Читать онлайн Дом грозы бесплатно

Только не на похоронах врага

– Покойся с миром, Фандер Хардин. – Нимея ногой скидывает на гроб ком земли, и он разбивается о черную крышку.

Может показаться, что у девушки нет ни капли уважения к усопшему и его скорбящей семье, но она не собирается притворяться, что ей жаль лежащего в вырытой яме человека.

Сколько Нимея себя помнила, Фандер был ее врагом, хотя она дружила с его братом Энграмом. Они жили на одной улице, дом Нимеи стоял в закутке, за садом Хардинов. Это была обратная сторона богатого фасада особняка, не всегда подновленная и вылизанная, в отличие от парадного подъезда.

Нимея постоянно вытаптывала розы миссис Хардин и была настоящей проблемой для домашней прислуги, вылавливавшей «эту девчонку из дома Ноки» за живыми изгородями двора.

Нимея уверена, что Фандер вполне заслужил то, что с ним произошло, нечего пенять на жестокую судьбу. Умереть в тюремной камере после двух лет заключения – лучшее, на что он мог рассчитывать. Быстрая смерть вместо пары десятков лет мучений, которые могли привести к безумию.

Нимея смотрит на огромный портрет, наскоро приколоченный к погребальному шесту, и резко отворачивается. Такие обычно ставят на свежие могилы не самых почетных горожан. Фандер, нарисованный каким-то умельцем, – настоящее произведение искусства, трудно представить, что это не выдумка художника, а портрет с натуры. У него идеально белая кожа, черные локоны, лежащие один к одному, самодовольная полуулыбка и уверенный взгляд изумрудных, неестественно ярких глаз, такой оттенок присущ сильным, даже могущественным магам.

Парень с портрета смотрит немного исподлобья, уголки его губ чуть приподняты, неприятная ухмылка в попытке притвориться обаятельным. Нимея видела, каким он отправился в могилу, и там не было и капли обаяния, скорее обреченность и лютая ненависть к себе. О да, Фандер всю жизнь испытывал отвращение к иным, а оставшись наедине с собой, видимо, направил все эти чувства на собственную черную душу.

Там, под крышкой гроба, у него было изможденное серое лицо, волосы отросли почти до плеч и вместо аккуратной прически походили на беспорядочное кудрявое гнездо. Когда Нимея в последний раз видела Фандера живым, его взгляд был уже совсем потухшим. Заключенным магию наглухо блокируют чем только могут, так что их радужка становится бледной, как у помешанных оборотней, теряющих человеческую сущность. Нет ничего полезного в том, чтобы держать силу в себе: рано или поздно она погубит.

Нимея ищет взглядом Энграма, который выглядит немногим лучше мертвеца и подслеповато шарит глазами по земле, будто никак не может найти могилу. Он внешне походит на своего брата так сильно, что Нимее больно на него смотреть. Она не может ничего с собой поделать, представляя, что в гробу сейчас мог бы лежать Энг. А еще ее до дрожи пугает чертов портрет, прислоненный к шесту.

Когда-то в семейной галерее Хардинов рядом висели две почти идентичные картины: старший и младший братья. Похожие, если сравнивать черты лиц по отдельности. Носы, глаза, волосы, форма подбородка – все одинаковое, но почему-то у Энга эта мозаика складывалась во что-то добродушное, приятное, невероятно красивое. Даже у самых неприступных девушек в животе порхали бабочки при взгляде на юношу. Фандер же казался порочно-красивым, его внешность скорее пугала. «От него стоит держаться подальше» – вот что думали те, у кого есть хоть немного мозгов.

– Эй, ты как? – Нимея неуверенно сжимает руку Энграма, стоящего рядом.

Он совсем высох за последний год, стал серым, под глазами синяки. Безжизненные волосы поредели, и все больше становится виден лоб, прежде всегда прикрытый буйными черными кудряшками. Энг кивает, а глаза мертвые – застыли на яме, вырытой наспех в земле.

– Омала? – Мать Энграма и Фандера тоже кивает, она не потеряла достоинства, но все-таки могло показаться, что по ее щеке пару минут назад сбежала слезинка; она не успела высохнуть, а за ней уже следует новая.

– Все хорошо, дорогая…

Дорогая… Три года назад Нимея даже не могла подумать о том, что услышит по отношению к себе такое обращение – «до-ро-га-я». Как много в этом слове фальши и лицемерия. И кому это она так дорога? Но девушка знает, что Омале сейчас необходима эта пафосность, иначе недолго до того, чтобы броситься вслед за старшим сыном в могилу на глазах восторженной толпы. Если нужно, Нимея выдержит даже парочку отборных ругательств в свою сторону, потому что терять ребенка – даже если это подонок Фандер, – скорее всего, нестерпимо больно.

– Сворачиваемся, – гаркает тюремный надзиратель, который любезно позволил родным и близким проститься с заключенным номер три-ноль-пять-восемь-четыре.

Это самые скромные похороны на памяти Старого Траминера, даже монахинь с погребальными песнями не позвали, и никто не осыпает гроб лепестками цветов, из которых на том свете Черные феи свяжут бессмертной душе одежду. Все вообще как-то неправильно.

– Энграм! – Омала манит сына, и тот медленно, опираясь на ее руку, бредет в сторону ожидающей их машины.

Костюм на нем висит мешком, а когда-то не просто был впору, а идеально подчеркивал фигуру, потому что шился на заказ.

– Нимея? – Ее окликают, и прощания с Энграмом не получается, впрочем, сейчас это вовсе не важно. Едва ли он обратил бы внимание на нее и ее слова. Он стал совсем плох к концу недели.

Нимея провожает его взглядом и только потом откликается на зов. На лавочке под огромным дубом сидят лучшие бывшие друзья Фандера: Листан Прето, Якобин Блауэр и Рейв Хейз. Их руки засунуты в карманы курток, все трое ежатся от холода и осеннего ветра, не рыдают и не бьются в истерике, отчего Нимее кажется, что эти похороны выглядят фальшивкой.

– Через час стемнеет, – тихо сообщает Листан.

Он такой хорошенький, что походит на девчонку. Носит длинные волосы до лопаток: гладкие, белые и ухоженные. Одежда с иголочки: модные воротники-стойки и непременно какой-то амулет под горлом.

– Встречаемся через два, – кивает Нимея.

Кидает последний взгляд на яму, которую как попало забрасывают землей, чтобы не пришлось заканчивать с этим ночью.

– Эй! – кричит ей в спину Рейв и поднимается со скамейки. Он значительно выше Нимеи, такой же сладкий, по ее мнению, блондин, как и Листан, но его лицо более мужественное, а прическа до безобразия небрежна. – Ты уверена, что все сработает?..

От боли в его голосе можно прослезиться. Нимея отворачивается, сглатывает и прикрывает глаза, чтобы ненароком не расчувствоваться. Только не на похоронах врага, ну уж нет.

– У нас нет выбора, так что, полагаю, все сработает. – Она пожимает плечами, разворачивается на каблуках, делает два шага, а на третий земли касаются мягкие массивные волчьи лапы.

* * *

Мир меняется стремительно. Раз – и рухнула цивилизация, а на ее обломках кто-то радостно построил новую. Если задуматься, так было всегда, но почему-то, только наблюдая за происходящим изнутри, кажется, что затягивает в сумасшедший водоворот, на дне которого огромная промышленная мясорубка, перемалывающая кости и рвущая жилы. Когда в мясорубку попадают какие-то посторонние люди из учебника истории – это одно, но когда на их месте ты, хочется кричать: «Вот черт, я, блин, только начал жить, вы совсем охренели? Верните все как было! Давайте не сейчас, не со мной…»

Нимея не хотела думать, что станет одной из тех, кого новый мир уничтожит, и даже надеялась, что раз он расправлялся с ее врагами, то это своего рода бронь от неминуемой смерти. Но все идет к тому, что никакой брони и вовсе не существует. Все по какой-то причине равны перед стихией.

Мерзкий, мерзкий Траминер. Нимее он противен, как подыхающий слизень, лежащий на солнце, и, если бы не обстоятельства, она бы давно унесла отсюда ноги.

Когда-то это место принадлежало истинным: так называли себя маги земли. Они были хилым народцем с огромным самомнением. Не могли обойтись без тонны магических артефактов, их заклинания были слабыми и бесполезными, зато истинные имели вековые традиции, слепую уверенность в своем превосходстве и много-много денег, не ударив пальцем о палец.

Три года назад не стало Старого Траминера – черной гнилой страны, заложниками которой были сотни магов, черпающих энергию из воды, воздуха, огня, леса и еще черт знает чего.

Все время Нимея жила в стране, где процветал расизм, и таких, как она, – иных – втаптывали в грязь. И вот революция, бунт, и не стало Старого Траминера. В тюрьме оказалась вся правящая элита. Те, кто был послабее, просто медленно умирали от беспомощности. Они не умели работать, не умели выживать без слуг, магии, артефактов и денег, конфискованных новым правительством. Теперь Траминер принадлежал тем, кто раньше боялся даже нос из дому высовывать. Иным. Во главе стоит Экимец, а в Большом Доме, где раньше сидели важные истинные и писали свои никчемные законы, теперь иные пытаются создать общество, живущее в равноправии и мире.

Свобода.

Счастливая жизнь.

Увы. Нет.

Новый мир обещал столько прекрасных возможностей, а превратился в сущий кошмар, потому что вчерашние пленники системы посходили с ума. Нимея смотрела на то, как разрушаются прекрасные дома истинных магов, что содержали их раньше за бешеные деньги, и процветает разбой на обнищавших улицах. Она снова возненавидела Траминер. Почувствовав свободу, иные решили, что самая лучшая идея – это месть тем, кто унижал их годами. Самая ужасная идея – мстить за месть и губить зло большим злом. Фандер Хардин оказался в тюрьме по той же причине: отмщение. И Нимея могла поклясться, что видела улыбки на губах тех, кто закапывал его тело.

Теперь уже все покинули тюремное кладбище. Над ним стоит тихая осенняя ночь, даже ветер сжалился и утих. Нимея ежится в ожидании напарников, сидя на той самой скамеечке, у которой прощалась с ними два часа назад.

Когда-то тут хоронили аристократов. Надгробия украшают скульптуры и высохшие чаши крошечных фонтанчиков с вычурной резьбой, окруженные черными, блестящими от только что прошедшего дождя оградками и коваными лавочками. Быть похороненным тут – в живописном месте недалеко от океана и траминерского черного леса – было привилегией. Сюда водили экскурсии, чтобы показывать могилы знаменитостей, тут стояли настоящие родовые склепы старинных траминерских семей. Но кладбище стремительно приходило в упадок. Надгробия и склепы сносили, когда требовалось место для очередного почившего заключенного. На месте фонтанчиков и скульптур стоят воткнутые в землю таблички с выгоревшими на солнце портретами и скупой информацией о мертвеце.

Однако, если не смотреть в сторону новых захоронений, все еще может показаться, что Нимея прикасается к истории. Она борется с желанием встать и прогуляться мимо надгробий, почитать имена, поискать знакомых. Тут не могло быть ее родных. Родина оборотней – Фолье, им нечего делать в земле траминерских аристократов. Для таких, как она, есть отдельное кладбище в районе порта Небиолло, но, быть может, она могла бы найти тут знакомые фамилии своих нынешних друзей?

Забавно, что товарищами Нимеи стали истинные маги из чистых семей, которые когда-то были по другую сторону баррикад. Рейв, Якоб, Листан – лучшие друзья Фандера. Мерзкая компашка старост из Академии Весны, где когда-то Нимея даже не успела окончить первый курс из-за грянувшей революции, стала теперь и ее компанией. Никто не решался называть произошедшее гражданской войной, хотя в чем, в сущности, разница?

От каждого выдоха в воздухе образовывается облачко пара. Одежда кажется неудобной и слишком тесной. Отсутствие ветра не спасает от холода, ботинки промокли. Тишина давит. Дух смерти невозможно не чувствовать. И больше всего на свете хочется уйти, но малодушной или трусливой Нимея не была, а пребывание тут стало вопросом жизни и смерти.

– Нимея?

– Наконец-то! – Она встает навстречу друзьям и сглатывает.

Сейчас? Сейчас.

– Давайте живее, не хочу тут долго торчать. Справитесь без лопат?

– Разумеется. – Якоб манерно кланяется, и его светлые кудряшки падают на лоб.

Якоб, Листан и Рейв встают у могилы друга, переглянувшись.

– Портрет убрать нужно, – роняет Рейв. Ему не по себе. Он переминается с ноги на ногу и смотрит на свежую землю так, будто она сейчас разверзнется и поглотит всех в свои недра следом за Фандером.

Нимея не ждет, что это сделает кто-то из парней, она давно хочет заняться хоть чем-то, чтобы не торчать у могилы столбом в ожидании развязки. Подходит и с силой тянет за погребальный шест. Здоровенный портрет Фандера оказывается у нее в руках, и, замерев на пару секунд, Нимея опускает его на скамейку, не решившись бросить в кусты. Собирает траурные лампадки, цветы, которыми усыпали свежую землю. В памяти воскресают люди, которые принесли сюда эти похоронные атрибуты, становится даже жаль, что приходится тревожить то, что они считали важным.

Пока Рейв, Листан и Якоб, подняв руки, напевно шепчут длинную формулу, состоящую из нескольких заклинаний, Нимея укладывает букеты в аккуратную кучку и никак не может посмотреть на то, что происходит с могилой ее врага.

Парням, кажется, сложно достать гроб из земли с помощью магии, хотя три года назад каждый из них мог бы это сделать не напрягаясь. Все так изменилось, Нимее их даже жаль.

– Нем, мы закончили, – негромко зовет Рейв и отступает, открывая ей обзор.

Идеальные черные фраки парней все в земле, они отряхивают руки и вытирают взмокшие лбы. Магия будто запустила какой-то хитрый механизм: земля пенится, трясется, и черный гроб появляется на поверхности. Почва, рвущаяся наверх вместе с ним, всасывается обратно и спустя пару минут становится совершенно ровной, даже притоптанной, а гроб стоит сверху совершенно чистый.

– Ого, – шепчет Нимея, пока парни самодовольно отряхиваются. – Ну хоть где-то пригодилась ваша великая сила. Может, вам открыть ритуальное бюро?

И все трое, закатив глаза, начинают ворчать, что в Нимее нет ни капли уважения и благодарности.

– Что верно, то верно, – бормочет она, подходя к гробу.

У Нимеи к горлу подкатывает тошнота, потому что встретиться с тем, что там спрятано, совсем непросто.

– Нем? Мы можем сами…

– Вы шутите, девочки? – усмехается она, и это звучит убедительно.

Нимея привыкла быть сильнее всех и уж тем более не может допустить, чтобы кто-то решил, будто у нее труп Фандера Хардина вызывает какие-то особенные эмоции.

Она касается гладкой ледяной крышки, остро пахнущей сырой землей и смертью. Эта деревяшка стоит как ее съемная квартирка, не меньше. Массивная, с вычурной резьбой, серебряными украшениями и множеством светящихся рун.

Один за другим Нимея открывает замки, с глухим звуком они ударяются о дерево, и это звучит почти оглушающе, потому что и парни, и кладбище, и птицы на ветвях деревьев – все затихло в ожидании, когда с делом будет покончено. Крышка приоткрывается, и хватает легкого усилия, чтобы ее откинуть.

Фандер Хардин, одетый в черное, лежит на белом шелке. Даже его рубашка, застегнутая под самое горло, оттеняет мертвенную бледность, соревнующуюся с белой обивкой гроба. Как ни старались нанятые Омалой сотрудники похоронного бюро сохранить лицо нетронутым, смерть оставила на нем отпечаток. Щеки впали, губы ссохлись. Чересчур длинные волосы кто-то зачесал назад при помощи геля, последнее выглядит просто глупо.

– Ему совсем не идет… – тихо произносит Нимея, а потом напрягается, поняв, что ее могли услышать.

– Что?

– Быть трупом, разумеется, – тут же отвечает она и закатывает глаза, делая вид, что парни, как обычно, ничего не понимают.

– Как мы это сделаем? – сипит Рейв.

– Омала… Она уже должна была прийти, – шепчет в ответ Нимея, глядя на мертвое тело перед собой.

– Меня сейчас стошнит, – бормочет Листан. – Если ничего не получится, ты, Нимея Нока, отправишься в эту же могилу. – Он отходит от гроба и садится на скамейку.

По лицу Рейва трудно понять, о чем он думает, но Нимее кажется, что ему как минимум жаль ушедшего друга. Якоб опускается перед гробом на корточки и рассматривает Фандера, сдвинув широкие брови на переносице.

– Ты как? – спрашивает у него Рейв.

– Странно… не знаю. Мы с ним всего пять лет назад… Да что там, три года назад он стоял рядом с нами и… – Он трет лицо руками и утыкается носом в крепко сжатый кулак. – Мы столько всего пережили вместе. Он наш друг. Самый близкий. И он лежит тут…

Якоб не говорит больше ни слова, видимо, сдерживая рыдания, а у Рейва по щеке катится слеза. Это трогательно, и Нимея почти в состоянии поверить, что Фандер кому-то настолько дорог.

– Как думаете, – тихо спрашивает она, рассматривая Хардина; его лицо такое застывшее, что сложно представить, как всего неделю назад на нем могли проявляться эмоции, губы шевелиться, а веки открываться и закрываться, он больше похож на идеальную фарфоровую куклу, – он хоть кого-нибудь в своей жизни любил?.. Хотя бы так, как вы любите его.

В ее голосе столько ледяного презрения, что парни дергаются и смотрят на Нимею с одинаковым ужасом и сожалением.

– Ты не поверишь, но да, – хрипло отвечает ей Рейв, пальцами зачесывая назад волосы.

– И не представляешь насколько… – шепотом подтверждает Якоб, снова возвращая свое внимание Фандеру.

– Все будет… – Но Рейв не договаривает. Сглотнув, отворачивается, будто не верит, что «все будет».

* * *

– Я пойду встречу Омалу, – вздыхает Нимея, когда тишина начинает сводить ее с ума.

– Я с тобой, – подрывается Листан, он явно хочет убраться подальше от мертвеца. – Куда она подъедет?

– К старой сторожевой будке. Ей не стоит светиться у главных ворот, на них выходят окна тюремной администрации.

– Зачем тебе все это? – Листан идет, на ходу ударяя кулаком по торчащим из старых оградок кустам. Алые и бордовые лепестки последних еле живых роз сыплются на землю кровавым следом.

– Ты прекрасно знаешь зачем.

– Ты могла бы уехать из Траминера навсегда. Но ты вернулась. Неужели ради Энграма ты готова пойти на такие жертвы?

– Это не жертва. – Нимея останавливается, чтобы смерить Листана полным недовольства взглядом. – Это… цена. Энграм – то немногое, что у меня осталось в жизни. Пока вы с парнями играли в игры, мы с Энгом играли в свои. Мы всегда были в одной лодке, даже…

– Вы не общались почти пять лет…

– Неправда. Мы общались. Просто не делали это так… как прежде.

Нимея и Энграм Хардин всегда были родственными душами. Холеный аристократ в розовых очках из большого красивого дома и его нищая соседка, маленькая лохматая девочка-оборотень. Вместе они облазали все заброшенные трущобы Бовале, изрыли прекрасный сад Омалы Хардин в поисках тайных кладов. Нимея научила Энграма гордо задирать нос, приходя домой в грязи и с разбитыми коленками, а он научил ее притворяться невинной девочкой, когда спрашивают, кто стащил все конфеты из буфета.

– Вы же тоже примчались в Траминер по первому зову… Каждый из нас преследует свою цель, верно? Вы ради Фандера, я ради Энграма. И, чтобы достичь желаемого, нам нужно вытащить из могилы этого паршивца.

– Всех свели с ума чертовы Хардины, – усмехается Листан. – Они всегда были популярны, совершенно не заслуживая этого. Я так считаю!

– Шевелись, Лис, у нас мало времени. – Нимея закатывает глаза и отворачивается от Листана Прето.

Омала уже ждет у старой будки охраны. Крутит в руках перчатки, то и дело поглядывая на городские часы, которые хорошо видны с расположенного на холме кладбища.

– Омала… – Лис протягивает к ней обе руки.

– Листан, добрый вечер. – На лице Омалы уже нет и следа скорби. – У нас мало времени, я оставила Энграма на экономку, а та вечно себе на уме… в общем, я немного ее побаиваюсь. – Нимея усмехается, вспоминая злющую, как разъяренный браш, Мейв. Они с Энгом попортили старушке немало крови. – С нее станется просто пойти спать, не дождавшись меня.

Девушка молча кивает, не утруждая себя лишними приветствиями. Омала понимает ее, быть может, единственная из всех, и ступает по кладбищенским тропинкам с той же поспешностью, что и Нимея, зная, как дорога каждая секунда.

– Все получится? – Глухой голос заставляет Омалу вздрогнуть.

– Если ты думаешь, что я занимаюсь подобным каждый день, то ты ошибаешься.

От этого ответа у Нимеи все внутри холодеет. Омала редко говорит так серьезно, обычно эта женщина кажется растерянным и нерешительным ребенком.

– Не думаю… Но очень надеюсь, что вы знаете, что делаете.

– Ну или я знаю, или я убила собственного сына. Как думаешь: кому сейчас страшнее всех?

Продолжать разговор бессмысленно. Понимая это, Нимея идет к могиле Фандера молча и едва борясь с желанием обратиться волком, чтобы время стало бежать чуточку быстрее.

Омала замирает перед разрытой ямой, глядя на друзей сына. Рейв и Якоб встают в знак приветствия и уступают ей дорогу.

– От нас что-то нужно? Можем уйти. – Нимея запрокидывает голову, будто обращается к звездам, чтобы не смотреть на перекошенное от ужаса лицо Омалы Хардин.

– Ост… Нимея, останься, остальные идите.

Какая честь!

Губы Нимеи кривятся. Омала никогда ее не любила и не отзывалась о ней добрым словом. Она сидела в своей гостиной, пила чай и ждала, когда противная соседская девчонка уйдет, чтобы можно было выйти в сад и не дышать с ней одним воздухом. Как же все изменилось за последние пару лет!

Перед тем как парни уходят, Нимея замечает на их лицах что-то похожее на облегчение. Они не трусы, быть может даже храбрее многих, но не каждый день приходится выкапывать из земли тело друга. Сомнительное развлечение для вечера пятницы.

Нимея молчит, наблюдая за тем, как Омала опускается на колени у гроба, протягивает руки и прикрывает глаза, а потом касается лба и щек Фандера. Женщина что-то шепчет и резко начинает бледнеть, будто передавая ему жизненные силы, а потом из-под ее опущенных век на белоснежную кожу начинают литься черные, как дорнийский кофе, слезы. Они пачкают губы, стекают в вырез платья. Из носа Омалы начинает идти кровь, и она тоже кажется черной, а может, так и есть. И становится так невыносимо страшно, что у Нимеи к горлу подкатывает кислый привкус тошноты, а рот наполняется слюной – плохой знак.

Шепот Омалы неразличим, это даже не связные слова или молитва, ее речь больше напоминает набор звуков, потому что буквы хочется поменять местами, так плохо они звучат.

– Yamerv, dazan yamerv, solog an s’inrebo, emn ok s’inrev. Rednaf.

Кажется, будто Омала говорит на выдуманном языке. Это не пинорский, не древнетраминерский или вроде того. Он даже отдаленно не похож ни на одно из известных наречий, так что Нимея и не пытается разобрать слова. Она делает шаг вперед и встает у изголовья гроба, пристально глядя на веки Фандера, так и оставшиеся недвижимыми. Из-за усердия, с которым она пытается рассмотреть хоть мельчайшие признаки движения его ресниц, начинают болеть глаза.

– Dazan yamerv, dazan yamerv, soglog an shinrebo…

Омала начинает напевать, берет Фандера за окаменевшую руку, и Нимее не верится, что когда-нибудь мать снова почувствует тепло кожи своего сына. Этого быть не может, он мертв. Совсем. Не спит. Не притворяется. Он мертв и скоро покроется трупными пятнами, а потом начнет гнить и тлеть. Может, эта женщина сошла с ума и не видит очевидных вещей? Может, они все перепутали? Удушающий страх охватывает тело, скручивает каждую мышцу, в голове появляется шум.

– Dazan yamerv, dazan yamerv, soglog an shinrebo…

Нимея не верит своим глазам. Она часто моргает, качает головой. Повидав множество различных ритуалов, она никогда в жизни не видела и даже не думала, что может существовать нечто подобное. Неужели и правда есть вероятность, что Хардин воскреснет?

Но грудная клетка Фана вздрагивает, и Нимее кажется, что она даже слышит первый удар его сердца. Омала плачет, навзрыд плачет, сжимая руку сына. Еще раз вздрагивает его грудная клетка, Нимея улыбается, не может удержаться.

– Давай, дружок, открой глазки, – шепчет она, в сущности не обращаясь конкретно к нему.

Ей безумно хочется, чтобы все получилось, и она ни за что бы не подумала, что будет стоять у гроба врага и умолять, чтобы он открыл глаза.

– Давай, Фандер, котик, мне это нужно, – ехидничает Нимея, уже не следя за языком. – Ты же хочешь заткнуть мне рот, чтобы я никогда не называла тебя котиком?

В ней просыпается азарт, потому что оживлять людей, оказывается, жуть как интересно. Друг он или враг, но он лежит в гробу, хотя и выглядит все более и более живым. Нужно просто хорошенько его подразнить, тогда он вернется с того света, чтобы надрать ей зад.

– Давай же, открывай глазки, я хочу в них посмотреть, – сквозь широкую улыбку просит Нимея, и ее желание впервые в жизни исполняется.

Фандер Хардин, абсолютно мертвый пять минут назад, открывает глаза и смотрит прямо на нависающую над ним Нимею. Радужки его глаз непривычно совершенно черные. Губы пересохшие. Лицо все такое же бледное.

Омала абсолютно неаристократично рыдает на земле, буквально бьется в истерике, а Нимея широко улыбается, глядя на живого Хардина.

– Привет, – шепчет она ему.

Вернувшийся из мертвых враг, пожалуй, одно из самых чудесных явлений, что ей приходилось видеть. И каким бы ни было ее истинное отношение к этому уже-живому-человеку, сейчас она испытывает к нему неописуемую нежность, как к произведению искусства, которое сотворила своими руками.

На секунду его губы изгибаются в улыбке, приоткрываются. Брови поднимаются – он удивлен. Тянет вверх подбородок, будто хочет услышать слова Нимеи еще раз.

– Привет, – повторяет она, прочитав это желание по его лицу.

– Какого хрена я вижу тебя, если должен быть на том свете, – вдруг произносит он неестественно твердым для только что ожившего голосом.

– Вот такой хреновый у тебя будет «тот свет», – продолжает улыбаться Нимея и вытирает набежавшие слезы. – Ты думал, я так просто дала бы тебе умереть? Это слишком большой подарок для такого подонка, как ты.

– Все-таки судьба сжалилась, и я вернулся, чтобы прихватить тебя с собой?

– Хватит болтать! Вылезай из своего уютного гнездышка и успокаивай свою мать, а то она сама сейчас откинется.

Омала отключилась пару минут назад и теперь лежит совсем бледная с черными разводами на лице. Фандер вылезает из гроба и бросается к матери, а за спиной слышится шуршание листвы – это парни возвращаются, чтобы захоронить пустой гроб друга.

Нимея встает и подходит к скамейке, на которую падает, совсем обессилев. Она слышит дыхание парней за спиной, но они не показываются, пока Фан не подхватывает мать на руки.

– На чем она приехала? – холодно бросает он через плечо.

– Машина у черного входа. Я скоро к вам подойду.

Только после этого парни выходят на свет и молча принимаются за дело. Нимея откидывает голову на спинку скамейки и смеется, пока ее смех не превращается в рыдания. Дело сделано. Ее охватывает невероятное чувство облегчения.

Их Энграм Хардин

Фандер Хардин

Он выглядит плохо: с лица стекает вода, волосы прилипли ко лбу. Трет ладонями щеки, глаза, шею, но лучше не становится. Кожа зудит, синяки под глазами не проходят, румянец не возвращается. А из соседней комнаты не исчезает Нимея Нока, которая заявила, что от него несет как от псины, – ну конечно, ей ли не знать, как они пахнут, – и отправила в ванную мыться.

Видок не лучший. Волосы неровно отросли и достают почти до лопаток. Фандер никогда не носил такую длину, и такая прическа его порядком достала за последние месяцы. А еще кажется, он никогда не был настолько худым и уставшим. В остальном нет ощущения, что всего несколько часов назад он лежал в гробу.

Он на свободе.

Жив.

Нимея и Хардины спешно уезжали с кладбища, и никто так и не объяснил, что произошло и почему Фандер едет не домой, а в квартиру Нимеи Ноки, но мать только погладила его по щеке и сказала, что надеется на скорую встречу. Фан перебросился с друзьями парой фраз и был возмущен тем, что ему не дали нормально поговорить с ними. Он не общался ни с кем из прошлой жизни три чертовых года, а это много. Этого даже достаточно, чтобы друг друга забыть, но он помнил. И, судя по тому, что Якоб, Лис и Рейв коротали ночь на кладбище, – они тоже.

И он. На. Свободе. Жив.

– Эй, ты закончил?

– А ты куда-то торопишься?

– Думаешь, я тебя спасла, чтобы ты там напомаживался? Выходи давай, принцесса!

Фандер вздыхает, разминает шею и тянется за полотенцем, висящим на крючке у зеркала.

В крошечной ванной комнате все пахнет Нимеей Нокой, и голова немного кружится от непривычных запахов женского тела, волос, кремов и гелей. Все как у обычной девчонки, какая могла бы оказаться в постели Фандера в прошлой жизни, до того как он очутился в тюрьме.

Он никогда не приближался к Ноке настолько близко, чтобы запомнить ее запах, но всегда представлял, что от нее, как и от Энграма, пахло улицей, листвой деревьев, по которым они лазили, и терпкой землей. Фандер помнил еще и кофе. И сладковатый запах булочек. Это все остро напоминало о крошечном магазинчике семьи Ноки, где можно было, помимо продуктов, приобрести свежую выпечку и взять капучино. Фандер никогда туда не заходил, но в ветреную погоду в его комнату, окна которой выходили прямо на магазинчик соседей, заносило именно эти ароматы. Кофе и булочки.

Конечно, сейчас Нимея пахнет иначе. Она уже три года не живет в доме родителей с магазинчиком на первом этаже, зато обзавелась собственной ванной комнатой и кучей самых обычных вещей. Почему-то Фандер думал, что у Ноки дома все должно быть другим. Но что он вообще может знать про эту девчонку?

Он и говорил-то с ней за всю жизнь от силы раза три, может четыре. В последнюю их встречу до его заключения в тюрьму Нока просто обратилась волчицей, чтобы избежать беседы, а в предыдущие она была еще ребенком. Фандер вечно отчитывал за что-нибудь младшего братца, а рядом с ним часто крутилась его подружка.

Нимея Нока.

Фандер щурится, глядя на окружающие его предметы не без удивления. Вот эта ванная принадлежит Нимее Ноке? Тут есть девчачьи штучки вроде расчесок с застрявшими в зубцах волосами, шампуни, пушистые полотенца. Фандер всегда считал, что Нока – это что-то вроде пацана в юбке, раньше она была вечно в ссадинах, а сейчас даже лак для ногтей у нее имеется и на полочке под зеркалом стоит тюбик губной помады. Смешно, что тут же примостилась на стиральной машине сушилка для посуды из тонкой, легко гнущейся проволоки. В квартире Фандер не видел кухни, – значит, посуду Нока моет в ванной.

Нимея Нока.

Она всегда была до тошноты неправильной. Фандер помнил это с самого детства. Две макушки в его саду: угольно-черная – брат, грязно-коричневая, выгоревшая – она. Ее голос никогда не был мелодичным, она будто сорвала его еще в шесть лет. Ее волосы всегда были спутанными и, скорее всего, на ощупь жесткими. Широко расставленные раскосые глаза. Темные радужки с ореховыми вкраплениями, от которых внутри начинало что-то недовольно ворочаться, потому что, будь они зелеными, все было бы куда проще. Если бы она была истинной, как Хардины, ее бы приглашали на чай в их дом, ей можно было бы дружить с Энграмом, не слушая недовольного ворчания со стороны обеих семей, а Фандер мог бы с Нимеей поговорить на равных. Она бы не смотрела с презрением, он бы не смотрел снисходительно. У Ноки были широкие брови, острый подбородок, слишком пухлая нижняя губа, впалые щеки, будто она голодает. Странное имя, странная фамилия.

Нимея Нока – эти два слова перекатывались на языке сами собой, без усилий, они всегда звучали как заклинание. То, что она фольетинка и оборотень, а ее родители – простые люди; то, что она жила в крошечном доме с двумя спальнями; то, что она любила Энграма Хардина; то, что она была иной и стала частью Сопротивления; то, что она гордая и недостаточно амбициозная, – все в ней Фандера раздражало.

Он чувствует, как накатывает волна самого настоящего помешательства, и качает головой, чтобы прогнать мысли, но чертов запах ее тела, волос и вещей не дает прочистить мозги. Нужна передышка.

Нимея Нока.

Она идеальный солдат, который не собирается быть генералом. Уверенная в себе, жесткая, несгибаемая. Она делает любое дело молча, нацеленная на результат. И, если бы не революция, она стала бы первоклассным врачом, плотником, учителем, скульптором. А может, даже наемным убийцей, Фандер не знает, но уверен, что чем бы Нимея Нока ни занялась, ей бы это удалось. Она ничем бы его не удивила больше, чем фактом своего существования в целом. И он действительно сожалеет, что она ему не ровня, порой так сильно, что хочется выть от тоски.

И даже в самых смелых мечтах он не думал, что однажды очнется в гробу, а над ним будет стоять она. А потом она отвезет его в свою квартиру и заставит идти мыться.

В глазах Фандера Нимея – особенная, и это тоже не может не раздражать. Никакая она не особенная. Она просто девчонка, каких сотни: грубая, неотесанная, ядовитая. Выросла на улице, сбивая в кровь коленки. Носилась по саду Хардинов с Энграмом и вечно была во всем лучше, чем он: выше прыгала, быстрее бегала, дальше плавала, сильнее била. А брат позволял. Фандер не понимал почему. Он отчитывал Энга за то, что тот снова позволил фольетинке собой помыкать, а брат только отмахивался. Фандер долго думал, что младший просто умственно отсталый, а потом все пошло наперекосяк. Нет, его брат не был отсталым, это Фан был слишком глуп.

Все пошло ко дну, когда она пришла на первый курс института, где учились братья Хардины, поступила на нейромодификатора, заселилась в студенческую деревню, переоделась в чертову форму с этой их бордовой юбкой. Фан увидел, что колени Ноки могут быть без ссадин. Она расчесала свои лохмы и стала красить губы в темно-вишневый.

Фандер протягивает руку и берет тюбик помады. Тот самый цвет. Использована почти до конца. А без нее все равно лучше.

Он увидел, как вечерами она сидит на веранде, закинув ноги на перила террасы, пьет что-то из огромной кружки. Увидел, как она улыбается одними только уголками губ, когда принимает чьи-то ухаживания. Как продолжает смеяться над Энграмом. Как находит свою компанию. Как начинаются первые волнения в стране и само понятие «иных» превращается в ругательство. Фандер понял, что они стали не просто разными, а врагами.

Силу набрал Орден Пяти – организация истинных магов, призванная изгнать из Траминера всех иных, безусловно более талантливых и сильных, но лишних для этой земли. Появилось Сопротивление, которое хотело защититься от расизма и откровенного разбоя.

И как же это было логично, что она вступила в ряды Сопротивления, а он был частью Ордена.

Ему было суждено или убить, или быть убитым. А он этого не хотел: первого чуть больше, чем второго. Ввели комендантский час, запретивший иным покидать свои дома, и Фандер пару раз почти ловил Ноку, но она со смехом ускользала. В ней росла откровенная, черная, совершенно обоснованная ненависть к нему, а он ни-че-го не мог с этим поделать. И вся жизнь, что он провел с ней бок о бок, вдруг стала невероятно значимой, а все происходящее в настоящем до смешного бессмысленным. Это было как удар под дых, это было как вспомнить за одну минуту все пережитое. Как протрезветь после десяти лет запоя. Как сойти с корабля на берег впервые в жизни. Он понял, почему она его раздражала, почему она, такая обычная, для него во всем была особенной. В нем умер мальчишка, которому досаждали косички соседской девчонки.

Траминер пал. Фандер, как сторонник Ордена, оказался в тюрьме, а Нимея Нока продолжила жить свою жизнь, даже не вспомнив, что когда-то у ее любимого лучшего друга был нелюбимый старший брат. Таких, как Фандер, убежденных истинных, предпочитали вычеркивать из истории Старого Траминера, будто их и не существовало вовсе.

Фандер стоит еще пару минут, не решаясь опустить дверную ручку. Ему не страшно, но слишком странно. Недосягаемая Нимея Нока из другой вселенной привела его в свой дом. Она – первое, что он увидел после того, как воскрес из мертвых, и уже успел подумать, что это хороший знак, а так думать нельзя.

– Да что за дела, Хардин, выходи скорее! – Удар по двери с той стороны и звонкое по-волчьи рычащее «р-р» в его фамилии. – Ты сейчас отправишься обратно на кладбище, если не пошевелишься!

Его губы сами собой изгибаются в улыбку, которую приходится сдерживать из последних сил. Она кричит на него, и это так похоже на какой-то до жути реалистичный приятный сон, что в груди скребет нечто отдаленно похожее на нежность.

Фандер выходит и сталкивается нос к носу с Нокой, которая тут же закатывает глаза, разворачивается на каблуках и отходит на пару метров – все, что позволяют ей сделать габариты помещения.

* * *

В крошечной комнатке без кухни, которую снимает Нока, сильно пахнет кофе и дождем. Источники запахов быстро находятся – распахнутые окна и бурлящая на плитке турка. У Ноки почти нет вещей, стеллажей, захламленных полок. Кровать в углу, коврик на полу, плитка на подоконнике, шкаф до потолка у входа, комод. Тут даже нет стола, чтобы обедать, – видимо, Нока не делает это дома.

Помимо окна есть дверь, ведущая на крошечный балкон с коваными перилами, заваленный желтыми листьями, но света в комнате критически мало. Хочется прорубить еще парочку окон на одной из глухих серых стен.

– Ты тут живешь?

– Да, мой дворец на ремонте, – бросает она, на секунду скрываясь в ванной и выходя оттуда с чашкой. Одной.

– Предложишь мне кофе?

– Предложу, но сваришь сам.

Фандер не может справиться с собой и закатывает глаза в ответ на очередную колкость. Пожалуй, можно обойтись и без кофе, а вот поесть было бы неплохо. Что бы с ним ни произошло этой ночью, оно оказалось весьма энергозатратным, и от головной боли сильно тошнит.

За окном уже вовсю рассвело, и город шумит, орет, непривычно для того, кто не жил в Новом Траминере. Старый город себе такой какофонии не позволял.

– Что со мной произошло? Рассказывай.

– Ого, полегче, малыш. – Она улыбается.

Нока порхает по своей комнатке, не останавливаясь ни на секунду. Убирает турку, плитку, подходит к шкафу, достает резиночку и завязывает в пышный хвост волосы. Снимает с крючка, прибитого к дверце, черную кофту и накидывает на голые плечи, поправляет серую майку, засовывает руки в карманы спортивных штанов, расправляя их. Опять перемещается. На этот раз к маленькому комодику, притаившемуся в противоположном от шкафа углу. Находит в ящике теплые носки.

Нимея будто не замечает, что помимо нее в комнате есть кто-то, еще совсем недавно мертвый, и говорить с ним не собирается. Фандер чувствует себя вуайеристом, наблюдая за чужой жизнью, полным психом, которому к тому же происходящее очень нравится. Первый шок проходит, и появляются вопросы.

– Какого черта, Нока! Почему ты пришла за мной и что, мать твою, случилось? – цедит сквозь зубы он, уже не церемонясь, и даже делает к Ноке шаг, но она качает головой и холодно отвечает, изменившись в лице:

– Сядь, – кивает на кровать.

– Сам решу, что мне делать, отвечай.

– Сядь, я сказала.

Нимея больше не улыбается и по комнате не порхает. Она вдруг кажется тяжелой, огромной и давящей, будто накрывает Фандера своей тенью. Темные брови нахмурены, губы сжаты. Все-таки от этой мелкой занозы веет силой и самоуверенностью – черты характера, за которые нельзя не уважать.

– Что ты помнишь? – спрашивает она, скрестив руки на груди и широко расставив ноги. Тут же девочка с хвостиком превращается в солдата.

– Я сидел в камере. Мне принесли обед. Почувствовал боль в животе. Уснул или отключился. Открыл глаза – надо мной твое лицо, я в гробу, рядом рыдает мать. Конец.

– Это я убила тебя, – вздыхает Нимея, берет свою чашку кофе и садится в единственное кресло, которое есть в комнате, стоящее у окна. – Подсыпала яд в твою кашу. Как оказалось, никто не контролирует качество тюремных обедов. А еще охранникам настолько на все плевать, что за небольшую плату они готовы организовать проходной двор на кухню.

Фандер сжимает кулаки и чувствует подступающий приступ бешенства. Нока говорит об этом так легко, будто убивает людей каждый день. Будто конкретно его жизнь ничего не стоит ни для нее, ни вообще.

– Твоя жизнь… ничего не стоит, – медленно произносит она, словно читает его мысли. –  Смешно, верно? Они даже не стали расследовать твою смерть. Просто отдали тело Омале с поправкой, что захоронить можно только на тюремном кладбище. Им жалко земли Нового Траминера на таких, как ты.

– Зачем ты это сделала? – Его голос сипит.

Информации критически мало, а Нока явно издевается, выдавая ее микродозами.

– Мне нужно было вытащить тебя из тюрьмы.

– Я жив…

– Какой наблюдательный.

Нимея, до этого выводившая круги на гладкой поверхности своей чашки и наблюдавшая за собственными пальцами, улыбается и поднимает голову, чтобы посмотреть Фандеру в глаза, а тот, будто давно этого жаждал, ловит ее взгляд с таким выражением, словно в силах его удержать теперь, когда она попалась.

– Энграм умирает, и мне нужна помощь, – тихо произносит она, явно стараясь, чтобы голос звучал буднично. – Его убивает кровь Омалы, долго объяснять. Лекарство есть, но забрать его из какого-то там храма может только кровный родственник, а Омала не готова оставить Энга, чтобы идти вместе со мной… Без нее он просто умрет. – Нока потирает лоб костяшкой большого пальца и отводит взгляд. – Мы считали, выясняли, как это сделать. Самый быстрый способ добраться до Дорна…

– На кой черт нам нужно в Дорн? Можешь объяснять подробнее?!

Нока отмахивается, не желая отвечать на вопросы. То, что она делится своими мыслями, уже огромное одолжение, но Фандер по привычке, сохранившейся с времен, когда власть была в его руках, уверен, что вытащит столько информации из этой упрямой хорошенькой головы, сколько потребуется.

– Энграм может продержаться не дольше двух суток без помощи. Таскать его за собой не вариант, он слишком слаб. Ни поезд, ни лайнер не доберутся так быстро до нужного места. Поэтому было решено вытащить тебя с того света, предварительно туда отправив. Других родственников у вас нет.

– Что. Происходит. Нока? Какая помощь? Что за болезнь? При чем тут кровь?! – Он перебивает, а Нимея морщится.

– Омала. Она маг времени, ты знал?

– Я… Она рассказывала это мне в детстве, как сказку… – медленно произносит он, желая на самом деле встать и пойти уже домой, найти там кого-нибудь более словоохотливого и вытрясти всю информацию, потому что пока в голове ничего не укладывается.

– Это не сказка. Так она тебя спасла. Просто отмотала время для тебя вспять, будто ты не пил никакой яд. Ты сейчас на пару дней моложе, такой, каким был ровно за минуту до того, как принял яд.

– Она так умеет?..

– Умеет. Но это стоит ей усилий. Колдовство первого уровня, когда нужно промотать время вперед или вернуть неодушевленному предмету первоначальный вид, дается ей легко. Для того, что она провернула с тобой и переодически проворачивает с Энгом, нужны сложные заклинания, из-за которых она сильно слабеет. Я не знаю, сколько она выдержит, так что наш с тобой график путешествия весьма плотный.

– Почему она не отмотает время для Энга? Что за ерунда?

Нока смотрит с таким выражением, в котором ясно читается: «Ты что, за идиотов нас держишь?»

– Мне все меньше нравится тратить время на этот тупой разговор. Нет. Не может. Тебя мы убили специально, чтобы потом оживить и тем самым освободить из тюрьмы. У твоей смерти была причина – яд, нужно было просто вернуть тебя в момент, когда яда в твоей крови нет, и не давать тебе его снова. А Энграма пожирает его же кровь. Кровь мага времени, с которой он не может справиться. Она травит его, высасывает жизнь или вроде того, я не знаю деталей. Отматывать время бессмысленно, если кровь в нем останется и будет убивать снова, и снова, и снова.

– А во мне ее что, нет?

– Есть, но… возможно, тебя она ударит позже… а возможно, ты окажешься сильнее. – Она говорит все это совершенно холодно, на одной ноте, но, если присмотреться, можно увидеть, как сверкают от подступающих слез ее глаза.

Взгляд Нимеи кажется пустым, пальцы все так же выводят на кружке узоры, а ветер, будто не зная, что нужно успокоиться и не мешать трудному разговору, то и дело играет с ее волосами, делая их еще более пушистыми. Удивительная поэтичность: девушка в кресле с чашкой и пушистым хвостом на голове говорит о приближающейся смерти.

– Объясни. Ничего не понимаю, – тихо произносит Фан.

– Ваша мать – маг времени. Она знала это всегда и умеет пользоваться магией времени с детства.

– Это неправда. Она чистокровная…

– Это правда, – отрезает Нимея.

Мир Фандера трещит по швам.

– Я хочу видеть ее, хочу поговорить с ней!

– Нет. Мы уедем сегодня же, тебя никто не должен видеть.

– Но она…

– Нет! – Нока непреклонна и удивительно уверена в себе. Фандер понимает, что мог бы уложить ее одной левой и просто уйти из квартиры, но пока продолжает слушать.

– В вас с Энгом ее кровь. Древнейшая магия из всех, что знает человечество, но с ней нужно уметь жить – принимать ее и учиться управлять ею с детства.

– А мы до недавних пор пили токсин, который ее подавлял, – кивает Фандер, запуская пальцы в волосы.

Все дети Траминера из чистокровных семей, сотня с небольшим человек, до революции, сами того не зная, принимали токсичные таблетки. Лекарство делало их невероятно сильными, их глаза становились ярко-зелеными. А для подавления восстаний власти распространили среди населения легенду, что к траминерцам были благосклонны силы земли, даровав их детям особую магию, несравнимую со способностями старших поколений. Революция началась с того, что Рейв Хейз выпил антидот и явил свое истинное лицо миру: никакой чистой крови в нем не было, никакой особой магией он не обладал. Он был обычным парнем с самыми посредственными способностями, а в роду у него явно были аркаимцы, судя по желтой радужке. И таковыми оказались все «чистокровные». Обычными детьми. В тот момент верхушка Траминера и стала медленно терять власть.

– Все верно. Токсин, который вы с Энгом пили, не давал вашей силе развиваться, она сидела внутри. Но стоило вам избавиться от него – и вот… Энграм год назад почувствовал неладное. Сейчас он еле ходит.

– А я…

– Ты просидел два года на блокировке вообще всей магии, заключенным в тюрьме дают что-то для этого. Энграм же… он надеялся, что научится своей силой управлять, но у него не получается. Кровь его убивает, он будто гниет изнутри. – Щеки Ноки краснеют, она начинает дрожать.

Нимея Нока дрожит! Фандер глазам своим не верит, смотрит на нее, не понимая, насколько все плохо. Судя по ее лицу – критично.

– Энграм…

– Твоя мать сделала все, что было в ее силах.

– И…

– И остался последний вариант. Время поджимает. Нужен ты.

– Что именно от меня требуется? И что со мной будет потом, когда я стану вам не нужен?

Страх за брата смешивается с бешенством. Он ничего не знал. Все они жили своей жизнью, строили планы, спасали кого-то, делали что-то, пока он сидел в тюрьме. И достали его из ящика и протерли от пыли, как старую пару ботинок, только когда потребовалась грязная работа.

– Меня эта ваша кровь не сожрет?

– Мы не знаем. – Голос Нимеи становится глухим.

– Вам нужен только Энграм, верно? Вам обеим?

– Мне – да, у своей матери уточнишь потом. – Ее откровенность обезоруживает, Фандер чувствует себя ничтожным, и это злит.

В какой момент из наследника Ордена и первого студента академии он превратился в инструмент Нимеи Ноки, для которой его жизнь – разменная монета?

– И выбора у меня нет. – Он скорее утверждает, чем спрашивает. – Ведь на той стороне мой брат. И все, на что я годен, – это спасательная миссия.

– Не прибедняйся, мы ведь вытащили тебя. Все закончится, и можешь валить куда хочешь. Считай свободу платой за помощь.

– Мне не нужна плата. – Фандер вскидывает голову и сверлит Ноку взглядом, а она отводит глаза, будто не в силах выдержать его взгляд.

– Ну вот и отлично. Через два часа выходим.

– Нет, так не пойдет. – Он пересекает комнату и нависает над Нимеей, уперев руки в подлокотники ее кресла.

– Ну что еще, принцесса? Мне тебя умолять? Сказать «пожалуйста»? Поцеловать на удачу? Сделать массаж?

Хардин молчит буквально пару секунд, дергает подбородком, будто выбирает что-то из предложенного, а потом оценивающе смотрит на Ноку.

– Не интересует. – Его губы изгибаются в ледяной усмешке, но вместо того, чтобы оскорбиться, Нимея просто закатывает глаза и закидывает ногу на ногу.

– Я должен знать все условия. И ты мне расскажешь все, что знаешь, иначе сама спасай своего…

Он осекается. На губах Нимеи появляется улыбка победительницы, потому что Фандер прекрасно знает: Энг не ее. Он их. Общий. Важен обоим одинаково. А значит, никаких условий Фандеру не нужно, он и так сделает все, что от него зависит.

Я буду скучать

Нимея Нока

Фандер не выглядел как человек, вернувшийся с того света, но справедливости ради он и не умирал. Пришлось потратить немало времени, чтобы понять, как устроена магия Омалы Хардин, и разработать план. На глазах у Нимеи Омала вернула к жизни высохшую розу, от ее прикосновения листики цветка стали зелеными, а лепестки обрели цвет. Вообще-то любой маг земли умел что-то подобное.

Только маг земли призвал бы силу и освежил помятую розу, вернув ей изначальный вид. Омала же отмотала время вспять, сделав из цветка крошечный слабый росток, а потом и вовсе семечко. Голое и беззащитное.

– То же самое я могла бы сделать с человеком. Только это сложнее… Время – самая могущественная вещь на свете. Оно отнимает у колдующего жизнь, приближая его смерть. А еще течение времени зависит от веры.

– Почему? – Нимея не была романтичной барышней и не любила философствовать про такие эфемерные штуки, как время. Слова Омалы вызывали в ней приступы скепсиса.

– Ты когда-нибудь замечала, что время всегда бежит по-разному? Ты забываешь про него, и оно несется как сумасшедшее. А если помнишь, то еле тащится. Оно закручивается в спираль, обернешься – а уже прошел год, и его не вернуть. Это самое страшное, что можно представить. Время безвозвратно. И единственное, что от него спасает и идет ему в противовес, – вера. Она бесконечна и милосердна, как ничто другое. Пока веришь, можно исправить все, даже этот потерянный год. Ты знаешь, что, если женщина верит, что красива, даже будучи древней старухой, другие тоже в это верят? Не смейся, это сейчас, пока ты молода и прекрасна, думаешь, что мои слова – ерунда. Время и вера для таких магов, как я, – понятия неразделимые. Они сталкиваются в нас с невероятной силой и вызывают на полотне магии вспышки, подобные молнии.

Дальше Нимея ни черта не поняла и даже не смогла бы просто повторить. Омала, которая казалась ей глупенькой, была теперь похожа еще и на фанатичку, но все же вызывала непроизвольное восхищение.

Омала верила, что может залечить порез на руке старухи Мейв, своей единственной горничной, и легко его залечивала. Омала верила, что поднимет на ноги больного сына, и он поднимался.

Она обладала захватывающей дух магией, и Нимею страшно пугало могущество Омалы.

– В неправильных руках такая сила попросту опасна, – вздыхала Омала, глядя на очередную ожившую розу или залеченную рану. – Поэтому я никогда не афишировала… Во всем мире магам времени не принято вот так расхаживать по улицам и передавать свой ген детям, это… несколько безответственно с моей стороны. Маги времени испокон веков жили закрытой общиной в крошечной резервации Имбарг.

– Почему вы уехали оттуда?

– Я никогда там и не была. Моя мать – траминерка, отец приехал в Траминер по каким-то делам – и все, появилась я, а мать быстро вышла замуж за другого. Обычное дело. Она с самого детства скрывала, кто я, и меняла цвет моих глаз всеми возможными способами, но… Ее зелья не были похожи на токсин, который пили мальчики, поэтому с моей силой ее средства не могли совладать. Я всегда знала правду и всегда умела с этим жить. Мой отец приезжал тайком, – усмехнулась Омала. – Я не помню, что он говорил, ничего не помню, но откуда-то я умела управлять своей силой.

– Вы не передали знания сыновьям?

– Я боялась. – В голосе Омалы слышались слезы. – Мой муж был не самым приятным человеком, представь себе. И мне не хватало знаний, я думала… ну что такого, если я скрываю какую-то там магию. Я завралась. И это моя вина. Есть старинный учебник, ты тоже по такому училась, там дают описание всех рас, и в том числе моей. В нем какой-то идиот написал, что мага времени пробудит только знание и вера, а если он о своей силе не узнает, то кровь будет спать. Всякий раз, когда по ночам я просыпалась в поту от кошмаров и мне казалось, что мои мальчики в опасности, я бралась за эту книгу и убеждала себя, что так оно и есть, что их спасет незнание. Я думаю, мистер Хардин меня бы убил, если бы узнал, кто я… – Она отмахнулась от ужасных слов, что только что произнесла, и улыбнулась почти счастливой улыбкой. – А теперь давай придумаем, как убить моего сына.

Нимея прокручивала в голове эти минуты откровений бесконечное количество раз, и сердце сжималось от жалости к Омале. Земля просто не носила на себе человека, который бы сильнее, чем она, себя винил в чем-либо. Она убивала своих сыновей, год за годом оставляя их в неведении, – что может быть страшнее этого? И вот Фандер жив и здоров, стоит напротив, и в его глазах полыхает ярость.

Вообще-то Нимея думала, что ей придется его выхаживать после пары дней, проведенных на том свете, но сейчас он ровно такой, каким был, когда терроризировал Бовале вместе со своей шайкой головорезов, разве что исхудавший и вид не особенно цветущий после тюрьмы. Но при этом даже не выглядит сонным, а Нимея валится с ног.

– Если что, еды нет, – улыбается она, прикинув, что он, должно быть, очень голоден.

– Не отвлекайся. У меня пара вопросов. – Фандер улыбается, обнажив ровный ряд белых зубов, и это самая лживая улыбка, какую Нимея видела в своей жизни.

– М-м, хорошо, но тогда у меня пара минут. Точнее, ровно две. Время пошло.

– Зачем тебе это? Он мой брат, а тебе…

– Он мой друг, следующий вопрос.

– Вы с ним вместе?

– Не твое собачье дело.

– Кто бы говорил.

– Минус десять секунд за расизм. Следующий вопрос.

– Зачем тебе я?

– Чтобы попасть в резервацию Имбарг, нужно быть кровным магом времени.

– Зачем нам в резервацию?

– Там находится Дом грозы, в нем Источник веры. Один флакон, содержащий Источник веры, решит нашу проблему. Эта жижа просто избавит Энга от крови твоей матери.

– Что будет со мной? Когда я почувствую кровь матери?

– Понятия не имею.

– Мне нужен маршрут.

– Обойдешься.

– Зачем мне в дороге… ты?

– Потому что ты не знаешь маршрут. – Нимея сглатывает и смотрит на Фандера строгим прямым взглядом, от которого любой бы испуганно отпрянул, но Хардин не отвернулся.

– Я куплю карту.

– Имбарга нет на карте.

– Откуда ты знаешь дорогу?

– Твоя мать подсказала.

– Я ее спрошу.

– Она не скажет.

– Почему?

– Мы тебе не доверяем.

– Ложь. Я не желал брату смерти. Никогда.

Он замолкает и распрямляется.

Они ему не доверяют. Они боятся, что он бросит Энграма в беде. Как будто нахождение в тюрьме сделало его еще большим подонком, чем он был прежде.

– Дело не только в этом, – холодно отвечает Нимея, пока Фандер ничего себе не надумал. – Это место меняет таких, как ты. А я буду в безопасности, я не маг времени и, если что, шарахну тебя по башке, чтобы пришел в себя.

– Как ты попадешь туда?

– Пусть это будет для тебя сюрпризом.

Она видит, как Фандер растерян, и ей почти его жалко. Заключение явно оставило на нем след: взгляд стал пустым и обреченным, будто этот человек поставил на себе крест. Нимея могла бы его подбодрить, но совсем не хочет. Они друг другу чужие. Фандер Хардин – это человек из прошлой жизни, в которой он не был светлым пятном. Нимея никогда не боялась его, ведь всегда считала себя ловче, сильнее, но самое главное – хладнокровнее. Хардины состоят из эмоций и самомнения, в отличие от нее.

Сейчас, когда напротив нее стоит жалкое подобие прежнего Фандера, человек со старческими глазами, смешно вспоминать, что Хардин когда-то был мальчишкой, а потом заносчивым студентом, источающим яд.

– Ты можешь пару часов поспать или привести себя в порядок. Этот похоронный костюм слишком приметен.

– У тебя завалялась мужская одежда?

– Я взяла из дома твоей матери одежду Энга. Твою старуха Мейв вышвырнула, решив, что за Энгом и Омалой тоже придут, если их с тобой хоть что-то будет связывать. Переоденься и прими душ. Умыть лицо недостаточно, чтобы стать человеком. И ты все еще воняешь.

– Слишком много претензий, – цедит он.

– Уж прости, но мне с тобой минимум неделю таскаться, не хочу потом отмываться всю жизнь. Ты же аристократ, как-никак, держи лицо.

– Звучит как вызов. На меня не налезут эти тряпки. – Он хмуро рассматривает одежду Энграма.

Нимея окидывает его оценивающим взглядом и пожимает плечами.

– Ты преувеличиваешь свои достоинства. Я на полтора часа выйду, раздобуду какой-нибудь еды и транспорт. Развлекайся.

* * *

Новый Траминер Нимее нравится еще меньше, чем Старый. В Старом были чистые улицы и грязные окраины, куда стекались все бедняки, а теперь грязно было везде.

Простые люди потеряли работу, спекулянты поднялись и набивали карманы. Культурная жизнь Бовале сошла на нет. Кому нужны театры, если можно посмотреть, как шпана вынесла пару серебряных подсвечников и удирает от охранника?

Все нечистокровные используют магию к месту и не к месту, лишь бы ткнуть носом истинных, продемонстрировать способности, которыми те не обладают. Теперь вместо того, чтобы носить сумки, люди левитируют их по воздуху, что приводит к столкновениям пешеходов. Поэтому на земле валяются рассыпанные яблоки и побитые яйца, выпавшие из продуктовых корзин. В воздухе стоит смрад из-за высокой влажности в городе и слишком большого объема работ для дворников.

Теперь оборотни предпочитают передвигаться по городу в своем животном обличье, поэтому улицы похожи на один большой зоопарк. Остальные маги шугаются распоясавшихся фольетинцев и жалуются на них друг другу, ведь раньше такое поведение считалось выходящим за общепринятые нормы и даже опасным для общества. Простой человек не поймет, волк идет навстречу или девчонка, и угодит в беду, слишком поздно обнаружив дикого зверя. Оборотень же может сотворить зло, будучи животным, сбежать в лес и выйти оттуда человеком, оставшись безнаказанным.

Бовале поглотила анархия. Нимея вернулась сюда, как только заболел Энграм, и с первого же дня прибытия мечтала о его выздоровлении, чтобы покинуть это уже гиблое место. Она бы забрала Хардинов с собой, но Омала не желала покидать свой дом и бросать сидящего в тюрьме старшего сына.

Все закончится, и я их увезу. Энграма и Омалу.

Это все, о чем думала Нимея, морщась от жалкого вида разбитой и разоренной улицы Реббе, пересекающейся с такой же неприглядной центральной улицей Авильо.

Когда-то перекресток был главной площадью, но два с половиной года назад истинные, шутки ради, вырастили прямо под асфальтом маленькую милую рощицу, за одну ночь лишив половину города водоснабжения. Ремонтные работы идут до сих пор: площадь разрыта, организованы переходы, закрытые черепичной крышей, на домах поблизости видны строительные леса. Удивительно, как быстро люди привыкли к плачевному состоянию площади и просто забросили ее восстановление. В переходах появились ларьки, под строительными лесами начали ночевать бездомные.

Нока ныряет под обветшалый козырек лавки, где когда-то работала семья ее подруги, Лю Пьюран, и идет через разгромленное помещение к черному выходу. Так делают все, из разрушенного здания сделали короткий путь к рынку, чтобы не обходить всю центральную площадь.

Когда-то тут были чистые стеллажи, по которым мама Лю раскладывала свертки с дорогими тканями, а мистер Пьюран сидел в бархатном кресле у высокого окна и читал газету. В лавке всегда пахло чистотой: стиральным порошком и тем отчетливым ароматом глаженых вещей, что всегда делает атмосферу невероятно уютной. Сейчас кто-то растащил доски, в углу валяются никому не нужные тонкие прозрачные ткани – красота теперь не в моде, в моде тепло. Пахнет пылью и старьем. На Нимею от этой картины уже даже перестала накатывать тоска, настолько привычны стали такие виды когда-то роскошного города.

Она выходит с обратной стороны торговых рядов в еще более грязную часть Бовале, где людно и шумно, пахнет уличной едой, свежей рыбой и сырым мясом.

– Нока, ты ко мне? – крякает огромный толстяк, стоящий у своей бакалеи, подпирая спиной косяк.

– Да, нужна еда с собой.

– Похлебка? Каша?

– Неважно, главное, что-то съедобное.

– Иди-ка лучше к Мару за булочками, она только что свежих напекла.

– Вот так просто упускаешь постоянного клиента?

– Хреновый ты клиент, с дырами в карманах, – смеется он, и Нимея не может не улыбнуться в ответ.

Клиф – неплохой человек, и Нимея предпочитает работать с ним по бартеру. Он поставляет ей еду трижды в день, а она толкает для него на черном рынке всякие драгоценности, которые стали для людей чем-то вроде новой валюты. Сложно сказать, получили ли они законно все эти браслеты и колье. С одной стороны, аристократам больше нечем платить своим слугам, у многих арестовали счета, поэтому в ход идет все, что в доме есть ценного, с другой – слуги и сами не гнушались наложить лапы на хозяйское добро. Клифу плевать, откуда покупатель взял рубиновое колье или золотой браслетик, Нимее – тем более.

Оборотни вроде нее крайне полезны в торговле на черном рынке. Нимее легче сбежать в случае облавы, к тому же она остра на язык и абсолютно бесстрашна. Клиф это ценит.

Но если сейчас он посылает ее к конкурентам, значит, ему нечего предложить ей в качестве работы. Она это понимает. Никто не станет кормить другого просто так.

Она кивает старому знакомому, проскальзывает мимо спешащих куда-то людей – в новом Траминере теперь все спешат – и идет к булочной, где за стойкой считает деньги вечно всем недовольная Мару. Поговаривают, что у нее добрая душа и щедрое сердце, и Нимея даже готова этому верить, но не хочет проверять.

– Есть еда?

– Как всегда, в долг? – вздыхает Мару, даже не взглянув на того, кто подошел.

– Бартер. Долги мне не нужны. Ну так есть или я пошла дальше?

Нимея предпочитает не тратить на еду деньги, если может чем-то помочь лавочнику. Этим ребятам жить труднее многих, их вечно грабят, обманывают, закидывают угрозами. А ей, в свою очередь, деньги нужны на жилье и крепкие ботинки, а еда – это продукт первой необходимости. На еду можно спускать бесконечно много и все равно оставаться голодным к следующему утру, что угнетает.

– Без гроша в кармане тебе никто ничего не даст, – так же под нос бормочет пекарша и отрывает-таки взгляд от денег. Нимея такой суммы давно не видела, а от запаха мучного кружится голова.

Кажется, Мару о Нимее не слышала и уверена, что перед ней просто попрошайка.

– Тебя кто ко мне послал? Опять пройдоха Клиф?

– Да, он.

– Подлец. – Мару закатывает глаза и пихает бедром кассу. Последняя с громким щелчком закрывается, на пол падает серебряная монета и катится к ногам Нимеи, миновав стойку без передней перегородки.

Мару будто бы ждет от Нимеи наглого воровства. В ее глазах читаются обреченность и смирение, потому что, если Нимея захочет схватить монету и дать деру, хозяйке булочной ни за что не угнаться. Она потеряет время, только закрывая лавку; на оставленные без присмотра товары прибежит толпа желающих поживиться чужим добром. А серебряная монета – это много. Очень много в мире, где бумажные деньги то и дело обесцениваются, а железки всегда в цене.

Нимея спокойно наклоняется, берет монету, пока хозяйка смотрит на нее, затаив дыхание от страха.

– Ты обронила, – улыбается Нимея и протягивает деньги хозяйке, на лице которой написан ужас, но секунду спустя серебряная монетка летит в кассу, и вот Мару уже снова бойкая продавщица, будто этой сцены и не было.

– Так что, есть еда по бартеру?

– А что ты можешь предложить?

– Честное слово – все, что могут предложить те, у кого нет денег.

Честное слово.

Мару молчит, у Нимеи сжимается сердце.

– Любая работенка, на меня можно положиться.

Вообще-то ей неплохо удается добывать себе еду, но это всякий раз лотерея, и порой, когда ее услуги никому не нужны, а в кармане ни гроша, приходится обходиться простым кофе.

– Твое честное слово, – качает головой Мару, – стоит пары булочек.

Волна облегчения затапливает Нимею. Пара булочек – уже хорошо.

– Отлично. И что нужно сделать? Что-то продать? Ювелирка? Предметы искусства, одежда? Выбить из кого-то долги?

Мару смотрит на Нимею испытующе, а потом начинает кидать в бумажный пакет пирожки с мясом, сладкие булки с шоколадом и пару посыпанных сахаром плюшек.

– Обалдеть, – усмехается Нимея. – А вы добрая.

– Удивлена?

– Такое нечасто встретишь… Что с меня?

– Ничего.

– Так не пойдет. Вы же впервые меня видите!

– Но много о тебе слышала. Только никому про меня не говори. Моя репутация мне дорога, чтобы такие пройдохи, как ты, не ходили за бесплатными булочками.

Нимея сжимает горячий пакет в руке, грея о него пальцы. Такие подарки судьбы редко случаются.

– Давайте я все-таки…

– Проваливай.

Мару вытирает прилавок, потом высыпает на него мешочек серебряных и начинает считать, глядя на свои монеты с тоской.

Нимея не отняла ту серебряную, хотя могла. Только что с ней расплатились едой за банальную честность – настолько этот мир прогнил. Горло сковывает от несчастий всех этих людей.

Нимея шарит в кармане и пытается незаметно подложить такую же монетку, как та, что упала к ее ногам, под поднос с булками. Нока может поклясться, что Мару это видит, но молчит.

Это, кажется, первый раз, когда Нимея заплатила за еду, что несет в руках.

* * *

– Омала? – Нока заходит в полуопустевший дом.

Никто не отвечает, но слышно, как кто-то играет на фортепиано в дальней чайной комнате. Эти аристократы остаются собой, даже когда рушится цивилизация. Нимея идет через опустевшие комнаты, потерявшие прежний лоск после того, как в доме осталась лишь одна горничная.

– Омала?

Нока останавливается в дверях чайной гостиной и смотрит на женщину, которая медленно давит на клавиши, явно играя в неправильном ритме.

Омала сидит, закрыв глаза и подставив лицо падающим из распахнутого окна лучам солнца.

– Тише, Нимея, дай доиграю…

Она ускоряется, пальцы порхают по клавишам, извлекая из инструмента тоскливую мелодию. Вероятно, из-за нее у Омалы бегут слезы по лицу.

Женщина доигрывает и сидит какое-то время, не убирая рук с клавиш, потом шмыгает носом, совсем как девочка, и даже улыбается.

Кладет руку на крышку фортепиано, и Нимея закатывает глаза от этого фокусничества – музыкальный инструмент начинает играть все ту же композицию, только задом наперед, Омала так все время делает. Музыка становится другой, вывернутой наизнанку, но звучит не менее гармонично. Только теперь вместо тоски в ней чувствуется задор.

– Вы готовы ехать? Как себя чувствует Фандер? – обеспокоенно интересуется она.

Мысль о смерти старшего сына вызывала в ней приступы истерики весь прошедший месяц. Тот факт, что ради младшего сына нужно послать куда-то старшего, не зная, чем это обернется для последнего, до ужаса ее пугает. Пока Фандер находился в тюрьме под подавляющими магию артефактами и веществами, он был в безопасности от собственной крови. Зато теперь ее сын свободен. Конечно, они с Нимеей не раз обсуждали, что нужно будет набрать флакон из источника и для Фандера. Но все-таки, когда старший сын вполне себе здоров – по крайней мере пока, – невозможно не думать в первую очередь об умирающем младшем.

Преступления Фандера не были вопиющими и ужасными. Он, как и все молодые люди из Ордена, участвовал когда-то в «охоте» – рейдах после наступления комендантского часа, во время которых любой иной, высунувший на улицу нос, подвергался нападению, сдавался в участок или просто преследовался, пока не найдет укрытие или не выдохнется, угодив в лапы охотнику.

Также, когда началась революция, все друзья Фандера перешли на сторону Сопротивления; он же этого не сделал. Единственный из всех остался верен отцу, и никто не понимал почему. Вся эта возня длилась год. Целый год стороны терроризировали друг друга, пока все не закончилось для участников Ордена тюрьмой.

Энграм вопил, что его брат – чертов расист, что все уже давно поняли, иные – это нормально, быть иным – это просто быть человеком с другой магией, иные не опасны, они не несут зла: они только люди.

Всего этого не понимали участники Ордена и как будто бы не понимал Фандер, слепо следуя за отцом. У Нимеи была мысль, что она может не знать всей ситуации, но она уж точно не собиралась спасать ничьи души и соваться к врагу, чтобы уточнить, а точно ли он хочет быть врагом?

– Превосходно. Он у меня дома, приводит себя в порядок.

– Ох… надеюсь, его не поймают. Какой ужас! Я все думаю: может, стоило оставить Энграма с тобой, а самой поехать с Фаном. Но я не умею водить… Мой водитель и так возмущен, что я отдаю тебе одну из лучших машин…

– Он может быть спокоен, верну в целости и сохранности. – На самом деле Нимее не терпится оказаться за рулем, и за это она готова пообещать что угодно.

Автомобили в Траминере появились относительно недавно. Не то чтобы здесь передвигались на лошадях, как в Средневековье, но больше предпочитали нанимать старые классические кабриолеты, неудобные и пыльные. Только десять или пятнадцать лет назад, когда миграция иных в Траминер достигла пика, стали появляться современные транспортные средства. В гараже Хардинов, к большой удаче Нимеи, имелась парочка личных машин, правда, она видела лишь ту, что принадлежит Омале, и сильно надеялась, что другие получше. Кабриолет Омалы ничем не отличался от тех, что до сих пор можно было увидеть на улице: не желая пересаживаться в более современный «ФастерМаркос» своего мужа, женщина упорно отдавала дань традициям.

– Я, правда, не представляю, как машину заправлять и обслуживать, но Фандер наверняка знает… Хотя она старая, как и все в Траминере, – роняет Омала как бы между прочим, но в словах сквозит недовольство. Эти люди и правда возмущены отсутствием комфорта и винят в этом исключительно судьбу, вынуждающую их продолжать тут жить. – Ну так как…

– Разумеется, мы… с Фандером. – Нимея морщится от этого «мы с Фандером». – Во всем разберемся. Это не должно быть сложно.

Несмотря на неприятного напарника, она испытывает облегчение. В рюкзаке за ее спиной еда, Фандер Хардин на свободе, Энграм жив, и у нее есть машина.

– Что еще я могу вынести из вашего дома? – улыбается она, а Омала предсказуемо не понимает шутки.

– О, все что нужно… Х-хочешь наряды? Вам же может пригодиться одежда? Я думала об этом и… Мейв, прошу тебя, принеси тот чемодан, что я собрала. И… я нашла немного наличных. Мой муж любил припрятать пару золотых под матрасом. Они… вот тут. – Она протягивает Нимее кошелек, туго набитый деньгами.

Нимея рада, что теперь не придется разорять свои запасы.

– И пальто, хочешь? Себе и Фандеру. В Имбарге, скорее всего, очень жарко, но по пути… мало ли что. О, может, палатку? У моего мужа, кажется, была какая-то палатка для пикников. Мы никогда не ездили на них, но она точно была, я уверена.

Нимее кажется, что Омала сейчас вынесет весь дом и снарядит в дорогу караван.

– А вот еды нет… Мейв, есть у нас еда?

– Нет, мэм. Еды нет. Я едва ли накормлю вас и вашего сына, – ворчит Мейв. Она довольно-таки злая женщина и в Нимею вселяет настоящий ужас – старушка с бельмом на глазу и жидкими седыми волосами.

– Как Энграм? – спрашивает Нока.

– Все так же. Я вчера вечером немного вернула его во времени, но после воскрешения Фандера у меня недостаточно сил. Не думаю, что Энгу это сильно поможет. Попью травок Мейв, они отлично восстанавливают энергию, и завтра снова его полечу.

– Я постараюсь вернуться как можно скорее.

– Вот, – появляется Мейв, как всегда, будто из-под земли, и пихает Нимее прямо в живот жестяную коробку с крекерами.

– Э-э… спасибо, Мейв.

– Не стоит, – ворчит женщина, а потом идет к парадной лестнице, бормоча что-то под нос.

Омала вздыхает, глядя на служанку, и морщится, будто и тут что-то сделали не по ее желанию, а возразить категорически нечего. Нимея обожает наблюдать за тем, как то и дело вытягивается в недовольстве лицо миссис Хардин, и еле сдерживает смех. Омала и Нимея – странный тандем.

От поведения матери Энграма у Ноки изжога: у женщины нрав капризного, требовательного, высокомерного существа, которое не умеет жить в мире нищего Нового Траминера. Помощь Нимеи ей необходима. Ей нужен тот, кто скажет, как быть дальше, и позаботится о ней, если будет нужно. Когда-то об Омале заботился мистер Хардин, видимо принимая как должное ее беспомощность; теперь место мужа в ее жизни заняла девчонка-соседка. Кто бы мог подумать.

– Я… буду ждать, – вздыхает Омала. – Столько, сколько нужно. Я надеюсь, ты запомнила дорогу?

– Запомнила.

– И Дом грозы, объясни Фандеру, как его найти.

– Да-да, я помню.

– Надеюсь, он тоже решит выпить…

– А если он справится с силой? Ну… вдруг он сможет ее принять.

– Я не ничего об этом не знаю, пойми. Я с детства была просто странной девочкой, умеющей оживлять цветы в саду, которой это запрещали.

Нимея слышала эту историю уже раз двадцать. Омала из тех, кто любит рассказывать одно и то же снова и снова с одинаково интригующим выражением лица.

– Так, ладно, по ходу дела разберемся. Я пойду попрощаюсь с Энгом, хорошо?– Нока старается перевести тему.

– А я пока соберу вещи.

– Времени мало, минут десять, не больше. И не занимайте в машине все место, пожалуйста. Туда еще мы должны влезть.

– Я поняла. – Омала активно кивает, а Нимее хочется обнять эту женщину, настолько потерянной она кажется.

* * *

В комнате Энга очень тихо, прохладно, открыты окна и пахнет осенью. А еще шуршит бумага, когда переворачиваются страницы книги, которую Энг читает. Он расслабленно сидит на диванчике, будто бы совсем не болеет: на его лице нет следов недомогания, слишком яркий румянец покрывает щеки, объемная одежда прячет слишком худое тело. Энг вечно щеголял с таким цветущим видом. Многие девчонки считали это милым.

Энграм – красавчик, похожий на хорошенькую фарфоровую куколку. Большие изумрудно-зеленые глаза, сейчас то и дело темнеющие из-за магии матери, черные кудри. Черты его лица тонкие и аристократические, на губах всегда какая-то порочная ухмылка, но чертовски добрый взгляд, подсказывающий, что Энграма Хардина не стоит бояться. Сердце не может не дрогнуть, потому что рядом с ним одновременно безопасно и интригующе.

Мальчишка-сосед, которого четырехлетняя Нимея пророчила себе в мужья, вырос и ничуть ее не разочаровал.

Все девчонки в академии засматривались на него; он мог бы получить любую. И Нимее нравилось – она могла это признать совершенно честно, – что с кем бы он ни встречался, с кем бы ни флиртовал, всегда находил ее взгляд в толпе и совершенно обезоруживающе подмигивал.

– Я еще жив, хватит прятаться, – вздыхает Энг, не отрываясь от книги. Потом медленно, будто это причиняет боль, закрывает ее и откладывает в сторону. – Привет. – Его тихий голос и добрая улыбка кажутся ненастоящими, будто Энграм уже умер и напротив сидит его призрак.

Сердце Нимеи радостно подскакивает и начинает биться намного быстрее.

– Энг! – Она в два шага пересекает комнату и оказывается рядом с ним на диване.

Ее руки обвивают его шею, притягивают к себе исхудавшее тело. Он такой тонкий. Его руки когда-то обнимали до хруста костей так, что становилось нечем дышать, сейчас же только мягко прижимают к тощей груди.

– Ты чего? – тихо смеется он ей в волосы.

– Ты в сознании…

– Да, странное дело. Эй… – Он не пытается ее отстранить, скорее хочет заглянуть в глаза, а для этого нужно отлипнуть друг от друга.

На губах Энга расцветает улыбка, его чуть подрагивающие пальцы касаются скулы Нимеи, а взгляд становится теплее, будто это вообще возможно.

– Спасибо, что пришла.

– Что ты помнишь?

– Как всегда: каша в голове…

Она кивает и не говорит ни слова. До сих пор непонятно, как именно работает сила Омалы, но иногда после того, как она проделывает «это» с Энграмом, он забывает, как жил последние дни.

Наверное, не стоит рассказывать о смерти, похоронах, а потом воскрешении Фандера, так что Нимея прикусывает язык и молча ждет, когда Энг сам заговорит.

– Ты как? – Он прижимается своим лбом к ее будто для поиска равновесия, Нимея улыбается:

– В норме, развлекаюсь. Дождешься меня?

– Конечно, куда я денусь. – Он смеется, трется о ее нос своим, как маленький, и отстраняется.

Теперь Энграм может рассматривать Нимею, изучать каждую черточку ее лица, его губы то и дело дергаются от мимолетной улыбки.

– Ты уставшая.

– Не спала.

– От тебя пахнет булочками… как всегда.

– В сумке мой обед, не смей претендовать, я голодная.

Он не отшучивается, молча кивает:

– Ты уезжаешь?

– Да. Сейчас.

– Я буду скучать.

– Я тоже. – Голос опускается до шепота, и в груди давит.

– А ты скоро?

– Скоро…

Главное не начать глотать слезы.

– Ты очень нравишься моей маме, – смеется Энграм, откидываясь на спинку дивана. Ему явно тяжело находиться в вертикальном положении, но как только он удобнее устраивается на подушках, тянет Нимею за собой, чтобы она легла рядом.

– Так, я полежу с тобой, но недолго, три минуты.

– Ага… Так вот, она шагу не ступает, не вспомнив тебя.

– Угу… – Нимея держится, чтобы не всхлипнуть, потому что Энг звучит совсем как раньше. Сжимает ее плечо ослабевшими пальцами, как раньше. Пахнет почти как раньше, только теперь остро-мятный запах одного из его лекарств въелся в кожу и футболка пропахла антисептиком. На теле Энга то и дело появляются язвы, которые Омала обрабатывает противной зеленой жижей, пока это возможно. Потом отматывает время вспять, пока кожа не станет снова гладкой. Она говорит, что внутри него такие же язвы. Органы, кости, кровеносная система – все поражено отравленной токсичной кровью.

– Все время тараторит: так сказала Нимея, Нимея сказала тут покупать, придет Нимея, и спросим. Смешно… Вспомни, как было раньше. Она на дух тебя не переносила и в жизни бы не пошла тропинкой, которой ходишь ты.

Он замолкает, будто в ожидании ответа, но Нимее нечего ему сказать, и, когда молчание затянулось, она, подняв голову, обнаруживает, что Энг спит. Вот так, посреди разговора.

– Скоро буду, – шепчет она на прощание.

Он ворочается, устраиваясь удобнее.

– Нимея? – тихо говорит он.

– Что?

– Спасибо, что пришла…

– Ты уже говорил.

– Как всегда, каша в голове.

Если она захочет, их разговор может начаться заново, и так по кругу. Беседы с Энгом совсем как настоящие, только вот он мало что запоминает.

Можно продлить агонию и еще немного посидеть рядом, а можно уйти. И Нимея из тех, кто уходит.

Внизу полным ходом идут сборы. Багажник уже забили одеждой на двоих. Нашлась еще одна банка крекеров, но Мейв, очевидно, против того, чтобы ее отдавать, и посматривает на хозяйку недовольно. Омала уже готова картины снимать со стен и упаковывать с собой, так что Нимея торопливо сбегает по ступенькам, чтобы остановить безумие.

– Так, нам не нужно все это. Все-все-все, достаточно. – Она забирает у Омалы стопку любовных романов, а та лопочет, что вечерами может стать скучно. – Я готова к дороге, все хорошо, нам всего достаточно, позаботьтесь лучше о себе.

Если говорить очень быстро, образ Энга сотрется в голове и непременно пропадет ком в горле. Нимея не плакса, но даже у нее его вид вызывает истерику.

– Нимея, дорогая…

На мать Энга невозможно смотреть без нежности. Она настолько нуждается в Нимее, что девушка уже привыкла к этому и сама не может обойтись без того, чтобы заботиться об этой женщине. Это похоже на содержание питомца, с той лишь разницей, что Омала содержит себя сама. В остальном – один в один.

– Вы приготовили деньги, чтобы заплатить Мейв? – строго спрашивает Нимея, а Омала растерянно смотрит по сторонам, потом берет бухгалтерскую книгу и начинает листать. Не найдя ничего, просто протягивает книгу Нимее, и та открывает нужную страницу.

– У вас нет столько денег, если вы все отдали мне. Мейв нужно платить, она не станет работать на вас бесплатно. – Нимея выгибает бровь, потом роется в кошельке, который ей дала Омала, и отсчитывает деньги на зарплату служанки. – Счета теперь заморожены, помните? Но вы все еще получаете кое-какую прибыль. Мы с вами были в банке. Сходите туда завтра. И вы помните про собеседование?

Омала мрачнеет. Почти все аристократки, жены заключенных, саботировали саму идею работать. Их знания мало чем могли быть полезны новому обществу, да и никто не хотел их видеть рядом с собой, но Нимея нашла Омале место помощницей аптекаря.

За недостатком природной силы маги земли были искусны в том, чтобы находить ей альтернативу. Зелья, мази, микстуры – все, что требовало минимум магических усилий. Омала хорошо разбиралась в том, как варить все эти снадобья, но мысль, что придется стать помощницей аптекаря, ее угнетала.

– И не забывайте заказывать воду, иначе Мейв придется бежать к колонке.

Омала кивает.

Водоснабжение, которое нарушили на центральной площади, отрубилось и в богатых домах, что также резко ударило по уровню комфорта. Несмотря на это, переезжать в рабочие районы, где по-прежнему была вода, никто не планировал.

– И скоро холода, вам нужно утеплить окна в спальнях, займитесь этим сейчас.

– А…

– Вам придется делать это самой. Мейв знает как и расскажет, где все купить.

– Угу…

– Не забудьте про крышу, ее нужно чинить. Я оставила Мейв адрес друга моего отца, он кровельщик и хороший парень, много не возьмет.

– Но…

– Попробуйте продать пару драгоценностей, пока и их не конфисковали, и сразу купите непортящиеся продукты, хорошо? Желательно на всю зиму. Фасоль, горох, картофель. Я знаю, что вы это не любите, но вы не можете покупать морепродукты и зелень, это все дорого и не хранится. Я постараюсь помочь с этим, когда вернусь, но вдруг у вас что-то получится до моего возвращения.

– И мне нужно пальто…

– Мы же это обсуждали на прошлой неделе и перебрали всю вашу одежду, у вас есть три чудесных теплых пальто. Не в этом году… Может быть, в следующем? Или продайте все три в магазине уцененных вещей и купите одно новое.

– Да, ты права, конечно… О, я без тебя так буду скучать. И по тебе, конечно…

Омала всхлипывает, протягивает руки и долго обнимает Нимею, которая неловко похлопывает ее по плечу в ответ.

– И сад, Омала. Вы обещали, что рассчитаете садовника и займетесь им сами.

– Но там же нет роз. Все мои чудесные флорибунды… Как же они без садовника в будущем году? А моя «Королева Эмбер» так капризна! И нужно убраться к зиме…

– И вы умеете убираться. Я в вас верю. Просто представьте, что вы рассаживаете не кусты, а гостей за столом на приеме. А?

– Возвращайся скорее… – всхлипывает она.

Все-таки в стенах дома эта женщина куда хуже умеет держать лицо, нежели за его пределами. Отличная актриса.

– Хорошо. Все, я поехала. Мейв, спасибо, присмотри за… всеми…

Мейв в ответ фыркает что-то, кряхтит и, кажется, сквернословит.

Нимея берет ключи от машины, смотрит на Омалу в последний раз и выходит из дома.

Банальная вредность

Прежде чем открыть входную дверь, Нимея трогает в нерешительности ручку снова и снова, но так и не опускает ее. Булочки давно остыли, да и есть расхотелось.

В подъезде сыро, темно, и хочется скорее попасть домой, но чувство, что там посторонний человек, неприятно скребет душу.

– Чего проход загораживаем? – По лестнице поднимается неприятная тетка, живущая на пятом этаже.

Она тащит нагруженные сумки, из которых вываливаются на лестницу одна за одной виноградинки.

– Вы там виноград обронили.

И, не выслушав ответ, Нимея тянет на себя ручку. Скандалистка с пятого этажа знаменита тем, что любит со всеми ругаться, на всех жаловаться и мусорить в подъезде.

В квартире совершенно тихо, не шумит вода, не пахнет свежим кофе. Можно предположить, что гость спит или сбежал, что вызывает в ней тревогу. Хотя скучать Нимея точно не будет. Ей в целом после визита к Энгу стало невероятно тревожно. Болезненный вид друга напомнил, ради чего все это затевалось, и сразу захотелось торопиться.

Фандер сидит на кровати, сжимая в руке листик дерева неизвестного происхождения, что растет под окнами.

– Что ты… – начинает Нимея, но Хардин останавливает ее, просто подняв руку.

– Подожди.

Нимея сбрасывает рюкзак с плеча и молча начинает доставать заранее приготовленные вещи. Как и обещала, вернулась через полтора часа. Вскоре им нужно выходить, и сейчас точно не время пялиться на лист дерева, но в целом Хардин может делать что хочет.

– Я не понимаю, – коротко говорит Фандер.

– Это лист, он рос на дереве, потом подул ветер, оторвал лист с дерева и занес в мою квартиру. У меня на балконе таких куча, – монотонно сообщает Нимея, будто Фан – маленький мальчик, начисто лишенный мозгов.

– Помолчи, – резко бросает он, и это приводит Нимею в бешенство в одну секунду.

– М-м, нет, парень, так дело не пойдет…

Но договорить она не успевает. Фандер округляет глаза, встает и приближается к Нимее с листом на вытянутой ладони.

– Он зеленеет?

Нимея удерживает себя от злобного смеха. Да, в этом парне нет и грамма талантов его матери, которая смогла бы превратить этот лист в почку за пару секунд. То, что Фандер тут тренировался использовать магию времени, могло бы Нимею умилить, но вызывает только раздражение.

Хотя она помнит, как Энграм занимался тем же самым часами, пока не стал слабеть. Его комната была завалена сухими цветами, срезанными с клумб, дохлыми жуками и высохшими булками.

– Нет. Он все такой же желтый, как и был. Ты наигрался? Можем ехать?

Нимея невольно делает вдох и тут же отворачивается.

Фандер явно за эти полтора часа преуспел в сборах. Он принял душ, и от него теперь пахнет ее мылом. Криво обрезал отросшие волосы. Теперь короткие обрубки прядей прикрывают лоб. Большую часть волос он, видимо, не смог постричь, поэтому завязал на затылке резиночкой Нимеи. Он переоделся в спортивный костюм Энграма, хотя тот и правда оказался ему маловат. А еще Фандер побрился.

– Даже знать не хочу, где ты взял бритву.

– Замечательно, потому что я не собираюсь говорить.

Нимея морщится от отвращения и бросает Фандеру свою сумку:

– В рюкзаке пирожки, поешь.

– На чем едем?

– На машине.

– Где первая остановка?

– Там, где я решу, что пора остановиться.

– Когда я тоже начну умирать?

– Слишком много вопросов, – холодно обрубает его Нимея и быстро берет вещи, чтобы переодеться.

– Какого хрена ты не можешь даже ответить, если ждешь моей помощи?!

– Ну, наверное, потому что тебе это нужно не меньше, чем мне, ты же не желаешь брату зла. Или, может, ты жалкий обманщик, а, котик?

Он взрывается мгновенно, и Нимея от неожиданности отступает.

Его кулак впечатывается в стену над ее головой, им на головы сыплется штукатурка. В месте удара остается вмятина, и оба смотрят на нее в недоумении, будто не понимают, откуда та взялась.

– Псих, – усмехается Нимея и толкает Фана в грудь, он остается на месте.

– Ты не думаешь, что рассказать мне подробности… хм… как минимум справедливо? – На вкус Нимеи, Фандер переигрывает, но за ним определенно приятно наблюдать.

– Позже. В дороге. Сейчас не до того. Нам нужно выехать, прежде чем… – Она смотрит на наручные часы и хмурится. – Ну хотя бы до обеда.

Подумать только, еще утро, а кажется, что уже спать пора. Прогулки по кладбищу и беготня, начавшаяся на рассвете, дают о себе знать.

– На какой машине мы едем?

– На машине твоего отца. Пожалуйста. Поешь. И поехали. Я думала, в тюрьме вас учат дисциплине.

Он прикрывает глаза, будто готов с Нимеи шкуру спустить, а у нее от этого внутри все поет сладким многоголосьем. Да, вот так, злись на меня.

Почувствовав его злость, Нимея чуть ли не топает восторженно ногами, как маленькая вредная девочка, потому что впервые за все время, что они знакомы, Фандер Хардин в ее руках, а не наоборот.

– Ты хочешь что-то сказать? – тихо спрашивает она, чуть вздернув подбородок.

Фандер всматривается в ее лицо с каким-то мученическим, неизвестным ей выражением. Может, это презрение? Ну явно что-то неприятное.

– Нет.

Нимея уходит переодеваться в ванную, а потом они вместе едят пирожки и булочки в полном молчании.

* * *

Большой черный «ФастерМаркос» мистера Хардина больше всего напоминает роскошную яхту на колесах. Машина – настоящее старье: кое-где видна ржавчина, зеркала потускнели, краска местами облупилась. Когда-то этот автомобиль был образцовым, дорогим и пугающим, а теперь кажется смешным и громоздким.

– Серьезно? Мы поедем на тачке моего отца? Он бы в жизни ее никому не доверил, тем более тебе! Это эксклюзивная, сделанная на заказ «Маркос» с кожаным салоном и столькими примочками под капотом, что…

– Понятия не имею, о чем ты, – перебивает Нимея, – по-моему, это гроб на колесах, ну тебе не привыкать.

И она по-свойски сжимает плечо Фандера, а он медленно поворачивает голову и смотрит на ее пальцы.

– Ой, да брось, что, мне тебя коснуться нельзя? – смеется она. – Сразу побежишь мыться?

И тычет его под ребра.

– О боже, тебя ткнула пальцем иная, какая досада, – царапает ногтем шею. – Твою мать, на тебе останутся ее следы…

– Прекрати.

– Какая неловкость. – И ее пальцы ерошат его шевелюру.

– Пре-кра-ти.

Нимея широко улыбается, совершенно собой довольная, а потом, пожав плечами, идет к машине. Тут же Фандер ловит ее за локоть и тянет на себя.

– Ну уж нет. Я за руль.

– С чего бы?

– Ну, во-первых, я тебе не доверяю.

– Это я тебе не доверяю!

– Окей, мы друг другу не доверяем. Но за руль сяду я. Это моя машина.

– Твоего отца.

– Да уж, часть моего наследства.

– Твоя мать мне ее дала.

– За какие такие заслуги?

– О, я ее внебрачная дочь, привет, братишка! Наконец-то ты знаешь правду.

Они смотрят друг другу в глаза секунды две или три, а потом Фандер в бешенстве выдергивает ключи из ее руки, открывает пассажирскую дверь и запихивает Нимею в машину.

– Это просто глупо! – со смехом восклицает она из-за стекла и показывает неприличный жест, а Фандер огибает капот и садится на водительское место.

– Ты не попыталась вырваться и выйти… я удивлен.

– Не вижу смысла тратить на тебя свои силы. Ладно уж, будь моим личным водителем, малыш. Так даже лучше. Посижу за рулем, когда ты начнешь умирать.

– Ты такая… стерва, как тебя земля носит?

– С удовольствием. – Нимея снимает ботинки и закидывает ноги на панель, так что носки оказываются чуть ли не напротив лица Фандера, у самого руля.

– Я не меняла эти носки три дня, потому что у меня нет новых, – с невероятно широкой улыбкой заявляет она, шевеля пальцами ног и игриво виляя бровью, будто делает что-то очаровательное.

– Я восхищен, – бормочет он, заводя машину.

– Не хочешь попросить меня убрать их?

– Нет, что ты. Я просто подожду, пока тебе надоест.

Она самодовольно хмыкает и откидывается на спинку.

– Если честно, хорошая идея. Я не спала двое суток, – широко зевает Нимея.

– Куда едем, дай хоть примерное направление?

– Ты знаешь, как добраться до Дорна?

– Допустим. – Его голос становится напряженным, почти испуганным.

– Так вот. Наша цель – Дорн.

– Почему мы не поплыли морем? Это же всего день пути, на машине в пять раз дольше. – Его самоуверенность не знает границ, а Нимея снисходительно за ним наблюдает, как за глупым ребенком.

– Я тебе напомню, моя мертвая принцесса, что ты… мертвая, – улыбается она. – А у мертвых принцесс нет документов. Так что мы поедем даже не в пять раз дольше, а в шесть. Не по скоростному автобану, а по самой-самой гнилой окраине. И это будет чертовски опасно, так что передвигаемся только днем. С наступлением темноты ночуем исключительно в помещениях.

– Как это поможет нам справиться с тем, что я мертвая принцесса?

– Девочка моя, не тупи. Я выбрала города, в которых поста на границе или нет совсем, или за пару золотых всем плевать, мертв ты или жив. Мы купим тебе где-нибудь в Экиме самый дешевый фальшивый паспорт и поедем самой плохой дорогой. Так что мозги в кучу и мчи прямо, никуда не сворачивая. Разбудишь меня, когда увидишь табличку «Прощай, Траминер».

– А такая будет?

Это даже очаровательно, как мало он знает об окружающем мире. Чертовы глупые траминерцы, выросшие в пузыре.

– Разумеется, нет, но поверь, ты поймешь, когда мы покинем Траминер. Дорога резко станет ровнее.

– А как мне представиться, если спросят? Стоило бы договориться. Если я мертв, значит я – не я, верно?

– Хм… Хандер Фардин? – Нока беззаботно отвечает, будто они друзья и по-свойски беседуют, а он отворачивается, будто не в силах на нее смотреть. —Придумай сам. Я всю ночь воскрешала трупак, пора спать.

* * *

Нимея просыпается спустя пару часов и вовсе не хочет открывать глаза. До этого момента машина плавно ехала по ровной дороге, позже замедлилась, а теперь и вовсе остановилась.

После долгого сна в глазах словно туман, Нимея пару раз моргает и морщится. Ей чертовски удобно сидеть, удобнее, чем было, когда она засыпала. Щека прижата к сиденью, руки обнимают какую-то мягкую штуку, остро пахнущую чужим телом, ноги вытянуты и лежат на чем-то мягком.

Нимея открывает глаза и медленно изучает обстановку. В руках у нее кофта Фандера, которой он, видимо, ее укрыл. Ступни лежат у него на коленях, носки сняты.

– Почему мы остановились и почему на тебе мои ноги?

– Ты уснула, и они упали на руль.

– И ты положил их на себя?

– Любезно предоставил тебе возможность выспаться.

– Какое благородство.

– Всегда забочусь о девушках, которые не спят из-за меня всю ночь, – кривится он, шутка выходит неловкой, и Нимея только закатывает глаза, а щеки Фандера заливает румянец.

Совсем как у Энга.

Ясно, почему они оба были так популярны, этот их румянец в сочетании с белой кожей – покоритель сердец. Хотя доброта Энга давала ему фору.

Нимея выпрямляется и осторожно садится, ставя ноги на пыльный автомобильный коврик.

– Почему стоим?

Она хмуро смотрит на дорогу, а потом понимает, что они на самой границе Траминера. Серый, побитый жизнью асфальт обрывается ровной линией, дальше начинается территория другой страны, и покрытие дороги поблескивает в лучах солнца, будто выложенное миллиардами алмазов.

– Я… никогда так далеко не уезжал. Я вообще не думал, что когда-то сделаю это, – очень тихо говорит Фандер, и первое желание Нимеи – возмутиться, спросить, почему он думает, что ей не все равно, но она сдерживает себя.

У иных и истинных действительно разное мировоззрение, и, скорее всего, Фандеру действительно не по себе. Первый раз, когда Энг пересек границу, надолго ей запомнился. Но то была веселая поездка, сейчас же вообще не до шуток.

Он сжимает руль, смотрит прямо перед собой на обветшалый указатель.

– Что там… дальше? – Его голос слишком напряженный, и Нимее тяжело его слушать.

На ее плечах Омала, которая всегда перепугана, Энграм, который вовсе не понимает, где он и что с ним. Теперь еще и Фандер.

Она рассчитывала, что вот сейчас они вытащат из тюрьмы этого придурка, и жизнь сразу наладится. Он же взрослый, самоуверенный – не такой, как Энг. Фандер повидал больше, на жизнь смотрит иначе, розовые очки снял, кажется, еще до революции.

Нимея отчаянно хочет, чтобы он принимал все решения сам. Может, поэтому ничего ему не докладывает. Не может же быть дело в банальной вредности с ее стороны?

– Имеешь в виду, какой город? – Она устало вытягивает затекшие ноги.

– Да.

– Ну… Начнем с того, что там другая страна.

– Какая?

– Ты не изучал географию?

– Нет. – Фандер сглатывает, не отрывая взгляд от линии горизонта, на которой исчезает черное полотно асфальта, сливаясь с ровной полоской безоблачного неба.

– Истинные… никогда и не думали покидать свою страну. Это считалось странным и глупым желанием. За пределами Траминера для меня серая зона, и… так странно быть тут, на границе. Нас что, не остановят? И так просто можно ее пересечь?

– Сейчас – да. Когда была революция, границы были закрыты, но после падения Траминера в этом больше не было нужды. Сейчас настолько ужасная ситуация на улицах и в правительстве, что можно просто уехать. – Нока сама не замечает, как голос становится мягче.

Все-таки сейчас она Фандера почти понимает.

Он кивает ей и перехватывает руль.

– Там начинается территория Экима. Вероятно, мы заночуем в маленьком городке на окраине, он будет по дороге. – Она смотрит на время, оценивает высоту солнца и пожимает плечами. – Да, думаю, что нет смысла ехать дальше. Утром выдвинемся, и следующей целью станет Аркаим.

– Рейв, мой друг, мечтал об Аркаиме.

– Да, я знаю Рейва, – улыбается Нимея. – Теперь он и мой друг тоже.

– Правда? – Фандер поворачивает к ней голову. – Я смутно помню, что ребята были на кладбище… Но они ко мне не подошли.

– Нет, не подошли.

– Они мне не доверяют.

В который раз уже звучит эта фраза? Фандер явно использует ее как замену старой шутки, призванной разрядить обстановку, потому что при этих словах по его губам пробегает улыбка, но тут же прячется.

– Нет, просто им нужно было скорее похоронить пустой гроб, пока ты утешал еле живую Омалу и тащил ее в машину. Надо было действовать быстро. Но они приехали на твои похороны…

– Где они сейчас? – Он будто оттягивает момент, прежде чем придется пересечь границу.

– Рейв в Дорне. Лис в Бревалане. Якоб не рассказывал о своих планах.

– Ясно. Значит, Эким. Потом Аркаим.

– Потом Дорн.

– Там живут Рейв и Брайт Масон. – Он улыбается.

Рейв Хейз – один из его лучших друзей, Брайт Масон – подруга Нимеи, и они вместе живут в Дорне.

– Да. А потом будет хуже. Черные Земли.

– Я слышал о них… – Он хмурится, а Нимея, чувствуя нарастающее раздражение, следит за тем, как ожесточается и напрягается лицо Фандера. Если Хардин сейчас начнет ныть, что ему страшно, она его прикончит, притащит в Имбарг труп и предъявит его как входной билет.

– И только потом мы попадем в Имбарг.

– Понял, – кивает Фандер, прекращая задавать глупые вопросы.

Повисает тишина. Хардин смотрит на горизонт, Нимея – на Хардина. Его спокойствие вызывает волну облегчения. Она готовилась к худшему.

– Неужели ты никогда не хотел уехать? – наконец восклицает она, признав, что не в силах разгадать этого человека.

– Нет…

– А Энграм мечтал. Мы с ним катались несколько раз за границу Траминера, пока он был еще более-менее в себе… И он хотел другой жизни. Знаешь?

– Не знаю. – Его голос становится ледяным, брови снова сходятся на переносице, а руки сжимают руль. – Ладно, поехали. – Машина дергается и пересекает границу Траминера.

– Вот видишь, как легко сделать первый шаг. – Нимея отворачивается от него и скрещивает руки на груди.

Значит, Энграм – слабое место Фандера. Отличный способ его немного взбодрить, если придется.

Эким

Фандер Хардин

Невозможно не думать про Энграма и Нимею иначе чем как про пару. Даже пугающе сложно выбросить это из головы. Вообще-то Фандер с самого детства привык так о них думать. Уезжая в грязной тачке, транспортирующей членов Ордена Пяти до центральной тюрьмы, он думал о двух вещах: как стойко держалась мать, несмотря на душераздирающую боль во взгляде, и как быстро Энграм найдет путь в койку своей лучшей подруги, когда наступит мирное время.

Навязчивая идея не покидала его ни днем ни ночью, было трудно сдерживать неприязнь к брату. Но ненавидеть кого-то из своей семьи – ненавидеть себя. И, только оказавшись на расстоянии от этих двоих, Фандер осознал, насколько безвыходна его ситуация.

Нимея заслуживает такого парня, как Энг. Энг заслуживает такую, как Нимея.

Хардин-старший заставлял себя желать им счастья, но просыпался по утрам с надеждой, что ничего у них не получится. Они наскучат друг другу, отношения выйдут неловкими, Энграм увлечется кем-то попроще и подоступнее, а Нимея оскорбится и бросит его.

Он, разумеется, желал им счастья.

Только не друг с другом.

Фандер испытывал жгучий стыд за свои приступы ревности, а за два года в тюрьме было достаточно времени, чтобы бесконечно возвращаться к этим нехорошим мыслям. Поэтому сидеть сейчас рядом с Нимеей, которая готова рисковать всем ради Энга, – дело не из приятных.

– Почему вы с моей матерью стали так близки? – Фандер нарушает тишину этим вопросом, потому что молчание слишком нервирует.

Ему не на что отвлечься от сжирающей сердце тоски. Дорога монотонная, никаких особенных видов за окном, только бесконечная голая земля. В Экиме нет ни моря, ни зелени. Магам воздуха все это не нужно. Для них красота в пустоте. Фандер чувствует себя неуверенно на такой открытой местности, ему бы не помешал лес вокруг или по крайней мере обрыв с одной стороны дороги.

– Полагаю, что с того момента, как твой отец оказался в тюрьме, она просто искала, к кому присосаться со своими проблемами. Вот и все.

– Но почему ты? Она на дух тебя не переносила. Моя мать – расистка каких поискать.

– Твоя мать – актриса каких поискать. Ты правда думаешь, что, будучи иной, одним из самых редких магов, она могла быть расисткой? – Нимея усмехается, а Фандер тайком следит за ее руками, которые заплетают мелкие косы из длинных каштановых волос. – Она вынуждена была играть роль, быть под стать твоему отцу и правильно вас воспитывать. Что она и делала.

– И ты ее не осуждаешь? – Фандер ничего не понимает. Совсем.

Если мир мог его удивить, то это происходило прямо сейчас, в эту минуту, когда Нимея Нока оправдывала расистские убеждения Омалы Хардин.

Черт возьми.

– Мы все выживали. Она делала то, что делали другие. Твой отец был преступником, это все, что мне нужно знать. Я не наивная дурочка, чтобы думать, будто твоя мать была свободнее, чем я. Просто я пряталась от Ордена после полуночи, а Омала – каждую минуту своей жизни.

Фандер кивает и осторожно трет бедро, ему чудится, что кожа в этом месте еще ощущает фантомные прикосновения ног Ноки, будто она оторвала оттуда кусок, а тело к этому еще не привыкло. Это действует удивительно умиротворяюще. Словно до этого момента он все еще был парнем из гроба, парализованным и действующим на инстинктах, а теперь в конечностях медленно начинает циркулировать кровь.

Прикосновения Нимеи Ноки повсюду на его теле. Волосы, что она взъерошила; ребра, по которым ударила; плечо, которое сжала; шея, которую в шутку царапнула ногтем, – он все запомнил и теперь тихо бесится.

Для Нимеи это была игра, а он придал ее прикосновениям слишком много значения, как последний идиот.

– Расскажи… что я пропустил? – Слушать ее голос тоже неплохо. Они никогда не говорили долго, и уж тем более она ничего ему не рассказывала. Их общение стало чем-то новеньким для него.

Разговор с Нимеей Нокой.

– Ты что, не получал вестей?

– Нет.

Он старается звучать безразлично. Ничего страшного же не было. Сначала к нему никого не пускали, кроме мамы, но и она со временем стала молчаливой и печальной: каждую встречу рассказывала про то, как растут ее прекрасные розы, и больше никаких подробностей.

– Два года назад посадили тебя и твоего отца. Его запихнули куда-то в район Гаме, что очень далеко от столицы, а тебя оставили в Бовале. Тогда Траминер уже стоял на пороге развала, и вскоре после все пошло под откос. Иные с ума сошли. Улицы видел?

– Видел.

Фандер пришел в ужас от того, во что превратился Траминер.

Бовале, несмотря на то, что это столица, стоит практически на самой границе, но даже поездки на машине вдоль города хватило, чтобы понять, как все изменилось. Грязные улицы, уныние, побитые стекла. Не осталось ни одного кафе, в которые Фандер когда-то водил подружек на свидания. Дома друзей превратились в напоминающие о былой славе развалины, похожие на мрачные остовы затонувших кораблей.

– Они мстят за годы репрессий?

– Да.

– И не понимают, что делают то же, что… что сеют зло и это не приведет к добру?

– Нет.

Фандер кивает.

– Неужели ты не понимаешь, что это неправильно? – холодно усмехается Нимея.

– Ну конечно нет, я же животное, ублюдок и расист, – цедит он сквозь зубы. – Продолжай, пожалуйста, рассказ.

– В общем, два года назад все истинные плохиши попали в тюрьму, Траминер пал, границы разрушились. Я уехала из страны, мы с Энгом поддерживали связь по переписке.

От слова «связь» у Фандера сердце оказывается в плену доброй сотни раскаленных иголок, отчего болит при каждом сокращении.

Чертова тупая ревность. Я за неделю поеду крышей. Невыносимо.

– Он ничего не рассказывал мне. Просто в какой-то момент я заметила, что его письма стали другими. Даже почерк изменился. В общем, я собралась и вернулась в Траминер. Это было год назад, с тех пор я тут. Когда я приехала, застала ваш дом в разрухе – как и страну. Твоя мать еле сводила концы с концами, все слуги разбежались, кроме Мейв и садовника, денег не хватало, а Энграм был очень болен.

– И ты решила ей помочь?

– Жизнь Энга зависела от Омалы. А она стала зависима от меня. Я не могла ее бросить, потому что она ничего не умела и не понимала. Не представляю, что когда-то, до революции, она была другой… Твоя мать хорошо притворялась стервой. Говорю же, первоклассная актриса.

– Вот такую маму я узнаю, – усмехается Фандер.

– Сначала она не рассказывала мне, что с Энгом. Говорила, что просто заболел, последствия токсина и все такое. Потом… мы как-то сидели вместе за столом. Она ворчала что-то на своем, снобском. Говорила, что я неподобающе одета, спрашивала, ем ли человеческую еду. – Фандер не сдерживает смешка. – Я посоветовала ей поставить мне пару мисок на псарне, она разозлилась и неловко махнула рукой. Уронила гранатовый соус на скатерть, а таких скатертей теперь уже не достать… В общем, она за секунду вернула все как было, потому что ткань оказалась дороже притворства. О, как я орала на нее, ты бы слышал. Нет, правда, я устроила скандал. Вопила, что она чертова лицемерка. – Фандер начинает хохотать, и Нимея продолжает, еле сдерживая смех: – Изображала аристократку, а сама-то… И она в итоге все мне рассказала. – Смех в машине затихает. – Про то, что Энграм не болен, просто в нем проснулась сила, которая убивает его, а как его спасти, она не знает, но делает все, что в ее силах.

Тогда она еще пыталась его учить. Думала, что даст пару уроков, и все пройдет. Давала ему цветы, листики, пепел, чтобы восстанавливать из него бумагу, а Энграм честно пытался, но… Слушай, тут главное смириться. Думаю, он просто не верил в то, что у него получится, или не принимал это, я ничего не понимаю в этой вашей магии.

– Я всегда думал, что Энг легко подстроится под что угодно.

– Я тоже. – Нимея кивает, Фандеру неожиданно больно смотреть на ее печальное лицо.

Ей печально из-за Энграма, и это рвет на части душу, потому что брат настолько ей дорог, что зависть сжирает нутро. Но Энг и для Фандера значит бесконечно много, и нужно радоваться, что кто-то помогал ему в минуту беды.

Радуйся, ну же, не будь лицемером.

– Интересно… много ли было таких детей, что пострадали, – вдруг тихо произносит Фандер, меняя тему. – Не только же мы принимали токсин, будучи магами другого типа. Должны быть и другие, в ком кровь так настоялась, что шибанула по мозгам.

– Я думала об этом. И не только я. В Аркаиме… целая кафедра занимается феноменом влияния на людей этого токсина. Помнишь Шайло Блана, он был на курс старше вас и…

– Я прекрасно знаю Шайло Блана, высокомерный ботаник.

– Он подался в Аркаим, когда все рухнуло.

– Его не посадили за содействие Ордену?

– Шайло был одним из сотрудников лаборатории, которая занималась отравляющим детей токсином, и именно он когда-то рассказал всю правду, понадеявшись на быструю славу и статью в газете. Иронично, что, как только случилась революция, газеты закрылись, и всем стало плевать на какого-то там стажера из лаборатории. Он раскаялся, а потом быстро попросил политического убежища в Аркаиме. В общем, за два года он вывел закон Блана.

– Что? – Это так смешно, что очкарик-доходяга, жадный до славы, над которым все потешались, назвал в свою честь какой-то закон. – И что же он гласит?

– Чем древнее магия, подавляемая токсином, тем вероятнее, что при прекращении приема токсина она неминуемо шарахнет по организму. Формулировка, как ты понимаешь, неточная. – Нимея машет руками, подбирая слова. – Рейв, например, оказался аркаимцем. Это молодая магия, моложе магии земли, и он спокойно с ней живет. Его глаза сразу после приема лекарства стали желтыми, но очень быстро вернулись к зеленым. Так было почти со всеми. А вот, допустим, м-м-м… Листан! Он оказался бреваланцем, как и вы, на четверть.

– Бреваланцы – это оборотни-птицы?

– Да.

– Лис теперь птица?

– Ну в теории. Как только действие токсина прошло, через год или полтора, его глаза снова потемнели. Он в это время был в Бревалане, они с родителями туда переехали после революции, там ему и объяснили, что к чему. Эта их птичья магия не такая мощная и агрессивная, как ваша. Она просто вылилась в несколько болезненных всплесков. Кажется, он провел в больнице пару недель. Ему предложили и дальше ее подавлять или принять и попробовать развить. Он попробовал второе – не получилось. В детстве это естественный процесс. Не знаю даже, с чем сравнить… Может, с балетом? Был на балете когда-нибудь? Этому учатся с детства. Можно попробовать освоить магию и будучи взрослым, только уже не каждый сможет. Хотя и в детстве не каждый может, чего это я.

– В общем, Лис оказался к балету не способен?

Фандер посмеивается, представив своего жеманного кукольно-хорошенького длинноволосого друга в балетной пачке.

– Да. Магия успокоилась. Она в нем есть, его дети могут спокойно пробовать ее развивать. Лис ее принял, свыкся с ней, но таланта не хватило. Таких стихий, как у него, то есть древнее магии земли, очень мало. Но они есть. И магия времени в их числе.

– Кто еще?

– Фольетинцы.

– Такие, как ты?

– Да.

– Хоть кто-то научился с этим жить?

– Может, помнишь дерзкую девчонку Айрен Ито? Она, кажется, училась на третьем курсе? Ну не суть. Она оказалась фольетинкой, и я наблюдала за тем, как она превращалась. Меня вроде как попросили ей помочь. В общем, ее глаза потемнели, она жила спокойно, а потом, как и ожидалось, ее накрыл приступ. Сильнее, чем у того же Лиса, фольетинцы ведь древнее бреваланцев. Так вот, эта Айрен же всегда была такой… психованной барышней. Поэтому, когда ее накрыло, это было что-то, она рвала и метала, а потом р-раз… и превратилась.

– И… как она?

– В восторге. Это оказалась ее стихия, она будто всю жизнь с этим жила. Превращается в огромную уродливую медведицу, живет теперь в Фолье. От нее отказались родители, потому что выяснилось, что мать ее нагуляла от фольетинца, они сами чистокровные. Мать сделала постную рожу и сказала что-то вроде: «Э-э… я не знаю, как это вышло!» О, это было ужасно. Думаю, Айрен приняла новую себя со зла.

– Так, значит, дело просто в том, чтобы себя принять?

– Слушай, это совсем непросто. Представь, что тебе скажут, что на самом деле ты женщина. Сможешь принять, что ты женщина?

– Это глупость, так не бывает, – смеется Фандер.

– Ладно… ну… да что я распинаюсь перед моей маленькой принцессой! – язвит Нимея, даже не догадываясь, как на слове «моей» у Фандера переворачиваются органы в животе. – Давай-ка, прими, что ты маг времени, а не земли, разве это так просто? Искренне прими, не на словах. Осознай себя им.

– Я ничего такого не чувствую и не могу это сделать. Я пока не понимаю, о чем ты, – тихо отвечает Фандер, размышляя про себя, насколько ему это было бы легко.

– Вот и Энграм не смог. Он даже не попытался. На словах – да, но ни я, ни Омала не чувствовали в нем этого. Он допускает наличие других рас, ему нравится, что все мы разные, но себя он идентифицирует очень и очень четко. Он знает, где его место, и ему никакая темная магия времени не нужна. Он… слишком славный, что ли? Вся эта великая сила не про него.

Фандер кивает, и вот тут он как раз все понимает. Даже в юности, когда они оба принимали токсин, Энграма никогда не интересовала сила. Ему было достаточно самой малости, он любил фокусничать и не более того. Власть не для него, ответственность, контроль – тоже не его история. Такая мощь, как время, – это явно то, чего нужно искренне желать.

– Значит, в какой-то момент меня накроет.

– Да.

– Энга разве не накрыло через полтора года?

– Да. Но ты старше. Токсин, который давали тебе в тюрьме, был не таким, как тот, что вы пили с детства. В тебе давили вообще всю магию, что была в крови, поэтому мы не знаем, что с тобой будет.

– А ты сильно погрузилась в эту тему.

– Я просто не хотела, чтобы ты умер у меня на руках посреди дороги. Надеюсь, ты спокойно доедешь до Имбарга, и там кто-то умный тебя просветит.

– Неужели мама не догадывалась, что так будет?

– Откуда бы, если никто никогда не выезжал из Имбарга и не рожал за его пределами детей? Чтобы вывести закон, нужен прецедент, верно?

Фандер в ответ молчит. Нимея, разумеется, права, но это не значит, что становится легче дышать.

Его преследует страх неизвестности, но в то же время жутко интересно узнать: каково это – владеть некой невероятной силой, о которой за последние сутки столько болтают.

* * *

Эким – удивительное место. Он весь словно соткан из стекла и света. Воздух тут мерцает, будто его можно потрогать, и, вероятно, экимцы на это способны, по крайней мере, они то тут, то там достают предметы прямо из ничего. Эта их особенность всегда повергала траминерцев в ужас, как будто ничего более дикого существовать не может. Ничего особенного воздушники сотворить из ничего не могли, но, допустим, зеркало, тарелку или чистый лист бумаги – запросто. Ни одна другая магия не давала таких возможностей.

Фандер останавливается на парковке высоченного современного дома и присвистывает:

– Как эта штука стоит и не заваливается набок?

– Да уж, Траминеру до такого далеко. Это небоскреб. В Экиме все обожают забраться повыше.

– Ты же говорила, мы приедем в городок на окраине.

– Это и есть окраина Экима. – Нимея смотрит на часы. – В темноте нечего соваться в Аркаим, мы не доедем даже до ближайшего мотеля, там на каждом повороте какие-нибудь придурки, мечтающие отжать твою тачку. Пошли. Переночуем у Лю Пьюран, моей подруги.

– Это та бесцветная мышь?

И тут же на Фандера, успевшего открыть дверь машины, оборачиваются несколько экимцев.

Они все пепельноволосые с прозрачными глазами и белоснежной кожей.

– Тут так не говорят, – ворчит Нимея, пихая дверцу «ФастераМаркоса» бедром.

– У тебя везде есть друзья?

– Нет, в Аркаиме придется довольствоваться мотелем или вроде того. Так что, возможно, это твой последний шанс разместиться с комфортом.

После застрявшего в средневековье Траминера Эким кажется шагом на пару сотен лет вперед. Он быстрый, шумный и яркий, как конфетка в шелестящей фольге. Прямо у жилого дома уличные музыканты играют какую-то рваную громкую музыку со множеством басов, она доносится из колонок, а в воздухе рисуется пульсирующими вспышками розового и алого. Вывески сверкают неоном, очень много люминесцентных ламп и светящихся экранов, отчего у Фандера уже подступает к горлу тошнота. Он выглядит дезориентированным, будто сейчас спрячется в машине, из которой только вылез.

– Идем в дом, – бормочет Хардин, глядя по сторонам.

– Ты похож на дикаря, – сообщает ему Нимея.

Фандер уверен, что не просто похож, он и есть дикарь. Всю жизнь траминерцы были убеждены, что они – высшее звено, лучший класс человечества. И вот одна минута на улице Экима убеждает, что это даже близко не так.

– Почему кому-то вообще пришло в голову отсюда переезжать в Траминер? – шепчет Фандер, не отрывая взгляда от завораживающей люминесценции. Это огромный мост вдали переливается всеми цветами радуги.

Оказывается, мосты бывают вот такими, не деревянными скрипучими строениями, опасно кренящимися от порывов ветра, а из металла и стекла, как в сказке.

– Потому что тут очень много умных и талантливых, – пожимает плечами Нока. – Поэтому на всех рабочих мест не хватало. Деньги, которые платил один траминерский аристократ экимцу, тут – просто огромные. В Траминер уезжали на заработки, сюда слали деньги. В Экиме все стоит очень, очень дорого, поверь мне. А бедняков тут немерено.

Нимея тянет Фандера за собой, он оборачивается на парковку и хмурится. В ряду красивых современных машин тачка отца кажется старым гигантским корытом. Экимские автомобили низкие, обтекаемые. Хардин наблюдает, как молодая девушка с волосами, убранными в две гладкие шишки, парой взмахов руки очищает крошечную красную машину от пыли, улыбается собственному отражению в отполированном капоте и спешит к подъезду небоскреба.

– Они так странно одеты, – бормочет Фандер, с подозрением присматриваясь к прохожим.

В Траминере он не обращал внимания на одежду. Она вся серая или черная, классическая и очень закрытая. Вечные ветры и дожди лишили народ даже шанса одеваться красиво. И на нем, и на Нимее черные спортивные бесформенные костюмы, привычные глазу, но люди в Экиме выглядят иначе.

На девушках легкие обтягивающие платья, парни в льняных шортах и футболках. Все будто хотят сильнее раздеться и явно этого не стесняются.

– Это мы странно одеты, – закатывает глаза Нимея. – Идем уже, хватит пялиться.

Предположение, что в Экиме все из стекла, подтверждается, когда они входят в подъезд, выглядящий как огромный аквариум. На Фандера накатывает незнакомая ранее паника. Он привык заходить в дома и оказываться в уютной ракушке, защищенной от внешнего мира. Тут, стоя в помещении, он чувствует себя словно под стеклянным колпаком из-за прозрачных потолков и стен.

– Ты в норме? Выглядишь потерянным. – На секунду он верит, что Нимее не все равно, когда она вот так интересуется его состоянием. – Когда мы с Энгом приезжали сюда на пару дней, он просто обалдел и у него была паническая атака…

Дальше Фандер не слушает.

Она не интересуется, а просто сравнивает, и это уже смешно. Губы сами собой складываются в усмешку, что Нимея воспринимает как поощрение своего чертовски интересного рассказа о том, как они с Энграмом приезжали на выходные кутить в Экиме после революции.

Усмешка Фандера превращается в надменный оскал.

– Так, сейчас внимание. – Нока останавливает Фандера перед раздвижными металлическими дверьми. – Фандер, это лифт. Лифт – это Фандер.

– Что ты несешь?

– Энга так впечатлил лифт, что он чуть его не заблевал, – пожимает плечами Нимея и ищет на гладкой зеркальной панели кнопку. – Но ты, конечно, не такой. – Последнее она бормочет себе под нос с самоуверенным выражением лица.

Фандеру становится не по себе, как будто лифт – это клыкастое нутро чудовища, а не коробка из стекла и металла.

– Заходи. – Нимея вскидывает брови и первая делает шаг в кабину.

Хардин уверенно следует за ней.

Двери закрываются. На стеклянной поверхности справа от дверей появляются цифры, и Нимея выбирает одну из них, но Фандер даже не пытается рассмотреть что-то за копной ее распущенных волос, из которой она за пару часов без сна сплела мелкие косички, чтобы чем-то занять руки.

Через прозрачную стену он смотрит на Эким, раскинувшийся под ними. Кабина мягко скользит вверх, и у Фандера перехватывает дыхание. Он чувствует себя будто в полете. Колени сами собой сгибаются от непривычного ощущения: пол тянет его вверх, но внутренности будто падают, наоборот, вниз. Город за стеклом становится одновременно шире и мельче. Горизонт отдаляется, открываются все новые и новые улицы. Дома сливаются до простых сверкающих коробок с очертаниями окон.

– Ау!

Он оборачивается на источник звука и сталкивается взглядом с Нимеей. Ее ореховая радужка кажется ожившей, потому что из-за мелькающего света то сужается, то расширяется зрачок. Может, это просто игра воображения?

– Ты мне руку сломаешь! – восклицает она и поднимает что-то вверх, трясет этим перед лицом Фандера, пока он, не отрываясь, смотрит ей в глаза.

Потом медленно переводит взгляд на их переплетенные пальцы. Он взял ее за руку и слишком крепко сжал. Непонятно, в какой момент это произошло, но можно предположить, что как только закрылись двери лифта.

– Прости, – глухо произносит Фандер и пару секунд медлит, прежде чем разжать пальцы и отпустить Нимею.

Ощущение от ее теплой кожи остается с ним, и он смотрит на руку, совсем забыв про вид за стеклом.

– Не переживай, сейчас зайдем к Лю, и вымоешь свою руку, – улыбается Нимея, но оправдаться Фандер не успевает. Да и что говорить? Что после ее прикосновения не мыл бы руку вовсе? О, она, конечно, этому порадуется и расскажет очередную байку про свою великую любовь к Энграму.

Лифт останавливается, на этот раз тело, наоборот, будто хочет продолжить движение вверх, а пол замирает на месте и внутренности за ним не поспевают.

– Пошли уже.

Фандер бросает еще один взгляд на город и выходит из лифта, еле переводя дух. Все, что он может сказать: лифты, если все лифты такие, – изобретение потрясающее. И прикосновения Ноки, от которых теперь горят не только плечо, ребра, кожа головы, бедро, но еще и рука, – это тоже потрясающе.

В животе скручивается узел из тепла и света, мешая спокойно дышать.

* * *

– Нимея! – визжит Пьюран и виснет на шее у Ноки.

– Полегче, давай без этого. – Нимея неловко хлопает подругу по плечам, а потом мягко отталкивает от себя.

– Прости, я так рада!

Фандер делает вывод, что Нока не любит объятий, но тактильной он ее никогда и не считал. Очередной факт об этом существе он все же отправит в копилку знаний.

– Расскажи мне все! У меня столько вопросов! – Пьюран тараторит, активно жестикулирует, постоянно трогает волосы, как будто волнуется.

Лю выглядит так же, как и все экимцы, которых Фандер видел на улице. Белая, прозрачная, словно невесомая.

У нее крошечная стеклянная квартира. Одна-единственная комната, не считая кухни и ванной. Большой белый диван, пушистый ковер, тонкие шторки. У Пьюран в доме все чертовски мило и воздушно. Но сама она крайне нервная.

– Лю-ю-ю? – вопросительно тянет Нимея.

– Что? – откашливается Пьюран.

В квартире становится тихо, но не из-за того, что все замолкают: в ванной шумела вода, и только сейчас шум прекратился.

– Ты не одна? Мы не вовремя? – Нимея подозрительно щурится, вгоняя подругу в краску.

– Нет, нет, я вас ждала! – частит Пьюран.

– А там кто?

– Гость. – Она кашляет. – Просто гость…

Дверь ванной распахивается, и на пороге появляется Якобин Блауэр с широченной улыбкой.

– И всего-то? – Нимея бормочет под нос что-то вроде «а то я не знала» и больше не обращает никакого внимания на подругу и ее «тайного» парня.

Глаза у Ноки стеклянные от недосыпа, пару часов сна в машине не дали сил, только раздразнили.

– О да, наконец-то, – выдыхает Нимея, скидывает ботинки, пересекает комнату и падает на диван. – Мы останемся на ночь, чтобы нормально поспать. Если вы планировали провести романтический вечер, то я мешать не стану, лишь бы не стать свидетельницей чего-то лишнего. О предпочтениях Хардина мне ничего не известно.

И она засыпает, моментально и без предупреждения: откидывает голову на спинку дивана, складывает руки на животе и закрывает глаза.

– Она… не спала всю ночь, – поясняет Фандер.

– Я, между прочим, тоже, – криво усмехается Якоб. – Если ты не знал, я участвовал в расхищении гробниц. – Он так широко улыбается, будто выкапывать друзей из могил – отличное времяпрепровождение, неплохо разбавившее серые будни.

И Фандер не может не улыбнуться в ответ. Приветствие выходит скомканным и странным. Они не бросаются друг другу в объятия и не спрашивают, как дела. Кажется, Якоб готов сделать первый шаг, но настороженно поглядывает на Фана.

Они все меня будто боятся.

За три года Фандер даже разучился скучать по друзьям, но он все так же им рад. И он до безумия хочет вернуть их дружбу, потому что в последние месяцы, проведенные в тюрьме, не было ничего настоящего. Лучшие моменты жизни остались в прошлом. Хардин всегда был частью чертовой толпы, которая никогда не стремилась его понять и принять. Фандер – тот, кто всегда будет делать неправильный выбор в глазах общества. Влюбился в плохую девчонку, чье сердце уже занято. Разрушил свою жизнь. Заставил всех себя ненавидеть.

Он всегда прекрасно понимал, что так будет, и это знание его смешило. Может, потому он и был в компании самым шумным? Его просто забавляло наблюдать за тем, как люди обращают на него внимание, задерживают взгляд, а потом кривятся, хмурятся, разочаровываются, убеждаются в том, что слухи правдивы и тот старший Хардин, брат милого парня Энграма, – последняя скотина.

– Тогда пошли на кухню пить кофе. И дайте Нимее поспать: ей нужны сутки, чтобы стать приятным человеком. – Красная как рак Пьюран берет Якоба за руку и утаскивает из комнаты.

– А она бывает приятной? – бормочет Фандер, глядя на спящую Ноку.

Он задерживается на секунду, делает шаг в сторону кухни, жмурится, трет лоб и раздраженно вздыхает.

Ей, должно быть, неудобно в этой позе. Опять. Спать второй раз сидя – глупо, если есть диван.

Он быстро идет к Нимее и перекладывает ее на диван. Пусть это не кровать с хорошим матрасом, но хотя бы не автомобильное кресло.

Фандер подсовывает под голову Ноки серую диванную подушку, берет с подлокотника аккуратно сложенный шерстяной клетчатый плед и, проклиная себя, укрывает Нимею, замерев напротив ее лица. Сидит на корточках еще пару секунд, подперев подбородок кулаком. Только две секунды.

Нока начинает возиться и устраиваться поудобнее, обнимает плед, даже засовывает ладонь под щеку.

Может, хватит пялиться?

И правда, хватит, но Фандер выторговывает у себя еще пару секунд. Чешет ногтем большого пальца бровь, трет лицо и ждет еще две секунды.

Интересно, что будет, если она сейчас откроет глаза? Скорее всего, вскочит с места и станет вопить, назовет Фандера извращенцем, обвинит в том, что он собирается ее убить. Потом она, конечно же, обратится волчицей и перегрызет ему глотку. Но, пока этого не произошло, можно урвать пару секунд, а потом поспешить убраться, чтобы избежать катастрофы.

* * *

На лице Пьюран отчетливо читается отвращение, отчего Фандер еле сдерживает смех. Он ни разу не сталкивался с этой до невозможности доброжелательной мышью, потому что та не высовывала носа после комендантского часа и не выступала с публичными заявлениями о том, как плох Орден и все истинные вместе с ним. Лю вроде бы была в старостате, где Фандер торчал вместе с друзьями, но сидела за последней партой, будучи еще только первокурсницей.

Она была типичной отличницей и послушной девочкой. Для нее Фандер – расист, животное и олицетворение зла в этом мире. А она для него – часть иной серой массы. Такие, как она, когда-то выдвигали против него обвинения, а он их все принимал, потому что и сам бы себя посадил, что уж там.

– Как странно… – вздыхает Пьюран, ставя на стол чайник. – Ты… в моем доме.

Фандер пытается понять, как они спелись с Якобом, и приходит к выводу, что они оба просто до оскомины на зубах хорошие и им сама судьба велела быть вместе.

– Да уж, странно, – тянет Фандер, пытаясь держать себя в руках.

Все-таки он еще не привык к тому, что иные теперь всегда рядом, сидят с ним за одним столом, пускают его в свой дом. Нока не в счет, она «своя» иная. С детства знакомая.

Фандер не гордится тем, кем был, впрочем, он не может отрицать, что из их четверки друзей был самым категоричным. Листан скрывал свое истинное отношение к иным за шуточками и насмешками, но понимал, что все, что на них сыпется, неправильно. Якоб был скептиком с самого начала: он сомневался в методах истинных, и бремя быть одним из детей Ордена его тяготило. Каждый раз, выходя после полуночи из дома на охоту, он недовольно морщился. Рейв Хейз был у них главным. Может, потому что главой Ордена был его отец? Или потому, что он всегда хорошо разбирался в том, что хорошо, что плохо, и мыслил трезво? Они доверяли Рейву, как себе. Всегда. И больше всего в первый год после революции Фандер скучал именно по нему. Хейз всегда говорил правду, всегда знал, как убедить самого упертого болвана. Пожалуй, Фандеру жаль, что Рейв не убедил и его тоже.

Потому что в четверке блестящих студентов академии, детей глав Ордена и лучших друзей Фандер был самым конченым ублюдком. И понимал, почему ему никто не доверяет.

– Значит… помогаешь Нимее вызволить Энга, – бормочет Пьюран.

Кажется, в присутствии Фандера она чувствует себя неуверенно даже в собственном доме.

– А почему не она помогает мне вызволить с того света родного брата? – скалится Фандер, чувствуя приступ бешенства. – Или я на такое не способен?

– Ты и твоя шайка после революции развалили магазин моего отца и прогнали его из Бовале, – шипит Пьюран, а потом стремительно краснеет.

Ее бесцветное лицо тут же становится весьма хорошеньким, а взгляд Якоба теплеет, пока руки обнимают чуть подрагивающие плечи Лю.

– Как хорошо, что его не оказалось в тот день дома, – скалится Фандер.

– Хорошее вы выбрали время. Он мог бы защитить то, что нажил за долгие годы труда!

– Или помереть, одно из двух.

– Фандер! – рявкает Якоб.

– Весело было топтаться по делу всей жизни честного человека? – Лю даже вскакивает из-за стола, а Якоб усаживает ее обратно, просит успокоиться.

Пьюран и Хардин смотрят друг другу в глаза, пока не становится очевидно, что оба сдаваться не намерены. Тогда Фандер встает и молча уходит на балкон.

Тут же накатывает тошнота от головокружительного вида. И немыслимой высоты.

Ты и твоя шайка. Эти слова так и звенят в ушах, на губы наползает улыбка, за нее его будут ненавидеть еще больше.

Я смеюсь в лицо вашей боли, смотрите. Как насчет того, чтобы надавать мне хорошенько по шее?

Сразу после революции, когда Орден еще сопротивлялся неминуемому падению, у Фандера и правда была шайка найденных отцом людей. И вещи, которые эта шайка делала, не стоят ничего, кроме пары статей в приговоре обвинения. Хардин ищет себе оправдание, но слышит лишь голос здравого смысла. Я сам на это пошел. Я мог уйти вместе с остальными. И остается только смириться с собственной беспомощностью.

Шайке не давали ответственных задач, но Ордену в те времена и делать-то было нечего, кроме как подрывать репутацию Сопротивления и пугать ни в чем не повинный народ. Лишить иных воды, света, тепла, магазинов. Показать, как плохо будет без сильного Ордена, как слабы главы Сопротивления. Прогнать из страны как можно больше иных, доказать, что и без токсина траминерцам есть что предложить своей земле.

Десятки амулетов на шеях, полные карманы взрывчатки и всевозможного оружия, купленных на богатства семей Ордена. Вот и вся сила. Побитые окна, сорванные с петель двери, погромы – в общем, участники Ордена занимались вандализмом.

Невозможно по щелчку пальцев научиться принимать то, что с детства велели ненавидеть. Парадокс в том, что Фандеру теперь стоит ненавидеть и себя тоже. Он иной, такой же, как Пьюран. От этой мысли грудную клетку будто ножом режет, и приходится держаться из последних сил, чтобы не впасть в отчаяние.

Невозможно по щелчку пальцев стать хорошим.

– Эй! – Якоб выходит на балкон и закрывает за собой дверь. – Ты пугаешь ее.

– А она говорит глупости.

– Она тебя не знает.

– Нам это ни к чему. Я все равно останусь расистом и преступником.

– А ты уже… – Якоб замолкает. – Как ты?

– Отлично.

– Не рычи на меня и говори нормально. Если умеешь.

Фандер задумывается и приходит к выводу, что никогда и ни с кем не говорил по душам. Нормально. И в том числе с лучшими друзьями.

Дружить им было положено чуть ли не по статусу. Ровесники, чьи родители – главы Ордена. Одноклассники. Одногруппники. Один яхт-клуб, совместные праздники.

Мать наряжала Фандера в крошечный кремовый смокинг и говорила, что он идет на день рождения друга по имени Якоб. Фандеру было лет пять, и он понятия не имел, кто такой этот Якоб и почему они друзья. И так всю жизнь. Но они ему дороги. Все трое. Он не говорил с ними, но он их всегда слушал.

Фандер знал, что на душе у каждого, а вот они его, похоже, не знали. Почему-то раньше его это не смущало.

Они мне не доверяют, как и весь мир.

– Фан?..

– Что?

– Почему ты не пошел за нами тогда… Три года назад?

– Я вам не верил… – Он говорит почти правду, в которую хочет верить Якоб.

Сам он не знает, так это или нет. Все, что было три года назад, как в тумане, но было ясно, что дьявольски страшно делать выбор

– Это потому, что… ну… Брайт тогда тебя…

Фандер усмехается. Революция началась с того, что Рейв Хейз выпил лекарство и стал слабым, ни на что не годным магом, а Брайт Масон слетела с катушек и напала на толпу истинных. Самую малость возможно, что ее спровоцировали, но так ли это важно? Она была сиреной, представляющей угрозу всем, кто услышит ее песнь, и, выходя против нее один на один, Фандер знал, что проиграет. Возможно, он надеялся, что стоит малышке-сирене увидеть кровь на своих руках, как это приведет ее в чувство? Так, в сущности, и вышло. Или это было простое любопытство. А может, желание умереть героем.

В тот вечер началась революция, и Фандер единственный стоял и смотрел, как его друзья уходят, пока отец с гордостью хлопал его по плечу, хваля за правильный выбор.

– Нет. Брайт Масон тут ни при чем. Она просто иная, которую переклинило, – и она решила всех поубивать. Я на ее месте хотел бы того же, – спокойно отвечает другу Фандер. – Якоб, я не думаю, что мы с тобой сейчас сможем поговорить по душам. Я плохой человек, сделавший плохой выбор. Я хотел власти, – ложь. – Я был тщеславен, – ложь. – Я конченый расист.

– Не говори так…

– Почему?

– Ты хоть иногда бываешь серьезным?

Да.

– Нет.

– Будь по крайней мере вежлив с теми, кто тебе помогает. Лю ни в чем не виновата.

– Круто. – Он улыбается, чувствуя, что это совсем не помогает разрядить обстановку.

– Она хорошая.

– Рад за нее. – Разговор превращается в перепалку. Напряжение растет, Якоб явно все сильнее злится, и Фандеру хочется дать самому себе подзатыльник, но исправить ситуацию не получается.

По какой-то причине найти правильные слова у Фандера никогда не выходило. Пока все делились тем, что на душе, он отшучивался, и это уже вошло в его натуру, стало частью характера. Он никогда не понимал, что сказать, чтобы обстановка вдруг стала благоприятной, собеседник расслабился, а разговор пошел в нужное русло.

– Ведешь себя как подросток!

Фандер молча сжимает балконные перила и кивает.

Так и есть.

– А мы вообще были подростками? – хрипло усмехается Хардин. – Ты вот помнишь себя подростком? Детство я помню… как что-то мерзкое. Отец злой, мать вечно уезжает в свой домик на море и торчит там месяцами. Подростковые годы помню хуже. С тех пор как мы начали принимать токсин, вообще мешанина в голове. И все время одно и то же: «Не веди себя как маленький, ты основа нового общества». У тебя было не так?

Это самое откровенное, что Фандер говорил другу за долгие годы, и ему теперь тошно оттого, что не делал этого раньше. Ему казалось, что притворяться проще, а теперь высказал все, что копилось в душе, как грязь под ковриком, будто стало легче дышать.

– Так, – глухо отвечает Якоб.

– Почему тогда ты остался человеком, а я нет?

– С чего ты взял, что ты не человек?

Фандер пожимает плечами и думает о том, что стал слишком много себя жалеть. Так не пойдет.

– Ненавижу твоего отца, – вдруг выплевывает Якоб. От этих слов у Фандера губы сами собой изгибаются в улыбку, уже не первую за последние десять минут. – И своего тоже. Но твоего больше. И отца Рейва, вот его больше всего ненавижу. Чертовы ублюдки.

Отец Рейва Хейза когда-то заварил эту кашу, отец Фандера стоял от него по правую руку, отец Якоба – по левую.

Хардину хочется рассмеяться, потому что у него были такие же мысли, которые ему некому было высказать. Так приятно их слышать, что в груди потеплело.

– Кто ты? Какая магия? Ты же тоже ненастоящий истинный?

– Мы с Лю много спорили. – Лицо Якоба посветлело. – Или экимец, или пинорец, может, илунженец. Ну, я обладаю какой-то молодой магией, так что я не смогу ею пользоваться. Глаза, как видишь, прежние. – Фандер кивает, у Якоба ярко-зеленые глаза траминерца. – Родители не сказали, кто я. Мы с ними не в ладах, да и я выяснять не хочу.

– Значит, таких проблем, как у Энга, у тебя не было?

– Нет. Почти ни у кого из тех, кого я знаю, ничего такого не было. Айрен Ито, если помнишь такую, стала жуткой медведицей, но это ей точно не навредило. Лис, кажется, испытывал какой-то дискомфорт, но ничего смерт… – Якоб замолкает и опускает взгляд.

– Ты знал, что с ним это происходит? – Фандер пытается не думать и не говорить о брате с другими, но не может.

Мысли про умирающего где-то там Энга медленно сводят с ума.

– Нет. Я уехал, когда все закончилось. К Рейву и Брайт. Они, кстати, спрашивали о тебе.

– Да ладно?

– Ну… не прям о тебе.

– Ясно.

Что ж все так плохо-то?

– Слышал, Лис начал встречаться с Бэли Теран. Помнишь такую?

Фандер давится воздухом и недоверчиво косится на друга.

Бэли – мерзкая капризная особа, которая в последний год существования академии была старостой у третьекурсников. Само «очарование»: вместо зубов клыки с ядом.

– Она изменилась. Доучилась в Аркаиме, стала ярой сторонницей иных, нашла свое место.

– И такое бывает… Рассказываешь мне поучительную историю о том, как перестать быть изгоем? Ну если Теран смогла, то я точно справлюсь, спасибо.

– Нет. Я тебя не учу. Но таких историй много, если хочешь знать.

– Не хочу, спасибо.

– Она когда-то, как и ты, помогла Брайт и Рейву.

– Потому что думала, что они дадут ей лекарство. Каждый ищет выгоду.

– Какая выгода была у тебя?

– Хм… – приготовились ко лжи. – Тщеславие, – ложь, – желание войти в историю, – ложь, – позлить отца, позволив Рейву угнать его катер.

Якоб молчит, не желая слушать эти глупости. Явно ищет новую тему для дружеской беседы.

– Ну а как вы с Нокой? Она хорошая девчонка. – Он косится на Фандера со странным выражением удовлетворения на лице. Явно что-то знает. – Грубоватая, конечно, но те, кого она любит, – счастливые люди.

О да.

– Я знаю, вы с ней не в ладах. – Точно знает. Просто кричит об этом. — Сколько раз ты ее ловил? По-моему, она была твоей любимой жертвой, – продолжает Якоб.

О да-а…

– Но Нока определенно хорошая. Лю ее любит, хоть та и бесится от всех этих нежностей, знаешь? Но она так заботится о твоей матери. И об Энге.

О-о да-а…

Пальцы Фандера сильнее сжимают подоконник.

– Хорошая.

– Я рад, что она едет с тобой. – Ударение на слове «она» заставляет напрячься. – И я рад, что ты на свободе, слышишь? – Якоб сжимает его плечо так крепко, что Фандер не верит, будто его никто не должен вот так по-дружески поддерживать.

– Почему? Блин, почему вы… – и задыхается.

– Эй, хватит. – Дурная привычка Якоба – говорить «эй». Так делают славные парни: начинают разговор с междометий, чтобы привлечь внимание и расположить к себе. – Я знаю, что мы разошлись, но… мы помнили о тебе, Фан. Честно. И все исправимо, если ты захочешь.

Якоб Блауэр – славный парень.

Фандер улыбается, и его улыбка выглядит как снисходительный оскал.

Чертова защитная реакция, всегда одно и то же.

– Если захочу, – кивает он.

– Захочешь, непременно.

Якоб знает что-то, чего не знает Фан, и это раздражает.

– Мы же захотели исправиться.

– Вот именно. Тебе не кажется, что момент упущен? Вам хватило смелости, а мне – нет, чего теперь ворошить прошлое? Все, я уже…

– Тебе тоже хватило смелости, – вдруг перебивает Якоб. – Пойти за своим отцом.

Фандер хмурится и смотрит на Якоба с подозрением.

– Стороны было две. На одной – мы, на другой – он. Мне кажется, в твоей голове все не так просто, как мы думаем.

Что бы ни значили его слова, Фандер им рад. Он благодарно принимает руку друга, а потом тот уходит с балкона. Эким, раскинувшийся под ним, невозможно огромен и завораживающе красив.

А в голове Фандера все не так просто, как кажется.

Сон, начинающийся снова

Фандер Хардин

Черные волосы падают на иссиня-белое лицо. Из уха стекает струйка крови. В предрассветных лучах мелькают, растворяясь в тумане, розовые волосы сирены. Картина страшная.

– ЭНГРАМ!

Кровь стынет в жилах, а крик застрял в горле.

Больше всего на свете Фандер хочет занять место брата. Больше всех на свете он ненавидит иных, которые все испортили. Это из-за них Энграм лежит на земле.

Фандер бежит так быстро, как может, но дорога все удлиняется, неизбежно отдаляя тело брата. Это из-за них. Это все по их вине.

Они стоят по обе стороны от тела. С разными глазами, разными волосами. Смуглые дорнийцы; белые как мел бреваланцы и почти прозрачные экимцы. И по центру, прямо над телом, – чертова розовоглазая сирена.

А у тела брата лежит, согнувшись, скорчившись от рыданий, прекрасная девушка с каштановыми кудрями.

– Нимея…

– Эй, вставай. – Нимея, сложив руки на груди, стоит над лежащим на полу Фандером и тычет его ногой в бок. Он щурится от яркого света, прикрывает лицо руками и кое-как переворачивается на спину.

Якоб ушел еще вечером, потому что на него не хватило места в крошечной квартирке. Лю и Нимея спали на диване, а Фандеру досталось место на пушистом ковре, зато с подушкой и тем самым шерстяным пледом, под которым вечером спала Нимея.

За весь вечер Нока не сказала ему ни слова и при любой возможности старалась держаться подальше. Она весьма любезно побеседовала с Пьюран в те короткие полчаса между вечерним и ночным сном, была улыбчивой и почти очаровательной. Только с Фандером она никогда такой не была, и приходилось следить за ней украдкой из своего угла.

И всякий раз, как взгляд Нимеи цеплялся за Фандера, она морщилась и плотнее сжимала челюсти, словно сдерживалась от крепкого словца. Хардин был явно лишним в доме Пьюран, и все его просто терпели.

Трижды за вечер разговор зашел про Энга. Трижды Нока менялась в лице и превращалась в тающее под солнцем маслице. Трижды сердце Фандера будто прокалывали ножом, да еще проворачивали его в ране, чтоб уж наверняка.

Ну что за восхитительный вечерок.

Фандер снова ушел на балкон и стоял там, занимаясь самовнушением, чтобы не возненавидеть окончательно и себя, и брата.