Читать онлайн Жизнь-в-сновидении. Посвящение в мир магов бесплатно
Все права зарезервированы, включая право на полное или частичное воспроизведение в какой бы то ни было форме.
Being-in-Dreaming
An Initiating into the Sorcerers’ World
© 1991 by Florinda Donner
Опубликовано с согласия HarperOne, подразделения Harper Collins Publishers, Inc.
© ООО Книжное издательство «София», 2024
От автора
Мой первый контакт с миром магов был, как мне тогда казалось, событием скорее случайным. В июле 1970 года я встретила в Северной Мексике группу людей, которые оказались строгими последователями магической традиции, возникшей еще во времена индейцев доколумбовой Мексики.
Эта встреча стала для меня воистину судьбоносной. Она ввела меня в совершенно иной мир, – мир, который существует одновременно с нашим. Взаимодействуя с этим миром, я провела двадцать лет своей жизни. В этой книге описано, как началось мое вовлечение в этот мир и как оно стимулировалось и направлялось магами, принявшими на себя ответственность за мое пребывание в нем.
Самой яркой фигурой среди них была женщина, которую звали Флоринда Матус. Она была моим учителем и советчиком. Она же оказалась человеком, который вручил мне дар любви и силы – свое имя, Флоринда.
Называть их магами – это не моя прихоть. «Brujo» или «bruja», что значит колдун или ведьма, – это испанские слова, которыми обозначаются мужчина или женщина, занимающиеся шаманской практикой. Я всегда возмущалась особым дополнительным оттенком этих слов. Но маги сами успокоили меня, раз и навсегда объяснив, что «магия» означает нечто совершенно абстрактное: способность, которую развили некоторые люди для расширения пределов обычного восприятия. В таком случае абстрактная характеристика магии автоматически исключает какие-либо позитивные или негативные оттенки названий, используемых для обозначения занимающихся практикой магии людей.
Расширение пределов обычного восприятия – это концепция, возникшая из веры магов в то, что наши возможности выбора в жизни ограничены вследствие того, что они определяются социальной средой. Маги уверены, что социум устанавливает для нас перечень возможностей выбора, а мы сами довершаем сделанное, – принимая только эти дозволенные варианты выбора, мы сами устанавливаем пределы нашим практически беспредельным возможностям.
К счастью, говорят они, это ограничение относится лишь к нашей социальной стороне и не касается другой, практически недоступной стороны, которая не находится в сфере обычного сознания. Потому главные усилия магов направлены на раскрытие этой стороны. Они осуществляют это посредством разрушения непрочного, но весьма устойчивого щита человеческих представлений о том, что собой представляют люди и чем они могут быть.
Маги считают, что в нашем мире обычных дел есть люди, которые в поисках других видов реальности проникают в неизвестное. Они утверждают, что идеальными последствиями таких проникновений должна стать способность приносить из такого поиска энергию, необходимую для превращения и для отделения себя от заранее определенной реальности. Но, к сожалению, – утверждают они, – такие попытки являются ментальными усилиями. Очень тяжело измениться только под влиянием новых мыслей или новых идей.
Одной из вещей, усвоенных мною в мире магов, было то, что, не уходя из мира и не причиняя самим себе боли в этом процессе, маги действительно решают изумительную задачу по разрушению соглашения, которым определяется реальность.
Глава 1
После посещения обряда крещения ребенка моих друзей в Ногалесе, штат Аризона, мне захотелось поехать в Мексику. Когда я покидала дом моей подруги, одна ее гостья, которую звали Делия Флорес, попросила меня довезти ее до Эрмосильо.
Это была смуглая, среднего роста и крепкого сложения женщина средних лет, величественно-крупная, с заплетенными в толстую косу прямыми черными волосами. Ее темные сверкающие глаза освещали умное, все еще слегка по-девичьи округлое лицо.
Уверенная в том, что она мексиканка, живущая в Аризоне, я спросила ее, не нужна ли ей туристская карточка для въезда в Мексику.
– Зачем мне туристская карточка для въезда в собственную страну? – резко ответила она, расширив глаза в преувеличенном удивлении.
– Судя по вашим манерам и акценту, я решила, что вы из Аризоны, – сказала я.
– Мои родители были индейцами из Оахаки, – объяснила она. – Но я – ладина.
– Что такое ладина?
– Ладинос – это хитрые индейцы, которые выросли в городе, – разъяснила она.
В ее голосе послышалось удивившее меня странное волнение, но она тут же добавила:
– Они приняли путь белого человека и настолько преуспели в этом, что теперь могут превратить свой путь во что угодно.
– Тут нечем гордиться, – сказала я осуждающе. – Несомненно, это не слишком лестно для вас, миссис Флорес.
Сокрушенное выражение на ее лице сменилось широкой улыбкой.
– Возможно, это правда, но это правда для настоящего индейца или настоящего белого, – сказала она нахально. – Сама я совершенно удовлетворена существующим положением вещей.
Она наклонилась ко мне и добавила:
– Зови меня Делия. Я чувствую, что мы с тобой станем друзьями.
Не зная, что сказать, я сосредоточилась на дороге. Мы ехали в молчании до пункта проверки. Пограничник попросил меня предъявить туристскую карточку, но ничего не сказал Делии. Казалось, он не замечает ее – они не обменялись ни единым словом, ни единым взглядом. Когда я попыталась обратиться к Делии, она повелительно остановила меня предупреждающим жестом руки, после чего пограничник вопросительно посмотрел на меня. Я ничего не сказала, и он пожал плечами и пропустил нас.
– Как получилось, что пограничник не потребовал твоих документов? – спросила я, когда мы отъехали от пограничного пункта.
– Он знает меня, – солгала она. Я поняла, что она лжет, и она разразилась бесстыдным хохотом. – Я думаю, что напугала его и он не отважился обратиться ко мне, – солгала она опять. И снова засмеялась.
Я решила сменить тему разговора, лишь бы только предотвратить нагромождение ее лжи. Я стала говорить о злободневных делах, связанных с текущими событиями, но большей частью мы ехали в молчании. Это было довольно комфортное и не очень натянутое молчание; оно походило на пустыню, окружающую нас, – такое же просторное, застывшее и странно успокаивающее.
– Где мне вас высадить? – спросила я, когда мы въехали в Эрмосильо.
– В деловом центре, – ответила она. – Я всегда останавливаюсь в одной и той же гостинице, когда приезжаю в этот город. Я хорошо знаю владельцев и уверена, что смогу договориться, чтобы ты поселилась в гостинице за ту же плату, что и я.
Я с благодарностью приняла ее предложение.
Гостиница была старой и запущенной. Окна комнаты, которую мне дали, выходили на пыльный внутренний дворик. Двуспальная кровать с пологом на четырех столбиках и массивный старомодный туалетный столик сокращали пространство комнаты до размеров, вызывающих мысли о клаустрофобии. В номере была маленькая ванная, но ночной горшок все-таки стоял под кроватью. Он составлял пару с фарфоровым прибором для умывания, установленным на туалетном столике.
Первая ночь была ужасной. Я спала урывками и в своих снах ощущала шорохи и тени, пересекающие стены. Призраки предметов и ужасных животных появлялись из-за мебели. Бледные и призрачные люди то и дело материализовывались из углов.
На следующий день я объехала город и его окрестности, а ночью, хотя и была утомлена, попыталась бодрствовать. Когда в конце концов мне удалось уснуть, я в ужасном кошмаре увидела темное амебообразное создание, крадущееся ко мне от изножья кровати. Радужные щупальца высовывались из его кавернозных пор. Когда существо наклонилось надо мной, я слышала, как оно тихо вздыхает, издавая короткие скрипящие звуки, которые превращались в хрипы.
Мои вопли заглушались его радужными нитями, затягивающимися вокруг моей шеи. Создание, как я откуда-то знала, было женщиной. Когда тварь навалилась на меня сверху и стала душить, все вокруг почернело.
Этот неопределимый во времени момент между сном и бодрствованием был в конце концов прерван настойчивым стуком в мою дверь и озабоченными голосами постояльцев гостиницы, раздававшимися из холла. Я включила свет и пробормотала через дверь какие-то извинения и объяснения.
Моя кожа все еще ощущала кошмар как липкий пот, и я пошла в ванную. Посмотрев в зеркало, я едва сдержала крик. Красные линии, пересекающие мое горло, и равномерно распределенные красные точки, сбегающие вниз по груди, выглядели как незаконченная татуировка. В безумном страхе я упаковала свои сумки. Было три часа ночи, когда я вышла в пустынный вестибюль, чтобы заплатить по счету.
– Куда это ты собралась в такое время? – спросила меня Делия Флорес, появляясь из двери позади конторки. – Я слышала о твоем кошмаре. Ты взбудоражила всю гостиницу.
Я так обрадовалась, увидев ее, что обняла ее и зарыдала.
– Ну, ну, не плачь, – бормотала она успокаивающе, поглаживая мои волосы. – Если хочешь, можешь спать в моей комнате. А я буду охранять тебя.
– Ничто в этом мире не заставит меня остаться в этой гостинице, – сказала я. – Я возвращаюсь в Лос-Анджелес сию же секунду.
– У тебя часто бывают кошмары? – спросила она небрежно, подводя меня к потрескавшейся старой кушетке в углу.
– Время от времени. Всю жизнь я страдаю от ночных кошмаров, – ответила я. – И в каком-то смысле даже привыкла к ним. Но в эту ночь все было не так. Это был самый реальный, самый жуткий кошмар, который мне пришлось пережить.
Она бросила на меня оценивающий долгий взгляд и затем сказала, лениво растягивая слова:
– Ты хотела бы избавиться от своих кошмаров? – Говоря это, она украдкой бросила взгляд через свое плечо в направлении двери, как если бы кто-то мог оттуда нас подслушивать. – Я знаю кое-кого, кто действительно может помочь тебе.
– Конечно, я бы не отказалась, – прошептала я, снимая шарфик с шеи, чтобы показать ей красные отметины. Я рассказала ей в деталях о своем кошмаре. – Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное? – спросила я.
– Выглядит достаточно серьезно, – произнесла она, внимательно исследуя линии, проходящие поперек моей груди. – Тебе действительно не следует уезжать до тех пор, пока ты не встретишься с целительницей, о которой я говорила. Она живет где-то в ста милях к югу отсюда. Всего около двух часов езды.
Меня очень обрадовала возможность встретиться с целительницей. С самого рождения я пользовалась подобными услугами в Венесуэле. Как только я заболевала, мои родители вызывали врача, а сразу после его ухода наша домоправительница-венесуэлка укутывала меня и вела к целителю. Когда я стала старше и не хотела больше лечиться у знахаря – никто из моих друзей не делал этого, – она убеждала меня, что нет никакого вреда в том, что будешь защищена дважды. Привычка настолько крепко укоренилась во мне, что когда я переехала в Лос-Анджелес, то, заболевая, встречалась как с врачом, так и с целителем.
– Ты думаешь, она примет меня сегодня? – спросила я.
Увидев непонимание на ее лице, я напомнила, что уже воскресенье.
– Она примет тебя в любой день, – заверила меня Делия. – Почему бы тебе просто не подождать здесь, и мы сейчас же отправимся к ней. Мне хватит и минуты, чтобы собрать вещи.
– С какой стати ты сворачиваешь со своего пути, чтобы помочь мне? – спросила я, придя в замешательство от ее предложения. – Ведь я для тебя совершенно незнакомый человек.
– Совершенно верно! – воскликнула она, поднимаясь с кушетки. Она снисходительно взглянула на меня, как будто чувствовала возникшие у меня сомнения. – Что может быть лучше? – задала она риторический вопрос. – Помочь совершенно незнакомому человеку – это безрассудное действие или акт большого самообладания. Мой случай – последнее.
Не зная, что сказать, я не нашла ничего лучшего, как уставиться в ее глаза, которые, казалось, воспринимали мир с изумлением и любопытством. В ней было что-то странно успокаивающее. Дело было не только в том, что я доверяла ей, – мне казалось, что я знакома с ней всю жизнь. Я чувствовала существующую между нами связь и близость.
Она исчезла за дверью, чтобы взять свои вещи, а я связывала и закрепляла багаж в автомобиле. Мне не хотелось оказаться в затруднительном положении, проявив дерзость, что так много раз случалось прежде. Но какое-то необъяснимое любопытство удержало меня, несмотря на хорошо знакомое ноющее чувство тревоги.
Я прождала около двадцати минут, как вдруг из двери за конторкой клерка вышла женщина, одетая в красный брючный костюм и туфли на платформе. Она задержалась под лампой. Обдуманным движением она откинула назад свою голову так, что локоны ее белокурых волос замерцали на свету.
– Ты не узнала меня, не так ли? – Она весело улыбнулась.
– Это на самом деле ты, Делия? – воскликнула я, уставившись на нее с раскрытым ртом.
– Ну а как ты думала?
Все еще посмеиваясь, она шагнула со мной на тротуар по направлению к моей машине, припаркованной перед гостиницей. Она швырнула свою корзину и вещевой мешок на заднее сиденье моего маленького автомобиля с откидным верхом, затем села рядом со мной и сказала:
– Целительница, к которой я тебя везу, говорит, что только очень молодой и очень старый человек могут позволить себе выглядеть вызывающе.
Прежде чем я успела напомнить ей, что к ней не относится ни то, ни другое, она призналась мне, что она значительно старше, чем кажется. Ее лицо сияло, когда она повернулась ко мне и воскликнула:
– Я напяливаю это обмундирование, потому что люблю поражать моих друзей!
Имела она в виду меня или целительницу, она не сказала. Конечно же, я была поражена. И это касалось не только ее нарядов, которые сильно отличались по стилю, – изменилась вся ее манера поведения. Не осталось и следа от надменной, настороженной женщины, которая приехала со мной из Ногалеса в Эрмосильо.
– Это будет самое очаровательное путешествие, – произнесла она, – особенно если мы откинем верх. – Ее голос звучал счастливо и мечтательно. – Я обожаю путешествовать ночью в машине с откинутым верхом.
Я охотно выполнила ее пожелание. Было почти четыре часа утра, когда мы оставили позади Эрмосильо. Испещренное звездами небо, неяркое и черное, казалось самым высоким из тех, что мне приходилось видеть. Я ехала быстро, хотя казалось, что мы вообще не движемся. В свете фар без конца появлялись и исчезали шишковидные силуэты кактусов и мескитовых деревьев. Казалось, что они все были одной формы, одного размера.
– Я упаковала с собой несколько сладких булочек и полный термос чампуррадо, – сказала Делия, доставая свою корзину с заднего сиденья. – Утро наступит до того, как мы доберемся до дома целительницы.
Она налила мне полчашки густого горячего шоколада, приготовленного с маисовой мукой, и накормила рулетом по-датски, давая мне кусочек за кусочком.
– Мы проезжаем через волшебную страну, – сказала она, прихлебывая восхитительный шоколад. – Волшебную страну, населенную людьми-воинами.
– Что это за люди-воины? – спросила я, стараясь, чтобы это не прозвучало снисходительно.
– Яки, народ Соноры, – сказала она и замолчала, как бы оценивая мою реакцию. – Я восхищаюсь индейцами яки, потому что они постоянно воевали, – продолжала она. – Сначала испанцы, а затем мексиканцы – не далее как в 1934 году – испытали храбрость, хитрость и безжалостность воинов яки.
– Я не в восторге от войны или от воинственных людей, – сказала я.
Затем, чтобы оправдать свой резкий тон, я объяснила, что происхожу из немецкой семьи, которая была разлучена войной.
– У тебя другой случай, – заключила она. – У тебя не было идеалов свободы.
– Минутку! – возразила я. – Именно потому, что я поддерживаю идеалы свободы, я нахожу, что война так отвратительна.
– Мы говорим о двух различных видах войны, – настаивала она.
– Война есть война, – заметила я.
– Ваш вид войны, – продолжала она, не обращая внимания на мое замечание, – ведется между двумя братьями, которые оба – правители, сражающиеся за власть. – Она наклонилась ко мне и настойчивым шепотом добавила: – Тот вид войны, о котором говорю я, ведется между рабами и хозяевами, которые думают, что люди – их собственность. Заметила разницу?
– Нет, – упрямо настаивала я и повторила, что война – это война, независимо от причин.
– Я не могу согласиться с тобой, – сказала она, громко вздохнув и откинувшись назад на своем сиденье. – Возможно, причина наших философских разногласий в том, что мы вышли из различных социальных реальностей.
Удивленная выбранными ею словами, я автоматически сбросила скорость. Мне не хотелось показаться грубой, но слушать ее концептуальные академические разглагольствования было настолько нелепо и неожиданно, что я ничего не могла с собой поделать и расхохоталась.
Делия не обиделась. Она с улыбкой глядела на меня, оставаясь вполне довольной собой.
– Если ты хочешь понять то, о чем я говорю, тебе нужно изменить восприятие.
Она высказала это настолько серьезно и одновременно настолько доброжелательно, что я почувствовала себя пристыженной за свой смех.
– Ты можешь даже извиниться за то, что смеялась надо мной, – добавила она, словно прочитав мои мысли.
– Действительно, я хочу извиниться, Делия, – произнесла я, искренне осознав это. – Я ужасно сожалею о моей грубости. Я была так удивлена твоими формулировками, что просто не знала, как себя вести.
Я бросила на нее быстрый взгляд и добавила сокрушенно:
– Потому и рассмеялась.
– Я не имела в виду социальные оправдания твоего поведения, – сказала она, дернув от досады головой. – Я имела в виду оправдание из-за непонимания положения человека.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, – сказала я с тревогой и почувствовала, как ее глаза сверлят меня насквозь.
– Как женщина, ты должна понимать это положение очень хорошо, – произнесла она. – Ты была рабыней всю свою жизнь.
– О чем ты говоришь, Делия? – спросила я в раздражении от ее дерзости, впрочем, сразу смягчилась, подумав, что бедная индианка, несомненно, имела невыносимого мужа-тирана. – Поверь мне, Делия, я совершенно свободна. Я делаю что хочу.
– Ты можешь делать, что тебе нравится, но ты все равно не свободна, – настаивала она. – Ты – женщина, а это автоматически означает, что ты во власти мужчины.
– Я не нахожусь ни в чьей власти, – воскликнула я.
То ли мое голословное утверждение, то ли тон моего восклицания, не знаю, вызвали у Делии взрыв грубого хохота. Она смеялась надо мной так же безжалостно, как до этого я над ней.
– Кажется, ты в восторге от своего реванша, – раздраженно заметила я. – Теперь твой черед смеяться, не так ли?
– Это совсем не одно и то же, – произнесла она, внезапно став серьезной. – Ты смеялась надо мной, ощущая свое превосходство. Раб, который говорит как господин, всегда восхищается господином в этот момент.
Я попыталась прервать ее и сказать, что у меня и в мыслях не было думать о ней как о рабыне, а о себе как о госпоже, но она проигнорировала мои попытки. Все так же серьезно она сказала, что причина ее смеха надо мной заключалась в том, что я заплатила женской природе своей глупостью и слепотой.
– Что с тобой, Делия? – спросила я в недоумении. – Ты умышленно меня оскорбляешь?
– Конечно, – с готовностью согласилась она и захихикала, оставаясь совершенно безразличной к нарастающему во мне раздражению. Она звучно шлепнула меня по колену. – А что касается моего поведения, – продолжала она, – то оно вызвано тем, что ты даже не отдаешь себе отчета в очевидном факте: раз ты женщина, значит, рабыня.
Собрав все терпение, на которое была способна, я сказала Делии, что она не права.
– В наши дни никто не является рабом.
– Женщины – рабыни, – настаивала Делия. – Мужчины порабощают женщин. Мужчины затемняют рассудок женщины. Их желание поставить на женщинах клеймо как на своей собственности затуманивает наш разум, – заявила она. – Этот туман висит на наших шеях, как ярмо.
Мой непонимающий взгляд вызвал у нее улыбку. Сложив на груди руки, она откинулась на сиденье.
– Секс затуманивает разум женщин, – добавила она мягко, но настойчиво. – Женщины так основательно заморочены, что даже не могут рассмотреть возможность того, что их низкий статус в жизни является прямым следствием сексуального воздействия на них.
– Это самое нелепое из того, что я когда-нибудь слышала, – произнесла я.
Затем довольно тяжеловесно, в пространной осуждающей речи я затронула социальные, экономические и политические причины низкого статуса женщины. Довольно долго я рассказывала об изменениях, которые произошли в последние десятилетия. О том, как женщины преуспели в своей борьбе против мужского господства. Раздраженная насмешливым выражением ее лица, я не смогла удержаться от замечания, что ее предубеждение, несомненно, проистекает из собственного опыта, из ее собственных перспектив на будущее.
Все тело Делии сотрясалось от едва сдерживаемого хохота. Сделав усилие, чтобы взять себя в руки, она сказала:
– Реально ничто не изменилось. Женщины остаются рабами. Рабыни, которые получили образование, заняты сейчас выяснением истоков направленного против женщин социального и политического насилия. Ни одна из рабынь, однако, не может сосредоточить внимание на корне своего рабства – половом акте, если только он не заключается в изнасиловании или не связан с другими формами физического насилия.
Слабая улыбка разомкнула ее губы, когда она сказала, что верующие мужчины, философы, а также мужчины от науки в течение веков утверждали и, конечно, продолжают утверждать, что мужчины и женщины должны следовать биологическому, Богом данному императиву, обязывающему их поступать в соответствии с их сексуальными репродуктивными возможностями.
– Мы были поставлены в условия, заставляющие верить, что секс – это хорошо для нас, – подчеркнула она. – Эта берущая начало от рождения вера делает нас неспособными правильно поставить вопрос.
– И что это за вопрос? – спросила я, с трудом сдерживая смех, вызванный ее нелепыми убеждениями.
Казалось, Делия меня не слышит. Она молчала так долго, что мне показалось, будто она задремала, так что я вздрогнула, когда она произнесла:
– Вопрос, который никто не отваживается задать: что делать нам, женщинам, чтобы занять соответствующее положение?
– В самом деле, Делия, – воскликнула я в притворном испуге.
– Затуманенность разума женщин настолько тотальна, что мы готовы касаться всех других вопросов нашего положения, за исключением того, который и является причиной, – заявила она.
– Но, Делия, мы не можем жить без секса, – засмеялась я. – Что случится с человеческим родом, еcли мы не…
Повелительным жестом руки она прервала и мой вопрос, и мой смех.
– В настоящее время женщины, подобные тебе, подражают мужчинам в своем рвении относительно равенства, – сказала она. – Женщины имитируют мужчин в такой доходящей до абсурда степени, что секс, которым они занимаются, не имеет никакого отношения к рождению человека. Они приравняли свободу к сексу, даже не рассматривая, что секс дает для их физического и эмоционального здоровья. Мы подверглись настолько основательному внушению, что твердо верим: секс является для нас благом.
Она подтолкнула меня локтем, а затем, пародируя декламацию, стала нараспев импровизировать:
– Секс – благо для вас. Он доставляет удовольствие. Он необходим. Он смягчает депрессии, репрессии и фрустрации. Он исцеляет головную боль, низкое и высокое кровяное давление. Он заставляет исчезнуть прыщи. Он вызывает рост вашей груди и бедер. Он регулирует менструальный цикл. Короче говоря, секс – это фантастика! Он полезен для женщин. Каждый подтвердит это. Каждый порекомендует.
Она остановилась на мгновение, а затем завершила с нарочитой актерской выразительностью:
– Каждый день сношаться – к врачам не обращаться[1].
Я нашла ее представление ужасно смешным, но потом внезапно отрезвела, когда вспомнила, что семья и друзья, включая нашего семейного врача, советовали то же самое, правда, не так грубо, – в качестве средства от всех подростковых хворей, которые у меня были. Врач утверждал, что, когда я выйду замуж, у меня будут регулярные менструальные циклы. Я наберу вес. Я буду лучше спать. Мой характер станет мягче.
– Я не вижу ничего плохого в желании секса и любви, – произнесла я, защищаясь. – Когда бы я ни занималась этим, мне всегда очень нравилось. И никто не затуманивал мой разум. Я свободна! Я выбираю, кого хочу и когда хочу.
В темных глазах Делии сверкали искры веселья.
– Выбор тобою партнера никоим образом не меняет того факта, что тебя трахали.
Затем с улыбкой, как бы смягчая грубость своих слов, она добавила:
– Приравнять свободу к сексу – злая ирония. Мужчины настолько полностью, настолько тотально затуманили наш разум, что мы теперь совершенно лишены энергии и воображения, чтобы сосредоточиться на действительной причине нашего порабощения, – подчеркнула она. – Желать мужчину сексуально или влюбиться романтически – вот всего лишь два варианта выбора, предоставленного рабыням. И все, что мы говорим об этих двух вариантах, служит только оправданием для нашего соучастия и невежества.
Я была возмущена. Мне ничего не оставалось, как решить, что она – одна из представительниц угнетенных сварливых женщин-мужененавистниц.
– Почему ты так не любишь мужчин, Делия? – спросила я своим самым развязным тоном.
– У меня нет к ним нелюбви, – заверила она меня. – Единственное, что я страстно ненавижу, – это наше нежелание испытать, насколько основательно мы подверглись внушению. На нас оказывают настолько яростное и самодовольное давление, что мы стали старательными соучастницами. А если женщина осмеливается вести себя иначе, она подвергается гонениям и осмеянию как мужененавистница или ненормальная.
Покраснев от смущения, я тайком бросила на нее взгляд. Я решила, что она так пренебрежительно отзывается о сексе и любви прежде всего потому, что она старая. Физические желания остались для нее позади.
Тихо хохотнув, Делия закинула руки за голову.
– Мои физические желания остались позади не потому, что я старая, – сообщила она, – а потому, что мне дали шанс использовать мою энергию и воображение, чтобы стать чем-то отличным от рабыни, на роль которой меня готовили.
Я почувствовала себя скорее обиженной, чем удивленной тем, что она прочитала мои мысли. Я стала защищаться, но мои слова вызывали лишь новые взрывы смеха. Перестав смеяться, она повернулась ко мне. Ее лицо напоминало суровое и серьезное лицо учительницы, распекающей ученика.
– Если ты не рабыня, как же им удалось воспитать тебя как Hausfrau? – спросила она. – И как случилось, что все, о чем вы все думаете, это о heiraten, о своем будущем Herr Gemahl, который будет Dich mitnehmen?
Она так сильно рассмешила меня своим немецким, что я вынуждена была остановить машину, чтобы не случилось аварии. Меня настолько заинтересовало, где она так хорошо выучила немецкий, что я забыла защитить себя от ее нелестных замечаний о том, что предел моих желаний в жизни – это найти мужа, который бы увлек меня. Невзирая на мои настойчивые просьбы, она пренебрежительно проигнорировала мой интерес к ее немецкому.
– У нас потом будет достаточно времени поговорить о моем немецком, – успокоила она. Затем насмешливо посмотрела на меня и добавила: – Или о твоем рабстве.
Прежде чем я успела возразить, она предложила поговорить о чем-нибудь безличном.
– Например? – спросила я, снова трогая машину.
Устроившись полулежа на сиденье, Делия закрыла глаза.
– Позволь, я расскажу тебе кое-что о четырех наиболее известных вождях яки, – тихо проговорила она. – Я интересуюсь вождями, их успехами и неудачами.
Опередив мое ворчливое замечание о том, что я совершенно не интересуюсь военными историями, Делия сказала, что первым вождем яки, который привлек ее внимание, был Калисто Муни. Она не была прирожденным рассказчиком: ее рассказ был строг, почти академичен. Но я внимала каждому ее слову.
Калисто Муни был индейцем, который много лет плавал матросом под пиратским флагом в Карибском море. Возвратившись в родную Сонору, он возглавил вооруженное восстание против испанцев в 1730 году. В результате предательства он был схвачен и казнен испанцами.
Затем Делия пустилась в длинное и сложное повествование о том, как в 1820-е годы, после того как Мексика добилась независимости и мексиканское правительство пыталось разделить земли яки, движение сопротивления превратилось в широко распространившееся восстание. Человеком, который организовал вооруженные отряды индейцев яки, был Хуан Бандера, управляемый самим духом. Вооруженные лишь луками и стрелами, воины Бандеры сражались против мексиканских войск около десяти лет. В 1832 году Хуан Бандера был разбит, пойман и казнен.
Делия рассказала, что следующим известным вождем был Хосе Мария Лейва, больше известный как Кахеме – «тот, кто не пьет». Это был индеец яки из Эрмосильо. Он получил образование и в полной мере овладел военным искусством, сражаясь в мексиканской армии. Благодаря этому искусству он объединил все города индейцев яки. Со времени первого восстания в 1870 году Кахеме поддерживал свою армию в активном состоянии готовности к бунту. Он был разгромлен мексиканской армией в 1887 году в Буатачиве, укрепленной горной крепости. И хотя Кахеме ухитрился бежать и скрыться в Гуаймасе, он в конце концов был предан и казнен.
Последним из великих героев яки был Хуан Мальдонадо, известный также как Тетабиате – «катящийся камень». Он реорганизовал остатки сил яки в горах Бакатете, откуда делал жестокие и отчаянные партизанские вылазки против мексиканских войск более десяти лет подряд.
– На рубеже нынешнего века, – завершила Делия свой рассказ, – диктатор Порфирио Диас начал кампанию по истреблению яки. Индейцев расстреливали во время полевых работ. Тысячи были пойманы во время облав и морем отправлены на Юкатан для работы на плантациях генекена[2] и в Оахаку для работы на полях сахарного тростника.
Я была поражена ее знаниями, но все еще не могла постичь, зачем она мне все это рассказывает.
– Ты похожа на школьного учителя, преподающего историю жизни индейцев яки, – сказала я восхищенно. – Кто же ты на самом деле?
Казалось, она на мгновение была ошеломлена моим вопросом, который был чисто риторическим, но потом, быстро опомнившись, сказала:
– Я тебе сказала, кто я. Мне просто удалось многое узнать. Я живу рядом с ними, знаешь ли. – Она помолчала немного, а затем кивнула, как будто пришла к какому-то выводу, и добавила: – Причина, по которой я рассказала тебе о вождях яки, в том, что именно женщины должны узнать силу и слабость вождей.
– Зачем? – спросила я в замешательстве. – Кого заботят вожди? Мне кажется, это могут быть лишь глупые люди.
Делия почесала затылок под париком, потом дважды чихнула и сказала с нерешительной улыбкой:
– К сожалению, женщины должны восстанавливать энергию вблизи них, как бы им ни хотелось управлять самим.
– Кем они собираются управлять? – спросила я саркастически.
Она изумленно взглянула на меня, затем потерла руку совершенно девичьим, как и ее лицо, жестом.
– Это довольно трудно объяснить, – пробормотала она. Необычная мягкость прозвучала в ее голосе, отчасти нежность, отчасти нерешительность, отчасти отсутствие интереса. – Лучше не надо. Я могу потерять тебя окончательно. Все, что я могу сказать в настоящее время, – это только то, что я не школьный учитель и не историк. Я рассказчица, и еще не дошла до самой важной части своего рассказа.
– И что это может быть? – спросила я, заинтересовавшись ее желанием сменить тему разговора.
– Все, что я так подробно рассказала тебе, является фактической информацией, – сказала она. – То, о чем я не упомянула, – это мир магии, из которого действовали вожди яки. Они считали, что действия ветра и теней, животных и растений так же важны, как и дела людей. Это та часть, которая интересует меня больше всего.
– Действия ветра, теней, животных и растений? – повторила я насмешливо.
Делия кивнула, не обращая внимания на мой тон. Потом она рывком выпрямилась на сиденье, стащила белокурый парик и подставила ветру свои черные прямые волосы.
– Это горы Бакатете, – сказала она, указывая на горы слева от нас, которые едва вырисовывались на фоне предрассветного неба.
– Это сюда мы собираемся? – спросила я.
– Не сейчас, – сказала она, снова соскальзывая вниз на свое сиденье. Загадочная улыбка играла на ее губах, когда она повернулась ко мне. – Возможно, однажды у тебя будет возможность посетить эти горы, – размышляла она, закрывая глаза. – Горы Бакатете населены созданиями другого мира, другого времени.
– Созданиями другого мира, другого времени? – эхом повторила я с насмешливой серьезностью. – Кто они и что собой представляют?
– Создания, – произнесла она рассеянно. – Создания, которые не принадлежат нашему времени, нашему миру.
– Ну-ну, Делия. Ты что, пытаешься напугать меня? – Я не могла сдержать улыбку, когда повернулась к ней.
Даже в темноте ее лицо сияло. Она выглядела чрезвычайно молодой, кожа без морщин мягко облегала изгибы щек, подбородка и носа.
– Нет. Я не пытаюсь напугать тебя, – сухо произнесла она, пряча за ухо прядь волос. – Я просто рассказываю тебе, каково истинное знание об этом районе.
– Интересно, и какие с виду эти создания? – добивалась я, прикусывая губу, чтобы сдержать хихиканье. – И приходилось ли тебе видеть их?
– Конечно, я видела их, – ответила она снисходительно. – Я бы не говорила о них, если бы не видела. – Она мягко, без следа какого-либо возмущения, улыбнулась. – Это существа, которые населяли землю в другое время, а теперь уединились в изолированных местах.
Сначала я не смогла удержаться от громкого смеха над ее верованием. Но потом, видя, насколько серьезной и убежденной она была, утверждая, что эти создания действительно существуют, я решила: вместо того чтобы смеяться над ней, я должна отнестись к ее верованиям благосклонно. Кроме всего прочего, это она взяла меня к целительнице, и я не хотела вызывать ее протест своими рационалистическими расследованиями.
– Не являются ли эти создания призраками воинов яки, которые потеряли свои жизни в сражениях? – спросила я.
Она отрицательно покачала головой, а потом, как будто опасаясь, что кто-то может подслушать, близко наклонилась ко мне и прошептала мне в ухо:
– Эти горы населены заколдованными созданиями: говорящими птицами, поющими кустами, танцующими камнями, созданиями, которые могут принимать любую форму по желанию.
Она откинулась на сиденье и выжидательно посмотрела на меня.
– Яки зовут эти существа сурэм. Они верят, что эти существа являются древними индейцами яки, которые отказались принять крещение от первых иезуитов, прибывших для обращения индейцев в христианство. – Она нежно похлопала меня по руке. – Остерегайся, они говорят, что сурэм любят блондинок. – Она восторженно хохотнула. – Быть может, это то, о чем были все твои кошмары. Сурэм, пытающийся украсть тебя.
– Ты ведь на самом деле не веришь в то, что сейчас говоришь, правда? – спросила я насмешливо, не в силах сдержать досаду.
– Нет. Я только что выдумала, что сурэм любят блондинок, – успокоила она. – Они совсем не любят блондинок.
И хотя я не повернулась, чтобы взглянуть на нее, я могла почувствовать ее улыбку и озорные горящие глаза. Все это мне безмерно надоело. Я решила, что она, должно быть, или очень искренняя и очень застенчива, или, что хуже, совершенно безумна.
– Ты ведь не веришь, что создания из другого мира действительно существуют, правда? – раздраженно воскликнула я. Затем, боясь, что оскорбила ее, взглянула на нее, почти готовая произнести извинения. Но прежде, чем я смогла что-то произнести, она ответила так же громко и таким же злобным тоном, как и я до этого.
– Конечно, я верю, что они существуют. А почему они не должны существовать?
– Да их просто нет! – резко и авторитетно заявила я, впрочем, быстро потом извинившись.
Я рассказала ей о моем прагматическом воспитании и о том, как отец учил меня осознавать, что чудовища в моих снах и воображаемые товарищи по играм, которые у меня были, как у всякого ребенка, – конечно же, никому, кроме меня, невидимые, – не что иное, как продукт сверхактивного воображения.
– С самого раннего возраста я воспитывалась в духе объективности и всестороннего анализа, – подчеркнула я. – В моем мире существуют только факты.
– Эта проблема всегда возникает с людьми, – заметила Делия. – Они настолько рассудительны, что, слушая об этом, сразу же принимают меня за безумную.
– В моем мире, – продолжала я, игнорируя ее комментарий, – не существует достоверных данных о созданиях из другого мира, но лишь спекуляции и принятие желаемого за действительное, а также, – подчеркнула я, – фантазии расстроенного ума.
– Как ты можешь быть такой тупой! – выкрикнула она восхищенно в перерыве между припадками хохота, как если бы мои объяснения превзошли все ее ожидания.
– Можно ли доказать, что эти создания существуют? – с вызовом спросила я.
– В чем должно заключаться доказательство? – осведомилась она с выражением наигранной робости на лице.
– Если кто-нибудь еще сможет увидеть их, это и будет доказательством, – ответила я.
– Ты имеешь в виду, что если, например, ты сможешь увидеть их, то это будет доказательством их существования? – осведомилась она, близко придвинув свою голову к моей.
– Ну да, мы можем попробовать прямо здесь.
Вздохнув, Делия положила голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Она долго молчала, и я была уверена, что она заснула, и поэтому вздрогнула, когда она внезапно выпрямилась и стала настаивать на том, чтобы мы съехали на обочину дороги. Она должна сходить по нужде, пояснила Делия.
Решив воспользоваться нашей остановкой, я тоже направилась в кусты. Когда я собиралась натянуть свои джинсы, то услышала, как громкий мужской голос сказал: «Как аппетитно!» – и прямо за моей спиной раздался вздох. С незастегнутыми джинсами я рванулась к тому месту, где была Делия.
– Нам лучше побыстрей убираться отсюда! – выкрикнула я. – Здесь в кустах спрятался мужчина.
– Ерунда, – отмахнулась она от моих слов. – Единственный, кто находится за кустами, – это осел.
– Осел не может вздыхать как развратный мужик, – заметила я и затем повторила услышанные мною слова.
Делия осела, изнемогая от хохота, но увидев, какой несчастной я выгляжу, подняла руку в примирительном жесте.
– Ты действительно видела мужчину?
– Мне не обязательно было видеть, – парировала я. – Вполне достаточно слышать его.
Она помедлила еще мгновение и затем направилась к машине. Прежде чем подняться на дорожную насыпь, она внезапно остановилась и, повернувшись ко мне, прошептала:
– Произошло нечто совершенно загадочное. Я должна предупредить тебя об этом.
Она повела меня за руку назад к тому месту, где я сидела на корточках. И как раз там, за кустами, я увидела ослика.
– Раньше его здесь не было, – настаивала я.
Делия, посмотрев на меня с явным удовольствием, пожала плечами и повернулась к животному.
– Маленький ослик, – заворковала она детским голоском, – ты смотрел на ее задик?
Я решила, что она чревовещатель и собирается исполнить номер «разговор животного». Однако осел лишь несколько раз громко прокричал вполне по-ослиному.
– Давай убираться отсюда, – умоляюще сказала я, потянув ее за рукав. – Где-то здесь должен быть затаившийся в кустах хозяин.
– Но у этого милого малютки нет хозяина, – она проворковала все тем же глупым детским голоском и почесала длинные мягкие уши ослика.
– У него, несомненно, есть хозяин, – зло выкрикнула я. – Разве ты не видишь, какой он сытый и холеный?
И охрипшим от нервозности и раздражения голосом я снова подчеркнула, как опасно для двух женщин находиться одним на пустынной дороге в Соноре.
Делия молча рассматривала меня, видимо поглощенная какими-то мыслями. Затем она кивнула, как бы в знак согласия, и жестом предложила следовать за ней. Ослик шел сзади, сразу за мной, раз за разом подталкивая меня в зад своей мордой. Пробормотав проклятие, я обернулась, но ослик исчез.
– Делия! – выкрикнула я с внезапным испугом. – Что случилось с осликом?
Испуганная моим криком стая птиц шумно поднялась в небо. Птицы полетели над нами, а затем скрылись на востоке в направлении первого луча утренней зари, который означал конец ночи и начало нового дня.
– Где же ослик? – спросила я, снова переходя на едва слышный шепот.
– Прямо здесь, перед тобой, – мягко ответила она, указывая на сучковатое дерево без листьев.
– Я не могу увидеть его.
– Тебе нужны очки.
– С моими глазами все в порядке, – ответила я резко. – Я вижу даже восхитительные цветы на дереве.
Пораженная красотой ярких, белоснежных в утреннем сиянии соцветий, я подошла ближе.
– Что это за дерево?
– Пало Санто.
В течение секундного замешательства я подумала, что это сказал ослик, который появился из-за шелковистого серебристо-серого ствола. Я повернулась, чтобы взглянуть на Делию.
– Пало Санто! – засмеялась она.
После этого в моем мозгу мелькнула мысль, что Делия разыгрывает со мной шутку. Ослик, вероятно, принадлежит целительнице, которая наверняка живет где-то поблизости.
– Что тебя так смешит? – спросила Делия, уловив на моем лице всепонимающую самодовольную ухмылку.
– У меня начался ужасный спазм, – солгала я.
Прижав руки к животу, я присела:
– Пожалуйста, подожди меня в машине.
Как только она повернулась, чтобы идти, я сняла свой шарф и завязала его вокруг ослиной шеи. Я радовалась, предвосхищая удивление Делии, когда раскроется, что мы уже на земле целительницы, и я знала о ее шутке все это время. Однако все надежды снова увидеть ослика или мой шарф очень скоро развеялись. У нас ушло почти два часа на то, чтобы добраться до дома целительницы.
Глава 2
Около восьми часов утра мы добрались до дома целительницы в предместье Сьюдад-Обрегон. Это был массивный старый дом с побеленными стенами, посеревшей от времени черепичной крышей, окнами в металлических рамах и арочным входом.
Тяжелая дверь на улицу была широко открыта. С уверенностью человека, знакомого с порядками в доме, Делия Флорес провела меня через темный холл до конца длинного коридора в заднюю часть дома, где находилась полупустая комната с узкой кроватью, столом и несколькими стульями. Самым необычным в этой комнате было то, что в каждой из ее четырех стен было по двери. Все они были закрыты.
– Подожди здесь, – велела мне Делия, указывая подбородком в направлении кровати. – Вздремни немного, пока я буду у целительницы. Это может занять некоторое время, – добавила она, закрывая за собой дверь.
Подождав, пока ее шаги затихнут в коридоре, я стала рассматривать самую невероятную комнату для лечения, которую мне когда-либо приходилось видеть. Голые побеленные стены; светло-коричневые керамические плитки пола блестели как зеркало. В ней не было алтаря, никаких изображений или скульптур святых, Девы Марии или Иисуса, которые, как я всегда предполагала, были обычными в комнатах целителей. Я заглянула в каждую из четырех дверей. Две открывались в темные коридоры; две другие вели во двор, обнесенный высоким забором.
Когда я на цыпочках шла по темному коридору к другой комнате, позади меня раздалось низкое угрожающее рычание. Я медленно обернулась. Всего лишь в двух футах от меня стояла огромная, свирепого вида черная собака. Она не бросилась на меня, но просто стояла, грозно рыча и показывая свои клыки. Стараясь не смотреть собаке в глаза, но и не теряя ее из виду, я вернулась назад в комнату для лечения.
Собака следовала за мной до самой двери. Я осторожно закрыла ее прямо перед носом у зверюги и прислонилась к стене, ожидая, пока биение сердца придет в норму. Потом я легла на кровать и через несколько мгновений – без малейшего намерения делать это – погрузилась в глубокий сон.
Я была разбужена мягким прикосновением к плечу. Открыв глаза, я подняла взгляд на морщинистое, но здоровое лицо старой женщины.
– Ты видишь сон, – сказала она. – И я – часть твоего сна.
Я автоматически кивнула, соглашаясь. Однако я не была убеждена, что вижу сон. Женщина была чрезвычайно маленькой. Она не была карлицей или лилипуткой; скорее она была ростом с ребенка, с тощими ручками и узкими, выглядевшими слабыми плечами.
– Вы целительница? – спросила я.
– Я – Эсперанса, – ответила она. – Я та, что приносит сны.
У нее был спокойный и необычайно низкий голос. Он имел странное, экзотическое качество, как если бы испанский – на котором она говорила бегло – был языком, к которому мышцы ее верхней губы не привыкли. Постепенно звук ее голоса усиливался, пока не стал отделившейся от телесной оболочки силой, заполняющей комнату. Звук заставил меня думать о бегущей воде в глубинах пещеры.
– Она – не женщина, – пробормотала я прo себя. – Она – звук темноты.
– Я сейчас буду устранять причину твоих кошмаров, – сказала она, фиксируя на мне повелительный взгляд, в то время как ее пальцы приближались к моей шее. – Я буду удалять их одну за другой, – пообещала она.
Ее руки двигались поперек моей груди, как мягкая волна. Она победно улыбнулась, а затем жестом предложила мне исследовать свои открытые ладони.
– Видишь? Они так легко ушли.
Она вглядывалась в меня с выражением такого достоинства и восхищения, что я не могла заставить себя сказать ей, что ничего не вижу в ее руках.
Очевидно, сеанс исцеления закончился. Я поблагодарила ее и выпрямилась. Она покачала головой, жестом выражая упрек, и мягко подтолкнула меня назад на кровать.
– Ты спишь, – напомнила она мне. – Я та, кто приносит сны, помнишь?
Мне хотелось настоять на том, что я вполне проснулась, но я сумела лишь глупо ухмыльнуться, погружаясь в приятную дремоту.
Смешки и шепот теснились вокруг меня, как тени. Я силилась проснуться. Потребовались немалые усилия, чтобы открыть глаза, сесть и рассмотреть людей, собравшихся вокруг стола. Странная неясность очертаний в комнате мешала разглядеть их четко. Среди них была Делия. Я уже было собралась позвать ее, когда настойчивый хрустящий звук за моей спиной заставил меня обернуться.
Мужчина, ненадежно устроившись на высокой табуретке, шумно лущил арахис. На первый взгляд он казался молодым, но почему-то я знала, что он старый. У него было тощее тело и гладкое безбородое лицо. Его улыбка представляла собой смесь лукавства и простодушия.
– Чего-нибудь хочешь? – спросил он.
Прежде чем я смогла выполнить такое сложное действие, как кивок, мой рот оказался широко открытым от удивления. Я была способна только таращиться на то, как он перенес свой вес на одну руку и без усилия поднял свое маленькое гибкое тело в стойку на руках. Из этого положения он бросил мне арахис; тот влетел прямо в мой разинутый рот.
Я подавилась им. Резкий удар между лопатками восстановил мое дыхание. Благодарная, я обернулась, желая узнать, кто из присутствующих здесь людей прореагировал так быстро.
– Я – Мариано Аурелиано, – сказал человек, стукнувший меня по спине.
Он пожал мне руку. Вежливый тон и обаятельная церемонность его жеста смягчали выражение свирепости его взгляда и суровость его орлиных черт. Косой разлет черных бровей делал его похожим на хищную птицу. Его совершенно седые волосы и обветренное бронзовое лицо свидетельствовали о возрасте, но мускулистое тело дышало молодой энергией.
В комнате было шесть женщин, включая Делию. Каждая из них пожала мне руку с одинаково выразительной церемонностью. Они не называли своих имен, а просто сказали, что рады встретиться со мной. Физически они не были похожи друг на друга. Тем не менее в них было какое-то поразительное сходство, смесь противоречивых качеств: молодости и старости, силы и утонченности, что более всего озадачивало меня, приученную к грубости и прямоте моей управляемой по-мужски патриархальной немецкой семьи.
Как и в случае с Мариано Аурелиано и акробатом на табурете, я не смогла бы назвать возраст женщин. Они могли оказаться как на пятом, так и на седьмом десятке своей жизни.
Я испытывала мимолетное беспокойство, когда женщины пристально смотрели на меня. У меня создалось отчетливое впечатление, что они могли видеть, что творилось у меня в душе, и размышлять об увиденном. Милые, задумчивые улыбки на их лицах немного успокоили меня.
Сильное желание разрушить тревожащее молчание любым доступным для меня способом заставило меня отвернуться от них и взглянуть в лицо человеку на табурете. Я спросила у него, не акробат ли он.
– Я – мистер Флорес, – сказал он и сделал заднее сальто с табурета, приземлившись на пол в позицию с поджатыми по-турецки ногами. – Я не акробат. Я колдун.
На его лице сияла улыбка очевидного ликования, когда он полез в карман и вытащил мой шелковый шарф, тот самый, которым я обвязала шею ослика.
– Я знаю, кто вы. Вы – ее муж! – воскликнула я, изобличительно указав пальцем на Делию. – Понятно – вы вдвоем сыграли со мной ловкую шутку.
Мистер Флорес не сказал ни слова. Он только уставился на меня в вежливом молчании.
– Я не являюсь ничьим мужем, – наконец произнес он, затем, делая «колесо», выскочил из комнаты через одну из ведущих во двор дверей.
Поддавшись порыву, я выпрыгнула из кровати и выскочила следом за ним. Ослепленная ярким светом, я постояла во дворе несколько секунд, ошеломленная его слепящим сверканием, потом пересекла его и сбежала с обочины грязной дороги на недавно вспаханное поле, разделенное на части рядами высоких эвкалиптов. Было жарко. Солнце яростно набросилось на меня. Пашня мерцала в жарком воздухе, как шипящие гигантские змеи.
– Мистер Флорес, – позвала я.
Ответа не было. Уверенная, что он скрылся за одним из деревьев, я пересекла поле.
– Следи за своими босыми ногами! – предостерег меня голос, раздавшийся сверху.
Вздрогнув, я посмотрела вверх, прямо в перевернутое лицо мистера Флореса. Он, как какой-то гигантский плод, свисал с ветки ближайшего дерева.
– Это опасно и крайне глупо – бегать здесь без туфель, – сурово предостерег он, раскачиваясь взад-вперед, как цирковой артист на трапеции. – Это место кишит гремучими змеями. Тебе лучше присоединиться ко мне. Тут безопасно и прохладно.
Зная, что ветки находятся слишком высоко, чтобы до них можно было дотянуться, я тем не менее с детской доверчивостью протянула вверх руки. Прежде чем я сообразила, что он собирается делать, мистер Флорес захватил меня за запястья и быстрым движением, с усилием не большим, чем потребовалось бы для тряпичной куклы, поднял меня на дерево. Я сидела рядом с ним, внимательно разглядывая шуршащие листья. Они мерцали в солнечных лучах, как золотые осколки.
– Ты слышишь, что говорит тебе ветер? – спросил мистер Флорес после долгого молчания. Он поворачивал голову в разные стороны, так что я полностью могла оценить его поразительную манеру двигать ушами.
– Самурито! – шепотом воскликнула я, когда воспоминания заполнили мой разум. Самурито, малый канюк – это было прозвище друга детства из Венесуэлы. У мистера Флореса были такие же тонкие, птичьи черты лица, черные как смоль волосы и глаза горчичного цвета. И наиболее поразительным было то, что он, как и Самурито, мог двигать ушами – по отдельности или двумя сразу.
Я рассказала м-ру Флоресу о моем друге, которого знала с детского сада. Во втором классе мы сидели за одной партой. Во время длительного полуденного перерыва вместо того, чтобы есть свои завтраки в школьном саду, мы обычно тайком убегали из школы и забирались на вершину ближайшего холма, чтобы поесть в тени самого большого – мы верили в это – дерева манго в мире. Его самые нижние ветви касались земли, а самые высокие задевали облака. В сезон созревания мы обычно объедались плодами манго.
Вершина холма была нашим излюбленным местом до того дня, когда мы обнаружили там тело школьного сторожа, свисающее с высокой ветки. Мы не смели ни двинуться с места, ни заплакать. Но никто из нас не хотел потерять лицо перед другим. Мы не стали влезать на ветви в тот день, но попытались съесть наши завтраки на земле, фактически под телом умершего человека, желая узнать, кто из нас не выдержит первым. И это была я.
– Ты когда-нибудь думала о смерти? – шепотом спросил меня Самурито.
Я взглянула вверх на висящего человека. В то же мгновение ветер зашелестел в ветвях с необычным упорством. В шелесте я ясно услышала, как умерший человек шептал мне, что смерть стала успокоением. Это было настолько жутко, что я вскочила и, вопя, понеслась прочь, безразличная к тому, что мог подумать обо мне Самурито.
– Ветер заставил ветви и листья говорить с тобой, – сказал мистер Флорес, когда я закончила свой рассказ.
Его голос был мягким и низким. Золотые глаза горели лихорадочным огнем, когда он продолжил объяснять, что в момент смерти, в одной мгновенной вспышке воспоминания, чувства и эмоции старого сторожа высвободились и были поглощены манговым деревом.
– Ветер заставил ветви и листья говорить с тобой, – повторил мистер Флорес. – Ибо ветер – твой по праву.
Как во сне, он бросил взгляд сквозь листву, его глаза внимательно смотрели за поле, в освещенное солнцем пространство.
– То, что ты женщина, дает тебе возможность повелевать ветром, – продолжал он. – Женщины не знают этого, но они могут вступить в диалог с ветром в любое время.
Я непонимающе покачала головой.
– Я понятия не имею, о чем вы говорите, – сказала я. Мой тон выдавал, как неловко я чувствую себя в этом положении. – Это как сон. И если бы он продолжался еще и еще, я бы поклялась, что это один из моих кошмаров.
Его продолжительное молчание вызвало у меня раздражение. Я почувствовала, как мое лицо покраснело от злости. Что я делаю здесь, сидя на дереве с безумным стариком? Я погрузилась в размышления. И в то же время я понимала, что, возможно, оскорбила его, поэтому решила извиниться за свою грубость.
– Я понимаю, что мои слова имеют для тебя мало смысла, – согласился он. – Это потому, что на тебе слишком толстый и твердый слой. Он мешает тебе слышать, что должен сказать ветер.
– Слишком толстый и твердый слой? – спросила я недоуменно и подозрительно. – Вы имеете в виду, что я в грязи?
– И это тоже, – ответил он, заставив меня покраснеть.
Он заулыбался и повторил, что я обернута слишком толстым и твердым слоем и что этот слой не может быть смыт с помощью мыла и воды, независимо от того, сколько ванн я приму.
– Ты наполнена рассудочными суждениями, – пояснил он. – Они мешают тебе понять то, например, что ты можешь командовать ветром.
Он смотрел на меня сузившимися критическими глазами.
– Ну? – потребовал он нетерпеливо.
Прежде чем я поняла, что случилось, он ухватил меня за руки и одним быстрым плавным движением раскачал и мягко приземлил. Мне показалось, что я видела его руки и ноги вытянувшимися, как резиновые ленты. Это был мимолетный образ, который я тут же объяснила себе как искажение восприятия, вызванное жарой. Я не стала задерживаться на нем, ибо именно в тот момент мой взор отвлекла Делия Флорес и ее друзья, расстилавшие большую полотняную скатерть под соседним деревом.
– Когда вы добрались сюда? – спросила я Делию, поставленная в тупик тем, что не сумела ни увидеть, ни услышать приближение группы людей.
– Мы собирались устроить пикник в твою честь, – сказала она.
– Потому что ты присоединилась к нам сегодня, – добавила одна из женщин.
– Как это я присоединилась к вам? – спросила я, чувствуя, что мне не по себе.
Не заметив, кто это сказал, я переводила взгляд с одной женщины на другую, ожидая, что кто-нибудь из них объяснит свои слова.
Безразличные к моему все возрастающему беспокойству, женщины были заняты тем, что старались ровно расстелить полотняную скатерть. Чем дольше я наблюдала за ними, тем беспокойней становилось у меня на душе. Все вокруг было так странно. Я легко могла объяснить, почему приняла приглашение Делии встретиться с целительницей, но совсем не понимала своих последующих действий. Все происходило так, как если бы кто-то еще завладел моим разумом и заставлял меня оставаться здесь, реагировать и говорить вещи, которые я говорить не хотела. А теперь они собираются устроить празднество в мою честь. Это, мягко говоря, обескураживало. Как бы упорно я ни размышляла об этом, все равно не могла постичь, что же я здесь делаю.
– Я, конечно же, не заслуживаю ничего такого, – пробормотала я.
Мое немецкое воспитание брало верх. Люди просто забавы ради не делают что-то для других.
Только после того, как послышался безудержный смех Мариано Аурелиано, я наконец осознала, что все они уставились на меня.
– Нет причин так напряженно обдумывать, что произошло с тобой сегодня, – произнес он, мягко похлопывая меня по плечу. – Мы устроили пикник, потому что нам нравится действовать экспромтом. А поскольку сегодня Эсперанса исцелила тебя, моим друзьям здесь захотелось сказать, что пикник в твою честь. – Он произнес это небрежно, почти равнодушно, как если бы речь шла о каких-то пустячных вещах. Но его глаза говорили что-то еще. Их взгляд был жестким и серьезным, и, словно это было жизненно важно, я внимательно его слушала.
– Для моих друзей радость сказать, что пикник в твою честь, – продолжал он. – Воспринимай это точно так, как они говорят, – простодушно и без всякой подоплеки.
Его взгляд смягчился, когда он внимательно посмотрел на женщин. Потом он повернулся ко мне и добавил:
– Я успокою тебя – пикник совсем не в твою честь. Однако, – размышлял он, – он и в твою честь тоже. Это противоречие, для понимания которого тебе потребуется совсем немного времени.
– Я никого не просила что-нибудь делать для меня, – мрачно сказала я.
В моем поведении появилась чрезвычайная тяжеловесность, – это происходило всегда, когда мне что-то угрожало.
– Делия привела меня сюда, и я за это благодарна. И я хотела бы заплатить за каждую оказанную мне услугу, – добавила я.
Я была уверена, что оскорбила их. Я знала, что в любую минуту мне могут предложить убираться отсюда. Это задело бы мое «я», но не должно было сильно волновать меня. Я была напугана и сыта ими по горло.
У меня вызвало удивление и раздражение то, что они не восприняли меня всерьез. Они смеялись надо мной. Чем злее я становилась, тем больше они веселились. Они пялились на меня своими сияющими, смеющимися глазами, как будто я была для них каким-то неизвестным организмом.
Гнев заставил меня забыть о страхе. Я набросилась на них с бранью, обвиняя в том, что меня здесь держат за дуру. Я изобличала Делию и ее мужа – не знаю, почему я упорно объединяла их в пару, – что они сыграли со мной злую шутку.
– Ты привела меня сюда, – сказала я, поворачиваясь к Делии, – теперь ты и твои друзья позволяете себе использовать меня вместо клоуна.
Чем более напыщенно я говорила, тем веселей становились их улыбки. От жалости к себе, злости и разочарования я была готова разрыдаться, когда Мариано Аурелиано подошел и встал позади меня. Он начал говорить со мной, как с ребенком. Я хотела заявить ему, что сама могу о себе позаботиться, что не нуждаюсь в его симпатии и что я собираюсь домой, когда что-то в его тоне, в его глазах успокоило меня настолько сильно, что я не сомневалась в том, что он меня загипнотизировал. И тем не менее, я знала, что это не так.
Непонятным и тревожащим оказалось и то, с какой внезапностью и насколько полно произошло это изменение. То, что в обычных условиях заняло бы дни, произошло в мгновение. Всю свою жизнь я предавалась размышлениям над каждым унижением или оскорблением – действительным или вымышленным, – которое я испытала. С систематической методичностью я обдумывала их до тех пор, пока, к моему удовлетворению, не становилась ясной каждая деталь.
Когда я посмотрела на Мариано Аурелиано, я почувствовала в нем нечто вроде насмешки над моей предыдущей вспышкой. Я с трудом могла вспомнить, что же вызвало гнев, доведший меня до слез.
Делия потянула меня за руку и попросила помочь другим женщинам распаковать из разнообразных корзинок, которые они принесли с собой, фарфоровые тарелки, хрустальные бокалы и богато украшенное столовое серебро. Женщины не говорили ни со мной, ни друг с другом. И только слабые вздохи удовольствия слетали с их губ, когда Мариано Аурелиано открыл сервировочные блюда. Там были тамалес, энчиладас, тушенное с перцем горячее мясо и домашние лепешки. Не пшеничные, – которые были обычными в Северной Мексике и которые я не очень любила, – маисовые лепешки.
Делия передала мне тарелку с маленькими порциями каждого блюда. Я ела так жадно, что закончила раньше всех.
– Это самая восхитительная еда, которую я когда-либо пробовала, – выплеснула я свои чувства, подождав в надежде на добавку несколько секунд.
Но никто мне ничего не предложил. Чтобы скрыть свое разочарование, я стала высказываться о красоте старинной кружевной отделки по краям скатерти, вокруг которой мы сидели.
– Это моя работа, – сказала женщина, сидящая слева от Мариано Аурелиано.
Она выглядела старой, с растрепанными седыми волосами, которые скрывали ее лицо. Несмотря на жару, на ней была длинная юбка, блузка и свитер.
– Это настоящие бельгийские кружева, – объяснила она мне вежливым, мечтательным голосом.
Ее длинные тонкие руки, мерцающие от украшенных драгоценными камнями колец, любовно задержались на широкой отделке. Очень подробно она рассказала мне о своем рукоделии, показывая виды петель и ниток, которые она использовала для отделки. Иногда я на мгновение улавливала выражение ее лица сквозь массу волос, но не смогла бы сказать, как она выглядела.
– Это настоящее бельгийское кружево, – повторила она. – Часть моего приданого. – Она подняла хрустальный бокал, сделала глоток воды и добавила: – Они тоже часть моего приданого. Это – хрусталь Баккара.
У меня не было сомнений, что это так. Восхитительные тарелки – каждая из них отличалась от другой – были из тончайшего фарфора. Я сомневалась, остались ли замеченными мои взгляды, бросаемые украдкой, когда женщина, сидевшая справа от Мариано Аурелиано, приободрила меня.
– Не пугайся. Возьми и посмотри, – убеждала она меня. – Ты среди друзей. – Усмехаясь, она подняла свою тарелку. – «Лимож», – произнесла она, потом быстро подняла мою и отметила, что эта – «розенталь».
У женщины были детские, тонкие черты лица. Она была небольшого роста, с круглыми черными глазами, обрамленными густыми ресницами. Ее зачесанные назад и собранные в виде тугого маленького шиньона черные волосы на макушке переходили в белые. В том, как она осаждала меня прямыми личными вопросами, ощущалась сила, граничащая у нее с холодностью.
Я ничего не имела против ее инквизиторского тона. Я привыкла переносить бомбардировку вопросами, которые задавали мне мой отец и братья, когда я шла на свидание или начинала какое-нибудь дело по своему усмотрению. Я возмущалась этим, но для нашего дома это были нормальные взаимоотношения. Таким образом, я никогда не училась, как нужно беседовать. Беседа для меня заключалась в парировании словесных атак и своей защите любой ценой.
Я была удивлена, что принудительный опрос, которому подвергла меня эта женщина, не заставил меня почувствовать себя обороняющейся стороной.
– Ты замужем? – спросила женщина.
– Нет, – ответила я мягко, но решительно, желая, чтобы она сменила тему.
– У тебя есть мужчина? – настаивала она.
– Нет у меня никого, – возразила я, начиная чувствовать, как во мне стала просыпаться моя старая обороняющаяся личность.
– Есть ли тип мужчины, к которому ты неравнодушна? – продолжала она. – Есть ли какие-то черты личности, которые ты предпочитаешь в мужчине?
На мгновение мне показалось, что она смеется надо мной, но она, как и ее подруги, выглядела искренне заинтересованной. Их лица, выражавшие любопытство и ожидание, успокоили меня. Забыв о своем воинственном характере и о том, что, возможно, эти женщины настолько стары, что годятся мне в бабушки, я говорила с ними, как с подругами моего возраста. Мы обсуждали мужчин.
– Он должен быть высоким и красивым, – начала я. – С чувством юмора. Он должен быть чувствительным, но не слабым. Он должен быть умным, но не интеллектуалом.
Я понизила голос и доверительным тоном добавила:
– Мой отец обычно говорил, что интеллектуальные мужчины насквозь слабы и к тому же предатели, все до одного. Мне кажется, я согласна с ним.
– Это все, чего бы ты хотела от мужчины? – спросила женщина.