхнула старая ненависть между евреями и греками; еврейский квартал «Дельта» был буквально завален трупами. Кровь лилась повсюду реками. Всякий считал за правое дело задушить, где можно, еврея, потому что он бунтует против императора. Тогдашний наместник Сирии, Цестий Галл, собрал 30 тысяч войска и двинулся к Иерусалиму, но еврейские вожди недалеко от города напали на римский лагерь, и Цестий едва от них отбился. Простояв 6 суток под стенами Иерусалима, он, вдруг без всякой причины, снял осаду и ушел в Кейсарию. Нужно знать, что римляне той эпохи потеряли старую воинскую доблесть, которая их украшала в борьбе, например, с Анибалом. Они избегали теперь военной службы и, вместо того, искали более выгодных мест – то при дворе императора, то наместника области, то, наконец, без всякой службы проживали в своих богатых поместьях, проводя время в удовольствиях. Римские легионы составлялись больше из покоренных народов: германцев, галлов, арабов, сирийцев и т. п.; собственно римских солдат считалось на службе очень немного. Вот почему и стали возможны такие случаи, как отступление наместника.

Император Нерон, тот самый, при котором начались на христиан гонения, прослышал, что делается в Сирии, тотчас сменил наместника, а предводителем войска назначил Веспасиана. Человек незнатного рода, преклонных лет, Веспасиан считался одним из опытных военачальников. Бóльшую часть своей жизни он провел в рядах войска, отличился при завоевании Британии, или нынешней Англии, а потом занимал разные государственные должности. Только однажды он навлек на себя гнев императора. Он заснул в то время, когда Нерон, одевшись актером, читал перед народом стихи. Хотя в глазах императора это было тяжкое преступление, но оно как-то сошло ему благополучно. Веспасиан остался в милости. Между тем евреи хлопотливо занимались вооружением страны. В Иерусалиме заправлял восстанием Синедрион, или Собрание старейшин. Он разделил страну на 5 участков и назначил правителей. В Галлию, самую населенную и богатую попал Иосиф, потомок царской фамилии, но больше ученый человек, чем воин. Собрав до 60 тысяч сельчан, он не сумел их обучить ратному делу и занимался больше постройкой укреплений. Эти укрепления так и остались законченными.

Весной 67 года Веспасиан прибыл в город Антиохию и тотчас послал своего сына Тита с небольшим отрядом, бывшим у них под рукой, занять в Галилее самый важный город Сепфорис, преданный римлянам. Пока Тит исполнял это смелое поручение, под начальством Веспасиана собрались значительные силы, около 60 тысяч пехоты и конницы, но собственно римлян было не более 20 тысяч. С такими силами уже можно было начать трудную войну. Первое время Веспасиан подтянул в войсках дисциплину, внушил начальникам как следует исполнять свой долг, поднял дух солдат своим простым и ласковым обращением; внушил им доверие к себе своей неподкупной честностью, прямодушием и храбростью. Только после этого Веспасиан выступил в поход. Он задал себе такой план: наступая с севера, раздавить мятежников сначала в Галилее, а потом в Иудее; все, что уйдет от меча римлян, загнать в Иерусалим и под стенами этого города действовать, смотря по обстоятельствам: или ожидать, пока они передерутся, перемрут с голоду и запросят пощады, или же покончить с ними одним ударом, штурмом. Защитники Галилеи рассыпались перед Веспасианом; римский полководец вогнал мятежников в небольшой, но укрепленный городок Иотапату, нынешний Иефат. С ними находился сам Иосиф. Евреи, народ вовсе не воинственный, издавна умели хорошо отсиживаться; 48 дней убил Веспасиан на осаду Иотапаты и покончил с ней кровавым штурмом. Ни один защитник не хотел сдаваться, кто уцелел – сам убивал себя, или убивали друг друга. Пало 40 тысяч иудеев и взято в плен только двое, в том числе Иосиф Флавий.

Таврида, Гамала, Тарихея и другие города были взяты также после страшной резни. Волны тихого озера, где Господь Иисус Христос еще недавно проповедовал Царствие Небесное, обагрились кровью. Берега покрылись гниющими трупами; воздух заразился смрадом испарений. Толпы иудеев бежали на барки, Веспасиан приказал их всех убивать или топить в озере.

Он отправил 6 тысяч пленников в Грецию, на земляные работы. Город Гисхала держался последним и пал только в ноябре.

Его главный защитник Иоанн, названный, по имени родного города, также Гисхала, вместе с прочими беглецами явился в Иерусалим и распалял здесь народ огненными речами: «Мы не побеждены, – кричал он, – мы ищем более надежных мест! Зачем нам тратить силы в Гисхале, когда нужно защищать столицу?». Вся молодежь страстно желала сразиться.

Святой город был похож на лагерь, на оружейный завод: день и ночь ковали оружие, обучали юношей. Здесь, как и ожидал Веспасиан, собрались все беглецы, закипели страсти – дурные и хорошие: зависть к богатству, любовь к родине. Власть старейших пала сама собой; начались насилия, бесчинства. Зелоты безжалостно изводили всех, кому не доверяли; они не пощадили даже своей святыни, вторгаясь в храм с грязными ногами и обливая его ступени кровью замученных жертв. Они считали святым только одну – битву. Священники, ученые и все благомыслящие люди долго терпели эти беззакония и, наконец, восстали под предводительством первосвященника Анании, человека способного и мужественного. Зелоты засели в храме и, видя свою беду, призвали на помощь разбойничьи шайки идумеев, бродивших возле Иерусалима. Идумеи действительно освободили зелотов и вместе с ними подняли страшную резню. Более 12 тысяч иудеев пало под ножами своих же земляков и между ними первосвященник Анания, сын того Анании, который осудил на смерть Иисуса Христа. Весь отборный класс людей погиб. Их трупы предали неслыханному поруганию: их выкинули за городские стены на съедение шакалам и собакам. Веспасиан не мешал иудеям изводиться; он устраивал пока завоеванный край и вел дело так, чтобы Иерусалим не мог получить никакой помощи. К концу мая 68 года вся иудейская земля, за исключением столицы, была во власти римлян. Еврейское население этих стран исчезло навсегда. Та же судьба готовилась Иерусалиму, как неожиданное событие отдалило его смертный час. В начале июня умер Нерон, и солдаты разных стран стали выкликивать императорами своих полководцев. Между соперниками началась междоусобная война; разнузданные легионы грабили страну и дрались между собой; в одной битве уложили 80 тысяч людей. Эти смуты продолжались два года, пока, наконец, сирийские легионы, завидуя своим товарищам, провозгласили императором Веспасиана. Отправляясь в Рим, Веспасиан поручил окончить иудейскую войну своему сыну Плацидию Титу.

Плацидий Тит не уступал дарованиями своему отцу; кроме того, он был отличный инженер. Как человек более мягкого характера, Тит всегда готов был оказать врагам пощаду, и только отчаянное упорство евреев заставляло его иногда прибегать к жестоким мерам. В то время это был лучший военачальник, способный окончить ужасную войну. В 70-м году, когда

План Иерусалима

Веспасиан прочно уселся на трон римских императоров, Тит собрал в Цезаре сильное войско, из египетских и сирийских легионов, с придачей пеших и конных союзников, а всего – до 80 тысяч. В апреле этого года римские орлы окружили иудейскую столицу. Это произошло после Пасхи, и как нарочно, стечение богомольцев со всех концов мира было необычайно велико. По старинному обычаю, они являлись с обильными приношениями для храма, но эти приношения попадали теперь в руки зелотов. Зелоты совершенно овладели столицей. Симон, сын Гиора, засел со своими единомышленниками в городе, Иоанн Гисхала овладел храмом, третий предводитель, Елеазар, – завладел внутренней оградой, где и перехватывал все приношения. Мирные люди умоляли римлян выручить их, но зелоты так бдительно содержали стражу, что никто не мог бежать.

С горы Скопас, на четверть часа ходьбы от северной стены, Тит обозревал обширный город и думал, как бы ему легче разрешить трудную задачу. Перед ним находилась одна из сильнейших крепостей, или, лучше сказать, несколько крепостей, соединенных вместе (см. План Иерусалима).

Ближе всех, так называемый город Везеф, окруженный каменной стеной в 25 локтей вышиной и 10 локтей шириной; стены пересекались башнями, числом 90. За Везефой внушительно возвышались две горы, соединенные прекрасной аркой и укрепленные по краям такими же стенами с башнями. Одна из них, на юго-западе, называлась Сионом, или Верхним городом; здесь находился дворец царя Ирода, построенный как крепость, и дворец Агриппы. На северо-востоке – гора Мория, на которой красовался храм из белого блестящего мрамора, построенный старым Иродом. Четыре стены из дикого камня, каждая в 75 локтей вышины, стояли уступами одна ниже другой, окружая главную святыню Иерусалима. Для прикрытия храма с северной стороны на высокой скале была построена отдельная цитадель, со стенами и башнями, – это замок Антония. Скрытые подземные ходы соединяли цитадель с храмом. На небольшом холме, между Сионом, Мория и Новым городом, стоял Нижний город, также окруженный крепкой стеной. Таким образом, чтобы добраться до храма, римляне должны осилить тройной пояс укреплений и за этими грозными стенами должны были встретить до 600 тысяч вооруженного населения; собственно войска – около 60 тысяч, задача стояла трудная, было о чем подумать.

На первых порах вожди восстания сделали вылазку. После жестокого боя Тит вогнал их в город и тотчас приказал приступить к осаде. Войска разделили на три смены: одна вела подступы, другая прикрывала ее, а третья смена в это время отдыхала. Подступы повели крытые, из бревен, покрывая их толстыми досками, а чтобы неприятель не зажег, накидывали сверх крыши землю или сырую кожу. Начиная шагов за 400 или 500, римляне тихонько подвигались к стенам, производя частую стрельбу через бойницы. Когда же подошли близко к стене, Тит приказал устроить четыре высоких насыпи и соединить их между собой поперечными ходами. Насыпи делали так: вкапывали деревья и клали между ними в клетку брусья, середину забивали камнями и землей. Сторону насыпи, которая к стене, оставляли крутой, а все прочие делали отлогими для подвоза материала. Потом втащили на них четырехугольные башни, сажень по 10–15 каждая, обшитые снаружи толстыми досками и прикрытые сверху кожей, против пожара. В нижних этажах этих башен помещались тараны, приводимые в движение колесами и веревками. Бревно одного такого тарана имело 7 сажень длины, а железный баран, посаженный на конец бревна, весил 5 тысяч пудов. Его доставили на место 300 лошадей, а чтобы привести его в движение, требовалось до 700 человек. Кроме таранов, назначенных собственно для пробивания стен, римляне имели в осадном парке 300 самострелов, метавших копья и 40 самострелов, метавших камни. Евреи оборонялись храбро, упорно, старались замедлить приступ, бросая зажигательные стрелы, тяжелые бревна и камни. Когда же римляне втащили башни, защитники закрыли стены кожаными мешками, наполненные шерстью, чтобы уменьшить удары таранов, они старались перерезать косами канаты, ловили таран и оттягивали его особыми щипцами; наконец, сделали вылазку и подожгли одну из башен. Тут ранило самого Тита и римляне ожесточились. Удары таранов участились, и стены Нового города рухнули, на 5-й день осады римляне заняли его. Еще более отчаянно иудеи защищали вторую стену, за которой находился Нижний город, или Акра. Через 5 дней сделали пролом и в этой стене. Тит, щадя город, отдал приказ не уничтожать здания, но иудеи поняли этот приказ так, что римляне их боятся. В узких кривых улицах им удалось вытеснить их назад. Еще три дня бились за эту стену, ее взяли вторично, здания разрушили, а башню заняли солдаты. Войска получили четырехдневный отдых и в это время Тит начал переговоры; он послал к защитникам бывшего правителя Галилеи, Иосифа Флавия, но иудеи прогнали его стыдом. Тогда Тит устроил своей армии смотр, думая, что этим сможет запугать евреев, но и это не помогло.

Осада городов в древности: крытые ходы, заслоны; машина, метавшая камни; башня для стрелков и для помещения тарана

Исступление народа было выше всякой меры. Многие защитники нарочно сдавались в плен римлянам, а позже, когда немного обживались, тайно убивали часовых, отравляли колодцы, поджигали машины. Их мужество и ловкость становятся удивительными, особенно если вспомнить, что евреи никогда не служили в римских войсках.

Семнадцать дней войска Тита трудились под стенами Сиона и Мория и все их работы разрушались или вылазками, или контр-минами, которые евреи искусно вели под землей. Они делали на столбах подземные ходы и потом, дойдя по расчету до известного им места, поджигали дерево, отчего обрушивался ход, проваливались машины, солдаты и все, что находилось наверху. Тогда Тит решил извести евреев голодом. Он окружил город на 9 верст тройными валами. Евреи стали падать духом, особенно после того, когда приказали всех перебежчиков распять на крестах; жадные арабы и сирийцы ловили их как лисиц и резали животы, в надежде поживиться проглоченным золотом. Около 2 тысяч человек умерло под ножами, да столько же погибло на крестах.

До сих пор в город привозили продукты, теперь настал страшный голод; люди гибли тысячами, их трупы распространяли заразу. Живые питались травой, кожей, падалью. Бывали примеры, что матери убивали и ели своих младенцев. Начались поиски зерна. Буйная толпа голодных грабила зажиточных людей, врывалась в храм, насильничала и убивала. Всякий, кто казался бодрым, считался уже виновным в утайке зерна. Вырывали изо рта куски хлеба.

Город стал похож на клетку бесноватых, в которой не умолкали крики, стоны, рыдания и дикий хохот. Однако о сдаче города никто не смел говорить: таких немедленно предавали жестокой казни.

Три недели ушло на устройство четырех насыпей, для которых вырубили все фруктовые деревья на 15 верст вокруг Иерусалима. Когда втащили на них башни, Иуда, защитник цитадели, готов был уже сдаться, но Симон Гиора убедил Иуду, напал на римлян и разрушил часть деревянных работ. Три раза водил Тит свои войска на приступ, и только в третий раз, ночью, и то врасплох успел овладеть замком Антония. Разрушивши все, за исключением одной башни, римляне занялись расчисткой подступов к храму, главной иерусалимской твердыне (о ее стенах уже было сказано ранее). К внутренней стене примыкали обширные и прекрасные галереи, их которых открывались выходы во двор язычников. Сюда могли входить и евреи, и язычники. Здесь купцы заключали торговые сделки, лавочники меняли деньги; здесь покупали быков, овец и голубей для принесения в жертву. Отсюда Спаситель изгнал торгашей словами: «Не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников!». Высокая каменная ограда окружала террасу, на которой и стояло здание храма. Входящий с востока, через Коринфские ворота, попадал сначала во двор женщин, где стояла сокровищница, а потом уже, через другие ворота, во двор храма. Отсюда можно было любоваться зданием, белый мрамор которого «уподоблялся горе, покрытой снегом, усыпанной золотом и камнями». За каменной решеткой находились жертвенники и все принадлежности жертвоприношения. Сюда, кроме священников, никто не мог входить. Таков был Иерусалимский храм, краса и гордость евреев.

Прежде чем двинуть войска на приступ, Тит потребовал сдачи. Многие жители перешли на его сторону, но бóльшая часть осталась, предпочитая умереть на развалинах своей святыни, священники и те вооружились. 17-го июля прекратились непрестанные жертвоприношения, за неимением служителей. Это был первый случай за время существования храма, многие иудеи сошли с ума, другие наложили на себя руки в припадке безумия, так их потрясло печальное известие. Получивши отказ, Тит отобрал храбрых воинов под начальство сотника Цереала и приказал им проникнуть ночью в храм через подземный ход; прочие войска, как ни в чем не бывало устраивали насыпи под стенами, подвозили тараны, готовясь к осаде. Иудеи мужественно встретили отряд Цереала и принудили его отступить. Тит сильно желал спасти храм, но когда увидел, что его тараны совершенно бессильны против этих грозных стен, и, видя упорство евреев, он приказал поджечь ворота, и римляне ворвались во двор. Велико было изумление и ярость защитников. Освещенные пожаром, они дрались отчаянно, с остервенением: били и тех, которые сражались, и тех, которые по приказанию полководца тушили пожар.

Вид Иерусалимского храма, разрушенного Титом

Один из римских солдат, преследуя беглецов, бросил факел внутрь храма, и чудное здание охватили языки огня. Многие бросались сами в огонь, другие кидались на мечи римлян, или умерщвляли друг друга. Священники, взобравшись на крышу храма, кидали оттуда на римлян гвозди, куски свинца, пока не рухнули стены и погребли их заживо. Все верили, что в последнюю минуту Господь проявит чудо и спасет храм, но он уже лежал в развалинах, дымящихся и обагренных кровью. Победители водрузили на месте Святая Святых свои орлы и отправляли языческое богослужение в виду множества женщин и детей, наполнявших галереи. Эти галереи также сожгли вместе с людьми; уцелела только часть ограды да две двери от храма, все остальное погибло.

Иоанн Гисхала, Симон, сын Гиора, и многие воины успели пробиться и засесть в Верхнем городе, или Сионе. Даже падение главной святыни не сломило их мужества, они решились защищаться, несмотря на выгодные предложения римского полководца. Тит предлагал всем, кроме зелотов с их семействами, свободное выселение за Иордан. Вожди восстания, занявши дворец Ирода, оставались глухи и немы. Тогда наступили самые тяжелые дни для осады. Римляне должны были устроить тарасы, или подкатные срубы, против запасной стены города в виду дворца; 4 легиона трудились над этой работой 18 дней, а прочие войска разоряли в это время Нижний город, не оставляя камня на камне. 28-го сентября, через готовый пролом, римляне ворвались в это последнее убежище, но встретили уже слабую защиту: зелоты изнемогли от голода, от беспрерывных битв и частых усобиц. Сотни тысяч иудеев погибли в Иерусалиме под мечами римлян, но еще много их осталось живыми, в плену. Тяжка была участь этих несчастных. Разбор пленных продолжался несколько дней. Старых людей, немощных всех перебили, из молодежи отобрали 700 красивейших юношей для торжественного вступления в Рим, для этой же цели оставили и предводителей: Иоанна Гисхала, Симона, сына Гиора, и многих других знатных евреев. Оставшуюся молодежь разделили, по телосложению каждого, на три части: одну, вместе с женщинами и детьми продали в неволю, другую отправили в Рим, на травлю зверям, а третью – в египетские рудники, на каторжную работу. В Иерусалиме не осталось ни одного живого еврея, кроме нескольких сотен несчастных, успевших спрятаться в подземные галереи и водосточные трубы. Римляне, производя расчистку, еще долго находили их под землей и вытаскивали оттуда вместе с запрятанными сокровищами и трупами казненных за время осады.

Иерусалим исчез с лица земли. Осталось поле, покрытое щебенкой, на краю этого поля белели палатки сторожевого легиона. Так скоро исполнилось предсказание Иисуса Христа. Однажды после проповеди Господь вышел из храма и приступили ученики Его, чтобы показать Ему здания. Иисус же сказал им: «Видите ли все это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне, все будет разрушено».

В июне 71 года Рим праздновал разрушение Иерусалима. Торжественное шествие открыли пленники с бледными лицами и дикими глазами, они шли в своих роскошных одеждах, потом несли трофеи, взятые из храма: золотой стол, семиветвенный золотой свечник, пурпурные завесы из Святая Святых и, наконец, книгу законов – Тору. Сзади трофеев ехали на колесницах Веспасиан и Тит, возле них, верхом на коне, другой сын – Домициан. У подножия храма Юпитера процессия остановилась: надо было исполнить казнь над предводителем.

Из толпы пленников выхватили Симона Гиора, накинули на него веревку и потащили к Тарпейской скале. Когда вестники дали знать, что врага Рима не стало, раздались радостные крики, начались жертвоприношения. После обычных молитв император и принцы вернулись во дворец, а граждане веселились до поздней ночи. Другой предводитель Иоанн Гисхала, оставался в темнице до самой смерти, а уцелевшие от погрома евреи рассыпались по земле, и с тех пор этот народ не знает Отечества.

Аттила царь Гуннов

Прошло 300 лет. Римляне, как некогда евреев, в свою очередь, пугали частые солнечные затмения, водяные бури, грозы и другие довольно обыкновенные явления природы. Они со страхом ожидали разрушения Всемирной столицы Рима. Но и без этих предзнаменований не трудно было видеть, что Римскому государству приходит конец. Чем больше римляне расширяли свои границы, тем труднее становилось их защищать, чем больше покоряли они народов, тем больше наживали себе врагов. На таком большом пространстве жили народы разных вер, разных обычаев и одинаково ненавидели своих победителей – суровых и жадных римлян. Жители областей были угнетены податями; богатства скопились у немногих счастливцев, всюду распространилась бедность, нищета. Бóльшая часть императоров были порочными людьми и мало заботились о благе покоренных народов. У них была одна забота: как бы подольше усидеть на троне, потому что солдаты ставили императорами кого хотели, кто больше им даст. Однажды они продавали с публичного торга императорский титул. Во время всеобщей порчи нравов и разврата лишь одни христиане жили в добродетели и сторонились от язычников. Этим они еще больше накликали на себя ненависть и гонения. Язычники говорили: «От них происходит все зло, из-за них боги казнят мир, насылают на нас моровую язву, засухи, град, голод и орды неприятелей. Неудивительно, что наши храмы опустели, что на наших алтарях не приносятся жертвы и давно погас огонь». На войне язычники не хотели стоять рядом с христианами, а христиане и вовсе не хотели служить в войске, которое оскорбляло их святыню богохульными речами и развратной жизнью. Вражда между язычниками и христианами еще больше усилила рознь в Римском государстве; наконец, оно до того ослабело, что стало легкой добычей для варваров. Под этим названием слыли народы пограничные, не привыкшие к неге и роскоши, суровые и воинственные, слепо повиновавшиеся своим вождям. Чаще и чаще становились их набеги на границы; не довольствуясь грабежом, они стали требовать постоянной дани или свободных земель для поселения в границах государства. Прошло то время, когда императоры-полководцы сами водили превосходно обученные войска; когда они, с мечом в руках, проникали и в дебри германских лесов, и в кочевья Дальнего Востока, то слабым их наследникам оставалось на выбор: или соглашаться на требования варваров, или отбиваться от них наемными войсками из этих же самых народов. Так они и делали, но вышло еще хуже, потому что через наемников и дальние германские народы узнали слабость Империи, узнали дороги в Цареград и в Рим. Нужно сказать, что в IV веке после Р. Х. прежде единое Римское государство распалось, по своей слабости, на две половины: Западную, или Римскую империю, и Восточную, или Греческую империю, где Рим оставался столицей, а здесь стала Византия, или Константинополь, построенный Константином Великим. На эту Империю раньше накинулись варвары, чем на Рим, и первыми пришли с берегов Балтийского моря готы, народ германского племени. Они поселились по Дунаю и обязались защищать границы от прочих варваров. В конце IV века появился более страшный враг – гунны. Этот азиатский народ жил сначала в нынешней Монголии, по соседству с Китаем. Здесь в стенах гунны пасли табуны своих лошадей и стада рогатого скота. Как только съедался подножный корм, гунны садились на своих маленьких лошадок и быстро передвигались на другое место; позади на телегах медленно ехали жены и дети, тут же гнали скот. В пище гунны неприхотливы: они ели сырое мясо, пили кумыс, то же, что ели и пили все кочевники Азии, но ни один народ не был так свиреп, как гунны. Даже на вид они оказались страшны: маленького роста, толстая и короткая шея; большая голова с широкими скулами, приплюснутым носом без бороды; маленькие черные глаза и отвислые уши – таков этот народ: некрасивый, жадный, свирепый. Из жадности они грабили до тех пор, пока не навьючат своих лошаденок; все остальное, чего не могли забрать с собой, истребляли до нитки. Гунны делали быстрые переходы, нападали сразу и если терпели неудачу, то также скоро рассыпались. Но бились с врагами без всякого порядка; никакого строя у них не было. Когда гуннов потеснили в Монголии соседи, они снялись со старых кочевий и вместе с женами и детьми перешли сначала в наши страны, между Волгой и Доном. Продвигаясь дальше на Запад, к границам нынешней Венгрии, они сбили готов, натолкнулись на другие германские племена, облегавшие границы обеих империй и положили начало общему перемещению этих народов. Эта пора называется Великим переселением народов; она затянулась надолго и кончилась разрушением Западной Римской империи.

Гунны дали первый толчок, первые показали дорогу и затем, как увидим дальше, исчезли. Сами они ничего не построили, а разрушили многое; но те германские народы, которые пошли после них, которые прочно поселились в бывших владениях римских императоров, создали новые государства, существующие и теперь.

Особенно сильны и опасны стали гунны, когда у них, вместо многих предводителей появился один, по имени Аттила. Он истребил всех родоначальников, умертвил даже своего родного брата и принял царский титул. Это был человек железной воли. Перед его грозными очами трепетали самые смелые люди. Гунны его боготворили: он любил войну, а война давала гуннам добычу. Жил Аттила на территории нынешней Венгрии; его столица вся состояла из деревянных хижин. Гуннские военачальники вели роскошную жизнь, пили вино из золотых и серебряных кубков, а царь ел руками с деревянного блюда, пил из деревянной чаши. Во время царского стола особые певцы распевали в честь Аттилы хвалебные песни, в которых прославляли его могущество. Царь, как и многие из знатных варваров того времени, старался походить на римлян и даже немного знал по-латыни. Каждый день, сидя под открытым небом на своем троне, он держал суд, и всякий смело к нему шел, если имел какую жалобу. Будучи очень смышлен, хитер, Аттила умел распознавать людей, умел держать их в руках. Любовь к власти навела его на мысль завоевать весь мир. Рассказывают, что однажды пришел к нему пастух и поднес заржавленный меч, который он нашел в степи. Царь взял его в руки и сказал: «Долго этот меч был скрыт в земле, а теперь небо дарует его мне для покорения всех народов!». В том же году он набросился со своими войсками на Греческую империю. Греческий царь приказал своим послам положить к ногам Аттилы две тысячи фунтов золота и пообещал ему отдать по Дунаю земли для поселения, сколько он захочет. Все страны того мира пришли в ужас; говорили, что это бич Божий, посланный за грехи людей.

Взявши с греческого императора откуп, Аттила стал готовиться к нападению на Западную Римскую империю, и так как настоящей причины к войне не было, то хитрый гунн объявил, что идет наказать своих давних врагов готов. Этот народ переместился в римские владения и под видом друзей расположился частью в Южной Галлии, а частью – в Испании; их братья, восточные готы, на которых Аттила наткнулся еще за Днепром, вошли в его войска.

Никогда, со времен персидского царя Ксеркса, Европа не видела такого разноплеменного сборища, какое собиралось под начальством Аттилы. Тут были народы Европы и Азии, черные гунны со своими длинными стрелами; алане со страшными копьями и шлемами из роговых дощечек; негры, у которых вся кожа была раскрашена и исколота узорами, вместо убранства короткий кафтан из человеческой кожи, а вместо оружия – косы; славяне – в полотняных рубахах, с длинными мечами и щитами; германские народы – с круглыми щитами и короткими мечами; из них гепиды и готы составляли тяжелую пехоту, страшную для римлян. Вожди всех этих народов жадно ловили глазами всякое движение Аттилы и повиновались ему беспрекословно. Некоторых из них Аттила отличал от прочих, призывал к себе на совет, как, например, Валамира, предводителя готов, и Ардарика, короля гепидов, а всех прочих держал как слуг. Историки насчитывают до 500 тысяч войска, которое под начальством Аттилы выступило в поход в январе 451 года. Все попутные народы присоединялись к этому войску и еще более увеличивали и без того его страшную силу.

Аттила, царь гуннов

Следуя вверх по Дунаю, гунны подошли к Рейну. На той стороне реки начинались владения римлян, их провинция, известная под названием Галлии. Она имела много городов, частью с христианским, частью с языческим населением; ее границы защищали крепости, в которых были проведены хорошие дороги, мощеные камнем. Галлия, под властью римлян, считалась в то время образованной страной, тогда как по другую сторону Рейна жили германцы своим прежним старинным бытом.

Аттила приказал готовиться к переправе. Древние леса, где росли вековые дубы и ольха, падали тысячами под ударами топоров; рубили плоты, вязали их и спускали на реку для устройства мостов. В одно и то же время войска перешли в разных местах Рейна и вступили в Галлию. Как тучи саранчи пожирают поля, так и полчища Аттилы истребляли дотла города и поселения, дома и церкви, людей, домашний скот, птицу.

Многие цветущие города за Рейном, как Вормс, Майнц, Кёльн, Трир – нынешние немецкие крепости – были обращены в пепел. Римские военачальники, не смея сопротивляться, отвели свои войска вглубь Галлии, за реку Луару. Между прочим, Аттила подступил к Мецу. Город был хорошо укреплен, имел высокие стены и башни, но так как гунны не умели брать городов, даже не возили стенобитных машин, то Аттила, наскучив осадой, бросил ее и ушел дальше. Он отошел верст за сто, как ему дали знать, что одна из поврежденных стен упала. Гунны вскочили на лошадей и через несколько часов явились под Мецом. Это было ночью под Светлое Христово Воскресенье. Епископ, окруженный духовенством, служил в соборе обедню. Гунны ворвались в город и пощадили только одного епископа; все остальное население истребили, город сожгли. Жители Реймса разбежались по лесам раньше, чем подошли гунны; остался лишь епископ Никозий с немногими из своих друзей. Когда он увидел, что городские ворота упали и варвары ринулись в город, то вышел в облачении на паперти и вместе с духовенством торжественно запел следующие стихи из псалма Давидова: «Прильпе земли душа моя: живи мя по словеси Твоему». Внезапный удар меча прекратил священное песнопение и голова епископа покатилась по паперти. Сестра Никозия, красивая Евтропия, бросилась на убийцу, но также упала рядом с братом. В эту минуту храм огласился неведомым шумом: испуганные гунны в страже разбежались и вовсе оставили город. На другой день возвратились жители, бережно собрали останки мучеников и потом воздвигли памятник своему епископу. Римская церковь причислила его имя к лику святых.

Хотя сам Аттила был язычником, но он не думал искоренять христианство; для него все веры были одинаковы. Однако между народами, которых он вел, многие дышали ненавистью к христианам, отчего явилось много мучеников, особенно между епископами. Епископы того времени считались в городах первыми лицами; они ведали судебные делами, правительственными, часто становились военачальниками, тогда как римские правители, люди пришлые, оставались чужды населению, епископ был свой человек: его все знали, любили и уважали. Вот почему они первые попадали под удары варваров. Маленький город Лютецию, нынешний Париж, спасло заступничество Женевьевы. Жители этого городка узнали о движении гуннов, спустили на реку суда, стащили на них все пожитки и приготовились к бегству; толпы женщин и детей ходили по улицам и горько рыдали, прощаясь с родным городом. Вдруг перед ними предстала Женевьева, уже прославленная чистотой жизни и христианскими добродетелями. В своей пламенной речи Женевьева укоряла матерей за то, что они покидают родные очаги, идут в чужую страну скитаться по лесам; именем Божьим она заклинала их остаться и уверовать в Его защиту. Горячие мольбы Женевьевы, ее вдохновенные речи заставили жителей остаться в городе, и, действительно, Аттила обошел Лютецию, несмотря на то, что там находились хорошо укрепленный римский лагерь, арсеналы, дворец императора, много церквей, рынки. С тех пор парижане чтут Св. Женевьеву, как покровительницу своего города.

Аттила спешил к Орлеану, в Южную Галлию. Там, недалеко, были его заклятые враги готы, которых он называл своими конюхами; разбивши готов, он смело мог двинуться в Италию, против императора. Жители Орлеана, расположенного на перепутье дорог, заранее озаботились привести свой город в такое положение, чтобы он мог выдержать осаду. Они починили городские стены, заготовили съестные припасы и послали своего епископа к римскому полководцу Аэцию просить у него помощи. Епископ Аньян был пастырь ученый, благочестивый, готовый стать на защиту своей паствы. Прибывший к Аэцию, епископ сказал ему: «Сын мой! Мы продержимся до середины июня, но если ты за неделю до срока не придешь на помощь, то лютый зверь пожрет мое стадо». Аэций обещал помочь, и только епископ успел вернуться в Орлеан, как Аттила начал осаду.

Тогдашний римский император хорошо знал, зачем идет Аттила: не готов наказать, а напасть врасплох на Италию, снести его трон. Он удержал в Италии лучшие войска и долго удерживал своего единственного полководца, который один стоил целой армии. Когда же было получено известие, что гунны перешли Рейн, то император решился отпустить Аэция, придав ему небольшие силы. Одно появление в Галлии знаменитого полководца стало достаточным, чтобы поднять ее население: благородные галлы вооружали своих слуг, поселян; мелкие германские народы, жившие по границам Галлии, спешили под знамена Аэция, и только не вооружались, не трогались с места готы, самый сильный сосед Италии. Их король Теодорих в ответ на просьбы Аэция сказал: «Римляне сами навлекли на себя грозу; пусть теперь разделываются, как знают». Но Аэций, как искусный политик сумел привлечь короля готов на свою сторону. В Южной Галлии проживал в своем богатом поместье бывший римский сенатор Авит, друг и советчик Теодориха. Он часто виделся с королем, подавал ему добрые советы, как лучше воспитывать детей, как управлять народом. И король, и все знатные готы смотрели с уважением на умного и образованного Авита, слушались его советов, старались даже подражать ему в одежде и привычках. Вот к этому-то Авиту и поехал Аэций. Бывшему сенатору польстило прибытие знаменитого полководца, особенно когда последний объявил, что приехал к нему просителем; он сказал Авиту: «Этот варварский народ, который живет у наших дверей, смотрит твоими глазами, слушает твоими ушами. Ты скажешь, чтобы он шел назад – и он идет; ты скажешь, чтобы он выходил – и он выходит. Заставь же его теперь выйти. Склони его к войне». Дело уладилось как нельзя лучше. Храбрые готы пуще всего боялись насмешек, будто они струсили перед Аттилой. Когда им объявили поход, они взялись за оружие и в своих звериных шкурах поспешили стать в ряды под звуки римских труб.

Однако из-за этих проволочек римляне потеряли много времени. Те пять недель, которые мог продержаться Орлеан, уже были на исходе. Орды гуннов окружили город на далекое расстояние и давно бы его взяли, если бы хоть сколько-нибудь были сведущи в осадном искусстве. Жители Орлеана, ловко прикрываясь щитами и плетнями, кидали с пращей камни, зажигали неприятельские машины, присыпали землей крепостные стены. Тогда гунны взялись за свои луки. Они были отличными стрелками из лука, лучшими в мире. Тучи стрел носились над городом: никто не смел показаться из-за зубцов крепостной стены; защитники впали в уныние, между ними начался ропот. Жители роптали, что они помирают с голода, что римляне их обманули. Епископ Аньян изнемогал от неустанного бдения и молитвы. Чтобы поддержать бодрость в защитниках, он обошел все стены с крестами и хоругвями. Омывая своими слезами ступени церковного алтаря, он поднимался лишь за тем, чтобы послать кого-нибудь на высокую башню взглянуть, не идет ли Божье милосердие? Когда посланный возвращался и докладывал, что ничего не видать, епископ снова опускался на колени и снова горячо молился. Наконец, он отрядил к Аэцию гонца с таким письмом: «Если ты, сын мой, не придешь сегодня, то завтра будет уже поздно». Гонец не возвратился. Епископ стал сомневаться в Аэции.

Случилась страшная буря, с ливнем, грозой. Три дня лил, не переставая дождь. Работы приостановились и за эти дни жители, с общего совета, решили сдаться. Епископ поехал к Аттиле предложить условия сдачи, но царь гуннов пришел в ярость, как ему смеют предлагать условия, и приказал гнать епископа. Жителям осталось одно: сдаться на волю победителя; они открыли настежь городские ворота. Сначала вступили в город вожди, чтобы выбрать себе лучшую добычу; потом въехали телеги и во всех концах города начался грабеж. Пленников делили по жребию, после чего их ставили рядами. Таков был обычай у гуннов. В самом разгаре дележа за городской стеной послышались крики: измученные жители встрепенулись надеждой избавления, гунны приостановили грабеж; все смолкло, оцепенело. Во главе римской конницы скакал Аэций и сын короля Теодориха; за ними в облаках пыли блистали орлы римлян, пестрели знамена готов. У городских ворот, на берегу Луары и даже в водах этой реки завязалась первая битва. Как морская волна, она вслед бегущим переваливала в город, и здесь на улицах началась страшная сумятица: гунны, побросавшие добычу, кидались в разные стороны, не зная, где укрыться, куда бежать. Их добивали с крыш камнями, гнались за ними с оружием, истребляли поодиночке и целыми толпами. Тогда Аттила дал приказ об отступлении. Благородный римлянин сдержал свое слово: город был спасен.

В ту же ночь Аттила снял свой стан и к утру был далеко от Орлеана. Как и все грубые кочевники, гунны больше всего заботились о награбленной добыче, а эта добыча была у них очень велика. Аттила не мог двигаться быстро: он даже обошел большой город Труа, лежавший на его пути. Епископ этого города, старик Лупп, которого знала вся Галлия, выехал навстречу Аттиле и просил его пощадить Труа. «Хорошо, – сказал Аттила, – только ты пойдешь со мной до Рейна; такой святой человек, конечно, принесет счастье и мне, и моему войску». Аттила, видимо, хотел удержать почтенного епископа в виде заложника. Войска Аэция шли гораздо скорее, чем гунны. Передовой отряд, составленный из германского племени франков, напал на отряд гепидов, защищавших переход через реку Об. Схватка завязалась ночью и продолжалась до утра. Топоры франков, мечи и копья гепидов работали так исправно, что на другой день 15 тысяч убитых и раненных покрывали поле битвы. Гепиды переправились через реку и присоединились к Аттиле, который в тот же день занял город Шало на реке Марне, в 250 верстах от Орлеана. Аттила нашел недалеко от города старые римские окопы и прикрыл этими окопами свой стан, состоящий из повозок, между которыми были разбиты палатки. Эта местность известна до сих пор под названием Каталонских полей. Только что успел расположиться Аттила, как подошли римляне и тотчас приступили к устройству укрепленного лагеря, по всем правилам полевой войны. Глубокие рвы и насыпи делали римский лагерь совершенно непреступным. Союзники римлян расположились отдельно, каждый по своим обычаям.

В войсках Аттилы распространялось уныние, большие потери в людях и конях давали мало надежды на победу. Сам царь не знал, что предпринять, сильно беспокоился, нигде не находил себе места. К нему привели из ближнего леса отшельника, который слыл в народе прорицателем. Аттила спросил у старика, будет ли ему удача? «Ты бич Божий и молот, которым Господь поражает мир. Но Он же, Всесильный, передает меч из одних рук в другие по Своему благоволению. Итак знай, что ты будешь побеждать, дабы увидал наконец, что сила происходит не от земли!». Этот смелый ответ нисколько не рассердил Аттилу, и он захотел теперь выслушать своих собственных гадателей. При свете горящих головней одни зарывались руками в кишки зарезанного барана и рассматривали его внутренности, другие, в белых мантиях, качали волшебные палочки; там били в барабаны, вызывая души умерших родоначальников; здесь кружились колесом и падали на землю без сил, с пеной у рта. Главные жрицы, содравши мясо с костей, клали эти кости в огонь; кости трескались и тогда их подавали царю, который по расщепам читал себе неудачу. Все жрецы в один голос объявили, что гунны будут побиты, но все-таки неприятельский полководец падет в битве. Лукавое калмыцкое лицо Аттилы повеселело от радости: он услышал, что Аэций, его заклятый враг, который остановил победоносное шествие гуннов, будет убит. Он один, злодей, был душой этой тучи народов; без него давно бы Италия была у его ног! Уже довольно поздно, в третьем часу дня, вывел он свои войска в битву. Сам Аттила стал с гуннами в центре, на левом крыле поставил готов, под начальством их вождя Валамира, а на правом – короля Ардарика с гепидами и прочими подвластными народами. Аэций принял начальство над левым крылом, где у него были римляне; против готов Атиллы поставил своих готов, галльских, под начальством Теодориха, а в центре остальных союзников: франков, бургундов, алан и других. По всему было видно, что Аттила имел намерение броситься с гуннами на римлян и в случае неудачи дать время своим слабым крыльям перейти в отступление; Аэций же готовился своими более сильными крыльями отрезать самого Аттилу от его флангов. Между войсками находилось возвышение, покатое в обе стороны, – и к стороне гуннов, и к стороне римлян. Аттила послал часть своей конницы занять это возвышение; Аэций приказал своим готам прогнать ее прочь, что они тотчас выполнили. От этой маленькой неудачи гунны еще больше упали духом. Тогда Аттила собрал всех своих вождей и сказал им: «Вы, победители Вселенной, не смотрите на эту тучу народов: между ними нет согласия! Они нас трусят. Поглядите, они хотят занять высокое местечко, но оно не спасет их. Все мы знаем, как бессильны римляне, им тяжела пыль, что подымают копыта лошадей. Гунны! Докажите свою храбрость, докажите доброту вашего оружия: пусть и раненный ищет убить врага, пусть невредимый упьется его кровью! Смерти не бойтесь! Кому назначено жить, того не зацепит стрела, а кому назначено умереть, тот умрет и во сне. Я первый брошу копье. Разве вы можете спокойно глядеть, когда сражается ваш царь?». И тогда началась битва, жестокая, беспощадная. Такой битвы не бывало ни прежде, ни после и называется она «битвой народов».

Седой король Теодорих объезжал ряды готов и призывал их на брань своим могучим голосом. Братья-народы столкнулись раньше других: готы Теодориха ударили по готам Аттилы; среди братоубийственной бойни замолк голос короля, никто не знал, что с ним сталось. А между тем, его верные готы погнали своих братьев-врагов. В это время Аттила бросился на слабый центр римского полководца, смял его, сбил с места и уже раздавались дикие крики победы, как готы Теодориха врезались им в левый бок, а Аэций повернул против них свое левое крыло и нагрянул справа. После страшной сечи гунны, сдавленные справа и слева, не выдержали и бросились в свой стан; сам Аттила едва спасся бегством. Аэций бросился к повозкам, но из-за них посыпались стрелы: римляне остановились. Наступила ночь, темная, претемная. Одиночные люди и целые отряды долго блуждали, не зная, где свои, где чужие. Наконец, все успокоилось, остаток ночи римляне провели на страже со щитами.

Когда взошло солнце и осветило кровавое побоище, то враги содрогнулись от ужаса: каталонские поля были устланы трупами убитых, раненных; говорят, их лежало до 150 тысяч! Но Аттила, оставаясь за своими повозками, все-таки был страшен победителям. Аэций советовался с готами, что им теперь делать? И порешили держать гуннов в осаде, пока они не станут пробиваться. Между тем старый король Теодорих не явился праздновать победу. Стали его повсюду искать и после долгих поисков нашли его труп, заваленный убитыми телами. Готы подняли на щит его сына Тарисмонда и провозгласили королем, а тело Теодориха с громким пением и под звон оружия предали погребению. Молодой король задумал оставить римлян. Он боялся за сокровища своего отца, несметные сокровища, которые могли растащить его младшие братья. Аэций не удерживал готов; он надеялся один покончить с гуннами. Для Рима были одинаково опасны и те, и другие: и враги, и союзники. Стан готов опустел: они ушли домой.

Аттила, узнав об этом, воспрянул духом, «его душа возвратилась к победе». Как только он убедился, что готы действительно ушли, тотчас приказал закладывать свои повозки и просил, чтобы ему дали свободно уйти. Аэций согласился, потому что, лишившись половины своих союзников, он не мог уже без большого риска принять новую битву. Однако он потянулся вслед за гуннами, на случай, если они свернут с дороги или остановятся для грабежа. Весь их путь был усыпан мертвыми телами, как просыпанным зерном; они умирали от голода, болезней, ненастной погоды. Поход Аттилы не удался, его полумиллионное войско почти все погибло.

Магомет и завоевания арабов

Магомет родился в Аравии, в городе Мекке, в исходе VI века, т. е. тысяча триста лет тому назад. На шестом году он остался круглым сиротой и попал к своему дяде Абу-Талебу. Этот дядя был надсмотрщиком «черного» камня, который хранился в Мекке и которому поклонялись арабы, как святыне, ниспосланной Богом во время сооружения храма. Ежегодно приходившие в Мекку толпы богомольцев семь раз обходили священный камень и семь раз к нему прикладывались. Таков был обычай, уцелевший доныне.

Магомет вырос в доме своего дяди. Всем нравилась его величавая осанка, его умные глаза, приятная улыбка, сильный благозвучный голос. Абу-Талеб как купец часто ездил по торговым делам и брал с собой племянника. В этих, иногда очень дальних, поездках Магомет встречался с христианами, сводил знакомство с евреями, расспрашивал тех и других о их вере, законах, обычаях и таким образом обогащал свой пытливый ум знаниями. Необозримые песчаные пустыни его родины, Аравии, глубокая синева неба и тихие звездные ночи, частое одиночество сделали Магомета задумчивым, мечтательным. И стал он мечтать о создании новой веры, нового царства. Пылкие мечты юного араба уносились далеко; он мнил себя повелителем всех царств и народов. Магомет хорошо видел, что евреи уклонились от завещанных им через пророка Моисея заповедей, что христиане живут недружелюбно, что его соотечественники поклоняются идолам и, кроме того, погибают от безумной вражды. Для того чтобы их спасти, нужно вдохновить: они так пылки, воинственны, любят власть и золото! И Магомет начал свое дело с того, что рассказывать видения: «Когда я отдыхал в пещере, ко мне явился ангел Гавриил и сказал: “Магомет! Ты пророк Божий, а я – Гавриил”». Этому рассказу поверила жена Магомета, его двоюродный брат Абу-Бекр и раб Сеид; прочие смеялись: «Бог стоит за терпеливых», – думал Магомет и не переставал работать. Его огненные проповеди, обещания нищим арабам владычества над миром, наконец, его чудные видения, которые он рассказывал всенародно, на площади Мекки, мало-помалу привлекли к нему множество друзей, но в то же время и ожесточили его врагов. Врагов у Магомета было больше, чем друзей, но зато в соседнем городе Медине у него было больше друзей. Жители этих городов вечно враждовали между собой, и когда в Мекке приговорили к смерти Магомета, он в ночь на 16 июня 622 года тайно бежал в Медину, где жители встретили его с восторгом. Они поклялись ему в верности, и с этого времени сила и слава Магомета растут не по дням, а по часам. Постыдное бегство Пророка его возвеличило; все мусульмане считают этот день за начало своего летоисчисления.