Читать онлайн Пожиратели призраков бесплатно

Три года назад

Это Сайлас придумал тащиться на погост. Мы закинулись еще у него в общаге, чтобы кислота успела дать в голову. К тому моменту, как мы подошли к кованому железному забору вокруг голливудского кладбища, все четверо были уже сильно под кайфом.

– Что мы творим, что мы творим… – все бесконечно бормочет себе под нос Амара, – что мы творим, что мы…

– Помянем ушедших, – шепчет Сайлас, первым перелезая через забор. Он просто перепрыгивает через высокие шипы, как олимпийский чемпион по расхищению могил. Такое преступление тянет на золотую медаль.

Бедный Тобиас, кажется, никак не поймет, куда ставить ногу. Его потрепанные «Вэнсы» постоянно скользят – прямо воплощение дохляка на детской площадке, у которого не хватает сил подтянуться на перекладине. Ему стыдно просить о помощи, и он отталкивает руку Сайласа всякий раз, когда тот ее предлагает.

– Я сам, я сам, – все бормочет он.

У дороги стоим только мы с Амарой, поэтому тянем руки к тощей заднице Тобиаса и толкаем. Я буквально чувствую кости в его ягодицах. На мгновение складывается впечатление, что он взлетает, как летучая мышь, хлопающая крыльями в синеве неба.

Амара следующая. Она начинает визжать, практически насаживаясь на одно из ржавых копий. Мы все шикаем на нее, по крайней мере, пытаемся в перерывах между приступами смеха. Она перелезает через забор и падает лицом вниз. Я не могу разглядеть в темноте, как она приземлилась – Сайлас не разрешает нам включать фонарики на телефонах, – так что сначала волнуюсь, не расшибла ли Амара череп о надгробную плиту или типа того. Но она хихикает, как настоящая ведьма, катаясь по траве, так что с ней точно все нормально.

– Давай, Эрин, – зовет Сайлас. Он держится руками за решетку, почти просовывая между ними лицо. Будто заключенный, которого я пришла вытащить. – Твоя очередь.

Я не могу удержаться. Его лицо так близко. И губы так близко. Наклоняюсь и целую его через забор. На моих щеках остается ржавчина, размазывая макияж. Да уж, привет, столбняк.

– Боже, какая гадость, – театрально-громко шепчет Амара, – снимите уже себе гробницу.

Внезапно я начинаю паниковать: «Я не могу через это перелезть». А если оступлюсь и упаду на эти острые пики?

– Аккуратно, – отзывается Сайлас, – я тебя держу.

Он и Тобиас хватают меня за ноги, пока я подтягиваюсь на самую высоту. Представьте пирамиду чирлидерш, где две гимнастки подкидывают меня в воздух, я выделываю самое офигенное сальто и приземляюсь четко на надгробие в стиле «Добейся успеха».

И ошибетесь. Я сваливаюсь прямо на задницу. Очень больно.

– Порядок? – нависает надо мной Сайлас.

– Кажется, я сломала бедро.

– Заживет, – отвечает Сайлас. – Хватай мою руку.

Сайлас говорит: прыгай на одной ноге.

Сайлас говорит: погладь себя по голове.

Потрогай нос.

…Сайлас не говорит.

Мы вчетвером идем по извилистому ряду торчащих как кривые зубы надгробий. Кладбище называется «Голливудским», потому что парочка уроженцев Ричмонда стали известными сто лет назад и вернулись только после того, как откинулись, уже в качестве трупов. Все рано или поздно возвращаются в Ричмонд. В основном здесь лежат дохлые конфедераты, но есть и парочка забытых звезд. Туристы фоткаются рядом с их безвкусными могилами – но сегодня, уже после закрытия главных ворот, единственные местные обитатели лежат на глубине шести футов, и все 135 акров этой земли принадлежат нам.

– За мной, – говорит Сайлас. – Смотрите под ноги.

Тобиас, как по сигналу, спотыкается. Никто и не сомневался. Он ни черта не видит и при свете дня, даже в своих огромных очках. Замените дневной свет на лунный и добавьте несколько гранитных камней преткновения, и сразу поймете, почему Тобиас еле плетется.

– Куда мы? – не могу не спросить я.

– Увидишь.

Сайлас никогда не говорит, что задумал. Это же испортит сюрприз, так? У него есть сверхъестественная способность сплачивать всех и заставлять делать практически все, что захочет, а больше всего на свете он хочет бежать. Его жажда жизни одновременно притягивает, захватывает и жутко изматывает. Кого волнует, что завтра утром нам на учебу? Нам же объяснили, что образование для идиотов. Сайлас говорит, что мы лучше остальных ослов-старшекурсников, и кто мы такие, чтобы спорить? Мне вот нравится эта идея. Сайлас прямо вышибает из головы запреты, помогает потеряться в моменте. Кататься на поездах в ночи. Уезжать непонятно куда и насколько. Шататься по плантациям с привидениями до тех пор, пока солнце не взойдет над заброшенными табачными полями.

«Город наш», – всегда говорит он. Четыре Мушкетера. Все за одного, и один за Сайласа…

Мы познакомились благодаря взаимному восхищению постмодернистскими авторами во время курса литературной мастерской в наш первый год. В основном, мы косплеили Пола Остера. Сайлас хочет быть Дэвидом Фостером Уоллесом, с банданой и так далее. Тобиас забил Делилло. У Амары нездоровая одержимость Пинчоном, поэтому она выбрала его. Сайлас сказал, во мне есть что-то от Летема, но я его не читала. «Давай без эго Эггерса, – сказала я, надеясь прозвучать многозначительно. – Я стану первой в мире Эрин Хилл». Литературный мир был нашей устрицей, и с Сайласом я чувствовала себя черной жемчужиной.

– Меня что-то укусило, – стонет Амара, хлопая ладонью по голому плечу. Видимо, дошло, что это неподходящий наряд для расхищения гробниц. – Далеко еще?

– Почти пришли.

– Может, уже скажешь, куда мы идем? Меня тут жрут заживо.

– Терпение, – отвечает Сайлас. – Самое лучшее достается тем, кто ждет…

Херувим на колонне поворачивает ко мне голову как раз в тот момент, когда я прохожу мимо. Я застываю, чтобы убедиться, глядя на пухлого голенького младенца с хрупкими крылышками. Его размытые глаза моргают в ответ.

О, хорошо, мне это не почудилось. Приятно знать.

Каменные черты отшлифованы десятилетиями дождей и ветров, превратившими лицо в серую плоскость. Но веки все еще остались, моргающие над двумя каменными шариками, похожими на тухлые яйца. Надгробие слишком маленькое для взрослого.

«Ооо, черт… Тут похоронен ребенок». Я сказала это вслух? Сложно судить наверняка. Я провожу рукой по надгробию, обводя кончиками пальцев каждую букву, словно читаю шрифт Брайля:

ЛОННИ НАДЛЕР. БОЖЬЕ ДИТЯ.

– Эрин? – Сайлас берет меня за руку, вырывая из мыслей. – Все хорошо?

– Да.

– Точно?

– Ага.

– Не улетай, – просит он и тянет за руку через неровный ряд могил – и в моей голове, и про себя, по крайней мере, мне так кажется, я повторяю: «Не улетай, не улетай, не надо».

Надгробия так и танцуют. Мрамор продавливается. Статуи поворачиваются, когда я прохожу мимо. С таким же успехом они могли бы отбивать чечетку, размахивая зонтиком…

ЛЮБИМАЯ ЖЕНА. С ЛЮБОВЬЮ. ОН УШЕЛ СЛИШКОМ РАНО. ТЕЛО МЕРТВО, НО ДУША ОСТАЛАСЬ.

Мне просто надо успокоиться. Глубоко дышать. Не психовать.

– Что мы творим, – повторяет Амара, – что мы творим, что мы творим…

«Мы расширяем личные границы, – наверное, мог бы сказать Сайлас. – Мы живем на полную. Мы превращаем город в личную игровую площадку, воем на луну». Но он молчит и тихо ведет нас мимо прыгающих могил.

Тобиас не издает ни звука. Не вылезает из своей раковины. Сразу видно, кислота ему не помогла. Не хочу знать, какой фильм ужасов сейчас показывает его сознание.

Но мне плевать. В моем мире есть только я и Сайлас. Он держит меня за руку. Он ведет меня – мой вечный лидер. Я даже не уверена, что мои ноги касаются земли. С таким же успехом я могу быть воздушным шариком. Моя рука – веревочка, и Сайлас бежит по кладбищу, пока я качаюсь на ветру.

– Пришли, – говорит он.

Останавливаемся перед мавзолеем, который выполнен в странной помеси масонского и египетского стилей. Бетон покрыт сорняком… нет, забудьте. Это краска из баллончика. Приходится прищуриться, чтобы разобрать, что там нацарапано. Да и все равно искаженные слова не хотят застывать, поэтому я могу их прочитать. Удается разглядеть лишь…

ВОССТАНЬ, ФАНТОМ РИЧМОНДА, ВОССТАНЬ!

Ворота в гробницу должны быть заперты – правда? – но Сайлас без проблем их открывает, петли поддаются с ржавым скрежетом, который эхом разносится по всему кладбищу.

– Хрена с два, – говорит Амара. – Я туда не пойду. Там пауки!

– Тогда жди снаружи, – отзывается Сайлас. – Стой на стреме.

Мавзолей так и проглатывает его. Следующим, словно потерянная тень Сайласа, просовывает голову Тобиас, стараясь не задеть головой дверной проем.

«Подожди меня, – наверное, сказала бы тень Сайласа, – подожди-и-и!»

Амара смотрит на меня. На этом этапе нашей дружбы мы усовершенствовали экстрасенсорные способности, общаясь друг с другом исключительно мозговыми волнами.

Ты правда собралась туда идти? – спрашивает она глазами, ее голос громко и ясно звучит в моей голове.

Ну-у… наверное, да? Мы ведь зашли так далеко.

Какого хрена, Эрин? – явно недовольна она. – Серьезно?

Идем со мной!

Нет, ни за что.

Ну и ладно. Лохушка.

Я ныряю в мавзолей и сразу же чувствую падение температуры. Холод так и обволакивает. Просачивается сквозь кожу, проникая до самых костей.

У меня есть минутка тишины, пока Сайлас и Тобиас строят планы, а Амара снаружи осталась с сотнями спящих трупов прямо у нее под ногами.

Я делаю то, что и всегда в такие моменты: достаю из кармана маркер и нахожу на стене свободное место. Житель этого мавзолея простит мне одну маленькую надпись, учитывая бесчисленное множество других. Некоторый парочки оставляли свои имена: ПОЛ + ХАННА НАВСЕГДА. Кто-то просто рисовал пентаграммы. Кто-то оставлял левые слова и фразы: ЗОМБИ. УРА СТРАШИЛКАМ. ОХОТНИКИ ЗА ПРИВИДЕНИЯМИ.

Мой вклад, по сравнению с этим, относительно прост:

ЗДЕСЬ ЭРИН

В настоящем времени. Не прошедшем. Я оставляю частичку себя. Я всегда буду здесь.

– Господи, как хо-о-олодно, – пищит за мной Амара. Она не может долго оставаться одна. Она это знает. Я это знаю. Сайлас точно это знает. У нее не выходит быть в одиночестве. Амара подходит сбоку и обвивает руку вокруг моей, сильно дрожа.

– Соскучилась?

– Всегда, – заверяю я. Мы, сгорбившись, шагаем на сеанс Сайласа.

– Садимся в круг, – командует он.

Он даже принес свечи. Ну еще бы. В его рюкзаке целый магазин сверхъестественных примочек. Сайлас достает всю необходимую атрибутику и переходит к делу.

– Я не собираюсь сидеть на чьей-то могиле, – огрызается Амара, и на этот раз я не собираюсь с ней спорить. Вокруг шуршат и щелкают насекомые. По моей ноге ползет километровая многоножка, и не слезает, сколько бы раз я ее ни стряхивала. «Я иду к промежности, – шепчет она, извиваясь. – Да-да-да, берегись!»

– Да ладно, – говорит Сайлас, возвращая меня к реальности. – Мистер Пул не будет против.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Не слышала о У. У. Пуле? Некоторые зовут его ричмондским вампиром, но это все бред. Он просто фантом.

Фырканье Амары эхом разлетается по всему склепу.

– Прости, – добавляет она, – но что такое фан… как-то там…

– Фантом. Тот, кто застрял между живыми и мертвыми.

– Бедняга, – шепчу я, отвлекаясь на жидкие тени у свечей. Я не чувствую ветра, но пламя явно от чего-то дрожит и раскачивается.

– Помоги, – просит Сайлас Тобиаса, пальцами руки водя по мраморной задвижке.

– Ладно, – без проблем соглашается тот. Это первое его слово на кладбище.

Сайлас говорит: помоги влезть в склеп.

Сайлас говорит: помоги вырыть могилу.

Сайлас говорит…

– Э-э-э… – мычит Амара, – что вы делаете?

– Мне лишь нужен его язык.

– Что, прости? А ну повтори, мать твою?

– Говорят, если отрезать фантому язык, можно говорить с мертвыми, – поясняет Сайлас настолько праздно, будто это самый общеизвестный факт.

– Нет, – говорит Амара, и слово отскакивает от мраморных стен. – Всего хорошего, я пошла.

– Уже как-то поздно пасовать, тебе не кажется?

– Издеваешься? Ты не говорил нам, что собрался отрезать части трупов!

– А ты бы тогда пошла?

– Конечно нет!

Я смотрю со стороны, как пререкаются Амара с Сайласом.

– И нахрена мы для этого закинулись кислотой? – уточнила Амара.

– А почему нет? – ответил Сайлас – его вечная фраза. – Это поможет связаться с духами. Я хочу кое с кем поговорить.

«С его мамой», – думаю я. Сайлас не произносит ее имя вслух. Ему и не надо. Мы все знаем, что она умерла, когда Сайласу было девять. Он всем говорит, что она умерла в аварии, но только я знаю, что Сайлас сидел сзади, когда огромный фургон въехал в их «Тойоту Матрикс» на автостраде. Сайлас рассказал, как отлетела по воздуху машина, как он потерялся в этом водовороте, как помнил развевающиеся вокруг лица волосы его матери, пока изгибалась ее шея… все больше и больше. И внезапно они встретились взглядом, налитые кровью глаза матери смотрели на заднее сиденье сквозь щель в подголовнике, ее подбородок покоился между лопатками. Позвоночник сломался так, что голова чуть не отлетела. Единственное, что удерживало ее на теле, – сморщенная кожа.

Но это не помешало ей говорить. Она казалась такой испуганной. Не понимала, что происходит. Она уже умерла, но все равно со мной говорила. Сказала, что все будет хорошо. Что я буду в порядке. Что она любит меня.

Сайлас отделался парой царапин. «Чудо», – говорил он. Тогда-то он и начал верить в призраков. И всегда гнался за своей мамой.

Мавзолей почти разваливался. Всего пара ударов пяткой Сайласа, и камень рассыпался, открывая вид на гроб.

– К черту, – стонет Амара. – В жопу это все.

– Берись за ту сторону, – поясняет Сайлас Тобиасу. – Помоги мне вытащить.

Пока парни вызволяют какого-то недодракулу или как там назвал его Сайлас, Амара и я стоим сбоку. Мы обе понимаем, что это ужасно, Амаре не надо объяснять, но она будет винить меня, потому что вечно уверенного Сайласа винить невозможно, а себя она, конечно, не винит никогда.

Мое внимание переключается на вход в мавзолей. На давящую темноту.

– …Ребят? – но никто не слушает. – Ребят!

– Что? – спрашивает Сайлас. – В чем дело?

– Призраки, – все, что могу сказать я, указывая на вход. Кладбище кишит ими. Над могилами летают круги света. Они приближаются. Летят к нам.

– Вы ведь тоже их видите? – шепчу я. – Пожалуйста, скажите, что да.

– Что это? – в шоке спрашивает Амара.

– Бежим, – говорит Сайлас.

Сайлас говорит…

Сайлас говорит …

Сайлас хватает меня за запястье и тянет. Моя рука дергается, а потом остальную часть тела вытаскивают из гробницы. Я не могу отвести взгляд от шаров света, прыгающих по рядам могил, от призраков, тянущих свои призрачные тела все дальше и дальше.

Стоп. Это не призраки.

Это фонари. За нами гонится охрана. Твою же мать. Мы столкнулись с самой жуткой в мире полосой препятствий. Сзади около трех фонариков. Нас больше, чем их, а это значит, что хотя бы у одного есть шансы выбраться.

– Быстрее-быстрее-быстрее! – кричит Сайлас через плечо.

Амара кричит. Ей конец, без вопросов. У нее ни за что не получится добежать. Я обещаю себе, что внесу за нее залог. Мои родители раскошелятся, чтобы вытащить ее из тюрьмы. Там же можно оплатить картой?

Тобиас бежим первым. Он даже не оглядывается. Сраная длинноногая газель в джинсах-дудочках. Он перепрыгивает через могилы так, словно от этого зависит его жизнь. «Черт-черт-черт», – пыхтит он между каждым прыжком, а потом сворачивает влево и исчезает среди надгробий. Не хуже привидения.

Слава богу, Сайлас не отпустил мое запястье. Я бы не выбралась, если бы он не бежал впереди и не вел меня по бесконечному лабиринту могил. Я мыслю слишком линейно для такой ситуации. Побежала бы прямо, а надгробия не ставят в один ряд.

Херувимы подгоняют нас, хлопая в свои крошечные ладошки. Гранитный ангел торжественно качает головой. Я против воли думаю о своей маме, о том, как она во мне разочаруется.

– Беги быстрее, – просит Сайлас. – Давай, Эрин!

Он дергает мою руку влево, и та чуть ли не ломается. Не успела я увидеть, куда падаю, как уже оказываюсь на земле. Шею щекочут травинки. Сайлас зажимает мне рукой рот, и я знаю, что должна быть как можно тише, но все во мне кричит.

Могила. Мы лежим на чьей-то могиле, прячемся за надгробием.

Я изо всех сил пытаюсь задержать дыхание, когда мимо проходит охранник, позвякивая цепочкой ключей. Мы с Сайласом прижимаемся друг к другу, сжимаемся, вжимаемся друг в друга, чтобы поместиться за надгробием. Даже после того, как охранник пройдет мимо, мы не шелохнемся, пока не убедимся, что горизонт чист.

– Как думаешь, сбежим? – спрашивает Сайлас. Я вдыхаю его слова. Ощущаю их на языке. Солнце взойдет через пару часов. Мы можем сбежать, а можем…

– Нет, – я целую его так сильно, что он ударяется головой о мрамор, но не отстраняется. Я пропускаю пальцы сквозь его волосы, нащупывая опавшие листья. – Останься со мной.

Я не хочу выходить из тени надгробия, наши головы прижаты к нему, грудь поднимается и опускается с каждым судорожным вдохом, сердца не успокаиваются, вдохи сливаются воедино, пока мы не синхронизируемся, дыша в унисон, разделяя легкие на двоих.

Моя рука блуждает вниз по его груди и опускается на штаны.

– Что ты делаешь? – спрашивает он.

– А ты как думаешь?

– Ты уверена? У меня нет защиты.

– Да.

– Нам нельзя шуметь.

– Мы и не будем, – шепчу я.

Рука Сайласа опускается мне на талию. Это же его рука, да? Мне требуется мгновение, чтобы убедиться, что по моей коже не проходят крохотные ножки всяких тварей.

Надо сосредоточиться на теле Сайласа. На его плоти. На его руках. Я чувствую шероховатость его пальцев, когда они проникают под мою кофту, и на мгновение выпадаю из реальности. Это больше не его пальцы, а волнистые насекомые, живущие в этих гробах, копошащиеся в навозе и грязи, лакомящиеся плотью каждого трупа на этом забытом богом кладбище. Давно забытых звезд. Генералов Конфедерации.

А теперь и мной. Я следующая. У меня в голове крутится этот дурацкий детский стишок – червячки снаружи, червячки внутри, червячки играют с ночи до зари – и теперь он так и застрял у меня в голове.

Червячки снаружи, червячки внутри…

Пальцы Сайласа оказываются в моем теле.

червячки снаружи…

Я знаю, что всего лишь отхожу от наркоты, но это не мешает червякам ползать под моей кожей. Мне надо сосредоточиться. Идти за Сайласом.

червячки внутри…

Губы Сайласа впиваются в мои, но его губы – не губы, а личинки. Я чувствую, как одна падает на язык, заползает в горло.

червячки играют…

Звенит молния на моей ширинке. Сайлас нашел то, что искал. Что я предложила. А мне лишь надо пережить этот путь. Если я не буду открывать глаза, все пройдет не так уж плохо. Нужно лишь держаться за Сайласа.

Держаться…

Держать…

Теперь я их слышу. Всех внизу. Мертвых. Видимо, мы их разбудили. Нарушили их вечный сон. Теперь они двигаются, кувыркаются в гробах, осознают, что мы тут над ними извиваемся. Я слышу скрип их хрупких кулаков и не могу не представить, как они все дрочат прямо под нами, сотни костей, обернутых в простыни, бьются о тесные стенки своих гробов.

Мы воскресили мертвых. Каждый последний, ускользающий вздох, срывающийся с моих губ, должно быть, сильно их заводит. Они подбадривают Сайласа своими пересохшими голосами: «Давай-давай-давай!»

Они хотят меня.

Я больше не чувствую Сайласа. В ту же секунду, когда он кончает в меня, его тело теряет очертания. Вся полнота его физической оболочки взрывается, и теперь я держу в объятиях не плоть, а клубок червей, все они переплетены друг с другом, извиваются на моей коже, прокладывают себе путь сквозь меня, поверх меня, о боже, они все извиваются, кормятся мной, они снаружи, они внутри, они играют с ночи до зари.

Дата на камне

Я не могу нащупать пульс. Никакой реакции. Даже дыхания. Все указывает на летальный исход. Дефибриллятору нужна еще секунда, а я не могу столько ждать. Я его теряю. Можно сделать искусственное, но обычно я припасаю это на сладкое.

– Я слышал, тут вкусные крылышки, – говорит Таннер.

Надо просто смириться. Объявить время смерти этого свидания вслепую и убрать труп, пока не закончился счастливый час, но нет, я не сдаюсь. Сегодня никто не умрет. Не в мою смену.

Официант наконец-то приносит мой долгожданный джин-тоник. Тут важен каждый глоток, поэтому я быстро прикладываю электроды – Разряд! – надеясь вернуть жизнь нашей беседе.

– Итак, – начинаю я.

– Итак, – повторяет он, стуча пальцами по столу.

Ничего. Все еще никакого пульса. Я прошу официанта подготовить новую порцию адреналина, поднимая уже полупустой стакан и позвякивая льдом.

– Откуда ты знаешь Амару? – спрашиваю я.

– Через ресторан.

– Ты тоже там работаешь?

– Нет-нет. Она была официанткой на мероприятии моей компании.

– Твоей компании? Я не знала, что ты…

– Ну, я просто там работаю, – кажется, он покраснел. Вы только посмотрите на эти щеки! Таннер меня застеснялся? – Я увидел ее на перекуре. И она дала мне траву на парковке.

Не сомневаюсь.

– Святая Амара! – поднимаю я стакан.

– Она сказала, у нее есть подруга, с которой я могу сойтись, и…

– …И вот мы здесь, – я удивлена, что Амара приписала мне Таннера. Он милый, но какой-то плюшевый. Ни одной татуировки. Уверена, к нему все клеятся, и это наверняка его смущает. Чистая одежда, еще и отутюженная. Его парфюм перебивает еловый запах моего джина, но он помылся, что уже лучше парней в грязных майках, с которыми я иногда зависаю. А еще он знает, как забронировать столик.

– Знаешь, что раньше тут было? – спрашиваю я.

– А должен?

– Тут была плантация. А мы сидим на доме рабов.

У Таннера подпрыгивает кадык.

– Основная часть дома сгорела еще до Гражданской войны. Осталось только это. Кухня была в подвале. Рабы-повара спали наверху, спускались готовить хозяевам, а потом снова поднимались наверх. Почти не выходили из дома.

Я выглядываю из ближайшего окна на Фоуши-стрит. Остальная часть квартала была застроена много лет назад, но именно это здание так и не снесли – двухэтажное свидетельство славной истории Ричмонда. Но его легко можно и не заметить. Рядом с входом стоит табличка с выгравированным числом 1797, намекая на прошлое здания, но не говоря напрямую. Таннер прошел мимо, даже не оглянувшись.

Теперь я смотрю на столовую. Мест не так уж и много; десять столиков, за каждым сидят богато одетые посетители. Все белые. Кажется, мы тут самые молодые. Ресторан открылся совсем недавно, так что Таннеру наверняка пришлось постараться, чтобы выбить место. Он так хотел произвести на меня впечатление, но по окаменевшему выражению его лица ясно, что он и понятия не имел об истории этого здания.

В этом весь Ричмонд. Повсюду уроки истории. Весь этот город – кладбище. Куда ни ступи, везде могилы.

– Ничего себе… я и не знал. Это было на сайте ресторана?..

Я решаю больше не мучить бедолагу.

– Меня всегда интересовала история Ричмонда. Сначала изучала в колледже, а потом и сама, – не буду вдаваться в детали, как рабовладельцы гордились готовкой своих рабов, и что жареная окра за пятнадцать баксов, не говоря уже обо всем дорогущем меню, уходит корнями к рабам, которые готовили для богачей Ричмонда.

– Ты типа историк-самоучка? Может, мне делать записи?

Это не самый плохой разговор. Можно сказать Таннеру, что меня не определяет карьера, и сейчас я не работаю, потому что борюсь за место в известном рекламном агентстве, а все лето бездельничаю в юридической конторе моего отца под ярлыком менеджера соцсетей. Но я ведь пришла не работой хвастаться, да?

– Вообще-то, я серийная убийца.

Таннер смотрит на меня так, будто видит впервые.

– У нас с Амарой отработанная схема… – продолжаю я его подкалывать, пока он так внимательно слушает, – она выбирает какого-то парня из разных компаний, накуривает и как будто невзначай упоминает классную подругу. Потом я пью с ними, они теряют бдительность, увожу обратно к Амаре, и мы вместе режем их на кусочки.

Таннер не моргает.

– Я… ожидал не такого.

– Поверь, – я наклоняюсь и шепчу: – Никто не ожидает.

– Ну и… – он наклоняется в ответ, ставя локти на стол, – куда же вы прячете тела?

Он начинает мне нравиться.

– Выбрасываем, конечно же. Скидываем в реку.

– Логично, – улыбается он. У него красивая улыбка, признаю. – Но нельзя выкидывать в одном месте. Надо как бы раскидывать. Подальше.

Дамы и господа, Таннер решил пошутить.

– Ты тоже так делал?

– Я? Да нет… парочка серийных убийц зарезали моего брата.

– О нет! Я и не знала.

– Ничего. Последние годы я искал его убийц. Чтобы отомстить.

– И вот нашел! Видимо, это судьба.

Он смеется. Искренне. Я вижу его впервые – такого, каким он, наверное, был в детстве.

– От нее не уйти.

И вот он. Совсем слабый, но я чувствую. Пульс. ЭКГ его ловит, отображает маленькую кривую на мониторе.

Может, свидание не такое уж и мертвое.

– Ну ладно, – говорю я. – Живи. Пока что.

– Фух.

Мой телефон вибрирует. Наверное, Амара спрашивает, как дела. У меня сводит ребра, когда я вижу, что это Сайлас. Только не сейчас. Я переворачиваю телефон и возвращаюсь к разговору.

– Ты уже ходил на свидания вслепую?

– Вроде нет. А ты?

– Нет, – Ричмонд настолько мал, что твоя романтическая история известна всему населению. Надо находить совершенно новый круг общения, чтобы умудриться сходить на свидание не с другом бывшего.

– Тогда почему согласилась? – спрашивает Таннер.

Ради пульса. Учащенного сердцебиения. Меня достал мой типаж мужчин, и в двадцать четыре года давно пора отказаться от плохих привычек. Я как та рыба, выползающая из первобытного ила прошлых отношений, готовая избавиться от бывших, чтобы ходить на своих двоих. Чтобы дышать. Надо эволюционировать от такой катастрофической личной жизни.

– У Амары шестое чувство на мужчин, я ей доверяю, – вру я.

– И как сработало ее шестое чувство?

– Ответ неясен, – отвечаю я монотонным голосом игрушек-предсказателей, – спросите позже.

Таннер и правда очаровашка, но я пока не готова на второе свидание. Но я его не солью. Я пришла, как и умоляла Амара, чтобы «расширить горизонты». Чтобы выйти из зоны комфорта бомжей-барабанщиков и принять неизвестность. Никаких гарантий. Никаких местных революционеров в куфиях. Я бы и не согласилась на свидание, если бы Амара так не умоляла. Она как кошка, которая принесла мне дохлую окровавленную птичку во рту. Смотри, я поймала тебе айтишника!

– Ну, – кашляет Таннер, возвращая меня в реальность, – Амара сказала, ты общественный организатор?

Не могла придумать ничего получше? Господи, теперь я в шоке, что он согласился встретиться.

– Была в колледже, – поясняю я. – Теперь уже нет. Я много работала с местными благотворительными компаниями, которые пытались искоренить предвзятое мнение при приеме в университет…

Глаза Таннера потускнели.

– …помогала координировать социальные кампании…

Я снова его теряю. Пульс пропадает.

– Может, не будем обсуждать работу? Даже мне скучно себя слушать.

Таннер возвращается к жизни.

– Хочешь сразу покопаться в грязном белье?

– Да. Перейдем к горячему. Скажи что-то, чего никогда не говорил на первом свидании.

– Звучит слишком страшно.

– Да ладно. Чего тебе терять?

– Ну хорошо, – Таннер умеет подыгрывать. – Дамы вперед.

– Как галантно, – мне требуется минутка, чтобы придумать что-то стоящее. Вспомнить что-то по-настоящему неожиданное. – Ладно. Есть одно. Готов?

– Готов.

– В детстве… – глубокий вдох, – я участвовала в конкурсе красоты.

– Да не гони.

– Маленькая мисс Конфедерация. Такая Барби Джонбенет, еще и со светлой ковбойской шляпой. В школьном альбоме мои фотки как из журнала «Гламур», – мне даже вспоминать стыдно, но Таннера не сломить.

– Я тебе не верю.

– Это правда!

– Прости, но звучит как хрень.

– Зачем мне врать?

– Я просто даже не могу представить. Есть доказательства? Требую фотографий.

– Ни за что, – не буду говорить, что в десятый день рождения я сломала все выигранные короны. Мама увидела в центре моей комнаты кучу костей со стразами. Она до сих пор меня не простила. Столько блестящих останков. – Это для третьего свидания, если тебе повезет.

– Боже, я и не знал, что иду на свидание с южной королевой.

– Не забивай себе голову, – а еще не буду говорить, что я прямой потомок генерала Эмброуза Поуэлла Хилла с папиной стороны. Мне встречались парни, которые прямо кайфовали от всей этой Гражданской херни. В этом городе до черта исторических задротов. – Твоя очередь.

– Как мне такое побить?

– Никак.

– Ну ладно, кажется, придумал…

Телефон снова вибрирует. Я переворачиваю и смотрю на имя звонившего. Опять Сайлас.

– Тебе нужно ответить?

– Нет, – вымучиваю я улыбку. – Это просто друг. Ничего важного.

– Я не против.

– Нет, все нормально. – Я выключаю телефон и убираю в сумку. – Ну что? Какой у тебя секрет?

Я убеждаю Таннера оставить машину и пойти пешком, чтобы полюбоваться граффити. Чисто для меня это может потенциально стать романтической прогулкой. Узнаем, что он видит на улицах.

Помню, как я впервые поняла, что в нашем городе есть буквально параллельная вселенная. Все, что произошло в Ричмонде, нацарапано на стенах почти каждого здания. Однажды, во времена колледжа, я ковыляла ночью из бара и замерла как вкопанная при виде темнокожей девушки, смотрящей на меня сверху вниз. Все ее лицо было в слезах размером с кулак, но в глазах горел гнев. Я протянула руку, чтобы дотронуться до нее, и наткнулась на кирпичную кожу. Над ее головой были баллончиком выведены закольцованные, кружевные буквы, складывающиеся в слова:

ПРАВОСУДИЕ КЕНДРЕ

Что за Кендра?

Вернувшись домой, я искала в гугле, пока не нашла: Кендра Томас. Девятнадцать лет. Застрелена на том самом месте. Никто не знал, кто спустил курок, и теперь уже никто и не пытался узнать. Ее убийство даже не попало в местные газеты, неудивительно, что я не слышала этого имени. Но Кендра Томас все еще там, висит над углом Грейс и Норт-Генри, пристально вглядываясь в каждую проезжающую мимо машину и пешехода, настаивая на признании своего существования. Граффити не добилось справедливости – это невозможно, – но все же не дает никому забыть о существовании Кендры.

Кендра здесь.

Таких рисунков много. Они повсюду вокруг нас, ждут, когда мы увидим их, записывают историю, о которой никто не говорит, выживают даже после того, как каждые пару лет город сбрасывает кожу. Истории за этими граффити, может, и не до конца рассказаны, но само их количество говорит мне о том, что это не тот город, в котором выросли мои родители. Рисунки множатся, а статуи генералов Конфедерации вдоль Монумент-авеню только и ждут, пока их снесут.

Я хочу поделиться этой версией Ричмонда с Таннером. Мне любопытно, как он отреагирует. Во мне даже теплится что-то типа… надежды? Оптимизма? Давно я так ни с кем не гуляла. Ни разу после…

– Куда ты меня ведешь? Ты же шутила про всю эту историю с убийствами?

– Вот. Одно из моих любимых, – мы останавливаемся перед осьминогом-альбиносом, покрывающим всю восточную стену магазина. Его бледные щупальца разветвляются по широкой стене кирпичного здания, огибая угол, будто сдавливая камень. – Как тебе?

– Ух ты. Никогда его не замечал.

– Как это возможно? Он же на все здание.

– Видимо, я даже не смотрел.

– Граффити повсюду. Их так много. Надо просто посмотреть.

– А это легально? Вот так портить городское имущество?

– Ты об этом думаешь? – минус сто очков тебе за это, Таннер…

– Черт. Тупая была фраза, да? А можно отменить? Вернуться на десять секунд назад?

– Прости, никаких отмен.

– Просто… я никогда не ходил на свидания с такими, как ты, – говорит он.

– Как я?

– Ну, ты… крутая?

– «Крутая»? Мы, что, в шестом классе?

– Обычно я встречаюсь… ну, не знаю. Не с такими. Ты другая?..

– Вот только не говори: «Ты не такая, как все».

Он смеется и отворачивается от граффити, чтобы взглянуть на меня. Наклоняется, будто хочет меня поцеловать, но потом говорит:

– Что мне сказать, чтобы ты пошла со мной на второе свидание?

– Как насчет: «Я оплачу выпивку»?

Мы подходим к моему дому, и я понимаю, что сейчас или никогда. В моей голове состоялся целый теннисный матч – приглашать, не приглашать, – когда я поняла, что так и не включила телефон. Я включаю, и сообщения так и сыплются. Сайлас. Сайлас. Сайлас. Я не успеваю прочесть все.

Еще голосовое сообщение. Я шепчу Таннеру «минутку» и поднимаю к уху телефон.

Спаси меня.

Вот и все сообщение. Меньше трех секунд. Сайласу опять нужен спаситель. Опять нужна я.

Я проигрываю сообщение снова, хочу убедиться, что правильно расслышала. Это определенно новая тактика. Он еще никогда так открыто не молил о помощи. Спаси меня.

Сайлас говорит: вытащи меня из реабилитации.

Сайлас говорит: заплати залог в тюрьме.

Сайлас говорит…

– Все хорошо? – спрашивает Таннер.

– Да, – отвечаю я. Надо было сказать: «Отхожу от дружбы». – Просто у меня есть друг, который не видит личных границ.

Почему Сайлас так со мной поступает? Всегда ждет, что я все брошу и помчусь ему на помощь.

«Он знает, что у меня свидание?» – гадаю я. Конечно нет. Это абсурд. Он никогда не знает, чем я занята, никогда не думает спросить, что происходит в моей жизни. Моя жизнь. То, что я до сих пор пытаюсь наладить спустя два года после выпуска.

«Спаси меня», – говорит он.

Я желаю Таннеру доброй ночи перед домом и чмокаю его в щеку. По его озадаченному выражению лица сразу становится ясно, что он надеялся на большее, но он ведет себя как истинный джентльмен, когда понимает, что на этом свидание заканчивается. Мы туманно о чем-то договариваемся. Выпьем на следующей неделе?

– На Франклине открылся новый спорт-бар, я давно хочу сходить, – говорит он, и я слышу свой вялый ответ: «Конечно, будет здорово». У меня уже есть его номер, поэтому я обещаю написать ему. Таннер неловко поворачивается, словно забыл, как ходить. Когда идет по улице, я вижу, как он поднимает взгляд на окружающие здания и рассматривает так, будто видит по-другому – ну, или хотя бы пытается.

– Обещаешь позвонить? – кричит он с другого конца улицы.

– Клянусь жизнью, – кричу я в ответ, прижимая руку к сердцу, хотя чувствую привкус лжи на языке. И Таннер уходит. Город его поглощает.

Я отправляю сообщение Сайласу, пока иду к своей машине, припаркованной чуть дальше дома:

куда

Реабилитация – для неудачников

Сколько уже раз это повторялось? В который, десятый – боже, да сотый – раз я его вытаскиваю? Я слышала все его оправдания. Именно я была с ним в самые тяжелые периоды. Я ухаживала за ним во время худших отходняков. На моем диване он спит, мои деньги занимает, хоть всем до смешного ясно, на что он их тратит.

Дождь рисует узоры на лобовом стекле. Я не обращаю внимания на свое отражение в зеркале и смотрю только на дорогу. Если увижу себя, то пожалею – этот осуждающий взгляд из-под теней. Какого черта я творю? Мы уже не дети. Мы закончили колледж. Мы должны быть взрослыми, так? Ну, или хотя бы делать вид. И только Сайлас об этом не слышал.

Я включаю радио. Все эти поп-песенки не сочетаются с моим настроением, так что решаю ехать в тишине.

Пока мои школьные подружки гуляли с футболистами, которые потом станут их мужьями, я сбрасывала кожу «Джей Крю», красила волосы, прокалывала нос – в общем, стандартный подростковый бунт. Но ничто не пугало моих родителей так, как Сайлас.

Впервые я заметила его на первом курсе, на пересечении Типично Американского авеню и Аллеи Бродяг. Этакий Рембо-футболист: сильный, но не коренастый; мускулистый, но не качок. Истинное воплощение Сэла Парадайза. Я таяла от его улыбки, как и все остальные. Такая дьявольская ухмылка, будто он замышляет какую-то шалость. Кот, слопавший чертову канарейку, а к растянутым окровавленным губам прилипло перо. Он кардинально отличался от парней, клеившихся ко мне в школе. У Сайласа была неугомонная душа, он всегда искал, всегда стремился к большему, большему, большему. С ним я чувствовала себя живой, и вся жизнь до него казалась смертью.

Наши отношения быстро разгорелись и почти так же быстро выгорели. Почти весь первый курс мы расставались, мирились и повторяли все снова. Второй – тоже. Даже когда наши отношения окончательно подошли к концу, дружба никогда не прекращалась. Вообще-то, мы стали еще ближе, как будто сначала нам нужно было пережить всю эту романтичную муть, чтобы добраться до истинной сути нашей связи. За нашими спинами постоянно шептались, не продолжаем ли мы спать друг с другом. Сайлас обожал подливать масло в огонь. «Пусть болтают, – говорил он. – Наша дружба сильнее этого».

Я хотела видеть себя так, как видел меня Сайлас. Когда он смотрел на меня, все остальное теряло смысл. Были лишь я и он, здесь и сейчас.

Амара с Тобиасом тоже это чувствовали. Мы все им очаровались.

А потом учеба подошла к концу.

И теперь мы застряли в этом промежуточном пространстве между детством и зрелостью, где зачастую кажется, что ты ни жив, ни мертв. Амара снова живет с родителями, чтобы оплатить долг за обучение. Тобиас живет с двадцатью соседями в какой-то убогой квартирке, куда меня ни разу не звали. Он убивается на какой-то бесполезной секретарской должности, а Амара – в бездушном мире сферы обслуживания. Карьеры без последствий, если это вообще можно так назвать.

Я выбрала выжить любой ценой. Все мои писательские амбиции – которые, давайте начистоту, и так никуда бы не привели – умерли после колледжа. Теперь я просто пытаюсь найти адекватную работу в агентстве «МакМартин» и оплатить долгожданную независимость.

И это включает в себя избавление от Сайласа. Жизнь рядом с ним всегда утомляла. То, что во времена колледжа горело ярче солнца, теперь стало черной дырой. Гравитация продолжает засасывать меня во все его дерьмо. Его жизнь в стиле ню-битника отрицает любой стандартный карьерный путь. Поначалу я думала, если он преуспеет – и под этим я подразумеваю просто сохранить себя, жить и писать, – тогда, может, я смогла бы жить через него. И так после выпуска я начала заботиться о Сайласе. Водрузила на себя задачу спасти его во что бы то ни стало, даже если придется защищать Сайласа от него самого.

Но я устала. Мне надоело быть спасательным кругом. Я больше не могу. Я все решила к тому моменту, как доехала до шоссе. Хватит. Больше никаких выкупов.

Я не знаю, чем он занимается большую часть жизни. И не хочу знать. Сейчас мы живем по принципу: «Нет вопросов – нет ответов». Я постоянно замечаю стандартный набор у него в карманах – обгорелая ложка, зажигалка с надписью: «РЕАБИЛИТАЦИЯ – ДЛЯ НЕУДАЧНИКОВ», обожженные кусочки фольги с липкой черной смолой – признаки разложения. Его зависимость не должна была нас удивлять. Сайлас всегда стремился попробовать все. Наркотики стали естественным развитием событий.

Я знаю, как ужасно это звучит. Будто мы все – я – смирились с судьбой Сайласа. Но иногда лучшее, что может сделать друг – перестать помогать. Все остальное я уже пробовала. Сайлас продолжает отравлять все, к чему прикасается, как бактериальная инфекция, заражающая все его окружение.

Младшая сестра уговорила его пойти в реабилитацию, хотя никто не мог. Они остались одни, когда умерла их мать. Сейчас Сайлас – все, что есть у Калли. Она как-то умудрилась записать его на двадцативосьмидневную программу. Клетка без решеток. По моим подсчетам, он едва ли продержался три дня – его новый рекорд, – а потом спер свой телефон.

Спаси меня.

Я поджигаю сигарету и слегка открываю окно, чтобы выпустить дым. На мою руку капает дождь. Я уже почти на месте. Надо продумать, что я скажу Сайласу:

Я больше так не могу… Прости. Я хочу жить нормально.

Я замечаю сквозь лобовое стекло тощую фигуру на стоянке магазина. Дворники скользят по окну, раздвигая завесу дождя и открывая его взору.

Сайлас.

Я вздрагиваю на месте, вцепившись в руль обеими руками. Огонь не заставляет себя ждать. Даже сейчас, после стольких лет, во мне бурлит кровь от одного его вида.

Сайлас заходит в свет фар моей машины. С него так и льет. Спутанные волосы закрывают лицо. В руках целлофановый пакет с желтым смайликом: «СПАСИБО, ЧТО ПОКУПАЕТЕ У НАС». Он босой. К ногам липнут мокрые листья. Он не похож на Сайласа. Почему-то стал другим. Ему хуже, словно в центре он атрофировался.

– Где твои ботинки? – спрашиваю я, когда он открывает дверь и садится ко мне.

– Ты их не видишь?

Я оглядываюсь через плечо.

– …Кого?

– Ничего? Совсем ничего?

– Я не вижу…

– Забей. Поехали. Давай-давай-давааай, – с каждым «давай» он бьет подлокотник.

Я выезжаю с парковки, начиная волноваться, что за ним гонится полиция – что на самом деле он сбежал из тюрьмы, и я стала соучастницей.

– Ну и местечко. Эти долбанутые фанатики сидят в кругу и говорят о принятии Христа. Вот же подстава. Дошло? Они заманивают тебя лечением, но на самом деле это развод. И как только ты подписываешься, они уже ничего не скрывают. Ждут, пока ты подпишешься на все. А потом выскакивают со своими песнопениями, молитвами и…

– Куда мы едем?

Он оглядывается, чтобы проверить, что за нами не следят.

– К тебе?

– А что не так с твоей квартирой?

– Дома нестабильно. У тебя безопаснее.

– Безопаснее?

– Меньше шума. Меньше помех, – он все смотрит в зеркало. Предметы в зеркале ближе, чем кажутся. Фары проезжающих машин освещают наши окна.

Я не могу сдержать мысль: «И я кинула ради этого Таннера?» Я могла бы все еще гулять, хотя бы прикидываться, что живу свою жизнь, но вместо этого отвожу мокрую задницу Сайласа к себе домой, чтобы он не замерз до смерти.

– Калли будет переживать, если ты…

– Я к ней не вернусь. Хренова ведьма. Кто может… кто может сотворить такое со своим братом? И называть это любовью? Да к черту. Это не любовь. Она не понимает, что я пытаюсь…

– Неправда. Просто она хочет, чтобы ты…

– Осторожно! – Сайлас смотрит на что-то за лобовым стеклом. Он сжимается перед ударом, будто посреди дороги что-то есть, но там пусто.

– Что? – кричу я. – В чем дело?

Сайлас поворачивается, чтобы посмотреть назад.

– Ты… ты видела?

– Что видела? Там ничего не было!

Мимо проезжает еще одна машина, освещая его безумные глаза.

– Остановись.

– Мы на шоссе!

– Мне надо выйти. Срочно, – он уже открывает дверь, пока машина несется на чертовых шестидесяти пяти милях в час по мокрому асфальту. Я на средней полосе на трехполосном шоссе в одиннадцать вечера, и он хочет прыгнуть.

– Сайлас! Стой! – мне приходится наклониться вправо, чтобы дотянуться до плеча и не дать ему выпасть на дорогу. Позади раздается гудок, когда я подрезаю другую машину. Мы сворачиваем на дальнюю обочину, гравий раздирает днище машины, потом меня резко заносит, и я выруливаю обратно на шоссе.

– Спятил?! Ты же…

– Остановисьостановисьостановись! – Что-то в его голосе – внезапный поток слов, безумная ярость, – пугает меня. Я перестраиваюсь и съезжаю на обочину. Мы едва успеваем остановиться, как дверь распахивается, и Сайлас падает на гравий. Он приземляется на руки, а затем вскакивает.

– Ты нормальный вообще? Так же можно…

Но он не слушает. Оставляет дверь открытой и бежит. Мимо проносится непрерывный поток машин, лучи дальнего света освещают его тело.

– Сайлас, куда ты…

Я переключаюсь на паркинг и включаю аварийку – оранжевые лампочки пульсируют с громким щелк-щелк-щелк, – и протягиваю руку через пассажирское, чтобы закрыть его дверь.

– Сайлас!

К тому времени, как я выпрямляюсь на своем сидении, Сайлас уже перелез через ограду и добегает до леса, окружающего автостраду, за ним развевается пакет со счастливой желтой рожицей. Где его ботинки? Почему он без обуви?

– САЙЛАС! – кричу я.

Но уже слишком поздно. Он ушел.

«В жопу», – думаю я. С меня хватит. Я так больше не могу. Достало, мать твою. Не стану снова спасать Сайласа. Пусть сам себя спасает. Или убьется. Мне уже все равно. Насрать, черт вас всех побери.

Это последняя капля. И теперь все наконец-то вылилось наружу.

Когда Калли звонит, я притворяюсь, что не понимаю, о чем она. Вру, что не спасала Сайласа и не выпускала его в дикий Ричмонд. Мне стыдно, но я уже ходила по Срыв-авеню с Сайласом за ручку. Он всегда выбирался, так ведь? Он сильнее своей зависимости – ну, или в это мне хочется верить.

Сайлас должен выжить сам. Его никто не может спасти.

Я не могу его спасти. Уже нет.

Когда он стучит в мою дверь в три ночи – пуф, материализовался как из воздуха, – я так и не могу отойти от шока, насколько он не похож на себя. Кожа под глазами имеет желтоватый оттенок. Волосы стали тоньше. Мешок кожи и костей, который раньше был моим другом.

Он обхватывает мое лицо обеими ладонями и целует в лоб.

– Привет, малышка Деб, – Деб – значит «дебютантка». Смешно, да? – Можно я переночую у тебя?

Синапсы в моем мозгу не успевают срабатывать – Это плохая идея, Сайлас, – как он уже врывается в мою квартиру. А с собой все еще тащит тот пакет с улыбающейся рожицей.

– Я все налажу, – сразу начинает он, выдавая ту же фразу, что и всегда. – Я возьму себя в руки. Просто мне нужно где-то перекантоваться… Где-то, где я не один.

«Просто откажись, – слышу я в своей голове голос Нэнси Рейган. – Сайлас здесь не единственный зависимый, и тебе надо заняться своим здоровьем. Забей. Отпусти Сайласа».

Скажи это.

Скажи…

– Ладно, – говорю я, пуская его в свой дом, хотя он уже зашел.

– Клянусь, мне станет лучше. Кладу руку на сердце. Ты же мне веришь?

– Да, – выдавливаю я.

Он отключается быстрее, чем я дохожу до гостиной. Его кофта задралась, обнажая выступающие ребра на восковой коже.

Я не понимаю, дышит он или нет, поэтому подхожу на шаг ближе. Чтобы дождаться вдоха. Увидеть, как вздымается его грудь. «Черт, – думаю я, наклоняясь ближе, – пожалуйста, лишь бы он не передознулся на моем диване…»

Он вдыхает. Я отскакиваю назад, а сердце бешено колотится.

Завтра позвоню Амаре и Тобиасу и попрошу помочь. На этот раз его друзья будут рядом. Сбор старой доброй банды. Мы нужны Сайласу.

Я нужна ему.

Но это история о призраке. А призрак – это человек, попавший в петлю, обреченный повторять одни и те же действия снова и снова. Так кто же здесь призрак? Кто кого преследует?

Несмотря ни на что, я все еще верю – должна верить, – что он наконец-то, наконец-то что-то осознает, хотя и понимаю, что Сайласа уже давно нет в живых. Это не тот Сайлас, которого мы все знали.

То, что осталось от нашего друга, – не более чем тень его прежней жизни. Призрак.

Сайлас был призраком задолго до смерти.

Коммунальные отходы

Интервенцию[1] предложила Амара. И я удивлена, насколько меня бесит, что я не додумалась об этом первой. Хочу я признать или нет, но интервенция не только для Сайласа. Правда. Она для всех нас.

Мы устали. Мы хотим почувствовать, что сделали все возможное, старались изо всех сил помочь ему… но никто не верит, что получится. Это бесполезно.

– Он вьет из тебя веревки, – перекрикивает Амара громкие колонки в баре. – И ты создала для этого все условия.

– Так это я виновата? – огрызаюсь я в ответ.

– Я тебя не виню… но ты посмотри на вас. Посмотри на себя, Эрин.

– Да я-то что сделала?

– Э-э… почти все, о чем он просит?

Сайлас говорит: можно переночевать.

Сайлас говорит: можно занять двадцать баксов.

Сайлас говорит…

«У По», наш любимый бар, находится в подвале довоенного дома, где раньше делали ром. Там даже есть старинная бочка, и легенда гласит, в ней плавает ферментированный труп. Вроде как самогонщик обманул крутого босса, и теперь уже сто лет маринуется в подсобке. В баре есть коктейль для смельчаков под названием «Кровь контрабандиста», хотя я не понимаю, почему не сделать перекрестную рекламу и не назвать его «Бочонок амонтильядо». Поэтому мне суждено работать в «МакМартине»: бренд-менеджмент – моя фишка. Может, вы и не слышали об этом рекламном агентстве, но точно видели его работу. Говорящие гекконы. Бесплатные баллы. Даже лозунг «Вирджиния – для влюбленных» – их рук дело.

Раньше Сайлас подменял местного бармена, Джеймса, когда тот отыгрывал концерты. Долго это не продлилось. Менеджер прознал, что Сайлас разливает пиво своим друзьям за просто так, и его выгнали. Но Сайлас до сих пор каждый вторник ходит на открытый микрофон, ставит раскладные стулья и стойку в углу. Он читает свои стихи до закрытия бара, даже если никто не приходит. Иногда сижу только я.

Но сегодня Сайласа нет. Я не видела его с тех пор, как Тобиас заехал утром и забрал его. Он не сказал, куда они едут. Я не спрашивала, просто была рада, что Тоби хоть на пару часов даст мне отдохнуть от Сайласа. Клуб отчаявшихся родителей.

В этот вторник вместо открытого микрофона мы с Амарой слушаем нежные мелодии местной, доселе неизвестной мне треш-группы под названием Municipal Waste, «Коммунальные отходы». Миленько.

– Неудивительно, что ему не становится лучше, – кричит Амара между глотками водки с содовой. Она недавно перекрасилась в идеальный серебристый. Ее волосы отражают неоновый знак над баром. – Стоп. Ты же не спишь с ним, да?

– Что? Нет! Конечно же нет.

– Я не осуждаю, – она точно осуждает.

– Нет, я не сплю с Сайласом.

– Ответ принят, – Амара всегда добирается прямо до костей. Ей легко диагностировать проблемы других людей, хоть она и не может применить столь мощный метод к себе – не считая письма, где она переходит на личное повествование о застойной жизни иранской южной красавицы в Вирджинии. Амара одновременно живет на Земле и где-то в открытом космосе. Фантазирует о том, как берет интервью у малоизвестных групп для Village Voice, пишет эссе для Paris Review, живет как Джоан Дидион. Но сейчас она отпахивает ночные смены в закусочной на Третьей улице, наливая кофе пьяницам с мертвыми глазами, от которых не дождешься чаевых. Она точно знает, насколько у нее отстойная жизнь. И сколько бы ни ныла, настаивает, что ее работа должна быть ужасной, что жить с родителями – единственный способ не забыть о самом главном: побеге из Ричмонда.

Я надеялась, что после выпуска мы станем соседками, но Амара не хотела и слушать. Каждый заработанный пенни идет на пересечение линии Мэйсона-Диксона. Она мечтает о Нью-Йорке, каким бы это ни было клише. Клянется, что ее ждет стажировка в Condé Nast, это ее зов малооплачиваемого труда. В том году она подала заявку, и ей отказали – после чего последовал недельный запой, – и тогда она подправила свой план: если ей удастся просто снять сраненькую квартирку в Бруклине и прижиться, тогда она с большей вероятностью найдет работу и никогда не вернется в Ричмонд.

Все знают, что Ричмонд – это зыбучие пески. Если не съехать после выпуска, тоска города проникает в твое тело, и ты застываешь. И наша встреча – лишь угрюмое напоминание того, как мало Амара добилась с колледжа. Мне становится яснее, как она все больше чувствует, что виной тому – ее друзья.

Проблемы Сайласа с наркотиками – последнее, о чем хочет думать Амара. И все же вот они мы, плаваем в том же дерьме.

– Он выберется из этого живым только в том случае, если мы с ним поговорим, – заявляет она.

– И когда ты стала экспертом?

– Ты ни разу не смотрела «Интервенцию»[2]? Там же буквально все разжевывают.

– Прости, что не смотрю твою любимую странную порнуху.

– Если мы хотим сделать все правильно, надо привести специалиста. Того, кто сделает все, чтобы Сайлас все не обосрал.

– Сайлас убьет нас, если мы кого-то наймем.

Мне уже кажется, что мы плетем заговор: тайно встречаемся, чтобы обсудить, как выкрасть нашего лучшего друга – et tu,Эрин? – запивая идеи коктейлями.

– А что насчет его семьи? – спрашивает Амара. – Его сестра может помочь.

– Мне кажется, не надо ее втягивать.

– Почему?

– Калли узнала, что я помогла ему сбежать из центра. Теперь она меня ненавидит.

– Эх. Ну ладно. Забыли. Тогда нам троим надо придумать план. Прямо все по порядку: кто заговорит первым, что мы скажем. Нельзя позволять Сайласу нами манипулировать.

Скорее всего, Сайлас все равно саботирует любой наш замысел. Он с легкостью превратит эту интервенцию в общее обвинение, если мы ему позволим. А позволять нельзя.

– Надо всем написать заявления о воздействии.

– Что такое…

– Просто личное высказывание о том, как нам вредит его зависимость.

– Он будет в восторге.

– Мы шутки шутить пришли или что? Потому что если все серьезно, то надо подготовиться. Относится к этому, как к вопросу жизни или смерти, Эрин, потому что все так и есть.

Мы решаем устроить все в моей квартире.

– Чем раньше, тем лучше, – настаивает Амара.

– Может, на этих выходных?

– Раньше. Сайлас снова может свалить. Как насчет завтра?

– Завтра? В четверг у меня собеседование в «МакМартин».

– Надо действовать срочно, – убеждает Амара. – Правда, Эрин, без всяких яких. Сделай все, чтобы он пришел. Скажи точное время и не дай сбежать.

– Он поймет, что мы что-то задумали.

– Тогда скажи ему, что… не знаю, что у вас годовщина дружбы или еще что. Главное – приведи.

– А как же Тобиас?

– Я его притащу.

– Ну удачи, – уговорить Тобиаса на то, что не понравится Сайласу – все равно что заставить свою тень всадить нож тебе в спину.

Мы с Амарой продумали все детали только к одиннадцати. Нам это даже начало нравиться – придумывать что-то вместе. Я убедила себя, что мы готовим вечеринку-сюрприз, с украшениями и прочим хламом: «С ДНЕМ ИНТЕРВЕНЦИИ, САЙЛАС!!!»

– Мне пора, – говорю я. – Закрою наш счет.

– Нееет! Еще по одному.

– Уже поздно…

– Один коктейль, – ноет Амара. – Пожааалуйста.

Настоящие друзья познаются в барах. Если с тобой остаются до последнего – это истинный товарищ. Нас с Амарой за все эти годы повыгоняли из всех питейных заведений Ричмонда. Ну как мне ей отказать?

– Один, – наконец поддаюсь я. – Иногда мне кажется, что ты любишь только мою кредитку.

– Бог мне судья, – говорит Амара, изо всех сил пародируя Скарлетт О’Хару, – или не быть мне больше трезвой.

Внезапно у нее отваливается челюсть. Очевидно, у нее свершилось озарение, что никогда не бывает к лучшему.

– Поехали со мной в Нью-Йорк!

– Серьезно?

– Да, а почему нет? Ты ничего не должна Ричмонду. Что тебя тут держит?

«Сайлас», – почти говорю я.

– Посмотрим, как пройдет собеседование в четверг.

– В Нью-Йорке миллион таких вакансий, – настаивает Амара. – Бежим со мной.

Я устраиваю тест-драйв этой идее, чтобы просто проверить, как работает движок. Ну поеду я в Нью-Йорк. Какая у меня там будет жизнь? Новые друзья. Тусовки каждый день. Заваленная квартирка в Бедфорде. Куча соседей. Поиски нормальной работы, любой работы, а в итоге репетиторство богатеньких детишек с верхнего Вест-Сайда. Такой жизни я хочу?

– Нью-Йорк – твоя мечта, а не моя, – говорю я. Пусть Амара забирает себе крыс, вонь прогнившего мусора и жар асфальта.

– А знаешь, что? – делает она зловещий глоток. – Мне кажется, в глубине души ты просто хочешь домашней жизни.

– Эй! Не сдерживайся, стерва, выкладывай все, как думаешь!

– Да ладно. Признай. Ты хочешь замуж, да?

– Иди ты!

– Остепениться. Нарожать детишек. Построить красивый дом…

– Если я не хочу переезжать в Нью-Йорк, это еще не значит, что я домохозяйка в душе.

Я знаю, что Амара просто прикалывается – у нее есть особое умение давить на больное, – но мне все равно обидно. Я не такая. Или, по крайней мере, не хочу быть такой. Я могу сказать ей, что зачастую чувствую себя тонкой палочкой, которую уносит течением. «Я не палочка, – говорю я себе. – Я шхуна. И я поднимаю паруса. Снимаюсь с якоря».

– Уверена, твоя мама охренеть как рада, что ты такая домашняя.

– Ну все, это уже слишком… – разговоры о маме – запретная территория. И Амара об этом знает.

– Ладно-ладно. Посмотри мне в глаза и перед всеми свидетелями… – видимо, под этим Амара подразумевает «Коммунальные отходы», – повторяй за мной: Я, Эрин Хилл, торжественно клянусь…

– Я, Эрин Хилл, торжественно клянусь… – поднимаю я руку.

– Никогда не выходить замуж…

– Никогда… э-э…

– Не выходить замуж.

– Не выходить замуж.

– Я верю, что домашняя жизнь хуже смерти.

– Домашняя жизнь… – Я не могу сдерживаться и громко смеюсь.

– Так и знала! – перекрикивает Амара группу. – Ты правда домохозяйка!

– Вот стерва!

– И ты точно пришлешь мне розовое приглашение на девичник!

– Это обидно!

Три коктейля спустя мы с Амарой ковыляем по улицам Ричмонда с сандалиями в руках, распевая серенады городу и его бродящим душам в лучшей интерпретации Бона Джови.

– Даааааа, мы почти у цели…

Мы обнимаем друг друга, идя плечом к плечу, смеясь и шатаясь посреди дороги, крича настолько громко, насколько позволяют легкие.

– ААА! LIVING ON A PRAYER![3]

– Да завалитесь нахрен! – орет бестелесный голос из тени.

– Возьми мою руку! – прошу я Амару так мелодраматично, как только могу. – Мы справимся!

Амара изображает даму в беде, пьяно накрывая рукой лицо, пока другая все еще качается сбоку, держа сандалии.

– Клянешься?

– Вообще-то, тут люди спят! – снова кричит голос, и мы срываемся и начинаем неистово ржать. А потом беремся за руки и убегаем вдаль.

Амара провожает меня до дома, а потом вызывает такси. Стены помогают мне не упасть, пока я ковыляю в спальню. Я уже готова свалиться на кровать, когда натыкаюсь на что-то вроде мраморной колонны из тетрадей посреди гостиной.

Сайлас всегда носит с собой тетрадь, сто раз сложенную и свернутую с помощью резинки, которую он надевает на запястье, когда что-то записывает. Иногда он забирает ей свои длинные, темно-рыжие волосы. Это его коронное украшение.

– Какого хера, – заявляю я пустой комнате, ожидая, что мне хоть кто-нибудь ответит. В квартире воняет как в раздевалке.

Я вижу несколько картонных коробок у стены. Открываю одну из них, и до меня доходит плесневелый запах старых книг. Книга сверху настолько старая, что кожаный переплет весь потрескался и пошел пузырями. Сайлас решил перевезти все свое добро? С каких пор моя гостиная стала его складом? Его нигде не видно, поэтому я делаю шаг в центр комнаты – ближе к башне из тетрадей. Здесь минимум тридцать штук, одна на одной, и они грозятся развалиться от малейшего дуновения ветра. Я кладу руку на верхнюю и сразу чувствую, как покачивается вся стопка. Аккуратно поднимаю…

– Не смотреть, – говорит Сайлас за моим плечом.

Я отдергиваю руку, и колонна разваливается, как дженга, черно-белые тетради заваливают весь пол.

– Что за чертовщина? – спрашиваю я, все еще под алкоголем, но силясь взять контроль над ситуацией.

– Мне пришлось вывезти все вещи из своей квартиры.

– …И почему они здесь?

– А ты против?

– Слегка, – Сайлас не отвечает, поэтому я продолжаю. – Мог бы как минимум спросить.

Из-за плеча Сайласа вылезает Тобиас с очередной коробкой в руках, чтобы поставить в мою гостиную – с новой порцией старых книг, судя по запаху.

– Можно поставить?

– Это временно, – говорит мне Сайлас, не обращая внимания на Тобиаса.

– Два дня? Две недели? Временно – это сколько?

– Ничто не вечно.

– И что это значит?

– Я буду жить вечно.

Он говорит так серьезно, мне требуется мгновение, чтобы убедиться, что я правильно расслышала.

– Только не в моей квартире. Хочешь тут жить? Плати аренду.

– Мне правда тяжело, – жалуется Тобиас, но никто его не слушает.

– Нам надо поговорить, – обращаюсь я к Сайласу. – Тебе и мне. Завтра. В восемь?

– У меня планы, – отшивает меня он.

– Девять? Десять? Или мне сменить замки?

– Ладно. Десять.

– Пообещай, что придешь.

– Обещаю, – пожимает плечами Сайлас.

– Я серьезно.

– Ладно-ладно. Господи, Эрин, клянусь жизнью. Довольна?

Я не совсем поняла, как это случилось, но сразу после этого уткнулась лицом в подушку. Я слышу тихий шепот переговоров Сайласа и Тобиаса в гостиной. Не знаю, что они говорят. И мне плевать. Я всего лишь хочу избавиться от его барахла. Желательно, к утру. Пуф. И нет.

Я переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. Молю о сне, но он так меня и не настигает, поэтому я начинаю перечислять планы на неделю: Интервенция в среду. Собеседование в четверг. Новая жизнь в пятницу. Бранч с Амарой в субботу…

Я проверяю часы и понимаю, что прошло всего лишь три минуты. На тумбочке лежит маркер. Я беру его, немного верчу в руках и поворачиваюсь к стене. Вытаскиваю зубами колпачок и пишу прямо у кровати:

ЗДЕСЬ ЭРИН

«Я здесь», – думаю я. Из-за того, что маркер перманентный, в этом есть что-то… ну, перманентное. Пусть хозяин бесится. Я все перекрашу перед выездом, когда бы это ни было, но сейчас мне спокойно от мысли, что часть меня навсегда останется здесь, хоть и похороненная под слоями другого цвета.

Интервенция

Сегодня – тот самый день. Наша Великая Интервенция. Я целый день писала свое заявление о воздействии, а потом переписывала так, чтобы оно не казалось нападкой. Я изучила несколько программ лечения, выбрав только хорошие клиники, которые Сайлас не отметет сразу же. Амара с трудом завербовала Тобиаса, который сначала сопротивлялся, но сдался под тяжестью эмоционального шантажа Амары. Да бога ради, мы втроем даже репетировали, как будто школьный мюзикл ставили. «Веселое осуждение». А теперь настало время играть… ну, наверное. Нам все еще не хватает главного героя. Это все напоминает затянувшуюся вечеринку-сюрприз. Я ставлю миску с чипсами и сразу же об этом жалею. Кто, черт возьми, подает закуски на интервенциях?

Тобиас все проверяет телефон. Пишет кому-то смс-ку.

– Свидание с красоткой? – у Амары есть нездоровая привычка нащупывать человеческие комплексы, а Тобиас и так в них погряз.

Он свирепо на нее смотрит.

– Тобиии, – обиженно ноет Амара. – Не злись, мне просто скуучно.

Сайлас усыновил Тобиаса на первом курсе. Он тогда был дворовым щенком, который еще ни разу не говорил с представительницами противоположного пола. А потом стал любимым проектом Сайласа – как и для всех нас: учим малыша Тоби разговаривать с женщинами, не превращаясь в кашку.

«Знаешь, ты ему нравишься», – дразнил меня Сайлас, когда мы еще встречались.

«Боишься, что он меня украдет?» – ответила я, стараясь говорить непринужденно и не показывать напряжение от того факта, что Сайлас вообще поднял эту тему.

«Вообще-то, я думал, что тебе надо с ним переспать».

Я рассмеялась, но сразу замолчала, как только поняла, что Сайлас не шутил.

«Ты поможешь ему раскрыться», – сказал он. Разговор закончился не очень хорошо.

Тобиас наконец убирает телефон.

– Мы в этом уверены?

– Уже поздно отступать, – замечаю я.

– А если он не придет?

– Ему больше некуда идти… только если он не прячется у тебя?

– Нет.

Сайлас сжег все мосты. Достал всех друзей. Всех загадочных девушек, которых я не видела, всех бывших вплоть до школы. Занял все последние деньги, поспал на всех последних диванах. Кроме нас не осталось никого. И пора провести черту.

На этот раз Амара смотрит в телефон. Тревога Тобиаса заражает нас всех.

– Где его черти носят?

– Он придет, – говорю я, хоть и слышу напряжение в голосе. Неуверенность.

– Он не придет, – Тобиас протирает очки рубашкой уже хренов пятый раз.

– Он придет.

– Может, он нашел, у кого остаться.

– У кого? – спрашиваю я.

– Не знаю! Сайлас всегда заводит друзей. Может, встретил кого-то нового.

– Он придет, – говорю я, пытаясь себя убедить. – Подождем еще минутку.

– Уже половина двенадцатого, – бормочет Тобиас. – Мне с утра на работу.

– Нам всем на работу, – завтра у меня самое важное собеседование моей сраной взрослой жизни. И мне хотелось бы немного поспать, чтобы прийти с блеском в глазах и волосах, но я же не ною. – Мы же говорим о Сайласе. Все ради него.

– Да, – отвечает Тобиас, – но чтобы мы помогли, он должен быть здесь.

– Еще чуть-чуть. Пожалуйста. Мы так далеко зашли.

– Ты никогда не думала, что ему просто надо пройти через это? – спрашивает Тобиас. – Ему поможет лишь его собственный путь.

– Значит, позволим ему передознуться?

Тобиас кивает, будто это и правда хорошая мысль.

– Да, возможно.

– Я не собираюсь смотреть, как он… – мы все слышим, как открывается входная дверь.

Я хотела сказать «умирает», но горло сжимает, когда дверь громко закрывается. Ключи – мои запасные – падают в миску в виде золотой рыбки на икеевском столе у входа. Это подарок моих родителей на новоселье, чтобы квартира выглядела солиднее.

– Эрин? – зовет Сайлас. Его голос проносится по коридору и долетает до меня.

Я не отвечаю. Почему я молчу? Почему чувствую себя так, будто прячусь?

– Есть кто дома?

– В гостиной, – отвечаю я, почти подавившись.

Сайлас заходит. Если его удивляет сборище его друзей, то это никак не отражается на лице. Он выглядит так, будто не спал днями – черт, да неделями. На нем все та же одежда, что и вчера. Или даже позавчера. Он все еще таскает пакет с рожицей.

Амара и Тобиас вжимаются в диван. Тобиас опускает глаза, как только Сайлас на него смотрит. Тишина меня убивает. Он знает. Конечно же знает.

– Что отмечаем?

– Сайлас… – я звучу такой жалкой. Такой слабой. Я не могу… не одна.

Амара заполняет неожиданную паузу.

– Нам надо поговорить.

– А. Понятно, – Сайлас поворачивается к Тобиасу. – Ты тоже хочешь поговорить?

– Это их идея, – пожимает плечами Тобиас.

Я поворачиваюсь к бесхребетному Тобиасу, в ярости из-за того, что он просрал всю интервенцию одной простой фразой, но Сайлас, кажется, настроен серьезно.

– Ладно. Давайте поговорим.

Я должна начать первой. У меня в руках заявление. Бумажка кажется слишком тонкой в моих пальцах. Я хочу скомкать ее и выкинуть в мусорку. Слова на листке становятся какими-то грязными. Я не могу. Не с ним.

– Мы беспокоимся о тебе, – одна Амара держится сценария. Нам надо быть единым целым – все за одного и один за Сайласа, – как бы мы его ни боялись.

– Беспокоитесь из-за чего?

Амара смотрит на меня, внезапно потеряв уверенность. Она должна это сказать. Кто-то должен это сказать.

– Мы знаем, что ты еще на игле.

Сайлас громко смеется.

Я с трудом нахожу голос.

– Пожалуйста, Сайлас. Мы хотим помочь.

– И какая помощь мне нужна, Эрин?

– Мы больше не будем потакать твоей зависимости, – я хоть верю в то, что говорю?

– И вы это все расписали? Может, еще репетировали? Господи, – он снова смеется, будто все это его впечатлило. – Ребят… это бесценно. Правда. Браво.

– Сайлас, хватит. Мы хотим, чтобы тебе было лучше. Я… я думаю…

Его смех затихает. Сайлас буравит меня убийственным взглядом. Он никогда еще так на меня не смотрел.

– Скажи, Эрин. Выговори эти хреновы слова.

– Сайлас, я люблю тебя. Но я…

– Но. Но что, Эрин? Давай, выговорись, – насмешкой в голосе он словно вызывает меня на дуэль – будто знает, что интервенцию затеяли не для него, а для нас, но вина заставляет нас притворяться.

– Я… я больше не могу позволять тебе…

– Ты пока не видишь, – обрывает меня он. – Не видишь их. Но ты увидишь.

Его глаза… Я вижу, как расширены его зрачки. Как черные дыры.

– Ты сейчас под наркотой, да? Да?

– Нет. Под призраками.

Что-то внутри меня щелкает. Будто потянули за одну ниточку, и распустили весь свитер, слова так и льются.

– Я позвала тебя сюда, а ты… что? Накидываешься? Под чем ты?

Он улыбается. Улыбается той же хреновой ухмылочкой, что и всю свою жизнь.

– Мне надоело, Сайлас, – я не могу сдержаться. – Я до смерти устала от твоей мистической херни! – ярость так быстро поднимается, что я не могу ее контролировать. – Убирайся из моей жизни!

Что я делаю? Это должно было быть ради Сайласа…

– Убирайся! – толкаю его я. Сильно. Его тело почти не сопротивляется. Он какой-то мягкий, почти гибкий, как пластилин. Я жду, что он надуется, даст отпор, но понимаю, что его тело не выдержит сильного напора. Но я не могу сдержаться – не могу остановиться. Я толкаю его сильнее. Сильнее.

– Эрин, – зовет меня Амара. – Не надо…

– Проваливай из моей квартиры. СРОЧНО!

Меня прорвало. Я все толкаю его. Сайлас уже за пределами гостиной.

– ВОН! ПРОВАЛИВАЙ!

Он в коридоре, отступает с каждым пинком. Его целлофановый пакет шуршит о стену. Мои глаза впиваются в его. Я смотрю в них, пока толкаю, изгоняю этого злого духа из моей квартиры, избавляюсь от его присутствия.

– Ты мне уже по горло надоел! НИКОГДА, НИКОГДА НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ!

Он кажется обиженным. Растерянным. Как я могу так с ним поступать?

– Ты для меня мертв!

Его спина врезается во входную дверь. Он без слов открывает ее, выходит и захлопывает. Внезапно его нет. Правда нет.

Но это не мешает мне кричать в дверь:

– ТЫ МЕРТВ!

Агентство «МакМартин» заняло склад из красного кирпича, который когда-то был металлургическим заводом паровозов. Во время Гражданской войны тут производили железную обшивку для военных кораблей Конфедерации. Я знаю это только благодаря медной табличке в зоне ожидания.

Есть во всей этой индустриальной атмосфере что-то непристойно шикарное. Нерабочая печь по-прежнему стоит в центре вестибюля, теперь выкрашенная в гладкий маслянисто-черный. Если бы Роберт Э. Ли переспал с офисным центром, это стало бы их внебрачным ребенком.

Я жду собеседования и в пятый раз перечитываю табличку: «В военное время весь район подожгли, но рабочие оставались на своих постах, чтобы защитить литейный цех от бесчинствующих мародеров. Их героическое спасение металлургического завода привело к тому, что солдаты Союза не захватили фабрику, но, к сожалению, она все равно сгорела».

Я могу только представить, что подумают эти литейщики, если узнают, что на фабрике, где они сгорели заживо, теперь клепают песенки для реклам.

Я специально купила новое платье. Платье для собеседования. Простое, черное, с завышенной талией. Круглый вырез, длинные рукава. Молния на спине. Надевая его утром, я поймала себя на мысли, что принимаю облик инициативного человека. Готового действовать.

Мне нравится этот человек. Я могу быть этим человеком.

Звонит телефон. Трель эхом разносится по залу ожидания. Я съеживаюсь, как будто секретарша сейчас снимет мне за это баллы.

Это Сайлас.

Я уже хочу по инерции ответить. У Сайласа сильное течение. Но мне нельзя сдаваться – ни этим утром, ни каким-то другим. Он больше не будет обладать надо мной такой властью.

Отшей его, Эрин.

Сайлас говорит: дай мне любовь и преданность.

Отшей его.

Сайлас говорит: прогнись под меня.

Отшей.

Сайлас говорит…

– Мисс Хилл? – зовет секретарша.

Я улыбаюсь. Я луч яркого, золотого света. Пришло время сиять.

Она ведет меня по открытому офису прямо к мистеру Гиддингу. Тот приветливо улыбается, закрывая за мной дверь. Гул копирайтеров-хипстеров затихает.

– Спасибо, что пришла, Эрин.

– Спасибо вам, что пригласили, – говорю я с отрепетированным энтузиазмом. Передняя стена его офиса – сплошное окно. Я чувствую себя запертой под стеклом бабочкой.

– Присаживайся, – протягивает он руку, предлагая стул напротив стола. Его тело мускулистое и загорелое от долгих лет езды на велосипеде, о чем свидетельствуют все висящие фотографии. Он почти похож на таких сексуальных папиков… фу, плохая мысль.

– Ты, наверное, не помнишь, но я знаю тебя с такого возраста, – низко держит он руку. – Даже был на дне рождения.

– Надеюсь, подарок был с чеком, – он не смеется над моей шуткой. Это ведь шутка, да? Куда пропало мое чувство юмора?

Он заполняет паузу историей агентства.

– Мы начинали с малого, но наша клиентская база выросла. Потом у нас появились крупные заказчики. «Тойота», «Мальборо», «Нэшинал плэй».

Из сумки раздается резкий звонок, заставляя меня вздрогнуть.

– Простите, – я достаю телефон и ставлю на вибрацию, все же поймав имя звонившего. Снова Сайлас. Черт.

– Мы соревнуемся с ребятами из Нью-Йорка, – продолжает мистер Гиддинг, не обращая внимания на мой телефон. – Еще как задаем этим янки.

– Забавно, что вы так сказали, – ой, какой отвратный переход. – Я как раз безумно хочу внести социальную повестку в большие корпорации.

– Да? – я не понимаю, произвела ли впечатление или просто рассмешила. Сколько выпускников приходило к нему с именно такой выученной фразой?

Теперь уже поздно отступать. Я сразу же начинаю с пересечения маркетинга и уличного искусства.

– С тех пор, как я прочла «Подземный мир», сразу же загорелась идеей поменять потребителей, – Сайлас презирал бы меня за то, что я приплела Делилло в собеседовании. Ну и что, раз я незаконно присваиваю его критику рекламы? Я почти уверена, что мистер Гиддинг не читал эту книгу, поэтому не собираюсь комментировать роман и перехожу к своим идеям. – Рекламные щиты – это прошлый век. Нужно переходить на те пространства, что давно есть. Конечно же, нельзя бить в лоб. Рисовать бутылки пива – неправильно. Лучше придумывать органичное визуальное продолжение окружающей среды. Вот почему я предлагаю что-то более массовое…

– Правда? Расскажи.

– Агентству «МакМартин» надо нанять граффити-художников, чтобы те вышли на улицы и создавали рекламные кампании, которые не похожи на рекламу. Потребители будут считать, что это работа подростка. Но когда тот же тег появится в корпоративном аккаунте или в рекламе по телевизору, потребители подсознательно свяжут его с изображением, мимо которого проходят каждый день. Выглядит как граффити, кажется граффити, но вандализму будут подвергаться лишь наши глаза.

Мистер Гиддинг не говорит ни слова. Его улыбка не дрогнула, но губы будто стали тоньше. Я иду дальше, проявляя инициативу до последнего.

– Думаю, зарождается новый тренд, по крайней мере, в соцсетях, когда потребители хотят взаимодействовать с брендами…

Он поднимает руку, чтобы меня оборвать.

– Я тебя остановлю, Эрин.

– Что? – у меня замирает дыхание.

– Работа твоя, я гарантирую. Не переживай. Твой отец – мой хороший друг, это мой долг. Вообще-то, он даже просил меня с тобой поговорить, дать какой-то карьерный совет. Помочь выйти на верную дорожку. Я с радостью согласился. Для чего же еще нужны друзья?

– Да? – что ж, для меня это определенно новость.

Он встает, обходит стол и опирается на него. Мне нужно поднять голову, чтобы заглянуть ему в глаза, но я не знаю, хочу ли.

– Так что для начала я должен спросить – ты думала о том, чем будешь заниматься ближайшие пять лет?

Я не знаю, что будет через пять дней, не говоря уже о пяти годах. Он это серьезно? Мне с резюме надо было приносить планы на жизнь?

– Сэр, я не ставила себе конкретных целей, но определенно думала…

Он кладет руку мне на плечо. Ему приходится наклониться вперед, чтобы достать до меня.

– Для этого я здесь. Могу помочь тебе начать карьеру.

Я вымучиваю улыбку. Он так и не отпустил меня, и я никак не могу понять, это проявление родительской заботы или сексуального влечения. Он, мать твою, друг моего отца и решил клеиться на собеседовании? Или я все не так понимаю? Неправильно его считываю? Как мне намекнуть на свой дискомфорт, не просрав вакансию?

– Спасибо, сэр.

– Я всегда считал, что Деллило жесток к нам, рекламщикам, – подмигивает он, как бы говоря «я тебя не выдам». – Но я никогда не брал «Подземный мир» на свой счет. Вообще-то, у нас была рекламная кампания «Адидаса» в 97-м, над которой работали художники граффити, прямо после выхода книги. Идея пришла ко мне после прочтения.

О, великий постмодерн. Я безумно облажалась.

Он ставит меня на место. Хочет показать, что заботится обо мне, но на самом деле показывает свою силу. И абсолютно точно узнает, если я побегу плакаться папочке. Мне никогда не прижиться на этой работе.

– Тебя ждет здесь светлое будущее, Эрин. Я смотрю на тебя и чувствую, что наша фирма может стать твоим домом, – домом? Хватка на моем плече усиливается. – Я нанимаю тех, кого считаю сем…

Мой телефон снова вибрирует – Сайлас звонит в третий, мать его, раз. Мистер Гиддинг наконец-то отпускает.

– Простите, – господи, Эрин, хватит извиняться! Я достаю телефон и перенаправляю Сайласа на голосовую почту. Зачем Сайлас мне звонит? Он ранен? У него проблемы? Отшей его, Эрин, отшей, отшей, отшей…

Если мистер Гиддинг и притворялся, что не замечает, то не сейчас.

– Тебе надо ответить?

Я не слушаю сообщение Сайласа до тех пор, пока не выхожу из здания. Заднюю стену разбомбили краской. Ворон высотой со здание смотрит на меня сверху вниз, словно я червяк, которого он хочет выкорчевать из земли.

Когда мне было четыре, я нашла мертвую ворону у нас на заднем дворе. Ее крылья были распахнуты, когтистые лапы цеплялись за воздух. Я подумала, что она спит. Попыталась разбудить, постучав по груди. Грудная клетка вороны внезапно подалась, и мой указательный палец скользнул мимо перьев в мягкое тело. Я могла бы поклясться, что маленькие ребрышки напряглись, смыкаясь вокруг моего пальца, словно ворона не хотела меня отпускать. Она была такой холодной. Влажные органы гудели, кишки извивались от жизни. Не вороны… а кого-то другого. Прямо под покровом маслянистых черных перьев на теле этой мертвой птицы жила извивающаяся масса личинок.

Когда я показала это маме, она повела меня обратно в дом. Я весь день держала указательный палец вытянутым – тот, которым потрогала птицу, – даже после того, как мама настояла, чтобы я вымыла руки под обжигающе горячей водой дольше пяти минут. Она отшатнулась, когда я потянулась к ней, выражение ее лица было полно ужаса. Я трогала мертвое существо.

«Хорошие девочки не обсуждают такие темы при всех, дорогая, – говорила она всякий раз, когда я говорила о вороне во время светской беседы. – Смерть – это личное дело каждого. О ней лучше не говорить».

В нашей семье не обсуждают смерть. Она нас не касается.

Но я ее тронула.

Я облокачиваюсь на граффити и подношу телефон к уху. Пару секунд раздается шипение, затем тяжелое дыхание Сайласа. Возможно, он даже не понял, что звонит мне. Когда наконец-то говорит, слова скачут, будто он не может постоянно держать телефон у рта.

– Кое-что я не могу рассказать… Пока что все это непонятно… Ты должна найти меня, Эрин. Я знаю, ты можешь… Я знаю…

Я удаляю сообщение, не дослушав до конца.

Мемориал

Тело Сайласа нашли под эстакадой, где в центре Ричмонда 95-е и 64-е шоссе образуют что-то вроде клевера.

Там же находится дамба реки Джеймс, создавая пространство, куда не ходит никто кроме скейтеров, рисующих граффити. Полосы аэрозольной краски образуют кресты и кружевные надгробия. Из асфальта вырастают черепа, похожие на поганки.

И новая надпись, о которой Тобиас расскажет мне позже:

ЗДЕСЬ САЙЛАС И ЭРИН

Я пытаюсь представить, как нашла его полиция. Как выглядело тело: лицо все покраснело, а белки глаз стали молочно-серыми.

Полагаю, служба красивая: только семья и близкие друзья, проповеди и гимны, сверху гроба стоит фотография здоровых дней Сайласа.

Я не иду.

Не могу выйти из квартиры. Хочу отдать дань уважения, попрощаться. Даже достала наряд, положила свое платье для собеседований на кровать. И пялюсь на него уже не знаю, сколько. Знаю, что надо уже надеть его, но что-то сдерживает.

Служба начинается. Мне надо лишь пошевелиться. Одна нога за другой.

Когда проснется мое тело? Когда я снова начну притворяться живой? Сайлас больше никогда не возьмет трубку, но я все равно ему звоню. Слушаю его приветствие – Сюрприз, а вот и я – снова и снова, – Вы знаете, что делать.

Я просто хочу услышать его голос, хоть и на записи. Этих слов достаточно, чтобы его воскресить. На мимолетную секунду я убеждаю себя, что это правда он на другом конце линии. Сюрприз, а вот и я. Вы знаете, что делать. Сюрприз, а вот и я…

Я не знаю, что делать.

Слезы являются без предупреждения, обжигая щеки. Живот сводит, и я падаю на кровать, сворачиваясь в клубок и крича, пока не заболит горло. Я отшила Сайласа. Послала его, так ведь? Как раз в тот момент, когда отбросила прошлое, когда хотела жить дальше. Это все я виновата. На службе все знают, что я его убила. Если бы я была рядом с Сайласом, если бы дала ему еще один день, хоть один, он был бы жив.

Но я проигнорировала его звонки, и он передознулся в одиночестве.

Я представляю, как призрак натягивает рукава моего платья, ткань натягивается сама собой и летает по комнате. Может, платье-фантом пойдет на похороны без меня. Все поверят, что это я: моя невидимая сущность будет парить между Тобиасом и Амарой, листать программку, слушая каждую речь и фортепианное соло. Мое платье выдержит все воспоминания старых одноклассников, выслушает личные истории дальних кузенов о роли Сайласа в их жизни. Он был таким хорошим парнем… Он жил жизнь на полную… Он ловил день, понимаете?

Интересно, мое платье сможет подняться на подиум и поделиться воспоминаниями? Может, оно расскажет всем о том, как мы с Сайласом проникли в государственную библиотеку Ричмонда. До жути низкооплачиваемый охранник не заметил, как мы спрятались под столом в читальном зале. Мы затаили дыхание и изо всех сил старались не смеяться, пока он включил свет, осмотрел комнату, а затем выключил, оставив нас в темноте. Библиотека была в нашем распоряжении. Мы крались по проходам, ища книгу, за которой охотился Сайлас. Он всегда рыскал в поисках какого-то пыльного тома, вышедшего из печати, чтобы пополнить коллекцию.

Оценит ли его семья эту историю моего платья? Как мы вдвоем на цыпочках бродили по рядам? Как всю ночь, свернувшись калачиком на полу, листали пожелтевшие страницы книги, пока не пришел охранник? Будет ли сестра Сайласа смеяться так же, как смеялись мы, когда прорывались через запасной выход, включили пожарную сигнализацию в библиотеке, выбежали в раннее утро и перебудили весь Ричмонд с новой книгой Сайласа в руках?

Сайлас не видел меня в этом платье. Вряд ли он меня узнает. Но кто узнает его в похоронном костюме? Это не Сайлас – не тот Сайлас, которого я знала. Просто какой-то принаряженный парнишка. Сайлас ненавидел ходить в церковь.

Я представляю, как мое платье склоняется над гробом. Ткань достаточно тонкая, чтобы пролезть в щелку. Оно обернется вокруг его костюма, и мы там вместе ляжем. Я стану его похоронным саваном. И нас закопают вместе.

Я возвращаюсь в комнату, мое платье все еще пустое и лежит на кровати. «Его нет», – думаю я. Его правда нет. Сайлас никогда не вернется. Не на этот раз. И какие последние слова я ему сказала?

Ты мертв.

Я не могу быть с теми, кто готов идти дальше. Я не могу его отпустить. Не могу отпустить наше здесь и сейчас. Если я открою дверь, то воздух – он – выйдет, а я так не могу. Пока что. Я все вспоминаю его, пока брожу по гостиной, ненужная, как мелочь в диванных подушках: Вот здесь на той неделе спал Сайлас, а вот кофейная кружка, из которой он пил красное вино, а там футболка, которая все еще им пахнет, а там… а здесь…

Поэтому я решаю провести свой мемориал, прямо тут, в моей квартире, загрязненной всеми воспоминаниями о Сайласе. Это простенькая церемония – только я и мое платье для интервью, а теперь уже для похорон. Я говорю первая. «В детстве, – представляю я свои слова, – я всегда боялась, что мой внешний вид не соответствует тому, что я чувствую внутри. И Сайлас первым увидел ту, кем я хотела быть. Не ту, кого видят все, а ту, кого я чувствовала. И Сайлас не испугался того, что увидел. Он зрел в самый корень».

Во время моего воображаемого мемориала у меня звякает телефон. Смс-ка от Таннера.

Думаю о тебе.

Если честно, я не вспоминала его со свидания. Кажется, с того вечера прошло тысячелетие – мне даже приходится вспомнить, кто такой Таннер. Я не отвечаю.

И замечаю, что у меня есть сообщение на голосовой почте. Я не слышала звонка.

Привет, это Лорейн Уоткинс из агентства «МакМартин». Хочу сообщить пару деталей перед понедельником. Работа. Точно. Меня там ждет жизнь.

Когда телефон снова звонит – на этот раз я слышу, – на экране высвечивается «Сайлас», и я клянусь, из легких исчезает весь воздух. Он мне звонит. Как он мне звонит?

– Сайлас?

– Где ты была? – спрашивает Калли хриплым от горя голосом. Никакой преамбулы, сразу к сути. Ну конечно, его телефон у нее. Наверное, ей отдали все личные вещи – то немногое, что у него было. А я все звонила и звонила. – Почему ты не пришла?

После побега Сайласа из реабилитации я стала для нее персоной нон иди-в-жопу. Я помогла ему. Пустила к себе, а потом выкинула на улицу.

– Я хотела прийти, но… – у меня нет ответа. У всех остальных нашлись силы прийти. Почему у меня – нет?

– Ты была его другом. Он так сильно любил тебя. Почему? Почему ты не пришла к нему?

Она спрашивает про службу, но для меня этот вопрос намного глубже: Почему ты не пришла к нему, когда он просил? Как ты могла так его бросить?

– Калли, пожалуйста, дай объяснить…

– Он умер, а ты не пришла. Он больше не вернется.

Я открываю рот, чтобы ответить, но мысль исчезает прежде, чем я могу ее озвучить. Я никак не могу помочь ей. Калли на том конце судорожно вздыхает, рвано и влажно. Мне нечего сказать, я не могу забрать ее боль.

– Калли, я…

– Ты никогда не будешь счастлива, – говорит она. – Ты всегда получала все, чего хотела, но внутри у тебя ни хрена, и из-за тебя умер мой брат.

Она бросает трубку.

Я оглядываю квартиру, все еще не опуская телефон, хоть и не чувствую его.

– Прости, – говорю я. – Прости, прости, прости…

Перед кем я извиняюсь? Может, перед Калли. Может, перед Сайласом. Я виновата перед кем-то еще? С кем еще я подпортила карму? Я не говорила с Тобиасом и Амарой с тех пор, как узнала. Я точно нарушила негласный закон нас троих, бросила свой пост, когда не пришла на службу. Как мне объяснить им, что я не могу выйти из квартиры? Что тут теперь вся моя жизнь?

Мама звонит, и я не могу не ответить. Мне так надо с кем-то поговорить. Мы проходим через все этапы еженедельной беседы, повторяя тот же сценарий, что и всегда.

– Хотела тебя проведать, – начинает она. – Мы тебя давно не слышали.

– Все хорошо, – говорю я, пялясь на ноутбук и притворяясь, что мне не все равно.

– Что-то не похоже.

Я не могу сказать, что его не стало. Никому не могу сказать. Может, ну вдруг, если я сохраню этот секрет – буду молчать, – то ничего не было. Может, я отменю его смерть.

Сайлас говорит: не забывай меня.

Сайлас говорит: не отпускай меня.

Сайлас говорит…

Найди меня. Он оставил мне сообщение: «найди меня». Что это значило? Где найти его?

– На следующей неделе день рождения твоего отца. Ты же знаешь, как для него это важно.

Я не слушаю и открываю его аккаунт. Я специально остерегалась соцсетей, чтобы не видеть постов о Сайласе. Еще одна вещь, которая сделает все реальным. «Можно один раз взглянуть на его страницу», – говорю я себе. «Всего один», – обещаю я. Чтобы просто увидеть фотографию.

Это такой убогий профиль. Он всегда был самопровозглашенным луддитом. Мне пришлось затаскивать его в двадцать первый век и знакомить с остальным миром. Я даже выбрала ему аву – фотку, которую сделала сама. Сайласу было пофиг, пока я добавляла данные в его новую цифровую жизнь. Наверное, он даже забыл свой пароль.

Ничего удивительного, что его стена переполнена записками дальних знакомых; студенты делятся соболезнованиями с помощью хренового алгоритма.

Скучаю… Мертв, но не забыт… Где ты, бро? Всегда в них сердцах.

А потом я вижу ответ от Сайласа: «Я тоже скучаю!»

– …Эрин? Эрин, ты слышишь?

Кто-то пишет за Сайласа. Не просто от его имени, а притворяясь им.

От меня так просто не избавиться!

– Ты меня слушаешь? Будем отмечать в понедельник.

Смерть – это не конец, поверьте!

– Мне пора, мам, – я сбрасываю, не давая ей возможности пожаловаться. Листаю его страницу и понимаю, что кто-то взломал ее и отвечает на все посты с соболезнованиями.

Я вернууусь!

Кому это надо? У кого кроме меня есть доступ к его странице? Это отвратительно. Даже не похоже на Сайласа. Он бы никогда не написал: «Скоро увидимся!!!»

Не успеваю я задуматься, как пишу: «КТО ЭТО?» Я пялюсь на экран, скрестив руки, будто собралась просто сидеть и ждать ответа. Обновляю страницу. Смотрю на экран.

В дверь стучат. Я захлопываю ноутбук, будто меня поймали на подглядывании. Медленно иду в коридор, прислушиваясь к голосам. Я не жду доставку. Или гостей. Я мешкаю перед тем, как посмотреть в глазок. Во мне теплится что-то вроде надежды, за грудной клеткой шелестят крылышки колибри. А что, если это?.. Я смотрю и вижу…

Тобиаса. Под мышкой у него шесть бутылок пива, светлый эль. Любимое Сайласа, а теперь и Тобиаса. Не похоже на Тобиаса – вот так вот явиться без предупреждения. Он все еще в костюме со службы – накрахмаленная рубашка, не застегнутая до конца, галстук ослаблен, прямо как веревка на шее. Я бы даже не взглянула на него, если бы мы прошли мимо друг друга на улице. Но, в принципе, Тоби тяжело заметить, даже когда он утыкается в тебя носом.

Я открываю дверь, не снимая цепочку. Тоби поднимает пиво, как будто подношение.

– Заставишь одному все это пить?

Милый, неуклюжий Тобиас. Он столько лет прятался в тени Сайласа. Он и был тенью Сайласа. Но тот как-то убедил Тобиаса, что в нем живет роман. Под кроватью Тобиаса хранится семисотстраничный манускрипт, который он показывал только Сайласу; его великий труд. Сайлас сказал мне, что он ужасен.

А теперь Тобиас копирует файлы за минимальную зарплату. Он целый день тратит на отслеживание зеленого света, который касается страницы за страницей, морщась на каждую как Андалузский пес. Наверное, быть Тобиасом очень одиноко.

Я снимаю цепочку, открывая дверь шире.

– Заходи.

– Ты уходишь?

Я опускаю взгляд и вижу, что до сих пор одета в платье для интервью, которое превратилось в похоронное.

– Нет. Остаюсь.

– Давно…

– Не виделись.

– Я решил за него выпить, – Тобиас никогда не умел праздно болтать. В колледже он буквально неделями собирался с силами заговорить со мной, когда рядом не было Сайласа. И даже тогда постоянно снимал очки, чтобы протереть о рубашку. Что угодно, лишь бы не смотреть в глаза.

– Конечно. Давай пить.

Мы несем упаковку пива на пожарную лестницу и смотрим, как под нами пьяно шатаются студенты. Я замечаю группу уличных детишек, сидящих на корточках на тротуаре, их лагерь разбит перед кафе на другой стороне улицы. Там прижавшаяся друг к другу парочка лежит в спальном мешке, расстегнутом и расстеленном на тротуаре. Она наклоняется к нему и щелкает зажигалкой, пока он бренчит на акустической гитаре, выпрашивая мелочь. Картонная табличка перед ними гласит: САЙЛАС МЕНЯ НЕНАВИДИТ. Простите. Забыли. На самом деле там написано: ПЕСНИ ЗА БЕСПЛАТНО.

– Будем, – Тобиас касается своей бутылкой моей, смотря в сторону.

– Не отворачивайся, – говорю я. – Это плохая примета.

– Прости, – мы бьемся бутылками второй раз, на этот раз он смотрит на меня.

Какое-то время молчим. Типичный Тобиас. Очевидно, у него что-то на уме. Он пришел не просто так, но что бы это ни было, он не может сказать сразу.

– Ты же не взламывал аккаунт Сайласа, да? – мне надо чем-то заполнить тишину. – Кто-то отвечает на посты о нем. Это полная херня.

– Может, это Сайлас, – бормочет Тобиас.

– Ага. Как будто его призрак пойдет в соцсеть. Да он же их ненавидит, – я не продолжаю, слушая, как дальние голоса спорят о чем-то на тротуаре внизу.

Ричмондский государственный университет стал медленно прогрессирующей раковой опухолью в центре города, его кампус ежегодно расширялся на несколько кварталов. Скоро он захватит весь Ричмонд. Многие здания, которые когда-то принадлежали богатой аристократии, были переоборудованы в кабинеты профессоров или лектории, почти везде водятся привидения.

Грейс-стрит – это место, где студенты стекаются в бары. В старших классах все мечтают жить на Грейс. Подростки из Саутсайда нарушают комендантский час, чтобы посмотреть шоу в «Метро», а потом пообедать в веганской забегаловке «Панда экспресс». Мои родители уж точно не входят в число любителей этого местечка, но зато радуются, что через дорогу офис службы безопасности кампуса. Трудно не смотреть вниз и не вспоминать, как мы с Сайласом возвращались ко мне, чтобы открыть еще одно пиво.

– Ну… как дела? – спрашивает Тобиас, вырывая меня из мыслей. – Ты залегла на дно? Прячешься?

– Нет, – вру я, поджигая сигарету зажигалкой Сайласа – РЕАБИЛИТАЦИЯ – ДЛЯ НЕУДАЧНИКОВ, – которая почему-то осталась у меня.

– Хреново, что ты сегодня не пришла.

– Не надо. Мне и так уже вставили за это.

– Где ты была?

– Здесь.

– Почему?

У меня нет ответа. Да и объяснения ни к чему. Это просто отговорки: потому что боюсь; потому что не готова отпускать; потому что если увижу его тело, хоть в открытом гробу, хоть нет, правду уже нельзя будет отрицать. Он мертв. Потому что могу притвориться – верить, – что он все еще жив.

– Если тебе интересно, было отстойно, – Тобиас отпивает, глотает. – Капец как уныло. Если я умру…

– Если?

– Когда я умру, пообещай, что сделаешь получше.

– Договорились.

– Его сестра просто… прямо выла на всю церковь. Родственникам пришлось ее держать.

Я представляю, как по щекам Калли течет тушь. Ее черные дыры в глазах. Низкий стон из груди, пока брат плесневеет в гробу. Месяц назад Калли советовалась со мной, на какие курсы пойти и каких профессоров-педофилов избегать. Сайлас всегда говорил, что она на меня равнялась. А сейчас плюнет мне в лицо, если увидит.

– Кто говорил?

– Амара прочла стих, который ему написала, – говорит он, а потом добавляет, – он говенный.

Я не могу не рассмеяться. Стихи Амары и правда говно.

– А ты?

– Говорил ли? Ну да, конечно…

Спор парочки внизу набирает обороты, их голоса эхом раздаются по улице. Они и не знают, что я их слушаю, не представляют, что я становлюсь свидетелем их пьяных разборок. Я их не вижу, но прекрасно слышу.

Смерть тебя еще не касалась.

Говоришь так, будто скорбь – это почетная медаль. Красный знак утраты, – что-то в этом споре тянет ниточку в моей памяти, едва ощутимую, но знакомую.

Ты даже не знаешь, какого это – потерять близких.

Нет, знаю! У меня умер дедушка…

Дедушки не считаются.

Я знаю этот спор. Я его уже слышала. Я наклоняюсь и смотрю вниз. Парочка внизу – это я и Сайлас. Господи, я слушаю наш спор много лет назад.

– Я вижу его, – говорю я. – Он преследует меня за то, что я не пришла на похороны.

Сначала Тобиас не отвечает. Делает еще один глоток, а потом:

– А если так и есть?

– Что? Я вижу его призрак? – я глухо смеюсь.

– С него станется.

– Скорее он попросит какого-то художника нарисовать его портрет на стене.

– Сайласа?

– Да. Под эстакадой. Где…

Его нашли.

– Ничего такого. Просто в память. Его одноклассники много не возьмут. Его имя и лицо. Может, поможешь выбрать его фотку? – правда в том, что я никогда не приду на его могилу. Я схожу туда, где он умер, когда буду готова. Если вообще буду. Этот кусок асфальта под эстакадой – вот, где лежит его дух; его настоящее надгробие. Как он будет выглядеть через год? Десять лет? Сто? Потрескается и развалится? Прорастут ли сорняки в трещинах? Все превратится в грязь, когда мы уже умрем? Его последние слова исчезнут? Сайлас и Эрин здесь. Баллончиком на асфальте. Мне.

– Не знаю, – говорит Тобиас.

– Что? Я заплачу. Я этого хочу. Ради него.

Тобиас допивает свою жидкую храбрость. Но для чего?

– Я хочу кое-что тебе показать. Но пообещай не говорить Амаре, ладно? Пока что.

– Почему?

Тобиас сглатывает. Его глаза бегают под очками.

– Я был с Сайласом.

– Когда? – грудь внезапно сжимается. – Стоп. Ты был с ним? Серьезно? Что вы делали? Ты видел, как он…

Я не могу закончить мысль. Мне и не надо – я вижу все на лице Тобиаса. Он смотрит на меня в ответ с пустым выражением лица.

– Почему ты не вызвал скорую? Господи, почему ты не пытался помочь ему?

– Я пытался, – Тобиас лезет в ту же кожаную сумку, которую носит с колледжа, и достает одну из тетрадей Сайласа. Я сразу же ее узнаю, все еще перетянутую резинкой.

– Откуда она у тебя?

– Просто выслушай меня, хорошо? – его голос звучит до безумия спокойно, каждое слово идет за другим, будто он отговаривает меня прыгать с лестницы. – Я знаю, как это прозвучит, но тебе придется как-то мне поверить.

– Поверить во что? – я больше не могу терпеть этот лепет Тобиаса, его хренову неспособность просто взять и сказать уже то, что надо. – Во что я должна поверить?

– Ты слышала о Призраке?

Сосуд

Призрачный наркотик? В этой фразе нет никакого смысла.

– Ты становишься проводником, – сказал Тобиас. – И Призрак помогает тебе видеть, кто с тобой связан.

Наш друг только умер от передоза, а Тобиас хочет накидаться?

Не накидаться. Увидеть призрака.

Сайлас что-то нарыл. «Чудо», – сказал Тобиас. Но когда я попросила его объяснить, он замялся и не смог ничего выговорить. Не на лестнице, где нас могут услышать. Нам нужно закрытое место, где нас никто не потревожит, где можно спрятаться со своими призраками.

«Что-то новое, – добавил он. – Дом без истории».

– Сайлас просил нас об этом, – сказал Тобиас. – Это не я прошу, а Сайлас.

Его последнее желание.

«Найди меня, Эрин», – просил он в голосовой почте.

Тобиас просит поехать по 95-му к Хоупвеллу. В начале двадцатого века место прозвали «Чудо-город» из-за его стремительного роста в обрабатывающей промышленности. Компания «Дюпон» даже открыла там пороховой завод во время Первой мировой, вот только однажды ночью тот загорелся. Вместе с ним сгорела и большая часть Хоупвелла. Ополченцы, сформированные из гражданского населения, взяли на себя смелость повесить на улице всех задержанных мародеров, пока город горел. «Дюпон» сразу же забросил завод и все, что осталось от бездомных граждан и обугленных зданий.

«Вот тебе и чудо», – шутили горожане.

– Что за страшная тайна? – Амара одна развалилась на заднем сиденье, как уставшая Клеопатра. Она открывает окно и вытаскивает руку, пропуская ветер сквозь пальцы.

– Проще увидеть, – говорит Тобиас. Мы с ним сошлись на том, что лучше молчать до самого конца. Не стоит пугать Амару раньше времени. Не то чтобы Тобиас и мне сообщил все детали маршрута. – Сверни вот здесь.

Почему за рулем не он – загадка, но Тоби попросил, и я согласилась. Он не отворачивается от окна и весь сутулится, будто боится, что за нами кто-то следит.

– Нас преследуют? – спрашиваю я, надеясь расслабить его этой шуткой.

– Просто следи за дорогой.

От Ричмонда до зомби-города меньше получаса езды. Во время последнего жилищного бума вырубили сотни акров лесных массивов, и расчистили землю, а потом весь пригород обанкротился. Строительство домов прекратилось в ту же секунду, как у застройщиков закончились деньги. Теперь тут только пустыри и недостроенные дома. Выцветшая вывеска гласит: «ТИХИЙ УГОЛОК: СВОБОДНЫЕ ДОМА». А ниже: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ КАРАТЬСЯ ЗАКОНОМ».

Амара высовывается из окна и любуется домами-скелетами.

– Мы покупаем дом?

– Пока прямо, – направляет Тобиас.

– Какой Барби-домик ты бы выбрала? – спрашивает Амара.

– Вот этот, – показываю я на незаконченную постройку, где дыры окон занавешены синим брезентом. Участок окружен сосновыми кольями, соединенными флуоресцентно-розовыми растяжками, из почвы торчат трутовые ребра.

– Просторненько. А ты, Тобс? Какой дом тебе нравится? – Амара просовывает пальцы сквозь подголовник, чтобы пощекотать ему шею. Когда у меня язвительное настроение, я каждый раз напоминаю ей, как они переспали в колледже. Амара напилась, и ей было скучно. Тобиас слишком боялся отказать, прямо-таки олень в свете фар огромной фуры либидо Амары, и эти двое столкнулись в его общежитии. «Худшая ошибка в моей жизни», – стонала она на следующее утро и до сих пор.

– Поверни налево, – просит он, отталкивая руку Амары и передергивая плечами.

Я сворачиваю на Уэйкфилд-роуд, углубляясь в пустынный район. Я уже заблудилась в этом лабиринте. Для меня каждый квартал выглядит одинаково. Вряд ли я сама найду отсюда выход.

Амара откидывается на спинку сидения и напивает песню Пегги Ли «Is that all there is».

– Направо, – слишком поздно говорит Тобиас, так что мне приходится бить по тормозам, чтобы свернуть на Шорэм-драйв. Дорога заканчивается тупиком. Перед ним стоит недостроенный пустой дом.

Очевидно, именно на такой рассчитывал Тобиас. Никаких любопытных соседей. Никаких свидетелей.

Дом без истории.

– Приехали.

Наше новое обиталище представляет собой двухэтажный таунхаус, расположенный в центре тупика.

– Этот? – фыркает Амара. – Мы проехали десяток домов посимпатичнее.

– Нам нужно сюда.

Мы вылезаем из машины и заходим в постройку. Мне вспоминается прозрачная модель человеческого тела, такой пластиковый набор, где подробно описан каждый слой наших внутренностей, органы, красные и синие пути вен и артерий. Я представляю, как вытаскиваю кровеносную систему, затем нервную, обнажая кости и внутренности этого места: бетонный фундамент, фанерную обшивку наружных стен и крыши, покрытую защитной пленкой против гниения. Стены прокрывают рулоны стекловаты, которые с таким же успехом могут быть мышечной тканью. Но где-то на пути становления этого дома, на каком-то клеточном уровне все остановилось. Жизнь в этом доме просто… замерла. У него нет ни души, ни семьи: домик-Пиноккио, который мечтает быть настоящим. Постройки ведь на самом деле хотят лишь этого, верно? В один прекрасный день стать домом?

– Надеюсь, он хотя бы не обошелся дешево, – Амара пинает пустую бутылку «Маунтин Дью». Двор зарос сорняками. Грязь пестрит отпечатками ботинок, словно это инструкция к какому-то безумному танцу. Тот, кто строил этот дом, просто взял и ушел – «или убежал», – невольно проносится у меня в голове.

Поддон с кирпичами на переднем дворе обернут прозрачным пластиковым брезентом. Один конец ослаб и беспомощно хлопает на ветру, как парус на шхуне, бьющийся о мачту. Крепления лопнули, кирпичи вывалились из плотной стопки, словно крошечные красные надгробия в грязи. Вся лужайка превратилась в кладбище, а его забытые памятники опрокинуты и тонут в почве.

– А тут, случайно, не хоронили индейцев? – не удерживаюсь я от вопроса. Вопрос скорее ради Амары, и судя по ухмылке, она его оценивает. – И застройщики просто вытащили надгробия?

– Эти дома чистые, – отвечает Тобиас, не понимая шутки. – Пока что здесь никто не обитает.

– Рада, что за нами не придут индейцы, – отзывается Амара.

Не хочу расстраивать Тобиаса, но в Вирджинии нет ни куска земли, где нет призраков. Весь штат стоит на крови. «Смотрите под ноги, – хочется мне сказать, – наверняка мы расхаживаем по какому-то забытому полю битвы Гражданки». Зачем нам сюда? В Хоупвелле была куча собраний Ку-клукс-клана. Может, даже сам Великий дракон вел тут самосуды до появления всех этих домов. Не говоря уже о том, что Джеймстаун – прямо за рекой. Тут могли зарезать целую армию Поухатанов, а мы и не знаем.

– Припаркуйся сзади, – просит Тобиас.

– Зачем?

– Раз в несколько дней тут проезжает охрана, наверное, следит, чтобы не было пожаров или типа того.

Я хочу спросить: «Откуда ты знаешь?» – но Тобиас уже отодвигает от окна брезент и лезет внутрь. Амара смотрит на меня и пожимает плечами.

– Увидимся там, – говорит она.

Та часть плана, которой Тобиас со мной поделился, состоит в том, чтобы отправить Сайласа в загробную жизнь с фанфарами. Он говорил о наших мини-поминках так, словно мы обсуждали поход. Но вместо палаток у нас пустой дом. Он предупредил, что там нет водопровода. И электричества. Мы взяли спальные мешки, а еще прихватили еды и пива на пару дней.

Тобиас предлагает катарсис. Возможность попрощаться.

Сказать, что мне жаль. Прости меня. Пожалуйста. Даже сейчас я не могу выкинуть из головы этот надоедливый голос: Если бы ты не выгнала его из квартиры, если бы ты была рядом, если бы ты…

Я последней залезаю в дом после того, как переставила машину. Окна, которых, по сути, нет, закрыты пленкой из прозрачного пластика. Кто-то разрезал брезент, за которым идет столовая. Или то, что однажды станет столовой. А станет ли?

Здесь нет пола. Только фанерное покрытие. Помещение не поглощает звук так, как это происходит в обычных домах, поэтому каждый шаг эхом рикошетит от стен. Любой естественный свет, проникающий сквозь оконные рамы, фильтруется через засаленный пластиковый брезент. Унылый, выцветший кукольный домик.

Воздух кажется вязким. При каждом вдохе горло покрывается опилками. Но меня не напрягает. Я смутно припоминаю, как мой отец пыхтел над чем-то в своей столярной мастерской, когда я была маленькой. В воздухе летали опилки – почти как снег, – оседая на волосах и одежде. Запах сырого дерева пропитал свитер. Несколько дней после этого я подносила рукав к носу и глубоко вдыхала это воспоминание о свежей сосне. Мне нравился этот запах. А потом мама отдала свитер в химчистку.

– Тоби! – зовет Амара. – Устроишь нам экскурсию?

Он в гостиной. Хотя название кажется каким-то неправильным. Тут нет гостей, только бродяжки.

Судя по оберткам от шоколадок и пакетам из-под чипсов на полу, а также по бутылкам с водой, выстроившимся вдоль стены, Тобиас здесь не впервые.