Читать онлайн Альтер эво бесплатно

Не начало

Город Золотой был как обломок крушения, на котором выжившие устроили недельную вечеринку с плясками и запоем.

Это царство абсурда: здесь темно и одновременно ярко, пустынно и многолюдно. Взгляд мечется между еще не достроенными и/или уже разрушенными конструкциями, разрисованными граффити, утыканными факелами тики и светящимися диодными палками, облепленными плакатами и обмотанными нитями разноцветных флажков. Майя знает, что весь Город занимает какую-то четверть гектара, но, едва войдя на территорию, убеждается, что это вранье и неправда. Он бесконечный. Ненормальный и бесконечный.

Перед входом пришлось еще постоять, пока ее снимали со всех ракурсов, поставить штук двадцать галочек об отказе от ответственности и выслушать долгую тираду разочаровавшейся в ней Оксаны.

И вот Майя осторожно шагает по многолетнему растресканному асфальту – свеженькие алюминиевые банки, интегральные микросхемы, окурки, куски бетона с задранными к небу прутами-арматуринами, какие-то яркие тряпки, провод, стекло, силиконовые контейнеры, чья-то пластиковая туфля на высоченном прозрачном каблуке. Растяжение фасции, вывих лодыжки, падение, удар затылком об асфальт, смерть.

Ох. Давайте вот сейчас без этого, а?

Народу вокруг как на восточном базаре. В северной части молла есть один, хотя Майя его не посещает – она не большой любитель ни народа, ни грубой еды с приправами. Тамошний народ благодушный и деловитый. Здешний… Ну, она даже не знает, с чего и начать.

Ей навстречу валят люди в странной одежде, и люди в очень странной одежде, и люди в чем-то едва похожем на одежду, и люди без одежды практически вообще. Некоторые по двое – по трое просто со счастливым видом бегают вприпрыжку туда-сюда: как правило, «полетай» в первые час-два после употребления оказывает именно такой эффект. Другие стоят у полуобвалившихся стен, в уютных закутках, где вовсю долбит музыка, попивают прохладительные напитки и беседуют, либо сидят на ограждениях, на странных предметах или на земле. В окнах немногочисленных зданий, которые еще похожи на здания, горит свет. Какой-то тип лежит бревном посреди дороги, прямо на асфальте, и с меланхоличным видом наигрывает что-то на микросинте – звуки, естественно, тонут в других звуках. Две девчонки с густым размазанным макияжем в купальных костюмах из полипены (им не холодно), визжа, брызгают друг на друга голубым изотоником из бутылок с носиком-соской.

– Добро пожаловать во Фриктаун! Смелые желания, горячие сердца, сладкие тела! Добро пожаловать во Фриктаун!

Нервно дернувшись, Майя минует человека со спикерфоном, стоящего на обклеенной бумажными журавликами-оригами старой стиральной машине. Человек облачен во что-то типа плаща в пол, сделанного из траурного кружева узорно разрезанных мусорных мешков. Сверху полиэтиленовый плащ побрызгали из баллончика фосфоресцирующими блестками для детских праздников, и в наступающих сумерках переминающийся с ноги на ногу тип со спикерфоном напоминает рой светлячков.

Однако сумерки. Не пошевеливаться ли ей?

Из всего, что Майя слышала (ох уж эти сплетни на работе), следует, что ей нужно внутрь одного из зданий. Она напряженно крутит головой. Постройки… Напоминают дома из ее детства. Только в детстве дома были целые, конечно. А еще здесь заметно выше этажи, выше окна.

В действительности на территории Города Золотого – он же Фриктаун – до сих пор остаются стоять примерно пять домов, изогнутых буквами «Г» и «П», с подворотнями и внутренними дворами, а также роскошными, щедрыми на яркие впечатления подвалами. Раньше вроде была еще церковка не то часовенка, но сперва художники-метавангардисты с помощью полипены и листового железа превратили ее в концептуальный макет космического корабля, а потом конструкцию отжал под сотовую вышку мобильный оператор. На нижнем этаже, насколько известно Майе, до сих пор подают пышки и глинтвейн.

Ни то ни другое ее не интересует, так что она спешит мимо развеселой толпы, мимо звуков и запахов, чуть дальше, туда, где уже мало что светится. Проходит в подворотню, минует гулко блюющего подростка, усмиряет идиотский позыв «сделать с этим что-нибудь». Заворачивает за угол. Здесь уже темнее. Здесь уже торчат какие-то кусты. Угрожающего вида кусты.

Отлично.

Слух подстраивается, вновь поднимая чувствительность после той карусели с енотами на входе. Майя осторожно, по-цаплиному вышагивает, продвигаясь к ближайшей двери в стене. Дверь заглублена: она – подвальная дверь. Прямо то, что нужно.

Майя слышала, что приходить надо ранним вечером. Фриктаун – нестабильная формация: не всякий час суток он одинаков. Когда станет темнее, шумно и ярко будет на всей территории: сюда завалятся страждущие со всего молла. Тайные местечки и темные уголки исчезнут, начнется разгул с психоактивными вкусняшками, который угаснет сам собой наутро, и днем Город Золотой опустеет и будет дремотно приходить в себя. А когда опять настанут сумерки – вот как сейчас, – у некоторых законо-не-очень-послушных граждан появится шанс обтяпать свои гнусные делишки. Надо только не светиться. И не напортачить.

Чтобы не светиться, Майя подбирается ближе к стене и крадется вдоль нее.

Со стороны дверей раздается слабый шорох.

Майя дергается и замирает. Спустя несколько секунд вспоминает, чему ее учили, и мечется от стены к ближайшему чахлому деревцу. Она же не из антитеррора. Она вообще очень мирная. Ей всего-то и надо…

В тускло подсвеченном и, конечно, лишенном стекла оконном проеме первого этажа мелькает черная тень.

У Майи подскакивает пульс. Защищай центральную линию.

Что???

Блин, ну вот с чего она так переполошилась? Расслабься, подруга. Глубокое дыхание…

Страшно торопясь и оттого не попадая, она вслепую сует руку в карман – ну не кретинизм ли, носить такое в кармане, но больше ей просто ничего не пришло в голову, – и достает оружие как раз в тот миг, когда…

Ворона тяжело опускается на бетонное ребро бывшего подоконника, отчаянно хлопая крыльями. Ей трудно держать равновесие: мешает длиннущий рыбий скелет с остатками головы, свисающий из клюва. Опустив скелет на то, что в лучшем мире нарастило бы на себе оконную раму, птица прижимает рыбью голову лапой и смотрит прямо на Майю, ясно давая понять, что ее нелепая попытка спрятаться за саженцем липки толщиной с флейту-пикколо отдает дилетантством и неуважением.

Майя шумно выдыхает и опускает руку с зиг-зауэром.

Тут же накатывает гнев, и она, забыв об осторожности, шипит: «Пшла вон!» и машет свободной рукой. «Да-да, конечно, сейчас», – громко думает в ее адрес ворона, пару раз тюкает клювом по своей добыче, снова подхватывает, берет курс на С-С-З и удаляется на бреющем.

На секунду Майя закрывает ладонью глаза. Прислоняется лбом к изящному гладкому стволу. Вытирает лицо, кое-как запихивает пистолет обратно в карман, встряхивается. Сумерки вокруг сгущаются, из-за дома доносятся приглушенные удары басов и взрывы визгливого хохота.

Она вообще – очень мирная. Совсем пацифист. Ей всего-то лишь надо – удалить кое-кого.

Ну кто бы мог подумать, что это так сложно.

О Фриктауне ходят легенды – если кому интересно послушать, конечно. Начать с того, что он бельмом на глазу торчит прямо в сердце молла. Это невероятно. Необъяснимо. Почему-то, разрастаясь, гигантская амеба молла, точно разумный кисель, обтекла этот клочок территории, превратив его в анклав аналоговой анархии посреди цифрового порядка. И сейчас периметр Фриктауна окружает глухая светло-серая стена из полиметалла – за ней «нормальный» молл, – а над ним в чистом небе переброшено несколько проводов, но и только: будто Город – просто один из внутренних парков или скверов. Почему-то здесь то, что осталось от оригинальной застройки периода до дня «К», не снесли, а оставили торчать бревном в глазу спутника, покрываться слоями плесени, граффити, пролитых напитков и испражнений. Почему-то облагораживание этого маленького островка вседозволенности закончилось на мощной системе контроля входа-выхода (ДНК-проба, сканирование сетчатки, трехмерная запись и моделирование).

И конечно, главное. Почему-то в Городе Золотом нет покрытия.

Это дикость. Многие в это не верят. Но как раз Майя-то точно знает: его нет.

Соответственно, если тебе край как приспичило заняться чем-то сомнительным, ты либо едешь к черту на кулички – за несколько километров от молла, в старые районы, – либо идешь сюда.

Майя что-то слышит и резко поворачивается. Другая ворона?

Нет. Птица не может так шебуршать.

Звук доносится как будто из подвала. Майя глупо застревает посреди дороги, а потом, опомнившись, крадется к двери.

Если тебе приспичило заняться чем-то сомнительным – добро пожаловать в Город Золотой. Никакого покрытия, никаких полли. Во Фриктауне каждый – сам за себя.

Подозрительными внезапно начинают казаться все перебитые окна первого этажа, и окна второго тоже, а еще кустики за спиной. Подобравшись к подвальной двери, Майя колеблется. То есть разрабатывает стратегию. Сейчас она осторожно потянет за ручку, и…

Снова звук. Ветер в окнах? Чушь, ветра вообще никакого нет. Из-за стресса Майя бессознательно переходит на обратное даосское дыхание.

Если дверь закрыта, она попробует развернуться и толкнуть спиной. Если не получится – придется лезть в окно. С пистолетом в одной руке она сумеет…

В этот момент Майя чувствует толчок в плечо сзади.

Она подпрыгивает на месте и оборачивается, забыв прицелиться – рука с пистолетом свободно болтается вдоль тела. Два тебе, Майя. Кол тебе.

Разглядев стоящего за спиной человека, про даосское дыхание она забывает раз и навсегда.

* * *

Распахнув глаза, Марк рывком вдохнул, напрягая гортань, и сел в ванне. Потряс головой. Принялся отлеплять от кожи те проводки, что не отклеились сами. Еще один повод не любить гипно: гель-проводник и усики из биоматериала, которые прилепляются к активным точкам на теле – на всем теле, следует подчеркнуть. Комнатная температура, вязкое сопротивление, ласковые касания усиков-щупалец. Антураж такой, словно над тобой вот-вот проведут редкостно мерзкую медицинскую процедуру. Собственно, первоначальная модификация для того и разрабатывалась.

Увы, и те, кто не любит гипнованны, все равно ими пользуются. Те, для кого это хлеб – как для Марка. И еще другие – особые и исключительные гости, каждый из которых готов обеспечить заведению кассу целого вечера в обмен на сомнительное удовольствие потыкаться носом в закрытую дверь инфокосмоса. Говорят, у некоторых даже получается приоткрыть в ней щелочку.

– Как успехи, брат?

Черт бы побрал здешние порядки, которые исключают возможность запереться изнутри. Способность ориентироваться в реальности даже к опытному ретриверу возвращается не мигом, а с идиотами приходится общаться тут же.

– Как и всегда. – Марк оборвал последний усик с меридиана печени и протянул руку за рулоном бумажных полотенец.

– Ничего нового под солнцем, да?

Следом за говорящей головой, просунутой в дверь, в комнатку вошел и вальяжно присел на край ванны сам Керамбит. Неглектик, слегка психопат и безраздельный владелец заведения.

Как ни удивительно, сам Керамбит ретривером не был и ванну в тайной комнате «Семи на полу» держал почти исключительно для внутреннего пользования – для коллег Марка по цеху и редких инфотуристов, любителей получать те впечатления, что подороже. Имелось мнение, что Керамбит – тупой и агрессивный истерик, на всю голову ушибленный верой, нестабильный и непредсказуемый. Марк был не согласен. Марк считал, что заиметь и удержать бар в «Кукурузе» может только человек весьма деловитый и смекалистый, пусть даже и вправду религиозный маньяк. То есть все вышеперечисленное – да, «тупой» – нет.

– Ничего нового вообще нет и быть не может, – согласился Марк, беря с вешалки аккуратно расправленную рубашку в огромных белых гибискусах. – Только неизвестное.

Керамбит ухмыльнулся. Наперекор моде, здравому смыслу и эстетическому чувству Марка он отпустил мелко вьющиеся черные волосы почти до плеч, которые зачесывал назад и обильно сдабривал гелем. В сочетании с коричневатой кожей, тонкими усиками и сверхтолстой и сверхпошлой золотой цепью на шее смотрелось это грустненько.

– И тем не менее вы, братья мои, продолжаете бездумно совать свой нос в иные сферы. А разве ж мы, люди, для такого предназначены? – Керамбит с напускной печалью покачал головой, глядя на тазик, оставленный рядом с ванной для неопытных гипнонавтов. – Разве сама природа не говорит вам, что лучше было бы всякому сверчку знать свой шесток?

Марк подавил вздох, дрыгая ногой в брючине. Неглектики исповедовали полный отказ от сознательного стремления к познанию. Как и от направленного движения к научному, техническому и любому иному прогрессу. Согласно их вере, человек имел право воспользоваться лишь тем знанием, которое само его нашло неким туманным естественным – «экологичным» – образом. Любое другое могло оказаться человечеству не по возрасту и привести к краху цивилизации. Как Керамбит умудрялся истово верить в подобное и одновременно предоставлять желающим гипнованну – за хорошие деньги – оставалось загадкой. И даже спрашивать не хотелось, ибо дискутировать с Керамбитом по вопросам веры – безумие.

Но какого хрена – Марку, что ли, хоть раз тазик понадобился?

– А тебя, брат Керамбит, не смущает, что шесток горит у нас под лапками? – Марк затянул ремешок прекрасных «Секонда» в золотом корпусе с рисунком циферблата под шкуру броненосца.

– Именно, брат Марк, именно! – воодушевился Керамбит, ощериваясь. – Мир наш катится в преисподнюю, и кто тому виной?

На мгновение Марк застрял, соображая, что не так. А, вот: внизу одна свободная петля. Блин, все пуговицы теперь перестегивать. Он с досадой поднял глаза на Керамбита:

– И кто тому виной?

Владелец бара развел руками:

– Вот те раз. Конечно же, никто и не догадывается, никто не при делах, знать не знаю, ведать не ведаю. Заговор молчания, епта. – Он подался вперед и нацелил на Марка внушительный взгляд исподлобья. – А кто поведал нам о том, что шесток в огне, а?

Марк перестегнулся, затолкал рубашку в брюки, резким движением выправил воротник – и только тогда осмыслил обвинение:

– Так, по-твоему, палы виноваты, что ли?

– А по-твоему, типа, нет? – передразнил его Керамбит. – Кто сказал, что нам угрожает погибель? Кто насильно скормил информацию, для которой мы не дозрели?

– Ну… – Марк стряхнул невидимые ворсинки с брусничного блейзера с замшевыми вставками и внимательнейшим образом проинспектировал янтарно-коричневые крокодиловые ботинки на предмет новых царапин. – Сейчас не дозрели, а потом могли бы и опоздать, да?

– Не-е-ет, все не так. На этот поезд не опаздывают. – Керамбит со снисходительным миссионерским видом покачал головой. – Ты ведь не станешь младенца потчевать свиной рулькой, а? Человек либо может переварить пищу, либо нет, и если нет, то глупо пытаться ее пожрать. Неадекватные реакции, брат, неадекватные. В черепных коробках нейронные сети не справляются. Посмотри вокруг. Все наше общество – сплошь погребучие неадекватные реакции: люди мечутся, силясь обрести спасение там, где нет его и не будет, а ведь всего этого можно было бы избежать.

Марк уже десять раз пожалел, что затеял этот разговор. Он присел на кушетку и занялся ботинками:

– Слушай, не они ведь так все устроили. Они просто рассказали как есть. А ты винишь гонца. Метил бы уж тогда повыше.

Керамбит с задумчивым видом покивал и легко соскочил с края ванны:

– К тому, кто повыше, у меня есть претензии, да. Но ты ведь не понимаешь главного, брат Марк, – и это при твоей-то работе! – Наклонившись, он положил руку Марку на плечо и проникновенно уставился в глаза. – Гонец не безвинен.

Керамбит еще пару секунд таращился на него, явно транслируя какую-то важную мысль, а потом его коричневую физиономию снова распорола жизнерадостная ухмылка:

– Пойдем бухнем.

Покинув маленькую комнатку для сессий гипно, они прошагали по коридору с толстой металлической дверью в конце – стоило Керамбиту открыть ее, как в коридор хлынула музыка. Удивительно хорошая. «Семь на полу» вообще славился стабильно высоким качеством всего: рай на земле для высокодуховных торчков высшего сорта. Минимум нулевого. Пассажиров ниже классом сюда не пускали: помещение на тридцать третьем этаже в «Кукурузе» надо как-то отбивать, знаете ли.

А ведь тут вам еще и натуральная кожаная мебель (и если кто-то из гостей по неопытности обращения с препаратами портит обивку, заменяют ее в ближайшие часы). Легальные и полулегальные экспортные напитки, курево и прочее. Нойклассика, дип соул, изредка джагги, но из самого гладкого, глазированного вельветовым звучанием синтезаторов. На стенах – реплики Ротко, и даже интересно, сколько человек из гостей это понимают – нет, по пальцам, сколько? Дорогущее гипно в отдельной комнатке за взрывонепроницаемой дверью под прицелом камер. Насчитывайте тусовщикам стаж за непрерывность, и у Марка будет самая высокая пенсия в городе – но даже и он нигде больше подобного не видел.

Слегка приземляло лишь тонкое напоминание о правиле «не забывай, что ты в гостях» – имя владельца.

Керамбит был довольно худой – можно даже сказать, щуплый, – и настолько явно косил под киношного мафиозо, что ни один человек на улице не почуял бы в нем угрозы. Однако из вполне надежных источников Марку было известно, что хозяин «Семи на полу» не сам придумал себе прозвище, а однажды Марк собственными глазами видел его кудо. Истерик или нет, а Керамбит крайне быстр, и в его движениях сквозит молодецкая неукротимость психопата, который готов пропускать столько, сколько нужно, чтобы в итоге победить.

– Как обычно, брат? – Зайдя за стойку из лунного эбена, хозяин снял с полки бутылку «Сапфира».

Заведение Керамбит умудрился получить в наследство от жены – этот невероятный и романтический факт был общеизвестен. Супруга была старше лет на двадцать, наследственно богата, давно и неизлечимо больна, и продлился их брак ровно до ее мирной кончины – то есть где-то с полгода. Все хоть немного знакомые с нравом и обыкновениями безутешного вдовца были уверены: он просрет бизнес в первые же три месяца – а между тем «Семь на полу» с каждым годом становился все прибыльнее.

Марк бросил взгляд по сторонам. Ранний вечер, приглушенный свет, охра и шафран, завитки дыма из курильниц. За работой нельзя: херово будет, ничего не получится. Ха-ха. А то в последнее время у него получается не херово.

– Ага. – Марк недружелюбно обвел взглядом малочисленную публику и сел за стойку. – Как обычно.

* * *

Майя таращится в глаза тому, кто только что подкрался к ней сзади (и сто раз мог бы оглушить, уволочь в кусты, разделать и даже сожрать), и не понимает, в каком же она была помрачении, что сюда притащилась. Роста он среднего, то бишь заметно повыше нее. Худой. Смотрит прямо. Агрессии не проявляет.

– Хочешь спуститься в подвал?

Голос у него довольно приятный, и, кстати, одет человек тоже более-менее нормально. Еще у него интересное лицо: слегка удлиненные, вытянутые черты, и глаза в темных тенях, точно на картинах Эль Греко.

Все это Майя регистрирует в фоновом режиме, потому что ее внезапно накрывает. Она чувствует, как подступает слабость. Нет-нет-нет, вот сейчас не надо, сейчас ей это совершенно ни к чему. Майя начинает глубоко и размеренно дышать.

Человек, словно оценив ее состояние, берет ее за локоть:

– Идем.

Майя понимает, что если совершать что-то решительное и дерзкое, – то вот буквально сию же секунду, немедленно, а то будет поздно. И тотчас же – не прошло и полгода, – вспоминает, что в опущенной правой руке у нее по-прежнему стиснут зиг-зауэр. Она прямо сейчас может…

– Я тебя умоляю, – читает ее мысли человек, качает головой и спокойно ведет ее вдоль стены.

Слабость, помедлив, отступает – Майя знает, что только временно: если уж на нее накатило, то обязательно должно прорвать, никуда тут не денешься. Но пока – передышка. Пока ее спина буквально ощетинивается рецепторами, и каждый сообщает, что сейчас позади нее уже человек десять, пятнадцать, двадцать, и все только и ждут, чтобы этот тип завел ее в какой-нибудь темный угол, огрел по голове, и…

Тип что-то бормочет, и Майя, усилием воли отключившись от пьесы с мрачным сюжетом, которую ставят в ее голове, слышит:

– …И всем надо в подвал. Медом вам там намазано, в подвале?

Они обходят дом с другой стороны – мимо кустов, мимо груд битого кирпича, какашек и ампул.

– В подвале больше шансов найти того, кто мне подойдет.

Озвучивать эту мысль было совершенно не обязательно: худой тип задал риторический вопрос. И даже нежелательно, поскольку ты ведь вроде как в тайне все делаешь, Майя, ну где твоя голова. Однако мысль явно производит впечатление, потому что тип останавливается, не выпуская ее локтя, и смотрит на нее, как собака на неожиданное явление – быстрым движением склонив голову набок.

– Того, кто тебе подойдет? – повторяет он уже другим тоном.

Нет уж, дудки. Теперь Майя будет молчать, как провалившийся резидент.

Худой досадливо дергает головой и вдруг замирает. Он не сводит с Майи глаз, но впечатление такое, будто он где-то не здесь – резко ушел в себя или что-то вроде того. Это длится не больше секунды. Потом в глазах похожего на Эль Греко типа всплывает какое-то новое выражение.

– Я смогу тебе помочь, – нарушая затянувшееся молчание, медленно произносит он. – Только в следующий раз приходи в нормальное рабочее время. Днем. И, пожалуйста, без этого. – Он коротко мотает головой, указывая на Майину правую руку.

Майя чувствует жар на щеках. Защитная реакция заставляет ее обвести глазами окрестности. Октябрь. Густые сумерки. Пучки жухло-зеленой травы в щелях асфальта у нее под ногами к утру непременно заиндевеют и будут торчать колючими посеребренными вихрами.

Ясно, понятно: это такой юмор Вселенной. Надо было дойти до ручки, решиться удалить человека – и тут же на тебе: «пожалуйста», «могу помочь». Эль Греко качает головой – движения у него плавные и расслабленные, точно у водорослей в толще воды. Выражение лица нейтральное и чуть-чуть нездешнее – отстраненное. И теперь он слегка улыбается?

Знает. Потому и улыбается. Она – удалить человека, ага. Глупость с самого начала, и вот зачем, скажите на милость, она сюда сунулась?! Ствол в ганшеринге взяла, ну что за курица…

Эль Греко плавно поднимает руку, словно хочет ободряюще похлопать Майю по плечу, но не касается ее. Рука зависает в воздухе.

– Знаешь, возвращайся послезавтра. В три, – понимающим тоном разжевывает он, а потом спокойно поворачивается к ней спиной и скользит обратно, откуда они пришли.

Майя машинально смотрит ему вслед, затем оборачивается – в том конце дома, до которого они почти дошли, тоже есть подворотня. По странному стечению обстоятельств сейчас и оттуда слышится звук, издаваемый блюющим человеком. Ну… Ладно.

С отвращением запихнув зиг-зауэр обратно в карман, Майя идет к подворотне – на звуки радости и веселья.

* * *

Марк засыпал долго и мучительно: для того, чтобы бесчувственным бревном вырубиться на диване, он явно недо-, а для того, чтобы мягко окунуться в целительные воды сновидения, определенно пере- пил.

– Почему же… гонец не безвинен?

Перед глазами носились электрические картинки, яркие аморфные пятна, выплески музыки из динамиков. Вот он, придурок, в приступе чувствительности задействует мышечную память, чтобы набрать Селену, слышит в ответ, что номер неверный, и тупо смотрит на телефон. Вот наваливается на стойку и тычет в Керамбита пальцем, и кажется, что нет ничего важнее, как подловить того на логической дыре в рассуждениях.

– Потому, – назидательно говорит Керамбит, зеркаля его позу и тоже нацеливая палец, – что не надо работать на мудаков. И еще потому, что информация есть грозное оружие, а незаконная транспортировка оружия еще в древние допаладиновые времена считалась – и совершенно правильно – деянием аморальным и наказуемым…

Убийство – это вспышка, крутится где-то в голове Марка. Смерть – яркое пятно, узел, неизменное событие, смерть – это веха в инфосреде, верстовой столб… Что за верстовой столб? Откуда такое словосочетание? А, пофигу. Значит, убийство, да… Убийство – еще ярче. Нарушение ткани. Маячок. К убийству всегда можно вернуться.

Когда-нибудь точно книгу напишу, крутится в голове Марка на виртуальной второй вертушке.

– А-а… Если бы ты знал, что конец света? – Марк трет виски, пытаясь собрать мысли в кучу. – Вот прямо завтра. Ты бы не предупредил?

Керамбит улыбается так, что выплеснуть бы ему «Сапфир» в рожу.

– А че, стало бы лучше?

Марк выплескивает «Сапфир» себе в рот.

– Не, брат. Я бы не предупредил, даже если бы нашел таблетку от конца света. Потому как, раз я нашел ее один, значит, остальным она не предназначена. Значит, они к этому знанию не готовы. Были бы готовы – все были бы в курсе. Что сахар жрать вредно, все же знают? Вот, стало быть, это знание нам по возрасту, а то – еще нет.

Таблетка от конца света – это сильно, думает Марк, надо будет назвать так книгу. Одну из. Какую-нибудь.

Ну и кто вот тут мудак, думает Марк.

– А плесни еще, – говорит Марк.

К стойке приближается кто-то из посетителей, и хозяин со всей учтивостью переадресует его к настоящему бармену, а сам высыпает в вазочку банку маринованных оливок и подталкивает к Марку. «Сапфиры» складываются в драгоценное ожерелье в желудке, и Марк начинает чувствовать себя неуязвимым и почти богоподобным и, кажется, соображает, как подловить стервеца:

– А вот вера, брат Керамбит? Вера у всех разная. Получается, ты… кто-то ошибается, так? Получается… Что получается? – Марк чрезмерно глубоко задумывается, едва не клюет носом, встряхивается. – Когда кто-то владеет неверной информацией – это как?

Сквозь туман перед глазами фотокарточкой просвечивает застывшая картинка – вспышка безумия в глазах Керамбита, его рука на горлышке тяжелой квадратной бутылки, – и Марк запоздало понимает, что перебрал, что драгоценные камни пробудили в нем суицидальные наклонности, отчего он грязным пальцем полез к Керамбиту в религиозное чувство, и что сейчас все пойдет под откос.

Но – нет, показалось.

– Кто тут профессионал, бль? – рассудительно говорит Керамбит, убирая бутылку подальше от Марка. – Не бывает неверной информации. – Шпажкой он закидывает в рот оливку. – Либо она верная, и тогда она – информация, либо она не информация вовсе. Я в шоке: мне тебя учить, что ли?

«В точку. Я тоже в шоке».

Ну и естественно, заслышав в голове этот синтезированный памятью голос, Марк понял, что дальше веселья не будет. Чертово суперэго: ни в какую не дает расслабиться. Он попросил владельца вызвать машину, навестил комнату для господ, вернувшись, преувеличенно душевно поблагодарил и двинулся на выход, слыша, как Керамбит негромко сообщает словно бы сам себе:

– А вера, брат, ни-ка-кейшего отношения к информации не имеет.

1. Кажется, я вижу то, чего нет

1

Майя минует в обратном порядке ненормальных психов, которых с наступлением темноты ощутимо прибавилось, по пути отклоняет три соблазнительных предложения и одно непристойное, уворачивается от парочки рук, конфетти и облачков глиттера, добирается до эскалатора, проходит все те же проверки, только на выходе, и покидает Город Золотой. Из бессмысленной осторожности, не оглядываясь, проходит квартал и только там, на углу, под лучащейся безопасностью и готовностью помочь зеленой вывеской «Аптека», переводит дух и лезет в карман за смартом. Тычет в экран, вызывая приложение «Фикса», и, пока ждет жучка, старается дышать поглубже.

На самом деле хочется расплакаться. Но не в коридоре же.

Вечер буднего дня. Неоновые логотипы превращают сталепластовые стены коридора в пестрый светящийся лоскутный шарф бесконечной длины. Движение слабое: Майя от нечего делать вглядывается в перспективу коридора, в обе стороны, и не видит и намека на пробку. На проезжей полосе в основном жучки «Фиксов», другого транспорта почти нет. Пешеходов, наоборот, много. Ей помнится, что раньше было как-то наоборот, но давно – еще до молла, в детстве.

Четыре минуты спустя она забирается в безлично-чистую ракушку типового жучка и расслабляет наконец плечи. Вот теперь настроить окна на непрозрачный режим – и можно.

Слабость, которую она последний час держала на расстоянии вытянутой руки, набегает стремительной волной.

Майя только-только опускает веки, и в левое крыло жучка что-то ударяется – с такой силой, что она врезается головой в боковое стекло и мигом теряет ориентацию. Она распахивает глаза и видит в стене молла огромную дыру, разрыв, который с каждой минутой ширится – это не просто дефект конструкции, это катастрофа, проседание грунта, усталость металла, теракт. В дыру врываются холодный воздух, тьма, запах горелых полимеров. Освещение гаснет. Врубаются сирены аварийного оповещения. Майю куда-то несет, где право, где лево, непонятно; она упирается во что-то ладонями, растопыривается, как паук-сенокосец, голова кружится, по виску течет. Проходит – сколько? – и под резкое гудение Майя повторно налетает – на этот раз на что-то слишком твердое, слишком непоколебимое и слишком темное, чтобы ее тело могло пережить такую встречу.

Она глубоко вздыхает.

Нет. Ничего подобного. По правде ничего такого не происходит.

Майя протягивает руку к пульту, снова делает невысокие окна прозрачными. Хотя на самом деле ей хочется остаться в домике. Но себя надо преодолевать.

Встречные жучки несут мимо людей с бесстрастными лицами. Иногда это тандемы. Иногда – семейные жуки на четверых. Редкие проезжие не слушают какую-нибудь свою оксану, но такие есть, и иногда они встречаются с Майей взглядом и безлично улыбаются ей, и тогда Майя тоже улыбается и дышит ровно и глубоко – глубоко и ровно, ровно, ровно. Багажная лента у стены несет типовые контейнеры со штрихкодами, и на каждом повороте успокаивающе мигают боковые сканеры, проводя сортировку. Майя рассеянно думает, и как же это все работает, и как же грузы не теряются, а вот тем не менее. Где исключен человеческий фактор – там всё как часы.

По бокам проплывает уютный сияющий поток вечерней рекламы, теплые огни, ради которых, наверное, люди и поселяются в центре. Жучок выезжает в центральный коридор молла: здесь почти нет обычных магазинов, только бутики и офисы всяких там серьезных контор. Бутики Майе, как и почти всем в молле, не по карману, но она, как и все, любит разглядывать тепло подсвеченные стеклянные внутренности.

С решетчатого потолка, на котором крепятся светильники, свисают струны дополнительных светодиодных рекламок. День государственного флага. Или герба. А может, Конституции. Такие вещи уже давно никто не различает, никого они не интересуют – тем более, что социотех работает на полную катушку, размывая понятия, оставляя лишь облако феромонов патриотизма, без конкретики. Въезжая в это облако, заемщик должен испытать всплеск чувства общности, групповой принадлежности, причастности к этим ярким, красивым рекламкам с государственным триколором. Но светящиеся гирлянды – это и правда красиво. В приложении «Фикса» можно поставить специальную галочку, чтобы тебя везли по наиболее прославленным местам, мимо достопримечательностей, набравших сколько-то там тысяч лайков от путешественников, туристов там всяких. Майя живет в этом городе с рождения, а в молле – уже двадцать с гаком лет, с детства, с самого запуска программы переселения, и галочку не ставит.

Она бессознательно трет висок с той стороны, которой приложилась – а на самом деле нет – о борт жучка. Фантомная боль улетучивается. Наверное, ей не хватает каких-то витаминов? Молибдена. Красивое слово, можно как-нибудь потом завести медлительного, высокомерного кота тайской породы и назвать Молибденом.

Потом она вспоминает, что хотела ведь расплакаться, но жучок уже подъезжает к дому. Ей неимоверно повезло: район чудесный, в основном антикварные магазины. А ее жилой комплекс – с окнами, да еще и вид на сквер. В сквере – деревья. Две комнаты, кухня отдельная, и это еще даже не на весь кредит, еще на будущий ремонт осталось.

Выбравшись из жучка (низкая посадка, приходится поднапрячь ягодичные мышцы), Майя входит в квартиру, тапает по выключателю и по очереди стягивает, балансируя на одной ноге, сапоги. Оксана якобы приятным рекламным голосом зачитывает заголовки входящих событий и предлагает несколько вариантов действий. Майя говорит «отложи», а потом, через секунду, «отключись до завтра». Имеется сильное подозрение, что система ее презирает, и Майя с мелочной мстительностью пользуется любым удобным случаем, чтобы заткнуть ей рот.

Пока закипает чайник, Майя влезает в оттрубившие свое джоггеры, а потом приглушает свет диммером, выходит с кружкой на балкон, набрасывает на плечи плед и долго смотрит, как едва колышутся в сквере листья.

Ничего-то у нее не получилось. И не получится. Она слабая. Нерешительная. Неуверенная. Инфантильная. Если надо добиться чего-то в жизни, поучаствовать в гонке естественного отбора – о-о, нет-нет, спасибо, она пас.

То есть человеку с мозгами вместо ваты с самого начала было бы ясно, что она даже в мыслях никогда и никого не сможет удалить.

Идеальный момент, чтобы поплакать уже наконец, но Майе опять что-то мешает. Этот тип? Вот ведь мутант какой… На что она ему сдалась – приходи, мол, послезавтра? А с ней снова начались эти штуки. Черт возьми. Как говаривал Степан, никогда такого не было – и вот опять.

Уже совсем темно и зябко. Но над сквером горят лампы, размещенные на решетке со слаботочкой, сквозь которую Майя любуется видом. Внизу галдят дети. Домашних животных в молле не слишком много: с ними здесь просто неудобно, но у ресайкл-лавок обычно прыгают несколько воробышков, а сейчас Майя видит парочку ворон. Они висят на чернеющих в темноте ветках грязными половыми тряпками. Майя болтает в кружке остывшим чаем и наслаждается видом. Она просто параноик. Ей нужно учиться отпускать свои мысли, разрывать чего-то там негативную спираль… Сознательно разрывайте спираль негативных эмоций всякий раз, когда поймаете себя на них. Да-да, вот именно.

И все-таки ей чудится, что в Городе Золотом, кроме всех тех ненормальных, был еще кто-то – незаметный – и наблюдал за ней.

Кто-то, кого на самом деле там не было.

2

Марк лежал, уставившись на оконную штору стильного мятного цвета в крупных шоколадных квадратах, и мучительно размышлял, нормально ли выглядят его уши.

Отчего-то всякий раз, когда он перебирал накануне, его начинали тревожить вопросы собственной внешности. Совершенно необъяснимо: в любое другое время он был вполне всем доволен. Ну, не на все сто, конечно. Для сохранения презентабельного вида перед клиентом требуется определенная самокритичность. Клиенту спокойнее, когда он отдает весьма хорошие деньги человеку, по виду которого никак нельзя заключить, что такая сумма попадает к нему в руки впервые.

С другой стороны, Марк уже замечал, что клиенту почему-то не очень приятно, расставаясь с кровными, предчувствовать, что они пойдут на приобретение оскорбительно дорогой рубашки с психоделическими «огурцами»-пейсли или часов в корпусе из трехцветного золота. Хотя, казалось бы, какая клиенту разница? Ан есть.

При этом все в городе, кого это касается, в курсе, что Марк – клубный человек, все знают, что у него есть свой стиль. Марк – это лоск. Марк – это марка. Фасад работает на него, значит, сам он должен неустанно работать над фасадом.

И все бы отлично, но вот стоит выпить больше положенного…

Дребезг телефона раздался очень вовремя: Марк уже почти решился на пластическую операцию.

– Марк. Друг. Охреневаешь?

Бубен был великолепной иллюстрацией к тому, что́ в действительности могут перетереть терпенье и труд. Марк видел его школьные фотографии, и на них была беда. Классе в десятом, когда наиболее одаренные пацаны уже расхватали наиболее пригодных для этого дела девчонок, Бубен был похож на колобок. Колобок-ботаник с липнущими к черепу бледно-блондинистыми волосинами, подстриженными под Гоголя, в вязаном жилете и с позорным «спасательным кругом» под ним.

Вырасти из ста пятидесяти семи сантиметров у Бубна до сих пор так и не получилось, но спустя двадцать лет он выглядел как маленький австралийский спецназовец: кирпичная физиономия, выбеленный и очень короткий ежик на макушке, выпирающие отовсюду мускулы. А в личном общении напоминал страдающего от зубной боли тапира.

– Охреневаю, – согласился Марк. – Скажи, милый Бубен, насколько чрезмерно оттопырены у меня уши? Очень они торчат из-под волос? Наверное, надо поменять стрижку?

Тапир на том конце что-то угрожающе прорычал. Марк знал, что у Бубна идиосинкразия к шуткам, в которых можно усмотреть хотя бы самый невинный намек на гомоэротический подтекст, но позволил себе эту маленькую месть: идея перейти вчера с пива на текилу с пивом принадлежала именно Бубну.

– Я чего звоню, – буркнул Бубен. – Я ж вчера не сказал. Тебя тут какие-то ребята искали. Вроде из правительственных.

Потрясающе. Что ж, лучше такие новости пусть даже сегодняшним поганым утром, чем сюрпризы потом.

– Чего хотели? – кротко поинтересовался Марк.

– А я знаю?

Формально в работе ретриверов не было ничего незаконного. Фактически при большом желании их можно было подвести под статью о мошенничестве – наряду с демонологами, гадалками, экзорцистами и целителями Илии. Но любой полли, наехавший на ретривера, должен быть готов к молчаливому осуждению и бойкоту со стороны его коллег по цеху – новости в этом сообществе распространяются молниеносно. А полли слишком часто прибегают к помощи ретриверов, чтобы портить отношения с сообществом.

– В общем, пообщаться хотели сегодня. – Бубен не то хрюкнул, не то фыркнул. – То есть они как бы не хотели. А такие, типа, сегодня с ним пообщаемся. Соображаешь?

– Стараюсь.

Марк потер одной рукой лицо и спустил ноги с яично-желтого дивана в стиле модерн. В следующий раз все же надо хоть тушкой, хоть чучелком добраться до нормальной кровати – от модерна тело ломило, будто вчерашний вечер он провел не в баре, а на стройплощадке. И конечно, бесполезно спрашивать у Бубна, где именно «тут» им интересовались полли. Помимо периодического сотрудничества со старым корешем, Бубен ошивается еще и в таких местах, о которых и знать не захочешь. Что, надо признать, от случая к случаю тоже бывает крайне полезно для дела.

– Ладно, Бубен, спасибо. Держи меня в курсе, лады?

– А то. Ну, бывай, Хлыщ, чо-как на связи.

Отложив трубку, Марк поморщился: нелюбимое им прозвище – маленькая месть-ответка. Вдвойне обидно, поскольку ему же еще и пришлось в свое время объяснять Бубну значение этого слова.

Что ж, полли – если сегодня и дойдет до них, – публика невзыскательная, но это не повод пренебрегать силой первого впечатления.

Он достал с холодильника пакетик семечек и насыпал в синичью кормушку за окном. После двух шипучих таблеток, душа и кофе перешел в спальню, отдернул шторы, встал перед шкафом и довольно-таки придирчиво отобрал рубашку из матового бордового шелка со скрытыми пуговицами, темно-серые, почти черные брюки, приталенный антрацитовый однобортный пиджак и предельно узкий галстук. Строго, почти сурово. Клиентам нравится. Плюс красивый кожаный ремень, плюс некрасивый текстильный с тактической пряжкой и сверхплоскими, почти незаметными ножнами – под мышку. И мягкие, категорически непрактичные дерби из жатой синей кожи. Многие на его месте отдали бы предпочтение обуви, которая дает преимущества к ударной технике ног – но многие по этим же соображениям вообще по городу в тайтсах разгуливают. А все из-за недооценки нефизических механизмов воздействия на оппонента.

Придав себе товарный вид, Марк налил вторую чашку, встал посреди комнаты и сделал один медленный, взвешенный глоток, наблюдая, как за окном снуют маленькие птички – синичий завтрак. После чего снова зазвонил телефон. И не домашний. А массивная мобильная радиотрубка – ненужный предмет роскоши, который теоретически можно было таскать с собой, но практически это было так неудобно, что Марк почти никогда этого не делал.

Он был почти уверен, что этот номер знает только Бубен.

– Раз вы готовы, господин Самро, можете спускаться, – произнес незнакомый ровный голос. – Кофе вам предложат. – После чего трубку положили.

Вот же зараза.

Погода на улице стояла небывалая, просто-таки один день на миллион. Хочешь не хочешь, а залюбуешься: стекла не слишком высоких зданий на другой стороне аллеи полыхали под лучами низко висящего солнца, купая верхушки кленов в отраженных лучах.

А напротив дверей дома Марка стоял, занимая два парковочных места, оптически-черный «эскарго». К крылу прислонился, сложив руки на груди, мужчина в черном костюме (жалко), черных ботинках (бедственно) и темных очках с черным же оттенком стекол (просто смехотворно, наконец). И, насколько Марк понимал, единственной целью этой небольшой демонстрации было показать, что́ именно они могут себе позволить – в частности, без труда выяснить, где он живет, установить в квартире наблюдение, а затем ждать сколько захочется.

По собственному опыту ведения дел с полли Марк знал, что они – не из тех, кто может себе позволить ждать чего бы то ни было. Полли всегда задолбанные, дерганые и раздраженные. Они бы ломились к нему уже через десять минут после того, как выяснили адрес.

Откуда напрашивался любопытный вывод: Марком интересуются не они. Пожалуй, это уровень федералов.

Задняя дверь «эскарго» приоткрылась, Марк вздохнул и пошел к машине.

3

На следующий день Майя очень занята. Занята настолько, что на размышления о странной встрече у нее просто ни минутки свободной нет. Во-первых, она идет на работу и самозабвенно отдается своим трудовым обязанностям. Да, именно так, работает с полной отдачей. Можно сказать, выкладывается.

Увы, полных смен сейчас ни у кого не бывает, так что уже в три Майя освобождается. Идет в спортзал – он здесь же, рядом, через три квартала. Впахивает там полтора часа, пока перед глазами не начинают носиться красные мушки, а из ушей не валит дым. Больше боли. Еще больше, как можно: щиплет – значит, помогает. Потом – рутинное преодоление приступа паники и душ (это же душ, Майя, не ванна, это совсем не страшно).

Выйдя из зала, она машинально включает в наушниках последнюю книгу доктора Экова – «За горизонт, к счастью», абсолютный бестселлер этого лета, предыдущие четыре она уже прослушала. Вызывает «Фикс» и едет в клинику к Степану.

Степан выглядит… ну, вроде как не хуже, чем во время предыдущих ее посещений. Майе он вроде бы рад. Или нет. По крайней мере, с готовностью дает себя обнять, хотя и осторожно, словно кости у него – как у консервированной горбуши.

Вдвоем они прохаживаются по длинному коридору с ростовыми окнами. Экое роскошество. Майя догадывается, что окна затянуты небьющимся и сверхпрочным полимером, так что стены и то представляют для пациентов бо́льшую угрозу. Но все равно эти огромные проемы рождают в ней какое-то тревожное ощущение, чувство незавершенности, смутную тоску вроде wanderlust. Клиника стоит на отшибе, почти что на краю молла, и вид из окон – терапевтический, на парк с ретро-скамейками-качелями и выключенным на зиму фонтанчиком в обросшей зеленью псевдомраморной чаше.

– Ну, как ты?

Майя не успевает прикусить язык и мысленно ругает себя страшными словами. Проходи она реабилитацию от орто-зависимости, именно такие вопросы вызвали бы у нее жгучее раздражение.

Но Степан только улыбается, берет пару колючих шерстяных носков, которые она ему привезла (не ресайкл, а посему дорогие как черт знает что), и с наслаждением трет ими о нижнюю челюсть:

– Знаешь, в чем разница – болеть и пить лекарства или болеть и не пить?

Майя знает. Этот анекдот она уже слышала во множестве вариаций.

– Что тебе в следующий раз привезти? Хочешь чего-нибудь вкусного?

Опять ошибка. Майя съеживается от огорчения. Что может считать «вкусным» человек, который много месяцев сидел на самом жестком из известных нынче наркотиков? А до того наверняка употреблял все то же, с чего начинают все юные падаваны, будущие воины света, для которых все это «не всерьез», «чисто расслабиться», которые «контролируют ситуацию». Ухохочешься: будто в этом мире вообще можно контролировать хоть какую-то ситуацию.

Степан хмыкает:

– «Ньюка-колы». Можешь купить мне банку? – Правильно, и об этом Майя забыла: никаких бабушкиных пирожков. Ничего съестного, что не в заводской упаковке, чтобы полные сочувствия боевые товарищи воина света не напихали маленьких полиэтиленовых пакетиков в оливье.

В школе, классе во втором к ней однажды прицепились три другие девчонки постарше. Причину она не помнила. Может, из-за волос: волосы у нее всегда были приметные, турецкие, кучерявые, жесткие, и Майю вечно стригли покороче – так, что голова потом напоминала одуванчик в трауре. Степан увидел в коридоре, как те девчонки заталкивают Майю в шкафчик. Потом им занималась лично завуч, полоскала не меньше часа, потому что мальчик много чего должен, а много чего не-, и бить девочку – как раз не-. Ага, а то Степан был не в курсе.

Так что ее брат – не из тех, кто убегает от ответственности, просто… В общем, тут другое.

– У тебя у самой-то как дела?

Майя даже не сразу реагирует на вопрос, настолько он неожиданный. Потом у нее в животе теплеет. За месяцы, проведенные в клинике, ее дела заинтересовали Степана впервые. Наверное, все-таки работает эта реабилитация.

Она начинает рассказывать что-то про работу, про погоду, и Степан то ли слушает, то ли нет, как будто бы вязаные носки его интересуют куда больше, а потом роняет один и неожиданно спрашивает:

– Ты что-нибудь предпринимаешь?

Майя замирает на месте. Смотрит на Степана – тот стоит вроде как спокойно, расслабленно даже.

– Ну… Я перестала есть красное мясо. И сахар. – Майя пожимает плечами. – Процентная ставка по всем направлениям упала на ноль-ноль-два. Прикинула несколько дополнительных страховок – самая лучшая снизит процент максимум на ноль-один, и это еще полгода придется не есть вообще, чтобы было чем за такой полис заплатить. Что я еще могу предпринять?

У самой Майи – чернявый семитский фенотип. У Степана – серо-голубые глаза, светлые волосы-пушинки, бледная кожа – выраженный арийский. На брата и сестру они не похожи совершенно. При этом всю жизнь, сколько себя помнит, Майя могла рассказать Степану все. Но.

– У тебя осталось где-то три месяца, да? – негромко говорит Степан.

– Около того. – Майя нагибается поднять носок.

Одной из тех трех девочек Степан расквасил нос, а другую стукнул головой об угол шкафчика так, что выбил два зуба. Притом что сам тогда только-только пошел в первый класс. Отец, кажется, не был до конца уверен, наказывать ли ребенка, но в итоге мама настояла. Мол, нельзя, чтобы мальчик привыкал решать проблемы агрессией. Бедная мама. Старая школа воспитания.

В итоге Майя не говорит брату о Городе Золотом: предполагает, что Степан опять может отреагировать верно, но через край. А на Майю больше некому реагировать. Она одна. И презрение брата – это будет очень больно.

Уже сидя в жучке «Фикса», Майя меняет маршрут – обрубает его за пару кварталов до дома. Там выходит у кафе, заказывает кофе с экомолоком, набирает в мессенджере Агнесу и битых сорок минут слушает новости, которые вовсе и не новости, а повседневная жизнь, кроме непосредственных участников, мало кому интересная. Фоном служат неумолчные вопли Агнесиных близнецов, и к концу разговора у Майи начинает звенеть в ушах. Она берет еще один кофе с собой и с ресайкл-стаканчиком шагает пешком по коридору – одному из самых широких коридоров молла, – украшенному множеством реклам, хорошо освещенному, чистому, с выделенными дорожками и для бегунов, и для колёсников. Это так бодрит, настолько в моменте и достойно всяческих лайков, что у поворота к себе Майя разворачивается и шагает обратно, а потом снова назад.

После этого релакс-перерыва (Уделяйте время себе, отведите хотя бы один час ежедневно на то, чтобы…) Майя затевает тщательную уборку дома, которая завершается расстановкой в ванной ароматических кристаллов и светодиодных свечек. Наслаждается тем, какая просторная, светлая и аккуратная у нее квартира. Даже позволяет оксане включить виар-панель – правда, без звука. Подумывает, не испечь ли шарлотку.

К наступлению темноты ее настолько тошнит от этого вранья, что впору с размаху приложиться носом о подоконник.

Она берет ноутбук, залезает в кровать и целый час исследует собственную кредитную линию. В сотый раз. Проходится по правилам, ограничениям, исключениям из правил, сноскам, ссылкам и комментариям. Не пропускает ни одной «звездочки». Напряженно разбирая самый мелкий шрифт.

Когда становится совсем темно, она выбирается из кровати, закукливается в дутую куртку поверх джоггеров и идет в ганшеринг на углу, что соседствует с магазином старинных часов (и круглосуточный, очень удобно). Сдает зиг-зауэр. Расплачивается, стараясь не глядеть на приемщика. Тот одет в черный кожаный жилет поверх татуированных пекторалисов, носит в чехлах на поясе полный арсенал палача-любителя и имеет вид человека, который с утра до ночи палит по живым и подвижным мишеням, причем со смехотворным процентом промахов, и способен удалить кого угодно и когда угодно.

Назавтра Майя возвращается в Город Золотой.

4

Заказ был вполне рутинным, так что Марк решил следовать рутине. Хотя, оно конечно, ни про один заказ так лучше не говорить, пока он не выполнен – и не оплачен. Вспомнить хоть этот эпический ахтунг с Игорем Нефедовым и его отбитым на всю голову братцем – при мысли о возможных финалах той истории Марка до сих пор прошибал холодный пот. Самое дерьмовое дело в его личном хит-параде, а там и так достаточно богато.

Мастер Хуан жил на окраине, куда каждый раз приходилось добираться сперва на метро, а затем монорельсом. Марк все недоумевал, отчего мастер не переедет поближе к целевой аудитории. Потом приезжал в тот район, чувствовал, как меняется воздух – в нем появлялся запах воды и соли, берег залива был в какой-то паре сотен метров, за камышами и зарослями ракитника, а в нескольких километрах – гавань, – и всякий раз по новой понимал, почему. Огибая многоквартирник по пешеходной дорожке, Марк видел в окне мастера Хуана небольшую лампу с красным абажуром, с которого свисали золотые кисточки, и на душе у него окончательно хорошело.

Дом был высотный, за двадцать этажей, но мастер жил на первом. Возможно, из соображений экономии. По большей своей части потенциальная клиентура предпочитала более хайтековый антураж – гипнованны с проводящим гелем, шлемы с электродами, электромагнитные рамки и всякую такую псевдотехнологичную хреномунтию. Марк считал это попсой и моветоном и работал с мастером Хуаном уже лет пять.

– Проходи, пожалуйста, Марк.

Мастер Хуан с улыбкой пошел готовить иглы. При необходимости создать атмосферу он появлялся в традиционном ифу, но знакомство с Марком было достаточно давним, так что сегодня на мастере была футболка с логотипом «Мортал Комбат».

Марк не торопясь разулся, перешел в маленькую комнату с кушеткой и там снял остальное. Обернулся узким полотном чистой белой ткани из стопки в шкафу. Лег на спину. Комнатка насквозь пропахла благовониями – настолько, что зажигать свежие даже и смысла-то не было. Торцевая стена была целиком увешана полками с книгами. В углу стояла тонкая бамбуковая ширма.

– Ты опять набираешь вес, Марк. – Мастер Хуан вошел в комнату и покачал головой. – Опять ешь что-то не то. Или пьешь. Забьешь себе сосуды.

К ремеслу мастер подходил художественно. Марк никогда не знал, с какими точками он будет работать сегодня. Просто расслаблялся, прикрывал глаза и позволял иглам самим находить путь, втыкаясь туда, куда им положено. За прошедшие годы Марк освоил семь различных типов дыхания и использовал их по наитию, следуя за действиями мастера – вот как сейчас, подходило дыхание Четырех Врат, и Марк перешел на него. Медленно, с удовольствием раскрыл блокнот – черный, с резинкой, с желтоватыми нелинованными страницами и изысканным обрезом оттенка тауп. Блокнот был одной из лучших техник Йорама, просто блестящей. Они с Марком работали над ним почти год. Теперь он лежал у Марка в голове, в особом месте, откуда его было легко достать, и листки в нем никогда не заканчивались, и записи на них никогда не исчезали – никогда в том смысле, что Марк в любую минуту мог прочесть любую заметку. Еще одна фишка, о которой окружающим знать не полагалось.

Через три минуты он нащупал поток.

Поток было трудно объяснить. Не-ретриверы, сколько им ни разжевывай, в итоге так и не понимали, что́ это – одновременно реальное ощущение и одна лишь мысль о нем, представление, образ, тактильная визуализация. Поток только назывался потоком, но Марк, как и любой вислоухий, знал – чувствовал, – что он не один, что их бесконечно много, как отдельных проводков в кабеле толщиной со Вселенную.

При определенной способности к концентрации внимания, умении регулировать протекание нервных процессов и удачном положении звезд в момент его рождения человек мог начать чувствовать поток. А при должной практике и упорстве в работе с собственным умом мог научиться потоком пользоваться.

Как правило, после этого человек становился ретривером, потому что если и есть в современном мире работа для людей с крайне специальными навыками – то вот она.

Вдохновенные врачи и душеведы одно время еще надеялись отыскать тот самый шестой палец или родимое пятно, которые определяли бы чувствительность к потоку. Сигнальные лампочки, признаки ретривера – из которых, конечно, можно было бы впоследствии сделать кнопки, которые ретривера в человеке включали бы. Увы, старое доброе ЭКГ и клиника крови не давали по этому вопросу никакой информации. Лично Марк питал горделивую уверенность в том, что определенные метки или маркеры его исключительности должны существовать обязательно, но ему, как любому мыслящему человеку, было очевидно: исследования нужного размаха потребуют обработки настолько гигантских массивов данных, что никаких человеческих ресурсов не хватит даже на их сбор – что уж говорить об анализе.

Посему вислоухие прорастали стихийно, и, по грубым прикидкам Марка, к настоящему моменту в городе собралось их порядка тридцати, из которых пятнадцать могли считаться не-шарлатанами, семь – профессионалами, и человека три он сам порекомендовал бы хорошему другу.

Примкнув к потоку, он сосредоточился на искомом. Вокруг, как водится, творилось что-то занятное – наверное, ради таких трансцендентных пейзажей люди в основном и употребляют мягкие изменители, – но он давно уже приучил себя не отвлекаться. В этот раз требовалось определить местонахождение одного документа. Бумаги. Очень важной.

Здесь, в инфосфере, Марк знал, что бумага есть только бумага. Но каждому надо что-то кушать.

Он концентрировался на документе до тех пор, пока не почувствовал, что поток выносит его в альтернативу.

Каждый раз бывало по-разному. Ощущалось по-разному. Иногда приходилось нащупывать один тонкий проводок в кабеле и плыть, ведя по нему пальцами, точно по нити в лабиринте, до тех пор, пока проводок не раскрывался в воронку, которая раскрывалась в сферу, которая растягивалась и превращалась в альтернативу. В другой раз альтернативы напоминали гигантские светящиеся пузыри в космически-черном супе, пронизанном потоком – будто бусины в ожерелье. Иногда можно было просто расслабиться и дрейфовать, зная, что тебя все равно прибьет именно туда, куда надо. А однажды Марк двигался на звук – почему-то так воплотилась настройка на нужные сведения, – и этот звук вел его в окружающей до краев полной пустоте, точно маяк. Многое зависело от интуиции или от случайности, но вместе с тем, если ты вел себя правильно, все странным образом работало как надо.

Оказавшись в альтернативе, нужно было занять там место, притормозить и закрепиться, чтобы тебя не унесло инфоволнами дальше. Все вислоухие промышляли рассеянным присутствием: витаешь в локации, как дух места, что-то видишь, что-то слышишь, сам оставаясь невидимым и неощутимым (хотя последнее – еще вопрос). Проявленное присутствие, то бишь наслоение, при котором тебя уж точно ощутят, давалось единицам – да и то по слухам. Слухи гласили, что наслоение не только требует неизмеримо больших усилий и какой-то запредельной квалификации, так еще и категорически неприятно ощущается и вообще непонятно зачем нужно.

И, наконец, следовало поставить маячок на входе. Однажды Йорам, который научил Марка многим полезным штукам, в порядке профилактики показал ему одного парня. Парнишка не маячился по беспечности, вследствие чего теперь круглые сутки бессмысленно ухмылялся и работал уборщиком в «КандиМолле». Двигался по потоку, потом пошли ответвления, потом бедолага окончательно заплутал и завис где-то так далеко, что это было уж слишком не похоже на нормальный мир – уж слишком ломало мозги. Чтобы добраться до него в отдаленной альтернативе и отбуксировать назад хоть те жалкие остатки рассудка, которые нашлись на месте, потребовались совместные усилия Йорама и еще двоих ретриверов, причем Марк до сих пор не мог взять в толк, как же они вытянули ошметки «Я» несчастного долбака обратно.

Маячком Марка было маленькое карманное зеркальце в дешевой пластиковой оправе. Марк положил его там, где вышел в альтернативу, и двинулся дальше – куда тянул поток.

Какая-то комната без людей. Помимо пары офисных шкафов и пары письменных столов – сейф и несколько тумб на колесиках с ящиками на замках. Но Марк чувствовал, что поток данных влечет его дальше – значит, документа здесь не было. Если только его настройка верна, а Марк уже давненько не ошибался с настройкой.

Сквозь дверь он переплыл в соседнее помещение.

Здесь стояли и ссорились двое. Одного Марк узнал – заказчик, почти неотличимый от себя в родной альтернативе, разве что виски выбритые (андеркат? В голове опять всплыл какой-то левый термин – возможно, так эта придурочная прическа тут называется). Вторая – женщина, и Марк сразу отметил общую приглядность, пусть даже над стилем и было куда еще поработать (сотуар на шее грубоват… сотуар? Что еще за хрень этот сотуар? Опять какое-то приблудное словцо). Оба кричали, хотя Марк не слышал ни звука. Такое бывало, когда звук не имел отношения к тому, на чем концентрировался ретривер. И естественно, оба не замечали его.

Марк видел документ в руках заказчика. Мужчина взмахнул им, видимо, желая поставить в споре точку, бросил на стол, припечатав хлопком ладони, и вылетел из кабинета. Марк понял, что теперь сосредоточиться нужно будет на женщине.

Какое-то время она постояла, потом, не глядя, подцепила ногтем документ и уставилась на него – хотя Марк, поменяв угол обзора, видел, что блондинка смотрит не на саму бумагу, а сквозь нее. Потом…

Ага, тут у нас ветвление. Можно было последовать за одним из потоков в соседнюю альтернативу, но, даже не делая этого, Марк понял, чем в ней кончится дело. Там блондинка совала документ в шредер. Но та версия явно отстояла дальше от их родной альтернативы. А в этой, ближней, женщина, помедлив, тяжело опустилась на стул у стола и какое-то время плакала. Причем Марк пребывал тут же и чувствовал себя, как всегда в таких ситуациях, немного неуютно, но что поделаешь – работа. Затем блондинка привела себя в порядок, взяла со стола сумочку, нашарила в ней ручку и поставила внизу бумаги свою подпись. Сняла с полки одного из шкафов синюю канцелярскую папку, вложила туда листок, поколебалась – Марк догадался: габариты сумочки явно не позволяли затолкать в нее А4, – и поставила папку обратно. А потом тоже вышла.

Марк чувствовал, что нащупал узел, на котором путь документа в рассматриваемом эпизоде, судя по всему, закончился. У узлов всегда было особое звучание, особая значительность – их вес в информационной ткани ощущался по-другому. Сквозное событие для ряда ближайших версий. Легкие деньги. Можно возвращаться к заказчику и сообщить ему, что документ, вероятнее всего, обнаружится в неком кабинете в некой синей папке на шкафу. Заодно можно и намекнуть, чтобы не стригся, как подросток.

Вот очень жаль, что ретривер не может настраиваться для поиска на себя и не может сам себя наблюдать. А сколько образов можно было бы примерить!

От чистого нечего делать – ну ладно, понравилась, – Марк отцепился от основного потока и снова нащупал женщину. Сместился немного назад и поймал ее в том месте, где она выходит из кабинета.

В соседнем помещении блондинка сняла с вешалки плащ, потом вышла в коридор, спустилась на семь этажей в лифте, оказалась на улице, прошагала с полквартала, не доходя до светофора, попробовала перебежать и была сбита белым кабриолетом с поднятым верхом и дурацкой наклейкой на заднем стекле.

Марк же вернулся к зеркальцу, вышел, попил с мастером Хуаном белого чая, вечером встретился с клиентом в баре, отчитался, дождался мгновенного перевода на свой счет, а потом позвонил Бубну с предложением немного отпраздновать.

Ну а наутро перед дверью его ждали федералы.

5

Кредитная линия определяет, кто ты есть. Лучше любого генетического анализа, потому что основана на генетических анализах. И еще много на каких других анализах и измерениях, от ежедневных до ежегодных.

Что еще важнее, кредитная линия определяет, кем ты будешь.

Она вычерчивается на основе наследственности, врожденных особенностей, антропометрии, анатомии и физиологии, с учетом родственных связей, места работы и образа жизни, унаследованных и благоприобретенных материальных ценностей, а также множества других переменных, значения которых ежесекундно оцениваются и пересылаются куда надо смарт-системами с геопозиционированием и мониторингом жизненных показателей – мобильником, часами, «Фиксом», оксаной.

Нейросеть не врет. ИИ не ошибается.

Так что, отслеживая твой статус онлайн, банки достоверно определяют, чего от тебя можно и можно будет ожидать. Знают, сколько ты сможешь отдать и в какой срок, а сколько не сможешь ни за что и никогда, хоть извертись на пупе. То, что дают, ты берешь. Чего не дают – того и не дадут.

В итоге каждый в любой момент времени знает, на что может рассчитывать в этой жизни. На фоне воспоминаний о былой неопределенности это, современное, знание – сверкающее и ценное, как чистой воды бриллиант. Любой новорожденный может быть спокоен и счастлив, если в его линии фигурирует открытый кредит на учебу. Может, не откладывая в долгий ящик, взять его прямо в роддоме (хорошо, не сам, а его законные правообладатели, но суть одна), многие так и делают – лучше позаботиться заранее, чем потом жалеть. Хотя, если спустя несколько лет экс-младенец станет вести НОЖ, начнет злоупотреблять, посадит печень и легкие или просто сломает ногу, процентная ставка изменится. Но тут уж, как говорится, никто не сторож своему брату. Не ломай, значит.

Сразу после запуска – после дня «К» – все это так и работало. И спустя всего несколько лет рефинансирование превратило совокупность кредитных линий всех заемщиков в такой спагетти-код, что пришлось вводить ограничения.

Теперь ты выбираешь три-четыре кредитных направления. И все. Победители генетической лотереи выбирают пять, в редчайших случаях дают шесть. А дальше все твои запросы к банкам касаются одного из выбранных направлений. Медицинская помощь, образование, недвижимость, личный транспорт, путешествия. Развлечения. Красота. Духовное развитие. Домашние животные для особо стукнутых.

Все остальное – милости просим, по дебетной линии. То есть только наличными. С зарплаты, ага.

Для человека, у которого на сто процентов реализованы все открытые ему кредитные направления, это фактически означает «все остальное – никак».

Майю почти наверняка все это не напрягало бы, будь оно так всегда. Если бы будущее не наступило так быстро. Она помнит себя девочкой, летом, во дворе, с другими детьми, среди пятиэтажек и высоких пушащихся тополей – и ничего такого. Кажется, кредиты уже существовали, но родители брали их с осторожностью. Прикидывали, сумеют ли отдать. Теперь прикидывать не надо: алгоритмы уже все посчитали за тебя – бери и радуйся.

Майю не напрягало бы это, если бы ей не требовалось прямо сейчас объяснить всю систему пожизненного государственного кредитования человеку, который, похоже, последние лет двадцать провел где-то в ледяной избушке посреди вечной мерзлоты.

Глаза у Эль Греко темные и выразительные, пусть и непонятно, что именно они выражают. Изумление? Разочарование? Когда Майя прерывается, мутант какое-то время глядит на нее, а потом замечает:

– Вы живете в довольно специфичном мире. Ты так не думаешь?

«Что еще за „вы“»?» – раздраженно думает Майя.

Пробираясь сегодня по Городу Золотому – безо всякого оружия, – она, странное дело, чувствовала себя куда спокойнее. Солнца как с утра не было, так и не появилось, но слой облаков тонкий, и света вокруг достаточно. Дневной свет – немного непривычный, в нем все кажется совсем не таким четким, как в освещении молла. Но, так или иначе, она имеет возможность разглядеть Фриктаун во всем его беспощадном голом великолепии: груды мусора после вчерашнего, лужи сомнительных жидкостей, несколько вялых весельчаков все никак не закончат беседовать с кирпичными стенами, с закрытыми глазами приплясывать посреди пустой улицы и играть на варгане – если то, что делают с варганом, можно назвать игрой. Социотех окутывает этот район молла многозначительной аурой сладостного порока, атмосферой искушений и разврата распоследнейшей степени, но сейчас, днем, Майя видит, с кем тут приходится просыпаться – и это, по сути, ничуть не элитарная помойка на старом пустыре, только и всего.

Майя погружается в таинственный сумрак подворотни. Облетающие барбарисовые кусты днем смотрятся куда безобиднее. Она сто лет не видела барбариса и не может удержаться: отщипывает один кислый листочек и жует. Потом, набравшись решимости, шагает к подвальной двери.

Дверь закрыта.

Майя отступает, оглядывает фасад здания. Ага, есть еще одна дверь, на нормальной высоте. Оксана в сто-какой-то-там раз предупреждает о том, что, находясь на территории без покрытия, не рекомендуется заходить внутрь зданий, и Майя выключает звук. Придерживает дверь, но та все равно стукает у нее за спиной – кажется, оглушительно.

На лестнице ее не ждут ни грязные одеяла, ни набитые хламом сумки-тележки, ни штабели ресайкл-тары – ничего такого, с помощью чего принято обустраивать свое жилище в непокрытых кварталах. Если верить социотеху, а ему верят даже те, кто ему не верит – потому что, зараза, неощутимый, как радиация.

Она осторожно поднимается по темному пролету, доходит до первой площадки и озирается. Опять-таки, ничего страшного. Железных бочек с разожженными в них кострами, совокупляющихся прилюдно тел и пакетиков из-под орто не наблюдается. И очень тихо. На площадке – три дверных проема, хотя дверь есть только в одном. К ней прилеплен на монтажный скотч клочок бумаги. Шагнув поближе, Майя читает: «тебе сюда». И все.

Ну, ладно. Она дергает дверную ручку.

Теперь перед ней длинный коридор. Она делает два шага, заглядывает в первую по ходу движения комнату. В центре стоят, чуть повернутые друг к другу, два разномастных стула: деревянный цвета ореха, винтажный, и неожиданно новенький офисный. Больше в комнате нет ничего, кроме еще одного дверного проема.

– Пожалуйста, садись, – раздается из соседнего помещения. – Я буду через минуту.

Как будто бы дело происходило в офисе какой-то конторы, и ей предложили подождать в приемной, пока к ней не выйдет менеджер. Майя еще разок взвесила за и против. Опустилась на деревянный стул, который тут же невнятно на это пожаловался.

Ну и вот, теперь приходится отвечать на вопросы об отношении к миру, в котором они живут.

– Я привыкла, – бормочет Майя, что вообще-то не совсем правда.

– Это так? – Сидящий на стуле напротив Эль Греко словно читает ее мысли. – Когда среда так изменяется в пределах одной взрослой жизни, привыкнуть сложно.

Майе вспоминаются родители. Их поколению как промежуточному этапу тоже открыли какие-то слабенькие кредитные линии на пару направлений. Они не привыкли. Но родители никогда и не стараются привыкнуть, адаптироваться. Побрюзжать на тему «раньше гречка была вкуснее» – вот и все, на что их хватает.

– А что у вас в подвале? – край как искусно меняет тему она. – Почему вы не хотели, чтобы я туда…

– Да наркоманы у меня в подвале, – отмахивается Эль Греко. – Аддикты, если по-вашему. То есть они там не у меня, а сами у себя, но в любом случае – тебе вряд ли там понравилось бы. А вот ты – зачем ты в прошлый раз принесла с собой пистолет? Здесь настолько высокий уровень преступности?

Он спрашивает без раздражения, спокойно – можно бы даже, наверное, было сказать «по-доброму». Хотя кто его, мутанта, разберет. Майя вдруг чувствует, как на нее накатывает злость, тоже отбрасывает вежливость и огрызается:

– Почему ты меня-то спрашиваешь? Сам нездешний?

Кажется, она не сказала ничего смешного, но на губах у мутанта появляется слабая улыбка:

– Допустим. – Эль Греко одним плавным движением поднимается со своего стула. – Давай пройдемся.

Майя искренне не понимает, зачем, но они выходят из дома тем же путем, огибают его и движутся вдоль соседнего здания. До нее не сразу доходит, что внутри определенно кто-то есть. Какое-то шевеление в окнах. И пахнет горелым.

– Постоянные резиденты, – объясняет Эль Греко, снова читая ее мысли.

На нем черная водолазка и какой-то бесформенный плащ; он похож на персонажа из другой эпохи, притом совершенно безобидного. Майя почти чувствует себя в безопасности. Только вот эти резиденты…

– В смысле, они отсюда не уходят? – уточняет она. – Живут здесь?

Эль Греко кивает, глядя прямо вперед. Слишком он спокойный. Собранный, но расслабленный.

– Бездомные?

– Бездомные всегда интересны, если интересуешься социальной системой, – сообщает мутант, поворачивает за угол и направляется к какой-то странной постройке, Майя даже не понимает, что́ это. – Согласна? Бездомные – это событие, которое система так или иначе не смогла обработать. В системе, обладающей полнотой, человеку в любом случае находится некое место. Он может работать, учиться, сидеть у себя дома, сидеть в тюрьме, быть убит на войне или казнен за преступление – и все это детерминированные состояния. Хорош этот человек с точки зрения системы или плох – неважно: в полной системе всегда находится ячейка, куда его до́лжно поместить, чтобы он был «где-то». Бездомный – это человек «нигде». И это любопытно.

Лично она не видит в пристрастии к орто, «полетаю» или старой доброй алкахе ровным счетом ничего любопытного. Но кто-то ведь и серийных убийц романтизирует.

Эль Греко бросает на нее быстрый взгляд и улыбается более явно:

– Это не бездомные. Это… дауншифтеры. Ручные революционеры, беглецы с подстраховкой. Живут здесь по несколько месяцев, потом возвращаются в порочную систему.

Майю внезапно осеняет, что́ есть странная постройка перед ее глазами: она вспоминает про метавангардистов и полипену. Сотовая вышка-часовня.

– Внутри – интереснейшие фрески, – сообщает Эль Греко. – Современные, конечно. Хочешь взглянуть?

– Нет, спасибо.

Майе немного не по себе. Почему ей кажется, что насмешка в его голосе, когда он говорил о дауншифтерах, была адресована ей? Потому что она мнительная. А все-таки?

Нет, ей уже не немного не по себе. Она снова чувствует себя уязвимой – как почти всю жизнь, в общем-то, но здесь под рукой нет ни груши, ни гантелей. На Майю снова накатывает приступ слабости. Чертовы скачки давления. То есть в ее случае они – не скачки, а провалы. Она опирается ладонью о шершавую залитую полипеной стену. Эль Греко почему-то кивает – наверное, своим мыслям:

– Так что ты скажешь о преступности?

– Ничего не скажу. – Переждешь, подышишь, а потом, глядишь, и отпускает. – В молле везде покрытие.

– Что это означает?

Майя перешагивает через валяющуюся под ногами нить крупного барочного жемчуга (???), останавливается и смотрит на своего спутника. Открывает рот, но Эль Греко успевает раньше:

– Предположим, что я совсем не здешний, хорошо?

Они снова трогаются с места и огибают часовню-вышку. Шедевр метавангардистов с антеннами на макушке выглядит необъяснимо, с какой стороны ни посмотри.

– К любому кредиту полагается страховка, – вздыхает Майя. – Она дорогая и… ну, хорошая. Много чего включает, покрывает уйму разных неприятных случаев. Хотя и дорогая. Понимаешь?

Эль Греко спокойно кивает.

– Если вести себя неосмотрительно – например, употреблять орто или шататься не по тем районам, – страховка слетит. Процентная ставка тогда подскочит до небес. Аннулированная страховка – это очень-очень плохо. – Майя ловит себя на тоне, которым разговаривают с дошкольниками. С другой стороны, сам же сказал, что нездешний. – Но и наоборот: при действующей страховке реально можно почти ничего не бояться. Если с тобой что-то случится, страховая компания, считай, сама будет выплачивать твой кредит банку. Хотя обычно это по сути одна и та же организация.

– И покрытие?..

– Это страховое покрытие. Покрытая территория – та, где ты находишься в зоне действия своей страховки, – кивает Майя. – Грубо говоря, безопасная. Это почти весь молл и еще несколько участков снаружи.

– Как же эта безопасность реализуется практически?

Кажется, что в тоне Эль Греко слышны нотки искренней заинтересованности. Или это ирония? Майя, конечно, мнительная, но все сильнее склоняется к мысли, что этот тип знает о ней больше, чем должен.

– Информационная прозрачность, – сухо говорит она. – Про прозрачность-то ты знаешь? Всестороннее наблюдение, сужение рамок частной жизни и критериев конфиденциальности? Ну вот. Также необходимо следовать общим рекомендациям – не посещать мест, не прошедших ИИ-сертификацию, по возможности закрывать повседневные нужды с помощью веб-сервисов, не вступать в контакт…

Она тарабанит заученные фразы, замечая, что теперь они шагают обратно – и на кой, спрашивается, ей упала эта экскурсия?

– Фрески действительно очень интересные, – с укоризной замечает Эль Греко, в очередной раз читая мысли и беспардонно вклиниваясь в ее монолог о правилах безопасного поведения в современном обществе. – Зря ты так. И можешь не договаривать про рекомендации – в целом я понял.

– Вот и хорошо, – бурчит Майя, останавливаясь перед дверью, из которой они вышли пятнадцать минут назад.

Мутант тоже останавливается и окидывает ее дружелюбным, слегка насмешливым взглядом:

– Ты живешь, по твоим же словам, в районе с покрытием. Видимо, у тебя есть та страховка, о которой ты сейчас рассказывала. Как же получилось, что два дня назад ты пришла сюда с оружием и явно не собираясь следовать никаким рекомендациям?

6

Кофе ему и правда предложили, без обмана: между двумя обращенными назад сиденьями «эскарго» оказалась воткнута «Неспрессо»-кофеварка. Занимавший одно из сидений мужчина мотнул головой:

– Угощайтесь. С орехами или обычный. У вас ведь нет аллергии на орехи?

– А то вы не знаете, – наугад бросил Марк, усаживаясь на сиденье напротив.

Кроме них двоих, в пассажирском отсеке «эскарго» никого не было – места водителя и штурмана отделяла от салона дымчатая пластина гибкого стекла.

Мужчина слабо улыбнулся:

– Вы не настолько нам интересны, господин Самро. Но, полагаю, вы не аллергик.

Он подцепил пальцем один из бумажных стаканчиков, стопкой сложенных в подставке перед кофеваркой, и нажал кнопку. Устройство тихонько зашипело.

Принимая у незнакомца стаканчик, Марк уцепился взглядом за его руки. По лицу – по мелким морщинкам вокруг мышино-серых глаз, коротким волосам цвета никеля, рту, словно прорезанному в коже, – мужчине можно было дать лет сорок пять. По рукам – лет на десять больше. Руки были рабочие и, судя по покраснениям, работали совсем недавно.

Марк уставился в содержимое стаканчика, гадая, что же он такого совершил, что могло заинтересовать федералов и сколько же придется выпить этой якобы ореховой бормотухи, дабы выяснить это принятыми в их среде обходными путями, ведущими через тернии явного вранья, туманных умолчаний и завуалированных угроз.

– Марк… Ничего, если я буду звать вас Марком? У меня есть для вас предложение.

Мир перевернулся, изумленно сказал себе Марк и ответил:

– Ничего. Если я тоже буду как-нибудь вас звать.

Незнакомец несколько секунд смотрел на него безо всякого выражения, потом снова слегка улыбнулся:

– Китин, Олег Иванович. Федеральная служба.

Марк многозначительно кивнул, показывая, что место работы собеседника от него не укрылось – как и то, что должность свою он не назвал.

– Как по-вашему, кто управляет нашим с вами миром, Марк? – негромко и доброжелательно проговорил Китин.

А, нет, показалось, подумал Марк. В этот же момент «эскарго» без заметного знака со стороны Китина тронулся, причем так плавно, что кофе в стаканчике даже не колыхнулся. Марк и не заметил, куда подевался тот тип, что стоял снаружи.

– Все зависит от личных верований каждого конкретного обывателя, не так ли? – продолжал федерал, очевидно, не ожидая ответа. – Есть варианты. Многие считают, что нашим миром правят корпорации – и это обоснованное предположение. Мировые политические лидеры – тоже звучит неплохо. Хотя духовные лидеры – пожалуй, будет верней, поскольку общество у нас все-таки не материалистическое, да? Римско-католическая церковь, объединенные мусульмане, даосское братство.

Марк покосился в окно, на проплывающие мимо приземистые здания старой части города. В небольшом усыпанном рыжей листвой скверике группка детей в спортивных костюмах под руководством наставника выполняла ката. Ребятишки были жутко сосредоточенные.

– Кое-кто кто считает, что нашим миром управляют палы, – негромко заметил он, переводя взгляд на Китина.

Тот чуть прищурился и, помедлив, согласился:

– Да-а, есть и такие. Но знаете, Марк, на вашем месте я не стал бы придерживаться этой точки зрения. – Китин размеренно покачал головой. – Нет, не стал бы.

– Почему?

– Во-первых, думать так невыгодно нам, и другим не выгодно, чтобы мы так думали. Потому что в этом случае пришлось бы признать, что контроль – в руках тех, кому, по сути, нет дела до происходящего. А такая картина мира губительно сказывается на личном чувстве безопасности и гражданских добродетелях. Во-вторых… – Федерал задумчиво остановил взгляд на какой-то точке у Марка за плечом. – Во-вторых, это чисто логически не совсем так.

– Я так понимаю, вы сейчас поясните свою мысль? – выжидающе вставил Марк, понюхав содержимое стаканчика.

– Посерьезнее, Марк, – мягко посоветовал Олег Иванович. – Я имел в виду, ведь не сказать же, что человечество управляет амурскими тиграми? Некоторые убивают тигров ради выгоды или тщеславия. Некоторые охраняют тигров. Но в целом… Где мы, а где – тигры? Улавливаете?

Марк ненавидел, когда посторонние люди указывали ему, когда становиться серьезным. Он сам решал когда, и вообще старался этим делом не злоупотреблять.

А кроме того, всем им рано или поздно приходилось напоминать о том, что он, Марк, может кое-что такое, чего они не могут – сколько бы ни бряцали своими удостоверениями, погонами или кредитками и на каких огромных бронетачках ни ездили бы.

– Знаете, Олег Иванович, наш мир… Он довольно-таки эстетичный. В других, бывает, такого насмотришься – ручаюсь, вам бы не понравилось. – Марк пожал плечами. – Так что у нас здесь все еще вполне нормально устроено. И, кто бы за это ни отвечал – хоть целители Илии, – мне подходит.

Китин снова уставился на него этим своим нейтральным взглядом, а потом вдруг негромко рассмеялся. Смех у федерала был скорее неприятный – сухой, словно ветки ломаются под тяжелыми шагами.

– А это хорошо, Марк, – проговорил он, отсмеявшись. – Хорошо, что наш мир видится вам эстетичным. Я бы сказал, вашей будущей работе это может пойти на пользу. – Он наклонился, словно желая похлопать Марка по колену, но в последний момент передумал. – Вы ведь не против работы?

– Вы ведь не против перейти уже наконец к делу? Или будем вести беседы об амурских тиграх? – поинтересовался Марк и тут же поднял ладонь, не давая нахмурившемуся Китину заговорить: – Стоп. Всю эту прелюдию можете опустить. Вы не сказали, в каком вы звании – предположу, что сейчас вы работаете не на федеральное правительство. И явно не на корпоративное. Вероятнее всего, выступаете как консультант у некого частного лица, возможно и даже разумеется – богатого и весомого, и оно способно одним мановением пальца стереть меня с лица земли и так далее, и тому подобное. – Марк тоже подался вперед, к Китину. – Окей, вы меня сотрете. И кто тогда сделает вам работу? Потому что, очевидно, вам нужен не обычный ретривер – иначе вы пошли и поспрашивали бы в первом попавшемся заведении с гипнованной. Вам нужны орудия помощнее. Очень может быть, что нужен именно я – а может быть, только я. Так, может, хватит пытаться меня нагнуть и начнем уже строить, мать вашу, партнерский диалог?

Марк откинулся на сиденье и наконец избавился от проклятого картонного стаканчика – сунул его в подлокотник дверцы. Китин поглядел на него, поджав губы и выгнув бровь:

– Вин чун?

– Сперва был вин чун. Потом саньда.

Федерал кивнул словно бы сам себе и еще с несколько секунд смотрел в окно, на плывущие мимо здания исторического центра. Марк тоже глянул и пришел к выводу, что их возят кругами. Как раз в этот момент Китин, очевидно, снова подал какой-то незаметный знак водителю, потому что «эскарго» плавно срулил вправо, к небольшой площади, и остановился, целиком заняв крошечную парковочку для мотороллеров.

– Выйдем.

7

В комнате темновато. Они снова сидят на стульях друг напротив друга, и Майя вдруг вспоминает, что он ни ее имени не спросил, ни своего не назвал. Как-то это неудобно.

Хотя рассказывать о том, о чем он хочет услышать, куда неудобнее.

– Ты сказал, что можешь мне помочь, – негромко произносит она, глядя в темный угол с кучкой мусора, кирпичной крошки и какой-то пакли.

– Вполне вероятно, что могу, – подтверждает Эль Греко. – Только до сих пор ты еще ничего не попросила.

Майя вдыхает поглубже и прыгает.

Сперва грянул день «К», и это было… что-то страшное. Пожизненное кредитование ввели после него. И мама и папа тут же взяли им со Степаном все, что могли взять. После увиденного они могли представить себе единственную стратегию достижения успеха – минимизировать ущерб, подстраховаться со всех сторон. Открыли все три направления из трех, каждому. Здоровье, недвижимость, образование – для Степана. Для нее – здоровье, недвижимость и дети. Железная логика.

В итоге она окончательно рассорилась с родителями в двадцать, когда стало ясно, что ее тогдашняя тупиковая работа в сфере быстрого питания – это уже почти самый-самый предел, еще немного – и пик карьеры достигнут. Выжала свой кредит почти досуха, купила замечательную – правда, бесподобную – квартиру и переехала. А кредит Степана сейчас утекает в кассу «Новой жизни» – да и ладно на самом деле, лишь бы ему там помогли.

Эль Греко слушает безмятежно и внимательно, и она рада, что в такой темени толком не видит его лица – надеется, что в обратную сторону это тоже верно.

– Это называется «удалить»? – спрашивает он, когда она заканчивает, и Майя бесится: можно подумать, он правда не знает.

– Может быть, я знаю. Но может быть, я хочу услышать, как об этом рассказываешь ты.

Ну пускай. Ладно. Это называется «удалить». Один-единственный способ улучшить состояние своей кредитной линии – если, конечно, не рассматривать варианты с чудесным наследством или инопланетянами. Найти созаемщика и заключить формальное кредитное партнерство со слиянием линий в пользу одного из партнеров. Линия второго, партнера-донора, закрывается, человека удаляют из страховых списков и… Ну вот, удаляют. Вещь еще более редкая, чем вступление в законный брак – а по нынешним меркам это что-то да значит, – но вполне легальная.

Переводя дыхание, Майя поворачивает голову к окну без стекла, в котором маячит метелка молодой березки. Отчего-то ей начинает казаться, что в комнате раньше не было окна.

– Легальная – если со стороны созаемщика имеет место добрая воля, полагаю, – роняет Эль Греко.

Майя сильно краснеет. Да, верно. Но в ряде случаев добрую волю можно обменять на что-то другое, что в данный момент имеет для твоего партнера бо́льшую ценность. Нередко такой вещью оказывается, к примеру, орто. Просто так ни один человек в здравом уме никому свою линию не уступит. Никому. Кредитная линия – это твоя сердечная жила, твоя кровь.

Она мимоходом вспоминает о Степане, все кредитные средства которого сейчас уходят на реабилитацию, поскольку латать дыры, оставленные орто в центральной и периферийной нервных системах, мышцах и костях – дело, мягко говоря, недешевое. Об Агнесе, все внимание, силы и финансовые возможности которой поглощают долгожданные близнецы – как и должно быть, конечно же. Вот потому-то даже у самых близких о таких вещах не просят.

– Я вижу в этой системе широкий простор для коррупции, – замечает Эль Греко. – Как по-твоему? Если можно просто взять в прокат оружие, выйти на улицу, приставить его к голове первого встречного и превратить его… в твоего кредитного донора?

Ну да, конечно. Но это, естественно, незаконно. И в покрытом районе ты так вести себя не станешь. Плюс к тому добрая воля должна все же проявиться в мере, достаточной для того, чтобы прийти в банк, подписать несколько стопок бумаг, оставить отпечатки пальцев, сканы сетчатки, образцы ДНК. А кредитная линия у орто-аддикта – совсем не лакомый кусок: страховки у него уже нет, процентная ставка бешеная. Это не механизм обогащения. Это – средство последней надежды.

– Значит, раз ты решила прибегнуть к этому средству, тебе это жизненно необходимо. В чем же дело? Больные родители? Что-то с ребенком? – тон у Эль Греко совершенно дружеский, но не издевается ли он? – Помочь брату? Для чего тебе нужен этот кредит?

Майя стискивает зубы. И объясняет.

Несколько минут оба молчат.

Майя снова смотрит на окно. Ну не было же его. Когда она впервые вошла в эту комнату, здесь были ровные голые стены. А теперь – окно. Что за хрень?

Эль Греко улыбается.

– И все-таки, пистолет – зачем? – Майя снова таращится в окно и не столько видит, сколько угадывает, как он по-птичьи склоняет голову набок.

– Для самозащиты, – еле разборчиво бормочет она.

Ей очень неловко.

Проходит еще пара мучительных минут, и вдруг – Майя опять скорее чувствует это, скорее ощущает дуновение прохладного воздуха и слышит, чем видит, – на оконную раму приземляется ворона. Перекрутившись на стуле, Майя видит готический контур птицы на фоне более светлой улицы. Где-то вдали негромко включают радио. Ворона делает пару приставных шагов к стене и встряхивается всем телом.

Эль Греко тоже смотрит на ворону и – Майю это еще больше нервирует – улыбается во весь рот.

Хватит. Зачем ей нужно еще одно кредитное направление – это ее дело.

– Так ты поможешь? – прямо спрашивает она, догадываясь, что сейчас услышит цену, которую будет не в состоянии заплатить.

– Вернись в прокатную фирму, где брала оружие, – отвечает Эль Греко. – Тебе нужен тот же приемщик, который оформлял договор с тобой. Приходи к нему и скажи… Да, впрочем, можешь ничего не говорить.

– Что? – Майя отворачивается от вороны и таращит глаза на мутанта. – В каком смысле – ничего?

Эль Греко цокает языком и поднимается со стула:

– Да, понимаю, это немного не… Хорошо, скажи ему, что ты хочешь арендовать еще один пистолет. На этот раз советую брать «хеклер и кох», облегченную версию, у них есть такая. Он в целом компактнее, удобнее для женщины и не оттягивает карман. Хотя носить огнестрельное оружие в кармане я в любом случае не рекомендовал бы.

– Зачем мне еще один… – ошеломленно выдыхает Майя, но Эль Греко уже направляется к двери в соседнее помещение. – Подожди, а потом что?

– Потом мы увидимся еще раз. Но это будет не скоро.

С этими словами он скрывается в соседней комнате. Майя ждет несколько минут. Потом встает, идет туда же, заглядывает за дверь.

Почему-то так ей и казалось.

Она возвращается, идет к коридору, на пороге оглядывается посмотреть на ворону и на мгновение ловит сверкнувший в глянцево-черном глазе блик.

Оказавшись дома, Майя не выключает оксану – и вообще за весь вечер не говорит ей ни единого дурного слова, хотя оксана буквально бомбардирует ее акустическим спамом, напоминая про счета, зачитывая вслух все набросанные на айпи рекламные листовки (хотя, по идее, должна была удалять такую корреспонденцию, не открывая), цитируя важные новости из ленты (Анже, с которой вы учились с третьего по пятый класс, завела себе очаровательного котеночка, хочешь посмотреть фотографии?). Оксана – продажная электронная тварька, но она привычная. Возвращает к нормальности.

Стоя под струями воды, Майя думает. Заодно это помогает сдерживать панику: у нее фобия, хотя душ – это совсем не страшно, это же не ванна и не бассейн, не озеро и не море, но она все равно каждый раз слегка напрягается, так что обязательно думать или вспоминать что-то.

Ей показалось, или этот мутант знал про Степана? Про то, где она брала ствол… И про все то, про что задавал вопросы – вообще про все. Он из внутренних дел? Из безопов? Ай-ай-ай, как неловко получилось.

Обсушившись, она смотрит на себя в зеркало (а ей ведь почему-то казалось, что она повыше ростом), снова выходит на свой любимый балкон с расчерченным квадратами видом на деревья и кусочек неба – вид на самом деле очень красивый.

На небе начинает закручиваться багровая спираль.

Из лиловых, малиновых и рыжих облаков, что наслаиваются на тяжелые темно-фиолетовые, к земле протягивается тонкое вихрящееся щупальце – точно канатик-халаза в яйце, точно телепортационная трубка, точно молния, сделанная из тучи.

У Майи перехватывает дыхание. Она видит, как тонкая нога торнадо ощупывает землю где-то вдали, за домами. Через миг осознает, что это «вдали» – на самом деле здесь, в городе. Где-то там, на невидимой для нее окраине, смерч сметает постройки, выдирает с корнем деревья и рвет линии электропередач. Через несколько секунд должны зареветь сирены.

Нет, ничего подобного. Ничего они не должны. Нет. Широко распахнув глаза, Майя пару секунд смотрит на пурпурный шторм в небесах, потом зажмуривается, трясет головой и несколько раз повторяет вслух «витамины, микроэлементы». Когда она открывает глаза, небо снова сумеречное, пыльно-синее и безмятежное.

Окно в комнате без окон. Опять видим то, чего нет, ну-ну.

Майя уходит с балкона.

Найди внутри себя участок безмятежного спокойствия, незыблемый, точно глаз урагана, и мысленно возвращайся туда всякий раз, когда чувствуешь, что тебе трудно совладать со своими эмоциями.

Исчерпав запас обычных своих пакостей, оксана «подстраивается под настроение владельца» – самовольно включает и подает на динамики в гостиной книгу доктора Экова. Майя в оцепенении слушает несколько секунд, потом хватает пульт и стирает эту муру из облачной фонотеки к чертовой матери.

8

Китин вылез первым, распахнув дверь, и даже придержал ее для Марка. Тип в костюме словно испарился, но на этот раз вместо него из машины вышел и точно так же прислонился к крылу водила – плечистый штрих в рубашке с коротким рукавом и с категорически безвкусной челкой.

Олег Иванович зашагал по выложенной мозаичными плитками мостовой. По периметру пьяцетты стояли каменные скамейки, а в центре соорудили нечто вроде стоящей в скромном бассейне скульптуры из громоздких гранитных блоков. Вокруг бассейна деловито сновали голуби. Осознав, что скульптура, похоже, изображает Пегаса, Марк содрогнулся.

Китин поддернул брючины и уселся на одну из лавочек. Марк сел рядом. В рябящем бассейне глубиной сантиметров двадцать плавали желтые и бурые листочки – притом что ни одного дерева в радиусе метров пятидесяти не наблюдалось.

– Расскажете о том, как вы работаете? – миролюбиво попросил Китин. – Вкратце.

– Вы хотите послушать о работе ретривера вообще? – уточнил Марк.

– Было бы любопытно. Хотя эту часть, пожалуй, уместнее будет осветить позже, для официального клиента. Меня же больше интересует конкретно ваш метод. – Китин поджал губы. – Как вы верно предположили, дело у нас в некотором роде… особенное.

Ничего необычного или неприятного в этой просьбе Марк при всем старании усмотреть не мог, а потому, поколебавшись, запустил предназначенную именно для таких случаев самопрезентационную речь. Он много раз ее репетировал и мог отчеканить без запинки, с нужной интонацией и улыбкой славного парня в требуемых местах (ведь, как вам известно, изначально ретриверами называли собак, приносящих охотнику подраненную дичь, ха-ха).

– Ходит слух, что вы умеете перемещаться по альтернативам произвольно, – внезапно перебил Китин. – Это так?

– Перемещаться произвольно не умеет никто, – с уверенностью возразил Марк. – Вы же имеете в виду – закрыть глаза, представить себе другой мир и перенестись туда силой мысли? Это недостижимо.

– Почему?

– Потому что, даже если альтернатива, которую ты хочешь рассмотреть, – ближайшая к нашей версии Земли, – терпеливо пустился в объяснения Марк, – даже если их отличает какая-нибудь одна ромашка, которая растет у нас и не растет там, объем материала, который потребуется визуализировать, остается тем же самым. Тебе все равно придется вообразить себе всю твою домашнюю альтернативу целиком – за вычетом одной только ромашки. А на такое способен только Брахма, или Яхве, или кто там еще, но никак не человеческое сознание.

– То есть вы просто дрейфуете. Как и любой другой ретривер.

– Не просто, – поморщился Марк, – но дрейфую, да. Мы все так или иначе подчиняемся потоку.

– И это эффективно?

Китин взглянул на него так, словно действительно не знал ответа, а очень хотел бы его услышать. Марк досадливо покачал головой:

– Вы же не хотите сказать, что впервые работаете с таким, как я? Любой, кто хоть раз обращался за информацией к хорошему вислоухому, подтвердит, насколько это эффективно. Риск только в том, что можно получить совершенно сырые данные, без интерпретации. Я предупреждаю об этом всех клиентов.

– А вы хороший вислоухий? – как ни в чем ни бывало поинтересовался Китин. – Или, возможно, лучший?

– Один из, – холодно отрезал Марк в полном соответствии с истиной. – Не лучший. Но если уж вы наводили справки, то наверняка слышали и о том, что с лучшими бывает слишком сложно работать. А я… – он скупо улыбнулся, – …клиентоориентирован.

Олег Иванович кивнул:

– Еще говорят, что вы способны лечь в дрейф без помощи. Это так?

Марк чертыхнулся про себя. Солнце, отражающееся в водной ряби, посылало блики ему прямо в глаза, мешая сосредоточиться.

– Можно узнать, откуда такая информация?

– Один из коллег упоминал вас, – небрежно заметил Китин. – Из ваших коллег. Так это правда?

С запозданием Марк осознал, что потерял бесценные доли секунды, необходимые, чтобы лгать естественно. Спасибо тебе, Бубен, и тебе, сорокасемиградусная «Пуэлла мексикана», тоже большое спасибо. Правда, подвоха с этой стороны уж никак нельзя было ждать: Марк делал все, чтобы скрыть упомянутое обстоятельство, и до сего момента был уверен, что справляется с этим успешно.

– Мне легче ложиться в дрейф, чем большинству других ретриверов, – осторожно подбирая слова, проговорил он. – Но это не означает, что я могу в любое время и в любом месте закрыть глаза – и поехали. – Мысленно Марк сделал себе зарубку выяснить среди своих, кто же это проявил такую общительность. И осведомленность.

– Полагаю, в любое время и в любом месте для вашей работы и не требуется, – понимающе произнес Олег Иванович. – Хотя чисто для себя было бы, наверное, приятно…

– А к слову, почему вы не предложили работу этому моему коллеге?

Китин хмыкнул и поднялся со скамейки. Без раскачки и инерции – одним легким движением, будто бы вырезанным из середины другого движения.

– Полагаю, он недостаточно клиентоориентирован. Кроме того, он – заинтересованная сторона. Пройдемся немного.

Марк послушно поднялся и нога за ногу поплелся рядом с федералом. Его беспокойство росло. Узнавать что-то, имеющее особую важность для других, – не самый безопасный род деятельности.

Впрочем, в последнее время Марка все чаще посещала хмурая мысль, что активное, осознанное знание – это вообще одна из форм нездорового образа жизни.

– Я спрашивал у вас, кто, по-вашему, управляет миром, – медленно проговорил Китин. – Корпоративные лидеры, политические лидеры, лидеры финансового мира, духовные вожди; правильный ответ – люди. Паладинов, как я уже говорил, можно по ряду причин исключить.

Ну да, подумал Марк, расскажи это паладинам.

– Но нужно понимать, что тех людей, которые на самом деле представляют собой правильный ответ на этот вопрос, куда меньше, чем кажется всем остальным, – продолжил Олег Иванович, неспешно измеряя шагами периметр площади, причем у Марка уже появилось подозрение, что все шаги федерала одинаковы по длине с точностью до полусантиметра. – И, в отличие от политических, религиозных, медийных и так далее лидеров, эти люди – невидимые. Вы следите?

– Слежу.

– Но к вопросу можно подойти и с другой стороны. Здесь правильный ответ – каузальность. Миром управляет прошлое мира. Все еще следите?

Марк промолчал.

– Как всем известно, наша альтернатива считается условно стабильной. Мы – человечество – приложили немало усилий к тому, чтобы она таковой и оставалась. Наши меры сдерживания… – Китин покачал головой словно бы в изумлении. – Откровенно вам скажу: как по мне – беспрецедентны. Пусть и привитое извне, но это все же величайшее достижение цивилизации. Кто бы мог подумать: не космические полеты, не расшифровка генома – нет. А отказ от того и другого. Глобальное внедрение подобных инициатив и, что еще невероятнее, их соблюдение. Согласны? – Вопрос был явно риторический, но Марк на всякий случай кивнул. – И тем не менее. Мы больше не можем быть уверенными. Никогда не сможем. Больше не в состоянии позволить себе эту роскошь, не так ли? С того самого года, с того самого дня, как была обнародована альтернативно-эволюционная теория, мы превратились в расу неуверенных.

У Марка страсть как чесался язык полюбопытствовать, неужто сие произошло уже при жизни Китина, но он сдержался.

Олег Иванович замедлил шаг и отрешенно посмотрел куда-то поверх площади и Пегаса. Потом, словно у него внутри сработал какой-то переключатель, заговорил уже совсем другим тоном – быстрее и суше:

– Вчера скончался человек, чья фамилия вам вряд ли что-то скажет. Несмотря на более чем почтенный возраст и состояние здоровья покойного, есть основания предполагать, что эта смерть естественной не была. Ваша работа – выяснить в связи с этим все, что будет возможно.

Марк нахмурился.

– Я предпочитаю не браться за заказы, связанные с уголовно наказуемыми… – Олег Иванович остановился, повернулся к нему лицом и поднял одну бровь. Марк примолк, потом сменил курс: – Каковы основания предполагать, что смерть – насильственная?

– Ему прострелили голову, – холодно отозвался Китин и зашагал дальше.

Марку потребовалось несколько секунд на осмысление сказанного. Прострелили? Не слабо… Конечно, он знал, что по всей планете нет-нет да нарождаются идиоты, которым конвенции не указ и которые с помощью лобзика и такой-то матери вытачивают, отливают или спаивают у себя на кухне кустарные огнестрелы. И потом остаются, возможно, без конечностей и уж точно – без права пересмотра приговора.

Но он еще никогда не слышал о том, чтобы с помощью огнестрельного оружия, запрещенного глобально – глобально! – кто-то действительно кого-то убил.

Из-под ног у Китина торопливым пешочком свинчивал зазевавшийся голубь. Марк невесело подумал, что у этого заказа уже сейчас есть все шансы потеснить первый номер в его в хит-параде дерьмовости.

– При таком выборе орудия поиск убийцы не должен затянуться, – начал он. – Вы сказали – вчера. И уже сегодня вы выходите на меня и прикладываете чертовски немало усилий, создавая у меня впечатление, что от этого дела я отказаться не могу. Хотя я – это чисто для справки – могу и прекрасно об этом знаю. – Марк бросил косой взгляд на Китина. – Что за пожар?

– Убитый, – негромко, но внятно ответил Китин, не поворачивая головы, – входил в короткий список людей, о которых мы с вами говорили. В тот самый список тех самых людей.

– Ясно, понятно, невидимый, – кивнул Марк. – Стало быть, не очень знаменитый, но очень влиятельный. Стало быть – непомерно богатый. Стало быть, никакой проблемы в том, чтобы привлечь целую армию полли плюс федеральные силы с их штатными вислоухими. Зачем вам аутсорс?

Китин снова остановился, уставился поверх плеча собеседника, и выражение его лица Марку очень не понравилось.

– Тот, о ком мы говорим… Уход этого человека из жизни я счел бы потерей. Его насильственную смерть я считаю личным оскорблением. Будьте уверены, федеральные и прочие силы уже привлечены. Но лично я предпочитаю армии шавок, которые будут без толку носиться туда-сюда, брехать на деревья и гадить на ковры, одного натасканного пса, чей поводок держу в руке я.

Марк сохранил невозмутимый вид – хотя и не без усилий:

– В таком случае почему бы вам, Олег Иванович, не поискать себе другого четвероногого любимца? Понимаете ли, я не хожу на поводке.

Китин, продолжая вглядываться куда-то вдаль, прищурился и, помолчав немного, проговорил:

– Мы бы с вами могли поспорить. Я бы мог, скажем, напомнить вам кое-какие детали вашей рабочей биографии, которые – так уж вышло – стали мне известны. Эпизод с Мерцелем, например. Или ту некрасивую историю с грузом, принадлежавшим братьям Нефедовым. – Федерал стрельнул взглядом, оценивая эффект от сказанного. – Да-да, для человека, предпочитающего не иметь дела с уголовно наказуемыми деяниями, вы имеете с ними дело подозрительно часто.

– Мать вашу, да откуда мне было знать, что эти сучьи буги-братья… – сквозь зубы начал Марк, но Китин, утихомиривая, положил ему на плечо руку:

– Я мог бы, но я не стану этого делать, Марк. – Губы Китина искривились. – Вы удивитесь, но я на самом деле люблю собак. Наказывая пса, вы можете отучить его пакостить в доме, но принести вам палочку не заставите. Поэтому… В этом деле есть обстоятельство, которое может побудить вас захотеть мне помочь. – Федерал помедлил. – В силу своего положения убитый тесно контактировал с паладинами. Его смерть естественным образом привлекла их внимание. В результате… Согласно их оценке это происшествие дестабилизирует нашу альтернативу. Сильно.

Марк моргнул:

– Насколько сильно?

Китин пожал плечами.

– Неизмеримо сильнее, чем повлияла бы на равновесие любая другая смерть. Больше того. Я уже говорил вам: этот человек был очень стар. Фактически он и так находился при смерти. Его уход из жизни был вопросом пары дней. И это событие паладины оценивали как вполне равновесное. Вы все понимаете?

Почувствовав, что перестает понимать хоть что бы то ни было, Марк опустил взгляд на голубей, которые тихой сапой подкрались к ним с Китиным и теперь настырно топтались у самых ботинок, дожидаясь, когда же им на головы посыплются крошки небесные.

– То есть, если бы этот тип просто тихо помер от старости – в этом не было бы ничего страшного? А его застрелили на день-другой раньше положенного, и это выводит нас из состояния альтернативного равновесия?

– Именно так, – подтвердил Китин и мрачно взглянул на Марка. – Поэтому я повторюсь, Марк: ваша работа – не найти убийцу. Ваше дело – выяснить все, что возможно. Добыть всю связанную информацию. По максимуму. Чтобы у нас появился шанс разобраться, какую же такую каузальность запускает эта смерть и как разорвать цепочку этой каузальности.

Олег Иванович еще несколько секунд смотрел на собеседника, потом развернулся и неспешно зашагал к «эскарго», не проверяя, идет за ним Марк или нет.

Марк не пошел. Стоя на месте, он напряженно думал и довольно быстро пришел к трем умозаключениям.

Во-первых: никакой этот хрен, конечно, не федерал.

Во-вторых: этому нефедеральному хрену какая-то сорока слишком до фига о нем, Марке, наболтала.

И в-третьих: хочется ему того или нет, а за работу, похоже, он все-таки возьмется.

2. Все это может в любой момент закончиться

1

Никто не смог бы припомнить конкретного момента появления паладинов. Вот их нет. А вот они уже есть, и между этими двумя состояниями должно же было что-то поместиться – какое-то событие? Если да, то какое? Марк был более-менее уверен, что летающие блюдца не нависали над городами, и ни в каких местах силы не открывались светящиеся неоном порталы. Хотя в каких-то, может, и открывались, кто теперь скажет.

Так или иначе палы как-то влились в мир, словно были здесь всегда. А спустя шестьдесят лет и вовсе не вызывали ни у кого ни вопросов, ни сомнений. Все воспринимали паладинов – и их знание, и их превосходство – как должное.

И альтернативно-эволюционную теорию многие приписывали палам – якобы они принесли ее с собой и преподнесли в дар человечеству. Во-первых, подарочек выходил сомнительный. А во-вторых, это была неправда: теорию много лет высиживали стэнфордцы совместно с высоколобыми из Цюриха, причем параллельно ту же тему разрабатывали в Мумбаи и МГУ, что вообще очень странно, если учесть ее вроде как абсолютную практическую ни к чему не применимость.

Но по всему выходило, что паладины показались, как только первые теоретические выкладки по альтер-эво были опубликованы.

Не очень естественным выглядело то, что люди начали к паладинам прислушиваться. Да, те немного походили по воде, запалили несколько купин и пораздавали хлебов с рыбами. Только Марку все же казалось, что по нынешним меркам этого как-то маловато, чтобы заставить всех любителей пострелять воткнуть в стволы розочки, понастроить по всей планете ветряков и – что там еще?

Балансировка развития наукоемких отраслей. Технологическое сдерживание. Закрытие всех космических программ, транспортные и энергетические ограничения, сокращение добычи углеводородов и никакой работы с атомом. Вдоволь спорта. Стимуляция духовных сфер жизни. Повсеместное развитие боевых искусств и распространение холодного оружия – в качестве побочного эффекта, возможно, несколько странного, но против ножей и ударов (даже коленями, даже в пах, а еще можно ткнуть пальцами в глаза или укусить за нос) паладины, по-видимому, ничего не имели.

Тридцатидвухлетний Марк по понятным причинам не застал Земли без палов – как и без альтер-эво теории. То есть если какие-то волнения насчет гостей и имели место, то к его приходу в мир уже успокоились.

Хотя иногда он задавался вопросом: все-таки почему им поверили? Что такого они показали мировым лидерам – вероятно, предкам тем самых немногочисленных людей из списка Китина, – что те решились на меры, на которые решились? Сверстники Марка ни разу в жизни не видели огнестрельного оружия. О двигателях внутреннего сгорания, работавших на углеводородном топливе, можно было почитать в книжке. Как же это удалось провернуть?

А еще иногда, но редко – как можно реже на самом деле, – Марк думал о том, каково оно: вдруг осознать, что все это может закончиться в любой момент. Он-то родился позже, в его мире это знание присутствовало всегда. Все вокруг знали – и жили же как-то, в панику не впадали, в окна не выходили. Тем более уже было известно и то, что их альтернатива условно стабильна. То есть – ничего страшного. Главное – не делать резких движений. И все будет отличненько.

Но вот проснуться одним прекрасным утром и внезапно выяснить, что ничего не отличненько, что ты и не заметишь, как твой мир одномоментно лопнет, и от него не останется даже надгробной плиты на кладбище мыльных пузырей… Никого и ничего, не то что твоего вида – ничего вообще. Это не радует, нет. Совсем не радует. От такого и тронуться можно.

По крайней мере сейчас, после разговора у Пегаса, Марк чувствовал что-то в этом роде – чувствовал себя слегка стронутым. И чувство это было настолько неприятным – словно болтаешься, подвешенный посреди космоса, а ниточка такая тонкая, и не разглядеть ее, – что от него срочно требовалось чем-то отвлечься.

Что ж, по крайней мере занятие искать не пришлось.

Поднявшись к себе, он сразу понял, куда девался тот, первый, в темных очках. В квартире образовался… не то чтобы беспорядок, нет. Но какой-то чужеродный порядок. Как будто тот, кто здесь покопался, не хотел проявлять нарочитое неуважение, но и скрывать свою деятельность особо нужным не считал.

– Нехорошо, Олег Иванович, – внятно проговорил Марк, снимая со спинки стула ремень из воловьей кожи с толстенной пряжкой, которому там висеть не полагалось. – Спросили бы – я бы сам сказал.

В юности Марка в эту полую открывающуюся сбоку пряжку много чего помещалось, да. Много чего интересного. Но лишь до того, как им занялся Йорам.

– Ты вязнешь в мелочах, – говорил Йорам. – Растрачиваешь свою ци на такую херню, что и сказать противно. Либо ты перестаешь маяться всей этой дурью, либо попросту кончишься, как свет в лампочке.

Решив не вязнуть в мелочах, Марк не стал перекладывать то, что теперь лежало неправильно. Вместо этого он прошел в кухонную часть комнаты, с минуту порасслаблялся перед открытым холодильником, наконец вынул оттуда один из треугольных сэндвичей с индейкой в индивидуальной упаковке – ровные их стопки заполняли всю верхнюю полку: срок хранения у сэндвичей был полгода – и встал с ним у окна.

Жуя хлеб, Марк смотрел на бульвар, зеленый, чистый и аккуратный. Время от времени по нему проносились ситикары – преимущественно симпатичные букашки-«венты» пастельных цветов. Посередине, между двух полос движения – шеренга деревьев. Под одной из лип Марк видел огромного черного пса со стоящими торчком ушами, поразительно величавого, серьезного и бородатого. Хозяин, пацаненок лет десяти, был едва ли выше пса ростом и сосредоточенно складывал какую-то оригами-фигурку – собачий поводок свободно болтался у него на локте, не оставляя сомнений в том, кто кого выгуливает. Спустя столько десятилетий сложно было отделить, что у них было изначально, а что когда-то стало новшеством, введенным по рекомендации паладинов. Деревья в городах – это, кажется, новое. А собаки и монорельсовые трамваи, например, были всегда.

Ладно, сказал себе Марк, начнем с малого.

Он спустился к почтовому ящику, кое-как извлек оттуда перемятый ком газет (Марк несколько дней этого не делал, а почтальон в таких случаях проявлял исключительное зверство) и понес к себе. Мельком подумал о чудесном устройстве, доставляющем новости тебе прямо на дом – называется «радио». Консерватору и луддиту Марку претила сама идея держать дома говорящую машинку, да и в любом случае о таких новостях она не сообщает. Вот однажды, еще во время обучения, его случайно вынесло в совершенно чуждую альтернативу, где люди каким-то образом добывали себе новости из плоских штуковин с экранчиками размером с ладонь. Кажется. А может, он все неправильно понял. Альтернатива была такая далекая, что Марк оказался совершенно дезориентирован, переполошился, начал делать резкие движения и до сих пор считал везением то, что через несколько секунд его, желтоперого, выдернуло обратно, домой.

Марк сделал кофе, досыпал синицам семечек, устроился на диване и принялся искать упоминания о недавно почивших знаменитостях. Как и ожидалось, за вчера – никого. Покойный был, по словам Китина, невидимым. Интересно, что это на самом деле означает?

– Ты сперва ввязываешься, а потом даже не думаешь, а еще только собираешь сведения о том, во что ввязался, – замечал Йорам. – И собрав, тоже не думаешь. Попробуй все-таки завести привычку думать – здорово скрашивает одиночество жизни, знаешь ли.

Марк поморщился. Было два варианта. Первый – позвонить Бубну, потому что насколько хорошо Марк выуживал информацию из других альтернатив, настолько же хорошо Бубен добывал ее в их родной. Но сейчас… Нет, пока призывать этого демона рановато. Марк буквально поджелудочной железой чувствовал, что обратиться к Бубну в этом деле еще придется, так что по мелочам его лучше не дергать.

Китин не оставил ему никаких контактов. Забыл? Ага, держи карман шире.

Значит, второй вариант.

– Ты ленишься и вечно норовишь остаться на том уровне, на котором уже привык работать, на котором тебе комфортно, – назидал Йорам. – А вместо этого должен…

– Заткнись, пожалуйста, а? – вежливо попросил Марк и пошел к дивану.

Он выкопал из-под скомканного пледа подушку, взбил и кинул на пол, на коврик с перуанскими мотивами. Встал на колени – подушка под попой, – потом опустился ниже, сжав ее между ног. Надо завести нормальную дзафу.

Марк опустил ладони на бедра, выпрямил спину, применив макушечное усилие, методично расслабил все мышцы, прикрыл глаза, задышал правильно. Приготовил блокнот.

А потом постарался проделать именно то, о чем прознал Китин. Самостоятельно нащупать поток, войти в него и лечь в дрейф.

Получилось почти сразу же.

В этот раз поток данных был мощный и полноводный, и оказалось легче легкого сохранять концентрацию на том, что его интересовало – на неизвестном человеке, который умер вчера и который почему-то так много значил. Его разум словно бы выпустил тонкие усики, которые нащупывали путь в потоке и одновременно питались от него, точно токоприемники у троллейбуса. Как и всегда, Марку требовалось попасть в какую-нибудь из ближайших альтернатив, и вскоре он вышел на такую и оказался вдруг рядом с темноволосой женщиной лет тридцати – тридцати пяти, буквально у самого ее лица.

Женщина, как не сразу сообразил Марк, сидела вроде как в оранжерее, в садовом кресле: сквозь густую зелень виднелись застекленные треугольники. Она зажала трубку телефона между ухом и плечом, занимаясь кофе на подносе, стоявшем перед ней на низком столике:

– …сожрут с дерьмом, когда узнают. Такое ведь не скроешь, не правда ли? Что Язепс Старков наконец-то умер. Что он умер не сам. Что его мозги разлетелись по подушке и частично по стене, так что обои придется переклеивать – а эти обои мне, черт их забери, нравились. И я буду крайней, понимаешь? Они меня просто распнут.

Язепс Старков, записал в блокноте Марк. Имя ничего ему не говорило.

– Что с того? Это я могла бы у тебя спросить. Ты у нас вроде как занимаешься исками о клевете, или я что-то путаю? Как считаешь, не попросят ли меня после этого из любого приличного дома – жену-убийцу, да еще с такими отягчающими? Равновесное преступление – тебе это о чем-то говорит? – Шатенка быстро отпила из чашки. – Мы должны принять превентивные меры; донести до этих продажных тварей, что засудим любого, кто посмеет что-то вякнуть.

Давая собеседнику время на ответ, женщина резко затянулась из ручки-ингалятора. Марк не мог не оценить того, насколько дорого и качественно она выглядит – притом что женщина была одета в трикотажный костюм не для выхода, с «домашними» прической и мейкапом, плюс к тому невыспавшаяся и явно не в настроении.

– Да потому что кто же еще, Сергей?! – она уже почти кричала. – Если не я – то кто?

Внезапно поток потянул Марка в сторону. И это было, увы, нормально. Если, конечно, ни на секунду не разрывать связь и сохранять концентрацию на предмете поиска – в противном случае тебя ждали «КандиМолл» и швабра.

Сам-то он внимательно дослушал бы разговор до конца, а потом еще и проиграл бы ответные реплики, проследовав по связывавшей собеседников инфонити. Но такова была сущность дрейфа: потоки данных текли, подчиняясь законам причинности, корреляции и бог знает каким еще. И Марк уже уяснил, что против течения переть не стоит, а твои ожидания и предположения не интересуют здесь ровным счетом никого – потому что никого здесь и нет вовсе.

Он едва успел, спохватившись, кинуть рядом с кофейником на стеклянный столик зеркальце, как его уже повлекло куда-то по бархатной темноте с редкими сполохами электрических зарниц вдалеке. Судя по ощущениям, можно было с некоторой натяжкой представить, что он насквозь прошивает одну альтернативу за другой, добираясь до какой-то отдаленной, но, когда Марк остановился и картинка перед глазами оформилась, ничего уж из ряда вон странного он не увидел.

Зато почувствовал.

Его присутствие явно больше не было рассеянным.

Он стоял в каких-то развалинах, в заброшенном, что ли, доме в прохладных сумерках. Вид у дома вполне адекватный, узнаваемый – но альтернатива была не из ближних, Марк чувствовал это всем телом: здесь есть что-то совсем чуждое, что-то иное, лишнее.

Сквозь окно без стекла ему была видна девушка, замершая на фоне кустов и, судя по виду, испуганная. А сам он… Ну да, наблюдает из локальной позиции. Интересное кино. Он, стало быть, на кого-то наслоился. А такого с Марком еще не бывало – да он бы и не поверил, что когда-нибудь будет. О таком ему только Йорам рассказывал. И то не сказать чтобы сильно верилось.

Впрочем, в части восприятия происходящего рассказ Йорама подтверждался: ощущения были совсем не приятные. Чтобы не сказать – агония.

Ох, божечки. Это ж рыбья голова у него под лапой.

Девушка нервно дернулась, повернув к нему голову, потом нахмурилась, махнула рукой и прошипела: «Пшла вон!»

«Да-да, конечно, сейчас», – корчась от боли в нервных окончаниях, подумал Марк и сделал над собой титаническое усилие – перед глазами в мельчайших деталях встало зеркальце, и его мигом оттянуло к нему, а потом Марк вывалился из потока и вернулся домой.

2

– Добрый день…

Едва эти слова слетают с Майиных губ, как она понимает всю неуместность их в этом месте. Стены небольшой комнатухи увешаны постерами с изображением, судя по всему, крутой техники и, судя по всему, крутых парней, которые с ней управляются. Майя видит явно военные штуковины, и какие-то охотничьи штуковины, и выживательные штуковины, и альпинистские, кажется, штуковины, и штуковины для наемных убийц. Меж изображений всевозможных угрожающего вида штуковин пристроены сертификаты, лицензии и дипломы в рамках, а еще несколько золотых кубков и медали на ленточке с государственным триколором.

Посреди всего этого техновеликолепия, прямо над стойкой приемщика, прикноплена скромная цветная распечатка на половинку листа. Фотография бородатой собаки на фоне травы. Собака черная, трава зеленая, а качество печати такое, что псина узнаваема лишь по белым клыкам, торчащим из веселой ухмылки, и длиннущему вывешенному на фоне бороды языку.

– Добрый, – с подозрительной убежденностью соглашается приемщик. – Чем могу помочь?

Это тот же самый парень, что и в прошлый раз. Рядом с такими людьми Майя всегда внутренне съеживается, зажимается. Она не любит демонстраций силы и не любит тех, кто любит символику насилия. У парня за стойкой светлые и аккуратно подстриженные волосы, но татуировками покрыта не только мощная грудь, а и руки, и спина наверняка тоже – Майя не разглядывала, но уж наверняка там не пиксаровские персонажи. Поэтому дальше она обращается к фотке собаки:

– Мне нужен… э-э… «хеклер и кох». Облегченная версия.

– Конечно, – говорит приемщик, но с места не двигается.

Спустя секунд двадцать Майя вынужденно переводит взгляд с бородатого пса на приемщика. Тот откровенно разглядывает ее.

– Хольгер, – говорит он. – На самом деле даже Хольгер Датский.

– Что?

– Пса так звали, – поясняет парень, и Майя, чтобы не смотреть ему в лицо, сосредотачивается на кожаном жилете.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что жилет представляет собой артефакт двадцатого левела, не иначе. А то и музейную ценность. Он до невозможности вытерт в области боковых швов, карманы оттянуты и совершенно потеряли форму. На груди у выреза виднеется созвездие дырочек – похоже, от значков.

– А это брата, – сообщает парень. – Он был на десять лет старше. Меня, не Хольгера. Сначала сам таскал этот жилет лет десять, а потом мне на пятнадцатилетие подарил, жмотина.

– Извините, но какое мне дело до вашей собаки и вашего брата? – раздражается Майя.

Чтобы возмущение выглядело посерьезнее, приходится-таки поднять глаза на парня. На вид он – совсем не такое уж злобное чудовище. Вполне нормальный молодой мужчина, тяготеющий к околовоенной субкультуре. Мышечная масса очень даже приличная.

Их взгляды скрещиваются, и Майя против воли проникается надеждой, что можно не съеживаться, что он ей не опасен.

– Не знаю, – медленно произносит приемщик. – Думаю, никакого. Еще я думаю, что вам и до «хеклера и коха» тоже никакого дела нет. Думаю, вы ни разу в жизни не стреляли, не знаете, как это делается, и не хотите узнавать, потому что все это вам не по душе. Я прав? – Майя не отвечает, только хлопает глазами, что, видимо, само по себе достаточно красноречиво. – Отлично, с этим разобрались. Мне, кстати, тоже это не по душе. Так зачем вы здесь?

Майя окончательно немеет и, широко распахнув глаза, таращится на приемщика, лихорадочно пытаясь нашарить на своей мысленной полочке с готовыми к употреблению легкими и вежливыми фразами какой-нибудь ответ.

Парень какое-то время созерцает ее потуги, а потом улыбается и, навалившись на стойку, качается в сторону посетительницы и доверительно произносит:

– Это я такой красавчик, да?

Не меньше чем бряцание физической силой, Майю бесят сексуальные намеки, как прозрачные, так и нет, покровительственные двусмысленности, комплименты с подтекстом, корявые попытки флирта и поползновения завести с ней пустой обмен репликами с целью дать выход своему «ах-какой-же-я-самец-поглядите-на-меня». У себя на работе она имеет такого предостаточно и раз за разом вынуждена прохаживаться по тонкой грани между «отшить» и «быть уволенной». Она сыта этим по горло и, когда не на работе, с удовольствием отводит душу, третируя, хамя и жестоко избивая ногами в докерских ботинках всякого, кто к ней сунется. По крайней мере мысленно.

Но у приемщика в ганшеринге совсем другая улыбка. Не «детка, идем-ка со мной» и даже не «детка, оцени-ка мой юмор». Эта улыбка задорна и одновременно бесхитростна, она предлагает просто повеселиться вместе, не выясняя, кто сверху, кто снизу. Взрослые люди не улыбаются так почти никогда. Такая улыбка бывала у Степана – когда он еще улыбался.

И Майя улыбается в ответ.

3

Китин позвонил на следующий день:

– Сегодня вы познакомитесь с заказчиком. Будьте готовы к часу, Марк. За вами заедут.

– Я еще не сказал, что возьмусь за работу.

– Не сказали, – рассеянно согласился Китин и преспокойно продолжил: – Официально ваш клиент не я, а супруга – то бишь вдова. Реально же вы будете отчитываться мне. Со всеми остальными, включая вдову, молчите и улыбаетесь. Любые сведения для родственников – хоть слово, хоть полслова – только с моего одобрения. Это понятно?

– Нет, – зевнул Марк: времени было одиннадцать часов, и он только-только успел завернуться в электрически-синий шелковый халат с журавлями и добрести до кухни. – Кто оплачивает мои услуги?

– Семья, – помедлив, ответил Китин.

– Значит, полученную информацию я передаю семье. – Марк засыпал кофе в джезву и включил плиту. – Никаких третьих сторон во взаимодействии между мной и клиентом. Это понятно?

Он почти физически ощущал, как Олег Иванович вскипает. Буквально поджелудочной чувствовал, как тот прикладывает усилия к успокоению ума, медленно расслабляется, вдыхает и выдыхает.

– Вы уже знаете, кем был убитый? – нейтральным тоном поинтересовался Китин.

– Знаю.

– Притом что за прошедшие сутки не навещали ни Хуана Цзинь Йе, ни Антона – он же Керамбит – Баринова, ни какого-либо иного поставщика аналогичных услуг, – в тоне Китина прозвучал слабый намек на удовлетворение. – Хорошо, Марк. С формальной частью мы разберемся. До встречи.

Положив трубку, Марк уставился на содержимое джезвы. Сколько он ложек всыпал, три или уже больше? Жесткий переговорщик этот Олег Иванович. Держит в тонусе. Одним махом дал понять, что а) за Марком круглосуточно следят; б) он, Олег Иванович, получил подтверждение способности Марка к самостоятельному дрейфу; и в) его, Олега Ивановича, квалификация Марка устраивает. А, ну да, еще г). Что Марк может кончать ломаться на тему «согласен – не согласен».

К часу дня он едва-едва с грехом пополам успел принять душ, подобрать костюм и дважды выпить кофе. Перед семьей господина Старкова ударять в грязь лицом не хотелось. С другой стороны, похоже, в этом деле требовалось время от времени напоминать окружающим, что ретривер – это вам не дрессированная блоха. Так что после мучительных колебаний Марк остановился на мягком кофейно-твидовом блейзере с заплатками на локтях, клетчатом кашне цвета ириски, изумрудном поло от Тонино Спельты и джинсах. Да, джинсах – самых что ни на есть пролетарских. И замшевых «блюхерах». Осмысленное сочетание элитарного с либеральным. Определенный посыл.

Ровно в час Марк спустился – на этот раз вместо саркофагоподобного «эскарго» его ждала легкая серебристая «текла». Не говоря ни слова, он захлопнул за собой дверцу, и шофер, точно так же молча, тронулся и повез его в сторону выезда на С-С-З. Мимо плыли сплошь цивилизованные районы (Марк сильно удивился бы, услышав, что где-то в городе еще остались нецивилизованные), затем начался зеленый и свежий пригород с заливом по одну руку, молодым свежевысаженным леском – по другую и платным шоссе стандарта EL-230 – посередине. «EL» здесь обозначало разрешенный тип транспортных средств, а цифры – максимально допустимую скорость.

Еще через полчаса «текла» свернула к берегу и, миновав два автоматических шлагбаума и глухие ворота в толстой каменной стене, остановилась на мощеной площадке в начале неширокой песчаной тропинки. Дорожка вилась меж сосен, словно в лесопарке. Очевидно, дальше гостям предлагалось чесать пешком.

Что Марк и сделал и еще минуты через три вышел к особняку в стиле аалто-нёф (он не был уверен, что это называется именно так, но очередное словечко, подцепленное где-то в инфосреде, само услужливо попросилось на язык и показалось вполне подходящим). Дорого, стильно, масштабно. Все, как он и ожидал – пожалуй, кроме «стильно» разве что.

Марк поднялся на невысокую открытую веранду, где его поджидали двое из ларца, вежливо попросившие отдать им оружие. Он ожидал и этого, так что не стал особо обвешиваться и не самый лучший свой нож отдал безропотно. После чего из ларца явился третий и повел Марка по галерее – слава богу, не увешанной предметами искусства, а просто светлой, геометричной и как бы парящей благодаря частичному полигональному остеклению. Галерея закончилась средних размеров залом – вот здесь уже, решил Марк, пора сосредоточиться.

В зале, заставленном какой-то нейтральной салонной мебелью, сидели и стояли пятеро. От висящей в помещении тишины можно было откусить кусок. Драматург в Марке прямо-таки залюбовался мизансценой – и, конечно же, теперь убийцей просто обязан оказаться один из пяти.

Менеджер по работе с клиентами в Марке отметил, что свободные стулья в помещении хоть и имеются, но стоят по углам, и занять один из них ему никто не предлагает.

Не торопясь, он обвел взглядом всех по очереди:

– Добрый день.

Слева, у окна, сидела в кресле уже знакомая ему шатенка – на мраморном столике рядом с ней и сейчас стояла ручка-ингалятор. Сегодня вдова была одета немного официальнее – но именно что «немного»: тонкая кашемировая водолазка и мягкие кожаные брюки. Марк вновь поразился гармоничности образа. Напрашивалось предположение, что своим дизайном особняк обязан скорее хозяйке, нежели бывшему – хозяину.

– Ольга Старкова.

Шатенка протянула ему руку, и Марк, приблизившись, определил, что она довольно рослая. И кажется, с прекрасной фигурой. Чего не сказать о ее соседе – не слишком высоком типе в мятой сорочке и с явно очерченным животиком. Нет, животом. Да что там – брюхом.

Третьим слева сидел мужчина наружности примечательной и резко контрастировавшей и с его соседями, и даже с самим особняком. Нос ему явно ломали – а то и не единожды. Ушным хрящам, похоже, тоже досталось. На правой скуле красовался неаккуратный рваный шрам в виде кляксы с расходящимися от центра потеками. У мужчины были густые брови, широкая угловатая нижняя челюсть и волосы цвета воронова крыла, подбритые снизу и забранные в хвост. Выражения его лица Марк прочитать не смог, но темные глаза смотрели живо и внимательно.

Правее уткнулась в какую-то книжку беловолосая девушка – в общем-то, скорее девчонка. Вполне миловидная, с пухлыми губами, большими глазами и короткой стрижкой «гаврош». Бедняжка: и не подозревает, наверное, насколько ее портит эта раздраженно-скучающе-высокомерно-«как-же-вы-все-задолбали» мина.

Пятым, у стены, стоял Китин, и покамест лучшего кандидата на место убийцы Марк не видел.

– Присутствующие в курсе, кто вы такой, Марк, и зачем приглашены. – Китин скривил губы, вернул на полку фотоальбом, который держал в руках, и отошел от стеллажа. – Время дорого, поэтому я предлагаю проводить знакомство в рабочем режиме. Если у кого-то есть вопросы к господину Самро касательно порядка его будущих действий – пожалуйста, задавайте.

Раздраженный Марк выдал располагающую улыбку. Зачем Китину понадобились эти смотрины? Да еще в такой идиотской форме?

Поскольку шатенка, вернувшись в свое кресло, молчала и, судя по всему, больше интересовалась ингалятором, нежели Марком, ее сосед, помедлив, бросил на нее быстрый взгляд и сделал пару шагов вперед:

– Сергей Андрулаки, рад знакомству. – Ладонь у него была прохладная и слегка влажная, как у человека с проблемными сосудами. – Я был поверенным… э-э…

– Убитого, – самым куртуазным тоном подсказал Марк и заметил, как лицо Сергея на миг дернулось.

– Да-да… такая трагедия. – Андрулаки вновь быстро глянул на Ольгу, пока Марк прикидывал, что за человек будет в наши-то дни использовать слово «поверенный». – Что ж. Хотелось бы услышать, как вы будете действовать в ходе… Ведь вы ретривер, не так ли?

«Имею несчастье», – мысленно вздохнул Марк и завел отработанную шарманку про суть работы ему подобных, про беспрецедентность подхода, и объективность, и результативность и тэ дэ, и тэ пэ. Подключать мозг для воспроизведения этой пластинки ему уже давно не требовалось, так что, просвещая публику, Марк сосредоточился на реакции.

Ольга Старкова выглядела как человек, из вежливости слушающий историю, которая ему уже известна. С другой стороны, поверенный Андрулаки выглядел искренне заинтересованным. Девушка выглядела по-прежнему раздосадованной и не заинтересованной вовсе. Мужчина со сломанным носом выглядел…

– Вопрос, – внезапно перебил Марка мужчина со сломанным носом. – Вы передаете нам информацию, которую какими-то там своими способами находите в альтернативах. Вам за это платят. Зачем вообще напрягаться? Почему не скормить клиенту первую же липу, которая придет на ум?

Девчонка рядом с ним приглушенно фыркнула и, кажется, впервые посмотрела прямо на Марка. Какая красивая серо-зеленая радужка.

Олег Иванович слабо ухмыльнулся и произнес:

– Арнис Старков. Сын.

– Во-первых, в том и заключается преимущество истинных сведений над ложными. Истину довольно часто легко проверить. – Марк вежливо улыбнулся сыну, чтобы показать, что он не в обиде на вопрос. – Во-вторых, существует такая вещь, как репутация.

Арнис хмыкнул.

– Есть и «в-третьих», – продолжил Марк, переводя взгляд на Ольгу Старкову, и смотрел на нее до тех пор, пока она не подняла на него глаза. – Хотя мало какой ретривер при заключении сделки скажет вам об этом.

Не дождавшись продолжения, вдова отставила ингалятор и слегка наклонила голову:

– Что же это за «в-третьих»?

– Моя работа не так сложна, как может показаться тем, кто сам не обладает соответствующими способностями, – объяснил Марк и быстро взглянул на Арниса. – Говоря проще, меня не настолько напряжет переместиться и достать для клиента то, чего он хочет, чтобы вместо этого сочинять байки. – Он снова поглядел на вдову, и на этот раз, похоже, ему удалось завладеть ее вниманием. – Ценность моего труда не в том, что он труден для меня, а в том, что невозможен для других.

Сын Язепса Старкова издал смешок, и в глазах у него проглянуло что-то мрачное и дерзкое.

– Ну не для всех же других, да? – Он бросил взгляд на мачеху, которая была либо помладше его, либо настоящая профи по части макияжа. – У нас ведь тут тоже имеется один прикормленный… Как вы себя называете – вислоухими?

От Марка не укрылся ни взгляд, которым Старкова ответила пасынку, ни ее недовольство.

– Да-да, ретривер, с которым вы работали, – небрежным тоном подхватил он. – Я рассчитывал увидеть здесь сегодня и его.

– Зря, – холодно уронила Ольга.

– А я бы хотел прояснить еще один момент, – торопливо встрял Андрулаки. – В чем, если можно так выразиться, преимущество… То есть я хочу сказать – вы ведь отправляетесь для поиска информации в мир, заведомо отличный от нашего. Пусть отличие составляет какая-то малость – откуда вам знать, что это не та самая малость, которая полностью переворачивает…

Привычка не договаривать фразы, очевидно, водившаяся за поверенным, немного раздражала, но Марк спокойно ответил:

– Вероятность этого крайне мала. Множество альтернатив бесконечно. Это означает, что даже среди ближайших к нам их уже будет бесконечное число – понимаете? Шансом попасть в ту, что отличается от нашей именно предметом поиска, можно пренебречь.

– Но как же… – Поверенный даже слегка приосанился, и Марк подумал, что в его работе, наверное, пренебрегать не принято ничем. – Если такая возможность все же есть, достоверность всегда может быть поставлена под сомнение. Почему просто не оставить дело в руках соответствующих служб, не прибегая к альтернативным?..

– Ага, вот и мне интересно, – неожиданно буркнула девушка, не отрываясь от книги. – Почему не оставить.

– Время, – мягко объяснил Марк. – В нашей, домашней, альтернативе вы и я подчиняемся законам, которые действуют на все физические тела. Но потоки данных не привязаны ко времени. Разумеется, взаимосвязь есть, но саму по себе информацию, – в отличие от энергии, – мы описываем как вневременную субстанцию. Воспринимая соседнюю альтернативу как карту данных, я могу двинуться по инфопотоку назад и отследить то, что в этой альтернативе уже произошло.

– А наоборот? – Кажется, Арнису на самом деле стало любопытно. – Вперед двинуться тоже можете? Предсказать будущее?

В улыбке Марка против воли читалось сочувствие. Такой естественный вопрос. Сам он задал его Йораму едва ли не первым.

– Будущего нет, господин Старков. По крайней мере, когда мы говорим о данных – то есть переменных, к которым применимы атрибуты истинности и ложности. В прошлом данные – информация – существует. В том, что мы воспринимаем как настоящее – и что по сути своей есть то же самое прошлое – она есть. Но в будущем есть только вероятности. А вероятностями… – Марк развел руками, – …оперируют разве что паладины.

На несколько секунд в зале воцарилась тишина. Господин Андрулаки огорченно разглядывал стрелки на брюках. Ольга Старкова уставилась в пространство, вертя в пальцах ингалятор. Арнис быстро повернул голову в ее сторону, и Марк обратил внимание, что хвост волос у него тонкий, но неимоверной длины и опускается чуть ли не до пояса.

– Что же вы в нашей-то альтернативе этого не проделаете? – вдруг спросила девушка, распрямляясь и захлопывая томик.

– Чего именно? – не понял Марк.

– Не воспримете ее как карту данных. – Девчонка дословно воспроизвела использованный им оборот, из чего Марк заключил, что она его, как ни странно, слушала. – И не провернете всю эту свою замечательно особенную работу безо всяких перемещений. Здесь.

«Хорошая девочка, – подумал Марк. – Стервозничает, но хорошая».

– Потому что не могу, – просто ответил он. – Я слишком привязан к этой альтернативе. Хочется мне того или нет, но другие версии мое восприятие оценивает как ненастоящие, виртуальные, а ее – как единственную реальность. В реальности ни один человек не может узнавать скрытое и перемещаться в направлении, противоположном течению времени. Это уже уровень богов. К слову, по этой же причине ретривер не может наблюдать сам себя – мы слишком к себе привязаны. Ум человека склонен к цеплянию. Если среди присутствующих есть буддисты, они поймут.

Девчонка скривила моську, имея в виду не пойми что, затем вылезла из кресла и, буркнув: «Пойду, погуляю», удалилась. Буддистов среди присутствующих, похоже, не было.

На лице Ольги вновь отразилось неудовольствие.

– Вы должны извинить… – тоном усталой служебной вежливости начала было она, но вдруг перебила сама себя: – А, впрочем, кому сейчас какое дело. Давайте просто с этим закончим.

Резко и глубоко затянувшись ингалятором, вдова встала и, сделав несколько шагов, остановилась прямо перед Марком – так, что он потерял возможность видеть остальных.

– Олег Иванович упоминал о принципах конфиденциальности, которых вы придерживаетесь, – голос у Ольги Старковой был в целом приятный, грудной, насыщенный интонациями, но Марк был вынужден констатировать, что слушать ее ему отчего-то не нравится. – Меня они устраивают. Вы не работаете ни на одного члена семьи, ни на иное заинтересованное лицо, и я оставляю за собой право распространять эту информацию так, как считаю нужным. Разумеется, я готова всячески вам содействовать.

– А припекает, да? – с негромкой издевкой проговорил у нее за спиной Арнис.

Вдова сделала быстрое резкое движение головой, словно хотела было обернуться, но тут же взяла себя в руки. Китин подошел к ним и кивнул Марку:

– Очень хорошо – тогда на этом пока и остановимся. Благодарю всех. Перед отъездом мы с господином Самро немного осмотримся на территории.

– Конечно. – Ольга Старкова напряженно кивнула, явно думая совершенно о другом. – Всего доброго, господин Самро.

Поверенный Адрулаки тоже подошел и торопливо подал Марку руку, Арнис насмешливо отсалютовал ему, не вставая, и они с Китиным вышли из зала и пересекли полигональную галерею. Марк молча спустился с террасы, а там свернул следом за Олегом Ивановичем на аккуратную дорожку, которая повела их в обход особняка.

– Место преступления – здесь, в доме, это спальня Старкова, – проговорил Китин, размеренно шагая. – Она опечатана. На территории следственные действия тоже велись, но здесь быстро закончили. Так что прогуляться нам никто не возбранит.

– Девочка – это кто? – спросил Марк.

– Дочь Арниса. Они с отцом не виделись после ее рождения лет десять, да и потом не слишком часто встречались. Она росла в доме у Язепса.

Дорожку усеяли длинные желтые иголки. Марк с удовольствием вдыхал пахнущий корой и шишками воздух. Хорошо бы погода подержалась, да.

– Олег Иванович, зачем был весь этот цирк?

– Для пользы дела, – пожал плечами Китин. – Я хотел дать вам возможность составить собственное представление…

– Вы прекрасно знаете, что вислоухим не нужно составлять никакого представления, – перебил Марк. – Вы наверняка даже в курсе, что чем больше я знаю о положении дел в реальности – тем труднее мне работать в альтернативах. Для пользы дела следовало бы держать меня от семейства Старковых с их бурными эмоциями как можно дальше.

Китин крякнул и свернул на совсем узкую тропку, уводившую в сосны, куда-то в сторону воды. Для двоих на тропке места не хватало, и Марку пришлось любоваться широкой китинской спиной.

– Вы должны уяснить, что это дело сложнее и деликатнее любого из тех, что у вас были, – не оборачиваясь, негромко проговорил Олег Иванович. – В расследовании уже принимают участие и полиция, и федеральная служба, и разведка, что, как вы понимаете, не прибавляет порядка и не разряжает атмосферу. У семьи, положим, есть право обращаться к кому угодно еще, но я – не семья, а ваши пресловутые принципы не дают вам считать своим клиентом Ольгу. Необходимо было по меньшей мере показать участников друг другу, прежде чем нам с вами заваривать кашу где-то сбоку.

Марк мысленно записал в блокноте «разведка?»

– Вы не семья, но вы – и не федеральная служба. Сдается мне, вы – как раз с противоположной от полли и федералов стороны, Олег Иванович.

Тропинка окончилась, и Марк с удивлением обнаружил, что они стоят на невысоком песчаном обрыве, поросшем редкими клочками травы. Вид на залив отсюда открывался знатный: слева вантовый мост и небоскребы на насыпных территориях, чуть дальше угадываются металлические диплодоки портовых кранов. Справа была просто вода. Красивая.

В нескольких метрах от края на песчаном пятачке стояла скамейка с деревянным сиденьем и спинкой. Над ней была установлена стеклянная крыша, так что в целом композиция напоминала трамвайную остановку.

Глядя вперед, Китин опустил руки в карманы пиджака:

– Как вы считаете, Марк, стоит ли вам знать, какое положение по отношению к закону я занимаю? Ведь в согласии с тем, что вы только что объясняли, это может повредить вашей работе? – Олег Иванович повернул к собеседнику голову и смерил его взглядом.

– Я… – начал было Марк, но Китин не дал ему договорить:

– Опыт научил меня, что правильный ответ на этот вопрос – всегда «да». Положим, вам не нужно знать. Но совершенно необходимо, чтобы вы догадывались. Потому что находясь на одной стороне закона, с человеком можно сделать гораздо меньше, чем будучи на противоположной. Ясно ли вам это?

– Вы же не будете мне угрожать? – недоверчиво произнес Марк. – Вы что, всерьез считаете, что добьетесь этим от меня каких-то иных, лучших результатов?

Китин снова тронулся с места, дошел до лавочки и опустился на нее. Марк, помедлив, подошел и, остановившись у него за спиной, оперся на деревянную спинку и стал смотреть на невысокие стального цвета волны. От того, что в доме Старковых пришлось стоять, теперь у него чувствительно ломило поясницу.

– Определенную часть жизни я действительно посвятил федеральной службе, – проговорил Китин, тоже глядя на воду. – Но затем стал работать на Язепса. В течение семнадцати лет я руководил его службой безопасности.

– Ах, вот оно что… – понимающе протянул Марк. – Ронин…

Он даже не успел сообразить, что произошло – ведь Китин сидел впереди, спиной к нему, стоящему, да еще и за заслоном из деревянных реек. Просто в один момент Марк оказался согнут пополам: его голова почти уткнулась в ухо Олегу Ивановичу, который держал Марка за кашне, выворачивал и одновременно тянул вниз.

– Вы – понятия – не – имеете, о – чем – говорите, – медленно и раздельно произнес Китин. – Вы и такие, как вы, ничего не знаете ни о верности, ни о долге. Ваши так называемые принципы – просто рабочие правила, трудовой кодекс, чтобы облегчить жизнь себе же. Так что не советую вам тратить время на размышления о моих мотивах и целях. Подумайте лучше о средствах для их достижения, которыми я располагаю. Вы для меня – одно из таких средств. Никогда не рассчитывайте на большее.

Марк отметил, что вывернуться не может никак: шея и так уже была изогнута под очень неприятным углом. Руками действовать тоже не получилось бы: если он перестанет упираться ими, то просто ударится о спинку скамьи грудью.

Также Марк отметил, что у другого такие действия означали бы гневную вспышку, потерю контроля, но Китин оставался совершенно спокойным – и, подчеркивая это, продолжал обращаться к нему на «вы».

Марк просипел:

– Микс филиппинских?

Олег Иванович подержал его так еще немного, потом разжал руку. Даже не тревожась о том, не захочет ли Марк, по-прежнему стоящий у него за спиной, отыграться.

– В том числе.

Распрямившись, Марк покрутил головой, несколько раз глубоко вдохнул, потом, поколебавшись, обошел скамейку и сел с краю. Замечательная картина, право. Он мог представить, как Язепс Старков сидит на этой лавочке, любуясь закатом над водой, и выслушивает доклад почтительно стоящего сбоку, чтобы не заслонять вид, Китина.

– Вы сказали, он и так умирал, – произнес Марк. – От чего?

– Ему было девяносто два. От этого.

– Сколько давали врачи?

Китин, на которого Марк не смотрел, вроде как пожал плечами:

– До двадцати четырех часов.

– Всего-то минус сутки. А он был богат. Влиятелен. Дорогая жена, по виду на шестидесятник его моложе. Полагаю, господин Старков жил полной, насыщенной жизнью и не растрачивал ее попусту.

– Полагайте.

– Значит, пожил он всласть и был лишен всего-то нескольких лишних часов. Но даже такой расклад для вас – все равно несправедливость? – поднял брови Марк и тут же картинно спохватился и похлопал себя пальцами по губам. – Ой-ой, пардон, забыл. Не размышлять о ваших мотивах.

Олег Иванович адресовал ему бесцветный взгляд, в котором проглядывало легкое утомление:

– Любите дергать тигра за усы, Марк?

– Есть такая слабость, – признался Марк.

Китин вновь перевел взгляд на воду. С залива наползал плотный слой серых облаков, и Марк оптимистично предположил, что стоячий дождь наверняка начнется, но лишь через пару часов, и не кончится, как водится, до апреля.

– Некие люди приложили гигантские усилия, пошли на огромный риск ради того, чтобы приблизить эту смерть. Добраться до Язепса и убить его было трудно, но и это можно было бы устроить гораздо проще. Без огнестрела, без равновесного преступления. Если для кого-то это было настолько важно, чтобы сделать это и чтобы сделать это именно так – то я хочу знать, зачем это было сделано. Это не вопрос справедливости.

Марк подумал, что Китин, должно быть, очень упертый человек. Странный, какой-то негомогенный. С его «в том числе» филиппинскими боевыми искусствами с одной стороны и соображениями о долге и верности – с другой. А еще Марк подумал, что пора присмотреть себе водоотводящий плащ.

Он встал, поежившись, и поправил кашне:

– Я должен иметь возможность с вами связаться.

Китин кивнул, полез во внутренний карман и извлек оттуда визитку. На картонном прямоугольничке стоял номер – и все. Марк спрятал его и развернулся лицом к деревьям и тропинке.

– Я никому не обещаю мгновенных результатов. Бывает по-разному.

– Я знаю, – отозвался Китин. – Но не тяните.

Марк уже почти двинулся по тропинке прочь, но что-то остановило его и снова развернуло к Китину. Ясен день, тщеславие и гонор – все как обычно.

– Служить чему-то или кому-то, кому изначально и во веки веков будет на тебя насрать? Да, вы меня раскусили. Развлечение не по мне. Для тех, кто меня нанимает, я лишь инструмент – ну и славненько, я не в обиде: мне-то тоже положить на них. – Марк скрипнул зубами. – Но у меня свое кредо. Я уважаю то, что делаю. Относиться можете, как вам заблагорассудится, но примите как факт: я вам подгонять результат под ответ не стану.

– И это я знаю, – кивнул экс-федерал. – Потому и остановил выбор именно на вас. Не обманите моих надежд, Марк.

«А еще потому, что меня можно шантажировать тем эпизодом с буги-братьями, – мысленно добавил Марк, шагая по тропинке меж сосен. – Если конца света для этого будет недостаточно».

Но конец света там или что, а кредо, блин, есть кредо.

4

Приемщик ныряет за фанерную дверь, частично скрытую стойкой, и наполняет там маленький электрический чайник – Майя слышит, как журчит вода. Потом пристраивает его сбоку от стойки, а из-под нее достает пару пакетиков молочного улуна и пластиковый контейнер с развесным курабье (не эко-, нормальным). Приемщика зовут Давид. Майя просто не понимает, как это его так угораздило.

Они в молчании дожидаются, пока улун отдаст кипятку немного цвета. Майя нерешительно покушается на печенину, и та в отместку обсыпает всю ее куртку крошками.

Ганшеринговая контора оказывается пунктом приема и выдачи одновременно нескольких сервисов, о которых Майя если и слышала, то в жизни ими не пользовалась и вряд ли воспользуется. Сюда можно заказать не только холодное и горячее, ударное и штурмовое, но также и, к примеру, спелеологическую амуницию, асбестовый костюм пожарного или кимоно-ги для бразильского джиу-джитсу. А аэросоюз рыболовов, сетевой магазин элитной экипировки для спортивного ориентирования и клуб скейтджаггеров держат здесь свои обменные пункты.

– Очень выгодное местоположение, – объясняет Давид. – Хороший квартал, почти самый центр молла. В покрытых районах на такие услуги высокий спрос.

– Почему? – не понимает Майя, искренне забывая, что сама-то всего несколько дней назад ушла отсюда с зиг-зауэром.

– В основном берут в спортивных целях, – пожимает плечами Давид. – Чтобы заняться чем-то. Пострелять по тарелочкам. Полазать по скалодрому. Посетить конференцию знатоков испанского ножевого боя баратено. А зачем еще? – на этих словах он мельком бросает на нее взгляд, но тут же спокойно переключается на курабье.

Майя понимает. Никто не пойдет грабить-убивать, взяв ствол в ганшеринге на покрытой территории, каковое действие тотчас будет отражено в сотне файлов. В условиях информационной прозрачности молла – с его стопроцентной просматриваемостью и тотальным контролем территорий общего пользования – вообще никто грабить-убивать не пойдет. Идиотов нет.

– А районы без покрытия? – спрашивает она.

Давид морщится.

– А там такие вещи для другого нужны. И добываются иначе.

Давид вешает на стеклянную дверь табличку «ИДЕТ ПРОВЕРКА ОБОРУДОВАНИЯ. ПОЖАЛУЙСТА, ЗВОНИТЕ», выключает верхний свет, берет свою чашку и идет к другой двери – той, что в задней стенке помещения. Отпирает ее ключом, пристегнутым нейлоновой лентой с карабином к шлевке брюк-карго. Распахивает дверь, пропуская Майю вперед.

Помещение, в котором она оказывается, очевидно, предназначено для сборки-разборки, осмотра, отладки и всякого такого. Оно просторное, здесь пахнет машинным маслом и сталью, силиконовой смазкой и восками для полировки. Все эти запахи Майе знакомы: среди них жил отец. В дальнем конце, у стены, она видит несколько подсвеченных черных на белом силуэтов с многочисленными дырами в голове и корпусе, но решает не заострять на этом внимания.

В ближнем конце зала стоит верстак, рядом с ним – несколько раскладных стульев. Давид ставит кружку на стол рядом с пустой банкой из-под краски, берет один из стульев за спинку, разворачивает задом наперед и седлает. Складывает на спинке локти, опускает на них голову и выжидающе смотрит на Майю.

Длинные ресницы, отрешенно думает Майя. Из-за них у него совершенно невинный вид.

– Почему вы сказали, что и вам это не по душе? – спрашивает она.

– Я пацифист. – Давид не сводит с нее дружелюбного взгляда.

Майя выразительно смотрит на пояс его штанов-карго, на котором закреплено штук пять (а то и больше, у Майи ведь нет сейчас полного обзора) чехлов или кобур. Как минимум из двух торчат рукоятки, и это не щипчики для бровей.

– Нет, ну надо – значит, надо, – отвечает на ее невысказанное возражение Давид. – Но я против того, чтобы серьезные вещи превращать в развлекательный контент. Одни эти офисные скалолазы каждый год столько ног ломают, что страшное дело. А со стрелками вообще беда.

Майя хмурится.

– Вам действительно всех их жаль?

Давид отхлебывает из кружки и улыбается шире.

– Так не скажу. Просто у меня повышенная чувствительность к глупости. Вот прямо чешусь весь, честное слово. Но что это мы все обо мне? – Он с почтительным видом поднимает кружку в воздух, будто передает слово гостье. – Кстати, сообщаю, что это помещение защищено от прослушивания, ибо экранировано по принципу клетки Фарадея. Бронированной. Что вы не любитель курабье, я уже знаю и чуть позже попробую предложить другое угощение. Так какие же еще страшные открытия меня ждут?

5

Правд было две. Первая правда, которую Марк мог доверительно обронить перед потенциальными клиентами, хвастала, что делать свою работу ему легко. Чистая, хрустально-прозрачная правда. После входа в дрейф ни грузить мешки, ни укладывать шпалы не требовалось, и поток данных при правильной настройке вел сам.

Вторая правда – слегка пикантная, неафишируемая – заключалась в том, что барахтаться в потоке можно сколь угодно долго, и побывать в сотне самых радужных и самых паскудных миров, и вытащить оттуда эксабайт информации, и так и не понять: а выполнил ты, черт возьми, задание или нет.

Перемещения не давали ответов. Множество инфопотоков, необъятная паутина с пересечениями, слияниями, ветвлениями, узловыми точками – вот как это было. Ты настраивался на объект, но дальше плыл по течению, лишь очень аккуратно подруливая, и в итоге добирался до связанных событий в альтернативе, одной или нескольких, и это могли быть один-в-один те же события, что и в домашней версии, а могли и не быть. Могло случиться так, что в итоге у тебя на руках (в блокноте) окажется видеоролик, который никак – ни чуточки – не проясняет дела. И как-то он, сто процентов, с этим делом связан, но как – ты не постигаешь.

В подобных случаях Йорам говорил, что нелегко человеку собрать то, что боги рассыпали, и чтобы Марк не парился, а работал над настройкой: если настройка верная – значит, и информация верная.

Марк в подобных случаях говорил – извините, бывает, я предупреждал.

Прискорбно, но именно после такого ответа и разразился тот самый вышедший за рамки дипломатии конфликт с буги-братцами Нефедовыми.

Вернувшись из имения (поместья? усадьбы?) Старкова на той же верткой «текле», которая вместе с водителем так и ждала его у въезда, Марк отправился первым делом перекусить. Вторым – в магазин мужской одежды на правом берегу, где его знали с точностью до полсантиметра в пройме. А третьим – к мастеру Хуану.

Третий визит не дал ничего. Марка снова принесло в какую-то далекую альтернативу, к какой-то гадкой птице-мусорщику – возможно, той самой, в которую он уже вселялся, точно средневековый демон. На этот раз он успел уловить момент, когда его начало наслаивать на ее нервную систему, и быстренько срулил прочь, избежав дьявольски болезненной перегрузки нейронов. К решению задачи это его, понятное дело, не приблизило.

Разочарованный Марк двинул домой, достал было из кухонного шкафчика бутылку, поколебался, вернул обратно. Когда работаешь, пить нельзя. Чистое восприятие. Он попробовал было послушать любимый виниловый диск, потом понял, что не хочет концентрироваться ни на чем, даже на хорошей музыке, и завалился на диван перед телевизором. До середины ночи честно пытался смотреть какую-то наивную космическую сагу. Потом не вытерпел, вызвал ситикар и снова поехал к Хуану.

Мастер и не удивился, и не пришел в раздражение, хотя явно был поднят с постели. Через полчаса Марк уже снова был в потоке – в привычном рассеянном виде болтался рядом с Ольгой Старковой. Вдова разговаривала с Андрулаки – давала ему какие-то указания. Похоже, по делу. Разумная, компетентная женщина. Беда в том, что, сколько Марк ни вился вокруг нее, он ничего не мог нащупать. Поток доходил до нее и обтекал, не формируя узла, расходился веером, делился, множился, рассеивался. Хоть ты тресни, зацепиться в Ольге было не за что – хотя и полли, и федералы наверняка уже дрались за нее, как дворовые кошки за мойву.

– Думаешь, арестуют ее? – Неожиданно Марка отнесло в сторону, и он очутился буквально нос к носу с той девчонкой, дочерью Арниса, так что в первую секунду слегка даже оторопел от вопроса.

Девчонка прошла сквозь него к кухонному столу – пришлось перефокусироваться. Теперь Марк видел ее почти в рост. Господи, ну и аутфит.

– Вот как, Инта? Тебе правда интересно это, а не то, она ли убила? – полюбопытствовал ее собеседник, и Марк, чуть сместившись, увидел сына Старкова, который стоял с кружкой в руке, лениво прислонившись задом к тому же столу. – Впрочем, ты права. Такие вопросы в этом доме лучше не задавать.

– Это не ее дом, – буркнула девушка, открывая холодильник.

– Пока, – невозмутимо отозвался Арнис.

Сейчас Марк мог рассмотреть его лучше. Вид у Старкова-среднего был не то чтобы потрепанный, но какой-то не вполне благополучный. Плотно сбитый, черная футболка подчеркивает хорошую форму – Арниса вполне можно было считать привлекательным. Если бы не выражение лица, вроде бы жесткое, но под этим – какое-то… Издерганное, что ли?

Девчонка резко обернулась к отцу, зажав в кулаке стебель сельдерея, что выглядело довольно забавно.

– И ты такой спокойненький, да? Типа, тебе пофиг.

– Не-ет, мне не пофиг, – подчеркнуто медленно произнес Арнис с легкой улыбкой. – Но штука в том, что от того, пофиг тебе или нет, в жизни мало что меняется. А от того, спокоен ты или нет – очень даже. Когда подрастешь, поймешь.

– В жопу иди! – Инта швырнула сельдерей в мойку.

На ней были драный короткий кожаный жилетик поверх длиннущей растянутой-перерастянутой майки поверх полосатой футболки с длинным рукавом, и из-под всего этого виднелись две худые палки, обтянутые блестящими черными лосинами. Марк в который раз искренне пожалел ребенка.

– Вам всем плевать на него, да? Вас волнуют только дома, и участки, и машины, и фирмы, и новые его дела, и вся эта херня. Вам срать, что вот был человек – а вот его нет.

Арнис насмешливо поднял брови:

– Погоди-ка, доченька. Ты не хочешь ли сказать, что ты-то этого старого козла любила?

– Иди в… – очевидно, Инта заметила, что повторяется, и, не договорив, стиснула кулаки. – Дед был крутой, никто из вас ему в подметки не годится! И не вздумай еще хоть назвать меня доченькой, урод!

Девчонка вылетела из кухни, а Марк записал в блокнот эти «новые его дела» и переключил внимание на Арниса. Уловил, как на его лице мимолетом отпечатывается растерянность и что-то, похожее на огорчение.

– Дети, – посочувствовал Марк. – Не загоняйся, подрастет – поумнеет.

Арнис пожал плечами и, отвернувшись, поставил чашку в мойку, а Марк, подождав немного, вернулся к зеркальцу несолоно хлебавши.

Потому что все это было, конечно, интересно и, конечно, какое-то отношение к делу имело, но слишком уж «какое-то». Здесь не было узлов, точек перегиба, ключевых событий и нужных ему данных. Все это начинало Марку не нравиться.

Дома, покемарив с несколько часов, он проснулся все с тем же ощущением недовольства и незавершенности и попробовал еще раз, самостоятельно. Странно, на этот раз ему показалось, что он прибыл в какую-то слегка другую версию – тесный сквер, обнесенный унылыми сероватыми стенами, в которых прорезались окна и балконы ярусами. Он – опять ворона, и опять та девушка, только теперь она сидела на балконе, а Марк наблюдал происходящее с какого-то дерева. Вероятно, здесь она живет. Постройка вроде и похожа на что-то знакомое, но не сильно – и опять альтернатива из отдаленных, это чувствуется, сам воздух здесь другой, и что ему здесь, спрашивается, ловить? На этот раз все было не так мучительно, как будто он понемногу начинал осваиваться в теле птицы, но Марку совершенно не хотелось в нем осваиваться – он вообще не понимал, с чего это с ним начала происходить такая хреновина.

После позднего завтрака из треугольного сэндвича с индейкой он помедитировал, привел себя в порядок и поехал к Керамбиту.

В середине дня попасть в «Семь на полу» могли только свои, но Керамбит оказался в клубе, так что после недолгого ожидания Марка впустили, и он воссел за барной стойкой и даже получил заказанный вишневый сок.

– Марк, брат. Рад видеть. – Над его плечом нарисовалась темнокожая физиономия Керамбита. – Ты подлинный… этот. Аскет, бль.

– Эстет, – поправил Марк, пожимая протянутую руку.

– Да? Тот, кто не бухает – это эстет разве? А, как скажешь. – Керамбит пристроился на соседний стул и взмахом руки привлек внимание татуированного бармена. – «Грязнульку» мне, еще сока гостю. Хорошо, что зашел, Марк. Есть кое-какие новости для тебя.

Марк жестом показал, что весь внимание.

– Тобой тут интересовались. Непростые ребята какие-то, как по мне. Очень аккуратно спрашивали, незаметно – а все ж.

– Старые новости. Но спасибо.

Керамбит пожал плечами и отпил немного из высокого стакана с полупрозрачным темно-серым содержимым:

– Кто их настрочил, ты тоже в курсе? Потому что многовато они знали для тех, кто столько спрашивает.

Марк нахмурился.

– А ты в курсе?

Керамбит закатил глаза и напрягся, точно пытался со своей неглектической точки зрения оценить, готов ли уже Марк к подобной информации или еще рановато:

– У вас с Холодным как сейчас отношения?

Влад Холодный. Вот те раз. Черт.

– Никак.

Владелец клуба истово закивал, будто ответ Марка его до невозможности обрадовал.

– Вот и меня спросил бы кто, я сказал бы – никак. А судя по вопросам тех ребят очень даже как, кумекаешь? То есть у тебя с ним, может, и никак, а у него с тобой… – Керамбит одновременно покачал головой, пожал плечами и развел руками, после чего разом выхлебнул свой стакан до дна.

– Спасибо, Керамбит. Помог. – Марк приподнял свой стакан. – Мне бы теперь еще ванну. Можно устроить?

Керамбит расплылся в жутковатой ухмылке.

– Опять пришел своему китаезе изменять? Правильно, разнообразие – залог здоровых отношений. Само собой, можно, Марк, брат мой! Сейчас пришлю к тебе гарсона, ступай с ним.

Хлопнув гостя по плечу на прощание, Керамбит вскочил и удалился походкой диско-танцора, оставив Марка хмуро гадать, какой же лингвистический миссионер научил владельца клуба слову «гарсон».