Читать онлайн Led Zeppelin. Самая полная биография бесплатно

Bob Spitz

LED ZEPPELIN

Фотография на обложке

Dick Barnatt/Redferns/Getty предоставлена Фотоагентством Getty Images

© 2021 by Bob Spitz

Перевод Тихомиров А. Р., 2023

© Перевод Степченко М. А., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пролог

Воскресенье, 26 января 1969 года

Альбом этой группы крутили по радио всю неделю. От начала до конца. Как же здорово, что появилось FM-вещание, источник новой, свободной, независимой музыки. Он настроился на WNEW-FM, ведущую альтернативную радиостанцию Нью-Йорка, и на него обрушились: «Dazed and Confused», «Communication Breakdown», «You Shook Me» и «Babe, I’m Gonna Leave You», песня, бесцеремонно взятая из репертуара Джоан Баэз. Скотт Муни, ди-джей дневного эфира, ничего не мог с собой поделать – он буквально стер пластинку до дыр. Ведущая ночного эфира Элисон Стил тоже крутила этот альбом без остановки.

Led Zeppelin.

Уже в самом названии чувствовалась колоссальная внутренняя сила. Конечно, оно звучало несуразно: словосочетание «lead zeppelin» («свинцовый дирижабль») походило на глупую шутку, да и какой наглостью было написать «свинцовый» через «e» («led»). Сразу становилось понятно – это энергичная, дерзкая, разрушительная и бескомпромиссная группа, которая знает свое дело. Только рок-н-ролл и никакого потворства массам. Никаких слащавых песенок про влюбленных или угнанную папину тачку. Они говорили с аудиторией конкретно и всерьез.

Ему понравилось то, что он услышал. Оставалось увидеть их своими глазами.

По счастливой случайности его приятель Генри Смит, как раз перевозил аппаратуру для концерта Led Zeppelin в один из клубов Бостона в ближайшие выходные. Генри согласился провести его с собой, если он сможет приехать. Оставалось добраться до города. Но как? Он был на мели и ночевал у родителей в Йонкерсе, где его группа Chain Reaction отчаянно искала работу. Если он хочет в Бостон, придется ехать автостопом.

Воскресным днем на автомагистрали I-95 было мало машин, да и погода испортилась. Область низкого давления тянулась из Оклахомы на восток, а температура воздуха вдоль атлантического побережья упала ниже нуля. Небо хмурилось. Но прогноз погоды обещал, что северо-восточный циклон придет в Бостон поздно ночью или завтра с утра. Немного удачи и он успеет попасть на концерт.

Первая попутка… И еще одна. Вереница машин бороздила автостраду, словно простегивая шов от Стамфорда к Бриджпорту, от Нью-Хейвена к Провиденсу. Преодолеть десятки миль ему помогали звучащие в голове песни. В последнее время и шагу не ступишь, чтоб не прицепился тот или иной мотивчик: «Jumpin’ Jack Flash», «Dock of the Bay», «All Along The Watchtower», «White Room», «Hey, Jude», «Heard It Through the Grapevine», «Hurdy Gurdy Man», «Fire»[1]. Можно целыми днями питаться песнями, не чувствуя голода. Но Led Zeppelin были совсем другими. Их песни пробирали до глубины души. В них было что-то мрачное и чувственное, можно даже сказать провокационное. Они пронизывали насквозь и будоражили воображение.

Неудивительно, что группа собралась вокруг Джимми Пейджа. Парень из Йонкерса знал о Пейдже буквально все: виртуозный гитарист из того же теста, что Эрик Клэптон, Стивен Стиллз и Джефф Бек. Со своенравным Беком Джимми связывала близкая дружба еще с тех пор, как они вместе играли в The Yardbirds, когда эта знаковая группа уже трещала по швам. Уже в то время Пейджа окружал ореол таинственности. Будучи малоизвестным сессионным музыкантом, он записывал гитарные партии для множества хитов The Who, The Kinks и Them. С Led Zeppelin Пейдж шагнул в другое измерение, «терра инкогнито» рок-н-ролла. Временами это был классический блюз или свободная импровизация, а иногда – гибрид, известный как хэви-метал. Все это было щедро приправлено элементами фолка, фанка и рокабилли. Не много ли он берет на себя? Возможно, он найдет ответ на этот вопрос, когда увидит группу Пейджа на сцене.

Уже стемнело, когда он подъехал к клубу, в котором намечался сегодняшний концерт. «The Boston Tea Party», бывший унитарианский молельный дом-тире-синагога стоял посреди пустынной улицы. Призрачная мгла спустилась на южную окраину Бостона, бросив Ист-Беркли-стрит в объятия одиночества и тревоги. Это не был Бостон богачей и аристократов. «Это было стремное место, где не хотелось гулять по ночам», – говорит Дон Ло, управлявший в те годы клубом. В прилегающих домах, за исключением одинокого магазинчика, свет из которого падал на шероховатый тротуар, признаков жизни не наблюдалось. Впереди, при тусклом свете, парень из Йонкерса едва различал очертания голов и сгорбленных от холода спин. Очередь тянулась вдоль улицы и заворачивала за угол. Да тут человек двести, если не больше! И все хотят попасть в клуб!

Откуда они взялись, черт возьми?

Название Led Zeppelin еще не было широко известно. Еще недавно на афишах они значились как The New Yardbirds. Их дебютник вышел всего две недели назад. Конечно, он ожидал увидеть кучку чудаков, хиппи и маргиналов, но тут количество зрителей просто зашкаливало. Очевидно, что сарафанное радио сработало отлично. А что удивительного? «В четверг абсолютно неизвестная британская группа играла у нас первый концерт, а в субботу на нее уже выстаивалась очередь», – вспоминает Дон Ло. Он видел, как это произошло с Jethro Tull, Humble Pie и Ten Years After – все они выступали в его клубе последние несколько месяцев. За это вновь можно поблагодарить радио. Бостонская рок-радиостанция WBCN пока находилась на этапе становления. Многие ее передачи транслировались из холла «The Boston Tea Party», а разношерстная команда ди-джеев состояла из выпускников факультетов журналистики местных вузов. Музыканты спускались со сцены, и у них тут же брали интервью. Самый безотказный способ раскрутить новую группу – поставить их альбом в ротацию. Огромная толпа, стоящая на вход в этот вечер, только подтверждала это правило.

Стоя в очереди, парень из Йонкерса начал нервничать. Многолюдная толпа выглядела устрашающе, и он боялся, что приехал слишком поздно. К счастью, Генри Смит поджидал его у входа, и двое друзей скрылись внутри прежде, чем руководство клуба или пожарная охрана перекрыли все доступные входы.

В зале чувствовалось особое напряжение. Зрителей охватило ожидание, и воздух был словно наэлектризован. Все предвкушали шоу. Они были готовы.

«The Boston Tea Party» был не самым подходящим местом для выступления группы подобной Led Zeppelin. Антураж молельного дома никуда не делся, и его было невозможно игнорировать. Сценой служил бывший амвон, над которым красовалась надпись: «Славьте Господа!». На танцполе виднелись следы от убранных скамеек, а на огромном витраже красовалась звезда Давида. И если музыка, ревущая из динамиков, не подходила для богослужений, то психоделическое световое шоу точно было откровенным богохульством – с балкона на задник сцены проецировались беспорядочно пульсирующие и движущиеся цветные пятна. Ни на одной службе в зале не собиралась паства подобная той, что переполнила его теперь. По правилам клуб был рассчитан на семьсот человек, но количество зрителей явно превысило это число. Люди стояли вплотную друг к другу.

Предыдущие три концерта на сцене «The Boston Tea Party» стали хорошей подготовкой группы к финальному воскресному выступлению. Шоу в четверг, пятницу и субботу в целом оправдали надежды музыкантов. Они отыграли забойные сеты, которые, как подметил один критик, «оправдали сделанные авансом громкие заявления об исполненной мощи и драйва группе». В основном Led Zeppelin исполняли песни из дебютного альбома, попеременно вставляя в сет песни The Yardbirds или Чака Берри. Длинные сумбурные импровизации воскрешали в памяти фрагменты из классики блюза и любимых ритм-энд-блюзовых номеров. Что это такое прозвучало в «I Can’t Quit You Baby»? Цитата из «Mockingbird»[2]? Несколько тактов «Duke of Earl»[3]? Знакомый рифф «Cat’s Squirrel»[4]? Джимми Пейдж играл расковано и свободно. В «The Boston Tea Party» он чувствовал себя как дома, ведь всего девять месяцев назад он выступал здесь с The Yardbirds. В июне 1968 года, несколько месяцев спустя, Пейдж и его менеджер, Питер Грант, приехали сюда на концерт очередных подопечных Гранта – The Jeff Beck Group с Ронни Вудом и Родом Стюартом в составе.

Дон Ло вспоминает, что в тот день, перед отъездом Джеффа Бека, Грант зашел к нему в номер, бережно держа в руках оригинал грампластинки, словно это был драгоценный артефакт. Расположившись втроем в маленьком, стильном офисе Ло за сценой, он сказал: «Это новая группа. The New Yardbirds». Пока Грант и Пейдж украдкой обменивались взглядами, Ло слушал тестовый пресс-релиз – он уже понял, что должен ангажировать группу, пока ее не перехватил кто-то из коварных конкурентов. Грант легко уговорил его на четыре концерта подряд.

Он надеялся, что финальное шоу в воскресенье 26 января создаст жителям Бостона почву для разговоров.

В тот вечер, за час до начала концерта, Ло перекинулся парой слов с Пейджем. Несмотря на свою хрупкость, Джимми излучал энергетику рок-звезды. Ло снискал его уважение благодаря своему отцу, которого тоже звали Дон Ло. В середине 1930-х в Техасе Дон Ло-старший спродюсировал 29 песен, единственные известные записи, приписываемые блюзовой легенде Роберту Джонсону. Пейджа вдохновляла музыка Джонсона, как и его приятелей, Эрика Клэптона и Джеффа Бека. Джимми устроил Ло настоящий допрос с пристрастием в надежде узнать о какой-нибудь ранее неизвестной джонсоновской жемчужине, которая помогла бы ему еще глубже постичь блюз. С хитростью кошки их разговор подслушивал Роберт Плант, вокалист Zeppelin и большой поклонник Джонсона.

«Один из нюансов, которые я перенял у Роберта Джонсона, когда начинал петь, – уникальная связь между его игрой на гитаре и его голосом, – вспоминал Плант годы спустя. – Мне это близко. Порой казалось, что гитара была его голосовыми связками».

Плант был страстным любителем блюза. С четырнадцати лет он изучал загадочные чикагские антологии, находя в них песни, которые мог бы адаптировать под себя. Мадди Уотерс, Скип Джеймс, Сон Хауз, Снукс Иглин стали для него учителями. В минувший четверг парнишка, помогающий техперсоналу, передал ему кассету с компиляцией записей Роберта Джонсона King of the Delta Blues Singers Vol.1. На ней Плант отметил для себя пару любопытных баллад. Плант считал Роберта Джонсона музыкантом, «которому все мы в большей или меньшей степени обязаны своим существованием». Он пытался подслушать разговор Ло и Пейджа, но вокруг было слишком шумно. Оставив попытки, Плант продолжил пить горячий чай, разогревая голосовые связки. Тем временем в другом конце комнаты его соратники по группе, басист Джон Пол Джонс и ударник Джон Бонэм, потягивали пиво в компании ди-джея BCN Джей-Джей Джексона.

Между участниками группы чувствовалась некоторая дистанция, даже стеснение, мешавшее более близкому общению. Они все еще находились на стадии знакомства, и о крепкой дружбе пока не могло быть и речи. Они были группой чуть более четырех месяцев. Однако они не были случайными людьми – Джимми Пейдж собрал их вместе подобно тому, как повар выбирает ингредиенты для блюда. Пейдж и Джон Пол Джонс давно знали друг друга по сессионной работе в студиях Лондона. Роберт Плант и Джон Бонэм были земляками – оба из Мидлендса. И, хотя никто бы этого не признал, вечное противостояние между Севером и Югом еще витало в воздухе.

С тех пор, как они впервые прилетели в Америку в конце 1968 года, их концерты получали смешанные отзывы. Дебютные шоу в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско заставили говорить о них, как о новых звездах. Восторженные местные критики возвели Led Zeppelin в разряд дарований, которые «джемуют, словно знают друг друга не один год», и ставили их в один ряд с The Who, The Rolling Stones и поздними Cream. Один журналист из Торонто писал: «Несколько критиков, включая меня, предполагают, что следующей супергруппой могут стать Led Zeppelin». Джимми Пейдж ощутил небывалый подъем духа. «Концерт в Сан-Франциско был просто ух!» – говорил он.

Но аппаратура на площадках, где выступали «цеппелины», часто оставляла желать лучшего. Динамики в концертных залах словно застали эпоху палеолита, отчего многие аранжировки группы больше напоминали школьные концерты. Однажды, после выступления в Детройте, (где, помимо прочих, присутствовали местные знаменитости MC5 и The Amboy Dukes) обозреватель журнала «Creem» написал: «Они играли одновременно, но каждый что-то свое». За ребят было неловко, но их можно было понять. Трудности роста знакомы всем молодым группам и Led Zeppelin не были исключением. «С каждым днем мы становились лучше, компенсируя все недочеты на ходу», – вспоминал вскоре Джимми Пейдж. «Цеппелины» изо всех сил старались проявить себя на сто процентов. И даже больше.

Многое зависело от аудитории. Энергия зала заряжала группу, а публика в «The Boston Tea Party» подстегивала их еще сильнее.

Когда погас свет и диск-жокей Чарли Дэниэлс неспешно вышел на сцену, старый Дом молитвы наполнили ликующие возгласы. Парень из Йонкерса, стоявший у задней стены рядом с дверью, почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он смотрел на происходящее с чувством благоговейного трепета. Он надеялся, что группа не подкачает.

В конце зала распахнулась дверь, и четверо музыкантов, «словно короли, словно герои завоеватели, перед которыми расступается простой люд», театрально проследовали на сцену сквозь толпу.

«Вот они! – взревел Дэниэлс, стараясь перекричать восторженную публику. – Прямиком из Англии! Бостон, давайте окажем им теплый прием! Встречайте: Leddddddd Zeppelin!»

В полной темноте тишину прорезал звук, напоминающий сирену. Затем прожектор выхватил фигуру Роберта Планта. Он обвился вокруг микрофона, словно пластилиновая кукла Гамби[5], сжимая в руке губную гармошку. На ее блюзовый плач тут же ответила жилистая гитара Джимми Пейджа, и группа вдарила «The Train Kept A-Rollin», старый проверенный боевик The Yardbirds. Только нынешнюю версию песни словно накачали стероидами: высота звука была такой, что и к глухому вернулся бы слух. Этой бесшабашной и искусной версией группа еще больше оживила публику.

Затем раздался вопль раненого зверя: «I…I…I can’t quit you baby. Woooo-man, I’m gonna put you down a little while».

Это пел человек, переживший отчаяние и сердечную боль. Он наверняка видел изнанку тюрьмы в южных штатах. Странным образом этот голос принадлежал худощавому, двадцатилетнему белому пареньку, чьей шевелюре позавидовала бы сама Златовласка. Плант украл мотив у бесчисленных поколений бессмертных негритянских менестрелей, но это не было типичным культурным присвоением. Он пропустил каждую строчку через себя. Неопытность его вокальной подачи была обращена скорее к будущему, чем к прошлому, а инструментальное исполнение и вовсе переворачивало блюзовый канон с ног на голову. Это была уже не песенка для музыкального автомата в придорожной кафешке. Так играли в гаражах. «Цеппелины» были громкими и агрессивными. В сольных импровизациях Пейджа бурлила неуемная энергия, в духе обезумевшего Бадди Гая. Его пальцы бегали по грифу, вверх и вниз, словно горячие лады не позволяли им задержаться на них слишком долго. Джон Пол Джонс, по прозвищу Джонси, выкручивал бас на полную катушку, насколько позволял усилок, посылая в толпу прямо таки тектонические толчки. «Вибрации буквально били тебя в грудную клетку», – вспоминает один из очевидцев. Ударник, Джон Бонэм, не просто играл на ударных, а атаковал их, словно «полностью потеряв над собой контроль». Резкие удары по малому барабану напоминали звуки выстрелов.

Толпа пребывала в состоянии транса, когда Led Zeppelin заиграли «Communication Breakdown». Зрители трясли головами, извивались, беспорядочно двигаясь в такт музыке, а танцпол «The Boston Tea Party» напоминал место проведения ритуала древнего племени. «Казалось, что все здание движется и содрогается», – вспоминал присутствовавший на концерте промоутер «Atlantic Records».

Контакт с публикой вскружил музыкантам голову, и они чувствовали себя совершенно раскованно. Хорошо отрепетированные номера превращались в свободные, пронизанные импровизациями джемы. Ритмы и размеры резко менялись. «Dazed and Confused» плавно перетекала в «Shapes of Things», а Джимми Пейдж, словно волшебник-хиппи, вытаскивал смычок от скрипки и пилил им по струнам гитары, «получая звук и фидбэк такой силы, какой не было со времен [Джими] Хендрикса». Во время энергичного номера под названием «Pat’s Delight» с развернутым пятиминутным соло на ударных, Джон Бонэм, не без причины прозванный друзьями Бонзо[6], бросал палочки и голыми руками стучал по коже барабанов и тарелкам, подначиваемый возгласами восторженных зрителей. Группа прервала исполнение финальной песни «How Many More Times», чтобы сыграть в рамках этой композиции вставки из «Smokestrack Lightining»[7], «Beck’s Bolero»[8], «For Your Love»[9], «The Duke of Earl»[10] и «Over Under Sideways Down»[11]. Пораженный критик издания «Boston Phoenix» напишет: «Если услышав все, что там происходило, тебе не захотелось прыгать, танцевать и улыбаться, – ты, должно быть, был мертв».

Под конец часового сета в зале царил полный хаос. В то время как толпа пребывала в безграничном экстазе, музыканты, усталые, но окрыленные, несколько раз поклонись публике и скрылись за кулисами. Отмечая успех, музыканты утолили жажду, выпив по кружке пива. Между тем зрители продолжали скандировать «Еще! Еще!», и с каждой минутой их нетерпение нарастало. Было ясно, что группе придется играть снова. Но – что? Они исчерпали весь свой репертуар. После недолгого обсуждения было решено сыграть сет еще раз. Что еще им оставалось делать? Это было неслыханно. В этот раз они растягивали соло, а в гитарной композиции Пейджа «White Summer» музыкант позволил себе много звуковых вольностей, играя смычком. Плант имел дерзость выжать все соки из «Babe, I’m Gonna Leave You» – и это в Бостоне, в родном городе Джоан Баэз, где жители боготворили свою любимицу не меньше чем саму Деву Марию. Группа выкладывалась на полную. С музыкантов ручьями лил пот. Пейдж и Бонэм давно сняли пиджаки, а яркая футболка Планта была насквозь мокрая.

Когда они закончили, реакция публики оказалась пугающей: теперь зрители не аплодировали, а стучали ногами по полу, метались по залу и устраивали потасовки. «Некоторые ребята буквально бились головой о край сцены!» – вспоминал ошарашенный Джон Пол Джонс. Парень из Йонкерса плакал. Плакал! «Zeppelin оказались настолько мощными, что мой организм не знал, как реагировать на их музыку», – говорил он.

Когда изнеможенные музыканты рухнули за кулисы, Дон Ло стал упрашивать их сыграть снова.

Должно быть, он пошутил. О том, чтобы снова сыграть этот сет, и речи быть не могло. Чудесным образом им сошло с рук сыграть его дважды, да еще с такой же подачей. Концерт окончен. К тому же через пару дней им предстоит играть в Нью-Йорке, где они должны дебютировать в легендарном клубе «Fillmore East». Если у них еще оставались хоть какие-то силы, их нужно было сохранить.

После пяти минут форменного бедлама они поняли всю безнадежность своего положения. Им придется уступить публике, потому что иначе народ им не успокоить и клуб будет разорван на маленькие кусочки.

«Нужно было срочно что-то решать, – говорил Джон Пол Джонс. – Было необходимо вспомнить песни, которые знаем мы все или кто-то из нас хотя бы частично, и дальше действовать по обстановке».

Led Zeppelin провели на сцене еще час и выдали публике целый сет кавер-версий, позаимствованных из репертуаров собственных юношеских групп. Они играли их сходу, без подготовки, полагаясь на память. На зал обрушилась мощная версия «Long Tall Sally», пара песен Эдди Кокрана – «Something Else» и «C’mon Everybody» (их Джимми Пейдж когда-то играл с Red E.Lewis & the Redcaps), несколько любимых песен The Beatles – «I Saw Her Standing There» и «Please, Please Me» и попурри из песен Чака Берри: «Roll Over Beethoven» и «Johnny B. Goode», где каждый воспользовался возможностью сыграть соло.

Когда «цеппелины», падая от усталости, ввалились в гримерку, их менеджер, Питер Грант, грозный великан, заключил всю четверку в свои медвежьи объятия, приподняв каждого на несколько сантиметров. Как заметил Джонс, привычно хмурый Грант «плакал, если вы такое можете себе представить»: его губы искривились, а лицо исказилось в гримасе, которую британцы называют «nanker»[12]. Джимми Пейдж отметил это про себя. Позже он признавался, что именно в этот момент понял, «что они добьются своего». Джон Пол Джонс считал, что тот концерт в «The Boston Tea Party» расставил все точки над i. После стольких месяцев труда, притирки друг к другу, отбора материала, отточки звука, череды концертов в отвратных залах в ужасающих обстоятельствах и за сущие гроши, стольких месяцев неопределенности, полных тревог и сомнений, они превратились из неоперившихся The New Yardbirds в мощную махину Led Zeppelin.

В этом не было никаких сомнений. В Бостоне Led Zeppelin заработали себе статус героев, посрамив одного из своих рьяных критиков. Позже он напишет: «Четыре вечера подряд они буквально сметали публику, переполнявшую “The Boston Tea Party”, прямо в воды реки Чарльз».

Парень из Йонкерса убедился в этом на собственном опыте. Пошатываясь, он вышел из клуба на ночную улицу. Эта музыка была жестче и пронзительнее всего того, что он когда-либо слышал. Ее играли на беспощадной громкости, которая била прямо в центр нервной системы. Боже, какой грохот! Он еще никогда не видел, чтобы шесть огромных усилителей «Rickenbacker Transonic» гремели на полную громкость в таком небольшом помещении. Публика просто помешалась. Вокалист Роберт Плант стал для всех настоящим откровением. Его вокальная подача подняла блюз на новый уровень, придав ему более мрачные и грязные оттенки, нежели, скажем, пижонская эксцентричность Мика Джаггера. В магнетизме и яркости Планта парень из Йонкерса стал черпать новые идеи, ведь он тоже был фронтменом в своей группе. Он решил поработать над сценическим образом. Для начала неплохо бы сменить имя. Стивен Талларико – звучит слабовато для рок-идола. Стивен Тайлер выстрелит лучше. Ему не терпелось поскорее вернуться к своим товарищам в Санапи, штат Нью-Гемпшир, в коттедж своих родителей. Он хотел поделиться увиденным с Джо Перри, гитаристом их группы. Они могли бы тоже поработать над «Train Kept-A Rollin’» и привнести в песню собственное видение[13].

Теперь они просто обязаны надрать всем зад, потому что Led Zeppelin изменили правила игры. Они заново открыли рок-н-ролл. Взяв за основу его четкий динамичный бит, «цепеллины» его хорошенько прокачали и вывернули наизнанку, добавив злой дисторшн, а затем выстрелили им в совершенно новом направлении. Парень из Йонкерса чувствовал это. Хард-рок, хэви-метал, прогрессив-рок – фанаты могут называть это как угодно. Уже скоро музыка станет гораздо сложнее.

Глава 1

Весь этот блюз

[1]

В начале был блюз. До джаза, свинга и задолго до рок-н-ролла блюз стал голосом жизни афроамериканцев в мире жестокой реальности. Если ты выходил на перекресток и просил Господа о пощаде, крался в полночь с черного входа в спальню к чужой жене или не давал свету в твоей лампе угаснуть – что бы ни случилось, братец, у тебя был блюз. Если тебе досталась самая некрасивая женщина в городе, или ты просил воды, а твоя ненаглядная поила тебя бензином и ты готовился умереть – у тебя был блюз[14]. Если твой талисман работал как надо, хороший 12-тактовый блюз мог вылечить от любых напастей (за исключением саммертайм блюза[15], конечно). А в начале 1960-х блюз излечил от тоски и уныния поколение послевоенных британских подростков.

1950-е годы были для них тяжелым испытанием. Как члены британского общества тинейджеры больше всех заслуживали петь блюз. Для социума, где в почете были надменные лорды и сэры, их словно и не существовало вовсе. У подростков не было ни денег, ни влияния, ни радужных перспектив. В большинстве случаев им предстояло всю жизнь трудиться на одной и той же должности, или идти в ученики к начальнику цеха, или работать рядовым клерком в каком-нибудь унылом учреждении. Единственной отдушиной был местный паб, где можно было напиться вдрызг и подпевать заплесневелым песенкам времен Первой мировой войны: «Ma, He’s Makin’ Eyes at Me», «Daddy Wouldn’t Buy Me a Bow-Wow», «Knees Up Mother Brown», «K-K-Katy, Show Me the Way to Go Home». Боже, что за кошмар! Пора сменить пластинку.

Музыка, которой их пичкали, представляла собой отвратительную смесь заунывных номеров эпохи мюзик-холла, оркестровок и банальных эстрадных песенок из хит-парада радио Би-Би-Си, которые с напускным равнодушием включали сами радиоведущие. Только несерьезные передачи для домохозяек или семейного вечера крутили популярную музыку. Только на них время от времени делали подачку подросткам и ставили в эфир одну или две песни легковесного крунера Томми Стила или исполнителя скиффла Лонни Донегана. Иногда, если ведущий выказывал особое милосердие, в эфире программы можно было услышать классические песни Хэнка Уильямса или Роя Экаффа. Репертуар в клубах был ненамного современнее. В основном молодежь приходила потанцевать под «трэд-джаз» (сокращенно от «traditional» – традиционный), являвший собой местный вариант музыки «диксиленд». Его играли белые музыканты средних лет в шляпах-котелках.

За несколько лет до прихода «свингующих 60-х»[16] в лондонском клубе «Marquee Club» произошло знаменательное событие. Крис Барбер, мастер трэд-джаза, регулярно выступавший в клубе со своим оркестром, за полчаса до окончания концерта уступил сцену необычному дуэту блюзменов. Алексис Корнер и Сирил Дэвис не были ни темнокожими, ни уставшими от жизни, но их электрический блюз высек искры, которые разожгли пламя для неприкаянных юнцов, решительно настроенных вырваться на свободу. Им наскучили нелепые кривляния старомодных джазменов на сцене и вялая поп-музыка Клиффа Ричарда и Адама Фэйта. К 1962 году Корнер, заурядный гитарист с безупречным вкусом, и Дэвис, невзрачный парень из Бакингемшира, игравший на губной гармошке в пренеприятном чикагском стиле, собрали группу и назвали ее Blues Incorporated. Для выступлений Корнер и Дэвис открыли клуб в подвале дома напротив станции метро на западе Лондона.

Своим звучанием Blues Incorporated напоминали Мадди Уотерса, чей лондонский дебют состоялся на концерте в ратуше округа Сент-Панкрас 20 октября 1958 года. К тому времени британская публика уже привыкла к регулярным гастролям таких заокеанских мастеров блюза как Биг Билл Брунзи, Лонни Джонсон и Джош Уайт, которые аккомпанировали себе на акустических гитарах. В октябре 1958 года у Мадди Уотерса хватило наглости выйти на сцену с электрогитарой «Telecaster», подключенной к усилителю! Какое кощунство! Его жалящие гитарные соло повергли публику в ужас. Зрители впервые услышали электрический блюз и многие сочли его звучание жестким, грубым и чересчур громким. Британцы освистали Уотерса. Впрочем, в 1966 году они освистали и Боба Дилана за то, что он «перешел на электричество». Мадди исполнял «Honey Bee», «Long Distance Call», «I Can’t Be Satisfied», «Louisiana Blues», все больше повышая градус. Его городское прочтение блюза вызвало эффект разорвавшейся бомбы и положило конец мягкой смеси трэд-джаза и блюза. Один музыкальный историк заметил, что концерт Мадди «продолжал сотрясать рок-музыку на протяжении последующих пятидесяти лет».

Четыре года спустя ударная волна от перфоманса Мадди Уотерса сотрясла стены «The Ealing Club». Субботние концерты здесь становились поистине судьбоносными событиями в жизни города.

Пропахшее потом заведеньице, в котором «по щиколотку в конденсате» веселилась ребятня с рабочих окраин, пытливая и не имевшая иного пристанища. Их пророками стала группа Blues Incorporated, а религией – блюз. В день открытия клуба «The Ealing Club», 17 марта 1962 года, зал был переполнен. В непостоянный состав Blues Incorporated входили бывшие джазовые музыканты – ударник Чарли Уоттс и пианист Иэн Стюарт. Изредка, на подмену, из толпы на сцену приглашали музыкантов-любителей. В тот вечер Алексис Корнер заприметил в толпе худощавого слайд-гитариста, которого знал как Элмо Льюиса, и вызвал его на сцену. Ради возможности выступить с Blues Incorporated парень проехал автостопом почти полторы сотни километров из Челтенхэма и теперь блестяще играл постепенно затухающее соло в классическом блюзе Элмора Джеймса «Dust My Broom». Закончив выступление, в глубине зала Льюис увидел своего знакомого. Тот о чем-то разговаривал с двумя долговязыми подростками. Льюис к ним присоединился.

«Конечно, я знал Льюиса под его настоящим именем – Брайан Джонс, – вспоминает Дэвид Уильямс, тот самый знакомый, – и я его сразу представил его Мику и Киту. Они были впечатлены его выступлением»[17].

Эти ребята были очарованы блюзом, буквально одержимы им. Найти единомышленников, особенно в условиях информационного вакуума, было немаловажно. Их диалог в тот вечер проходил примерно так:

«Кого ты сейчас слушаешь?»

«На днях крутил пластинку Мемфиса Слима “Steppin’ Out”. Там такое крутое гитарное соло!»

«А кто на гитаре?»

«Мэтью Мерфи».

«Да ладно?! Мэтью Мерфи!»

События на новой музыкальной сцене развивались очень быстро, и Blues Incorporated исполняла функцию неустойчивого ядра. Покидая ансамбль Корнера, бывшие участники создавали такие же нестабильные по составу собственные группы. Стоило в Blues Incorporated засветиться новому вокалисту, девятнадцатилетнему Мику Джаггеру («одни губы и уши… похож на куклу чревовещателя»), как вскоре он покинул группу, прихватив с собой ударника Чарли Уоттса. Уоттса заменил Питер «Джинджер» Бейкер, а на бас встал Джек Брюс. Последующие месяцы место за микрофоном поочередно занимали Джон Болдри, Эрик Бердон и Род Стюарт. Вокалистом стал Эрик Клэптон, который, тупо уставившись в пол от смущения, все же убедительно спел «Roll Over Beethoven». Не угадаешь, кого можешь увидеть в клубе в этот раз! Однажды в клуб зашел Пол Понд, приятель Брайана Джонса. Он пел блюз с истинным оксфордским акцентом, а несколько лет спустя заявил о себе как вокалист Manfred Mann Пол Джонс. Другими словами «The Ealing Club» был настоящей кузницей талантов.

Субботние концерты в «The Ealing Club» дали начало блюзовым четвергам в клубе «The Marquee». Эта джазовая «мекка» находилась в подвале кинотеатра «The Academy Cinema» на Оксфорд-стрит и неохотно принимала выскочек. Но к декабрю 1962 года на блюзовые вечера в «The Marquee» приходило до тысячи человек, что постепенно подрывало чопорную репутацию заведения. Вслед за блюзовыми четвергами появились блюзовые понедельники. По мере развития блюзового бума развивалась и местная сцена: вслед за «The Marquee» появились новые клубы: «Flamingo», «The 100 Club», «Studio 51», «Eel Pie Island», а также «The Red Lion» в Саттоне, «The Crawdaddy Club» в Ричмонде, «The Railway Hotel» в Хэрроу и «The Rocky-Tick» в Виндзоре.

Купить блюзовый альбом в Лондоне в то время было практически невозможно. На пыльном цокольном этаже магазина джазовых пластинок «Dobell’s Jazz Shop» иногда появлялись подержанные пластинки. А если удавалось откопать какую-нибудь редкую жемчужину – например, Moanin’ in the Moonlight – шедевр Хаулина Вулфа, записанный на студии «Chess» в 1959 году с незабываемым исполнением «Smokestack Lightning» – или любой другой привозной альбом «Duke Records» с записями Джуниора Паркера, Отиса Раша или Бобби «Блю» Блэнда – ты считался большой шишкой. «Если пластинка появилась у кого-то одного, она автоматически становилась общественным достоянием», – вспоминает Дэйв Уильямс. Альбом передавали друг другу, тщательно изучали, препарировали, интерпретировали, выворачивали наизнанку и анализировали до последнего нюанса, который только можно было вытянуть из виниловой оболочки.

Именно так случилось, когда в руки Мику, Киту и Брайану попал лонгплей Bluesville Chicago, сборник записей пяти блюзовых исполнителей, подготовленный чикагским лейблом «Vee-Jay Records». Найти эту пластинку в магазине «Dobell’s Jazz Shop» на Чаринг-Кросс-Роуд повезло Мику. Он учился в Лондонской школе экономики, расположенной за углом, и часто заходил в магазин по пятницам во время перерыва на ланч. Альбом оказался золотой жилой. Это был настоящий блюз, а на островах его еще никто не исполнял. С такими песнями можно было подумать о создании собственной группы – Мик Джаггер, Кит Ричардс и Брайан Джонс именно так и поступили. Заполучив крепкий репертуар, они сразу подготовили «Bad Boy» и «Ride’Em On Down» Эдди Тейлора, а также «I Wish You Would», «I Ain’t Got You» и «Don’t Stay Out All Night» Билли Бой Арнольда.

Еще выступая втроем, за несколько месяцев до появления в составе бас-гитариста и ударника, они дали группе название The Rolling Stones. Их первый концерт, фактически джем, состоялся на задворках паба «The Grapes» в конце Саттон-хай-стрит. На концерт пришло всего пятнадцать человек, из которых только трое заплатили за вход. Трио исполнило пять вышеупомянутых композиций и песню Чака Берри «Too Much Monkey Business». Не имея достаточно репертуара для полноценных концертов, они регулярно выступали с группой Алексиса Корнера, играя незамысловатые версии песен би-сайдов пластинок Чака Берри и Бо Дидли.

The Rolling Stones воплощали в себе новое звучание блюза. Ни одна молодая группа до них так не играла. Они придали чикагскому блюзу беспардонность британских плохишей. Грубая отрывистая манера пения Мика и небрежные гитарные проигрыши самым странным образом обнажали сексуальные намеки, завуалированные в текстах американских блюзменов. Они играли блюз, не оставляя сомнений о значении слов «загляни под капот и проверь карбюратор». «Каким бы ни был первоисточник, они обращались с ним бесцеремонно: искажали, усиливали и коверкали на свой вкус», – вспоминал Джим МакКарти. Позже он стал ударником The Yardbirds и присутствовал на одном из ранних выступлений The Stones в Ричмонде. «Их невероятно оригинальное звучание завораживало. Все равно, что увидеть группу с Марса».

Еще выступая в качестве трио, парни не оставляли сомнений в своей бесбашенности. Они неустанно трансформировали блюзовое звучание, адаптируя афроамериканскую музыку для белой, юной и бунтарской местной аудитории. Они были не одиноки. Группа Сирила Дэвиса R&B All Stars с вокалистом «Долговязым» Джоном Болдри и Родом Стюартом, играющим на губной гармонике, стали выступать в «Marquee» по четвергам. Коллектив Джона Мейолла Blues Syndicate расширял географию выступлений расширял географию блюзовых выступлений, играя в «Klooks Kleek», «Eel Pie Island» и «Fishermen’s Arms». Для британских подростков, которые так и жаждали оставить свой след в истории, блюз стал образом мышления и состоянием души.

В сентябре 1962 года сообщество энтузиастов блюза всколыхнула весть о том, что в Манчестер приезжают их блюзовые боги. Если это окажется правдой, то в воскресенье, 21 сентября, настоящие мастера блюза, корифеи из района дельты Миссисипи и южных окраин Чикаго, выступят на сборном концерте в местном Зале свободной торговли. Слух распространяется со скоростью «адского пламени», а имена участников произносятся в благоговейной тишине. Джон Ли Хукер, Сонни Терри и Брауни МакГи, Ти Боун Уокер, Мемфис Слим, Вилли Диксон: вместе. Вживую. На одной сцене! Настоящий Фестиваль американского фолк-блюза. Старожил «The Ealing Club» справедливо замечает: «Серьезная тема!»

Юные британские адепты блюза вмиг организовали поездку в Манчестер. Их точности позавидовали бы Королевские ВВС. Для пятичасового путешествия на север они арендовали строительный минивэн. За руль сел Грэм Акерс, единственный, у кого на тот момент были водительские права. На одной из лондонских площадей он подхватил Брайана Джонса, Мика Джаггера и Кита Ричардса. В салоне яблоку было негде упасть: помимо ребят там находились еще четыре пассажира. В машине не было даже окон, а сидения стояли боком. Впрочем, неудобства путешествия компенсировала музыка. У группы The Staple Singers только что вышел альбом Swing Low. Грэм Акерс переписал его на кассету и взял послушать в дороге. Припев последней песни звучал так: «This may be the last time, may be the last time, I don’t know» («Это может быть последний раз, может быть последний раз, я не знаю»)[18]. Мик Сейлс, один из пассажиров минивэна, вез с собой свежий альбом Хаулина Вулфа, на обложке которого красовалось кресло-качалка. На некоторое время пластинка стала основной темой для разговоров. (Позже ребятам удалось найти проигрыватель для пластинок и тогда они впервые услышали «Little Red Rooster»). В составе этой развеселой делегации отсутствовал только девятнадцатилетний Джимми Пейдж. В тот вечер он играл с Neil Christian & The Crusaders, после чего собирался сесть на поезд и прибыть в Манчестер в воскресенье вечером.

Это была их первая изматывающая поездка по провинциальной трассе М1. До сих пор никто из них не ездил по автостраде и не все детали путешествия удалось тщательно спланировать. Ближе к ночи они прибыли в Манчестер и обнаружили, что ночевать им негде. Тем, кому повезло, нашли место в какой-то студенческой квартире. Брайан Джонс выбил ночлег в YMCA[19], а Мик и Кит, будучи совсем на мели, спали прямо в машине. Воскресное утро выдалось туманным и прохладным. Концерт начинался в шесть вечера, и компания убивала время, гуляя по улицам города. В китайском ресторане они заказали одно блюдо на всех. Их вымученные разговоры на протяжении всего дня казались удручающе однобокими.

«Интересно, голос Хукера такой же, как на пластинке?»

«Сыграют ли они наши любимые песни?»

Мика интересовало, как будут усиливать звук губной гармошки: «Думаешь, Шейки Джейк Харрис будет играть прямо в микрофон?»

Около пяти вечера, уставшие от прогулок и разговоров, они подошли к Залу свободной торговли, постройке в стиле итальянского палаццо в центре города. В сводчатой галерее здания их поджидал Джимми Пейдж. Они сразу нашли общий язык. Джимми был опытным музыкантом. К девятнадцати годам он заработал репутацию блестящего гитариста, играя в клубе «Marquee» с Blues Incorporated и в двух известных кавер-группах – Red E. Lewis & the Red Caps и Neil Christian & The Crusaders. Хоть он и не был в их компании, Мик, Кит и Брайан хотели о многом расспросить Джимми. Это была встреча единомышленников и преданных музыке родственных душ со схожим образом жизни, выходящей за привычные рамки.

Джимми был немного знаком с Брайаном Джонсом и считал его юным блюзовым дарованием. Он успел оценить игру Джонса, когда тот играл один из своих сольных сетов в «The Ealing Club». «Я бился над вещами Элмора Джеймса, – вспоминал Джимми, – и вдруг меня осенило. Все дело в гитарном строе, и Брайан его знал». Он с нетерпением ждал их встречи в Манчестере, но приоритет поездки был другой. «Я очень хотел увидеть Джона Ли Хукера».

В тот вечер американские блюзовые исполнители играли два концерта, и у ребят были билеты на оба. На первый им достались дешевые места на галерке, зато второй обещал пройти в первых рядах. Перерыв между выступлениями друзья проводили в баре. Ребята, за исключением Пейджа, у которого уже был плотный график хорошо оплачиваемых концертов, могли позволить себе полбутылочки горького ликера. Но общение для них было гораздо важнее алкоголя.

Колоссальное впечатление произвел пианист Мемфис Слим. Правда, больше своим внешним видом, чем манерой игры – ребята сочли ее слишком пафосной. Элегантности ему было не занимать. Гибкий, подвижный, с блестящими волосами, на которых в центре выделялась белая полоска а-ля Пепе Ле Пью[20]. Слим зажигал по притонам и танцевальным залам Арканзаса, исполняя яркие номера джамп-блюза «Every Day I Have the Blues», «Steppin’ Out» и «Rockin’ the Blues». Он делал ставку на обаяние, а не на традиционный подход к блюзу. Британские юные музыканты смотрели его выступление как завороженные. Они не могли отвести глаз от контрабасиста Слима – легендарного Вилли Диксона, мощного великана ростом под два метра, в руках которого контрабас выглядел как детская игрушка.

Диксон больше остальных сформировал звучание чикагского блюза. Будучи одной из ключевых фигур на лейбле «Chess Records», он аранжировал и продюсировал ранние записи Отиса Раша и Бадди Гая, работал с Хаулином Вулфом, Сонни Боем Уильямсом, Джимми Уизерспуном, Мадди Уотерсом, Чаком Берри и Бо Дидли. Но Диксон оставил неизгладимый след в качестве автора блюзовых песен. Каталог песен Диксона – настоящая библия блюза: «Hoochie Coochie Man», «I Just Want to Make Love To You», «Little Red Rooster», «Spoonful», «You Can’t Judge a Book by its Cover», а также «You Need Love». Вероятно, последняя песня со словами «You’ve got yearning’ and baby I got burning» («Ты томишься, детка, а я горю») больше всего впечатлила юного Джимми Пейджа.

Диксон терзал струны контрабаса с той же силой, с которой дубасил своих соперников на боксерском ринге по пути на турнир «Золотые перчатки» в тяжелом весе, проходивший в Иллинойсе в 1937 году. За спиной Мемфиса Слима он был движущей силой, рулем и якорем. Диксон аккомпанировал и другим исполнителям, выходившим на сцену в тот вечер.

Мик Джаггер и Брайан Джонс внимательно наблюдали за игрой Шейки Джейка Харриса, когда тот «достал губную гармошку и дул в нее что есть силы, держа перед микрофоном». Парни видели такое впервые. Они слышали, что это техника Литл Уолтера, но, как говорится, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Взрывной звук, который издавал инструмент, привел их в полный восторг. Оба взяли этот трюк себе на заметку. Так Шейки Джейк оставил отпечаток на звучании The Stones. Однако решающий удар в тот вечер нанесли Ти Боун Уокер и Джон Ли Хукер.

Ни Мику, ни Брайану еще не доводилось видеть настолько ярких шоуменов. В телепрограммах «Rock, Rock, Rock!» и «Jazz on a Summer Day» им, конечно, доводилось видеть «утиную походку» Чака Берри, но это никак не подготовило их к блестящей манерности Ти Боун Уокера. Он кружил по сцене, словно гладиатор на арене римского Колизея, орудуя гитарой, словно мечом. Один из очевидцев вспоминал, как Ти Боун «уронил гитару между ног, а потом резко поднял ее и закинул себе за голову, чтобы сыграть соло». Во время выступления он ложился на край сцены лицом к публике, продолжая при этом вслепую перебирать пальцами по грифу. Бесшабашный Уокер произвел на Джимми Пейджа неизгладимое впечатление: такое же, как Шейки Джейк на юных The Stones.

В отличие от Ти Боун Уокера, Джон Ли Хукер на сцене вел себя сдержанно. Он практически не двигался, но впечатлял от этого не меньше. Его манера игры на гитаре в стиле буги была очень своеобразной: он смело смещал акценты и менял темпы, словно бармен, ловко делающий коктейль по принципу «взболтать, но не смешивать». Ради этого Джимми Пейдж и приехал на фестиваль – он увидел настоящий мрачный дельта-блюз. «Boogie Chillun» и «I’m in the Mood» привели зрителей в состояние транса. Дэвид Уильямс вспоминает, как наблюдал за сидящими рядом с ним Джимми Пейджем и Китом Ричардсом, пока Хукер играл свой фестивальный сет. «Они сидели, раскрыв рты и не проронив ни слова», – говорит он.

После зажигательного финального номера ребята уже не могли сдержаться. Они штурмовали сцену, на которой в огнях рампы стояли их герои блюза, ошарашенные таким неожиданным ажиотажем. Мик Джаггер дрожащей рукой протягивал программку концерта своему любимому исполнителю: «Мистер Хукер, можно автограф?» Пораженный вниманием Хукер выводил свою подпись. Брайану Джонсу удалось перехватить Шейки Джейка и получить в качестве трофея его губную гармошку. Джимми Пейджу и Киту Ричардсу посчастливилось пожать руки своим идолам, но от благоговейного страха они просто лишились дара речи.

Только оказавшись в своем минивэне по пути домой, они дали волю эмоциям. Ребята ликовали и восторгались. Последние несколько месяцев они имитировали игру в блюз, пытаясь исполнять жанр соответственно своим представлениям. Теперь блюз ожил. Он здесь, подлинный, его можно копировать и смаковать. Блюз звучал у них в головах и пьянил душу.

Ближе к полуночи автомобиль покинул Манчестер. Посовещавшись, путешественники решили ехать до Лондона без остановок. С утра у Мика начинались занятия, Киту предстояло явиться на работу в почтовое отделение, а Джимми планировал репетировать на студии. Бензина осталось ровно на путь до Лондона, но, в сущности, они могли бы доехать на одном адреналине.

«Нас охватила эйфория», – вспоминает Дэвид Уильямс. Когда Брайан Джонс достал гармонику Шейки Джейка и начал наигрывать заводной блюзовый аккомпанемент, он распалил ребят еще больше. Все, кто ехал в машине, даже Джимми Пейдж, далеко не лучший вокалист в мире, запели:

Они проехали сотни миль, исполняя попурри из песен Джимми Рида, плавно переходя от «Big Boss Man» к «Baby What You Want Me to Do» и «Shame, Shame, Shame». Когда компания утомилась петь, Брайан принялся развлекать друзей меткими пародиями на их менторов – Алексиса Корнера и Сирила Дэвиса. Они покатывались со смеху всю ночь. Пародия на Дэвиса, имеющего обыкновение говорить одно, а делать другое, получилась особенно едкой. «Если я пою песню Джимми Рида, то и звучу, как Джимми Рид», – произнес он, скорчив гримасу. Так появилась фраза, которую участники компании цитировали при встрече друг с другом на протяжении всего года.

* * *

Теперь можно было официально заявить: британцы страстно увлеклись блюзом. К весне 1963 года The Rolling Stones пополнили состав басистом Биллом Уайменом, пианистом Иэном Стюартом и ударником Чарли Уотсом. Но самое главное, сумели обуздать мощь ритм-энд-блюза. Заслушав до дыр концертник Джимми Рида (Jimmy Reed at Carnegie Hall), третий альбом Хаулина Вульфа (тот самый, с креслом-качалкой на обложке) и все известные на тот момент записи Чака Берри, они добавили к ним рок-н-рольный бэк-бит и фактически изобрели блюз заново. С крепким сетом оригинальных кавер-версий The Stones, музыканты высадились в клубе за привокзальной гостиницей напротив станции Ричмонд. Не для того, чтобы провести единичный сет. Нет, их сделали резидентами клуба и дали возможность выступать в нем регулярно. У компании появились первые поклонники. «Все дело в атмосфере, – писал местный промоутер, – они [The Rolling Stones], казалось, пребывают в собственном мире, играя музыку, электризующую все вокруг».

Джимми Пейджу предстояло выйти за рамки жанра. К лету 1966 года он солировал на гитаре в The Yardbirds, оказывая все большее воздействие на язык британского электрического блюза. Группа играла прогрессивную, жесткую, небрежную, свободную по структуре музыку. Концерты становились все более непредсказуемыми. Однако Джимми Пейдж не останавливался. Блюз создал почву для переворота в рок-музыке. Его отличали новаторство, технологии и запредельная громкость. Пейдж имел собственное четкое представление о блюзе. Для него это был трамплин к более динамичной музыке. Он точно знал, что блюз – дорога к большему.

[2]

Творчество Джимми Пейджа не претендовало на музыкальное наследие чикагского блюза и блюза дельты Миссисипи. Его уникальный жанр зародился в «дельте» графства Суррей, координаты которого не найдешь ни на одной географической карте.

Невероятно, но все три гитарных бога Британии – Джимми Пейдж, Джефф Бек и Эрик Клэптон – родом из этого живописного, лесистого региона на юго-востоке Англии, больше известного миллионерами, чем блюзом. Графство, расположенное на притоках Темзы, было частью быстрорастущих пригородных районов Лондона. Родители Джимми – Джеймс, менеджер по персоналу на фабрике пластмассовых покрытий, и Патриция, медсестра в стоматологии, переехали в Эпсом в 1952 году, когда их единственному ребенку исполнилось восемь лет.

Эпсон был старым торговым городом с типичной центральной площадью, окруженной характерными постройками георгианской эпохи: банком, церковью и ратушей. Самым известным зданием считалась часовая башня из красного кирпича высотой больше двадцати метров. Она резко выделялась в силуэте города и, ввиду отсутствия более подходящих мест, служила пристанищем для местных подростков. На раннем этапе существования Эпсом напоминал сонную деревушку, расположенную в лоне девственных холмов и равнин. Городок можно было легко принять за Юэлл, Гилфорд, Эштед, Хоршэм или любую другую деревню в округе.

В конце второй половины девятнадцатого века богатая жила минеральных источников превратила тихий городок в модный оздоровительный курорт, и на его целебные воды стали съезжаться представители высшего сословия. Производство эпсомской соли – обильных запасов сульфата магния, получаемых из местных вод, – поспособствовало развитию города как аристократического лечебного курорта, а строительство пяти психиатрических больниц закрепило эту репутацию. Дважды в год население города увеличивалось более чем в два раза – на время проведения классических английских скачек на ипподроме «Epsom Downs» в городок прибывало полсотни тысяч человек.

Семья Пейджа жила на Майлс-Роуд, в типичном для послевоенной Англии доме с двумя комнатами на первом и двумя спальнями на втором этаже. Жилища такого типа не отличались роскошью, многие из них, включая дом Джимми, прилегали к железной дороге, а удобства чаще всего находились во дворе. В Эпсоне встречались особняки и усадьбы, но точно не в районе Майлс-Роуд. «Это была ничем не примечательная улица, – вспоминает один из соседей Пейджей, – никаких автомобилей, поскольку никто не мог позволить себе купить машину. Во дворах перед коттеджами не было ничего, что позволило бы отличить дома друг от друга». Задние дворы, однако, были в два раза длиннее самих домов, и в те трудные годы представляли собой драгоценные земельные участки, где практически каждый фут отводился под выращивание овощей.

Всплеск рождаемости, пришедшийся на послевоенные годы, не обошел стороной практически ни один дом на Майлс-Роуд, так что недостатка в друзьях по играм у Джимми не было. Каждый день мальчик мог играть в мяч или кататься на роликах с соседом Джеффом Ризом и Дэйвом Хаусгоу, Питом Нилом или Дэйвом Уильямсом – все они жили в одном квартале. В школе ребята чаще играли в бейсбол, чем в крикет – многие из них были детьми американских военных, дислоцированных в Англию.

Американцы привезли с собой пластинки с шикарной музыкой: кантри и рокабилли, записи лейблов «Chess», «Checker», «Sun» и малоизвестных звукозаписывающих компаний, заполнявших пропасть между ритм-энд-блюзом и зарождавшимся тогда рок-н-роллом. Военные часто переезжали, и многие их сокровища, вперемешку с бракованными пластинками из музыкальных автоматов, оказывались в магазинах подержанных товаров, а затем – в руках у британских школьников. Дэйв Уильямс, друг Джимми Пейджа, активно спасал такой неликвид, роясь в бесчисленных пыльных ящиках с записями. Он выбирал пластинки тех певцов, чьи имена звучали по-американски. Среди них попадались давно забытые пионеры индустрии – Техас Тайлер, Джеки Ли Кокран, Уейд Холл, Джесси Хилл и Ронни Селф. «Встречалось очень много откровенного хлама, – вспоминает Уильямс, – но иногда мне удавалось отыскать The Johnny Burnette Trio, или пластинку Карла Перкинса, и я сразу бежал поделиться своей находкой с Джимми».

Джимми обожал музыку. «Он любил слушать радио», – вспоминала его мама. Как и у большинства британских семей, в гостиной у Пейджей стояла радиола с корпусом из красного дерева, и Джимми с ловкостью взломщика сейфов управлялся с пластмассовыми ручками настройки. В хорошую погоду ловилось «Радио Люксембург», единственный доступный источник рок-н-ролла в Британии. Назревающая на горизонте музыкальная революция подавала признаки через помехи и звук, словно пропущенный через аэродинамическую трубу. «Приходилось дежурить у радиоприемника и слушать зарубежные станции, чтобы отыскать хорошие рок-записи», – вспоминал Джимми. Он не пропускал ни одной трансляции. В ясную ночь, прижавшись ухом к динамику, он слушал фрагменты песен Фэтса Домино, Бадди Холли, Лаверн Бейкер, The Everly Brothers и Элвиса. На волне «American Forces Network» Джимми открыл для себя пятнадцатиминутную программу ди-джея Алана Фрида. В передаче крутили попурри из ритм-энд-блюза, поп-музыки и бунтарских композиций, которые исполняли Джин Винсент и Эдди Кокран.

Пока Джимми не исполнилось двенадцать, его музыкальный опыт ограничивался пением в хоре англиканской церкви Святого Варнавы. «Когда мы ходили в гости, он подходил к пианино и что-нибудь играл», – вспоминала мама Джимми. Пейджи были равнодушны к музыкальным инструментам и, хотя вместе с домом им досталась дешевая испанская гитара, это был скорее заброшенный предмет интерьера в углу гостиной, который никто не удосужился убрать на чердак. Тем не менее…гитара… с металлическими струнами… на которой почти можно играть… Когда Джимми наконец обратил не нее внимание, он тотчас почувствовал «божественное вмешательство». По словам Джимми, пробуждением интереса к гитаре он обязан двум песням, которые услышал по радио. Первая – «Baby, Let’s Play House» – шедевр рокабилли в исполнении Элвиса Пресли. Джимми сразу очаровало раскованное вокальное вступление с необычной манерой исполнения – «Whoa, baby, baby, baby / baby, baby, b-b-b-baby, baby, baby». «Я услышал акустическую гитару, щелкающий контрабас и электрогитару – три инструмента и голос – и вместе они выдавали столько энергии, что мне захотелось стать их частью», – говорил он. Это было невозможно забыть. «Мне захотелось так сыграть. Захотелось узнать об этом все».

Почти такой же заманчивой, хотя и абсолютно в ином ключе, для него оказалась песня «Rock Island Line», кавер-версия классической песни Ледбелли в исполнении Лонни Доннегана. В середине 1950-х среди подростков в Британии с нее началось повальное увлечение музыкой скиффл. Это был народный жанр с влиянием блюза и кантри. Обычно его исполняли на смеси искусственных и самодельных инструментов. Простота жанра позволяла ребятам из рабочего класса собирать собственные скиффл-группы, используя повседневные домашние инструменты: стиральную доску в качестве перкуссии, крепившуюся к старому ящику веревку в качестве баса, а духовым инструментом часто служил гребешок с папиросной бумагой. Все это подкреплялось гитарой или укулеле. На скиффле помешались все. В Британии в одночасье появилось от тридцати до пятидесяти тысяч скиффл-групп. Одна из них принадлежала двенадцатилетнему Джимми Пейджу.

Реквизит в виде старой испанской гитары очень пригодился. Джимми уговорил своего школьного приятеля Роя Уайатта помочь ему настроить горе-инструмент и показать несколько основных аккордов. Уайатт даже сумел набренчать «Rock Island Line», окончательно сразив Джимми наповал. Он не выпускал гитару из рук до тех пор, пока сам не научился играть эту проклятую песню. «С тех пор Джимми и гитара стали неразлучны. Освоив основные аккорды, дальше он учился самостоятельно», – говорит Дэйв Уильямс. Он регулярно заходил к Джимми и видел его успехи в освоении инструмента.

Джимми сумел быстро раздобыть самоучитель Берта Уидона «Play in a Day» («Заиграй через день»). Это была настоящая библия будущих британских гитарных героев: по книге постигали азы Джордж Харрисон, Дэйв Дэвис, Кит Ричардс, Пит Таунсенд и Эрик Клэптон. Обещание заиграть через день казалось Джимми Пейджу вечностью. «Я был слишком нетерпелив», – признавался он. Кроме того, материал в самоучителе подавался слишком упрощенно. Ни одна из приведенных в книге аппликатур не совпадала с тем, что он слышал на записях. Проще было подбирать на слух. «Слушаешь соло на пластинке, поднимаешь ручку проигрывателя, и включаешь его снова». Так Джимми удалось самостоятельно освоить некоторые музыкальные приемы.

Проблема заключалась в гитаре. Это была игрушка, а не настоящий инструмент. Слишком высоко располагающиеся над ладами струны было тяжело прижимать, а звучание выходило плоским. Джимми вырос из этой гитары почти сразу же, как взял ее в руки. Гитара, о которой он мечтал, «красовалась на альбомах Джина Винсента и Бадди Холли». Пейдж говорил, что «мечтать о такой гитаре было все равно, что мечтать о кадиллаке». Покупка более приличного инструмента для семьи из рабочего класса было дорогим удовольствием. Отец согласился пойти сыну навстречу, но поставил условие. «Хорошо, – сказал он, – но тебе придется поработать почтальоном». Джимми стал послушно разносить почту по воскресеньям, шагая от дома к дому с тяжелой сумкой, набитой газетами и тоннами воскресных приложений.

«Поработав разносчиком газет, я купил себе “Hofner Senator”», – вспоминал он. Уже что-то серьезное, но не идеальное. Добротная гитара с корпусом из клена и f-образными прорезями, вибрирующая при малейшем касании струн. Джимми никак не мог извлечь из нее приличный звук. «Впоследствии я купил для нее электрический звукосниматель». Только к чему же ее подключить? Решение нашлось быстро: у радиолы на задней панели оказался вход для подключения. «Я просто не мог поверить, когда из динамика раздался звук». Скорость звука в 1 Мах получить не удалось, но некоторое время радиола служила усилителем. Конечно, ему уже требовалась электрическая гитара.

Но пока и с «Hofner Senator» он чувствовал себя во всеоружии и сколотил группу. Он назвал ее James Page Skiffle Group и пригласил в нее в качестве ударника своего приятеля Дэйва Хаусгоу, который жил неподалеку. Отец Дэйва во время войны играл в танцевальном оркестре на барабанах, и у мальчика была ударная установка. Играя щетками по малому барабану, Дэйв выдавал приемлемый аккомпанемент в ритме шаффл. В школе Джимми нашел контрабасиста и еще одного гитариста, который также взял на себя обязанности вокалиста. С самого начала Джимми знал пределы своих возможностей. Ему не нравился собственный голос, он звучал тонко и гнусаво. Он решил – пусть другие поют, а он будет играть на гитаре.

«Мы хорошо ладили, и оглянуться не успели, как почувствовали серьезный музыкальный настрой», – говорил Джимми. Ребята репетировали в гостиной дома Пейджей, оттачивая ходовой репертуар скиффл-групп. Если ты научился играть «Rock Island Line», тебе сразу покорялись и «John Henry», и «Cumberland Gap», и «Midnight Special», и десятки других песен. Вскоре они подготовили программу, чем сильно впечатлили маму Джимми. Весной 1958 года она позвонила продюсерам детской телепередачи Би-Би-Си «All Your Own», в которой дети демонстрировали таланты или рассказывали о своих хобби. Вскоре James Page Skiffle Group пригласили выступить в воскресном эфире передачи.

В сохранившемся фрагменте того выступления Джимми, опрятный мальчик в аккуратном свитере и с прической помпадур, задорно исполняет с квартетом «Mama Don’t Allow No Skiffle Round Here» и «Pick a Bale of Cotton». В перерыве между песнями к Джимми подошел ведущий программы Хью Уэлдон и задал мальчику несколько отвлеченных вопросов. Думаете, они обсуждали только что сыгранную песню? Ничего подобного! Тринадцатилетнего гитариста спросили о том, чем он планирует заниматься в будущем. Может быть, продолжит заниматься скиффлом?

«Нет, – невозмутимо отвечает Джимми, – я хочу заниматься биологией».

Ведущий смеется и просит Джимми рассказать об этом подробнее. «Я хочу изобрести средство от рака, если к тому времени его еще не откроют», – говорит Джимми. «То есть ты собираешься изучать микробы?» – уточняет ведущий, демонстрируя очень ограниченные познания в данной области. Позже Джимми признался, что очень нервничал во время интервью и все, о чем он упомянул, скорее всего «просто проходили в школе на той неделе».

James Page Skiffle Group просуществовали недолго. Скиффл служил неплохим стартом для занятий музыкой, но представлял собой пройденный этап. Джимми признавал, что «в музыке и в самих песнях скиффл присутствовала доля блюза, но в их исполнении не было драйва».

Драйв был в рок-н-ролле.

К тому времени мальчик уже успел познакомиться с рок-н-роллом. В начале 1956 года Дэйв Уильямс зашел к Джимми и рассказал о песне, которую слышал в эфире «American Forces Network» из Германии: «Too Much Monkey Business». Ее автором был Чак Берри. Незадолго до этого к ним попал мини-альбом Берри с песнями «Maybelline», «Thirty Days (to Come Back Home)», «Wee Wee Hours» и «Together (We Will Always Be)». Это было открытие, сравнимое с находкой розетского камня[21]. Но, черт возьми, о чем таком он поет? – недоумевали друзья. У этого Чака очень странные тексты. Наконец их осенило: это же все про секс!

Вскоре они разузнали, что в кинотеатре соседней деревни Стоунли крутят один из первых джукбокс-мюзиклов «Rock, Rock, Rock!». «Фильм был отстойный, – вспоминает Дэйв Уильямс, – пока на экране не появились Чак Берри и The Johnny Burnette Trio. Мы разинули рты от удивления». Мальчишек впечатлила бунтарская энергия, с которой Бернетт и его группа исполнили «Lonesome Train», а во время выступления с песней «You Can’t Catch Me» Чак Берри показал себя как блестящий шоумен. Друзья чуть не вскочили со своих мест, когда Берри с гитарой прошелся по полю кадра, демонстрируя свою утиную походку и насмешливо глядя в камеру. На следующий день они снова пришли в кинотеатр, только ради этого номера. Уже позже им довелось посмотреть «The Girl Can’t Help It», еще один низкосортный фильм, где сюжет служил лишь предлогом для музыки. Именно музыки… Если Чак Берри разжег их аппетит, то Литтл Ричард, Джин Винсент, Фэтс Домино и Эдди Кокран подали великолепный десерт. «“Twenty Flight Rock” взорвала нам мозг, – признается Уильямс, – других ребят в кинотеатре музыка не интересовала. Ведь они пришли посмотреть на буфера Джейн Мэнсфилд. Но мы с Джимми вышли из кинотеатра, желая быть Эдди Кокраном. Мы приходили на показ этого фильма снова и снова».

Джимми сразу же задумался над своим сценическим имиджем. Внешне он был во всех отношениях интересным парнем: брюнет с фарфорово-бледным лицом, манящим взглядом и чувственными губами. Как только гитара оказалась у него в руках, он решил поработать над остальными составляющими образа. Он не мог позволить себе черные кожаные брюки, просторную розовую рубашку и серебристый жилет. Как и огромную фирменную оранжевую гитару «Gretsch» Эдди Кокрана. Но зато Джимми сразу просек, как играть его песни. Он мог принимать эффектные позы. И нужные рок-н-рольные замашки стали приходить сами собой.

Конечно, больше, чем внешняя сторона его волновали стиль и содержание музыки. Джимми слушал рок-н-ролл и постепенно приходил к пониманию, что хитмейкеры вроде Джина Винсента, Элвиса Пресли, Дейла Хокинс и Билла Хейли не единолично заряжали свои песни драйвом. Звук и тот накал страстей, который Джимми так любил, создавала армия невоспетых гитаристов, способных извлечь из шести струн изящный и соблазнительный звук, не привлекая внимания к собственным персонам. Постепенно он узнал их имена, хотя их не указывали на пластинках и не объявляли по радио: Джеймс Бертон, Клифф Гэллап, Скотти Мур, Джо Мэфис, Хьюберт Самлин, Джонни Уикс, Мэтт Мерфи. Их гитарные соло будоражили воображение Джимми. Он внимательно слушал, изучал, копировал штрихи, экспрессию, вплоть до выражения лиц, самостоятельно изучая их технику игры подобно тому, как учат новый язык.

«От повлиявших на меня соло у меня мурашки по спине бежали, – говорил он. – На их освоение у меня уходили часы и дни. Сначала это были аккордовые соло Бадди Холли, подобные “Peggy Sue”, а затем, конечно, соло Джеймса Бертона на записях Рики Нельсона. Здесь начались трудности».

«Джимми просто помешался на Джеймсе Бертоне, – говорит Дэйв Уильямс, – помню, я купил в магазине несколько подержанных пластинок Рики Нельсона и оставил их у Джимми. Через неделю дорожки на пластинках, которые он проигрывал по многу раз ради этих чертовых проигрышей, были стерты напрочь. Он буквально помешался на них».

Снятие гитарных соло с пластинок напоминало решение головоломок. Джимми относился к этому занятию словно дешифровщик кодов в Блетчли-парке[22] – со всей серьезностью. «Я слушал пластинку, каждый раз передвигая иглу на начало соло, – объяснял он. – Двигая иголку туда-сюда можно было испортить пластинку».

«Он никак не мог снять инструментальный проигрыш в песне “It’s Late”», – вспоминает Уильямс. Эта задача ставила Джимми в тупик.

Трюк заключался в скольжении по струне на несколько ладов вверх, после чего следовал пулл-офф (сдергивание) соседней струны и ее подтяжка, чтобы добиться эффекта звонкого подвисания. Забавно, что Род Уайатт, школьный приятель Джимми, настроивший ему первую гитару, успел снять это соло и одним субботним утром объяснял Джимми как оно играется. За это время они успели освоить риф к песне «My Babe», еще одну выдумку Бертона, требовавшую определенных усилий. Два гитариста регулярно собирались дома у Джимми, чтобы попрактиковаться и обменяться новыми находками. Со временем они разобрали все творения Джеймса Бертона и Клиффа Гэллапа. По словам Уайатта, Джимми мог с закрытыми глазами играть эти «посвященные малышкам» песни. «Этот гитарный стиль мы любили больше всего».

Учиться играть по пластинке было увлекательным занятием, но Джимми хотел увидеть живую игру. По пятницам вместе с Дэйвом Уильямсом они стали гулять неподалеку от местного концертного зала «Ebbisham». Старейшины города, отчаявшись загнать подростков по домам, на выходные переименовывали одно из помещений местной церкви в «Contemporary Club» («Современный клуб»), чтобы молодежь могла потанцевать там под музыку местных групп. «Мы были недостаточно взрослыми, чтобы нас пустили внутрь, – вспоминает Уильямс, – поэтому мы с Джимми прокрадывались к пожарному выходу и оттуда слушали выступления».

Их любимым коллективом стала группа Chris Farlowe and The Thunderbirds. Как и сотни других команд в Англии, они старались сделать имя, играя кавер-версии современных хитов. Но у этого коллектива было на руках два козыря, которые выгодно выделяли их из общей массы. Во-первых, Крис Фарлоу действительно умел петь. Его хриплый голос и блюзовая подача могли преобразить любую песню. Блюз «Stormy Monday», как и песни Джимми Рида, исполненные вместе с группой, звучали потрясающе. Он первым в городе исполнил «Just A Dream» и «My Babe», чем буквально очаровал публику. А во-вторых, на гитаре играл Бобби Тейлор.

Бобби Тейлор, по местным меркам, был потрясающим виртуозом. «На нас очень сильно повлиял Бобби, – говорит Джон Спайсер, который позже играл вместе с Джимми в Neil Christian & The Crusaders, – у него была яркая, очень заводная манера игры».

«Джимми боготворил Бобби Тейлора, – вспоминает Дэйв Уильямс, – как только мы смогли договориться, чтобы нас пускали, мы вставали в конце зала и смотрели, как Бобби солирует в песнях превосходного Джимми Рида. Пейдж не мог оторвать глаз от гитары».

Он бежал домой и пытался повторить соло Тейлора по памяти, но для их исполнения нужна была настоящая электрогитара, а не самопальная копия. Джимми мечтал об инструменте «Fender Stratocaster». В конце 1950-х в Англии ее невозможно было достать. В одном из первых туров по Англии на ней играла сестра Розетта Тарп, но Джимми знал, что на данный момент во всей стране оставалось только две такие гитары. Одну из них приобрел Клифф Ричард для своего гитариста Хэнка Марвина, а вторая была у Бобби Тэйлора. Все. Пока компания «Fender» не сделала свои гитары более доступными, британские гитаристы довольствовались акустическими гитарами типа «арчтоп» с f-образными вырезами, или полуакустическими гитарами с полыми корпусами, на которых играли в джазовых и танцевальных оркестрах. Тем не менее, надежда на изменения не увядала. Тони Шеридан, модный британский рокер, выступавший с Джином Винсентом и Эдди Кокраном, появился на телешоу с гитарой, очень похожей на «Fender». Это была гитара «Grazioso», недорогая чехословацкая копия легендарного стратокастера, вполне подходящая для Джимми. Он отыскал себе такую гитару в магазине аккордеонов в соседнем городке Сербитон.

Теперь можно было подумать и о выступлениях.

[3]

Вооружившись новым инструментом, в конце 1958 года Джимми Пейдж готовился сыграть свой первый оплачиваемый концерт. Он договорился о выступлении в местной забегаловке к юго-востоку от Хай-стрит, где по выходным часто звучала живая музыка. Для выступления Джимми собрал спонтанное трио, куда помимо него вошел вокалист, игравший на акустической гитаре, и взрослый опытный пианист. Программа не отличалась оригинальностью: «Move It» из репертуара Клиффа Ричарда, звучавшая по всей стране – от Пензанса до Оркнейских островов, «Red River Rock» в которой у Джимми появилась возможность показать свое гитарное мастерство, пара песен Элвиса Пресли и подборка легковесных хитов того времени. Джимми не терпелось выступить перед настоящей публикой.

Дэйв Уильямс, которому предстояло нести в клуб усилитель Джимми, даже сумел зазвать на концерт двух пятнадцатилетних девушек – Анну и Джиллиан. «Захудалое заведение, – вспоминала Анна, – скудная обстановка: несколько столов со стульями, бар в конце зала и маленький пятачок для танцев. Но группа играла неплохо. Джимми знал свое дело». Правда, в середине концерта все пошло не по плану. Музыка трио мало интересовала публику постарше. Увидев, что пианист может сыграть мелодии, под которые можно станцевать вальс, они засыпали его заявками. В основном просили сыграть патриотичные песни времен Второй мировой. Когда музыкант исполнял просьбу, кто-нибудь угощал его кружкой пива. Медленно, но верно, пианист напился.

Это было очень некстати. После концерта у Джимми и Дэйва намечалось торжество. Отец Дэйва как раз уехал из города, оставив в распоряжении ребят пустой дом, где они собирались устроить афтерпати с подругами. Но теперь пианист был в стельку пьян, и кому-то предстояло отвезти его домой. «Нам с Джимми обоим нравилась Анна, – вспоминает Уильямс, – мы бросили жребий, чтобы решить, кто из нас проводит ее домой, а кто усадит пьяного вдрызг клавишника в такси. Джимми проиграл». Пятьдесят пять лет спустя Уильямс все еще женат на Анне.

Но Пейдж еще только разогревался.

Он спонтанно собрал группу под названием The Paramounts и колесил с ней по всему графству Суррей. У них не было больших перспектив, поскольку они играли инструментальные пьесы, в основном «Guitar Boogie Shuffle», «Red River Rock» и тему из телесериала «Питер Ганн», где Джимми мог блеснуть гитарным мастерством. Несмотря на это, все лето 1959 года они выступали на разогреве у других групп в знакомом нам «Contemporary Club». В том числе и у Red E Lewis & the Red Caps, признанной в местных клубах и танцевальных залах команды. Ее вокалист был повернут на Джине Винсенте, и его грубоватый тенор как нельзя лучше подходил для рок-н-ролла. Басист группы Джон Спайсер вспоминает, что Джимми часто вертелся у их минивэна после концерта. «Он любил поболтать с нами, пока мы грузили оборудование. Его всегда интересовало, что играл наш гитарист Бобби Оатс, а иногда он просил у него гитару и демонстрировал свои умения».

К концу лета Бобби поступил в театральную школу и покинул Red Caps. У менеджера Криса Тидмарша и остальных участников группы возникли трудности. Спайсер вспоминал, что им срочно требовался новый гитарист. Крис и Ред были в восторге от Джимми. Они говорили: «Этому парню всего пятнадцать, а он так здорово играет. Мы решили пригласить его на репетиционную точку в Лондоне и посмотреть, как он впишется в группу».

В комнате над «Red Lion», захудалым пабом для рабочего класса в Шордиче, Red Caps устроили Джимми проверку, сыграв все ударные номера из своей программы. «Он знал каждую песню, все соло Джеймса Бертона и Клиффа Гэллапа, все нюансы, нота в ноту, – говорит Спайсер, – он меня просто сразил. Помню, я подумал: “Этот тощий паренек лучший гитарист, которого я слышал”».

Это была любовь с первого взгляда. Участники Red Caps были единодушны и предложили Джимми Пейджу стать их гитаристом. Оставалась одна загвоздка. «Предстояло убедить родителей Джимми отпускать его в Лондон, чтобы он мог играть в группе».

Джимми считал, что родители «поддержат его во всем». Однако, когда речь зашла о работе на постоянной основе, Джеймс Пейдж-старший сказал категорическое «нет». С сыном он был сух и холоден. Друзья Джимми говорят, что он никогда не называл сына по имени, только «мальчик»: «мальчик, вынеси мусор» или «мальчик, уберись в комнате». Он хотел, чтобы Джимми окончил школу и сдал экзамены, а не колесил по округе с рок-н-рольной группой. Но даже отец не смог устоять перед сладкими речами Криса Тидмарша. Не скупясь на лесть, тот обрисовал ситуацию так, словно Red Caps были в одной лиге с Лондонским филармоническим оркестром. «Он переубедил родителей, пообещав, что глаз с меня не спустит», – вспоминал Пейдж. Тидмарш не забыл и о финансовом аспекте. «Если я пообещаю платить [Джимми] 15 фунтов в неделю, вы разрешите ему играть в нашей группе?» Пятнадцать фунтов на дороге не валялись, а мистер Пейдж не зарабатывал столько и за неделю. Но – нет, снова нет: мальчик должен сдать выпускной экзамен и закончить школу. Только когда Тидмарш пообещал, что группа будет выступать только по выходным и он лично будет привозить юного Джимми домой после концертов, Пейдж старший дал согласие.

Обещание играть концерты «только по выходным» быстро забылось. Red Caps были весьма востребованной группой и вскоре они уговорили родителей Джимми, чтобы те разрешили ему играть и в будни. После школы Джимми садился на поезд до Лондона и играл концерты на неделе. Мистер Пейдж дал новое согласие неохотно и с оговорками. Каждый участник группы зарабатывал по два фунта за вечер, ровно столько, чтобы свести концы с концами. Если приглашений от клубов не было, Тидмарш арендовал пригодные помещения над пабами в Северном Лондоне или залы в местных церквях. Такие концерты сулили Red Caps стопроцентную выручку. Группа играла в радиусе ста миль от Лондона практически каждый вечер и исправно отвозила Джимми домой. Часто он возвращался в три часа ночи. Мальчик, как мог, старался все успевать. Приходилось вкалывать с утра до ночи.

Отныне он был не Джимми Пейдж, а…Нельсон Сторм. Участники группы решили, что сценические имена больше способствуют рок-н-рольному имиджу. Нельсон Сторм, прозвище, которое он выбрал себе сам, сочеталось с именем ударника Джимми «Торнадо» Рукса и контрастировало с Доком Свифтом, сценическим именем Джона Спайсера. Но какие бы имена они себе ни выбрали, их команда оставалась заурядной кавер-группой. И их время подходило к концу.

История показывает, что взаимопонимание – самая нестабильная величина в рок-н-рольных командах. Red Caps не были исключением. Росла популярность, росли и амбиции группы. Внутри группы сложилось недовольство внешним образом вокалиста Реда, который, по мнению группы, недотягивал до поп-звезды. Ред, которого на самом деле звали Билли Стаббс, имел смуглую кожу и суровый вид, а когда он улыбался, в глаза бросалось отсутствие пары передних зубов. К тому же, он был гораздо старше остальных участников. Он хорошо пел, но теперь этого было недостаточно. Законодатели моды не сочли бы его внешность «презентабельной». Крис Тидмарш, главный зачинщик переворота, решил, что группа с Билли в роли фронтмена достигла своего потолка. То же относилось и к посредственному ударнику. Пришло время кадровых перестановок.

В лондонском кафе «The 2i’s Coffee Bar» они присмотрели нового вокалиста. Персонаж называл себя Смоки Дин. Это было одно из его многочисленных прозвищ. Он был полной противоположностью Реду Льюису: симпатичный, с аккуратно зачесанными назад волосами и красивой фигурой. Его рост составлял 180 сантиметров, и говорил он с фальшивым американским акцентом. «Он нравился девчонкам», – вспоминает Джон Спайсер. С новым вокалистом Red Caps переименовались в Dean Aces, и некоторое время дела шли в гору. Но со временем у Смоки Дина появились распространенные рок-н-рольные привычки. Он курил травку и глотал сомнительные таблетки, что делало его ненадежным.

«Мы не можем играть с ним дальше», – сказал Тидмарш после одного из концертов, который прошел как раз без Смоки. Он уже не в первый раз ставил их в затруднительное положение, и все понимали, что наверняка не в последний. Джимми согласился с Крисом. Настало время найти замену Смоки. «Почему бы тебе не начать петь?» – предложил он Тидмаршу.

Это было как гром среди ясного неба. Никто не знал, что Крис Тидмарш умеет петь. До сих пор он только организовывал концерты и поездки. Внешне он производил приятное впечатление, настоящий обольститель, презентабельный, но петь никогда не входило в его планы. Зная весь репертуар и все элементы шоу, Крис решил попробовать.

Оказалось, что Тидмарш превосходный и харизматичный вокалист. Он обладал хорошим сильным голосом, хоть и не таким мощным как у предыдущих фронтменов, но песни группы исполнял блестяще. Конечно, он должен стать членом группы. Вот только в его имени не было ни поэзии, ни харизмы. Все были единогласны в том, что его надо изменить. Криса Тидмарша стали звать Нил Крисчен, а группа переименовалась в Crusaders[23]. Neil Christian & The Crusaders – звучало совсем неплохо.

Новое название требовало нового сценического образа. Поэтому участники группы отправились в магазин нестандартной мужской одежды «Burton’s» в Ислингтоне и заказали себе черные рубашки и брюки, а в качестве обуви – черно-белые ботинки. Джимми досталась новая гитара – долгожданный «Fender Stratocaster» расцветки «санберст», купленный на деньги группы. Наконец он мог пощеголять на сцене! В плане сценического шоу Тидмарш, то есть Нил Крисчен, оказался более требовательным, чем его предшественники. Как настоящий профи он ввел в шоу танцевальные элементы. Теперь во время песен музыканты исполняли перекрестные шаги, одновременно занося левую ногу над правой, а затем правую над левой, при этом покачивая гитарами. Джимми вспоминает, как «выгибался словно акробат назад до тех пор, пока головой не касался сцены». Подобные шалости всегда нравились публике. А на песне Элвиса Пресли «One Night» комбинация движений была еще сложнее. «Мы постепенно увеличивали силу звука, – вспоминал Джон Спайсер, – в середине песни Джимми начинал играть соло. Ударник добавлял жесткого бита. К концу песни все превращалось в грохот, было действительно очень громко, и, пока Нил Крисчен дубасил кулаком по гребаному пианино, мы все лежали на спине». Он был сущим ураганом на сцене. Оказывается, все это время внутри Криса Тидмарша жил Нил Крисчен, который только и ждал, когда ему выпадет шанс вырваться наружу и показать себя. Это был «умный, безупречно одетый и красивый парень». Но имелся у него один существенный недостаток: страх сцены. При всей самоуверенности, самообладании и лоске он боялся публики. Перед каждым концертом он надолго запирался в туалете, где его сильно рвало.

Несмотря на это, Neil Christian and The Crusaders становились все более востребованной группой на оживленной клубной сцене Лондона. Они выступали в церквях и на танцплощадках в Барнетте, Рамфорде и Хэтфилде, а также в «Contemporary Club» в родном Эпсоме. Всюду собиралась стая преданных поклонников: молодежь всех социальных прослоек, которая приходила потанцевать и развеяться. Группа играла слаженно и с драйвом. Они были почти точной копией группы Johnny Kid and the Pirates, чей сингл «Shakin’ All Over» был признан британским рок-н-рольным достоянием еще до появления The Beatles. «Пираты» оказали огромное влияние на «Крестоносцев». Джимми садился в автобус до Саусфилдса на юге Лондона и доезжал до гитариста «Пиратов» Мика Грина, чтобы поиграть с ним и перенять его уникальный ритмический подход к игре. Джимми твердо решил играть соло в точности, как их играли профессионалы. «Мы переиграли все возможные кавер-версии – [Джина] Винсента, Джонни Бернетта, много ритм-энд-блюза. Джимми нравились [Джерри Ли] Льюис и [Чак] Берри. Вживую он играл их вещи так, словно ты слушаешь их на пластинке», – вспоминал Крисчен.

Джимми Пейдж стал местной легендой. В программе концерта появлялись его сольные номера «Rumble» и «Sleep Walk». Это закрепило за ним репутацию яркого гитариста. Перед каждым исполнением Нил всякий раз выкрикивал восторженной публике его имя. «Где бы мы ни играли, люди всегда подходили пообщаться с Джимом, – говорит Джон Спайсер, – ребята выстраивались в очередь, чтобы посмотреть на его стратокастер. Такая гитара была в новинку для Англии. В руках у Джима она практически разговаривала». Он попал под ее очарование примерно на полгода, а затем переключился на что-то еще более изысканное. В один из вечеров, когда The Crusaders участвовали в сборном концерте в Кингстоне, недалеко от Эпсома, они узнали, что на другом конце города в театре «Одеон» выступают Джин Винсент и Эдди Кокрэн.

«Нам удалось договориться о времени нашего выхода на сцену, чтобы успеть отъехать на полтора часа и посмотреть их выступление, – вспоминает Спайсер. – Эдди вышел на сцену с оранжевой гитарой “Gretsch”», – его именной моделью с полым корпусом, имеющим параллельное крепление[24] и два f-образных выреза. «Мы все были в шоке, особенно Джимми». Красивый инструмент, роскошный и блестящий как кадиллак, с толстым пульсирующим звонким звуком. У Кокрана гитара висела на груди, а не поясе, как у большинства гитаристов. Джимми сидел, как опоенный, присвистывая, словно вслед уходящей красотке. «У меня будет такая же», – заявил он и через пару недель стал обладателем новенькой «Gretsch».

«Grazioso», «Stratocaster», «Gretsch» – гитара для Джимми не имела значения. Он управлялся с инструментом интуитивно, словно был продолжением его самого. Доводилось ли вам слышать восьмилетних вундеркиндов, безупречно исполняющих Третий концерт Рахманинова в ре-миноре? Джимми владел гитарой на их уровне. К шестнадцати годам он продвинулся в мастерстве так, что мог воспроизводить на слух самые сложные рифы. Не просто технично, но и изящно. По словам Спайсера, «Джимми никогда не выпускал гитару из рук. Он неустанно практиковался, по несколько часов каждый день». Когда его попросили точно сказать, сколько часов в день он занимается, Джимми ответил: «Наверное, часов шесть. А когда учился в школе, то около восьми».

Освоив весь репертуар Джеймса Бертона, Айка Тернера и Клиффа Гэллапа, он переключился на Джерри Ли Льюиса. «Он очень любил его. Для него это был человек номер один, – вспоминает Дэйв Уильямс. – Джим снял все гитарные соло с его пластинок». Решив порадовать друга, Уильямс с трудом достал два билета на концерт великого и ужасного Джерри Ли. В ходе турне по Великобритании тот выступал в зале «Fairfield Hall». К несчастью, за день до концерта Уильямс слег с ангиной. Его девушка Анна пошла на концерт вместе с Джимми.

«У нас были места на балконе в первом ряду», – вспоминает она. – Когда появился Джерри Ли, Джим вскочил с места и, опираясь на перила, стал восторженно кричать. Он так подался вперед, что я в едва успела вцепиться в его рубашку, чтобы он не свалился в партер».

Джерри Ли Льюис, Элвис Пресли, Чак Берри, Бадди Холли, Эдди Кокрэн, Джин Винсент – основные представители рок-н-ролла. Гуру, которые разжигали честолюбивые стремления Джимми в те годы, когда эта музыка только появилась. Их напористое и неукротимое колдовство действовало на него как тайное рукопожатие, хватка сатаны. Он нашел свою нишу и перенял их щегольский кодекс поведения, который был в новинку среди послевоенной британской молодежи.

Рок-н-ролл 1950-х нес свободу, возбуждал и провоцировал. К концу десятилетия Джерри Ли бойкотировали, Элвиса призвали в армию, Чака посадили в тюрьму, Бадди и Эдди погибли, а Джин разорился. Рок-н-ролл начал сдавать позиции, уступая место эстрадным певичкам и прилизанным певцам, чьи записи подходили для телевизионной аудитории и музыкальных автоматов во время семейных обедов. Danny & The Juniors могли сколько угодно петь, что рок-н-ролл останется с нами навсегда. Но для Джимми Пейджа это уже было неактуально.

Его увлек весь этот блюз.

Глава 2

Из любителей в профессионалы

[1]

Увлекаться блюзом в Эпсоме начала 1960-х было непросто. Пластинки, открывающие этот дивный новый музыкальный мир, достать было практически невозможно. Их приходилось добывать подобно тому, как старатель извлекает крохотные самородки из золотоносного песка.

Было трудно. Но Джимми Пейджу и Дэвиду Уильямсу временами улыбалась удача. По субботам, после полудня, двое друзей пропадали в магазине бытовой техники на Хай-стрит. Они рылись в стопках почти не отличимых друг от друга пластинок. Названия на обложках им ни о чем не говорили, но кое-каких принципов отбора ребята все же придерживались. Некоторых блюзовых певцов можно было вычислить по именам. Друзья взяли за правило не обращать внимания на разных «бобби»[25] – Бобби Райделла, Бобби Ви, Бобби Дарин, The Bobettes, решив, что подобные имена не сулят ничего хорошего. То же самое относилось и к группам, в названии которых фигурировала четверка: The Four Aces, The Four Preps, The Four Lads, The Four Freshmen. За этими названиями точно скрывались эстрадные музыканты, сладкоголосые и слащавые мальчики. Джимми и Дэйв нуждались в более жесткой музыке. Изредка среди множества пластинок в глаза бросался очевидный кандидат. Скримин Джей Хокинс[26]! Звучит многообещающе. Перевернув пластинку, они обратили внимание на песню «I Put a Spell on You». Джимми и Дэвид сразу поняли: это то, что нужно. С Бо Дидли они тоже рискнули и не прогадали. Но легко было ошибиться и уйти домой с пластинкой кантри певца Техаса Тайлера. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Немного освоившись, друзья познакомились с Джун Катлер, красоткой с розовыми волосами, стоящей за прилавком. Она разрешила им просматривать списки релизов звукозаписывающих компаний. Пробежавшись по ним взглядом, они отметили для себя интересные названия, которые говорили сами за себя: «Walk Don’t Run», «Rumble», «VooDoo, VooDoo». Очень многообещающе. «London Records», филиал лейбла «Decca», выпускал по лицензии записи независимых американских лейблов «Chess», «Imperial», «Atlantic», «Dot», «Sun», «Sue» и «Specialty». У каждого из них имелся внушительный каталог исполнителей ритм-энд-блюза. Джимми и Дэвиду удалось убедить новую подругу заказать их все. Они не могли обещать, что потом все выкупят, но Джун даже разрешила им предварительно послушать пластинки в специальной кабинке в магазине. Так они впервые услышали шедевр Рэя Чарльза «What’d I Say». С этой записью Джимми сломя голову помчался к Нилу Крисчену. А еще парни нарушили правило избегать «бобби» и без раздумий купили сингл Бобби Паркера «Watch Your Step», превосходный образец ритм-энд-блюза. Джимми обожал эту песню за жесткий гитарный риф и создание горячего фанк-грува. Фактически, как многие отмечали позже, композиция Led Zeppelin «Moby Dick» была замедленной версией «Watch Your Step».

Пейджа осенило. «Это был совершенно новый блюз. Городская музыка. Как та, что выходила на лейбле “Chess Records”. Она захватила меня с ног до головы», – вспоминал Джимми. Ритм-энд-блюз. Пленяющий и экзотический, он радикально отличался от всего, что до этого момента слушал Джимми. Фанковые биты и насыщенный госпел делали эту музыку чертовски возбуждающей. Дэвид Уильямс, как барыга, что подсаживает простачка на иглу, снабжал Джимми новой музыкой. Оказалось, что Уильямс был одержимым коллекционером блюза и «самым настоящим пуристом», как его однажды окрестил Пейдж. Он располагал большой фонотекой музыки, где было все, что нужно: от Би Би Кинга, Мадди Уотерса, Джимми Рида, Элмора Джеймса и Хаулина Вулфа до менее заметных представителей жанра – Эдди Тейлора, Литтл Милтона и Джесса Хилла. Аутентичный американский блюз оказался серьезной альтернативой подростковым хитам из музыкальных автоматов, которые не выходили из ротации по несколько лет. Британская молодежь устала о того, что местные группы снова и снова играли один и тот же набор чужих песен, поэтому в кавер-группах возникла новая тенденция: найти до сей поры неизвестную песню и преподнести ее ничего не подозревающим слушателям.

Neil Christian & The Crusaders неохотно подстраивались под новые правила игры. Они продолжали штамповать хиты по лучшим ритм-энд-блюзовым стандартам – «Sweet Little Sixteen», «Train Kept A-Rollin’» и «Who Do You Love», но в этом не было ничего нового. Несмотря на это их популярность росла. Нил Крисчен был харизматичным исполнителем, группа была крепкой и сплоченной, а промоутеры соревновались друг с другом за право предоставить им площадку для выступлений.

К 1960 году гастрольный график группы уже не позволял 16-летнему Джимми Пейджу совмещать выступления и учебу. Требования, предъявляемые и в школе, и в группе, были непомерно высокими. Силы заканчивались. Школа в Юэлле на Раксли-лейн относилась к системе «средних современных школ»[27] и не гарантировала поступление в университет. Но поступление в колледж никогда и не входило в планы Джимми. Он понял, что его призвание – музыка и уже неплохо зарабатывал на ней. В 16 лет, «сдав пять экзаменов обычного уровня на получение аттестата зрелости», Джимми не стал продолжать обучение. «Я бросил школу и отправился к Neil Christian & The Crusaders».

Как только Джимми перешел в профессиональную лигу, группа смогла работать на всю катушку. Дефицита в выступлениях не наблюдалось, и ребята только поспевали за темпом. В 1960-е казалось, что в каждом английском городке была или ратуша, или церковная площадка, где молодежь танцевала под живую музыку, заплатив три-четыре шиллинга за вход. Кроме того начала развиваться сеть клубов, с которыми сотрудничали организаторы концертов. Это позволило Neil Christian & The Crusaders всегда рассчитывать на стабильный заработок. Спрос на них был так велик, что они часто играли по два концерта за вечер, даже если площадки располагались в разных районах города.

Отбарабанив пару часов на сцене, они прыгали в машину и неслись на бешеной скорости по темным, петляющим проселочным дорогам, чтобы вовремя успеть на следующий концерт. Часто приходилось работать сутками. «По субботам мы регулярно играли концерты за городом, затем возвращались в Лондон и с двух ночи до утра выступали в “La Discoteque”», – вспоминает Джон Спайсер.

Это длилось бесконечно. В перерывах между концертами The Crusaders аккомпанировали Идэну Кейну и другим гастролирующим по Англии поп-звездам, или играли на разогреве у Клиффа Ричарда и The Shadows в кинотеатре «Edmonton Regal». За достойное вознаграждение группа не гнушалась никакой работы. Однажды они даже выступили в исправительном учреждении для женщин «Holloway Prison» на окраине Лондона. «Это был неплохой концерт, если не считать те непристойности, которыми нас осыпали девчонки. В основном они кричали о том, что бы они сделали, только доберись до нас».

«Мы заработали хорошую репутацию, – спустя время вспоминал Джимми, – но бытовая сторона гастролей была организована очень примитивно».

Старенький «Форд» вот-вот грозил развалиться, и группа заменила его списанной машиной «Скорой помощи». Огромная машина, настоящий зверь. Музыканты установили в салоне три ряда старых автобусных сидений, за которыми могла поместиться гора оборудования. По мере того как росли их заработки, они даже наняли водителя Дона Стюарта. Дон был еще тем дамским угодником, поэтому его должностные обязанности вскоре расширились: после концертов он провожал за сцену симпатичных девушек, которых музыканты отмечали еще во время выступления.

Никогда не знаешь, где и как подвернется новый опыт. В конце 1960 года The Crusaders выступили на корпоративе универмага «Harrods» в подвальном складском помещении. После концерта музыкантов познакомили с молодым поэтом Ройстоном Эллисом. Тот с радостью продекламировал свои стихи в духе битников под гитарный аккомпанемент Пейджа и назвал этот творческий симбиоз «rocketry»[28]. Это был совершенно новый опыт для Джимми. Он решил и дальше исследовать взаимодействие стихов и музыки вместе с Эллисом.

«Мы знали, что американские джазовые музыканты частенько аккомпанируют во время поэтических чтений, – вспоминал Джимми. – Джек Керуак читал свои произведения под фортепиано. Лоуренс Ферлингетти сотрудничал со Стеном Гетцем, объединяя поэзию и джаз». Так почему бы и нам не объединить поэзию и рок-н-ролл?

В течение всего 1961 года, когда у группы выдавались редкие выходные, Пейдж и Эллис выступали на неформальных мероприятиях и театральных постановках. К их дуэту присоединился музыкант, играющий на бонго. Джимми специально сочинил меланхоличную музыку для тяжелых элегий Ройстона. Одна из них называлась «Body Parts» и представляла собой «провокационную поэзию о сосках, бедрах и лобковых волосах». Желающие ознакомиться с ней могут обратиться к антологии Эллиса «Jiving to Gyp». Студенты и завсегдатаи кофеен принимали на ура этот дерзкий контркультурный вызов. Две формы искусства ломали стереотипы и захватывали новые земли и сердца. Спустя сорок лет схожий эффект вызвало появление рэпа. В марте 1961 года Эллис и Джимми выступили на престижной площадке «Cambridge University’s Heretics Society»[29]. Летом того же года они дали концерт в лондонском «Mermaid Theatre».

Полтора года 17-летний Джимми Пейдж жил музыкой. Кажется, он играл круглые сутки. Занятия на гитаре, особенно если дело касалось изучения блюза, были для него приоритетом. Даже встречаясь с друзьями, он не выпускал гитару из рук, слепо бегая пальцами по ладам, словно читая шрифт Брайля. Для тренировки слуха он купил катушечный магнитофон с бобинами диаметром 1.75 дюйма, весом с тонну. Он упросил Дэвида Уильямса тайком проносить магнитофон на блюзовые концерты, где он был завсегдатаем. По просьбе друга Уильямс сделал бутлеги концерта Джимми Рида, а также редких выступлений местных групп с Мадди Уотерсом и Хьюбертом Самлином. «Джимми изучал эти записи, разбирая нюансы, – вспоминает Уильямс, – когда он погрузился в технические детали, мама купила ему магнитофон с четырьмя дорожками, чтобы он мог добавлять к песням собственные гитарные и ударные партии, используя картонную коробку».

Звук стал главной страстью Джимми. «Его всегда интересовало любое новое звучание», – вспоминает Уильямс. Когда Джимми услышал композицию Чета Эткинса «Trombone», в которой тот эффектно подтягивал струны рычагом тремоло, то заявил, что ему нужен такой же рычаг. То же самое было с гитарной педалью.

«Я хорошо помню, как вышла первая запись и на ней использовалась педаль фузз, – говорит Уильямс, – мы с Джимми были в гостиной, и он закричал: “Черт возьми! Как у них получается такой звук? Они что, надели на гриф резинку для волос, чтобы она вибрировала?”. Он попробовал это провернуть, но не смог удержать струны в гармонии. Над “Rumble” Линка Рэя тоже пришлось поломать голову. Джимми слышал, что Рэй проделывал маленькие отверстия в динамике усилителя и несколько дней хотел повторить этот трюк, но сдался: “Черт! Я не буду так рисковать!”. И правда, риск раздолбать усилок того не стоил».

Зато ему удалось приобрести одну из первых стереосистем в городе. Это была система «Capitol» и к ней прилагалась демозапись, которой Джимми развлекал друзей. На записи мужчина подзывал собаку. В одном динамике он кричал: «Фидо, Фидо, ко мне!» А из другого динамика раздавалось: «Гав-гав!» Постепенно лай Фидо заполнял всю комнату.

В определенный момент Джимми понял, что сводить музыку доставляет ему не меньшее удовольствие, чем бренчать на гитаре. Наложение друг на друга звуковых дорожек сродни тому, как художник наносит один слой краски поверх другого, до тех пор, пока на холсте не появится что-то абсолютно новое. «Его увлекало накладывать одну запись на другую, – вспоминает Колин Голдинг, игравший на басу в ранней инкарнации The Rolling Stones. – Никто такого прежде не делал. И, честно говоря, мы думали, что он рехнулся». Работая со звуковыми эффектами, Джимми осознал, что музыка никогда не кончится, а в себе открыл безграничные возможности.

Так дал о себе знать продюсерский талант Джимми Пейджа, который вскоре принес свои первые плоды. В 1961 году Джимми и Род Уайатт записали трехчасовую сессию Chris Farlow and The Thunderbirds в простенькой студии «R.G. Jones» в Мордене. Музыканты, под руководством Джимми, за один день записали полноценный мини-альбом. Это были разноплановые песни, сыгранные с отменным вкусом. Оригинальная версия «Matchbox» Карла Перкинса, трек, где Фарлоу, исполнял скэт[30], тяжелая интерпретация классической песни Баррета Стронга «Money», две инструментальные композиции любимца Пейджа Бобби Тейлора, в том числе выдающаяся «Fish This Week», а также песня Леса МакКэнна, соло для которой Джимми порывался исполнить сам.

Пейдж был в восторге. Он проигрывал запись снова и снова, пока пластинка не испортилась. Результат оправдал самые смелые ожидания: запись получилась убедительной и лаконичной. Партии инструментов слышались четко, не смешиваясь с вокалом. Чистейший микс. Очень-очень неплохо для продюсерского дебюта.

Творческая жизнь била ключом, но ее темп становился невыносимым. Выступления с The Crusaders и Ройстоном Эллисом плюс сессионная работа – нагрузки росли. Слишком много ночных концертов, слишком много неприятных испытаний, связанных с переездами. «В транспорте меня начало укачивать и я часто болел», – вспоминает Джим. Неудивительно, учитывая их условия труда. «Мы жили в машине, обедали в придорожных кафе», – говорит Крисчен. Пейдж без восторга вспоминал то время: «Мы ехали в Ливерпуль и наш минивэн сломался. Нам пришлось добираться на попутках. У нас особо не было денег, и мы заночевали в маленькой комнате в клубе, спали, сидя на стульях с подлокотниками. Как же нам было холодно». Чтобы повысить продуктивность, Джимми перенял привычку джазовых музыкантов жевать таблетки безедрина, которые ловко прятал в ингаляторе для носа, но и это не всегда помогало.

И без того худощавый, он страдал от недоедания. «Я постоянно подхватывал лимфоидно-клетчатую ангину», – вспоминал он, используя устаревший термин для обозначения инфекционного мононуклеоза. У него поднималась высокая температура, опухали гланды и лимфоузлы, развивалась хроническая усталость. Недели напролет парнишка был прикован к постели в маленькой спальне в доме родителей, которая напоминала ему одиночную камеру. Поскольку у Нила Крисчена имелись обязательства и шоу должно было продолжаться, Джимми часто подменял музыкант Альберт Ли, будущий выдающийся гитарист. Он был сессионщиком у Джо Моретти или Тони Харви из группы Vince Taylor & The Playboys.

Но Джимми изводила не только болезнь. Ему наскучил репертуар из одних и тех же песен. Играли одно и то же, по одному и тому же принципу, перед одной и той же аудиторией. «Наша музыка уже не соответствовала нашей публике», – говорил он. К тому же атмосфера в клубах изменилась к худшему. «Было дико стремно приехать в условный Раштон и застать в клубе человек десять, которые чуть что устраивают потасовку. У меня сложилось впечатление, что все движется в никуда, и послал все это куда подальше»

Он остро нуждался в отдыхе и смене обстановки. Чтобы понять направление, по которому его вела музыка, было просто необходимо сделать перерыв. И Джимми принял верное решение. Он поступил в художественный колледж.

[2]

Художественный колледж служил перевалочным пунктом для молодежи из рабочего класса. Там учились ребята, не нашедшие своего места в традиционной британской системе образования. Они не были созданы для университетов, а перспектива работать на производстве их угнетала. Учеба в колледже давала время отдышаться, а также отсрочку от призыва в армию. Это была творческая среда для нонконформистов, где учили мыслить нестандартно, выражать себя и вдохновляли смотреть на вещи по-новому. Одеваться и вести себя можно было как угодно. Не запрещалось пить и курить. Будущий участник The Yardbirds Крис Дрэя говорил: «Ты мог не заниматься искусством, но был просто обязан научиться думать». Художественный колледж привлекал «молодых и модных бунтарей, боровшихся с истеблишментом», которые стояли на первых рубежах будущей богемы. Джон Спайсер изъяснялся еще проще: «В художественном колледже было очень круто!»

Почти в каждом городе Британии был свой художественный колледж. Джимми поступил в «Sutton Art College» недалеко от дома. Попасть в него было относительно просто, нужно было только заполнить документы и оплатить несколько квитанций. Никакого портфолио, никаких пустых обещаний и присяг. Способности к рисованию приветствовались, хотя Джимми утверждал, что был «отвратительным рисовальщиком», но заниматься живописью ему всегда нравилось. В первый год обучения большинство студентов проходили базовый курс, включавший рисование натюрмортов и фигуры человека, изучали шрифты, знакомились с гравюрой, скульптурой, архитектурой и другими формами искусства. Студентов не перегружали. «Колледж отличала расслабленная атмосфера, – говорит Колин Голдинг, который играл на гитаре вместе с Джимми. – Во время учебы в колледже кто-нибудь обязательно создавал свою музыкальную группу».

Художественные колледжи стали инкубаторами рок-н-ролла. «Это было место, где каждый играл на гитаре, – вспоминал Кит Ричардс, учившийся в «Sidcup Art College» города Бексли. – Это была школа гитарного мастерства», удивительная смесь техник и влияний. Среди учеников можно было встретить адептов блюза и фолка, традиционного и современного джаза, но еще больше – преданных поклонников рок-н-ролла.

Поразительно, сколько гитарных виртуозов вышло из стен художественных колледжей начала 1960-х. Эрик Клэптон изучал дизайн в Кингстонской школе искусств. Пит Таунсенд учился на графического дизайнера в Илингском художественном колледже, Джефф Бек посещал колледж Уимблдона, а Джон Леннон убивал время в Ливерпуле. Ронни Вуд и Фил Мэй играли в музыкальных группах, которые сколотили в студенческие годы. И гитаристами дело не ограничивалось. Майкл Дес Баррес вспоминает, как зашел за своим другом, ударником Митчем Митчеллом, который посещал ту же театральную школу, что и Стив Марриотт, и все трое пошли послушать чернокожего гитариста левшу из Штатов, дебютировавшего в клубе «Marquee».

Преимущество художественного колледжа состояло в его вольных правилах. Посещаемость никто не проверял, студенты приходили и уходили, когда им вздумается. Никому не было никакого дела. Это позволило Джимми Пейджу участвовать в музыкальных проектах за пределами учебного кампуса. Время от времени он играл с блюзовой группой Сирила Дэвиса, которая выступала с небольшими спонтанными сетами в «Marquee» по четвергам. Джимми прервал учебу и для того чтобы помочь старым друзьям из The Crusaders. На студии EMI они записывают «The Road to Love», первый сингл группы. Пейдж рассказывал, что «на записи играли не мы, а сессионные музыканты». На самом деле продюсер Норри Парамор стер уже готовые партии ударных и баса, перезаписав их с профессиональными музыкантами. Однако гитару Джимми он не тронул.

Именно во время учебы в колледже в жизни Джимми произошло то, что полностью изменило всю его жизнь.

Пейдж вспоминал, как в 1962 году «Глин [Джонс] показал мне мир сессионных музыкантов». Джонс был на пару лет старше Джимми и тоже вырос в Эпсоме. Сейчас он известен как один из самых продуктивных рок-продюсеров своего времени. А в начале 1960-х он работал звукоинженером на независимой лондонской студии звукозаписи IBC. Джимми и Глин познакомились несколькими годами ранее в молодежном клубе при церкви Святого Мартина, когда Пейдж выступал на вечере талантов. Теперь Джонс набирал персонал в студию, которая чем только не занималась. Вопреки сложившимся традициям, они записывали и камерные оркестры, и гитарные концерты Джулиана Брима, и новейшие синглы Петулы Кларк, и музыку к телешоу. «Я занимался организацией записи Тони Миэна и Джета Харриса, когда они только ушли из The Shadows, – вспоминает Джонс, – естественно я попросил Джимми сыграть для них на гитаре».

Работа студийного музыканта – вот та перемена, которую так искал Джимми. Шаг к успеху для многообещающего гитариста, вход в «закрытое братство» – так сам Джимми называл профессиональную музыкальную среду. Студийные музыканты имели стабильную работу, не работали допоздна и получали очень приличные деньги. Ставка за стандартную сессию звукозаписи составляла около 7.5 фунтов, а высококлассные студийные музыканты часто работали две, а то и три сессии в день. Черт возьми! Да это просто золотая жила!

Впрочем, нужно было еще заработать соответствующее реноме. Джим был юн и неопытен, а успешные группы не хотели рисковать. Но Глин Джонс головой ручался за своего друга. «Он все время твердил мне, что это настоящий вундеркинд. Его талант заслуживает шанс. И я решил – пусть попробует», – вспоминал Тони Михан.

На этом история Джимми Пейджа могла бы и закончиться. Как и предчувствовал Джимми, сессия пошла совсем не так, как он себе представлял. В студии Тони раздал участникам группы ноты с их партиями, не подозревая, что Джимми не умеет их читать. «Передо мной поставили лист с черными точками, которые выглядели как вороны на телеграфных проводах», – вспоминал Джимми. С таким же успехом ему могли дать текст на греческом. Проблема стала очевидной. «Я сразу понял, что он блефует, на самом деле ничего не понимая», – говорил Михан.

Тони мог (и должен был) указать Джимми на дверь. Но вместо этого выдал ему ритм-гитару, на которой, в отличие от соло-гитары, нужно было просто играть аккорды. В итоге записанный на той сессии сингл «Diamonds» взлетел на вершины британских чартов.

Несмотря на неудачу с чтением нот, Джимми не думал отчаиваться. Работая студийным музыкантом, он двигался в правильном направлении. Он решил научиться читать ноты и на это время отказался от новых предложений. «Джимми позвонил мне и сообщил, что в колледже пронюхали о его заработках и могут лишить стипендии, – вспоминает Джонс, – поэтому пока он сделает небольшой перерыв».

Тем временем Джимми продолжал рисовать и заниматься гитарой дома. Живопись, впрочем, была для него больше развлечением, нежели чем-то серьезным. «Джимми не был художником. Он скорее баловался, рисуя всякие абстрактные штуки», – говорит Дэйв Уильямс. А вот с гитарой он не шутил, она всегда стояла на первом месте.

В «Sutton Art College» училось много музыкантов. Но никто из них не дотягивал до уровня Джимми. К счастью, молва о его виртуозности дошла до Аннетты Бек, которая училась на курс старше. Она оценила его игру и поделилась открытием с младшим братом, который учился в Уимблдоне. «Ты просто обязан познакомиться с этим худосочным чудиком. У него даже гитара такая же странная как у тебя», – вспоминал слова сестры Джефф Бек. Вместе с сестрой он сел в автобус до Эпсома, разыскал Майлс-роуд и постучал в дверь Джимми.

Можно только представить себе реакцию Джимми, когда он увидел у себя на пороге Джеффа Бека. Это был долговязый парень с длинными растрепанными волосами. А его совершенно невзрачная самопальная гитарка? Вряд ли из нее можно было выжать хоть сколько-то годную мелодию. Нависло тягостное молчание. Два гитариста присматривались друг к другу, расхаживая по прихожей взад-вперед. Начались взаимные расспросы: «Что слушаешь?», «Что играешь?» В ход пошли сакральные имена: Бертон, Мур, Гэллап. Джимми спросил Джеффа, знает ли тот соло к песне «My Babe» – вопрос на засыпку! И что же… Вот это да! Этот парень его сыграл. Да так, что задал бы жару самому Джеймсу Бертону! Джимми, в свою очередь, сыграл «Not Fade Away» со всеми штрихами Бадди Холли. Так соединились две родственные души.

Джефф жил в Уэллингтоне, в пяти минутах езды от Эпсома, и при любом удобном случае приезжал к Джимми. «Мы играли песни Рики Нельсона “My Babe” и “It’s Late”… да и просто джемовали», – вспоминал Джефф. Они оба были беззаветно преданы музыке и исповедовали общие принципы. По уровню игры и Джефф, и Джимми превосходили своих сверстников. Их гитарные импровизации походили на мастер-класс продвинутого уровня. Если в ходе джемов рождалась уникальная композиция, они распределяли партии и тут же записывались на магнитофон, добавляя к записи все новые и новые эффекты. «[Джимми] любил положить микрофон под подушку на диване. Я стучал по ней, и получался классный эффект, похожий на звучание басового барабана», – вспоминал Джефф.

Джефф играл в кавер-группе The Deltones и, как Джимми, стремился к чему-то большему. Большей частью его группа играла поп-хиты, песни Джонни Тиллотсона и Фабиана Форте. В их репертуаре даже значилась песня «The Twist», которая ужасно раздражала Джеффа и претила ему. Это было ниже его достоинства, ведь Бек хотел играть совсем другую музыку. Когда он перешел в The Roosters, где иногда подменял на гитаре Брайана Джонса, лучше не стало[31]. В итоге он присоединился к The Tridents, которые в музыкальном плане оказались ему гораздо ближе. «Они играли самый настоящий ритм-энд-блюз в стиле Джимми Рида. Мы утяжеляли чужие произведения, приближая их к роковому звучанию», – так описывал свой новый коллектив Бек.

Блюз был уделом думающих музыкантов. Джимми Пейдж теперь играл практически только его, оттачивая мастерство на концертах Сирила Дэвиса по четвергам. В начале 1963 года, после одного из таких выступлений к Джимми подошел молодой продюсер Майк Линдер. Он пригласил музыканта поучаствовать в студийной сессии группы Carter Lewis and The Southerners. На поверку группа оказалась всего лишь дуэтом Джона Шекспира и Кена Льюиса – авторов-исполнителей из Бирмингема. «Мы уже добились успеха как авторы. Но нас не покидало ощущение, что мы можем сами исполнять свои песни и тогда успех не заставит себя долго ждать», – вспоминал Джон. Но чтобы компенсировать нехватку исполнительского мастерства, надо было пригласить профессиональных музыкантов. Они решили записываться в одной из самых презентабельных студий компании «Decca» в Уэст-Хампстеде. Джимми не мог отказаться от такого предложения.

Сингл «Your Mama’s Out of Town» был не так примечателен, как вызванная им цепная реакция. Поучаствовав в записи и получив щедрое вознаграждение за свой скромный вклад, Джимми понял, что создан для подобной деятельности. В студии он чувствовал себя как рыба в воде, потому что мог сыграть все, что его просили. К этому времени он уже овладел нотной грамотой. Тот факт, что он точно воплощал замысел продюсера, без лишних вопросов и суеты, не выпячивая эго, закрепил за ним репутацию надежного сессионщика. И поскольку молва в музыкальном бизнесе разлетается молниеносно, вскоре Джимми начали поступать все новые и новые предложения.

Студийные музыканты представляли собой привилегированный класс. Начало 1960-х в Соединенном Королевстве было переходным периодом от рок-н-рольного бума 1950-х к маячившей на горизонте музыкальной революции. Сентиментальное и искусственное звучание поп-музыки теряло позиции. Тем не менее, выпускалась масса пластинок, и молодым независимым продюсерам требовалась армия музыкантов, способных выдавать убойные хиты для массовой аудитории. На место самодостаточных Чака Берри, Литтл Ричарда, Бадди Холли и Джерри Ли Льюиса пришли продюсеры. Они выбирали для записи кавер-версии американских хитов или песни, написанные на заказ, и находили певцов, способных донести их до широких народных масс. Появилась плеяда исполнителей новой формации: Фрэнк Айфилд, Дэйв Берри, Петула Кларк, Билли Фьюри, The Bachelors, Марк Уайнтер, Хелен Шапиро и совсем юный уроженец Мидленса Роберт Плант. Сессионные музыканты способствовали успеху новых артистов и делили с ними славу.

Ветераны студийного дела не всегда поспевали за новыми трендами. За много лет штат звукозаписывающих студий раздулся в огромный пузырь из перебивавшихся халтурками музыкантов симфонических и танцевальных оркестров, которых объединяло умение читать аранжировки с листа и враждебное отношение к рок-н-роллу. «Пока не подходил их черед выйти на сцену, эта старая гвардия сидела и читала книжки, – говорит Дэйв Берри, одна из восходящих подростковых звезд того времени. – Их вообще не парило, о чем поют исполнители». Музыка жаждала молодой крови. Со временем продюсеры поп-музыки стали выборочно приглашать на работу молодых музыкантов из рок-н-рольного лагеря, разбавляя ими команды старых профессионалов. Команда «юных бунтарей» или «хулиганов», как они себя называли, представляла собой маленькое обособленное братство: Джим Салливан на гитаре, Джон Болдуин (позже известный как Джон Пол Джонс) на басу и Бобби Грэм или Клем Каттини на ударных.

Теперь, когда на записи часто требовались две гитары, к этой небольшой команде присоединился Джимми Пейдж. «В основном меня звали для подстраховки», – вспоминал он. Джим Салливан, великан-бородач, успевший поиграть с Эдди Кокраном и Джимми Винсентом, брал на себя наиболее техничные партии соло-гитары. «Он прекрасно играл в стиле “фингерпикинг”, очень точно, со всеми нюансами», – вспоминает Джон Шекспир. Джимми, который тогда еще только совершенствовался в чтении нот, своей игрой привносил чувственность рок-н-ролла, играя в основном партии для ритм-гитары. «Они хорошо сыгрались вместе», – отмечает Дэйв Берри. Два гитариста стали практически неразлучны. Их так и называли: Большой Джим и Маленький Джим. И очень часто их приглашали на запись вместе. «В большей степени на меня повлиял джаз, – говорил Салливан. – Я играл в кантри-рок манере, а-ля Чет Аткинс, Мерл Трэвис, Джеймс Бертон. А в игре Джимми больше чувствовался блюз». Было очевидно, что они дополняют друг друга.

«Большой Джим мог сыграть что угодно, он был очень техничным гитаристом, – говорит Глин Джонс, – но у него не было энергии и изобретательности Джимми Пейджа».

В студийных кругах стали говорить не только о мастерстве Джимми, но и о том, что на него всегда можно положиться. Студийное время стоило денег. И если для аккомпанемента приглашали струнные и духовые, то в платежную ведомость попадало 10–15 человек. Как правило, за два часа успевали записать музыку на три стороны пластинки. Продюсеры хотели быть уверены, что музыкант придет вовремя и сыграет в точности то, что от него ждут. По словам Большого Джима, требовалась «полная спонтанность, способность придумывать на ходу». Он также признается, что музыкантам часто приходилось идти на уступки и забывать о самолюбии. «Чтобы заниматься студийной работой, нужно быть непробиваемым. Не секрет, что некоторые продюсеры еще те ублюдки». Людей с артистическим темпераментом в этой среде было в избытке. Нужно было уметь усмирять противостоящие группировки, не примыкая ни к одной из них. Джимми оказался достаточно толстокожим в этом плане – сдержанный, не реагирующий на раздражение и эмоциональные вспышки в студии.

К середине 1963 года 19-летний Джимми брался за всю студийную работу, с которой мог справиться. Он часто брал по три сессии в день: с десяти утра до часа дня, с двух часов дня до пяти вечера и с семи до десяти вечера. Ударник Бобби Грэм вспоминал, что они находились в постоянном нервном напряжении: «Утром, к примеру, вы могли записываться с Томми Кинсманом и его танцевальным оркестром в студии “Philips”, затем мчались на студию EMI, где Пи Джей Проби с большим оркестром записывал музыку к фильму, а вечером ехали на студию “Pye” на запись The Kinks». Такая беготня страшно выматывала Джимми. «Ты понятия не имел, с кем сегодня будешь играть, – сокрушался он, – иногда это были приятные встречи, а в иной раз думал: “Что я вообще здесь забыл?”»

Но никто не жаловался. В противном случае музыканта могли отправить в «отпуск» – отстраняли от работы на срок до двух недель. Жажда заработка была сильнее справедливости. В конце рабочего дня могущественный босс по имени Чарли Катц вручал каждому сессионному музыканту маленький коричневый конверт с 23 фунтами. И если ты пахал как Джимми Пейдж, за неделю скапливалась кругленькая сумма.

Иногда ему выпадало поучаствовать в интересных сессиях. Пейдж играл «I Will» с Билли Фьюри, нашумевший хит Петулы Кларк «Downtown», классическую «As Tears Go By» Марианны Фейтфулл, фирменную «It’s Not Unusual» Тома Джонса. Участвовал в «Tobacco Road» группы The Nashville Teens, играл в «The Pied Piper» Криспиана Сент-Питерса, демо-записи песни «Heart of Stone» Rolling Stones и теме к третьему фильму об агенте Бонде «Голдфингер» в неподражаемом исполнении Ширли Бэсси. «Это была феноменальная сессия, – вспоминал Джимми, – она приехала, сняла пальто и сразу пошла к микрофону. [Аранжировщик] Джон Барри позвал нас поучаствовать в записи. Как только песня закончилась, она рухнула на пол». Выдающийся вокалист группы The Hollies Грэм Нэш вспоминает, как присутствовал на одной из первых сессий братьев Эверли, где встретил «совсем молоденького Джимми Пейджа с гитарой и шестнадцатилетнего Элтона Джона за фортепиано».

«Я никогда не знал точной цели своего визита на студию, и конечно это напрягало. Когда меня приглашали к определенному времени, это могло быть все, что угодно – от записи живой музыки до фонограммы». Джимми вспоминал, как однажды, в полном неведении, он приехал на сессию в «Olympic Studios»: «Оказалось, мне предстоит работать с Клиффом [Ричардсом] и Хэнком [Марвином], – говорит Пейдж, едва сдерживая в голосе фанатский восторг. – Естественно, на гитаре играл не я. Но в “Time Drags By” мне поручили партию губной гармошки». Случалось, что в студии он лицом к лицу сталкивался с самим Табби Хейзом. Но неважно, кто был у микрофона: важно было максимально соответствовать его требованиям.

В промежутке между 1963 и 1967 годами Джимми принял участие в сотнях студийных записей. Его основной обязанностью было аккомпанировать солистам. Карьера Пейджа сделала новый виток, когда британская музыкальная сцена стала пополняться одаренными группами, исполнявшими собственный материал. Он сам не заметил, как стал участвовать в сессиях рок-н-рольных команд новой формации, которые вполне успешно исполняли свои песни. «Мы присутствовали на записи, чтобы укрепить слабые звенья, – говорил он. – Вдруг ударник или гитарист не смогут вытянуть свою партию».

15 июля 1964 года Глин Джонс отправил Джимми в студию IBC. Ему предстояло участвовать в сессии под жестким руководством продюсера Шела Талми. Это был американец 22 лет, со скромным опытом работы звукоинженера. Ему удалось убедить руководство «Decca Records» взять его на работу, утверждая, что он продюсировал запись The Beach Boys «Surfin’ Safari». «Я думаю, у него вообще не было никакой квалификации, – говорит Джонс, многократно работавший с Талми, – но это не имело значения, потому что он обладал уникальным слухом, вкусом и чутьем, не говоря уже о чрезвычайной самоуверенности. Он беззастенчиво плел всем, как он крут. Неопытные английские лейблы развесили уши и повелись на это». По словам Талми, лейбл «Decca» выпускал «изящные, старомодные рок-н-рольные пластинки» и мечтал звучать «по-американски». Руководство требовало, чтобы он привнес такое звучание в музыку британских групп.

«Пришлось поработать над звуком, сделать его громким», – говорит Талми. Чтобы увеличить динамический диапазон и максимальный уровень громкости, в работе использовались старые компрессоры. Получалась атмосфера гаражной группы. «Я пускал звук гитары в два канала: один выкручивал до уровня перегруза, а другой, наоборот, делал тише, чтобы он передавал мелодию. Записывая ударные, я использовал двенадцать микрофонов, в то время как британцы обычно обходились тремя».

Первым прорывом Талми стала прямолинейная рок-н-рольная британская команда The Creation. Музыканта, яркого Эдди Филиппса, Талми называет «лучшим неизвестным гитаристом всех времен». Филлипс использовал гитару иначе, выводя ее звук на новые, смелые рубежи: например, играл на ней смычком, получая удивительный и необычный саунд. Стоит отметить, что вокалистом The Creation некоторое время был Кенни Пиккет, будущий роуди в первом американском туре Led Zeppelin. После того как пара песен The Creation поднялась на вершины европейских чартов, Талми заключил сделку с «Atlantic Records» и вернулся в Америку. «Это было еще до группы Cream, – говорит Талми, – The Creation должны были стать первой белой британской рок-н-рольной группой, которую подписали “Atlantic Records”. Но они распались раньше, чем договор вступил в силу».

Следующим проектом Шела стала группа The Kinks, с еще одним звездным гитаристом Дэйвом Дэвисом. Их первый сингл, кавер-версия песни Литтл Ричарда «Long Tall Sally», должной популярности не получила. Тогда брат Дэйва, Рэй Дэвис, написал «You Really Got Me». Талми посчитал, что она точно изменит облик британского рок-н-ролла. Это была грубая, агрессивная песня с цепляющим рифом, а главное – громкая. И все же продюсер не был уверен, что группа сумеет исполнить ее как надо. «Ребятам не хватало концентрации, которая отличала сессионных музыкантов. Недисциплинированные и распущенные: они привыкли играть по клубам. Они могли сыграть неплохо, но не превосходно. Я не мог рисковать». Талми позвал «для подстраховки» четырех сессионщиков, включая ударника Бобби Грэма и Джимми Пейджа. «Необходимо было сыграть простейший ритм, но Рэй Дэвис не был уверен даже в этом».

«Рэю не особо нравилось мое присутствие», – говорит Пейдж. Новая порода рокеров болезненно относилась ко всему, что касалось их имиджа, особенно они переживали из-за необходимости подчиняться кому-то в студии, а появление сессионного музыканта лишь усугубляло ситуацию. Сродни тому, как футболист готовится бить пенальти, а его внезапно заменяют запасным игроком.

Несмотря на щекотливость ситуации с Дэвисом, в этом же месяце Шел Талми позвал Джимми на запись к еще одной группе. Это была команда способных музыкантов, которые, казалось, могли бы и сами справиться со своим материалом. «Поймите меня правильно, ни одна из британских групп, до появления The Who, не играла рок-н-ролл правильно, – объясняет Талми. – К сожалению, я не был уверен в Пите Таунсенде как в ритм-гитаристе, поэтому позвал Джимми в качестве подстраховки для записи первого сингла The Who “I Can’t Explain”».

В свою очередь Джимми признает: «Во мне там не было острой необходимости». Он сыграл в двух или трех местах: «Просто подчеркивал риффы и все – две гитары играют вместо одной».

Пит Таунсенд отнесся к этому благосклонно. Но через некоторое время, в ноябре 1964 года, во время одной из сессий на студии между музыкантами возник конфликт. Джимми пригласили поучаствовать в записи молодой группы из Белфаста Them. То была компания задиристых и агрессивных персонажей, явно не нуждавшихся в посторонней помощи. Джимми, смекнув, что ему не рады, замкнулся в себе. А группа расценила его молчание как знак того, что перед ними «самодовольный ублюдок, считающий себя лучше остальных». Пейдж понимал всю неловкость ситуации и даже сочувствовал музыкантам. «Было очень неприятно видеть, как после каждой песни очередного участника группы подменяли сессионным музыкантом. Просто ножом по сердцу!» – вспоминал он. По словам Билли Харрисона, гитариста Them, «брюзжания было много, особенно с моей стороны». Жесткие рифы Харрисона не нуждались в усилении. Бобби Грэм, заменивший ударника группы, вспоминал: «Их вокалист, Ван Моррисон, был настроен очень враждебно». Несмотря на напряжение, сессия завершилась записью трех замечательных треков: «Baby, Please Don’t Go», «Gloria» и «Don’t Stop Crying Now».

Американский продюсер и соавтор хитов «Twist and Shout», «Tell Him», «Piece Of My Heart» и «Hang on Sloopy» Берт Бернс ловко гасил подобные страсти. Ходят слухи, что, стремясь сделать исполнение более эмоциональным, он несколько раз даже специально выводил музыкантов на конфликт. Какими бы ни были его истинные намерения, он отметил умение Джимми оживить аранжировку и пригласил его сыграть в песне «Here Comes the Night», которую исполняла шотландская группа Lulu & The Luvvers.

Джимми стал востребованным музыкантом. Участвуя в записи десятков песен, взлетевших на вершины британских хит-парадов, он доказал свою значимость. «Не было никого надежнее и изобретательнее», – говорит Шел Талми. Практически каждый продюсер, желающий схватить на записи дух времени и атмосферу меняющейся музыкальной сцены, хотел видеть Джимми в качестве сессионного музыканта. Всего за пару лет, с 1963 по 1965 год, такие группы как The Beatles, The Who и The Rolling Stones подорвали устои некогда вторичного жанра поп-музыки, придав ему аутентичное, оригинальное и жесткое звучание. Британцы снова строили империю и заново изобретали рок-н-ролл. Джимми Пейдж нашел свою нишу. Оставалось только прочно занять позиции.

[3]

Но на пути к славе у него были свои взлеты и падения.

На исходе 1964 года Джимми пригласили в студию EMI на Abbey Road. Он должен был играть на записи демо Джеки ДеШэннон: очаровательной 22-летней американки. Она начала свою профессиональную карьеру в Штатах, когда ей было 13. В первую очередь, ДеШэннон стала известна как автор песен, которая приложила руку к первым хитам Бренды Ли и группы The Fleetwoods в соавторстве с Шэррон Шили, подругой Эдди Кокрана. Ее собственные синглы «Needles and Pins» и «When You Walk into the Room» имели скромный успех, но благодаря им на нее обратили внимание the Beatles, концерты которых она открывала во время первого американского тура ливерпульской четверки. Поэтому неслучайно, что она сама вскоре оказалась в Лондоне, а еще одна ливерпульская группа, The Searchers, имела огромный успех, исполняя кавер-версии ее песен.

ДеШэннон была на три года старше Джимми. Она вполне могла сама аккомпанировать себе на гитаре, но до мастерства выступавших с ней ранее Джеймса Бертона или Глена Кэмпбелла ей было далековато. В Лондоне еще не сформировалась собственная плеяда достойных гитаристов. Периодически то тут, то там выскакивало только имя Джимми Пейджа – и ДэШэннон сказала: «Прекрасно. Вызовите его».

Они отрепетировали ее песню «Don’t Turn Your Back On Me», и между ними сразу возникла химия. Вместе они написали еще несколько песен, которые возымели успех. Это был первый случай, когда Джимми попробовал себя в качестве автора. Чувственная баллада «Come and Stay with Me» в исполнении Марианны Фейтфулл стала хитом, а сюжет песни подсказала сама жизнь – Джимми и Джеки бросились в омут с головой, лавируя между романтикой и деловыми отношениями.

Первая фаза их отношений делала акцент на совместное сочинительство. Джимми решил попробовать силы в качестве самостоятельного исполнителя. В феврале 1965 года на лейбле «Fontana» он выпускает сингл «She Just Satisfies». Переработка песни The Kinks «Revenge» (в записи которой Джимми участвовал ранее) в полной мере удовлетворила его амбиции музыканта: кроме ударных, Джимми сыграл здесь на всех инструментах. Надо признать, что сама песня получилась довольно слабой. Энергичные переливы губной гармоники между куплетами не спасли положение. Впрочем, как и «Keep Moving» с обратной стороны пластинки: преимущественно инструментальный трек с редкими возгласами ДеШэннон. Она изо всех сил старается добавить в аранжировку больше блюза, вплоть до потери сути самой композиции. Как подытожил рецензент «Record Mirror» «бешеный ритм с тонущими в сумбурном электрическом аккомпанементе вокальными вставками». Несмотря на холодный прием и разочарование, ходили разговоры о том, чтобы записать продолжение, но Джимми не видел в этом смысла.

Вместо этого он и Джеки перешли во вторую фазу отношений, которая сулила ему долгосрочные дивиденды.

Джеки убедила его поехать к ней в Штаты, где рок-н-ролл кипел от побережья до побережья. Джимми остановился в Нью-Йорке, где встретился со старым знакомым Бертом Бернсом. Он был музыкантом группы Them и они подружились после совместной записи в Англии. В то время Бернс уже был штатным продюсером «Atlantic Records» и готовился открыть независимый лейбл «Bang» (название сложилось из имен членов правления Берта Бернса, Ахмета Эртегюна, Несухи Эртегюна и Джеральда «Джерри» Векслера). Бернс представил Джимми своим деловым партнерам во время сессии The Strangeloves. Это была группа авторов песен в узком поп-жанре «брилл-билдинг» Они были известны своим хитом «I Want Candy», будущей классикой гаражного рока.

На встрече Векслер, такой же проницательный бизнесмен, как и продюсер, предложил Джимми роль садмена[32] в записи ритм-энд-блюзовых песен, в которых, по словам Бернса, тот был очень хорош.

Когда эта идея не получила развития, Джимми вылетел в Лос-Анджелес прямо в объятия к Джеки ДеШэннон. Лос-Анджелес вскружил голову Джимми так же, как и другим юным британским музыкантам, чья молодость проходила в тяготах и однообразии быта в послевоенной Англии. В Лос-Анджелесе 1965 года беспощадно палило солнце и царила расслабленная атмосфера. В воздухе витало жизнерадостное настроение песен Beach Boys и дуэта Jan and Dean, а вокруг было множество шикарных молоденьких девушек. Музыка звучала всюду: на пляже, среди пальм, из каждого бунгало. «Как можно не полюбить Лос-Анджелес?» – как говорил Грэм Нэш из The Hollies.

Не теряя времени даром, Джимми и Джеки сразу записали целое портфолио песен, которое позволило им поучаствовать в записи Пи Джея Проби, Эстер Филлип, Дэйва Берри и Марианны Фейтфулл. Они даже вместе поработали над новой версией гимна «What the World Needs Now Is Love» Берта Бахара и Хэла Дэвида, в исполнении Джеки покорившей чарты Нового света.

Но так не могло длиться вечно. Творчество, которое не открывало новые горизонты, не устраивало Джимми. Да и отношения с Джеки ему быстро наскучили по той же причине. Лондонская сцена кипела и меняла рок-н-ролл настолько, насколько тот в скором времени изменил весь мир. Нужно было возвращаться домой и принять в этом участие. Пора засучить рукава и окончательно перейти из любителей в профессионалы.

Настало время заняться делом.

Глава 3

Изобретая велосипед

[1]

Никто так не определял два полюса британской музыкальной революции как The Beatles и The Rolling Stones. Пластинки The Beatles демонстрировали возможности поп-музыки с оригинальными мелодиями и захватывающими гармониями, в то время как The Rolling Stones исследовали потаенные уголки британского электрического блюза. Словно путеводные огни, две противоположности привлекали последователей, которые самостоятельно развивали эти музыкальные направления каждый по-своему. 1965 год ознаменовал начало важнейшего этапа развития рок-н-ролла. Возникла острая потребность в новых голосах, которые пренебрегли бы традициями и принципами популярной музыки и, в конечном счете, бросили ей вызов.

Джимми Пейджу ловко удавалось сидеть на двух стульях. Как профессиональный студийный музыкант он имел честь работать с Брайаном Пулом и The Tremeloes, First Gear, а также Manish Boys, которых продюсировал Шел Талми. К слову их солист, 17-летний Дэвид Джонс через несколько лет станет Дэвидом Боуи. Другая сторона работы Джимми в значительной степени зависела от продюсера Микки Моста.

Мост начинал свою карьеру, гастролируя со старомодной группой по кабаре и исполняя рок-н-рольные хиты, не имея на то никакого права. Наибольшим успехом он пользовался в Южной Африке. «Он был смешным персонажем и пел фальшиво, – говорит Шел Талми. – Но у него был отличный слух, и он умел выбирать материал». Гастролируя в Ньюкасле, Мост попал на выступление молодой группы в «Club a’Gogo». Команда ему так понравилась, что, совсем не имея опыта подобной работы, он вызвался ее продюсировать. И уже вторая песня, которую группа записала под его руководством, мрачный четырехминутный сингл «The House of the Rising Sun» принес The Animals в 1964 году международную славу. Чуть больше, чем за два года совместной работы Мост и The Animals подготовили целую серию хитов. Также Микки писал песни для The Nashville Teens, Бренды Ли и Herman’s Hermits. Только за 1965 год продажи их синглов составили около 6 миллионов копий.

21-летний Джимми Пейдж и его ровесник Джон Пол Джонс, басист и аранжировщик, считались надежными участниками команды Моста по производству убойных хитов. Они участвовали в двух важных студийных сессиях Донована – записи песен «Sunshine Superman» и «Mellow Yellow». Эти треки должны были помочь шотландскому артисту покончить с образом «Боба Дилана для бедных» и превратить его в эклектичного хиппи-искусителя. «С ними было легко работать», – вспоминал Мост. Джимми же, в свою очередь, мог вдоволь наблюдать за тем, как Мики работает за пультом, постигать секреты ремесла и видеть, чего в студии делать не следует.

«Микки был нетерпелив, – вспоминала его жена Крис. – Он хотел записать хит за три часа и пойти домой». (Хорошо известно утверждение Моста, что нужно не более каких-то пятнадцати минут, чтобы записать поп-песню). «Согласно плану Микки, в 10 утра записывалась инструментальная часть, в 12 он обедал, а в 5 вечера записывался вокал, чтобы поспеть домой к ужину», – вспоминал Крис Дрэя. Пока моталась пленка, он читал газету или разговаривал по телефону. Он считал, что коммерчески успешный хит важнее того, кто его исполняет. «Микки думал только о синглах, на альбомы ему было плевать». За это многие музыканты считали его ограниченным.

Работая у Микки Моста, Джимми чувствовал себя сродни супермену: днем он играл аккуратные гитарные партии на заказ, а после захода солнца перевоплощался в музыканта, аккомпанирующего пианисту Энди Рену и другим маргиналам в клубе «Marquee». Так он оставался востребованным и продолжал совершенствоваться как музыкант. Он научился мастерски украшать свои соло электронными эффектами, заставляя блюз звучать по-новому.

Во время гастролей с Нилом Крисченом в руки Джимми попал идеальный музыкальный инструмент. Эта гитара висела на стене одного из магазинов словно трофей. Недолго думая, он решил обменять свой «Gretsch» (именную модель Чета Эткинса) на этот сверкающий черный «Gibson Les Paul Custom» с тремя золотистыми звукоснимателями. Это была шикарная гитара с корпусом из красного дерева и широким грифом с накладкой из черного дерева. На ней Пейдж мог вытягивать бенды[33] любой сложности. Несомненно, black beauty, «черная красавица», как прозвали эту модель позже, оказалась «более отзывчивой к прикосновениям гитариста». По сравнению с «Gretsch» у гитары «Les Paul» был более пробивной звук, даже резкий, а с педалью фузз, которую использовал Джимми, гитара выдавала максимальный овердрайв.

Педаль фузз? Решение использовать ее пришло к Джимми годом ранее, во время дружеских посиделок у него дома. Как-то в воскресенье к нему зашли Джефф Бек и Роджер Майер, его знакомый из местного молодежного клуба. Они стали анализировать звуки, которые американским исполнителям удавалось извлечь из своих гитар, стараясь понять, что делает их звучание столь уникальным. Всякий раз, когда они сталкивались с необычным звучанием, Джимми и Джефф переглядывались: «А можем ли мы сделать что-то для такого звука», как будто музыкант засунул палец в розетку и его усилитель вот-вот взорвется? Джимми знал, что Дэйв Дэвис сделал небольшой надрез в конусе динамика своего усилителя, чтобы получить искаженный звук на соло в «You Really Got Me», но решил, что для такого эффекта наверняка есть более практичный способ.

Роджер Майер тут же оживился. У него был несомненный талант к электронике. Уже в 17 лет он бросил школу и устроился в адмиралтейство, где занимался анализом акустических свойств и вибраций, что способствовало лучшему обнаружению подводных лодок. «У Джимми имелась педаль фузз “Gibson Maestro”, которую группа The Ventures использовала на записи “The 2000 Pound Bee”, но она звучала неестественно и, откровенно говоря, скучно, – вспоминает Майер – ему не нравился сустейн[34]. – Поэтому я разобрал педаль и перепаял цепь, усилив гейн[35] и соответственно сустейн». Благодаря новой конструкции педали Джимми мог воспроизводить совершенно новый звук и бесконечно удерживать одну ноту. Майер старался не просто получить дисторшн, то есть искажение звука, дающее шум в сигнале. Его целью было получить кардинально новое и захватывающее звучание, не похожее на звук электрического струнного инструмента. «Как только я справился с педалью Джимми, то собрал и себе подобную. Через несколько месяцев все хотели иметь точно такую же», – говорит Майер.

Спустя несколько лет Майер начнет сотрудничество с «двумя гениальными провидцами в области звука» Джими Хендриксом и Стиви Уандером, которые дали ему понять, что возможности звука безграничны, а соответственно и эксперименты с ним. Но пока Майер сделал инструмент, позволяющий гитаристу играть динамичные гитарные соло, используя широкий набор уникальных звуков. Хоть это и было изобретением велосипеда, но откуда британским мальчишкам из рабочего класса было это знать?

Если бы такая педаль оказалась в менее умелых руках, то возможно, ничего особенного бы и не случилось. Благодаря своему мастерству и воображению Джимми мог использовать электронные эффекты для реализации масштабных творческих замыслов. Будучи лид-гитаристом, он понимал, что может не просто играть отрепетированные соло. Он чувствовал, что должен следовать за музыкой и выражать себя в ней, подобно тому, как это делают музыканты фри-джаза. Руки хранили бы только мышечную память, но волшебство рождалось в голове. Воображение Пейджа передавалось инструменту. И поскольку пел он неважно, благодаря гитаре ему были открыты музыкальные территории, доступные только вокалистам. Отточив технику игры, он отдался магии звука.

Однако все фокусники знают, что магия – это только иллюзия. Джимми требовался новый вызов, новый простор для творчества, который увлек бы его с головой. Студийная работа все больше выматывала, превращаясь в рутину. Он играл под любые предложенные ему ноты, и не имело значения, кто сегодня у микрофона. Пейдж не вносил в работу личного вклада. «Процесс записи больше не приносил удовольствия, и студийная обстановка угнетала меня», – признавался музыкант. Стабильная работа, и ничего более. Джимми стал «работником найма, призрачным музыкантом». Он начал подумывать, чтобы завязать со студийной работой, но не мог найти веской причины. «Я тянул до последнего, пока меня не вызвали на очередную сессию и там мне стало совсем тошно».