Читать онлайн Сделать жизнь бесплатно

Эта книга – автобиография. Казалось бы, я не совершил в жизни ничего выдающегося, чтобы имело смысл писать историю своей жизни. Но вначале меня подвигли на это мои студенческие однокурсники, и после того, как вышла книга «Автобиография курса Т-54 Московского энергетического института», в которой размещены и мои две статьи воспоминаний, которые понравились моим однокурсникам, я решил дополнить эти воспоминания отдельной книгой. Притча Якова Кедми «Никто» об уходящем поколении и мнение известного советского писателя и сценариста Юрия Нагибина, высказанное им в книге «Московская книга», укрепило меня в правильности моего решения. Привожу притчу Кедми полностью, а также цитаты из книги Нагибина, чтобы читатель мог понять, чем я руководствовался при написании этой книги. Наше поколение, пожившее при социализме, уходит, и надо оставить что-то в памяти потомков.

Никто

Яков Кедми

Никто не штопает носки. И уж если совсем поглубже в историю – никто из тех, кому меньше шестидесяти, не знает, что такое перелицевать костюм или пальто.

Никто уже не чистит ковры первым снегом или соком от квашеной капусты.

Никто не протирает тройным одеколоном головку звукоснимателя в кассетном магнитофоне. Как и не склеивают лаком зажёванную пленку в кассетах.

Никто уже не вырезает телепрограммы из субботней газеты и не подчёркивает в ней интересные передачи, на которые нужно успеть.

Никто уже не посылает сервелат в посылках.

Никто уже не хранит пустые пивные банки в серванте.

Никто уже не хвастает умением разжечь спичку, чиркнув её об оконное стекло или о штанину.

Никто уже не считает, что лучшее средство от кашля – это банки или медовый компресс на ночь.

Никто уже не вешает ситечко на носик чайника.

Никто уже не заправляет одеяло в пододеяльник через дырку посредине.

Никто уже не стирает полиэтиленовые пакеты.

Никто уже каждый вечер не заводит часы и будильник.

Никто уже не разбрызгивает воду изо рта во время глажки брюк.

Никто уже давно не чистит зубы щёткой из натуральной щетины. Странно, а они были самыми дешёвыми.

Никто уже не подаёт покупные пельмени в качестве главного блюда на праздничном столе.

Никто уже не наворачивает вату на спичку, чтобы прочистить ушные раковины.

Никто уже не помнит, чем отличается синяя стёрка от красной. А я помню! Синяя стирает карандаш, а красная стирает чернила и проделывает дырки в бумаге.

Никто уже не считает, что банный день должен быть именно раз в неделю.

Никто уже не коллекционирует полезные советы из отрывных календарей.

Никто уже не наклеивает переводилки на кафельную плитку.

Никто уже не ходит в фотоателье, чтобы сделать ежегодный семейный портрет. Никто не украшает стены квартиры выжиганием или чеканкой собственного изготовления.

Никто уже не вяжет банты на гриф гитары.

Никто и не вспомнит, что когда футболка торчит из-под свитера – это называется «из под пятницы суббота» и вообще это просто неприлично!

Никто уже не оставляет масло на сковороде «на следующий раз».

Никто уже не боится, что сливной бачок в один прекрасный день всё-таки упадёт на голову.

И никто уже давно не слышал свежих анекдотов про Штирлица и Василия Ивановича.

Грустно.

Мы будем первым поколением, что не оставит от себя следов.

Мы не оставим своих писем. От себя из юности, когда так остро и неразделённо, а позже понимаешь, что не с тем. Мы не оставим писем от себя постарше для друзей, с которыми тоскуем по неважным прежде дням. Мы не оставим своих почерков, затёртой, смятой, сложенной бумаги, конвертов с адресами, штемпелями, именами тех, кому и от кого.

Мы не оставим фотографий. Они все сгинут в электронной суете. Нам и сейчас уже не вынуть фотоальбом, нам и сейчас не подписать на обороте – нету оборотов. Мне негде написать, что это Женька, а это Маша, а это мы. Мы не оставим своих лиц.

Не будет мемуаров, дневников, записок, писем, фотографий разных лет, почерков, всего, что для кого-то остаётся нитью к нам, ушедшим навсегда. Мы будем первыми, кто растворится без следа. Привет, эпоха гаджетов, компьютеров и соцсетей.

Ты умудрилась нас стереть.

Я, автор этой книги, старше Кедми на 13 лет, и я могу к его НИКТО добавить ещё десяток своих. Но лу чше прочитайте книгу, там много информации, о которой НИКТО уже не узнает и не вспомнит.

Цитаты из книги Ю. Нагибина «Московская книга»:

«… убеждён, что каждый серьёзно и глубоко живущий человек может написать одну книгу – о себе самом, своей жизни, и это будет представлять известный интерес, независимо от меры литературной одарённости автора. Богатейшая мемуаристика прошлого века служит тому доказательством». «…Каждый должен оставить своё жизнеописание, и если оно не увидит свет, то явится материалом для профессиональных писателей, т. е. всё равно сослужит добрую службу».

Вместо предисловия

Семь слоников

Давным-давно жил-был маленький мальчик. Жил он вдвоём с мамой. Жили они очень бедно. Часто на обед кроме картошки с солью у них ничего не было. Даже хлеба. Однажды мальчик, зайдя к соседям в гости, увидел у них на полке семь маленьких, мал мала меньше, фарфоровых слоников. Вечером мальчик спросил у мамы, зачем люди поставили слоников. И мама ему ответила, что люди говорят, будто эти слоники приносят счастье в дом.

Мальчик очень любил маму и хотел, чтобы она была счастлива. Он учился во втором классе и по дороге в школу иногда заглядывал в лавку старьёвщика. Мальчик любил разглядывать диковинные вещи, которые можно было увидеть в лавке. Старьёвщик был старый и добрый человек, и он не прогонял мальчика. И однажды мальчик увидел семь маленьких, мал мала меньше, фарфоровых слоников. Старьёвщик их продавал. Мальчик спросил, сколько стоят слоники. Старьёвщик ответил: «Двадцать один рубль». Для мальчика это были громадные деньги. Но он очень любил маму и очень хотел ей счастья. Он решил накопить эту сумму. Мама иногда давала ему двадцать или тридцать копеек на покупку бублика в школе или на другие мелкие расходы.

Прошло несколько месяцев, мальчик заходил в лавку и убеждался, что слоники не проданы. А может, у старьёвщика был не один набор слоников. Мальчик этого не знал. Наконец настал день, когда мальчик явился в лавку и вытащил целую пригоршню мелочи. Старьёвщик пересчитал мелочь, там было ровно двадцать один рубль, и он уложил слоников в коробку и передал мальчику. Мама очень удивилась, увидев слоников.

– Зачем ты их купил?

– Мама, ты сама сказала, что они приносят счастье.

– Сын, так только говорят, если бы они на самом деле приносили счастье…

Однако слоников поставили на полку дивана, на котором спал мальчик. Прошли годы. Мальчик стал старцем. Мама умерла. Слоников перевозили с квартиры на квартиру, их убирали во время ремонтов, и всё-таки к концу жизни у старца остался только один слоник. Остальные были утеряны по жизни.

Прочтя эту книгу, вам, дорогой читатель, судить, приносят слоники счастье или нет.

Глава 1

Детство

Я родился в Москве 28 февраля 1937 года. Мои бабушки и дедушки по обеим линиям приехали в Москву из Тульской и Рязанской губерний в начале прошлого века и происходили из крестьян. Так что я москвич в третьем поколении, но из крестьянского сословия. Моя бабушка по материнской линии в молодости ещё успела поработать ключницей в крупном имении под посёлком Одоевым. Мне запомнилось её умение солить капусту, огурцы, грибы. Моя тётя по материнской линии, уже позже, после смерти бабушки, рассказывала мне о посёлке Одоев и как они ездили на родину бабушки и дедушки, которые происходили из села вблизи Одоева.

Дед первым уехал на заработки в Москву. Он устроился в торговой лавке сначала помощником и грузчиком, а потом его перевели в приказчики. Перед отъездом в Москву бабушка обещала ждать деда, и ровно через год дед приехал в отпуск за бабушкой. Они обвенчались в одной из церквей Одоева, и дед вернулся в Москву с молодой женой. Они прожили всю жизнь вместе. У них родилось три дочери, Тоня, Надя, Анна, и сын Сергей. Моя мать – Надя, средняя дочь. Бабушка и дедушка прожили недолгую жизнь, чуть больше шестидесяти лет. На их долю выпало слишком много испытаний. Сначала Первая мировая война, потом революция, потом Гражданская война, после неё разруха и голодомор, потом военный коммунизм сталинских пятилеток и под конец – Великая Отечественная война.

Почему-то рассказы моей тётки о посёлке Одоев запали мне в душу. Там были мои древние столетние корни, ведь крестьяне вели оседлый образ жизни. Крепостное право не давало им свободу перемещения. И вот совсем недавно, в 2020 году, моя мечта исполнилась. Я уговорил жену съездить на машине в Тулу, посетить усадьбу и могилу Льва Толстого «Ясная Поляна», а на обратном пути заехать в Одоев, который расположен всего в 60 км от Тулы.

Посёлок оказался раскиданным по нескольким холмам с глубокими оврагами между ними. Где-то внизу, невидимая с дороги, протекает река Упа. На центральной площади стоит, как и положено, памятник Ленину, а на улице Победы стоит монумент «Мать и дитя». Этот памятник посвящён легендарному мему русского языка – Кузькиной матери. Кузькина мать несёт мир всему миру. Стоит эта женщина на постаменте с маленьким Кузькой и голубем в руках. «Мы вам покажем Кузькину мать». Ай да Одоев, ай да молодец. В нём насчитывается четыре церкви, но открыта только одна, остальные на реставрации. Мы посетили её и поставили свечку. В одной из этих церквей венчались мой дед и бабушка. Может быть, именно в этой, кто знает.

В посёлке также имеется довольно знаменитая фабрика и музей филимоновской игрушки. Кое-где мы увидели в посёлке пасущихся коров и коз. Городок вперемешку с деревней. На центральной площади у церкви – маленький рыночек, два одноэтажных магазина. На отдалении – новое яркое здание детского сада. В общем, типичная русская глухомань с ростками современной цивилизации. Моё любопытство было удовлетворено.

А вот по отцовской линии сведений у меня совсем мало, и это несмотря на то, что до двадцати двух лет я жил бок о бок со своей родной тёткой по отцу, тётей Настей. Её комната находилась рядом с нашей в общей большой коммунальной квартире. Она была замужем, и у неё был сын Юра, мой двоюродный брат, с которым я рос, дружил и играл до студенческих лет. Однако тётя Настя почти ничего не рассказывала мне о своих родителях и семье. Знаю только, что мой дед по отцу Порфирий сгинул в 1944 году в Смоленске после освобождения города от немцев. Он был послан туда в командировку для ревизии какого-то имущества и пропал без вести. Времена были тёмные и бандитские. Бабушку, жену Порфирия, звали Васёна. Она жила в Москве, но я видел её только один раз, вскоре после окончания войны, когда отец отвёз меня к ней в гости. Кроме моего отца, Александра Порфирьевича, у бабы Васёны были ещё три дочери. Двух из них я знал, это, конечно, наша соседка по квартире тётя Настя и вторая, тётя Надя.

Вообще первые мои воспоминания, связанные с осознанием мною окружающего мира, приходятся на возраст около чеырёх лет, на весну 1941 года, когда ещё войны не было. Помню, как я выучил стихи Корнея Чуковского «Мойдодыр» наизусть, а моя тётя по матери, тётя Тоня, уговорила меня продекламировать эти стихи гостям и одновременно переворачивать страницы книги, как будто я умею читать. Трюк, конечно, был раскрыт гостями, но конфету я заработал. И ещё помню, мать с отцом повели меня покупать велосипед в универмаг на Красной Пресне (магазин и сейчас существует). Велосипед купили, и отец хотел купить ещё пружинное детское ружьё, которое стреляло палочкой, на конце которой располагалась резиновая присоска. Не знаю, почему этот эпизод врезался в мою память на всю жизнь, но отчётливо помню, что когда в магазине отец дал мне это заряженное ружье в руки, я мгновенно прицелился им в мужчину в очках и выстрелил прямо ему в лоб, так что очки у него соскочили. А вот купили мне это ружьё после такого выстрела или нет, не помню. Помню только, что все люди, окружавшие тогда меня, были спокойные и счастливые.

Следующие воспоминания идут также отдельными мазками. Вот отец несёт меня на руках по нашему переулку, почти бегом, воет сирена, мать бежит рядом. Я ничего не понимаю, но то, что взрослые люди были напуганы, передалось и мне. Война, немцы бомбили Москву. Дом, в подвале которого находилось бомбоубежище, и сейчас стоит на углу Красной Пресни и Волкова переулка, а наш дом номер 12 находился по Волкову переулку и выходил окнами прямо на зады зоопарка. Этот дом сейчас не существует. На его месте построено здание ГАИ. Ещё помню, как мужское население нашей коммуналки загружало песок на чердак нашего деревянного двухэтажного дома для того, чтобы гасить зажигательные бомбы. На Красной Пресне было много заводов, и немцы усиленно бомбили этот район Москвы.

В сентябре 1941 отец отправил нас от своего завода в эвакуацию. С нами ехала и тётя Надя, жена моего дяди по матери, Серёжи. Ехала она с сыном Толей, моим двоюродным братом. Ехали в товарных вагонах. Привезли нас в Вятские Поляны (Мордва). Поселили в хате. Мать работала в колхозе. Помню, как-то она меня взяла с собой в поле. Женщины серпами резали лён и вязали его в снопы. Для городских женщин работа была тяжёлая. Весной 1942 года приехал отец. Его военный завод эвакуировали из Москвы в Вятские Поляны. Почему-то мать с отцом там часто ругались. Мать перешла на работу в инкубатор по выращиванию цыплят. Скоро на яйца мы смотреть не могли. Осенью 1942 года отца забрали на фронт, и он к нам уже более не вернулся.

Вновь я увидел его уже после окончания войны в июне 1945 года с новой полевой женой. Ох и обидно мне было до слёз! У многих мальчишек, моих сверстников, отцы погибли на фронте, и это справедливо считалось достойным уважения и сочувствия, а у других отцы возвращались, и они ходили героями. Я, как и многие мои сверстники, вначале ждал отца с фронта, потом, когда в начале 1945 стали возвращаться некоторые отцы, мать мне объявила, что отец погиб и ждать его не надо. Правду я узнал случайно. В школе объявили, что для детей погибших отцов открыта столовая (столовая находилась в районе Пушкинской площади). Я поехал туда, отстоял длинную очередь, и когда проверили списки, мне объявили, что отец мой жив и обед мне не положен. В школе на уроке у меня случилась истерика. Я громко рыдал на весь класс. Вызвали мать в школу, тогда всё и открылось.

В начале 1943 года, после разгрома немцев под Сталинградом, было ограничено, но всё-таки разрешено возвращение в Москву из эвакуации. За нами приехала мамина сестра, тётя Тоня, которая работала в московской милиции телефонисткой и поэтому получила пропуск и разрешение на поездку за нами. Основным детским воспоминанием трёх последующих лет был голод. По возвращении в Москву мы с матерью жили в семье бабушки и дедушки в Большом Демидовском переулке, район улицы Баумана. Сейчас этого дома тоже нет. В двухэтажном доме у них было две комнатки. С ними жили и обе мои тётки, мамины сестры. Был ещё у сестёр и брат Серёжа, но в начале сентября 1941 он ушёл на фронт и через две недели погиб под Старой Руссой. Я его почти не помню. Но у него остался сын Толя, мой двоюродный брат, который сейчас живёт в Киеве, и я с ним поддерживаю связь.

А тогда, в 1943 году, помню, как бабушка утром делила мою дневную норму хлеба на четыре части и выдавала мне одну часть утром, остальные прятала, вернее, убирала. Но я не мог терпеть и съедал все свои доли уже к обеду. Нас спасало то, что во дворе в сарае для дров с погребом были заготовлены с осени картошка и солёная капуста. А дед, который работал завхозом в типографии (рядом с домом), привозил иногда бидон мясного бульона из костей. Дома наступал праздник. Бабушкины щи из квашеной капусты на этом бульоне я до сих пор помню.

Летом 1943 года с фронта вернулся муж тёти Тони. Он попал в штрафбат, провёл зиму и весну сорок третьего года в болотах под Демянском, заработал открытую форму туберкулёза, и его отпустили домой умирать. Тётка продавала на барахолке его костюмы и другие вещи и покупала ему продукты, пытаясь спасти. Как-то он угостил меня кусочком шоколада, тётка стала кормить его не в моём присутствии. Через два месяца он умер. В начале сорок четвёртого года стала поступать американская помощь. Запомнил большую банку с тушёными в томате бобами. Тогда мне казалось, что это самая вкусная еда на свете. Собственно, и сейчас люблю фасоль в томате.

Как жили люди в те времена и как помогали друг другу, можно показать на одном примере, который остался в моей памяти. Сейчас таких отношений между людьми и в помине нет. Однажды летом 1944 года тётя Аня, младшая сестра моей матери, привела в наш дом солдата на костылях. Он ехал из госпиталя на родину в Молдавию. Попросился на побывку до поезда. Поезда тогда ходили нерегулярно и редко. А мы сами ютились в двух комнатушках шесть человек, из них три относительно молодых женщины. Бабушка поворчала на дочь, но солдата оставила, а потом даже подобрела, когда он выложил солдатский паёк на стол, в том числе несколько банок американской тушёнки. Поселили его на полу в углу комнаты, где спали бабушка с дедушкой и я. Прожил он у нас около недели. Дело закончилось тем, что перед отъездом солдат вызвал мою мать в город на прогулку и там сделал ей предложение: поехать вместе с ним к нему на родину на Дунай в город Измаил. Мать отказала, а то бы вырос я на берегу Дуная в семье сапожника.

В августе 1944 года мать переехала в нашу комнату на Волковом переулке (что на Красной Пресне), чтобы я пошёл в школу по месту прописки. Без поддержки бабушки нам с матерью пришлось туго. Иногда в доме была только картошка в мундире, на которую я уже не мог смотреть. Правда в школе нам давали завтрак: бублик и стакан горячего сладкого чая. Но этого было недостаточно. По телу пошли чирьи, завелись вши. Помогла школа. При школе был врач, он прописал мне рыбий жир и гематоген (по карточке по рецепту), и это меня спасло. Голодали многие. Кто-то в классе заболел туберкулёзом. Карточная продуктовая система просуществовала до конца 1946 года. После окончания войны жили впроголодь ещё полтора года. С тех пор я не могу оставлять в тарелке недоеденную пищу и меня коробит, когда я вижу, как теперь люди легко бросают еду в помойное ведро. Их бы к нам в те времена.

Американская продуктовая помощь закончилась, и это чувствовалось. Мать для удобства прикрепляла свои карточки к магазину, расположенному недалеко от её работы. Работала она тогда простой чертёжницей в тресте «Энергоуголь» на площади Ногина (сейчас площадь Китай-город). Часто у неё не было времени выстаивать часовые очереди в магазине, чтобы отоварить карточки, и я ездил в магазин и отстаивал там два-три часа. Окружавшие взрослые люди меня не обижали. Все были привыкшие к очередям и уважали друг друга, а продавщицы никогда не обсчитывали и не обвешивали. Времена были суровые, могли за это и расстрелять. Продавщица сама отрывала мне нужные талоны в карточке, например, жиры (а это было либо сливочное, либо подсолнечное масло – это если повезёт, либо маргарин, либо зальц – если не повезёт), потом получала с меня деньги и отсчитывала сдачу. Было мне тогда восемь лет. Я и к бабушке ездил через всю Москву один, и никто меня не трогал.

Ещё большие очереди, многочасовые, были одно время в сорок седьмом году за хлебом (в 1946 году случилась засуха и был большой неурожай), когда карточки на хлеб были уже отменены. Хлеб отпускали по две буханки в одни руки. Но панику быстро прекратили, поставки хлеба упорядочили. Карточки полностью отменили в 1947 году, и голод закончился. В магазинах в свободной продаже появилась икра красная и чёрная, осетрина, сёмга, нельма, крабы, колбасы варёные и копчёные. Но эти деликатесы стоили очень дорого и были нам с матерью не по карману.

Из воспоминаний военного времени у меня осталось ещё следующее. Весной 1943 года, уже в Москве, я тяжело заболел корью с высокой температурой, провалялся несколько дней. Мать говорила, бредил. Когда очнулся, попросил яблоко. Что продали, где достали в марте яблоко, не знаю, но привезли, я съел и пошёл на поправку. Осенью 1944 года, когда мы с мамой уже жили на Волковом переулке, я ходил смотреть на пленных немцев. Их гнали по Садовому кольцу, они шли рядами, соблюдая строй, а я стоял в толпе на площади Восстания. Жалкое это было зрелище. Они шли измождённые, уставшие, безучастные. Народ тоже молчал. Только некоторые изредка кричали: «Изверги!», а некоторые кидали хлеб.

День Победы объявили по радио 9 мая. Мы, всё население нашей коммуналки, вышли на улицу так же, как и весь дом и жильцы ближайших домов. Все поздравляли друг друга, обнимались, женщины плакали от радости. Вечером был грандиозный салют. Все надеялись, что наши беды закончились, но впереди нас ждали ещё полтора голодных года.

После войны, году в 1946, у нас на Пресне появилось много дешёвых пивных, где собирались инвалиды войны: без рук или ног, одноглазые или слепые, изувеченные душой и телом. Они пили пиво и водку, играли на гармошках, плясали, пели и спали там же. Нам, мальчишкам, было весело и смешно смотреть на этих людей. Мы даже давали им прозвища типа Билли Бонс, Одноглазый, Хромой, Костыль и т. д. Тогда мы не понимали их трагедию, не понимали, что это были несчастные калеки, отдавшие своё здоровье Родине и брошенные обществом, государством и скорее всего и родными. Потом они в одночасье исчезли. Только много, много лет спустя стало известно, что всех их собрали и вывезли далеко от Москвы в дома инвалидов. Например, теперь доподлинно известно одно место: Валаамский монастырь на Ладоге. Там они старились и умирали, не получив никакой компенсации за ратный подвиг.

Рос я как все мальчишки нашего рабочего двора. Учились мы отдельно от девочек все десять лет. В нашем дворе, в котором располагалось четыре небольших дома, проживало четыре девочки нашего возраста, но они с нами не дружили. А ребят была целая ватага: человек десять-двенадцать. Взрослые работали целыми днями, и мы были предоставлены сами себе. Мы играли, конечно, в войну, дрались с ребятами соседнего двора, гоняли в футбол. Никаких мячей у нас не было, их заменяли консервные банки или комок тряпок. Зимой катались на самодельных салазках, сделанных из стального прута. Особенным шиком считалось с помощью крюка зацепиться за проезжавший по переулку грузовик и проехать за ним как можно дольше, удерживаясь на узких полозьях салазок, будучи сам обут в валенки.

Весной играли в лапту (чижика), в городки, в «пристенок» (это игра на деньги, мелкие монеты). Надо было ударить монетой о стену дома так, чтобы она отскочила как можно дальше, а второй игрок должен был своей монетой ударить о стену так, чтобы она подлетела к монете первого игрока как можно ближе. Если монета соперника падала так близко, что её можно было коснуться, растянув ладонь и пальцы одной руки от одной монеты до другой, соперник забирал монету. Если нет, то первый игрок брал свою монету и повторял манипуляцию второго игрока.

Также на деньги играли в «разшиши». В этой игре монеты всех участников складывались в стопку, решками строго вверх на определённую черту на земле. Затем участники отходили на определённое расстояние, каждый со своей битой размером примерно 4–5 см, и кидали по очереди свою биту, стараясь попасть ею в стопку монет. Если удалось попасть в стопку, часть монет разлеталась. Те монеты, которые падали вверх орлом, забирались удачливым игроком. Кроме того, он получал право ударить отлетевшую монету, но упавшую снова на решку, битой по краю монеты, чтобы она перевернулась на орла. Поэтому «добычливые» биты пользовались большим спросом и выменивались на что-нибудь другое, например, на кусок жмыха, который можно было сосать весь день и не испытывать чувство голода.

И ещё «чеканка». Это биту, зашитую в лоскутки, чтобы придать ей эффект парашюта, надо было подбрасывать ногой, не давая ей опуститься на землю. Выигрывал тот, кто подбросит биту без перерыва больше всех раз. Встречались виртуозы. Таковы были наши незатейливые игры, которые со временем канули в Лету.

Окна нашей коммунальной кухни выходили прямо на зоопарк, на площадку, где содержались павлины. Рано утром, если выглянуть в окно, можно было увидеть павлиньи с глазком перья, выпавшие за ночь из хвоста павлина. Оставалось рано утром, пока зоопарк закрыт и уборщики ещё не пришли, перемахнуть через забор (а у нас были специальные места преодоления забора, т. к. он был очень высокий), добежать до площадки с павлинами, перемахнуть через ограждение площадки, собрать перья и бегом домой. У нас дома долго стоял большой букет из павлиньих перьев.

Позже, зимой, мы перешли на коньки. Сначала у меня были коньки снегурки, конечно, без всяких ботинок. Они достались мне от одной из тётушек. Коньки привязывались веревками к валенку путём закрутки узлов верёвки специальными палочками. Только позже, в старших классах, мне купили настоящие коньки с ботинками, беговые «норвежки». На них я выступал на школьных соревнованиях и просто ходил на каток. Тогда это было очень популярно среди мальчишек. Многие переходили на «гаги», спортивные коньки для игры в хоккей. На них можно было выписывать различные пируэты и тем самым «фикстулить» перед девчонками. Зимой были также и лыжи. После того, как я без всякой подготовки на районных соревнованиях летом пробежал 3 км со временем на третий разряд, наш учитель физкультуры стал привлекать меня и к соревнованиям на лыжах. Но здесь у меня дело не пошло так же, как не добился я успеха в занятиях сначала спортивной гимнастикой, а потом тяжёлой атлетикой в спортивной школе «Крылья Советов». Но третий разряд по лёгкой атлетике мне присвоили, и я долго с гордостью носил значок третьего разряда.

Лето я проводил в пионерских лагерях. О них у меня остались самые светлые воспоминания. Походы, костры, купания, новые друзья. В первый раз я поехал в лагерь от типографии деда в 1945 году. Лагерь находился на станции Трудовая у канала имени Москвы. Там я впервые научился плавать, правда, для начала чуть не утонул. Помогла сообразительность. Когда после неудачной попытки поплыть я с головой опустился на дно, на дне развернулся головой в сторону берега и так по дну выполз на берег. Никто ничего не заметил. И всё-таки это происшествие не остановило меня, и я научился плавать, начав с упражнения «поплавок» на мелком месте.

В походе по местам боёв мы нашли подбитую немецкую танкетку и лагерь пленных немцев. Они все были молодые, весёлые, сытые и здоровые. Лагерь был без ограждений. Они понимали, что бежать им некуда. А мы в 1945 году ещё голодали. Мама так ослабла, что, когда приезжала ко мне в лагерь навестить, быстро засыпала где-нибудь под кустиком, а я теребил её и обижался, а потом мы бежали к её поезду, чтобы она не опоздала.

В четырнадцать лет от маминой работы я поехал в лагерь на Азовское море, вернее, на один из его лиманов. Мы купались целыми днями, вода была очень тёплая, а лето жаркое. Загорели до черноты. Рядом был расположен заповедник Аскания-Нова. Мы ходили туда в походы и собирали гербарий. Так на всю жизнь почему-то запомнил такое название дерева, как араукария. В походе нашли орлёнка с подбитым крылом, принесли его в лагерь и поселили вместе с нами, а жили мы в огромных армейских палатках. Назвали орлёнка Машкой и кормили его ящерицами, которые в изобилии водились вокруг лагеря, а иногда добывали ему и змей, которые тоже попадались на территории лагеря. Машка был очень прожорлив. Мы его привязали к пустой кровати, на спинке которой он и восседал гордо. Недели через две крыло зажило, и он расправил свои могучие крылья. Мы его отвязали и выпустили на волю. Он сделал несколько прощальных кругов над нами и улетел.

И ещё запомнилось, как после обеда, когда все спали, я добровольно вызывался сходить на почту за письмами. Почта была расположена в деревне примерно в 3–4 км от лагеря. Мне нравилось ходить одному по пустынной дороге. А ещё я заходил в деревню к одной старушке, и она мне продавала вкуснейшие груши, которые таяли во рту.

Видел ли я живого Сталина? Да, видел. Это случилось примерно в году 1949. После войны каждый год на Первое мая проводилась в Москве большая демонстрация. Колонны шли на Красную площадь с многих направлений Москвы, в том числе и со стороны Красной Пресни. Голова колонны доходила до площади Восстания и там тормозилась вплоть до окончания военного парада на Красной площади. А хвост колонны заканчивался где-то на Краснопресненской заставе. Ожидание составляло около полутора-двух часов. Люди стояли, пели, танцевали под гармонь или духовой оркестр.

Вообще-то детей без сопровождения родителей в колонны демонстрантов не пускали. Но я использовал этот момент простоя, пробрался в колонну, которая стояла против Волкова переулка, и когда прошёл час, люди привыкли к моему присутствию и взяли меня с собой в дальнейшее шествие. Так я попал на Красную площадь и вместе со всеми прошёл мимо Мавзолея, на котором стоял Сталин вместе с остальными руководителями партии. Он нам рукой не махал, а был занят разговором с кем-то из окружавших его людей. Мне он показался неказистым.

Когда 5 марта 1953 года Сталин умер, в школе состоялся митинг. Нас собрали в большом актовом зале школы. Многие учительницы плакали, а мы стояли молча. Нас сталинизм ещё не успел пронизать до фанатизма. На похороны Сталина ринулось много народа. Возникла давка в местах пропуска людей к Колонному залу. Говорили, что погибло много народа, я не ходил, а вот мой двоюродный брат Толя пошёл и был спасён солдатами из оцепления, которые вытащили его, полузадушенного, из толпы и подняли в грузовик. Он был ещё мальчишкой (четырнадцать лет), и они его пожалели. Говорили, трупами была усеяна вся Трубная площадь, но каких-либо официальных сообщений по этому поводу не было.

Несколько слов для молодого поколения о коммуналке. В нашем деревянном доме на Волковом переулке было два этажа и два входа (парадный и «чёрный»). На каждом этаже была кухня с дровяной плитой, одна на всех, один туалет и одна раковина с холодной водой. Горячей воды в доме не было. Отопление печное, поэтому во дворе у каждой семьи был сарайчик для хранения дров. Остальное помещение было разделено пополам длинным коридором от входа до кухни. По обе стороны от коридора располагались комнаты-клетушки разной площади. У кого-то было всего шесть метров, а у кого-то пятнадцать и даже восемнадцать квадратных метров. Комнат было всего восемь, соответственно, в них проживало восемь семей разной численности, в целом около тридцати человек.

Готовили на керогазах и примусах на общей кухне. Сейчас можно увидеть только походный вариант примуса, а керогаз вообще представлял собой большую керосиновую лампу с огромным широким фитилем. На нём всё готовилось очень медленно, но он был более безопасным по сравнению с примусами, которые иногда взрывались. Году в сорок седьмом или сорок восьмом, точно не помню, в дом провели газ и отопление, и жизнь стала веселей. Мыться ходили в Краснопресненские бани, которых сейчас нет. Стирали бельё на кухне, кипятили в вёдрах на примусе, а потом полоскали прямо в раковине под краном. Сушили бельё на улице. Обычно у каждой семьи были свои верёвки. Бельё, принесённое с мороза, очень вкусно пахло. Гладили белье тяжёлыми чугунными утюгами, в которые закладывали горячие угли из печки.

Население нашей комуналки было сплошь пролетарского происхождения. Все жили очень бедно и были озабочены главным образом тем, как свести концы с концами, то есть как дожить до очередной получки. Одинокая женщина, работавшая на передвижном ларьке по продаже газированной воды, считалась в квартире самой зажиточной. Конечно, и наша коммуналка болела таким явлением, как квартирные склоки. Они возникали по любому поводу: кто сколько платит за свет общего пользования, чья очередь убирать места общего пользования и так далее. Но надо отметить, что больших скандалов не было и её населяли в общем-то добрые люди.

В 1946 году мать не смогла меня устроить в какой-либо пионерский лагерь, и я должен был провести всё лето в Москве. Тогда тётя Клава, соседка по коммуналке, предложила маме забрать меня с собой в деревню. У тёти Клавы была большая семья: хромой инвалид-муж и четверо детей: две дочери старше меня и двое мальчиков чуть моложе меня. У них в нашей коммуналке была самая большая комната, аж восемнадцать квадратных метров на шесть человек. У тёти Клавы в деревне Кременья жили родственники, она к ним выезжала каждое лето с малыми детьми. Деревня находилась (она и сейчас существует) на берегу реки Оки, недалеко от Каширы.

Ехали мы туда на паровозе более четырёх часов (120 км). Поезд полз не спеша и останавливался на каждом полустанке. Потом пешком, неся на себе свои вещи, мы добрались от железнодорожной станции до берега реки, где тётя Клава нашла лодочника, который за определенную мзду переправил нас на другой берег Оки. Ширина реки в этом месте составляла метров сто при довольно быстром течении. Переправа на маленькой перегруженной лодочке была не совсем безопасной.

В деревне вместе с двумя младшими сыновьями тёти Клавы я провёл чудесный август. Было ещё довольно голодно, тётя Клава кормила нас в основном картошкой, залитой молоком и запечённой в русской печи. Иногда доставалось деревенское яичко. Зато купание в реке было не ограничено. Там я научился ловить рыбу. В те времена река была чистейшая. У берега ерши, пескари и плотва водились в изобилии, и пойманные рыбки были небольшим добавком к общему столу. Позже я неоднократно приезжал на самую любимую мною реку. Ока навсегда запала в мою душу, как самая исконная русская река. Но, к сожалению, река уже далеко не такая чистая, какая была в моём детстве, да и пескари и ерши, любители чистых вод, больше не попадаются любителям рыбной ловли.

А от тёти Клавы осталась у меня память на всю жизнь. Дело было так. Семья у тёти Клавы большая, а готовила она на всю семью на керогазе, на котором, ввиду его малой мощности, всё готовилось очень медленно.

Комната тёти Клавы находилась далеко от кухни, и тётя Клава не могла постоянно находиться на кухне, ей надо было заниматься другими делами. Поэтому она придумала подставлять подставку под керогаз, чтобы его не залило, если вода закипит в кастрюле в её отсутствие. А в качестве подставки, по-видимому, за неимением другого использовала прекрасные, в тиснёном золотом переплёте, два тома из трёхтомника полного собрания сочинений Пушкина. Это было юбилейное издание, выпущенное к столетнему юбилею смерти Пушкина в 1937 году. Моя мама долго наблюдала это кощунство над Пушкиным, а потом не выдержала и попросила отдать ей Пушкина в обмен на что-нибудь. Не помню, отдала ли тётя Клава маме Пушкина в подарок или обменяла на что-нибудь. Но факт, что трёхтомник находится теперь в моей библиотеке, правда, слегка прокопчённый на керогазе, но не менее от этого ценный. В 2037 ему будет сто лет со дня издания и двести лет со дня рождения Пушкина. Надеюсь, мои наследники, внуки и правнуки, сохранят эти три тома как раритет и как реликвию нашей семьи.

Нельзя сказать, что население коммуналки было абсолютно бескультурным. Та же тётя Клава отдала своих младших сыновей на обучение игре на аккордионе и флейте, благодаря чему они поступили в училище военных музыкантов, окончив которое, стали военными музыкантами. Напротив нашей комнаты жил молодой парень с женой и матерью. Комната у них была размером шесть квадратных метров. Комната была точной копией современного купе в спальном вагоне. Слева от входа размещались две полки и справа две полки. Три полки использовались как спальные места, а четвёртая – как хранилище всех вещей. Между полками у окна умещался маленький столик, за которым люди принимали пищу, очевидно, по очереди.

И так люди жили годами, до тех пор, пока Хрущёв не начал массовое строительство дешёвых бетонных коробок. Так вот, этот молодой человек всё своё свободное время проводил за игрой на балалайке, чем, конечно, докучал соседям, потому что слышимость в коммуналке была отменная. Местами стены между комнатами были выполнены толщиною в одну доску. Он посещал какие-то кружки народных инструментов. Соседи считали, что он занимается пустым делом. «Подумаешь, играет на балалайке. Какая польза?» А он в один прекрасный день прошёл конкурс в оркестр знаменитого (позже знаменитого) ансамбля «Берёзка» и с ним на гастролях объездил весь мир.

Вообще-то я человек не суеверный и не верю во всякие чудеса, но один факт остался у меня в памяти. В те первые годы после войны много ходило всяких суеверий и слухов. Народ был беден, измучен войной и разрухой и охотно верил всяким чудесам. Одним из самых распространённых поверий были так называемые «письма счастья». Получив по почте или просто найдя в почтовом ящике такое письмо-инкогнито (оно никогда не имело обратного адресата), надо было переписать его семь раз и отправить по разным произвольно выбранным адресатам. Само содержание письма было доброжелательным и сулило счастье тем, кто перепишет его и пошлёт дальше.

Так вот, однажды мы нашли в почтовом ящике такое письмо, адресованное маме. Она посоветовалась со мной (о получении таких писем говорить с кем-либо по этому поводу было не принято). И она решила исполнить совет письма. Само письмо было довольно объёмным по содержанию (полная страница с обеих сторон), и переписывать его семь раз был довольно значительный труд. Кроме того, требовалось, чтобы почерк был неузнаваемым. Поэтому переписка большинства писем была поручена мне.

Потом мама разослала их по почте своим знакомым, конечно, без обратного адреса. Однако через две недели она снова получила письмо. Тогда мы с ней изменили тактику и следующую партию писем сами разносили по почтовым ящикам вдали от дома, где-то в районе старых арбатских переулков. Тогда подъезды не запирались, и доступ к письменным ящикам был свободен.

Всё это я подробно описываю, потому что в 1949 мама вдруг объявляет мне, что ей сделал предложение хороший человек и она спрашивает моего согласия. Конечно, я дал согласие, так как очень хотел, чтобы мать была счастлива, а у меня был отец. Но удивительно было другое. Тогда, после войны, на которой поубивало и покалечило почти половину детородного состава мужского населения России, в обществе был страшный дефицит холостых мужчин. Моя мать, хотя и была довольно миловидной женщиной, была женщиной простой, малообразованной, и работала простой копировальщицей чертежей. Тогда ксерокса не было. Чтобы сделать копии с чертежа, надо было скопировать его на прозрачную кальку вручную тушью, а затем с этой прозрачной и очень чёткой кальки можно было получить копию на бумаге (синьке) по существовавшей тогда технологии на специальном аппарате. Поэтому в штате любого проектного бюро были копировальщицы.

А мой отчим был высокообразованным человеком, он ещё до войны окончил политехнический институт в Томске и был главным инженером треста, в котором работала моя мама. И он при изобилии свободных женщин выбрал мою маму, несмотря на то, что она была, как говорится, с «хвостиком», то бишь со мной. Вот такой служебный роман случился у моей матери. Они расписались, и он пришёл жить к нам, своего жилья у него не было. До этого он жил у своего дяди, как говорится, на птичьих правах, а ночевал в полке на антресолях. Тогда с пропиской в Москве было очень строго. Вот вам и слоники, и письма счастья. Может быть, мистика всё-таки существует?

Мои отношения с отчимом складывались непросто. Он не был человеком, который любит возиться с мальчишками, поэтому наши отношения всегда были с дистанцией. К сожалению, друзьями мы никогда не были. Наверное, Фрейд прав, ведь мы с ним по-разному, но любили одну и ту же женщину: мою мать, его жену, и в этом смысле были соперниками. Но с другой стороны, оглядываясь на свою жизнь из настоящего, я должен с благодарностью признать, что он ненавязчиво определил в основном всю мою жизненную судьбу, помог мне выбрать основные направления в жизни. Подробнее я напишу об этом ниже.

Конечно, после появления Николая Анатольевича, так звали моего отчима, в нашем доме (точнее в нашей комнате) материальная сторона нашей жизни значительно улучшилась. После перехода моего отчима на работу в Министерство внешней торговли в 1951 году он быстро дорос до руководящих постов, и в 1954 году его послали на постоянную работу в Торгпредство СССР в Чехословакии, а я в семнадцать лет остался один. Мой отчим и моя мать многие годы (более двадцати лет с небольшими перерывами) провели за границей (ЧССР и Индонезия). Они прожили жизнь в достатке и взаимной любви. Ну как тут снова не вспомнить слоников и письма счастья? Отчим умер рано, в 1977, почти сразу после выхода на пенсию в возрасте шестидесяти одного года. Мать пережила его на двадцать три года и умерла в 1999 году. Последние годы она жила в моей семье. Я любил её всю жизнь. С родным отцом я всё-таки встречался по жизни пару раз и был на его похоронах.

У меня никогда никаких претензий или обид к нему не было. А у него ко мне были. Он даже подавал в суд на взысканье с меня алиментов на своё содержание. Суд он проиграл, тогда платили пенсионерам пенсии вполне достаточные для нормального существования.

Несколько слов о школе. Учиться я любил и все десять лет учился охотно, без троек, а иногда и без четвёрок. Я до сих пор помню, как мать меня привела в первый класс, и помню учительницу первую мою. Она была очень добрая. Я от природы левша, но учиться писать с самого начала я стал правой рукой. В старших классах особенно нравились математика и физика. В последних классах охотно ходил в кружок физики. Его, кроме меня, посещали только еврейские мальчики. С одним из них, Ильёй Серебро, я дружил с первого класса. У него отец погиб, мы оба росли в безотцовщине и в крайней бедности. Мы учились одинаково и порой соревновались в классе, кто красивее решит задачу. Но после окончания школы дружба наша закончилась. Я закончил школу с медалью, он нет. Он посчитал, что мне медаль дали потому, что я русский, а ему не дали потому, что он еврей. Возможно, он был и прав (сталинские гонения на евреев 1953 года в 1954 году ещё имели отражение), но я-то был здесь ни при чём, и мне было тоже обидно. Я не стал искать продолжения дружбы, и мы разошлись навсегда.

С еврейским вопросом я сталкивался по жизни много раз. Я никогда не был антисемитом, более того, всегда признавал и преклонялся перед талантливостью этого народа, у меня были если не друзья, то очень близкие знакомые евреи, но после 2000 года и появления олигархов и их попыток превратить Россию во второстепенный сырьевой придаток, мой энтузиазм к этой нации несколько поостыл. А Илью я всё же отыскал через интернет вот в эти дни, пока пишу эти воспоминания. Поговорили, повспоминали, он не признался, что тогда обиделся на меня. Всё-таки жаль, что наша дружба тогда распалась. Мы с ним проговорили часа три, не менее, и я как будто побывал в нашем крайне бедном и голодном детстве и юности. Но, несмотря ни на что, эти годы всё равно навсегда останутся прекрасными. Это молодость, она всегда прекрасна.

Новиков Н.А. мой отчим

Мама, 60 лет

Автор, 16 лет, Анапа

Мама, 30 лет

Антоновы, бабушка и дедушка по маме

Слева направо: мама, брат Сергей, сестра Тоня

Глава 2[1]

Студенчество

Окончив московскую школу № 116 с серебряной медалью, я поступил в МЭИ на теплоэнергетический факультет в 1954 году без экзаменов, пройдя собеседование по математике и физике, которые в школе были моими самыми любимыми предметами. В 1954 году впервые школьникам-медалистам был дан бал в Кремле, который остался в моей памяти на всю жизнь. И не только из-за бала, но ещё и потому, что там, в Георгиевском зале, под звуки духового оркестра я встретил девочку, с которой познакомился ещё в девятом классе на катке. Это было в мартовские каникулы. Стоял сильный мороз. Я сразу влюбился в её светлые русые косы до пояса.

Мы договорились встретиться снова на следующий день на катке, но на завтра случилась сильная оттепель, всё растаяло, каток был закрыт, и она не пришла.

И вот теперь в минуты крайнего возбуждения от всего происходящего вокруг я вдруг увидел её в толпе школьников, подошёл, и она меня узнала и тоже была поражена встречей. И, хотя к ней уже успел приклеиться какой-то другой выпускник, я танцевал с ней весь вечер, правда, по очереди с соперником. Когда нас вежливо попросили покинуть Кремль в одиннадцать вечера, мы долго ещё сидели втроем на ступеньках трибун у стен Кремля. Но преимущество было на моей стороне, так как мы с ней жили в одном районе на Пресне, а он совсем в другой стороне. И мы расстались с соперником и пошли пешком домой, так как транспорт уже не ходил.

Была чудная тёплая ночь и тихая, свежая от молодой зелени и политых улиц Москва. Девочка натёрла новыми туфлями ноги, поэтому сняла туфли и шла всю дорогу босиком. Мы добрались до её дома, кода стало совсем светло. Это был конец июня. Мы стали готовиться к собеседованию для поступления в институт, она в МАИ (Московский авиационный институт) я в МЭИ (Московский энергетический институт), и проводили целые дни вместе, выезжая с учебниками в какой-нибудь ближайший парк. Она звала меня поступать с ней вместе в МАИ (она пошла по стопам отца), но я не мог так быстро менять свои решения, а согласись, моя жизнь сложилась бы совсем иначе.

Мы оба прошли собеседование, были зачислены в институты и разъехались на отдых, я в Анапу к родителям, она к бабушке в Рузаевку. У неё давно умерла мама, отец лётчик, генерал, жил с другой семьёй, но отсюда и возник МАИ. Сама она жила в семье родного дяди. Осенью нас обоих закрутила учёба и новая студенческая жизнь. Телефонов тогда ни у кого не было, и мы потеряли друг друга.

Но это была первая и абсолютно чистая любовь, мы с ней даже ни разу не поцеловались. Но я до сих пор помню её имя и фамилию. Галя Чепцова, где ты?

Мой первый в жизни самостоятельный и судьбоносный выбор – выбор института (а я, как медалист, имел право поступления без экзаменов во многие институты) был подсказан мне моим отчимом, высокообразованным человеком. Он вырос в Сибири в семье потомственной интеллигенции (его отчим был ещё до революции известным адвокатом) и окончил Томский политехнический институт, теплотехнический факультет. Он мне сказал, что энергетика всегда будет востребована обществом, и что она является одним из основных движителей развития цивилизации. Он воспитывал меня с двенадцати лет и был для меня абсолютным авторитетом.

Так случилось, что уже в ноябре 1954 года мой отчим был направлен на работу в ЧССР, мать, конечно, уехала вместе с ним, и я остался один со всеми домашними заботами и бытом. А быт был нелёгкий, так как жили мы тогда в большой коммунальной квартире со всеми прелестями коммуналки без горячей воды и отопления. Поэтому я мало общался со своими сокурсниками и редко бывал в общежитии у наших ребят, у которых осталось, полагаю, гораздо больше воспоминаний о студенческом общежитии. После занятий я должен был нестись домой, чтобы что-то себе приготовить поесть, постирать, погладить и так далее. Для семнадцатилетнего мальчишки это было непривычно и нелегко. Да и домашних учебных занятий хватало. Особенно первые три года общих теоретических курсов нас грузили серьёзно и по полной программе. Учиться мне было нелегко, но и очень интересно. Достаточно вспомнить лекции знаменитого Вукаловича о законах термодинамики или сопромат или теоретическую механику. Нам открывались новые горизонты мира инженерного, где всё можно было точно рассчитать и сконструировать. Конечно, наши девочки умирали от страха от непонятной им начертательной геометрии, но мы вели себя как рыцари и успокаивали их и помогали им, как могли.

Несмотря на мою обособленность, всё-таки какие-то студенческие контакты, дружба и симпатии у меня были. Мы не раз устраивали скромные студенческие пирушки, особенно после сдачи экзаменационных сессий, чаще всего в нашем общежитии и в основном в составе нашей группы Т-1, иногда и на других территориях. Почему-то осталось в памяти, как группа меня выставила на обмывку моей повышенной стипендии, а потом оказалось, что за производственную практику мне поставили четвёрку и повышенная стипендия мне не полагалась. Было обидно, не за обмывку, конечно, а за четвёрку по практике, на которой у меня ни о чём не спрашивали. Не скрою, мне мои родители немного добавляли к моей стипендии, и я, наверно, жил материально лучше, чем большинство ребят, особенно в общежитии. Но чаша студенческих подработок не минула и меня.

Так случилось, что в весеннюю сессию 1956 года я по случаю отличной погоды готовился к экзамену по теоретической электротехнике на пляже Серебряного бора. Это был последний экзамен в сессии. Предмет я знал и только полировал свои знания перед экзаменом. Но оказалось, что я перекупался и перегрелся. Голова утром гудела, приехал на экзамен поздно. Зашёл в деканат факультета, и мне наша ангел-хранитель технический секретарь (к стыду забыл, как её звали) посоветовала отложить экзамен, но я не послушался, пошёл, на экзамене поплыл и получил неуд. Соответственно, меня лишили стипендии на полгода, а так как мне было стыдно перед моими родителями, я им ничего не сообщил и полгода ходил на товарные станции и подрабатывал себе на жизнь.

Не скрою, у нас, у студентов-москвичей, было своё лобби просто в силу того, что мы жили в своих домах и семьях и, конечно, у нас было больше возможностей, чем у ребят, которые жили в общежитии. Зато они учились упорнее и, как правило, лучше нас. В нашей группе Т-1 училась Марина Толстая, она, насколько я помню, была дальней родственницей писателя Алексея Толстого, а её мама была заведующая кафедрой химии в МЭИ. Первый красавец и модник курса Эдик Никаноров из нашей группы Т-1, думаю, не открою большого секрета, дружил на первых курсах с Мариной Толстой и Вадимом Бордзыко.

Не знаю почему, но я, будучи ещё абсолютным телком в амурных делах, был приглашён в этот круг, я бы сказал, московской студенческой элиты. Я бывал в составе компании на нескольких праздничных вечерах в квартире родителей Марины. Никогда не забуду, какое впечатление на меня, простого мальчишку, выросшего на рабочей Красной Пресне в двухэтажном деревянном доме с восемью комнатушками коммуналки с одной кухней и одним туалетом на всех, произвела квартира её родителей. Это была большая настоящая многокомнатная барская квартира с огромной гостиной, увешанной по стенам старинными портретами, и прекрасной мебелью. Этот старинный дом и сейчас стоит в старых арбатских переулках недалеко от памятника Алексею Толстому, вот только не знаю, где сейчас Маша. Так начиналось моё знакомство с миром другого уровня.

Впрочем, жизнь в коммуналке имела и своё положительное значение. Она учила терпеливому, доброму и открытому отношению к людям. Все радости и беды каждой семьи были на виду у всех и так или иначе разделялись и переживались всеми. Плохие поступки осуждались всеми, и так осуществлялось неосознанное коллективное воспитание. Конечно, периодически вспыхивали бытовые склоки, образовывались враждебные кланы, но выручка и помощь терпящему бедствие оказывались всегда.

В начале второго курса я близко сошёлся с Антошиным Борисом. На первом курсе с ним случилась беда, по-другому я не могу назвать случившуюся с ним историю. Девочка, его соседка по дому, забеременела от него, оставаясь при этом девушкой. Вот так, оказывается, редко, но бывает. В то время всё было строго. Она, ничего не подозревая, обратилась в женскую консультацию, там зафиксировали беременность, и по тем временам ей оставалось только рожать. Аборты были запрещены. А как? Кто и где отец? Борису надо было смириться, признать отцовство, а он заартачился, мальчишка восемнадцати лет. Она от безысходности обратилась в нашу комсомольскую организацию курса. Состоялось бурное собрание, на котором его обязали жениться, иначе ему грозило исключение из комсомола и автоматически исключение из института. Он фиктивно расписался с этой девочкой. Вопрос был закрыт, но на курсе после этой истории он оказался в моральном вакууме. Вот в этот период мне захотелось поддержать его, тем более мы жили недалеко друг от друга. Он у Никитских ворот на улице Алексея Толстого, а я на Красной Пресне у зоопарка. Пешком двадцать минут ходьбы.

Так началась наша дружба и, хотя мы учились в разных группах, мы часто занимались вместе в институте и дома у него. Его родители были интеллигентные и образованные люди, отец был кандидат технических наук и возглавлял отдел в каком-то НИИ. Мать Бориса знала, что я живу один, и всегда, когда после занятий в институте я заходил к ним в дом, угощала нас чем-нибудь вкусным, особенно мне запомнилось на всю жизнь, как она поила нас холодным молоком с белым хлебом и намазанным на него вареньем. Я ещё напишу о Борисе, так как моя дружба с ним продлилась, правда, с переменным успехом, всю жизнь, вплоть до его похорон, но здесь лишь хочу закончить его личную линию жизни. Несмотря на уговоры матери и отца, которые всей душой полюбили родившуюся у него дочку, и несмотря на мои дружеские советы, он так и не смог с этой соседской девушкой создать нормальную семью. Развёлся, женился по жизни ещё три раза, народил ещё троих детей. Но, как оказалось, после его смерти при разделе его наследства, единственно, кто по-настоящему любил его всю жизнь, была именно эта девочка из соседнего подъезда. Она вырастила дочь и ни за кого не вышла замуж и защищала его интересы даже после его смерти.

Наиболее яркие воспоминания о студенческой жизни у меня сохранились по поводу поездки нашего курса на целину и на военные лагерные сборы. Там я близко сошёлся с такими ребятами, как Дима Рыжнев, Леня Залкинд, Стас Трофимов, Олег Липкин, Валерий Бордюгов, Вадим Хлесткин и многие другие. Имена многих просто выпали из моей дырявой от старости памяти. Но одна фотография тех времён на целине у меня сохранилась. С этими ребятами я поддерживал по жизни определённые связи, о которых упомяну позже.

Помню, как мы уезжали на целину. Нас отправляли с товарной станции Ярославского вокзала в деревянных вагонах-теплушках военного образца, хотя шёл уже 1957 год, то есть прошло двенадцать лет после окончания войны. Девочки и мальчики по отдельным вагонам. Сколько же было в нас тогда силы, молодого задора, ярких надежд! Нам всё было нипочем. И жили мы прямо в степи в вагончиках с нарами в два ряда. За четверо суток нас привезли в Алтайский край, Рубцовский район и расселили по нескольким совхозам.

С нами приехала в качестве медсестры студентка 3 курса Первого мединститута. Это была одна из первых авантюр Бориса Антошина. В Москве в компании Маши Толстой и в её доме я познакомился с этой девушкой осенью 1956 года. Она пришла в гости к Марине с одним молодым человеком, а уходила со мной. Мне тогда надо было понять, с кем я имею дело. Потом после сдачи зимней сессии в начале 1957 года нам с Борисом дали путёвки в наш подмосковный дом отдыха «Энергетик» на два дня, и мы инкогнито притащили её с собой. В кутерьме двухдневного нашествия студентов никто не заметил лишнего гостя, а спала она в комнате у каких-то незнакомых девчонок. Нет, всё было целомудренно, хотя я сам к тому времени успел потерять невинность в недрах коммунальной квартиры.

При виде моих симпатий к этой медичке у Бориса, как верного друга, и возникла идея взять эту девочку с собой на целину, а мы с ней этой идее не противились, или, другими словами, она была согласна поехать с нами, тем более их курс тоже ехал на целину в те же сроки. Борис развил бурную деятельность, он убедил наш комитет комсомола, что без медсестры нам ехать нельзя, комитет согласился и написал письмо в Первый мед с просьбой в порядке шефской помощи направить с нашей командой студентку 3-го курса. Комитет комсомола Первого меда не увидел причин отказать в просьбе комитету комсомола ТЭФ МЭИ. Так моя подруга и моя будущая первая жена совершенно на законных основаниях поехала с нами на целину. Вскоре после окончания института я женился на ней, но наш брак оказался недолгим и, едва родив сына, мы с ней развелись. Причины, конечно, были и весьма серьёзные, но излагать их надо в рамках других воспоминаний. Скажу только, что второй и окончательный раз я женился спустя десять лет и на этот раз не промахнулся.

Работы в совхозе у нас было много, и она была самая разнообразная. Самой тяжёлой считалась работа помощником комбайнёра. С неё ребята приходили серые от пыли, и лишь вокруг глаз оставались белые круги, защищённые мотоциклетными очками. У меня где-то должна была сохраниться фотография Стаса Трофимова именно после работы на комбайне. Многие работали на току, куда свозили зерно с полей. Там его надо было сушить и веять с помощью простейших скребковых элеваторов и неограниченного ручного труда. Иногда нас посылали грузчиками с машинами с зерном на элеваторы. Ехали мы обычно в кузове грузовика, доверху заполненного зерном. Дороги были полевые, ухабистые, и нас иногда «теряли» на ухабе, было много смеха, но, к счастью, обошлось без травм. Одно время я нарядился ездовым кобылы. Я грузил на току отсев (шелуху) в телегу и отвозил его в амбар. Моя кобыла была настолько умна, а я был настолько плохим ездовым, что моя кобыла точно минута в минуту прекращала работу в обеденный перерыв и, не обращая внимания на какие-либо мои команды, везла меня на конюшню. Правда, у неё было оправдание. На конюшне её ждал жеребёнок, а молоко начинало к обеду разбрызгиваться из маленького вымени на её ноги и телегу.

Выходных, насколько я помню, у нас не было, но у кого-то случился день рождения, и нас, несколько человек, отпустили съездить в Рубцовск за шнапсом, так как во всей округе был сухой закон в связи с уборкой урожая. Там мы всё равно с большим трудом смогли отовариться. Но, как назло, по возвращении оказалось, что у нас заболел Олег Липкин, температура под сорок.

Мы его пожалели, но после нескольких рюмок по поводу дня рождения у кого-то возникла идея, что Липкина надо лечить старым проверенным способом. Ему налили полный стакан водки и уговорили выпить. Это сейчас есть понимание, что мы могли его убить, но тогда, как ни странно, он бредил и потел всю ночь, но наутро кризис миновал, температура спала.

Обратно в октябре нас отправляли как белых людей, в пассажирских плацкартных вагонах на чистом постельном белье. Нам хорошо заплатили. С учётом того, что нам шла стипендия, и мы прокормили себя сами в течение трёх месяцев, это были чистые деньги, которые можно было потратить на что угодно. Я лично заработал около 800 рублей (это две стипендии), а кто-то, особенно комбайнёры, и 1000 и 1200 рублей. Обратно всю дорогу дулись в преферанс и пили пиво или бормотуху, что продавались на станциях. По приезде в Москву я пошел в Сандуны (Центральная баня Москвы), напарился и отмылся, а потом рядом в шикарном ресторане «Савой» (ныне «Берлин») заказал себе королевский обед.

На оставшиеся заработанные деньги я купил старенький мотоцикл БМВ Р-35 немецкого производства, одноцилиндровый, но четырёхтактный и с карданным приводом. Так началась моя автомобильная жизнь. С помощью соседских ребят я затащил его к себе в комнату и так и жил, и учился с ним в обнимку всю зиму четвёртого курса. Комната, как вы думаете, какая была по размеру? Одиннадцать квадратных метров. Я разобрал мотоцикл полностью, заменил всю поршневую группу, перебрал коробку скоростей, в общем, сделал полный капитальный ремонт. Но кончилось это всё вызовом участкового милиционера моими соседями по коммуналке. Я красил корпус мотоцикла из пульверизатора нитрокраской с применением растворителя и провонял всю коммуналку. А красить кистью никак нельзя было, ведь надо было получать качество покраски как «заводская» и никак иначе. Милиционер был добрый, он меня пожурил и попросил больше не красить, я обещал, так как дело было сделано. Про мотоцикл я ещё упомяну.

После сдачи госэкзаменов после 5 курса мужская часть курса направлялась в военные лагеря для прохождения курса молодого бойца, принятия воинской присяги и присвоения воинского офицерского звания. Курс весь был распределен по разным лагерям в зависимости от военной специализации. Наша группа Т-1 имела специализацию «Самолёты и двигатели», устройство которых и особенности эксплуатации которых, а также основы полёта летательных аппаратов нам преподавали отдельным закрытым курсом. Поэтому наша группа была направлена на военный аэродром в городе Гдов на границе с Эстонией. Ехали мы туда с пересадкой в Ленинграде. Мы приехали из Москвы ночным поездом рано утром, и наш полковник (сотрудник военной кафедры МЭИ) дал нам увольнение до отправления вечернего поезда на Гдов. Так впервые в жизни я увидел Невский проспект, Неву, весь центр города. Он мне так понравился, что я влюбился в этот город навсегда. И недаром уже в самом конце моей трудовой деятельности я попал в этот город в качестве представителя иностранной всемирно известной компании «Дженерал Электрик». Я прожил в нём целый год, наслаждаясь городом и размещая американские заказы, тем самым давая работу нашим заводам в тот тяжелейший переходный период для нашей страны в конце девяностых и начале XXI столетия.

На аэродроме нас встретили хорошо. Кормили до отвала, разместили нас в больших армейских палатках, но было лето, тепло, и нам всё нравилось. Рядом протекала чистая, как слеза, и холодная, как родник, река Плюсса. А в баню нас водили в жилой посёлок при аэродроме, обязательно строем и обязательно с песнями, и все поселковые девчонки выбегали на улицу смотреть на молодых солдат и москвичей. После муштры курса молодого бойца, стрельбы из пистолета, винтовки и автомата, кидания муляжей гранат и принятия присяги нас, можно сказать, оставили в покое. Утром проводились двухчасовые теоретические занятия в классах по устройству и обслуживанию той или иной системы самолёта или двигателя, но к практическим работам не подпускали. Видимо, аэродромным механикам не хотелось с нами возиться.

Поэтому после сытного обеда мы уползали в ближайший молодой сосновый лес, весь покрытый толстым слоем ковра из мха, бухались на него, как на перину, и сладко спали почти до ужина, изредка переползая из света в тень по мере перемещения солнца. Но потом вечером, после отбоя, долго бузили в своих палатках, устраивая «переклички» между палатками. Особенно смешным соревнованием было соревнование, какая палатка, какую, так скажем, громко озвучит отходящими газами. Да, и такое развлечение входило в ассортимент молодых солдат, которые практически закончили высшее техническое образование. Орали и смеялись так, что на нас стали поступать жалобы от жителей посёлка. Им было слышно наше ночное буйство. И гром грянул. Однажды ночью, когда мы уже угомонились и мирно отходили, наконец, ко сну, на джипе примчался разгневанный наш полкан, поднял нас по боевой тревоге и гонял строевым шагом вокруг палаток часа два, пока ему самому не надоело. После этого мы малость приутихли.

Отношения с младшими офицерами, которые были приставлены к нам в качестве наставников, установились дружественные и демократичные. Они были практически одногодки с нами, недавно закончили лётные училища. На аэродроме базировался полк фронтовых двухмоторных реактивных бомбардировщиков ИЛ-28. Летчики боялись на них летать и называли их «летающими гробами», потому что в случае отказа одного двигателя он моментально переворачивался и терял управление. Несмотря на это, среди нас нашлись отчаянные головы, которые договаривались с экипажем и летали с ними на тренировочные полёты. На бомбардировщике, экипаж которого состоял из трёх человек, единственное место для четвёртого человека находилось в кабине стрелка-радиста, которая размещалась в хвосте самолёта и была закрыта плексигласовым колпаком с пулемётом. В этой кабине можно было разместиться четвёртому, только стоя за спиной стрелка и упираясь двумя руками в колпак, приняв позу Христа. Лететь в такой позе на военном самолёте дело весьма непростое и нелёгкое. О таком полёте со мной поделился Дима Рыжнев, который всегда выделялся в нашей среде мужеством и отвагой. Он занимался боксом, прыгал с парашютом и теперь вот полетал на боевом самолёте.

Дружба с лейтенантами закончилась тем, что один из них, по-моему, нашим Хлесткиным был приглашён с нами в Москву. Он быстро оформил отпуск и отбыл вместе с нами. В Ленинграде у нас снова было увольнение и, когда полковник выстроил нас перед посадкой в московский поезд, оказалось, что на перекличку не явились двое солдат. Один был Хлесткин, а второго точно не помню. Все забеспокоились, пахло крупными неприятностями, особенно нашему полковнику, которого, несмотря на его напускную грозность, мы все уважали. Мы все стояли в строю перед вагонами и ждали. Наконец за пятнадцать минут до отхода поезда в начале перрона показалась троица обнявшихся и качающихся парней, один из которых был в форме офицера ВВС. Мы все уже были в гражданской одежде. Тем не менее издалека они напоминали фрагмент из известного фильма, когда беляки ведут израненных матросов на расстрел, а они падают, поднимаются, помогая друг другу и поддерживая друг друга. Когда троица, в дребодан пьяная, достигла полкана, он, осмотрев их, приказал грузиться всем в вагон, а этим приказал он команде, указывая на троицу: «Перевяжите яйца колючей проволокой, чтобы не обоссались, и закиньте их на третьи полки». Последствий происшествию не было. Лейтенанта устроили жить в общаге. Удостоверения младших инженер-лейтенантов запаса нам вручали уже в Москве.

К защите диплома я, да и все остальные, готовились серьёзно и упорно. Считали, чертили, пропадая целыми днями в центральной чертёжке, которая располагалась в здании напротив центрального корпуса через дорогу. Только в день защиты диплома в феврале 1960 года я, наблюдая за поведением дипломной комиссии, понял, что судьба наша давно определена и институт просто обязан выпустить нас дипломированными инженерами. Это не значит, что к нам всегда относились снисходительно. За период обучения с курса по разным причинам, но особенно за неуспеваемость, было отчислено около трети поступивших на 1 курс 1 сентября 1954 года.

Заканчивая свои студенческие воспоминания, хочу отметить интересное совпадение. Темой моего диплома было сжигание бурого угля Назаровского месторождения в прямоточных котлах мощностью 150 МВт. Назаровское месторождение бурых углей расположено под Ачинском в Сибири, примерно в 200 км от Красноярска, и его разработка только начиналась. Теперь там стоит крупнейший Ачинский алюминиевый комбинат. Назаровская ГРЭС была построена специально для нужд алюминиевого комбината. Через два года после окончания института я реально участвовал в пуске и наладке головного образца энергоблока мощностью 150 МВт с прямоточным котлом в посёлке Назарово. Но об этом я напишу чуть ниже.

После получения диплома и прежде, чем приступить к работе в организации, в которую я был распределён после окончания института, я использовал предоставленный нам отпуск для поездки в Крым на мотоцикле. На первый взгляд, идея была глупейшая. В марте на мотоцикле по холоду, и что там делать в марте? Купаться нельзя, вода девять градусов. Тем более что я уже успел побывать в Крыму по путёвке от института после первого курса в нашем институтском доме отдыха «Энергетик» в Алуште.

Я уже не помню, почему такая идея пришла мне в голову, но я упорно стремился к её осуществлению. И даже тогда, когда Борис Антошин, который купил точно такой же мотоцикл, как у меня, и который готовился и собирался ехать со мной и в последнюю минуту отказался сопровождать меня, потому что родители отговорили его от этого абсурдного путешествия, я не отступил и 16 марта покинул Москву в окно погодной оттепели. Конечно, я провёл специальную подготовку мотоцикла к путешествию. Я установил на руле ветровой щиток из плексигласа и металлические щитки в области ног для предохранения ног от брызг и ветра. Кресло заднего седока было демонтировано, а на его место установлен небольшой чемоданчик с вещами и продуктами. Кроме того, к задней части рамы сбоку крепилась специальная мотоциклетная кожаная сумка от мотоцикла «Харлей», добытая мной с большим трудом. В ней хранились запчасти и инструменты.

Описание этого путешествия заслуживает отдельной повести, но тем не менее считаю возможным рассказать здесь об основных вехах этого путешествия. Думаю, оно заслуживает этого. Неприятности начались с самого начала. Шоссе на выезде из Москвы было сухим. Но когда оно нырнуло в тоннель под железной дорогой, я, как говорится, и оглянуться не успел, как обнаружил себя лежащим на боку и скользящим по замёрзшей и абсолютно гладкой, как каток, луже. Мотоцикл, зажатый между моих ног, тоже лежал на боку и скользил по льду, совершенно неуправляемый. Водитель встречного грузовика, среагировав на моё падение и беспомощное скольжение ему навстречу, резко вывернул руль вправо и съехал в кювет, не въезжая в тоннель. Скользя на боку, я успел посмотреть и назад и увидел, о боже, как шедший за мной грузовик так же беспомощно скользит по льду и медленно догоняет и надвигается на меня. В последний момент водитель также вывернул руль вправо, и грузовик сполз в сточную канаву, проложенную в тоннеле. Меня вместе с мотоциклом на боку вынесло из тоннеля. Водитель встречного грузовика выскочил из кабины, помог мне подняться и сказал, чтобы я поскорее уезжал до приезда милиции, а они сами разберутся. Когда я отъезжал, водители уже доставали трос, чтобы по очереди вытягивать машины из кюветов. Движение на шоссе застопорилось.

К концу дня окно погодной оттепели закончилось, стало холодать и началась позёмка. В Тулу я въезжал в девятом часу вечера, мела метель. В ближайшей гостинице мест не оказалось, но дежурная дала мне адрес деда рядом с гостиницей. Дед пускал на ночлег на одну ночь. Это был частный дом, так что мотоцикл удалось надёжно укрыть в сарае. Дед постелил мне в маленькой прихожей на диване и напоил меня горячим чаем. Уставший, я быстро уснул, но в середине ночи проснулся от сильного зуда.

О ужас, десятки громадных жадных клопов атаковали меня. Началась борьба. Утром я встал, совершенно разбитый и невыспавшийся, но оставаться в этом доме было нельзя, надо было ехать.

Когда я выехал со двора, оказалось, что вся проезжая часть дороги замёрзла и покрылась льдом. Оставались чистыми только узкие колеи от колёс проехавших ранним утром автомашин. С трудом удерживая колёса мотоцикла на колее и постоянно балансируя равновесие мотоцикла, чтобы ни одно из колёс не заехало на ледяное покрытие дороги, я медленно пробирался по улицам Тулы к южной части города, то есть к выезду на Симферопольское шоссе. Однако, достигнув окраины, я увидел, что шоссе полностью покрыто ледяной коркой и двигаться дальше на мотоцикле очень опасно. Что делать? Слева от дороги возвышались терриконы породы из шахт подмосковного угольного бассейна, а с правой стороны метрах в ста от шоссе распологался уютный поселок шахтёров, состоявший из одинаковых коттеджей с маленькими приусадебными садиками. До этого посёлка из Тулы ходил трамвай. И я решил попробовать попроситься на постой в посёлке или хотя бы пристроить мотоцикл на хранение, а самому вернуться на трамвае в Тулу и поискать жильё там.

Все домики одинаковые, куда постучаться? Из трубы ближайшего дома шёл дым. Хозяева топили печь. Постучал. Дверь открыла мне хозяйка, женщина средних лет. Я объяснил ей ситуацию и спросил, не пустит ли кто меня на постой, я заплачу. Видимо, своим обращением или несчастным видом я внушил ей доверие. Она впустила меня. Днём из школы пришли две её дочери, а вечером пришёл хозяин. Он работал на шахте в ремонтном цеху. Они посмотрели на меня и оставили на ночлег. Я переночевал в этом гостеприимном домике две ночи (днём уезжал в город), но на третий день пребывания выглянуло солнышко, потеплело, дорога подтаяла, и я решил ехать.

Но выехав за пределы посёлка, я пожалел, что уехал из гостеприимного домика. Дорога хотя и была расчищена бульдозером от снега, но на асфальте местами оставались сплошные наледи. Наезжая на такое место, мотоцикл мгновенно ложился набок, я выпрыгивал из него в сторону прямо в сугроб на обочине высотой с метр, а мотоцикл, прокатившись по инерции ещё метров двадцать-тридцать останавливался, также уткнувшись в придорожный сугроб. Я вылезал из своего сугроба, подымал мотоцикл из другого сугроба, вновь его заводил и ехал дальше до следующей наледи. Конечно, не каждый раз я падал, иногда мне удавалось наледь проскочить. Так, кувыркаясь в снегу и сугробах, благо движения на дороге почти не было, я смог преодолеть чуть более 70 км и, совершенно обессилевший, стал искать место для ночлега в маленьком посёлке под названием Чернь.

На центральной площади посёлка стоял классический Дом культуры с колоннами. Было ещё не поздно, и я решил заглянуть туда и поинтересоваться, где в посёлке можно устроиться на ночлег. Мне и на этот раз повезло. Хотя что значит «повезло»? Просто люди у нас в большинстве своём хорошие, добрые. Библиотекарша, сердобольная женщина, пожалела меня. Она сказала, что никакой гостиницы в посёлке нет, но она оставит мне ключи, и я смогу переночевать на диване в библиотеке. Чайник, электроплитка и туалет были в моём распоряжении. Кое-какая еда к чаю у меня была с собой. Мотоцикл был тоже спрятан в подсобке. Следующее утро меня встретило солнечной и значительно потеплевшей погодой, и я устремился вперёд.

Моя цель была Курск. Там меня ждал мой товарищ по учёбе Валера Бордюгов. Мы учились с ним в институте в одной группе Т-1 с первого до последнего курса. Он родом был из Курска, получил распределение на Курскую ТЭЦ. Он пригласил меня в гости, когда узнал о моём плане путешествия. Но до Курска ещё было далеко, более 250 км, для мотоцикла и в холодную погоду это было расстояние. Километров через двадцать-тридцать шоссе окончательно очистилось от льда, и я погнал на максимальной скорости. В Орёл я въехал в полдень. На обед в Орле и проезд через весь незнакомый мне город я потерял много времени. Я подсчитал график моего движения и понял, что засветло я не достигну Курска. В темноте искать в городе дом по адресу, когда у нас и сейчас не всегда найдёшь название улицы и номер дома, было безнадежное занятие. Поэтому, несмотря на то, что до Курска мне оставалось километров семьдесят, не более, я решил остановиться и заночевать в большом селе, которое проезжал в данную минуту.

Мне приглянулась одна беленькая хатка, расположенная практически прямо у дороги. Подъехал, постучался. Мне приоткрыла дверь старенькая бабуся. Я спросил, не пустит ли она меня переночевать. «Милок, я тебя боюсь». – «Бабушка, чего меня бояться, я один, еду на мотоцикле, замёрз на ветру». После некоторых раздумий и рассмотрения меня через щель в двери бабка открыла дверь и впустила меня. Хата была маленькая, в одну комнату, в углу печь, жарко натопленная, и маленький телёнок у печи. Бабка объяснила, что телёнка пришлось забрать в дом, чтобы не замёрз. В хате было тепло и пахло телячьей мочой. Бабка напоила меня горячим молоком с душистым хлебом своей выпечки и уложила спать на лавку, сама забралась на печь.

Когда я на шестые сутки, замёрзший, уставший и накувыркавшийся в пути в придорожных сугробах, прибыл в Курск, в дом Валерия Бордюгова, мне его дом и его радушный приём показались раем земным. Он напарил меня в бане, накормил вкусным обедом и ужином и уложил в чистую и уютную постель. Я провёл у него весь день, но на следующий день, несмотря на его сердечное гостеприимство, поехал дальше. Шли седьмые сутки моего путешествия, а до цели оставалась ещё почти тысяча километров. На обратном пути я пытался разыскать Валерия, заехал домой, потом на Курскую ТЭЦ, где он уже начал работать, но нигде не нашёл и уехал. Но судьба ещё даст нам шанс встретиться и продолжить нашу студенческую дружбу.

Из Курска я за день доехал до Харькова. Город большой. Прохожие подсказали, что на железнодорожном вокзале есть специальная зала для транзитных пассажиров, где можно переночевать в приличных условиях в постели с чистым бельём. Более того, оказалось, что при вокзале имеется охраняемый хоздвор, где можно оставить мотоцикл. Ужин и завтрак прошли в пристанционном буфете. На следующий день путь мой лежал на Запорожье. К вечеру я достиг окрестностей города, но так как город был расположен в стороне от магистралього шоссе, я не стал заезжать в него, а решил переночевать снова в придорожной хате ближайшего села. Двое стариков-пенсионеров, приютивших меня на ночлег, сидели и плакали, потому что наутро они должны были отвести свою единственную корову-кормилицу на бойню. Тогда впервые я столкнулся с бессмысленной жестокостью нашей догматической власти. Хрущёв запретил колхозникам иметь свою дворовую скотину, видимо, для того, чтобы лучше работали на колхоз. Ну а пенсий у колхозников в те времена, можно сказать, практически не было.

Следующую ночь я провел в посёлке Зелёный Гай. Удивительное дело, там уже в те времена существовала придорожная гостиница, и мне там нашлось свободное место и ужин. От Зелёного Гая до Крыма, как говорится, рукой подать. Но меня ждало ещё одно испытание. На Перекопе после Чонгарского моста я попал в песчаную бурю. Злая холодная позёмка несла по степи мельчайший песок, который лез в глаза, рот, уши, и не было от него спасения. Руки и ноги мёрзли нещадно, так что я останавливал мотоцикл каждые полчаса и бегал вокруг него, пытаясь согреться. Укрыться от бури было негде, кругом одна голая степь. Двигатель тоже не выдержал и застучал от проникшего в него песка.

Когда я, еле живой и совершенно окоченевший, добрался до Симферополя, то в гостинице, конечно, свободных мест не было. Опять помогли добрые люди. В гостинице жили испытатели автомобиля «Москвич». Они занимали большую общую залу, в которой нашлось место и мне. Они напоили меня водкой, накормили и уложили спать. Наутро я был вполне здоров. Впереди меня ждала солнечная Ялта. В Ялте я на мотоцикле въехал прямо на центральную улицу и остановился. Надо было искать жильё. Денег у меня было немного, и гостиница на курорте мне была не по карману. Значит, надо искать частный сектор. Навстречу мне шёл, на мой взгляд, глубокий старик. Наверняка местный житель. Когда я спросил, где я могу найти объявления о сдаче комнат, он тут же предложил своё жильё.

Жил дед один, в отдельной хате в центре города. Для мотоцикла было место в сарае. Было только одно неудобство: хоть и большая, но одна комната в хате. Но цена, названная дедом, была настолько приемлемой, что я решил больше ничего не искать. И я не прогадал. Дед спал тихо в своём углу, жить мне не мешал, а питался я целиком в городе. Двигатель мотоцикла пришлось перебирать, и это сделали старинные друзья и соседи деда. Эти старики пережили немецкую оккупацию Крыма, знали хорошо немецкие мотоциклы, и у одного из них был такой же мотоцикл, как у меня. Нашлись и запчасти. Они заменили детали, пострадавшие от песчаной бури: поршневые кольца, поршневой палец и втулку к нему. Деды даже денег не взяли за ремонт, договорились, что я куплю в Москве и вышлю им необходимые запчасти в качестве компенсации.

Что я делал в Ялте? Да в общем-то ничего. Была ранняя весна, всё только начинало распускаться. Я гулял по набережной, грелся и наслаждался солнцем. Сходил в поход в Массандру. На другой день по старой царской дороге (конной, не автомобильной) дошёл из Ялты до Нижней Ореанды. Помню, я сильно проголодался, а кругом не было никаких продовольственных точек, даже магазина. Но когда я спустился к самому морю, к маленькому причалу, оказалось, там на причале стоит киоск, и, о чудо, в нём продают полукопчёную колбасу, варёные яйца, вкуснейший хлеб и пиво. Я устроил себе маленький пир. Вообще цель моего похода была Ласточкино гнездо, но оказалось, что до него ещё далеко, пришлось повернуть назад. Когда починили мотоцикл, я поехал его обкатывать по так называемой нижней дороге в сторону Севастополя. Я почти доехал до города, но уперся в Сапун-гору, мемориал нашего подвига при освобождении Севастополя от немцев. Увлёкся, ползая по горе и удивляясь, как её можно было взять атакой в лоб, когда гора такая крутая, а все наши позиции внизу и видны, как на ладони. Когда спохватился, время склонялось к вечеру, и продолжать путешествие в сторону города не имело смысла. Я не был уверен, что найду в городе ночлег, и вернулся в Ялту. Обратный путь в Москву был намного легче и занял пять суток.

Несмотря на то, что впоследствии я несколько раз отдыхал в Крыму, посетить Севастополь я так и не собрался, и полагал, что никогда не увижу город нашей военно-морской славы. Но вот в 2021 году, отдыхая с женой в Анапе, я уговорил её съездить по новой трассе «Таврида», по новому мосту в Крым и в Севастополь. Моя давняя мечта наконец осуществилась.

Заканчивая этот небольшой экскурс в путешествие на мотоцикле и глядя на это путешествие по прошествии более шестидесяти лет, не могу не согласиться с возможным мнением читателя, что путешествие было очень опасным и с этой точки зрения совершенно неоправданным. Но тем не менее в дальнейшем я никогда не пожалел о своём путешествии, так много оно мне дало в плане познания собственного характера, познания наших простых и добрых людей, которые помогали мне чем могли и предоставляли мне и ночлег, и ужин, рассказывая мне свои нехитрые истории. Поверьте, это многого стоит в плане познания жизни и в плане познания, что же такое Россия, моя любимая Родина. А про себя я понял, что не испугаюсь трудностей по жизни, выдержу любые испытания, не сдамся, добьюсь своих целей. Я входил во взрослую трудовую жизнь.

Легендарный мотоцикл BMW R-35, ремонт

Автор приносит присягу, аэродром Гдов

Измученный наукой студент

Студент МЭИ

На целине, 1957. Автор крайний справа

Глава 3

Большая теплоэнергетика

Мой диплом был не красный, но выглядел очень прилично, и я имел право выбора, так как на меня так же, как и на Бориса Антошина, поступили заявки от нескольких московских энергетических организаций. Кроме того, мне предложили место в аспирантуре на кафедре химии. Это был мой второй определяющий всю дальнейшую жизнь судьбоносный выбор. Соблазн продолжить образование и научную работу был велик, тем более что в те времена научная работа и учёная степень кандидата технических наук, а тем более доктора технических наук, были в обществе очень престижны.

И тем не менее победила жажда посмотреть мир, хотя тогда можно было мечтать лишь о просторах Союза. И я выбрал ОРГРЭС. Эта организация занималась пуском и наладкой головных образцов новых крупных тепловых электростанций – ГРЭС, то есть я выбрал организацию, которая совместно с исследователями, проектировщиками и энергомашиностроителями находилась на пике развития большой теплоэнергетики страны. И работы она вела по всей стране. Мой друг Боря последовал за мной. Я был принят в водно-химический цех в группу прямоточных котлов (я тогда носился с идеями развития прямоточных котлов, а главной проблемой их развития была проблема получения воды высокой чистоты в контуре). Борис поступил в турбинный цех.

Надо сказать, что по мере развития методов очистки воды на линии подпитки и в самом пароконденсатном контуре и развития методов исключения протечек конденсаторов, прямоточные котлы бурно развивались в шестидесятые-семидесятые годы и заняли своё почётное место в большой энергетике. Они позволяли поднять в котлах давление и температуру пара и тем самым обеспечить более высокое КПД электростанции. В масштабах всей страны это давало значительную экономию угля и нефти. Занимаясь этими проблемами, я даже написал несколько технических статей по каким-то конкретным проблемам очистки воды на электростанциях. В ОРГРЭС было своё Бюро Технической Информации, которое небольшими изданиями печатало и рассылало сборники статей по учреждениям, работавшим в области энергетики. Вообще говоря, наличие таких статей при условии сдачи кандидатского минимума открывало возможность защиты кандидатской степени в качестве соискателя в каком-либо НИИ. В перспективе я подумывал над этим и даже ездил к завкафедрой котельных установок МЭИ доктору технических наук Стыриковичу для выбора темы. Тем более у меня перед глазами был живой пример. Мой руководитель группы прямоточных котлов уже после моего поступления в ОРГРЭС блестяще защитил диссертацию кандидата технических наук.

Но жизнь распорядилась иначе.

Моя карьера в ОРГРЭС развивалась весьма успешно. За три года я прошёл все три ступени карьерного роста, доступные в ОРГРЭС инженеру: инженер, старший инженер, бригадный инженер. Далее возможен был только рост административный. Но и это означало удвоение моего заработка. В ОРГРЭС платили по тем временам очень хорошо. Инженерные ставки были на уровне Минэнерго, но нам ещё платили и квартальные премии за выполнение плана, который мы составляли сами. ОРГРЕС имел в те времена довольно редкий статус хозрасчётной организации, а это означало, что организация имела право часть своей прибыли распределять среди коллектива в виде премий. Кроме того, я, например, проводил примерно 80 % времени года в командировках и получал ещё 3 рубля 60 копеек суточных, на которые можно было в командировке прожить, так как в посёлках при электростанциях тратить деньги особо было некуда и не на что.

В период моей работы в ОРГРЭС, не считая кое-каких мелких работ в Казани, Ленинграде, Куйбышеве, Донецке и Львове, я принимал участие в составе сводной бригады ОРГРЭС в объёмных пусконаладочных работах на трёх ГРЭС: Назаровской в Сибири, Приднепровской на берегу Днепра рядом с Днепропетровском и Змиевской, что в 70 км от Харькова на берегу Северского Донца.

Помню, как первый раз я появился на Назаровской ГРЭС. Я летел из Москвы до Красноярска с промежуточной посадкой в Свердловске. В Красноярске я переночевал в спальном зале аэропорта и утром на местном маленьком биплане вылетел в Назарово, до которого было более 200 км. В последний момент в самолёт подсадили бабку с козой. Мороз был страшный – минус пятьдесят. Мы долго летели на юг вдоль Енисея, и из окна иллюминатора были хорошо видны площадки лагерей, обнесённых рядами колючей проволоки. Самолёт, как местный автобус, делал множество посадок. Высаживал людей, забирал людей, где-то высадили бабку и вытолкали упирающуюся козу, которая успела оросить самолет тёплой пахучей струёй.

Подлетели к Назарово уже в сумерках (зимний день короткий). Аэродром представлял собой заснеженное поле и один столб на краю, на котором развевался полосатый сачок, указывающий пилоту направление ветра. Никаких строений или хотя бы будки. Самолёт был оборудован лыжами, поэтому лётчик посадил его прямо на наст поля, не глуша двигатель, открыл люк и пригласил меня прыгать. Я выбросил сначала тяжелейший чемодан, а потом прыгнул сам и сразу погрузился по грудь в снег. А самолёт, взревев мотором, тут же улетел, обдав меня тучей снежной пыли. Кругом ни звука, ни огня. Хорошо, что при подлёте я заметил, в каком направлении находится посёлок. Пополз и поплыл по снегу, толкая перед собой чемодан.

Метров через двести я достиг соснового бора, там снега было меньше, я встал и побрёл в сторону посёлка, огни которого стали слегка просматриваться сквозь лес. Посёлок для сотрудников ГРЭС был новый, только что отстроенный. Там мы встретились вновь с Валерием Бордюговым, который к этому времени успел жениться, завербовался на ГРЭС, сразу получил хорошую трёхкомнатную квартиру. Я даже пожил у него пару недель, пока в моём общежитии заканчивали отделочные работы. На Назаровской ГРЭС я проработал около года в режиме два месяца там, две недели в Москве. Иногда по условиям работы и три месяца там, но не более, так как после трёх месяцев прекращали по нормативам платить суточные и квартирные.

Темой моей работы там были исследования в области температуры пароперегревателя второй ступени, то есть на выходе пара из котла перед подачей его в турбину. На данном головном образце были существенно подняты давление и температура перегрева пара, а сталь пароперегревателя была оставлена перлитного класса, правда, с улучшенными характеристиками за счёт добавок хрома и молибдена. Проблема стояла очень остро, так как первые пароперегреватели из стали аустенитного класса показали ряд технических проблем (охрупчивание), были дороги и ненадёжны. Поэтому проведение испытаний стали перлитного класса в промышленных условиях и в области её работы, близкой к предельно допустимой, были очень важны. Нас интересовали реальные температуры металла перегревателя в процесе эксплуатации.

Вместе с ещё одним инженером мы разработали специальную капсулу в виде куска трубы, в который монтировались термопары: одна на поверхности трубы, а другая в середине стенки. Капсулы были изготовлены в механической мастерской ОРГРЭС и вваривались на месте монтажниками вместо вырезанных труб пароперегревателя. Мы размещали их по всему периметру перегревателя, так как опасались неравномерности распределения парового потока. Неравномерность потока пара могла привести к ухудшению условий охлаждения стенок металла труб перегревателя и, как следствие, к его местному перегреву. Кроме того, мы также опасались неравномерсти газового потока в топке котла.

Первые наши вставки оказались не очень надёжными, термопары быстро перегорали в газовом потоке, мы усовершенствовали их защиту и снова переваривали их установку в трубы пароперегревателя. Монтажники ворчали, но переваривали. Термопары выводились за пределы обшивки котла и присоединялись к регистраторам-самописцам, которые на круглых рулонах бумаги вели непрерывную запись показаний термопар. Эти самописцы в те времена были довольно тяжёлые и объёмные приборы, и их приходилось тащить на себе на поезде из Москвы до Ачинска пять-шесть суток, так как они были чувствительны к ударам, и мы не могли сдавать их в багаж.

Группа котельного цеха ОРГРЭС также работала на объекте. Туда были направлены лучшие инженерные силы цеха, в том числе два кандидата наук. Их главная задача заключалась в отработке пусковых и переходных режимов на различные нагрузки котла. Это было важно, потому что основной эксплуатационный персонал не обладал опытом работы на прямоточных котлах такой мощности, пуск которых значительно отличался от пуска барабанных котлов. Кроме того, пусковая система энергоблока требовала, чтобы набор нагрузки энергоблока осуществлялся именно при помощи набора нагрузки котла, в противном случае возникали большие потери энергии и снижение КПД станции. После пробных пусков мы объединяли данные всех самописцев и других регистраторов, оперативные записи в журналах и строили графики из многих десятков метров лент самописцев. Далее всей бригадой шло обсуждение и анализ полученных данных. Наши метры из котельного цеха развёртывали перед нами блестящую картину всех теплотехнических процессов, их особенности, где проходят границы опасных зон, что надо улучшать, где надо процессы форсировать, а где наоборот надо замедлять.

Для нас, молодых инженеров, это была высочайшая школа повышения нашего инженерного образования. Вообще там существовала удивительная атмосфера товарищеских, я бы сказал, дружеских и высоких профессиональных отношений. Несмотря на то, что месяцами мы жили в стеснённых условиях общежития, у нас никогда не было никаких бытовых склок или каких-либо неприязненных отношений другого характера. В общежитии рядом жили молодые женщины из моего цеха, которые занимались наладкой химводоочистки и водного режима блока.

По праздникам мы обычно устраивали совместные ужины-вечера с небольшой выпивкой, а потом кто-то читал наизусть стихи Игоря Северянина, Есенина или мы пели песни под гитару или хором. Самая любимая песня была «Геолог»:

Держись, геолог, крепись, геолог, Ты ветру и солнцу брат.

Наша жизнь там, вдали от родного дома, была в какой-то степени сродни геологам, поэтому мы эту песню любили.

Надо отметить, что не было ни одного случая, чтобы наших девушек попытался кто-то обидеть. Высокие моральные отношения господствовали в атмосфере нашего командировочного общежития. Вспоминая свою дальнейшую жизнь, я пришёл к выводу, что более чистых человеческих отношений впоследствии я нигде и никогда не встречал.

Телевидения тогда не было, и мы в свободное время в основном много читали. Кино было в клубе в посёлке шахтёров Назарово, расположенном в 3 км от нашего посёлка ГРЭС. Иногда мы ходили туда в кино. Помню, привезли фильм «Серенада солнечной долины». Его три дня демонстрировали в клубе, и я все три дня ходил его смотреть. Мне казалось, что жизнь, показанная там, была сказкой, как, например, «Алые паруса» А. Грина. Тогда в 1962 году я не смел и думать и мечтать, что проеду не только всю Европу, но побываю и в Америке и на большинстве летних и зимних курортов Европы, спущусь на лыжах с Эльбруса, Монблана, со многих вершин Альп и горной Японии.

После требуемой по правилам эксплуатации 72-часовой работы блока под нагрузкой был подписан акт передачи энергоблока в постоянную эксплуатацию, и по этому случаю был устроен большой банкет в рабочей столовой посёлка Назарово. Я, впрочем, как и вся наша бригада, в течение 72-часовой работы энергоблока не уходил со станции, спал по два-три часа на столах в рабочей комнате и питался кое-как. На банкете наливали по сибирскому обычаю по полному гранёному стакану крепкой 56-градусной местной водки. Помню только, что когда заиграла музыка и начались танцы, в ход пошли все поварихи, официантки и посудомойки, старые и молодые, стройные и хромые. Потом помню, как качались огни нашего посёлка из стороны в сторону. А потом ничего не помню, говорят, что за нами шла бригада и подбирала всех потерпевших крушение. Очнулся я утром в своей постели, весь облёванный. Но мои товарищи были настолько тактичны, что мне никто ничего не сказал, как-будто ничего не произошло. А мне было очень стыдно. Утешало лишь сознание того, что я такой был не один. С тех пор по жизни я до такой степени никогда не напивался.

А вокруг посёлка расстилалась первозданная тайга. Зимой я любил ходить на лыжах. Зайцы-беляки выскакивали прямо из-под ног, до последней минуты надеясь, что я их не замечу. А огненно-красная лиса, видя, что я без ружья, даже не пряталась от меня, а только выдерживала безопасную дистанцию. Летом мы купались в холодном Чулыме, который был перегорожен небольшой плотиной для подачи охлаждающей воды на электростанцию. В этой запруде мы ловили на спиннинг вкуснейшую и теперь почти забытую рыбу нельму и тайменя. Весь улов приносился в общагу, и наши женщины-сотрудницы варили на всех вкуснейшую уху. Осенью пытались охотиться. Сопки становились красными от ягод дикой красной смородины и брусники. Отъевшиеся тетерева, потревоженные нами, долго разбегались и взлетали с трудом, как тяжёлые бомбардировщики. Мы стреляли в них, они падали в густой кустарник, и отыскать их без собаки было практически невозможно. Поэтому мы вскоре отказались от охоты. А я, когда подстрелил рябчика и увидел, как к нему подлетела его пара и начала биться над ним в отчаянии и плакать, навсегда оставил охоту.

Мои исследования на пароперегревателе не были закончены на Назаровской ГРЭС. Вскоре после сдачи в эксплуатацию энергоблок был поставлен на устранение неполадок, но в Сибирской энергосистеме случилась крупная авария, и понадобилось срочно поставить энергоблок под полную нагрузку. Пуск и набор нагрузки, несмотря на категорические возражения главного инженера, проходил аварийно ускоренно, в нарушение всех режимов, так как на директора станции, как тогда говорили, «надавили» из обкома партии. Авария в энергосистеме грозила остановить движение на Транссибирской магистрали. В результате форсирования режима пуска тепловые компенсаторы расширения турбины не сработали. Ротор турбины сдвинул ротор вала генератора, возник огромный перекос магнитного поля генератора, и, как следствие, колоссальные вихревые токи, которые сожгли генератор. Блок был законсервирован на год до изготовления нового генератора, директора сняли и судили, ОРГРЭС не пострадал, так как турбогенератор не входил в нашу сферу обслуживания, а наши инструкции по пуску энергоблока были признаны независимой комиссией правильными и компетентными. Меня же перебросили на Приднепровскую ГРЭС. С тех пор я потерял след Валерия Бордюгова навсегда.

На Приднепровской ГРЭС я работал уже в качестве замруководителя группы цеха на объекте, поэтому мне пришлось заниматься уже всем спектром наших договорных услуг с электростанцией: предпусковая химводоочистка, химводоподготовка, конденсатоочистка, контроль качества конденсата прогрессивными методами анализа, а также продолжение исследований условий работы металла в пароперегревателе перлитного класса. Предпусковая химводочистка с новыми методами очистки стала развиваться очень интенсивно, так как фон от монтажных загрязнений и остатков технологической обработки металлов очень долго сохранялся в пароконденсатном контуре и в условиях прямоточного котла мог привести к образованию отложений на внутренних поверхностях труб, особенно в переходной зоне.

На Приднепровской ГРЭС мы применили промывку на базе лимонной кислоты, и она показала неплохие результаты и пошла в серию на других энергоблоках, позже на других объектах мы стали внедрять предпусковую обработку с добавкой гидразина. В то время гидразин был составляющей ракетного топлива. Химические процессы при промывке с гидразином и лимонной кислотой были принципиально разные, но главной целью обеих технологий было растворение или перевод окислов металла в другую, легко вымываемую форму, и создание защитных плёнок на поверхности очищенного металла. Кроме химической обработки важно было гидравлически удалить все механические примеси. При монтаже в паро-водяной контур энергоблока попадают и грязь, и глина, и песок, и телогрейки монтажников, и сварочные электроды и так далее.

Мне на Приднепровской ГРЭС пришлось создать специальный У-образный экспериментальный контур в натуральном размере пароперегревателя, на котором мы провели эксперименты по определению порога перепада давления, при котором происходит пробивание пробки из грязи. От этих результатов зависел выбор промывочных насосов и расчёт сечения промывочных линий контура при проведении химводоочистки. Весь процесс проектирования промывочного контура надо было консультировать в проектном институте, который находился в Харькове, и мне приходилось туда часто мотаться.

В наших работах по конденсатоочистке и водоподготовке главная задача состояла в проверке качества, надёжности и эффективности новых, закупаемых по импорту ионообменных смол. Наша промышленность, как всегда, отставала, и по рекомендациям наших ведущих НИИ по импорту закупались пробные партии ионообменных смол, а мы, ОРГРЭС, должны были испытывать эти партии в производственных условиях и давать окончательное заключение о целесообразности применения этой конкретной смолы в широких масштабах отечественной энергетики.

Нам также передавали новейшие иностранные приборы химического анализа повышенной точности (пламяфотометры, спектрофотометры) для производства высокоточных анализов или экспресс-анализов и внедрения этих методов на электростанциях. На этой ГРЭС нами были также закончены исследования по металлам пароперегревателя перлитного класса, и они пошли в серийное производство. Конечно, я не мог конкретно участвовать во всех перечисленных работах, для этого работала целая бригада инженеров, техников и лаборантов ОРГРЭС, но будучи замруководителя группы на объекте, я обязан был вникать в суть всех проводимых работ, и это существенно расширяло мой инженерный диапазон технических знаний и опыта.

Наши жизненные условия на Украине были несравненно лучше, чем в Сибири. Во-первых, пускаемый в эксплуатацию энергоблок был установлен на давно построенной и действующей электростанции. Поэтому при ГРЭС был хороший и обустроенный посёлок примерно на десять тысяч человек, а рядом было ещё большое богатое село. Я с удовольствием вспоминаю моё пребывание на этом объекте, близкое к условиям проживания в какой-то курортной зоне. Посёлок и гостиница, в которой мы жили, стояли прямо на берегу очень широкого в том месте Днепра. Напротив на том берегу раскинулся вдоль Днепра Днепропетровск. Зимой мы жили или в гостинице, особенно, если удавалось забить одноместный номер, или в приличном общежитии. Летом я со своим шефом снимал прямо на берегу Днепра в селе хату в абрикосовом саду. Утром до работы я купался, потом шёл собирать упавшие за ночь созревшие мягкие и сочные абрикосы, а вечером я потягивал с кем-то в саду местное полусухое вино под названием напивсолодка и закусывал абрикосами.

В июне сельчане продавали ароматную и вкуснейшую клубнику, которую сейчас уже не найдёшь на московских рынках. Продавали дёшево. Мы покупали на двоих или троих сразу целое большое ведро клубники, шли в магазин и покупали трёхлитровую банку сметаны, и вот только этим питались день или два. По воскресеньям мы договаривались с местными рыбаками, и они нам привозили местный утренний улов свежей днепровской рыбы. Наши женщины из бригады всё это жарили, и мы иногда устраивали пиры у нас в саду или брали лодку напрокат и уезжали на пикник. Вообще на Украине любят вкусно поесть, а потому и нас кормили в столовой отменно. Борщ так борщ, как говорится, ложка стоит. Осенью сельчане резали свиней, потом палили их туши соломой, и потом мы покупали у них вкуснейшую домашнюю колбасу. Зато зимы там были мокрые, бесснежные, слякотные. Меня мучили простуды и бесконечные насморки.

А какие там были местные девчонки, слов нет! Я к тому времени был уже разведён. Конечно, сквозь призму времени я теперь понимаю, что они за нами, москвичами и ленинградцами (на станции работал также коллектив из ленинградского ЦКТИ), как бы сейчас сказали, охотились. Во всяком случае они охотно шли на контакты и дружбу с нами. Мы все были молодые и, в общем, социально достаточно солидные люди. И с кем-то они достигали успеха, и в Москву, и в Ленинград периодически уезжали жёнами наших товарищей. Но, несмотря на их яркую привлекательность и завлекательность, всё это было не для меня. После развода моя бывшая долбала меня через комсомольскую организацию и моего отчима через его партком с требованием выделения ей отдельной жилплощади. В этой ситуации я и думать не мог привести иногороднюю к родителям в дом. Отмечу только, что жалобы бывшей сыграли свою положительную роль, и когда вдруг ОРГРЭС получил от Минэнерго многоквартирный кооперативный дом, мне предоставили однокомнатную квартиру вне очереди. Я выкупил её, деньги на неё были заработаны, и подарил её моей бывшей. Таким образом закончилась моя головная боль.

Время шло, был конец 1964 года, и я стал задумываться о своём будущем. Приезжая в Москву на побывку, я стал чувствовать, что приезжаю скорее в гости, чем домой. Я растерял всех знакомых и друзей, даже с Борисом Антошиным почти не виделся, так как мы приезжали в Москву из командировок в разное время и никак не могли состыковаться. Мы работали всё время на разных объектах. Правда, на его второй свадьбе я успел побывать. Вот при таком моём настроении ко мне обратился мой, но теперь уже бывший начальник отдела. Он, как я уже упоминал, защитил кандидатскую и вскоре перешёл на работу в строго секретный НИИ, который занимался разработкой атомных подводных лодок. Он пригласил меня на работу в свой отдел по исследованию и созданию компактных водоподготовительных установок получения пресной воды из морской воды для их использования на борту подводной лодки. Кроме того, он мне обещал, что ни в затратах на экспериментальные установки, ни в материалах не будет никаких ограничений. Защита кандидатской в течение двух лет не вызывала сомнений.

И я, конечно, загорелся. Подумал, и в очередной приезд в Москву поехал в это НИИ на собеседование, его прошёл, получил анкету, заполнил и отвёз в кадры НИИ. Анкеты в те времена были очень подробные, и не дай бог там что-то указать неточно или неконкретно. Ведь вот как интересно в жизни бывает – маленькая запятая может изменить всю дальнейшую жизнь человека. В анкете в графе «отец» я указал, что с 1942 отец с нами не живёт, и что с 1945 года я никаких сведений о нём не имею. Кадровика из сверхсекретного НИИ такое моё легкомысленное отношение к отцу не устроило, он меня пожурил и отправил разыскивать отца и заполнить анкету, как положено.

Я занялся этим только после следующего приезда в Москву, а в это время в Москве происходили совершенно новые для ОРГРЭС события. Минэнерго, ГКЭС и МВТ заключили ряд контрактов на поставку ряда энергоблоков во Вьетнам и Индию. Для их пуска требовались специалисты из ОРГРЭС. Короче, совершенно неожиданно для меня, а может, потому, что прошёл слух, что я собираюсь покинуть родной ОРГРЭС, мне предложили командировку на год специалистом от цеха в Индию на ТЭС Патрату. Вот это была ситуация! С одной стороны, я понимал, что если я уеду в Индию, я упущу блестящую возможность сделать научно-техническую карьеру. Но если я не поеду в Индию, то буду всю жизнь жалеть о том, что отказался от возможности посмотреть такую экзотическую страну. Да и платили там хорошо, за год можно было на автомобиль «Волгу» заработать и не только заработать, но и получить её без всякой очереди в системе «Берёзка». А это была несбыточная мечта многих молодых людей. И я решил положиться на судьбу.

Я разыскал отца, слава богу, тогда Мосгорсправка работала исправно. Заполнил анкету, но попридержал её и стал ждать результатов оформления для отъезда в Индию. Процедура была похлеще, чем при оформлении в «почтовый ящик». Комсомол тут же мне написал блестящую характеристику, моментально забыв, как они меня долбали за жалобы на меня моей бывшей. И всё-таки мой развод представлялся мне основным камнем преткновения. Но всё прошло быстро и удивительно гладко. По мудрому предвосхищению моего отчима, я подготовил полную информацию по политическим партиям в Индии и к какой партии благоволит наша родная КПСС. Поэтому, когда меня вызвали на ковёр, то есть на собеседование в райком партии, и кто-то умудрился задать мне вопрос о политической ситуации в Индии, я им выдал такой фонтан знаний, что они забыли про другие вопросы и подписали характеристику. Так решилась вся моя дальнейшая жизненная судьба.

В Индию я улетел 11 июня 1965 года в возрасте двадцати восьми лет. Перед отлётом взял отпуск на две недели, который провёл в Крыму в Ялте. Это было ещё самое начало курортного сезона, вода в море холодная, купальный сезон ещё не начат, и потому гостиницы были не заполнены. Я поселился на окраине Ялты в относительно новой гостинице «Массандра». Гостиница расположена недалеко от морского порта, и я, проходя мимо входа в порт, увидел плакат, приглашавший на морскую прогулку на теплоходе «Россия». Теплоход «Россия» был самым крупным нашим теплоходом на Чёрном море. Он достался СССР после войны по репарации от Германии, там теплоход носил имя самого Гитлера. Теплоход курсировал обычно между Сочи и Одессой, и на него невозможно было попасть. А тут можно было осмотреть легендарный теплоход, да ещё сходить на нём в море на четыре часа. Я долго не раздумывал и на следующий день к одиннадцати утра был в порту.

Пассажиров на экскурсию оказалось очень мало, но судно точно по расписанию отошло от причала. Я начал подниматься по многочисленным лестницам на верхнюю палубу и тут я увидел молодую женщину, красавицу, я бы сказал, красавицу особого, строгого, королевского типа. Но самое поразительное было то, что я был знаком с этой женщиной, и мало того, в которую в недавнем прошлом был влюблён. Я познакомился с ней на свадьбе моего институтского друга Бори Антошина. Она была подругой новой жены Бориса. Я пытался тогда за ней ухаживать, но она была замужем, мне дали понять, что крепость неприступна. Через некоторое время она уехала с мужем в Сибирь, и след её совершенно затерялся.

И вот теперь она стояла передо мной совершенно одна на палубе теплохода в открытом море. Мы оба узнали друг друга и оба удивились и обрадовались совершенно необъяснимому стечению обстоятельств нашей встречи (вот уж точно судьба). Надо было ей прилететь в санаторий Ялты с Камчатки, а мне – из Москвы на отдых в ту же Ялту, надо было ей и мне в один и тот же день отправиться на прогулку на одном и том же теплоходе. Такая встреча могла быть только роковой. Конечно, мы больше не расстались. Мы провели вдвоём чудесное время, гуляли в парках, где всё цвело, ходили в кино на «Лимонадного Джо» и умирали от смеха, по вечерам пили местное шампанское и закусывали маринованными томатами (парадокс). На этот раз так сложилось на небе, что у нас случился роман, почти «Римские каникулы с принцессой в Ялте». Крепость пала, частично уступив моему мужскому напору, а главным образом потому, что в её семейной жизни к тому времени существовал серьёзный семейный разлад.

Каникулы пролетели очень быстро. Я улетел на юг в Индию, она – на север на Камчатку. Конечно, мы договорились снова встретиться и продолжить наши отношения. Но жизнь распорядилась иначе. Любовная лодка разбилась о быт. У женщины не было жилплощади в Москве, а у меня тоже. После жутких скандалов по поводу жилой площади моей первой жены, которая пыталась смешать с грязью не только меня, но и доброе имя отчима, я не мог, да и не имел никакого морального права привести на его жилплощадь новую жену. Женщина приняла тогда мудрое решение. Могу только сказать, что она давно живёт в Москве, давно вдова, но у неё замечательные дети и внуки, и она обрела своё женское счастье.

Помню, в Индию летел долго, часов девять. Тогда летали турбовинтовые тихоходные ТУ-114. Над Гималаями я боялся, что самолёт брюхом чиркнет вершины гор. В аэропорту Дели было плюс сорок пять градусов, никаких автобусов не подавалось, шли по лётному полю пешком и, когда я вошёл в здание аэропорта, где тоже не было никакого кондиционирования, я уже был мокрый как мышь. Из аэропорта мы ехали в машине без кондиционера, но с закрытыми окнами, так как ветер обжигал ещё сильнее и нетерпимее. После оформления документов в течение двух дней я из Дели полетел через всю Индию в Калькутту, там у нас был филиал торгпредства, и уже оттуда я должен был поездом ехать на место стройки. ТЭС Патрату находилось в северо-восточной части Индии.

По пути впервые я столкнулся с подленьким характером нашего чиновника. Случилось так, что в Дели меня посадили в самолёт, да ещё в бизнес-класс вместо не полетевшего этим рейсом заместителя торгпреда СССР в Индии. В Калькутте замторгпреда приехал встречать чинуша. Я его, русака, сразу вычислил и обратился к нему, пытаясь разъяснить ситуацию, что, мол, это я прилетел вместо замторгпреда. Чинуша и слушать меня не стал, заверещал что-то по-английски, развернулся и уехал. А я остался один с тяжелейшим чемоданом и под подозрительными взглядами полицейских.

Пока в торгпредстве Калькутты разобрались, кто прилетел, и прислали за мной машину, прошло часа четыре. В Калькутте климат был другой: температура всего плюс тридцать, но стопроцентная влажность, так что по спине всё время бежал ручеек пота. Так получилось, что в торгпредстве я задержался на неделю, встречался там с тем чинушей, но он и не подумал передо мной извиниться. После наших доброжелательных отношений в командировках по Союзу мне это казалось омерзительным: бросить человека, только что прилетевшего в чужой город, в чужой стране, не оказав ему никакой помощи. Таких чиновников в системе МВТ я потом встречал много, надо было привыкать.

О тогдашней Индии и моих впечатлениях об этой стране можно много писать, но это не тема настоящего рассказа. Поэтому ограничусь лишь самым главным на мой взгляд. ТЭС была расположена на плоскогорье, на уровне примерно тысячи метров над уровнем моря, поэтому летом там стояла сухая жара до плюс сорока – сорока пяти, а зимой мы отдыхали, днём было плюс двадцать – двадцать пять, а ночью иногда всего плюс пятнадцать-восемнадцать. Слава богу, мне повезло, и основные мои предпусковые работы прошли в зимнее время. Наших специалистов на объекте было с учётом семей человек шестьдесят-семьдесят. Семейные жили в коттеджном посёлке в домах на четыре семьи, а мы, холостые, жили в отдельно стоявшей гостинице. У каждого из нас была скромная, но отдельная комната с кондиционером. Кормила нас бригада индусов и кормила неплохо. Даже борщи научились варить. А питались мы за свой счёт в складчину, но деньги за постой в гостинице с нас не брали, так как это было оговорено контрактом.

Летом по ночам нас периодически атаковывали тучи насекомых (мотыльки, жуки и так далее). По утрам их накапливалось по ведру у каждого окна. Иногда к кому-нибудь заползал скорпион, и мы сбегались его вылавливать. Чуя свой смертный час, он верещал страшно, и мы его легко обнаруживали. Для дополнительной защиты у нас над кроватями висели защитные сетки. Встречалось много змей и на строительной площадке, и в окрестностях. Обычно они выползали ночью. Поэтому мы старались по вечерам никуда не ходить, а если надо было, то только с фонарём и только по асфальту. Утром, когда нас на автобусе везли на строительную площадку, на дороге нередко попадались раздавленные ночным транспортом кобры и удавы. К счастью, за время моего пребывания жертв от укусов у нас не было, а вот в Дели одна семья пострадала сильно и была срочно отправлена в Москву на лечение. Летом мы начинали работу рано, в семь утра, а с двенадцати до четырёх у нас была сиеста, и после обеда мы спали под кондиционерами. Потом снова работали до семи-восьми вечера.

Но даже и при таком режиме работать было тяжело, ведь на площадке не было никаких кондиционеров и многие, особенно люди в возрасте, заметно страдали от жары.

По работе ничего особо интересного не было. Мы поставили туда энергоблок мощностью 50 МВт с барабанным котлом далеко не головного образца. Правда, предпусковая очистка была самая передовая – с гидразином. Для монтажа схемы промывки блока мне пришлось пару недель сидеть с двумя индусами-сварщиками в барабане котла (а он в диаметре был где-то меньше, чем полтора метра) и следить за сваркой и монтажом труб, перекидывавших промывочный поток из одной секции испарительных труб котла в другую. Ну и атмосфера была у нас там в барабане! Думаю, нетрудно догадаться. Естественно, вся операция промывки и все подготовительные работы к ней легли на мои плечи, но мне помогали и наши шеф-монтажники и наши шеф-эксплуатационники. Мы в свою очередь им также помогали в некоторых вопросах монтажа и несли дежурство при пробных пусках.

Я в это время уже неплохо знал технический английский язык, так как учил его в институте и в ОРГРЭС, так как мне приходилось иногда заниматься переводами научных статей по интересовавшей нас тематике. Перед отъездом в Индию я успел пару месяцев побегать на курсы английского языка, так что умел объясняться на уровне твоя-моя с индусами, чем выделялся среди наших спецов. В нашем штате было две переводчицы, но их обычно разбирали шеф-монтёры, но по вечерам одна из них занималась со мной английским, улучшая мою разговорную речь. В общем, все инструкции по моей части для индусов я написал по-английски сам, переводчица их только слегка подкорректировала.

В связи с тем, что наша советская сторона поставила неполный комплект оборудования для химлаборатории, меня одного без переводчика послали в Калькутту дозакупать лабораторную мелочь. Впервые я жил один в иностранном отеле, бродил бесконтрольно по городу и даже ужинал в местных ресторанчиках. У входа в отель вечером меня обычно поджидали проститутки, белый человек (а я в отеле, по-моему, был единственным белым человеком) им представлялся лакомым куском, но они не знали, что я не англичанин, и не знали, как мы были идеологически накачаны и запуганы. Какие там проститутки! Нам запрещались любые контакты с иностранцами, кроме служебных. Правда, когда торгпредские сотрудники пригласили меня в закрытый английский клуб, оказалось, что там свободно можно общаться с англичанами, и я тут же полез в бассейн играть с ними в водное поло, а потом они хвалили меня за хорошую игру, и мы вместе пили разбавленное льдом виски. Но это можно было делать только в присутствии и под наблюдением торгпредских козырьков, а отдельно ни в коем случае нельзя. Можно было вылететь на родину в двадцать четыре часа.

В Индии меня поразила колоссальная разница в жизненном уровне людей. Невообразимо красивые и богатые дворцы местных князьков и толпы людей, у которых не было ничего, кроме как набедренной повязки, которую на ночь они снимали с себя, чтобы одну половину использовать как подстилку, а другую – как одеяло. И спали они прямо на улице под навесами подъездов дворцов. На меня сильное впечатление произвели местные кинотеатры. У них уже тогда демонстрировали широкоэкранные американские фильмы со стереозвуком. Например, «Полковник Лоуренс». Такого качества кино появилось у нас лет на двадцать позже. И в то же время на ТЭС Патрату все строительные работы велись исключительно с использованием ручного труда.

Мужчины долбили кирками красную глину местной почвы, выкапывая ямы под фундаменты, трассы трубопроводов и так далее и насыпали её в корзины, а женщины ставили корзину с землёй себе на голову и так шли сплошной цепью друг за другом до места, где создавалась какая-нибудь насыпь. Ни бульдозеров, ни экскаваторов. Строительство велось медленно, и я в течение своего срока успел только осуществить предпусковую промывку котла, но так и не дождался пуска блока со сдачей его в эксплуатацию.

Но у нас была и культурная программа. Я съездил на экскурсии в знаменитый, описанный в романе Драйзера «Стоик», город Бенарес, расположенный на берегу среднего Ганга. Там мы увидели йогов и их поразительные позы, укротителей змей, слонов, на которых наши женщины охотно катались. Священные коровы, украшенные цветами, упорно пробирались в триста храмов, расположенных вдоль берега Ганга. Коровы находили там множество вкусных цветов, принесённых паломниками, и коров никто не трогал, а наоборот, уступали им дорогу. Тысячи полуголых паломников, некоторые из них обсыпанные пеплом, располагались на лужайках около реки. Ганг здесь широкий, полноводный, и мы прокатились по нему на большом баркасе. Были хорошо видны костры со сжигаемыми покойниками на берегу Ганга и стаи собак, растаскивающие обугленные куски останков, и тут же сотни паломников купались в священном Ганге и пили воду из него. Картина фантастическая.

Мы съездили также в знаменитый храм Солнца (нами прозванный храм Любви), стены которого были украшены фигурами мужчин и женщин в сексуальных позах. Это были остатки религии, в которой зачатие человеческой жизни считалось проявлением высшего божества.

А небольшой компанией мне удалось съездить также в город Бубанешвар, расположенный в 200 км к югу от Калькутты на берегу Бискайского залива. Там я впервые и единственный раз в жизни купался в Индийском океане. Сейчас это не удивительно и многие отдыхают в Гоа, но тогда шёл всего лишь 1965 год. Мы остановились в отеле, построенном ещё англичанами. Пляж был бесконечный, пустынный и состоял из ослепительного, почти белого песка, а вода была очень агрессивная и жгла глаза. Рыбаки недалеко от нас вытащили сеть и показали нам морских ярко-жёлтых полосатых змей, после чего мы бултыхались в воде только по пояс. Бубанешвар знаменит своими храмами изумительной красоты, которые мы осмотрели снаружи, потому что изнутри в них не было никаких помещений, кроме маленькой комнаты-пещерки. Смотреть не на что.

При поездках на экскурсии и в окрестностях нашей ТЭС в первую очередь бросалась крайняя нищета сельского населения, среди детей было много рахитов, взрослые страдали от туберкулёза. В больших городах люди отличались от сельского населения коренным образом. Они даже были светлее по цвету кожи. О своих поездках я снял четырёхчасовой фильм на американской цветной плёнке (отчим мне подарил механическую портативную кинокамеру), но удивительно – в Москве мои друзья и родственники почти не проявили к нему интереса.

Ещё мне запомнились изумительного вкуса бананы, манго и папайя, такие фрукты в Москве не попробуешь даже сейчас, а тогда всё это было впервые и в диковинку. Из других продуктов мне также особенно запомнились «Ред чикен» – это цыпленок гриль в красном перце, обжигавший рот, и омары, которых я впервые попробовал в Калькутте.

На обратном пути в Союз, находясь в Дели, я мечтал съездить в Тадж-Махал, но это мне не удалось. Накупив в подарки полудрагоценных камней, которые там тогда стоили копейки, сшив костюм из блестящего и очень модного тогда материала и купив ботинки из крокодиловой кожи (знай наших), я отбыл в Союз. И очень потом жалел, что вместо костюма я на эти же деньги мог купить и не купил шкуру тигра или леопарда, что послужило бы мне на долгие годы напоминанием об этой экзотической стране. Тогда такие сувениры продавались в ряде лавок Дели. Несмотря на то, что много позднее я участвовал в неоднократных сделках на поставку по импорту из Индии в больших количествах блочных отопительных котлов, мне ни разу не пришлось посетить эту страну вновь.

Прошло шесть лет моей кочевой жизни, и я начал ею тяготиться. «Энергомашэкспорт» (система Минвнешторга), от которого я уезжал в командировку в Индию, брал меня к себе на работу. Наши поставки энергоустановок за рубеж в это время начали бурно развиваться: в соцстраны, в Индию и во Вьетнам. Для осуществления этих проектов требовалось расширение штатов во Внешторге и в ГКЭС. И эти организации активно набирали инженеров, а для специалистов, побывавших за рубежом, была открыта зелёная улица. Но требовалась безукоризненная характеристика, и ОРГРЭС сказал мне, отработай за Индию два года и тогда можешь увольняться. Это было справедливо, и я на ОРГРЭС не таил обиду.

Меня направили на Змиевскую ГРЭС, что в 70 км от Харькова вблизи от реки Северский Донец, в качестве руководителя группы на объекте. Набор вопросов, которыми мы занимались, был всё тот же: предпусковая промывка блока, водоподготовка, конденсатоочистка, водный режим блока, включая внедрение передовых химанализов. Мы тесно работали с Харьковским проектным институтом. И к моей бригаде был даже прикреплён одно время постоянный представитель института для оперативного решения всех проектных переделок.

Помню, особенно мы мучились с конденсатоочисткой. В этой установке впервые опробовались в качестве первой ступени очистки механические фильтры с использованием целлюлозы. Сама по себе идея применения в системе конденсатоочистки уловителей механических примесей была правильной и необходимой, так как механические примеси быстро забивали ионообменные фильтры, которые выводили из конденсата химические растворённые в воде примеси, способствовавшие образованию отложений на внутренних стенках труб котла. В этих условиях ионообменные фильтры требовали более частых регенераций, что удорожало их эксплуатацию и приводило к сокращению срока жизни ионнообменных смол, которые были дорогими. Обычно для предварительной очистки устанавливались простые песчаные фильтры. Но их обслуживание было весьма трудоёмким, а работа – не очень эффективной.

Фильтры, которые мы опробовали, могли быть автоматизированы. А их качество улавливания было выше. Принцип был простой. Целлюлоза в виде каши прямым ходом воды наносилась на сетку-барабан слоем определённой толщины, а после загрязнения слоя обратным током воды смывалась в отдельный бак и там промывалась. При наладке работы целлюлозных фильтров обнаружилась проблема равномерности распределения слоя целлюлозы на сетке барабана. Гидродинамика потока. Мы долго искали конфигурации направляющих для достижения равномерности потока. Режим потока, то есть величина расхода воды также играла свою роль в гидродинамике потока. И всё-таки в конце концов мы довели дело до ума.

Бригада у меня была небольшая, человек десять: инженеры, техники, лаборантки. В Индии я таки накопил на «Волгу», съездил за ней на Горьковский автозавод, а потом приехал на ней на Змиевскую ГРЭС. Летом мы иногда выезжали на берег Северского Донца. Помню, там было множество окопов, оставшихся после войны. В них росло множество маслят, а на каждом квадрате двадцать на двадцать метров мы насчитывали по несколько стабилизаторов и множество осколков от фарфоровых бомб. Это был восточный берег реки, наш берег. В 1942 году там были страшные бои. Харьков дважды переходил из рук в руки, немцы тогда в 1942 победили и попёрли на Сталинград, но у них уже не хватало металла на бомбы, и они вынуждены были применять фарфор. Мои сотрудники туда, на пикник, шли пешком, а «Волга» везла продукты и выпивку, обратно бригада не желала идти пешком, и «Волга» везла всех десятерых одновременно. Как умещались в машине, непостижимо, но знаю, что двое обычно ехали в багажнике.

В июне 1968 года мне уже шёл четвёртый десяток, у меня уже было собственное отдельное от родителей жильё (отчиму после всех скандалов моей бывшей жены предоставили отдельную квартиру), но у меня не было семьи и не было в Москве круга знакомств, того социума, без которого человек испытывает одиночество. Конечно, в длительных командировках я сходился с некоторыми сотрудниками из ОРГРЭС по взаимным симпатиям. Но командировка заканчивалась, мы разъезжались в разные стороны, и симпатии ослабевали. Я понимал, что перспектива дальше мотаться по командировкам меня больше не устраивает, я, как говорится, прошёл этот путь до конца. Я понимал, что время меня поджимает и, если я хочу начать всё сначала, откладывать дальше нельзя. Идти в науку уже было поздновато, да и связи с организациями с адресами «почтовый ящик» были утеряны. Конечно, были предложения из проектных организаций, но провести остаток дней за чертёжной доской меня не очень устраивало. Меня по-прежнему упорно тянуло посмотреть мир. Значит, Внешторг, работа там давала шанс посмотреть мир, что окончательно предопределило направление моего выбора. Начиналась новая, тяжелейшая и интереснейшая эра моей жизни.

Борис Антошин следовал за мной в кильватере. Через полгода после моего отъезда в Индию, он, будучи повторно женатым, уехал от ОРГРЭС во Вьетнам на два года, потом продлился ещё на год, а потом, вернувшись, переводом был направлен на работу в ГКЭС и много лет проработал во Вьетнаме, где, на мой взгляд, потерял много здоровья, уж больно климат был там тяжёлый и гиблый.

Индия, Бхубанешвар. 1966 г.

Землекоп

Заклинатель змей

Бенарес, слоны

Инструктаж инженера-индуса

Общий вид строительства электростанции

Индия, Калькутта, 1965 г.

Глава 4

Экономист внешней торговли

Так называлась моя специальность в дипломе, который я получил после окончания вечернего отделения Академии внешней торговли, и тем самым официально получил второе высшее образование. Но это событие имело место в феврале 1981 года, а изложение моё прервано в 1968 году. По-правде говоря, я долго размышлял, стоит ли продолжать изложение второй части моей трудовой деятельности. От большой энергетики я отошёл, специальные глубокие инженерные знания, полученные мной в ОРГРЭС, мне в Министерстве внешней торговли (далее сокращённо МВТ или Внешторг) не понадобились, и я в дальнейшем для большой энергетики не сделал практически ничего. Но два соображения перевесили мои размышления в пользу продолжения изложения.

Во-первых, в системе внешнеторговых отношений продолжили свою трудовую деятельность по крайней мере, насколько мне известно, не менее четырёх человек нашего курсового выпуска, а именно Штродах Алексей, Антошин Борис, Яковлев Аркадий и я. Двое из нас, к моему сожалению, уже ничего не смогут оставить нам на память.

Во-вторых, я знаю, какое представление о нас, так называемых «белых воротничках», то есть о сотрудниках министерств иностранных дел, внешней торговли и ГКЭС существовало в тогдашнем советском обществе.

Я хорошо помню фильм, вышедший на наши экраны где-то в середине восьмидесятых годов, где рассказывалось о проведении крупной внешнеторговой сделки на поставку труб большого диаметра для строящегося газопровода в СССР. В основу фильма была положена реальная сделка на поставку труб, которые мы не производили, а ежегодно закупали в Европе на многие сотни миллионов долларов многие годы. Я вспомнил об этом фильме только потому, что там изобразили работу внешнеторговых служащих как прекрасную идиллию, где люди сидят в просторных офисах, пьют с утра до вечера кофе и курят американские сигареты, ведут с иностранцами приятные разговоры, а затем едут за границу, подписывают контракты, ходят на приёмы, в рестораны и так далее.

Так вот, во-вторых, я думаю, надо рассказать правду о том, как мы жили, как использовали свои институтские знания и как работали и чувствовали себя в этой на самом деле очень жёсткой системе. Конечно, у нас у четверых судьбы сложились по-разному, и я буду рассказывать про себя, но система была одна, и все четверо мы через неё прошли.

Чтобы читателям было более понятно, о чём идёт речь, я сделаю некоторую краткую вводную о построении самой системы внешней торговли.

Минвнешторг представлял собой, во-первых, само министерство, которое состояло из главков по основным направлениям деятельности министерства: правовоедоговорное, финансово-валютное, конъюктура и цены, конечно, планово-экономическое, импорт и экспорт и так далее. Главки занимались общими вопросами регулирования внешней торговли и построением внешнеторговой политики СССР. Принципиальная разница между МВТ и ГКЭС (Госкомитет по экономическому сотрудничеству) состояла лишь в том, что МВТ оперировало за наличные деньги, а ГКЭС работало на основе государственных займов, предоставляемых СССР в основном развивающимся странам. МВТ и ГКЭС были государственными органами и не осуществляли непосредственной коммерческой деятельности с иностранными партнёрами. Вся оперативная коммерческая деятельность была возложена на внешнеторговые объединения, которые были хозрасчётными предприятиями и зарабатывали средства на своё содержание за счёт комиссионных отчислений от внешнеторговых сделок. Таких объединений при МВТ и ГКЭС было более сотни.

Такая система построения внешней торговли в советском государстве была не случайной. Она позволяла избежать ответственности государства от неисполнения каких-либо внешнеторговых сделок или от покрытия убытков зарубежной компании, понёсшей убыток по вине нашей стороны. Согласно международному праву, ответственность за неисполнение или нарушение условий сделки несёт только та сторона, которая выступала в сделке самостоятельным юридическим лицом, и её ответственность ограничивается только собственностью этого юрлица. Контракты подписывали объединения, у которых из имущества были только столы и стулья и небольшие счета оборотных средств.

А случаи или попытки предъявить претензии к государству со стороны частных иностранных фирм были. Вспомните про случай с нашим легендарным парусником «Крузенштерн», который зашёл с визитом во французский порт, и его попытались арестовать по иску частной компании «Нога». Фирма действительно имела претензии, поставив нам в те суровые годы начала девяностых продовольствие, а им эту поставку не оплатили. Но у неё ничего не вышло, так как корабль принадлежал государству, а оно не отвечает по частным сделкам. Французы, разобравшись, корабль отпустили. Кстати, работая в «Газпроме», я имел контакты с «Нога», вернее, они пытались подкопаться под «Газпром», но мы их быстро раскусили и отшили. Это были те ещё коммерческие прохиндеи, и, если их кто-то из наших и надул, жалеть их не стоит.

Каждое внешнеторговое объединение было организовано по образу и подобию министерства. Костяк составляли так называемые конторы, которые состояли из восьми-десяти сотрудников, а иногда и до пятнадцати человек. Контора была основной оперативной единицей, которая выполняла внешнеторговую сделку от самого начала и до самого конца, то есть до получения товара при импорте или до поставки товара за рубеж при экспорте. Руководил конторой директор, и кроме секретаря в состав конторы входили товароведы или инженеры и инокорреспондентки (переводчицы). Выполнять эту работу конторам помогали отделы: планово-экономический, юридический (условия договора на сделку), транспортный (перевозка товара из страны в страну) отдел конъюнктуры и цен (определяет и утверждает цену сделки), валютно-финансовый (условия платежа сделки), технический и ряд других.

Все объединения были разделены строго по видам товаровам. В соответствии с видом товара в каждое объединение набирали либо товароведов (в сырьевые объединения) либо инженеров из промышленности в технические объединения. И если товароведы принимались в основном из числа выпускников МГИМО, которые имели определённые знания в области коммерческой деятельности, то инженеры, за исключением тех, кто окончил дневное отделение Академии внешней торговли, не имели никакого представления о внешней торговле и должны были обучаться всему уже в процессе производства. Обучение в системе МВТ было организовано отлично. Я ниже расскажу об этом на своем примере.

Товаровед или инженер конторы были основной рабочей лошадкой, которая исполняла весь процесс торговой сделки, начиная от получения планового задания на приобретение или продажу товара, входящего в его номенклатуру, и заканчивая поставкой товара покупателю при экспорте или получением товара советским заказчиком при импорте. Ему в этой работе помогали так называемая инокорреспондентка (выпускница иняза с хорошим знанием иностранного языка, она вела всю переписку на иностранном языке), а также все вышеперечисленные отделы объединения, в которых работали профессионалы: в области права – юристы, финансисты, грузоперевозчики, специалисты по рынкам и ценам и так далее. Прежде чем подписать контракт на куплю-продажу с иностранным партнёром, проект контракта, подготовленный инженером конторы, проходил экспертизу во всех отделах, и без визовой подписи проекта контракта руководителем каждого отдела подписать такой контракт с иностранным партнёром было невозможно, права не имел никто.

МВТ к финансовым, то есть к банковским и валютным операциям по расчётам с иностранными партнёрами отношения не имело. Этим занимался банк Внешней торговли. Таким образом, была создана система с многоуровневым взаимным контролем и ответственностью и с разделением функций, вот почему за все семьдесят лет существования монополии в СССР на иностранную валюту и внешнюю торговлю в этой системе крупных хищений не было и не могло быть. На моей памяти осудили только одного замминистра МВТ (Сушкова) и его помощника (Кузьминых) на восемь лет только за то, что они принимали подарки в виде различной электронной техники и не сдавали их в хозотдел, как это предусматривалось инструкцией по обращению с подарками. По теперешним временам: посадили за копейки.

А ныне у бравого генерала, бывшего главы Московской области, уводят из-под носа миллиард рублей бюджетных средств, и никто не отвечает. Громов и сейчас – член нашей Верхней палаты, уважаемый человек. Уж коли начал, позволю себе маленькое лирическое отступление по поводу современного тотального расхищения бюджетных средств. Существующая сейчас система распределения бюджетных средств и их бесконтрольного расходования, на мой взгляд, идеальна для расхитителей. Последние примеры: стоимость строительства стадиона в России в пять-десять раз превышает стоимость строительства стадиона аналогичной вместимости и технической вооружённости в Канаде или Южной Америке; один километр полотна современного шоссе в десять раз дороже, чем в Европе; а при строительстве нового космодрома на Дальнем Востоке открыты хищения на миллиарды рублей и так далее.

И это не удивительно. Представьте себе, что в каком-то Тьмутараканске градоначальником или мэром сидит дядя Ваня. Он отучился кое-как в школе, а потом пошел в госслужащие, двадцать или тридцать лет пресмыкался перед разного рода начальниками и, наконец, дослужился до уровня князька маленького уезда. И вот вдруг из Москвы ему приходит депеша, что его уезду выделяется 100 млн рублей, и, конечно, прикладываются строгие инструкции, на что расходовать и как расходовать эту сумму. Дядя Ваня на радостях думает: «Ну да, потом отчитаемся или, в крайнем случае, отсидим, а сейчас…». А сейчас у всех по-разному крыша едет: один живёт до сих пор в двухкомнатной хрущобе, поэтому покупает квартиру в центре городка или особняк, или загородный дом; кто поумнее, приобретает квартиру в Москве; а более крутые – квартиру или дом в Европе, а кто и замок. Например, бывшая министр сельского хозяйства живёт в старинном замке на Лазурном берегу. А Россия на 60 % от общего потребления завозит продовольствие по импорту. Другие покупают мерседесы или майбахи, ну и так далее.

Вот и сейчас, когда я пишу эти строки, по ТВ в последних известиях передают, что арестован губернатор Сахалинской области. При обыске обнаружено около миллиарда рублей в различной валюте наличными и установлено наличие собственности в виде недвижимости: три элитные квартиры в Москве и дача в Подмосковье стоимостью 130 млн рублей. А почему нет? Сам трачу, сам и контролирую. Самое интересное, что отсидит, а всё награбленное останется за ним, и дальше будет жить припеваючи. Таков существующий закон, уж не воры ли его принимали.

С отменой монополии внешней торговли в России возникло такое явление, как «откат». Оно сейчас полностью охватило торговлю и не только в сфере торговых операций в области бюджета, но и во внешнеторговых операциях. Схема такой операции проста. Тот же условный дядя Ваня, опасаясь изымать деньги на собственные нужды непосредственно из бюджета, придумывает следующий ход: он призывает продавца товара, на покупку которого выделены бюджетные деньги, и сообщает ему, что он согласен купить товар именно у него, но на определённых условиях. Товар стоит один рубль, а дядя Ваня покупает его за два, продавец получает два на свой счёт, но берёт себе один рубль, а второй рубль отправляет на личный счёт дядя Вани в России или в Швейцарии.

Продавец ничего не теряет и гарантированно получает заказ. Ну, а если откажется, то найдётся другой.

Дяде Ване говорят: «Извините, но существует закон, по которому надо торги устраивать и доказать, что на торгах выбран самый выгодный для государства поставщик товара». А дядя Ваня, к примеру, отвечает следующее: «Моя жена оформила фирму, и она даст предложение на поставку товара по два рубля пятьдесят копеек, а фирма моей тёщи – по три рубля». Так что всё будет тип-топ и беспокоиться не о чем, а у Счётной палаты до всех руки не дойдут». Такое российское явление, как бизнес-леди, жёны или любовницы чиновников весьма широко распространено, хотя и семейный бизнес такая же не редкость. Вспомним жену Лужкова, Батурину, или любовницу бывшего министра обороны. Существует, конечно, и множество других форм отката. Откат процветает как во внутренней хозяйственной деятельности, так и во внешней торговле, и для иностранных партнёров это величайшая головная боль, так как такие операции другими государствами наказываются очень строго. Откат – это позор России.

Государство делает вид, что борется с хищениями. Сначала даёт возможность украсть, а потом ловит воров. Глупее не придумаешь. Государство усиливает и расширяет следственные органы, прибавляет оклады независимым судьям. Воры тоже не скупятся (а тех, которые скупятся, иногда сажают) и подкупают полицию, следственные органы и судей. Так создается коррупция, и она правит нами.

Семидесятилетний опыт работы МВТ показывает, что государство при желании может создать систему, в которой априори не будет хищений и коррупции. По крайней мере в области бюджетных средств, а частные компании сами позаботятся о честном бизнесе.

На примере монополии МВТ, например, можно отделить всех чиновников всех уровней от бюджетных средств, введя монополию на расходование этих средств только через определённый орган, в котором уровень взаимного внутреннего и внешнего контроля может быть доведён до совершенства. Кроме того, в такой орган можно набрать или обучить грамотных коммерсантов, которые смогут защитить интересы государства. Причём этот орган тоже должен быть отрезан от живых денег. Деньги должен платить спецбанк по контрактам, заключённым органом. Но наше государство почему-то не хочет этого делать.

Я не случайно сделал это отступление. Мой последующий рассказ будет в основном о том, чему я посвятил вторую половину своей жизни, и мои цели и цели моих товарищей были прямо противоположны существующему в настоящее время положению в торговле машинами и оборудованием. Все наши усилия были направлены на оптимизацию каждой сделки с целью максимальной экономии валюты для государства, но без потери качества закупаемого оборудования. Причём интересно, что именно за это (по сути самое трудное) нам денег не платили, нами руководило только чувство гражданской ответственности и профессиональной гордости. Ниже я разъясню это общее положение на конкретных примерах.

Сейчас, оглядываясь на прошлое, кажется, что я и мои коллеги, как Дон Кихот, напрасно сражались с ветряными мельницами и наши усилия не были нужны нашему обществу. Но не надо забывать, что мы работали в других условиях, что перед нами ставили определённые задачи, и мы искренне верили, что делаем для нашей Родины благое дело. Конъюнктурный отдел «Машиноимпорта», который контролировал все цены закупаемых объединением машин и оборудования и в котором я проработап много лет, ежеквартально и ежегодно подводил итоги сделок по импорту машин и оборудования на предмет уторгования цен по торговым сделкам. Получалось в целом, что скидка с цен предложений продавцов товара составляла от 10 до 15 %. При годовом объёме импорта «Машиноимпорта» в размере 500–600 млн вапютных рублей получалась экономия для нашего государства в размере 50–80 млн рублей ежегодно. Повторяю, мы гордились этим, потому что это было результатом больших усилий и професиональной подготовленности и несмотря на то, что премии нам за это не полагались.

Итак, в начале 1968 года я принял трудное, но окончательное решение покончить со своей кочевой жизнью и уйти из ОРГРЭС. Куда? В науку было идти поздно. Мне шёл тридцать второй год. Время было упущено. Желание посмотреть мир за железным занавесом не угасло. Решение принято: Внешторг. Но куда, в импорт или в экспорт? Покупать легче, чем продавать. Покупаем товары в основном в развитых странах, продаём свой товар в основном в развивающиеся.

Решаю попытаться пойти в импорт. В системе МВТ импортом энергетического оборудования занимается внешнеторговое объединение с названием «Машиноимпорт» (далее МИ), а в нём – контора энергосилового оборудования. Я, как специалист-теплоэнергетик, мог быть принят на работу во Внешторг по импорту только в эту контору. Но «Машиноимпорт», в отличие от наших экспортных объединений, которые бурно развивались в то время пропорционально развитию нашего экспорта и которые соответственно активно набирали новые кадры, был организацией старой с устоявшейся структурой и кадрами. Туда, как говорится, с улицы не брали и пополняли свои кадры в основном за счёт инженеров, окончивших дневную Академию внешней торговли, либо работниками спецслужб, процент которых был в «Машиноимпорте» всегда довольно значительным в силу постоянных связей МИ с капстранами.

Пришлось обратиться к отчиму, просить замолвить за меня словечко, чтобы поставили меня в лист ожидания. Ознакомившись с моей анкетой, где было указано, что я успел поработать в капстране, ему не отказали. Это был первый и последний раз, когда я воспользовался связями и положением моего отчима. Он тогда был в должности замторгпреда СССР в ЧССР (номенклатурная должность ЦК партии). Примерно через полгода освободилась вакансия в конторе «Энергосила», я прошёл собеседование и был зачислен на должность старшего инженера с окладом 160 рублей. С учётом подоходного налога и алиментов сыну получалось 100 рублей в месяц, ровно столько, сколько я получал в самом начале своей трудовой деятельности в ОРГРЭС в 1960 году. Можно сказать, я начинал свою жизнь снова и, как говорится, почти с чистого листа и материально и морально, и я это почувствовал очень быстро. Привык зарабатывать не менее 300, а тут 100, да ещё требовалось быть на работе в чистой свежей рубашке, в галстуке, в приличном костюме и обуви.

МИ располагался в здании МИД на Смоленской площади, где я проработал двадцать три года. Сидели тесно. Вся контора «Энергосила» во главе с директором, замом, секретаршей, пятью инженерами и тремя инокорреспондентками располагались в одной комнате площадью около тридцати квадратных метров. Примерно по два с половиной квадратных метра на человека. Два телефона на всех: у директора и секретарши. Для встреч и переговоров с иностранцами существовало четыре маленьких прокуренных конурки (но и это на всё объединение, примерно на десять контор и шесть отделов), в которых стоял стол на шесть человек и шесть стульев, более ничего.

Мне достался участок котельного оборудования, в котором с технической точки зрения не было ничего интересного. Страна производила сама всё для крупной энергетики. Помню, у меня был контракт на поставку из Румынии локомобилей, это примитивный паровозный котёл прошлого века с не менее примитивной паровой машиной. Локомобили у нас использовались для маслобоек, сушилок и других сельскохозяйственных нужд.

У каждого инженера был план импорта, и он отвечал за его выполнение. Это была главная задача, так как только в случае выполнения плана инженер мог рассчитывать на небольшую премию. Характер работы мне показался неинтересным. Простая обработка текущей бумажной информации, типа, например, сколько железнодорожных вагонов прошло с маркировкой моего контракта через погранстанцию ЧОП сегодня и внесение этих данных в учётную карту контракта. Творчества никакого. Ох и тяжело мне было привыкать к этой тупой и изнуряющей канцелярской работе. По особенностям образа своего мышления я был более склонен к решению узких, но глубоких задач, а здесь требовались способности к освоению, обладанию и управлению большой массой информации без её глубокого анализа, что в принципе мне было не интересно.

Но скучать мне не давали. Я пришёл в МИ в июне 1968 года, а уже в сентябре меня направили на годичные вечерние курсы повышения деловой квалификации, мы их называли «курс молодого бойца». В общем годовом торговом обороте «Машиноимпорта» импорт из соцстран занимал 85 % и только 15 % – из капстран.

Поэтому «Общие условия поставок товаров в СЭВ» надо было знать наизусть[2]. Любой контракт с соцстраной содержал все основные положения этих «Общих условий». Кроме того, этот документ, будучи международным, давал общие основные представления об основных правилах международной внешней торговли. Например, что понимается под ценой, гарантией, базисом и местом поставки товара, рисками утери товара, страхованием, местом перехода права собственности, видами платежа за товар, форс-мажором, претензиями, штрафными санкциями и так далее. Этот документ мы должны были знать, как «Отче наш».

После окончания «курса молодого бойца» я пошёл на курсы английского языка в системе МВТ. Меня после собеседования взяли на второй курс, так как курсы учили коммерческому языку, которого я не знал. Учился два года. Занятия четыре раза в неделю с восьми до десяти утра плюс обширные домашние задания на вечер. После этого два года вечерних расширенных курсов повышения деловой квалификации со сдачей экзаменов, затем трёхгодичные курсы немецкого языка и, наконец, три с половиной года на вечернем отделении Академии внешней торговли. Обучение в академии далось с большим трудом. Уходил на работу в восемь утра и приходил домой в десять вечера, а ещё были домашние задания и так четыре раза в неделю, в среду не учились.

Правда, академия мне мало чего добавила, это учреждение было сильно политизировано, и там мы больше долдонили о преимуществах развитого социализма и загнивании капитализма вместо того, чтобы более глубоко изучать банковские и валютные операции или международное торговое право или особенности биржевой торговли и так далее. Зато за эти одиннадцать лет обучения я дополнительно перенял опыт работы коммерческой школы МИ. Школы как таковой, конечно, не было, просто старшие товарищи учили нас классической коммерции в процессе производства. Например, как вести переговоры с иностранным партнёром, чтобы добиться своей цели, как вести переписку и соблюдать вежливость и уважение к партнёру и так далее, всего не перечислить.

То, что я прошёл такой объём обучения, было совсем не обязательно для рядового инженера объединения и даже многим было недоступно. Так, например, при знании одного из языков капстран (английский, немецкий и французский), второй язык капстраны изучать не разрешалось, можно было и предлагалось изучение второго языка – языка страны СЭВ. Мне разрешили, но за особые заслуги (смотри ниже). Для поступления в академию в МИ существовала очередь, так как по разнарядке в академию от МИ принимали по два человека в год. Чтобы попасть в лист ожидания, надо было быть на очень хорошем счету у руководства объединения и у руководства парторганизации. Человек, окончивший академию, становился элитным работником Внешторга. В академию принимали исключительно членов КПСС.

Во Внешторг я поступил беспартийным, так как из комсомола выбыл к тому времени по возрасту. В ОРГРЭС меня никто особо к вступлению в партию не склонял, там нужны были инженерные мозги, а не члены партии. В МИ мне объяснили, что вступать надо обязательно, мол, без этого никакого хода не будет, и поставили меня и тут на очередь. В партии строго блюли соотношение в составе партии рабочих и остальных слоёв общества, поэтому пока не наберут определённое количество рабочих, служащих не принимали, да и рекомендации надо было заработать.

В КПСС я был принят через два года после поступления в МИ, ну а до академии добирался ещё семь лет. Партийную работу я никогда не любил, поэтому долгие годы моим единственным партийным поручением было участие в дружине охраны общественного порядка. Алексей Штродах тоже был там. Нашей основной обязанностью было стоять в разграничительных цепях на Красной площади во время демонстраций трудящихся. Обычно по окончании демонстрации мы шли небольшой компанией отметить где-нибудь в забегаловке праздник, а уж потом разъезжались по домам. Иногда, особенно на 7-е ноября, стоять в оцеплении было очень холодно. Красная площадь продувается насквозь, и мы увлекались мальчишником и приходили домой навеселе и позже обычного, и нам всем влетало от домашних.

Но все эти годы я, конечно, активно работал, и карьера моя развивалась с переменным успехом. Разочарование в характере работы наступило довольно быстро. Ничего интеллектуального и интересного. Особенно меня раздражали некоторые определённые моменты. Например, погоня за выполнением плана. В конце каждого квартала директор начинал гонять нас по результатам поставок оборудования. На моём участке были только контракты с соцстранами на десятки миллионов валютных рублей. Когда контракты подписывались, весь объём разбивался по кварталам, и график поставки согласовывался с иностранным продавцом и являлся неотъемлемой частью контракта, а за нарушение сроков поставки в контракте предусматривались штрафные санкции.

Более того, в любой стране СЭВ существовала такая же плановая система, как у нас, и они точно так же, как и мы, были материально заинтересованы в выполнении плана, но производство есть производство и случались задержки. Директор с нас снимал стружку, как будто мы в чём-то виноваты. Мы писали глупейшие письма с просьбой ускорить отгрузку. Меня страшно раздражала бессмысленность этой работы. В ОРГРЭС, особенно в последние годы, я был руководителем и, находясь на объекте, не испытывал никакого давления со стороны руководства ОРГРЭС, а здесь при подготовке проекта любого контракта я чувствовал себя мальчиком на побегушках, которого возили мордой об стол во всех отделах. Конечно, они учили меня, но форма обучения была довольно жёсткой.

Очень раздражал и утомлял также порядок работы с иностранцами. Чтобы было понятно, в чём мы варились, опишу одну из процедур: порядок организации встречи с иностранцем в помещении МИ.

1. Заказать у секретаря генерального директора МИ время начала и завершения встречи и номер переговорной комнаты. Указать цель встречи.

2. Позвонить иностранцу (только с определённого телефона у секретаря ГД) и известить его о времени встречи и её продолжительности. Продлевать время встречи не разрешалось, так как в этой переговорной начиналась другая встреча. Укладывайся по времени как можешь, это твоя проблема

3. Отнести заявку на допуск иностранца в здание МИД-МВТ на центральный пост милиции, находившийся на центральном входе в здание, а МИ находился в части здания, выходившей на старый Арбат. Обе части соединены длинными подвальными переходами.

4. Встретить иностранца в центральном входе так, чтобы милиция на входе в здание, проверив заявку, передала иностранца из рук в руки.

5. После завершения переговоров проводить иностранца до выхода из здания через центральный вход и отметить у поста милиции о выходе иностранца из здания. И если какой-нибудь фирмач по своей наивности старался остаться в вестибюле здания, ссылаясь на то, что у него следующая встреча через полчаса в этом же здании, его, конечно, оставляли, но скандал милиция устраивала очень большой. Это было грубым нарушением (предполагалось, что иностранец мог следить в это время за входящими в здание МИД людьми).

6. По окончании переговоров производилась подробная запись беседы, а если встреча была с капиталистом, то заполнялась подробная карточка-вопросник на его персону.

7. Если иностранцу надо было отлучиться в туалет, то его надо было сопровождать туда и обратно.

8. Самое интересное заключалось в том, что нам категорически запрещалось узнавать иностранца на улице и здороваться или заговаривать с ним. И они это знали. Парадокс.

Надеюсь, на этом примере видно, под каким давлением служб КГБ приходилось нам работать, и какая это была скучная возня вместо того, чтобы заниматься серьёзными делами. Меня это категорически не устраивало.

Загранкомандировки. Они подразделялись на кратковременные (одна, две недели) и постоянные, обычно три-четыре года. Кратковременные командировки проводились за счёт средств объединений, и на них давался план загранкомандировок, который распределялся руководством объединения между конторами, отделами и руководством. Директор конторы, царь и бог в конторе, обычно единолично распределял командировки между сотрудниками. В основном применялась уравниловка – примерно одна поездка в год на каждого сотрудника. Но были и отступления в ту или иную сторону. В зависимости от участка закупаемого оборудования, загруженности инженера и симпатий директора (все мы люди). Бывало, один инженер ездил два раза в год, а другой – раз в два года. Лучшие командировки забирало себе начальство. Господствовала практика, когда в Москве подготавливался весь вопрос, например, при размещении нового заказа весь текст и все условия контракта согласовываются в Москве, на проекте контракта получаются все визы всех отделов, визу советского заказчика, и только формальное подписание контрактов переносилось за границу. В командировку ехало в этом случае высшее руководство МИ. Контракт быстро подписывался, а далее руководство гуляло. За границей покупателя всегда принимают хорошо. Особенно на уровне руководящего состава.

В моей конторе импорта из капстран почти не было, поэтому командировки были в основном в страны СЭВ. Я не могу сказать, что временные загранкомандировки существенно улучшали материальное положение рядового состава. В странах СЭВ командировочному платили 10 рублей в сутки. 140 рублей за две недели или чуть меньше месячного клада. Согласитесь, что при частоте командировок раз в год эта сумма почти ничего существенного не добавляла. Кроме того, если командировочные, которые выплачивались в валюте страны по курсу Центробанка, оставались на руках у командировочного, а он должен был себя кормить по крайней мере утром и вечером (обедом обычно кормила принимающая сторона), то их нельзя было вывозить из страны, и они должны были быть потрачены внутри страны на подарки и сувениры. Я поехал первый раз в командировку через два с половиной года после поступления в МИ в ГДР. Поехал с группой специалистов из Минэнерго. Наша задача состояла в согласовании техусловий на поставку из ГДР электрофильтров для очистки дымовых газов котлов мощностью 50 МВт.

Конечно, все охотно ездили в командировки, которые позволяли посмотреть страну и вообще выехать за пределы железного занавеса. В ГДР или ЧССР, например, попить настоящего пива, купить чешскую хрустальную люстру или набор посуды из немецкого фарфора со знаменитыми мадоннами.

Длительные командировки. В МВТ в целом и в МИ в частности была целая система заграничных рабочих мест, куда каждые три-четыре года направлялся новый работник МИ взамен отработавшего свой срок сотрудника. К таким местам относились места представителей МИ в посольствах, торгпредствах, закупочных миссиях, а также места руководителей групп приёмщиков закупаемого оборудования. В странах, в которых МИ традиционно закупал большие объёмы оборудования, например, в ГДР и ЧССР в ряде крупных промышленных центров присутствовал свой руководитель группы приёмщиков от МИ. Существовал общий порядок ротации сотрудников МВТ. На каждый год и на четыре года вперёд составлялся план ротации, который рассматривался и утверждался треугольником объединения в составе председателя объединения, секретаря парторганизации и председателя профкома. Но, как бы сейчас сказали, вся фишка состояла в умении сотрудника попасть в этот список. И тут путей и подковёрных игр была масса, в которых принимали участие все сотрудники МВТ, включая центральный аппарат. Дети членов ЦК и министров, работники спецслужб шли вне очереди и в лучшие страны.

В МИ были некоторые негласные правила: секретарь парторганизации, председатель профкома и начальник отдела кадров, отслужив на этой должности три-четыре года, направлялись на постоянную работу. Также отправлялись сотрудники, окончившие вечернюю академию МВТ. Остальное решалось на усмотрение начальства и, как правило, способности и уровень образования сотрудника особенно не играли роли для выбора кандидатуры. Поэтому кто как устраивался. Кто-то безропотно тащил воз больших производственных нагрузок и этим заслуживал благодарность, а были и такие, которые подхалимничали или водили дружбу с начальством, например, походами в баню и пивные бары. Кто работал с соцстранами, уезжал обычно в соцстрану, в капстрану уезжали наиболее удачливые. Я уехал через тринадцать лет после поступления в МИ и после окончания академии. Уехал в Японию, одну из лучших капстран. Страну выбирал не я, обо мне позаботился и предложил мою кандидатуру заместитель генерального директора и одновременно начальник отдела конъюнктуры и цен Тер-Саркисов Ю. М. за мои заслуги, о которых я расскажу ниже.

Полагаю, настало время рассказать о моей непосредственной деятельности. В первый же день моего поступления в МИ я встретил Алексея Штродаха, который уже три года работал в МИ. Он перешёл на работу из «Мосэнерго», и думаю, что его тоже в МИ кто-то порекомендовал, но я его никогда не спрашивал об этом по соображениям морального этикета. Он в это время уже ушёл из конторы «Энергосила» и работал в отделе конъюнктуры и цен и был куратором конторы «Энергосила». Это означало, что он рассматривал все расчёты цен для контрактов на оборудование этой конторы.

В работе с ценами в МВТ существовал строгий порядок. Сбор всех конкурентных материалов и расчёт цены осуществлялся оперативным инженером, затем он проверялся куратором отдела цен (ОКЦ), затем директором или замдиректора конторы и затем начальником ОКЦ, и окончательно расчёт утверждал заместитель генерального директора МИ. Итак, пять подписей под каждым расчётом цен, и только при наличии такого рассмотренного и утверждённого расчёта куратор ОКЦ ставил свою подпись под проектом цены контракта, и только при наличии его визы на проекте контракта можно было начинать переговоры по согласованию цены контракта с иностранным партнёром и только при достижении расчётной цены, указанной в расчёте, контракт мог быть подписан. Вписать в контракт свою цену не было возможности ни у кого. Сейчас бы так.

Я очень обрадовался встрече с Алексеем, он был единственным знакомым мне лицом и уважаемым мною ещё со времён студенчества человеком. Он был моим первым наставником во Внешторге, и мы дружили все последующие годы и стали соратниками и единомышленниками в деле развития передовых методов закупки оборудования. При моей первой командировке в ГДР он был послан мне в помощь. Первую неделю я провёл в Лейпциге с делегацией от Минэнерго, а он чем-то был занят ещё, а потом мы встретились с ним на вокзале Лейпцига и поехали на поезде вместе в Берлин (Восточный) и там провели какие-то переговоры по ценам, на что, не помню. В Лейпциге я посетил картинную галерею и ещё раз посмотрел на знаменитую «Сикстинскую мадонну» Рафаэля. Впервые я увидел эту картину на выставке в музее Пушкина в Москве. Картину уже вернули из Москвы в ГДР. На мой взгляд, это самый лучший художественный шедевр человеческих рук. Очень много лет спустя я получил возможность увидеть «Джоконду» Леонардо да Винчи в Лувре под слоем пуленепробиваемых стёкол и в окружении тридцати-сорока туристов. Честно скажу – удовольствия не получил.

Берлин поразил меня в то время ещё сохранившимися развалинами. Было чётко видно, как наша армия пробивала прямые просеки среди улиц и домов от периферии к центру, разрушая всё на своём пути. Наше торгпредство располагалось недалеко от бывшей канцелярии Гитлера. А меня поселили в знаменитом ещё со времен Третьего рейха отеле «Адлон» рядом со знаменитой Берлинской стеной.

Отработав в конторе более трёх лет, я так и не приобрёл вкуса к оперативной коммерческой работе, тосковал по ОРГРЭС, вернее, по инженерной творческой работе и даже ездил туда, меня встретили очень хорошо и готовы были взять назад, но я понимал, что без командировок мне делать там было нечего. Места начальника цеха и его замов были заняты пожилыми и отъездившими свои командировки людьми, а мне было всего тридцать пять лет. Я делился своими настроениями с Алексеем. Он к этому времени закончил двухгодичные курсы повышения деловой квалификации и был переведён в эксперты. Он становился исполнителем как бы второго, неофициального замначальника отдела, так как по штатному расписанию в отделе цен был положен только один зам. На четвёртом году работы я пришёл к твёрдому убеждению и не без помощи Алексея, что единственная специализация во Внешторге, которая позволяет мыслить и анализировать, это цены, и Алексей поддержал меня. Он переговорил со своим начальником отдела, и тот не возражал на мой переход в ОКЦ, на что дал согласие и директор «Энергосилы», с которым, как и у Алексея, у меня не сложились отношения.

Здесь, чтобы было понятно, необходимо дать справку, как устанавливались цены во внешней торговле. Страны соцлагеря согласились, что внутренние цены каждой страны в силу специфики ценообразования в каждой стране не годятся для международной торговли, и в СЭВ изначально было решено торговать на базе мировых цен капиталистического рынка. Это означало, что для установления мировой цены любого товара в торговле между странами СЭВ необходимо было запросить ряд предложений с ценами на продажу аналогичного товара, произведённого различными капиталистическими фирмами для продажи на международном капиталистическом рынке. Мы запрашивали много предложений с ценами на капрынке на различные виды оборудования каждый год и почти ничего у них не покупали. Капфирмы знали эту ситуацию и шутили, что даже если коммунизм победит во всём мире, нам надо оставить одну капстрану, чтобы узнать рыночную капиталистическую цену на товар, произведённый в соцлагере.

В мире нет абсолютно одинакового товара, особенно на сложное машинно-техническое оборудование. Поэтому, чтобы установить мировую цену на конкретный товар, произведённый в соцлагере, надо было сравнить и главное оценить все преимущества и недостатки капиталистического аналога, чтобы установить истинную цену на предложенный в СЭВ товар. Такой анализ представлял собой статистическую подборку аналогов и математическую обработку этих аналогов с целью приведения цен аналогов к базе с показателями закупаемого в стране СЭВ оборудования, то есть результатом анализа должно было стать определение условной гипотетической цены товара капрынка на аналогичный реальный товар СЭВ.

Чтобы было окончательно понятно, приведу простейший пример на примере автомобиля, хотя МИ автомобилей никогда не покупал. Допустим, нам надо купить автомобиль фирмы «Шкода» (тогда это был товар страны СЭВ). Фирма нам назначила цену, и нам надо проверить эту цену, то есть соответствует ли предложенная цена автомобиля «Шкода» средней мировой цене на аналогичный автомобиль на капрынке или нет. Что надо сделать? Проверить уровень цен на аналогичное по техническим показателям авто. Мы подбираем на рынке модели аналогичного класса других производителей, например, «Рено», «Фольксваген», «Хендай». За основу подбора аналогов принимаем модели, у которых примерно равные с моделью «Шкоды» мощность двигателя и одинаковый тип привода и кузова. А далее составляем подробные сравнительные характеристики выбранных авто. Туда могут войти объём салона, вид коробки передач (механика или автомат), количество дверей, наличие противокоррозионной обработки кузова и тип краски, материалы отделки салона, шумоизоляция, наличие кондиционера, подогрев сидений, диски литые или стальные и так далее.

Затем всем различиям даётся конкретная оценка в рублях, и она вводится в виде поправки к цене конкурента со знаком плюс или минус. Размер таких поправок является величиной объективной и всегда определяется либо по рыночным данным, либо по рекомендациям экономической литературы. Кроме того, вводятся коммерческие поправки: на базис поставки, условия гарантии, платежа и так далее. Введя все необходимые поправки, мы получим условные (гипотетические) цены фирм «Рено», «Фольксваген» и «Хендай», как если бы они произвели на своих заводах автомобиль с точно такими же техническими характеристиками, как у «Шкоды», и предложили их на тех же коммерческих условиях, как «Шкода». Сравнивая эти условные цены с реальной ценой «Шкоды», можно сделать достаточно точный вывод об уровне цены автомобиля, предложенного фирмой «Шкода» на мировом рынке.

Из этого примера видно, что перед аналитиком по ценам стояли следующие основные задачи:

1. Грамотно собрать информацию на капрынке на товарные аналоги.

2. Хорошо изучить все технические показатели закупаемого оборудования, которые влияют на его стоимость.

3. Получить на рынке или найти в экономической литературе (на Западе издавались журналы и книги по расчёту цен на комплектные заводы и отдельное оборудование) ценовые поправки на разницу в технических характеристиках или комплектации.

4. Математически обработать собранную информацию для приведения цен капрынка в условно сравнимый, то есть в условно равный вид цены на товар с характеристиками страны СЭВ или, в случае закупки в капстране, на товар, выбранный к покупке на капрынке.

В результате математической обработки получались условные цены, которые назывались приведёнными, и минимальная из них или усреднённая и утверждалась в наших расчётах в качестве высшего предела цены контракта для товара страны СЭВ или товара из капстраны. На практике мы всегда стремились купить по цене ниже расчётной. Ниже я приведу примеры, когда нам удавалось заключать контракты по ценам гораздо ниже расчётных.

Я полагаю, что в рамках данного изложения нет ни интереса, ни смысла рассказывать все основы методологии сравнения рыночных цен. Можно только добавить, что математический аппарат был достаточно прост, и мы вначале считали на логарифмических линейках и арифмометрах, но постепенно переходили на компьютерную обработку исходных данных и компьютерное хранение исходных данных. А дальше все расчёты и методологии выполняли на ПК, что значительно и упростило, и уточнило работу с ценами. Все статистические данные с рынка тоже хранились в памяти компьютера, что значительно упрощало поиск нужной информации. Методологических проблем по определению поправок при сравнении цен было море, и поиск их объективных данных представлялся весьма интересной и трудной задачей, которая была доступна далеко не всем оперативным сотрудникам, и тогда на помощь им должен был прийти сотрудник ОКЦ. Не надо также забывать, что наши партнёры и продавцы по СЭВ готовили аналогичные расчёты, и ошибки в наших расчётах были недопустимы.

Переговоры с продавцами по согласованию цен благодаря такому анализу носили строго доказательный характер с обеих сторон, часто с привлечением технических экспертов. Вообще говоря, переговоры по ценам на сложное оборудование – это целая наука в сочетании с практическим опытом.

Переход на работу в ОКЦ дал мне возможность заниматься аналитической работой и освободил от массы ненавистной мне работы, в которой я себя чувствовал большей частью мальчиком на побегушках. Но надо сказать, что работа в ОКЦ считалась в МВТ второстепенной, и переход на работу из оперативной конторы в ОКЦ был скорее понижением в должности, чем повышением.

Шёл 1973 год, и я, казалось, стал привыкать к новой системе и влезать в проблемы работы с ценами. Съездил с директором «Энергосилы» в командировку в ГДР, где согласовывал цены на новые модификации транспортных дизелей. В ОКЦ пришёл новый и умный молодой начальник, выпускник МВТУ им. Баумана, Тер-Саркисов Юрий Михайлович. Как вдруг и абсолютно неожиданно для меня грянул гром среди ясного неба. На конъюнктурном совещании, состоявшемся при председателе «Машиноимпорта» по вопросу годового пересмотра цен по ряду товарных позиций номенклатуры конторы «Энергосилы», я, естественно, присутствовал, как куратор от ОКЦ. Такие совещания регулярно проводились при пересмотре или установлении новых цен на большие объёмы импорта в суммах, превышавших миллион валютных рублей. Помню, проблема была хорошо проработана, вроде все были согласны с расчётами цен, и совещание должно было носить формальный характер, закреплявший принятые на стадии проработки решения.

Директор конторы запаздывал, и вдруг, не начиная совещания, председатель начал речь о том, что, мол, есть у нас сотрудники, которые не болеют за общее дело, ставят только палки в колёса и думают только о том, чтобы ездить по командировкам. Это был удар в мою сторону, я сразу это понял, хотя моё имя не было названо. Впервые за эти годы я был приглашён на совещание к председателю, и за всё время работы в МИ я с ним в рабочем порядке до этого момента не общался. Такого позора я до сих пор не встречал, бывало, что людей журили и прорабатывали, но ни разу в такой грубой форме. Тогда меня просто душила обида, я вышел из кабинета как оплёванный. Моего начальника на совещании не было, все промолчали, и никто не заступился за меня.

Потом, но не сразу, я понял всю ситуацию и почему директор «Энергосилы», а я до сих пор убеждён, что это был он, пошёл на этот шаг и науськал на меня председателя. Дело в том, что система работы с ценами в части импорта в МВТ объективно носила противоречивый и парадоксальный характер. С одной стороны, требовалось покупать товары по возможно минимально низким ценам, и это естественно для покупателя, а с другой стороны, это никак не поощрялось, а на практике приносило ряд серьёзных проблем в работе конторы. Чем ниже цена, тем труднее её получить от поставщика, тем менее охотно он заключает и выполняет заказ, появляется опасность задержки как в размещении, так и в исполнении заказа или в потере качества товара. А у нас ведь план, и его выполнение ценится превыше всего. Поэтому оперативная контора и руководство объединения, конечно, негласно выступало за более высокие цены, тем более что при более высоких ценах объединение получало большую сумму комиссионных, которые выплачивались объединению в виде процентов от суммы контракта. Вот такой был парадокс. Выходило, что в объединении только ОКЦ, которое никак не отвечало за выполнение плана, стояло на страже низких цен, а его позицию контролировало и защищало только Главное управление конъюнктуры и цен МВТ.

И моё предположение относительно действий директора заключается в том, что он почувствовал во время совместной командировки мою склонность к аналитике и силу в анализе и решил от меня избавиться таким путём. Он зна л, что я человек гордый и не смирюсь с таким приговором. Вскоре после этого совещания к нему приходил посетитель, не знаю, по какому вопросу, но этот человек позже подошёл ко мне, представился начальником главка Минэнерго, а именно начальником Главзагранатомэнерго, нового главка, специально созданного в Минэнерго для строительства атомных электростанций за рубежом. Он сказал, что ищет замначальника отдела по импорту оборудования для АЭС, в том числе строящихся за рубежом.

Тогда разворачивалось строительство АЭС в ряде стран СЭВ, и в Финляндии строилась АЭС «Ловииса».

Он пригласил меня на встречу в Минэнерго, после беседы со мной он предложил мне эту должность с окладом в 240 рублей плюс премии на уровне министерских. А я получал тогда по-прежнему свои 160. К этому времени я уже был женат, жена работала тоже во Внешторге и получала те же 160 рублей. В 1972 году у нас родился ребёнок, и денег нам катастрофически не хватало. Всё сошлось, и я принял решение. Мой начальник отдела ОКЦ отговаривал меня, убеждая, что денег я всё равно не увижу, что все обиды пройдут и что я нужен отделу. За год, что я с ним проработал в отделе и под его началом, он успел оценить мои способности к аналитике. Я тогда ещё не понимал, что этот человек собирался и был способен поднять работу отдела цен на небывало высокий уровень. И я ушёл из Внешторга.

В новом главке царила полная неразбериха. Начальник главка оказался очень слабым организатором, соответственно и отдел импорта толком не знал, что делать. Мой начальник отдела был отличный парень и хороший техник, но почему-то увлекался установкой связей с нашими отечественными заводами, выпускавшими оборудование для АЭС, хотя в составе главка был и отдел по экспорту оборудования для АЭС. Вскоре для Минэнерго выделили валюту для закупки арматуры на свободно конвертируемую валюту для её установки на АЭС «Ловииса» (Финляндия). Подготовить перечень и количество арматуры и технические требования на её закупку поручили нашему отделу. Внешнеторговую сделку должен был осуществить «Машиноимпорт». В его составе была контора по импорту арматуры для всей нашей промышленности.

Инженеры моего отдела занялись подготовкой списков по типам и количеству арматуры, а я занялся подготовкой техтребований. Главная трудность заключалась в том, что по требованию финской стороны всё оборудование АЭС «Ловииса» должно было быть изготовлено по американским стандартам ASME c использованием материалов по стандартам ASTM. Соответственно это требование сохранялось и для закупки арматуры[3].

Но моя проблема на тот момент состояла в том, что наши проектные организации выполняли подбор арматуры к заказу по проекту АЭС «Ловииса», основанному на наших ГОСТах и ТУ. Поэтому первоначальная спецификация была составлена на базе отечественных типоразмеров, ТУ и ГОСТов, а надо было купить и поставить арматуру, которая была изготовлена по американским стандартам, которые были неизвестны нашим проектировщикам. Требовалось увязать одно с другим. Ясно было одно: свойства и качество закупаемой арматуры должны быть не ниже или гарантированно выше наших требований и стандартов. Я поехал в МИ, и контора по импорту арматуры снабдила меня томами ASME в части арматуры, вернее, разделом для сосудов, работающих под давлением, и ASTM в части сталей для использования в радиоактивных средах, несмотря на то, что арматура закупалась для второго контура. Кроме того, там я получил также технические требования по действующим контрактам на поставку различных типов арматуры для нефтехимии. Подобрать аналоги по сплавам мне помогли специалисты главного технического управления Минэнерго. Они сами связывались с нашими ведущими металлургами.

Помогло то, что упомянутые заводы уже наработали ряд аналогов на стали, например, на корпуса реакторов. Технические условия я, можно сказать, собрал сам из контрактов и технических предложений ведущих капиталистических фирм, сравнив их с нашими ТУ и учтя дополнительные требования наших ТУ. Но в основном требования по качеству и по проверке качества у капфирм были гораздо выше отечественных. Мы сильно отставали в производстве современной арматуры. Конечно, я подстраховался и завизировал эти ТУ у наших ведущих специалистов по арматуре.

Получился довольно большой труд, так как каждый вид арматуры имел свою специфику в ТУ. Например, шаровые краны, запорные вентили или шиберные задвижки имели совершенно разные методы испытаний плотности или гарантированное число рабочих циклов и так далее. Затем я перевёл всё это на английский язык, чем очень обрадовал МИ. Вся работа заняла у меня около шести месяцев. МИ вскоре разместил заказы на арматуру, и мои ТУ были включены как часть контракта, обязательная к исполнению. Эти ТУ с небольшими изменениями и дополнениями служили ещё долгое время для поставок арматуры по импорту. Мои усилия в области изучения американских ГОСТов не пропали и для меня даром. Мне эти знания пригодились в дальнейшей работе и особенно – в конце моей карьеры, когда я работал в американской фирме «Дженерал электрик» и закупал в России оборудование по американским стандартам.

Несмотря на этот маленький успех, в целом за эти шесть месяцев я понял, что министерская работа не по мне, как сейчас говорят: не моё. По знаку зодиака я Рыба, а знак состоит из двух рыб: одна плывёт вправо, а другая в прямо противоположную сторону. И я попросился обратно в МИ, забыв о деньгах и обидах.

Надо сказать, что у кадровиков системы МВТ существовало жёсткое правило: уволившихся из МВТ обратно не брать. Я обратился к своему бывшему начальнику ОКЦ Тер-Саркисову Ю. М., и он согласился пробить этот вопрос у руководства МИ. К счастью, к этому времени председатель, который, можно сказать, выгнал меня, уехал торгпредом в какую-то капстрану, а новый был молодой и прогрессивный. Думаю, директора «Энергосилы» никто не спросил, а других врагов у меня не оказалось, и меня взяли обратно. Это было в начале 1974 года. Причём, видимо, директору конторы арматуры так понравилась моя подготовка ТУ для арматуры, что он предложил мне место в конторе арматуры, но я остался верен ОКЦ и вернулся на прежнее место. За помощью к отчиму я на этот раз не обращался и, полагаю, он не стал бы встревать, мол, сам уходил, сам и возвращайся.

Ещё в 1973 году Мингаз подписал большие контракты на поставки газа в Европу, и в стране началось бурное строительство газопроводов в сторону Европы. Для этого требовались трубы и газоперекачивающие агрегаты (ГПА), которые устанавливаются на газопроводе в среднем каждые 100 км. Наша промышленность производила такие агрегаты мощностью 7 МВт, но их катастрофически не хватало, и правительство выделило валюту на приобретение на капрынке труб и ГПА. В то время ГПА, правда, в небольших количествах и небольшой единичной мощности, МИ покупал в ЧССР, и именно контора «Энергосила» занималась этим товаром. ГПА состоит из центробежного компрессора, сжимающего газ до 100 атмосфер, газовой турбины как двигателя компрессора и набора сопутствующего оборудования (рама, арматура, система управления /КИПиА/, маслосистемы и др.). В этом агрегате самым сложным и дорогостоящим элементом была газовая турбина.

В 1974 году Мингазу для закупки газоперекачивающего оборудования было выделено 250 млн долларов, и для МИ такой огромный заказ на капрынке был впервые. Руководство МИ, да и руководство МВТ придавало этому заказу огромное значение. На эту сумму надо было купить 22 ГПА единичной мощностью 10 МВт и некоторое общестанционное оборудование для трёх газоперекачивающих станций (ГПС). В общестанционное оборудование входили: шаровая арматура большого размера на входном и выходном газопроводе станции, входные очистные скрубберы, охладители газа, который нагревается во время сжатия, система станционных газопроводов, электрика, КИПиА и так далее. Заказ надо было разместить как можно быстрее, сроки строительства газопровода поджимали. Заказ находился на контроле в ЦК.

Ситуация на рынке на этот товар была не в пользу покупателя. Американская фирма «Дженерал электрик» (ДЭ) была практически монополистом в области ключевой позиции: газовая турбина. Производителей газовых турбин на Западе насчитывалось, может быть, более десятка, но все они выпускали одновальные газовые турбины для производства электроэнергии, где газовая турбина и электрогенератор сидели на одном валу и работали на постоянных оборотах. Для привода газоперекачивающих компрессоров требовались двухвальные турбины, позволявшие регулировку оборотов и соответственно регулировку нагрузки компрессора. В то время только ДЭ выпускала двухвальные турбины такой мощности. Она их производила для строительства газопровода Аляска – США и для установки на военных судах. Поэтому именно ДЭ дала нам предложение на поставку этого оборудования.

Как уже мною отмечалось, согласно существующему в МВТ и МИ порядку установления цен необходимо было проанализировать цену предложения ДЭ на базе цен конкурентов, то есть цен мирового рынка, и определить расчётную цену для её утверждения. Без утверждённой расчётной цены выходить на переговоры с поставщиком о цене закупки запрещалось. Но прямых конкурентов не было, как не было достаточно и времени, чтобы попробовать проработать рынок, то есть запросить предложения на аналогичное оборудование у других производителей в мире. Да и опыта расчёта цен на сложные комплектные установки у нас ещё не было. МИ всегда закупал только отдельные машины. Но расчёт цены надо было делать и выполнить его поручили мне, как куратору конторы «Энергосила» со стороны отдела конъюнктуры и цен.

Наступил мой звёздный час. В помощь мне направили старшего инженера конторы «Энергосила» Самсонова О. Н., с которым мне очень повезло. Он был выпускником МВТУ Баумана, окончил аспирантуру по газовым турбинам и блестяще владел американским языком. Он в составе своей семьи (его отец работал в комиссии по ленд-лизу) жил в США и учился в американской школе с 1944 по 1947 год. Я не оговорился насчёт языка, потому что нас учили классическому английскому языку, а он обладал живым американским сленгом. Дело дошло до того, что когда он пришёл сдавать экзамен по языку в МВТ (а нам за знание языка, но только в случае сдачи экзамена не ниже чем на 4, каждые три года платили надбавку в размере 10 % к окладу), ему наши преподаватели поставили тройку, потому что наполовину не поняли, что он говорил. Ну а мне с ним просто повезло, потом мы стали друзьями и дружили вплоть до его кончины в 2013 году.

На предварительном конъюнктурном совещании в составе начальника ОКЦ Тер-Саркисова Ю. М., эксперта А. Штродоха и меня было принято моё предложение попробовать расчленить предложение американцев на отдельные позиции и эти отдельные позиции оценить на базе существующих в МИ или других объединениях МВТ конкурентных материалов (контракты, предложения, информационные публикации и так далее). Учитывая сжатые сроки размещения заказа, мы с Олегом Самсоновым попросили разрешить нам работать на дому, чтобы никакие другие дела не отвлекали нас. Председатель МИ был так озабочен этим заказом, который был на контроле не только у руководства МВТ, но и в Совмине и в ЦК КПСС, что принял беспрецедентное решение и разрешил нам работать на дому.

Мы работали на квартире моего отчима, который, как всегда, работал в ЧССР. Квартира была расположена на Калининском проспекте (ныне Новый Арбат). Нам было удобно бегать за материалами и консультациями в МИ. Кроме того, нам и техникам Мингаза разрешили встречи для переговоров с фирмой на территории московского представительства фирмы ДЭ. Вот здесь условия для переговоров были близкими к показанным в фильме: и кофе, и американские сигареты, и бутерброды, если наступало время обеда. Техники Мингаза вели переговоры по уточнению технических деталей, составлению разделительной ведомости по объёмам поставки, условиям и местам стыковки американского и отечественного оборудования. В общем, готовили технические приложения к контракту. Но они нам помогали, уточняя характеристики или объёмы поставки в отдельных группах оборудования. Наша задача с Олегом была получить от американцев разбивку их общей цены на отдельные цены по отдельным видам оборудования. Разбивку оборудования мы с Олегом специально выполнили так, чтобы нам было возможно легче и точнее подсчитать цены на базе конкурентных материалов. Американцы удивились нашему требованию и долго упирались, запрашивали центр, но в конце концов сдались и предоставили разбивку цен по группам оборудования. Их было более двадцати. Конечно, её пришлось уточнять, но в общем она нас удовлетворила.

Конкуренцию мы собирали, что называется, с миру по нитке. Например, трубы, фитинги и другие трубопроводные элементы нашли в «Технопромимпорте», который закупал прокат и трубы. Точно не помню, но, по-моему, близкие аналоги на входные (по газу) очистные скрубберы мы нашли в «Техмашимпорте». Близкая по параметрам арматура нашлась в конторе арматуры МИ и так далее. Компрессоры успели запросить у пары изготовителей, у которых в Москве были свои представительства, так получалось быстрей. Конечно, по некоторым позициям пришлось воспользоваться справочными материалами. Так, например, справочная цена газовой турбины ДЭ была опубликована в журнале GAS TURBINE WOLRD, который мы раздобыли через знакомых фирмачей, позднее они нас подписали на этот журнал, где было много полезной информации, и мы многие годы его получали. Впоследствии благодаря любезной помощи наших иностранных партнёров мы получили, конечно, на английском языке несколько специальных экономических работ по расчётам цен на различные виды оборудования, которые очень помогали мне в дальнейшей работе. А сейчас это было только начало, и я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что расчёты ряда групп ввиду отсутствия близко сопоставимых аналогов носят весьма приблизительный характер, но я утешал себя мыслью, что плюсовые и минусовые ошибки по отдельным группам при сведении результатов расчётов в единое целое нивелируют размер общей ошибки.

Была также общая проблема. Я отлично понимал, что цена одного и того же оборудования у непосредственного изготовителя и генпоставщика (то есть цена у фирмы, которая сама купила это оборудование у изготовителя и перепоставила его нам) не могут быть равными по объективной причине. Генпоставщик всегда несёт дополнительные затраты. Но каков размер надбавки? У меня на тот момент таких данных не было.

Это потом, когда я набрал фактический материал и получил коммерческую литературу, я в своей дипломной работе при завершении обучения в академии МВТ показал эту разницу, пытаясь доказать, насколько выгоднее потребителю (покупателю) самому отдельно покупать проект на комплектную установку и на основании проекта самому закупать оборудование у непосредственных изготовителей. Какова была реакция на мой диплом? Прямо противоположная. Председатель МИ ко мне очень хорошо относился и поэтому всего лишь изъял мой диплом из канцелярии академии и спрятал в своём сейфе (правда, предупредив меня об этом). Он увидел в моих исследованиях намёк, что МИ покупал всё очень дорого. Но это было не совсем так. Он просто до конца не понял.

Мы покупали относительно дорого потому, что покупали комплектом у генпоставщика, а не напрямую у непосредственных изготовителей оборудования. Наш Мингаз никак не хотел идти более сложным и более ответственным путём раздельных закупок, но зато и более дешёвым (по разным данным и по моему собственному опыту удешевление при прямых закупках оборудования составляет от 20 до 40 % от общей цены).

Конечно, при заказе через генпоставщика вся ответственность по работе объекта и гарантиям ложится на генпоставщика. Мингазу это было удобно. Достаточно было сказать:»Заверните мне конфетку», – и дальше только требовать и ничего не делать, и ни за что не отвечать. А экономия валюты? Валюта тогда была не Мингаза, а государственная, поэтому Мингаз это не волновало. Была и другая объективная причина: наши инженеры не были готовы выбирать иностранное оборудование, выполненное в стандартах и нормах США или немецких ДИН.

Ну а тогда, в 1974 году, мы с Олегом закончили расчёт через полтора месяца, начальник ОКЦ передал расчёт на первоначальную экспертизу Алексею Штродаху, он одобрил, да и не мог не одобрить, потому что я обговаривал с ним многие принципиальные моменты расчёта. Далее его смотрел начальник отдела, и было конъюнктурное совещание МИ под руководством заместителя генерального. Протокол конъюнктурного совещания был направлен в главк МВТ по ценам и конъюнктуре, и там назначили министерское конъюнктурное совещание под руководством самого министра МВТ. Сейчас бы так контролировались цены, и воровства никакого не было бы. Такое количество проверяющих людей не подкупишь.

Доклад на совещании было поручено провести мне, как автору расчёта. Для наглядности я на большом ватмане подготовил финальную таблицу результатов расчёта цен по группам. Министром МВТ тогда был Н. Патоличев, который управлял МВТ ещё при Сталине. Для уровня моих тридцати семи лет он мне показался стареньким и добрым человеком. Вряд ли он что-то понял из моего стремительного доклада, так как мне отвели на него всего лишь двадцать минут, прения тоже не заняли много времени. В общем, всё получилось, как по Пушкину: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Да, после размещения заказа все участники сделки были отмечены, и я лично был удостоен благодарности министра с записью в трудовую книжку, что впоследствии помогло мне в поступлении на курсы немецкого языка и в Академию внешней торговли.