Читать онлайн История одной казачьей станицы бесплатно

1.1. Урок истории среди древних курганов

Историю можно изучать по-разному. Можно обложиться книгами выдающихся российских историков и, перелистывая увесистые книжные тома, страницу за страницей, познать с древнейших времён и до сегодняшних дней разное по наполненности, прошлое нашей страны. Только это будет история общая… История всей, богатой на радостные и тревожные, добрые и жестокие события, страны, в которой мы живём. Но всегда найдутся неутомимые любопытные, которых интересуют одни и те же вопросы: а как именно в моём краю жили люди, с какого времени, каков был их образ жизни, что они оставили после себя, как это отразилось на ныне живущих поколениях. И все ответы на эти многочисленные и нескончаемые вопросы в обобщённом виде и называются краеведением, то есть наукой, изучающей историю именно своего, любимого человеком, края, места на карте страны, где родился, крестился и проживает свою жизнь человек. И тогда к нему приходит осознание того, что он не песчинка на дороге, а индивидуальность, в которой, как в зеркале, отражается прошлое своего народа. И тогда можно поверить, что и его след на тропе жизни будет ярким и заметным для будущих поколений.

До 1917 года краеведение называли «Родиноведением», его преподавали во всех местных учебных заведениях. Краеведение тесно связано со многими науками и учебными дисциплинами: историей (как важная часть), биологией, почвоведением, лингвистикой, топонимикой. Одним из разделов этого предмета была местная география. И вот ученики школ, расположенных в селениях по берегам Северского Донца, как правило, весной, когда наш замечательный донецкий край, наполненный душистым и сладким ветром чабреца и акации, особенно прекрасен, выходили на прогулки с пикниками в бесконечную, залитую радостным солнцем степь. Останавливались на курганах и холмах и, любуясь окружающим ландшафтом, слушали рассказы своих учителей о том, когда образовался и почему так назван их город, станица или хутор, чем знамениты их жители, чем они занимались и что памятного после себя оставили.

Давайте присоединимся к группе учеников гундоровской школы, вышедших на экскурсию в майский день 1913 года. Этот памятный в истории год был годом трехсотлетия царствовавшего тогда дома Романовых, и в Российской империи, как никогда раньше, обострился интерес к истории страны и каждого края, в котором жили россияне. На Дону по всем станицам были разосланы циркулярные письма с предложениями заняться поиском исторических древностей и привлечь к этому все слои казачьего населения, в первую очередь интеллигенцию, а также учеников местных школ и гимназистов.

Школьные учителя отправлялись в походы на возвышенное место в юрте станицы и показывали ученикам границы, или, как в древности говорили казаки, грани юрта. Для станицы Гундоровской они были расположены так… На востоке, куда устремлялся серебристой лентой неспешный Северский Донец, грань юрта станицы проходила по линии от реки и вдоль изгиба берега озера Калач и заканчивалась у высокого кургана на горе, которую издревле местные жители называли Свистухой. Южная грань юрта скрывалась за достаточно высоким каменным гребнем и проходила в районе Провальского войскового конного завода около хутора Аникин.

На западе, там, где заходило уставшее за день южное солнце, грань юрта была обозначена у истоков реки Большая Каменка. Ну, а на севере, откуда часто дул холодный и пронизывающий ветер, называемый казаками по привычке «московским», находилась северная грань юрта. Она как бы пробиралась через лиственный, но достаточно глухой и плохо проходимый южный лес по незримой линии между хуторами Уляшкин и Грачики.

Учителя, дав своим воспитанникам вдоволь полюбоваться удивительным по красоте весенне-изумрудным степным пейзажем и открывающейся лесной панорамой, неторопливо переходили к теме урока и рассказывали о том, с каких времен в донецком крае живут люди.

Начинали с каменного века, с предположений, что древние люди жили в потаённых местах, таких, чтобы до них дикое зверьё не добралось, и проще было укрыться от непогоды; чтобы можно было найти воду для питья и дрова для своих негаснущих костров. К таким местам можно смело отнести отроги Донецкого кряжа, вплотную примыкающие к реке Северский Донец. Старожилы рассказывали, а им в свою очередь поведали потомки первых поселенцев-казаков на Северском Донце, что на правом высоком, гористом берегу реки было много чернеющих пустыми глазницами пещер с явными признаками древних поселений и жилищ. Эти нехитрые укрытия-пещеры разрушены вечно бегущим вперёд временем и самой неукротимой природой, а также и первыми «насельниками» – первыми поселенцами, добывавшими камень для своих нехитрых жилищ.

А что мы увидели, если бы зашли в это убогое древнее жильё? Конечно, это гигантское костровище, с постоянно горевшим, согревающим обитателей пещеры костром, да кучу костей, от убитых и затем съеденных животных рядом с пещерой. Вот, пожалуй, и всё. Покопавшись вокруг пещеры, может быть, нашли сломанные первые орудия охоты и примитивного труда древнего человека. Это кремневые скребки, каменные молотки и топоры, остроконечники, рубила, ножи-пластины, костяные иглы и гарпуны, жернова из камня песчаника для перетирания злаков.

На кого могли охотиться древние люди в этих краях? Тогда здесь в изобилии обитали мамонты, бизоны, дикие лошади, ослы, гигантские олени и даже знакомые нам и по сей день, козы и овцы. Древние люди сообща загоняли зверьё к высоким кручам над рекой и близлежащими балками. А как только, прижатый к круче зверь, обрывался вниз, добивали его всеми своими охотничьими орудиями: стрелами, копьями и даже ножами. Не обходилось и без камней. Уж чего-чего, а камней, какого угодно размера в этих местах всегда хватало.

Совсем рядом с юртом станицы Гундоровской в Рыгиной балке станицы Каменской археологами была найдена стоянка древних людей. Исследователь донецкого края Иван Тимощенков в 1901 году провёл там раскопки и описал найденные «древности» в своей работе, представленной в 1902 году на XII археологическом съезде в Харькове.

Считается, что курганы, которые мы с вами можем видеть в юрте станицы Гундоровской, были оставлены племенами, которые пришли в донские степи гораздо позже древних людей и было это уже после каменного века.

Мирно спящие древние курганы всегда приманивали к себе людей то петляющими, то пропадающими в балках тропами, околдовывали своей мрачной загадочностью. А то, что таинственно, до конца не познано и пугает людские души, конечно же, всегда обрастает самыми загадочными и мрачными легендами.

Существует замечательное выражение, что курганы – это древние архивы донской земли. Подробно их стали изучать во второй половине XIX века. Тогда же в России стали проводить археологические съезды. Каждая губерния и область страны и Донская в том числе, представляли описания проведенных археологических работ и найденных «древностей».

Давайте перенесёмся в одно из донских архивохранилищ и полистаем старые толстые папки с пожелтевшими от времени листами документов.

Вот, например, что можно прочитать в документе, который был направлен в областной статистический комитет. Называется этот документ «Сведения о курганах и городищах в области войска Донского за 1873 год» и в нём приводятся следующие факты:

«В юрту станицы Гундоровской курганов множество, и один особо замечательный на ровной площадке близ озера, называемого Ермаковским. В 300 саженях от оного был когда-то городок, который переведён в другое место и называется теперь станицей. Курган тот, как видно, неприродный, а насыпной, который теперь кругом заросший лесом. До 1860 года находились пасеки, и устроены были на нём для сохранения пчёл мшанники каким-то казаком Гуковым, и, как говорят, к Гукову, в какое-то время пришёл какой-то человек и нечаянно вынул письмо, в котором будто было написано, что на кургане том стоит плита, и от восхода солнца в ней забит костыль, и что будто против того места должны быть деньги, и, кроме того, в том письме написано также, где хранятся деньги близ Донца в Шевырёвом буераке, и будто Гуков достал в буераке деньги, перевёз в этот курган и положил под липу. Липа и ныне существует. Курган тот плоский и имеет на север насыпь саженей[1] на сорок, по которой и был найден курган».

С орфографией и здравым смыслом у составителей этого документа, как видно из текста «Сведений о курганах и городищах в области войска Донского за 1873 год», были большие нелады. А верить или не верить этим «денежным» сведениям, каждый начальник, получивший такой доклад, уже решал самостоятельно.

Уже в другом источнике – докладе Крылова Александра Лукича: «О старине Донской области», сделанном им на VI археологическом съезде в Одессе в 1884 году о городищах и курганах Гундоровской станицы, говорится следующее:

«…В юрту Гундоровской станицы находится одно городище, расположенное на низменном месте, которое занимается полою водою по левую сторону Донца от хутора Старой станицы, в полутора верстах на запад от станицы. Городище известно под названием «Городок». Следов рвов и валов, когда-либо существовавших, незаметно, остатков кирпича и камней нет, вещей никаких и никогда на месте городища не находили. Одни только небольшие возвышения (бугорки) и углубления (ямы) свидетельствуют о бывших на этом месте землянках. В юрту станицы есть интересные курганы.

1. «Богатырь» находится на левой стороне балки Деревечки, недалеко от вершины. От хутора Деревечки в верстах четырёх и от самой станицы в верстах тридцати пяти. Около него в расстоянии от трёх до четырёх саженей – другой большой курган. Оба они имеют вышину до трёх саженей и в окружности до двадцати пяти саженей. Почему кургану дано такое название, никто не знает и в народе по этому поводу никаких преданий не сохранилось.

2. «Ермак» находится на низменном месте, занимаемом водою во время разлива реки Донца по левую сторону, в полутора верстах от хутора Старой станицы и в полуверсте от вышеназванного городища, на берегу Ермаковского озера. В вышину этот курган имеет от четырёх до пяти саженей и в окружности при основании – до двухсот саженей.

3. Водораздел реки Донца и Каменки с их притоками особенно богат курганами, между которыми есть даже довольно большие, но рассказов о них в народе нет».

В отчете, направленном станичным атаманом губернским секретарем Е. Т. Поповым в областное правление по поводу подготовки к проведению археологического съезда в Харькове в 1902 году, канцелярский язык также перемежается с народными поверьями:

«В лесу станичного юрта по левой стороне реки Донца, у озера Ермаковского, недалеко от хутора Старая станица находится насыпной курган под названием Ермаковский. Курган имеет высоту около трёх саженей. Вид его продолговатый, углом в сторону двадцать саженей и в длину сорок саженей, окружность его около ста двадцати саженей. В настоящее время на кургане обозначены ямы. Ямы эти были вырыты в давних годах желающими. Курган этот во время весны при разливе рек, когда заполняется всё водой, остается сухим. Так что от воды на нём безопасно. Есть предание, что на этом месте жил казак Ермак Тимофеевич с товарищами.

Вблизи поселения самой станицы Гундоровской, с правой стороны реки Донца по-над лесом находится гора. Тянется она около трёх верст и носит название Яик. Под ней, на площади около трёхсот саженей, растёт лес. Гора попересечена буераками. На вершине горы расположены три насыпных кургана. Сложены они в одну линию, один от другого на расстоянии двести саженей. Насыпи курганов имеют до четырёх саженей. Почему называется гора Яик, никто из старожилов не знает и вообще никто установить не может.

Вдоль дороги, идущей на станицу Гундоровская из Новочеркасского округа, с левой стороны имеется три кургана. Называют их с давних времён Шевырёвскими. Первый имеет расстояние вокруг семьдесят пять саженей, высота – три сажени, а с левой стороны имеется яма, тоже продолговатой формы. На вершине – тоже яма с западной стороны, и с запада на юг имеется ложбина, по всей видимости, это засыпанная когда-то яма. Второй курган имеет вокруг величину пятьдесят две сажени и высоту 2,1–2 сажени. Наверху его имеется яма, вырытая недавно неизвестными лицами.

Третий курган имеет в окружности пятьдесят восемь саженей, высота его две с половиной сажени находится в целом виде. Из рассказов жителей видно, что на первых двух курганах производились в 1880 годах раскопки археологом Марковым, ныне умершим. По этой же дороге с правой стороны имеются два кургана. Один из них – Остогурский курган, с правой стороны имеет в окружности сорок две сажени, высота – полторы сажени, а курган с левой стороны имеет вокруг пятьдесят две сажени, в высоту – две сажени. Оба эти кургана в целости и никаких признаков их раскопок не имеется».

Желающие раскрывать тайны старинных курганов находились всегда и во все времена. Так, старший ветеринар Провальского войскового конного завода некто Бабенко В. Д. 13 марта 1901 года просил войсковое начальство разрешить ему производить раскопки курганов, расположенных на земле Провальского войскового конного завода, расположенного в юрте станицы Гундоровской, о чём он и дал расписку следующего содержания: «Все предметы, если бы таковые были найдены мною при раскопках, будут представлены мною по начальству».

К сожалению, в архивных делах нет сведений о том, нашёл что-либо ветеринарный врач Бабенко на курганах или нет. Но мы знаем точно, что его работы, впрочем как и других археологов того времени, местным населением не одобрялись. А если после подобных раскопок случался мор скота и начинались болезни или эпидемии среди казачьего населения, то объяснение у казаков, да что говорить, у всех народов мира, всегда было одно – согрешили, нарушили покой и потревожили прах далёких предков. За что и последовало мучительное и жестокое наказание…

Сейчас уже хорошо известно, что курганные насыпи оставлены нам предками как памятники далекой минувшей жизни от киммериян, скифов, сарматов, рассоланов, россов, аланов и других позднейших кочевников. Курганы, с которых открывался сказочный вид во все стороны на много вёрст, заменяли им и монументы, и обелиски, и мавзолеи для каких-либо выдающихся народных правителей, вождей и героев.

Многие курганы первоначально имели довольно красивый вид и были увенчаны каменными мужскими или женскими изваяниями. На некоторых красовались изображения коней, в народе называемые конь-курганы.

Различной была и конструкция могильных насыпей. Одни имели остроконечную форму, в народе их часто называли «острыми могилами». Другие были плоскими и широкими, с расплывчатыми формами и грунтовыми погребениями и назывались они «долгими». Если же на могилах стояли каменные, с равнодушными, стертыми временем и дождями лицами, идолы или бабы, их называли «бабичевыми». Можно также выделить из курганов-могильников и сторожевые, насыпанные на самых высоких и живописных точках водоразделов рек, петляющих речек и степных балок; на каменных зубастых гребнях, или, по донскому выражению, спорах – «споровые» курганы. С них открывается незабываемый вид на большое пространство во все стороны вёрст на тридцать и даже больше.

Были курганы, обложенные камнем по кругу, или «панцирные». Они пережили тысячелетия, сохранив свою форму, а некоторые и внутреннее содержание, но жадность людская разрушила их в несколько тёмных ночей. Только немногие из них избежали вторжения и разорения со стороны святотатцев.

В один из погожих и ясных солнечных дней поднимемся на довольно высокий курган, расположенный по правому берегу реки Северский Донец, между посёлками Гундоровка и Ореховка в черте города Донецка Ростовской области. И лучше это сделать в самый яркий для степи и прибрежных лесов период – от начала до середины мая.

Перед нами откроется потрясающая красота! Как говорится, пока глаз достаёт. На 20–30 километров впереди и по сторонам слева и справа простирается лес. Он ровной зелёной скатертью покрывает проступающие песчаные проплешины. С многочисленными извивами проходит по этому лесу Северский Донец. Слева у меловых гор он петляет, словно сам назад оглядывается. В его зелени можно рассмотреть небольшие озерца, идущие пунктиром вдоль нынешнего русла реки. Это старицы. Обречённые умирать летом, они становятся совсем другими весной, особенно при большом разливе Донца, который случается раз в пять–семь лет.

Но не только здесь радуется глаз. Зелёное дыхание чабера, так в этих местах называют чабрец, перебивает все другие окружающие запахи. Духмяный курган с травой, не утратившей своей весенней свежести, словно стартовая площадка для самой смелой мечты. А смелая мечта на этом приволье одна – полететь бы! Воспарить над лесом, спланировать над степными просторами. Увидеть бы ещё больше, чем с этого самого кургана.

А ещё лучше перенестись сквозь годы назад. Увидеть и запомнить всё в деталях, чтобы подробно потом пересказать любителям-краеведам нынешних и будущих времён.

1.2. Племена и народы сменяли друг друга

Особенно любимым и удачным местом для проведения занятий по «Родиноведению» была уже упоминаемая гора Яик, словно нависшая над Северским Донцом. Восточная её часть достаточно спокойно и полого спускается к берегу реки. В начале XX века по ней, над кручей, петляла небольшая протоптанная пыльная дорожка, которая, в самом конце всё-таки упиралась в не очень глубокий брод. По этому броду, а он с давних времен был частью скотопрогонного шляха, местные жители перегоняли скот через реку на другой берег Донца. Путь для скота предусмотрительно заранее обозначали вешками и зорко следили, чтобы скотина не дай бог не оступилась и не оказалась на стремнине реки. А то потом хлопот не оберешься! Вызволить испуганное животное из воды можно было только гораздо ниже по течению. Местные жители справедливо предполагали, что существовавший до шлюзования Северского Донца брод на скотопрогонном шляхе служил людям долгие тысячелетия. Но что это были за люди, как они выглядели и чем занимались, о чём были их думы и мечты? Давайте поищем ответы на эти вопросы в книгах древних историков и найдём в них сведения о том, что прямо или косвенно относится к замечательной реке Северский Донец и землям, расположенным по её течению.

Разумеется, не все племена, народности и народы сохранили для нас то, по чему можно было бы судить об их образе жизни. Наверняка есть и такие, которые не оставили в истории, как говорится, ни следа, ни «прозванья своего».

В древних письменных памятниках первое указание на население прибрежной части Азовского и Чёрного морей мы находим в сочинениях историков: Геродота, Страбона, Плиния и Птоломея. По их свидетельству все земли от Урала до Дуная населяли скифы – варвары, пришедшие с востока задолго до нашей эры и вытеснившие киммерийцев, переселившихся сюда с незапамятных времен из Азии.

Логографы, или по-гречески «летописцы», оставили нам многочисленные письменные свидетельства об истории, образе жизни, обычаях и даже верованиях скифского народа. Скорее всего, под этим собирательным этническим определением «скифы», у древних историков и писателей подразумевался не один народ, а целая группа племён. Народы, обитавшие в районе Дона и Северского Донца, принадлежали к урало-алтайской группе. Расселившись на огромной территории, скифы создали самобытную культуру, которая оказала значительное влияние на соседние племена. Скифы отличались жестокостью и воинственностью, вели кочевой образ жизни. По словам Геродота, «всё опустошали своим буйством и излишествами». Они взимали с каждого народа наложенную ими дань, но кроме дани совершали набеги и грабили, отбирая то, что было у каждого народа. Вооружённые луками и короткими мечами-акинаками, копьями и дротиками, они сражались как в конном, так и в пешем бою. Основным письменным источником при восстановлении истории жизни и быта скифов являются труды известного греческого историка Геродота, который в четвёртой книге своей «Истории» описал юг нынешней России задолго до нашей эры. Кроме того, сведения о других народах, населявших эти места, сохранились в сочинениях знаменитого врача Гиппократа, жившего во второй половине V века до нашей эры. В рассказах знаменитых греков об окружающем их мире сообщалось о том, что союзом скифских племён была создана громадная по территории держава – Скифия.

Геродот писал: «…страна Скифия представляет собой богатую травой и хорошо орошаемую равнину. По этой равнине протекает много рек». Сопоставляя данные разных учёных и писателей древности, современные историки пришли к выводу, что Северский Донец во времена скифской державы именовался Сиргисом.

Храбры и воинственны были скифские племена. Поэт Овидий в I веке нашей эры писал: «…слава скифов – в стреле, в полном колчане и быстром, не знающем устали, коне». Сражались скифы пешими и конными. Их отличали выработанные постоянными тренировками сноровка, сила и ловкость. Чтобы победить врага, скифы использовали любые средства и ловушки, часто шли на хитрость.

Главным, тщательно оберегаемым богатством кочующих скифов, были табуны лошадей, стада рогатого скота и овец, так как основу хозяйства составляло кочевое скотоводство. Разводились главным образом лошади и овцы, скот, наиболее приспособленный к длительным переходам. Занимались кочевники также и охотой.

Жильём для скифов служили четырёх и шестиколесные повозки – кибитки, которые закрывались войлоком и кожами и внутри были устроены как дома. Они были непроницаемы для дождя, снега и довольно хорошо защищали от холода и ветра. В повозки запрягали две-три пары скифских безрогих комолых волов. В кибитках передвигались женщины и дети, а мужчины ехали верхом. За ними пастухи гнали стада и табуны. Кибитки также использовались для сооружения круговых укреплений в случае нападения врагов.

Передвигаясь с места на место, кочевники находили обильную пастбищами и водопоями, удобную для жилья территорию и оставались на ней до тех пор, пока хватало корма для скота. Питались они незамысловато: жареным, запечённым на костре мясом; из поколения в поколение пили изумительное по своим питательным и витаминным свойствам лошадиное молоко – кумыс, из которого хозяйки умели готовить иппаку (сыр из кобыльего молока).

Повседневная жизнь свободного скифа сравнительно обеспеченная. Края заселения тогда изобиловали рыбой и дичью и обычно племена не испытывали недостатка в продовольствии. Часто они готовили мясное рагу в огромных котлах особой формы. Как и большинство людей, скифы любили получать от жизни удовольствия. Гиппократ писал, что они были толстыми, ленивыми и весёлыми, любили наилучшим образом провести время. К тому же скифы были хорошо знакомы с вином, но невоздержанны в его употреблении, так как в отличие от греков пили его, не разбавляя водой. А пить вино неразбавленным, в те времена, считалось признаком отчаянного варварства.

Конь для скифа был и добрым спутником, и работником, и бойцом, и даже товарищем. Вероятно, поэтому в дошедших до нас, первоначально нетронутых охотниками за сокровищами, скифских захоронениях, так много предметов и утвари с изображениями лошадей. В Скифии большинство воинов имели в собственности значительное количество лошадей, а вожди племён, как правило, обладали большими стадами жеребцов и племенных кобыл.

Немногочисленные скифы-земледельцы обрабатывали почву в удобных местах с помощью тех же волов, используя их в качестве тягловой силы. Сеяли хлеб, как для собственного употребления, так и для продажи. Подсобными занятиями служили рыболовство, бортничество (пчеловодство) и охота в лесах и степях на зверя. У них даже появились прирученные охотничьи собаки.

Далее в многовековом калейдоскопе истории одни племена и народы сменяли другие. Ушли скифы. На смену им пришли сарматы, и они владели берегами Дона и Северского Донца более трёх столетий.

После ряда военных столкновений сарматы и такой же воинственный кочевой народ – готы, заключили военный союз. Но он быстро превратился в господство готов над сарматами. Поиски сарматами убежищ на просторах Дона, Северского Донца и в других краях продолжались не более одного-двух веков, пока новая волна кочевников монгольского происхождения, имевшая в авангарде гуннов, не смела до основания готскую империю, а вместе с ней и остатки сарматских владений.

С уходом гуннов господство над Доном перешло к славянам, которых с юго-востока теснили хазары и аланы. В середине VII века по берегам Дона и Северского Донца возникло множество хазарских крепостей с воинскими гарнизонами. Так появилась обширная Хазарская империя.

После разгрома в 965 году Хазарского каганата киевским князем Святославом, в придонских степях жило славянское население. Несколько позже появились печенеги и половцы. По берегам Дона и Северского Донца кочевали «бродники», занимавшиеся охотой и рыбной ловлей. Некоторые историки называют их «прототипами казачества».

Весной 1185 года на притоке Северского Донца – речке Каяле – произошло сражение дружины с половцами, воспетое в «Слове о полку Игореве». Судя по этому произведению, Северский Донец полюбился князю Игорю, он не раз беседовал с величавой рекой. Давайте откроем одну из страниц памятника древнеславянской письменности.

Донец говорит:

«О, князь Игорь! Немало тебе величия…»

Игорь говорит:

«О, Донец! Немало тебе величия, что лелеял князя на волнах, постилал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, одевал его теплыми туманами под сенью зелёного дерева, ты стерёг его гоголем на воде, чайками на его струях, чернядями на ветрах».

Кроме печенегов и половцев, начиная с XIII века, на Дон и Северский Донец хлынули татары. Русские летописи полны сообщений о том, как бились славяне попеременно, то с печенегами, то с половцами, то с татарами. Затем наступили мрачные времена монголо-татарского ига. Или как его сейчас принято называть – длительный период политической и даннической зависимости русских княжеств от монголо-татарских ханов.

В русских летописях места по Дону и Северскому Донцу получили название – «поле», а в польских летописных источниках можно найти другое название – «Дикое поле». При таком словосочетании перед каждым встают только образы диких людей. Насколько они были дикими, будет рассказано далее.

И всё это время, невозмутимо наблюдая за радостями и страданиями, битвами и войнами, текла река Северский Донец. Кто только в ней не поил своих коней! Кому только не приходилось преодолевать её в бесчисленных войнах и набегах! Текла река, принимая самое активное участие в истории человеческих взаимоотношений, а вместе с ней, год за годом шла история замечательного донецкого края.

1.3. От казачьей вольницы – к войску Донскому

В самом начале XVII века появилось на свет первое подробное описание русских земель, получившее странноватое название, – «Книга Большому Чертежу». Это было подробное описание карты всей территории страны, ставшей впоследствии Россией, а также соседних с нею государств, на основе так называемого «Большого Чертежа всему Московскому государству». По своему замыслу книга служила в XVII веке практическим руководством для «государевой службы посылок».

В «росписи реке Донцу и кладезям» указывалось, что по левой стороне Донца расположено урочище Митякин колодезь. От него, как предполагают некоторые донские историки и пошло название Митякинской станицы. В этой же древней книге был указан и Вишневецкий колодезь. Находился он, надо полагать, на месте хутора Вишневецкого Каменского района Ростовской области.

Это место нынешние жители окрестных сёл и городов знают по расположенной напротив, на правом берегу Донца, турбазе некогда крупнейшего в Европе Донецкого экскаваторного завода.

Если от этого современного ориентира пойти строго на юг, а затем стать спиной к Северскому Донцу и бросить взгляд перед собой, то перед нами откроется такая картина…

Вместо гладкой, как стол, зелёной равнины, покрытой лесом, вы увидите высокие холмы, почти что горы-отроги Донецкого кряжа.

Эти молчаливые свидетели суетливой человеческой жизни уходят вдаль на юг, туда, где в полдень зависает в зените солнце. Данные возвышенности в древности называли гребенными горами. В поле вашего зрения окажется как минимум три гребня. На них, словно щербатые зубы драконов, торчат под большим наклоном старые, в прозелени мха, серые камни. Это либо камень песчаник, либо известняк, в зависимости от геологического строения этих гребней. На закате солнца вершины этих каменных зубьев становились для казаков солнечными часами. Жизнь сверялась по ним изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год.

На вершинах этих же гребенных гор раскладывали в средневековье костры. С их помощью оповещали по цепочке, идущей на север, о том, что на Русь надвигаются полчища врагов и пора опять готовиться к очередной кровавой битве.

Где-то на территории нынешнего Каменского района Ростовской области в XVI веке находился татарский перевоз.

Он шёл узкой полоской мимо Лихого колодца (где протекает река Лихая), пересекал в наиболее удобном месте Северский Донец и далее, по-волчьи, крадучись продвигался на север. Это был наиболее короткий путь с юга на север, в центр Московской Руси.

Этот, досаждающий лихими набегами неугомонных соседей татарский перевоз, постоянно сторожили казаки, залегая в скрытых от глаза терновых балках и заросших донником да боярышником расщелинах. Тогда, этих поросших мелким кустарником и густой травой мест, было гораздо больше, чем сейчас.

Сторожить перевоз подряжались казаки из близлежащих городков, расположенных как по правому, так и по левому берегу Донца.

Воюющим сторонам в те времена было не до таких понятий, как патриотизм и идеология. Войны без названий и хронологических рамок, не утихая, шли одна за другой. Это была кровавая длительная и жестокая борьба за жизнь между христианским казачеством и незваными пришельцами с юга. Беспрестанно воюющие стороны подстерегали путников на перевозах, переправах, степных дорогах и балках, внезапно нападали и беспощадно истребляли друг друга.

Увы, такое было время, такие были нравы, и не только на Дону или Северском Донце, но и по всей Древней Руси. От последствий военных действий во все века страдали простые люди. Они срывались с насиженных мест, превращались в беженцев и уходили, куда глаза глядят и ноги несут. Глаза же, в основном, смотрели на юг. Туда, где теплее и светлее, где много незаселённых мест, следовательно, и больше возможностей прокормиться и сохранить себе и своему потомству жизнь.

Ряды поселенцев по Северскому Донцу пополнялись не только беженцами от междоусобной борьбы, но и, прежде всего, беглецами из крепостных вотчин. Беглые крепостные крестьяне доходили до Северского Донца и оседали здесь в городках, основанных их предшественниками, такими же, как и они, беглецами. И эти беглецы были представителями самых разных народов.

Посол Василий Коробов, в мае 1515 года, оказавшись на Северском Донце, оставил запись о том, что «на Донце, за пять дней до Азова, рязанские казаки, сопровождавшие посольство, действительно встретили двух татар, а с ними «жонку татарку, да детинку татарин же и полонили их».

Тогда донской край был очень богат. Масса зверья, птиц, рыбы, мёда, ягод и всего прочего съестного, что давала почти дикая природа, привлекала десятки, сотни и тысячи переселенцев из разных мест и в первую очередь из России.

Но дикой была не только окружающая первых переселенцев природа. В те давние времена здесь не было никакого оседлого населения, только мужчины – отважные кормильцы из разных племён рыскали в поисках лёгкой наживы. Отрядами или в одиночку они бродили вблизи границ тогдашней Руси, устраивали засады возле пролегающих на юг торговых путей, по которым шли караваны в Азов, Крым и дальше, в Константинополь к туркам.

Коварно подстерегая караваны и обозы, грабители разоряли их и пограничные селения, уводили жителей в плен, чтобы потом продать их в рабство заморским купцам. Вот почему переселенцы из России не решались на первых порах далеко углубляться в степи и леса, спускаться вниз по течению Дона и Северского Донца. Они предпочитали селиться на окраинах бывшей Руси, отсюда время от времени выходили на промысел в вольные степи. Только шли они уже не поодиночке, не на страх и риск каждого отдельного человека, а объединившись в сообщества, в товарищества, которые ставили себе одну цель – промышлять дарами, тогда ещё почти нетронутой природы. В то же время всё, что этим первым артельщикам удавалось добыть, являлось отличной приманкой для кочевников. Тогда эти «гулебные» товарищества (или промысловые артели) стали вооружаться и защищать себя и плоды своего нелёгкого труда. Так из военно-промысловых артелей, спустя многие века, сложилась донская войсковая община, ставшая впоследствии Всевеликим войском Донским.

Развитие военно-промысловых артелей привело к установлению строгой иерархии в организации жизни и отражении нападений кочевников. У каждой такой артели появился, как и требовала этого боевая жизнь, один военачальник. Он распоряжался устройством товарищества в военном отношении и руководил всеми членами артели во время стычек с непрошеными гостями.

На такую роль выдвигались люди смелые, умные и отважные, с твёрдой волей, редкими физическими и моральными достоинствами. Это и были первые донские чудо-богатыри – атаманы. Обращаясь к своему атаману, в дань уважения, казаки говорили: «Куда ты глазом кинешь, туда и мы кинем головы свои».

Развесёлое казачье племя жило общежительными братствами, артелями, общими сумами. С тех давних времён распространилось среди них известное выражение «односум», указывающее на дружеские связи и земляческие отношения.

Шло время, и не только защита от кочевников стала главным делом «гулебных ватаг» – первых казаков. Они стали отправляться за дальние леса, реки и моря в военные походы, которые всё больше и больше напоминали лихие набеги. Возвращаясь с добычей, казаки с атаманом «дуванили дуван», то есть делили награбленное добро. «Без атамана и дуван не дуванят», – говорили они, производя делёж добытого, когда поровну, а когда и по справедливости, в зависимости от военных заслуг в походе. На гневные упрёки в таком разгульном поведении, звучавшие из далёкой Московии, они отвечали просто: «Грозен государь, прикажи нам на Дону, чем кормиться?»

Исстари повелось, что на Дон стекались люди бесстрашные, свободолюбивые и в то же время неуживчивые, не терпящие диктата и чужой воли над собой. Именно такие, бросали в народ призыв: «Уйду на Дон, богатство наживу».

Богатство нажить удавалось далеко не каждому, а вот столь желанную свободу, в условиях почти полностью закрепощённого русского крестьянства, получить удавалось почти всем. «Гульба», то есть набеги на соседние владения, охота и рыболовство, уже становились символом столь желанной для вчерашних крепостных свободы.

Первые жилища казаков, гулевых людей, делались так, чтобы при отсутствии промысла или появлении какой-либо опасности, их было не жалко бросить, а в случае вражеского нападения, можно в них укрыться и дать отпор врагу. В книге Александра Ивановича Ригельмана «История, или повествование о донских казаках», описано, что представляли собой первые казачьи городки. Это были небольшие укрепления, обнесённые двойными плетнями, пространство между которыми было набито землёй, а наружный плетень, кроме того, был обвешан сухим дерном. Внутри такого городка-крепости помещались незатейливые избы, курени, а то и просто землянки.

Казаки отвечали недругам: «Пускай пламя набегов сожжёт городки наши, через неделю заплетём новые плетни, набьём их землёю, покроем избы, и городок будет готов. Скорее враг устанет сжигать жилища наши, нежели мы возобновлять их».

Северский Донец – серьёзное препятствие для кочевников, которые стремились напасть на Русь. Преодолевая его, они использовали разведанные броды и перелазы, которых по Донцу насчитывалось немалое количество. Казаки непременно выясняли намерения пришельцев с юга и с востока и по цепочке уведомляли русских воевод. В сентябре 1565 года крымский хан Давлет Гирей с многочисленным войском начал переправу через Северский Донец. Казаки вовремя известили пограничные русские города и хан был разбит.

Но и кочевники не прощали подобного и мстили казакам. В 1569 году крымцы (татары) напали и безжалостно разорили на Северском Донце обжитые городки Ивана Мотяки (есть сведения и о прозвище Митяка), находившиеся там, где ныне расположена Митякинская станица.

Бежавшие в панике жители укрывались сами и прятали свой немногочисленный скарб и скот в левобережных лесах по течению Донца. И, как знать, может быть, именно тогда появились зачатки селений на удобных для жизни возвышенных местах левобережья Донца.

С того далёкого времени XVI века и появилось в языках разных стран непереводимое, но живучее и певучее слово «казак». Оно стало не только определять принадлежность к этнической группе на юге Руси, но и состояние вольной и свободной души наших далёких, трудолюбивых и бесстрашных предков. По строго научному определению, оно в тюркских языках и означало «вольный, свободный».

И это подтверждалось донесениями русских дипломатов в начале царствования русского самодержца Ивана Грозного. В них можно прочитать, что «донские казаки, наши холопы, в нашей земле, многое лихо учинили, а потом убежали на поле». Полем, уже привычно в документах того времени, именовали земли по Дону и Северскому Донцу.

Для казачества самой первой, почитаемой исторической датой, является 1570 год. И вот почему. Иван Грозный, отправляя в Константинополь, по-прежнему именуемый русскими Царь-Градом, своего посла Ивана Петровича Новосильцова, через Рыльск и Азов, повелел донскому атаману Михаилу Черкашенину проводить его до донских зимовищ. Атаманам и казакам, всем и без отмены, была послана 3 января 1570 года царская грамота о том, чтобы Ивана Петровича Новосильцова слушали во всех государевых делах, «тем вы нам послужили, – писал царь, – а мы вас за вашу службу жаловать хотим». В апреле месяце (1570 года) Новосильцов прибыл на Северский Донец. Здесь для него были построены суда и уже отсюда атаман Черкашенин с казаками провожал его до крайнего казачьего пункта, Аксайского устья. На обратном пути в Московию, посла также сопровождали казаки. Именно январь 1570 года считается официальной датой признания донских казаков, как служивого люда, способного выполнить волю русского царя и послужить ему.

Через сто лет, в 1670 году, современник царя Алексея Михайловича о службе донских казаков говорил так: «и тех донских казаков на Дону емлют для промысла воинского, посылают в подъезды, подсматривать и неприятельские сторожи скрадывать, и даётся им жалованье, что и другим казакам. А буде их, казаков, на Дону с двадцать тысяч человек, учинены для оберегания понизовых городов от приходу турских, татарских и ногайских людей и калмыков. И дана им на Дону жить воля, начальных людей меж себя, атаманов и иных, избирают и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу».

В 1682 году войсковой атаман Фрол Минаевич Минаев, тот самый, что стоял у истоков основания Гундоровской станицы, писал крымскому хану Мурат-Гирею: «Мы люди небогатые, стад конских и животных у нас мало, городки наши не корыстны, оплетены плетнями, обвешаны тёрном и добывать их нужно твёрдыми головами, на посечение которых, у нас есть сильные руки, острые сабли и меткие пищали…»

Своеобразная боевая жизнь выработала у казаков особый кодекс нравственности. Храбрость и взаимовыручка в бою, стремление поделиться со своими односумами последним, презрение к житейским трудностям были их первейшими добродетелями. Несмотря на всеобщую бедность, воровство и обман между своими, считались гнуснейшими преступлениями и в случае их открытия, виновных жестоко наказывали.

Казак того времени был, как сказали бы сейчас, существом глубоко общественным. Историки утверждали, что ему, как и древнему греку, нужна была общественная площадь, называвшаяся в казачьих городках майданом, или станичная изба, к которой пристало название курень, где он, сидя в кругу друзей, мог бы выпить чарку хлебного вина, перекинуться словом с окружающими, вспомнить дальние походы и заиграть, как казаки говорили и тогда, и сейчас, старинную песню:

2.1. В гундоровском юрту поселиться…

Правовые основы заселения станиц, раскинувшихся по Северскому Донцу, хоть станицы Гундоровской, хоть соседних – Луганской, Митякинской или Каменской, были примерно одинаковы. Прослышав про вольные и свободные просторные земли, заселялись беженцы и новые пришельцы на Дон и Северский Донец безо всякого разрешения со стороны кого бы то ни было. Пустующие или незанятые земли назывались «в пусть лежащими», и на них пришельцы с севера строили свои городки «по реке Дону и по другим, впадающим в оную большим и малым рекам».

Во второй половине XVII века началось разделение поземельных довольствий (или юртов) между городками и впервые появилось ограничение «права» самовольно захватывать новые земли.

Желающие основать городок в необжитом месте были обязаны явиться в главное войско со словесною о том просьбою и за разрешением «обысканный юрт занять». Войсковой круг по рассмотрению таковой просьбы «дозволял охотникам занять просимые места и собрать столько людей, сколько могут от того юрта прокормиться».

Было и так, что проводилось тщательное расследование: не возникнет ли от этого решения «утеснение» другим станицам. И только после этого просителям разрешалось «юрт занять и, собрав станицу, городок устроить и жить, как и иные наши городки». Одновременно первопоселенцам выдавалась «заимочная грамота», позволявшая новым хозяевам самостоятельно владеть юртом и вести хозяйство по своему мудрому разумению.

Занимая в конце XVII века землю, казаки начинали относиться к ней как к «государевой», и в своем челобитном прошении заявляли, чтобы им Великий государь пожаловал и велел занять юрт. Хотя ещё ненамного раньше, при обилии пустующей земли и при её необработанности, казаки занимали её столько, сколько было угодно широкой казачьей душе, и «покуда доставал выстрел из пищали».

Так как зачастую между казаками разгорались нешуточные «земельные» страсти, войсковое начальство вплоть до конца XVII века неустанно заботилось об учёте и справедливом занятии «пустопорожних земель». Тому способствовали и стихийно установившиеся правила землепользования. Было, например, такое «установление»: кто вспашет пустующую землю, тому она и будет принадлежать четыре года. На пятый же год, если хозяин её не вспашет, то имеет право пахать её всякий, как общественную. Если кто-нибудь проявлял старание и, занимая поле, загораживал гумно и ставил шалаш, к тому уже никто не смел припахивать землю ближе пятидесяти саженей. Но так продолжалось недолго. Московские правители были явно недовольны. Ведь подобное землепользование, вкупе с казачьей вольницей, неудержимо манило вчерашних крепостных, бежавших из барских вотчин, крестьян, спасавшихся от лютого произвола и холопской неволи. И вот уже одна за другой на Дон доставляются царские грамоты с требованиями не увеличивать число поселенцев за счет беглецов. Во времена, когда только начинала заселяться станица Гундоровская, в 1683 году атаман Фрол Минаев отвечал на царские грамоты: «Теперь у нас вольных много, унимать нам их нельзя потому, что всем нам, старшинам, от голытьбы теперь стало тесно». А на просьбы о выдаче с Дона воров и раскольников Фрол Минаев в своих ответах жаловался: «Мне и другим старшинам и добрым казакам говорить (о выдаче) нельзя потому, что нас голытьба изобьет». А если эту переписку не цитировать, то достаточно вспомнить другое хорошо известное, крылатое, гревшее души беглецов, выражение: «С Дону выдачи нет!»

Станица Гундоровская была признана как селение, согласно войсковой грамоте от 3 января 1681 года (7189 года по допетровскому летоисчислению). Атаманом войска донского тогда был выбран уже упомянутый Фрол Минаев (вершил он дела на Дону с 1680 по 1700 год).

В грамоте от 3 января 1681 года было написано следующее:

«От донских атаманов-молодцов, от Фрола Минаевича и от всего Великого Войска Донского вверх по запольной нашей реке, по Северскому Донцу, городок от городка, покамест наш казачий присуд.

Ведомо вам, атаманы-молодцы, будет в нынешнем в 7189 г., генваря в 3 день, били челом великому государю и великому князю Фёдору Алексеевичу всея великия, и малыя, и белыя России самодержцу, в кругу словесно из Кагальницкого городка Михайло Иванов, да Ведерникова городка Иван Медведь, Аника… а в словесном своём челобитьи сказали, чтобы им великий государь пожаловал и велел им занять юрт Гундоровской. И по указу великого государя, и по нашему войсковому приговору мы, Всевеликое Войско Донское, велели ему, Михаилу Иванову, со товарищами в Гундоровском юрту поселиться и станицу собрать, сколько им угодно, чтоб прокормиться».

Надо пояснить, что неоднократно упомянутое в этой главе слово «юрт» первоначально в старину у татар означало кочевое владение одного улуса, участок земли или целая область, вместе с прилежащими к ним водами, состоявшие в наследственном и безраздельном владении улусного общества.

Казаки, у которых взаимопроникновение культур, языков и обычаев с народами тюркской группы было очень велико, взяли это выражение к себе в обиход. Итак, юрт стал означать земельное владение станичного общества.

При основании новой станицы производился «развод рубежей», точно определялись границы с соседними казачьими поселениями. Станица Гундоровская, так же, как и другие казачьи станицы, получила «разводную грамоту», которая долго служила документом, определявшим право станицы на её земли.

От правильного развода рубежей зависело очень многое. Это и мирные, добрые отношения между станицами, спокойная и размеренная, а может быть, и сытная по возможностям того времени жизнь, целого казачьего селения. Это и плодородные поля, и вековые леса, и удобные, полные разнотравья для скота, пастбища, и всегда обильные водопои, и скромные степные речушки, и всё то, что определяло уклад жизни и благосостояние целых поколений. Вот почему, определение границ или граней по краям юрта для каждого казачьего поселения производилось по поручению жителей людьми, которых казаки называли «правдами». Воистину, правда была не обезличенная. Трудами этих людей составлялась «разводная грамота», которая служила вечным актом земельного владения и охраняла границы юрта от захватов со стороны соседей и влиятельных старшин. А когда со временем возникали земельные конфликты, то главным войском производились проверочные разводы рубежей. Часто случались споры между станицами о размерах юртового довольствия. Войсковая канцелярия назначала комиссию, в неё включались от спорящих сторон самые авторитетные старики, которые, в присутствии всех целовали Крест и Евангелие и клялись, что будут говорить сущую правду. Затем комиссия внимательно выслушивала их показания по поводу нарушенных границ. Они проверялись сыскным старшиной «на месте» и только тогда постановлялось решение.

Из поколения в поколение, из уст в уста, казаки, многозначительно поглядывая друг на друга, пересказывали такую байку. Для того чтобы уточнённые границы лучше и на века помнились в народе, как из своей, так и из соседних станиц, собирали всех мальчиков одного возраста, долго водили их по меже и секли розгами в тех местах, где стояли знаки, определяющие грани станичного юрта. Как кого высекут, так и пустят, побитого, бежать домой. Старшие станичники надеялись, что каждый мальчик до старости будет помнить то место, где был принародно сечён. Жестокое, но развлечение.

В 1683 году, в далёком-далёком от вновь образованной станицы Гундоровской, в городе Амстердаме, была издана учёным Иоганном Ван Ваксбергом карта Таврии. К Таврии европейский географ относил и донские просторы.

Думается, карта не была, даже по меркам того времени, точной. Но уже тогда на ней были обозначены довольно-таки густые леса не только на левом, но и на правом берегу Северского Донца, а на месте станицы Гундоровской имеются точки, скорее всего, определяющие места казачьих поселений.

В 1690 году, через девять лет после образования станицы, в лесах левобережья Донца развернулись кровавые события, связанные с набегом крымского хана Мункотемира. В казачьем гундоровском городке спасались от этого набега и пострадавшие казаки и калмыки, и даже брат этого Мункотемира – Богатырь-Черкес.

В начале XVIII века, особенно после крестьянского восстания 1707–1709 годов, на Северский Донец и в юрт станицы Гундоровской, хлынули беглые крестьяне. Среди них было немало старообрядцев. Ревнителями православной веры выступали, разумеется, местные священники. В 1714 году священник станицы Гундоровской отец Василий доносил епархиальному начальству о появлении в лесах станицы беглого монаха раскольника Макария, «который пущает в мир прелестные слова, не велит к церкви ходить, ни под крест, ни под Евангелие, благословения не принимать».

В 1786 году, в Санкт-Петербурге, во времена правления Екатерины II была издана пограничная карта земель Войска Донского. Эта карта обозначала все станицы по течению Северского Донца, в том числе и станицу Гундоровскую. Станица в то время, разумеется, обозначалась на левом берегу Донца. Примечательность этой карты состоит также в том, что река Большая Каменка показана на ней большой полноводной рекой.

Краеведы давно ведут продолжительные споры, от какого же понятия или слова берет начало название станицы. Версий здесь немало, и очень стоит над ними поразмышлять…

Есть такая версия, что название станицы Гундоровская идёт от древнего казачьего городка Гундары. А оно, скорее всего, возникло от слова гундосый, говорящий в нос. И вот почему…

В те, стародавние времена, на Северский Донец, как на один из первых по-настоящему многоводных и лесных рубежей по пути на юг, стекались беглые, воровские, а значит, «ослушные» и прочие лихие люди. По жестокой традиции тех лет, лихоимцам и ворам вырывали ноздри и, конечно, делали это не столь хирургически изящно. Жертвы такой жуткой операции говорили в нос. Вот первое, но, разумеется, не самое достоверное объяснение названия станицы. Есть и другая, не менее интересная версия…

Среди первых поселенцев на Дону и Северском Донце оказался лихой казак Сазонко Гундин. Он со своими соратниками обосновался на Северском Донце, и его потомки, но уже с несколько измененной фамилией, могли дать название станице.

Имеет право на существование и такая версия. Князь Федор Давыдович Палецкий (шестнадцатое колено от Рюрика) имел троих сыновей, которые носили прозвище Гундоры. Среди предводителей Киевской Руси были прозвища Лавор, Тудор, Кундувдей. Где-то рядом по звучанию и Гундор. Князь Давыд Васильевич Гундор был воеводой при Иване Грозном. Князь Андрей Иванович с таким же прозвищем в 1611 году был сокольничим при дворе царя. Так что крестьяне, бежавшие из имений князей с прозвищами Гундоры, вполне могли образовать селение с таким названием. Но, повторяю, это всего лишь одна из версий и, может быть, не самая достоверная.

А было ещё в XIX веке распространено поверье, что будто на левом берегу Донца поселился когда-то нелюдимый и страшный унтер-офицер, унтер в кратком звучании. И что этот унтер дал начало казачьему селению. Со временем «унтеревская» станица трансформировалась в «гундеревскую», «гундаревскую», так сказать, со всеми вытекающими отсюда фонетическими последствиями. Здесь налицо одно лишь несоответствие. Унтер-офицеры в казачьих войсках назывались урядниками, и тогда станица должна носить название «урядницкой». Кроме того, следует напомнить, что унтер-офицерские чины в русской армии были введены по Уставу воинскому только в петровские времена, в 1716 году.

Многие из станиц на Дону носили прозвища: станица Каменская – «Сучка в башлыке», Константиновская – «Лягушка», Усть-Быстрянская – «Сова», Вёшенская – «Куцые», Ольгинская – «Гур-гур-гур», Зотовская – «Бугаи». А вот гундоровских казаков испокон веков так и называли – «Гундоры» или «Гундары». Остальные прозвища вместе с пояснениями их появления, думается, приводить нет смысла. Они непривлекательны и малоправдоподобны, к тому же связаны с человеческими пороками и эту книгу они никак не украсят.

2.2. История станицы. Шёл век за веком

Мятежный нрав жителям станицы, наверное, на каком-то генетическом уровне передали её основатели-казаки того же кагальницкого городка, в котором жил когда-то Степан Разин. Михаил Иванов, который, судя по тому, что его имя стоит первым среди подавших челобитную, был застрельщиком заселения станицы. Он, скорее всего и выбрал самое первое место под поселение на берегу Северского Донца. Красивейшая местность до сегодняшнего дня носит название Станичный луг и находится напротив верхней части хутора Поповка. Заселение сначала было незначительное, всего полтора-два десятка домов, которые полагается правильно называть казачьими куренями. Из-за частых разливов Северского Донца возводились они на высотках, да на дубовых сваях. Между куренями были проложены мостки, по ним в половодье передвигались казаки. Также на сваи были подняты амбары, сараи и сенники. А основным средством передвижения во время разлива реки служили лодки. Вот такая была казачья «Венеция».

Неизвестно в каком году станица переселилась выше по левой стороне реки в урочище Телятники, близ давно использовавшегося казаками колодезя. Место было выбрано почище и посуше, возвышенное и песчаное, но все равно, как оказалось впоследствии, не совсем удачное. Поэтому в 1765 году станица из-за частых весенних разливов и наводнений и засыпавших её песков, переселилась на третье место, тоже на левом берегу Северского Донца, в район нынешнего хутора Старая Станица.

Но прошло не так много времени, и в 1784 году – новое переселение. Произошло оно из-за того, что коварный Донец переменил своё гуляющее русло ближе к Белым горам. Замаявшимся от разливов реки жителям станицы снова пришлось подняться с насиженного и обжитого места, чтобы перейти на более удобное и спокойное для жизни в четвёртый раз. Там теперь и находится хутор Михайловский. Полвека после последнего – четвёртого – переселения терпеливо и любовно отстроенная казаками станица делилась на три неравных части: Власовская, Серединовка и Михайловка.

Ещё в середине XIX века напротив хутора Старая Станица сохранялись остатки сооружений для выработки каменных пушечных ядер.

Наверное, исторические названия местностей в юрте станицы Гундоровской связаны с какими-то преданиями. Иначе как объяснить такие народные, совсем не топографические названия балок: Ужасная, Аказная, Хармуна, Батырская, Суходол и Дуванная. Курганы носили тоже весьма своеобразные названия: Острый, Самсонов, Баба, Свиногеевы, Дубовый, Посеков, Архипов, Попасной и, наконец, курганы Шевырёвы.

Очень интересно то, что преданий, и устных, и записанных в каких-то разрозненных источниках, можно встретить достаточно много. А вот архивных источников о жизни казачьей станицы с момента её основания, с 1681 года, и до середины XIX века удивительно мало. Их приходилось собирать по мелким крупицам.

Для начала я обратился к энциклопедическим источникам. В энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, изданном в Санкт-Петербурге в 1898 году, в заметке о станице Гундоровской можно прочитать: «Здесь Пётр Великий после завоевания Азова в 1696 году учредил «почтовую гоньбу», сдав с подряда гундоровским казакам доставку писем из Азова до Валуек».

Следует пояснить, что городок Валуйки находится в нынешней Белгородской области. А во времена Петра I через него пролегал почтовый тракт и от станицы Гундоровской приходилось езды на лошадях никак не меньше четырёх-пяти дней пути.

Через соседнюю Каменскую станицу проходил более оживлённый Казанский тракт. Так он назывался не потому, что вёл в Казань, а потому, что по нему можно было добраться до северной окраины Земли войска Донского, в станицу Казанскую.

В 1737 году было принято положение, по которому велено войску и, соответственно, каждой станице иметь определённое число казаков с упряжными повозками и лошадьми. Содержание почтовой гоньбы было одной из основных обязанностей гундоровского станичного атамана. Ежегодно по станицам Донецкого округа проводились парады и смотры казаков с упряжными повозками и лошадьми, отряжаемыми на почтовую гоньбу. Ведала такой казачьей службой военно-походная канцелярия. Срок службы на почтовом тракте для казака был определен в один год, за службу он получал жалованье, провиант для себя и фураж для лошади.

Проявился со временем и такой недостаток, как снаряжение на почтовую службу старых, бедных и больных казаков. Чтобы подобных недостатков было меньше, следил за казачьей службой на почте смотритель почтового тракта, а в его аппарате был помощник, именуемый комиссаром. В их докладах можно найти жалобы на то, что лошади «наряжаемые на почтовую гоньбу по природе малоспособны к упряжи и перенесению тяжестей… Лошади часто впрягались нековаными. По гололёдке они скользили, а порой и падали». Оттого и скорость передвижения на проезжих трактах снижалась до пяти верст в час и даже менее.

Но и при такой скорости Казанский тракт (потом его стали называть Московским) оставался основной дорогой на Москву. Для его обслуживания основывались даже новые хутора. В распоряжении войскового начальства об этом говорилось так: «Для доставления проезжающим и проходящим необходимого приюта и продовольствия на Московском почтовом тракте от Новочеркасска до Каменской станицы Войска Донского основать два хутора, один из них – при речке Лихой на месте бывшего посёлка Фомина.

… вызвать охотников из г. Новочеркасска и двух станиц – Каменской и Гундоровской, а в случае надобности переселить из этих мест по жребию. Поземельное довольствие казакам назначить по усмотрению Войскового правления и сношению с межевой комиссией».

В 1766–1786 годы по указу императрицы Екатерины II было проведено генеральное межевание России, и по нему одной из граней земли Войска Донского стал едва приметный исток реки Большая Каменка. Всё это делалось в знак признательности ревностной службы казаков, в том числе и станицы Гундоровской.

Войску была прислана жалованная грамота с утверждённой навечно картой земель, которыми владели казаки и издревле пользовались. Хотя пользоваться землёй спокойно у казаков получалось не всегда. Одни войны и походы сменялись другими, не менее кровопролитными и жестокими. И отправлял казаков в екатерининские времена в походы и войны атаман войска Донского Алексей Иванович Иловайский. Ему довелось вершить дела на Дону с 1776 по 1797 годы. При А. И. Иловайском большинство селений, расположенных по Северскому Донцу, получили своё новое экономическое, культурное и архитектурное развитие. В станицы атаман посылал грамоты, в которых исполнительной власти было строго-настрого предписано «располагать улицы по прямым линиям и селиться по плану порядочно».

Вот почему в хуторе Михайловском главная улица тянется вдоль левого берега Северского Донца, а её строго перпендикулярно пересекают переулки, или как говорят на Дону – проулки. И даже если случались пожары в станице, а они были достаточно частыми, то перпендикулярность улиц и переулков снова и снова неукоснительно восстанавливалась.

Частые пожары заставили учредить в станицах должности «огневщиков», то есть караульных казаков, обязанных наблюдать за осторожностью в обращении с огнём, предупреждать и тушить пожары. В летние дни на церковной колокольне постоянно находился караульный, который, в случае пожара, бил в набат. В жаркое время, а это со времени празднования Светлого Христова Воскресения – Пасхи и почти до дня Покрова Пресвятой Богородицы, печи в куренях топить запрещалось. Печи топились исключительно в летних кухнях – летницах, только для варки пищи и для того, чтобы «выкурить» четверть-другую «дымки», то есть самогонки. В случае поджога, застигнутого за этим делом злоумышленника, заплечных дел мастер нещадно и принародно бил прямо на майдане. Там же, на майдане, расправлялись и с теми, кто допустил пожар по неосторожности.

Если случался пожар, одна из самых больших и трудно поправимых бед в семье казака, такому погорельцу давалась льгота – отсрочка от действительной службы до трёх лет. И если казак был не повинен в случившемся бедствии, то его семье ещё и всем миром помогали отстроиться и собраться на службу.

При атамане Алексее Ивановиче Иловайском отбывший наказание казак, даже если это была каторга, а преступление, совершённое им, считалось тяжким, всё равно мог, с согласия станичного общества, вернуться в войсковое сословие.

В распоряжении А. И. Иловайского, посланном в станицы в 1785 году, сказано: «держать при каждой станице порядочного и способного учителя». Появилось что-то вроде именных стипендий, когда войсковая канцелярия брала на учет и оказывала материальную помощь особо одаренным казачьим детям, которые «познали ранее других самостоятельно изящество и прелести наук».

В последней четверти XVIII века земля по берегам Северского Донца была ещё достаточно богата лесом. По своему предназначению он делился на лес для общехозяйственных нужд и для строительства кораблей. Тогда было широко распространено такое понятие, как «корабельный» (или «клейменный») лес.

Для недопущения излишних, самовольных и опустошительных порубок учреждались особые вооружённые команды под начальством походных есаулов или сотников. Такие команды имели постоянные сторожевые пункты. Кроме того, охраняя от вырубки леса, эти команды заодно искореняли воров и разбойников, которые, как правило, в этих же лесах и прятались. Для рубки леса войсковой канцелярией выдавались особые порубочные билеты.

Благодаря неустанным трудам атамана Иловайского постепенно наводился порядок и в рыночной торговле. По его распоряжению установили ярмарочные дни и недели. В те времена гундоровский казак мог уже попасть на черкасский рынок, привезти туда пару возов зерна и, продав их, пройтись по торговым рядам. Их было предписано выстроить строгим порядком, который почти везде сохранился и до сегодняшних дней.

Уже к концу XVIII века не оставалось ни одной станицы на Дону, которая не занималась бы торговлей и не выставляла бы свою продукцию на ярмарках в крупных населённых пунктах: станицах Черкасской, Михайловской, Луганской, Митякинской, Усть-Аксайской. Почти на все эти перечисленные ярмарки отправлялись для торговли гундоровские казаки. Для жившего крестьянским трудом казака мало было вырастить урожай, нужно было ещё умудриться его выгодно продать.

Базары в станицах были устроен так. Сначала шли «быкадорные» (торгующие мясом) и хлебные лавки, продававшие мясо и хлеб по установленной от войска цене. Для них существовал строжайший запрет от войсковой канцелярии торговать с приезжими татарами. И за этим особо следили специально назначенные люди.

Радовали глаз изобилием, весьма богатые по своему выбору, рыбные ряды. На них запретов и ограничений по торговле не было. Ведь рыба всегда была, есть и будет особым, самым доступным казачьим продуктом с самого детства. Далее располагались многочисленные и более всего посещаемые ряды для торговли овощами, фруктами и вином. За ними шли ременные ряды, ряды с конской сбруей и упряжью, с разнообразной обувью. Называлось тогда это ремесло вычурно – «чеботарное художество». И уже на выходе с базарной площади находились «красные» ряды, где торговали «красным» товаром: мануфактурой всех видов, платками и шалями, бусами и бисером, женскими украшениями и головными уборами.

И вот если казаку-гундоровцу удавалось выгодно продать привезённое зерно или что-то иное, то он мог пройтись по рядам и прицениться к разному товару. Легенда о том, что при Екатерине II можно было купить корову за пятак, пусть так и останется легендой. В действительности хорошая корова меньше 10–15 рублей не стоила. Лошадь всегда оценивалась в два раза дороже. Другие цены на черкасском базаре были тогда такими: говядину предлагали по 80 копеек за пуд, баранину – по 60 копеек за пуд. А вот курица, ценившаяся тогда в связи с малым разведением, стоила целых 20 копеек. По той же причине десяток яиц оценивали тоже недешево – 10 копеек. Мера пшеничной муки стоила 1 рубль 20 копеек. Фунт коровьего масла обходился покупателю в 8 копеек.

В силу неразвитости садоводства фунт слив тоже стоил целых 8 копеек. Если же казак-гундоровец интересовался ценами на рыбу, то ему охотно отвечали, что красная рыба – белуга, осётр, севрюга – стоили по 2 копейки за фунт. Белая рыба – чебак, сула (судак), сом – и прочие дары рек и озёр продавались пудами[2] и дёшево. Зато черная икра и тогда ценилась очень высоко и продавалась по 8 копеек за фунт, но всё же, не дороже фунта сливочного масла или фунта слив.

На базарной площади большой популярностью пользовались построенные войсковые кабаки и мелкие шинки, продававшие различные вина. Ведро виноградного вина среднего достоинства (12,29 литра) продавалось за 1 рубль 60 копеек. Чуть поодаль в «амшанниках», так тогда называли сухие утепленные помещения, частные торговцы бойко предлагали цареградские (церковные), сантуринские (греческие) и местные донские вина. Вовсю шла торговля бузой (слабоалкогольным напитком), мёдом и ячменным квасом. Тут станичник ненароком мог оставить своих трудовых копеек гораздо больше, чем планировал. Но если рядом была жена, такого, конечно, не случалось. Нужно было ещё деньги на обратный проезд оставить, ведь с каждого проезжавшего тяжёлого воза брали пять копеек, а с лёгкого – по две копейки. Не так уж и мало, если сопоставить с ценами на черкасском базаре.

Историю станицы лучше всего изучать по отчётам станичных атаманов, которые они отправляли, как тогда говорили, «по начальству».

В одном из старейших документов в Государственном архиве Ростовской области – отчёте станичного атамана станицы Гундоровской за 1775 год – сообщается, что «мальчиков за 1775 год родилось 130, а девочек 91, а всего в юрте станицы жило 1023 казака».

Получается, что на такой огромной территории проживало в том далёком 1775 году всего-то 1023 казака, а с учётом казачек и детей казачьих, то приблизительно около пяти-семи тысяч человек. Вот такая малая плотность населения. Но даже это немногочисленное население постоянно прореживалось то эпидемиями, то войнами, которых было не счесть.

Казаки очень боялись различных болезней, поражавших как людей, так и домашних животных. Кроме истовых молитв, возносившихся к богу, проводились в станицах и хуторах и противоэпидемические мероприятия.

Например, в августе 1838 года на станичном сходе в станице Гундоровской был обнародован манифест Николая I «О сохранении спокойствия и помощи при появлении признаков заболевании холерой и борьбе с возможной эпидемией».

По приговору станичного схода казаки обязывались принять все меры по недопущению заболевания, если оно проявится в казачьих семьях. В качестве временной, но необходимой меры, ограничивались передвижения казаков на ярмарки, переезды и переселения с место на место.

В том же архивном фонде есть документ, в котором станичный атаман в отчёте за 1832 год, перечисляет все остатки станичного общественного имущества, хранившегося в местной канцелярии.

К нему относились Уставы общевоинские, которых было три и Библии – их на остатке числилось шесть. А вот кратких извлечений из Библии и Священного Писания оставалось целых пятьдесят экземпляров. Наставлений о лечении болезней ещё больше – шестьдесят. Кроме того, в этом отчёте скрупулезно, с большой заботой об общественном имуществе перечисляется, сколько осталось деревянных ушат, ножниц железных, медной и железной посуды, хомутов и тому подобное.

В 1832 году, в распоряжении станичного правления находились административные здания, в количестве восьми домов. А за предыдущий 1831 год, отмечалось в отчёте, пять казачьих домов в станице пришли в негодность. Скорее всего, их затопило весенним половодьем.

В 1832 году гундоровские казаки принимали участие в ремонте Казанского тракта. История тщательно сохраняет подобные, на первый взгляд, неинтересные документы. Согласно предписанию войскового начальства употреблялся на приведение в порядок Казанского тракта материал. По окончании работ был составлен подробный отчёт с перечислением всего, что было затрачено на ремонт. Так вот, было использовано 30 пудов железа и 109 пудов гвоздей. Кроме того, в том же 1832 году, по решению общества станицы происходило исправление разрушенных половодьем или просто обветшалых мостов на малых степных реках и пристаней на реке Северский Донец.

Атаман отчитывался, что «на кормление работников потрачено муки 24 четверти, пшена 18 четвертей, сала 11 пудов, соли 2 пуда». Вызывает удивление несоразмерно большое количество употреблённой работниками соли. А ведь она всегда была большим богатством. Добывалась соль на территории Донского войска на своих соляных приисках на Маныче и называлась «маноцкой» солью. Для того, чтобы войсковая казна регулярно пополнялась за счёт верных соляных доходов, ввоз соли из-за пределов войска, например, с озер Эльтон и Баскунчак или «чумацкой соли» с крымского перешейка, была запрещена. Нарушителей этого запрета ждал большой штраф и даже тюремное заключение. Недаром на бытовом уровне стремление беречь соль выразилось в поверье, что рассыпанная соль – к грядущей ссоре. Важно знать, что на обеденном столе казака самой почётной посудой с древних времён была солоница. Соль ценилась дорого, её берегли, необходимость её в хозяйстве могла сравниться только с хлебом, что нашло отражение в ряде пословиц: «соль ешь, а правду режь», «без соли, без хлеба худая беседа».

Вместе с караваем хлеба, соль с солоницей, была всегда главной участницей торжественных ритуалов. Хлебом-солью, являющимися знаком радушного приема, встречали самых почётных гостей. Поэтому солоницу старались нарядно расписать или украсить замысловатой резьбой. В дальние походы казаки брали с собой солоницы, сплетённые из берёзового лыка или корня, в них соль всегда оставалась сухой и чистой.

Не зря во все лихие времена люди перво-наперво запасаются солью и спичками. О спичках в казачьем быту тоже следует поговорить отдельно. На этот ходовой товар до середины XIX века существовал акцизный сбор. Было указание войскового начальства спички «розно», что означало «в розницу», не продавать. Ими торговали только в коробках, по одной тысяче штук и в обандероленном виде. А бандероли покупались у местных градоначальников и окружных начальников по одному рублю серебром за штуку.

Но читаем отчёты станичного атамана дальше. В станичном правлении имелось три железных печати и тавро железное, которым метили скот. Из станичников была сформирована пожарная команда, у которой имелись «тушительные» повозки и другой приспособительный инструмент».

Есть и такой интересный факт в этом отчёте. Пунктуально перечислено, сколько потрачено лекарств на лечение заболевшего плодового жеребца из станичного конно-плодового табуна. Породистый жеребец – это же не сивый мерин какой-то, заботиться о породе нужно было обязательно!

Рост управленческих расходов в те времена выражался и в увеличении затрат на канцелярские принадлежности. Атаман докладывает, что на эти цели израсходовано «15 стопок бумаги, чернильных орешков 2 фунта, купоросу 20 золотников, карандашей 20, сургуча 2 фунта».

Уже в 1831 году «в самой станице было 240 домов; из них домов собственно в станице 200, на отшибе насчитывалось 40 домов, а в хуторах – 255 строений».

Бросается в глаза тот факт, что уже в те времена проявлялась своеобразная однобокость в расселении казаков в станице. Основная часть населения жила по хуторам, а станица выполняла роль административного и культурного центра.

Писал станичный атаман почему-то очень неразборчиво, невозможно определить, сколько в общественной казне осталось денег, сколько и куда потрачено. Причём, что удивительно, количество денег на приходе видно гораздо лучше и чётче, чем, сколько денежных средств, прошло по расходным статьям. Наверное, в атаманской канцелярии были такие особенные «неразборчивые» чернила.

Про отчёты станичных атаманов с незапамятных времен существовала такая байка… Пока проверяющий отчёты старший комиссии сидел в станичном правлении, а атаман отчитывался перед ним, другие члены комиссии в первую очередь отправлялись к атаманскому двору и смотрели, какой у него дом. Комиссия и без особой проверки могла сразу определить, сколько было потрачено общественных денег на общие нужды, а сколько перекочевало в подворье атамана.

Большинство документов по истории станицы Гундоровская, дошедших до нас, – это документы из делопроизводства войсковой канцелярии. Всё своё делопроизводство канцелярия вела по «генеральному регламенту» от 28 февраля 1820 года. Этот регламент определял порядок работы и производство дел в «присутствии». Поступающие в канцелярию документы принимались и заносились в журнал (книгу) с присвоением номера (или, как тогда говорили писари, «нумера») входящего документа.

Зарегистрированные документы распределяли по соответствующим столам и заносили в настольный реестр, который служил для контроля соблюдения очерёдности рассмотрения дел.

Столы войсковых чиновников имели строго определённый функционал. Каждый, кто работал в чиновничьем мире, знает привычную отговорку: «Это вопрос не по моему столу». Она имеет истоки как раз из тех давних времен – двадцатых годов позапрошлого века.

Все дела в войсковой канцелярии делились на «вершённые» – законченные производством и «невершённые».

На «вершённые» дела составлялась опись, которая сдавалась в архив канцелярии. А вот с «невершёнными» поступали деликатнее. Их опись переписывали из года в год и, как бы невзначай, теряли одно за другим. Все дела тогда рассматривались неспешно. Порой казак станицы Гундоровской, прежде чем получить разрешение на разработку недр в юрте своей станицы, тратил два, а то и три года.

До Новочеркасска от станицы Гундоровской было более ста двадцати верст, и поездка туда занимала не так, как сейчас – всего полтора-два часа на современной машине, а несколько дней с «ночевой» (как тогда говорили) в «приемном доме» при войсковой канцелярии. «Приемный дом» служил гостиницей для приезжавших из станиц «вершить дела» казаков.

Везли с собой в Новочеркасск казаки письма на имя Войскового Наказного атамана войска Донского. Везли туда же и на то же имя станичные чиновные люди свои прошения. А заканчивались они, как правило, такой витиеватой фразой: «…и при приложении этого всеподданнейшего отчёта имею честь покорнейше просить ваше сиятельство сделать зависящее распоряжение».

До начала XIX века весьма значительная часть Гундоровской станицы была населена крестьянами – малороссами. В основном это относится к прибрежным хуторам станицы Орехов, Попов и Алесюткин. Особенно большой наплыв малороссов на Дон приходится на 60 годы XVIII века. Была даже малорусская перепись в 1763–1764 годы. Дело в том, что в 1763 году оставшиеся на родине малорусские крестьяне были окончательно прикреплены к земле «…в отвращение всяких побегов, к отягощению помещиков и остающихся в селениях обитателей».

Но всё равно шло переманивание малороссиян из так называемых слободских полков, расположенных по течению Северского Донца, в донские станицы, для заселения вновь образованных хуторов, особенно степных, к тому времени ещё малоустроенных, необжитых и требующих большого количества рабочих рук.

Одиноких и малосемейных малороссов, желающих поселиться в казачьих станицах, на Донце прозвали «прочанами». Такое прозвище они принесли с собой, поскольку в Малороссии так называли странников. Командированные офицеры из созданной в Войске особой комиссии объезжали хутора и в своих донесениях писали: «…по чьему-либо разрешению выстроился хутор или без чьего-либо дозволения, сам собой». Можно привести ещё одну любопытную деталь. В донесении дополнительно указывалось, имел ли малоросс собственное хозяйство и достиг ли «озимейности», то есть, прожил ли он больше трёх зим на одном месте.

От опрошенных комиссией малороссов брались «сказки» – устные подтверждения их происхождения и обзаведения хозяйством. Наверное, в эти «сказки» не верили, ни те командированные офицеры, которые их собирали, ни те, кто их «наговаривал», писарю особой комиссии. И всё же большая часть малороссов была наёмными работниками, и о своём хозяйстве, даже в самом затерянном хуторе в степи, они могли только мечтать.

Отношения малороссийских крестьян с казаками не могли быть особенно теплыми. Малороссы обрабатывали выделенную для них землю станичного юрта и за это обязывались засыпать станичные хлебные «гамазеи» для своих полугоспод-казаков. Но с годами такие противоречия сгладились, а впоследствии крестьяне и вовсе были причислены к казачьему сословию, оставив за собой прежние и фамилии и, конечно, малороссийский говор.

На характер казаков не могло не оказать влияние то важнейшее историческое обстоятельство, что люди донского края никогда не были крепостными. Их прародители, в большинстве своём составившие такую историческую этнографическую общность, как казачество, бежали от этого самого крепостного гнёта. А потому невозможно представить себе вольного казака, подставляющего свою спину под плети, или казачку, которую таскает за косы какая-либо барыня.

А ведь в самой станице были помещичьи усадьбы, а совсем рядом – и крестьянские волости, в которых до 1861 года царило самоуправство барина, а людей продавали, как тягловый и домашний скот. На рынках, среди возов сена и повозок с хлебом, можно было встретить крестьян, выставленных на продажу. С торгов шли не только взрослые, но и малолетние дети. Случалось, что при продаже мужа отделяли от жены, а ребенка продавали отдельно от матери. За породистую собаку помещик отдавал десятки крестьян, и, надо полагать, совесть его не мучила.

В «Донских войсковых ведомостях» можно было прочитать такое объявление: «В Донецком окружном судном начальстве 26 января 1851 года совершена купчая крепость, по которой есаул Иван Александрович Туроверов продал жене есаула Марии Федоровне Крюковой крестьянина своего Прохора Яковлева Резвого, состоящего по ревизии за его именем… вместе с женою его и землёю, имеющею на него нарезаться, ценою за 120 рублей серебром».

Крепостные крестьяне бежали от своих хозяев и скрывались в лесах. Для их поимки отряжались команды донецкого окружного сыскного начальства. И так же, как о приблудном скоте, с перечислением примет, публиковались объявления в «Донских войсковых ведомостях» о поимке беглых крестьян:

«Евдокия, без прозвания, приметами росту 2 аршина и 2 вершка [3] . Волосы на голове светло-русые, лицо чистое, глаза серые, нос, рот и подбородок умеренные. Штемпельных знаков на ней нет. Лет примерно 35 и не менее 20».

Конечно, трудно было тогдашним сыщикам по таким приметам искать беглецов, но обратите внимание на фразу: «Штемпельных знаков на ней нет». Следовательно, были и такие помещичьи усадьбы, в которых людей метили как скот.

Метрические книги, которые велись в церквях в юрте станицы Гундоровской, сохранили для нас фамилии местных помещиков. Это Иван и Тимофей Процыковы, Григорий Шляхтин, Алексей Ушаков, Филипп Номикосов, Никифор Тарарин, Иван Гусельщиков и Антон Попов. Все они являлись бывшими офицерами казачьих войск, получившими за свои боевые заслуги земельные наделы, иногда даже с пожалованными крестьянами.

Если у казаков, которые работали всегда на свою семью и на себя, работа была тяжёлой, то у крепостных крестьян она считалась ещё более тяжелой и не только в физическом, но прежде всего в моральном смысле. Незадолго до отмены крепостного права, в 1859 году, появился такой интересный документ «Проект положения об улучшении быта помещичьих крестьян войска Донского». От Донецкого округа его подписал ротмистр Барабанщиков.

В параграфе втором проекта говорилось: «С уничтожением крепостного состояния право продажи, дарения и всякого отчуждения крестьян без земли, равно переселения их против воли в другие имения и обращение в дворовые прекращается».

В отделении втором проекта перечислялись повинности в пользу помещиков.

«При установлении в имении натуральных работ сельское общество обязывается за каждую десятину (1,09 гектара) отведенной крестьянам земли отбывать помещику ежегодно десять мужских и десять женских дней. Из числа мужских половина дней должна быть с волами или лошадью.

Примечание: рабочими считаются мужчины от 18 до 50 лет, женщины от 16 до 45 лет, полурабочими обоего пола – с 14 лет, два полурабочих полагаются на одного рабочего. К числу полурабочих принадлежат старики от 50 до 65 лет, употребляемые для посылок и караулов.

Подённые работы крестьяне должны производить от восхождения до захождения солнца. Для завтрака, обеда, полдника и отдыха полагается весной и летом четыре часа. Осенью и зимою – два часа».

В проекте были приведены нормы выработки на каждого работающего. Это называлось урочными работами. Заглянем в положение, регламентирующее такие работы. При полном отсутствии техники, основываясь только на мускульной силе и силе рабочего скота, нужно было одному рабочему и двум полурабочим с четырьмя парами волов вспахать одну казённую десятину целины за два с четвертью дня, для крепкозалежной целины отводились два, для мягкой земли – полтора дня. Для того, чтобы засеять четыре казённых десятины в один день, полагался только один рабочий крестьянин.

С уборкой урожая дело обстояло так. При снятии с корня пшеницы, ржи, овса и ячменя один рабочий или одна рабочая нажинали серпом без потери колосьев в один день полторы копны или 90 снопов, не менее шести четвертей в окружности (примерно один метр), складывали нажатое в крестцы, прикрепив свяслом верхний сноп к нижним.

При урожае травы от 8 до 10 копен на десятину (1,09 гектара) в один день два косаря должны были скосить одну казённую десятину, а две рабочих женщины – сгрести это сено, сложить в копны и стаскать на одной паре волов.

Была изобретена и такая мера измерения, как количество «пудо-футов мускульной работы». Учёные того времени активно их делили, умножали, старательно выводили проценты, и всё равно при той средней урожайности, которая была в середине XIX века на Дону, работавшие в усадьбе помещика крестьяне, были обречены на нищету.

В конце 1861 года, того самого, когда было отменено крепостное право в России, на имя Военного министра была подана записка о войске Донском, составленная генерал-лейтенантом князем Дондуковым-Корсаковым. Она как нельзя лучше характеризовала настроения в казачьей массе и их отношение к демократическому устройству общества:

«Несколько веков казаки пользуются самостоятельностью. В семнадцатом столетии они, хотя и стояли на нижней ступени гражданственности, но составляли отдельное вольное общество, имевшее свои уставы, свои права, коими на войсковых сборах или кругах всенародною подачей голосов решались общественные вопросы и избирались войсковые атаманы. Имена Ермака и некоторых популярных атаманов ещё очень свежи в памяти народной. Нет зажиточного казака, в доме которого не встретилось бы изображения покорителя Сибири или других известных войсковых лиц.

Все воспоминания эти вместе с заслугами Войска в Отечественную войну и различными подвигами частей и лиц оного в других кампаниях заставляют казаков гордиться своим военным званием. Как гражданин каждый простой казак считает себя с некоторым основанием несравненно выше всех прочих податных сословий России. Выборное начало и другие либеральные права, составляющие основу казачества на Дону, развили в нём чувство собственного достоинства и самостоятельности. Любознательность и жажда образования, свойственные донским казакам, вместе с родом службы их от берегов Аракса до северных границ Финляндии и пребывание полков в Бессарабии и Польше, ознакомили сословие это с другими элементами жизни и, несомненно, способствовали развитию понятий, которым далека и чужда общая масса населения России. Сравнительное материальное благосостояние казака, против крестьян в России, даёт этому сословию также считать себя в этом отношении выше последних. Каждый, немного зажиточный казак, особенно во время покоса и уборки хлеба, нанимает себе работников из пришедших крестьян и считается на это время хозяином их.

Общепринятое у простых казаков москаль и хохол для именования жителей Российских губерний и Малороссии, суть выражений, хотя и не враждебных, но далеко и недружелюбных. Кроме того, опасения казаков, что иногородние приобретут в юртах или окрестностях оных основы поземельной собственности, всегда будут встречены казаками с крайним неудовольствием, может, даже с гласным ропотом…»

Заметьте, эта характеристика казачьему сословию дана сразу после отмены крепостного права в России, более чем за полвека до событий октября 1917 года. Но разве кто-то внял этим предостережениям?

2.3. Для того казак родился, чтоб царю пригодился

В Каменском городском краеведческом музее хранится казачья фуражка. На ней кокарда с надписью по кругу: «За Веру, Царя и Отечество». Эта короткая фраза была не просто девизом, она была смыслом суровой и неспокойной казачьей жизни. Веру и Отечество они охраняли веками, отстаивали в кавказских и балканских походах. Царю присягали… Царя охраняли… Многие из них попадали служить в Лейб-гвардейский Казачий Его Величества полк, несший службу при царском дворе.

И когда 3 января 1681 года казаки «Михайло Иванов из Кагальницкого городка и Иван Медведь из Ведерникова городка да Аника…» били челом и просили разрешения занять юрт Гундоровской», то важнейшим условием для занятия земель по Северскому Донцу было, конечно, служение государю, которого они тогда называли великим.

Служение обязывало поселившихся в юрте Гундоровском выставлять от вновь образованной станицы казаков на дела воинские. Причём это нужно было делать как на рубежах Донского войска, так и за его пределами, если того требовала обстановка.

Доподлинно известно, что в конце XVII – начале XVIII веков гундоровские казаки постоянно принимали участие в различных войнах и военных кампаниях. Присягнув вместе с казаками других станиц на верность Петру I в 1696 году под Азовом, они принимали участие и во взятии азовской крепости. Воевали во всех русско-турецких войнах, ходили походами на Кавказ, посещали не раз Европу и отворяли «врата» известных городов, бились во всех больших и малых войнах, стойко перенося лишения и неудобства походной жизни.

Во времена Екатерины II казаки уже на общих основаниях с другими подданными Российской империи принимали военную присягу, которая называлась клятвенным обещанием и звучала так:

«Аз, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь всемогущим богом, пресвятым евангелием в том, что хочу и должен её императорскому величеству моей всемилостивейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне самодержице Российской… верно и нелицемерно служить и во всём повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови…»

Заканчивалась клятва, как и положено, предупреждением о недопустимости её неисполнения и фразой о неминуемом божьем суде.

С момента основания станицы и до весьма печального завершения основной казачьей истории на Дону, до памятного 1920 года, на службе царю и Отечеству прославились в боях и битвах казачьи роды гундоровцев Власовых, Шляхтиных, Краснянских, Ушаковых, Манохиных, Рытиковых и многих других.

В 1807 году был учреждён знак отличия ордена Святого Георгия для награждения солдат, матросов и унтер-офицеров. Эта очень ценимая казаками награда, представляла собой серебряный крест без эмали и награждённые казаки с гордостью носили его на Георгиевской чёрно-оранжевой ленте на груди.

Уже в первых правилах, касающихся награждения этим знаком отличия, указывалось: «Он приобретается только в поле сражения, при обороне крепостей и в битвах морских. Им награждаются только те из нижних воинских чинов, которые, служа в сухопутных и морских русских войсках, действительно выкажут свою отменную храбрость в борьбе с неприятелем».

Заслужить знак отличия – солдатский Георгиевский крест – можно было лишь совершив боевой подвиг, например, захватив вражеское знамя или штандарт, взяв в плен неприятельского офицера или генерала, первым войдя во время штурма во вражескую крепость. Также, получить эту награду, мог нижний чин, спасший в боевых условиях жизнь своему командиру.

У награждённого таким знаком отличия вместе с наградой появлялись внушительные жизненные привилегии, которые очень ценились казаками. Они заключались в получении прибавки целой трети жалования, сохранявшейся при выходе в отставку (после смерти кавалера, его вдова в течение года пользовалась правом на её получение) и, что весьма важно для крепостной России, в запрещении применения к владельцу солдатского Георгиевского креста телесных наказаний (это не касалось казаков).

По состоянию на 23 января 1809 года, в станице Гундоровской было пять казаков, награждённых знаками отличия ордена Святого Георгия. Это урядники Михаил Диков и Петр Королёв, казаки Василий Овчаров, Михаил Елецков и Василий Симонов.

В 1806–1812 годы велась очередная война с Турцией. В сражении у города Браилов (на территории нынешней Румынии), осенью 1809 года получил ранение и был награждён Знаком отличия Военного ордена Святого Георгия казак Гундоровской станицы Григорий Иванович Карпов.

Особым испытанием для боевых качеств донского воинства стала Отечественная война 1812 года. Незадолго до того, как она началась, в конце мая 1812 года, от станицы Гундоровской, к атаманскому двору и квартире был снаряжён караул.

У атаманского двора гундоровские казаки, стоявшие в карауле, одними из первых, услышали царский манифест о начале войны с французами. Огласил этот манифест наказной атаман Матвей Иванович Платов. Как известно, запасные полки призванных к воинскому делу донских казаков на события войны конца лета 1812 года опоздали.

Так уж получилось, чтобы не оставить семьи не только без кормильцев, но и без хлеба, хотя бы до следующего урожая, они задержались в границах области для уборки хлебов. Эти полки, в том числе и сформированный в станицах по Северскому Донцу полк, в составе которого были гундоровские казаки, пришли своим ходом не к рубежам защиты Москвы, а уже в Тарутино, после того, как столица была сдана французским войскам. Но это не помешало казакам отличиться в той войне, особенно в заграничном походе 1813–1814 гг.

В архивных документах, описывающих боевые действия казачьих войск в Отечественной войне 1812 года, в числе отличившихся называются казаки-гундоровцы Андрей Фёдорович Процыков и Пётр Пшеничнов.

Войсковой старшина Андрей Федорович Процыков родился в 1771 году в станице Гундоровской. Служил в Атаманском полку с 1811 по 1822 год, а затем уволился с воинской службы в отставку, в родную станицу. Свой подвиг он совершил при таких обстоятельствах. Будучи в составе Атаманского полка 18 октября 1813 года, он был снаряжён с командой казаков к большой дороге, ведущей из Лейпцига в город Фульде. На этой дороге неприятель поставил основательный заслон. Дерзкий казачий командир Андрей Процыков с ходу ударил по неприятельской позиции и, преодолев бешеное сопротивление врага, захватил три пушки и три ящика с артиллерийскими зарядами, а также взял в плен тридцать французов.

В этой боевой операции войсковой старшина участвовал, не залечив до конца ранение в руку от сабельного удара, полученное 12 мая 1813 года под городом Роттенбергом. А. Ф. Процыков не только не покинул поле боя, но и продолжал бесстрашно сражаться вместе с товарищами. За это боевое дело войсковой старшина получил орден Святого Великомученика Георгия четвертой степени.

Есаул Пётр Пшеничнов, станицы Гундоровской, пал смертью храбрых в бою 13 октября 1813 года. До этого он был адъютантом у генерала Василия Дмитриевича Иловайского.

Гундоровские казаки участвовали в заграничном походе русских войск, в основном, в составе полка Мельникова пятого. В феврале 1814 года этот полк принимал участие в известном сражении уже на земле Франции под Краоном и Лаоном. В архивных документах про этот полк при «испрошении» ему награды говорилось: «…он, находясь в сражении при Краоне в кавалерийской бригаде генерал-майора Бенкендорфа, до приходу кавалерии генерала Сакена, совокупно со всею бригадою удерживал более четырёх часов кавалерию, бывшую под предводительством Наполеона, и несколько раз атаковал оную и наносил повсеместный вред, несмотря на превосходство неприятельских сил».

Среди самых отчаянных храбрецов в том встречном кавалерийском бою был назван гундоровец – казак Новоайдарсков.

Знаком отличия Военного ордена Святого Георгия за заграничные походы 1813–1814 годов были награждены выходцы из Гундоровской станицы: урядники Михаил Диков, Семён Швечиков, Никита Есаулов, Павел Солодов и Пётр Королёв, казаки Василий Овчаров, Михаил Елецков, Василий Симонов и Иван Трофименков.

В Государственном архиве Ростовской области хранятся толстые дела, исписанные мелким витиеватым почерком войсковых писарей, с надписями, свидетельствующими о том, что за истрёпанными обложками подшиты послужные списки офицеров войска Донского, в том числе и уроженцев станицы Гундоровской. По состоянию на 1820 год, в чине есаула числился в них Филипп Мануйлович Номикосов, отец известного исследователя Донской земли Семёна Филипповича Номикосова. Среди есаулов есть фамилии зачинателей гундоровских воинских династий: Фёдор Иванович Процыков, Алексей Александрович Пшеничнов, Карп Тихонович Рытиков. Знакомые фамилии можно встретить среди хорунжих: Иван Никитович Трофименков, Степан Григорьевич Мазанкин, Иван Иванович Шляхтин и Кондрат Никифорович Краснянский.

В XVII–XVIII веках казаки, неся службу на рубежах империи и принимая участие в войнах, оставались обособленной частью русских войск со своими устоявшимися боевыми традициями, особенностями боевого строя и тактики, вооружения и военной одежды, которую трудно было назвать форменной в общепринятом понимании этого слова. Но война 1812–1814 годов показала, что служба казачества нуждается в более продуманной законодательной и уставной регламентации.

В 1818 году начала работать комиссия об устройстве Донского казачьего войска. Работала она даже по тем временам неспешно, и только к 1835 году были выпущены утверждённые великим государем документы, по которым установлен земельный пай в тридцать десятин на одного казака.

Однако, сразу следует оговориться, что такой пай казакам-гундоровцам никогда не доставался и даже, как говорится, не снился. К сожалению, не было создано тех жизненных условий, чтобы при характере землепользования по Северскому Донцу можно было иметь столько земли в распоряжении одного казачьего семейства.

По высочайшим установлениям 1835 года всё мужское казачье население обязано было нести воинскую повинность с 18 до 43 лет в строевых частях, вооружаясь, обмундировываясь, приобретая снаряжение и лошадей за свой счёт.

За свою, порой нелёгкую службу, казаки наделялись на постоянное пользование земельными наделами (паями), а офицеры получали права потомственного дворянства, земли и крепостных.

Селиться на территории казачьего войска посторонним лицам запрещалось. Казачество понемногу превращалось в замкнутое военное сословие, пожизненная принадлежность к которому, распространялась и на всё дальнейшее потомство. Фактически станицы были военными поселениями, но отличались свободолюбием и независимостью казачьего населения, его демократическим волеизъявлением при выборах местных атаманов и в решении других экономических и политических вопросов.

Принимали участие казаки и в таком привычном и обязательном для них деле, как усмирение бунтующих крестьян. Для этого атаманами станиц Гундоровской и соседних с ней – Луганской, Митякинской, Каменской и других готовились приказы воинских экспедиций о сборе казаков в назначенном месте (так называемые места лагерных сборов). Можно привести выдержку из одного подобного распоряжения от 5 июня 1820 года с красноречивым заголовком «Об отправке казаков на усмирение вышедших из повиновения крестьян»: «…для усиления средств к усмирению вышедших из повиновения крестьян… станицам коим предписано один полк туда нарядить, приказать, чтобы люди… выступили из домов не более как в двадцать четыре часа и следовали на сборное место к хутору Яновскому, на реке Мокрый Несветай стоящему, с пятисуточным провиантом, делая в день переходу не менее тридцати пяти верст».

Отличились в этом походе казаки станицы Гундоровской: сотник Алексей Пшеничнов, хорунжие Антон Костин и Иван Краснянсков, а также урядник Степан Королёв.

В Государственном архиве Ростовской области находится немало таких распоряжений. Так что следует подчеркнуть, что гундоровцы отличились не только на полях сражений многочисленных войн XIX века, но и приводили в дикий ужас жителей бунтующих волостей, при наведении такого порядка, каким его понимали в царские времена. Гордясь своими предками-казаками, которые верно служили государям, они всегда считали, что любая смута есть явление для российского государства разрушительное. И сидя на завалинке, старики не раз вспоминали, как и где они получали награды за походы дальние и разные, и больших отличий между походами боевыми и усмирительными они не делали.

Когда я был в Польше, то заметил, что в каждом местном музее уделяется большое внимание восстаниям польского населения против самодержавия в XIX веке. Это и народные восстания 1831 года, и не менее известные народные волнения 1862 года. Во время подавления этих беспорядков отличались и казаки станицы Гундоровской. Например, отставной урядник Степан Изварин, будучи в Атаманском полку, был награждён за отличие в делах Польской кампании 1831 года. А в 1862 году гундоровцы были в составе Лейб-гвардии Атаманского казачьего полка, выступившего против мятежников в Виленской губернии. Но, данных об отличившихся в том походе, в архивах я не обнаружил. Но даже если бы и были достоверные описания этих жестоких боевых дел, они всё равно не всегда вяжутся с представлениями о казачьем великодушии и благородстве.

Среди казачьих традиций, особое место занимали проводы казаков на службу и радостная встреча их со службы или, что было не так уж и редко, с войны. Перед отправкой служивых в свои полки несколько дней шёл загул возле станичных и хуторских кабаков. Наутро на сборном участке объявлялась перекличка казаков по спискам. После этого служился молебен в присутствии станичного атамана и военного писаря. А вот после окончания официальной части, казаки качали станичного атамана и писаря, как говорилось, для общего удовольствия. Подбрасывая вверх атамана и писаря, они при этом спрашивали: «Ну как, чужую землицу видите или нет?»

Потом родные, собравшись возле покидавших семью казаков, прощались с ними. Казак, уходящий на службу, каждому кланялся три раза в ноги. Жена также почтительно, со слезами на глазах, кланялась ему, а потом они на прощание целовались. Отец казака, седой старик, волнуясь, говорил при этом: «Бог тебя благословил, и я благословляю тебя, сынок! Служи верою и правдою, слушай начальников, но не забывай нас, стариков, пиши письма».

Как только объявлялась война, казаки собирались по станицам и от больших станиц при комплектовании получались целые полки, а от малых – сотни. И какие бы они не носили официальные номера или почётные наименования, всё равно между собой казаки называли их «Каменскими», «Луганскими», «Митякинскими» или «Гундоровскими».

Проходили долгие годы, полные терпения, невзгод, тоски по дому и домашним, и наступал долгожданный и светлый день возвращения казаков со службы домой, в родную и приветливую сторонку, в любый сердцу хутор, к родному куреню. Обычно гундоровские казаки, выводя сильными и звонкими голосами песни о родном крае и его приволье, возвращались со стороны станицы Каменской по дороге, которая петляла между пойменными лугами Северского Донца справа и невысокими холмами слева. Эту дорогу до сих пор местные жители называют казачьей.

Из возвращающейся команды казаков посылались передовые – оповестить о возвращении служивых в станицу, хотя и без оповещения вся станица в волнительном нетерпении, постоянно выглядывая за ворота и выстроившись у плетней, радостно готовилась к торжественной встрече. Всматривались, не едут ли случаем? Услышав долгожданную весть, все станичники, от мала до велика, бросали свою работу, сбегались к околице. Этот день, а к нему семья тщательно готовилась заранее, всегда считался в станице и в хуторах праздничным. Курень мыли, белили, начищали до блеска пол, столы застилали чистыми скатертями, кровати – белоснежными покрывалами. Как же иначе, хозяин с чужбины возвращался в родной, уютный, снившийся во снах курень!

Казаки, благополучно вернувшиеся домой, обычно всегда или привозили с собой, или же сами, на свои средства, справляли что-либо для станичного храма. По распоряжению станичного атамана звонили во все колокола. Атаман, с иконой в руках, в сопровождении разнаряженных, в радостном волнении, женщин и детей выходил навстречу возвращающимся со службы казакам. Лики икон в руках станичного атамана и начальника казачьей команды соединяли, торжественно и степенно целовались при этом сами, и после общего молебна в церкви станичный атаман устраивал на майдане «станичную хлеб-соль», а затем все семейно расходились по домам. По вьюкам казачьей лошади можно было определить, какое богатство и подарки привёз в дом казак из похода домочадцам. Но считалось хорошим тоном одаривать в счастливый этот день не только родственников, но и своих друзей и соседей по хутору. Дарили, как правило, фуражки, шапки, платки, шашки, сабли, кинжалы, ятаганы и прочее нажитое в боевых походах добро.

В течение сорока лет, с середины 30-х и до середины 70-х годов XVIII века, особых изменений в военной организации не было. Всё катилось по привычным «рельсам» принятого ранее порядка, прописанных законов и устоявшихся традиций. Но пришло иное время, и оно потребовало изменений и в этой сфере.

В 1874 году в Российской империи был принят «Устав о воинской повинности». Пункт первый его гласил: «Защита престола и Отечества есть священная обязанность каждого русского подданного. Мужское население без различия состояний подлежит воинской повинности».

По принятым в те годы законам Российской империи наступило некоторое облегчение воинской повинности для казаков. Это выразилось в том, что срок службы определялся в 20 лет (с 18 до 38 лет). Первые три года приходились на приготовительный разряд, когда казак готовился к воинской службе, обзаводился необходимым обмундированием и добротным снаряжением. Затем в течение двенадцати лет он состоял в строевом разряде, причём действительную службу отбывал четыре года в частях первой очереди, еще четыре года – в частях второй очереди (на льготе), с проживанием в станице, последние годы – в частях третьей очереди, тоже с проживанием в станице. Вслед за этим он переводился на пять лет в запасной разряд, а по выслуге зачислялся в ополчение.

В 1875 году в газете «Донские областные ведомости» был опубликован цикл статей о сборах на службу казаков, как о наиболее животрепещущей проблеме для всех слоёв казачества. Вот что было написано в выпуске от 27 сентября 1975 года: «Донские казаки по положению о военной службе должны отбывать воинскую повинность с собственным снаряжением и на собственных лошадях. А чтобы повинность отбывалась правильно, существуют правила, по которым на станичных правителей возложена забота понуждать казаков справляться со службой, наблюдать за не растратою ими своих военных вещей и строевых лошадей и принимать меры относительно беспечных и расточительных казаков. Станичному обществу указаны меры к беспечным и расточительным казакам в отношении военной службы, а именно:

– наказывать по приговору своему телесно, выручать, не стесняя семейств, из их имений суммы на исправление к службе, нанимать беспечных в работники».

Исключительно интересный пример приводится в этой статье:

«Казачье семейство. Отец – пятьдесят лет, три сына-казака женатых, живут вместе. Один из сынов всю службу отслужил за станичный счёт, другой исправлен тоже к службе за станичные деньги, а третий, поступающий на практическое учение, требует также исправления из станичных сумм. Это потому, что на работы или наймы не поступают, да и принять их никто не согласится. Занятие их летом – бреднями рыбу ловить, а зимою гоняться за зайцами. Всю жизнь ничего не имеют, кроме жалкого домика».

Говоря про таких людей, обычно приводили народную пословицу: «Огорожен его дом полем и покрыт небом». Конечно, такой казак был в своём кругу неуважаем и на хуторском или станичном сборе слова не имел.

С 1875 года земля Донского войска стала называться Областью войска Донского. До сих пор историки спорят, что звучало солиднее – «Земля войска Донского» или все-таки «Область войска Донского».

Самым серьёзным испытанием для казачьей кавалерии последней четверти XIX века стала русско-турецкая война 1877–1878 гг. Участвовали в ней и гундоровцы, причём очень многие отличились.

В замечательном издании «Донцы XIX века. Фотографии и материалы для биографий донских деятелей» мы можем прочитать о двух героях, георгиевских кавалерах, уроженцах станицы Гундоровской – Данииле Васильевиче Краснове и Василии Казьмиче Рытикове. Давайте ознакомимся с биографиями наших знаменитых земляков.

«Василий Казьмич Рытиков происходил из дворян Войска Донского Гундоровской станицы, родился 22 марта 1839 года. Образование получил в Орловском-Бахтина и Константиновском кадетских корпусах, где окончил курс наук по первому разряду. В службу вступил из унтер-офицеров Константиновского кадетского корпуса старшим хорунжим 16 июня 1856 года и зачислен был в 6-ю донскую батарею. Получив в командование 2-ю донскую батарею, Василий Казьмич старался довести её до такого состояния, чтобы она занимала первое место между другими батареями. В особенности он обратил внимание на стрельбу из нарезных орудий, в это время только введённых. Он составил для них правила стрельбы, тогда ещё не выработанные, и вообще готовил свою часть к действительному бою, а не к парадному. Труд его не пропал даром и открывшаяся турецкая кампания 1877–1878 гг. доказала, что Василий Казьмич, правильно смотрел на дело. В ту турецкую войну В. К. Рытиков приобрёл боевую опытность и выказал отличные военные дарования. В особенности он отличился при взятии крепости Никополь.

Когда войска генерала Кридинера сосредоточены были для того, чтобы брать Никополь, Василий Казьмич тщательно изучал местность, на которой предполагал действовать. С утра отправлялся к крепости и снимал там кроки местности, измерял по секундомеру расстояние до батареи и изучал позиции. Кроки с означенными дистанциями до батареи были представлены командиру корпуса и служили основанием для установки наших батарей на места, которые указывал Рытиков.

Корпусной командир лично благодарил его за кроки и план неприятельских батарей. По сигналу, данному корпусным командиром, артиллерия открыла стрельбу из орудий, чтобы подготовить атаку, а затем двинулась и пехота. Вологодский полк из отряда генерала Шильдер-Шульднера, скрываясь за складками местности, незаметно приблизился к неприятелю, но как только батарея, сопровождавшая полк, открыла огонь, турецкие гранаты посыпались на Вологодский полк, вырывая у него ряд за рядом. Продвигаясь медленно вперёд, взбираясь на крутизну, храбрый полк долго не мог проложить себе дорогу к мосту, которым овладеть было необходимо, чтобы преградить путь отступления туркам на Плевну и Рахово. Понимая это, турки отчаянно защищали его.

Зорко следил Рытиков за вологодцами. Когда заметил, что они изнемогают в неравной борьбе, отправился к корпусному командиру и просил у него дозволения взять взвод своей батареи с нагорного правого берега реки Осмы и помочь вологодцам. Однако он получил ответ: «Убирайтесь, дойдёт очередь и до вас!». Только по третьему разу, когда Василий Казьмич прислал к нему вестового, ручаясь за успех, он получил разрешение.

Взяв первый взвод сотника В. Савченкова, и взобравшись с ним с помощью веревок и лямок на крутую скалу, осмотренную давно, Рытиков занял удобную скрытую позицию и открыл меткий огонь по неприятелю, который направил на взвод четыре батареи и осыпал его гранатами. Положение взвода было так опасно, что следившие издали, с высокой горы, штабные и ординарцы великого князя крестились и твердили: «Господи, спаси Рытикова».

В этот момент и положение Вологодского полка было критичное. Обессиленные продолжительным боем и потерями, вологодцы, сбившись в беспорядочные кучки, думали уже отступать, как вдруг увидели несущихся донских артиллеристов.

Турецкие батареи были сбиты и замолчали, а турки рассыпались по полю и обратились в полное бегство. Вологодцы, воспользовавшись этим моментом, бросились вперёд и овладели мостом. Выполнив свою задачу, Рытиков торжествующим возвратился на своё место, и корпусной командир генерал-лейтенант Криденер, при приближении Рытикова, встал и, подойдя к нему, снял шапку и поклонился ему до земли. Окружающая свита и военные агенты разных государств кинулись поздравлять и Рытикова, и Савченкова, и казаков. За взятие Никополя Рытиков был награждён орденом Святого Георгия 4 степени.

В грамоте на этот орден было сказано: «Во время сражения с турками 4 июля 1877 года под городом Никополем, вы заняли почти недоступную артиллерийскую позицию и двумя орудиями, под личным своим начальством, обстреливали через р. Осму неприятельскую батарею, заставили её замолчать и сняться с позиций, чем, бесспорно, способствовали успеху».

После русско-турецкой военной кампании Василий Казьмич Рытиков был назначен на должность областного воинского начальника и коменданта города Новочеркасска, которую занимал до конца своей жизни. В чин генерал-лейтенанта он был произведён за несколько дней до смерти. Умер генерал Рытиков в 1901 году и похоронен в Новочеркасске.

Воевали гундоровцы в ту русско-турецкую войну и в кавалерии. Получил высокую награду – орден Святого Георгия 3 степени – походный атаман Донских полков Даниил Васильевич Краснов. По окончании русско-турецкой войны Краснов Даниил Васильевич командовал бригадой 7-й кавалерийской дивизии. Умер в чине генерал-лейтенанта в отставке 14 марта 1893 года и похоронен в Новочеркасске, на местном кладбище.

В той далёкой войне отличались не только гундоровцы-генералы, но и простые, рядовые казаки. «Донские областные ведомости» весь период турецкой кампании печатали в рубрике «Участие казаков в нынешней войне» подробные репортажи о боевых действиях и объявления о наградах. Там мы можем прочитать, что от 6-й Лейб-гвардии Донской Казачьей Его Императорского высочества Наследника Цесаревича батареи был награждён именным знаком отличия военного ордена Святого Георгия 4 степени за храбрость фейерверкер Гундоровской станицы Иван Дорошев. Описание подвига фейерверкера И. Дорошева и его товарищей приводится в книге П. Г. Чеботарева, изданной в Санкт-Петербурге в 1905 г. под названием «Краткий очерк истории Лейб-гвардии Донской Его Величества батареи. 1830–1905».

«7 января 1878 года вахмистр Аведиков, фейерверкер Дорошев, бомбардир Холодков и канониры Овчаров и Крылов прославили 6-ю батарею. При деле во время перехода на Хаскиой особенно отличился фейерверкер Дорошев станицы Гундоровской.

Девять нижних чинов батареи остановились в деревне Дербент для отдыха и корма лошадей, но оказались окруженными. Гибель или плен казаков были, казалось, неизбежными. Вахмистр, георгиевский кавалер Аведиков, старший этой команды, сам решил очертя голову ринуться на неприятеля, чтобы порывом отчаянной храбрости ошеломить врага и спасти батарейный обоз, в котором было 9000 рублей батарейных денег.

Четыре конных казака поскакали на приближающуюся колонну противника, а ездовые, по его приказанию, объехали деревню вокруг и тоже должны были броситься на противника с криком «Ура!».

Растерявшийся неприятель, не предвидя такого оборота событий и посчитав себя окруженным, побросал оружие и стал сдаваться в плен. В плену оказались 59 человек. Все участники лихого дела получили георгиевские награды. Вахмистр Аведиков – 3 степени, а остальные – 4 степени».

19 февраля 1878 года был заключён мир с Турцией. Пришло время получать и подсчитывать полученные боевые награды. Было их немало и у отличавшихся в боях храбростью и отвагой гундоровцев.

За подвиги в русско-турецкой войне были награждены именными знаками отличия военного ордена Святого Георгия 4-й степени от 6-й Донской казачьей батареи Егор Аникин – за участие во взятии Враца, Гавриил Соловьев – за взятие Плевны, Демьян Диков и Корней Власов – за взятие деревни Бариша, Демьян Воротилин – за дела на Трояновом перевале.

Кроме того, георгиевские знаки отличия получили строевые казаки Филипп Изварин, Александр Львов, Алексей Колтовсков, Фёдор Чурюканов, Павел Кондратов, Родион Кондратов, Кирей Кондратов, Митрофан Аникин, Иван Бородин, Николай Иванихин, Анисим Фролов, Егор Неживов, Василий Ушаков. От Донского 30-го Грекова полка, за мужество и храбрость, проявленные в делах с турками на Трояновом перевале, при Филиппополе и при деревне Караджиляр были награждены знаками отличия военного ордена Святого Георгия: Семен Долгополов – 1-й степени, Иван Трофименков – 3-й степени, Федор Рытиков – 3-й степени, Максим Ушаков – 3-й степени.

В Лейб-гвардии Казачьем полку боевыми наградами также были награждены гундоровцы. Штабс-ротмистр Петр Лукич Усачёв был отмечен орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом за мужество и хладнокровие, проявленные при рекогносцировках. За удаль и героизм в бою награждён знаком военного ордена Святого Георгия 4-й степени старший вахмистр Фёдор Краснянсков.

Казаки возвратились в станицу Гундоровскую с русско-турецкой войны в первые октябрьские дни 1878 года. Сначала вернулись домой те, кто воевал в составе 30-го полка. 2 октября 1878 года они торжественно прибыли в станицу Каменскую. Это было на второй день от начала традиционной осенней ярмарки, проводившейся каждый год в станице. Журналисты местной прессы описывали эту встречу с особым пафосом, утверждая, что даже ветряные мельницы, стоявшие на буграх при въезде в станицу, приветливо махали своими крыльями.

Газета «Донские областные ведомости» писала в октябре 1878 года об этом так: «Насквозь пронизана теперь турецкая гордыня казачьей пикой и русским штыком. Геройские дела на горе Бедек, на Трояновом перевале и при Филиппополе и Караджиляре прославили их…

Был отслужен молебен, потом началось угощение. Вдоволь было и хлеба-соли, и напитков. И любо было поглядеть на этих молодцов, украшенных светлыми знаками Святого Победоносца Георгия.

Господа офицеры были приглашены откушать хлеб-соль в здании клуба. Дамы и девицы, разместившись на лестнице и в залах, с весёлыми улыбками бросали на входивших пахучие свежие цветы.

Генерал Орлов предложил тосты за добрых хлебосолов, за здоровье дам, девиц, за их букеты и особенное внимание к полку.

Казачки то и дело подносили фартуки, а старики-отцы клетчатые платочки к заплаканным глазам».

По окончании праздничных торжеств и встреч, возвратившиеся с войны казаки из станиц Каменской и Гундоровской отправили за счёт станичных сумм телеграммы с выражением верноподданнических чувств. Государь назывался в них «вернолюбезным и обожаемым монархом», императором Александром Благословенным, ангелом-хранителем мира. Вот такие были припасены в суровых казачьих сердцах непривычные нашему уху красочные эпитеты.

Прошло меньше тридцати лет и разразилась новая большая война – русско-японская. Находившиеся за тридевять земель от дальневосточного театра военных действий казачьи полки первой очереди отправлены туда не были. Остался в своем гарнизоне в Замостье и 10-й Донской казачий генерала Луковкина полк. Полк, в котором служили в основном гундоровцы.

Однако уроженцам станицы Гундоровской удалось отличиться и войти, как в этих случаях принято говорить, в историю войн и военных конфликтов.

Дело в том, что события на Дальнем Востоке первоначально считали мелким локальным военным столкновением, в котором залихватски должны были справиться с противником только войска, дислоцированные за Уралом. Однако задуманное военачальниками не получилось.

В начавшейся войне принимала участие 4-я Донская казачья дивизия, в составе которой был 19-й, 24-й, 25-й и 26-й Донские казачьи полки. Казаки-гундоровцы были зачислены в 19-й Донской казачий полк. О том, как действовал этот полк в русско-японскую войну, лучше всего прочитать в достаточно фундаментальном труде, составленном в 1910 году в городе Киеве капитаном Фёдором Ростовцевым под названием «4-я Донская казачья дивизия в русско-японскую войну. Исследование военно-историческое». В своей книге капитан Ростовцев уделил большое внимание одному из гундоровцев, их авторитетному боевому лидеру в той войне – сотнику Тихону Петровичу Краснянскому. Цитирую:

«Сотник Краснянский, необыкновенно спокойный наружно человек, принадлежал к так называемым «казачьим детям», то есть не был донским дворянином. Вероятно, это обстоятельство ещё больше заставляло сотника Краснянского стремиться обнаружить свои недюжинные способности. Серьёзное отношение к своему долгу и симпатичная личность сотника Краснянского обрисовалась задолго до войны.

Объявление войны застало сотника на должности станичного атамана Гундоровской станицы. На этой должности Краснянский зарекомендовал себя с самой лучшей стороны.

Вскоре после объявления войны одним из окружных атаманов был возбужден вопрос: допустимо ли занятие должностей станичных атаманов офицерами, состоящими в комплекте полков? Этим же атаманом был высказан взгляд, что это нежелательно, потому что в разгар мобилизационной деятельности станицы будут лишены руководителей, призванных на службу.

Вскоре состоялся приказ, согласно которому такие атаманы, в том числе и Краснянский, отчислялись с этих должностей.

Окружной атаман Дьяков возбудил ходатайство, чтобы оставить его в должности. Не дождавшись ответа и веря, что его ходатайство будет удовлетворено, Дьяков провел 11 апреля 1904 года выборы в Гундоровской станице, и опять станичный сход единогласно выбрал Краснянского.

Но на войну Краснянский пошел 21 июля 1904 года. Он выехал в мобилизованный девятнадцатый полк. Его провожала местная интеллигенция, которая преподнесла ему подарок и благословила его иконой.

Во время не короткого пути в Маньчжурию сотник Краснянский часто беседовал с казаками и сблизился с ними. Это сближение принесло сотнику немалую пользу, что обнаружилось при первом же боевом деле».

30 сентября 1904 года 4-я Донская казачья дивизия прибыла на театр войны на станцию Телин и затем походным порядком отправилась посотенно в Мукден. Во главе первой сотни полка № 19 ехал на боевом коне сотник Тихон Петрович Краснянский. Как только сотня прибыла к месту расположения, сразу же был зачитан приказ командира дивизии, обращённый к прибывшим на поле боя донским казакам. В нём говорилось:

«Главнокомандующий требует энергичных действий, призывая все войска отряда порадовать государя удачным боем».

И Краснянский порадовал… С 22 по 24 октября 1904 года его сотня совершила дерзкий рейд по тылам противника. Вот как это было:

«Сотник рассредоточил своё подразделение в виде растянутого эллипса так, чтобы два человека никогда не были вместе.

На днёвке донцы вошли в связь с оренбургскими казаками, имевшими дурное влияние на людей донского разъезда. Оренбуржцы доказывали невозможность прорыва, примерами из настоящей войны и предсказывали неизбежность гибели всего состава разъезда, в случае настойчивого стремления выполнить задачу.

Узнав об этих разговорах донцев с оренбуржцами, сотник Краснянский изолировал свой разъезд и просил своего офицера хорунжего Полковникова приободрить своих подчинённых.

Ночью Краснянский вместе с Полковниковым и охотниками [4] пополз во вражеское расположение для рекогносцировки деревень. Разъезд установил силы, которыми неприятель занимал деревни, систему сигнализации, которой он пользовался и перерезал телефонные провода.

На следующий день после продвижения в северо-восточном направлении, в районе реки Хуанхэ, разъезд был обнаружен неприятелем и вынужден укрыться на днёвку в песчаном кустарнике. Затем казаки проследили перевозку военных припасов на парусных лодках китайцев по реке Тайцзыхе. Здесь, у реки, разъезд был окружён превосходящими силами противника, и казаки стали отступать на запад вдоль реки Тайцзыхе. Многие уходили на невзнузданных конях. Но, несмотря на то, что противник стрелял залпами с расстояния 100–150 шагов, ни среди коноводов, ни среди казаков и их лошадей раненых не было. Разъезд, побросав в воду гаолян, стал преодолевать топкий берег реки. Из-за того, что лошади сильно утомились, Краснянский принял решение возвращаться домой.

Наконец в 4 часа утра 24 октября 1904 года донские казаки, обстрелянные постами сторожевого охранения японцев, вернулись в расположение полка».

Сами по себе эти разведывательные действия сотника Краснянского можно было бы посчитать совсем не выдающимися, если бы ни одно обстоятельство…

Сотник шёл в разведку без предварительного изучения местности и даже без карт. Казачьи войска на том участке и вовсе действовали без такой необходимой принадлежности для руководства боевыми действиями, как топографические карты. Офицеры руководствовались только собственными кроками местности и показаниями переводчиков и проводников.

Как потом вспоминал Т. П. Краснянский, китаец-переводчик оказался человеком верным и храбрым. По наблюдениям сотника, китайцы относились к русским хорошо. Они часто жаловались через переводчика на гнёт японцев. Сотник обнадёжил их скорым освобождением от японского ига.

Одной из задач разведывательных разъездов, таких как у сотника Краснянского, была ещё и поимка китайцев-шпионов на своей территории. Интересное донесение из дел военно-учётного архива можно привести в качестве примера:

«Сегодня, 26 октября 1904 года, только что допрошен сознавшийся японский шпион китаец. Показание, данное им, проверено опросом под хлороформом. Хлороформировал дивизионный врач доктор Калабухов. Допрос будет продолжаться ещё несколько дней, так как сведения получаются от шпиона с большим трудом».

В историческом описании капитана Ростовцева есть небольшая глава: «Красивое дело сотника Краснянского»

«14 декабря 1904 года сотник Краснянский задумал и твёрдо решил добыть пленного японца. Во время своих разведок сотник наметил японскую заставу, расположенную западнее Лидиутуня, и вознамерился на ней попытать счастья. В 6 часов 30 минут вечера 14 декабря, пользуясь темнотой, пока луна не успела взойти, сотник Краснянский и хорунжий Полковников выступили из Яншулинцза с партией охотников 19-го полка в конном строю и двинулись в промежуток между Фуцзячжуаньцзы и Паусентунь.

В деревнях японцы ещё не спали, и поэтому шум, происходящий от движения разъезда, не мог быть ясно слышен противником, засевшим в фанзах. Приученные к ежедневным встречам наших разъездов только перед рассветом, японцы менее всего ожидали нападения в это время.

На высоте Лидиутунь, шагах в шестистах от этой деревни, послышался с левой стороны разъезда оклик часового «Тамарэ!», что по-японски означает «Стой!». Охотники приостановились. Сотник Краснянский переехал на левый фланг, чтобы определить положение и расстояние японского часового от своей полусотни и относительно деревни Лидиутунь. Левый дозор сообщил, что часовой окликнул из окопов, расположенных на окраине деревни Лидиутунь. Приказано всем двигаться дальше вперёд.

Но едва казаки сделали несколько шагов вперёд, как раздался тот же оклик, затем громкая отчётливая команда и два залпа более двадцати ружей. По выстрелам сотник Краснянский определил положение японской заставы. Начальник разъезда остановил полусотню и быстро отдал распоряжение хорунжему Полковникову атаковать японцев во фланг, сам же решил двигаться с фронта.

«В атаку марш, марш!» послышалась в ночной темноте спокойная команда лихого сотника. Японцы успели дать ещё один залп, когда казаки с громким криком «Ура!» бросились на них в шашки. Противник не выдержал и побежал. Казаки сразу повалили пиками человек десять. Заранее назначенные люди быстро спешились и стали отбирать у японцев оружие. Другие поскакали догонять убегавших. Часть удирающих японцев производила стрельбу, во время которой была ранена одна казачья лошадь. В окопе остался японец, который отчётливо по-русски, обращаясь к казакам, сказал: «Что вы делаете, мы сдались!». Но скакавшие сзади казаки не слышали его слов и японец был зарублен. Одного живого японца казаки быстро связали, посадили на лошадь и увезли к нашему сторожевому охранению. Другой японец, взятый в плен, сначала сопротивлялся, кусался и дрался, но тоже был связан и доставлен на заставу. Трофеями казаков были два пленных японских унтер-офицера пехоты, пять винтовок с примкнутыми ножами. По рассказам казаков, на месте осталось не менее восемнадцати убитых и несколько раненых».

Хроника боевых действий сотни, которой командовал Т. П. Краснянский, достаточно полно представлена в делах военно-учётного архива.

«21 мая 1905 года сотник Краснянский произвёл разведку далеко в глубину и на широком фронте. В деревне Инаушенди было захвачено пять хунхузов [5] . Было взято восемь лошадей, винтовки и много русских патронов.

Хунхузы были охотно выданы местными жителями-китайцами. Найден список хунхузов и их письмо к китайцу с требованием выдать пятьсот рублей под угрозой смерти».

На подвижном фронте стали создавать интересные воинские боевые единицы, так называемые конно-охотничьи команды. Они действовали как охотники на донских просторах, где главным при добыче дичи было быстро обнаружить её, незаметно подкрасться и убить.

В конце июня 1905 года 19-й Донской казачий полк был откомандирован в 1-ю Маньчжурскую армию, где уже на новом для себя театре военных действий, используя конно-охотничьи команды, продолжил активную разведку и попутное уничтожение сил противника.

9 июля 1905 года сотник Краснянский тремя разъездами произвёл разведку расположения японцев.

«Сначала разъезд под командой урядника Фролова, заметив сорок хунхузов, гнавших около сотни лошадей, напал на этих вооружённых табунщиков и отбил лошадей, которых, правда, не всех удалось пригнать в своё расположение. Казаки сотни показали в разведке пример взаимовыручки. Когда раненый казак Зенкин попал в топкий овраг, то на выручку ему бросился казак Авюсов, калмык, и благополучно вывез раненого товарища».

Одна из причин боевых успехов сотни Краснянского заключалась в отличной кавалерийской выучке и, конечно же, в донских лошадях. Казаки без труда нагоняли щуплых, маломощных, и к тому же некормленых коньков хунхузов. Вывод был сделан простой: без хорошей лошади не может быть хорошей кавалерии. А в данном случае хороший донской конь оказался под хорошим казаком полка № 19, да ещё и под руководством боевого офицера, такого, как сотник Тихон Петрович Краснянский.

31 августа 1905 года была получена телеграмма из штаба армии о перемирии с японскими войсками. Быть убитым или искалеченным накануне окончания войны никому не хотелось. А самому убить одного-другого японца не доставило бы удовлетворения потому, что индивидуальной вражды к неприятелю не было. Орденов и медалей получено было достаточно всеми и рисковать жизнью за лишний крест охотников не находилось.

Среди награждённых за участие в боевых действиях было немало гундоровцев. Награждены боевыми наградами офицеры сотники Тихон Петрович Краснянский и Александр Викторович Шляхтин.

Получили знаки отличия ордена Святого Георгия Победоносца казаки. Вахмистр Неживов Терентий был награждён знаками четвёртой и третьей степеней за бои под Лидиутунем. Также дважды был награждён вахмистр Илларион Герасимов. Он получил награды третьей и четвёртой степеней за разведку в начале военной кампании и за проявленные мужество и храбрость в других делах.

Война закончилась, но ещё долго казаки томились в ожидании отправки на Дон. Отправка дивизии в Новочеркасск началась только 3 марта 1906 года.

19-й Донской казачий полк прибыл в Новочеркасск 2 апреля 1906 года. Через три дня полк был демобилизован. Сведений о какой-то торжественной встрече в станице Гундоровской прибывших героев Маньчжурии в архивах не сохранилось. Да, наверное, такой встречи и не было.

Гундоровцы в течение длительного времени, с середины 70-х годов XIX века и до начала 1-й мировой войны, проходили военную службу в 10-м Донском казачьем полку, который носил имя генерала Луковкина.

В 1909 году был сокращён срок «приготовительного разряда», необходимый для подготовки казака к воинской службе с трёх лет до одного года службы. В итоге общий срок службы казаков был уменьшен с 20 до 18 лет. Традиционную казачью униформу менять не стали. С 1909 года казачьи войска, как и вся армия, получили походное обмундирование защитного цвета. Вооружение казаков состояло из шашки казачьего образца (без дужки на эфесе), винтовки казачьей модификации (облегчённой), которую казаки носили через правое плечо (во всей армии – через левое), и трубчатой металлической пики с темляком и ремнем, окрашенными в защитный цвет.

Офицеры имели шашки и револьверы системы Нагана, однако разрешалось за свой счёт покупать и носить пистолеты системы Браунинг, Маузера, «Парабеллум» и другие. В известной казачьей песне уже нашего времени поется:

Ну, а главное, что предстояло приобрести казаку – это, конечно, боевой казачий кавалерийский конь. Именно конь, а не лошадь, как иногда по недомыслию называли пехотинцы на фронте боевого друга казака, что всегда его обижало. Впрочем, из нашей жизни тоже есть аналог неправильного толкования, когда мы, обыватели, говорим: «плыли по морю», а моряки – только «ходили».

Где, за сколько, на какой ярмарке будет семья покупать казаку коня, в семье обсуждалось заблаговременно. Примерно так же, как будущая невеста обсуждала с матерью, сестрами и подругами, какое должно быть у неё приданое, как и когда, следует начинать его готовить.

Амуницию для казака собирали задолго. В крепкий казачий сундук укладывали, нафталином пересыпали, перетряхивали и просушивали особенно тщательно. Не приведи Господи, на смотре, при проверке готовности к службе опозориться.

У гундоровцев в отношении выбора коней было одно неоспоримое преимущество. Рядом со станицей, буквально в нескольких от неё верстах, находился Провальский войсковой конный завод. На этом заводе проводились выставки-ярмарки, где можно было приобрести коня.

Я побывал в Провалье. Сегодня на месте некогда знаменитого Провальского войскового конного завода растянулась цепочка бывших старых конюшен, переделанных под бараки. В них – административные здания, клуб и небольшое кафе. Никаких, даже приблизительных, напоминаний о славном прошлом этого богатого, когда-то, шумного и известного на всю округу селения, настоящего центра донского конезаводства, нет и в помине.

В архивах нашёл один из документов в виде памятки, в котором говорится, каким должен быть казачий породистый конь: «Голова небольшая, но сухая; лоб прямой, уши острые, недлинные, нешироко поставленные; шея пропорционально длинная, без кадыка; грудь широкая, лопатка отлогая, холка возвышенная; спина короткая, крестец длинный, ноги правильные, сухие, костями широкие, связки плотные, мышцы в плечевых суставах плотные и твёрдые, окорока объёмистые и мускулистые, задние колена (скакательный сустав) широкие, плоские и сухие, бабки хорошо поставленные, не совсем прямые и не слишком свислые, копыта упругие, лёгкие. Тело вообще плотное, мускулистое, шерсть лоснящаяся, гладкая, короткая, нежная, волосы на гриве и хвосте тонкие и лёгкие… Прямое следствие соразмерности лошади есть правильность её движений».

Приобретение боевого коня было одним из главных условий сборов казака на службу, но оно не было единственным. Представление о материальной основе сборов на службу даёт «Ведомость заготовительных ценных вещей, которые казаки должны иметь в походе…», утверждённая приказом Военного ведомства в 1911 году.

По этому приказу стоимость военного имущества такова: гимнастическая рубаха с погонами – 1 рубль 58 копеек, рубаха суконная с погонами – 5 рублей 50 копеек, шаровары или брюки обыкновенные – 5 рублей, шинель – 9 рублей, папаха – 2 рубля 50 копеек, полушубок – 12 рублей 20 копеек, сапоги – 9 рублей, две подковы с 16 гвоздями и 6 винтами – 1 рубль. Шашку нужно было приобретать за 8 рублей, а нагайку – за 80 копеек.

Вот куда шли деньги за проданные пуды хлеба, говядины, свинины и баранины, собранные плоды на огородах и бахчах. Но и не служить в казачьих войсках было для уроженца станицы величайшим позором. Согласно отчёту станичного атамана за 1912 год от службы в первоочередных полках был освобождён только двадцать один казак, причислено в разряд неспособных нести службу всего двадцать пять. Это менее одного процента от военнообязанных.

По заповедям предков, военная одежда казаков и после службы донашивалась до последней заплаты. Станичники выглядели подтянуто и молодцевато. Даже на обычных фотографиях старики позируют обязательно в фуражках и папахах.

Вся обыденная жизнь в станице была подчинена военным правилам. Ежедневно назначались дежурные подразделения и в самой станице, и в хуторах. Несли службу дневальные по станичному правлению и при хуторских правлениях. Атаманы обязаны были чуть ли не ежедневно объезжать ту или иную часть юрта и высматривать всё, чтобы всегда знать обстановку.

У дежурного по станичному правлению и дневальных по станичным службам, в том числе и по станичной конюшне, всегда в добровольных помощниках находилась стайка желающих услужить казачат. Помощниками они были добросовестными и старательными: заблаговременно оповещали об атаманской проверке, еду из куреней быстро всегда подносили, а ещё они были самыми внимательными и благодарными слушателями рассказов о казачьих подвигах.

Сейчас, около государственных и муниципальных учреждений оборудуется автомобильная стоянка, а тогда, в начале XX века, в любой станице у правления была устроена коновязь. Приехавший с хутора казак привязывал своего коня за чумбур (запасной третий повод) к этой самой коновязи. Про задержавшегося, долго решавшего свои вопросы в правлении казака говорили: «Надолго у правления зачумбурился».

Почти до 1-й Мировой войны казаки сохраняли самобытность в военной форме. Например, носили шаровары – широкие казачьи штаны с лампасами. И это в то время, когда в остальной кавалерии в ходу были специальные кавалерийские брюки, названные по имени французского генерала Галифе.

В Новочеркасском музее истории донского казачества есть выставочные стенды с образцами казачьей военной формы. Такие же образцы есть и в музее военной формы в Москве.

Даже при всём желании эту форму особо удобной не назовёшь. Но именно в ней казаки отличались на полях сражений, и именно эта форма приводила в ужас врагов Российской империи.

В отчёте по достоинствам и недостаткам военной казачьей формы, проявившимся в боевой обстановке, говорилось: «Шинель для казака всё. Но за нею чувствовалось одно неудобство: на дожде она пропитывалась влагой и становилась очень тяжёлой, что, конечно, отражалось и на казаке, и на его лошади. Полушубок необходим. Мундир прост и удобен, но для груди стеснителен. Казаки охотно расстегивают его, где только можно. Кителя белого цвета были чрезвычайно неудобны в военное время. Сапоги незаменимы и несравнимы. О шашке нечего говорить. Пики нуждались в окраске. Шпоры у большинства были растеряны. Плётка оказалась драгоценным инструментом».

Плётка, как выяснилось, в начале XX века оказалась драгоценным инструментом не только для приведения казачьего коня в движение, но и для других политических и особенно усмирительных целей, никак не связанных с боевыми делами лучшей части русской кавалерии.

18 июля 1914 года разразилась 1-я мировая война. Как это событие было воспринято в станице Гундоровской и в казачьих полках 1-й и 2-й очередей подробно рассказано в книге «10-й Донской казачий полк. Боевые хроники его участия в 1-й Мировой войне», а также в книге «Три войны одного полка». А вот чтобы понять значение станицы Гундоровской, как кузницы казачьих военных кадров, давайте заглянем в список строевых частей казачьих войск на 1 июня 1917 года.

20-м Донским казачьим полком командовал гундоровец полковник Яков Афанасьевич Шляхтин. Во главе 46-го Донского казачьего полка стоял уже неоднократно упомянутый в этой книге полковник Тихон Петрович Краснянский. Закончили академию Генерального штаба гундоровцы Григорий Степанович Рытиков и Эраст Эрастович Шляхтин. В этой же академии учился, но не успел её закончить из-за событий 1917 года Николай Яковлевич Шляхтин. Среди командиров и заместителей (тогда они назывались помощниками) донских казачьих частей в годы 1-й Мировой войны насчитывалось немало гундоровцев. По-разному сложились их судьбы. Попробуем их проследить…

Начнём с самого старшего, из находившихся на военной службе, гундоровца полковника Якова Афанасьевича Шляхтина. Родился он в станице Гундоровской 20 октября 1863 года. Закончил Елисаветградское кавалерийское училище в 1885 году. Последовательно прошёл все ступени карьеры офицера казака и в чине полковника командовал 20-м Донским казачьим полком. Помощником по строевой части у него был тоже гундоровец – Иван Никитич Коноводов. В декабре 1916 года им пришлось воевать на берегу Дуная, к западу от Измаила.

Как и в любом другом воюющем полку, в 20-м Донском казачьем по разным причинам также были большие потери и значительная убыль людей. Ранее, до Я. А. Шляхтина, 20-м Донским казачьим полком командовал полковник Анатолий Михайлович Назаров, тот самый, который стал Донским войсковым атаманом после А. М. Каледина и 17 февраля 1918 года был расстрелян красногвардейцами.

1 июля 1915 года у деревни Грибовице походный атаман казачьих войск провёл смотр полка № 20, который показал, что «в строю находилось офицеров – 29, нижних чинов – 300, лошадей – 300. Столь незначительный состав полка объясняется тем, что за минувший период войны полк понёс самые значительные потери в дивизии. Например, в 5-й сотне сменилось 5 командиров. Из состава полка убыло 22 офицера, 635 казаков и 938 лошадей».

Подтверждением этих печальных результатов служил невзрачный интендантский документ в виде рапорта командира 4-й сотни о недополученных в 1914 году казаками суммах, ставших впоследствии переходящими. На примере этого списка 4-й сотни можно составить общую статистику. Всего в списке состояло 86 казаков. Из них за два года боёв убиты и умерли от ран 9 человек, пропали без вести 23, эвакуированы в тыл по ранению – 27, находились в госпиталях 8 казаков. Убыль, как видите, внушительная и трагическая, составляла 67 казаков из 86.

Яков Афанасьевич Шляхтин принял полк уже в начале 1916 года. Ему пришлось заново заниматься боевым сколачиванием подразделений полка, делать их боеспособными. Весь 1916 год прошел в тяжёлых боях на различных участках фронта. К концу 1916 года всё чаще и чаще стали вести речь о моральном облике казака. Нередкими были случаи мародерства, откровенного грабежа мирного населения.

Командиру полка Якову Афанасьевичу Шляхтину приходилось с этим бороться. Вот выдержки из его приказов за 1916 год: «Жители острова, находящегося между Измаилом и Тульчей, заявили, что в ночь под 21 декабря 1916 года какие-то казаки прогнали через мост в Измаил 13 штук скота, принадлежащего жителям этого острова. Сотнику Блажкову произвести подробное расследование и выяснить виновность.

Приказываю под ответственность, вплоть до предания военному суду, ни под каким видом не допускать в сотнях и командах приблудившегося и никому не принадлежащего скота, а только приобретать, оплату производить лично командирам сотен и команд».

С некоторыми виновниками подобных происшествий Шляхтин разбирался с применением своей власти командира полка:

«Командира 6-й сотни подъесаула Мамонова, за допущение в сотне покупки вина и пьянства, а также за самовольный пригон в сотню скота, принадлежащего окрестным жителям Измаила, отрешаю от командования сотней. Вахмистра 6-й сотни Карасёва, за слабый надзор в сотне, смещаю на младший оклад и с должности вахмистра… и перевожу его для дальнейшей службы в 3-ю сотню».

Доставалось и рядовым казакам, которые под шумок пытались проводить реквизиции сами: «Казаков команды связи Ивана Наумова и Василия Рогачёва арестовываю строгим арестом на 15 суток… за то, что при нахождении на постое у крестьянина Стариуполо пропало 27 рублей 78 копеек. Деньги возмещаются из жалованья казаков».

Разумеется, полковнику Шляхтину приходилось заниматься не только этими житейскими вопросами а, прежде всего, боевой деятельностью полка. Именно его полк с конца 1916 года и до середины 1917 года считался одним из самых боеспособных в правом, а затем и левом боевых участках Дунайского отряда. Одно время Я. А. Шляхтин даже руководил левым боевым участком этого отряда. После возвращения в родную станицу в начале 1918 года он недолго был не у дел. Начиная с весны 1918 года, Шляхтин уже воевал в составе Донской армии, а в 1919–1920 годы назначен обер-квартирмейстером 3-го Донского отдельного корпуса, затем его прикомандировали к штабу Деникина. В 1920 году Я. А. Шляхтин стал генерал-майором. Уже в Крыму вышел в отставку 5 апреля 1920 года. В октябре 1920 г. ему была назначена пенсия. Последние годы жизни провёл в эмиграции во Франции. Умер 22 января 1929 года в Монтаржи (Франция).

В этой книге не раз вспоминался доблестный и отважный казачий офицер Тихон Петрович Краснянский. Родился он 19 июня 1876 года. Новочеркасское военное училище закончил в 1897 году, офицером стал в 1898 году. Воевал в русско-японскую, проходил боевую службу в 10-м Донском казачьем полку, о чём подробно рассказано в других произведениях автора. 29 июня 1915 года войсковой старшина Т. П. Краснянский высочайшим приказом назначен командиром 46-го Донского казачьего полка. 5 августа 1915 года этот полк впервые столкнулся с подразделением австрийской конницы, которую называли «гусарами смерти». В бою эти гусары не щадили себя и противнику пощады не давали. Однако гусары были биты, а 46-й Донской казачий полк ещё и богатые трофеи завоевал.

В 46-м Донском казачьем полку также служило немало гундоровцев. Даже помощником у Краснянского был его земляк полковник Алексей Львович Дьяков. В июне 1916 года Т. П. Краснянский назначен начальником Ясельдского боевого отряда под городом Пинском. Это довольно крупная войсковая группировка, в составе которой, кроме 46-го Донского казачьего полка, были включены: две роты 22-й ополченческой пешей дружины Ковельского полка, первая понтонная рота 8-го саперного батальона, одна полевая батарея 75-й пехотной дивизии, кольтовская пулемётная команда партизанского корпусного отряда и команда из двух катеров, вооружённых пушками под руководством гардемарина флота Аренса.

Перед Ясельдским боевым отрядом стояла задача форсировать речку Ясельду и овладеть городом Пинском. Для начала Краснянский занялся разведкой и в своём приказе от 9 июня 1916 года в интересной, совсем не приказной форме, потребовал: «Приглашаю всех офицеров отряда следить, чтобы исходящими донесениями полностью исчерпывался затронутый предмет, не возбуждая никаких вопросов. Требую, чтобы на каждом наблюдательном пункте было назначено по три дежурных наблюдателя из вольноопределяющихся или интеллигентных унтер-офицеров с биноклем, картой, часами и записной книжкой».

В следующем приказе Краснянский уточняет задачу разведчикам и наблюдателям: «Пользуясь изученными разведчиками подступами к противнику, беспрерывно вести разведки, которыми выяснять ширину полосы проволочных заграждений, расположение окопов, редутов, их профили, ходы сообщения, размещение пулемётов, бомбомётов, миномётов. Определять гарнизоны окопов, смену, получку горячей пищи, расположение резервов и прочее».

С целью детализации обороны противника наши разведчики завели нумерацию вражеских окопов и передавали её при смене участка друг другу по акту, записываемому в полевые книжки.

Разведка противника тоже не дремала и занималась тем же самым, только с применением более совершенных технических средств: «Около 6 часов противником было выпущено 5 аэропланов, которые особенно долго кружились над городищенской укреплённой группой. Все аэропланы возвратились за Ясельду. Артиллерийская стрельба корректируется немецким аэростатом».

В начале июня 1916 года Ясельдской боевой группировке, которой командовал Краснянский, противостояло около пяти батальонов пехоты и 16 эскадронов гвардейской кавалерии с артиллерией и пулемётами.

При малоподвижном характере боевых действий Тихон Петрович решил задействовать лихих партизан казаков. Вот как им была поставлена задача: «Казакам партизанам распоряжением командиров сотен подать лошадей, и они будут нести разведывательную службу, держать связь и доставлять донесения…».

При команде на общее наступление партизаны должны были форсировать на обывательских лодках водные преграды (в районе Пинских болот) и далее действовать так: «…перерезать проволоку, взорвать фугасы, ворваться в окопы и деревни, занятые противником, поджечь последние. Беспредельной дерзостью вызвать тревогу и панику, а в случае бегства противника, Рудавинской и Песочной группам, захватить дорогу Пинск-Логишин».

В те первые июньские дни 1916 года в 46-й Донской казачий полк пришли приказы о повышениях в воинских чинах и боевых наградах. Примечательно такое поздравление Краснянским хорунжего Еремеева: «Сердечно поздравляю с производством… Желаю молниеносного движения по службе».

Молниеносного продвижения по службе не получилось не только у Еремеева, но и почти у всех тех, кто в то военное лето 1916 года, заживо гнил в Пинских болотах. Не стал генералом, хотя имел все предпосылки к этому и командир Ясельдской боевой группы полковник Тихон Петрович Краснянский. После возвращения на Дон в декабре 1917 года он организовал партизанский отряд, который носил его же имя. Этот отряд ушел в 1-й кубанский «ледяной» поход. Полковник Краснянский погиб 3 марта 1918 года в решающем бою под Выселками, на подступах к Екатеринодару.

Среди воевавших на фронтах 1-й Мировой войны гундоровцев были не только кавалеристы, но и артиллеристы. Например, представитель гундоровской военной династии Эраст Эрастович Шляхтин. Родился он 23 сентября 1886 года. С малых лет его жизнь была тесно связана с военной службой. Донской кадетский корпус Эраст закончил в 1904 году, Михайловское артиллерийское училище – в 1907 году, академию Генерального штаба – в 1913 году. После службы в 6-й Донской казачьей батарее, с учетом обучения в Академии Генерального штаба, Эраста Эрастовича назначили начальником штаба 3-й Кубанской казачьей дивизии.

Затем служил в должности начальника организационного отделения при штабе донского походного атамана. Во время демобилизации казачьих войск на Дон в декабре 1917 года был начальником штаба войск Донецкого района. Вместе с земляками гундоровцами воевал в 3-й Донской дивизии, получил звание полковника. С 25 марта 1920 года – помощник начальника штаба 3-й Донской дивизии. Проходил службу в штабе Главнокомандующего до эвакуации из Крыма (в начале ноября 1920 года находился в Севастополе). Будучи в эмиграции, служил топографом в Югославии. В годы II Мировой войны был зачислен в состав Русского Корпуса. В 1945–1946 годы находился в лагере Келлерберг (Австрия), затем во Франции. В 1969 году работал сотрудником журнала «Военная Быль». Умер 3 декабря 1973 в Аньере (Франция).

В годы, предшествующие 1-й Мировой войне, гундоровцы служили не только в 10-м Донском казачьем полку, хотя для большинства казаков первой очереди именно он стал родным. Станичники проходили службу также в казачьей гвардии, в Лейб-гвардии казачьем его величества полку и Лейб-гвардии Атаманском его императорского высочества наследника цесаревича полку. А из казаков, отбывавших первоочередную службу в этих полках, с началом мобилизации был сформирован 52-й Донской казачий полк. Фактически он являлся резервом Донских гвардейских полков.

Командовал полком выходец из Лейб-гвардии Казачьего его Величества полка полковник Борис Ростиславович Хрещатицкий. В полку сохраняли жалованье по гвардейскому окладу (в советские времена в гвардейских и в обычных частях оклады были одинаковые). Необычным фактом являлось то, что в этом полку были награждённые иностранными наградами. Командиру полка полковнику Хрещатицкому пожалован английский орден «За военные отличия». Из подчинённых Бориса Ростиславовича иностранные ордена имели подхорунжий Стефан Шапкин – французскую медаль «За военные заслуги» и старший урядник Александр Воинов – «Бельгийский военный крест». Думается, это объяснялось, прежде всего, большими связями самого командира полка.

Полковник Б. Р. Хрещатицкий попытался воспользоваться этими связями, постоянно добиваясь для 52-го Донского казачьего полка наименования «Резервный Гвардейский казачий полк». Он разработал Положение о сводной гвардейской бригаде казачьего резерва и особый значок гвардейского казачьего резерва. Самое интересное, что его потуги не пропали даром и генерала он всё-таки получил.

Так вот, в этом 52-м Донском казачьем полку помощником по хозяйственной части был офицер, вписавший немало страниц в историю станицы Гундоровской, это Андриан Константинович Гусельщиков.

Надо сказать, что помощник по хозяйственной части в казачьем полку – это не просто завхоз, пересчитывающий портянки, это фактически правая рука командира полка. Не зря в 10-м Донском казачьем полку из помощника по хозяйственной части командиром этой воинской части был назначен полковник Фарафонов, а в 52-м Донском казачьем полку предшественником Гусельщикова служил полковник Анатолий Александрович Траилин, ставший командиром 1-го Донского казачьего полка.

В войну А. К. Гусельщиков вступил подъесаулом, командиром 3-й сотни 52-го Донского казачьего полка. Первое его боевое дело было 5 сентября 1914 года, когда при захвате города Синява, на пути в Краков его сотне удалось захватить кассу, несколько орудий и автомобиль. Затем полк перебросили к Перемышлю, где он участвовал в боях по блокаде этой крепости. О том, как заведующий хозяйством полка Гусельщиков содержал полк, лучше всего говорит выписка из приказа от 27 мая 1916 года по 1-му Туркестанскому армейскому корпусу, которому был придан 52-й Донской казачий полк: «52-й Донской казачий полк представился в составе 4 штаб-офицеров и 28 обер-офицеров. Вид людей блестящий. Все молодец к молодцу, прекрасно и однообразно одеты, в новых шинелях и фуражках. Амуниция в порядке. Оружие в хорошем состоянии, если не считать отдельных шашек, требующих большей отточки. Патроны и обоймы в порядке. Сёдла и вьюки в исправном виде. Большая часть лошадей хорошего сорта, от двух и выше вершков роста… Тела лошадей, в общем, хороши».

52-й Донской казачий полк, как и многие казачьи полки, во время стабилизации фронта в 1916 году снаряжал за линию фронта партизанские отряды. Во главе одного из них стоял гундоровец хорунжий Королёв, гвардеец, красотой которого восхищались на императорских смотрах казачьей гвардии. Вот как о проводах партизанского отряда 52-го Донского казачьего полка возле деревни Долматовщизна написано 16 июля 1916 года в журнале военных действий полка:

«Сегодня в 18 часов партизанская команда в составе 37 членов под командой хорунжего Королёва в конном строю и при полном снабжении выделилась из полка и после напутственного молебствия в штабе дивизии была отправлена на погрузку. Казаки, трогательно простившись с родным полком, бодро и весело отправились в неизвестность».

Справедливости ради следует отметить, что гундоровцы из 52-го полка отличались не только на смотрах и в партизанских боях. Были и такие, которые поднаторели на жалобах командованию. Вот что заявили на смотре походного атамана некоторые из казаков: «…станицы Гундоровской старший урядник Пётр Стариков, младший урядник Владимир Попов и казак Стефан Изварин жаловались, что не получали бельевых денег за 14-й и 15-й год. Кроме того, они получили натурой лошадь в 125 рублей и по 50 рублей наличными, а жаловались на то, что ушедшие раньше на войну казаки получали по 200 рублей».

Ценность этой информации только в том и состоит, что благодаря заявленным жалобам сохранились в архивах фамилии этих казаков, а вот ответов на эти жалобы найти не удалось.

3.1. От хлеборобства богатым не будешь…

Описание того, какой была станица Гундоровская в последней четверти XIX века и чем в ней занимались, мы можем найти в неофициальной части газеты «Донские областные ведомости» от 3 сентября 1875 года, в которой опубликована небольшая статья жителя станицы Фёдора Ермолова такого содержания:

«Станица Гундоровская расположена на правом берегу Донца и на левом берегу Каменки в углу их соединения. Местоположение занимает прекрасное, но не совсем удобное для поселения. Оно представляет собою высокий холм, изрезанный глубокими оврагами и балками, каковые при заселении представляют большие препятствия.

С северной стороны станица окаймлена лесом, растущим по обеим сторонам Донца, а с востока и юга – хуторами и садами. Здания в станице деревянные, число которых простирается до двухсот. Дома крыты большею частью соломою. Тесовых и железных крыш до шести процентов. Эти дома составляют самый центр станицы. Под домами, находящимися в центре, устроены лавки торговцев, число которых простирается до одиннадцати. На самой середине станицы возвышается каменная пятиглавая церковь с деревянной колокольней. На площади около церкви по праздникам бывают базары, на которых продают съестные припасы и разного рода топливо.

Ярмарка в станице бывает 15 августа. Рогатый скот, овцы и лошади продаются на этой ярмарке по хорошим ценам. Торг продолжается не свыше пяти дней. Приезжих торговцев с красными и бакалейными товарами бывает мало. Зато трактиров много. Жители станицы занимаются преимущественно земледелием. Торговли нет. Училище для мальчиков открыто в станице в 1862 году, а для девочек – в 1868 году. Станичники в настоящее время, видимо, стараются всеми мерами дать образование своим детям, не только мальчикам, но и девочкам.

Станица существует в настоящем месте не более 15 лет. В прежнее время она была на левой стороне реки Донца. Но, находясь на низком месте, затапливалась во время половодья водою. Поэтому станичники решились было переселяться на другое более удобное место».

Как видно из этого описания, в станице Гундоровской, как, впрочем, и в соседних с нею станицах – Луганской, Митякинской и Каменской – основным промыслом для населения являлись земледелие и животноводство. А ведь ещё за двести лет до этого времени, в самом начале существования названных станиц, казакам было запрещено заниматься сельским хозяйством.

Донской войсковой атаман Фрол Минаев в 1689 году, приезжая за жалованием в Москву, в расспросных речах, утверждал следующее:

«Беглые приходят к ним на Дон и на Хопёр, и на Медведицу непрестанно… и завели было всякую пашню, и они (казаки), увидав то в нынешнем году во время съезду всех казаков, великих государей к годовому жалованию, приняли по всем городкам войсковой свой приговор, чтоб никто нигде хлеба не пахали и не сеяли, а если станут пахать, то бить до смерти и грабить, и кто за такое ослушание кого убьёт и ограбит, и на того суда не давать, и кто хочет пахать, и те б шли в прежние свои места, кто где жил».

Сами казаки о своём образе жизни говорили так: «Питаемся, словно птицы небесные, не сеем, не пашем, не собираем в житницы». Когда казаки начали заниматься выращиванием зерна и других даров земли, то все сельскохозяйственные работы – пахоту, сев или косовицу – они проводили всей станицей и при полном боевом снаряжении. Приходилось по-прежнему постоянно остерегаться разбойничьих набегов кочевников.

После взятия Азова и окончания всех бурных событий петровского времени – от подавления булавинского восстания, до победы в длительной и изматывающей Северной войне, донское казачество, чтобы обеспечить себе и своим семьям хотя бы сносное пропитание и меньше зависеть от монарших милостей, было вынуждено заняться хлебопашеством. Благо, для этого на Дону и Северском Донце были все условия: достаточно много плодородной земли, относительно благоприятный климат и постоянно растущее население юга России, которое и стало основным потребителем, как тогда говорили, «произведений хлеборобского промысла».

Трудились казаки на своей земле до «седьмого пота», питались сухарями и ключевой водой, чернели лицом от сжигающего кожу солнца, худели телом. Но в удачные времена этот тяжеленный труд вознаграждался хорошим урожаем хлеба насущного. Слово «урожай» не зря было такого знакомого корня. Его ждали, в него верили, о нём, долгожданном и полновесном, самозабвенно молились и дома, и в церкви.

В основе нелёгких земледельческих трудов лежал, прежде всего, ручной труд, те самые пудо-футы мужской и женской мускульной силы. Только к концу XIX века появились орудия труда, несколько облегчившие труд казака, да и то ненамного.

С 70-х годов XIX века в Донской области начали применяться «буккера» – плуги новейшей, на тот момент, конструкции, которые заменили устаревшие «сабаны». Из Германии поступали плуги Сакка и Эккерта, рядовые сеялки, конные и ручные молотилки, механические веялки, куколеотборные машины или триера. Появились сенокосилки, сноповязалки, конные грабли, сенные прессы. Одновременно прежние деревянные бороны стали заменяться боронами с железными зубьями. На полях использовались катки для прикатывания посевов. В обиход земледельцев вошли жатки-лобогрейки, их ещё называли «чубогрейки», с ручным сбрасыванием скошенных стеблей зерновых культур. В усадьбах помещиков, а чуть позже и у богатых казаков, стали появляться локомобили с паровыми двигателями, которые применялись для разных целей, но в основном для молотьбы хлебов.

В среднем доходы от земледелия были невелики, и казаки сокрушённо восклицали: «От земледелия богат не будешь, но и с голоду не помрёшь». И довольно часто в разговорах использовали и другую, ставшую крылатой пословицу: «Что посеешь, то и пожнёшь; как потопаешь, так и полопаешь».

Многими казаками постоянно владела идея о справедливом переделе земли. В правовом отношении для передела земли юрта станицы Гундоровской препятствий не существовало. Препятствия возникали в основном морального характера. Вот как об этом писали «Донские областные ведомости» 20 сентября 1875 года: