Читать онлайн Anotherland бесплатно
Глава 1
Город встретил апрельским солнцем, ярким, но прохладным. Весеннее подобие снежных хлопьев – лепестки вишни – носились по ветру или уплывали вниз по течению ручья. Здесь ни в коем случае этот прекрасный и столь любимый процесс нельзя называть «цветением сакуры», а только «потккот». Такие, как здесь, здания, автомобили, дороги и сооружения я видела раньше либо в телесериалах, либо в самом центре столицы. Но к красивой картинке привыкаешь быстро, особенно если она гораздо привлекательнее прежней. А вот видеть рядом столько людей с разрезом глаз, как у меня, – это зрелище необычное.
Много слышала о климате, влажности, сезоне дождей, горах, покрытых деревьями и кустарником, расположенных прямо в центре города. Но, конечно, с тех пор, как мои предки были здесь, многое изменилось. Последние два поколения коренных жителей не держали в руках предметы быта, которыми мы всё ещё пользуемся, например, черпак из тыквы-горлянки, деревянные стульчики-скамейки. Такое жители видят в музеях или в специально воссозданных национальных деревнях.
Обычно наши ездят сюда, чтобы заработать денег, вернуться на родину и начать свой бизнес или чтобы остаться здесь насовсем. Когда только открылось это окно, первопроходцами были мужчины среднего и старшего возраста, они жили и работали тут, а деньги отправляли домой. Потом более молодые пары поняли, что лучше переезжать с семьей, тем более что особая виза открывала больше возможностей, чем просто рабочая, выдаваемая на два года. Уровень жизни, экономические и социальные условия были выше всех возможных ожиданий. Так началось паломничество в эту восточную страну в один конец. Здесь приезжие уже рожают детей, отдают их в сады, в школы и далее по списку. Но у меня были немного другие, более идеалистические планы.
Друзья помогли снять на первое время комнату – пристройку на крыше с видом на многоэтажное здание галерейного типа в нескольких метрах – в столичном стареньком районе, напоминающим мне улицы старого города на родине. Однако удивило, что этот небольшой квадрат, заполненный ветхими домами, дышащими в затылки друг друга, спрятался внутри новомодных зданий. Одно из них, самое большое, – в стиле Антонио Гауди, известного любовью к кривым линиям. Хотелось поселиться именно в столице, чтобы попасть сразу в гущу событий, какой бы контрастной она ни была.
Первым делом надо будет записаться на языковые курсы. Без этого далеко не уедешь, хотя здесь можно худо-бедно жить со знанием английского. Потом постараюсь найти работу, такую, чтобы оставалось время писать и хватало средств не умереть с голоду. Благо соотечественников, переехавших сюда давно и не очень, тут хватает. Есть группы в Фейсбуке, церкви, где всегда можно попросить помощи или хотя бы найти нужную информацию.
Обязательно хотелось бы съездить на 38 параллель, но слышала, что нужно дополнительное разрешение, поэтому сначала подумаю, стоит ли ввязываться в это дело. Пока же буду изучать культуру, историю, язык, делать заметки и знакомиться с новым миром, на первый взгляд нехило отличающимся от привычного кричащей рекламой, показной или аутентичной вежливостью и мононациональностью населения. Сразу бросилась в глаза излишняя – на мой неискушенный взгляд – забота о внешнем виде – брендовая одежда и аксессуары, тщательно уложенные прически и мэйк ап, причём я говорю сейчас не только о женщинах или молодых парнях. Даже мужчинам постарше не чужд татуаж бровей. А закрашивать седину для них – как чистить зубы. Из-за белой головы мужчину в возрасте от 50 до 70 лет могут не взять на работу. В другом случае седина говорит о финансовой несостоятельности её хозяина, которому на хватает средств на краску для волос, а также сей «венец славы» считается неуважением по отношению к окружающим.
Иду на первый урок по изучению языка предков. В классе за партами, расставленными в форме буквы «П», сидят женщины разных возрастов и кровей. От филиппинок, таек, камбоджиек, китаянок до вьетнамок. Отмечаю про себя, что последние – самые молоденькие. Во время знакомства узнаю, что все они – чужестранки, вышедшие замуж за местных мужчин. Да, мне и до приезда было известно об этой проблеме – женщины ищут мужчин, уже имеющих собственное жильё, машину и высокооплачиваемую работу в одной из крупных корпораций страны. Ещё важно, чтобы у потенциального жениха не было кредитов и долгов и чтобы имелось медицинское обследование – всё это проверялось. Таких мужчин, конечно, меньшинство. Что же делать женщинам, коим не достался столь завидный жених? Ждать, когда кто-то освободится? Выходить за мужчин статусом пониже? Вовсе не вступать в брак? Судя по всему, местные женщины и девушки выбирают последнее.
– Мы с мужем познакомились на работе, – отвечает миниатюрная китаянка, когда очередь доходит до неё.
И это отличает её от остальных студенток, те с завистью кивают. Молодая и симпатичная вьетнамка являет собой один из немногих примеров счастливого брака, устроенного агентством. На фото супруги выглядят радостными. Вторая вьетнамка рассказывает, что она на первом триместре беременности. Свадебное фото не заставило меня удивиться – возраст мужа ожидаемо добавлял неравности к браку, и это не принимая во внимание разницу в культуре и менталитете.
– А вы откуда? – доходит очередь до меня, и под пристальными взглядами я по привычке съеживаюсь и внешне, и внутренне.
– Ну-у-у, это сложно объяснить, тем более на языке, который только начинаю изучать, – мямлю я, отчаянно жестикулируя и краснея. – Читать и писать я научилась, но говорю, как видите, плохо. Я приехала из Узбекистана, но мой родной язык – русский.
– Ого, не знала, что жители вашей страны выглядят как мы.
– На самом деле узбеки выглядят совсем не так, как я, и говорят на своем языке, отличном от русского. Культура и традиции тоже отличаются от тех, что приняты в моей семье, – медленно произношу я, подыскивая слова и наблюдая, как мозговой компьютер одногруппниц сигнализирует о том, что всей системе нужна перезагрузка.
– Как вам нравится замужество и переезд сюда? – спрашивает старшая филиппинка.
– Я не замужем.
– Как не замужем? – хором восклицают студентки с округлившимися глазами.
– Я тут нахожусь по визе, как «зарубежный соотечественник», – робко отвечаю я.
– Ого, так вы не иностранка?! В вас течёт их кровь?
– Кровь – да, но всё же я иностранка. В Узбекистане меня называют кореянкой, а здесь – узбечкой. Я нигде не своя. Лицо – корейское, паспорт – узбекский, родной язык – русский. Корейский язык, так же, как и узбекский, знаю плохо, а в России ни разу не была.
Повисла пауза, напряженная работа мозга практически была слышна, включилась и преподавательница.
***
Учёба учёбой, но надо и работу искать. Я знала, что знание английского языка введено в ранг божественного умения. Фильмы здесь не дублируют, а показывают с субтитрами. Уйма молодых и людей постарше неплохо знают грамматику, понимают на слух, но вообще не могут говорить. И причиной этому служит комплекс неполноценности – они очень стесняются акцента. Но, не считая пожилых, есть и те, кому даже читать на английском сложно.
Академией здесь называют учебное заведение, точнее говоря, курсы, где можно нанять личного репетитора или заниматься в группе по разным предметам школьной программы. Каждый уважающий себя ученик средней, а тем более старшей школы посещает такие курсы, совмещая с основными занятиями. Старшеклассники каждый день учатся в академиях до полуночи, готовясь к вступительным экзаменам.
Каково же было моё удивление, когда, желая устроиться в одну из академий, где преподавали английский язык и математику, я получила отказ – потому что не являюсь носителем. Оказывается, в школах столицы, например, английский преподают гости из США, Великобритании и Канады. А в академиях – тем более. Приглашённых иностранцев, пусть даже не имеющих опыта преподавания, обеспечивают жильем, медицинской страховкой и зарплатой.
Другой вариант работы – это part time, или arbeit. До сих пор интересно, как это немецкое слово попало в Азию и поменяло первоначальное значение. Полная ставка не в офисе, а на производстве подразумевает рабочий день от 12 до 14 часов. Но и оплата за такое капиталистическое рабство весьма достойная. Проблема наших – в незнании языка, но и те, кому посчастливилось им овладеть благодаря учебе здесь или другому какому чуду, зачастую предпочитают работу на заводе. В компаниях зарплата у среднестатистического менеджера оставляет желать лучшего, если только ты не старший менеджер крупной компании. Рабочий день ненормированный, нельзя покидать офис, пока не уйдёт твой непосредственный начальник и все те, кто выше по статусу. При этом сверхурочные часы не оплачиваются, в отличие от работы на заводе.
Как обычно, у меня в жизни всё не как у людей, потому я попала на производство, но как менеджер по продажам. Работа там была нетипичной ни для офиса, ни для завода. Это было семейное предприятие по производству клея для наращивания ресниц. По количеству работников бизнес относился к среднему, однако с точки зрения объемов и оборотов тянул на большее. Всем заправлял отец семейства, его жена возглавляла отдел «наклеивания этикеток» и сама работала практически наравне с остальными женщинами. Племянники директора и их друзья занимались упаковкой и погрузкой. Старшие братья, сёстры, зятья и невестки директора разливали волшебную клеящую субстанцию черного цвета по пластиковым бутылочкам. Двоюродный брат в одиночку колдовал над изготовлением клея. Двое сыновей, отучившихся в Канаде, работали в офисе начальниками отделов, а их жёны усердно помогали мужьям продвигаться по карьерной лестнице. В конце недели во время TGIF 1все, кроме директора, брали в руки швабры, тряпки и пылесос и трудились на уборочном фронте. Это было одно из самых удивительных открытий. Предпринимателям малой и средней руки не зазорно сделать уборку, и это не из жадности, а ради своего дела. Наш директор, конечно, думал, что относится к рыбёшке покрупнее, и не пачкал свои руки подобным трудом.
Другое интересное открытие связано с подводными камнями в производстве косметической продукции. Возможно, и в других отраслях встречается нечто подобное, но это требует отдельного изучения, на что я, человек, желавший всегда держатся подальше от цифр, процентов и наценок, не способна. В общем, не все бренды имеют собственное производство, потому фабрика изготавливает косметику или другие продукты под собственным брендом, но также производит ту же самую продукцию под другими брендами, иногда даже в такой же таре. Если заказчик желает отличиться и выбирает уникальную тару, то стоимость заказа значительно возрастает. Другими словами, мы пользуемся одними и теми же кремами, которые разливаются «из одной бочки», но в разные тары с этикетками всевозможных брендов.
Обычный день, поднимаюсь на второй этаж, меняю обувь на тапки.
– Hello, – проговариваю быстро и погружаюсь в свою офисно-планктонную ячейку. Остальные подтягиваются. Заходит директор, и я втягиваю голову в плечи, склоняясь ближе к клавиатуре. При этом автоматически надеваю сосредоточенное выражение лица, практически становясь невидимой. Не знаю, почему, но где бы я ни работала, каким бы ни был директор – у меня всегда предубеждённое нежелание общаться с ним. Не люблю разговаривать, особенно с малознакомыми людьми выше по статусу, потому что они ожидают от меня большей вежливости, почтения и улыбчивости, нежели я способна выдать. Надеюсь, что вскоре он отправится проверять дела на складе.
Дверь открывается, входит незнакомая миловидная девушка, с виду похожа на местную, но всё же некоторые мелочи в макияже и одежде, манеры и поведение выдают в ней иностранку. Здоровается, несмело улыбаясь и кланяется. Начальник отдела выходит из своего логова – он тоже зарубежный соотечественник, как и я, но из Китая.
– Внимание, объявление. С сегодняшнего дня в моём отделе будет работать стажёр Бэ. Она не чосончок2, но языком владеет, – сияя, объяснил начальник отдела, отвечавший за продажи в Китае.
Девушка поклонилась и представилась. Её акцент звучал знакомо, в отличие от речи местных. Начальник представил каждого присутствующего и велел новенькой идти к нему в кабинет. Все наконец расселись по местам и застучали по клавиатуре, только супруги, как всегда, о чём-то спорили.
Через полчаса девушка вышла со стопкой каталогов и села в кресло у свободной ячейки по диагонали от меня. С кухни потянуло запахом жареной рыбы, новенькая с энтузиазмом продолжала листать глянцевые страницы, супруги жарко спорили уже за входной дверью. Только я и менеджер Хон продолжали стучать по клавишам.
Полдень. Все переобуваются в уличные тапки и топают на кухню, где производственные рабочие уже заканчивают обедать, молодые парни – друзья старшего сына директора – громко гогочут, стоя в очереди за добавкой. Стажёр Бэ оказалась в очереди рядом со мной и менеджером Хон. Сначала набираю рис, беру столовые приборы, передвигаюсь дальше, хватаю специальными щипцами две маленькие плоские камбалы, салат, суп и приземляюсь на свободное место на тёплом полу у длинного стола.
– Приятного аппетита, – желаю соседям и углубляюсь в раздумья. Всегда казалось, что человек за принятием пищи выглядит беспомощно и по-животному первобытно.
– Где вы живёте? – желая начать беседу, спрашивает менеджер Хон у новенькой.
– Недалеко, на метро часа полтора, с двумя пересадками, – отвечает та, кладя лист сушёных водорослей на горячий рис и одним движением палочек виртуозно превращая всё это в импровизированный рол.
– Здесь это нормально, – отвечаю я, пытаясь поймать металлическими палочками кусочек соевого мяса (абсолютный обман, выглядит почти точь-в-точь как настоящее, но всё же что-то наводит на мысли, что с ним не всё в порядке).
– Вам тяжело есть палочками? – спрашивает с искренним участием стажёр Бэ.
– Ага, у себя на родине пробовала, но быстро бросила. Устроилась на работу сюда, пришла в первый день, и пришлось быстро научиться. Помню, учитель по языку говорил, что вилкой в еду может тыкать только варвар, а люди, почтительно относящиеся к пище, едят её палочками, – тяжело вздохнув, обратилась я к воспоминаниям о доме.
– А почему вы говорите на английском, а не на корейском языке? И имя у вас необычное, – спрашивает новенькая.
– Долгая история. Если коротко, то ни местный, ни английский не мои родные языки, – быстро произношу я тоже с акцентом. – А вы где выучили китайский?
– Это мой второй родной язык, – отвечает она, опуская глаза.
– В любом случае мы сейчас все тут одной вроде крови, но общаемся не на родном, – смеётся менеджер Хон, пробывший несколько лет в Австралии, и все улыбаются.
Вот так мы трое и сдружились, не знаю почему. Может, потому что в той или иной степени оказались белыми воронами. Менеджер Хон, хотя и был местным, но как-то не влился в рабочее сообщество. Большинство над ним посмеивалось, но при нас – по-доброму, так как любой разговор он мог вывести на просторы истории, философии и долго размышлять вслух о том или ином событии. Он тоже работал в отделе продаж, в основном, имея дело с Европой, США и Австралией. Во время ежемесячного корпоративного ужина мы трое сели рядом, благо строгие правила субординации и мужского шовинизма оберегали нас от сидения с директором и разнообразными начальниками. Пока все предавались чревоугодию и прелестям алкоголизма, мы старались тихонько общаться о своём. Свинина в кисло-сладком соусе ожидала своей участи, пока китайский шашлычок шкворчал на механизме, передвигающем палочки вправо и влево.
– Вам нравится здесь работать, сонбэ3? – вполголоса спрашивает новенькая.
– Ну как сказать? Коллектив хороший – это плюс. Директор – умеренный самодур. Сама работа, конечно, вообще не по мне. Терпеть не могу общаться с малознакомыми или вообще незнакомыми людьми, а тут ещё надо навязывать свою продукцию.
– Да? А какая работа вам по душе?
– Вот библиотека была бы в самый раз! Во-первых, тихо, безлюдно, а самое главное, книги – бери не хочу, да и еще и платят за это. А тебе нравится тут?
– Я тоже люблю книги, – с воодушевлением ответила новенькая.
– И я, – вступил в беседу менеджер Хон.
– Давайте обращаться друг к другу по именам, хоть это и не принято здесь. Я самая старшая и разрешаю обращаться по имени, без позиции, фамилии, не прибавляя вежливое окончание -щи. Просто Элли.
– Тогда меня зовите Беном, – улыбнувшись, произнёс менеджер Хон.
– Я – Мисо, – подхватила новенькая.
– Ну вот, теперь стало легче, – просияв, сказала я. – Мисо, как тебе здесь?
– Мне всё чуждо, не только работа. Раньше я жила совсем в другом мире, где всё было более понятно и однообразно. Там есть целый свод правил на каждый день, и самой мне не нужно было заботиться о будущем. Нужно просто делать, что тебе говорят. А здесь человек практически предоставлен самому себе, должен думать и беспокоиться обо всём сам. Слишком много свободы – это пугает даже больше, чем ее отсутствие.
– Да, я понимаю, о чем ты говоришь. На моей родине лет 20 назад тоже всё было по-другому. Но даже не знаю, что страшнее: капитализм, насаждённый по желанию граждан, или тот, что построен на остатках коммунизма? – отвечаю я, пытаясь подобрать нужные слова.
– Я знаю, что такое государственная религия – искажённая копия христианства, где Бога заменили конкретным человеком. В Бога я не верю, но думаю, если Он есть, то карает за подобное. Может, в этом причина несчастий моей страны? – срывающимся голосом произнесла Мисо.
– Всё это очень сложно, – добавил Бен. – История беспощадна, и её невозможно изменить. Я даже не могу сказать, что лучше, помнить о прошлом или навсегда похоронить его. Страдания и боль велики. Надо ещё поискать столько земли, чтобы навсегда похоронить когда-то уже погребённого великана. Не предадим ли мы своих предков, забыв о прошлом? Не навредим ли мы потомкам, напоминая о нём, возбуждая ненависть? Что, если истукана невозможно похоронить навечно, что, если чем дольше он лежит, тем страшнее будет его пробуждение? – с возрастающим накалом в голосе проговорил обычно невозмутимый Бен.
– Мне нелегко вспоминать о прошлом: и о том, что я лично пережила, и о том, что пережили родители, бабушки и дедушки, – сказала Мисо.
– Те, кому прошлое не даёт покоя, должны что-то с этим делать! Ради самих себя. Не для того, чтобы помнить или забыть, а чтобы разобраться и отпустить, – немного резко добавила я.
– Интересно. В прошлом мы все были одним народом, но разделились, и в итоге каждый пережил свою трагедию, – подытожил Бен.
Глава 2
Эшелон медленно тормозил перед очередной безымянной станцией. Люди, кучно столпившиеся у напоминающих узкие окошки щели, наклонились. Алёша упал с нар и сильно ударился головой, его младший брат, Серёжа, так сладко спал, что даже не проснулся. Дверь вагона отворилась, и в щель просунулась голова в форменной шапке. На этот раз Алёша не вздрогнул, так как был занят – растирал ушиб, – остальные же пассажиры притихли, а сутулый мужчина с землистым цветом лица навострил уши.
– Умершие есть? – сонно проговорила голова, принюхиваясь.
– Нет, – хором ответили мужчины, не переставая почёсывать головы. Некоторые из тех, кто стоял у входа, включая отца мальчиков, были готовы спуститься, чтобы добыть кипяток, что-нибудь съестное и опорожнить вёдра. Всё это делалось под бдительным надзором конвоиров.
– Ну хорошо, что нет. Тогда ты и ты, можете идти. Только недолго и без фокусов!
Смотрящий ещё раз оглядел людей и отошёл. Женщины из шести семей, уместившихся в вагон, облегчённо вздохнули. У одной из них, с которой мама Алёши успела подружиться за первые несколько дней, несмотря на холод, выступили капельки пота над верхней губой. Она постаралась незаметно вытереться рукавом, из-под которого выглянула розовая кожа со следами свежих ожогов. Женщина закрыла спиной длинный тюк, лежащий позади неё на нижнем ярусе нар.
Охранники стояли у вагонов, изредка поглядывая на вышедших мужчин.
– В этот раз хотя бы не надо шеренги строить, чтобы местных от переселенцев отделить, – произнёс первый охранник.
– И не говори. Терпеть не могу узловые станции, вечно толпы людей, – пожаловался второй.
С быстро темнеющего неба падали крупные хлопья, медленно ложась на крыши товарных вагонов и сглаживая их убогость. Самые молодые пассажиры с любопытством разглядывали снег. Печка почти потухла, и холод становился нестерпимым, так что матери засмотревшихся на снегопад мальчишек безуспешно пытались заставить их раздеться по пояс, чтобы вытряхнуть надоедливых вшей. Матери же девочек вычесывали их чёрные густые волосы специальными гребешками. У особо зажиточных на гребешках красовалась перламутровая инкрустация.
Первыми не выдерживали нечеловеческих условий малолетние дети и старики. Во время остановок их тела принимали сопровождающие и оставляли вдоль путей. Если времени было немного больше, то мужчин заставляли копать неглубокие могилы. Бывало, что поезд не останавливался вовсе, тогда трупы просто выкидывали из поезда на ходу. После одного из таких случаев у девятилетнего Алёши, подбежавшего к открытым дверям, навсегда запечатлелась в памяти картина железнодорожной насыпи, усеянной босыми и раздетыми «манекенами». Трупный запах, казалось, въелся во внутренность вагона, в одежду и кожу пассажиров, отказываясь выветриваться, несмотря на холод и сквозняк.
Перед посадкой у всех отобрали паспорта и метрики и передали их коменданту. Бездокументным же, о которых не было известно, как они оказались в регионе, предложили вернуться на родину предков. В начале пути поезд следовал без пункта назначения по железной дороге длиною в восемь тысяч километров. На перегоне между станциями произошла авария. От резкого толчка пассажиры свалились на пол, а после мощнейшего треска и скрежета произошёл второй толчок, тормоза завизжали, и наконец состав остановился. Выходить из уцелевших вагонов людям не разрешили. Спешно отцепили перевернувшийся состав, похоронили 21 погибшего, как могли подлатали полусотню пострадавших. Чудом удалось избежать пожара: он принёс бы ещё больше жертв, а главное, задержал бы другие 123 эшелона.
Дело спорилось и в руках расследователей происшествия. Комиссар госбезопасности через три дня установил причину аварии. Машинист и кондуктор поезда признались в заговоре и шпионаже в пользу Японии. Интересно, что через год сам расследователь бежал и сдался в плен той же стране. Работая на когда-то вражескую разведку, он рассказал не только о дислокации войск в регионе, кодах для военных сообщений и шифрах радиосвязи, но и о терроре и репрессиях в своей стране. Будучи их активным участником, перебежчик поведал о методах, использовавшихся центральным органом управления по обеспечению государственной безопасности. Его рассказы не нуждались в преувеличениях. После того как новообретённое отечество проиграло войну, отложенный расстрел всё же настиг бывшего комиссара.
***
– Сами скажете или мне намекнуть? – сипло произнёс сутулый, обращаясь к новой подруге мамы. – Это же опасно для всех нас.
У женщины затряслись губы, она силилась что-то сказать, но не могла.
– Нечего угрожать! Вы не комендант поезда, – пришла на помощь мама. Подсев к женщине, она обняла её, и они тихо заплакали. Мужчины молча укладывались на нары, а женщины сильнее прижали к себе спящих детей.
На следующее утро тюк с тельцем трёхлетнего малыша, в самом начале путешествия опрокинувшего на себя котелок с кипятком, передали конвоиру с просьбой о захоронении. Охранник только оскалился и пригрозил жестоко наказать, если подобное повторится.
– Нам ещё слишком долго ехать, вы бы всё равно не смогли скрывать смерть, – сказал конвоир под звуки плача матери, потерявшей не только сына, но и всякую надежду похоронить единственное дитя по-человечески.
Какое-то время назад бедолагам довелось плавать и на корабле. Вот уж когда становится известно всё о слабости человека: даже те, кто твердо стоял на земле, в условиях качки не всегда могли сдержать рвотные позывы. В этом случае голод почитался за меньшее зло. Морская болезнь не щадила никого, косила кого вздумается независимо от возраста, пола и образования.
В последнее время почти на каждой станции охранники заглядывали в вагоны, выкрикивая имена всех бывших военных, партработников и интеллигентов. Получивших чёрную метку уводили под молчаливыми взглядами других пассажиров.
В пути люди со многим свыклись. Удивительно, как быстро ропот сменился на простое желание добраться до места назначения, о котором они, конечно, не знали. Неизвестность, страшившая их, уже касалась не географического местоположения, но того, сколько ещё времени они проведут в пути. Сердца устали страдать и сострадать. Мужчины иногда садились в угол вагона и тихо переговаривались на родном языке:
– Дядюшка, как вы думаете, куда нас везут? – спрашивал самый молодой, который уже успел взять себе русское имя – Николай.
– Нам не следует задавать вопросы, – понижая голос, произнес мужчина с седой бородой.
– Мы ведь знать не знали, что нас повезут так далеко. Говорили брать продуктов на три-пять дней. Моя бабушка незадолго до отъезда зарыла где-то на участке семейные ценности и деньги, да так и померла, не рассказав, где спрятала клад. И все три дня, что дали на сборы, мы искали его, позабыв обо всём остальном. Собраться толком не успели. Родителям больше всего жалко урожай – пропал впустую. Мы трудились над ним целый год. Что будет с ним теперь, с домами и скотом? Неужели всё зря? – не унимался Коля, чем привлёк внимание мужчины с землистым цветом лица, державшегося подальше от всех.
– Сейчас уже нет смысла заботиться о таких вещах. Мы так же, как и наши предки, через многое прошли. Первое поколение на новой земле смогло начать новую жизнь и провело здесь почти сорок лет в прошлом веке, ровно столько мы прожили в нынешнем. Деды и отцы бежали от голода и бедности, врождённой или приобретённой. Одни бежали от наводнений, другие пострадали от «неудачного рождения» – когда старшему сыну переходит по наследству всё имущество родителей, а остальные дети остаются ни с чем. Кто-то покинул родину из-за гнёта захватчиков или чтобы бороться с ними извне. Какими только путями ни шли наши отцы и деды с семьями в эту землю обетованную: кто-то шёл по суше, перейдя границу у устья реки или по заставе соседнего государства в обход постов; другие приплывали по морю на шаландах. Вон тот мальчуган, мой сосед. – Старший из собеседников указал на Алёшку – тот играл с деревянной фигуркой, слегка напоминающей машинку. – А тот угрюмый и молчаливый мужчина на нарах – его отец. По-русски его зовут Антон. Так вот, отец Антона ходил на заработки через границу с напарником. Однажды, возвращаясь домой с вырученными деньгами, напарник, позарившись и на чужую долю, убил его. Сын отправился в лес, чтобы отомстить за отца. Он долго бродил по тайге с ружьем и убивал всех, кто встречался ему на пути. Через какое-то время границу закрыли, и Антон оказался на противоположной стороне, так и не вернувшись домой. Поколению наших родителей было совсем непросто. Пришлось от многого отказаться: принять новую веру, манеру одеваться, обрезать косу и привыкнуть к новым именам. Но мы все же выстояли, построили школы, техникумы, институты, чтобы обучить детей родному языку. Мы не сдавались даже перед лицом страха и неизвестности. Кроме того нас учили, что ропот никогда не приносил пользы. Сейчас нужно готовиться к следующему году, к посевной – хорошо, что самые благоразумные захватили с собой немного пшена, овса и гороха на семена. Мы должны думать о том, чтобы строить новые дома, если останемся живы. Вот всё, что от нас требуется, – выжить, несмотря ни на что. Вы же знаете, у нас принято говорить: «Наш народ всегда ожидает катастрофы, поэтому мы всё ещё живы».
Договорив, старший бросил взгляд на землеликого, стоявшего в углу.
– Мне кажется, раньше наш народ был более смелым. Я слышал, что захватчики как могли пытались остановить переселение. Тех, кто хотел бежать с родины, пытали и казнили. Но они всё равно покидали страну, кто в одиночку, кто группами. Мой отец и его братья сначала перешли границу незаконно и считались «белыми лебедями». Со временем они обжились и влились. Потом они сражались наравне с другими за равенство, за свободу. В их отряде было целых тридцать тысяч человек – выходцев из нашего народа. Они думали, что это поможет освободить их родину от оккупантов. А что с ними стало? От них просто избавились. Высшие чины расстреляли, остальных отправили в лагеря. Моего старшего брата, как и многих других студентов, срочно вызвали из столицы, где они обучались на учителей, инженеров и докторов. Сейчас они все в этом поезде. Почему у нас тогда не открылись глаза? Почему мы не поняли, куда всё шло? И как после всего вы можете продолжать оставаться на их стороне и позволять увозить нас, словно скот, неизвестно куда?
– Я на своей стороне, – цыкнул третий собеседник на молодого. – Даже если бы глаза открылись, то ничего нельзя было сделать. Старики и дети не могут подняться с оружием, даже те, у кого есть опыт партизанской борьбы.
– В этом мире, как бы человек ни старался, невозможно достичь равенства и свободы. Истинная свобода возможна только в Господе, – почти шёпотом возразил четвёртый.
– Истинная свобода, говоришь? Не за неё ли ваш пастор загремел, да так и сгнил в лагере? Нет, такая свобода мне не нужна. Я ещё хочу пожить. Старик же сказал, что для нас сейчас главное – это выжить, чего бы это нам ни стоило, – сказал третий.
– Пастор пострадал за верность Господу, за то, что почитал наивысшим приоритетом Его, а не людскую власть. А подстраивание под меняющиеся правила новых господ не приносит добра. Вот вы, дядюшка, говорили о наших родителях. Вспомните, что сначала власть была рада нам, ведь с нами сей безлюдный и необработанный край стал заселён, обжит и благоустроен. Когда местные не хотели ехать сюда, наших родителей встретили с распростёртыми объятиями, выделили наделы, льготы. Но потом ветер переменился, и власти начали всячески сдерживать приток переселенцев. Правители приходят и уходят, принимают одни законы, затем их отменяют и возвращают первые, а Бог – Предвечный и Неизменный. Нельзя служить двум господам сразу: или одного будешь ненавидеть, а второго любить; или одному усердствовать, а о другом нерадеть.
Позднее на станции одного из крупных городов назначение у поезда всё же появилось, но менялось несколько раз. Вторую половину дороги эшелон следовал по «стальному пути», возведённому семь лет назад, когда на смычке в местечке под названием Зеркальный ручей машинист – в прошлом пастух – провёл первый рабочий состав по всей магистрали. Паровоз через 30 лет будет установлен на почётную стоянку, а ещё через два десятка лет и вовсе продан в соседнюю страну на металлолом.
Мотор завёлся, пассажиры, измученные тридцатидневным путешествием, выдохнули и вдохнули – нужно продержаться хотя бы до следующей остановки – готовить еду, экономить воду, следить за вещами и особенно документами, делать всё, чтобы согреться, не заболеть и не угодить в кювет.
На подъезде к станции сутулый, заранее собрав нехитрые пожитки в заплечную сумку, резко бросился к выходу. Он ловко открыл дверь и выпрыгнул, угодив в снежный сугроб, смягчивший падение. Дети смотрели вслед бывшему пассажиру, пока тот, хромая, удалялся от железной дороги в сторону лесополосы.
В сентябре на более обжитых станциях встречались местные женщины с початками кукурузы, от которых исходил пар. Впоследствии эти случаи сравнят с теми, когда дети, по наставлению взрослых, бросали в заключённых женщин круглыми белыми камешками. Женщины сначала возмутились, но, почувствовав запах кислого молока, молча возблагодарили добродетелей. Те также оставляли кусочки варёного мяса, круглого плоского хлеба и толокна в кустах и зарослях камыша, в то время как узницы собирали камыш для постройки бараков. Эти местные жители уже были опытными и знали, как незаметно от бдительных конвоиров оказывать милость впавшим в немилость.
Путники уже потерялись во времени, но по прошествии более 40 дней наступила важная ночь – конец исхода. Людей из нескольких вагонов выгрузили в темноте, оставив на платформе. Некоторые пассажиры, все это время ехавшие в разных вагонах, приветствовали друг друга, радуясь воссоединению. Впервые более чем за месяц они испытали чувство, хоть как-то напоминавшее счастье.
Поезд разгонялся, удаляясь в неизвестность, за ним бежала девочка лет шести. Через какое-то время она остановилась и громко разрыдалась. Мама Алёши увела девочку с платформы и поставила внутрь круга, где стояли все дети – родители кутали их в свою верхнюю одежду. Раздетые взрослые, несмотря на невысокий рост, окружили детей, защищая спинами от ночного ветра. Не зная, куда идти, они подумывали переночевать здесь и начали собирать в кучу узлы, котомки и фанерные чемоданы. Благо климат в этих местах был теплее, чем в степях, покрытых ранним снегом, которые они видели в несколько недель назад. Деревья и кустарники хоть немного мешали ветру разгоняться и нещадно продувать промерзших до костей путников. Послышались голоса людей, говорящих на незнакомом языке.
– Вы кто такие и откуда? – на русском спросил станционный смотритель в шапочке, украшенной узорной вышивкой.
– Нас выгрузили из поезда, – ответил Николай, хорошо владевший языком.
– Председатель говорил, что сюда привезут людей издалека. Но мы не знали, что так скоро! – сокрушался смотритель, продолжая всматриваться в необычные лица незнакомцев. – Уже ночь. Надо идти к председателю. Он большой человек и знает, что делать.
Странная процессия направилась в сторону небольшого поселения, благо идти не пришлось долго. Мужчины, не путаясь в широких штанах, шли впереди, нагруженные пожитками. Женщины в широких юбках зелёного цвета и коротких жакетах очень ровно держали спины, куда были привязаны дети, а на голове они несли большие тюки с одеялами. У дома без окон в начале единственной улицы станционный смотритель велел всем остановиться и опустить поклажу на землю. Собаки уже проснулись, почуяв чужаков, и звонко залаяли. Смотритель застучал в ворота, от чего собаки завелись ещё больше, но, услышав голос хозяина, присмирели. Раздался звук отодвигающегося засова, и из-за ворот вышел человек, похожий на медведя, в накинутом наспех ватнике.
– Председатель, ночью на станции высадили этих людей, но никаких указаний не дали. Что с ними делать? Они уже собирались заночевать прямо там!
Председатель щурился от света единственного уличного фонаря и пытался разглядеть новоприбывших, тихо переговаривающихся между собой. Женщины сидели на тюках, малые дети за их спинами уже спали, а дети постарше стояли с закрытыми глазами, держась за длинные юбки матерей. Отставшая от семьи девочка заснула на руках у женщины, потерявшей сына. Председатель ушёл в дом и чуть погодя вернулся с большой связкой ключей.
– Идёмте. Такое количество людей сейчас мы можем разместить только в одном месте. А завтра подумаем, как быть дальше.
У путников не осталось сил на разговоры и ропот, и они послушно последовали за председателем. Дойдя до огромного деревянного сооружения, все остановились, и председатель отпёр массивный чугунный замок, висевший на дверях амбара. Из открытых дверей пахнуло свежим сеном и травой. Николай объяснил остальным пришельцам, что они здесь только на одну ночь. Те без лишних разговоров стали укладываться спать, разбившись по семьям. Алёшина мама достала из тюка одеяло и накрыла им посапывающих сыновей. Отец ненадолго вышел, чтобы осмотреться, вопреки уговорам матери никуда не ходить. Несмотря на щели между досками, в помещении было теплее, чем в открытом поле или в степи. Председатель со смотрителем, удостоверившись, что все наконец улеглись, попрощались до утра и вышли.
– Может, нужно их запереть? – шепотом произнёс смотритель, наблюдая, как председатель закрывает амбарный замок на одной проушине. – Вдруг они убегут ночью, а вам потом отвечать? Нас же предупреждали об опасности. Даже не знаю, чего ожидать от шпионов, да ещё и людоедов.
– Бежать ночью в степи с малыми детьми решится только полоумный. На вид это обычные люди, только одеты не по-нашему, да и язык звучит чудно. Ты возвращайся на станцию и смотри в оба. Вдруг привезут следующую партию. Хорошо, что ты быстро привёл их ко мне, мало кому удастся пережить ночь в наших краях, тем более в такой лёгкой одежде, – сказал председатель, похлопав смотрителя по плечу.
– Но куда же мы заселим их? Пустых домов у нас нет, строить новые долго, зима на носу.
– Придётся расселять их по конюшням, складам или, на крайний случай, рыть землянки, а крыши мастерить из веток и камыша. Места у нас много, нужны только умелые руки и трудолюбие.
Глава 3
Когда я только устроилась на работу, моими сонбэ были Бен и Шелби – китаянка из Малайзии, по совместительству жена Сон Теринима4, который называл себя Карлом и был «властелином ресниц». Сама компания не производила ресницы, а заказывала их на условиях OEM с завода во Вьетнаме. Раньше многие заводы в Корее производили ресницы, но со временем этот бизнес перестал приносить выгоду, и фабрики передислоцировались в быстро развивающийся Вьетнам или Китай, где рабочая сила намного дешевле корейской.
Бен и Шелби хорошо объяснили, в чём заключалась работа менеджера по продажам и что нужно было делать. Компания вела деятельность в основном через аккаунты на самой большой коммерческой платформе, где потенциальные клиенты могли прочитать информацию о производителе и отправить запрос на интересующую продукцию. Доступ к аккаунтам имели Сон Териним и Бен. Они и распределяли новые запросы между остальными. Некоторые менеджеры были прикреплены к конкретным странам, например одна девушка занималась заказами из Японии, Ким Тимджаним5 отвечал за продажи в Китае. Когда я только устроилась, большинство менеджеров уже работали с самыми крупными русскоязычными клиентами из России, Украины, Казахстана и других бывших республик СССР. Мне же отсылались малообещающие запросы, когда потенциальный клиент не владел английским и даже не мог воспользоваться гугл-переводчиком. Иногда мне не доставалось и таких, и тогда приходилось самой искать клиентов, выуживая контактные данные с сайтов и соцсетей.
В то утро Ким Тимджаним по обыкновению выслал в групповом чате список входящих сумм. Увидев имя своей клиентки, я с гордостью написала, что сумма в триста долларов – моя, и с рвением новобранца принялась за работу. Нужно было оформить заказ и выставить инвойс на оплату. После нужно было заполнить специальную форму и отнести вниз производственникам. Если заказ был на ресницы, то нужно было проверить их наличие на складе.
Ближе к обеду Тимджаним вышел из своего кабинета и объявил:
– Внимание, у Шелби заказ на десять тысяч, женщинам нужна будет помощь. Если не успеем до шести, остаёмся на ягын6, на ужин закажем чикин.
После обеда все потихоньку стянулись в комнату на первом этаже, где заправляла команда женщин за пятьдесят. Каждый нашёл себе свободное место – либо у стола в центре, либо у стойки. Кто-то наклеивал этикетки, другие паковали каждую бутылку в пауч, вкладывая пакетик силикагеля.