Читать онлайн Мэри Джейн бесплатно

1

Миссис Коун показала мне дом. В каждой комнате мне хотелось задержаться подольше, разглядывая вещи, разбросанные и сваленные там, где им не место: покосившаяся стопка книг на конфорке плиты, кофейная чашка на обувной коробке в прихожей, медный Будда на батарее, розовый надувной матрас в центре гостиной. Шел 1975 год, мне едва исполнилось четырнадцать, и все мои представления о домах, интерьерах и чистоплотности передались мне точно по пуповине напрямую от моей матери. Когда миссис Коун босой ногой (с ногтями, выкрашенными красным с блестками лаком) откинула в сторону стопку свитеров, забытых на ступеньках лестницы, меня охватило будоражащее изумление: неужели люди действительно так живут? Нет, умом-то я понимала, что, конечно, живут – где-то на необъятном белом свете. Но и представить не могла, что найду такой дом здесь, в Роленд-Парке, лучшем районе Балтимора, если верить словам моей мамы.

На втором этаже двери были из темного дерева, и все, кроме одной, стояли открытыми. Нижнюю половину единственной закрытой двери украшали наклейки «ИМПИЧМЕНТ: сейчас или никогда» и прикрепленный скотчем плакат с изображением Снупи, задравшего мордочку в танце. Рисунки висели вкривь и вкось, будто клеил их кто-то пьяный, ползая на коленях.

– Это комната Иззи. – Миссис Коун открыла дверь, и следом за ней я скользнула мимо Снупи и оказалась в помещении, которое выглядело так, словно подверглось бомбардировке из пушки, стреляющей игрушками.

«Волшебный экран», настольная игра «Операция», «Лего», бумажные куклы, виниловые книжки-игрушки, книги Ричарда Скарри[1] и целая груда литых пластмассовых лошадок покрывали все видимые поверхности в комнате. Я представила, как сама Иззи или ее мама по вечерам ведет по кровати рукой, смахивая все это на пол.

– Иззи. – Я улыбнулась. Миссис Райли, наша соседка, говорила, что девочку зовут Изабель. Но «Иззи» нравилось мне гораздо больше – оно так вкусно шипело у меня на языке. Я не знала никого по имени Иззи или Изабель. Даже с Иззи Коун я никогда не встречалась. Но благодаря рекомендации миссис Райли, и после одного телефонного разговора с миссис Коун, я стала няней их дочери на целое лето. Сначала я думала, что миссис Коун устроит мне собеседование по телефону, но вместо этого она просто рассказала мне об Иззи. – Она не любит оставаться с ровесниками. Все, чем занимаются другие пятилетние дети, ей попросту не интересно. Зато со мной она готова проводить дни напролет, – рассказывала миссис Коун. – Обычно я ничего не имею против, но на это лето у меня другие планы, так что… – Она сделала паузу, и я растерялась, не зная, можно ли уже соглашаться на работу, или следует для начала дождаться от нее официального предложения.

Я слишком хорошо понимала пятилетнюю девочку, которая ни на шаг не желала отходить от своей мамы – я сама была такой, и тоже не хотела играть ни с кем, кроме нее. Я до сих пор с удовольствием помогала маме по дому, читала, сидя рядом с ней на диване, ходила с ней по магазинам в поисках самого вкусного перца или лучшего куска мяса. Если же мне приходилось общаться со сверстниками – например, когда всех одноклассниц приглашали в гости с ночевкой, – я чувствовала себя так, словно прилетела к ним с другой планеты. Откуда девочки знают, о чем шушукаться? Как они все умудряются думать об одном и том же? В зависимости от возраста, их мысли могли занимать куклы Барби, наряды, мальчики, прически, блески для губ или журнал «Teen Beat»[2], но ничто из этого меня не интересовало. Близких подруг у меня не было вплоть до средней школы, когда сестры-близнецы Келлог переехали в Балтимор из Олбани, штат Нью-Йорк. Они тоже вели себя так, словно не были посвящены во все эти девичьи обычаи и ритуалы. Они запросто могли целый день просидеть у проигрывателя, заряженного пластинкой с песнями из «Пиппина»[3], или за пианино, раскладывая сложные композиции на многоголосия с соблюдением мелодии, гармонии и даже басовых партий. Или смотреть повторы «Французского повара»[4], чтобы потом пытаться на практике воспроизвести один из рецептов, или просто готовить незамысловатый десерт из журнала «Дом и очаг».

Чем больше миссис Коун рассказывала мне об Иззи во время того телефонного разговора, тем больше мне хотелось взять ее под свое крыло. Подумать только: провести целое лето, заботясь о маленькой девочке, у которой нет друзей – ведь это намного лучше, чем устроиться на работу в бассейн загородного клуба, где я сама буду девочкой, у которой нет друзей! Я почти не вникала, когда миссис Коун озвучила, сколько они мне заплатят. Деньги казались приятным бонусом, и не более. Еще до окончания разговора я решила, что все заработанное буду откладывать, а в конце лета куплю себе проигрыватель, который смогу поставить у себя в комнате. Возможно, у него даже будут отдельные колонки. А если хватит денег, разорюсь еще и на радио, чтобы слушать «Топ-40 Америки»: песни с пластинок, которые мама ни за что в жизни не разрешит мне купить.

Внизу открылась и сразу захлопнулась входная дверь. Миссис Коун застыла и прислушалась, склонив ухо к дверному проему.

– Ричард? – позвала она. – Ричард! Мы наверху!

Внутри все сжалось при мысли о том, что доктор Коун попросит называть его Ричардом. Миссис Коун предложила звать ее Бонни, но я не смогла. Даже мысленно я продолжала называть ее «миссис Коун», хотя, если откровенно, она в принципе не тянула на «миссис», никак. У миссис Коун были роскошные рыжие волосы, длинные и блестящие. Ее лицо густо усыпали веснушки, а губы она красила яркой оранжевой помадой. Одета она была то ли в длинную шелковую блузку, то ли в ультракороткое шелковое платье. Струящаяся ткань скользила по ее коже, не скрывая очертания сосков. Раньше чужие соски встречались мне только на плакатах со знаменитостями или в рекламах спиртных напитков. На мамины соски я тоже не видела и намека – пару раз, когда я заходила к ней в спальню и заставала ее в лифчике, складывалось впечатление, что ее грудь закована в бежевые доспехи.

– Что?! – крикнул доктор Коун с нижнего этажа.

– Мама! – взвизгнула Иззи.

– Ричард! Иззи! Поднимайтесь!

Столько криков в нашем доме я не слышала за всю свою жизнь. Однажды, перед самым отходом ко сну, моя мама громко воскликнула: «Черт побери!», – когда наступила на осколок стеклянной тарелки, которую я днем разбила на кухне. Я думала, мир вот-вот рухнет, сложится пополам, как соломенная хижина, объятая огнем. Дело было не только в ругани: я впервые видела маму босиком. Глазами, вылезшими из орбит, я наблюдала, как она вытаскивает осколок из пятки.

– Мэри Джейн, – сказала мама, – сходи наверх и принеси мне тапочки, чтобы я могла как следует вымыть пол.

Когда тарелка разбилась, мама встала у меня за спиной и не спускала глаз, пока я собирала стекло. Очевидно, я справилась недостаточно хорошо.

– Почему ты босиком? – спросила я.

Мама только ответила:

– Вот почему никогда нельзя ходить босиком. А теперь иди за тапочками.

– Нет, вы спускайтесь! – прокричал доктор Коун с лестницы. – Иззи кое-что сделала!

– Да, я кое-что сделала! – воскликнула Иззи.

– Мэри Джейн пришла! – прокричала в ответ миссис Коун.

– Кто?! – переспросил доктор Коун.

– МЭРИ ДЖЕЙН! Няня на лето!

Я нервно улыбнулась. В курсе ли доктор Коун, что меня наняли работать в его доме? И как долго могут продолжаться эти оры, прежде чем они сократят расстояние между собой?

– Мэри Джейн! – послышался приглушенный топот ножек Иззи, когда она взбежала по лестнице в детскую. У нее было лицо ангелочка с викторианской валентинки и энергия шаровой молнии. Она мне сразу понравилась.

Не успела я и глазом моргнуть, как меня стиснули в объятиях.

– Она так ждала знакомства с тобой, – сказала миссис Коун.

– Привет. Я очень рада с тобой познакомиться! – Я пригладила пальцами медно-рыжие кудряшки Иззи, собранные в полупучок на затылке.

– Я кое-что сделала! – Иззи отвернулась от меня и обняла мать. – Пойдем, покажу!

В дверях появился доктор Коун.

– Мэри Джейн! Меня зовут Ричард. – Он протянул мне руку для рукопожатия, как взрослой.

Мама хорошо отнеслась к тому, что этим летом я буду работать у доктора и его жены. Она сказала, что дом, где живет доктор – это респектабельный дом. И снаружи дом Коунов, бесспорно, так и выглядел: это был просторный особняк с черепичной крышей и голубыми ставнями на всех окнах. И пусть лужайка выглядела не слишком опрятно (на газоне местами не росла трава, а живая изгородь наполовину иссохла и стала напоминать тощие руки оголодавших детей), моя мама все равно никогда бы не догадалась о грудах барахла, разбросанного здесь повсюду: на ступеньках лестницы, под ногами в коридоре и по всей комнате, где мы стояли в этот самый момент.

А еще мама никогда бы не подумала, что у доктора Коуна могут быть такие внушительные бакенбарды – густые и длинные, до самого подбородка. Его волосы представляли собой сплошную массу беспорядочных каштановых завитков, торчащих в разные стороны, словно он никогда не расчесывался. У моего папы волосы были гладкие и напоминали шлем, когда он тщательно зачесывал их набок. Я ни разу не видела его ни с усами, ни даже с вечерней щетиной на лице. Ни один человек моложе сорока в жизни не обратился бы к моему отцу иначе, как «мистер Диллард».

Если бы папа знал, что я работаю в семье доктора, он бы одобрил. Но он не обращал особого внимания на события моей жизни. Как, впрочем, и на какие-либо другие события. Каждый вечер он приходил с работы домой, устраивался в кресле у окна гостиной и читал «Ивнинг Сан», пока мама не объявляла, что ужин готов, после чего переходил в столовую, где садился во главе стола. Если мы не ждали гостей, что случалось редко, он продолжал читать газету, пока мы с мамой разговаривали. Время от времени мама пыталась вовлечь его в беседу, говоря что-нибудь вроде:

– Джеральд, ты слышал? Стихотворение мисс Хейзен, учительницы английского у Мэри Джейн, опубликовали в журнале! Ты можешь себе представить?

Иногда папа отвечал кивком. Иногда ронял что-то вроде «Замечательно» или «Однако». Чаще всего он просто читал газету, будто никто не произнес ни слова.

Когда доктор Коун шагнул вглубь комнаты и поцеловал миссис Коун в губы, я чуть не грохнулась в обморок. После поцелуя они отстранились друг друга не более чем на дюйм, и продолжили стоять в обнимку, о чем-то перешептываясь. Я хотела послушать, о чем они говорят, но мне помешала Иззи, которая уже вовсю болтала со мной, тянула за руку, подбирала вещи с пола и объясняла мне, что есть что, как будто я выросла в тундре и никогда не видела американских игрушек. Про «Лего» она сказала:

– Соединяешь кирпичики вместе и вуаля! – после чего подбросила детали, которые только что собирала, прямо в воздух. Сразу теряясь на общем фоне, они приземлились на груду круглоголовых пупсов, сваленных рядом с опрокинутым школьным автобусом.

Пока Иззи объясняла мне, как работает звуковой сигнал в «Операции», доктор и миссис Коун все еще разговаривали, продолжая дышать одной и той же тонкой струйкой воздуха. В «Операцию» я играла с близнецами Келлог и считала себя экспертом. Иззи поднесла пинцет к металлическому ободку, намеренно вызывая вибрацию, и захихикала. Затем посмотрела на своих родителей и сказала:

– Мам, пойдем, покажу тебе, что я сделала!

Доктор и миссис Коун одновременно повернули головы в сторону Иззи. Их тела все еще соприкасались от плеч и до пят, так что они напоминали собой единое двуглавое существо.

Иззи деловито повела нас вниз по лестнице, по пути чуть не споткнувшись о кактус в керамическом горшке. Миссис Коун шла за ней, я следовала за миссис Коун, а доктор Коун шел позади меня, без умолку тараторя. Им нужно было заняться третьим этажом. Купить новые матрасы на кровати, а также заменить освещение. Могли бы получиться прекрасные комнаты для гостей.

Когда мы вошли в гостиную, миссис Коун подобрала надувной матрас с пола и швырнула его в столовую. Тот ударился о длинный, заваленный хламом стол, после чего бесшумно осел на пол. Мы вчетвером собрались у кофейного столика, на котором лежали книги, кипы журналов и пачка инжирного печенья «Ньютон», имевшая такой вид, словно ее подрал волк. Рядом с печеньем, на покосившейся стопке книг в мягких обложках, стоял комковатый маяк из папье-маше. Он поднимался примерно на три фута в высоту и чуть заваливался вправо.

– Как красиво, – сказала я.

– Это маяк? – уточнила миссис Коун и наклонилась в сторону, чтобы получше рассмотреть.

– Да! В Чесапикском заливе!

Иззи отдыхала в лагере любителей парусного спорта в Иннер-Харбор. Сегодня был ее последний день. Миссис Коун упоминала о лагере во время нашего первого телефонного разговора. Она описала его как «сборище тепличных избалованных деток, которые на голубом глазу не допускают Иззи в свои игры».

– Просто великолепно, – постановила наконец миссис Коун. Она взяла маяк и подошла к камину. На каминной полке стояло еще больше книг, бокалы для вина, какие-то барабаны, сделанные из глины и шкур животных, и что-то, что я приняла за укулеле, но легко могло оказаться каким-то другим струнным инструментом. Она поставила маяк поверх книг.

– Идеально, – сказал доктор Коун.

– Похоже на гигантский фаллоимитатор, – проговорила миссис Коун тихо, как будто чтобы Иззи не услышала. Я не знала, что такое фаллоимитатор. Я бросила взгляд на доктора Коуна – казалось, он едва сдерживал смех.

– Класс! – воскликнула Иззи и, схватив меня за руку, потащила обратно наверх.

Может, инстинкты ее не подвели, и меня действительно стоило воспринимать как гостя из тундры. Я никогда не встречала людей, похожих на доктора и миссис Коун. И никогда не попадала в дом, где каждый уголок был забит вещами, которые хотелось разглядывать и подолгу обдумывать (возможно ли, что не всякий бардак был злом во плоти, которое необходимо устранить во что бы то ни стало?). Едва повстречав Иззи, я сразу к ней привязалась, и мысль о том, что мне предстояло стать ее няней, делала меня счастливой. Меня переполняли эмоции: мне не терпелось заняться новым для себя делом; не терпелось окунуться в мир, который так сильно отличался от привычного мне, что кожу начинало покалывать от предвкушения. Я уже не хотела, чтобы лето заканчивалось.

2

В свой первый день работы няней я надела красные махровые шорты и разноцветный топ, которыми пополнила свой гардероб этим летом. Мама сочла шорты слишком короткими, но ничего длиннее в центральном универмаге Балтимора мы найти не смогли, во всяком случае, в детском отделе. Она настояла, чтобы я собрала свои светло-русые волосы в хвост.

– Ты должна выглядеть профессионально, – сказала она. – Это ведь семья доктора.

Я причесалась, надела шлепанцы и выдвинулась в сторону дома Коунов. На улице было солнечно и тихо. Я шла мимо мужчин в костюмах, которые направлялись к своим машинам, чтобы ехать на работу. Единственной встретившейся мне женщиной оказалась наша новая соседка. Мы с мамой как раз проезжали мимо ее дома, когда грузчики выгружали мебель, и мама специально притормозила, чтобы посмотреть, как с грузовика спускают ситцевый диван.

– Слишком синий, – постановила она, как только диван исчез из виду.

Соседка была одета в практичные капри и клетчатую рубашку. Ее светлые волосы прикрывала тонкая голубая косынка, завязанная треугольником. Она стояла на коленях, склонившись над свежей лункой, вырытой в земляной насыпи, опоясывающей лужайку. Рядом с ней стоял деревянный ящик с разными цветами.

Когда я проходила мимо, она выпрямилась и рукой прикрыла глаза от солнца.

– Доброе утро, – поздоровалась она.

– Доброе. – Я замедлила шаг, но не стала останавливаться, хотя мне очень хотелось.

Она выглядела как актриса из фильмов Хичкока[5]. Очень красивая. Ухоженная. Были ли у нее дети? Муж? Была ли она местной? Ходила ли в частную школу Роленд-Парка для девочек, куда ходила я?

Прежде чем перейти дорогу, я обернулась и еще раз взглянула на соседку. Та копалась в земле, высоко задрав попу, а ее косынка хлопала на ветру, как птица, рвущаяся в полет. Вдруг она резко выпрямилась, поймала мой взгляд и помахала рукой. Я смущенно помахала в ответ и поспешила прочь.

Миссис Коун встретила меня, улыбаясь и держа в руках чашку кофе. Закрывая за мной входную дверь, она расплескала кофе на пол в прихожей. На ней была ночная рубашка, доходившая ей до колен. Спереди она расстегнулась, обнажая буквально все, что можно обнажить. Я старалась не смотреть.

– Все уже на кухне, проходи. – Она развернулась и убежала на второй этаж, не удостоив пролитую жидкость вниманием.

– Мэри Джейн?! – завопила Иззи. – Мы на кухне!

Словно не услышав ее, доктор Коун тоже крикнул:

– Мы на кухне!

– НА КУХНЕ! – повторила Иззи.

– Иду. – Я не смогла пересилить себя и перейти на крик, поэтому снова подала голос, когда, миновав гостиную и столовую, оказалась на кухне: – Я пришла.

Доктор Коун был одет в пижамные штаны с футболкой. Иззи – в розовые пижамные штаны без майки. Ее упругий животик смешно торчал над резинкой.

– Я раскрашиваю раскраску! – объявила Иззи.

– Обожаю раскраски.

Я устроилась рядом с ней на банкетке с голубыми подушками. Окно напротив кухонного стола выходило на задний двор, в сторону гаража. Там горела лампа – казалось, она стояла на столе или какой-то другой поверхности возле окна.

Доктор Коун проследил за моим взглядом. Ткнув пальцем в том направлении, он сказал:

– Это мой кабинет.

– В гараже?

Я вообразила там медсестру, больничные койки, капельницы с кровью и машины скорой помощи, въезжающие во двор.

– Да, когда-то там был гараж. А еще раньше – конюшня.

– У нас точно так же.

Наш район был построен около восьмидесяти лет назад одним из братьев Олмстед, которые спроектировали Центральный парк в Нью-Йорке. Здесь повсюду петляли извилистые дороги, росли немолодые деревья, а за каждым домом стояли конюшни. Мне нравилось, что наш район что-то объединяет с Нью-Йорком. Я часто фантазировала о том, как гуляю по Нью-Йорку среди бесконечных небоскребов, теряясь в толпе людей, заполонивших тротуары, как показывают по телевизору. Но больше всего я мечтала попасть на бродвейское представление. Мы с мамой состояли в клубе «Мелодии месяца» и ежемесячно получали по подписке новый альбом с песнями из бродвейских постановок. Я знала наизусть все песни из лучших мюзиклов и лучшие песни из плохих мюзиклов. Мама обожала мюзиклы, но не любила Нью-Йорк – говорила, что там развелось слишком много жуликов, наркоманов и маргиналов.

– Что будем раскрашивать? – спросила Иззи, перебирая стопку раскрасок высотой в шесть дюймов.

– И медсестра тоже там? – спросила я доктора Коуна, кивая в сторону окна.

– Медсестра?

– Кто-то же помогает вам с пациентами.

Доктор Коун засмеялся.

– Я психиатр. Я врач, который лечит мысли. Зависимости, навязчивые идеи. Я не копаюсь в человеческом теле.

– А-а.

Мне стало интересно, считала ли моя мама психиатров такими же важными персонами, как врачей, которые копаются в человеческом теле.

– Тело! – воскликнула Иззи и помахала передо мной книжкой-раскраской. «Человеческое тело», – было написано на обложке.

– Выглядит классно. – Я собрала цветные карандаши, разбросанные по столу, и рассортировала их по цветам.

– Давай рисовать пенис, – Иззи открыла раскраску и начала перелистывать страницы. Мои щеки вспыхнули огнем, и я слегка задрожала.

– В какой цвет собираетесь красить пенис? – осведомился доктор Коун, и я чуть не подавилась воздухом. Я впервые слышала слово «пенис» от взрослого человека. Даже от сверстников я почти никогда не слышала слово «пенис». Близнецы были лучшими ученицами в классе и никогда не произносили таких слов, как «пенис».

– В ЗЕЛЕНЫЙ!

Иззи открыла разворот с изображением пениса и мошонки. Органы выглядели обвисшими и безжизненными, а мошонка напоминала полусгнившую гуаву, которая начала сморщиваться по мере усыхания. Сбоку рисунки были подписаны, и от каждого названия стрелочка вела к тому, чему оно соответствовало. Этот пенис был крупнее и прорисован гораздо детальнее, чем на анатомической схеме, которые нам раздавали на занятии по половому воспитанию в прошлом году. Я тогда взглянула на него лишь одним глазком, а многие девочки и вовсе, получив в руки такой раздаточный материал, взяли ручки и расцарапали нарисованные пенисы, чтобы не смотреть на них. Я слишком боялась навлечь на себя гнев учительницы, чтобы портить школьное имущество. А Салли Битон, которая сидела через проход от меня, никого не боялась, поэтому, заметив у меня нетронутый листок, дотянулась со своей парты до моей и закрасила пенис. Иззи взяла зеленый карандаш и начала увлеченно раскрашивать пенис в зеленый цвет. Я не знала, как мне поступить. Если бы она раскрашивала что-то другое, я бы точно присоединилась. Но она раскрашивала пенис, и доктор Коун сидел буквально напротив. Как бы он отнесся к тому, что девушка, нянчившая его дочь, сидит и раскрашивает пенис? С другой стороны, его дочь сама сейчас раскрашивала пенис! Не говоря уже о том, что с большой долей вероятности он сам или миссис Коун купили ей эту раскраску.

– Помогай! – Иззи протянула мне красный карандаш. Я боязливо начала закрашивать головку.

Доктор Коун заглянул в раскраску.

– Господи, он что, мочится кровью?

Я оцепенела. Сердце в груди на секунду перестало биться. Но прежде, чем я успела ему ответить, или хотя бы отложить красный карандаш, доктор Коун вышел из кухни.

Мы с Иззи дораскрашивали пенис. У меня словно камень с души упал, когда она перевернула страницу, и мы приступили к матке и фаллопиевым трубам. Оранжевым, желтым и розовым.

В тот день ни доктор, ни миссис Коун не вышли на работу. Почти до полудня они ходила по дому в пижамах. Мои родители обычно принимали душ и одевались уже к половине седьмого. Ровно в семь с понедельника по пятницу папа уже выходил из дома. Мой папа работал юристом. Каждый день он завязывал галстук и снимал его только за ужином – после того, как мы воздадим благодарность Господу за пищу и помолимся за президента Форда с супругой. На стене прямо позади папы висела цветная фотография улыбающегося президента Форда в рамке. Пристальный взгляд Форда со снимка был устремлен прямо на меня. Его глаза были бархатисто-голубыми, а зубы – похожи на маленькие кукурузные початки. За его головой развевался американский флаг. Иногда, когда я видела слово «отец», или когда люди говорили о своих отцах, воображение рисовало мне президента Форда.

Работа моей мамы в основном состояла из домашних хлопот. Я никогда не встречала человека более занятого, чем мама. Она каждый день застилала постели, через день пылесосила, каждый день подметала полы, каждую пятницу ходила за продуктами, каждый день готовила завтрак и ужин и каждый вечер мыла пол на кухне. А еще она вела уроки в воскресной школе при пресвитерианской церкви Роленд-Парка. И в этом ей не было равных. Иногда она давала детям раскрашивать картинки с Иисусом, а сама читала им вслух главы из Библии. Иногда играла с ними в библейское бинго. Но больше всего в воскресной школе я любила моменты, когда мама играла на гитаре. У нее был гортанный, с легкой хрипотцой голос, словно пропущенный через полое бревно.

Мама говорила, Иисусу все равно, красивый ли у нее голос, но ему будет приятнее, если я стану ей подпевать. Я легко попадала в ноты, и мама особенно мной гордилась, когда мы пели с ней на два голоса. И вот, каждое воскресенье мама вешала на шею гитару, и мы с ней становились в центре классной комнаты на цокольном этаже церкви и пели песни об Иисусе на аудиторию из восьми-пятнадцати деток (раз на раз не приходился). По задумке, дети должны были подпевать нам, но на деле подпевало не больше половины. Кто-то всегда играл со своими ботинками, или пихал локтями и перешептывался с приятелями, или лежал на спине, вылупившись в потолок, пятнистый от подтеков воды. Когда они отвлекались слишком сильно, мы пели им «Проснись и пой» – дети всегда были в восторге от этой песни.

Между воскресной школой и службой был тридцатиминутный перерыв. В это время мама возвращалась домой, чтобы оставить гитару и подвезти папу, а я бежала на репетицию хора – либо детского (в течение учебного года), либо летнего (в течение лета). Мне всегда больше нравилось в летнем хоре, так как он состоял в основном из взрослых, а из нескольких входящих в него подростков мало кто появлялся на репетициях. Со взрослыми я чувствовала себя более раскованной, чем со сверстниками. Выступая с детским хором, я боялась петь слишком громко, так как не хотела, чтобы меня дразнили за мое вибрато или за мелизмы, которые я вворачивала, когда мое ухо подсказывало, что сейчас они будут уместны.

К воскресному полдню мы всегда уже были дома. После обеда мама или готовила еду на всю следующую неделю, или работала в саду. Наша лужайка была похожа на зеленый ворсистый ковер. В палисаднике цвели азалии, подстриженные строго по одинаковой высоте и толщине. На заднем дворе росли цветущие деревья, и цветочные клумбы огибали камни, формируя абрис территории, как роскошный розово-алый ров. Раз в неделю приходили садовники, но никому не удавалось добиться таких результатов, как моей маме. Сорняки, осмелившиеся высунуть свои острые зеленые макушки из почвы, немедленно приговаривались к смерти маминой рукой в садовой перчатке.

Каждую весну приходила бригада рабочих, чтобы отмыть белую обшивку нашего дома, починить расшатавшиеся черные ставни и освежить краску там, где потребуется. Только после этого мама засаживала горшки, висящие под каждым окном на фасаде дома. Когда мне было примерно столько, сколько сейчас Иззи Коун, мама наняла художника, чтобы тот написал наш дом на картине. Она теперь висела у нас в гостиной над диваном. Иногда, когда я помогала маме полоть сорняки, поливать цветы в горшках или засаживать грядки свежими цветами, мама говорила:

– Мы должны равняться на картину, Мэри Джейн. Нельзя допустить, чтобы она оказалась иллюзией!

Коунов, казалось, вообще не заботило то, как выглядят их дом и двор со стороны. Единственное, что их, по-видимому, волновало, – это переоборудование третьего этажа в гостевые апартаменты, потому что они обсуждали это каждый раз, когда оказывались рядом со мной и Иззи – в гостиной, на кухне во время обеда и на крыльце, где мы с Иззи собирали ее конструктор.

В пять, когда мне было пора уходить, мы с Иззи обошли дом в поисках ее родителей.

– Мама! Папа! – закричала Иззи.

Я начинала привыкать к крикам, но повышать голос сама пока не решалась. Я тихо позвала нараспев:

– Миссис… Коун? Доктор Коун?

На втором этаже все двери, кроме двери Иззи, были открыты.

– Почему только твоя дверь всегда закрыта? – спросила я.

– Чтобы не подпускать ведьму, – ответила Иззи. – Мама! Папа!

– Какую еще ведьму?

– Ту, что живет в этом доме. Если дверь закрыта, она не сможет войти в мою комнату, когда меня там нет. – Иззи направилась прямиком в спальню родителей. Я осталась ждать ее в коридоре.

Она вышла через минуту.

– Их там нет. Я голодная.

Мы спустились вниз, прошли насквозь гостиную и столовую и вернулись на кухню, отделенную от столовой низкой дверцей. У нас дома кухней заведовала мама, и только она решала, кто и когда может ей пользоваться. Чаще всего двери «заведения» закрывались с двух часов дня, так как мама не хотела, чтобы кто-то перебил себе аппетит перед ужином. Но иногда она закрывалась и сразу после обеда.

Я не знала, планировала ли миссис Коун готовить ужин. В духовке было пусто, в кастрюле на плите тоже, в раковине ничего не размораживалось. Ничто не указывало на то, что в тот вечер кто-то собирался кормить семью.

Что-то мне подсказывало, что доктор и миссис Коун не рассердятся, если ужин для Иззи приготовлю я.

– Надо позвонить домой, – решила я и осмотрела кухню в поисках телефона. Он точно попадался мне на глаза, но я не могла вспомнить, где именно. – Где у вас телефон? – спросила я наконец.

Иззи двумя руками схватилась за кабель, выходящий из стены под кухонным столом, и потянулась за ним вверх, насколько хватило роста.

– Должен быть где-то здесь!

Я убрала в сторону забытый на столе халат и под ним обнаружила телефонный аппарат.

– Можно я наберу? – Иззи забралась на оранжевый деревянный табурет и раскачивалась на коленях. Она сняла трубку с рычага и положила ее на столешницу.

– Четыре. – Я проследила, как Иззи внимательно изучила отверстия в диске, нашла четверку и вставила туда пухлый пальчик. У нее под ногтем виднелась полоска черной грязи, и я сделала себе мысленную пометку искупать ее после ужина, если не уйду домой к тому времени.

– Четыре! – Иззи провернула диск, пока ее палец не уперся в серебристый порожек, похожий на запятую, после чего убрала палец, и диск, мерно щелкая, вернулся в исходное положение. Мы повторили эту процедуру шесть раз. На седьмой раз я отвлеклась буквально на долю секунды и слишком поздно заметила, что Иззи вставила палец в девятку вместо восьмерки. Когда телефонный диск завершил свое медленное вращение, я забрала у нее трубку, положила обратно на место, чтобы сбросить вызов, после чего снова сняла, чтобы мы могли начать все сначала.

Когда мы наконец набрали нужные цифры, я приложила трубку к уху. Иззи потянулась ко мне, и я слегка развернула динамик в ее сторону.

– Резиденция Диллардов, – послышался мамин голос.

– Привет, мам, мне нужно задержаться и накормить Иззи ужином.

– Да ну? – протрещал мамин голос.

– Она будет кормить меня ужином! – прокричала Иззи. Я выпрямилась и убрала телефонную трубку от уха Иззи.

– Это Иззи?

– Да, – ответила я. – Она дурачится.

– Я слышу. Почему ты должна кормить ее ужином? Где ее мать?

Я не хотела признаваться, что уже обыскалась доктора и миссис Коун. Я отвернулась от Иззи, чтобы она не услышала, и зашептала:

– Ее отец принимает пациента, а мать приболела и лежит в постели. – На моей памяти, это был первый случай, когда я сознательно лгала своей маме.

– Ах, вот оно что, – протянула мама. – Что ж. Хорошо. Может, мне стоит приехать к вам и помочь с ужином?

– Нет, все в порядке, – прошептала я. – Все, что миссис Коун собиралась приготовить, лежит на столе. Духовка тоже включена. Мне остается только поставить запеканку в духовку, и…

– Хлопья! – завопила Иззи. Я повернулась и увидела, что она открыла буфет и достала оттуда четыре разных коробки с кукурузными хлопьями.

– Я позвоню после ужина и сообщу, во сколько буду дома, – сказала я.

– Попроси доктора Коуна проводить тебя домой или подвезти, если стемнеет, – сказала мама.

– Хорошо, мам. Пока! – Я быстро повесила трубку, пока Иззи снова не закричала.

– Хочу хлопья на ужин! – воскликнула Иззи.

– Ты когда-нибудь ела хлопья на ужин? – с сомнением спросила я. Сама мысль казалась мне фантастической, как говорить в банан вместо телефона.

– Ага!

– Тогда… давай заглянем в холодильник и посмотрим, не найдется ли там чего-то более подходящего для ужина. Ты обычно моешься перед ужином?

– Не-а, не моюсь. – Иззи, опережая меня, открыла нараспашку холодильник цвета спелого авокадо. Я отодвинула ее в сторону и заглянула внутрь. Дверные отсеки были забиты горчицей, маслами и засаленными бутылками неизвестного мне содержания. На обычных полках, выделяясь на фоне бесформенной кучи сомнительно упакованных неопознанных продуктов, стояли две кастрюли, прикрытые фольгой, упаковка яиц, кусок сыра, балансирующий на коробке ресторанной китайской еды, и кочан салата айсберг без упаковки. Все продукты, даже салат, были покрыты странной маслянистой пленкой. Запахи формировали незримый барьер, который не позволял мне подойти слишком близко. Возможно, дело было в сыре?

– А где молоко? – спросила я. Иззи пожала плечами.

Один за другим, мы стали выгружать продукты из холодильника, расставляя их, как попало, на оранжевом линолеумном столе. Молоко обнаружилось у самой стенки. Когда я достала картонную коробку, жидкость внутри плеснулась с нехарактерной для молока тяжестью.

Иззи залезла на табуретку и взяла две пиалы.

– Подожди, сначала проверю молоко. – Я отогнула оторванный уголок пакета и тут же отшатнулась от ударившего в нос запаха. Воняло так, словно внутри кто-то умер.

– Фу-у-у-у-у! – заорала Иззи, все еще стоя на табуретке. Я поставила молоко на стол и обхватила руками ее крошечные ножки, покрытые светлым детским пушком. Мысль о том, что она на моих глазах упадет со стула, ужасала гораздо больше, чем запах молока.

– Иззи?! – крикнул доктор Коун из прихожей. Внутри все сжалось, словно мой желудок, как вещмешок, стянули тугим ремнем. Я сняла Иззи с табуретки и поставила ее на пол. Мне вдруг пришло в голову, что доктор Коун может уволить меня за то, что я позволила ей туда забраться.

– Мы здесь! – крикнула Иззи.

В кухню вошел доктор Коун.

– Что это вы тут замышляете?

– Мы собирались есть хлопья на ужин, – объявила Иззи. – Но молоко плохо пахнет!

– Кажется, оно скисло, – я указала на коробку молока на столе.

– О да, осталось еще с прошлого месяца. Не знаю, почему его до сих пор не выбросили. – Доктор Коун рассмеялся, и я вместе с ним.

Как бы моя мама отреагировала на молоко, которое так долго стояло в холодильнике, что успело свернуться и завонять? Это казалось чем-то немыслимым. Но, как я сегодня убедилась воочию, оказалось очень даже мыслимым.

– Как насчет бургеров и картошки фри в «Маленькой таверне»? – предложил доктор Коун.

– «Маленькая таверна»! – подхватила Иззи.

Доктор Коун задвигал предметы по кухонному столу, что-то ища.

– Где твоя мама? – Он похлопал себя по карманам – передним, задним, снова передним, – после чего извлек ключи и немного потряс ими в воздухе, как будто продемонстрировал фокус.

– Не знаю, – пожала плечами Иззи.

– Мы ее не видели, – добавила я.

– Пойдем! – Иззи промаршировала к выходу из кухни, высоко поднимая колени, как барабанщик в оркестре.

Доктор Коун жестом пропустил меня вперед, и я последовала за Иззи по коридору и вышла на улицу, к припаркованному у входа универсалу с деревянными панелями. Входную дверь он запирать не стал. Я решила, что миссис Коун, наверное, все-таки была дома, ведь в противном случае разве доктор Коун оставил бы дверь незапертой?

– Сколько бургеров обычно съедает твоя мама? – спросил доктор Коун, когда Иззи открыла дверцу машины.

– На этой неделе она ветеринарка. – Иззи забралась внутрь и захлопнула дверцу.

– Да ну? А я думал, ветеринарство — это пройденный этап. – Доктор Коун подмигнул мне и повернулся к открытому окну на третьем этаже. – БОННИ! – прокричал он, сложив ладони у рта. Я окинула взглядом улицу, чтобы убедиться, что этого никто не видел. – БОННИ-И!

Миссис Коун высунулась из окна. Ее волосы разметались вокруг сияющего лица.

– Что?

– Привезти тебе что-нибудь из «Маленькой таверны»?

– ЧТО?!

– ПРИВЕЗТИ ТЕБЕ ЧТО-НИБУДЬ ИЗ «МАЛЕНЬКОЙ ТАВЕРНЫ»?

Миссис Коун сделала паузу, как будто ей действительно чего-то хотелось. Затем она покачала головой.

– Я ПЫТАЮСЬ НЕ ЕСТЬ МЯСО!

– ОНА ВЕТЕРИНАР! – проорала Иззи, сидя в машине.

– КАРТОШКУ ФРИ?!

Миссис Коун кивнула и подняла вверх большие пальцы. А затем скрылась в комнате на чердаке.

– Ты же поешь с нами в «Маленькой таверне», правда? – спросил меня доктор Коун.

– Да.

По правде сказать, я была там всего один раз. Наша семья редко выбиралась в рестораны. Раз в неделю мы обедали в нашем загородном клубе, но это не считается. Иногда мы водили в ресторан гостей, которые приезжали к нам из других городов. Но мои родители никогда бы не стали обедать в «Маленькой таверне» с рекламным слоганом «Ешь до отвала!». Так что в «Маленькую таверну» я попала лишь однажды, когда мы ходили туда с родителями близнецов на их день рождения.

– Ну, тогда садись! – Доктор Коун кивнул на пассажирское сиденье машины. Там валялась кипа бумаг и одна коричневая папка для документов. Я аккуратно сложила все в стопку, подвинула ближе к доктору Коуну и села на освободившееся место.

Иззи недолго думая подалась вперед и протиснула голову между наших кресел. Она болтала без остановки всю дорогу до «Маленькой таверны», и я честно пыталась слушать, но моя голова была забита совсем другими вопросами. Правда ли миссис Коун весь день провела на чердаке, переоборудуя его в комнату для гостей? Почему она не спустилась вниз, чтобы приготовить ужин? Как Коуны обычно ужинали? Кто ходил по магазинам, и почему в холодильнике не оказалось свежего молока? Разве Коунам его не доставляли, как всем остальным в округе?

Каждую неделю мы получали по два пакета цельного молока. По решению моей мамы, один предназначался для выпечки и готовки, а другой – для нас с ней. Папа за ужином никогда не пил молока, предпочитая апельсиновую газировку. Мне газировку разрешали пить только по выходным и только в полдник. Мама говорила, что сладкие напитки менее вредны, если употреблять их до обеда. В доме Коунов не было даже газировки. Только скисшее молоко.

Мы въехали в Хэмпден, маленький район, полный узких кирпичных домов с мраморными ступеньками и собак, сидящих на цепях во дворах, либо засыпанных землей, либо залитых цементом. Доктор Коун припарковался у «Маленькой таверны», и мы с Иззи последовали за ним внутрь.

Доктор Коун заказал два полных пакета бургеров и четыре больших картошки фри.

– Что будешь пить? – спросил он Иззи.

– Апельсиновую газировку, – сказала Иззи.

– Мэри Джейн?

– Апельсиновую газировку, – повторила я и оглянулась проверить, что за спиной не стоит моя мама.

Забрав еду, мы направились к выходу. Иззи обогнала нас с доктором Коуном, подбежала к машине первая и, открыв дверцу с пассажирской стороны, забралась на переднее сиденье.

– Поедим в машине, – сказал доктор Коун. – Так веселее, и мы втроем можем усесться спереди! – Он поставил пакеты с бургерами и свой напиток на крышу машины, открыл водительскую дверцу, после чего собрал все бумаги, папку и переложил их на заднее сиденье. Он махнул мне рукой, приглашая садиться.

Мы передавали пакет с бургерами из рук в руки. Бургер был маслянистым, соленым и вместе с тем сладковатым из-за кетчупа. В своей жизни я не ела, наверное, ничего вкуснее.

– В общем, у нас намечается одно важное мероприятие. – Доктор Коун прожевал кусок булки и проглотил. Иззи осушила стакан газировки и, громко хлюпая трубочкой, высасывала со дна последние капли.

– Хочешь допить мою? – спросила я, и она чмокнула меня в щеку и забрала мой стакан.

– На этих выходных к нам в дом приедет один из моих пациентов со своей женой. – Доктор Коун развернул еще один бургер и заглотил половину булки в один укус.

Я кивнула. Я не до конца понимала, зачем он мне это рассказывает и разрешено ли мне задавать вопросы.

– Могу ли я доверять тебе, Мэри Джейн? – спросил доктор Коун.

Я снова кивнула.

– В психиатрии мы чрезвычайно серьезно относимся к понятию врачебной тайны. Никто не должен знать, кого я лечу, от чего, и даже где.

– Я понимаю. – Есть расхотелось, но от волнения я снова полезла в пакет и достала еще один бургер. Если этот человек лечился у доктора Коуна, значило ли это, что он был сумасшедшим? Но разве мог сумасшедший со своей женой на все лето поселиться в доме, где в это время должна буду находиться я? И не заставят ли меня постоянно жмуриться и стараться не смотреть на сумасшедшего, чтобы не нарушить врачебную тайну? Все это казалось мне слишком серьезным и страшным, и в какой бы восторг не приводила меня Иззи Коун, и босоногая, растрепанная натура доктора и миссис Коун, и беспорядочный калейдоскоп их дома, я начала задумываться, что, возможно, эта работа мне не подходила.

– Мой пациент… в общем, он наркоман – об этом пронюхала уже даже пресса, вот почему я тебе рассказываю. – Доктор Коун отправил в рот вторую половину бургера и запил большим глотком газировки. Иззи протянула мне мой стакан, и я тоже сделала глоток газировки, после чего вернула стакан ей. – И жене его сейчас тоже нужна поддержка. Знаешь ли, очень тяжело, когда твой муж или кто-то из членов твоей семьи страдает зависимостью.

Почему прессу должно волновать, что этот человек был наркоманом? Разве «Балтимор Сан»[6] публиковали списки местных наркоманов? Я сглотнула ком в горле и спросила:

– Нам с Иззи будет безопасно находиться под одной крышей с наркоманом?

Доктор Коун расхохотался, и из его рта фонтаном полетели крошки.

– Совершенно безопасно! Это образованный, интересный, творческий человек. И его жена тоже. Ни он, ни она не обидят и мухи. Зависимость – это болезнь, которую никто не выбирает, и моя работа заключается в том, чтобы помогать тем, кому не посчастливилось с этим столкнуться. Я работаю с наркоманами, алкоголиками, сексоголиками… со всей этой братией.

Мои щеки вспыхнули. Я быстро отправила в рот две картофельные дольки. Иззи как будто не заметила, что доктор Коун употребил слово «секс». Еще и в таком контексте! Я даже не знала, что существует зависимость от секса! В моем воображении замелькали картинки: целующиеся люди, обнаженные люди, трущиеся друг о друга на протяжении долгих часов. Что будет, если сексоголики проголодаются? Или они даже едят, не прекращая заниматься сексом?

– В данном случае, – продолжил доктор Коун, – мне показалось, что пациенту и его супруге будет лучше на время переехать к нам, пока ситуацию не удастся взять под контроль. Они живут в Нью-Йорке, и до сих пор он дважды в неделю приезжал ко мне на поезде. Сейчас он прошел детоксикацию. Теперь мы работаем над тем, чтобы он и дальше оставался чист.

– А, ладно. – Я забрала напиток у Иззи, втянула еще один глоток через соломинку и снова протянула ей.

– Нюанс в том, – сказал доктор Коун, – что они оба очень, очень знамениты.

– Они кинозвезды?! – спросила Иззи.

– Да. Его жена – кинозвезда. А он – рок-звезда.

– Рок-звезда! – воскликнула Иззи. – Я тоже хочу быть рок-звездой! – Она поднесла стакан к лицу, как микрофон, и стала в него петь. Мелодия показалась мне знакомой, но слов я не узнавала. Иззи знала весь текст наизусть, и я подумала, что у Коунов наверняка была пластинка с этой песней.

– Кинозвезда и рок-звезда из Нью-Йорка будут жить у вас дома? – уточнила я, чтобы убедиться, что я все поняла правильно.

– Кто, кто, кто, кто, кто, кто? – спросила Иззи. – Это Партриджи[7]?

– Все увидишь, когда они приедут, – доктор Коун потрепал Иззи по волосам.

У меня оставалось еще много вопросов, но я не осмеливалась их задать. В чем именно проявлялась зависимость рок-звезды? Увижу ли я когда-нибудь его самого и его жену-киноактрису, или они дни напролет будут проводить в кабинете доктора Коуна? Привезут ли они с собой прислугу? Будет ли у них лимузин и личный шофер?

Если Иззи не знала, о ком говорит ее отец, то я не могла знать и подавно. Для меня даже бургеры из «Маленькой таверны» были почти в новинку! В нашем доме были пластинки только с бродвейскими мюзиклами и с записями мормонского табернакального хора. В школе ребята обсуждали рок-группы и рок-музыку, но все имена звучали для меня так же чужеродно, как названия районов и улиц к востоку, западу и югу от места, где я жила. Как знать, может, рок-звезда и киноактриса, наркоман и его жена, окажутся для меня менее известными, чем доктор и миссис Коун.

3

Все выходные я думала о Коунах и звездной паре, которая должна была поселиться в их доме. В субботу я зашла в «Эддис»[8] и пролистала номер журнала «Пипл»[9] в поисках хоть какого-нибудь упоминания о наркозависимом рок-музыканте и его жене-киноактрисе. Мне было любопытно, походил ли пациент доктора Коуна на тех наркоманов, которых я видела в центре города из окна машины. На исхудавших людей в грязной одежде, подпирающих стены. Или на того мужчину с единственной уцелевшей конечностью, который передвигался с помощью доски на колесиках. Я видела его много раз. Однажды я спросила у папы, можем ли мы открыть окно и дать ему денег. Папа не ответил, но мама сказала: «Здесь нельзя открывать окно».

Вечером воскресенья мама готовила ужин: ветчина, горошек с беконом, салат коулслоу, суккоташ[10] и десерт: кукурузные кексы с трайфлом. Когда мама готовила, я всегда стояла рядом и помогала. Она пошагово объясняла мне свои действия, чтобы я умела так же, когда вырасту. Если она давала мне нож, то непременно показывала, как правильно держать его в руке. Если венчик и миску – показывала угол, под которым удобнее держать миску на сгибе левой руки, а также скорость и силу, с которыми нужно вращать венчик правой. Но в тот вечер она позволила мне самой приготовить трайфл. Почти самой.

Когда все было готово и я накрыла на стол, мы с мамой уселись на стулья с мягкими сиденьями и стали молча дожидаться папу. Наконец он появился, все еще в том же галстуке, который был на нем утром в церкви. Под мышкой он держал воскресную газету.

Папа сел, положил газету на стол и сложил руки для молитвы. Прежде чем заговорить, он опустил лоб на сведенные вместе кончики указательных пальцев.

– Спасибо тебе, Господь, за пищу на нашем столе и за мою замечательную жену и кроткую дочь. Боже, благослови эту семью, благослови наших родственников в Айдахо, благослови президента Форда и его семью, и благослови, Боже, Соединенные Штаты Америки.

– И того безногого однорукого мужчину, который живет возле автомагистрали, – добавила я.

Мой отец приоткрыл один глаз и посмотрел на меня. Закрыв глаз, он добавил:

– Боже, благослови все бедные души Балтимора.

– Аминь, – сказали мы с мамой.

– Мэри Джейн, – сказала мама, накладывая ветчину на тарелку отца, – в каком загородном клубе состоят Коуны?

– Хм-м, – я отхлебнула молока из чашки. – Не знаю. С тех пор, как я начала у них работать, ни в какой клуб они не ходили.

– Уж точно не в «Элкридже». – Папа снял галстук, положил его на стол и взялся за газету. Мама положила ему суккоташ.

– Откуда ты знаешь, что не в «Элкридже»? – спросила я. Это было название нашего загородного клуба.

– Их фамилия пишется через «У»: К-О-У-Н, – сказала мама. – Я нашла их в «Синей книге».

«Синей книгой» назывался небольшой справочник по нашему и двум примыкающим к нему районам: Гилфорду и Хоумленду. В нем можно было найти всех местных жителей по адресу или по имени. Детей там называли «мисс», если речь шла о девочках, и «мистер», если о мальчиках. А еще в «Синей книге» указывали род деятельности всех мужчин и работающих женщин. Иногда, когда мне было нечем заняться, я листала «Синюю книгу», читала имена детей, профессию отца и пыталась представить, что из себя представляли эти люди, как выглядел их дом, какая еда хранилась у них в холодильнике.

– Коуны – евреи, – сказал папа. – Вероятно, сменили фамилию с «Коэнов». – Он перевернул страницу, после чего сложил газету вдвое.

– Ну, тогда они и не в «Л’Иронделе». Как называются два этих еврейских клуба? – Мама повернулась к отцу. Тот молчал, уставившись в газету. Она держала в руке кукурузный кекс.

– Ты уверен, что они евреи? – Я не знала ни одного еврея. За исключением, видимо, Коунов. И Иисуса, который, если верить всему, что говорят в церкви, знал меня ближе, чем я его.

– Джим Таттл сказал, что евреи, – ответил папа, не отрывая взгляда от газеты.

– Мне следовало самой догадаться. Доктор. – Мама положила кекс папе на тарелку и взяла салатник.

– Но они не делают ничего еврейского, – сказала я, хотя откуда мне было знать, в чем должно быть проявиться их еврейство. Я знала, что в Балтиморе есть район, где живут только евреи: Пайксвилл, – но я никогда там не бывала и даже не встречала никого, кто бывал. Я лишь слышала, как мои родители мимоходом упоминали этот район в разговорах со своими приятелями, как будто говорили о далекой-далекой стране, где они вряд ли когда-нибудь окажутся.

– Уверена, они просто соблюдают правила приличия. – Мама перешла к горошку с беконом. – Впрочем, то, что он врач, все компенсирует.

– Почему они должны что-то компенсировать? – спросила я.

Папа положил газету на стол.

– Эти люди из другого теста, Мэри Джейн. У них другая физиогномика. Другие обычаи. Другие праздники. Другие школы и загородные клубы. Другая манера речи. – Он снова взялся за газету.

– Они выглядят вполне обычными. И говорят точно так же.

Ну, если не считать постоянных криков. Неужели все евреи кричат? А еще и груди миссис Коун, которые, казалось, всегда находились на грани полного обнажения. Это тоже была еврейская черта? Если так, то было бы любопытно посетить Пайксвилл, хотя, возможно, и несколько неловко.

– Посмотри на их волосы. У евреев волосы часто темные и вьющиеся. – Теперь мама накладывала ужин себе. Я наполнила свою тарелку сама, после того, как накрыла на стол. – А еще у них длинные, горбатые носы.

– У миссис Коун волосы рыжие и маленький нос пуговкой, как у Иззи.

– Наверное, ринопластика. – Мама занесла сервировочную ложку над салатником, посмотрела на нее, а потом высыпала половину капусты обратно в миску.

Папа снова отложил газету.

– Это другая порода людей. Это как взять пуделей и дворняг. Мы пудели. Они дворняги.

– И только одни из них не линяют, – пробормотала мама.

– Выходит, Иисус был дворнягой? – спросила я.

– Довольно, – отрезал папа и грозно встряхнул газетой в воздухе.

После ужина я стояла у шкафа и выбирала наряд, который лучше всего подошел бы для встречи с рок-звездой и киноактрисой. Все выглядело таким сдержанным, опрятным, незаношенным. Мама даже погладила мои синие джинсы.

Я вытащила из шкафа брюки-клеш. Штанины не доставали мне даже до щиколотки – в школе такую длину окрестили бы колхозом. У одноклассниц случилась истерика, когда я надевала их в прошлый раз.

Мама и папа сидели перед телевизором и смотрели новости. Я тихонько прошла по коридору в мамину комнату для рукоделия. Там на стене была вешалка, на которой висели ножницы разного размера. Я сняла с крючка самую тяжелую пару, а затем наклонилась и начала разрезать шов на джинсах. Когда я поднялась чуть выше колена, я остановилась. Хотелось обрезать короче, но хватит ли мне на это смелости? Нет, не хватит. Я остановилась примерно в четырех дюймах над коленом, после чего повернула ножницы под углом и отрезала ткань. Когда с одной штаниной было покончено, я взялась за другую, после чего вернула ножницы на их законное место.

Вернувшись в свою комнату, я встала перед висевшим на двери зеркалом и оценила результат. Ножницы оставили зубчатый, неровный срез, и одна штанина была длиннее другой. Я подвернула обе, пока они не сравнялись в длине.

В дополнение к шортам я выбрала майку в красно-белую полоску, которая прикрывала лямки лифчика, и полосатые шлепанцы, которые мама согласилась купить после того, как увидела точно такие же на других девочек в бассейне «Элкриджа». Ей не нравилось, когда я отставала от моды, почти так же сильно, как не нравилось, когда я ходила в неопрятной или заношенной одежде.

В понедельник утром я надела этот наряд, по минимуму подвернув шорты. Когда я спустилась вниз, мама оглядела меня с ног до головы.

– Где ты взяла эти шорты?

– Обрезала свои клеши, которые стали мне слишком короткими.

– Не вздумай заявляться в этом в «Элкридж».

– Я знаю.

– Что, если Коуны захотят взять тебя с собой в их еврейский загородный клуб?

– Я сбегаю домой и переоденусь.

– Думаешь, им это понравится? Это не очень профессионально с твоей стороны.

– Сомневаюсь, что они ходят в загородный клуб, мам. Мы с Иззи всю прошлую неделю просидели дома. А когда ей захотелось поплавать, мы сходили в бассейн Роленд-Парка.

– Вот оно как. – Мама смотрела на обрезанные шорты с таким видом, словно это было окровавленное тело.

– Ну, пожалуйста, – попросила я.

– Твое дело. Я лишь хочу наставить тебя на правильный путь. – Мама отвернулась и уставилась на закипающий кофейник, словно это было выше ее сил – лицезреть меня в таком виде.

– Я правда думаю, что они не будут против, если я приду в обрезанных шортах.

Я не собиралась ей говорить, что Иззи по полдня бегала голышом, и что миссис Коун никогда не носила лифчик. И уж точно я бы ни в коем случае не сболтнула, что к Коунам на лето приезжают рок-звезда и киноактриса (наркоман и его жена). В первую очередь – из-за врачебной тайны и обещания, которое я дала доктору Коуну. И не в последнюю – из-за моих родителей, которые ни за что бы не позволили мне переступить порог дома, где жил наркоман.

– Хм. – Мама продолжала гипнотизировать кофейник, а потом вздохнула и еле слышно прошептала: – Возможно, это что-то еврейское.

Я выскользнула из дома прежде, чем она успела ляпнуть что-нибудь еще. Красивая блондинка снова возилась в саду; она помахала мне, когда я проходила мимо, и я помахала в ответ.

На прошлой неделе Коуны дали мне наставление входить в дом без стука. Тем не менее, я немного потопталась на крыльце, пригладила волосы. Я опустила взгляд на свои шорты и вдруг запаниковала из-за их длины. Наверняка киноактрисе и рок-звезде они покажутся слишком длинными! Я подвернула их еще несколько раз, пока штанины не стянули мои бедра, как резинки.

Я положила руку на дверную ручку и вошла. В доме было тихо. Обстановка выглядела немного опрятнее, чем на прошлой неделе. Вещей не стало меньше, но все, что раньше беспорядочно валялось вокруг, было собрано и составлено в аккуратные стопки. Так, вместо журналов, разбросанных по комнате, небольшая их стопка теперь стояла на нижней ступеньке лестницы. Я направилась прямиком на кухню, где обычно встречала Иззи. Когда я вошла туда, то чуть не закричала.

На банкетке одиноко восседала Шеба – киноактриса, которая вместе с двумя своими братьями-певцами когда-то вела по телевизору развлекательное шоу «Семейные узы». Я посмотрела шоу в самый первый вечер его выхода в эфир и не пропустила ни одной серии. Каждую неделю Шеба и ее братья открывали шоу многоголосными песнями о любви, рок-н-ролле и семье. В шоу приходили интересные звездные гости, такие как Ли Мейджорс, Фарра Фосетт, Либераче или Юл Бриннер. За выпуск Шеба меняла порядка восьми костюмов – она играла индианок, русалок, чирлидерш и даже одну старушонку, которая часто появлялась в скетчах.

«Семейные узы» закрыли вскоре после того, как Шеба поссорилась со своими братьями. Мы с близнецами читали об этом в журнале «Пипл». По словам Шебы, ей до смерти надоело, что ее братья считали себя единственными хозяевами в шоу. Оказалось, что смотреть шоу без Шебы никто не хотел – без нее в эфир вышли только два эпизода, прежде чем «Узы» заменили передачей «Ближе к делу». Шебе к тому моменту уже и не нужно было никакое шоу – она с головой ушла в съемки фильмов с красавцами-кинозвездами или с лошадьми и на африканских ранчо. Я видела лишь несколько ее фильмов, так как большинство из них мама считала слишком фривольными.

По телевизору у Шебы были длинные черные волосы, которые ниспадали водопадом почти до самой талии. Ее глаза казались огромными, как блюдца, с ресницами, которые едва касались бровей. Ее улыбка ослепляла, как вспышка на фотокамере. Сейчас, когда Шеба сидела на банкетке у Коунов, я увидела, что ее волосы были такими же длинными и красивыми, как по телевизору. Глаза – такими же большими. Вот только ресниц не хватало. На ней были обрезанные шорты и майка без лифчика, и она сидела, поджав под себя босые ноги. Ее золотистая кожа казалась блестящей и гладкой, как кусок мокрой замши.

Я лишилась дара речи.

Шеба подняла глаза и заметила меня.

– А ты, наверное, Мэри Джейн, – сказала она. – Иззи рассказывала о тебе.

Я кивнула.

– Классные шорты. – Она улыбнулась, и я почувствовала, что у меня подкашиваются коленки.

– Я вчера их обрезала. Мне кажется, они слишком длинные.

– Ха, что ж, это легко исправить, правда? – Шеба соскочила с банкетки и стала обыскивать стол. – Как они вообще что-то находят в этом доме?

– Иззи почти всегда знает, где искать. А что вы ищете?

– Ножницы!

Я открыла ящик, в котором копалась на прошлой неделе, когда искала овощечистку. Ножницы были там, спрятанные среди лаков для ногтей, маникюрных кусачек, автомобильной карты Мэриленда, палочек для еды в бумажной упаковке (и без нее), липких монет, жвачек «Риглис», резинок для волос и прочего хлама. Удивительно, но ножницы все еще были там. Я вынула их из ящика и подала Шебе.

– Иди сюда, залазь на скамейку, – сказала она.

Я подошла к банкетке и взобралась на нее. У меня дрожали руки. Я надеялась, что хотя бы ноги не дрожат.

– Давай сначала отпустим подвороты. – Шеба раскатала одну штанину моих шорт. Ее руки оказались прохладными и нежными. Я раскатала другую.

Шеба рассмеялась.

– Ты была пьяная?!

– Что?

– Когда ты их резала? Ты точно была пьяная!

– Нет! Я не пью.

– Я шучу. – Шеба подмигнула мне, а затем поднесла ножницы к краю шорт и начала резать ткань снизу вверх. – Поворачивайся, медленно.

Я стала поворачиваться по своей оси, и холодные ножницы в руках Шебы заскользили по коже, чертя линию вокруг бедра, пока я снова не оказалась к ней лицом. Теперь шорты едва прикрывали мои трусы. Маму хватил бы удар.

– Нравится?

Я кивнула. Шеба подцепила ножницами вторую штанину. Я снова начала медленно поворачиваться. Когда я сделала полный круг, в комнату вошли Коуны в сопровождении мужчины, имени которого я не помнила, хотя его лицо показалось мне смутно знакомым. Видимо, это и был тот самый наркоман. В огромной руке он держал увесистую книгу в твердом переплете.

– Мы приводим ее шорты в порядок, – сообщила Шеба.

– Прекрасно! – сказала миссис Коун и подмигнула мне.

– Мэри Джейн! – вскричала Иззи. – Шеба теперь живет с нами, но никому нельзя говорить!

Все рассмеялись, даже рок-звезда, которого я постепенно начинала вспоминать. Где-то я читала, что Шеба вышла за него замуж вскоре после отмены «Семейных уз». Братья не одобрили избранника, а родители отреклись от нее. Он был фронтменом популярной группы под названием «Раннинг Уотер». Все крутые девчонки в школе обожали их музыку, а я не могла назвать ни одной песни.

– Я Джимми, – представился он и протянул мне ладонь. Сначала я решила, что он хочет пожать мне руку, как доктор Коун в мой первый день работы. Но когда Джимми не выпустил мою дрожащую руку из своей, я растерялась, не понимая, чего он ждет. Догадавшись, что он хотел помочь мне спуститься со скамейки, я перевела дыхание и шагнула вниз, уставившись в пол, чтобы никто не заметил моего зардевшегося лица.

– А я Мэри Джейн, – почти прошептала я.

На мгновение я подняла на него глаза, и тут же снова опустила взгляд. Джимми совсем не походил на наркомана. А вот на рок-музыканта – очень даже. Его высветленные волосы, зачесанные вверх, стояли торчком. Рубашка была расстегнута до пупка, оголяя гладь вьющихся черных волос, из которых, точно два крошечных поросячьих пятачка из зарослей, торчали соски. На кожаном шнурке, болтавшемся вокруг его шеи, висели три синих перышка. Он тоже был босиком и в обрезанных шортах.

– Знаете, чего нам не хватает? – спросила Шеба.

Все выжидающе посмотрели на нее.

– Фруктового льда? – спросила Иззи.

– Ну, и этого тоже. Но я о другом. Смотрите: нас шестеро, а шорты обрезаны только у троих.

– Нам всем нужно обрезать шорты! – взвизгнула Иззи и выбежала из комнаты.

В другой ситуации я бы последовала за ней – в конце концов, в этом и заключалась моя работа. Но присутствие Шебы совершенно выбило меня из колеи, не говоря уже о том, что из-за новой длины шорт мне казалось, что мои ягодицы обдувает ветер. Я стояла тихо и боялась пошелохнуться, как будто надеялась, что это сделает меня невидимкой, и прислушивалась к разговору взрослых. Они много улыбались, фонтанировали энергией и выглядели счастливыми. Никто из них не был похож на психа или наркомана.

Миссис Коун подошла к морозилке, порылась в ней и вытащила полпалочки фруктового льда. Белая обертка выглядела так, словно ее рвали зубами, а само мороженое было покрыто белыми прыщами инея.

– Мэри Джейн, – сказала миссис Коун. – Как ты смотришь на то, чтобы сходить с Иззи в «Эддис» и купить нам всем фруктового льда?

– Да, с удовольствием.

На прошлой неделе мы с Иззи ходили в «Эддис» каждый день после обеда, за исключением самого первого, когда ездили в «Маленькую таверну». Выяснилось, что в семье Коунов никто не занимался готовкой. В отделе кулинарии мы с Иззи покупали блюда, которые будут поданы к столу Коунов после того, как я вернусь домой ужинать с родителями. Я выбирала для них салаты с макаронами, с фасолью, запеченную и жареную курицу, отварную кукурузу, горошек и запеченный картофель с сырной корочкой. А еще мы всегда покупали картофельные чипсы со вкусом барбекю, которые обожала Иззи. Доктор Коун оставил мне номер их счета и сказал, что я могу им воспользоваться, если захочу купить себе какой-то еды и вкусняшек. Мне до сих пор было неловко тратить его деньги на продукты для себя.

Иззи ввалилась на кухню с охапкой джинсов в руках.

– Будем резать джинсы! – крикнула она. – Одни мои, одни мамины и одни папины.

Шеба замурлыкала себе под нос, на ходу сочиняя песенку об обрезанных джинсах. «Режь покороче, малышка Иззи, режь покороче». Она выбрала джинсы, принадлежавшие миссис Коун, и протянула их миссис Коун. Та надела их прямо под тонкое платье из хлопка. Шеба опустилась на колени и начала резать. Все это время она продолжала напевать «Режь покороче».

Доктор Коун осмотрел свои джинсы.

– Это моя единственная пара.

– Я куплю вам новые, – сказал Джимми, а потом начал подпевать Шебе: «Режь покороче».

Доктор Коун расстегнул пуговицу на брюках, и я отвернулась прежде, чем он успел спустить штаны. Кроме меня никто не отвернулся, так что я подошла к холодильнику и спросила:

– Кто-нибудь хочет молока?

Никто не ответил, но я все равно полезла за молоком. Мы с Иззи купили его на прошлой неделе. Оно было вкусным, свежим и без комочков.

Когда я снова повернулась к остальным, доктор Коун уже надел джинсы и ждал своей очереди рядом с миссис Коун, у которой одна штанина уже была обрезана, а вторая оставалась длинной.

– Чур, потом я! – Иззи стянула с себя платье, трусы и осталась стоять, в чем мать родила. Я убрала молоко в холодильник и подскочила к ней.

– Трусики-то надень. – Я подняла их с пола и держала перед ней, пока она пыталась попасть в них своими ножками. – Сейчас принесу тебе майку.

Я подобрала платье Иззи и бросилась наверх. Дверь была закрыта, защищая детскую от ведьмы. Всю прошлую неделю каждый день я посвящала немного времени уборке в комнате, и мне было приятно видеть, что здесь по-прежнему царит порядок. Все майки лежали в одном ящике, аккуратно свернутые и рассортированные по цветам. На мне сегодня была футболка в полоску, поэтому я вытащила точно такую же полосатую футболку для Иззи. Мне показалось это забавным.

Когда я вернулась на кухню, Шеба уже резала джинсы Иззи, а миссис Коун завязала подол своего платья на талии, как рубашку.

– Принести вам рубашку? – спросила я.

– Возможно, в той куче из прачечной что-то есть, – предположила миссис Коун.

«Куча из прачечной» лежала на диване в зале с телевизором. В прошлый четверг я разложила и рассортировала всю постиранную одежду, пока мы с Иззи смотрели передачу «Что их связывает?» Стопки сложенной одежды лежали там, где я их оставила – в шеренге на полу. Но теперь на диване появился новый ворох чистой одежды.

Я его проигнорировала, подошла к своим стопкам и вытащила единственную чистую майку миссис Коун – белый топик без рукавов. Я уже как-то видела ее в нем, и топик был до неловкости прозрачным. Захочет ли миссис Коун, чтобы ее соски были видны, когда в комнате находились Шеба и Джимми? Возможно, ей будет все равно, ведь доктор Коун только что снял штаны у всех на глазах. И никто даже не заметил, что Иззи была абсолютно голая. Мне понравилась идея одеть всех девочек в легкие маечки, поэтому я рискнула и вернулась на кухню с топиком.

Я протянула миссис Коун топик. Она взяла его, а затем сняла платье через голову, оставшись совершенно голой выше пояса. Я забыла, как дышать. Я старалась не смотреть, но физически не могла отвернуться. Я быстро огляделась по сторонам. Больше никто не пялился на миссис Коун. Ни Джимми, который наблюдал за тем, как Шеба укорачивала джинсы Иззи. Ни Шеба, не сводившая пристального взгляда с ножниц. Ни Иззи, которая смотрела на меня с улыбкой до ушей, как будто манипуляции с ее джинсами были лучшим развлечением, о каком только может мечтать ребенок. Ни даже доктор Коун, который стоял, уперев руки в бока, и ждал своей очереди.

Поддавшись на Шебины уговоры, доктор Коун сфотографировал всю нашу компанию в обрезанных шортах на «Полароид». Так странно было видеть себя, Мэри Джейн Диллард, в шортах, едва прикрывающих попу, на одном снимке с Шебой и ее мужем, рок-звездой с волосатой грудью; с миссис Коун, которая недавно оголила передо мной свои круглые белые груди, и доктором Коуном с его козлиными бакенбардами; и с очаровательной Иззи, которая вцепилась в меня так крепко, будто мы были двумя детальками «Лего», скрепленными вместе. Я выглядела счастливой. Я словно попала в свою стихию, и на свете не было другого места, где я предпочла бы оказаться. И в тот момент я действительно так думала. На свете действительно не было другого места, где я предпочла бы оказаться.

Со всей этой болтовней и возней с новыми шортами я совсем забыла, что Джимми приехал сюда для лечения. Пузырь лопнул, когда доктор Коун, похлопав Джимми по спине, сказал:

– Пора за работу, мой друг.

– Пойдем, сходим в «Эддис» за фруктовым льдом, – предложила я Иззи.

Я подошла к ящику, в котором хранились ножницы, и вытащила две резинки для волос, чтобы заплести ей косички перед уходом.

– Как-нибудь надо будет надеть на тебя парик, темные очки, и сводить в «Эддис», – сказала миссис Коун Шебе. – Соотношение продавцов к покупателям: один к одному. Ты будешь в восторге!

– Мы же находимся южнее линии Мейсона-Диксона? – спросила Шеба, после чего они вдвоем вышли из кухни.

Я занялась прической Иззи, а доктор Коун и Джимми, через дверь, затянутую сеткой, вышли на задний двор. В одной руке доктор Коун держал пачку печенья «Орео». Прежде чем пересечь лужайку, он вернулся, приоткрыл дверь в кухню и обратился ко мне:

– Мэри Джейн, когда будешь в «Эддис», не могла бы ты купить побольше конфет и всяких сладостей? И сразу занести их ко мне в офис, вместе с коробкой фруктового льда?

– Сколько коробок фруктового льда покупать? – спросила я, завязывая резинку на косичке Иззи.

– Столько, сколько вы с Иззи сможете унести.

– Я много могу унести! – Иззи согнула свою мягкую маленькую ручку, демонстрируя несуществующий мускул.

Я не успела уточнить у доктора Коуна, какие именно сладости ему нужны, так как он сразу развернулся и пошел догонять Джимми, по заросшей сорняками лужайке направляясь к офису/гаражу/сараю.

Иззи присела на корточки и просунула свои крохотные пальчики в промежутки между еще более крохотными пальчиками ног. Напевая Шебину песню про шорты, она ковыряла там рыхлую черную грязь. Складывалось впечатление, что ее не мыли с тех пор, как я искупала ее днем четверга.

– Как насчет бассейна после того, как сходим в «Эддис»? Или, может, ты хочешь принять ванну? – Я тоже присела на корточки и заплела в косичку вторую половину ее волос.

Иззи пожала плечами и продолжила ковырять между пальцами.

– Значит, решим после того, как купим фруктовый лед.

Я подхватила Иззи на руки. Она повисла на мне, как коала, и я на себе потащила ее к выходу. В прихожей нашлись только два шлепанца – оба из разных комплектов. Я поискала пару хоть к какому-нибудь из них, а потом решила, что, в целом, без разницы.

Я спустила Иззи на пол возле входной двери и положила к ее ногам разноцветные шлепанцы.

– Смотри, они как два фруктовых эскимо с разными вкусами.

Со второго этажа доносились голоса миссис Коун и Шебы, и мне ужасно хотелось знать, чем же они там заняты. Как они коротают свои дни, пока Джимми на лечении?

Обычно в «Эддис» мы с Иззи добирались по дороге, которая вела мимо моего дома. Но в тот день нам пришлось изменить привычному для нас маршруту, чтобы не столкнуться с моей мамой, которая явно не одобрила бы мои короткие шорты.

– Пойдем через Хоторн, – предложила я. Хоторн-роуд шла параллельно нашей улице, Вудлон-роуд, и располагалась буквально по соседству, так что у мамы обычно не бывало причин проезжать через нее (хотя она взяла себе за правило делать это по праздникам, чтобы видеть, как украшают свои дома соседи).

Иззи взяла меня за руку и побежала вприпрыжку, а я широким шагом зашагала рядом, подстраиваясь под ее темп. Мы смотрели на большие дома с дощатыми стенами и черепичными крышами, многие из которых украшали широкие террасы и крашеные ставни. Все цвета соответствовали колониальному стилю и были утверждены соседским комитетом. На белых домах стояли черные ставни, на охряных – бордовые. Черные на зеленых домах, и зеленые – на желтых. В домах синего цвета ставни были либо темно-синие, либо черные. Входные двери – покрыты черным или красным лаком. И потолки на большинстве веранд были выкрашены в небесно-голубой цвет.

На лужайке перед одним из домов Иззи заметила пластмассовый фургончик для Барби и начала с ним играть. Я подумала, что, раз хозяйка сама оставила его снаружи, то вряд ли станет возражать, если Иззи немного покатает его по земле.

– Как думаешь, у Шебы и Джимми есть фургон? – спросила Иззи.

– Возможно, – ответила я. – У них, наверное, много машин.

– Спорим, у них есть лимузин?

– Мы можем у них спросить.

– Нам никому нельзя рассказывать, что они здесь.

– Я знаю.

– Кто такие наркоманы? – Иззи покатила фургон по вымощенной булыжником дорожке к ступеням окружающего крыльца.

– М-м-м… Это люди, которые делают что-то очень вредное для себя, но не могут остановиться.

– Как я, когда ковыряю в носу?

– Нет, потому что ты останавливаешься. Ты немного поковыряешь, а потом перестаешь это делать.

– Но мама все равно кричит: «ПРЕКРАЩАЙ КОВЫРЯТЬСЯ В НОСУ!»

Иззи поставила фургон на землю и снова взяла меня за руку. Мы пошли дальше по тротуару.

– Но ковырять в носу не вредно для твоего здоровья. А наркотики или алкоголь – очень вредны. – Я обошла стороной тему секса, хотя эта мысль отравляла мой мозг с тех пор, как доктор Коун рассказал мне об этом. Слово «сексоголик» всплывало у меня в уме в самые неподходящие моменты. Я никогда не произносила его вслух, но оно лежало у меня на языке, как комок слюны, который мне жутко хотелось выплюнуть. Например, когда мама просила меня погладить салфетки, меня так и подмывало крикнуть в ответ: «Да, сексоголик!» Или когда мы с Иззи ходили в бассейн в Роленд-Парке, и спасательница свистнула в свисток и велела Иззи не бегать, мне хотелось сказать: «Не волнуйся, сексоголичка, я прослежу, чтобы она не бегала!» Возможно, у меня была зависимость от слова «сексоголик».

Иззи болтала всю оставшуюся дорогу до супермаркета. Она перечислила все свои привычки и излюбленные занятия в попытке выяснить, не была ли она все-таки наркоманкой. Когда мы уже подошли к «Эддис», она спросила:

– А то, что я закрываю дверь в свою комнату из-за ведьмы?

Старик с темно-коричневой кожей, не столько морщинистой, сколько иссушенной, открыл перед нами дверь. Он подмигнул мне. Я улыбнулась и сказала ему спасибо, когда мы проходили мимо. Этот человек работал здесь швейцаром всю мою жизнь. Он всегда здоровался и улыбался, хотя я никогда не могла понять, узнавал ли он меня.

– Ты веришь в ведьму? – спросила я.

– В каком смысле?

– Ну, может, ведьма существует только в твоем воображении. – Я повела Иззи к холодильникам.

– Да не-е. Мама с папой никогда не говорили, что это только в воображении.

«Почему психиатр позволят своей дочери верить, что в доме живет ведьма?» – задумалась я. Но вслух сказала:

– Тогда закрывать дверь – не вредно, а полезно.

– А ты веришь в ведьму?

– Нет, не думаю. Я никогда не видела ведьм.

– А в Бога веришь?

– Да, конечно.

– А его ты видела? – спросила Иззи и ухмыльнулась. Возможно, она где-то слышала этот аргумент и сейчас просто повторяет. Или она действительно была такой умной.

– Ладно, поверю в твою ведьму. Давай возьмем тележку, чтобы не таскать в руках холодное фруктовое мороженое.

Возвращаясь к выходу, мы прошли мимо мужчины в зеленом фартуке, который расставлял товары на полке. С ним рядом разговаривала женщина, похожая на сельдерей. Я вспомнила слова миссис Коун о соотношении продавцов к покупателям.

– Иззи, я придумала новую игру. Ты будешь считать людей, которые пришли в магазин за покупками, а я посчитаю людей, которые тут работают.

Тележки в «Эддисе» были меньше, чем в обычных продуктовых магазинах. Иззи забралась на тележку сзади, ухватилась маленькими ладонями за ободок металлических прутьев, и покатилась назад. Глядя на это, что-то всколыхнулось у меня в душе, так как я всегда мечтала оказаться на ее месте. Но мама запрещала мне кататься на магазинных тележках, считая это детским эквивалентом гонкам на мотоцикле без шлема.

– Хорошо. – Иззи завертела головой считая. – А зачем?

– Чтобы узнать соотношение продавцов и покупателей.

– Что такое соотношение? Я забыла, сколько у меня.

– Давай начнем с дальнего ряда. Пока не будем делать покупки, а просто пройдемся и посчитаем, а потом вернемся обратно и купим все, что нам нужно.

– ДАВАЙ! – Иззи возбужденно вскинула кулачок в воздух. – Но что такое соотношение?

– Это одно число в сравнении с другим числом. Например, соотношение между мной и тобой – один к одному. Соотношение между тобой и твоими родителями – один к двум.

– Потому что я одна девочка, а мои родители – две. Точнее, одна девочка и один мальчик.

– Да, все верно. Их двое, а ты одна. Два к одному.

– Соотношение между мной и ведьмой – один к одному.

– Да, но я на твоей стороне, так что соотношение между нами двумя и ведьмой – два к одному.

– Мы команда.

– Да.

– Тогда соотношение Шебы и Джимми ко мне, тебе, маме и папе будет два…

– Два к четырем.

– Я так и хотела сказать.

Мы достигли самого дальнего ряда прилавков.

– Ну что, начнем считать? А потом пройдем вдоль касс, и ты будешь считать людей в очереди, а я – кассиров и упаковщиков.

– Ура! – Иззи снова взмахнула кулачком и чуть не свалилась с тележки.

– Готова? – Мы стояли у самой дальней стены магазина. – Никаких разговоров, пока не закончим со счетом. И не отвлекайся на товары на полках.

– Хорошо. – Иззи восторженно закивала. Она отнеслась к задаче со всей серьезностью. – Постой!

– Что?

– Как думаешь, кто-нибудь из этих людей наркоман?

Всего день назад я бы сказала: ни в коем случае, только не в Роленд-Парке! Но теперь, когда я познакомилась Джимми, и он оказался таким нормальным – ну, «нормальным» для рок-звезды, – приходилось признать, что абсолютно любой человек мог скрывать какую-то зависимость. И вообще, чем чаще слово «сексоголик» всплывало у меня в голове, тем больше я склонялась к мысли, что я сама была сексоголиком! И это при том, что я еще ни разу не целовалась с мальчиком.

– Возможно, – уклончиво ответила я.

– Возможно, – согласилась Иззи. Казалось, такая перспектива ее ничуть не смущала.

– Готова?

– Готова!

Я толкнула тележку, и мы медленно поползли по узким проходам.

Мы свернули в отдел с консервами, и я обмерла. Перед полками супов «Кэмпбелл», водя розовым ногтем по банкам, стояла моя мама. Ее светлые волосы украшал голубой ободок, и она была одета в голубое платье до колен с белым фестончатым подолом. У меня было почти такое же, и я часто надевала его в церковь.

Иззи обернулась на меня, а я приложила палец к губам, делая ей знак молчать. Я медленно попятилась к выходу из отдела, а потом повернулась и нырнула в соседний проход.

– Мэри Джейн…

Я яростно замотала головой и снова приложила палец к губам. Иззи спросила полушепотом:

– Мэри Джейн, а как же соотношение?

Я притянула голову Иззи к себе, склонилась над ее ухом и прошептала:

– Мы прячемся от кое-кого в соседнем отделе.

– Там ведьма?! – громко воскликнула Иззи.

Интересно, в доме Коунов кто-нибудь когда-нибудь говорил шепотом? Они так много кричали, что я уже реагировала на все это как на нормальную человеческую речь. Поэтому когда они говорили обычным тоном, это воспринималось почти как шепот.

– Ведьмы ненавидят продуктовые магазины. – Я развернула тележку так, чтобы стоять лицом к линии касс. Отсюда я не видела ее полностью, но заметила бы, если бы мама направилась к средней кассе.

А потом в дальнем конце прохода, где мы прятались, появилась моя мама.

Я толкнула тележку и бросилась в отдел с консервированным супом. Что мама делала в магазине в такое время? Она всегда ходила за покупками по утрам в пятницу. А сегодня был понедельник! Она уже закупалась продуктами на эту неделю!

Я подумала о том, чтобы вытащить Иззи из тележки и броситься наутек. Мы могли бы спрятаться за газетными автоматами у выхода и переждать там, пока моя мама не уйдет из магазина.

Потом я вспомнила про сувенирный уголок. Там не продавалось ничего выдающегося: конфеты в пакетиках, шоколадки, кофейные кружки и фартуки с надписью «Эддис». Колеса тележки заходили ходуном и залязгали, когда я почти бегом бросилась в ту сторону, а затем резко остановилась.

– Что мы делаем? – спросила Иззи громким шепотом. – А как же соотношение?!

– Давай играть, как будто мы повара! – Я сорвала с вешалки два фартука и быстро надела один на себя. Верхнюю лямку второго фартука я накинула Иззи на голову, а затем завязала завязки на поясе. На ней фартук сидел, как платье в пол. Я завязывала пояс двойным узлом у нее за спиной, когда мама поравнялась с нами.

– Мэри Джейн?

Мама стояла, держа спину ровно и напряженно, словно проглотила гладильную доску.

– Мама! Знакомься, это Иззи.

– Здравствуй, милая. – Мама коротко кивнула Иззи, а та уставилась на нее, разинув рот и выпучив глаза, будто увидела перед собой ведьму. – Разве безопасно вот так кататься на тележке?

– Что ты здесь делаешь? – Я проигнорировала вопрос, Иззи тоже не ответила. Вероятно, как-то интуитивно она поняла, что мамины слова только маскировались под вопрос, а на самом деле были обычным осуждением.

– Твой отец позвонил с работы и предупредил, что у него расстройство желудка. Приходится переигрывать планы на сегодняшний ужин.

– О боже, бедный папа.

– Почему вы в фартуках? – Мама склонила голову набок. Все ее мысли были написаны у нее на лице. Она не любила лоботрясничанья и явно осуждала то, что приняла за потенциально опасные игры в продуктовом магазине.

Лихорадочно соображая, я выпалила:

– Миссис Коун попросила купить им кое-чего, и я подумала, что будет весело походить по магазину в фартуках.

– Ты покупаешь продукты для миссис Коун? – Перестав скрывать свое неодобрение, она нахмурила брови. К ведению домашнего хозяйства мама относилась очень серьезно.

– Нам нужен фруктовый лед, – вставила Иззи. Ее голос звучал куда менее экзальтированно и громко, чем обычно.

– Да, и я решила начать с фартуков. Чтобы дело пошло веселее.

– Хм. – Мама кивнула, разглядывая меня. – Я тебе советую не надевать вещи, за которые ты не заплатила.

– Но Иззи в таком восторге. – Я выдержала мамин пристальный взгляд и улыбнулась.

– На твоем месте я бы дважды об этом подумала. – Мама повернулась к Иззи, балансирующей на краю тележки. – И ты тоже впредь будь поосторожнее.

– Хорошо. Да, мы, наверное, постоим здесь еще пару минут, смеха ради. – Я наконец взглянула на Иззи, которая теперь не сводила с меня глаз. Она выглядела растерянной, но в то же время как будто понимала, что ей сейчас лучше молчать.

– Увидимся вечером, дорогая.

Мама резко развернулась и направилась к ближайшей кассе. Она не обернулась на нас ни разу. Мое сердце стучало в груди, как барабан, и я знала, что оно не успокоится, пока мама не окажется за порогом магазина.

– Твоя мама страшная, – настоящим шепотом прошептала Иззи.

– Правда? – Мне никогда не приходило в голову, что она могла показаться страшной кому-то, кроме меня. Ее голос, не тихий и не громкий, всегда звучал размеренно и спокойно. Она была опрятной. Ухоженной. Редкие морщины не портили ее лицо, а волосы были светлее моих. Если она их подкрашивала, то держала это в секрете от меня.

– Она тебя шлепает?

– Нет, не то чтобы.

Она часто давала мне подзатыльники, но ни разу не била ремнем. Папа тоже никогда меня не наказывал, а когда он на что-то злился, то молча сжимал свою руку в грозный кулак. Обычно его гнев был направлен на газету или новости. Ему не нравились многие политики, и особенно сильно он ненавидел глав большинства зарубежных стран.

Когда мама наконец вышла из магазина, напряжение отпустило меня, а кровь стала похожа на теплое молоко. Я развернула тележку, и мы с Иззи покатили в соседний отдел.

– Упс-с-с. – Иззи посмотрела на меня снизу вверх, растянув губы в букве «с». – Я не помню, сколько людей я насчитала.

– Я помню.

– Ты помнишь моих людей?

– Да. Ну… то есть, нет. – Одно дело было лгать маме, и совсем другое – лгать Иззи. – Начнем отсюда и сосчитаем всех заново. Хорошо?

– Хорошо.

Я вернула фартуки на вешалки, и мы направились к кассам. Иззи насчитала пятьдесят покупателей, а я – двадцать шесть сотрудников.

– Выходит, соотношение – двадцать шесть к пятидесяти, – подытожила я.

– А соотношение нас с тобой к ведьме все еще два к одному.

– Да. И соотношение нас с тобой к моей маме – два к одному.

– Потому что мы одна команда?

– Именно. – Я дернула Иззи за косичку. – Мы одна команда.

В каждой руке я держала по коричневому бумажному пакету, а Иззи несла один перед собой, обхватив его двумя руками. Пакеты были не тяжелыми, но доверху наполнены всякой всячиной: пять коробок фруктового льда, шесть упаковок «M&M’s», пять коробок сладкого попкорна, шоколадные батончики разных марок, три полоски жевательных конфет, шесть конфетных ожерелий (по одному на каждого домочадца), а также по нескольку пригоршней ирисок и жевательной резинки. Я надеялась, что не купила ничего лишнего, и купила все необходимое. Указания доктора Коуна были слишком расплывчатыми и оставляли много возможностей для провала. Когда мама отправляла меня в «Эддис», ее указания были четче некуда: одна баночка приправы «Олд Бэй»[11] – маленькая и прямоугольная, а не большая и цилиндрическая; одна белая луковица размером с кулак твоего папы, без коричневых пятен; и три моркови, длиной от твоего запястья до кончика среднего пальца. А доктор Коун только и сказал, что «побольше конфет и всяких сладостей».

Мы дошли до перекрестка с Вудлон-роуд и свернули на мою улицу. Белокурая соседка снова работала в саду. Когда мы подошли ближе, она приподнялась на колени, откинула волосы с лица тыльной стороной ладони в перчатке и приветствовала нас.

– Мы купили конфеты! – крикнула Иззи, и мы обе остановились.

Я поставила пакеты на тротуар, Иззи последовала моему примеру. Женщина поднялась с земли и подошла к краю своей лужайки, остановившись прямо перед нами.

– Да? Что за конфеты? – Она посмотрела на наши пакеты.

Иззи ткнула в них пальцем.

– Фруктовый лед, конфеты, попкорн, жвачка и… что там еще?

– Святые угодники! Повезло тебе! – Женщина улыбнулась Иззи. – Ты ее летняя няня? – спросила она уже у меня.

– Да. Это дочь доктора и миссис Коун.

– Я Иззи. – Иззи вытащила упаковку попкорна. – Можно открыть?

– Конечно. – Я взяла у Иззи коробку и распечатала, после чего снова протянула ей.

Иззи запустила в коробку свою детскую пятерню и вытащила пригоршню глазированных зерен с орешками, застывшими в карамели, как насекомые в янтаре.

– Хотите? – спросила она мою соседку.

– Конечно. – Женщина сняла перчатку и сунула руку в коробку. – А тебя как зовут? – обратилась она ко мне.

– Мэри Джейн Диллард.

– А, так ты дочь Бетси и Джеральда? – Она подцепила с ладони желтое зернышко и отправила его в рот. – Я познакомилась с твоей мамой в «Элкридже». Мы с мужем подумываем о том, чтобы записаться туда.

– А с моими родителями вы знакомы? – спросила Иззи.

– Хм-м… Напомни, как их зовут? Я здесь недавно, и пока не успела со всеми перезнакомиться.

– Ну, они мама и папа! – когда Иззи говорила, изо рта у нее вылетали кусочки попкорна.

– Что ж, как-нибудь загляну к вам в гости и представлюсь лично.

– Доктор и миссис Коун сильно заняты этим летом, – выпалила я.

– Папу зовут Ричард. – Иззи протянула коробку женщине, и та угостилась еще горстью попкорна, а затем передала коробку мне. – А маму Бонни.

– А меня зовут миссис Джонс. Правда, в этом районе целых три миссис Джонс, так что вы можете звать меня Мини.

– Мини?! – Иззи рассмеялась.

– Так называли меня родители, когда я была маленькой. Потом я выросла, а прозвище как-то прижилось, и теперь все зовут меня Мини.

– И мистер Мини называет вас Мини? – спросила Иззи.

– Мистер Джонс называет меня Мини. Да.

– И ваши дети тоже называют вас Мини?

– Нам с мистером Джонсом еще не посчастливилось иметь детей. – Миссис Джонс улыбнулась. Когда миссис Фанкхаузер, приятельница моей матери, говорила о том, что у нее нет детей, она говорила это с печалью в голосе, но улыбка Мини Джонс не показалась мне печальной. Миссис Джонс повернула голову в сторону входной двери, распахнутой настежь, и тогда я тоже услышала, что в доме звонил телефон. – О, мне нужно ответить на этот звонок! Хорошего дня, девочки! – С этими словами она побежала в дом.

– Может, оставим ей всю коробку? – предложила Иззи.

– Давай. – Я загнула края вощеной бумаги, закрыла коробку и поставила ее на вымощенную булыжником дорожку.

– А вдруг собаки съедят?

– Тогда отнеси его на крыльцо.

Иззи схватила коробку, взбежала на широкую веранду с голубым полом и поставила ее на стеклянный столик, стоявший между двумя коваными стульями с мягкими подушками.

Когда мы с Иззи вернулись домой, телефон Коунов надрывался. Похоже, никто не собирался отвечать на звонок, и я метнулась на кухню, поставила пакеты на стол и стала шарить по нему в поисках телефона. Он обнаружился между стопкой телефонных справочников и банкой из-под кофе, в которой стояли карандаши, ручки и грязная деревянная линейка.

– Резиденция Коунов, Мэри Джейн слушает.

– Мэри Джейн! Ты вернулась. – Звонил доктор Коун.

– Да, и мы купили кучу сладостей.

– Замечательно. Не могла бы ты принести что-нибудь ко мне в кабинет?

– Да, конечно. Фруктовый лед и…

– Выбирай на свое усмотрение. Главное – неси много.

– Хорошо.

Доктор Коун отключился, и я на секунду уставилась на телефон, прежде чем положить трубку на рычаг. Живот скрутило от нервов. Я все еще боялась принести доктору Коуну и Джимми неправильные сладости.

– Можно мне фруктовый лед? – спросила Иззи.

– Только половинку. Не хочу, чтобы ты испортила себе аппетит перед ужином.

Иззи вскрыла коробку с фруктовым льдом и уселась на пол, одно за другим вынимая оттуда разноцветные эскимо. Очевидно, она искала нужный цвет. Мороженое за время нашей прогулки начало подтаивать, и цвета проступали сквозь бумажную обертку.

– Лиловое! – Иззи вручила мне лиловое эскимо. Я поместила желобок между двумя палочками на ребро кухонного стола, а затем надавила на мороженое основанием ладони. Эскимо разломилось на две идеальные половинки. Я сорвала обертку, одну половинку отдала Иззи, а вторую сунула в рот. Не вынимая тающее мороженое из-за щеки, я выкладывала сладкие лакомства на кухонный стол.

Я открыла дверцу морозильника и заглянула внутрь. Застарелый пупырчатый иней покрывал все его содержимое, как будто туда стошнило снежного человека. Мало что можно было идентифицировать, помимо базовых форм: прямоугольник, бесформенная масса с острыми краями, картонная коробка.

– Как ты смотришь на то, чтобы разобрать сегодня морозильник?

– Давай!

Я достала несколько коробок неизвестного содержания и поставила их на грязную посуду в раковину, чтобы освободить место для мороженого. Затем я запихнула в морозильник все коробки с фруктовым льдом, кроме одной, которую положила на дно опустевшего пакета из «Эддис». Поверх мороженого я положила две коробки попкорна и по две упаковки всех остальных конфет и шоколадок.

– Сейчас вернусь. – Я направилась к сетчатой двери, а Иззи перевернулась на живот и продолжила лизать свое мороженое. То, что я могла напортачить с заданием доктора Коуна, все еще заставляло меня нервничать, но это не шло ни в какое сравнение с тем, как я испугалась, когда столкнулась с мамой в «Эддис».

Я остановилась посреди лужайки, задрала голову, подставляя лицо солнцу, и на несколько секунд закрыла глаза. Мое сердце билось в обычном ритме. На самом деле, я чувствовала себя великолепно.

4

В первую неделю с приезда Шебы и Джимми в дом Коунов я узнала две вещи. Первая заключалась в том, что наркоманы употребляли много сахара, чтобы заменить наркотики и алкоголь, покинувшие их организм. Второй же стало откровение, что быть женой наркомана казалось труднее, чем быть самим наркоманом.

Почти каждое утро, когда я приходила к Коунам, Шеба и Иззи встречали меня на кухне. Шеба не любила готовить, и они с Иззи сходились во мнении, что я готовлю самые вкусные завтраки. Мы с Иззи начали ежедневно ходить в «Эддис», где запасались на будущий день ингредиентами для сытного завтрака: яйцами, мукой, сахаром, содой, беконом, настоящим кленовым сиропом, сливочным маслом и всевозможными фруктами и ягодами. Помимо этого я затаривалась сладостями, особенно сладким желтым попкорном, который Джимми нарек краеугольным камнем своего выздоровления.

Когда в комнате находились взрослые, Шеба могла болтать без умолку. Она сплетничала о разных знаменитостях и однажды долго жаловалась на какого-то режиссера, который требовал от нее снять блузку в сцене верховой езды, когда у героини – цитата – «не было ни малейшей причины скакать верхом на коне без блузки!». Все чаще она говорила о том, как намучалась с Джимми за прошлый год. Как, например, на вечеринке по случаю вручения «Оскара» он «переутомился» и заснул за столом лицом в тарелке; или как на званом ужине в доме известного продюсера он на два часа скрылся в ванной, а потом, спотыкаясь, вышел и заснул на диване, уронив голову на колени шестнадцатилетней дочери продюсера; или как его рвало в туалетах коммерческих и частных рейсов во время многочисленных перелетов, и как он мочился в штаны, а после приземления его приходилось выносить из самолета в бессознательном состоянии. Я удивлялась, как она терпела все это. И тогда мой сексуально озабоченный мозг начинал искать причину в физическом влечении, и я думала, что, возможно, она тоже оказалась сексуальной маньячкой, как я, и просто не могла отказаться от его тела. Джимми был мускулистым, поджарым. И от него так пахло, что иногда мне хотелось уткнуться лицом ему в грудь. Это был какой-то почти животный запах, но слаще, мягче.

Иногда Шеба рассказывала истории о зависимости Джимми прямо в присутствии Джимми. Когда это случалось, Джимми только пожимал плечами, просил прощения и смотрел на доктора Коуна, не в первый раз повторяя:

– Мне нужна ваша помощь, док.

Когда мы оставались втроем, Шеба сначала стихала, а потом сама засыпала нас с Иззи вопросами. Она относилась к нам как к пришельцам из другого мира. Шеба жила в лучах славы с тех пор, как ей исполнилось пять лет, так что, в каком-то смысле, мы действительно были для нее из другого мира, пришельцами из страны небогатых и незнаменитых.

Во второй понедельник с приезда Шебы и Джимми, Шеба сидела с Иззи на банкетке и раскрашивала с ней раскраски. Я стояла у плиты и готовила «птичек в гнездах», как учила меня мама. Перевернув пухлый блинчик, я (стаканом, так как у Коунов не было круглой формочки для печенья, которой мы с мамой пользовались дома) делала в его центре отверстие, в которое разбивала яйцо и зажаривала. Главной хитростью этого рецепта было смазать сковороду большим количеством сливочного масла и готовить на самом сильном огне, чтобы яйцо успело приготовиться до того, как подгорит блинчик. И обязательно щедро посолить: после добавления сливочного масла и сиропа получалось просто восхитительное сочетание сладкого и соленого.

– Кто раскрашивал этот пенис? – спросила Шеба.

Мое лицо запылало. Иззи склонилась над книжкой-раскраской, посмотрела на пенис и сдала меня с потрохами:

– Это Мэри Джейн!

– За что ты так ненавидишь пенисы? – спросила Шеба.

– Э-э… – Мне не хватало воздуха. – Ни за что. Я не ненавижу. Я даже не видела ни одного.

– А я видела! – Иззи сосредоточенно разрисовывала попугаев из раскраски про природу.

– Серьезно? – Я разложила по тарелкам три порции яичницы в «гнездах» из блинчиков. Сироп и масло уже стояли на столе, рядом лежали три комплекта столовых приборов и салфетки из батика, которые я нашла, когда мы с Иззи приводили в порядок кладовку.

– Да! ПОСТОЯННО вижу папин пенис! – воскликнула Иззи, не отрываясь от рисования.

Я успела узнать эту семью достаточно, чтобы понимать, что Иззи, скорее всего, видела пенис доктора Коуна, когда тот выходил из душа или спускался в бельевую комнату за чистой одеждой. Никто в этом доме не закрывал дверей, кроме Иззи, которая охраняла свою комнату от ведьмы. Даже я однажды чуть было не увидела пенис доктора Коуна. Он как раз проходил мимо открытой двери своей спальни в ванную, когда я вышла в коридор. Я поспешно отвернулась, но еще полчаса не могла прийти в себя, так как боялась, что доктор Коун заметил меня и решил, будто я намеренно смотрела в сторону их спальни, потому что, вполне вероятно, была сексоголичкой.

Шеба рассмеялась.

– Я никогда не видела пенис отца, а вот хозяйство своих братьев видела слишком часто. Мальчишки такие нелепые. Каждый уверен, что все на свете только о том и мечтают, как бы увидеть их пенис.

Разумеется, я знала ее братьев по их телешоу. Они запомнились мне рослыми и холеными парнями, с крупными белыми зубами и такими густыми волосами, что в них можно было заблудиться. Странно было представлять их с высунутыми из штанов пенисами.

Как заправская официантка, я отнесла все три тарелки к банкетке и уселась рядом с Иззи.

– Джимми тоже хочет, чтобы все на свете увидели его пенис? – спросила Иззи. Она склонилась над изображением попугая. Ее лицо застыло в трех дюймах от страницы, которую она увлеченно замазывала фиолетовым мелком.

– Джимми даже не нужно об этом задумываться, потому что, стоит ему войти в помещение, как женщины сами… – Шеба бросила взгляд на Иззи. Будто только сейчас спохватившись, что она разговаривает с пятилетним ребенком, Шеба резко выпрямила спину и плотно сжала губы.

Мне стало интересно, что же женщины делают сами, когда Джимми входит в помещение. Просят его показать им свой пенис?

Я встала и подошла к холодильнику. Вдруг перемена положения в пространстве помогла бы мне сменить тему. Я открыла дверцу и заглянула внутрь в поисках вдохновения.

– Кто будет апельсиновый сок? – Мы с Иззи покупали свежевыжатый сок в «Эддис». Когда я впервые его попробовала, то была ошеломлена его терпким вкусом и мягкой текстурой, и теперь не могла себе представить, как можно пить что-то другое.

– Я. – Шеба подняла руку.

– Я. – Иззи тоже подняла руку. Они все еще сидели, уставившись в раскраску.

– Но если у тебя нет братьев, – сказала Шеба, когда я протянула ей стакан сока, – тебе, наверное, никогда не приходилось иметь дело с мальчиками так, как мне.

– Не приходилось. – Я села на банкетку поближе к Шебе. – Но я всегда думала, что иметь братьев и сестер на самом деле классно. – В моих мечтах, мы с моими братьями и сестрами вместе пели и выступали, как Шеба со своими братьями по телевизору.

– Мы с Мэри Джейн – однушки, – сказала Иззи.

– Одняшки.

– Так это называется? – Шеба принялась уплетать яичницу.

– Ну, так меня называет мама двух моих лучших подруг, близняшек.

– Ее подружки сейчас в летнем лагере. – Иззи любила слушать мои рассказы о близнецах Келлог и о том, как мы втроем проводили время (они играли на пианино, я подпевала; мы проводили шахматные турниры на четверых – нас троих и миссис Келлог; мы ходили на ходулях; шили топики на завязках, которые моя мама запрещала мне носить; ездили на великах в библиотеку Роленд-Парка, или в «Эддис», и просто глазели по сторонам).

– Твои родители сильно над тобой трясутся? – спросила Шеба. – Ну, знаешь, раз ты единственный ребенок в семье?

– Да нет… – Можно ли было описать мамино отношение ко мне словом «трясется»? – Мой папа, скорее, не замечает меня; он редко со мной разговаривает. А моя мама не против, когда я помогаю ей по дому. Ну, там, с готовкой и всяким таким. – В моем представлении наша семья была такой же, как и все остальные семьи по соседству – за исключением, конечно, Коунов.

– Твой отец тебя игнорирует? Это же ужасно! Как тебя можно игнорировать, Мэри Джейн? Ты ведь такое очаровательное солнце! – Шеба продолжала рисовать, будто не перевернула сейчас мой мир. Но все, что она только что сказала, звучало для меня шокирующе и странно. Мне никогда не приходило в голову, что в безразличии моего отца было что-то ужасное. Я думала, именно так и должны вести себя отцы. И то, что Шеба считала меня очаровательной, тоже смущало и ошеломляло меня. Кроме как от учителей, которые хвалили меня за оценки, я редко получала комплименты.

– Э-э… – я не могла найти слов для ответа. В моей голове взрывались фейерверки.

– Тебе нравится ходить в церковь? – спросила Шеба, отвлекая меня от размышлений о моем потенциальном очаровании и моем потенциально ужасном отце.

– Обожаю церковь, – ответила я. – Я пою со своей мамой в воскресной школе, когда она занимается с малышами, и еще в хоре.

– Вот как! Обязательно приду послушать, как ты поешь, – сказала Шеба. – Люблю церковное пение. Я раньше тоже пела в церкви.

– Я знаю. – Одной из причин, по которой мне разрешали смотреть передачу Шебы, было то, что в заключение каждого выпуска они с братьями пели религиозную песню. Зрителям говорили, что песня была написана в церкви их родного города в Оклахоме. Меня всегда интересовало, когда они успели пожить в Оклахоме. Их родители, насколько я знала, тоже жили в Лос-Анджелесе.

– Я могу надеть парик, – продолжала Шеба. – Я привезла с собой штук семь.

– Я тоже хочу пойти в церковь в парике, – подала голос Иззи.

Разговор прервался, когда в кухню вошла миссис Коун, одетая в какие-то шаровары и красный кружевной лифчик.

– Мэри Джейн, ты не знаешь, где моя розовая блузка? – спросила она.

– Мы с Иззи ее погладили. – Я слезла с банкетки и направилась в зал с телевизором, где оставила всю выглаженную одежду двумя аккуратными стопками.

– Мы все погладили! – прокричала Иззи.

Глажка стала одним из наших традиционных пятничных занятий. Иззи включалась в домашние дела с таким же удовольствием, с каким включалась в любые игры, поэтому выходило так, что я одним выстрелом убивала двух, а то и трех, зайцев: занимала Иззи увлекательной и развивающей активностью, учила ее заботиться о доме и семье, и наводила порядок в доме Коунов.

Когда я вернулась с блузкой, Шеба разговаривала с миссис Коун о женщине, которую назвала не иначе как «эта дрянь».

– …снабжать человека наркотой, зная, что он наркоман! – воскликнула Шеба.

– Какой кошмар. – Миссис Коун сидела на моем месте и доедала остатки яичницы с моей тарелки. Она неотрывно смотрела на Шебу.

– А он просто не может сказать «нет». Он стремится угождать всем женщинам в зоне его досягаемости, будто каждая из них – его мать. Которой он не мог угодить примерно никогда.

– Я понимаю, о чем ты. – Миссис Коун доела мой завтрак.

Я протянула ей блузку, подошла к плите и спросила:

– Кто-нибудь еще хочет «птичку в гнезде»?

– Ох, Мэри Джейн, солнышко, я съела твою! – Миссис Коун так мило расстроилась из-за этого, что я не могла на нее злиться. – Ты не откажешься сделать еще парочку? Одну для себя и одну для меня.

– И одну для меня, – сказала Шеба.

– Мне можно только гнездышко, – добавила Иззи, яростно раскрашивая картинку с подсолнухами.

Я чувствовала гордость за то, что могу накормить их всех. Дома я готовила только под присмотром мамы и не осознавала, как много могу сделать сама, пока не попала сюда и не узнала это опытным путем. В последние дни меня одолевало желание однажды взять и приготовить Коунам ужин, чтобы избавить их от необходимости есть еду навынос или то, что я покупала для них в кулинарии «Эддис». Но я боялась, что мое предложение прозвучит нелепо: как это, четырнадцатилетняя девочка – и готовит семейный ужин? Тем не менее, завтрак произвел фурор, поэтому я рискнула и спросила:

– Если хотите, я могу приготовить ужин сегодня вечером, чтобы вы не ели магазинную еду.

– О, Мэри Джейн, я была бы счастлива, если бы ты приготовила ужин, – ответила Шеба, как будто решение зависело только от нее.

– Да, было бы просто супер! – Миссис Коун надела блузку и начала застегивать пуговки снизу вверх, в противоположность тому, как учила меня мама («Начинай сверху, чтобы сохранить благопристойный вид, а затем спускайся вниз»).

– Ты ведь останешься и поужинаешь с нами, да, Мэри Джейн? Я скучаю по тебе за ужином!

– Конечно, она поужинает с нами. – Миссис Коун застегнула последнюю пуговку. – Ты точно хочешь с этим возиться?

– Честное слово, я с удовольствием! Правда, сначала нам с Иззи придется разобрать холодильник, но как только мы это сделаем, я пойму, что у вас есть, и тогда точно смогу что-нибудь придумать.

– Как было бы здорово, если бы ты могла готовить все лето, – протянула Шеба. – Я абсолютно убеждена, что Джимми нужны свежие овощи и мясо, не жареное на гриле или в воке.

– Вы все еще вегетарианка? – спросила я миссис Коун.

Недавно мы добавили вяленые колбаски к нашему ежедневному списку покупок в «Эддис». Джимми обожал их и как-то сказал, что предпочитает чередовать сладкие лакомства с соленым мясом. Миссис Коун, услышав это, вскрыла пакет колбасок, а затем шоколадный батончик с арахисом, и стала их поглощать, поочередно кусая. Я точно не знала, считались ли такие закуски мясом или нет. С виду они напоминали мясо не больше, чем желтый попкорн напоминал кукурузу.

– Ты вегетарианка? – возмутилась Шеба. – Ну уж нет. Завязывай. Сейчас не время быть вегетарианкой.

– Ладно! Меня легко уломать! – рассмеялась миссис Коун.

Джимми вошел в комнату в одних боксерах.

– Всем привет. – Он запустил пятерню в лохматую шевелюру. На внутренней стороне его бедра я заметила татуировку с дятлом Вуди. Она располагалась слишком близко к его паху, и я изо всех сил старалась не пялиться.

Шеба встала, подошла к нему, обняла и поцеловала так, словно не видела его целый месяц.

– Привет, детка, как ты? Мэри Джейн может приготовить тебе яичницу в тесте…

– «Птичку в гнезде»! – крикнула Иззи.

– Да, да, конечно, – сказал Джимми. – А попкорн еще остался?

Я бросилась в кладовку и достала оттуда непочатую коробку сладкой воздушной кукурузы.

Джимми сел на место, которое освободила Шеба. Я протянула ему попкорн. Шеба втиснулась на банкетку с ним рядом, так что Иззи тоже пришлось подвинуться. Я вернулась к плите, перевернула блинчики и у трех из них вырезала серединку. Джимми наблюдал за мной, пока я разбивала яйца в лунки. Я нервно улыбнулась ему, стараясь не смотреть на его мохнатую грудь и узорчатую татуировку, целиком покрывшую одну его руку.

– А кофе есть? – спросил Джимми.

– Ага, сейчас.

Я обнаружила кофеварку, когда мы с Иззи наводили порядок в кладовке, и теперь каждое утро заваривала свежий кофе на всех. В первый день, когда я это сделала, я еще не знала, пьют ли в этом доме кофе, но поскольку к полудню кофейник почти опустел, я решила, что дело стоило затраченных на него сил. Я наполнила чашку Джимми и поставила перед ним на стол.

– Ты просто чудо, ты знаешь об этом? – Джимми впился в меня взглядом, так, что я на секунду лишилась дара речи. Его глаза словно стреляли электрическими разрядами.

– Мэри Джейн Чудо, – вздохнула Иззи, увлеченно рисуя.

– Кто-нибудь еще хочет кофе? – Я оторвала взгляд от Джимми. Может, я правда страдала сексоголизмом? И поэтому продолжала поглядывать на его полуголое тело?

В комнату вошел доктор Коун.

– Так это ты варишь кофе?

– Я перестала пить кофе, когда перестала есть мясо, – сказала миссис Коун.

– Ну, хватит. – Шеба ткнула в миссис Коун пальцем. – С этого момента ты пьешь кофе и ешь мясо. Слышишь меня? Ноль алкоголя и наркотиков, много кофе и мяса.

– И сахара, – добавил Джимми.

– Ну ладно, ладно! – миссис Коун снова рассмеялась. – Буду есть мясо и пить кофе!

– УР-РА! – воскликнула Иззи, вскинув в воздух два цветных мелка.

После того как доктор Коун и Джимми удалились в кабинет, а миссис Коун и Шеба поднялись наверх, мы с Иззи занялись холодильником.

– Я буду говорить «да» или «нет», – сказала я. – Если скажу «нет» – клади в мешок для мусора. Если «да» – клади на стол.

Мы обе посмотрели на стол. На нем в жутком беспорядке валялись раскраски, мелки, стояли тарелки и кофейные чашки. Иззи все поняла по моему лицу и, подойдя к столу, начала собирать раскраски в стопки. Я присоединилась к ней.

– Быстрая перемотка! – Я хотела как можно скорее покончить с уборкой, чтобы добраться до холодильника, решить, что готовить на ужин, а потом сходить в «Эддис» и купить все необходимое.

Иззи рассмеялась и, ускорившись, стала совать цветные мелки в коробку. Посуду я загрузила в посудомоечную машину, которую освободила не далее, как сегодня утром. На столе лежали еще и книги: «Толкование сновидений» Фрейда и дневники Анаис Нин в пяти изданиях, все в обложках разного цвета. Я сгребла книги и отнесла их в гостиную, где встроенные полки уже были забиты до отказа. Последние несколько недель я собирала книги по всему дому и составляла их перед полками, планируя в дальнейшем рассортировать их по алфавиту вместе с Иззи. Я подумала, что работа с алфавитом немного подготовит Иззи к детскому саду, куда она должна была пойти уже осенью.

Когда со стола было убрано, я вернулась к холодильнику. Иззи стояла рядом, обеими руками держа объемный мешок для мусора.

Первым делом я вытащила на божий свет завернутое в фольгу толстое, студенистое коричневое нечто.

– Нет. – Я бросила сверток в мешок.

Иззи сунула туда голову.

– Нет.

Затем я вытащила тарелку, на которой всеми цветами радуги переливался кусок того, что изначально могло быть мясом, но теперь покрылось зеленым мшистым пушком.

– Нет.

– Нет, – повторила Иззи.

Я перескочила к ящику для овощей, так как он был меньше в объеме, и с ним я бы скорее смогла разделаться и испытать чувство удовлетворения от выполненной работы. Там лежало несколько луковиц без части кожуры, покрытые черными пятнами, крошками и мусором, въевшимися в обнажившуюся мякоть.

– Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.

– Нетнетнетнетнет.

Большим и указательным пальцами я извлекла из ящика три разных пакета с раскисшим почти до состояния каши зеленым салатом.

– Нет. Нет. Нет.

– Не-е-е-ет! – провопила Иззи.

Апельсины были мягкими, как лизуны. На яблоках сморщилась кожура. Помимо этого, в ящике обнаружился пакет, хранивший в себе многомерную, буйно цветущую зеленую хтонь, идентифицировать которую не представлялось возможным.

Когда отсек опустел, я вернулась к основным полкам. Я достала засаленную стеклянную банку, где в мутной коричневатой жиже плавало что-то, подозрительно похожее на ампутированные и посеревшие фаланги пальцев.

– Что это? – спросила Иззи.

– Если мы не знаем, что это, это однозначное «нет». – Я вручила банку Иззи, чтобы та могла рассмотреть ее поближе.

– Похоже на пальцы ног.

– Ага! Мне напомнило фаланги больших пальцев. Но мне нравится твоя версия.

– Думаешь, это ведьма положила сюда пальцы?

– Нет.

– А я думаю, ведьма. – Иззи сунула банку в мешок.

– Нет. – Открытая плитка шоколада, покрытая белым как мел налетом.

– Нет. – Ломтик сыра чеддер, почти полностью позеленевший, за исключением одного уголка, самого удаленного от дыры, зияющей в пищевой пленке.

– Нет. – Морковь (должна была лежать в ящике для овощей), которая от времени стала рыхлой и квелой, как переваренные спагетти.

– Да. – Я схватила банку дижонской горчицы и протянула ее Иззи.

– УРА! – Иззи поставила отяжелевший пакет на пол и водрузила горчицу на стол.

– Нет. – Пустая коробка из-под апельсинового сока.

– Нет. – Нераспечатанный йогурт «Кнудсен», срок годности которого истек три месяца назад.

– Нет. – Недоеденный тако в фольге, с пятнами белой плесени, похожей на цветную капусту.

– Да. – Я показала Иззи банку вишни мараскино.

– Что это?

– Вишня мараскино. Очень сладкая.

– Можно мне попробовать?

– Да. – Я открыла банку и достала одну ягодку. – А знаешь, может, как раз ведьма и оставила вишню в холодильнике. Может, она добрая ведьма.

– А что, бывают добрые ведьмы?

– Конечно. – Я положила вишню в открытый рот Иззи. Она пожевала с задумчивым видом.

– Мне нравится.

– Добрым ведьмам тоже нравится. Они постоянно едят вишни мараскино.

– Откуда ты знаешь?

– Читала об этом в книжке.

– Можно еще одну?

– Последнюю. – Я положила ей в рот еще одну ягоду, а затем поставила банку на стол.

Вернувшись к холодильнику, я достала три контейнера из кулинарии с влажным месивом всех оттенков в гамме от зеленого до коричневого. Краска на ценниках с логотипом «Эддис» расплылась от жира и времени.

– Нет, нет, нет.

Иззи открыла один контейнер и принюхалась. Она отдернула голову, а потом принюхалась еще раз.

– Закрой, – сказала я. – Вся кухня провоняет.

Разило от них, как от рыбной требухи жарким летним только, только в сто раз сильнее.

Иззи еще раз втянула носом воздух, морщась, словно от боли.

– Мэри Джейн! Это так плохо, ЧТО Я НЕ МОГУ ОСТАНОВИТЬСЯ!

Мне было знакомо это чувство. Мы с близнецами часто брали друг друга на слабо, нюхая лимбургский сыр, который их мама обычно хранила в холодильнике. И все же я забрала контейнер у Иззи, захлопнула крышку и бросила в мешок.

Вскоре мешок для мусора был почти полон, а холодильник – почти пуст.

Ранее на неделе я купила все необходимые чистящие средства и перчатки. Мама во время уборки надевала перчатки, чтобы сохранить маникюр. Ни у меня, ни у Иззи не было маникюра, но наводить чистоту в перчатках казалось веселее. Мы оттирали опустевшие полки и выдвижные ящики, пока внутренняя часть холодильника не стала выглядеть почти как новенькая. А потом мы отступили назад, открыв дверцу холодильника нараспашку, и с удовольствием разглядывали результаты своих трудов.

На кухню вошли миссис Коун и Шеба. На Шебе был короткий светлый парик и огромные солнцезащитные очки. В приталенном комбинезоне в цветочек она выглядела одновременно стройной и фигуристой. Я никогда не видела, чтобы в Балтиморе так одевались. Если она хотела остаться незамеченной, ее ждало разочарование.

– Мне кажется, я никогда не видела наш холодильник таким чистым, – улыбнулась Миссис Коун, стоя в дверях. На ней была розовая блузка и шаровары, вокруг головы она повязала розовый шарф в цветочек, и теперь немного напоминала танцовщицу.

– Вы обе такие красивые.

– Спасибо, солнце. – Миссис Коун наклонилась и чмокнула меня в макушку. Никто и никогда не целовал меня в макушку. Ни мама, ни папа. Мама могла иногда похлопать меня по спине или слегка сжать мои плечи, что могло сойти за объятие. Но поцелуй в макушку оказался совершенно новым для меня опытом. Как я должна была реагировать на такое? Просто стоять? Сказать спасибо? Я покраснела, затем схватила Иззи и притянула ее к себе, потому что мне внезапно понадобилось чем-то занять руки.

– Мы идем на ланч, – объявила Шеба. – Думаешь, меня кто-нибудь узнает?

– Сомневаюсь, что кому-то даже в самых безумных фантазиях придет в голову, что вы можете оказаться в Балтиморе, так что, скорее всего, никто вас не узнает. Но я вам гарантирую, что они будут на вас пялиться во все глаза, просто потому, что… – Я смутилась и не смогла продолжать.

– А мы будем готовить ужин! – вмешалась Иззи.

– Я знаю. – Миссис Коун склонилась над Иззи и трижды чмокнула ее в макушку, после чего подняла ее лицо к себе и расцеловала в пухлые щечки.

В самый разгар этого поцелуйного безумия на кухню ворвался доктор Коун с еще более растрепанными, чем обычно, волосами. Он оставил дверь открытой, и я наблюдала в окно, как Джимми пересекает лужайку, на ходу поглощая желтый попкорн из коробки.

– По телевизору показывают стыковку «Аполлона» и «Союза»! – Доктор Коун вышел в гостиную как раз, когда Джимми вошел на кухню.

– Говорю вам, это нужно видеть, – пробубнил Джимми с набитым ртом. – Россия и США объединяются в космосе. Гребаная история пишется на наших глазах.

Не сбавляя шаг, Джимми направился к телевизору, а Шеба, миссис Коун и Иззи последовали за ним. Я задержалась на пороге кухни, выглядывая оттуда в общую комнату.

– Что такое «гребанаяистория»? – Иззи забралась к отцу на колени. Никто из взрослых не обратил внимания, что она только что сказала матерное слово.

Доктор Коун щелкнул толстым, размером с кирпич, пультом дистанционного управления и прибавил громкость. Миссис Коун опустилась на диван рядом с мужем. Джимми сидел по другую сторону от него, соприкасаясь с ним плечами. Шеба уселась в ногах у Джимми и обхватила руками его икры. Вместе они были похожи на выводок щенков.

– Мэри Джейн! – позвал Джимми. – Тащи сюда свою задницу. Ис-то-ри-чес-ко-е событие, слышите!

– Садись, Мэри Джейн. – Шеба похлопала по ворсистому ковру рядом с собой.

Я вошла в комнату и села, оказавшись в опасной близости от икр доктора Коуна. Иззи слезла с колен отца и устроилась на моих; ее вес придавил мою спину к ногам доктора Коуна. Я подняла глаза и увидела, что миссис Коун закинула на себя руку мужа. Шеба положила руку мне на колено, и в этот момент все тела в комнате соединились в единое человеческое целое, переплетенное ногами и руками. Мы молча смотрели, как по телевизору американский астронавт высунулся из своего космического корабля и пожал руку русскому космонавту, который высунулся из своего.

– Я все еще не понимаю, что происходит, – сказала Иззи. – Они на Луне?

– Нет, они стыкуются, – объяснила Шеба. – Космические корабли объединились, и люди теперь тоже объединяются.

– Как мы, – прошептала я на ухо Иззи, и она кивнула и еще плотнее прижалась к моим коленям.

Никто не остался, чтобы послушать, как дикторы обсуждают этот исторический момент. Доктор Коун и Джимми вернулись в офис/гараж/сарай/; Шеба и миссис Коун уехали обедать в центр города. Мы с Иззи вернулись на кухню, где я сняла телефонную трубку и позвонила маме. Она ответила после первого же гудка. Я знала, что мама сейчас была на кухне – готовила ужин перед походом в загородный клуб.

– Мам, сегодня вечером мне нужно будет задержаться у Коунов.

– Но я готовлю мясной рулет с жареным картофелем.

– Они попросили, чтобы сегодня я приготовила ужин. Миссис Коун не может…

– Не может приготовить ужин?

– Да, она не сможет готовить все лето. Поэтому попросили меня.

На мгновение воцарилась тишина. Я не знала, сомневалась ли мама в моих словах, или сожалела, что меня не будет дома, чтобы помочь ей приготовить мясной рулет и жареный картофель. Или, может, она поняла, что ей будет не хватать моей компании за столом. В конце концов, с папой редко можно было поговорить.

Наконец мама сказала:

– Ты справишься? Ты сможешь сама приготовить ужин?

– Я думаю, что смогу, мам.

– Почему миссис Коун не может этого сделать?

– Болеет, – выпалила я. – Не знаю, чем именно. – Второй раз в жизни я лгала маме.

Мама охнула.

– Боже, надеюсь, это не рак. Может, для этого они тебя и наняли.

– Да. Может.

Я никогда не врала родителям, пока не начала работать у Коунов. И хотя в тот момент мне было стыдно за такую перемену в себе, и за то, что я стала человеком, который готов что-то скрывать от родителей, я не сомневалась, что игра стоила свеч. Зато каждый вечер я буду ужинать с Шебой и Джимми. И Иззи! Как я могла не солгать?

– Я приеду и помогу тебе.

– Нет, мам. Они никого не пускают в дом.

– О, вот оно как. Хорошо. Тогда позвони, если тебе понадобится помощь. Что она просила тебя приготовить сегодня?

– Она не уточнила. Cказала просто: «мясо и овощи».

– О, Мэри Джейн. Она, должно быть, очень больна.

– Давай, я просто приготовлю то, что готовишь ты? – быстро предложила я, чтобы отвлечь ее.

Это сработало.

– Мясной рулет, картофель, обжаренный на сковороде, и дольки салата айсберг с дольками помидоров и соусом ранч.

– Хорошо. А на десерт?

– Апельсиновый шербет. Одна ложка на порцию с тремя круглыми печеньями, каждое разломать пополам, а затем воткнуть в середину на манер распускающегося цветка.

– Это я могу.

– Не забудь пропассеровать начинку для мясного рулета, прежде чем добавлять в нее фарш и панировочные сухари. Так вкус будет более пикантным.

– Лук и… – Я попыталась вспомнить, что именно мы добавляли в фарш для мясного рулета.

– Лук, нарезанный кубиками сельдерей, сушеный чеснок, соль, перец.

– Хорошо, я все поняла.

– И картофель обжарь на растительном жире «Криско», а не на сливочном масле. С «Криско» получится вкуснее.

Иззи очень понравилось помогать мне с ужином. Она помешивала в сковороде начинку для мясного рулета, сидя на высоком кухонном табурете. Она взбивала пахту для салатной заправки и выкладывала нарезанные помидоры поверх долек салата айсберг. Она солила ломтики картофеля, когда мы обжаривали их в «Криско». И она же украшала лепестками из печенья шербет в креманках, который мы приготовили заранее и затем убрали в ставшую вдруг вместительной морозильную камеру.

Когда мясной рулет стоял в духовке, мы отправились в столовую накрывать на стол, которого даже не было видно под грудами барахла, занимавшего всю его поверхность.

– Обдумаем нашу стратегию, – сказала я.

– Что это значит? – спросила Иззи и уперла руки на бедра, вторя моей позе.

– Это значит, что мы должны с умом подойти к тому, как будем разгребать этот хлам.

– Может, снова поиграем в «да/нет»?

– Да, отличная идея. Тащи мешок для мусора.

Иззи убежала на кухню. Я начинала ценить тот факт, что, когда рядом есть ребенок, его всегда можно отправить выполнять какое-то поручение, например, сбегать за мешком для мусора. Я делала это для своей мамы, теперь пришла очередь Иззи побыть у меня на побегушках.

Иззи вернулась с мешком для мусора и двумя парами перчаток.

– Не думаю, что нам нужны перчатки.

– А может, все-таки нужны? – Она сунула руки в резиновые перчатки. Они болтались на концах, и пальцы опадали, как восковые подтеки на свечке.

– Когда я буду подавать тебе книги, складывай их стопками перед книжными полками в гостиной. Посуда и кухонные принадлежности отправляются на кухонный стол.

– А мусор отправляется сюда. – Иззи потрясла мусорным мешком.

– Да. Но не нужно все время держать его в руках. Ты должна быть готова быстро разнести вещи по разным комнатам. Одежду можешь оставлять на ступеньках, отнесем наверх позже. Обувь тоже. Договорились?

– Договорились. – Иззи посмотрела на меня выжидающе. Как будто готовилась получать оценку за это задание.

Я обошла стол, собирая книги, которые передавала Иззи стопками по три-четыре штуки. Каждый раз, когда она возвращалась с пустыми руками, я давала ей новую стопку. Когда книги закончились, мы занялись мусором: пустыми контейнерами из-под готовой еды, магазинными чеками, обертками от конфет, старыми газетами, двумя пустыми коробками из-под пиццы и ворохом рекламной почты. Я нашла парный шлепанец к одному из двух, которые стояли в прихожей, а также оранжевый купальник Иззи, который она хотела надеть неделю назад, когда мы решили сходить в бассейн.

Наконец на столе не осталось ничего лишнего, кроме музыкального проигрывателя, выключенного из розетки, дюжины пластинок и обширной коллекции рисунков и поделок Иззи. Я просмотрела пластинки. Три из них оказались альбомами «Раннинг Уотер» с отпечатанными на конвертах фотографиями группы в полном составе, где Джимми всегда стоял в самом центре. На одной обложке он был в рубашке, расстегнутой до верхней пуговицы брюк. На другой рубашка отсутствовала вовсе, да и штаны, кажется, тоже, хотя фотографию обрезали так, что нельзя было сказать наверняка. Он смотрел на зрителя таким же пронзительным взглядом, каким смотрел на меня сегодня утром за завтраком. Будто приказывал тебе не отводить взгляд. Будто одними глазами задавал какой-то вопрос. Будто требовал от тебя догадаться, в чем заключался это вопрос, и дать на него ответ собственным взглядом. Но я не знала, как отвечать на вопросы взглядом. Я даже не знала, что люди умеют смотреть так громко. Пока я не встретила Джимми.

– Включим пластинку, пока мы тут убираемся? – предложила я.

– Давай. – Иззи поднесла кулак к подбородку, изображая микрофон, и запела какую-то песню на смутно знакомый мотив. Возможно, я когда-то слышала ее по радио в доме близнецов.

– Выбирай. – Я протянула ей пластинки «Раннинг Уотер». Иззи указала на снимок с голым Джимми.

– Пойду, разберусь с проигрывателем, а ты пока собери все свои художества и раздели их на две стопки: одну мы оставим в гостиной, а другая отправится на хранение в подвал.

Я не хотела намекать на то, что часть поделок Иззи вполне можно было отправить на свалку, хотя думала об этом. Уверена, одной-двух работ каждого вида творчества хватило бы за глаза. Так ли необходимо было хранить пять декоративных пиал, каждая из которых напоминала собой помятый панцирь моллюска из прибрежных вод, покрытый глазурью для керамики?

Иззи забралась на обеденный стул с решетчатой спинкой и сгребла к себе все свои рисунки, картины из фольги и макарон и пиалы из керамики. Я поставила проигрыватель на пол и вышла в зал с телевизором, где еще раньше приметила две отключенные колонки, каждая размером с кассовый аппарат. Я притащила колонки в столовую и подключила их к питанию и к проигрывателю. Пластинки я сложила стопкой между колонками, как книги между книжных держателей. Я натыкалась в доме и на другие пластинки. Возможно, завтра мы с Иззи отправимся на поиски остальных экспонатов музыкальной коллекции Коунов.

Я насадила отверстие пластинки на серебристую ось, опустила винил на диск проигрывателя и повернула колесо настройки на 33/³[12]