Читать онлайн Мёртвые возвращаются бесплатно

Christoffer Lamøy

HJEMSØKT

Cover illustration by Martin Ernstsen

Пролог

Папа ногой притворяет дверь в спальню. Она не закрывается до конца, и в комнату проникает узкая полоска света.

– Не уходи! – пронзительно кричит маленькая девочка. Растрёпанные рыжие волосы падают ей на лицо. – Папочка, пожалуйста, не уходи!

Он просовывает голову в дверь. Девочка плотно кутается в одеяло, но всё её тело сотрясает дрожь.

– Что случилось, радость моя?

– Мне страшно, – шепчет она.

– Хочешь, проверю, нет ли кого под кроватью?

Девочка мотает головой:

– Нет, там никого нет.

– Тогда кого же ты боишься?

На папу смотрят большие зелёные глаза.

– Герхарда, – шепчет девочка.

Папа тяжело вздыхает, подходит к ней, включает лампу на тумбочке и садится на край кровати:

– Где ты слышала это имя? – Его голос внезапно становится серьёзным. Девочка не отвечает, и папа гладит её по волосам. – Где ты слышала это имя? – повторяет он спокойнее.

– В школе, – отвечает она.

Папа наклоняется и целует её в лоб.

– Герхарда больше нет, – говорит он. – Слышишь меня? Его больше нет.

Она зажмуривается, как будто ей в голову пришла какая-то неожиданная мысль, и хватает папу за руку:

– А это правда?

– Что?

– Что он убивает маленьких детей?

Глава 1

– Что скажешь, Хенрик? – спрашивает папа.

Его лицо озаряется светом, он полон ожиданий, как ребёнок, который готовится открыть первый рождественский подарок.

– Ну, он вроде как… – Я останавливаюсь на полуслове и оглядываю поляну величиной с футбольное поле. Гравийная дорожка вьётся по склону к вершине холма. Там, наверху, стоит дом – громоздкий белый великан. – Ну, он вроде как б-большой.

Папа смеётся, но совершенно не обидно. Его смех звучит мило и добродушно. Папа никогда не шутит над моим заиканием.

Он не спеша возвращается к грузовику, который привёз вещи, а я стою и смотрю на наш новый дом, на обшарпанные белые стены и тёмные окна. Непонятно, почему меня потряхивает. Волоски на руках встают дыбом.

Я вздрагиваю, когда из кошачьей переноски раздаётся грохот. Нала мяукает и таращит огромные глаза, как будто ей от меня что-то нужно. Это не кошка, а громадный и толстый танк.

– Всё хорошо, – шепчу я ей и в тот же миг слышу папин голос:

– Иди посмотри на новый дом, Гард!

Мама и папа стоят рядом с Гардом, моим младшим братом. Он сидит в машине с комиксом в руках и не желает выходить.

– Не-е-е-ет, – тянет он своим тонким капризным голосом, словно ему три года, а не семь.

– Пожалуйста, Гард, выходи, – говорит папа.

– Не-е-е-ет!

Мой младший брат змеёй извивается на сиденье. Папа качает головой и идёт ко мне. В каждой руке у него по чемодану.

– Гард сам решит, когда ему выходить из машины. Дадим ему время, – говорит папа – главным образом, самому себе. Он останавливается и, запрокинув голову, смотрит на громадное строение. – Ну что, босс, готов въехать в новый дом?

– Ага, – киваю я.

Из кошачьей переноски снова доносится шум, и папа наклоняется, чтобы её открыть.

– Думаешь, можно вот так просто взять и выпустить кошку? Разве мы не должны сначала приучить её к этому месту – вдруг она заблудится?

– Не волнуйся, – отвечает папа, и в этот миг кошка вырывается на свободу. – Кошки способны сами о себе позаботиться.

Нала ласково трётся о мои ноги и мурлычет. Потом направляется по подъездной дорожке к белому штакетному забору, окружающему участок, останавливается – и вдруг, внезапно подпрыгнув, исчезает в просвете между двумя штакетинами, как будто точно знает, куда ей надо.

Мы с папой поднимаемся по холму к нашему новому дому. Громадина возвышается прямо перед нами.

– Лодочная улица, тридцать семь, – сообщает папа, когда мы забираемся на холм.

– Белый и холодный, – шепчу я.

Наши глаза встречаются, папа хмурится. Он ставит чемоданы на землю, подходит к стене и проводит рукой по гладким, покрытым белой краской доскам. Краска на старых стенах в некоторых местах вот-вот облетит. С близкого расстояния дом кажется ещё больше. Мне приходится сильно запрокинуть голову, чтобы увидеть второй этаж. Судя по окнам, расположенным совсем близко к земле, в доме есть подвал.

– Вот чёрт, – говорю я. – Это тебе не тесная квартирка в Осло. Ведь правда же?

Папа смеётся, а у меня от предвкушения сосёт под ложечкой. Я неделями ждал этого дня, и мне глубоко плевать, что от вида этого дома у меня мурашки бегут по коже. Я радуюсь. Две недели назад я распрощался со своими бывшими одноклассниками и не скучаю ни по кому из них. Та банда – это уже история. Город Ботсвик, Северная Норвегия и этот дом – вот моя новая жизнь. Я знаю, всё будет хорошо.

– Давно его не красили, – говорит папа. – Летом займёмся. Может, вы с Гардом мне поможете?

– Да, – киваю я, хотя прекрасно знаю, что помогать придётся мне одному. Гард такими вещами не занимается.

– Скоро мы уже зайдём в дом? – спрашивает мама. Она стоит у машины рядом с Гардом и дрожит от ветра. Гард выбрался наружу. Мне в глаза бросается мамина правая рука. Она расслаблена, ладонь повёрнута в сторону Гарда. Мама как будто надеется, что Гард возьмёт её за руку.

– Ключи у тебя, – отвечает папа.

Мама копается в карманах, находит ключи и садится на корточки перед Гардом:

– Хочешь первым открыть наш новый дом?

Гард поглощён своим комиксом и не обращает на неё внимания. Она повторяет свой вопрос, и на этот раз кладёт руку ему на плечо.

Гар стряхивает мамину руку, отходит на пару шагов в сторону и огрызается:

– Нет!

– А ты знаешь какие-нибудь другие слова, кроме «нет», Гард? – спрашиваю я.

Дыхание тяжёлое, взгляд непокорный. Гард похож на испуганного зверя, и мне больно смотреть на маму. Она поднимает ладони вверх, словно хочет извиниться.

– Я не хотела, Гард, – говорит она. – Прости.

– Ты ничего плохого не сделала, – протестую я, хотя мы оба знаем, что мой младший брат ненавидит, когда его трогают.

Но мои слова не имеют для мамы никакого значения, она не отрывает глаз от Гарда.

– Оставь парня в покое, Маргарет, – говорит папа. Он берёт ключи и поднимается по крыльцу к двери.

Папа отпирает дверь, и я бросаю последний взгляд на высокий белый фасад. Мне вдруг приходит в голову, что другие дома на этой улице не похожи на наш. Большинство из них ниже и выкрашены в радостные цвета – зелёный, жёлтый или красный. Из-за ухоженных изгородей доносится детский смех, а если приглядеться, можно увидеть батуты, качели и бархатистые цветы. Такие дома встречают тебя с распростёртыми объятиями, думаю я. Они рады жильцам, приветливо машут и хотят, чтобы ты зашёл… Я снова с содроганием смотрю на наш новый холодный дом, который величественно возвышается над всей Лодочной улицей.

– Хенрик, ты идёшь? – спрашивает папа из-за двери.

Я медленно поднимаюсь по крыльцу и переступаю порог. Это же просто дом, говорю я себе, отделываясь от ощущения, что с этим местом что-то не так. Но напряжение и неприятное ощущение под ложечкой возвращаются, когда я вслед за папой вхожу в коридор.

– Гостиная, – объявляет папа. Он находит выключатель и зажигает люстру.

Комната по размерам напоминает спортивный зал. Мебель накрыта белыми ветхими простынями. Папа сдёргивает одну из них и отбрасывает назад. Ткань медленно опускается на пол. Перед нами коричневый диван.

– А чья это мебель?

– Наша, – говорит папа. В помещении с таким высоким потолком он кажется совсем маленьким. – Бывший владелец отдал нам всё. Он даже не захотел показать мне дом, когда мы оформляли покупку. Прислал ключи по почте.

Папа открывает обеденный стол, стулья и комод: он сдёргивает простыни, и они медленно опускаются на пол. Пыль кружится вокруг, как снег.

– Дом просто огромный, – говорю я.

Папа тихо посмеивается, и в этот момент в гостиную входит мама и ставит на пол большую сумку.

– Как думаешь, Хенрик, нам здесь будет хорошо?

– А з-знаешь, – отвечаю я, ещё раз оглядывая огромную гостиную, – думаю, да.

Глава 2

Следующие несколько часов мы распаковываем вещи. Гард, как обычно, не помогает. Мы перетаскиваем картонные коробки, а мой младший брат сидит на крыльце, погрузившись в свой комикс. Он вообще в курсе, что мы переехали? Знает ли он, что в этот момент мы заново начинаем нашу жизнь? Вряд ли. Ему совершенно безразлично, что происходит вокруг, и всякий раз, когда я несу в дом часть нашего груза, я перешагиваю через своего младшего брата.

– Подвинься! – говорю я в конце концов, но Гард не обращает на меня внимания.

Ничего нового. Для Гарда я невидим, как воздух. Наверняка я мог бы стрельнуть хлопушкой прямо у него перед носом, а он бы и не заметил. Во всяком случае, если бы это проделал я. Иногда я задумываюсь, известно ли ему, что у него есть старший брат.

– Гард, – говорю я, – очень тебя прошу: мне не занести коробки в дом, когда ты сидишь у меня на пути.

Он листает свой комикс.

– Подвинься, Гард!

Он по-прежнему меня не замечает или плюёт на меня. Не знаю. В тот самый миг, когда я собираюсь заорать на него, раздаётся покашливание папы. Он стоит в дверях, качает головой и посылает мне взгляд «не мучай Гарда».

– Но ведь он сидит и ничего не делает! – возмущаюсь я. – А мог бы помочь.

– Босс, а может, ты зайдёшь в дом и выберешь себе комнату? – спрашивает папа. – Уже поздно. Придётся разбирать вещи завтра. Комнату можешь выбрать любую. Даже Нала сможет жить в собственной комнате в этом громадном доме.

Гард даже не шелохнулся, когда я переступил через него.

В гостиной я нахожу коробку со своими личными вещами: одеждой, кое-какими книгами и игровой приставкой. Папа купил мне новый телевизор и сказал, что я могу поставить его в своей комнате.

Если в комнате есть телевизор и игровая приставка, то ведь точно можно будет поиграть в тишине и покое?

Я ставлю коробку на пол у двери, ведущей из гостиной, открываю её и уже собираюсь поднять коробку, как вдруг замираю: Гард в доме. Его босые ноги стучат по паркету. Топ-топ-топ! Я поворачиваюсь как раз в тот миг, когда Гард, возбуждённый и с выпученными глазами, стремглав проносится мимо меня в коридор. Я смотрю на него с неожиданным любопытством. Папа тоже.

Гард никогда так себя не ведёт.

– Ого, – говорит папа и подходит ко мне. – Что это с ним?

– Странно, – пожимаю плечами я.

Его маленькая фигурка в конце коридора поворачивает вправо и исчезает. Я иду следом за ним – и вижу лестницу. Я по-прежнему озадачен поведением Гарда. Обычно брат сидит и пялится в экран телевизора или в игру на мамином телефоне. Мне даже кажется, что я никогда не видел, как он бегает. Что это ему потребовалось так срочно выяснить?

Я ставлю ногу на первую ступеньку лестницы, а шаги Гарда уже стихли. Я останавливаюсь на площадке второго этажа и шарю правой рукой по стене, потому что мне кажется, что там самое место для выключателя. Я прав. Зажигается свет. В обе стороны простирается длинный коридор. Пол полностью покрыт ковролином. Голые стены прерываются дверями. Лампочки на потолке наверняка работают не как положено, отбрасывая лишь тусклый свет. Я смотрю налево и едва различаю конец коридора.

Одна из дверей открыта, я иду к ней, удивляясь, что пол под ногами скрипит – ведь он покрыт ковролином. Значит, вот как всё устроено в старых домах…

Я обнаруживаю Гарда в комнате с распахнутой дверью. Он сидит на кровати на белой простыне. Папа пришёл вслед за мной и встал рядом. Мы оба смотрим на Гарда, который внимательно изучает комнату. Его глаза под кудрявыми русыми локонами бегают туда-сюда – со шкафа на комод и обратно на шкаф. В конце концов он замечает нас.

– Я буду жить здесь, – заявляет мой младший брат, который всегда молчит. – Папа, я буду жить здесь! – Гард свирепо пялится на нас. Он не только говорит целыми предложениями, но и вообще говорит много – а ведь он не любит разговаривать. И манера речи необычная. Он совершенно уверен в себе, а это на него не похоже.

Папа ничего не отвечает, только с восторгом смотрит на Гарда. Вполне возможно, он удивился так же, как и в тот день, когда Гард произнёс своё первое слово. Ему было три года, и он выговорил «Нала», поглаживая кошку. Та была ещё совсем маленьким котёнком и непонимающе глазела на него. А вот мама плакала, и папа улыбался во весь рот. Я хорошо помню тот момент, он чётко отпечатался в моей памяти. Мама наверняка ждала его много месяцев, ждала именно этого мига, именно этого короткого слова.

– Да-да, конечно. Ты будешь жить здесь, Гард, – с удивлением отвечает папа и опускается на кровать рядом с ним.

Он вместе с Гардом оглядывает комнату, шкаф и комод. Может быть, папа думает о том же, о чём и я: что именно в этой комнате привлекло внимание моего брата? Что именно в этой комнате заставило Гарда говорить?

Я оставляю их в спальне Гарда и бреду по коридору, заглядывая во все комнаты, и в конце концов выбираю себе самую большую. Её стены выкрашены белой краской, окно выходит на фьорд, и заходящее солнце освещает пыльный пол. Окно спальни Гарда выходит на эту же сторону дома, но она кажется более тёмной, как будто серые стены отбрасывают дополнительные тени.

Я ложусь на кровать и вздыхаю. Я очень устал от переезда. Так и буду лежать много часов, уставившись в потолок. На улице светло, и я не понимаю, день сейчас или ночь. Неужели в этом огромном доме не сплю только я? Появятся ли у меня здесь друзья? От таких мыслей я испытываю чувство одиночества, но не только. Я полон надежд. Ведь не может же моя новая жизнь оказаться хуже прежней?

Глава 3

Следующим утром я долго сплю. Ближе к полудню папа предлагает мне сходить в магазин.

– Я даже не знаю, где здесь магазин.

Папа смеётся и разводит руками, словно хочет меня успокоить:

– Надо же, какой энтузиазм! Он тут недалеко, рядом с главной улицей. Мимо точно не пройдёшь.

Я огибаю картонные коробки, заполонившие гостиную, и выхожу из дома.

Солнце шпарит, и приходится прикрыть глаза рукой, чтобы рассмотреть все соседние дома. Живёт ли на Лодочной улице кто-нибудь из моих ровесников? Они такие же, как я? Может быть, у них тоже впереди целое лето и они не знают, чем заняться? Я сгораю от нетерпения. Только представьте: мы переехали сюда, к этому маленькому фьорду на этом маленьком острове.

Переезд на новое место – это начало чего-то нового.

В последние недели такая мысль много раз приходила мне в голову. Если уж на то пошло, то здесь никто обо мне ничего не знает. Правда, и в старой школе мало кто знал. Я вдруг вспоминаю последний день в своём бывшем классе, и меня наполняет пустота. Никто мне ничего не сказал. Никто не сказал: «Мы будем скучать по тебе, Хенрик. Мы будем скучать по твоим шуточкам. Мы будем скучать по твоему смеху. Удачи на новом месте!» Никто ни хрена не сказал, хотя мы столько лет проучились в одном классе. Даже учителя забыли, что я собираюсь переезжать: им не было до меня дела.

Но здесь я могу стать кем захочу.

В голове появляется яркая картина: я представляю, как вхожу в свою новую школу в Ботсвике в первый день после летних каникул. Я вижу, как толкаю двери двумя руками, будто ковбой в вестерне. Голова у меня поднята, спина прямая, как линейка. Я не тащусь по коридору медленными короткими шажками, а иду длинными уверенными шажищами, и каждый проносит меня на метр вперёд. Фантазия не унимается, и я позволяю ей разгуляться: я чувствую себя уверенно – чёрт, я так уверен в себе! – и тут замечаю стайку девчонок у шкафчиков. Они разглядывают меня, мои коричневые скейтерские кеды, мою толстовку и зачёсанные на левый пробор волосы. Девчонки быстро отворачиваются, краснеют и начинают шушукаться. «Кто это? – наверное, говорят они и, скорее всего, хихикают. – Кто этот новый парень в нашей школе?»

Меня вдохновляют такие мысли, вдохновляют фантазии о лучшей версии меня. О том человеке, который не теряется в толпе, а выделяется из неё.

Я иду по Лодочной улице в своей реальной жизни и вижу, как две маленькие девочки играют во что-то вроде пятнашек. Заметив меня, они замирают, отходят к краю дороги и таращатся во все глаза. Я прохожу мимо, глядя себе под ноги, и краснею от их внимания.

«Ты полный ноль, – слышу я голос в своей голове. – Ты не тот высокий темноволосый самоуверенный киногерой. Ты ноль, который никому не интересен. А если ты становишься кому-то интересен, то наверняка по не слишком приятному поводу».

Мне кажется, что девчонки смеются надо мной и моей бейсболкой, что они корчатся от смеха и ржут так сильно, что чуть не описываются. Я снимаю бейсболку и остаток пути несу её в руке.

Магазин находится в конце улицы на другой её стороне. Я читаю вывеску на стене.

Лавка Леннарта.
Сердцем с Ботсвиком с 1939

Я открываю дверь и вхожу, над головой звякает колокольчик, а из глубины помещения доносится мужской голос:

– Привет.

Я не отвечаю и направляюсь к холодильникам, достаю пакет молока и пару йогуртов – один для себя, другой для Гарда. Меньше всего мне хочется расстраивать маму отсутствием внимания к младшему брату. Потом подхожу к полкам с хлебом.

– Возьми этот. – Глухой голос раздаётся так неожиданно, что я вздрагиваю. Я поворачиваюсь и вижу пожилого мужчину, который протягивает мне зерновой хлеб. – Я пеку его сам, – объясняет он. – Во всём Ботсвике лучше не сыщешь!

Мужчина старый, но у него широкие плечи, здоровенные руки, а густые седые волосы торчат во все стороны – может даже показаться, что у него на голове шапка.

– Совсем свежий, – добавляет он с улыбкой, после чего вроде бы теряет ко мне интерес. Он разочарованно кладёт буханку обратно на полку и собирается повернуться ко мне спиной.

– Я в-возьму его.

Старик замирает на полдороге.

– Очень хорошо, – говорит он и с любопытством поглядывает на меня, пробивая товары на кассе. – Турист? Я тебя раньше не видел.

– Нет. Мы вчера переехали сюда.

– Переехали? – старик вскидывает брови. – Вы переехали в Ботсвик?

– Да, мы вчера в-въехали в наш дом.

– Понятно, – говорит он, продолжая изучать меня. – Видишь ли, люди переезжают сюда не часто. Мы не очень привыкли принимать новых соседей.

– Да?

– Да, – кивает он. – После закрытия фабрики в этом городе больше пустых домов, чем живых людей, а это говорит само за себя. Но добро пожаловать в Ботсвик, где лето – это лучший день в году, – он посмеивается над своей шуткой. – А в каком доме вы живёте?

– Здесь рядом, – отвечаю я. – Папа отсюда родом. Он вырос в Б-Б-Ботсвике.

– Да что ты говоришь!

Что-то есть в этом старике. Большие ручищи, добрые мягкие глаза… Мы стоим и болтаем, и внезапно я понимаю, что рассказываю ему о папе, которого зовут Гуннар, о том, что он будет учителем в школе, и о маме, которую зовут Маргарет, и о том, что она пишет картины и выставляет их в Осло, Тронхейме и Бергене. Слова потоком льются из меня, из какого-то места в моей голове.

Старик молчит. Он кивает и улыбается уголками губ. Судя по всему, ему нравится разговаривать со мной. И мне это не кажется.

– Значит, Гуннар наконец вернулся? – спрашивает он. – Ты похож на него, тебе говорили об этом? У тебя его глаза.

– Вы знаете моего папу?!

– Ооо, я прекрасно его знаю, хотя не видел много лет. Я его дядя.

Я озадаченно смотрю на старика. Мой рот открывается, но из него не вылетает ни звука.

– Я брат твоей бабушки. Ну, один из братьев: в нашей семье, знаешь ли, было десять детей.

– Но т-тогда вы мой…

– …двоюродный дедушка, – заканчивает он. – Точно. Неужели мир такой маленький? – Он улыбается, а я вспоминаю табличку у двери.

– Это в-вы Леннарт?

– Нет. Леннартом звали моего отца… – Он замолкает и задумывается. – Твоего прадедушку, вот кем он тебе приходится. Он держал этот магазин сорок два года, а я стал им заниматься, когда отец отправился в лучший мир. Меня зовут Улаф. – Улаф протягивает мне руку через прилавок.

Моя ладонь тонет в ней:

– Хенрик.

– Очень приятно, Хенрик! А вот теперь я сгораю от любопытства: какой же дом выбрал Гуннар для своего великого возвращения?

– Дом на вершине холма, вон там, – я указываю рукой, как будто у Улафа лазеры вместо глаз и он может видеть сквозь стену.

Улаф замолкает и поворачивается к окну. Он долго смотрит на улицу, а потом спрашивает меня:

– Который?

– Белый. На самой вершине. Лодочная улица, тридцать семь.

Улаф кладёт пакет молока в мешок в полном молчании. Его рука едва заметно дрожит.

– Вы знаете, где это?

Он протягивает мне мешок через прилавок.

– Да, да, – медленно отвечает он. – Я знаю каждый дом на этом острове. Я прожил здесь всю свою жизнь. – Радостное выражение уходит с его лица, он больше не смотрит мне в глаза. – Дом, который вы купили, старый.

– Насколько с-старый?

– Как сказать, – пожимает он плечами. – Старше меня, а мне семьдесят два. Конечно, с ним многое произошло с тех пор, как я был маленьким – его ремонтировали и всё такое, – но дом всё тот же. – Голос его грубеет. – Дом выглядит точно так же, как и всегда.

– А кто там ж-жил до нас?

– Разве ты не знаешь? – тихо спрашивает Улаф, и глаза его распахиваются. Потом он машет рукой: – Эх, да много кто. – Голос его вновь смягчается, а я хмурюсь. Он чего-то не договаривает? – Люди въезжают в этот дом – и выезжают, вот в чём дело, – говорит он. – Неожиданно появляется грузовая машина, и жильцы начинают бегать туда-сюда с чемоданами в руках. Так происходит со всеми домами в Ботсвике. Когда становишься старым, как я, весь этот город превращается в жалкие воспоминания. Он уже просто место с пустыми домами, через которое надо проехать, чтобы попасть куда-нибудь ещё.

Глава 4

Дверь захлопывается у меня за спиной. Я присаживаюсь на скамейку у магазина, достаю из кармана мобильник и втыкаю в уши наушники.

Я пересчитываю недели по пальцам. До начала учебного года их осталось шесть. Чем же я буду здесь заниматься? Спотифай начинает проигрывать музыку, а я сижу и смотрю на ворону, которая приземлилась у края канавы рядом с каким-то пакетом. Она прыгает вокруг него, внимательно оглядывается по сторонам, нет ли опасности, после чего начинает драконить пакет. Я несколько минут слежу за вороной, из наушников грохочет музыка. Я наблюдаю за сражением птицы с пакетом.

Улаф, его ведь так зовут?

Во время нашего разговора его лицо менялось. Голос стал тише и глуше, а рука затряслась, будто он чего-то испугался. Что же произошло?

Кто-то трогает меня за плечо. Неожиданно прямо передо мной оказывается пара горящих зелёных глаз. Рядом на скамейке сидит девчонка. Она смеётся – наверняка заметила, как я вздрогнул. Что творится с людьми в этом городе? Они подкрадываются к тебе как хищники.

Рот девчонки открывается и закрывается, а музыкальное сопровождение делает всю картину похожей на сцену из немого фильма. Я выдёргиваю наушники из ушей.

– Они умные, правда же? – говорит она.

В тот же миг я чувствую себя полным идиотом. Я не могу выдавить из себя ни слова. Как давно она сидит на скамейке? Она обращается ко мне? Я оборачиваюсь, но поблизости больше никого нет.

– Ну, вороны, – объясняет она и кивает на противоположную сторону дороги. – Вороны – одни из умнейших птиц во всём мире. Можешь поверить?

– Вообще-то не м-м-могу, – выдавливаю я, ненавидя дрожь в своём голосе. Но заикание я ненавижу ещё больше.

– Я кое-что читала в интернете про одну шведскую пару, – говорит она и снова переводит взгляд на ворону.

Это даёт мне возможность получше разглядеть её. У девчонки рыжие волосы, а глаза подведены чёрным карандашом. Веснушки. Вообще-то она довольно симпатичная, думаю я, а она снова поворачивается ко мне, чтобы проверить, успеваю ли я за её мыслью.

– Множество ворон позвонили в дверь к одной шведской семейной паре.

– П-позвонили в д-дверь?

Она оживлённо кивает:

– Вороны звонили им в дверь каждый день. Они стучали клювами в звонок, и женщине это нравилось. Всякий раз, когда они звонили, она их кормила. Её мужу, наоборот, совершенно не нравилось, что к ним в дверь ломится воронья банда, и он начал на них кричать. Орал и ругался, и даже бросал камни им вслед. А вороны ничего не забывают. Как мы уже знаем, они умные. – Девчонка стучит пальцем по виску. – У мужа и жены было по машине, – продолжает она. – И в один прекрасный день мужчина подошёл к своей машине и увидел, что птицы полностью её обгадили. Машину его жены они не тронули. Он зверски разозлился, но это повторялось день за днём – они гадили на его машину, а автомобиль жены оставался чистым. Он стал парковать машину далеко от дома, но это не помогало. Вороны помнили, как он кидал в них камнями, и гадили на его машину, где бы она ни находилась, но никогда не трогали машину его жены. С ума сойти, да?

– Точно, – говорю я. – А это п-правда?

– Если бы это было неправдой, наверное, об этом бы не писали. Но меня там не было, так что гарантировать не могу, – она пожимает плечами и резко поворачивается в мою сторону: – А ты чем занимаешься? Наслаждаешься каникулами?

Теперь моя очередь пожать плечами, я не вполне уверен, на какой вопрос надо отвечать.

Несколько секунд она изучает меня любопытными живыми глазами. Буквально не отводит от меня глаз.

– Ты кто?

«Хе-Хе-Хе-Хе… – произношу я про себя, лицо у меня раскраснелось. – Хе-Хе-Хе…»

– Хенрик! – говорю я очень быстро и с облегчением вздыхаю. И вдруг до меня доходит, что она уже слышала, как я заикаюсь, правда же?

– Ты не местный.

– Нет, мы переех-хали сюда, – отвечаю я, и лицо снова предательски краснеет.

Сердце у меня бухает как барабан. Не так уж часто я болтаю с девчонками. Не так, не на таком близком расстоянии, не наедине и не настолько откровенно. Она называет своё имя, но я так нервничаю, что тут же его забываю. Я делаю вид, что у меня чешется щека, и подношу руку к лицу, чтобы скрыть румянец.

Девчонка засовывает руки в карманы своей чёрной кожаной куртки:

– Можешь сделать мне одолжение?

Будь крутым, Хенрик, думаю я и пожимаю плечами:

– Ну… да.

– Можешь купить мне зажигалку?

– Купить тебе зажигалку? – удивлённо повторяю я.

– Ага, зажигалку, – кивает она. – Знаешь, это такая штучка: нажмёшь на кнопочку – и появится маленький огонёк. Ты наверняка видел их раньше.

Она показывает жестами то, о чём рассказывает. Щёлкает воображаемой зажигалкой.

– Я знаю, что такое зажигалка, – быстро выпаливаю я и снова краснею.

– Чудесно.

– Ты всегда п-просишь чужаков купить тебе зажигалку? – заикание возвращается и ворует у меня слова.

– Улаф мне не продаст. – Она вздыхает и проводит рукой по волосам. Я стараюсь думать о чём-нибудь кроме заикания. Это не так уж просто. Я упражняюсь с того дня, когда начал говорить.

– Ну ладно, давай.

Она копается в сумке и вынимает двадцать крон.

– Возьми самую дешёвую, – говорит она и опускает монетку мне в руку.

Я встаю, откашливаюсь и собираюсь что-нибудь сказать, но не знаю что, поэтому просто молча возвращаюсь в магазин.

Я возвращаюсь обратно и протягиваю ей зажигалку.

– Фиолетовая, – говорит она. – Необычный выбор.

Рыжая девочка щёлкает зажигалкой, пока не появляется пламя, а потом идёт дальше по улице. Я стою и смотрю ей вслед. На ней облегающие джинсы. На фоне чёрной куртки кажется, что её волосы горят как огонь.

Она оборачивается:

– Ну, ты идёшь?

– Кто, я? – спрашиваю я.

– А что, здесь есть кто-то ещё?

Её глаза предупреждают, что смех на подходе, и лицо у меня наливается жаром. Ты идиот, Хенрик. Хочется дать себе самому по лбу. Конечно, она обращается ко мне.

Она идёт вперёд, я подхватываю мешок и спешу вслед за ней. Мы прошли всего несколько метров, и я понимаю, что должен что-то сказать, всё равно что, главное – сказать. Между нами повисла ужасная тишина. Голова у меня работает на полную мощность.

Ну, скажи уже хоть что-нибудь, ради бога!

– А п-почему Улаф отказывается п-продавать тебе зажигалки? – Я буквально выдавливаю из себя слово за словом.

– Ему не нравится, что молодёжь курит. Он говорил мне это много раз, а однажды, когда учуял от меня запах табака, щёлкнул по лбу. «Детям нельзя курить, знаешь ли, – произносит она глубоким голосом, передразнивая Улафа. – Видишь, что здесь написано? Курение убивает. Посмотри на картинку. Такими твои лёгкие станут через десять лет, вот такими гнилыми они будут». Но я видела его на веранде. Он сам там курит.

– Ты куришь?! – не поверил я. Я бы так не удивился, даже если бы она прижалась ко мне и чмокнула в щёку.

Она смеётся над этим вопросом:

– А как ты думаешь, для чего мне понадобилась зажигалка?

– Не знаю, – отвечаю я. – П-поджечь дом?

Она снова смеётся.

Больше ничего смешного мне в голову не приходит, и я молча иду вперёд. Каждый порыв ветра доносит до меня запах её духов. Мне нравится, я начинаю скучать по этому запаху, как только он исчезает. На какой-то миг я даю волю фантазии. Я представляю, как касаюсь носом её шеи и втягиваю в себя её запах. Я отбрасываю эту мысль и с любопытством смотрю на неё:

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать, – отвечает она. – А тебе?

– Тринадцать, – бормочу я.

Она снова меня удивила. Она ведёт себя так, будто ей намного больше лет, почти как взрослая. Наверное, я кажусь ей десятилеткой. Но это не важно, думаю я, на самом деле это не важно. Она симпатичная девчонка. А я ноль, я невидимка.

– Нам сюда, – говорит она и вынимает из кармана пачку сигарет.

Она сворачивает на тропинку, которая ведёт к красному лодочному сараю у моря. Я останавливаюсь и тут же представляю, как мама случайно проезжает мимо и видит меня с сигаретой в руке. Она бы не поверила своим глазам, даже если бы я затянулся и выдохнул дым ей в лицо.

– Ну, ты идёшь или нет? – торопит девчонка.

Я подтягиваю рукав свитера и смотрю на часы, хотя для этого нет никаких причин. Родители наверняка уже меня потеряли.

– Нет, я н-н-н… – Я замолкаю. Горло сжимается. – Я н-н-н… – Я не могу найти слово, оно исчезло где-то по дороге от мозга ко рту. Я сглатываю и предпринимаю ещё одну попытку: – Я н-н-н…

Я понимаю, что бой с собой проигран. Я смотрю на девчонку и думаю, что она наверняка отвела взгляд. Если люди не заканчивают за меня фразу, они всегда так поступают – стараются не смотреть мне в глаза и ждут, когда я справлюсь со словами.

Но девчонка смотрит прямо на меня.

– Нет, я не могу, – произношу я наконец.

– Ну, тогда в другой раз, – говорит она и пожимает плечами.

Она поворачивается и идёт вперёд по высокой траве. Вскоре она пропадает из виду.

Спустя несколько минут я плетусь вверх по Лодочной улице и шёпотом разговариваю сам с собой. «Я не могу… я не могу… я не могу…» Слова ни разу не цепляются за язык и не остаются во рту. Почему так? Почему я всегда начинаю заикаться в самый неподходящий момент? Потом я начинаю шептать: «Ну, тогда в другой раз… ну, тогда в другой раз..» Она говорила серьёзно? Неужели она на самом деле хочет ещё раз со мной встретиться?

Сзади слышится звук быстрых шагов. Я резко замираю. Рыжеволосая девочка останавливается рядом. Она тяжело дышит, и от неё воняет табаком.

– Что с-с-случилось?

Она пытается восстановить дыхание:

– Я пойду с тобой. Хочу посмотреть, где ты живёшь.

– Чего?

– Ну да, – говорит она, – всё равно мне больше нечего делать.

Глава 5

Видели бы меня сейчас парни из старого класса, думаю я, поглядывая на девчонку, которая шагает рядом со мной по Лодочной улице. Вот иду я, невидимка Хенрик, вместе с девчонкой. С настоящей живой девчонкой! Не с одной из легко одетых девиц, бегающих и расстреливающих зомби в видеоиграх. С настоящей. Я здесь всего второй день, а жизнь уже становится лучше. В животе порхают бабочки. О господи! Я понимаю, что не отвожу от неё глаз, поэтому быстро отворачиваюсь и молчу до тех пор, пока мы не доходим до поворота к моему дому.

– Вот здесь мы ж-ж-живём, – слова кажутся чужеродными элементами во рту. Надо привыкать, теперь это мой дом.

Она нажимает на что-то на экране мобильника, а потом поднимает голову:

– Ты здесь живёшь? На Лодочной улице, тридцать семь?

Лицо девчонки трудно прочитать. Её взгляд прикован к старому дому, и у меня появляется неприятное ощущение, что с ним что-то не так.

– Эээ… да, – отвечаю я. – А в чём дело?

– Это один из самых старых домов Ботсвика.

– Ну да?!

– Во всяком случае, так говорят.

Она стоит и разглядывает тридцать седьмой дом по Лодочной улице, и могу поклясться, она бледнеет. Девочка зажмуривается, а её губы превращаются в тонкую твёрдую линию.

– Что с-с-случилось? – спрашиваю я.

Она мотает головой:

– Ничего. Потом поболтаем.

Девчонка резко разворачивается и направляется вниз по улице. Она копается в телефоне, поэтому идёт медленно. Я вздыхаю и смотрю на дом с тёмными окнами, потом на двор. Дом окружён диким и мрачным участком леса, за лесом начинаются горы, их острые пики тянутся к небу. Я бросаю взгляд на Лодочную улицу, и в этот момент девчонка оборачивается.

– Всё ещё стоишь? – кричит она.

Я неловко машу ей и слышу в ответ смех. Потом я открываю ворота и по гравийной дорожке поднимаюсь к дому. В дверях я сталкиваюсь с папой.

– Что-то ты долго, босс, – качает головой он. – Нашёл магазин?

В качестве доказательства я приподнимаю мешок.

– Я съезжу в город и куплю пиццу, – говорит папа. – Будь добр, принеси маме дров из гаража.

Папа уезжает, а я прихватываю с собой из гаража связку дров. Я стою на гравии перед домом. Тишина этого места поразительна. В Осло тебя всегда окружают звуки. Машины, автобусы, трамваи, сирены «Скорой помощи». Голоса и смех людей. Там много шума, даже ночью. Здесь, в Ботсвике, до тебя доносится лишь далёкий приятный шум от редко проезжающих по главной дороге автомобилей. И вот я познакомился с девчонкой. Неужели это происходит на самом деле?

Размечтался. Я больше никогда её не увижу.

В эту секунду мой глаз улавливает движение на втором этаже. В одном из окон показалась тёмная тень. Занавески колышатся. Видны очертания человека. Кто-то в доме разглядывает меня через окно. Я прищуриваюсь и пытаюсь разобрать, кто это.

Тень исчезает.

Гард?

Занавески неподвижны. Окно – чёрный квадрат. Но кто же, если не он?

Я забрасываю связку дров на плечо и спешу домой. Тяжело дышу, закрывая за собой дверь. В висках стучит кровь. Я слышу, что мама на кухне. Ящики открываются и закрываются. Звякают столовые приборы. Спокойно, говорю я себе. Не позволяй младшему брату выставлять тебя дураком.

Я пытаюсь представить второй этаж. Пытаюсь понять, в какой комнате находился тот человек. Это сложно. Дом очень велик, а мы живём в нём совсем недолго, поэтому я не могу точно сказать, где какая комната, во всяком случае с улицы. Чем там занимается Гард? Мысли возвращаются к человеку в окне. Мне кажется, он был выше Гарда. Брат что, забрался на табуретку или стул и смотрел на меня сверху вниз?

– Разожги камин, – кричит мама из кухни.

Я кладу несколько поленьев, кусок газеты – и поджигаю. Потом присаживаюсь на корточки перед камином. Разгорается спокойное тёмное пламя, поленья начинают потрескивать. Звук со стороны дивана заставляет меня насторожиться. Я поворачиваюсь и вижу Гарда. Он сидит на диване, болтает ногами и беспокойно барабанит пальцами по диванным подушкам. Не похоже на тихого молчаливого брата.

– Т-т-ты был недавно наверху?

Он смотрит на меня, склонив голову набок.

– Гард, т-т-ты был недавно на втором этаже? – повторяю я. – Это ты шпионил за мной из окна?

И тут кое-что происходит. Гард наклоняется вперёд и искоса смотрит на меня полными ненависти глазами. Никогда не видел его таким.

– Да что это с т-т-тобой?!

– Прекрати мучить младшего брата, Хенрик! – кричит мама из кухни. – Мы уже говорили об этом.

Гард спрыгивает с дивана и проносится мимо. Потом его топот доносится с лестницы. А я долго стою и смотрю на дверь, за которой скрылся брат. Вчера я впервые увидел, как он бегает, а сегодня он так странно смотрит на меня. Да что здесь происходит?! Я замечаю, что у меня трясётся рука, делаю глубокий вдох и снова поворачиваюсь к двери. Что творится с моим младшим братом?!

Глава 6

Мы едим пиццу за столом в гостиной. Мама зажгла свечи, родители попивают красное вино и обсуждают, что нужно сделать в доме до начала учебного года. Потом они говорят о мамином новом художественном проекте. Она рассказывает, какие цвета собирается использовать и что хочет сказать этим произведением. Я не слежу за разговором, мысли мои находятся очень далеко, но вдруг я слышу своё имя.

– Хенрик?

– Что? – спрашиваю я.

– Можешь покормить Налу?

– А где она?

– Не знаю, – говорит папа, – наверняка где-то на улице.

Я наполняю миску кошачьим кормом, выношу её на террасу и ставлю на пол.

– Нала! – зову я. Безрезультатно. Я снова кричу и опять не получаю ответа. Ну а как иначе, она же кошка.

Я возвращаюсь в гостиную и закрываю за собой дверь. Смотрю через стекло на террасу и на лес. Я замечаю что-то чёрное в тени под деревьями. Здоровенная кошара трусцой выбегает из леса. Она пересекает лужайку, поднимается по лестнице, но вдруг замирает. Она стоит и смотрит на еду. Я открываю дверь, чтобы она смогла войти в дом:

– Иди, Нала. Иди, киса!

Она поворачивает голову, несколько секунд смотрит на меня, после чего сбегает вниз по лестнице и прячется под крыльцом.

Как странно, думаю я. Нала всегда по вечерам просится в дом. Нала, жирная и ленивая домашняя кошка, ненавидит холод и грязь. А сейчас она захотела остаться на улице. Я смотрю на второй этаж и думаю о движении, которое я видел в окне. Думаю о Гарде, который никогда не обращал на меня внимания. А теперь он за мной подглядывает.

– Где Г-Г-Г…

– …Гард, – предполагает папа.

Я ненавижу, когда он так делает, не давая мне договорить.

Улыбка исчезает с маминого лица:

– Ты включил радионяню?

– Да, – отвечает папа. – Ты уже второй раз спрашиваешь, милая.

– И она работает как положено?

– Точно, – спокойно говорит папа.

Я сажусь у края стола и разглядываю маму. Меня раздражает, что выражение её лица меняется, даже если кто-то просто произнесёт вслух имя Гарда. Я снова думаю о том, как брат сидит наверху и подглядывает за мной. Кажется, он неожиданно узнал о моём существовании, как будто всю свою предыдущую жизнь даже не догадывался, что я есть. Пока мы не переехали сюда.

– А что творится с Гардом? Вы ведь тоже заметили? – спрашиваю я. Мне сразу становится лучше оттого, что я высказал свои мысли вслух. – С ним что-то происходит с тех пор, как он вошёл в этот дом.

Папа хмурится. Следы улыбки ещё видны в уголках его губ, но стремительно исчезают.

– С Гардом ничего не происходит. Он просто должен привыкнуть к своему новому дому, как и все мы.

– Нет, тут что-то другое, – возражаю я. Следующие слова проскальзывают сквозь зубы и покидают мой рот до того, как я успеваю об этом пожалеть. – Он меня пугает.

По папиному лицу проносится тень.

– Он шпионил за мной из окна, – говорю я взволнованно. – А потом сидел на диване и пялился на меня. Обычно Гарду нет до меня никакого дела. Он никогда не обращает на меня внимания, и уж точно никогда не сидит и не пялится. Я клянусь, в его взгляде была злоба. Он смотрел на меня, и мне казалось, что он хочет мне навредить.

– Ерунда, – отмахивается папа. – Он твой младший брат, Хенрик. Он любит тебя. Он…

– А что с комнатой, которую он выбрал? – прерываю я его. – Он за всю свою жизнь никогда ни в чём не был так уверен, как в этом своём выборе. Гарда всегда интересовал только он сам. Он никогда не был обычным, и с тех пор как мы приехали сюда, он не изменился к лучшему.

– Гард точно такой же, как ты, я и мама.

– Нет, не такой же. Ему семь лет, а ему требуется радионяня, господи прости, – я слышу свой собственный смех, и папа качает головой:

– Гарду просто нужно немного…

– …в-времени, – вздыхаю я. – Вы всегда так говорите. Он ведёт себя как чудик, а вы считаете, что ему просто нужно время.

– Замолчи! – папа повышает голос и так сильно сжимает кулаки, что белеют костяшки. – Довольно, – говорит он, на этот раз тише. – Ты не должен подобным образом говорить о своём младшем брате. Я больше не желаю слышать, как ты говоришь о нём в подобном ключе.

Я опускаю глаза. Лицо у меня раскраснелось, и я ничего не могу поделать с тем, что слёзы вот-вот польются из глаз. Папа никогда так со мной не разговаривал, никогда не повышал на меня голоса. Я поглядываю на маму в поисках поддержки, но она просто смотрит вдаль пустыми глазами. Кажется, она вообще ничего не слышала. Папа буравит меня взглядом. Все молчат. В гостиной повисает тишина. А потом я слышу слабые звуки – лёгкие шаги по лестнице в коридоре.

Глава 7

Я чищу зубы, полощу рот ополаскивателем и иду по коридору мимо комнаты Гарда. Дверь открыта. Мой младший брат сидит на кровати в белой пижаме в синюю клетку. Папа сидит рядом с ним и помогает ему принять лекарство от астмы.

Я быстро шагаю дальше.

Следующая дверь тоже открыта. Здесь я останавливаюсь и прислоняюсь к дверному косяку. Мама стоит спиной ко мне. В одной руке она держит кисточку, в другой – бокал с вином. Её внимание сосредоточено на мольберте с белым холстом.

– Спокойной ночи, – произношу я.

Она поворачивается и улыбается.

– Что будешь рисовать? – спрашиваю я.

– О! Пока не знаю, – отвечает она. – Но одно знаю точно. В этом большом доме, где так много стен, коридоров и укромных уголков, я обязательно найду вдохновение, которое мне так нужно. А сейчас я просто коснусь кистью холста. У меня есть план, но в конце концов картина заживёт своей жизнью. И это прекрасно. Через несколько недель я создам что-то на этом холсте. Что-то настоящее.

Она подмигивает мне, и я думаю, что со временем именно так всё и будет. Время станет жить своей жизнью. Понравится ли мне в этом доме? В этом городе? Буду ли я интересен кому-нибудь, кроме моих родственников?

– Мой милый Хенрик, – говорит мама и откладывает кисть в сторону. – Иди обними меня перед сном.

Она определённо разглядела что-то в моём лице. Мама всегда знает, когда мне тревожно.

В своей комнате я открываю один из чемоданов, достаю несколько футболок и бросаю их в пустой шкаф. В дверь стучат.

– Можно войти, босс? – спрашивает папа из-за двери.

– Да, – отвечаю я и покашливаю.

Папа осторожно открывает дверь, входит в комнату и присаживается на край кровати.

– Прости меня, – говорит он.

– Ничего с-страшного.

– Нет, это не так. Я ведь совершенно не собирался на тебя злиться. И знаешь, ты прав. С Гардом бывает трудно. Он воспринимает мир не так, как мы, и в каком-то смысле он не такой, как все остальные. Именно поэтому очень важно, чтобы у него всегда был ты и чтобы он мог на тебя равняться. В то же время тебе нужно попытаться понять его. Понять его мир.

– Мне кажется, с ним творится что-то странное. Он смотрел на меня почти с ненавистью. Я даже не знаю, как он умудрился спуститься со второго этажа в гостиную с такой скоростью. Это просто невозможно, – пожимаю плечами я, думая, как озвучить следующую новость. – Дело в том, что он вдруг мной заинтересовался, причём как-то не по-доброму. Раньше т-такого не было. Как можно настолько измениться? Меня это пугает… немного.

Последнее слово я добавляю потому, что собираюсь продвигаться вперёд постепенно. Я не хочу, чтобы папа снова разозлился.

– Хенрик, – папа смотрит мне в глаза. – Переезд никому не даётся легко. Ни тебе, ни маме, ни Гарду. Это переход от старого, привычного, к новому, неизведанному. Возможно, это его способ справиться с трудностями.

Я даже не могу выразить словами, насколько дико это звучит. Личность Гарда изменилась – и это его способ справиться с трудностями?! Но я ничего не отвечаю. Я не могу и дальше настаивать на своём.

– И ещё одно, – говорит папа. – Думаю, не стоит рассуждать об этом в присутствии мамы. Ты знаешь, как она относится к Гарду.

Я киваю и вспоминаю о радионяне, которая все эти годы была рядом с моим младшим братом, вспоминаю, что мама совершенно не в состоянии расслабиться, если не знает наверняка, где он и чем занимается.

– Ну вот, – папа зевает. – Пора ложиться. День был долгим. И нам ещё многое предстоит сделать в этом доме. – Папа с улыбкой оглядывает комнату. – Думаю, нам здесь будет хорошо, – говорит он.

Глава 8

Вечером я долго распаковываю вещи, складываю их в шкаф и смотрю видео на Ютубе. Даже подумать не могу о том, чтобы лечь спать. Сейчас полярный день. Чёртово солнце светит прямо на подушку и рисует жёлтую полосу на кровати. Я достаю из чемодана два пледа и завешиваю ими окно поверх занавесок. Теперь все щели закрыты, и в комнате наконец становится темно.

Я начинаю подключать игровую приставку к телевизору, и в этот миг из коридора доносится звук шагов. Я смотрю на часы в мобильном – два часа ночи. Не могла же мама рисовать так долго? Открывается и сразу захлопывается дверь. Я настораживаюсь. Сквозняк? Это ветер закрыл дверь? Комната родителей прямо рядом с моей, но звук шёл не оттуда. Та дверь расположена дальше по коридору, может быть, она ведёт в комнату Гарда. Я прислушиваюсь и улавливаю скрип, как будто по полу катятся колёса. В этом доме такая слышимость, словно стены сделаны из картона, думаю я.

Я рассматриваю заднюю панель телевизора в поисках разъёма для шнура игровой приставки. Меня переполняют мысли. Мы пробыли здесь всего пару дней, и у меня в голове не укладывается, что я уже успел поболтать с девчонкой. В животе порхают бабочки, когда я думаю о ней. И ещё я познакомился со стариком из магазина, с Улафом, которому, похоже, понравилось разговаривать со мной. Пока в Ботсвике не так уж плохо. Но, с другой стороны, все местные какие-то странные, и я пока не совсем понимаю в чём.

Боковым зрением я улавливаю движение чего-то чёрного и медленно поворачиваю голову. Сердце бешено колотится, пока до меня не доходит, что это просто пледы свалились на пол. Я иду к окну, чтобы вернуть их на место, и замечаю, что грязный пыльный подоконник завален дохлыми мухами. Они лежат ровными рядами лапками кверху. Мой взгляд цепляется за одну из них. Около трупа мухи кровавое пятно, как будто кто-то раздавил её пальцем. Мои мысли возвращаются к Улафу из магазина и рыжеволосой девчонке. И я вдруг понимаю, что в них странного. Их поведение изменилось после того, как они узнали, что мы поселились в этом доме. Оба побледнели и стали не такими разговорчивыми. А тут ещё эти заморочки с Гардом.

Что-то здесь не так.

Я трясу головой и отгоняю от себя эти мысли, потом сгребаю дохлых мух и пыль в ладонь, открываю окно и выбрасываю мусор. И замечаю что-то под деревом в саду. Там стоит кошка и смотрит на меня.

– Нала! – удивлённо восклицаю я.

Хвост её ходит из стороны в сторону, и меня охватывает беспокойство. А кошачьи глаза всегда так горят? Они похожи на два языка пламени. Здоровенная кошка склоняет голову набок, совсем как Гард.

Неожиданно раздаётся стук в дверь. Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь, нервно глядя на источник звука. Три громких удара, как будто стоящий за дверью желает мне зла. Кто, чёрт возьми, ломится ко мне посреди ночи?!

– Кто там? – шепчу я дрожащим голосом и прислушиваюсь. В коридоре тихо, никто не отвечает. – Эй! К-к-кто там?!

Я делаю осторожный шаг в сторону двери, но замираю, услышав отчаянный крик:

– Помогиииите!

Я столбенею. Кровь стынет в жилах. В тот же миг по дому опять проносится:

– Помогиииите!

Голос жалобный и пронзительный – кажется, что в одной из комнат мучают какую-то женщину. Я прислоняюсь к стене, глубоко дышу и пытаюсь понять, кто кричал. Никогда ещё не слышал ничего подобного. Кричали одновременно с двух сторон, и голос эхом отражался от стен. Я делаю несколько глубоких вдохов. Вдох. Выдох. И только тогда до меня доходит, что это радионяня! Гард закричал, а радионяня повторила его крик. Это логично – но не совсем. Тот голос не был похож на голос моего брата? Или был?

Кто-то заворочался в кровати за стеной. Сначала я слышу маму. Она что-то бормочет, потом доносится голос папы. Дверь их спальни распахивается, и мама быстрыми лёгкими шагами идёт в сторону комнаты Гарда. Сразу за ней тяжело топает папа.

Это просто кричал Гард, говорю я себе. Это просто Гард.

Я открываю дверь и устремляюсь по коридору к нему. Сейчас я не хочу оставаться в одиночестве.

Мама сидит на кровати и обнимает моего младшего брата. Гард жмётся к ней. Он дрожит и всхлипывает. Если бы я его не знал, я бы подумал, что он смеётся.

– Что п-п-происходит? Это Гард кричал?

Мама кивает.

– Т-ты уверна, что это он?

– Да, ему приснился кошмар, – отвечает она слабым голосом.

– Такой же, как раньше?

Гард крепче прижимается к маме, уткнувшись головой ей в руки, и она крепко держит его. Не часто ей такое позволяется, Гард редко разрешает к себе прикасаться.

– Мама, – всхлипывает он. И надтреснутым голосом повторяет: – Мама… мама… мама.

Папа стоит рядом с ними, широко расставив ноги, и беспомощно чешет затылок.

С Гардом это и раньше случалось. Ему снились ужасные сны, от которых он просыпался по ночам, плакал, орал и вопил, метался по кровати как бешеный пёс. Но такого уже давно не было, и Гард ещё никогда не звал на помощь. У меня по спине пробегает холодок, когда я вспоминаю тот полный боли крик. Невозможно поверить, что у моего младшего брата, у этого маленького мальчика с тоненьким голоском, такие мощные лёгкие. И я никак не могу отделаться от мысли, что кричали не его голосом. Что же ему приснилось? Это он стучал в мою дверь? Концы не сходятся, сейчас концы совершенно не сходятся с концами.

Глава 9

Я слышу шум внизу. Родители распаковывают вещи. Они включили радио, в гостиной звучит музыка. Я долго валяюсь и просматриваю ленту Инстаграма. У девочки, которая училась со мной в одном классе, день рождения, и она выложила фотку. Многие уже успели её прокомментировать. Все желают ей, чтобы день был таким же прекрасным, как она сама, и комменты переполнены поздравлениями и сердечками.

Я бы никогда не выложил свою фотку в день рождения. И ничего похожего мне никто не напишет.

Я включаю воду, трубы начинают гудеть. Душ выплёвывает несколько капель, и только потом появляется устойчивая струя. Я принимаю душ, а потом провожу рукой по запотевшему зеркалу. Не вижу ничего хорошего. На лбу три прыща с белыми головками только и ждут, чтобы их выдавили. Я с двух сторон указательными пальцами сдавливаю красные наросты и давлю. Они взрываются, и на стекло летят красные капли. Я замечаю, что четвёртый прыщ на подходе. Он как бы прячется под кожей, но предупреждает: скоро я выберусь, Хенрик. Завтра или послезавтра ты меня увидишь, ничтожный Хенрик.

Зеркало снова затуманивается, моё лицо становится едва различимым, будто размазанным. Ну и ладно. Буду невидимкой.

Папа стоит в гостиной перед дверью на террасу с чашкой кофе в руке. Услышав мои шаги, он оборачивается.

– Доброе утро, босс, – говорит он и снова выглядывает наружу. – Ты видел кошку?

– Видел ночью.

Папа хмурится:

– Вот как?

– Да, я видел её на лужайке.

Я сажусь за стол в кухне, папа распахивает дверь на террасу. Он выходит и оглядывает лес, потом наклоняется, берёт кошачью миску и заносит её в дом.

– Нала не притронулась к еде, – говорит он. – И она не заходила в дом с тех пор, как мы приехали. Не похоже на неё.

– Расслабься, – доносится из кухни голос мамы.

– Да-да, расслабляюсь, просто это очень странно, – отвечает папа. – Обычно она не гуляет по ночам. Она всегда приходит домой.

– Она обследует окрестности, Гуннар. – Мамин голос внезапно становится строгим: – Прошу тебя, перестань думать о кошке. Лучше помоги мне распаковать вещи.

Мама закрывает какой-то ящик на кухне, звякают столовые приборы. Я хмурюсь, смотрю на папу, а он смотрит на меня. Мама никогда не говорит резким голосом, и, конечно, она любит Налу так же сильно, как и мы.

В этот самый миг я слышу, как кто-то спускается по лестнице со второго этажа. Я начинаю привыкать к звуку этих быстрых лёгких шагов: кажется, я слышал их всегда, как будто Гард всегда бегал. Но это не так. Он изменился.

В дверях появляется маленький человечек. Мой младший брат.

– Я хочу домой, мама, – говорит он, прикрывает рот рукой и кашляет. Даже кашель у него робкий, словно не хочет из него выходить, а хочет остаться внутри. Гард весь какой-то робкий.

– Я хочу домой, – повторяет он.

Мама выходит в гостиную с озабоченным лицом.

– Иди сюда, садись, – просит она.

Я знаю, что она не решается подойти к нему, что она боится его напугать.

Гард семенит маленькими-премаленькими шажками. Вот он добрался до стола. Он усаживается на стул рядом с мамой. Ей бы хотелось быть поближе к нему, но полметра лучше, чем десять. Она улыбается. Мамино лицо светится.

– Мы и так дома, мой мальчик, – мама осторожно касается рукой его спины. И, к моему огромному удивлению, он не отстраняется, а позволяет ей погладить себя. Что с ним творится?! – Нужно время, чтобы привыкнуть к новому месту. Но нам всем здесь будет очень хорошо, – обещает мама.

Гард смотрит в стол.

Неужели это ты стучал в мою дверь сегодня ночью, думаю я. Ты кричал? Но я не задаю ему никаких вопросов, Гард всё равно никогда мне не отвечает, но я решаю, что наверняка это был он. Ну а кто ещё?

– Нам здесь не рады, – произносит Гард своим тонюсеньким голоском. – В этом доме нас не хотят.

– Что такое? – смеётся мама. – Не говори глупостей, дружок. Это наш дом. Разумеется, он нам рад.

Глава 10

Я вижу маленький красный лодочный сарай с главной дороги и опускаю велик на землю. Высокая трава полностью скрывает его. Я натягиваю бейсболку на лоб и сую руки в карманы. Чувствую себя неуверенно. Я не знаю, окажется ли она здесь. Не знаю, что она подумает, увидев меня. Если она меня увидит, если она здесь. Если, если, если!

Я подхожу к сараю и берусь за дверную ручку. Дверь не поддаётся. Я приглядываюсь и вижу, что она заперта на большой висячий замок. Что это я себе выдумал? Что я войду, а она сидит и ждёт меня? Я тихо выругался.

Я обхожу сарай и усаживаюсь на большой камень у кромки воды. Значит, здесь ты обитаешь? Кто ты? Я втягиваю в себя запах морской воды. Я слышу плеск волн, крики чаек, кряхтение лодочного мотора вдалеке. Вдруг вдали у кромки воды замечаю мужчину в чёрном пальто. Я вздрагиваю. Он стоит и рассматривает меня.

– Э-э-эй! – кричу я. – Что тебе надо?!

У него бледное лицо и ввалившиеся щёки. Чёрное пальто болтается мешком на его тощем теле. Он выглядит нездоровым. Мужчина разворачивается и идёт прочь. Я поднимаюсь и тоже ухожу.

Этим вечером я сижу на кровати, закутавшись в плед, и играю в приставку. Это моё единственное увлечение. Я слышу, как внизу останавливается машина. Ставлю игру на паузу и подхожу к окну в тот момент, когда лавочник Улаф открывает ворота и входит в них. Ему навстречу идёт папа. Мама поднимается от цветочной клумбы и стряхивает грязь с рук.

Я бегу вниз по лестнице, Улаф, увидев меня, улыбается.

– Вы же уже знакомы, – говорит папа.

– Точно, – кивает Улаф.

Лавочник останавливается на лестнице, ведущей ко входу в дом, и заглядывает внутрь. Он делает шаг и снова замирает. Потом он что-то бормочет себе под нос и трясёт головой. Никто ничего не говорит, и я не совсем понимаю, что происходит, но улыбка папы блекнет.

– С вами всё в порядке, Улаф? – спрашиваю я.

Улаф смеётся и хлопает папу по спине:

– Как насчёт того, чтобы посидеть на террасе?

– Нууу, – тянет папа, – почему бы и нет?

– В Ботсвике летних дней не так уж много. Надо наслаждаться ими, пока есть возможность, – говорит Улаф. Он снова смеётся, но как-то странно, как будто заставляет себя. – После такой хорошей погоды с моря часто наползает туман, и тогда лето испорчено.

Мы рассаживаемся вокруг круглого стола на террасе, Улаф берёт у папы банку пива, которая исчезает в его огромной ручище. Он долго рассказывает о Ботсвике, об обувном магазине и почте, обо всех учреждениях, которые закрываются, потом о лавке Леннарта, открытую моим прадедушкой. Он заправлял ею вплоть до того дня, когда почувствовал себя так плохо, что не смог подняться с кровати.

– Эта маленькая лавка была его страстью, – говорит Улаф, – он относился к ней с большой любовью. – Он отхлёбывает пива и продолжает: – Но вернёмся к вам. Должен сказать, я рад, что вы переехали сюда, потому что вы даёте Ботсвику шанс. Такие, как вы, молодые люди, важны для этого города. – Он указывает на нас и смеётся, а я думаю, что в нём что-то есть. Глубокий голос, добродушная улыбка. То, как он слушает меня, когда я говорю. Он мне нравится.

– Не думаю, что меня можно отнести к молодым людям, – отвечает папа.

– Нет, но твоих детей можно, – говорит Улаф. – И твою жену. – Он подмигивает и легонько хлопает папу по плечу. – Слушай, а сколько вы отдали за дом?

– Сущие гроши, – отвечает папа.

– Хорошо, хорошо, – кивает Улаф. – Дом уже давно выставлен на продажу, пора уж было кому-нибудь его купить.

– А когда его выставили на продажу? – спрашивает мама.

– Сейчас скажу. – Улаф задумался. – Лет десять назад, может, одиннадцать – как-то так. Дом пустовал. Но с ним происходили кое-какие перипетии.

– Перипетии? – повторяю я слово, которого раньше не слышал.

– Да. Несколько взломов, ничего серьёзного.

– Что за вз-зломы?

– Я знаю не больше того, что болтают покупатели в лавке, – отвечает Улаф. – Горел свет, когда хозяев не было в доме. Кто-то видел движение за занавесками на втором этаже. Кто-то утверждает, что слышал крики.

Продолжить чтение