Читать онлайн Американцы и все остальные: Истоки и смысл внешней политики США бесплатно
Введение
Современный мир начался с появления в нем Америки. Открытие Нового Света завершило европейское Средневековье, а создание Соединенных Штатов Америки открыло новую политическую эпоху. Между этими двумя событиями в Европе произошла Реформация, свершилась научная революция и расцвела эпоха Просвещения. Все это радикально изменило основные способы описания и понимания мира. Но до середины XVIII века новые идеи оставались лишь усладой образованных умов. Американская революция стала первым примером переустройства жизни на основании новых представлений о ней.
Успех Войны за независимость сдвинул политические пласты, предоставив европейским политикам, революционерам и мечтателям образец нового государственного устройства, разом превративший блистательные европейские монархии в пережитки старого мира. Эти монархии были еще сильны, но их время начало обратный отсчет: мир двинулся в сторону модели, предложенной заокеанской республикой. Однако и сами Соединенные Штаты Америки стали возможны только в современном им мире, они были испытательным полигоном для европейских политических идей эпохи модерна и местом, куда отправлялись – реально или в мечтах – в поисках социальной утопии.
Оглядываясь на эти две с половиной сотни лет, можно заметить отсутствие единого и неизменного понимания того, в чем именно состоит «американская модель». Жители Западной и Восточной Европы видели в опыте США нечто иное, чем латиноамериканцы, а те в свою очередь смотрели на Америку не так, как население Восточной Азии или Африки. Более того, в самих Соединенных Штатах незыблемым оставалось лишь представление об особом месте страны как маяка, освещающего путь остальному человечеству; по поводу содержания «идеи Америки» американцы ведут непрекращающиеся дискуссии.
В этой книге мы попытаемся разобраться в трех взаимосвязанных проблемах: как американцы воображали себя на протяжении истории своей страны, как другие народы воображали себе Америку и как это воображение влияло на внешнюю политику Соединенных Штатов и на место, которое они занимали в мире. Этот разговор пересекается со спором об исключительности Америки.
Исключительность – слово, которое часто используется при описании исторических особенностей страны. Казалось бы, каждая нация по-своему исключительна, каждая идет своим «особым путем» и в историческом опыте и культуре любого народа есть то, чему можно поучиться другим. Однако когда президент Барак Обама сообщил, что «верит в американскую исключительность точно так же, как, он подозревает, британцы верят в британскую исключительность и греки верят в греческую», он подвергся шквальной критике в США[1]. Американцы привыкли считать, что их нация принципиально отлична от всех других, что выражается в исключительной исторической роли, особой миссии, которую их страна выполняет в мире. Попробуем разобраться в этих убеждениях и их последствиях.
Представления жителей США о себе включают не только набор сущностных черт, характерных для «настоящих американцев», но и четкое определение тех, кто не входит в их общее «мы», а также выбор Других – народов, чьи черты описываются как противоположные собственным, что позволяет постоянно использовать их для сравнения. В книге нам предстоит проследить изменение состава этого «мы», а также смену значимых Других, с которыми соотносили себя жители Америки на протяжении нескольких веков.
Кстати, тот факт, что описание самих себя является политической проблемой, был если не впервые открыт, то особенно остро осознан в Соединенных Штатах, изначально созданных из тринадцати колоний с очень разным укладом и различными представлениями о целях и принципах своего существования. Внутренний раскол, принимавший разные формы, был важной чертой американской нации с самого ее возникновения. В последующие столетия в результате массовой иммиграции преимущественно англосаксонское население Америки стало сначала «слепком Европы», а потом и всего мира, с поправкой на то, что иммигранты хотели видеть в США улучшенный вариант оставленной родины, развивая в американском обществе черты, противоположные тем, что они считали социальными язвами родины. В результате со времен создания страны и по сей день в ней не стихают споры о содержании американской идентичности.
Идентичность в самом простом варианте определения и есть ответ на вопрос «кто мы такие?». Этот вопрос в явной или неявной форме задает себе любое сообщество – ответ на него и формирует это сообщество, от болельщиков спортивной команды до нации. Этот ответ постоянно меняется, поэтому идентичности не являются жестко заданными и никогда не бывают окончательными. Мы увидим, как борьба за понимание американской идентичности меняла то, что в самой Америке и в остальном мире воспринималось как «американская модель».
Политическое действие требует соответствующего языка, на котором можно описать это действие, принять решение, поставить задачи. Этот язык постоянно развивается как под влиянием собственной логики, так и реагируя на смену политических задач. Слова и понятия подстраиваются под вызовы современности, но обладают и собственной инерцией, требуют от политиков решений и действий, исходящих из логики дискурса. Изменение этого языка, изобретение новых терминов и концепций, которые должны были обладать преемственностью с существовавшими ранее, но позволяли осуществлять новую политику, составляет предмет моего исследования.
Основные герои книги – субъекты политической речи, все те, кто формировал язык описаний политического мира, в рамках которых принимались политические решения. Это политики и активисты, журналисты и политические философы – те, кого привычно именовали «политическими и интеллектуальными элитами».
В XX веке демократизация общества, а также развитие американского интервенционизма и глобализма способствовали вовлечению все более широких масс в наблюдение за международной политикой. После того как угроза ядерного уничтожения нависла над простым американцем, а война во Вьетнаме вошла в каждый дом с экрана телевизора, обсуждение мировых проблем стало частью внутриполитической борьбы. В результате рамки объяснения международных дел сузились до мифологической бинарной схемы: «мы – они», «хорошие – плохие», «белое – черное». Холодная война была не только причиной, но и результатом утверждения этого биполярного языка описания международных отношений.
Представления внешнего мира и самих американцев об Америке никогда не совпадали. Они формировались как ответ, с одной стороны, на предъявлявшийся реформаторами и революционерами внутренний запрос на перемены в этих странах, а с другой – на страхи перед революционным примером, разделявшиеся консерваторами и реакционерами. Среди множества образов США, бытовавших в мире, были и сближавшиеся с американским представлением о себе, и весьма далекие от него.
Если в первые десятилетия своего существования Америка воспринималась прежде всего как независимая демократическая республика, что делало ее популярной главным образом среди европейских радикалов, то в дальнейшем мировой популярности нового политического устройства способствовало создание к концу XIX века Соединенными Штатами мощной экономики, а в XX веке и сильной армии. После Второй мировой войны страна стала безоговорочным лидером западного мира, а к концу прошлого века в результате распада последнего военно-стратегического противника и конкурента в борьбе за умы и сердца человечества – Советского Союза – США превратились в единственную сверхдержаву.
В 1990-е годы казалось, что политическая модель Соединенных Штатов в той или иной форме восторжествовала в глобальном масштабе. Но в этот период начались и проблемы: после укрепления собственных моделей либеральной демократии европейские страны перестали видеть в США образец политического устройства и сами стали служить примерами для стран, проходящих процессы демократизации; исчезновение стратегической угрозы поставило перед союзниками вопрос, нужна ли им американская защита. На мировой арене возникли и укрепились новые авторитарные режимы, а также нелиберальные демократии, претендующие на привлекательность своих моделей если не для населения в целом, то для элит многих стран. Больше того, существенно углубились социальные и политические конфликты в самих Соединенных Штатах.
Так победа в холодной войне или «конец истории» 1990-х, представлявшийся глобальным торжеством либерально-демократических идеалов, обернулись кризисом. А поскольку американская модель сыграла центральную роль в формировании современности, то время, в котором мы оказались, становится эпохой кризиса современного мира, если не его конца. Так ли это? Чтобы понять, надо разобраться в содержании этой модели.
Понимание, как формировалась (конструировалась) и какой представлялась американская модель, поможет нам разобраться и в том, как внутренняя политика Соединенных Штатов пересекалась и взаимодействовала с внешней. Конституция США начинается словами «Мы, народ Соединенных Штатов…» В нашей книге мы постараемся проследить, как менялось понимание этого «мы» на протяжении американской истории, и рассмотреть, как эти «мы» взаимодействовали с другими странами и народами.
Мы поговорим о том, как на каждом этапе своей истории американцы выстраивали свою идентичность и как воспринимали Америку другие страны. В каждой главе мы сосредоточимся на основных факторах, влиявших на представление жителей США о самих себе, – экономическом и территориальном росте страны, внутренних и внешних конфликтах, на процессе расширения сообщества, считающего себя американской нацией, на поиске Других и конструировании их образов внутри этого сообщества и во внешнем мире, а также на роли внешней политики в поддержании внутреннего единства и на влиянии американского примера на остальной мир.
Вместе с тем книга не претендует на полное освещение истории Соединенных Штатов или американской внешней политики. Читателю не стоит искать в ней объяснения истоков богатства или могущества современных США, как и полного изложения событий американской истории или внешней политики страны[2]. Задачей автора является предложение интерпретационной схемы, выделение ключевых факторов, лежащих в основе политики крупнейшей мировой державы современности.
Мы живем в очередную эпоху перемен, и можно, не боясь ошибиться, утверждать, что нынешнее поколение россиян будет присутствовать при строительстве нового мироустройства (а кто-то и участвовать в нем). Пока рано предсказывать, какую роль в этом новом мире будут играть Соединенные Штаты Америки, самая влиятельная страна последних десятилетий, но кажется очевидным, что переустройство будет в большой степени направляться либо самими США, либо попытками других стран противостоять американской воле. После распада СССР российские элиты плохо представляли, чем руководствовались Соединенные Штаты во внешней политике. Это вызывало неоправданные ожидания и приводило к ошибочным решениям. Давайте попробуем разобраться в устройстве этого механизма.
* * *
Первый вариант этого текста прочли (и дали чрезвычайно полезные рекомендации) Виктория Ивановна Журавлева, Александр Борисович Окунь, Владимир Олегович Печатнов, Сергей Викторович Турко, Наталья Александровна Цветкова, Иван Александрович Цветков. Книга в результате их критики стала лучше, и если в ней остались слабые места, недостаточно обоснованные утверждения и фактические ошибки, в этом виноват только автор.
Глава 1
«Из многих – единое»: как американцы создали нацию
Кто же тогда есть американец, сей новый человек?
СЕНТ ДЖОН ДЕ КРЕВЕКЕР. Письма американского фермера[3]
Первые полтора столетия своей истории будущие американцы создавали единое целое из разнородных частей – формировали нацию из жителей колоний. Частью этого процесса было изобретение и исключение Других – индейцев, католиков, лоялистов. Одновременно внутри сообщества формировалась иерархия, в которой женщины, рабы, свободные чернокожие и другие категории неполноправных жителей были исключены из «политической нации», но оставались ее частью как экономический, социальный и демографический ресурс. В тот же период Европа все больше воспринимала Америку как место воплощения своих просветительских фантазий. Американская революция стала самым веским аргументом для закрепления этого образа и надолго связала слова «свобода» и «Америка».
Новая англия, или «град на холме»
Мечты и надежды американцев – от отцов-пилигримов до отцов-основателей
Англичане стремились за океан в поисках новой жизни. Разрыв с прошлым объединял пуритан Новой Англии с фермерами и будущими плантаторами Виргинии, квакеров Пенсильвании с обитателями лондонского дна, отправленными британскими филантропами на перевоспитание в Джорджию[4]. Для всех них переселение в Америку было сродни новому рождению. Во всем остальном они различались. Больше того: перемешанные в едином английском обществе, создатели первых колоний отправлялись за океан группами единомышленников, создавая доминирующие в новых поселениях сообщества из тех, кто оставался в Англии меньшинством. Однако всем им приходилось заново формулировать ответ на вопрос «кто мы теперь такие?».
Есть два основных варианта ответа на этот вопрос, формирующий социальную группу: обратиться к прошлому, объединяясь в качестве потомков героев или жертв, либо противопоставить себя кому-то внешнему. Переселение за океан позволяло актуализировать второй способ самоопределения – через общие идеалы, противопоставленные представлениям остального мира. Такой способ был присущ ранним христианам и распространен в протестантских сектах (собственно, пуритане, радикальная группа кальвинистов, и привезли его в Америку). В 1620 году первая группа пуритан, вошедшая в историю как отцы-пилигримы, пересекла Атлантику на «Мейфлауэре», приняв в пути большинством голосов соглашение о будущем самоуправлении, – к этому решению впоследствии будут возводить рождение американской демократии.
Высадка пилигримов в Плимуте 22 декабря 1620 года. Литография. 1876 год.
Именно пуританское наследие чаще всего вспоминают в разговоре о ранних традициях американской политики. В 1630 году пуритане основали колонию Массачусетского залива. На борту «Арабеллы», транспортировавшей эту группу через Атлантику, их лидер и будущий губернатор колонии Джон Уинтроп произнес проповедь, в которой сформулировал задачи переселенцев как создание «образца христианского благочестивого дела»: «Мы должны понимать, что мы будем градом на холме[5]. Глаза всех людей будут устремлены на нас»[6]. Эта метафора стала одной из цитат, наиболее часто повторявшихся американскими политиками следующих поколений, хотя она давно утратила первоначальный смысл.
Объявив свое поселение «градом на холме», пуританские проповедники поставили свое будущее общество выше, чем брошенное ими в Старом Свете. Однако мир не спешил следовать примеру английских пуритан, да и сами они продолжали эмигрировать в Америку, не стремясь преобразовать Европу по образцу колонии Массачусетского залива. И все же представление о собственной избранности и желание быть образцом для остального человечества стали самыми важными составляющими американской идентичности, хотя содержание этого предлагаемого миру образца за следующие четыре столетия не раз менялось.
В 2016 году республиканский политик Митт Ромни предупреждал сограждан, что в случае избрания президентом Дональда Трампа «Америка перестанет быть сияющим градом на холме»[7]. Этот образ продолжает активно использоваться и для противопоставления американцев другим народам. Так, во время обсуждения в американском сенате темы «вмешательства русских» в выборы 2016 года бывший директор ФБР Джеймс Коми сказал следующее: «Мы остаемся тем же сияющим градом на холме, а им это не нравится»[8]. В 2020 году госсекретарь Майк Помпео объяснял превосходство Америки над всеми противниками «от коммунистического Китая до террористического режима в Тегеране» следующим образом: «Мы побеждаем, они проигрывают, и мы осуществляем нашу внешнюю политику в уверенности, что мы – тот самый сияющий град на холме»[9].
Пуритане не были единственными переселенцами из Англии в Америку. Жители Джеймстауна, первого постоянного английского поселения в Новом Свете[10] (1607), ощущали себя англичанами, которых судьба забросила на самую окраину их огромной страны. Когда колония окрепла и превратилась в Виргинию, там (и в других южных поселениях) сформировалась социальная структура, выглядевшая как пародия на феодальные порядки старой доброй Англии: плантаторы вели жизнь, максимально воспроизводившую внешние черты быта английской аристократии, обращаясь с рабами так, будто это английские крестьяне.
Сами крестьяне, сумевшие перебраться за океан и расплатиться за перевозку, осуществляли свою английскую мечту, приобретая в конце пути большой надел земли, на котором становились полноправными хозяевами. В отношениях с индейскими племенами и с ближайшими соседями – выходцами из Европы, испанцами и французами, колонисты были, конечно, англичанами. Ну и еще они были протестантами, воевавшими против католиков-«папистов»: религиозная идентичность оставалась не менее важной, чем подданство.
В 1619 году в Виргинию прибыла первая группа африканцев, захваченных английским капером на испанском работорговом судне в виде трофея. Чернокожих людей обменяли на припасы – с этого времени началась история афроамериканцев. В первые десятилетия цвет кожи не был жестко связан со статусом раба: в колониях существовал также институт «контрактного рабства» (когда белые бедняки оплачивали годами работы на хозяина учебу в качестве подмастерья, долги или перевозку из Англии), а рабство черных не всегда было наследственным и в некоторых случаях не становилось и пожизненным.
Голландский корабль привез первых африканцев в Виргинию. 1619 год
Однако формирование и установление социальной дифференциации стало важной задачей колониальных элит. Если в первые десятилетия основанием для этого была религия (африканцы были язычниками, и это «объясняло» их рабство), то уже с 1660-х годов принятие христианства не могло изменить статус чернокожих американцев. Восстание Натаниэля Бэкона в Виргинии в 1675–1676 годах, в котором бедные белые поселенцы и законтрактованные слуги участвовали вместе с черными рабами, побудило власти колонии законодательно разделить эти группы потенциально недовольных. Процесс закрепления социального статуса, связанного именно с цветом кожи, занял около столетия, но к середине XVIII века в Америке сформировалось четкое расовое разделение общества.
Поиск единства и определение Других не сводились к ограничению прав чернокожих. Пуритане изгоняли из своих поселений людей с «неправильными» взглядами. Если Томас Хукер и Роджер Уильямс, столкнувшись с попытками заставить их замолчать и обвинениями в ереси со стороны пуританских лидеров, в 1636 году увели своих сторонников из колонии Массачусетского залива и основали Коннектикут и Род-Айленд, то Энн Хатчинсон, в том же году обвиненную в ереси антиномианства, после долгого судебного процесса изгнали из колонии, и она после нескольких лет скитаний погибла от рук индейцев.
Но наиболее запомнившейся историей конструирования образа врага на основе отношения к соседям стало массовое обвинение людей в колдовстве в городе Сейлеме, ставшее известным как «охота на ведьм». В течение полутора лет, с февраля 1692 года, 200 человек были обвинены в колдовстве, из них 30 признаны виновными, 20 казнены и еще несколько умерли в заточении. Показательно, что в Европе к этому времени процессы над ведьмами почти ушли в прошлое. Однако истерия, охватившая Новую Англию, связана не столько со средневековыми пережитками, сколько с колониальными расколами: политической и религиозной неопределенностью, охватившей страну после английской «Славной революции» 1689 года и смены властей Массачусетса.
Метафора «охота на ведьм» стала важной частью американской политической культуры как описание преследований инакомыслящих на основании моральной паники без должной юридической защиты. Это словосочетание использовалось во времена маккартизма по отношению к методам работы комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, а президент Трамп более ста раз использовал его в твитах, отвечая на обвинения своих противников[11]. В мае 2018 года он, в частности, назвал расследование прокурора Мюллера «величайшей охотой на ведьм в американской истории»[12].
Сейлемские ведьмы, 1692 год. Иллюстрация из «Истории Соединенных Штатов в картинках». 1845 год
Нелегкая жизнь на новом континенте создавала запрос на объединяющую идею, общее представление о задачах, выходящих за рамки повседневных проблем выживания и обустройства. Важным источником для такого осмысления оставались идеи первых пуританских переселенцев, с которыми продолжали отождествлять себя следующие поколения жителей северной части английских колоний в Новом Свете. Память о том, что именно религиозный выбор отправил их предков в Америку, в сочетании с поиском собственного места в мире объясняет огромную популярность в Новой Англии проповедников Великого пробуждения (Great Awakening) 1730–1740-х годов Джонатана Эдвардса и Джорджа Уайтфилда. В результате этого движения упрочилась религиозная составляющая жизни и возникли новые евангелические деноминации, тысячи людей переосмыслили свои отношения с Богом («родились свыше», born again), а американское общество в целом отвергло атеистическую часть европейского Просвещения.
Волны религиозного обновления, вновь и вновь разворачивающие американское общество к вере, регулярно прокатываются по Соединенным Штатам. Второе великое пробуждение в первой половине XIX века привело к созданию большого количества благотворительных обществ и ряда учебных заведений, а также ознаменовалось созданием новых религиозных движений, от адвентистов до мормонов. Третье великое пробуждение в конце XIX – начале XX века ознаменовалось расширением социальных функций протестантских общин и созданием ряда новых деноминаций, включая пятидесятников, свидетелей Иеговы и Церковь христианской науки, а также теософское движение (основанное русской эмигранткой Еленой Блаватской). А в конце 1960-х – в 1970-е годы произошел поворот части американского общества к протестантскому фундаментализму, который многие ученые называют Четвертым великим пробуждением. Именно в это время испытал свое «рождение свыше» (born again) будущий президент США Джордж Буш-младший.
Определение собственной идентичности включало в себя понимание, кто такие Другие – люди, не обладающие важными характеристиками, использующимися для описания «своих», или вовсе наделенные противоположными. Протестанты видели Других в соседях по континенту – католиках (французах и испанцах), опасных «папистах», с которыми англичане боролись по обе стороны Атлантики. Лишь католический Мэриленд и веротерпимый Род-Айленд представляли собой исключение, но демонстративное провозглашение терпимости к католикам только подчеркивало их «инакость». Тем не менее военные конфликты с французами и испанцами в основном инициировались в Европе.
Индейцы Северной Америки были новым вариантом Других, о котором в Лондоне не очень задумывались. Колонисты непрерывно взаимодействовали с коренным населением Нового Света – индейцы не вливались в их общество, но постоянно присутствовали в их жизни. С ними торговали и враждовали, договаривались и воевали. Если с соседями – переселенцами из Франции и Испании легче всего было размежеваться по религиозному принципу, то индейцы были тотально Другими: язычники, далекие от европейских понятий. Пуритане не обнаружили упоминания об индейцах в Библии – они не походили на потомков Сима, Хама или Иафета, и это стало основанием для полного исключения индейцев из христианской истории. В отличие от испанских или французских колоний в Америке, в которых католические миссионеры крестили индейцев, после чего появлялись смешанные семьи, в английских колониях язычников по возможности вытесняли с их земель, а смешанные браки были чрезвычайно редким явлением.
Именно в сражениях с индейцами начала выстраиваться новая идентичность американских колонистов. Во время Войны короля Филипа в 1675–1676 годах, когда в Новой Англии был убит каждый десятый взрослый белый мужчина, а сотни индейцев погибли в бою или были публично казнены, переселенцы сражались самостоятельно против незнакомого англичанам противника. Войны с коренными жителями Американского континента продолжались весь колониальный период и еще столетие после получения независимости. «Конечно, это не люди. Они не хищные звери, они что-то худшее: это адские фурии в человеческом обличье», – объяснял в середине XVIII века проповедник, которого мы бы назвали военным пропагандистом[13].
Нападение индейцев на Брукфилд в Коннектикуте. Рисунок. XIX век
Таким образом, в английских колониях оформилось и сосуществовало несколько идентичностей: ведущую роль играли те, кто видел себя прежде всего англичанами в новых условиях, и особым образом протестанты – пуритане, квакеры и представители других групп, для которых важным было создание правильного общества (с точки зрения их трактовки христианских заповедей). Эти идентичности пересекались, хотя и не вполне совпадали. Афроамериканцы представляли третью важную группу этого сложного общества. Превращение их в протестантов и усвоение ими английского языка делало их частью колониальной Америки, однако белые элиты преуспели в создании расового барьера, помогавшего сохранять внутреннюю иерархию.
Индейцы и французы были главными внешними Другими для колониального сообщества, христианского и цивилизованного в противопоставлении коренным американцам и протестантского в противопоставлении «папистам». Неудивительно, что Семилетняя война, с которой начался поворот местных элит к курсу на независимость, называлась в Америке Войной с французами и индейцами (1754–1763): именно в ходе этого конфликта колонисты формировали собственное единство. «На наши территории вероломно вторглась французская держава, наши границы разорены безжалостными дикарями, а наши собратья там убиты при помощи ужасного искусства индейских и папских пыток»[14].
Но даже война не сразу подтолкнула колонии навстречу друг другу. В самом начале сражений популярный просветитель, ученый и общественный деятель Пенсильвании Бенджамин Франклин предложил план объединения английских поселений в Северной Америке. В частной переписке он приводил в пример колонистам объединение ирокезских племен: «Очень странно, что шесть наций безграмотных дикарей смогли создать подобный союз… однако такое же объединение десяти или дюжины английских колоний считается невыполнимым, хотя нуждаются они в нем намного больше»[15]. В 1754 году перед лицом конфронтации с французами его поддержал Лондон. Однако хотя собравшиеся в Олбани представители Коннектикута, Мэриленда, Массачусетса, Нью-Хэмпшира, Нью-Йорка, Пенсильвании и Род-Айленда согласились с планом Франклина, его отвергли власти самих колоний.
«Объединимся или умрем». Карикатура Бенджамина Франклина. 1754 год
Колониальные элиты стремились не к созданию сильного политического объединения, а просто к полному устранению внешней угрозы. Поэтому, когда в 1763 году в Лондоне обсуждали итоги Семилетней войны, представлявший в британской столице Америку Франклин настаивал на том, чтобы получить у Франции в качестве трофея Канаду, а, например, не богатые плантации острова Гваделупа, объясняя это необходимостью обеспечить безопасность английских колоний. Эдмунд Берк проницательно прокомментировал такое требование как принцип, опасный для международных отношений: «Он предполагает, что ты не защищен, покуда твой сосед в безопасности»[16]. В самом деле, отношения колонистов с соседями выстраивались как защита групповой идентичности людей, оторванных от собственного общества, оставшегося далеко за океаном. Соседи были исключительно враждебными Другими, а не равными партнерами. Европейский опыт отношений с соседями и с их соседями как сложная игра союзников и противников, «европейский концерт», не был востребован элитами колоний и не возникал в особых условиях заселяемого континента.
Новый свет как альтернатива старому порядку
Взгляд из Европы на колониальную Америку
Появление Америки в европейском воображении подстегнуло формирование исторического мышления: Джон Локк в 1680 году писал, что «раньше весь мир был Америкой», представляя ее вариантом далекого прошлого Европы, «когда никто не знал денег». География и история, пространство и время сливались в этом представлении воедино.
В первые десятилетия контакта с Америкой европейцы пытались вписать ее в знакомые представления о мире. В тот период Америка была для них такой же периферией, как экзотическая Азия, а коренные американцы воспринимались как какие-нибудь индийцы. Их, собственно, так и называли. В Европе Америка стала синонимом экзотики и приключений[17].
В середине XVIII века чрезвычайно популярный женевский философ Жан-Жак Руссо популяризовал представление о «естественном человеке», не испорченном цивилизацией. Идея «благородного дикаря» широко распространилась в Европе, где в качестве примера таких людей чаще всего приводили американских индейцев. Америка в представлении людей эпохи Просвещения была местом, где цивилизованные европейцы встречали благородных дикарей[18]. В повести Вольтера «Простодушный» (1767), напротив, воспитанный индейцами-гуронами главный герой приезжает во Францию. Автор показывает упадок европейских нравов глазами неиспорченного «естественного человека».
Этот взгляд на коренных американцев был далек от отношения колонистов к соседям, в которых они видели постоянную угрозу, но в Европе он сохранил свое влияние вплоть до того времени, когда в самих США началось переосмысление истории сосуществования с индейцами (а это случилось только к концу XX века). В целом просветительская идеология будила социальное воображение европейцев, которые нередко помещали свои фантазии о лучшем общественном устройстве в загадочную страну за океаном. Некоторые английские колонии в Америке и в самом деле были воплощением проектов протестантских сект, и эти примеры лишь добавляли привлекательности Новому Свету.
Так еще в колониальные времена Америка стала для европейской мысли местом, куда можно было помещать просветительские утопии. Новый Свет становился естественным антиподом Старого порядка. География начала воплощать время.
«…И стремление к счастью»
Война за независимость как начало новой истории
Окончание Войны с французами и индейцами не принесло колонистам желаемых результатов. Империя взяла под защиту интересы французских поселенцев в Квебеке, на территории которых рассчитывали американцы, – ведь теперь французы стали такими же подданными короля Георга III. Более того, Лондон решил компенсировать расходы на войну повышением налогообложения колонистов.
Целый ряд неудачных решений английского правительства разжег костер недовольства. Вот теперь общее ощущение несправедливости со стороны метрополии стало быстро сближать жителей разных колоний. Тем не менее один важный результат у победы в Семилетней войне был: колонисты больше не нуждались в том, чтобы от соседей-французов их защищала Британская империя. Внешний фактор, скреплявший узы Лондона и американских поселений, ослаб.
Американцам, поднявшимся на борьбу с Англией, нужны были основания для укрепления единства, причем собственные, которые отличали бы их от жителей Британских островов. Язык или история в этом случае явно не годились. Английская история долго воспринималась колонистами как «своя», но Война за независимость разорвала эту связь.
Представление об Америке как об отдельной стране, не продолжающей историю Британии, а противопоставленной ей, формировалось по мере разрастания конфликта в 1760–1770-е годы. В процессе борьбы против Лондона активисты-патриоты начали вырабатывать другие критерии, главными из которых стали политические принципы и самоидентификация американцев как нации, противопоставляющей себя англичанам.
Провозглашение независимости 4 июля 1776 года было актом разрыва с прежней идентичностью, действием, к которому колонисты шли на протяжении нескольких лет. Независимость, в частности, означала признание, что колонисты больше не англичане. Но кто они тогда?
Новая страна была страной без прошлого. Или, имея в виду ее устремленность в будущее, страной, претендовавшей на универсальное наследие (подразумевалось, что все европейское наследие, а затем и мировое достигнет кульминации в будущем, представленном США). «Отечество Америки – это Европа, а не Англия, – писал главный публицист Войны за независимость Томас Пейн. – Реформации предшествовало открытие Америки: словно Всемогущий милостиво вознамерился открыть убежище гонимым грядущих времен, когда дома у них не станет ни друзей, ни безопасности»[19].
Идентичность американцев нельзя было вывести из прошлого, которое они отвергли, в результате в спорах о ней выросла роль Другого, причем Европа была одновременно и прошлым, и Другим Америки. И уже становилась в глазах американцев объектом будущих преобразований: «В нашей власти пересоздать мир заново», – дополнял свой памфлет Пейн в 1776 году[20].
Американская нация формировалась и путем дальнейшего отсечения не вписавшихся в нее людей. Американцы революционного поколения, во всяком случае потомки пуритан-пилигримов, рассматривали Войну за независимость как выполнение пророчества, обещания, завета между Богом и первыми переселенцами. Многие «лоялисты» (то есть колонисты, продолжавшие считать себя англичанами, а таких насчитывалось до двадцати процентов населения) покинули тринадцать колоний. Значительная часть их перебралась на британские территории к северу от границ нового государства, создав основу английской Канады. Индейцы все так же считались самостоятельными нациями и внешними Другими, с ними продолжались войны, а в 1795 году был заключен Гринвилльский договор, установивший границу между территорией США и территорией племен на северо-западе.
Конечно, в политическое тело нации из жителей колоний вошли только свободные белые мужчины – женщины и черные рабы не включались в этот проект. Соответственно, их участие в Войне за независимость в тот период игнорировалось, оно стало конструироваться постфактум.
Гринвилльский договор с индейскими племенами, 1795 год. Картина неизвестного художника, современника событий
На исключение афроамериканцев из истории создания новой политической общности впервые обратили внимание аболиционисты накануне Гражданской войны[21], но в серьезную проблему это выросло к концу XX века, когда американцы начали пересмотр основ своей национальной идентичности. Историки стали задним числом интегрировать черных в число активистов-патриотов[22], а поставленный в 2015 году мюзикл «Гамильтон», в котором отцов-основателей играли цветные актеры, побил рекорды популярности. Однако это не предотвратило появление в 2019 году «Проекта 1619», авторы которого предложили переписать историю США, утверждая, в частности, что Война за независимость была войной американских рабовладельцев за сохранение рабства, которое собиралась запретить Британская империя.
Но даже после отсечения разных групп населения создать единую нацию из столь разнородных частей было непросто. Неслучайно на лицевой стороне Большой печати США в 1782 году был нанесен девиз E pluribus unum, то есть «Из многих – единое», отражавший главное стремление основателей страны. Из этой приверженности единству росло недоверие Джорджа Вашингтона и многих его соратников к партиям как явлению, противоречащему истинному республиканизму: появление партийной политики вскоре после образования США разочаровало многих участников создания государства.
Политические расхождения среди отцов-основателей можно рассматривать и как споры между теми, для кого важнее всего было республиканское устройство нового общества, и националистами, которые прежде всего боролись за создание единой нации[23]. Первые стремились сохранить и упрочить институты самоуправления, вторые видели в государстве инструмент создания новой политической общности. Федеральное устройство Соединенных Штатов стало решением этого спора – хотя бы на время политической активности этого поколения.
Большая печать США с девизом E pluribus unum
Фактически за десятилетие, предшествовавшее революции, и в годы Войны за независимость отцы-основатели США заложили основы национализма в его гражданской форме. Гражданский национализм в США предвосхитил те формы национализма, основанные на языке и истории, которые распространятся в Европе несколько десятилетий спустя. Этот вид национализма, не имеющий опоры в культуре этноса, в значительно большей степени опирается на противопоставление внешним Другим, подчеркивает уникальность и исключительность собственных ценностей. На успех создания нации в Америке будут оглядываться деятели Французской революции, а уже в следующем веке романтическая и гражданская концепции национализма будут сталкиваться и взаимодействовать в разных частях Старого и Нового Света.
Задача создания новой страны – более того, открытия «нового порядка веков» (эта латинская фраза, Novus оrdo seclorum, появилась на обороте Большой печати США) – решалась основателями США в условиях чрезвычайной популярности идей Просвещения. Их замыслы во многом опирались на просветительские проекты, но проблема заключалась в том, что идей было много и они противоречили друг другу. В результате в основу американского политического устройства легли одновременно радикальные идеи всеобщего равенства и умеренные представления о государственной власти, ограниченной системой сдержек и противовесов.
Автор текста Декларации независимости Томас Джефферсон был наиболее радикальным из отцов-основателей. В черновом варианте Декларации содержалось обещание отмены рабства, исключенное затем из окончательного текста. Зато в него вошло утверждение о праве народа на революцию: «…когда длинный ряд злоупотреблений и насильственных действий, неизменно подчиненных одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа».
В Декларации независимости содержалась и формулировка неотъемлемых прав человека, обновившая триаду, предложенную Дж. Локком: вместо «жизни, свободы и собственности» Джефферсон вписал «жизнь, свободу и стремление к счастью». Автор Декларации тяготел к руссоистской идее равенства и полагал, что право собственности не относится к неотъемлемым правам человека, а является общественным установлением.
Среди множества трактовок этого варианта триады (от утверждения, что «счастье и есть собственность», до сожаления, что Джефферсон «заменил содержательное понятие на красивое и бессмысленное») мне представляется важной догадка о том, что эта формула включила в политику критерий времени, вектор развития. В самом деле, «стремление к счастью» означало возможность и желательность улучшения страны и общества. Некоторые ученые видят в этом подходе – «объединение избранных, ведущих людей к счастью» – влияние масонских практик[24]. И правда, отцы-основатели были масонами и участвовали в улучшении общества с помощью своего «заговора».
Ни английское общество, ни тем более образованная публика в других европейских странах вплоть до 1770-х годов не считали население колоний чем-то отличным от жителей Британии. Поэтому начало борьбы за независимость долго не воспринималось в Лондоне как реальная угроза единству империи. Британия привычно подавляла сопротивление покоренных народов, но не смогла вовремя распознать опасность в недовольстве «американских англичан».
Однако успех Войны за независимость, ее радикальная публицистика и первые документы произвели огромное впечатление на Европу. Для образованных европейцев именно отождествление страны с осуществленным просветительским идеалом сделало США притягательным примером. Американцы не просто создавали новое государство. В процессе его создания они использовали и присвоили описание социальных практик и политических идеалов, «гегемонный дискурс» (используя терминологию Э. Лаклау и Ш. Муфф), рожденный эпохой Просвещения. Соединенные Штаты стали восприниматься как воплощение идей этой эпохи и открытых ею возможностей[25].
Появление нового государства, основанного на идее свободы, народном суверенитете и организованного как республика, привело к резкому росту интереса европейских революционеров и реформаторов к опыту США. Соединенные Штаты стали образцом и «заместителем утопии» – страной, которой европейцы приписывали осуществление их собственных идеалов и устремлений, моделью и инструментом для критики европейских порядков.
Относительно небольшая, не имеющая постоянной армии и флота, далекая заокеанская страна оказала гораздо большее влияние на умы и сердца жителей старых монархий, чем этого можно было ожидать, исходя из ее политических или военных возможностей.
Американские политические лидеры в Войне за независимость показали возможность успешного целенаправленного политического действия и мобилизации населения на революционную войну. Вскоре этот урок будет востребован во Франции. Французская революция потрясет всю Европу и распространит многие идеи, впервые воплощенные в жизнь в Америке, на государства Старого Света. В Париже уже в начале 1790-х годов будет принято несколько конституций, будут провозглашены права человека и гражданина.
Но вот сама независимость еще на десятилетия останется чисто американской историей, которую не скоро разглядят те европейские народы, которые не имели собственной государственности. Напротив, для стран вне Европы именно идея независимости (а не республики или либеральной демократии) стала главной составляющей «американского примера». Испанская Америка последовала путем северных соседей уже в начале XIX века: Гаити (Сан-Доминго) провозгласило независимость в 1804-м, а в 1810 году вспыхнули восстания в Венесуэле, Чили, провинциях Рио-де-ла-Платы (Аргентине) и Верхнем Перу, тогда же Мигель Идальго поднял мятеж в Мексике. И это было только начало.
Глава 2
Из республики в демократию: как американцы построили государство и сочинили внешнюю политику
Все, что мы делаем, привлекает внимание мира. Свободное государство, великая и быстро поднимающаяся республика, мы не можем не видеть, что наши принципы, чувства и наш пример влияют на мнения и надежды общества во всем цивилизованном мире.
ДЭНИЕЛ УЭБСТЕР. Речь о помощи восставшим грекам (1823)[26]
Первые десятилетия своего независимого существования американцы занимались созданием государства. Сначала очевидной моделью для него стала античная Римская республика, основными чертами которой в представлении отцов-основателей было постоянное гражданское участие в жизни общества и управление страной «лучшими людьми», однако уже второе поколение американских политиков разочаровалось в гражданских доблестях соотечественников и в жизнеспособности аристократической модели в условиях нового континента и нового времени.
На протяжении 1820-х в стране происходило быстрое снятие имущественных барьеров для доступа в политику, а главным описанием новой системы стало слово «демократия». Однако включение в гражданскую нацию белых бедняков сопровождалось появлением альтернативных Других. Быстрый территориальный рост делал такими Другими индейцев, которых отселяли по «дороге слез», канадцев, ставших подданными старой метрополии – Англии, теперь соседствовавшей с США на севере, и саму старую Европу.
Внешняя политика Соединенных Штатов обрела в этот период собственный язык, отличавшийся от языка дипломатии Старого Света не меньше, чем американское государство отличалось от европейских монархий. Для соседей по континенту США являлись моделью независимой страны, для революционных дворян-декабристов в России – образцом республики, а для реформаторов Европы все больше воплощали принцип демократии.
Консервативная республика
Истоки институционального дизайна США лежали не только в Просвещении. Пуританская демократия, навыки управления плантациями, самоуправление в колониях – все это повлияло на окончательную форму государственного устройства Соединенных Штатов.
Завоевание независимости поставило перед американскими элитами задачу государственного строительства. К тому же теперь недостаточно было построить представление о себе на отрицании английского или европейского опыта – к негативной идентичности требовалось добавить позитивную. И на первый план в ряду просветительских идей вышла модель государственного устройства в форме республики. Образ республики в ту эпоху однозначно ассоциировался с Римом. Обновленный ответ на вопрос «кто мы такие?» подсказывала та же просветительская идеология: Америка будет республикой, а следовательно, «матерью всех республик», новым Римом[27]