Читать онлайн Созидатель бесплатно

1

Он не имел больше ничего, но эта сторона его нового существования не внушала ему ни малейшего трепета. Не волновал его и тот факт, что путь назад уже отрезан: при необходимости он больше не мог найти убежище в обеспеченности, обычной для его старой жизни. Он не забывал, что состояние его организма по-прежнему зависит от питательности еды и оберегающих свойств одежды, которые доступны ему, но все равно предпочел забыть о надобности иметь про запас и первое, и второе. Взамен не переставал держать в уме: где бы на Земле ни оказался человек, в его распоряжении обязательно будут шансы завладеть едой и одеждой, поскольку их в изобилии производят природа и цивилизация. В какой степени именно ему можно рассчитывать при потребности найти в ближайшее время новую еду и одежду, он не торопился оценивать. Шансы вполне могли быть нулевыми, что предопределило бы его смерть. Но он готов был принять любое развитие событий. К таким формам участия в делах мира, как быть живым или быть мертвым, он имел теперь одинаково ровное отношение. Никоим образом не выделялось для него и ни одно возможное будущее свойство его существования – на случай, если он останется жив, – сколь ни велика будет угроза, что оно, это возможное свойство, принесет бессилие, боль, отступничество или саморазрушение.

Он стоял на крутом берегу неширокой извилистой реки вдали от людских поселений. Летний день, наступивший несколько часов назад, принес с собой ясную, знойную погоду. Пространство было наполнено мощным жаром, который создавал эффект прямого физического гнета. Царило безветрие. Насыщенно-зеленая трава была неподвижна, будто влитая в абсолютно прозрачное стекло. Он не хотел долго оставаться на месте, считая лучшим вариантом пойти по берегу, пусть, выбрав путь через ближнюю рощу, он смог бы надежно укрыться от палящих лучей. Идти вдоль реки решил потому, что так можно было наверняка избежать хождения кругами. Ему было важно непрерывное обновление обстановки во время путешествия, поскольку обилие впечатлений помогло бы отгораживаться от образов прошлого. А они напоминали ему, от каких превосходных качеств жизни он посмел отказаться, решив сегодня, что никогда больше не вернется в свой дом, к людям, которые раньше окружали его, и к вещам, без которых он долго не смыслил своей жизни. Ему казалось, что новое, пока только оформляющееся мировосприятие имело все предпосылки выстроить в его сознании выверенную и правдивую систему взглядов, способную сделать по-настоящему ценным любое его последующее начинание – в противовес начинаниям предыдущим. Он приходил к выводу, что ему вообще нечего вынести из своего путаного и несуразного прошлого: его поступки и высказывания были основаны на поверхностных привязанностях, стереотипах, заблуждениях и прихотях, и ему становилось стыдно уже за сотую их часть. Сейчас он чувствовал, как его ум приобретает удивительную восприимчивость к универсальным идеям и замыслам, готов был целиком заменить их реальностью ту реальность, которая раньше служила основанием для его жизненных ориентиров.

Но даже в таком диком месте он увидел объект, напомнивший о прежде любимых им удобствах обеспеченной жизни.

Впереди, около берега реки, стоял внедорожник. Было очевидно, что водителю пришлось преодолеть значительное расстояние по едва проходимой местности: ближайшая пристойная дорога была отсюда неблизко, а сама округа изобиловала холмами и оврагами. Он посчитал, что появление тут внедорожника связано с чьим‑то желанием временно спрятаться самому или спрятать здесь какую‑нибудь ценность. Его охватила досада из-за невозможности воспользоваться сейчас своим автомобилем. Он запретил себе огорчаться по этому поводу: для себя нового считал неприемлемым искать убежища в чувстве защищенности, которому обладание машиной благоволило. Решив избегать этого чувства, он должен был не бояться и встречи с людьми, которые приехали сюда на внедорожнике. Но рядом с автомобилем никого не было, а определить, был ли кто внутри, мешали тонированные стекла.

Лишь через пару минут со стороны рощи донеслись голоса, они постепенно становились громче. По всей видимости, люди возвращались к машине.

Все‑таки он решил спрятаться от незнакомцев за ближайшим рядом деревьев, не желая отвлекать их от разговора, который заинтересовал его после нескольких подслушанных реплик.

Меньше чем через минуту он увидел сквозь листву двух мужчин. Они шли к берегу. Один был молод, 25 или немного старше, второй выглядел на 60. Подумалось, что это отец и сын. Оба отличались плотным телосложением. Но если старшему это помогало выглядеть более статным, то в младшем полнота подчеркивала небрежность и расхлябанность. Взаимопонимание между ними не улавливалось ни на грамм. У обоих были претензии друг к другу, пусть и высказанные миролюбиво: ими явно владело праздное расположение духа. Это наводило на мысль, что они приехали сюда все‑таки с целью отдохнуть. У этих людей, если судить по внешнему виду, были средства на роскошный отдых. Скорее всего, при доступности элитарных развлечений простой выезд на природу попадал для них в разряд исключительных мероприятий. Он, наблюдая из-за деревьев, не думал, что сильно покривит против истины, если станет судить о незнакомцах по людям сходного с ними типажа и социального положения, которых ему самому доводилось встречать прежде. Старшего из мужчин он уже мысленно нарек циничным напористым дельцом, младшего – самовлюбленным беспринципным прожигателем денег. В любой другой ситуации такие люди не показались бы ему интересными. Но содержание разговора увлекало его. Он вдумывался в каждое их слово, в каждую интонацию, чтобы лучше уяснить нюансы возникшего между ними противоречия.

Старший: Ты просто зря тратишь свое время. Есть столько знаний, без которых ты не сможешь вести дела, и, если не станешь именно сейчас активнее вкладывать их в свой ум, потом тебя ждет много разочарований.

Младший: О чем ты говоришь, папа? Ты думаешь, не существует иного способа поддерживать наше благосостояние, кроме твоего скрупулезного ведения дел? Ты просто не умеешь иначе, потому что таким способом поднял компанию – и за это достоин огромного уважения. Но чтобы продолжать, достаточно нанять команду грамотных людей, а самому принимать только стратегические решения, и не более того.

С.: С таким подходом ты только увеличишь процент нахлебников и мздоимцев в руководстве фирмы. И даже не заметишь, что все больше средств компании тратится непонятно на что, поскольку не будешь контролировать всех процессов.

М.: Ты действительно не можешь доверять никому больше, кроме меня?

С.: Я и тебе не доверяю. Но в отношении тебя у меня хотя бы есть основание рассчитывать, что поддержание благосостояния фирмы станет со временем для тебя вопросом семейного престижа. Кто угодно другой, придя однажды в руководство компании, может и намеренно навредить ей, если это вдруг окажется выгодно ему.

М.: Тебе просто жаль плодов деятельности, которой ты отдал свою жизнь. Я тебя понимаю. Архитектор тоже будет беспокоиться за результат своего многолетнего труда, какое‑нибудь монументальное здание, если будет знать, что без должного обхождения его выдающееся творение придет в негодность уже через пару десятков лет. Но мир бизнеса ведь не таков. Успешные компании – это не произведения искусства. Они существуют, чтобы объединять людей для достижения какого‑то результата, заметного обществу здесь и сейчас. Что‑то случится, вкусы людей и веяния рынка изменятся, и взамен старым компаниям придут новые, и это будет правильно, потому что они сразу будут созданы на новых принципах, соответствующих своему времени.

С.: Что помешает тебе адаптировать нашу компанию под требования времени, которые появятся через 5, 10, 20 лет?

М.: Я не вижу в этом своего призвания.

С.: Это странно: столько людей мечтали бы оказаться на твоем месте, а ты таким капризным тоном заявляешь, что это не твое призвание. Но видишь свое призвание в деле, в котором абсолютно неспособен преуспеть.

М.: Я просил тебя не говорить так. У меня есть все задатки, чтобы преуспеть в этом деле.

С.: Уверен? Ты уже буквально тычешь своими работами в лицо публике, но все равно не получаешь хоть сколько‑нибудь содержательных отзывов. Я даже ни одного внятного отрицательного отзыва пока не слышал.

М.: Дело времени. Однажды мое имя окажется у всех на слуху. Достаточно лишь одной работы, которая сумеет крепко въесться в умы людей и создаст мне имидж. Публика станет ждать каждую мою новую работу. Рано или поздно я напишу такую картину. Надо только продолжать, не опускать руки.

С.: Хотел бы я, чтобы у тебя наконец опустились руки и ты начал искать отдушину в чем‑то. Только бы не в вине и играх. Есть много других вариантов: автомобили, женщины, яхты. У тебя все это легко может быть. А потом, нагулявшись, занялся бы уже наконец серьезными вещами. Пойми, все это очень странно выглядит. Ты выставляешь свои аляповатые полотна. Люди понимают, что ты просто проплачиваешь эти выставки, ты не талант, которого в один прекрасный момент разглядели знатоки и чьей карьере стали помогать. Все думают, что тебе важен сам факт – проводить свои выставки, что тебе все равно, какими будут картины, лишь бы выставиться. Любой может решить, что какая‑нибудь твоя картина – всего лишь воплощение пустячной мысли, мелькнувшей утром в голове, а после обеда перенесенной на холст. Например, картина с огнем – олицетворение мимолетной мысли о готовке на гриле. Уверяю, если кто и вдумывается в твое творчество, он понимает его именно так превратно.

М.: Ты просто пытаешься демотивировать меня. Но я все равно буду продолжать. Говорю тебе: одна картина может изменить все. Я добьюсь своего банальным методом перебора. У меня остается еще огромное множество тем для картин. Какая‑нибудь из моих работ обязательно станет интересной миллионам. Мне не на что жаловаться. Я нахожусь в привилегированном положении благодаря тебе, и поэтому сколько угодно готов терпеть твое скептическое отношение к плодам моего ремесла. Знаешь, что представляет собой совокупность творений мирового искусства? Это результат проявления огромного числа случайностей. Человеку, которому дано что‑то создавать, нужно еще, чтобы его талант развивался в правильной обстановке, чтобы он с молодых лет воспринял максимально полезные влияния, чтобы ему повстречался кто‑то, готовый поддержать его карьеру. Иногда я задумываюсь: каким могло бы быть мировое культурное наследие, если б каждый человек со способностями в том или ином виде искусства смог максимально в нем реализоваться. Насколько больше мы имели бы тогда гениальных книг, полотен, музыкальных произведений! Быть может, шедеврами мы считали бы сейчас другие творения, намного более совершенные, чем те, которые считаем таковыми сейчас. Ведь теоретически могло быть создано что‑то еще более выдающееся – но не создано по самым банальным причинам. К примеру, потенциальный творец родился в простой семье, да еще когда не все имели доступ к образованию. А у меня есть не просто возможность оставить свой след в истории искусства – у меня есть масса попыток сделать это.

С.: Ты не учитываешь один очень важный аспект. Человечество может наращивать культурные ценности лишь до какого‑то предела. Причем как качественно, так и количественно. В каждом поколении были непризнанные гении, и если большее число людей могло бы творить, в истории осталось бы больше непризнанных гениев. Может, какие‑то их произведения и стали бы известны и популярны с течением времени. Да, признанных шедевров стало бы больше, но лишь слегка, и одновременно каким‑то другим шедеврам стали бы уделять меньше внимания. Понимаешь, всеобщая человеческая память не безгранична, как и память отдельного человека. Ты знаешь ограниченное число писателей и не намного большее их число будешь знать к концу своей жизни. Все люди мира помнят, конечно, намного большее их число. Но оставит ли след в истории пишущий на языке малочисленного народа? Думаю, нет. Человечество может иметь лишь ограниченное число признанных творцов. Совокупность книг, в моменте читаемых населением мира, никогда не будет больше некоего максимума. Увидим мы лучшие, чем есть, шедевры, если каждый творец получит все возможности заниматься своим ремеслом? У меня сомнения на этот счет. Шедеврами становятся произведения, на которые есть запрос в обществе. Будь у всех творцов полная свобода развиваться, каждое из направлений искусства пополнилось бы более совершенными работами, но феноменального качественного скачка мы все равно не увидели бы. Проводя аналогию с математикой, скажу: поскольку у широких масс нет запроса на исследование проблемы Гольдбаха, обывателю не известна ни одна книга на эту тему.

М.: Вот не соглашусь я с твоими рассуждениями. Если бы человечество знало больше гениев, чтение было бы более престижным и продуктивным занятием. Количество книг, суммарно читаемых людьми, стало бы больше. Я знал бы большее число писателей, поскольку большее их число было бы на слуху. Я узнавал бы о них из разговоров с приятелями, которые и говорили бы больше о книгах, будь чтение в большем почете.

С.: Уж очень ты сильно идеализируешь. Какова еще причина того, что человечество ограничено в создании культурных ценностей? Очевидно, что большинство людей имеют потребность постичь лишь конечное число истин. К примеру, в чем заключается смысл жизни, как отличить добро от зла, является ли все происходящее предопределенным заранее – и все такое прочее из того же ряда. Лишь небольшое число людей волнуют вопросы в духе: почему плавные формы предметов нравятся нам больше, нежели угловатые, или почему нас привлекает дешевый юмор. То же самое относится и к готовности воспринимать шедевры искусства— далеко не все из них способны пройти проверку на актуальность. Я понимаю, какая мысль поддерживает тебя, когда ты думаешь о возможности добиться успеха в изобразительном искусстве. Вот ты думаешь: сколько разных художественных работ, которые не требовали от создателя большого мастерства, все же запомнились публике, стали популярными: квадрат черного цвета, однообразные банки с супом. Но дело в том, что люди вдруг почувствовали интерес к таким работам потому, что последние открывали что‑то в них самих ранее неосознаваемое. Люди думают: меня что‑то трогает в том, что кто‑то изображает на полотне просто геометрическую фигуру. Такое откровение о самих себе, безусловно, откладывается в памяти, и символом этого откровения навсегда останется произведение, которое к нему подвело. Тут для пояснения сгодится самый простой пример: это как первая любовь. Когда в человеке впервые раскрывается любовь к другому человеку, для него это новое чувство становится откровением о самом себе: он никогда не забудет этого момента, как не забудет и человека, который у него это чувство вызвал, пусть, может, никогда больше его не увидит. А ты действительно можешь создать что‑то, что поможет людям открыть что‑то новое в себе?

М.: Почему ты не говорил мне об этом раньше? Теперь понятно, к чему именно я должен стремиться, чтобы обрести успех. Придумать что‑то, что заставит людей открыть нечто в самих себе? Да, это отличная идея!

С.: Ты неисправим. Кажется, даже не слышишь себя. Ты действительно думаешь, что такая задача посильна такому обычному человеку, как ты? Тебе пора прекратить тратить свое время на невыполнимые задачи.

М.: Нет, мне надо продолжать. Недельку я потрачу на обдумывание твоих слов, потом за три-четыре месяца намалюю энное количество полотен по мотивам твоей подсказки, затем можно будет устроить еще одну выставку. Наконец‑то мной по-настоящему заинтересуются.

С.: Через два дня у нас переговоры с иностранными аутстафферами. Я считаю, ты должен принять в них участие – вместо того чтобы заниматься бесплодными идеями. Ты должен приобщаться к настоящей деловой атмосфере и бросать это твое творческое сумасбродство.

М.: Ты же не собираешься ставить передо мной ультиматумы?

С.: Я думаю, что пора. Давай условимся о следующем. Я не буду трогать тебя до следующей выставки. Осознавай, придумывай, твори, сколько тебе вздумается. Но по результатам самой выставки нам надо будет решить, стоит ли тебе дальше серьезно к этому относиться. Решим по отзывам критиков. Если хотя бы четверо живо отреагируют на твои работы – так и быть, продолжай творить. Но если снова я увижу в отзывах эпитеты наподобие блекло, невыразительно, безвкусно, ты полностью сменишь жизненные приоритеты и поставишь во главу угла управление фирмой. Или тебе придется начать обеспечивать себя самому. Договорились?

М.: Договорились. Такая постановка вопроса только сильнее раззадорит меня. Я представлю себе, как ты выгонишь меня из дома, оставишь без пропитания. Определенно, это сделает меня еще более заряженным на успех.

Подслушивавший решил присоединиться к разговору, и в следующий же миг покинул свое укрытие. Двое крайне удивились его появлению, от неожиданности едва не напали на него с кулаками, но он сразу сказал им, что свободнее его от злых умыслов не может быть и младенец и что здесь он находится вследствие непостижимой череды случайностей. Тогда старший попросил его представиться, после чего впервые в жизни встретил отказ называть свое имя под предлогом его неважности.

С.: Но как‑то мы должны будем к тебе обращаться, чудак ты такой? Ты же стоишь перед нами и не уходишь – возможно, хочешь попросить о помощи. По работе я часто общаюсь на иностранных языках. И долго думал, что имя Андрей происходит от слова andere, другой то бишь. Может, такое мое заблуждение возникло из досужих мнений о людях с таким именем, которых мне доводилось встречать в последнее время. А потом узнал, что, оказывается, имя Андрей означает мужественный. Давай ты будешь единственным Андреем, чье имя будет происходить именно от слова «другой», потому что ты явно какой‑то не от мира сего: от собственного имени отказываешься, бродишь в невесть каких диких местах. Как ты вообще добрался сюда? У тебя есть машина или хотя бы велосипед?

А.: Это место вполне доступно, чтобы человек мог добраться сюда и пешком.

М.: А ты тут не заблудился случайно? У тебя есть телефон? Или хотя бы понимаешь, куда направишься, поняв, где какая сторона света находится, – чтобы выйти к цивилизации?

А.: У меня нет цели выйти к цивилизации, поэтому меня нельзя назвать заблудившимся. А вот вы заблудились, несмотря на наличие у вас навигатора. Потому что не можете найти путь к решению проблемы, из-за которой спорили только что. Я могу помочь вам найти ее решение так, чтобы все остались довольны.

С.: Интересно узнать, что ты нам предложишь.

А.: Я же не ошибусь, если скажу, что тебе, молодой человек, в первую очередь хочется прославить свое имя, добиться того, чтобы тебя поставили в один ряд с другими выдающимися художниками?

М.: Как бы да.

А.: А так ли для тебя важен сам творческий процесс?

М.: А как я добьюсь результата без него?

А.: Да просто. Мое предложение в том и состоит: я буду писать картины за тебя, а ты будешь представлять их как свои собственные. Ты получишь славу, о которой мечтаешь, и при этом сможешь уделять время каким угодно другим занятиям.

М.: Откуда мне знать, что ты, во‑первых, хорошо пишешь картины и, во‑вторых, будешь писать что‑то, что мне самому захочется подписать своим именем, представить как свою работу? Например, я совершенно не хочу прославиться в качестве создателя каких‑нибудь бытовых картин или пейзажей. Тебе даже не поможет изучение моих прошлых работ, поскольку я не смог прославиться с ними и разочаровался во всех жанрах, в которых писал раньше. Тебе придется изобрести что‑то новое.

А.: Дай мне испытательный срок. Достаточно будет одной недели.

М.: Что ж, неделя – это терпимо. Думаю, ты не станешь просить какой‑то оплаты на этот испытательный срок. Но если у тебя действительно получится что‑то, что сможет меня впечатлить и что я готов буду представить на своей выставке, щедрое вознаграждение тебе обеспечено.

А.: Мне не нужно никакое вознаграждение. Мне нужны лишь условия для работы, и ничего сверх того.

М.: Ты будешь работать просто ради того, чтобы работать? Впервые такого человека встречаю. Если ты так уверен в своем художественном таланте, что ж ты сам не планируешь выставлять свои работы?

А.: Я хочу избежать тлетворного чувства соревновательности, которое часто охватывает творящих людей.

М.: Так что ж сложного в том, чтобы его избежать? Будь художником, просто продающим свои картины на улице, свыкайся с выручкой, которую удастся получить, не сравнивай ее с выручкой других художников, которые продают свои картины на улице. Тебе это сложно? Если ты не хочешь впадать в чувство соревновательности, уж сделал бы над собой усилие.

А.: Я не собираюсь подбирать себе какую‑то из уже существующих в обществе ролей. Твоя единственная задача сейчас – решить, соглашаешься ты на мое предложение или нет.

С.: Подожди, не торопи нас. Не каждый день в жизни встречаешь такого человека, как ты. Сыну надо лучше понять, что ты собой представляешь. Он расспрашивал тебя как‑то неконкретно. Расскажи, что с тобой случилось. Человек, делающий такие заявления, должен был пройти через совершенно особенный жизненный опыт и, скорее всего, очень негативный. С другой стороны, ты не выглядишь как человек, который притягивал бы к себе негативный жизненный опыт. Тебе около 30 – должно быть, так? На вид ты уверенный в себе мужчина, к тому же высокий, хорошо сложенный, у тебя убедительный взгляд. Наверняка мог бы сейчас упиваться лидерством в каком‑нибудь важном деле, а вместо этого стоишь перед нами, случайными встречными, и заявляешь о своей решимости сыграть в наших занятиях довольно унизительную роль, какую мы не подумали бы тебе дать, выгляди ты даже в пять раз более жалким. Как это может быть?

А.: Для меня важен только факт, что я могу двигаться вперед. Как при этом процесс будет обстроен с точки зрения обывателя, мне совершенно не важно. Лишь бы он не провоцировал кого‑либо сбивать меня с того пути, который подвернулся. И чтобы следование этому пути не было хождением по чужим следам. Пришел ли я к этому через, как ты сказал, какой‑то негативный жизненный опыт? Со стороны это было совершенно не похоже на негативный жизненный опыт. Просто однажды я начал смотреть на происходящее с другого ракурса. И начиная с этого момента весь мой как будто далеко не негативный жизненный опыт лично для меня стал глубоко негативным. То, что происходит со мной сейчас, – грандиозное избавление от этого.

С.: Смотри-ка, сын, мы имеем возможность поселить у себя дома просветленного человека. Разве можно от такого отказываться? Будет малевать картины, которые ты станешь выдавать за свои, а еще будет занимать тебя изысками своей глубочайшей проницательности. Я бы не отказывался от такого. И на вид он кажется совсем не опасным. А если вдруг станет представлять собой опасность – урезоним, что уж тут. Никого своим присутствием он не смутит. В наш ближайший загородный дом, куда мы можем его поселить, и так в основном только всякие неформалы из числа наших друзей и родственников ездят. И если говорит, что умеет писать картины, – поверим пока что. Испытательный срок покажет. Мы не теряем ничего. Андрей, отсюда действительно недалеко до нашего ближайшего загородного дома. На втором этаже есть просторная светлая комната. Мы устроим там художественную мастерскую, там же можешь жить весь испытательный срок. Если благополучно пройдешь его, мы предложим тебе условия получше.

А.: Будет ли возможность вообще не выходить из этой комнаты во время испытательного срока? Смогу ли я получать воду, пропитание и все, что мне нужно для работы, не покидая при этом предоставленное мне помещение?

С.: Конечно! К той комнате и санузел примыкает. Мы не находимся в нашем загородном доме постоянно и бóльшую часть времени проводим в городе. Но в коттедже будет домработница, добавим заботу о тебе в число ее обязанностей. Сможешь обращаться к ней с любыми пожеланиями: проси хоть экзотической пищи, хоть женщин для развлечения. Понятно, в меру, чтобы не слишком отвлекаться от работы. Но вообще я скажу домработнице, что твое пребывание в нашем доме должно быть максимально комфортным. Нужно посмотреть, на что ты способен именно в своем лучшем расположении духа. Думаю, если станешь творить в мрачном настроении, у тебя может получиться нечто совсем дикое. Кто знает, может, ты повешенных людей нарисуешь. Я не хочу, чтобы мой сын прославился чем‑то таким. Хотя он, безусловно, на декадентские работы еще как поведется.

А.: Дикостей не будет. Декадентское – может быть, но до грубой банальщины я скатываться точно не стану. И не доставлю никаких забот домработнице. Мне будет достаточно воды и простейшей пищи.

С.: А насколько ты был состоятелен, прежде чем отказался от своего имени? Мне интересно, что в твоих глазах значит полная благосклонность к тебе обеспеченных людей. Привилегия, проявление превосходства, нечто обыденное?

А.: Не вижу никакой благосклонности. Я заключаю с вами взаимовыгодное соглашение, пусть не на бумаге, а только на словах. Как только потеряю интерес, сразу уйду. Что же касается того, насколько я был богат прежде… Достаточно богат, чтобы попробовать многие крайности. Но, господа, мы долго разглагольствуем. Предлагаю приняться за дело. Или вы еще планируете находиться здесь, спорить о чем‑то? Я разрешил один ваш спор. Если затеете новый, найду способ разрешить и его. Главное, ни на чем не стопориться. Если что‑то мешает двигаться дальше, в том числе и какое‑нибудь разногласие, нужно немедленно искать выход из положения, а не усугублять противоречия.

М.: Кстати, следующее разногласие, которое нам грозит: кто поведет машину?

С.: Ты не очень‑то бережно обращался с машиной, когда мы ехали сюда. Так что лучше я сяду за руль.

М.: Так и быть, постараюсь произвести на нашего нового друга благоприятное впечатление, поэтому поведу деликатно.

С.: Ладно, иди. Не будем медлить.

Уже менее чем через минуту из жара летнего дня они погрузились в холод, нагнетаемый автомобильным кондиционером. Поездка прошла в полном молчании.

2

С того дня Андрей стал жить в просторной комнате загородного дома, который, если не считать нескольких соседних особняков, был окружен первозданным ландшафтом, располагаясь одновременно лишь в нескольких километрах от ближайшего города. По приезде Андрей даже мимолетом не взглянул на убранство дома и сразу прошел в отведенную ему комнату на втором этаже. Впрочем, он всегда мог посмотреть, что происходит в главном зале, приоткрыв дверь: сам зал находился на первом этаже, но был в два света, и Андрей почти целиком видел центральное помещение коттеджа. В момент появления Андрея внутри комнаты была лишь пустота, заключенная меж бледно-оранжевыми обоями, ламинированным полом и белым потолком. В комнате было одно большое окно, во всю ее высоту. Оно выходило на ограждение, обозначавшее территорию, которая принадлежала хозяевам дома, за ним виднелось огромное, заросшее невысокой травой поле, на большом отдалении – непрерывная полоса густого леса. Андрею пообещали, что к вечеру его пространство будет полностью обустроено и он получит все материалы, необходимые для творчества. Ожидая, он стал перебирать в памяти произошедшее на берегу реки.

Мебель нанятые хозяевами работники принесли в течение нескольких часов: кровать, стул, тумбочку, небольшой шкаф и столик. Во второй половине дня Андрей получил еду и питье. Мольберт и холсты с красками доставили ему только вечером. В тот же час зашел младший из его недавних собеседников, Иннокентий, и спросил, когда будет готово первое полотно. Андрей ответил, что работа над первой картиной займет четыре дня. Иннокентий никак не прокомментировал названный срок, а лишь сообщил о планах уехать на все эти дни в город и назвал Андрея везунчиком: мол, главный заказчик не будет контролировать ход работы до ее завершения. Но Андрей – так представлялось ему – спокойно отнесся бы к присутствию в его комнате даже толпы самых непримиримых и остроязычных критиков искусства, к любому потоку едких замечаний в адрес незаконченной картины. Какое‑то значение будет иметь только финальный вердикт Иннокентия, который, впрочем, все равно не повлияет на его последующее настроение, а лишь укажет, надо ли будет Андрею остаться здесь или уйти. И первый, и второй вариант он был склонен принять не более как заурядный, статистический факт.

Когда, отужинав, хозяева уехали в город, вместе с Андреем в доме осталась только домработница. Она зашла к нему еще через час, чтобы узнать, не нуждается ли он в чем‑нибудь. Худощавая манерная женщина средних лет, своим видом гармонично сочетавшая расположенность к собеседнику и неусыпную строгость, сразу внушила Андрею доверие. Он не стал ни о чем ее просить. Домработница сказала, что он может обращаться к ней в любое время суток, просто постучав по двери комнаты.

Первую ночь на новом месте Андрей старался мысленно вырвать свой прежний художественный опыт из реалий всего остального прошлого: начать воспринимать старое обрывочное творчество так, словно в те разы, когда он брался за кисть, на него не оказывали никакого влияния происходившие с ним события и сказанные другими людьми слова. Как будто он генерировал идеи только на основе всеобщих знаний и представлений. Ему трудно было обращаться со своими воспоминаниями в таком духе. Раньше он был в основном неудачлив в написании картин, и 90 % начатых работ не довел до конца. Сейчас же он чувствовал в себе усилившуюся с прежних пор способность концентрировать мысли. Этого должно было хватать для успешной работы, однако пока недоставало для нужной ему перекройки памяти.

Незадолго до рассвета Андрей наконец взялся за работу. Для первой картины он решил ограничиться темной палитрой. Во-первых, Андрей не мог не напитаться вдохновением от царившей ночи, с которой жестокое неравновесие сил между жертвами и хищниками было слегка прикрыто. Во-вторых, он думал, что первая его работа для Иннокентия должна внушать зрителю томление по тайне, скрытой в содержании картины. Андрей предполагал, что подобного эффекта можно достигнуть с любой палитрой, но темная будет сильнее стимулировать мыслительный процесс будущего зрителя.

Первые отчетливые образы оформились на картине уже по наступлении утра: замысловато вырисованные воплощения разных стихий, они олицетворяли состояния, в которые впадает мир людей в разные важные для него времена. По задумке автора, мутные, размеренно текущие воды должны были символизировать безоглядное равнение на старину, разрозненные, едва отчетливые, синеватые огни – нарастающую жажду до самого решительного и отчаянного проявления силы, вздымающаяся крутыми обрывами голая земля – веру в абсолютную народную непоколебимость. Андрей изначально отстраивал композицию таким образом, чтобы ни одна часть картины не выделялась относительно остальных, ни одна не выглядела бы просто фоном. Земля горит, огонь выжигает землю – никакая из этих характеристик не должна была казаться уместнее другой. Он поместил на холст идейную основу произведения, теперь Андрею предстояла кропотливая прорисовка деталей, и для нее он выбрал несколько более размеренный темп работы.

После обеда Андрей не сразу вернулся к картине. Он стал думать про дом, в котором жил со вчерашнего дня. Его воображение невольно выстраивало общий внутренний облик особняка предельно упорядоченным и чистым. Не последнюю роль в этом сыграло впечатление, которое произвела на него домработница. Когда она приносила ему еду, выполняя, по сути, обязанности служанки, в глаза в первую очередь бросались выказываемые ею степенность и покровительство. Нетрудно было предположить, что она ничего не упускает из виду. После по доносившимся с первого этажа звукам Андрей пытался понять, чем занимается домработница именно сейчас. Час или около того она прибирала, потом готовила еду, потом на непродолжительное время как будто спустилась в подвал. Андрей думал позвать ее, задать несколько вопросов – о доме, об отношении к своему занятию, о нанявшей ее семье, – но, услышав, как она в телефонном разговоре жалуется кому‑то на хронический недосып, решил вернуться к холсту.

На новой стадии работы Андрей уже с точностью до последнего мазка мог представить, как будет выглядеть окончательный результат. Оставалось только сделать эти мазки. Раньше с ним уже происходило подобное. В такие моменты ему становилось скучно его творчество, что и было одной из главных причин, почему он не заканчивал многие свои картины. Но теперь сам рабочий процесс давался Андрею во много раз проще, и он мог позволить себе распылить внимание, параллельно занять свой ум чем‑нибудь еще. Он стал думать, какое теперь значение для него примут даты календаря. Через некоторое число дней он должен будет стать на год старше, через некоторое число дней наступит осень, через некоторое время он сможет отметить месяц, два, три с момента полной смены парадигмы своей жизни. Андрей подозревал: вскоре и то, какой именно сейчас день недели, какой сейчас месяц, перестанет иметь для него значение. Значение будет иметь только характер времени, смену которого – чего ему по-настоящему хотелось – он впоследствии сможет читать наперед настолько же легко, насколько легко наперед по календарю читается смена дат.

Вечером приехал старший из вчерашних собеседников, Тимофей. Он сразу поднялся к Андрею, стал смотреть на пока не готовую картину.

Т.: Ты отлично справляешься. Сын оценит.

А.: То есть пазл складывается.

Т.: Ты учился изобразительному искусству профессионально?

А.: Нет. Прошел несколько неполных курсов у разных мастеров. С большим разбросом во времени.

Т.: Мой сын как будто более серьезно относился к процессу обучения. Но все равно он много слабее тебя.

А.: Я вижу, он верен своей цели.

Т.: Все‑таки на него повлиял мой пример. Я пришел к настоящему успеху лишь несколько лет назад. Бóльшую часть времени моя семья была просто обеспеченной, а не богатой.

А.: Много тебе пришлось сделать, чтобы разбогатеть?

Т.: Я очень много работал, в том числе и над собой. Среди прочего – поддерживал деловые связи с людьми, которых не переносил на дух. Не скрою, что иногда плел интриги.

А.: Что при этом правило тобой? Ты только и думал, чтобы увеличить свой доход настолько, насколько это возможно, пренебрегая любыми принципами?

Т.: Я просто видел возможность добиться успеха и делал все, чтобы не упустить свой шанс.

А.: Сколькими людьми и сколькими ресурсами ты управляешь теперь?

Т.: Скажу так: немалыми.

А.: Уверен, что ты лучший, кто мог бы справиться с управлением этим количеством людей и ресурсов? Нет ли такого, что ты в своей погоне за наживой занял в обществе роль, для которой, может, не предназначен? Ты отвечаешь за большое количество людей и активов. Как ты сам оцениваешь, насколько верно поступаешь с ними?

Т.: Судя по вопросам, ты ушел от общества по причине глубоко оскорбленного чувства справедливости.

А.: Не обо мне сейчас разговор. Но что касается оскорбленного чувства справедливости, ты не зря упомянул его, хотя я предпочел бы другие формулировки. Знаешь, меня с какого‑то момента стали ужасать действия человека, продиктованные преимущественно его природой, готовностью действовать хищнически среди цивилизованных людей, пусть даже в рамках некой продуктивной деятельности. Твоя борьба за успех из того же разряда, я предполагаю. Я могу привести аналогию на языке, который будет понятен почти любому человеку, – на языке отношений между мужчиной и женщиной. Успешного человека не на своем месте можно сравнить с мужчиной, которого очень сильно влечет к некой прекрасной особе, но у которого при этом личностно с ней очень мало общего. Чтобы добиться объекта вожделения, он может пойти и на самые подлые поступки, в том числе скомпрометировать спутника желаемой им женщины, который по-настоящему сочетается с ней. В результате одно сильное проявление примитивного инстинкта приводит к тому, что рядом оказываются мужчина и женщина, которым не о чем говорить друг с другом, которые не понимают, какого поведения партнер ожидает от него или от нее, которые наверняка окажутся неспособны к благотворному совместному воспитанию детей. И такой союз может долго продержаться, хотя не будет способствовать ничьему счастью. Похоже на ситуацию человека, который волею инстинкта рвется к власти. А действительно ли это тот человек, которому надлежит управлять другими? Верные ли решения он будет принимать, находясь на вершине иерархии? Так выходит, что власть не всегда оказывается в руках людей, наиболее компетентных в вопросах управления. Бывает, отношения начальник – подчиненный формируются между людьми на основе только особенностей их характеров, не более того. Например, один менее восприимчив к неблагожелательной обстановке в коллективе, другого такая обстановка, наоборот, демотивирует, хотя сам по себе второй намного более расчетлив и эффективен, чем первый, но непоколебимая воля первого позволяет ему выглядеть в разы выгоднее на фоне второго, который не отличается такой сильной невосприимчивостью. Окружающие видят это и решают, что первый имеет намного бóльшую расположенность к карьерному развитию, он получает все больше и больше управляющих полномочий. А по сути, разрыв между первым и вторым обусловлен лишь особенностями их характеров. Помести их в нормальные условия – и второй раскроется как намного более сильный профессионал. И такого рода примеров – огромное количество. Встречаются коллективы, в которых в лидеры выбиваются люди, просто способные грамотно улавливать настроения руководства, не умея при этом правильно отстраивать процессы. Однако не должны ли мы считать, что это личное дело каждого – его продвижение наверх? Если человек хочет успеха, пусть работает над собой, вписывается в конъюнктуру, а если не может, пусть спокойно относится к успехам более проворных людей, чем он. Так ведь нет. С точки зрения общего успеха это бессмысленно. Коллектив должен давать своим сотрудникам наилучшие условия, чтобы каждый мог раскрыться максимально. Но какая должна быть политика по отношению к людям с преувеличенной волей к власти? Их амбиции тоже как будто помогают общему делу. Вот только без вовремя полученных знаний они лишь наломают дров.

Т.: Ладно, мы, как ты говоришь, люди с преувеличенной волей к власти, используем недостатки этого общества, чтобы выбить себе более теплое место. Мы должны ждать, пока общество станет более совершенным, или что? Уступать людям более умным, но не имеющим достаточной хватки? Этим мы не нанесем ли большего вреда?

А.: Я не говорю, что нужно уступать кому‑то. Нужно улучшать качество отношений внутри коллективов ради построения лучших схем взаимодействия между его участниками. Начинать нужно с осознания того, какие реакции твоей психики на окружающую действительность ближе к проявлению голого инстинкта, а какие на самом деле определяют тебя как человека, строящего прогресс. Есть негативные черты характера, которые мы по праву осуждаем: зависть или жадность, но есть такие, которые большинству кажутся более чем приемлемыми, но, по сути, таковыми не являются. Готовность объединяться под громкими, но пустыми лозунгами – много людей ведутся на это, но часто такие лозунги глубоко обманчивы. Привычка оглядываться на обладание человеком престижными вещами и исходя из этого смотреть на него как на более или менее достойного представителя коллектива, привычка уважать грубую силу, в конце концов, – все это не дает объединению людей оптимально распределять роли, следовать субординациям, правильным именно с точки зрения общего успеха.

Т.: Может быть. Но рано или поздно мы придем к лучшему взаимодействию между нами. Какой смысл страдать из-за того, что мы только на пути к идеалу? Кто‑то из людей, кто путешествовал в прошлом на повозках, вполне мог предполагать, что когда‑нибудь повозки будут снабжаться механизмами, которые дадут им самодвижущую силу, а дороги станут гладкими, как стол, и вот тогда путешествия перестанут быть долгими и утомительными. И что, они должны были вовсю горевать, что этих технических усовершенствований даже еще на горизонте не видно, и поэтому вообще отказываться от путешествий, хотя путешествия могли быть неотъемлемой частью их профессии? Нужно бороться в рамках существующей реальности, а не страдать из-за каждого изъяна системы.

А.: Прогресс нам отнюдь не гарантирован. Мы рискуем все оставшиеся нам века флуктуировать вокруг одного невысокого уровня развития, если не начнем называть своими недостатками то, что ими действительно является. За реальность такой плачевной перспективы говорит вот что еще. На человеческое поведение влияют как стимулы к действию, так и тормозящие факторы, призванные помогать нам экономить свое время и силы. Например, отдельные моменты взаимоотношений с другими людьми могут побудить человека к расслабленному, безынициативному поведению. Видя, что перед ним раболепствуют, видя, что можно как угодно понукать другими людьми, он может и перестать задумываться о самосовершенствовании – если видит, что и без того обладает превосходством над окружающими. Но, сам понимаешь, делать вывод о собственном превосходстве на основании того, что перед тобой ходят на цыпочках, – это отдает инфантильностью. Однако в том‑то и заключается проблема, что значительная часть наших реакций на действительность есть, по сути, проявление автоматизмов, в которых мы не отдаем себе отчет. Порой сомнительное суждение или действие не выглядят предосудительными по той причине, что полностью отвечают ожиданиям на бессознательном уровне, хотя при критичной оценке будут абсолютной дикостью. Вот подчиненный подносит начальнику кофе. Для кого‑то это нормально. Кто‑то восхитится человеком, которому подает кофе его подчиненный. Но на самом деле это не признак здорового коллектива. Этот ритуал может отвлечь от запроса на профессионализм. Руководитель, который тешит эго таким образом, менее расположен к мыслям о совершенствовании коллектива: зачем ему что‑то менять, если он и так чувствует себя по-царски. Пример с кофе – только пример, и довольно грубый. Чувствовать себя по-царски руководитель может и благодаря тонкому подхалимажу подчиненных, лояльным ему, удобным людям, обширному кумовству в компании, которое наверняка исключит острые конфликты внутри коллектива. И при этом компания может быть вполне успешной. Какие у ее руководителя будут стимулы к совершенствованию взаимоотношений между подчиненными, между ними и собой? Никаких. Вот тебе обоснование, что никакого прогресса может и не быть.

Т.: Признаю, твои аргументы достаточно убедительны. Я сам часто вижу, как некоторые руководители впадают в упоение своим превосходством. Но это никогда не будет эффективной моделью поведения. Их будут подсиживать снизу. Философия поведения руководителя будет основана на представлении, что это пагубный моветон – извлекать дешевые удовольствия из своего высокого положения.

А.: Снова привнесу долю скептицизма. Наши автоматические реакции на действительность мы расцениваем обычно как само собой разумеющееся и не отдаем отчета в том, что за ними стоит. Наверняка еще долго все привилегии, которые дает человеку высокое положение, будут восприниматься как неотъемлемая составляющая власти, а не как отвлекающий фактор в деле совершенствования связей внутри коллектива. Мало иметь стимул к развитию, нужно понимать, каковы критерии этого развития. И часто мы не особенно дальновидны в определении этих критериев. Если не будешь возражать, я рассмотрю эту проблему на твоем примере. Скажи, твоя работа подразумевает регулярное участие в совещаниях?

Т.: Определенно, этого не избежать.

А.: Ты испытываешь удовлетворение, когда удается заткнуть кого‑то за пояс во время важного совещания? Бывало ли так, что это и было желанным для тебя результатом работы над собой – то, что ты смог, например, одержать над кем‑то верх благодаря новому, недавно полученному знанию или недавно освоенному приему ведения переговоров?

Т.: Допустим. Что дальше?

А.: Иными словами, это сигнал: ты на верном пути. И что при этом результаты совещания обязательно будут позитивны.

Т.: Конечно.

А.: Многие люди с большими полномочиями так же, как ты – высоко или низко, – оценивают свои действия по непосредственному эффекту, который эти действия производят. На первый взгляд, ничего плохого. Но действительно ли от этого выигрывает компания – большой вопрос. Если ты доволен тем, как влияешь на окружающих, обязательно ли действия, которые привели к такому эффекту, еще и принесут пользу общему делу? Нет. Ты можешь бежать со своим соперником наперегонки и радоваться, что сумел опередить его, но вы оба можете не осознавать, что бежите к желанной цели не по самой короткой дороге. Увлечение борьбой часто ослепляет. Кто‑то вообще проигрывает, несмотря на потраченные усилия, кто‑то если и не проигрывает, то добивается намного меньшего, чем мог бы.

Т.: Мне кажется, ты уже и не предостерегаешь, что мы можем никогда не вернуться на путь прогресса в отношениях между людьми, а говоришь, что он в принципе недостижим. Так давай свыкнемся с этим. При нынешнем уровне человеческих способностей тоже возможно добиваться большого успеха. Посмотри хотя бы на меня. Я организовал много рабочих мест, в моей компании хорошие зарплаты. У сотрудников хватает денег, чтобы благополучно растить детей, хватает денег на путешествия, на машины и недвижимость. Если другие станут брать с меня пример, наверняка будут достигать не меньшего. А я еще не самый талантливый управленец…

А.: Я хотел вселить в тебя уверенность, что нужно улучшать взаимоотношения между тобой и людьми, между самими людьми, а взамен лишь отвратил от этого. Видимо, ты понял это так: для такой работы придется переступить через себя, а не ждать, что все сложится само собой с течением времени. Но будет неверно сдаваться так сразу. Понятно, для развития, о котором я говорю, людям понадобится сильная мотивация.

Т.: Вот именно. Давай-ка спроецируем твои рассуждения о руководителе, которого расслабляет его высокое положение, на обычных людей. Уровень зарплат в моей фирме достаточно высокий. Кто хочет зарабатывать больше – ничто не мешает ему развивать свою карьеру, и никакого приобщения к более качественной системе взаимоотношений не нужно: достаточно овладеть новыми компетенциями, стать более инициативным. Иными словами: если человек видит, что он может стать успешным, не приближая к идеалу взаимодействие с членами коллектива, он и не пойдет на это.

А.: Поэтому модели взаимоотношений между людьми должны идти от людей, ответственных за результат работы. Почему бы не задуматься об этом, когда будешь думать, как переплюнуть конкурентов? Почему не задуматься, как распределить роли внутри коллектива более справедливо, независимо от сиюминутных субъективных оценок, пустых обещаний, корыстных сговоров?

Т.: Говоря так, ты призываешь меня зайти на территорию человеческой природы. А как обычный человек – а вообще‑то я обычный человек – может претендовать на то, чтобы перевоспитывать других людей? И, в конце концов, каждый работающий – не только мой сотрудник, но и, например, отец семейства, чей‑то сын или дочь, чей‑то друг.

А.: Странное оправдание. Разве плохо будет для личного окружения этого человека, если он научится быть частью более совершенной системы, что его вклад в работу этой системы будет делать ее более совершенной? Если ты подтолкнешь его к такому изменению – разве это можно расценить как нежелательное посягательство на качество его жизни, взаимоотношения с близкими людьми? Что с ним произойдет в личной жизни – это будет вне твоего контроля, и далеко не факт, что его ценности как друга и семьянина претерпят изменения в том же духе, что и ценности как сотрудника твоей компании. Но сейчас мы говорим только в контексте улучшения эффективности твоей компании. Опять‑таки, твоя компания – это часть системы, которая тоже выстроена не на самых справедливых принципах. Эти принципы позволяют жаждущим успеха людям накапливать капитал, играя интересами других людей, подчиненных и потребителей.

Т.: Ладно уж тебе, утопист упрямый. Теперь я лучше понимаю, почему ты решил так изменить свою жизнь, уйти в затворничество. Тебе иначе невозможно было бы культивировать такое мировоззрение: реальная жизнь преподносит слишком много контраргументов.

А.: Попробуй хотя бы иногда мыслить, как я. Может, увидишь, что такое мировоззрение вполне жизнеспособно и без того, чтобы отстраняться от мира.

Т.: Я не знаю. Столько насущных проблем нужно решить в самом обозримом будущем…

А.: А я дам еще один довод в пользу моих взглядов. Ты говоришь, что твоя компания успешна. Но ведь всегда существует риск, что неудачное стечение обстоятельств отрицательно скажется на ее делах. Тебе не хотелось бы иметь определенный запас прочности на такой случай? Справедливые отношения внутри коллектива – хороший способ увеличить его запас прочности. Ощущение, что все сотрудники могут смело полагаться друг на друга, – именно тот случай и есть.

Т.: На словах можно сколько угодно строить идеальные миры. Я, знаешь, и без того работаю на пределе, чтобы вдобавок заботиться еще и о ментальном совершенствовании коллектива. Как бы цинично это ни звучало. Я и сам, если меньше стану потворствовать своим простейшим чувствам и привязанностям, просто не смогу работать в таком напряжении. У меня есть заместитель. Он часто говорит не то, что следовало бы, и мне впору понизить его – но тогда он точно уволится, а без его умения разрядить обстановку одной-двумя меткими фразами мне точно станет труднее работать. Если однажды я потерплю фиаско, не сумев превозмочь самые простые черты своей личности, у меня не будет претензий к самому себе: я действительно сделал все возможное, чтобы выпестовать из себя дальновидного менеджера.

А.: Все‑таки не останавливайся на достигнутом.

Т.: Нет, я стану внимательнее к своим сотрудникам. Думаю, проведу несколько опросов, чтобы лучше понимать их настроения. А ты продолжай пока малевать. Смотрю, тебе еще нужно постараться, чтобы завершить работу. Мне пора идти. Если успешно пройдешь испытание, еще не раз увидимся.

Тимофей ушел. Андрей снова притронулся к пока своему творению.

3

В последующие дни его мало что отвлекало от работы. Только на четвертый день, вечером, с первого этажа стал доноситься шум: там собралась большая группа людей, чтобы отметить некое важное событие в жизни владельцев особняка. У Андрея не было настроения прислушиваться к их разговорам, не возникало и желания взглянуть на происходящее. Его лишь занимал резкий контраст между буйством жизни, которое развернулось на первом этаже, и образцовой безмятежностью, в условиях которой он творил. Андрей невольно стал сопоставлять этот контраст с контрастом между своей прошлой и новой жизнью. Имевшие мало общего между собой, две эти жизни составляли биографию все‑таки одного человека, как в стенах одного дома помещались два действа, кардинально друг на друга не похожие. Но если образы прошлой жизни постепенно тускнели в сознании Андрея, происходящее этажом ниже было неотделимой частью реальности. Или даже, как это понимал сам Андрей, знаковой частью актуальной реальности. Знаковой, поскольку с определенных пор сумма всех явлений человеческого мира начала представляться ему в виде сплошного неразборчивого шума. Однажды он задумался: вообще‑то все происходящее в природе можно интерпретировать как шум. Но если называть шумом жизнь мира за пределами человеческой цивилизации казалось естественным, называть шумом жизнь самой человеческой цивилизации было сродни вынесению ей уничижительной оценки. Только как бы Андрей ни оценивал сейчас что‑либо, это никак эмоционально не было окрашено. Лишь беспристрастный анализ помогал соорудить впечатление, что он сам стоит вне общего шума. И одновременно может различать основные принципы его создания.

Оглядываясь на характер целого мира, Андрей выделял тенденции современности. Одной из самых важных он полагал ту, что в совокупном шуме цивилизации все бóльшую роль начинали играть его мелкие детали: среди событий целого мирового сообщества – явления масштаба единичных личностей, семейств, небольших компаний. Такое положение вещей стало возможным благодаря стремительному развитию средств коммуникации, обретению ими глобального размаха. Теперь любые частности из жизни случайных людей имели намного больше шансов отпечататься во всеобщем сознании, если частности эти были способны забавлять, пугать, будоражить или действовать каким‑либо иным характерным способом. Все меньше разные структуры, берущие на себя ответственность за массовое распространение информации, были способны диктовать обществу, что важно, а что нет, все больше ранжированием информации по актуальности занимались сами ее потребители. Шум от этого становился только беспорядочнее, зато начинал приходить в большее соответствие со смысловым шумом, совокупно звучащим в головах всех жителей планеты. В миниатюре этот процесс повторялся на первом этаже: по всем признакам с произнесением новых тостов акцент разговоров сильнее смещался с общих тем на частные.

Андрей начал уделять больше внимания событиям, которые происходили внизу. Причем он все равно не мог понять, по какому поводу затеяно торжество. Но увидел главную его особенность: почти никто из участников мероприятия не был расположен контролировать собственные действия. На фоне общего веселья иногда слышались резкие громкие возгласы людей, вдруг устроивших конфликт; пару раз до Андрея доносились звуки разбиваемых предметов и сразу за ними – хор взволнованных возгласов. При этом в мероприятии участвовали дети – и становились свидетелями излишеств, которые позволяли себе взрослые. Андрей не вполне понимал, почему взрослые допустили присутствие младших домочадцев на этом диковатом сборище. Финансовое состояние позволяло им подобрать для ребятни куда более достойный досуг. Взамен дети, наряду со взрослыми, дышали парами алкогольных напитков и вульгарных женских духов, соблазнялись запахами изысканных блюд. Все благоухания через приоткрытую дверь его комнаты доносились и до Андрея, добавляя красок сценам происходящего внизу, которые невольно выстраивались внутри его сознания и которые, в свою очередь, напоминали ему, как он сам когда‑то начинал познавать разные стороны роскошной жизни. Он тоже, будучи еще маленьким ребенком, бывал на всяческих разнузданных вечеринках, когда взрослым было невдомек, во сколько именно он ляжет спать, не попробует ли случайно спиртного, не подслушает ли беседу между старшими, вообще не предназначенную для детских ушей. Именно тогда он усвоил законы неуважительного, беспринципного поведения по отношению к людям, которые находятся невысоко в социальной иерархии. Он видел, как взрослые критиковали прислугу за малейшие огрехи в сервировке стола и приготовлении блюд; слушал их рассказы о жестком обращении с подчиненными. Единожды приняв взгляды, согласно которым достоинство человека равно его положению, в дальнейшем он редко подвергал их сомнению и регулярно вел себя в соответствии с ними. Лишь в последнее время эта его неправота стала как кость в горле.

У Андрея было основание полагать, что сегодня взрослые не успели оказать много пагубного действия на подрастающие умы, поскольку с определенного момента дети отделились от общего празднования и принялись играть, передвигаясь по всему особняку. Пару раз они пробегали мимо его комнаты. А на третий один из детей решил заглянуть за дверь. Андрей увидел на пороге долговязого белокурого мальчика 10–12 лет, который всем своим видом являл задор и любопытство. Войдя внутрь на полшага, мальчик спросил, что незнакомец делает здесь. Андрей молча показал на незаконченную картину, а потом попросил гостя представиться. Его звали Олег.

А.: Проходи. Если интересно, мы можем поговорить.

О.: Мне интересно, чего ты сидишь здесь, а не празднуешь вместе с остальными. Ты же не заперт.

А.: У меня нет планов праздновать. Я здесь для другого. А тебе нравится участвовать в таких взрослых мероприятиях?

О.: Нет. Они то говорят о чем‑то сложном, то занимаются какими‑то глупостями. Взрослые странные люди. Я не буду таким, когда вырасту.

А.: А ты уже знаешь, каким будешь?

О.: Я не буду заниматься всякой чепухой. Я буду спасать других людей.

А.: Интересные планы. Но не лучше ли тебе занять такую позицию в обществе, чтобы все заботились о тебе, а не наоборот?

О.: Это скучно. А вот спасать других – значит всегда участвовать в приключениях.

А.: Ты рассчитываешь снискать этим какую‑то славу?

О.: Конечно! Быть знаменитым – это круто!

А.: А ты никогда не задумывался, что знаменитость человека возникает не из того, что он сделал что‑нибудь само по себе выдающееся, а из того, что он сделал что‑то, что способно привлечь внимание людей?

О.: Разве это не одно и то же?

А.: Не всегда. И в будущем эта разница станет только выразительнее. Я поясню тебе. Ты тоже ведь увлечен тем, без чего современная жизнь уже стала немыслима, – социальными сетями, разными интернет-ресурсами?

О.: Как‑то увлечен.

А.: Так вот представь, что со временем они станут единственным окном в мир для каждого отдельного человека. И контент в них будет еще сильнее заточен под конкретного пользователя. Два человека будут жить рядом, но для каждого будет существовать своя картина мира, причем кардинально иная. Картина мира будет формироваться под каждого человека, включая что‑то из реального мира в первозданном виде, что‑то – в искаженном, что‑то не включая вообще, а в чем‑то являясь чистейшей воды симуляцией. И знаменитости в каждой индивидуальной картине мира будут свои.

О.: Откуда ты знаешь, что будет именно так? Ты был в будущем?

А.: Нет. Чтобы это знать, необязательно путешествовать в будущее. Чтобы понять, как станут развиваться общество и техника, достаточно лишь выделить наиболее характерные тенденции истории и представить, что будет, если они усилятся в 2, 5, 10 раз.

О.: Тенденции истории? Я не понимаю, что это такое.

А.: Возьмем пример из прошлого. Когда‑то все часы были такого вида, что человек не мог носить их с собой: или из-за большого размера, или потому что они работали в каком‑то одном статичном положении – например, песочные часы. Но со временем появились полноценные и карманные, и наручные часы. Тенденция времени для многих технических приспособлений – становиться настолько компактными, чтобы человек мог носить их с собой. Когда компьютер был размером со шкаф, по аналогии с часами можно было предположить, что в один прекрасный момент компьютер можно будет поместить внутри кармана. И ведь действительно мы пришли к такому. По существующим сейчас тенденциям истории можно предугадать, что ждет нас в будущем. Более того, надо стремиться предугадать, что нас ждет в будущем.

О.: Вот это интересно! Взрослые не говорили мне, что у них на верхнем этаже живет человек, предвидящий будущее. Надо тебя еще расспросить. Когда случится конец света?

А.: Предвидение конца света – непростая задача. Чтобы случился конец света, нужны сразу несколько характерных тенденций истории. Но человечество все‑таки способно к самосохранению, и многих тенденций, потенциально ведущих к концу света, оно или избегает, или не дает им по-настоящему развернуться. Только совсем дурное стечение обстоятельств может привести к самому трагичному финалу. Иными словами, конец света – это как смерть от несчастного случая. Мы же способны строить прогнозы, исходя из развития обычно функционирующего организма. Действие смертоносных случайностей предугадать не можем.

О.: Но в разговорах взрослых я часто слышу, что конец света точно будет. Откуда они знают?

А.: Человек особенно воспринимает негативные стороны жизни, это создает в его голове почву для веры в скорый конец света. Каким он представляет себе этот конец, бывает напрямую не связано с новостями, которые подвели его к убежденности о скором конце света. Важно само предощущение чего‑то фатального, подогретое чередой неприятных новостей. Если взрослые опять заговорят про конец света, скажи им, что это все их выдумки. Если конец света настанет, он настанет внезапно.

О.: Да не хочу я говорить со взрослыми на эту тему. Они такие упрямые все…

А.: Кстати, заговорив о негативных новостях, мы можем опять переключиться на тему индивидуальных картин мира. Ведь они будут строиться на основе психологических особенностей человека. В том числе и на склонности ожидать конец света.

О.: Вот уж не хотел, чтобы компьютер настолько на меня влиял.

А.: Он уже сейчас сильно влияет, дальше человек будет только сдавать позиции. Медленно, чтобы привыкание к новым формам подмены действительности проходило планомерно. Скажи, тебе ведь нравится играть в шлеме виртуальной реальности?

О.: Да, нравится!

А.: Представляешь, придет время, когда в виртуальной реальности можно будет не только играть, но и полноценно работать, будто ты находишься в настоящем офисе, хотя на самом деле сидишь дома. При помощи виртуального пространства можно будет имитировать настоящий офис, в котором будут работать сотрудники, физически находящиеся в разных точках мира. Искусственный интеллект разовьется настолько, что человек в виртуальном пространстве офиса будет слышать автоматический перевод речи своих коллег, хотя все они, возможно, будут говорить на иностранных языках. Представляешь, какие возможности это открывает? Люди смогут полноценно работать на зарубежные организации, оставаясь при этом жителями своих стран. Это сотрет границы между странами. Важным станет не твое гражданство, а то, в какой корпорации ты состоишь.

О.: Подожди. А разве люди не продолжат ходить в магазины и на концерты? Магазины и концертные залы принадлежат все‑таки странам, а не корпорациям.

А.: А долго ли еще будут существовать реальные магазины и концертные залы?

О.: Ты хочешь сказать, что придет время, когда мы начнем посещать магазины и концертные залы в виртуальной реальности?

А.: Это очень вероятное развитие событий.

О.: Я тебе не верю! Не могут все люди взять и променять настоящую реальность на виртуальную.

А.: Давай просто пофантазируем. Часто ли тебе приходится видеть, что все до единого окружающие тебя люди в один и тот же момент с увлечением уткнулись в свои мобильные телефоны?

О.: Да постоянно вижу!

А.: Если в такой момент спросить у каждого из них: а если действия, которые совершаешь на смартфоне, ты сможешь совершать мысленно в специальной дополненной реальности, которая заработает в твоем сознании, стоит лишь вживить в мозг нужный чип? Как думаешь, они согласятся на такое?

О.: Ну, как‑то… Чтобы тебе что‑то вставляли в мозг… не знаю…

А.: Многие технические новшества поначалу вызывали у людей отторжение, но дополненная реальность в сознании будет привлекательнее, чем даже возможность пользоваться электричеством, иметь автомобиль, совершать авиаперелеты – то, что поначалу для рядовых людей тоже выглядело очень сомнительным. Представь, как обрадуются любители мессенджеров, если будет можно набирать сообщения не с клавиатуры, а мысленно. Я пока не говорю об еще более удобных видах общения в виртуальном пространстве. Любителям выкладывать фото в соцсети не нужно будет возиться со смартфоном, чтобы сфотографировать: снимки они смогут делать, буквально взглянув на что‑то, произнеся мысленно нужную команду. Эти снимки будут храниться непосредственно в их памяти, по воле своей мысли люди смогут делиться фотографиями, с кем посчитают нужным. То же самое и с видеороликами. А какое раздолье будет для геймеров – особенно и представлять не надо. Теперь вообрази, как эффективно сможет работать коллектив – намного лучше, если в голове каждого сотрудника будет находиться чип, который станет считывать нужную информацию, передавать сотруднику нужные именно для его работы данные, иметь выход на компьютер, который будет осуществлять контроль и планирование работы такого коллектива. Как видишь, иметь работников с вживленными в мозг компьютерами будет удобно любому работодателю, а чтобы заинтересовать людей в установке чипов внутрь их головы, можно будет пообещать им для начала новый захватывающий опыт в пользовании социальными сетями.

О.: Быть может, социальные сети и были для этого придуманы?

А.: Ты рассуждаешь как взрослый. Как взрослый, увлеченный теориями заговора. Нет. Просто люди, стремящиеся использовать других людей в своих интересах, всегда будут прибегать к помощи технических средств и социальных явлений, которые они посчитают подходящими для достижения своих целей. Человеческий язык тоже возник не для рекламных слоганов.

О.: Становится жутко от того, что ты говоришь. Неужели мне и правда придется жить в таком мире? Ты как будто знаешь, о чем говоришь. А людям вообще надо будет что‑то в таком мире? Раз ты вспомнил о рекламе. Я вон насмотрелся сегодня на дядек и теток в дорогих одеждах, наслушался, как они хвалятся своими крутыми тачками. Если люди станут все больше погружаться в виртуальную реальность, зачем им все это будет нужно? Ради чего они будут стремиться хорошо зарабатывать?

А.: Мотивов зарабатывать останется много. Например, можно будет посещать какие‑то платные события в виртуальном пространстве, участвовать в интересных платных встречах. Пусть это и горько, и смешно – но зарабатывать на апгрейд чипа в мозгу, чтобы увеличить количество фоток, которые можно будет хранить в своей памяти.

О.: А любить люди будут?

А.: Любить люди по-прежнему будут. Но только то, что окажется проще всего любить. Виртуальная реальность вкупе с искусственным интеллектом будет способна создавать для каждого конкретного человека тот набор образов, который сможет вызвать у него всплеск самых насыщенных чувств. В реальной жизни человек еще должен будет постараться, чтобы с ним что‑то такое произошло – забраться на гору, к примеру. Или ему должно сильно повезти – к примеру, встретить женщину или мужчину своей мечты. Важность того, что сейчас называют ключевыми событиями в жизни человека, уменьшится, потому что переживание таких событий станет намного доступнее. Чувства притупятся: чтобы испытать самый широкий их спектр, не придется прикладывать особенных усилий. Заодно у каждого человека еще сильнее уменьшится чувство ответственности перед другими людьми. Ты, наверное, еще не знаешь, что чувство ответственности перед возлюбленным – это один из столпов, на котором держится любовь. Ты испытываешь иногда боязнь в чем‑то разочаровать родителей? Не потому что боишься наказания, а потому что искренне не хочешь задевать их чувств?

О.: Не знаю. Я вроде не сильно их расстраиваю.

А.: Насколько я понимаю, отношения внутри вашей семьи царят весьма вольные. Но далеко не все могут так жить. Люди с умеренным или небольшим достатком – они более настороженные в отношениях, потому что их жизнь имеет совсем другой эмоциональный фон. Их угнетает, что они имеют меньше, чем могли бы иметь, и в таком случае любовь может стать для них компенсацией ущемленности. Они относятся к любви бережливее, отсюда – более ответственное отношение к чувствам возлюбленного. Но когда виртуальная реальность будет создавать условия для каких угодно чувств, в которых только могут нуждаться люди. Об ответственности в личных отношениях между ними уже не будет и речи.

О.: Тебе бы рассказать обо всем этом моим взрослым. Я уже меньше понимаю.

А.: Я могу привести тебе простой пример. У каждого человека есть свой идеал красоты представителей противоположного пола, и он с большой долей вероятности полюбит того, кто этот идеал собой воплощает. Зачастую люди живут, не осознавая, каков именно их идеал красоты, пока не встретят человека, который олицетворяет его. Чип, встроенный в мозг человека, сможет, проанализировав его психику, построить образ, который будет полностью соответствовать идеалу красоты конкретного человека. И когда этот человек, находясь в виртуальной реальности, станет общаться со своим потенциальным партнером – неважно, как он его найдет в виртуальном пространстве, – внешность этого потенциального партнера будет подделана под то, как выглядит его идеал красоты. В виртуальной реальности с этим не будет никаких проблем! Скажу больше: чип будет анализировать психику на предмет того, какие слова он хочет или не хочет слышать в данный момент, что хочет или не хочет видеть в действиях партнера по отношению к себе. Есть несколько вариантов того, как результат этого анализа может быть использован в общении между людьми в виртуальном пространстве. Допустим, разговаривают двое влюбленных. В определенный момент мужчина может получить сообщение: твоя собеседница останется равнодушна, если ты комплиментарно выскажешься о красоте ее бровей, но обрадуется, если ты комплиментарно выскажешься о красоте ее глаз. Может все произойти и по-другому: мужчина скажет девушке, что считает ее брови прекрасными, но для ее ушей его слова будут откорректированы таким образом, что она услышит фразу о красоте ее глаз. Быть может, мужчина сам по себе ничего не скажет, но его рисуемый виртуальной реальностью образ сделает комплимент ее глазам. Любому человеку всегда будет нравиться его партнер благодаря возможностям искусственного интеллекта и виртуальной реальности. Соответственно, человека ни разу не покинет осознание, что он всегда будет нравиться своему партнеру, и ему, следовательно, не нужно корректировать свое поведение, пока он в компании с ним. Компьютер или предостережет его от неправильных шагов, или вообще изобразит его поведение так, что оно наверняка не вызовет отторжения у партнера.

О.: А зачем тогда вообще нужно будет взаимодействие с настоящими людьми в виртуальной реальности? Почему бы сразу не подменять их виртуальными людьми?

А.: Придет и к такому. Я описываю вариант, который возможен в переходный период. Так или иначе, описанные мною костыли в отношениях обязательно появятся и приведут к тому, что у людей атрофируется чувство ответственности друг перед другом.

О.: Не знаю. Хочу верить, что люди какое‑то время побалуются с этим, а потом откажутся.

А.: Может быть. Может быть, их в какой‑то момент ужаснет, что они планомерно превращаются в часть программного кода.

О.: Я расскажу своим взрослым про такую опасность. Хочу, чтобы они пришли к тебе и тоже послушали.

А.: Не надо их звать. Кому будет интересен мой творческий процесс, придут сами. Только такие люди и будут иметь шанс прислушаться ко мне.

О.: Я это учту. Ладненько, побегу к ним.

Когда Олег ушел, Андрей сказал себе, что идеи, которыми он поделился с мальчиком, мог поведать и Тимофею, но не хотел ничего упрощать для хозяина дома в вопросе искупления вины за поступки, продиктованные жаждой власти. В разговоре с ребенком, перед которым были открыты сотни жизненных путей, Андрей позволил себе максимально вольную, на какую был сейчас способен, трактовку будущего. Он знал, что еще не раз уточнит ее.

4

На следующий день первая начатая здесь картина была завершена. Он положил финальный мазок, отошел от мольберта на три шага и стал пристально разглядывать полотно. В тот момент, спустя считаные мгновения после завершения работы, Андрей продолжал жить ощущением, что сочетание красок, оставленных им на холсте, пока не пришло к своему самому естественному виду, что они, будто сохраняя некую податливость, еще могут обрести по-настоящему равновесный совокупный вид – подобно тому, как бисеринки, брошенные на смятый кусок материи, спустя лишь некоторое время распределятся по ложбинкам, подчиняясь действию силы притяжения и образовавшейся картине рельефа. Лишь спустя несколько минут Андрей окончательно остановился на мысли, что видит уже омертвевшее свое творение, плод труда, который подавал признаки жизни, то есть преображался, пока не был полноценен, и утратил их, стоило ему только принять оформленный вид. Таким его Андрею было совершенно не обидно отъять от себя.

Согласившись описать картину собственными словами, он сказал бы, что на ней символически изображен баланс между силами, регулирующими ход истории. Пусть общий тон заставлял видеть этот баланс так, будто он зиждился на упорном противодействии сил, которые обеспечивали его, и готов был разрушиться, стоило какой‑нибудь из сторон слегка перевесить. Но изображенное на картине отнюдь не передавало тревогу, оно скорее внушало тоску по далеким, никогда не наступавшим мифическим временам, когда человеку было будто под силу понимать сущность любых критичных изменений, претерпеваемых пусть одним человеком, пусть целым миром. Такую тоску легко разделили бы взрослые, которые, по словам мальчика Олега, были проникнуты идеей о возможном скором конце света.

Один раз во время работы в голове Андрея проскользнула мысль, что зритель с хорошей фантазией и впечатлительным умом углядит в картине обстановку становления народа, основу которого могли составлять полубожественные существа, непобедимые герои, могучие волшебники. В зависимости от психологических наклонностей зрителя этот молодой народ представился бы ему или нацеленным в полном единстве сражаться за свои земли, или готовым кочевать века напролет, или склонным уже скоро расколоться и затеять упорную гражданскую войну. Свойством этого народа могла быть строгая приверженность традициям, а могла быть привычка сметать любые устои во время принятия каких угодно судьбоносных решений. Самому Андрею казалось сейчас, что образы на его картине могли бы послужить хорошим фоном только для легенд о странствующем призраке. Он назвал ее «Миг старения».

На следующий день приехал Иннокентий и поинтересовался результатами работы. Поначалу новая картина произвела на него двоякое впечатление. Он признал, что готов подписать ее своим именем и показать на выставке, но одновременно не хочет выглядеть идиотски, когда его попросят истолковать содержание картины. Андрей предложил Иннокентию самому наполнить ее подходящими смыслами, однако Иннокентий не хотел и слышать подобных рекомендаций: мол, с его интеллектуальным уровнем ему не удастся придумать достойной интерпретации. Вкратце он рассказал о специфике своего общения с людьми, которые приходили на выставки его работ и просили объяснить их сущность. Чаще всего Иннокентий высказывался отвлеченно, замысловато, едва осмысленно, чем подкреплял свой образ загадочного, иногда чудаковатого творца. Иннокентий вспомнил, как ему приходилось выдавать реплики наподобие «тут я изобразил утреннее настроение человека, увидевшего накануне кошмарные галлюцинации», «здесь показана мысль людей, несогласных с избытком дорог в их городе», «эта картина изображает процесс перетекания идей из смысловой сферы космоса в покалеченные головы людей». Такие слова не вдохновляли посетителей выставок на изучение его картин, хотя и не играли особой роли в том, что он так и не стал популярным. Иннокентий не хотел своими странными фразами портить впечатление от картин, которые создал кто‑то более талантливый, чем он. Андрей не соглашался с ним и просил относиться к своим работам так, словно в момент завершения новой картины он полностью отторгает ее от себя в пользу заказчика – и с того момента имеет с ней не больше общего, чем любой человек, причастный к производству красок и холста, благодаря которым она появилась на свет.

Такие рассуждения озадачивали Иннокентия. Он подумал, что Андрей относится к творческому процессу не столь основательно, как обещал их первый разговор. Собственную работу над картинами Иннокентий привык называть выплеском беспорядочно подобравшихся произвольных мыслей, и все же порой во время работы над картиной какая‑то едва отчетливая стройная высокородная идея проблескивала в его сознании, звала максимально напрячь волю и ум и последовать за ней к величественным художественным завоеваниям. Но у него никогда не получалось держать эту идею в уме по-настоящему долго, и уже скоро возникало осознание, что порядок, в котором он наносит краски на полотно, недостаточно внятен для выражения какой‑либо четкой и последовательной концепции. Теперь Иннокентий подозревал Андрея в схожей неспособности создать работу, которая будет иметь логичную, внятно очерченную философию. Иннокентию важно было понять, справедливы ли такие подозрения. От этого зависело, откажется он от услуг Андрея в дальнейшем или нет. Иннокентий решил прибегнуть к помощи своего друга, который гипотетически мог выудить из Андрея максимум откровений о работе: по профессии друг был следователем и вдобавок в недавнем прошлом плотно интересовался творчеством Босха. Сочетание двух этих фактов и давало Иннокентию основание полагать, что Сергей – так звали друга – сможет вывести Андрея на чистую воду.

Иннокентий сказал Андрею, что ему нужно обсудить картину с одним значительным специалистом по искусству. Но прежде, чем позвонить, Иннокентий вышел из комнаты.

С.: Да, Кеша?

И.: Мои приветы, Серега. Есть одно дело к тебе. Помнишь, я рассказывал тебе, что мы в загородном доме поселили человека, который согласился писать картины для моих выставок? Так вот, недавно он закончил первую. Я хочу, чтобы ты, во‑первых, оценил ее и, во‑вторых, подробно расспросил, какой смысл он в нее заложил. Он почему‑то отвечает на вопросы на сей счет очень неопределенно. Уж не бездумную ли мазню накалякал… Очень хочется узнать.

С.: Пришли фотографию картины.

И.: У меня другое предложение. Сейчас я пойду в комнату, где подвис мой дорогой художник с его картиной, устрою видеозвонок, поставлю телефон на штатив, чтобы тебе была видна картина, и по громкой связи ты поговоришь с нами, в первую очередь – с творцом. При этом должен будешь говорить так, словно являешься специалистом по искусству.

С.: Как‑то это очень резко, но давай так.

Иннокентий сходил за штативом, вернулся в комнату Андрея, подготовил все для демонстрации картины по видеосвязи, снова позвонил другу.

И.: Ну как, Сереж, видишь картину?

С.: Все вижу!

И.: Что можешь сказать? Прославит меня такое?

С.: Прославить не прославит, но внимание какого‑то ряда людей привлечет. Выставляй обязательно. Это лучше, чем твои собственные работы.

И.: Но что бы ты хотел узнать о картине от самого автора?

С.: Что хотел бы узнать я? Андрей, ты стремился передать этой картиной какие‑то из настроений человека, кого все будут считать ее автором, – Кеши?

А.: Я задумывался о том, чтобы создать некое продолжение личности Иннокентия. Но я пока плохо его знаю. Поэтому думаю, что конкретно с этой задачей я не мог хорошо справиться.

С.: Кеша всегда хотел казаться – благодаря своим картинам – не тем, кем он на самом деле является, так что у тебя это получилось. Кеша, поменьше общайся с Андреем, а то он все твое нутро в следующих картинах раскроет. Должен сказать, что эта картина имеет одно очень примечательное свойство: она способна действовать на человека на уровне самых примитивных чувств – пробудить настоящее первобытное любопытство, какое испытывали наши далекие предки, впервые видя что‑то им ранее незнакомое. Например, какое‑нибудь необычное животное вроде утконоса. Первобытное любопытство, которое вырастало в истовое желание изучить предмет интереса, несмотря на явный трепет перед неизвестным. Здесь таким предметом интереса будет как раз эта картина.

И.: Сережа, ты предрекаешь картине настолько хорошую реакцию зрителей, что я начинаю думать, будто ты надо мной издеваешься.

С.: И в мыслях не было такого. Я выразил самую искреннюю точку зрения.

И.: Можешь объяснить, как Андрею это удалось?

С.: В том‑то и дело, внятно этого словами не выразить. Людей, бывает, завораживает вид снегопада, но хватит ли тебе языковых возможностей, чтобы описать свойства снегопада, благодаря которым людям нравится смотреть на него? Ты скажешь просто: красиво, и все.

А.: Тебе ведь приходится максимально использовать языковые средства для работы по своей профессии? Доводишь людей до определенной кондиции.

С.: Кондиции восторга или разочарования от какого‑нибудь произведения искусства, да.

А.: Нет, судя по интонации, с которой ты произнес последнюю фразу, и судя по интонации, с которой ты говорил прежде. Мне кажется, ты натренирован извлекать признания в самих тяжких грехах из самых каменных людей. Наверное, тебе кажется, что я – легкая для тебя добыча. Но это не так. Нет ничего такого противозаконного, в чем мне надо было бы признаваться. Наверное, у семьи, которая приняла меня, возникли подозрения, что я бегу от правосудия, раз отказываюсь говорить, кто я, и раз ни с того ни с сего оказался в диком месте без средств к существованию, словно и впрямь пустился в бега. Понятно, люди, которые приютили меня, хотят лучше разобраться, насколько я могу быть опасен, и поэтому прибегли к твоей помощи. Но что я сейчас могу о себе сказать? Я не могу причинить никакого вреда.

И.: Ты не прав насчет Сережи. Он присоединился к нам, просто чтобы поучаствовать в дружеской беседе об искусстве. Ни я, ни кто‑либо еще из семьи ни в чем тебя не подозревает. Расслабься.

А.: Но со мной разговаривает не специалист по художественной культуре, как ты его представил.

И.: Это была такая ирония. Чистой воды ирония. И все‑таки. Сережа понимает во многом. Он поможет нам выработать общую идейную линию выставки, на которой я буду показывать мои-твои работы. Раз ты сам не хочешь мне в этом помочь.

А.: Пусть общей идейной линией выставки будут первобытные человеческие чувства, о которых упоминал Сергей. Тебя устроит такой лейтмотив?

И.: Устроит. Но мне нужно будет давать посетителям выставки комментарии на этот счет. О чем я буду им говорить? Хотелось бы, чтобы Сережа помог мне.

А.: Но пока я подготовил только первую картину для выставки. Быть может, остальные не впишутся в комментарии, которые подскажет тебе сейчас Сережа.

И.: Значит, мы соберемся опять и переформулируем изначальные тезисы. Сергей, у тебя есть что еще спросить у Андрея?

С.: Андрей, скажи, на какую публику, по твоему мнению, может быть рассчитана эта картина?

А.: Очевидно, не на самую широкую. Очевидно, такое творчество не впишется ни в какие современные тренды по созданию визуальных образов.

С.: Ты жалуешься? Ты же осознанно сделал выбор в пользу живописи.

А.: Да, вот только теперь это больше отдушина для тех, кто хочет выразиться таким образом: современная культура заточена под создание как можно более навязчивых возбудителей чувств и эмоций.

С.: Мне кажется, ты прям хочешь выговориться по этому поводу. Не стесняйся. Говори столько, сколько посчитаешь нужным.

А.: Никогда не откажусь от такой возможности, если присутствующим не жаль времени. Трудно спорить с тем, что практически все продукты современных массмедиа – именно навязчивые возбудители чувств и эмоций, мало нагруженные или вообще не нагруженные смыслом. Красивые силуэты модных автомобилей, девицы в коротких юбках, броские бренды – все из этой категории. Кровавые сцены из сериалов, новости о массовых забастовках в далеких странах, ток-шоу с провокационным содержанием – все из этой категории. Я скажу про еще одно интересное свойство нашего мира: весь технический прогресс направлен лишь на создание для нас же самих как можно более эффективных возбудителей чувств и эмоций. Напрямую или косвенно. Какое бы техническое новшество нашей эпохи вы ни назвали, я смогу доказать, что оно или само возбуждает чувства и эмоции, или усиливает эффект уже существующих возбудителей чувств и эмоций.

С.: Хорошо, я соглашусь поиграть с тобой в такую игру и назову какое‑нибудь техническое новшество. Но прежде я хотел бы сверить наши взгляды по нескольким аспектам. По-твоему, засилье возбудителей чувств и эмоций в информационном поле – это потребность рынка? Человека проще вовлечь в товарно-денежный обмен при помощи как раз этих возбудителей чувств и эмоций. Если показать красивые силуэты машины, он может склониться купить ее. Если показать человеку формулы, описывающие работу двигателей двух разных автомобилей, он вряд ли сделает их основой для выбора машины. Поэтому именно так и наполнены наши массмедиа. При этом и первое, и второе в определенной степени отражает движение прогресса.

А.: Ты верно рассуждаешь.

С.: Следующий вопрос: почему человечество не пользуется самыми отъявленными возбудителями чувств и эмоций, которые только могут существовать? Например, мы не видим рекламы с натуралистичным изображением секса и убийства людей.

А.: Есть определенный культурный уровень, опуститься ниже которого значило бы внести разлад в мышление человека как цивилизованного субъекта – субъекта, способного, собственно, быть адекватным участником цивилизованного рынка. Главная особенность заключается в том, что представление об этом культурном уровне формируется у людей чисто интуитивно. То есть во многом нижняя граница культурного уровня массмедиа определяется суммой интуитивных представлений о должной нижней границе культурного уровня, которые имеют люди, создающие содержание современных массмедиа. Играет свою роль и мнение потребителей, но в меньшей степени.

С.: Хорошо, принимаю. Давай теперь действительно затеем игру, которую ты предложил. Начнем с простого задания. Разбери такое изобретение, как телефон.

А.: Нет ничего проще. Телефон позволяет общаться с находящимися далеко друзьями или родственниками – человек испытывает больший спектр чувств и эмоций. Телефон помогает быстро заказывать товары и услуги – это тоже способ получить новые чувства и эмоции. С телефоном эффективнее вести дела – значит, лучше зарабатывать, значит, получать доступ ко все новым чувствам и эмоциям. Теоретически телефон могли изобрести и намного позже, не все изобретения были сделаны сразу, как только это стали позволять технологии. Но появление телефона было желательным, о нем грезили задолго до того, как технологии позволили его создать. К его изобретению стремились и потому что осознавали, насколько привлекательным с точки зрения обогащения чувственного опыта будет этот продукт.

С.: Я не сомневался, что ты справишься с этой задачей. Просто мне было интересно, как ты построишь аргументацию. Следующая задача посложнее. Посмотрим, выкрутишься ли ты. Как объяснить стремлением возбуждать чувства и эмоции изобретение марсохода? Очевидно, его изобрели в первую очередь не для того, чтобы привлекать внимание новостями о его исследованиях и результатах этих исследований. Да и вовлечению в товарно-денежные отношения отнюдь не способствуют чувства и эмоции, которые вызывают новости о марсоходе.

А.: Это тоже довольно просто. Нужно понимать, что марсоход – промежуточный шаг на пути к большому достижению: превращению планеты Марс в обитаемый для человека участок Вселенной. Разве такое достижение не возбудит чувства людей, разве не подтолкнет их в последующем вкладывать деньги в реализацию этой великой марсианской идеи – создать там колонии или хотя бы организовать полеты на эту планету? Работа марсоходов сейчас закладывает в умы людей мысль, что экспансия на Марс когда‑нибудь станет возможна: тем проще будет верить в перспективы этой экспансии, когда настанет ее время.

И.: Как ты цинично рассуждаешь. Сколько уже веков людей манят безграничные межзвездные дали, какая романтика связана с этим – а ты объясняешь все сугубо коммерческими мотивами. Разве Кеплер или Галилей, наблюдая за движением небесных тел, думали о том, как поскорее полететь в космос, чтобы разбогатеть на этом? Я еще пойму иронию по части навороченных смартфонов или гироскутеров, но как к этой категории можно отнести научные открытия, которые делались энтузиастами, посвятившими идее жизнь – идее зачастую бесплотной, с едва угадываемой перспективой? И не получали за это ни денег, ни признания.

А.: Я, знаешь, ни в коем случае не собираюсь умалять их заслуги. Но предложу более широкий взгляд на вещи – и ты решишь, насколько справедливо сказанное мною ранее. Естественная цель человечества – его процветание. Достижению этой цели мешают конфликты между индивидуальным и общими интересами, да и в целом природа воли к процветанию не так проста, но это тема отдельного разговора. Сейчас примем тезис, что стремление к процветанию – непроходящее свойство и человечества в целом, и его частей в виде разных народов. С этим напрямую связан коммерциализированный характер общества. Главный позитивный результат работы коммерции – перемещение и использование ресурсов на Земле во благо процветания человеческого общества. Можно возразить, сказав: люди на Земле продолжают голодать вот прямо в данный момент. Да, существующее распределение ресурсов на Земле можно назвать несправедливым, но без коммерции дела шли бы еще хуже. Приведу такой пример. Чтобы на определенном участке Земли людям всегда хватало хлеба, локальный хлебозавод нужно обеспечивать ресурсами для производства. Нужные ингредиенты должны постоянно быть в наличии, для чего должны быть рентабельны производства, которые эти ингредиенты выпускают. Необходимо наладить логистику, чтобы все для выпечки хлеба вовремя поступало на склад. Не будут работать эти механизм – люди могут остаться без хлеба. Но чтобы эти механизмы работали, требуются люди с деловым складом характера, которые организуют все процессы. Делаем вывод: цивилизация нуждается, чтобы среди людей всегда было достаточное количество человек с деловым складом характера. Конечно, непременное качество таких людей – воля к конкуренции. Благодаря ей люди стремятся извлечь максимум из текущих реалий. Если, например, руководитель хлебозавода узнает, что для улучшения качества хлеба нужно поменять один ингредиент, он, скорее всего, это сделает. И так – в любой сфере человеческой деятельности. Прогресс, которым движут законы коммерции, изменяет наш мир, способствуя перемещению и использованию ресурсов. Без работающих законов коммерции не было бы движения вперед. Одновременно воля к конкуренции заставляет людей создавать продукты, которые в развитие человечества никакой лепты не привносят. К примеру, всякого рода сладости. Выпускать их – перспективное занятие с точки зрения выгоды, но усилия людей, которые посвящают ему свою жизнь, не слишком помогают общему прогрессу. Это такой очень громоздкий и обременительный остаточный эффект работы наших психологических атавизмов. Неравномерное же распределение благ между народами можно объяснить неодинаковыми темпами развития разных частей планеты.

Но вернусь к прежней линии моих рассуждений. Итак, успешно коммерциализированное общество способнее к процветанию, чем некоммерциализированное: оно, повторюсь, эффективнее перераспределяет ресурсы. А большей коммерциализации способствует более активное вовлечение людей в товарно-денежный обмен, благодаря том, что на них действуют разные возбудители чувств и эмоций, в чем мы уже согласились с Сергеем. Продолжим аналогию с хлебом. Как только наладили его выпуск по новой рецептуре, броская реклама побудила людей потянуться за этим видом хлеба в магазины, рентабельны стали производители новых ингредиентов, появившихся в хлебе, – это и есть увеличение коммерциализации за счет возбуждения у потребителей чувств и эмоций, чему всегда служила и продолжает служить реклама. Важным является вовлечение в товарно-денежные отношения как новых потребителей, так и новых предпринимателей. Итак, если коммерциализация общества помогает ему достигать главных целей, очевидно, что, поднимаясь на все новые ступени развития, оно будет стремиться сохранить и преумножить все методы возбуждения чувств и эмоций у обычных граждан ради как можно более активного их вовлечения в товарно-денежные отношения. Одна оговорка: излишней коммерциализации всегда препятствует руководство государств, чтобы управлять обществом на высоком уровне организации, которого нельзя достичь ни для какого абсолютно коммерциализированного общества. А управление обществом на высоком уровне тоже необходимо для достижения целей процветания и роста. То, что в каких‑то государствах власть злоупотребляет своими полномочиями и никакого процветания и роста не выходит, есть осечка в поиске народом своего пути. Кстати, более или менее качественное распределение ролей в обществе тоже есть фактор успеха или неуспеха целого народа. Конечно, роль государства в деле стимуляции прогресса очень весома. Но эта составляющая прогресса, отчасти играя и на возбуждение чувств и эмоций, в большей степени может играть на внушение мысли о престиже конкретного государства и тем самым вовлекать кого‑либо в товарно-денежные отношения, выгодные именно конкретной стране. Например, делая ее привлекательной для инвестиций и сотрудничества. Другое важное замечание: стремясь достичь выгод, общество коммерциализируется вовсе не потому, что осознает пользу коммерции в деле накопления благ. Здесь работают правила естественного отбора успешных тактик и принципы их копирования: народы, которые стали обогащаться благодаря коммерциализации, начинают преобладать над другими народами, которые оказались менее эффективны в этом деле. Способные, но не так быстро развивающиеся народы перенимают приемы у народов более прогрессивных, что делает искомый способ процветания общепризнанным в масштабах всего человечества.

Теперь вернемся к обсуждению деятельности ученых мужей. Она часто бывает непосредственно направлена на процветание всего человечества. За примерами далеко ходить не нужно. Успехи медицины позволяют увеличить продолжительность жизни людей, ее активную фазу. Успехи в энергетике позволяют не испытывать проблем с электроснабжением. Но при каждом новом шаге вперед человечество стремится сохранить или приумножить способы вовлечения индивидов в товарно-денежные отношения. Но часто этот процесс подразумевает участие людей, чьи роли кардинально различаются. Создатели транзисторов могли не задумываться, в каком именно виде их изобретение окажется востребованным в будущем. А сейчас без транзисторов, сами понимаете, не было бы индустрии компьютерных игр, индустрии высокобюджетных блокбастеров со спецэффектами, а это относится к сферам глубоко коммерциализированным. Безусловно, изобретая, ученые и инженеры могут не задумываться над коммерческой отдачей своих творений. Некоторым, может, даже противно об этом думать, и часто мотивы тех, кто создает, и мотивы тех, кто применяет, могут не пересекаться. Очевидно, одному человеку не под силу создать сложное техническое новшество и добиться его стабильного массового применения. Бывает, это оказывается не под силу даже совокупности людей, относящихся к одному поколению, – вспомним, например, долгую историю становления самолетостроения. Будь мы все индивидуалистами, недалеко ушли бы от первобытнообщинного строя, но, развиваясь как вид, мы обрели психические механизмы, которые помогают нам распределять роли между собой согласно нашим способностям, пусть не всегда оптимально. Случается, роль человеку навязывает окружение, но рассмотрим все‑таки случай, когда человек делает выбор самостоятельно. Причем – надеюсь, вы это понимаете, – человек может делать выбор на протяжении всей своей жизни.

Итак, каким образом человек в принципе выбирает, чем ему заняться? Во-первых, он ощущает в себе способность заниматься каким‑то определенным делом и, во‑вторых, понимает, что это его занятие будет востребовано. В подавляющем большинстве случаев он понимает, что его дело будет востребовано, благодаря примеру других людей. Как вариант: человек может начать заниматься дизайном, видя, что кто‑то другой также преуспевает в дизайне. Но к случаю работы людей от науки больше отношения имеет набор общих для человечества интуитивных идей, в воплощении которых мы угадываем возможности для достижения все тех же общечеловеческих целей – процветание и рост. Постижение космических пространств, безусловно, входит в число таких интуитивных идей. Это самый естественный процесс: общие идеи расщепляются на виды деятельности отдельных людей, а люди склоняются к определенному виду деятельности, когда ощущают в себе способность многого добиться на конкретном поприще. Вплоть до того, что человек талантливый и целеустремленный будет готов сверх меры трудиться ради идеи, не ожидая особенно богатства и признания, просто веря в свой вклад в светлое будущее. Так усилия по воплощению общих идей распределяются во времени между представителями нескольких поколений, и, возможно, только последнему поколению удастся по-настоящему использовать плоды всей работы. Это тоже обязательная для развития нашей цивилизации особенность психики целого социума. Когда изобретение ученых готово к применению для увеличения коммерциализации общества, обязательно найдется кто‑то, кто процесс инициирует – поначалу, естественно, для собственных выгод. Почему одни направления изобретательской деятельности объединяют больше людей и могут влиять на жизнь, а другие – нет? Тут работают законы, схожие с законами естественного отбора. Успешные направления прогресса имеют больше шансов на выживание по сравнению с остальными. Та же авиация долго доказывала свою состоятельность, приходила последовательно к новым и новым стадиям развития, от первого полета до преодоления звукового барьера, и всегда выглядела как очень перспективная сфера. Поэтому была и остается привлекательной для большого числа людей. Хотя создание эликсира бессмертия желанно для человечества, занятие им не привлекает людей – из-за недостижимости положительного результата: люди выбирают вкладывать силы во что‑то реальное. Изобретения, сделанные в рамках успешных направлений прогресса, хорошо известны, потому что были доведены до реализации, потому что достаточное количество людей видело их востребованными и прикладывало много усилий, чтобы претворить в жизнь. В работу над этими изобретениями вкладывалось немало денег. Изобретения, сделанные в рамках непопулярных направлений технического прогресса, и не известны никому. Среди общих для человечества интуитивных идей, в воплощении которых угадываются возможности для общечеловеческого процветания и роста, попадались и будут попадаться ошибочные.

А теперь я уже вправе огласить вывод: какими бы ни были мотивы одного отдельно взятого ученого, если его деятельность приводит к результатам, важным в масштабах всего человечества, он своей работой способствует тому, чтобы общество эффективно вовлекало людей в товарно-денежные отношения. Тема космических путешествий перспективна с точки зрения усиления коммерциализации общества, и потому мы помним тех, кто стоял у ее истоков: Кеплера, Галилея и прочих. Если человек не смог бы достигнуть и первой космической скорости, мы, возможно, сейчас считали бы их мистиками.

Итак, Сергей, я справился со своей задачей?

С.: У меня были идеи загадать тебе что‑то еще, но теперь вижу, это бессмысленно. Понавыкладывал доводов, что тут сказать. Мы, впрочем, сильно отклонились от того, с чего начали разговор. Кеша, я думаю, тебе нужно принимать работы Андрея как есть, а если захочется рассказать на выставке, какой в них заложен смысл, скажи, что создаешь портреты самопротиворечащих душ. Андрей, ты полагаешь, так пойдет?

А.: Пойдет. Звучит достаточно туманно, чтобы отбить желание задавать дополнительные вопросы.

С.: Истину говоришь.

Иннокентий только фыркнул. Их разговор продлился еще недолго, а затем каждый вернулся к обычному порядку дел.

5

Когда решили оставить Андрея в этом доме, ему улучшили условия проживания. Начали забирать в стирку одежду и постельное белье, предварительно принося замену, снабдили дорогими шампунями, ароматизаторами, инструментами для бритья и стрижки, поместили в комнате беговую дорожку и большое зеркало. Не считая обновления одежды и постельного белья, Андрей отнесся к преобразованиям равнодушно.

Следующие несколько дней он работал намного интенсивнее, чем во время создания первой картины. Как и ожидал, новые полотна имели мало сходства с нею. Андрей вводил всё больше образов c тщательно отстроенной структурой: вырастали здания, громоздились утопающие в полутенях скульптуры, выступали из неба раскидистые деревья, возникали незамысловатые и оригинальные предметы быта, вторгались необязательно правильные части тел – как людей, так и животных. Полотна становились всё более лоскутными, всё с большей уверенностью можно было сказать, что при первом взгляде зритель найдет их состоящими будто сразу из нескольких произведений, причем мысленное построение четких границ между разными частями одной картины непременно должно было потребовать от зрителя работы воображения и интеллекта – наподобие того, как работа воображения и интеллекта требуется для мысленного построения точных границ между соседними цветами в радуге. И одновременно Андрей стремился придавать каждой картине осмысленную целостность, доступную зрителю, не лишенному гибкости восприятия – сродни целостности такого пейзажа, разные части которого показаны словно пребывающими в разных временах года, и только сфокусировав внимание, получится понять, что перед тобой все‑таки непрерывный ландшафт.

Заодно в каждую новую картину Андрей вкладывал все больше контрастов: цветовых, смысловых, композиционных. Изначально он не задумывал использовать такой прием регулярно, но, оказавшись во власти мыслей о противоречиях своего нынешнего положения, не смог избежать состояния творческой ожесточенности, которому сопутствовало настойчивое желание очередным художественным образом или очередной группой оттенков создать раздражающий диссонанс.

В наибольшей степени Андрея занимало противоречие между отсутствием принуждения, характерного теперь для его жизни, и своим отказом исследовать окружающий мир. Значительную часть прежних лет он считал, что недостаточно вдумывается в суть реальности, что цели, которые преследует, мешают ему обозревать панораму жизни с достаточной широтой. Много раз он досадовал из-за упущенных возможностей задержать взгляд на действительно важных вещах, досадовал на свою склонность видеть события по преимуществу однобоко, пусть это и помогало ему не рассеивать внимание при решении важных рабочих и жизненных задач. Люди, явления, знакомства, которые позволили бы ему постичь больше граней окружающего мира, оставили в его памяти невыразительный след, виновным в этом был он сам. А сейчас Андрею даже не нужно было ждать момента, когда ему на глаза попадется что‑то достойное внимания. Благодаря накопленному опыту он знал, где искать, и не рвался достигать никаких отвлекавших его в прошлом целей. А от цели, которую преследовал сейчас – создание картин для чужой выставки, – в любой момент мог отрешиться мимолетным усилием воли. Но все равно предпочитал не мыслить никаких своих движений за пределы комнаты, где он творил, и тем более не совершал их, поскольку видел, что может раздвинуть свои горизонты, и не вглядываясь в окружающий мир. Все уже находилось внутри него: накопленные за прошлую жизнь знания и впечатления, которые еще недавно считал бесполезными, теперь представлялись ему богатыми, даже неисчерпаемыми – все зависело от интерпретации. В этом смысле его можно было сравнить с человеком, в одежду которого за время прогулки по лесу попало много насекомых и который поначалу был очень раздражен их присутствием на себе, пока немного позже, проявив всю глубину мышления, не сумел при разглядывании мелких существ из своей одежды постичь немало важных законов природы. Так и Андрей, вспоминая разные эпизоды прошлого, делал теперь на их основе гораздо более основательные выводы, нежели те, которые возникали по первости.

Например, он воссоздал в памяти один безудержный и грубый спор между двумя своими родственниками, когда‑то сделавший обоих кретинами в его глазах. Пропуская теперь через себя их слова и эмоции, Андрей понимал, что таким способом расширяет свои представления о сущности коренных конфликтов между противоположными человеческими темпераментами и воззрениями. Среди прочего он знал теперь, почему одни люди безоглядно опираются на чужие мнения, пока другие предпочитают формировать собственную точку зрения практически во всех вопросах. Первые склонны верить, что они будут представлять собой силу, проявляя солидарность со многими другими людьми в продвижении некой авторитетной точки зрения, вторые – что будут представлять собой силу, самостоятельно докопавшись до правды и получив за счет этого возможность увеличить свое влияние. Первые могут направлять смелость в какое угодно указанное им русло или не иметь ее вовсе, вторым нужна смелость для поиска и принятия альтернативных способов мыслить и действовать, а также для их отстаивания. Первые соглашаются находить отдушину в разного рода иллюзиях, вторые сильнее рискуют сорваться в саморазрушение. Осмысляя это сейчас, Андрей начинал лучше понимать прежних знакомых. Он невольно представлял, как они пережили бы разные ситуации, в которых никогда не были, и видел такие плоды своей фантазии вполне вразумительными. С их помощью Андрей будто бы тоже увеличивал свой жизненный опыт, пусть и не соприкасаясь с окружающим миром, не контактируя ни с одним из его обитателей. Причем этот новый жизненный опыт он находил полностью осязаемым, и с его накоплением начинал чувствовать лучшую готовность к сложным разговорам, трудным решениям, осознанию обременительных истин.

Отчасти новый жизненный – не только художественный – опыт ему давало и написание картин. Во время работы Андрей иногда погружался в непростые психические состояния, находясь в которых мог понять многие сложные аспекты жизни еще глубже, начать точнее ориентироваться в ее явлениях, будто пережив ряд тяжелых, нетривиальных событий. Так, во время написания огромного, возвышающегося над водой строения, которое внизу переходило в замысловатые кубовидные структуры, Андрей достиг крайней степени сосредоточенности, сравнимой со степенью сосредоточенности пилота истребителя во время сложного маневра. И в этом далеко не типичном для себя состоянии внезапно открыл, что такая предельная концентрация умственных и психических сил может мешать его способности держать в сознании даже самые простые и очевидные для самого себя истины, будто происходило резкое расстройство мировоззренческого фокуса. Он мог бы даже вчистую предать свои убеждения в части добра и зла и только с большим запозданием это заметить. Нечто подобное, но намного в более легкой форме, происходило с ним и прежде. Например, однажды, пока его ум был занят планированием финансовых операций, он позволил себе крайне негуманные высказывания в отношении людей, продающих услуги их фирмы. Позднее озвученные им негативные реплики о других людях отрицательно сказались на нем. Он резко утратил благосклонность одной очень интересной ему компании, представители которой узнали об озвученной им неблаговидной точке зрения и, будучи сторонниками культуры внутрикорпоративного равенства, более не стали иметь с ним дела. Андрей был уверен тогда, что в результате утратил несколько интересных для себя возможностей. Сейчас он не цеплялся ни за какие возможности, но имел твердое намерение оставаться максимально честным и искренним, с кем бы ему ни привелось в дальнейшем разговаривать: некорректные высказывания могли навредить и его ходу мыслей. Но к нему могли заглянуть в любой момент. Чтобы не нарушать творческий процесс и не отталкивать потенциального собеседника, Андрей посчитал нужным продумать несколько шаблонных фраз, которыми можно тактично попросить нежданного посетителя молча постоять в стороне. «Сейчас я переживаю непростую фазу своей работы, это словно жонглирование множеством шаров, но в твоем присутствии мне будет легче. Просто подожди, и мы поговорим». «Тебе может быть интересно прокомментировать остальные картины, но я сейчас не могу оторвать взгляд от работы, это продлится недолго». «Я отвечу на все вопросы, которые только придут тебе здесь на ум, но сначала мне нужно довести до совершенства важную часть моего нового творения».

Впрочем, во время следующей встречи Андрею не пришлось использовать ни одну из таких фраз. Он отдыхал после написания новой картины, лежал на полу, думая о том, что его тело никогда раньше не было таким смиренным, – и отдых был прерван появлением домработницы Лидии. Его расслабленный вид немало изумил ее, разрушил внутреннюю стену, и она уже не могла не завести разговор с ним.

Л.: Скажи наконец, тебя тут держат как подопытного?

А.: С чего такое предположение?

Л.: Кто же добровольно захочет сидеть взаперти и почти все время заставлять себя заниматься какой‑то работой? По какой‑то причине ты стал у них подопытным, и вот сегодня я наконец спрашиваю тебя: в чем причина? Это за долги?

А.: Нет у меня ни перед кем долгов. Все мое нынешнее положение обусловлено непростым стечением обстоятельств. Часть этих обстоятельств – внутри меня. Однако пока моей жизни ничто не угрожает, все нормально. Не вижу, почему мой образ жизни должен вызывать смущение.

Л.: Но что‑то же должно стимулировать тебя продолжать работу? Угрозы или обещание хорошего поощрения.

А.: Сейчас я могу творить свободно. Это и есть стимул продолжать работу.

Л.: А это не похоже на безумие? Твоя свобода – избавление от зависимости от окружающего мира. А почему ты избавляешься от этой зависимости? Не вследствие ли какого расстройства ума, по причине которого ты не можешь нормально взаимодействовать с окружающим миром? Вот со мной ты ни разу не заговорил за все время, пока я приношу тебе еду и меняю постельное белье. Это свобода? Это отчуждение какое‑то.

А.: Получается, ты называешь свободой только такую свободу, которая сочетается с социальной адаптируемостью человека. Кого ты тогда считаешь свободным человеком?

Л.: Вот мои хозяева вполне свободные люди. Могут покупать себе жилье где угодно и отдыхать где угодно. И никакого конфликта с окружающим миром.

А.: И какое жилье они покупают, в каких местах предпочитают отдыхать? Я думаю, они покупают элитное жилье и опять‑таки в элитных местах отдыхают. Они полностью зависимы от стремления день ото дня подчеркивать свой высокий статус. Они будут плохо чувствовать себя, если однажды совершат просчет – купят квартиру или автомобиль, которые окажутся хуже, чем у кого‑то, кто находится на той же социальной ступени, что и они. Где в этом свобода?

Л.: Какое плохо себя чувствовать? Это для них сродни шалости. Откуда у них может возникнуть мысль ой, мы не тот дом купили? Захотят – тут же другой купят.

А.: Не думаю, что все так просто. Они должны с большой опаской относиться к любым необязательным потерям денег и времени, иначе не занимали бы позиции, которые занимают. Вообще, если они перестанут оценивать себя и свои поступки с точки зрения соответствия элите, это тоже будет побег от зависимости от окружающего мира – их собственная разновидность такого побега. Они видят свою социальную адаптируемость совсем не такой, какой ее видят среднестатистические люди. Естественно, критерии этой адаптируемости куда жестче у богатого человека, чем у среднестатистического. Любой богатый будет считать своим поражением в жизни, если однажды перестанет соответствовать этим критериям. Это будет означать, что он спустился вниз по социальной лестнице. Возможно, он все равно будет поддерживать отношения с друзьями, крутить романы, воспитывать своих и чужих детей, но если перестанет при этом служить идеалам, которым приучился служить в предыдущие годы, для него это будет вид отчуждения.

Л.: Они – служить чему‑то? Как о таком можно заикаться? Они не служат никому и ничему, кроме себя.

А.: Служить не в том смысле, что работать на кого‑то. Зеленый сигнал светофора служит людям оповещением, что можно двигаться дальше. Люди с особенными способностями и вдобавок вписавшиеся в систему – а богатые люди, как правило, таковыми и являются – играют одну из системообразующих ролей в обществе. Правда, далеко не всегда большой капитал сосредоточен в руках именно тех людей, которые лучше всего могут им распорядиться для общего блага. Трудно ожидать, что один и тот же человек сможет совместить роль первоклассного охотника и роль первоклассного строителя. Но вернемся к теме нашего обсуждения. Чем больший капитал может собраться в руках одного человека, тем большим целям этот капитал может служить. Какой была бы польза от того, что в нашем обществе присутствовали бы, пусть в большом количестве, только умеренно, но не баснословно богатые люди? Большой пользы из этого точно нельзя было бы извлечь. Такое положение вещей наложило бы ограничение на крупные производства и строительство, на обширные инициативы. А государство само по себе не расположено осуществлять весь набор инициатив, необходимых для развития общества. Не надо думать, что, если люди стали бы объединять капиталы для достижения больших целей, это приняло бы массовый и, значит, решающий для цивилизации характер. Поэтому трудно переоценить роль людей, которые владеют крупными капиталами. Вдобавок такие люди всегда являются ориентиром для других людей с подобными жизненными устремлениями, но пока не достигшими реального успеха. Существование богатых людей служит поддержанию и развитию цивилизации. Их стремление удовлетворять личные интересы приводит к общему движению человечества.

Представление о свободе – всегда субъективное представление. Каждый человек по-своему видит желанную для него свободу. Уровня развития, который мы имеем, и в помине не было бы, стань видом свободы, желанной для богатых, уход от борьбы ради жизни в свое удовольствие. Своей свободой богатый человек назовет в первую очередь свободу запустить какой‑то более крупный бизнес, чем тот, которым он управлял до сих пор.

Л.: Сколько ни объясняй мне, все равно я не приму такой трактовки свободы. Человек, который заработал много денег, а потом уехал жить на теплые острова в свое удовольствие, – это и есть человек, который получил полную свободу.

А.: Да, с твоих позиций такой человек именно что свободным и будет. Но ты думаешь так потому, что тебе свойственны именно такие представления о свободе. В широком смысле слова свободы ни для кого не существует в принципе. Потому что в достижении свободы каждый зависит от того, что конкретно ему помогает чувствовать себя свободным. Богатым людям чувствовать себя свободными помогает максимально возможная реализуемость в бизнесе. В условиях невозможности вести бизнес, даже при обладании той же громадной суммой денег, богатый человек будет чувствовать себя скованным. Любое стремление к свободе – это просто побег из одной зависимости в объятья другой.

Л.: Ты ловко, конечно, отрицаешь понятие свободы. Но с чего оно вообще тогда существует и почему многими свобода понимается как непременное условие обретения счастья?

А.: Свобода – одна из самых притворных категорий нашей психики. Мы возводим обладание свободой, к которой стремимся, в разряд сверхспособности. Якобы, обретая ее, эту свободу, мы придаем своей жизни лучший вид, какой только она может иметь, нам даже нечего будет больше желать. Как будто летать научимся. Но это же не совсем так. Легко поверить, что пределом мечтаний человека, связанного веревками, будет освобождение от них – он будет жаждать этого много сильнее, чем обычный человек жаждет большого богатства. Но не факт, что, избавившись от веревок, человек станет свободным. Может, сразу после освобождения от веревок он будет вынужден спину себе ломать, лишь бы избавиться от громады висящих на нем долгов. И при этом на фоне недавнего своего положения он будет наверняка доволен своей незавидной участью, может, даже и назовет себя свободным: мол, вот недавно его чуть не задушило веревками. И какое состояние даже абсолютной свободы мы ни представили бы себе, первое действие, которое совершит находящийся в этом состоянии человек, будет зависимым – хоть планеты сдвинет с их орбиты. Способ, которым он это сделает, определят конкретные ограничения, действующие на него.

Теперь давай рассмотрим пример не просто человека, но целого общества, ведь в социально-политической сфере понятие свободы тоже играет большую роль. Мы можем слышать время от времени разговоры о том, что в здоровом обществе должны культивироваться свобода слова, свобода собрания, свобода волеизъявления и ряд других важных свобод. Мы можем вообразить себе пример общества, которое страдает от дефицита свобод. И представители этого общества в основной массе своей будут верить, что с обретением свободы они автоматически станут жить лучше. Тут снова видим переоценку практического воплощения того, что в глазах людей выглядит как свобода.

Возьмем свободу слова. В обществе, где власть будет пресекать, например, публичное осуждение отказа от определенных реформ, – сколько там окажется людей, которые будут верить, что с обретением свободы слова их жизнь обязательно станет лучше? Думается, достаточно много. Но в действительности никакое обретение свободы слова не станет ни для какого общества гарантом улучшения качества жизни. Одним из подспорий в этом деле – безусловно, но отнюдь даже не решающим. Потому что одновременно данное общество может тянуть вниз засилье ленивых, корыстных и не очень порядочных людей. Однако все равно многие его представители будут истово верить в спасительную роль свободы – свободы слова или какой еще – и посвящать свою жизнь борьбе за нее. Я должен наконец пояснить, в чем причина такой переоценки нами понятия свободы. Дело вот в чем. Наша психика отдает приоритет действиям, при помощи которых мы должны прийти к более свободному состоянию, чем сейчас. А каким образом она указывает на такие действия? Включает их в категорию действий по борьбе за свободу, пока само понятие свободы в наших представлениях выведено в статус абсолютно желаемого состояния. Почему так происходит? Тут нелишним будет напомнить, что работа естественного отбора сделала процветающими те биологические виды на Земле, которые наиболее успешны в борьбе за выживание. А самые приспособленные виды не просто успешны в борьбе за выживание, они успешны в максимизации своих шансов на выживание, в создании себе запаса прочности на случай тяжелых времен. В ходе эволюции в нас утвердились определенные эффективные механизмы поведения, благодаря которым мы добиваемся максимизации наших шансов на выживание. Наша психика постоянно оценивает, в насколько удачном состоянии с точки зрения максимизации наших шансов на выживание мы находимся именно сейчас и будем находиться в ближайшей перспективе. Конечно, когда на нас давит минимум внешних и внутренних ограничителей, когда мы находимся в сравнительно свободном состоянии, мы, как правило, лучше готовы к действиям по максимизации наших шансов на выживание. Соответственно, такое состояние является желательным для нас. На этом этапе рассуждений я введу удобный термин: внутреннее я. Внутреннее я – это совокупность психических механизмов, действующих в сфере бессознательного, в работе которых мы поэтому не отдаем себе отчет. Все желания, фобии, одержимости, пристрастия инициируются внутренним я. Многие решения формируются во внутреннем я, а потом проявляют себя уже в нашем сознательном в форме идей. Из внутреннего я идет и содержание снов. Так вот, от внутреннего я мы регулярно получаем позывы добиваться состояния, в котором будем более способны максимизировать свои шансы на выживание, – через внушение нам определенных желаний. Для простоты буду называть состояние человека, которое его внутреннее я расценивает как наилучшее в деле максимизации шансов на выживание, состоянием самоутверждения. Тогда дам и целое определение данного понятия: состояние самоутверждения – это состояние человека, которое его внутреннее я интерпретирует как наиболее успешное в текущих условиях для максимизации шансов на выживание его, его рода, его социума. Страхи, внушаемые нам внутренним я, тоже имеют прямое отношение к состоянию самоутверждения. При помощи страхов внутреннее я стремится отгородить нас от ситуаций, в которых мы можем выйти из состояния самоутверждения или отдалиться от него, если в нем изначально не находимся. И, кстати, важный вопрос: каким внутреннее я каждого отдельного человека видит лучший баланс между усилиями по максимизации шансов на выживание его самого, его рода, его социума? Что конкретно видит его социумом – население города или целиком народ, к которому он принадлежит? Конечно, для каждого человека такие распределения индивидуальны, однако суммарная их картина для всех людей во многом определяет сущность жизни целого человечества.

Но вернемся к состоянию самоутверждения отдельного индивида. Состояние самоутверждения можно назвать и состоянием равновесия между притязаниями и возможностями человека. То есть теоретически в любой момент для любого человека состояние максимизации его шансов на выживание может быть и куда более претенциозным, нежели то, каким его внутреннее я видит сейчас подобающее ему состояние самоутверждения. Например, человеку за баснословную сумму могут предложить съесть банку с муравьями. Предположим, он не будет этого делать из отвращения. Тогда достижение им состояния самоутверждения и не будет зависеть от поедания муравьев или других действий – как будто выгодных, но расцениваемых им как неоправданные. Естественно, то, каким внутреннее я человека видит его желательное состояние самоутверждения, изменчиво так же, как сама жизнь. Например, человек может быть вполне доволен своим положением – может находиться в состоянии самоутверждения, каким оно видится его внутреннему я, – пока не узнает, что какой‑то его давний друг, которого он всегда считал менее талантливым, чем он сам, добился вдруг большого заработка и признания. Тогда для внутреннего я человека его состояние самоутверждения станет иным, а именно соответствующим такому положению, которое будет заметно лучше положения этого его успешного друга. Человек будет чувствовать себя дискомфортно, пока или не достигнет требуемого положения, или его целевое состояния самоутверждения не изменится, став соответствовать некоему более скромному набору условий.

Но вернемся к понятию свободы. Жажда человеком свободы и есть одна из разновидностей желаний, внушаемых внутренним я для достижения состояния самоутверждения. В таком случае то, что конкретный человек будет видеть своим приходом к свободе, и будет его состоянием самоутверждения, или, по крайней мере, набором условий, приближающих его к состоянию самоутверждения. Специфику человеческих желаний проще понять, проследив ее развитие с древних времен. Часто уход от опасности и был переходом от менее свободного состояния к более свободному: при улучшении места в иерархии племени резко снижается вероятность, что в случае нехватки еды у тебя отберет ее кто‑то более высоко стоящий. Поэтому психика делает настолько сильный акцент на борьбе за свободу. Она становится желанным для нас состоянием, способным дать больше счастья, чем любая другая форма самоутверждения. В наше время формы утоления жажды свободы стали более многоликими. Возьмем для примера бесцельную поездку на автомобиле – мы ассоциируем это занятие с манифестацией свободы: наше внутреннее я расценивает поездку на автомобиле как состояние, в котором мы увеличиваем шансы на выживание. На самом деле в поездке на автомобиле мы можем получить какую‑то новую информацию, приобрести новые материальные блага, укрепить связи с полезными нам людьми, а это все вполне можно расценивать как усиление шансов на выживание. Испытываемое при этом ощущение свободы может создать эффект достижения наиболее желанной формы счастья – именно это есть следствие того, что психика выделяет относительному освобождению особенно высокое место в системе жизненных приоритетов, словно это избавление от пут. Понятия свобода и несвобода никогда не опишут истинное положение человека, если только речь не идет о заключенном в тюрьму. Они лишь опишут мироощущение, осуществление или нет желания, переданного внутренним я, которое оформилось в виде жажды свободы. Следующий важный вопрос. А всегда ли право наше внутреннее я, всегда ли оно стимулирует нас добиваться именно тех состояний, в которых мы будем иметь наибольшие возможности максимизировать шансы на выживание? Отнюдь нет. Внутреннее я развивается от поколения к поколению намного медленнее, чем развивается цивилизация. Можно сравнить с какой угодно частью нашего тела. Неизвестно, сколько пройдет времени, прежде чем ладонь претерпит эволюционные изменения, которые обеспечат максимально удобный хват смартфона, если вообще когда‑нибудь такие изменения случатся. В любом случае, пока этого не произойдет, люди будут продолжать ронять смартфоны, пытаясь дотянуться до всех точек экрана пальцами одной руки.

Л.: Человек, уволившийся с работы, вполне может почувствовать себя освободившимся. Хотя при этом его шансы на выживание могут сильно сократиться из-за поиска новой работы. Как ты это объяснишь?

А.: Тут дело вот в чем. Внутреннее я такого человека будет расценивать его увольнение с работы как желательное, потому что вместе с ним он наверняка избавится от множества ограничителей, плохо на него действующих, включая неприятные обязательства и грубых коллег. Но знание о неблагоприятной ситуации на рынке труда будет блокировать решение об увольнении. Я называю это цензурой от реальности. Все психические механизмы, возникшие через цензуру от реальности, напрямую связаны уже с работой сознания. Пример из первобытных времен. Растущий на дереве фрукт притягателен для человека. Но если человек видел, как рядом с деревом ходят хищники, он вряд ли приблизится к нему, чтобы достать фрукт: представления об опасности этого места заблокируют позывы, идущие из внутреннего я. Конечно, сознательные представления действуют на человека более многообразно. Они могут заставить искать обходные пути преодоления трудностей, разузнавать новую информацию и так далее. Развитие цивилизации усложнило сознательные представления, и само их влияние на поведение человека становилось еще более многообразным.

Важно рассмотреть еще такой аспект: как связаны внутреннее я и наша культурная традиция. Ведь культурная традиция тоже есть форма сознательных представлений, общих для социумов на протяженном отрезке времени. Все психические механизмы, составляющие внутреннее я, сформировались очень давно, во времена, предшествовавшие появлению цивилизации. Но как‑то в условиях цивилизации мы можем жить. Важная черта внутреннего я: оно может воспринимать и выносить оценки каким угодно реалиям окружающего мира. Культурная традиция и формируется в процессе оценки и классификации нашим внутренним я реалий окружающей действительности. Оценки и классификации, как правило, пристрастны – например, отношение к разным манерам одеваться. Никакие сформировавшиеся в доцивилизованные времена психические механизмы не могли выстроить принципы оценивать манеры одеваться, тогда и не было никакой другой манеры одеваться, кроме как кутаться в звериную шкуру. Но все‑таки мы стали с течением времени различать неряшливую, образцовую, деловую, молодежную, щегольскую, элитную и прочие манеры одеваться. Каждая категория социальных отношений по-своему сказалась на нашем восприятии этих манер, исторический процесс развития этого восприятия претерпел множество стадий, каждое новое веянье в моде получало свои социально значимые атрибуты. Например, меха сразу стали признаком роскоши, а джинсы ассоциировались с непринужденностью. С развитием цивилизации психические механизмы внутреннего я, не меняясь концептуально, усложнялись все сильнее, используя новые явления жизни для запуска и направления своей работы. Во многом они же и стали причиной появления этих новых явлений. Представления разных людей, которые входят в одно культурное пространство, достаточно однообразны под влиянием общих идей – религиозных или политических. Иначе крупные социумы и не могли бы существовать. Эти идеи проходят естественный отбор, работающий на процветание людских объединений. Общие идеи влияют на ум человека – он становится более чувствителен к любой информации, относящейся к этим идеям, буквально живет в их парадигме.

Есть и обратно направленный процесс: встраивание архаичных явлений нашей психики в реалии созданного нами мира. В частности, тяга к сексу поспособствовала появлению множества магазинов соответствующей направленности. Тяга к борьбе за влияние при помощи агрессии способствовала появлению огромного многообразия смертоносного оружия. А желание выделиться среди остальных помогло возникновению современных форм татуировок и пирсинга.

Да, развитие внутреннего я отстает от развития цивилизации, и есть еще одно примечательное следствие этого отставания. Помнишь, я говорил, что если большой капитал скапливается в руках одного человека, это хорошо, он может служить большим целям и тем самым совершенствовать нашу жизнь. Служение большим целям требует сложных систем, в которых будут заранее четко расписаны все роли, необходимые для достижения окончательного результата. Но эти роли никогда не будут комфортны всем людям, которые подберутся под них: у людей наверняка будет отличающийся набор врожденных предрасположенностей, они будут чувствовать себя несвободными на своих местах. Ведь естественно, что внутреннее я считает свободной такую занятость, к которой человек наиболее расположен, поскольку она лучше всего способствует его социальному росту, значит, и увеличению шансов на выживание. Однако этим людям может просто не подобраться подходящей им роли в обществе.

Л.: Много же ты рассказал. Вот ты все говоришь про шансы на выживание. А сколько людей вокруг занимается саморазрушением? Это тоже из-за того, что внутреннее я чего‑то не догоняет?

А.: Само собой. Если какой‑то способ поведения помогает человеку быть свободнее, внутреннее я может фиксироваться на нем, стимулировать человека прибегать к нему вновь и вновь. Алкоголь помогает человеку быть раскованнее и пренебрегать общественными нормами – а внутреннее я интерпретирует это как фактор максимизации шансов на выживание: человек, могущий раскованно общаться и пренебрегать общественными нормами, с точки зрения внутреннего я имеет как будто больше шансов обрести дополнительное количество благ. Цензура от реальности тут, увы, слабее стимулов, рождаемых внутренним я. Хотя недостатки налицо: деструктивное поведение, дурное влияние на здоровье. Закономерно, что чаще всего пристрастие к алкоголю развивается у людей, которые недовольны своей жизнью. Человеку необходима уверенность, что состояние свободы ему доступно. Если ни один здоровый способ достижения такого состояния не работает, остаются сомнительные. Совсем плохой ситуация становится, когда внутреннее я человека не может убедиться, что ему в принципе доступно состояние самоутверждения: начинает проявляться депрессия, а то и склонность к самоубийству. Депрессия – инструмент, которым природа исключает из активной деятельности человека, неспособного, с ее точки зрения, добиться нужного состояния для выполнения заложенных ею целей. Человек как будто остается про запас, в ожидании момента, когда обстоятельства начнут благоволить его лучшему состоянию. Позывы к самоубийству возникают, когда, с точки зрения внутреннего я, человек уже не сможет достигнуть состояния, нужного для целей, что ставит перед нами природа. Увы, люди бывают склонны совершать самоубийства, исходя и из рациональных причин, но это тема для отдельного разговора.

С целью обобщения выскажу еще такие мысли: постоянно оценивающее текущее положение человека его внутреннее я передает ему тот или иной эмоциональный фон – в зависимости от того, насколько он далек или близок от состояния самоутверждения. Таких эмоциональных фонов много на шкале от уныния до счастья, и борьба за свободу, ощущение свободы входят туда же. Но важно сказать о трех категориях эмоционального фона: поощряющие, направляющие и наказывающие. Поощряющий эмоциональный фон – это радость, которой твоя психика награждает тебя за то, что ты достиг состояния самоутверждения, и стимулирует и впредь достигать его тем же способом. Направляющий эмоциональный фон сопряжен с тем, что внутреннее я внушает тебе желание, осуществление которого должно привести к состоянию самоутверждения. Наказывающий эмоциональный фон сигнализирует о том, что ты неудачлив в достижении состояния самоутверждения, и давит на тебя, чтобы ты впредь избегал условий, подведших тебя к такому неприятному состоянию. Устойчивый эмоциональный фон мы называем настроением. Простая аналогия с ощущением нами тепла и холода. Аналогией состояния самоутверждения будет состояние, которое наиболее комфортно нашему телу с точки зрения температуры окружающей среды. Но нам может стать тепло или холодно – и тогда мы будем желать охладиться или согреться соответственно. В сфере психической жизни всё то же самое, вот только разновидностей желаний, которые внушаются нам для достижения нужного состояния, существует огромное множество: у состояния самоутверждения много критериев, ведь жизнь разнообразна, а эмоциональный фон – суммирующее отражение того, соответствует или нет наше положение таким критериям. Впрочем, в физиологии их тоже немало, ощущение тепла или холода я привел только для примера. Сюда же можно отнести чувство избыточного или нормального атмосферного давления, ощущение душного или насыщенного кислородом воздуха, жажду, голод. Спектр ощущений пополнялся, если для выживания живых существ важным становился новый фактор окружающей среды или потребность тела. То же и с чувствами в психической сфере, мы называем это потребностями души.

Приведу все к общему знаменателю. Аналог эмоционального фона в физиологии – наше общее самочувствие. Аналог отдельных чувств – всевозможные физиологические ощущения.

Но сосредоточимся вновь на чисто психической сфере. Внутреннему я важно идентифицировать наше текущее положение как состояние самоутверждения или приближения к нему – мы испытываем разные чувства, исходя из контекста ситуации. Нам одиноко – мы испытываем желание позвонить близким. Нам тревожно – пытаемся отвлечься просмотром легкомысленных фильмов. Когда нас разозлить, пытаемся найти объект для разрядки. Все это разные способы убедить наше внутреннее я, что мы приближаемся к состоянию самоутверждения. В отличие от ощущений тепла или холода, которые достоверно указывают, в подходящих ли условиях находится наше тело, психика по причинам своей архаичности неспособна точно определить, что действительно полезно нам, а что нет в контексте современной цивилизации. Поэтому часто мы не более чем убеждаем внутреннее я, что приближаемся к состоянию самоутверждения. Иногда приходит на ум такая грубая аналогия: внутреннее я – наш внутренний зверь, и он постоянно требует корма. Причем для каждого его внутренний зверь имеет свои аппетиты и свой рацион, которые могут меняться со временем. Пребывание человека в состоянии самоутверждения означает сытость его внутреннего зверя. Когда игрок в казино успешно проводит вечер за рулеткой, он кормит своего внутреннего зверя. Когда балагур выдает серию удачных шуток, он кормит своего внутреннего зверя. Впрочем, такие высказывания могут показаться банальными. Другое дело, если вещи, которые всеми воспринимаются как добро, тоже назвать кормом для внутреннего зверя. Например, когда женщина зимой кутает ребенка перед выходом на улицу, она тоже кормит своего внутреннего зверя. Когда, рискуя жизнью, человек спасает тонущих в море незнакомцев, он тоже кормит внутреннего зверя. Ведь зверь не может быть озабочен только добычей, он более чем может быть озабочен благополучием своего потомства и своих сородичей.

Л.: Что я наверняка вынесла из твоих слов: мне теперь будет интереснее жить здесь, потому что ты тут находишься. Но давай не будем останавливаться. Вот ты уже говорил о целом обществе. Прослеживается стремление целого общества к его собственному состоянию самоутверждения?

А.: Можно говорить о его стремлении к самоутверждению, но всё здесь намного сложнее. Понятно, как у социума могут возникать представления о лучшем его состоянии: на основе исторической традиции, благодаря успешным примерам из жизни других социумов, исходя из интуитивных идей превосходства. Чтобы произошли мощные социальные сдвиги, представления о лучшем состоянии должны быть более-менее общими для целого социума. Должны стать общими представления о том, где находится общество относительного этого лучшего состояния. Общие желания при стремлении к лучшему состоянию должны овладеть наибольшей частью социума. Конечно, нередки случаи, когда социальные сдвиги устраивают небольшие группы людей. Тогда описанные ранее условия должны быть применимы или в контексте улучшения жизни целого социума, или в контексте улучшения жизни самой этой группы людей – и в руках этой группы должны оказаться средства для прихода к власти.

Желание общественных свобод – одно из самых распространенных желаний, которым проникается общество в борьбе за самоутверждение: борясь за свободу для всех, люди стремятся достигнуть такого состояния общества, при котором приобретение социального статуса станет более справедливым. А при справедливом распределении социальных статусов общество станет эффективнее, поскольку каждый будет иметь заслуженные полномочия. Но почему распределение статусов изначально было несправедливым? Потому что это было проявлением силы: ранние общества были более эффективными, если наибольшие привилегии получали обладавшие большей силой. С ростом образованности значение стало приобретать присутствие на ведущих ролях людей, обладающих комплексными способностями. Но все исторические процессы инертны. Переход к более справедливому распределению социальных статусов не может проходить без борьбы.

Л.: Ответь еще на такой вопрос. Если я чувствую, что, поссав в горшок с любимыми цветами хозяев, я буду казаться самой себе свободнее, значит ли это, что я приближусь к состоянию самоутверждения? Это нормальное желание или я чересчур испортилась?

А.: Ты сказала про поссать в горшок с цветами, то есть, по сути, про акт хулиганства. Хулиганство тоже притязание на более свободное состояние, человек вроде ставит себя выше общественных норм – тех норм, которые не позволяют ему иметь больше благ. Конкретно в твоей ситуации речь идет о пренебрежении нормами общения с твоими нанимателями, чем, конечно, будет нехорошее действие по отношению к их любимому цветку, создаст для твоего внутреннего я картину, что ты якобы можешь быть намного свободнее во взаимодействии с ними. Но, сама понимаешь, в реальности ты ничего своим хулиганством не добьешься. Испытаешь голое ощущение свободы без получения каких‑либо привилегий. Но если тебе станет от этого легче – делай, так ты предупредишь иные позывы добиваться свободы, может, ведущие к деструктивному поведению.

Л.: Только не говори им ничего об этом, ладно? Но раскрой, пожалуйста, поглубже историю о том, почему вопреки всем этим отсталостям внутреннего я мы, люди, все‑таки научились жить в системе и добиваться развития? Это везение какое‑то или что?

А.: Отнюдь не везение. Облик человеческого мира определен тем, какой вообще потенциал изначально заложен в наше внутреннее я в ходе эволюции. Если нам была бы свойственна та же тяга докапываться до истины, как нам свойственна тяга стремиться к теплу, мы, может, построили бы лучшую цивилизацию. Если мы не воспринимали бы воровство как что‑то неприемлемое, как не воспринимаем как что‑то неприемлемое художественный вымысел, по сути являющийся обманом, наш социум, может, не поднялся бы выше какого‑то крайне примитивного уровня. Конечно, наш интеллектуальный потенциал тоже определяет возможности для развития. Если при решении текущих задач у нас остается запас интеллекта для усовершенствования процессов, по которым мы живем, мы пользуемся этим запасом, но, если подошли к пределу своих интеллектуальных способностей, использовать средства регулирования жизни общества – идеально – не сможем. Например, когда‑то у наших предков хватило запаса интеллектуальных способностей, чтобы создавать законы. Соглашусь, они никогда не работали идеально, но так или иначе совершенствовались. Сейчас законы во многом применяются неидеально потому, что мы подобрались к пределу своих интеллектуальных способностей в законотворчестве. Насколько вообще человечество близко сейчас к наилучшей форме, на какую оно только способно, трудно сказать. Но в чем я сейчас абсолютно уверен: развитие человечества – уже не вопрос времени, как до сих пор считалось, а вопрос корректности целей, которые человечество перед собой ставит. Сейчас эти цели не определены. Картину жизни человечества определяет сумма усилий всех людей, позывы их внутренних я опираются во многом на сегодняшние социальные нормы, эти нормы построены для достижения равновесия сейчас, а не с расчетом достигнуть лучшего состояния потом. Я уже упоминал о цензуре от реальности, это основа для корректировки наших действий, исходя из четкого знания об окружающем мире. Самое большее влияние на нас цензуры от реальности – действия по предотвращению глобальных потрясений, вроде войн и экологических катастроф. И то, понимаешь, эта цензура действует не всегда, как она не действует на абсолютно всех одержимых деньгами людей, среди которых всегда находятся готовые убивать ради обогащения. Да, нам уместно говорить не о конкретных свойствах человеческой психики или о конкретных свойствах социума, а о диапазоне свойств. Цензура от реальности усиливается с ходом научного прогресса. Раньше люди беспрекословно жертвовали собой ради вождей и лидеров нации, бросаясь по их указанию в безумные кровавые войны. Сейчас это происходит реже: накоплен определенный исторический опыт, появились возможности видеть глобальную картину мира. Представить, насколько сильно в дальнейшем цензура от реальности будет влиять на нас, достаточно трудно. Очевидно, от действия психических механизмов внутреннего я мы не избавимся никогда, только если не станем модифицировать наш мозг. Вообще изрядная доля внутренних противоречий, с которыми мы сталкиваемся, это противоречия между работой внутреннего я и действием цензуры от реальности. Простыми словами, это противоречие между «хочется» и «нужно». Прогресс цивилизации создал для нас много таких нужно, чтобы мы как совокупность людей могли достигать больших целей. Но и действуя в рамках этих нужно, мы во многом не можем не опираться на проявления внутреннего я, принимая те или иные ценности при построении карьеры, развивая отношения с другими членами рабочего коллектива. И постоянно сталкиваемся с внутренними конфликтами. Они свойственны и тем людям, которые никогда не скажут, будто они вообще знают, что такое внутренние конфликты: просто они привыкли решать их автоматически, не задумываясь. Совокупность того, как в данный момент разрешаются свойственные человеку внутренние конфликты, и есть картина жизни этого человека. Вот ты. Тебе же наверняка приходится постоянно решать конфликт между тем, чтобы сделать свою работу лучше, и тем, чтобы поменьше напрягаться во время уборки. Тебе постоянно приходится решать конфликт между тем, чтобы быть милой с хозяевами дома, и тем, чтобы бросить им в лицо что‑то дерзкое. То, как ты разрешаешь эти конфликты в конкретный момент времени, и определяет текущую картину твоей жизни. То же самое в масштабах общества: как разрешается конфликт между заботой о целостности элит и необходимостью заботиться о благополучии низших слоев населения, конфликт между стремлением улучшить гуманитарную обстановку внутри государства и признанием необходимости укреплять оборону и так далее.

Л.: Браво! Теперь я только в таком духе рассуждать и буду. Как я решу конфликт между желанием отлупить свою дочь и желанием пожалеть ее – вот что определит картину моего сегодняшнего вечера. Пойду сделаю, что задумала. А за твою лекцию я стану приносить тебе кусочки от тортов.

Сказав это, она ушла.

6

Через пару дней в комнате Андрея появились двое незнакомцев. Не обращая на него никакого внимания, они стали по одной уносить картины. Чуть позже пришел Иннокентий. Он сказал, что полотна отвезут в выставочный зал. Затем попросил Андрея не волноваться по поводу будущей оценки его работ, пообещав найти достойное занятие для него здесь или в другом их доме, если как художник он им больше не понадобится. Одновременно по настроению Иннокентия, по отдельным его высказываниям было заметно, что он не сомневается в успехе выставки. Проводив одобрительным взглядом последнюю из картин, Иннокентий вышел следом.

Андрей завершил еще три полотна, и запас исходных материалов для творчества подошел к концу. Он не знал, чем занять себя в отсутствие работы. До момента, когда публика даст оценку его картинам, никто не собирался приносить ему новые холсты и краски.

Однако ум Андрея по инерции продолжал генерировать где грациозные, где плутоватые сочетания разнородных вольных образов, и то, что он не мог запечатать их в застывшее мгновение, поместив на новое полотно, внушало ему чувство сильного внутреннего неуюта. Его еще не вызволенные на свет творения стремились превозмочь пока безнадежное небытие. Они вступали в разговор между собой, вовлекая в него своих предшественников, которые еще накануне находились в этой комнате. Одна из недавно написанных картин спросила воображаемую картину, почему она рассчитывает стать репрезентацией идеала. Нерожденная картина не понимала, из-за чего ее идеальность может быть нарушена, когда она дополнит собой мир вещей. Уже созданная картина говорила про непреодолимую разрушительную силу реальности, противостоять которой можно, лишь соглашаясь на условности, неизбежно коверкающие любой идеал. Невоплощенная картина предпочла скрыться в тени.

Временами Андрей рассуждал о том, что любой новый образ, врывающийся в материальный мир из мира идей, может быть воспринят как конкурент некоему уже существующему в мировой культуре художественному образу, и, если новый образ, по мнению большинства, будет проигрывать существующему, уже скоро он может быть забыт публикой. Даже если старый и новый образы ни по какой логике не могут быть конкурентами, им обязательно надумают таких атрибутов, обладание которыми автоматически сделает оправданным их противопоставление. Андрей начал взвешивать содержания всех написанных им тут картин, стремясь понять, что из них будет выглядеть альтернативой мотивам, уже присутствующим в массовом сознании. И сразу выделил несколько ярких примеров. Сколько на разных картинах прежних эпох было изображено влюбленных, рассуждал Андрей, а на одном из полотен, которые находились теперь на выставке, присутствовали две белые фигуры в виде телескопически сложенных чаш. На верхней части обеих фигур было оставлено по красному пятнышку – там, где они соприкасались. При беглом взгляде на картину два соприкасающихся пятнышка могли быть восприняты как две пары губ, а белые фигурки, соответственно, как олицетворение влюбленных. Андрею было очевидно, что если большое число людей оценит эту часть его картины именно так, то вряд ли они подпадут под сильное впечатление, привыкнув принимать за идеал содержание классических картин. Но когда он добавлял на одно из своих полотен эти две белые фигуры, он не имел ни малейшего намерения снабдить картину символическим изображением влюбленных. Он просто создавал цветовые конструкции, которые вкупе должны были выглядеть частью иного, потустороннего, непостижимого мира. Чем меньше публика будет склонна распознавать композиционную целостность каждой отдельной его картины, чем больше будет видеть его работы только набором обособленных головоломок, чем больше будут проводить параллели с работами других авторов, тем более скучной будет представляться ему такая публика. Если он не получит возможности работать дальше из-за неблагожелательного вердикта группы любителей, которые всегда держат наготове стандартные подходы к критике произведений искусства, ему по-прежнему будет нетрудно отрешиться от своих художественных идей.

Однако Иннокентий, заглянув к Андрею спустя непродолжительное время, с порога сообщил, что выставка удалась на славу. Большинство посетителей отозвалось о картинах очень позитивно. Правда, все их суждения носили сугубо оценочный характер, и лишь немногие поделились своей интерпретацией выставленных работ. Кто‑то сказал, что на них показаны пространства совершенной борьбы, упадка, эйфории, самосозерцания. Кто‑то назвал полотна Андрея цветовыми метафорами спорных, даже немного болезненных для целого человечества научных знаний. По выражению лица Иннокентия было видно, что каждое такое оригинальное высказывание доставило ему даже большее удовольствие, чем общий теплый прием выставленных картин. Немало удовольствия Иннокентий испытывал, рассказывая про разные подготовительные мероприятия, проведенные перед выставкой. Он запальчиво описывал, как рождались решения о порядке, в котором должны быть вывешены картины; как рабочая бригада занималась организацией освещения; как дизайнеры совместно с ним разрабатывали буклет, посвященный выставке. На сладкое Иннокентий оставил упоминание о реакции на картины профессиональных критиков. Они тоже рассыпались в похвалах. Один и вовсе заявил, что на выставке его посетило ощущение, будто он зашел в тайный эксклюзивный зал какого‑то из самых знаменитых музеев мира.

На волне куража Иннокентий попросил Андрея максимально быстро подготовить картины для следующей выставки, и на сей раз – в рамках одной тематики, крайне расхожей в последнее время. Андрей не хотел признавать никакой надобности форсировать работу, и все же спросил Иннокентия, почему он хочет ужать сроки. Иннокентий рассказал, что с недавних пор большое распространение получили новости о скором появлении множества таких полезных даров технического прогресса, которые во много раз улучшат условия жизни всего населения планеты. Одновременно знающие люди говорили Иннокентию, что эта новостная волна целиком надуманная, что вскоре поднятые ею всеобщие оптимистические ожидания сойдут на нет, поскольку ни одно обещание о быстром воцарении рая на земле не воплотится в жизнь. Посему, как утверждал Иннокентий, пока хайп был в зените, нужно было воспользоваться им и для этого в кратчайшие сроки написать серию таких картин, которые будут максимально эксплуатировать тематику воображаемых будущих достижений прогресса, спасительных для человечества. Андрей не стал обещать, что сумеет кардинально ускориться. Как он выразился, вдохновение не приходит по расписанию. Иннокентий пообещал подыскать ему целый ворох источников для вдохновения.

Приступая к следующей картине, Андрей ничего не знал о новостях про дивное будущее. Но вскоре Иннокентий восполнил этот пробел, начав регулярно посещать Андрея и пересказывать ему самые яркие прогнозы глобальных перемен на Земле, полнившие массовое информационное поле. В частности, говорилось, что через самый непродолжительный срок стоимость выработки энергии на планете сократится в десятки раз, станет очень дешевым генерировать любые материалы, включая полезные ископаемые, благодаря чему на рынке больше не будет дорогих вещей. Что появятся калорийные и безвредные продукты питания, которые можно будет производить в миллионных масштабах, благодаря чему на планете не станет голода. Андрей видел, как Иннокентий иногда подавляет позывы засмеяться во время цитирования им новостей о будущем – естественно, заказчик картин не хотел бросать тень на комплекс идей, которые должны были послужить временной основой для работы исполнителя, пусть сам он не воспринимал их всерьез. Не воспринимал их всерьез и Андрей, но все‑таки не подавал виду из желания посмотреть, насколько талантливо заказчик будет дальше лепить из себя энтузиаста прекрасного будущего.

Впрочем, снабдив Андрея первичным набором информации, Иннокентий перестал посещать его, предпочтя узнавать о ходе работы над новыми произведениями через Лидию. Андрею было несложно писать картины в соответствии с заданной тематикой. Немного больше футуризма, немного больше одухотворенных человекоподобных образов, немного больше умиротворенной динамики, без отклонений от прежней философии работы. Сначала Лидия следила только за темпом его работы, но затем начала фотографировать готовые и готовящиеся картины и пересылать снимки Иннокентию. Но какой‑либо обратной связи со стороны заказчика не поступило ни разу.

В следующий раз Иннокентий посетил Андрея вместе со своей девушкой Екатериной. Ранее Андрей слышал от Иннокентия, что Екатерина была особенно восприимчива к известиям о якобы грядущей технической революции. Она истово верила в нее и строила серьезные планы на жизнь, всецело учитывая облик грядущих дней, рисуемый средствами массовой информации. Хлипкая девушка, которая выглядела очень хладнокровной и одновременно расчетливо-решительной, составляла с Иннокентием странную, как будто не очень крепкую пару. Они были похожи на двух едва познакомившихся, заблудившихся в неизвестной им стране туристов, которые держатся вместе, поскольку волею случая должны искать дорогу в один и тот же пункт, причем каждый из них по-своему уверен, почему именно он найдет правильную дорогу. Но оба умели идти на компромиссы или своевременно соглашаясь на уступки, или совместно вырабатывая точку зрения, кое-как устраивающую обоих.

Когда Иннокентий впервые увидел новые картины Андрея живьем, он лишь мельком окинул их взглядом. Екатерина, в свою очередь, стала с пристрастием рассматривать свежие работы, назвав их в целом талантливыми, но при этом совершенно не передающими настроения надвигающейся эпохи.

И.: Эти картины призваны не передавать настроения, а провозглашать смыслы. Правильно ли я сказал, Андре?

А.: Всё верно. Только Кате, насколько я понимаю, больше по духу предаваться настроениям, а не искать красоту в тонких смыслах.

Е.: Да, лично мне это интереснее.

А.: Безусловно, зримые и воображаемые образы намного сильнее воздействуют на наше настроение, чем тонкие смыслы.

И.: Не хочешь ли ты развернуть разговор на этот счет? Катюш, Андре может такие солидные беседы вести, закачаешься. Ты должна это услышать. Время у нас есть. К тому же эта тема будет иметь прямое отношение к нашему прежнему разговору о возбудителях чувств и эмоций. Давай уж поговорим непосредственно о них, а не как в прошлый раз, только об их влиянии на коммерцию. Так что, Андре? У тебя же есть мысли, как дать дальнейший ход нашему разговору?

А.: Давайте подискутируем. Можно начать вот с чего. Все знают, что один из самых популярных жанров кинематографа – криминальные фильмы. Вы ведь смотрите их?

Е.: У меня есть несколько любимых криминальных фильмов.

А.: Катя, когда ты смотришь на экран телевизора и видишь перестрелку между людьми, что заставляет тебя неотрывно следить за происходящим?

Е.: Я переживаю за какую‑то из сторон конфликта. Хочу, чтобы хорошие взяли верх над плохими.

А.: Однако, даже если плохие одержат верх, ты все равно продолжишь смотреть. Ты будешь испытывать что‑то близкое к жажде возмездия, словно персонажи фильма в действительности являются тебе близкими людьми. Почему так происходит? Ведь как бы ни повернулись события на экране, это напрямую не коснется ни тебя, ни близких тебе людей.

Е.: Мы, люди, умеем вживаться в придуманные истории, переживать их так, словно действительно в них участвуем. Это отвлекает от однообразной, скучной жизни.

А.: Готов тебя уверить, что люди, живущие интересной, насыщенной жизнью, с таким же увлечением смотрят фильмы с напряженным сюжетом и обилием боевых сцен.

И.: Сто раз правда! Дорогая, а вот про однообразную, скучную жизнь мне совсем не хочется слышать. Ну да ладно. Думаю, Андре даст тебе сейчас другое объяснение, почему тебе нравятся триллеры.

Е.: Да я сюда и пришла, чтобы внимать твоему мудрому другу.

А.: Сначала я хотел бы выделить сам момент сопереживания. Я тут взял за обыкновение использовать понятие, названное мной внутренним я. Это совокупность явлений бессознательной части нашей психики. Как видите, я даже персонифицирую совокупность таких явлений, раз назвал удобный мне термин именно так. Вы увидите, что так действительно удобнее. Так вот, наше внутреннее я с самых древних времен умеет вычленять из действительности признаки переживания кем‑либо сильных эмоций и признаки пребывания кого‑либо в опасной ситуации – и направляет на них наше внимание. А чем древнее психический механизм, тем более доминирующую роль он играет в нашей психике как проверенный временем. Наличие барьера между зрителем и персонажами на экране никак не способно остудить действие этого психического механизма: наше внутреннее я вообще не принимает в расчет этот барьер. Более же всего для внутреннего я важна сама значимость персонажа. Если по каким‑то признакам внутреннее я угадывает, что конкретный персонаж имеет положительную значимость, оно внушает нам сопереживание ему. Как правило, это какой‑то герой, и во внутреннем я есть представления, что присутствие героев важно для общества, поскольку они могут достигать чего‑либо важного для социума, объединять вокруг себя людей, служить примером. Оказываясь с героем на одной эмоциональной волне, мы готовы помочь ему, стать причастными к его делам, завоевать его доверие и тем самым снискать свой кусочек славы. Конечно, сопереживаем мы и персонажам попроще, по разным признакам угадывая свою общность с этими персонажами. Эти формы сопереживания уместны в деле максимизации шансов на выживание наших, нашего рода, нашего социума – именно это ставится во главу угла внутренним я. Конечно, в контексте сопереживания киногерою такие тезисы кажутся абсурдными, но все именно так и работает – из-за слабости внутреннего я в деле распознания барьера между нами и персонажами, приключения которых мы видим на экране. Но не только сопереживание людям на экране подогревает интерес к фильмам. Часто нас увлекают просто какие‑то животрепещущие сцены, даже если нам безразличны персонажи. Такие сцены внутреннее я интерпретирует как ценный опыт для преодоления опасных для жизни ситуаций. И снова налицо неспособность внутреннего я увидеть барьер между нами и экраном: оно определяет характер ситуации не по тому, как в целом она выглядит, а по отдельным, важным для него признакам. Угадывает пример воровства или преодоления опасной территории – непременно передает нам интерес к этой сцене. В итоге популярными становятся фильмы, которые максимально приспосабливаются под характер распознавания внутренним я значимых для нас явлений видимой реальности.

Это относится и к литературным произведениям. Внутреннее я работает с содержанием нашего сознания, а книги и фильмы – это разновидности источников, которые это содержание обогащают, только каждый из них – по-своему.

Теперь перейдем к другому вопросу. Почему для нас так притягательны сцены, показывающие опасность, а обычные житейские сцены так впечатлить не могут?

Е.: Потому что нам самим было бы интересно жить в реалиях приключений, а не быта. Быт приедается.

А.: Но это совсем не рационально с точки зрения борьбы за выживание – тянуться к приключениям. Чтобы подвести наш интерес к остросюжетным фильмам под объяснение, рациональное с точки зрения борьбы человека за выживание, предлагаю для начала ответить на такой вопрос. Много ли, скажите, у вас бывает возможностей учиться самоконтролю в опасной ситуации, при этом не участвуя в такой ситуации, – иными словами, вообще не подвергая себя никакому риску?