Читать онлайн Пропавший легион. Император для легиона бесплатно

1

Тусклое солнце Северной Галлии было совсем не похоже на то, что ярким факелом пылало над Италией. Свет, пробивающийся сквозь листву деревьев, был блеклым, зеленоватым и неярким, словно исходил из глубины моря. Римляне пробирались сквозь густой лес по узкой тропинке, которая почти терялась в чаще. Они двигались тихо. Ни трубы, ни барабаны не возвещали об их приближении. Странному лесному миру не было до них никакого дела.

Продираясь сквозь бурелом, Марк Эмилий Скавр мог только мечтать о том, чтобы у него было побольше людей. Цезарь и основные части римской армии находились в ста пятидесяти километрах к юго-западу, на Атлантическом побережье, и двигались навстречу венетам. Трех когорт Скавра (Цезарь называл их римской разведкой) было вполне достаточно, чтобы привлечь внимание галлов, но слишком мало, чтобы отразить нападение врага.

– Это точно, – кивнул Гай Филипп, когда трибун поделился с ним этими мыслями. Старший центурион, с серебрящимися висками и почерневшим от солнца лицом, ветеран многих военных кампаний, давно уже утратил юношеский оптимизм и беззаботность. И хотя по происхождению Скавр был выше, он всегда прислушивался к советам старого легионера, вполне доверяя его опыту.

Гай Филипп внимательно осмотрел колонну римских войск.

– Эй, там!.. Сомкнуть ряды! – рявкнул он, и его голос прозвучал необычайно громко в этой полной тишине. Центурион взмахнул тростью, украшенной виноградными листьями. – Не волнуйся, трибун. Тебя-то галлы наверняка примут за своего.

Без особого удовольствия военный трибун кивнул. Его семья происходила из Медиолана в Северной Италии. Он был высок, светловолос и действительно походил на кельта, что являлось поводом для многочисленных, уже изрядно надоевших ему шуток. Поняв, что задел командира за живое, Гай Филипп сменил тему:

– Я не о твоем лице, а о мече, который висит у тебя на боку.

С этим трибун согласился охотнее. Марк гордился своим мечом с клинком длиною в метр, который он добыл в схватке со жрецом-друидом примерно год назад. Это был отличный, хорошо закаленный клинок. Он лучше подходил трибуну, чем короткий римский меч – гладий.

– Ты же знаешь, я попросил оружейника закалить и отточить острие. Мечом надо колоть, а не рубить.

– Ты прав, Скавр. Убивает острие, а не лезвие, – согласился Гай Филипп, наблюдая, как четверо разведчиков один за другим бесшумно скрываются в чаще.

Через несколько минут трое из них так же тихо вернулись, волоча с собой упирающегося галла. Четвертый разведчик держал его длинное копье.

К Марку подошел офицер по имени Юний Блезус и сказал:

– Мне кажется, за нами все время следили. Этот малый на секунду потерял осторожность, и мои парни смогли его схватить.

Скавр смерил взглядом худого кельта. Кулаки римлян основательно разукрасили его лицо, но это не мешало сразу узнать в нем простого кельтского крестьянина: широкие шерстяные штаны, длинная белая туника, свисающие до плеч волосы, заросшее щетиной лицо.

– Ты знаешь латынь? – спросил его военный трибун.

Взгляд, полный ненависти, был единственным ответом ему. Марк пожал плечами.

– Лискус! – крикнул он, и к пленному подошел переводчик. Он был из эдуи, клана в Центральной Галлии, давнего союзника Рима. В шлеме легионера, с коротко остриженными волосами, он почти не отличался от прочих солдат. На него пленный посмотрел еще мрачнее, чем на Скавра.

– Спроси, что он делал в лесу. Зачем он следил за нами?

Лискус повторил вопрос на мелодичном кельтском наречии. Пленный поколебался, затем коротко ответил:

– Я охотился на кабанов.

– В одиночку? Таких дураков не бывает, – усмехнулся Гай Филипп, разглядывая копье пленного. – Где же крестовина? Без нее кабан достанет тебя и распорет клыками твой живот.

Марк повернулся к Лискусу.

– А теперь пусть он скажет правду. Мы вытянем из него признание так или иначе. На его выбор: или добровольно, или под пытками.

Марк сомневался в том, что сможет применить пытки, но ведь кельт не мог этого знать. Не успел Лискус закончить фразы, как пленный внезапно вывернулся из рук разведчиков, выхватил короткий кинжал, спрятанный в одежде у левого плеча, и, прежде чем ошеломленные римляне успели остановить его, вонзил кинжал себе в грудь по самую рукоятку. Падая, он крикнул на чистейшей латыни:

– Убирайтесь к воронам!

Зная, что уже поздно, Скавр все же послал за врачом, но кельт умер раньше, чем тот прибежал.

Врач, словоохотливый грек по имени Горгидас, мельком глянул на кинжал в груди кельта и бросил:

– Ты слишком многого от меня требуешь. Впрочем, если угодно, я могу закрыть его глаза.

– Неважно. Я и вправду позвал тебя слишком поздно. – Трибун повернулся к Юнию Блезусу. – Твои ребята сослужили хорошую службу, отыскав шпиона, но почему они так плохо обыскали его? Почему не связали? Галлы что-то затевают, и как мы узнаем теперь, что именно? Удвой патрули и выстави их подальше. Чем больше сигналов мы получим от них в случае нападения, тем лучше.

Блезус отсалютовал и поспешил уйти, мысленно благодаря судьбу за то, что отделался выговором.

– Полная готовность, трибун? – спросил Гай Филипп.

– Да. – Марк скосил глаза к заходящему солнцу. – Я очень надеюсь, что мы найдем открытую полосу до наступления темноты. За деревянными укреплениями и насыпью я буду чувствовать себя куда увереннее.

– И я тоже. Но лучше всего было бы получить еще два легиона на подмогу.

Центурион ушел, чтобы отдать необходимые приказы, послать вперед копейщиков и сократить расстояние между манипулами. По рядам прошел возбужденный гул. Один торопливо затачивал меч, другой обрезал болтавшуюся лямку сандалии, чтобы не споткнуться в бою, третий глотал кислое вино. Далеко впереди колонны послышались крики. Через минуту к командиру подбежал разведчик.

– Мы засекли еще одного шпиона, трибун. Но боюсь, что он успел скрыться.

Марк присвистнул сквозь зубы. Без единого слова он отпустил разведчика и многозначительно взглянул на Гая Филиппа. Как бы отвечая его мыслям, Гай Филипп кивнул:

– Похоже, стычки не избежать.

Но когда один солдат из авангарда возвратился и доложил, что тропа выходит на открытое пространство, трибун вздохнул с облегчением. Даже с теми небольшими силами, которые у него имелись (едва ли треть легиона), он мог построить укрепление и отбить атаку любого числа варваров.

Поляна была весьма обширной. Вечерний туман уже поднимался над травой, дюжина перепелок выпорхнула из-под ног солдат.

– Недурно, – заметил Скавр. – Если уж на то пошло, просто превосходно.

– Не совсем, – возразил Гай Филипп и указал тростью на дальний конец поляны. Оттуда показались кельты. Марк выругался, еще час, и его люди были бы спасены.

– Трубачи, сигнал к обороне! – приказал он букинаторам.

Старший центурион подхватил:

– К бою! Первые три ряда – копья наперевес! Лучники – к позициям! За ними правый и левый фланги, за ними тяжелые пехотинцы и резервы! Эй ты, быстрее! Я к тебе обращаюсь, ублюдок! – Виноградная трость центуриона опустилась на покрытое бронзовым панцирем плечо легионера, который двигался недостаточно быстро.

Младшие центурионы эхом повторяли его команды, выстраивая колонну к бою. Перегруппировка заняла всего несколько минут. Не переставая наблюдать за противником, Скавр выставил несколько десятков копейщиков и метателей дротиков, а в центре и на флангах – лучников и собрал колонну в каре.

– Неужели им конца не будет? – пробормотал рядом с ним Гай Филипп.

Ряд за рядом выходили кельты и строились в боевые порядки. Хорошо вооруженные, защищенные броней вожди отдавали команды, но, как и всегда у кельтов, дисциплина была слабой. Броня и вооружение кельтов, даже у их вождей, были хуже, чем у римлян: копье или рубящий меч, щит – чаще деревянный, не обитый железом или медью, раскрашенный цветными спиралями. Многие были защищены только кожаными куртками и кожаными шлемами. У некоторых были кирасы, добытые в бою с римлянами.

– Как ты думаешь, сколько их? Три тысячи, наверное, наберется? – спросил Марк, когда кельты наконец остановились.

– Да, примерно, двое на одного. Могло быть и хуже. С другой стороны, могло быть и лучше, – хмыкнул Гай Филипп.

На дальней стороне поляны командир галлов, одетый в великолепный черный с золотом панцирь и красную шапку с бронзовыми полосами, подгонял своих воинов, готовя их к бою. Он был слишком далеко от римлян, чтобы они могли слышать его голос, но дикие выкрики галлов и грохот копий о щиты говорили римлянам без слов о той ярости, которую вызывали захватчики.

Солдаты повернулись к Скавру. Он обходил ряды легионеров. На минуту он задумался, собираясь с мыслями и ожидая полного внимания. Он не обладал даром говорить красиво, но привычка к публичным выступлениям у него была – в своем городе он дважды выставлял свою кандидатуру в магистрат (второй раз – удачно), так что ораторское искусство было ему знакомо.

– Мы все здесь слышали Цезаря, – начал он, и при имени любимого вождя солдаты одобрительно закричали, ударял мечами, как Марк и рассчитывал. – Все вы знаете, я не мастер красиво говорить, не буду даже пытаться делать это. – Он протянул руку, успокаивая смех. – Да это и не нужно – все очень просто. Цезарь в пяти днях ходьбы от нас. Мы не раз побеждали галлов. Еще одна победа – и скорее лягушка проскочит между десятком голодных змей, чем они смогут помешать нам воссоединиться с ним.

Римляне громко закричали:

– Слава Цезарю!

Галлы тоже что-то кричали, потрясая кулаками, воздевая копья и мечи.

– Я слыхивал и похуже, – сказал Гай Филипп, имея в виду речь трибуна. Это был своего рода комплимент для старшего центуриона, но Скавр вряд ли слышал его. Все его внимание было сосредоточено на кельтах, которые двигались на римлян во главе со своим рослым вождем. Лучше было бы, конечно, встретить кельтов на поляне, но тогда ему пришлось бы выйти из леса и оголить свои фланги, которые сейчас скрывались за деревьями.

Пращники осыпали приближающихся галлов свинцовыми «желудями», пробивающими их кожаные куртки и легкие шлемы. Лучники опустошали колчан за колчаном. Уже десятки варваров пали под ударами пращей и стрел, но число убитых было каплей в море. Кельты радостно вскрикнули, когда один из пращников упал, сраженный длинной стрелой. Праща бессильно выпала из его мертвой руки.

Кельты были уже совсем близко. Они переходили маленький ручей. Римские лучники выпустили стрелы в последний раз и перешли под укрытие пехотных рядов. Марк в нетерпении поигрывал длинным кельтским мечом, словно перышком. По всей длине лезвия тянулись письмена друидов, которые, казалось, отсвечивали красноватым сиянием, не похожим на отражение солнечных лучей.

Стрела впилась в землю у ног трибуна. Он машинально шагнул назад. Варвары были так близко, что Марк уже мог видеть их заросшие бородами лица и даже заметил, что у их вождя такой же меч, как у него. Топот тысяч ног, бегущих по траве, становился все громче.

– По моей команде! – крикнул Марк, взмахнув мечом. Легионеры сомкнули ряды и вытащили мечи, готовясь к бою.

Дико крича, кельты стали бросать копья и дротики, которые в большинстве своем даже не долетали до римлян. Трибун внимательно следил за врагами. Еще немного. Еще.

– Вперед! – крикнул он, опуская руку с мечом. В едином броске словно слились пятьсот мечей и копий. Вражеский фронт поколебался. Закричали пронзенные копьями. Другие, более ловкие или более удачливые, сумели закрыться щитами.

– Вперед! – снова крикнул Скавр. И снова повторился смертоносный порыв. Но кельты, которые не отличались дисциплинированностью, были все же смелыми воинами и продолжали сражение, несмотря на понесенные потери. Их копья летели в гущу римлян, и вот уже солдат рядом с Марком свалился, корчась от боли, и кровь брызнула из его шеи, в которую впился дротик.

Легионеры бросились в атаку. Началась рукопашная схватка. Победный вопль пронесся над рядами галлов, когда отряд под командой двух светлоголовых гигантов проложил брешь в первой роте. Букинаторы протрубили сигнал тревоги, и манипула второй линии бросилась на помощь, чтобы закрыть брешь. Короткие мечи римлян вспыхивали в лучах заходящего солнца, высокие скутумы отражали удары кельтов. Кельты, пробившиеся в брешь, погибли все до одного. Дисциплина и выучка римлян взяли свое. Теперь уже победный крик издали римляне.

Чтобы усилить левый фланг, Марк послал туда еще одну манипулу. Брешь была закрыта, но положение на первой линии все еще оставалось ненадежным. Вождь галлов устремился туда, сражаясь как демон. Красный свет горел на его мече, и Марк увидел, как он отрубил руку легионеру, а затем пронзил его насквозь.

Галльский воин напал на Скавра, вращая меч над головой так, словно это была праща. Трибун отпрянул от него, успев почувствовать, что от кельта пахнет пивом. Марк нанес врагу сильный удар, и в это время Гай Филипп проткнул галла своим мечом сзади и презрительно сплюнул:

– Галлы – дураки. Сражение – слишком серьезное дело, нельзя напиваться перед боем. Но черт возьми, сколько же их тут!

Скавр в ответ только кивнул.

Центр держался, но фланги уже дрогнули и попятились В ближнем бою пращники не могли причинить пехоте большого вреда, и, кроме того, копейщикам приходилось одновременно и сражаться, и прикрывать пращников. Хуже всего было то, что отдельные группы кельтов просачивались в лес. Марк понимал, что это не отступление. Он боялся, что они окружат римлян и атакуют с тыла.

Рядом с ним оказался врач Горгидас, который перевязывал раненного в бедро солдата. Перехватив взгляд трибуна, он сказал:

– Я бы с удовольствием продемонстрировал свое врачебное искусство при других обстоятельствах. – Как всегда, в возбуждении врач говорил по-гречески.

– Понимаю, – отозвался Марк на том же языке.

Внезапно еще один кельт бросился на него. Судя по богато украшенному бронзовому панцирю, это был один из вождей. Он нанес отвлекающий удар вниз и тут же направил удар копья ему в лицо. Трибун отразил удар щитом. Он придвинулся ближе и занес над врагом свой меч. Галл отступил, раскрыв от ужаса глаза. Марк резко выбросил руку с мечом. Удар был не слишком удачен, но он сумел пробить доспехи врага. Кровь хлынула из раны, и варвар тяжело опустился на землю.

– Неплохо! – крикнул Гай Филипп.

Его меч был красным почти до середины. Марк пожал плечами. Он не думал, что удар был так уж удачен. Скорее всего, победу его выковал тот кузнец, что плохо сделал доспехи. Хотя в большинстве своем галльские кузнецы были хорошими мастерами.

Сгущалась темнота. Марк послал несколько солдат подготовить факелы, чтобы освещать поляну. Легионеры использовали факелы не только для освещения – один из кельтов бросился бежать, дико крича: его волосы и щека пылали.

Упал Лискус, погибший за Рим в бою против своих соплеменников. Скавр ощутил горечь и сожаление: переводчик был веселым, умным и безоглядно храбрым парнем. Сколько же таких, веселых и смелых, пало на траву сегодня?

На флангах пробивались галлы, рубящие, колющие, стреляющие из луков. Окруженные со всех сторон, римляне медленно отступали. Марк с тоской смотрел на них, и предчувствие поражения ледяными пальцами сжало его сердце. Он сражался, как и все, появляясь там, где битва кипела особенно яростно, подбадривая легионеров.

В ученические годы он обучался у стоиков. Марк до сих пор помнил их философию, она помогала ему всегда. Не поддаваясь страху и отчаянию, он продолжал делать все возможное даже тогда, когда знал, что и этого будет недостаточно. Поражение – ему не придется винить себя за него. Винить себя можно только за то, что не проявил воли к победе.

Гай Филипп, который на своем веку видел гораздо больше молодых заносчивых офицеров, чем мог припомнить, наблюдал за трибуном с восхищением.

Сражение развивалось не слишком удачно для римлян, но при таком превосходстве вражеских сил трудно было ожидать чего-либо иного.

Букинаторы снова протрубили сигнал тревоги. Деревья больше не были защитой – из чащи на легионеров бросались толпы завывающих лесных воинов, которые атаковали римлян с тыла.

Марк бросил на них последние резервы и крикнул:

– Круг! Занимайте круговую оборону!

Наспех созданная оборона каким-то образом сумела устоять и отбить первую атаку, что дало солдатам возможность построиться. Но ловушка захлопнулась. Глубоко в чаще леса, окруженные, легионеры уже не видели иного выхода, кроме гибели с оружием в руках.

В ночи смешивались крики римлян и галлов. Кельты накатывали, словно волны, которые штурмуют каменную колонну до тех пор, пока она не упадет в море.

Письмена друидов на мече Марка горели в свете факелов. Вождь кельтов, словно волк, бросился вперед, в самый центр круга. Он пробился через три ряда римлян и, оставив позади себя несколько трупов, вернулся в свой строй.

– Вот воин, с которым я не хотел бы встретиться лицом к лицу, – сказал Гай Филипп, мрачно глядя на тела убитых и изломанное оружие: все, что осталось после нападения галла.

Марк отсалютовал:

– Это отважный воин.

Ход битвы замедлялся. Воины обеих сторон переводили дух, опираясь на щит или копье. Стоны раненых уносились в вечернее небо. Где-то совсем близко застрекотала цикада.

Марк понял, как он измотан. Сердце его билось короткими толчками, ноги налились свинцом, кираса давила на плечи с такой силой, словно была создана для Атласа. Пот стекал по его лицу, струился по всему телу. Он еле держался на ногах. Пальцы сжали рукоять меча, словно в судороге, и ему непросто было заставить себя разжать их и достать флягу, висящую на поясе. Он сделал несколько глотков, и теплое кислое вино обожгло горло.

Поднялась луна, и мрачный голубоватый свет озарил поле битвы. Как будто по сигналу, вождь кельтов снова вышел на поляну. Римляне собрались, снова ожидая его нападения, но на полпути он остановился, отстегнул ножны с мечом и поднял вверх правую руку, сжатую в кулак.

– Вы славно сражались! – крикнул он на хорошей латыни. – Сдавайтесь, и мы покончим с этой бойней. Ваша жизнь будет спасена.

Военный трибун обдумывал это предложение несколько минут. Почему-то он верил этому галлу, но сомневался, что варвар смог бы удержать своих воинов от расправы после того, как римляне будут в их власти. Он слишком хорошо помнил галльский обычай сжигать живьем воров и грабителей и знал, что римлян вполне может ожидать подобная участь, окажись они во власти кельтов.

Один из легионеров крикнул:

– Подойди поближе, мерзавец, и ты за все заплатишь!

Марк подумал, что к этому нечего добавить. Кельт тоже это понял.

– Что ж, я предупредил вас. Пеняйте на себя, – сказал он и вернулся к своим воинам.

Передохнув немного, они снова приготовились к битве. Проверив мечи и копья, галлы бросились вперед, и сумасшедшая сутолока боя вспыхнула с новой силой. Кольцо римлян сузилось, но не сломалось. Многие из нападающих упали мертвыми, пытаясь перебраться через тела убитых, но это остановило вражеский напор лишь на несколько минут.

– Сдавайтесь, дурни, пока вы еще живы! – крикнул один из кельтов.

– Мы ответили «нет», почему вы не поверили нам? – крикнул в ответ Марк.

Галл угрожающе поднял меч.

– Подожди! Сейчас мы убьем тебя, и твои солдаты сами побросают мечи! Они не так глупы, как ты!

– Нет! Проклятие! Я сильно сомневаюсь в этом! – зарычал Гай Филипп, но гигант-кельт уже продвигался вперед. Он убил одного римлянина и ударами щита отбросил еще двух. Пригибаясь, чтобы не попасть под удар копья, он снова пробрался в середину шеренги и попытался пробиться к Марку. Группа легионеров вместе с Гаем Филиппом бросилась ему наперерез, но трибун отозвал солдат. Битва остановилась как по команде, и обе армии опустили оружие в ожидании поединка командиров.

Улыбка скользнула по лицу кельта: он понял, что Марк согласен на поединок. Он поднял свой меч и произнес:

– Ты отважный воин, римлянин. Я хочу узнать твое имя, прежде чем убью тебя.

– Меня зовут Марк Эмилий Скавр, – ответил трибун.

Он ощущал не мужество, но отчаяние. Кельты – те жили ради войны, для римлян же она была лишь частью их жизни. Им приходилось воевать скорее из-за политических хитросплетений, чем из любви к битве. Он вспомнил свою семью в Медиолане, подумал о том, что род его угаснет, если он погибнет на этой поляне. Родители его были еще живы, но детей у них уже не будет. Кроме него, у них есть три дочери и ни одного сына. Вспомнил он и о Валерии Корвусе и о том, как этот полководец почти за триста лет до него отбросил кельтскую армию из Северной Италии, убив предводителя кельтов на поединке – точно таком же, как сейчас. Марк не думал, что галлы отступят даже в том случае, если их командир погибнет. Но он мог бы задержать врага и посеять растерянность в их рядах. Не исключено, это поможет отряду спастись.

И Скавр отсалютовал галлу.

– Сообщишь ли и ты мне свое имя? – спросил он, как того требовал ритуал.

– Меня зовут Виридовикс, сын Дропа, вождь Лексовии.

Покончив с формальностями, Марк приготовился к бою, но кельт в изумлении уставился на меч в руке трибуна.

– Как же случилось, что римлянин сражается мечом друида? – спросил он наконец.

– Друид, которому он принадлежал, пытался сражаться со мной и был побежден, – ответил Марк, раздраженный тем, что даже враги находили его оружие странным.

– Ты честно заслужил его, и он сам нашел тебя. Что ж, меч отличный. Но ты увидишь, что мой меч не слабее твоего.

«Кельтские глупости, – подумал трибун. – Меч – это только оружие и сам по себе, без человека, не сильнее, чем простая метла».

Но когда он взял меч в руки, у него уже не было столь твердой уверенности. Солнце заставило клинок заиграть необычайным красным светом, пробегавшим по всему лезвию. Письмена загорелись странным золотистым огнем, и огонь этот становился ярче с каждым шагом приближающегося Виридовикса.

Меч галла тоже горел. Он светился в его руках, как живое существо, и, казалось, сам тянулся к мечу Марка.

Марк не мог совладать со своим мечом. На лице кельта были написаны недоумение и страх. Марк знал, что сам он выглядит не лучше. Воины обеих армий вскрикнули и закрыли глаза, охваченные жутким чувством, которое было выше их понимания.

Два меча коснулись друг друга, и… прогремел гром. Заклинания, начертанные друидами, вырвались на волю – заклинания, которые должны были охранять земли галлов от набегов завоевателей. То, что один из мечей был в руке захватчика, только усиливало действие магии.

Кельты, стоявшие неподалеку, увидели, как странный купол красно-золотистого цвета поднялся над мечами и накрыл сражающихся воинов. Один из галлов, более смелый или более глупый, чем другие, подскочил к куполу. Дотронувшись до него, кельт тут же с воплем отдернул руку. Его обжег таинственный огонь. Когда купол света растаял, на поляне остались только растерявшиеся галлы. Римские легионеры бесследно исчезли.

Тихо переговариваясь о чуде, свидетелями которого они только что стали, кельты похоронили своих убитых, сняли все ценное с тел погибших римлян и закопали их в отдельной могиле. По двое и по трое они вернулись к своим деревням и хуторам. Немногие из них рассказывали о том, что видели, и еще меньше людей поверили им. В том же году Цезарь неожиданно занял провинцию Лексовию, и с этого момента только чудо могло спасти галлов от поражения. Единственное чудо, которое признавал сам Цезарь, было ИМПЕРИЯ. Когда он писал свои «Записки о Галльской войне», предполагаемая гибель колонны разведчиков Марка Скавра была столь малым событием, что он не счел нужным даже упомянуть о нем.

Внутри золотого купола земля медленно исчезла из-под ног римлян, и они упали в ничто, повиснув в пустоте. Они словно утратили вес и куда-то полетели, хотя не ощущали ни малейшего ветерка. Люди проклинали богов, звали их на помощь, кричали в отчаянии – и все бесполезно.

Вдруг Марку показалось, что сама земля несется им навстречу. Свет в куполе погас. Римляне обнаружили, что снова находятся на лесной поляне, только гораздо более маленькой и темной, чем та, на которой они стояли за минуту до этого.

Была глухая ночь. И хотя Скавр знал, что луна только что была на небе, он не мог ее отыскать. Кельты тоже куда-то пропали. За это он тут же мысленно поблагодарил богов.

Неожиданно Марк сообразил, что все еще стоит, скрестив свой клинок с мечом Виридовикса. Он отступил на шаг и опустил клинок. Виридовикс последовал его примеру.

– Перемирие? – спросил Марк.

Галл был составной частью колдовства, которое забросило их в это странное место. Убивать его сейчас было бы просто глупо.

– Да. Пока, – ответил кельт, растерянный. Его куда больше интересовало то, что происходит вокруг, чем этот прерванный поединок. Виридовикс был довольно равнодушен к опасности: окруженный врагами, он оставался совершенно спокоен. Марк не знал, чему это приписать: браваде или настоящему мужеству. Если бы сам Марк оказался в кольце врагов, такое спокойствие далось бы ему нелегко.

Переговариваясь, римляне бродили по поляне. К удивлению трибуна, никто из них даже не подумал требовать смерти Виридовикса. Может быть, они, как и сам Скавр, были слишком ошеломлены случившимся, а возможно, сыграло роль то, что галл сохранял полное спокойствие.

К Марку подошел Юний Блезус. Не обращая внимания на кельта, он отдал честь трибуну, всем своим видом показывая, что возвращается к исполнению своих обязанностей. Возможно, это было лучшее из всего, что он мог сделать, – изобразить, будто все в порядке, и выбросить из головы воспоминания о горящем куполе и жутком падении в неизвестность.

– Не думаю, чтоб это была Галлия, командир, – сказал он. – Я был на краю поляны – деревья здесь похожи на те, что растут в Греции и Киликии. Но, в общем, место здесь неплохое. Рядом озерцо и речка, впадающая в него. Я-то решил было, что мы провалились в глубины Тартара.

– Не ты один так подумал, – с чувством сказал Марк. Ему даже в голову не приходило, что после всего случившегося они могли все еще находиться в пределах Рима. Но догадки разведчика навели его на одну мысль.

Он приказал солдатам разбить лагерь возле пруда, который нашел Блезус, зная, что привычная, сотни раз уже проделанная работа – это лучшее в столь необычной ситуации.

Марк подумал и о том, как трудно будет ему объяснить, что произошло с легионом. Что он скажет представителям римской власти в этом районе? Он почти слышал голос скептика-проконсула: «Купол света, говоришь? Так, так. Ну а теперь скажи-ка мне, сколько ты заплатил за этот переход?» Земляные рвы вырастали на глазах, очерчивая границы правильного квадрата. В середине его легионеры ровными рядами ставили палатки, на восемь человек каждая. Кроме того, была подготовлена площадка и для врача Горгидаса.

А тот уже ощупывал наконечник стрелы, торчавший из раны солдата. Раненый легионер кусал губы, чтобы не закричать от боли, и перевел дыхание, когда Горгидас извлек обломок из раны.

Гай Филипп, закончив дела по установке лагеря, подошел к Скавру.

– Ты правильно придумал, – сказал он. – Работа отвлечет их от мрачных мыслей.

Это было правдой, но лишь отчасти. Марк и Горгидас были людьми умными и образованными, Гай Филипп – крепким, закаленным воином, который мог выдержать любое испытание. Но большинство легионеров были молодыми парнями с крестьянских полей и небольших городов, и они не могли найти себе опоры ни в опыте, ни в образовании. Странное явление, чудо, которое забросило их в никуда, было чем-то чересчур непонятным для обыкновенного человека.

Натягивая палатки на колья, римляне шепотом переговаривались. Некоторые вспоминали старинный оберег – скрещенные пальцы, отгоняющие злую силу, другие ощупывали свои амулеты. И все чаще и чаще поглядывали они на Виридовикса. Постепенно шепот их становился угрожающим и злобным. Руки сами тянулись к мечам и копьям.

Лицо Виридовикса помрачнело. Он вынул свой меч из ножен. Конечно, галл понимал, что он один не выстоит против римлян. Но легионеры, похоже, хотели чего-то большего, чем простой расправы. Группа солдат подошла к Скавру. Во главе ее держался пехотинец по имени Луциллий. Он сказал:

– Командир, что, если мы перережем этому кельту горло? Может, это отведет от нас гнев богов?

Солдаты закивали в знак согласия. Трибун бросил взгляд на галла, который стоял по-прежнему бесстрашный. Если бы сейчас лицо кельта дрогнуло, Марк, возможно, и разрешил бы солдатам убить его. Но Виридовикс, несомненно, заслуживал лучшего, чем быть принесенным в жертву богам. Марк так и сказал:

– Он мог бы просто дождаться, пока его воины не перебьют всех нас. Но вместо этого он решил сразиться со мной. И боги поступили с ним так же, как с нами. Возможно, у них были на то свои причины.

Некоторые легионеры согласились с ним, но многих такое объяснение не удовлетворило. Луциллий сказал:

– Командир, может быть, боги отправили галла сюда только для того, чтобы мы принесли его в жертву. Они рассердятся на нас, если мы этого не сделаем.

Но чем больше Марк слушал его, тем больше ему была ненавистна сама мысль о человеческом жертвоприношении. Будучи стоиком, он не мог поверить, что подобное может принести добро. Он считал, что эти суеверия устарели. Даже во время похода Ганнибала и карфагенских войн римляне не вспоминали об этом обычае, а ведь с тех пор прошло сто пятьдесят лет. Правда, в древности они приносили в жертву стариков. Однако уже столетия жители Рима бросали в Тибр вместо людей кукол, сделанных из воска.

– Вот! – произнес Марк громко.

Виридовикс и легионеры внимательно наблюдали за ним: галл – напряженно, солдаты – выжидательно. Марк вспомнил, как страшил его галльский плен, и продолжал:

– Нам не пристало превращаться в диких варваров, с которыми мы воюем.

Эти слова никому не пришлись по душе. Виридовикс сердито фыркнул, а Луциллий запротестовал.

– Богам нужна жертва!

– Они получат ее, – заверил его трибун. – Вместо кельта мы принесем в жертву его изображение, как это делают жрецы. Боги принимают такие жертвы – примут и эту. Где бы мы сейчас ни находились, галл нужен нам, чтобы воевать вместе с нами, а не против нас.

Луциллий все еще пытался спорить, но аргументы Марка взяли верх, и он сдался. А когда трибун послал его собирать холстину и воск для куклы, Луциллий понял, что ему доверили важное дело.

– Я благодарен тебе, – сказал Виридовикс.

– Он сделал это не ради тебя, – буркнул Гай Филипп. Старший центурион стоял рядом с Марком, готовый помочь ему, если возникнут затруднения. – Он сделал это ради того, чтобы сохранить дисциплину среди солдат.

Это было не совсем так, но Марк решил не спорить, чтобы не подрывать авторитет Гая Филиппа. Какая разница, что подумает галл о своем спасении, важен результат.

Виридовикс сверху вниз глянул на коренастого плотного центуриона.

– Ну а что бы решил ты, будь твоя воля? Изрубил бы меня в куски и бросил собакам? Собаки получили бы больше мяса, если бы ты решил подраться со мной.

Скавр ожидал, что Гай Филипп взорвется, но тот захохотал, откинув голову:

– Хорошо сказано, ты, дикий медведь!

– Медведь?! – Виридовикс выругался по-галльски, но невольно усмехнулся и сам.

– Ну, так что же? – спросил его Марк. – Собираешься ли ты присоединиться к нам, по крайней мере до того, пока мы не найдем дороги к дому. Клянусь богами, ведь ты прирожденный воин.

– Стыдно мне: римлянин предлагает мне дружбу, и я соглашаюсь. Но лес – неприветливое место для одинокого галла, а вы, римляне, все же настоящие мужчины. Хотя и дураки.

Гай Филипп фыркнул.

– Дураки, – повторил Виридовикс. – Неужели вы шагу не можете ступить без команды? Когда-нибудь ты попробуешь приказывать мне – и запомнишь этот день навсегда. Вы ходите строем, разбиваете лагерь по приказу, воюете по сигналу. Скажи мне, может быть, вы и воздух портите только в строю и по команде?

И этот выпад центурион встретил молча.

«Чем больше они ругаются, тем быстрее привыкнут друг к другу», – подумал Марк. Он хлопнул ладонью по щеке. Комар, недовольно звеня, улетел.

К трибуну торопливо подбежал Луциллий, в руках которого были сучья и воск, перевязанные белой материей. Эта «кукла» не очень-то похожа на человека, но Скавр решил замечания не делать. Если такого подобия человеческой жертвы было достаточно для Луциллия, то трибуну не стоит ничего добавлять.

– Что нам делать с этим, командир? – спросил разведчик. – Бросить в воду, как делают римские жрецы на Сибликиановом мосту?

Марк задумчиво поскреб подбородок. Затем отрицательно качнул головой.

– Я наблюдал за цветом светящегося купола, в котором мы находились, и думаю, что лучше всего будет спалить куклу на костре.

Луциллий кивнул в знак согласия.

– Сюда, командир, – сказал он. Он передал Скавру куклу и приготовился к церемонии жертвоприношения. Несколько солдат присоединились к нему, в то время как Марк спокойно и торжественно приблизился к одному из костров. Он остановился, дожидаясь, пока легионеры соберутся вокруг него. Многие наблюдали за церемонией издали, продолжая свою работу или устанавливая палатки.

Марк поднял грубо сделанную куклу, изображавшую человека, и громко произнес:

– Кто бы ты ни был – бог или богиня, бросивший нас в этот лес, какое бы имя ни носил – прими от нас эту жертву!

С этими словами он швырнул куклу в костер. Пламя быстро охватило ее и сожгло за несколько минут.

– Смотри, боги приняли нашу жертву! – крикнул Луциллий.

Марк скрыл улыбку – похоже, будто именно легионеру пришла в голову мысль заменить человека куклой. Но заметил ли Луциллий одну странность?.. Кукла, сделанная из сырых, зеленых прутьев, должна была гореть медленно. Она же вспыхнула в одно мгновение. Марк подавил вздох и постарался забыть обо всех этих предрассудках и чудесах. «Одного чуда за вечер было бы вполне достаточно», – подумал он.

Он подошел к Горгидасу, чтобы узнать, как чувствуют себя раненые.

– Ну, что ты думаешь о моих пациентах? – спросил его врач. Голос его был полон горечи.

– Хорошего мало, – ответил Скавр.

Горгидас метался от одного раненого к другому, накладывая тампоны, оперируя и перевязывая легионеров.

– Я могу чем-нибудь помочь тебе? – спросил его трибун.

Грек посмотрел на Марка так, словно только что его увидел.

– Гм-м… Дай подумать… Если бы ты прислал мне на помощь двух солдат… Они, конечно, довольно неуклюжи, но все же это лучше, чем ничего. Кроме того, во время операции люди мечутся от боли и их нужно удерживать силой.

– Я позабочусь об этом, – сказал трибун. – А что случилось с Аттилием и Публием Куртанием?

– Мои ассистенты? Я их не видел, – ответил врач.

Марк покраснел. Он совсем забыл прислать легионеров к Горгидасу.

Гай Филипп и Виридовикс все еще переругивались, когда к ним подошел Марк. Старший центурион обнажил меч. Скавр подбежал поближе, чтобы остановить драку. Но они не собирались драться. Гай Филипп просто решил показать галлу свой меч.

– Это все чудно, мой милый римлянин, – ответил Виридовикс. – Но зачем портить дело таким коротким клинком?

Ветеран пожал плечами:

– Большинство из нас просто не в состоянии обращаться с тем длинным колом для свиней, которым орудуешь ты. Да и кроме того, хороший выпад любым мечом, пусть это даже простой гладий, – смерть для противника.

Два опытных воина были похожи на двух булочников, обсуждающих различные способы выпечки хлеба. Похоже, что страсть к любимому делу заставила даже ярых врагов забыть о своих распрях. Марк улыбнулся.

Один из младших центурионов, худой юноша по имени Квинт Глабрио, подошел к нему и сказал:

– Прошу прощения, командир, но скажи мне, где мы находимся, чтобы я мог успокоить солдат. Все жутко нервничают.

– Я не могу точно ответить тебе. Горные террасы и деревья… Кое-кто думает, что это Киликия или Греция… Утром увидим. Возможно, встретим крестьян и узнаем все, что нам нужно.

Глабрио изумленно взглянул на него. Даже в тусклом свете звезд Марк отчетливо увидел на его лице страх – страх, который побеждает все, заглушая даже боль от раны на руке.

– Киликия, командир? Греция? Разве ты не видел?.. – Ему не хватило слов, и он молча указал на небо.

Заинтригованный, Марк поднял голову. Стояла чудесная чистая ночь. «Так-так, – подумал он, – поглядим. Север должен быть… Где же он?» Холод пробежал по его спине. Марк уставился в небо и увидел незнакомые созвездия. Ни одного знакомого. Где же Большая Медведица, указывающая на полюс? Где звезды лета – Скорпион, Орел, Лира? Куда исчезли весенние созвездия, которые всегда сопровождали легион по ночам, – Андромеда, Пегас? И куда пропали звезды зимы? Где странные созвездия, которые ему довелось видеть в Африке и Киринайке?

Гай Филипп и Виридовикс тоже смотрели на небо с недоумением. Галл пробормотал что-то на своем языке, но не так, как ругался с Гаем Филиппом, а мягко, со страхом, словно молитву.

– Боги Олимпа, – прошептал старший центурион, и Марк вынужден был подавить нервный смешок. Это место лежало далеко за пределами Олимпа. И за пределами Рима тоже – его мысли о разгневанном проконсуле тотчас испарились. Их смело ветрами неизвестности.

Немногие из римлян спали в ту ночь. Они сидели возле своих палаток, глядя в страшное небо, и, подобно всем людям на земле, пытались дать незнакомым звездам привычные имена – Мишень, Баллиста, Саранча. Это продолжалось всю ночь по мере того, как новые звезды сменяли друг друга на небосклоне. Восток стал белесым, затем порозовел. Лес перестал казаться густой темной массой, стали видны деревья, кусты, лишайники, ничем не отличающиеся от галльских, если не те же самые. Взошло солнце, и оно тоже было таким же, как всегда.

И в этот момент что-то блеснуло в кустах, а вслед за вспышкой кто-то выкрикнул фразу на непонятном языке.

2

По тому, как незнакомец уверенно шел через кусты, раздвигая их в стороны, Марк догадался, что это не обычный лесной разбойник, а человек, ощущающий за спиной силу закона. Это было заметно и по его уверенной походке, и по широко расправленным плечам, внимательному взгляду. Одно то, что он вышел на поляну один, не придавая значения тому, что оказался лицом к лицу с более чем тысячью человек…

– Ты прав, – сказал Гай Филипп, когда трибун поделился с ним своими соображениями. – Он не один, хотя на его месте я не оставил бы в кустах свой лук. У него наверняка неподалеку есть друзья, держу пари.

Так оно, видимо, и было, потому что воин остановился на расстоянии полета стрелы и выжидал, скрестив руки на груди.

– Поглядим, что он скажет, – предложил Марк. – Гай, ты пойдешь со мной. И ты, Виридовикс: может быть, он говорит по-галльски. Горгидас!

Врач закончил перевязку и только тогда поднялся.

– А я зачем тебе нужен?

– Я не очень-то полагаюсь на свой греческий.

– Ладно, иду, – ответил врач.

Трибун взял с собой еще Адиатуна, офицера пращников. Почти все его солдаты были родом с Балеарских островов у побережья Испании и говорили на местном языке. Один из легионеров, который немного знал сирийский и армянский языки, тоже присоединился к группе. Кто знает, может быть, это пригодится, решил Марк. Маленькой группы достаточно. Еще несколько человек – и незнакомец решит, что они хотят напасть на него.

Как бы в подтверждение его мыслей, пришелец отступил на шаг. Но Марк и солдаты приближались медленно, вытянув руки и показывая, что в них нет оружия. Поколебавшись с минуту, незнакомец повторил их жест и тоже стал приближаться. Он остановился в трех метрах и сказал что-то, что могло означать: «Будем говорить на этом расстоянии».

Он разглядывал их с большим любопытством. Марк тоже был заинтересован. Местный житель был худощавым человеком среднего роста, тридцати пяти – сорока лет. У него был красивый нос, правильные, но слишком крупные черты лица и широкий лоб, из-за которого его лицо казалось треугольным. Кожа оливкового цвета стала бронзовой от загара, кое-где пролегли морщины. Марк заметил длинный шрам на левой щеке и еще один – над левым глазом. Негустая борода была темной, с несколькими нитями серебра. Но несмотря на эту неухоженную бороду, он походил на римлянина даже больше, чем на грека. Кольчуга его доходила до бедер, но в отличие от римской она была с рукавами. Поверх нее человек носил зеленого цвета куртку из легкой ткани. Шлем, сделанный из легкого металла, был круглым, вроде тех, что в Риме носят купцы из Иудеи и восточных провинций. Легкая кольчужная полоса, свисавшая со шлема, прикрывала шею, а металлическая накладка защищала нос. Небольшой круглый щит за спиной, сабля на боку, шпоры на кожаных сапогах – все это подтверждало догадку о том, что он всадник.

Солдат спросил что-то, что, видимо, означало:

– Кто вы, люди, и что вы здесь делаете?

Марк покачал головой и ответил по-латыни:

– Мы знаем о тебе не больше, чем ты о нас.

Местный житель развел руками и пожал плечами, а затем попытался заговорить с ним на другом языке. С тем же успехом. Римляне перепробовали почти все языки, которые знали, но ни к чему так и не пришли. Наконец воин в раздражении поморщился. Он обвел рукой вокруг и дважды повторил:

– Видессос.

Затем он ткнул пальцем в Марка и показал рукой на римский лагерь, приподняв вопросительно брови.

– Рим, – ответил трибун.

– Ты и меня включил в число римлян, – заметил Виридовикс. – Позор на мою голову!

– Да, мы так считаем, – сказал Гай Филипп.

– Хватит вам пререкаться, – цыкнул на них Роргидас. – Я не более римлянин, чем ты, мой длинноусый друг, но нам нужно объясняться с этим незнакомцем как можно проще.

– Спасибо, – сказал Марк. – Мы римляне, – повторил он.

Видессианин внимательно следил за их разговором. Теперь он показал пальцем на себя и сказал:

– Нэйлос Зимискес.

После этого Скавр и его товарищи назвали свои имена. Виридовикс проворчал:

– Можно поперхнуться, выговаривая такое имечко, как Зимискес.

Но для Нэйлоса не легче было произнести «Виридовикс, сын Дропа».

Зимискес снял с себя пояс с мечом и положил его к своим ногам. Крик предупреждения донесся из чащи, но он приказал своим людям молчать, властно махнув рукой. Он указал на меч, на себя, на Марка и сделал отрицательный жест.

– У нас тоже нет с собой оружия, – согласился Марк, сообразив, что даже если сами слова непонятны, то интонацию-то поймут всегда.

Он вытащил из походного мешка галету и отдал ее Зимискесу вместе с флягой вина. Видессианин кивнул и улыбнулся.

– У него пропадет всякая охота улыбаться, когда он попробует то, что ты ему предложил, – сказал Адиатун.

По вкусу галета сейчас больше всего напоминала древесную стружку. Но Зимискес без жалоб проглотил большой кусок, затем отхлебнул глоток вина с видом человека, которому доводилось пробовать и большую гадость. Он похлопал себя по животу с виноватым видом, затем снова что-то крикнул, обращаясь к людям в лесу.

Через несколько минут еще один видессианин, молодой парень, подошел к ним. Одет и вооружен он был почти так же, как Зимискес, только куртка у него была коричневого цвета. В левой руке он держал короткий лук, в правой – кожаную торбу. Его звали Проклос Мазалон.

Он вынул из сумки сушеные яблоки и фиги, оливы, соленую и копченую свинину, твердый желтый сыр и походные хлебцы, точь-в-точь такие же, как у римлян, только не круглые, а квадратные, – обычные припасы солдат. Принес он и небольшую флягу густого сладкого вина. Марку оно показалось чересчур терпким, он привык к сухому, которое пили в римской армии.

Когда они уже собирались сделать по глотку, видессианин сердито сплюнул, а затем воздел руки и обратил лицо к небу, произнеся нечто вроде молитвы. Марк решил не оскорблять гостей и последовал их примеру. Зимискес и Мазалон кивнули в знак одобрения, хотя, конечно, все, что он говорил, казалось им абракадаброй.

Изъясняясь с помощью жестов, Нэйлос объяснил, что в двух днях пути к югу находится город, где можно будет разместить римлян и кормить их в течение какого-то времени. Он отправил Мазалона в город, чтобы тот подготовил людей к прибытию легиона.

Увидев на влажной почве следы копыт, Марк пришел к выводу, что видессиане были всадниками. Пока Зимискес шел к своему богато украшенному коню, Марк рассказывал солдатам о встрече с видессианами.

– Я думаю, нам лучше держаться вместе, – сказал он. – Насколько я понял, эти люди – наемные солдаты, которые привыкли иметь дело с такими же воинами из других стран. Беда только в том, что Зимискес никогда прежде не видал римлян и не знает, кем нас считать – захватчиками или просто заблудившимися бедолагами откуда-нибудь с Луны.

Он внезапно прервал себя и мысленно выругался: его ужаснула мысль о том, что римляне были гораздо дальше от дома, чем от Луны. Гай Филипп пришел ему на помощь и взревел:

– К маршу, волки! Шагом! И чтоб никаких безобразий! К местным жителям относиться как к своим союзникам, девушек не оскорблять, у крестьян ничего не красть. Клянусь Вулканом, если вы нарушите приказ, вам не поздоровится! Пока мы не доберемся до места, всем соблюдать осторожность!

– Глупо, глупо, глупо, – сказал Виридовикс.

Центурион не обратил на него никакого внимания.

– Ты собираешься продать наши мечи этим варварам? – крикнул кто-то.

Гай Филипп смерил спросившего яростным взглядом, а Скавр сказал:

– Хороший вопрос. Я отвечу на него. Наши мечи – это все, что мы можем сейчас предложить. Мы еще не нашли дороги в Рим, и нас слишком мало в этой ужасной стране.

Эта попытка объясниться была слабой, но правдивой и простой; легионеры быстро согласились с ней и начали сворачивать лагерь, готовясь к походу. Марка не очень-то радовала перспектива стать наемником, но выбирать особенно не приходилось. Кроме того, это давало ему возможность сохранить среди легионеров дисциплину. В таком странном краю они могли рассчитывать только на самих себя. Трибуна удивило, что Видессос охотно нанимает солдат из других стран. Для Марка это был признак упадка страны, напоминающий о Египте эпохи Птолемея, недостойный крепкого, здорового государства. Но Зимискес и Мазалон были солдатами и, очевидно, местными жителями. Он вздохнул. Как много непонятного…

По просьбе Горгидаса Скавр послал отделение солдат нарубить кольев для носилок: тяжелораненые – а их было больше десятка – идти не могли.

– Кое-кто не доживет до следующего утра, – сказал грек. – Но большинство выкарабкается, если их хорошо кормить и заботливо ухаживать.

Гарцуя на коне, Зимискес осматривал земляные укрепления и валы, построенные легионерами. Приподнявшись в седле, он внимательно осмотрел и лагерь римлян. Было видно, что порядок и дисциплина произвели на него большое впечатление.

Хотя Скавр держался достаточно осторожно, чтобы громко выражать свое одобрение, он был поражен тем, как умело видессиане оснастили лошадей. С первого взгляда можно было оценить достоинства их вооружения, которое сразу понравилось римлянам. Например, Нэйлос ехал на лошади, упираясь в металлические стремена, которых не знали в Риме. Кроме того, когда лошадь поднимала ногу, Марк видел, что копыта ее подбиты металлическими подковами, повторяющими форму копыт и защищающими их от ударов о камни.

– Хитро придумано, а? – воскликнул Гай Филипп, проходя мимо. – Этот малый может держать лук, меч или копье обеими руками и одновременно удерживаться в седле. Почему мы никогда не думали об этом?

– Было бы неплохо не показывать им, что мы встречаемся с такой штукой впервые.

– Я не вчера родился, – сказал Гай Филипп.

– Я знаю, – ответил Марк.

Разговаривая с трибуном, центурион даже не смотрел на лошадь, и видессианин (если бы он наблюдал за ними) все равно не понял бы, что они говорят о нем.

Через час пешего марша по узкой, петляющей тропе римляне вышли из леса, и впереди показались возделанные поля. Марк с любопытством осматривал местность. Он видел холмы и долины, а на севере и северо-западе в голубой дымке проступали высокие горы. На холмах виднелись крестьянские хижины и усадьбы, а на склонах паслись стада овец и коз. Несколько крестьян, увидев солдат, торопливо перегнали скотину в сторону, подальше от колонны. Зимискес крикнул им, чтоб они не пугались необычного вида солдат, но большинство крестьян предпочитало не рисковать.

– Похоже, для них это дело привычное, – заметил Гай Филипп.

Марк задумчиво кивнул.

Климат здесь был теплее и суше, чем в Галлии. Порывы ветра приносили привкус соли, а вдали можно было увидеть парящих чаек.

– Мы же не собираемся плыть в город на корабле? – спросил Виридовикс Марка.

– Не думаю. А что?

– Хоть я и прожил всю свою жизнь возле воды, но каждый раз, попадая на корабль, умираю от морской болезни. – От одной только мысли о такой возможности кельт побледнел.

Узкая тропинка перешла в широкую грунтовую дорогу, шедшую с севера на юг. Привыкший к мощенным камнями римским дорогам, Марк не сумел скрыть своего разочарования. Но Гай Филипп заметил:

– Ты знаешь, ведь это народ всадников, а лошадям безразлично – твердая эта дорога или нет, тем более что у них копыта подкованы. Наши пути прокладывались не для лошадей, они предназначены для быстрой переброски пехоты из одного места в другое.

Но это все же не могло убедить трибуна.

– А зима? Зимой эта дорога превратится в море грязи. Даже летом она не очень удобна. – Клуб пыли вырвался из-под копыт лошади Зимискеса, и римлянин закашлялся.

Марк подошел поближе к видессианину и попытался заговорить с ним, показывая рукой на предметы и запоминая их названия на местном языке, одновременно называя те же предметы по-латыни. К его удивлению, Зимискес схватывал латынь гораздо быстрее, чем Марк язык Видессоса.

Солнце давно перевалило за полдень, когда солдаты подошли к низкому каменному зданию с толстыми стенами. С восточной стороны оно было покрыто плоской крышей, а в середине его вздымался высокий деревянный шпиль, выкрашенный в голубой цвет. На вершине шпиля был установлен позолоченный шар. Два человека (по виду – жрецы) с бритыми головами и густыми бородами, одетые в яркие голубые халаты, работали в саду неподалеку от здания.

И здание, и эти люди были так непохожи на все, что Марк когда-либо видел, что он вопросительно взглянул на Зимискеса. Его проводник повторил уже знакомый Марку ритуал – плюнул на землю и, подняв лицо к небу, развел руками. Трибун сообразил, что люди в голубом – жрецы, хотя ему по-прежнему было неясно, почему они возделывают сад. Интересно, занимаются они этим постоянно или только изредка? «Если это так, – подумал он, – они, должно быть, очень серьезно относятся к своей религии».

Случайные прохожие редко встречались им. Торговец, увидев приближающуюся колонну солдат, быстро повернул свою лошадь к югу и ускакал, нещадно ее нахлестывая.

Гай Филипп презрительно фыркнул:

– Этот дурень, наверное, думает, что мы побежим за его лошадью?

– Мне это и в голову не пришло, – сердито пробормотал Виридовикс. – Иначе на моих ступнях выросли бы мозоли размером с золотые монеты. Я думаю, что вы, римляне, рождены для того, чтобы ходить пешком, поэтому и не чувствуете боли в ногах. А мои горят, как в огне.

А для Скавра день пешего марша был сущим пустяком. Его солдаты шли медленнее, чем обычно, потому что несли носилки и были измучены вчерашней битвой, многие получили легкие раны. Как и предвидел Горгидас, четверо солдат на носилках умерли в тот же день.

Зимискес, похоже, был поражен неутомимостью легионеров. И с восхищением наблюдал за тем, как они в образцовом порядке ставят палатки и навесы от солнца. Марк гордился умелой работой и дисциплиной, которую продемонстрировали его усталые солдаты.

Когда солнце скрылось за горизонтом, Нэйлос повторил ставшую уже привычной для Марка процедуру молитвы, хотя на этот раз она была немного длиннее обычного.

– Вот и разгадка того золотого шара, который мы видели, – заметил Горгидас.

– Разгадка? – переспросил Марк, отвлекаясь от своих мыслей.

– Разумеется. Эти люди поклоняются богу-Солнцу.

Трибун принял это к сведению.

– Я знал культы и похуже, – сказал он. – Поклонение Солнцу кажется мне достаточно простой верой.

Горгидас склонил голову в знак согласия, но Марк не знал, что ему еще не раз придется вспомнить свое замечание – такое наивное и легкомысленное.

Тонкое серебро луны засияло в чистом небе и вскоре исчезло, дав дорогу мириадам незнакомых звезд. Марк был рад, увидев, по крайней мере, Луну, хотя в это время она и не должна была появляться над Землей. Вдалеке на холме завыл волк. День был теплым, но после заката стало необычайно холодно. К тому же на полях уже почти созрел урожай. Все это дало Скавру немало поводов для размышлений. Судя по всему, здесь должна быть осень, хотя Галлию они покинули ранним летом. «Ну что ж, – подумал он, – если Луна в этом мире не похожа на нашу, то почему бы и сезонам не быть несхожими». Он отмел все эти мысли и погрузился в глубокий сон.

Город назывался Имброс. Три или четыре голубых шпиля, увенчанных золотыми шарами, вздымались высоко к небу, но стена, окружающая город, была достаточно высока, чтобы скрыть все, что находилось за ее защитой. В основном стены города казались старыми и были покрыты лишайниками, но северная их часть выглядела так, будто была не так давно отстроена заново. Трибун подумал о том, сколько же времени прошло с тех пор, как Имброс был захвачен, и кто мог быть его врагом.

Он догадывался, что местные вожди не пустят в город такого большого отряда иноземных воинов; но все же надеялся, что для римлян устроят хотя бы небольшой рынок вне городских стен. Но где же суетящиеся крестьяне, где озабоченные торговцы, где телеги с зерном и другими товарами? Город не готовился к обороне, но и дружелюбным он не выглядел. Имброс явно не собирался встречать союзническую армию.

Все это сулило неприятности. Солдаты Марка жили на голодном пайке, который состоял из их скудных походных запасов, еще остававшихся в вещевых мешках, а поля и фермы вокруг Имброса выглядели очень заманчиво. Голод мог сокрушить даже римскую дисциплину.

Используя те несколько слов, которые он узнал, и часто прибегая к жестам, Марк попытался объяснить ситуацию Зимискесу. Видессианин, тоже солдат, наконец понял. Впрочем, он и сам недоумевал и даже злился, ведь курьер, посланный им в город, не вернулся до сих пор.

– Не очень-то спокойное место, – поморщился Гай Филипп. – Не исключено, что по дороге сюда Мазалона прикончили.

Но тут отозвался Виридовикс:

– Подожди-ка! К нам галопом скачет какой-то юноша. Это не он?

Мазалон уже приближался к Зимискесу. Вопросы Зимискеса, сначала краткие, становились все длиннее, громче, злее. Слово – или имя «Ворцез» повторялось чаще других. Наконец, произнеся это слово в очередной раз, Зимискес в отвращении сплюнул.

– Он, должно быть, страшно зол, если так изменил свой «ритуал», – мягко заметил Горгидас.

Трибун кивнул и мысленно поблагодарил грека за его прозорливость. В Имбросе что-то готовилось. У северных ворот началась суматоха, очевидно, происходили приготовления к какой-то процессии.

Первым из ворот вышел толстый человек, на лысой голове которого сверкал серебряный обруч. Он был одет в темно-вишневый халат. Справа и слева от толстяка слуги держали два зонтика. Зимискес гневно взглянул на него – интересно, не был ли пришедший тем самым Ворцезом, о котором он упоминал?

Ворцеза, если только это был он, сопровождали четверо худощавых юношей, одетых менее богато. Судя по их пальцам, запачканным чернилами, и близоруким взглядам, которые они бросали на римлян, Марк предположил, что это были секретари толстяка. С ними вместе вышли два наголо обритых жреца. Один из них был одет в голубое платье, другой, с тонкими чертами лица, бородой, в которой пробивалась седина, и яркими горящими глазами, носил более богатую одежду, а на груди у него сверкал вышитый золотой круг. Первый жрец держал в руках чашу, в которой дымились благовония, сладкие и тягучие.

Рядом со служками и жрецами тяжело топали пехотинцы, высокие, крепко сложенные люди в расшитых серебром и золотом туниках поверх кольчуг. Воины несли копья и боевые топоры, на треугольных щитах красовались загадочные символы. «Судя по всему, это наемники, – решил трибун, – очень уж они непохожи на видессиан».

За солдатами шли три трубача, с десяток флейтистов и мужчина, еще более толстый, чем Ворцез, толкающий впереди себя большой барабан на тележке.

Ворцез остановился в десяти шагах от римлян. Его почетный страж, раздуваясь от гордости и тщеславия, выкрикнул какую-то команду. «Вот петух», – подумал Марк. Трубачи и флейтисты начали играть причудливую мелодию. Толстый барабанщик ударил по барабану с такой силой, что тот едва не свалился с тележки. Когда фанфары смолкли, два видессианина, пришедшие вместе с римлянами, приложили правую руку к сердцу и склонили голову перед толстым чиновником, возглавлявшим шествие. Марк отдал ему римский салют, выбросив вперед сжатую в кулак правую руку. Гай Филипп пролаял команду, и легионеры отозвались на удивление слаженно. Ошеломленный Ворцез даже отступил на шаг, гневно взглянул на Скавра, который вынужден был сдержать насмешливую улыбку, и, скрывая замешательство, взмахом руки послал вперед жрецов. Старший жрец указал пальцем на Марка и спросил его о чем-то.

– Прошу прощения, мой друг, но я не говорю на твоем языке, – ответил тот на латыни.

Тогда, резко повернувшись к Зимискесу, жрец повторил свой вопрос. Ответ вряд ли удовлетворил его. Жрец презрительно фыркнул, а затем пожал плечами и взмахнул руками, вероятно благословляя римлян. Второй жрец подхватил певучую молитву. Обряд был, видимо, необходим для видессиан.

Когда жрецы и служки отошли в сторону, командующий шествием приблизился к Марку и пожал его руку. Ладонь Ворцеза была пухлой, потной и теплой; он улыбнулся, но его улыбка, похоже, выражала далеко не добрые чувства, а скорее холодный расчет честолюбца. Трибун прекрасно понял его, потому что сам, когда это было необходимо, хорошо умел скрывать свое истинное состояние.

С помощью терпеливого Зимискеса Скавр понял, что перед ним и вправду был Раденос Ворцез – гипастеос Имброса, губернатор, назначенный Императором Видессоса. Марк узнал, что имя Императора Маврикиос, он происходит из династии Гаврас. Марк понял также, что Зимискес предан Маврикиосу, но сомневается в том, что Ворцез разделяет эту преданность.

Почему же, недоумевал Марк, гипастеос не подготовил город к прибытию римлян? Ворцез, уяснив суть вопроса, с сожалением развел руками. Вести об их появлении достигли Имброса только вчера. Да и трудно поверить во внезапное появление незнакомцев в Видессосе: Ворцез не получал рапорта о людях, пересекающих границу Империи.

И, наконец, гипастеос не слишком доверял акритаи – слово «акритаи» он упомянул, когда говорил о Зимискесе и Мазалоне. Юный Проклос покраснел от гнева, услышав это, и его рука легла на рукоять меча. Но Ворцез сладко улыбнулся солдату и успокоил его двумя-тремя словами. Видимо, он сказал следующее: «Я был не прав: некоторые вещи могли быть решены сразу же».

Горгидас сжал локоть трибуна. Его тонкое лицо было серым от усталости.

– Есть ли у них врачи? – спросил он. – Моим раненым нужна помощь. Пусть хотя бы дадут опиум, чтобы облегчить страдания тех, кто умрет, несмотря на все наши заботы.

– Сейчас мы это узнаем, – сказал Скавр. Он не имел ни малейшего представления, как все это объяснить Ворцезу, но иногда слова бывают не нужны. Он поймал взгляд гипастеоса и указал ему на носилки.

Ворцез и сопровождающие его люди подошли ближе. При виде раненых легионеров Ворцез удивленно вскрикнул. Хотя в его свите и находились солдаты, о том, что такое война, он, похоже, не знал.

К недоумению трибуна, худой жрец остановился возле носилок.

– Какого черта он здесь нужен? – раздраженно буркнул Горгидас. – Мне требуется врач, а не чтец заклинаний и молитв.

– Я думаю, что в данный момент это не имеет значения. Сексту Муницию уже ничто не поможет, – проворчал Гай Филипп.

Марк бросил взгляд на стонущего легионера и мысленно согласился с мнением старшего центуриона. Муниций был ранен копьем в живот, и повязка, наложенная на его рану, пропиталась кровью и гноем. Трибун знал, что рана не могла не быть смертельной. Знал это и Горгидас. Он коснулся рукой лба Муниция и щелкнул языком.

– У него жар. На таком лбу можно жарить мясо. Ну-ну, я погляжу, как этот шарлатан попробует ему помочь. Бедняге ни к чему даже опиум, настолько он плох. Думаю, жить ему осталось максимум два дня.

Раненый солдат повернулся на звук голоса. Это был крепкий, высокий человек, но в чертах его лица уже читалась обреченность.

Жрец-видессианин вел себя так, словно кроме него и Муниция вокруг не было ни одной живой души. Он снял повязки и коснулся пальцами раны. Скавр ожидал дикого крика, но легионер лежал совершенно спокойно, и глаза его были закрыты.

– Это уже кое-что, – сказал Марк. – Он…

– Тсс, – прервал его Горгидас. Врач внимательно наблюдал за жрецом и видел, как невероятное напряжение появилось на его лице, как он концентрирует все свое внимание на раненом солдате.

– Следи за собой, когда разговариваешь с трибуном, – предупредил врача центурион, но сказал он это не слишком резко: врач не стоял под его началом и пользовался большей свободой, чем обыкновенный солдат.

– Нет-нет, все в порядке, – заверил его Скавр, но не окончил фразы, вздрогнул и почувствовал, как по рукам забегали мурашки. Марк вдруг ощутил близость необъяснимого, близость чуда – как и тогда, когда он скрестил свой меч с мечом Виридовикса. Это воспоминание заставило его наполовину вытащить меч из ножен. Так и есть! Символы друидов мерцали мягким желтым светом.

Позднее он пришел к выводу, что волшебство в этом случае было не таким сильным, как то, что забросило их в Видессос.

Марк почувствовал, как энергия от жреца переходит к Муницию. Гай Филипп присвистнул: он тоже это заметил.

– Энергия заживления, – прошептал Горгидас. Он разговаривал сам с собой, но его слова объяснили все гораздо лучше, чем что бы то ни было.

«По сравнению с этим и незнакомые звезды – пустяки», – решил трибун.

Видессианин закончил свою работу и поднял руки. Его лицо было бледным, капли пота стекали по бороде.

Муниций раскрыл глаза.

– Я голоден, – объявил он своим обычным голосом.

Горгидас подскочил к нему, как волк к козленку, и быстро сорвал с раны повязку. То, что он увидел, настолько потрясло его, что он не мог вымолвить ни слова. Рана исчезла, а вместо нее на животе солдата белел шрам. На вид этому шраму можно было дать четыре-пять лет, никак не меньше.

– Я голоден, – повторил легионер.

– Помолчи, – сказал Горгидас. Он был сердит, но не на амуниция, а на весь мир. То, что он только что увидел, разрушило его рационалистическое, иногда немного циничное мировоззрение. Колдовство, магия помогли там, где его талант медика оказался бессилен – это привело его в ярость, он был поражен, он был восхищен до такой степени, что боялся признаться в этом даже себе самому. Но он пробыл среди римлян достаточно долго, чтобы научиться не осуждать победителей. Поэтому он схватил жреца за руку и потащил к следующему раненому – у того было пробито стрелой легкое. Видессианин снова надавил рукой на грудь больного. И снова Марк и его товарищи ощутили «заживляющий поток», переходящий от жреца к римлянину, хотя на этот раз лечение длилось гораздо дольше, чем в первом случае. И снова солдат вскочил и удивленно огляделся вокруг. Когда Горгидас осмотрел рану, все было точно так же, как и у Муниция: большой шрам, но рана полностью зажила.

Горгидас хлопнул себя ладонью по лбу в отчаянии:

– Клянусь Асклепием, я должен научиться этому!

Он был так возбужден, что, казалось, готов был применить к жрецу самые изощренные пытки, лишь бы вырвать у него тайну. Впрочем, он тут же взял себя в руки и подвел его к следующему солдату. На этот раз жрец попытался уйти.

– Но он же умирает, черт бы тебя побрал! – крикнул Горгидас. Он говорил по-гречески, показывая рукой на солдата, и жрец понял его. Он вздохнул, пожал плечами и склонился над легионером. Но едва жрец протянул руку к ране, как его вдруг стала бить мелкая дрожь, точно в лихорадке. Марк почувствовал, что магия уже действует, но, не успев закончить свою работу, жрец упал навзничь. Он потерял сознание.

– Проклятие, – взвыл Горгидас. Он подбежал к другому жрецу в голубой тунике и, не обращая внимания на протесты служек, поволок его к раненым. Но жрец только пожал плечами и с сожалением развел руками. Горгидас понял, что этот жрец исцелять не умеет. Он выругался и в отчаянии топнул ногой. Гай Филипп схватил его своими ручищами.

– Ты что, с ума сошел? Он вылечил двух обреченных людей. Будь же благодарен хотя бы за это – посмотри на бедного жреца. Помощи от него сегодня как от пустого кувшина.

– Двоих? – Горгидас сделал тщетную попытку вырваться из железных клещей ветерана. – Я всех их хочу спасти!

– И я тоже. Я тоже. Они хорошие ребята и заслуживают лучшей участи. Но ты убьешь этого целителя, если заставишь его продолжать работу. А уж тогда он не сможет больше спасти никого.

– Некоторые из них умрут уже сегодня, – ответил Горгидас, немного успокоившись. Как всегда, в словах центуриона была правда – пусть жестокая и горькая.

Гай Филипп ушел отдать приказание легионерам – пора было ставить лагерь на ночь. Марк и Горгидас остались ждать, пока жрец придет в себя. Через несколько минут он очнулся и неуверенно поднялся на ноги. Трибун низко поклонился ему – гораздо ниже, чем Ворцезу. Это было справедливо. Сегодня жрец сделал для римлян куда больше, чем Ворцез.

В этот вечер Скавр собрал для совета несколько своих офицеров, чтобы договориться о том, что им делать дальше. Подумав немного, он позвал Гая Филиппа, Горгидаса, Квинта Глабрио, Юлия Блезуса и Адиатуна-иберийца. Когда же в его палатку ввалился Виридовикс, он решил и ему дать возможность присутствовать на совете – в конце концов Марку пригодится сейчас любая идея, любое мнение. В Галлии, когда за его спиной стояла могучая Римская республика, он принял бы решение сам, единолично, и передал бы его по команде. А сейчас – не теряет ли он свой авторитет, советуясь с подчиненными? Пожалуй, нет, ситуация слишком далека от привычной военной обстановки, когда все можно было разрешить одним приказом. Римляне были республиканцы – и большее число голосов могло перевесить один голос командира.

Блезус заговорил:

– Мне кажется, командир, что нас нанимают на службу королю-варвару. Но разве мы какие-нибудь парфяне?

Гай Филипп пробормотал что-то в знак согласия. Виридовикс был с ним заодно – по его мнению, римляне следовали приказам своих командиров слишком уж слепо. Галл и старший центурион с недоумением переглянулись. Им совсем не по душе было неожиданно для самих себя оказаться единомышленниками. Марк усмехнулся.

– Вы заметили, с каким видом местный начальник смотрел на нас? – сказал Квинт Глабрио. – Для него варварами были мы.

– Я тоже обратил на это внимание, и мне это отнюдь не понравилось, – сказал Скавр.

– Они, возможно, и правы, – подал голос Горгидас. – И Секст Муниций сказал бы то же самое. Вчера он стоял одной ногой в могиле, а сегодня преспокойно стирает свои тряпки возле палатки. Кем бы эти видессиане ни были, они знают многое, чего не знаем мы.

– Гай Филипп и я тоже заметили это, – сказал Марк и добавил несколько слов о стременах и подковах лошади Зимискеса. Глабрио кивнул – он тоже это отметил. Виридовикс заявил, что и он не упустил этих деталей, ведь он всегда внимательно следит за всем, что имеет отношение к войне. Блезус и Адиатун выглядели удивленными.

– Самое важное – понять, что случится с нами, если мы не присоединимся к видессианам, – сказал Квинт Глабрио.

«Младший центурион обладает даром доходить сразу до сути дела», – подумал Марк.

– Мы не можем оставаться солдатами и быть не у дел в чужой стране, – проговорил Гай Филипп неуверенно. – Я слишком стар, чтобы заняться грабежами, а это самое лучшее, на что нам можно рассчитывать в таком случае. Нас не так много, чтобы что-нибудь здесь завоевать.

– А если мы разоружимся, нас съедят живьем, превратят в рабов или… Что там они делают с чужеземцами?.. – спросил Марк. – Когда мы вместе – мы сила, но поодиночке каждый из нас здесь ничто.

С того момента, как они встретили Зимискеса, трибун и сам пытался найти лучший выход, чем стать наемником, но не нашел его. Он надеялся на то, что у других возникнут какие-то идеи, но похоже, что этот выход действительно был единственным.

– Нам повезло, что видессиане нуждаются в солдатах, – заметил Адиатун. – Иначе они бы уже охотились за нами.

Адиатун-ибериец, иностранец на службе римского легиона, давно чувствовал себя наемником. Он не мог рассчитывать на римское гражданство до ухода в отставку. Возможно, поэтому его не слишком печалила мысль о службе Видессосу.

– И скорее всего, мы навряд ли узнаем, где Рим, – подытожил Гай Филипп. Все кивнули, и на их лицах было куда меньше надежды, чем несколько дней назад.

Чужие звезды в ночном небе снова и снова напоминали Скавру, как далеко от дома находятся его легионеры. Целительная магия видессианского жреца нанесла ему еще больший удар – так же как и Горгидас, трибун знал, что ни один римлянин, ни один грек не мог сравниться с этим жрецом.

Гай Филипп был последним, кто покинул палатку Скавра. Он отдал трибуну почетный салют, как на параде.

– Привыкай, – сказал он, крякнув при виде замешательства Марка. – В конце концов, ты – наш Цезарь.

Оторопев поначалу, Марк расхохотался. Но когда он лег в постель, то неожиданно понял, что старший центурион был прав. Если уж на то пошло, Гай Филипп даже преуменьшил то, что с ним произошло. Даже Цезарь никогда не командовал всеми римлянами. Мысль эта была неожиданной, и он не мог заснуть полночи.

Спустя два дня возле городских ворот образовался временный рынок. Товары и продукты были хорошими, а цена, которую просили за них местные жители, – приемлемой. Марк с облегчением думал о том, что большинство его солдат, перед тем как выйти в опасный поход, оставили почти все свои деньги у банкиров легиона. Это было тем более важно, что официально римляне еще не числились на службе Видессоса. Ворцез заявил, что дело уладится очень скоро. Он послал гонца на юг, в столицу, с донесением о прибытии римлян. Скавр заметил, что Проклос Мазалон исчез из города одновременно с гонцами Ворцеза. Из осторожности он не стал говорить об этом Зимискесу, который остался с легионом как своего рода неофициальный ординарец, несмотря на явное неодобрение Ворцеза. И тут были интриги и борьба за власть.

Миссия Мазалона, должно быть, оказалась удачной, потому что имперский чиновник, который прибыл в Имброс через десять дней, чтобы проинспектировать странных солдат, был не из тех людей, что нравились Ворцезу. Это был не бюрократ, а воин-ветеран, который терпеть не мог формальностей и считал, что нужно держаться поближе к делу. Он вообще очень напоминал Марку Гая Филиппа.

Имперский чиновник, которого звали Нефон Комнос, прошел через временный лагерь римлян, разбитый под стенами Имброса. Образцовый порядок, аккуратность и чистота сразу вызвали его восхищение. Когда проверка была закончена, он спросил у Марка:

– Клянусь адом, человек, откуда пришли твои люди? Ты знаешь искусство войны и приемы боя лучше, чем мы; ты появился в Империи, не пересекая ее границ. Как это могло случиться?

Скавр и его офицеры использовали каждую свободную минуту, для того чтобы изучать видессианский язык, разговаривая с Зимискесом, со служками и слугами Ворцеза, со жрецами, которые очень удивились желанию трибуна учиться читать и той быстроте, с которой он запоминал слова их языка. После своей родной латыни и греческого изучить еще один язык не составляло для Марка большой трудности. Но это касалось только чтения. Когда дело доходило до разговора, он чувствовал себя не столь уверенно. И все же мало-помалу он начинал понимать живую речь. Однако ему было очень трудно объяснить, каким образом его забросило в Видессос, не говоря уж о том, чтобы убедить слушателей в своей правдивости.

Он попытался растолковать это Комносу. С помощью Зимискеса он рассказал все, что с ним случилось, и ждал недоверчивого возгласа. Однако этого не произошло. Комнос нарисовал на груди знак Солнца.

– Фос, – прошептал он, имея в виду солнечное божество. – Великая магия, вот что это такое. Друг мой римлянин, вы, должно быть, нация великих волшебников.

Удивленный тем, что над ним не смеются, Марк тем не менее был вынужден не согласиться. Комнос заговорщически подмигнул:

– Пусть это будет твоя тайна. Наш жирный слизняк Ворцез станет лучше обращаться с тобой, если узнает, что ты в случае чего сможешь превратить его в ящерицу. Я думаю, чужеземец, имперские воины смогут многому научиться у тебя. Может быть, ты обучишь халога, – он показал на высоких светловолосых северян, почетных стражей Ворцеза, – и сумеешь убедить их в том, что война – это нечто большее, чем дикая конная атака, сметающая на своем пути все, что не понравилось вождю? И еще я скажу тебе вот что: для битвы с проклятым Йордом – пусть Скотос унесет его в ад! – нам нужны воины. Йорд высасывает кровь из наших западных провинций.

Комнос бросил взгляд на север. Пыльные серые тучи собирались над горизонтом, суля зимние холода и метели. Он задумчиво потер подбородок.

– Ничего, если тебе придется подождать до весны, прежде чем вы придете в город? – спросил он Марка, слегка нажимая на слово «город» и тем самым давая понять, что речь идет о Видессосе, столице Империи. – Это даст нам время хорошо подготовиться к вашей встрече…

Им нужно время для того, чтобы утрясти свои интриги, понял Марк. Но предложение Комноса устраивало его, и он согласился.

Спокойная зима в Имбросе даст возможность легионерам спокойно отдохнуть, восстановить силы, выучить язык, познакомиться с обычаями этой земли. Им никто не будет мешать, как это легко могло бы случиться в столице.

Вскоре Марк и Комнос стали хорошими друзьями. Раденос Ворцез внезапно исполнился необыкновенной предупредительности и чем мог помогал римлянам. Он держался весьма осторожно и во время разговора с легионерами озирался по сторонам. Скавр понял, что он побаивается имперского чиновника, и Комнос стал ему еще милей.

Тучи шли с севера. Осенние дожди начались сразу же после уборки урожая. Один за другим ливни поливали землю, вбивая в нее последние опавшие листья, превращая все дороги и тропы в непроходимые реки грязи, просачиваясь в каждую щель казармы, наспех возведенной римлянами. Легионеры ругались, заделывали дыры и не успевали сушить свою одежду. Вдобавок ко всему на оружии, доспехах и инструментах появились пятна ржавчины.

Вскоре наступили настоящие холода и сырая земля стала твердой как камень. Ее покрыли снежные сугробы в человеческий рост. Только тогда Марк понял, почему в этой стране, где климат был так непохож на италийский, накидки и плащи были роскошью, а длинные штаны необходимостью. Он и сам стал носить такие каждый день.

В подобные холода гимнастические упражнения уже не были надоевшей обязанностью, которой хочется избежать. Они помогали согреться и размять одеревеневшие от холода мышцы. Римляне посвящали им каждую свободную минуту. Гай Филипп гонял солдат беспощадно. За исключением тех дней, когда бушевали особенно сильные метели, они бегали по тридцать – тридцать пять километров. Центурион был старше всех и по возрасту и по положению, но и он бежал по снегу наравне с молодыми воинами. В лагере он тоже находил людям занятия. Как только его видессианский язык стал удобопонятен, он попросил местных жителей сделать тяжелые щиты из двойного ряда толстых прутьев и деревянные мечи для тренировок. Он установил в лагере деревянные и кожаные щиты, и легионеры отрабатывали на них удары мечом и копьем, доводя боевое искусство до совершенства. Чтобы солдаты не уставали от монотонных упражнений, он придумывал новые. Гай Филипп приказал Адиатуну обучить солдат владеть пращой. Единственный традиционный вид спорта, который он исключил, было плавание. Даже железный Гай Филипп не позволил себе загонять солдат в ледяную воду.

Легионеры устраивали учебные поединки с защищенными наконечниками и тупыми мечами. Сначала только друг с другом, а потом и с халога – в гарнизоне Имброса их было человек триста. Высокие северяне были опытными солдатами, как и их противники римляне. Но, подобно галлам, они бились в одиночку или кланами, а не строем. Если первой атаке удавалось разрушить строй римлян, то победа была им обеспечена, но гораздо чаще высоким щитам легионеров и их длинным копьям удавалось удержать противников на расстоянии. Когда халога уставали, римляне переходили в наступление.

Во время учебных боев Марк следил за тем, чтобы не скрестить свой меч с мечом кельта, опасаясь, что и солдаты, и все вокруг будут сметены могучей чародейской силой, заключенной в оружии. Меч его ничем не выделялся среди прочих, когда трибун сражался с легионерами. Но когда Марк обращал оружие против солдат гарнизона, он оставлял позади себя такое количество расщепленных щитов и помятых кольчуг, что заслужил себе репутацию бойца сверхчеловеческой силы. Он заметил, что то же относилось и к Виридовиксу.

Командир гарнизона был одноглазый гигант по имени Скапти, сын Модольфа. Этот халога был уже немолод, волос у него осталось немного, и потому трудно было сказать, сколько серебра пробилось сквозь их былое золото. Он был человеком дружелюбным и, как любой опытный воин, интересовался боевыми приемами вновь прибывшего отряда. Но с ним Марк держался осторожно. Своим суровым квадратным лицом, сухим голосом и постоянной сосредоточенностью на одной лишь войне старый воин очень напоминал Марку матерого волка. Виридовиксу же, наоборот, халога очень нравился.

– Они довольно суровые ребята, – отмечал он. – И постоянно готовы к смерти, я к такому не привык. Но сражаются они как настоящие мужчины. И пьют тоже как мужчины, – добавил он с усмешкой.

Последнее, как выяснил Марк через несколько дней, было сказано даже слишком мягко. После целых суток неустанного пьянства галл и дюжина северян устроили жуткую потасовку, в результате чего почти до основания разрушили таверну и избили с десяток посетителей.

Последствием этого подвига был визит в римский лагерь Ворцеза.

В последнее время Марк видел его нечасто. Он почти забыл о драке, но когда узнал, что гипастеос хочет, чтобы трибун оплатил все убытки, наотрез отказался. Раздраженный Марк указал Ворцезу на то, что взваливать на него все расходы – явная несправедливость, так как лишь один из его солдат участвовал в безобразии, в то время как остальные собутыльники Виридовикса находятся под командованием самого гипастеоса. Ворцез решил вообще замять дело, но Марк знал, что губернатор затаил в душе злобу.

– Возможно, тебе стоило поискать компромисс, – сказал Горгидас. – Насколько я знаю нашего друга-кельта, его взнос в эту драку был довольно щедрым.

– Это меня не удивляет. Но Ворцез вытянет из тебя всю кровь по капле, если ты хоть раз ему уступишь. Интересно, – тут Марк усмехнулся, – как он будет выглядеть, если превратить его в ящерицу?

Как и вся Империя, Имброс праздновал наступление весны. Этому событию были посвящены специальные молитвы, и жрецы читали их с высоких голубых храмовых куполов. На всех перекрестках весело пылали костры, и горожане прыгали через них, чтобы удача и веселье не покидали людей в наступившем году. На замерзшем озере люди катались по льду, падая и хохоча. Похоже, что падения доставляли им столько же радости, сколько игроку – удачный бросок мяча в ворота.

В центральном театре Имброса выступала труппа мимов. Марку стало казаться, что он не так уж далек от Рима. Эти представления были очень похожи на те, что разыгрывали мимы в его родной Италии. Отсутствие диалогов делало пантомиму более доступной для римлян.

Вверх и вниз по лестницам и проходам между скамьями театра сновали разносчики, предлагая свой товар: амулеты и талисманы, жареных птиц, чаши горячего вина со специями, снежные шарики, политые сиропом, и множество других вещей.

Пантомимы были увлекательными и злободневными. Одну из них Марк особенно запомнил. Человек, одетый в золотую расшитую накидку (пародия на Императора Маврикиоса, догадался трибун), был пастухом. Он пытался спасти свое стадо от вора-кочевника, в то время как сын пастуха, трусливый толстый человечек, цеплялся за его руку и мешал каждому его движению…

Смысл второй пантомимы был еще прозрачнее. В ней изображалось разрушение Имброса. Высокий, худой и очень смешной человек в рыжем парике и с фальшивыми усами разваливал одно за другим здания города. Виридовикс, который тоже находился в это время в театре, яростно взревел:

– Это совсем не так было, совсем не так! – Но и он смеялся так же сильно, как и все вокруг.

В толпе торговали не только разносчики вина и еды. Хотя слишком легкая одежда могла стать причиной простуды, веселых девиц было нетрудно заметить среди посетителей. Походка, яркая косметика, манера держаться – все это привлекало взоры клиентов.

Марк обратил внимание на красивую девушку, черноволосую, в куртке из овечьей шерсти и узкой зеленой юбке. Она улыбнулась ему в ответ и стала пробираться сквозь толпу, протискиваясь между двумя толстыми булочниками. Но всего лишь в нескольких шагах от Скавра девушка вдруг резко повернулась и пошла прочь. Недоумевая, он хотел пойти за ней следом, как кто-то неожиданно и мягко взял его под руку.

Это был тот самый жрец с острыми чертами лица, который благословил и исцелил римлян, когда они только что прибыли в Имброс.

– Приятная неожиданность, – сказал он.

Скавр подумал о том, что существуют и более приятные неожиданности, равно как и способы проводить время, но говорить об этом не решился. Жрец этот был крупной фигурой в городе.

Тот продолжал:

– Мне кажется, я еще не видел тебя и твоих людей у наших святынь. Ты прибыл издалека и, должно быть, не знаком с нашей верой. Теперь же, когда ты знаешь наш язык и наши обычаи, мы могли бы обсудить эту тему.

– Разумеется, – не вполне искренне согласился Марк.

Пробираясь вслед за жрецом через заснеженные, обледеневшие улицы Имброса к главному храму, он ломал голову над двумя вопросами. Во-первых, трибун не имел ни малейшего желания вступать в теологические споры. Как и многие римляне, он, конечно, молился богам, но не собирался терять дорогое время на глубокое изучение религии. Видессиане были куда более набожны и значительно более нетерпимы. Но гораздо важнее было то, что Марк не знал имени жреца. Он избегал называть себя всякий раз, когда Марк пытался это выяснить, и трибун тщетно рылся в своей памяти.

Они подошли к двери храма Фоса. Сладковатый дымок благовоний и пение хора встретили их у входа. Скавр был настолько погружен в свои думы, что едва заметил, как служка низко поклонился его пожилому спутнику. Затем молодой жрец тихо промолвил:

– Фос да пребудет с тобой, старейший Апсимар, и с тобой, мой друг-чужеземец.

Тепло и уважение, которое Марк вложил в свое рукопожатие, заставили маленького бритоголового человека моргнуть в замешательстве.

В центре молитвенного зала, под круглым куполом, который поддерживала колоннада, стоял ярко освещенный алтарь Фоса. У алтаря полукругом выстроились жрецы, погруженные в молитву. Апсимар остановился в темном углу колоннады. Затем он сделал Марку знак, призывая его следовать за ним.

Пройдя длинным полукруглым коридором, жрец остановился возле двери из необычного темного дерева, искусно украшенной резьбой. Апсимар вытащил длинный ключ толщиной в палец и, открыв дверь, отошел в сторону, освобождая римлянину дорогу.

В маленькой келье царила кромешная тьма. Апсимар зажег свечу. Теперь Марк увидел стопки книг. Не свитки пергамента, к которым он был привычен, а видессианские книги. Маленькие квадратные страницы их были скреплены и покрыты обложкой из дерева, металла или кожи. Он удивился тому, что Апсимар мог чихать при слабом свете свечи и не ослепнуть после этого (жрец до сих пор сохранил прекрасное зрение).

Стены комнаты были покрыты изображениями солнечного божества. Главной темой фресок была борьба: воин в сверкающих золотых доспехах поражал мечом черного всадника на черном коне. Тот же золотой рыцарь пронзал копьем черную пантеру. На некоторых фресках яркий золотой диск солнца пронизывал лучами густой темный туман.

Апсимар сел в твердое неудобное кресло с прямой спинкой, рядом со своим заваленным книгами столом, и предложил Скавру место напротив. Жрец наклонился к Марку.

– Расскажи мне немного о твоей вере.

Не зная, с чего начать, Марк перечислил римских богов: Юпитер – бог-громовержец, его брат Нептун – повелитель моря, Вулкан – кузнец, бог войны – Марс… Церера – богиня плодородия…

При каждом новом имени лицо Апсимара вытягивалось все больше и больше. Наконец он хлопнул ладонью по столу. Ошеломленный Марк замолчал. Апсимар недовольно покачал головой.

– Еще один детский пантеон! – воскликнул он. – Не лучше, чем то чудовищное сборище жалких божков, в которых верят халога! Я был о тебе лучшего мнения, римлянин. Ты и твои солдаты казались мне цивилизованными людьми, а не варварами, единственная радость которых состоит в том, чтобы устроить резню.

Эта вспышка была для Марка не совсем ясной, но одно он понял хорошо: Апсимар невысоко ставил римских богов. Он подумал с минуту. Не рассказать ли жрецу о стоицизме? По его мнению, стоицизм был скорее философией, а не религией, но, возможно, эти идеи Апсимару понравятся. Он изложил моральную основу этого учения: настойчивость, примат нравственности, мужество и отрицание боли, самоконтроль, отрешение от бурных эмоций, которым столь подвержены люди. Мысль, по мнению стоиков, не уступает огню наравне с другими элементами, и вместе с ним она образовала и организовала Вселенную, объяснял Марк.

Апсимар одобрительно кивнул.

– С точки зрения и моральных ценностей, и общих идей эта религия намного лучше и ближе к истинной. А сейчас я скажу тебе, в чем истина.

Трибун приготовился выслушать краткую лекцию о славе солнечного божества и порадовался, что забыл упомянуть о боге Солнца Аполлоне.

Но истина, как ее видел Апсимар, не была связана только с богом-Солнцем. Видессиане, как узнал из беседы Марк, рассматривали Вселенную как поле битвы между двумя божествами: богом Фосом, добрым началом, и дьявольским порождением Зла – Скотосом. Свет и Тьма были их символами.

– Поэтому огненный шар всегда венчает наши храмы. Солнце – самый могучий источник света. Но это все-таки только символ. Лучи Фоса ярче, чем свеча, стоящая перед нами, – сказал жрец.

Фос и Скотос сражаются не только в окружающем нас мире, но и в душах людей. Каждый может сделать свой выбор – кому служить, и от этого выбора зависит судьба человека в ином мире. Те, кто выберет Добро, обретут вечную жизнь после смерти, в то время как поклоняющиеся Злу попадут в объятия Скотоса, где их ждут вечные муки в холодной темноте. Но даже вечное блаженство душ добрых людей подвергнется опасности, если Скотос победит Фоса в этом мире.

Мнения на этот счет различны. В Империи Видессос безоговорочно верят в победу Фоса. Другие не так в этом убеждены.

– Я знаю, что скоро ты поедешь в столицу, – сказал Апсимар. – Там ты встретишь множество людей с Востока. Не подпади под влияние их ереси.

Он рассказал, что около восьмисот лет тому назад варвары-кочевники, известные под названием «каморы», вторглись в те места, где сейчас расположены восточные провинции Империи. После десятилетий войны, убийств и разрушений два наиболее крепких каморских государства – Катриш и царство Агдер – в конце концов остались под властью Видессоса. Но после вторжения часть восточных провинций, включая Катриш и Агдер, предались опасной ереси. Памятуя о долгой ночи страданий и разрушения, через которые прошли эти земли, теологи не считали больше победу Фоса неизбежной. Они полагали, что борьба между Добром и Злом находится в устойчивом равновесии.

– Они утверждают, что такая доктрина дает больше возможностей для проявления человеческой воли. – Апсимар фыркнул. – В действительности же она делает Скотоса во всем равным Фосу и столь же приемлемым. Разве к этому мы должны стремиться?

Он не дал Марку возможности ответить на этот вопрос и продолжал описывать еще более искаженное учение, которое появилось на островах Княжества Намдален в последние двести лет. Намдален не был под властью каморы, но зато он был захвачен пиратами с Халва, которые пытались подражать видессианскому образу жизни даже тогда, когда оторвали кусок видессианской земли.

– Они дураки. Пытаются найти компромисс между нашей верой и ужасными воззрениями Востока. Они отказываются признавать победу Фоса безоговорочной и в то же время утверждают, что все люди должны действовать так, как определила им судьба еще до их рождения, и слепо верить. И это они называют теологией? Назвали бы это лучше лицемерием!

В Видессосе, как понял Марк, в ходу была вытекающая из всех этих рассуждений мрачная логика, согласно которой любые сомнения в вере были на руку Скотосу, поэтому все, кто от нее отклоняются, обязаны возвратиться к истине, а в случае необходимости еретиков загоняли назад силой. Марк привык к римской терпимости (а может, равнодушию) к различным религиозным учениям, поэтому фанатизм и жестокость видессианской веры его обеспокоили и показались ему страшными.

Изложив основные тезисы своей религии, Апсимар вкратце рассказал и о других, известных ему. Кочевники каморы в степях Пардрайи (и чем дальше мы держимся от них, тем лучше) верят шаманам, и они ненамного лучше тех, кто поклоняется дьяволу. Их родичи, живущие в Йорде, еще хуже: они открыто служат Скотосу и приносят ему в жертву животных и людей. Среди чужаков ближе всех к истинной вере халога, потому что их мировоззрение поощряет смелость и справедливость.

– Этого у них достаточно, – одобрительно заметил Апсимар, – но на них нет благодати Фоса. Этим обладают лишь последователи истинной веры.

От обилия странных названий и имен у Марка закружилась голова. Чтобы прийти в себя, он спросил Апсимара:

– Есть ли у тебя карта, чтобы я мог взглянуть на страны, где живут все эти люди?

– Конечно, – ответил жрец.

«В конце концов, – подумал Марк, – вся эта теологическая беседа дала больше, чем я рассчитывал».

Апсимар подошел к забитой книгами полке и протянул руку. Как по зову, томик сам прыгнул к нему в ладонь. Жрец склонился над ним, и трибун был рад, что у него появилось несколько секунд, чтобы придать лицу нормальное выражение. Никогда – ни в Медиолане, ни в Риме, ни в Галлии – он не видел ничего подобного. Легкость, с которой жрец сделал это, поразила его даже больше, чем исцеление солдат. Для Апсимара подобные вещи были сущей безделицей. Он повернулся к Марку.

– Вот где мы находимся, – сказал он, указывая пальцем на карту.

Склонившись к карте совсем низко, трибун с трудом прочитал слово «Имброс».

– О, прошу прощения, – вежливо сказал Апсимар, – читать при свете свечи не очень-та легко.

Он пробормотал что-то, вытянул вперед левую руку, и вдруг над картой неизвестно откуда появился яркий свет. На этот раз Скавру пришлось напрячь все свои силы, чтобы не удрать отсюда. «Нет ничего удивительного в том, что Апсимар сохранил превосходное зрение, – подумал он, постукивая зубами от страха, – у жреца всегда была наготове лампа для чтения».

После первой вспышки изумления еще больший страх пронизал трибуна до костей. Карта была очень подробной, даже с первого взгляда Марк видел, что она гораздо точнее тех, с которыми он встречался в Риме. Но земли и страны, обозначенные на ней, были ему совершенно незнакомы. Где же Италия? Как бы грубо ни была сделана карта, италийский «сапог» не мог исчезнуть совсем. Он не находил его, как не находил и других известных ему стран. Вглядываясь в странные очертания Империи Видессос и ее соседей, читая незнакомые названия – море Моряков, Северное море, Видессианское море, – он лишний раз понимал: то, чего он боялся с той минуты, как скрестил свой меч с мечом Виридовикса, произошло. Он подозревал истину еще при первом чародействе Апсимара. Это был чужой мир. Мир, из которого не было дороги назад.

Прощание со жрецом было скомкано. Как только Марк оказался на улице, он немедленно направился к ближайшей таверне. Он просто нуждался сейчас в стакане вина, а еще лучше – в целой бутылке, чтобы немного успокоиться.

Вино, похоже, оказало свое волшебное действие. Даже обладая колдовским могуществом, люди остаются людьми, сказал он сам себе. Зная все это, можно продолжать жить и даже преуспевать. Марк взял еще один стакан вина. Потом вспомнил о деле, от которого его отвлек Апсимар. Сможет ли он разыскать ту девушку со светлыми глазами? Трибун засмеялся. Интересно, какую роль играла любовь в борьбе между Фосом и Скотосом? В конце концов он решил, что это не имеет значения, и вышел из таверны.

3

Сильные метели, которые, казалось, хотели смести все с лица земли, прошли, и зима неожиданно уступила свои права весне. Точно так же, как и осенью, дороги Империи снова превратились в непроходимые болота. Марк, в нетерпении ожидавший известий из столицы, ворчал себе под нос, вопрошая, наделена ли рассудком нация, которая защищает копыта своих лошадей подковами и в то же время лишает себя возможности пользоваться ими в течение большей части года.

Деревья начали покрываться зеленью, и тогда с ног до головы забрызганный грязью гонец доскакал наконец до Имброса с юга. Как предсказывал Нефон Комнос и как надеялся Марк, он привез в своем кожаном планшете для документов приказ римлянам отправляться в Город, в Видессос.

Ворцез даже не скрывал своей радости, когда римляне покидали Имброс. Хотя они и вели себя более или менее пристойно – во всяком случае, для наемников, – город с их приходом все равно отбился от рук. В большинстве случаев римляне следовали указаниям гипастеоса, но он слишком привык к тому, чтобы подчинение было беспрекословным.

К удивлению Марка, Скапти, сын Модольфа, пришел проститься с ним. Высокий халога сжал руку трибуна двумя ладонями по обычаю своей страны. Холодно глядя на римлянина, он произнес:

– Я думаю, мы еще встретимся, и в гораздо менее приятном месте. Для меня было бы лучше, чтобы этого не случилось. Но мы увидимся.

Не зная, что и думать об этом, трибун задал вопрос о летней кампании – нет ли каких-нибудь новостей. Скапти фыркнул при мысли об этих мелочах.

– Будет так же, как всегда, – сказал он и ушел в Имброс.

Пристально глядя ему вслед, Марк размышлял о том, так ли халога слепы в своей вере, как это утверждал Апсимар.

Марш в Видессос был приятным недельным переходом по равнине, поросшей виноградниками, сливами, тополями и ивами, мимо полей ржи и пшеницы. Эта земля, поля, ярко-голубое небо до боли напоминали Горгидасу его родную Грецию. Чудесный пейзаж и печаль по родине делали его одновременно и оживленным и задумчивым.

– Когда вы, наконец, остановитесь? – не выдержал Виридовикс. – Еще один месяц – и не будет никакой разницы между этой дорогой и раскаленной сковородкой. Лично я не ставлю перед собой цели быть зажаренным заживо. А вино – неплохая штука, но я предпочитаю его в кувшинах, а не в виде гроздьев, налитых соком, если ты понимаешь, что я имею в виду. Что касается оливок, то о них скорее зубы сломаешь, чем съешь. А оливковое масло ужасно воняет и на вкус просто отвратительно.

Огрызаясь в ответ, Горгидас разозлился до такой степени, что утратил всю свою задумчивость. Марк поймал взгляд Виридовикса, ухмылявшегося за спиной раздраженного врача, и его уважение к кельту возросло, если можно так выразиться, на несколько дюймов.

Дорога шла под гору, и вскоре они оказались на берегу моря. Им оставался всего день ходьбы на север до столицы. Деревни и города виднелись по обе стороны дороги. Некоторые из них были довольно крупными, и их становилось все больше.

Проходя через один из больших городов, Гай Филипп сказал:

– Если это пригород, интересно, каков же сам Видессос?

Марку хотелось думать, что столица будет все же менее внушительной, чем Рим. В полдень, на восьмой день похода, он смог сравнить свои предположения с реальностью, и реальность не утешила его. Город был великолепен. Он располагался на треугольном участке суши у самого пролива, который Зимискес назвал Бычьим Бродом. Название не слишком далеко уводило от истины, так как противоположный берег лежал всего в километре, и, несмотря на легкий туман, можно было видеть пригороды столицы. Ближайший из них, как узнал трибун, назывался просто Напротив.

Насколько красив был сам город, настолько великолепны были и его предместья. С двух сторон столица была окружена водой, с третьей ее защищали мощные фортификационные укрепления – более внушительные, чем Марк даже мог себе представить. Сразу за рвом, глубина которого была не менее двадцати метров, шла высокая земляная насыпь, укрепленная фашинами и глиной. За ней возвышалась первая крепостная стена, высотой в десять-двенадцать метров. Через каждые пятьдесят-сто метров высились сторожевые башни. Вторая стена, почти такая же высокая, как и первая, сложенная из более крупных камней, была возведена на расстоянии пятидесяти метров от первой и шла параллельно ей. Башни главной стены (не все они были квадратными, встречались и круглые и восьмигранные) были расположены таким образом, чтобы огонь из них мог покрыть то небольшое пространство, которое бы ускользнуло от стрелков со стены.

Гай Филипп остановился, пораженный этими грандиозными плодами человеческого труда.

– Скажи мне, – обратился он к Зимискесу, – был ли этот город когда-нибудь в осаде?

– Он никогда не был осажден внешним врагом, – ответил тот, – хотя во время гражданских войн дважды был сдан предателями.

Могучие стены не скрывали города, как это было в Имбросе. Видессос, как и Рим, стоял на семи холмах. Марк видел здания из дерева, кирпича и обожженной глины, подобные тем, что он встречал в Имбросе, немало здесь было и великолепных дворцов и вилл, построенных из гранита, облицованного разноцветным мрамором. Многие из них утопали в зелени парков и садов, оживляющих бледный камень. Повсюду высились золотые купола храмов Фоса. Остроносые транспортные корабли, перевозящие зерно, гордые галеры и торговые суда из всех известных видессианам стран стояли в порту.

Повсюду суетились и спешили шумные толпы людей. Издалека они казались муравьями, которым дела нет до приближающихся римлян. Это действовало отрезвляюще. Разве могла горстка пришельцев что-либо изменить в таком огромном городе?

Подобные мысли посетили многих, а кое-кто даже высказал их вслух. Тогда Квинт Глабрио заметил:

– Видессиане не наняли бы нас, если бы не нуждались в этом.

Трибун был благодарен ему за это.

Зимискес провел римлян через двое больших ворот в город. Он объяснил:

– Почетный караул будет эскортировать вас в Видессос через Серебряные ворота.

Марк понятия не имел, почему ворота назывались Серебряными. Их могучие порталы и острые шипы были сделаны из железного дерева, обитого бронзой; по длинным царапинам и сколам можно было предположить, что они выдержали немало битв. Над каждыми из ворот висели парадные изображения Фоса.

– Грудь вперед, сплотить ряды, ленивые бродяги! – рявкнул на легионеров Гай Филипп, хотя они и так шли ровным строем. – Это больной город, и я не хочу, чтобы нас приняли за праздношатающихся бездельников!

Как и обещал Зимискес, почетная стража ждала их у дверей – всадники на горячих конях. Во главе отряда стоял улыбающийся Нефон Комнос, который спрыгнул с коня, чтобы пожать руку Скавру.

– Я рад нашей встрече, – сказал он. – До казармы всего полчаса ходьбы. Я надеюсь, что ты не станешь возражать, если я попрошу вас пройти к ней строем. Это зрелище даст людям возможность немного привыкнуть к вашему виду.

– Отлично, – согласился Марк. Он ожидал чего-то подобного.

Видессиане любили пышные церемонии и проводили их с большой помпой. Все их внимание было сосредоточено на солдатах.

Три небольших отряда почетной охраны, похоже, были больше заняты наблюдением друг за другом, чем за римлянами. Отряд под командой Комноса был эскадроном акритаи – видессиан, внешне напоминающих Зимискеса и Мазалона. Они не могли удержаться от любопытства и время от времени поглядывали на римлян. Слева от легионеров находилась банда (другого слова Марк не мог найти, увидев это весьма иррегулярное воинское соединение) кочевников из пардрайских степей. Смуглые, коренастые, с курчавыми бородами, они сидели на низкорослых степных лошадках, их нагрудные панцири были сделаны из кожи, а шапки – из лисьего меха. За спиной висели кривые двойные луки и колчаны со стрелами.

– Пехотинцы, – презрительно сказал один из них, произнося это слово с жестким акцентом. Он сплюнул, демонстрируя свое пренебрежение к римлянам. Марк смотрел на него в упор, пока кочевник не покраснел и не отвел глаза.

Трибун долго пытался угадать, откуда происходили воины третьего отряда. Это были высокие, сильные люди в прочных латах, на конях самых крупных, каких только доводилось видеть Марку, вооруженные тяжелыми копьями и прямыми рубящими мечами. В их облике было что-то от халога, но они не выглядели (как там выразился Виридовикс?) мрачными ребятами, как те наемники с севера. Кроме того, волосы почти у половины из них были темными. Это были, кстати, первые люди, брившие бороду, которых увидел здесь Скавр. Единственная страна, откуда они могли прийти, решил он, было Княжество Намдален. Их повелители халога смешали свою кровь с кровью бывших подданных Видессоса, от которых они многому научились.

Во главе отряда стоял суровый воин лет примерно тридцати. Его черные глаза и загорелое лицо в обрамлении мягких, пшеничного цвета волос производили странное впечатление. Воин склонился в высоком седле, приветствуя римлян.

– Похоже, ты привел хороших солдат, – сказал он трибуну, сжав его руку, по обычаю халога, двумя ладонями. – Меня зовут Хемонд из Метепонта, я родом из Княжества.

Таким образом, догадка Марка подтвердилась. Хемонд продолжал:

– Когда вы обживетесь на новом месте, найдите меня, хорошо? Посидим за кувшином вина, потолкуем о доме. Я слышал, что твоя родина – странное место, расположенное очень далеко отсюда.

– С удовольствием, – сказал Марк. Намдалени показался ему славным парнем, а его любопытство – достаточно естественным и потому дружелюбным. Этой зимой в Видессосе о римлянах ходили всякие слухи.

– Пошли, пошли, пора в путь, – сказал Комнос. – Хемонд, твои люди будут в авангарде, каморы пусть займут арьергард, а мы поедем на флангах.

– Слушаюсь, – ответил Хемонд, лениво отсалютовав видессианину.

Неожиданная поспешность Комноса озадачила Марка: только минуту назад он никуда не спешил. Может быть, он не хотел, чтобы римляне сближались с намдалени? Опять политические тонкости, подумал трибун, решив быть осторожным до тех пор, пока не уяснит все правила игры.

Видессианин, обладавший громовым голосом, повел процессию от стен города к казарме. Каждую минуту он возглашал:

– Дорогу храбрым римлянам, героическим защитникам Империи!

Улица, по которой они шли, опустела в мгновение ока, но с той же быстротой прохожие снова заполняли ее, с любопытством глазея на необычных солдат. Толпы зевак пришли полюбоваться парадом, нарушившим монотонность будничного дня. Широко раскрытые глаза, приветственные взмахи рук – все это было необычно для легионеров. Они прошли через две большие площади, через рынок, где торговцы и покупатели почти не обратили на них внимания, они шли мимо памятников, колонн и статуй, воздвигнутых в честь императоров и давних побед Видессоса.

Единственная неприятность произошла в самом конце шествия. Возбужденный монах в грязной засаленной рясе выскочил на дорогу перед римлянами. Легион сразу остановился, и монах завизжал, сверкая безумными глазами:

– Бойтесь гнева Фоса, чужеземные нечестивцы! Горе нам, дающим приют еретикам в самом сердце Города Фоса!

В толпе прошел глухой ропот, сначала недоуменный, потом гневный. Краем глаза Марк увидел человека, хватающегося за камень. Ропот стал громче, теперь он был явно угрожающим. Намереваясь остановить мятеж до того, как он начался, трибун пробился локтями сквозь строй намдалени, чтобы увидеть монаха. Словно узрев демона, щуплый человечек в ужасе отшатнулся и начертил символ Солнца на груди. Из толпы кто-то выкрикнул:

– Еретик!

Показав, что у него нет оружия, Скавр низко поклонился монаху, который тут же подозрительно уставился на него. Затем он начертил напротив сердца знак Фоса и ответил:

– Да будет с тобой благословение Фоса!

Изумление, появившееся на лице монаха, было почти смешным. Он бросился к римлянину и обнял его. Вот этого Марк с удовольствием бы избежал. Тяжелый запах изо рта, ряса, провонявшая тухлой рыбой, – Марк усилием воли заставил себя стерпеть, в тоске думая, что монах хочет его поцеловать, но тот, пробормотав несколько молитв, исчез в толпе, которая теперь горячо приветствовала римлян. Не сдержав облегченного вздоха, Марк вернулся к солдатам.

– Быстрое решение, чужеземец, – сказал Хемонд, подъехав к нему. – Мы могли попасть в большую заваруху.

– Это уж точно, – с чувством ответил трибун.

– Дорогу храбрым римлянам! – крикнул глашатай, и шествие двинулось дальше.

– Я и не знал, что ты решил поклоняться Фосу, – сказал Зимискес.

– О себе я ничего не говорил, – возразил Марк.

Зимискес был неприятно удивлен.

Они прошли через последнюю площадь, большую, чем две предыдущие, через громадный амфитеатр овальной формы и оказались в квартале, застроенном красивыми зданиями, вокруг которых были разбиты аккуратные зеленые газоны с подстриженной травой и ухоженными кустами.

– Еще несколько минут, и я покажу тебе казарму, – сказал Комнос.

– Здесь? – переспросил пораженный Марк. – Но это слишком роскошно для нас.

Теперь была очередь видессианина удивляться.

– А где же должен жить отряд императорской гвардии, как не во дворце Императора?

На самом деле дворец Императора Видессоса был большим, широко разбросанным комплексом строений. Римляне поселились недалеко от императорской резиденции в четырех кирпичных бараках, построенных возле аллеи цитрусовых деревьев и кустов, покрытых пахучими цветами.

– Я видел и похуже, – усмехнувшись, сказал Гай Филипп, снимая перевязь с мечом и укладывая ее на свой чистый, набитый свежей соломой тюфяк.

Трибуну тоже было в новинку такое великолепие. Казарма была высокой, просторной, с хорошей циркуляцией воздуха. Рядом находились бани, а кухни здесь были лучше, чем многие харчевни. Правда, тут негде было уединиться, и это делало казарму менее уютной, чем, например, гостиница. Но если не считать этого, она была более чем роскошной.

– Здесь солдатам легко будет сорваться с привязи, – заметил Марк.

– За этим я послежу, – сурово заявил Гай Филипп.

Скавр покачал головой и с любопытством подумал о том, хороша ли дисциплина у других императорских гвардейцев. Ответ на этот вопрос он частично получил через несколько минут, услышав торжественный рев трубы. Римляне все еще раскладывали свои пожитки. В дверях появился толстый церемониймейстер и громко произнес:

– Его Светлость Севастос Варданес Сфранцез! Его Высочество Севастократор Туризин Гаврас! Ниц пред Его Императорским Величеством, повелителем видессиан Мавкрикиосом Гаврасом!

Снова затрубили трубы. Перекрывая их, Гай Филипп рявкнул:

– Бросайте свои дела, вы!

Римляне, привыкшие к внезапным проверкам, вытянулись в струну. Сопровождаемые дюжиной халога, владыки Империи вошли в казарму, чтобы увидеть своих новых солдат. Марк бросил быстрый взгляд на стражу и остался весьма доволен увиденным. Хотя у императорских стражников сверкали начищенные кирасы, а топоры были украшены золотом и резьбой, это были настоящие воины. Глаза халога, холодные, как лед их северной родины, обводили казарму в поисках ненужных вещей или беспорядка. Осмотр принес им удовлетворение, и командир отдал приказ следовать дальше.

Как только почетные гости вошли в помещение, Зимискес опустился на колено, а затем и распростерся на полу, приветствуя своего повелителя. Марк, а за ним и его люди замерли, не двигаясь с места. Им и в голову не пришло бы сделать что-либо подобное. Если видессиане предпочитают простираться ниц перед своим Императором, то это их право. Римляне – республиканцы вот уже четыре с половиной столетия.

Капитан халога яростно уставился на Марка. Но у трибуна не было времени вступать с ним в поединок взглядов, так как его внимание было сосредоточено на троице почетных гостей. Первым (похоже, так это было заведено) вошел Варданес Сфранцез. Его титул «Севастос» соответствовал «премьер-министру». Это был очень крупный и тучный человек, одетый в элегантное, осыпанное самоцветами платье. Его круглое красное лицо было опушено коротко подстриженной бородкой. Когда он увидел, что римляне стоят на ногах, он очень удивился, а удивившись, не стал, подобно большинству людей, широко раскрывать глаза, но, наоборот, прищурился. Он повернулся, чтобы сказать что-то Императору, но его оттеснил в сторону младший брат Маврикиоса, Севастократор Туризин Гаврас.

Туризину было около тридцати пяти лет, шелка и бархат сковывали его движения. Куда свободнее он, очевидно, чувствовал бы себя в кольчуге. Волосы и борода его были аккуратно подстрижены, а меч, в ножнах из простой кожи, был настоящим боевым оружием, а не церемониальным украшением. Невозмутимо стоящие римляне вызвали у него не изумление, а гнев. Он заорал:

– Во имя Фоса, что эти вонючие ублюдки себе позволяют?!

Одновременно с ним заговорил и более сдержанный Сфранцез:

– Ваше Величество, эти чужеземцы нарушают протокол церемонии…

Оба они резко замолчали в замешательстве. Скавру показалось, что эти двое спорили друг с другом годами и никогда не приходили к согласию.

И тут он впервые услышал голос Императора:

– Если вы оба уберетесь с дороги, я смогу увидеть этих чудовищ своими глазами.

С этим любезным замечанием на устах Автократор видессиан подошел посмотреть на новых солдат. С первого взгляда было видно, что это брат Туризина: у обоих Гаврасов были одинаково тяжелые, с крупными чертами лица и одного цвета волосы. Но Маврикиос Гаврас был, как показалось Марку, лет на пятнадцать старше своего брата. Морщины избороздили его широкий лоб и легли вокруг большого рта, усталые глаза говорили о хронической бессоннице. Присмотревшись внимательней, Марк понял, что большая разница в возрасте между братьями была лишь иллюзией. Тяжелая императорская диадема венчала лоб Маврикиоса, но еще тяжелее было бремя власти, бремя верховного правителя огромной Империи, и под грузом этой ответственности Император состарился раньше времени. Должно быть, когда-то и он был горячим и упрямым, как Туризин, но ему пришлось постоянно держать себя в узде: неожиданные порывы могут дорого обойтись.

При приближении Императора Зимискес поднялся и встал позади Скавра, чтобы переводить его ответы. Но вопрос Маврикиоса был обращен прямо к Марку, и тот понял.

– Почему ты не склонился предо мной?

Если бы этот вопрос задал Сфранцез, Марк мог бы уйти от прямого ответа. Но инстинктивно он почувствовал, что перед ним стоял человек, которому нужно говорить правду. И он ответил:

– Не в наших обычаях простираться пред человеком, кто бы он ни был.

Острые глаза Автократора прошлись по лицам римлян, словно желая проверить искренность Скавра. Но его пристальный взор словно разбился о защитный вал, он увидел замкнутые крестьянские лица молодых легионеров, физиономию Виридовикса, стоявшего в полной боевой амуниции и возвышающегося над остальными, как башня. Наконец он повернулся к Севастосу и Севастократору, которые ждали его решения, и спокойно произнес:

– Вот это настоящие воины.

Туризину Гаврасу, похоже, другого объяснении не требовалось. Он сразу же позволил себе расслабиться, и так же поступили его охранники-халога. Повелитель не осуждает варварские обычаи чужеземцев – что ж, такова его воля. Сфранцез же не мог допустить существования того, что считал неправильным, как и не мог забыть тех случаев, когда он сам был не прав. Если Варданес допускал ошибки, он предпочитал хоронить всякую память о них… равно как и свидетелей этих досадных промахов.

Однако Севастос сделал вид, будто ничего не случилось. Он дружелюбно кивнул Марку и сказал:

– Завтра перед закатом в Палате Девятнадцати Диванов будет дан обед в честь вашего прибытия. Удобно ли тебе и твоим офицерам присоединиться к нам в это время?

– Конечно, – кивнул Марк.

Севастос улыбнулся так сладко, что трибуну показалось, будто легионеров приглашают на обед в качестве десерта.

Роскошное здание, построенное из зеленого с прожилками мрамора неподалеку от апартаментов императорской семьи, – вот чем оказалась в действительности Палата Девятнадцати Диванов. Там не было ни одного дивана, однако название по традиции сохранялось вот уже много веков. Чаще всего здесь происходили различные церемонии и торжественные обеды.

Когда Скавр и небольшая группа его офицеров – Гай Филипп, Квинт Глабрио, Горгидас и Адиатун, капитан пращников в сопровождении Зимискеса вошли в двойные двери Палаты, сделанные из полированной бронзы, слуга поклонился им и громогласно объявил:

– Дамы и господа! Ринляне!

Гости в Палате вежливо зааплодировали. Скавр подавил острое желание дать по шее этому дурню-слуге и решил, что никому не позволит впредь называть себя и своих солдат «ринлянами».

По видессианскому обычаю, прежде чем приступать к настоящему обеду, полагалось слегка закусить, выпить немного вина и поболтать. Из чаши со снегом Марк взял бокал охлажденного вина, а с серебряного подноса, поданного ему почтительно-унылым слугой, – маленькую соленую рыбку и начал обходить толпу гостей. Вскоре трибун заметил, что присутствующие разбились на четыре группы, причем некоторые из них (иногда нарочито) тщательно избегали друг друга.

В углу повара и слуги, великолепные в своих светлых халатах и цветных туниках, лакомились закусками и обсуждали кулинарные проблемы. Они бросали недовольные взгляды на офицеров, которые стояли в центре зала с таким видом, будто только что с боем заняли эту цитадель. Все они были из разных стран, но пристрастие к военному искусству объединяло их. Голоса офицеров звучали громко и оживленно, заглушая тихие переговоры чиновников, которые, в свою очередь, с презрением поглядывали на вояк. Впрочем, офицеры отвечали им тем же.

– Чума бы их взяла, эти чернильные души, – услышал Марк голос молодого видессианина, беседовавшего с халога. Его собеседник держал в руках кружку пива размером едва ли не с голову и, изрядно захмелевший, согласно кивал.

Большая часть римлян тут же присоединилась к группе военных. Гай Филипп и Нефон Комнос обсуждали учения. Глабрио, оживленно жестикулируя, объяснял нескольким видессианам, намдалени и халога римскую пехотную тактику. Адиатун пытался втолковать одетому в меха и кожу камору, что праща лучше, чем лук. Кочевник, который, как говорится, родился с луком в руках, решил в конце концов, что его собеседник спятил.

Чиновники, похожие на надутых индюков, составляли одну группу гостей, орлы-военные – другую, а третьей были послы и дипломаты. Среди них – вытянувшийся, словно по стойке «смирно», камор с густой бородой, одетый в куртку из волчьей шерсти и кожаные штаны – обычный наряд у степняков. Марк увидел новых, еще не встречавшихся ему людей: худощавых, темнокожих, с плоскими лицами, длинными усами и тонкими жесткими бородами – их, как объяснили трибуну, называли «аршаум». Марк познакомился с кочевниками из юго-западных степей и из еще более удаленных земель, расположенных за морем Моряков. Были несколько необычно одетых посланников с гор Эрзерум, что пролегали к северо-западу от границ Видессоса. Он увидел несколько знатных халога и одного человека, которого трибун принял бы за видессианина, если бы не его одежда уроженца Севера и то особенно мрачное выражение лица, которое Скавр так часто замечал у халога.

Гигант, облаченный в свободное одеяние степняков, был так плотно закутан в покрывало, что черты его лица было трудно разглядеть. Он потягивал вино через соломинку и передвигался от группы к группе в полном молчании. Ему с опаской уступали дорогу и провожали взглядом. Марк понял, что этот человек был эмиссаром Машиза, столицы Зпадного Каганата Йорд – смертельного врага Видессоса.

Горгидаса с его неистощимым любопытством неудержимо влекло к послам и дипломатам. Он ввязался в долгую беседу с маленьким щуплым человечком, который был похож на видессианина, но в действительности прибыл из Катриша.

«Похоже, все наши нашли себе занятие», – подумал Марк. Услышав слева взрыв хохота и обернувшись, он увидел Виридовикса, который моментально оказался в центре внимания четвертой группы гостей – женщин. В своей шапке из рыжих лисьих хвостов, спускающихся на его могучие плечи, он выглядел очень эффектно. Высокий галл только что закончил один из своих не очень-то правдивых военных рассказов, причем именно неправдоподобие еще больше притягивало к нему восхищенных слушателей. Справа и слева к нему прильнули красивые девицы, еще три или четыре вились вокруг. Виридовикс поймал взгляд Скавра и ответил ему довольной ухмылкой, живо напомнив трибуну разомлевшего дикого кота. Марк улыбнулся, но желания последовать примеру кельта у него в этот раз не было.

Другие группы гостей также не привлекали его. Чиновники смотрели на солдат с неприязнью. Скавр не был профессиональным военным до такой степени, чтобы с искренним интересом обсуждать достоинства мечей и луков. Он также не мог (как, например, Горгидас) беседовать о далеких странах: он был достаточно равнодушен и к самому Видессосу. Бросив тут и там по вежливой реплике, он оказался один, и торжественный банкет осточертел ему еще до того, как успел по-настоящему начаться. Чувствуя себя пятым колесом в телеге, Марк решил выпить еще один бокальчик вина. И только он потянулся за кувшином, как чей-то мягкий голос спросил его:

– Музыканты сегодня неплохо играют, не правда ли?

– Хм-м? – Он повернулся так резко, что вино плеснуло на пол. – Да, госпожа моя, действительно. Очень приятная музыка.

На самом деле у Марка не было никакого музыкального слуха, а тихая мелодия, звучащая в зале, почти не достигала его ушей, но надо же было как-то поддержать разговор.

Женщина была такой же высокой, как и большинство мужчин в этом зале. Ее прямые черные волосы слегка вились, ниспадая на плечи, и уложены они были гораздо проще, чем у большинства здешних дам, предпочитающих замысловатые завитки. Ей это шло. Глаза у женщины были небесно-голубого цвета, и платье под цвет глаз, с белыми кружевами и короткими рукавами, подбитыми мехом, мягко облегало ее фигуру. «Прекрасная женщина», – подумал Марк.

– Вы, римляне, – несмотря на досадную ошибку слуги у входа, она произнесла это слово правильно, – вы, римляне, кажется, прибыли издалека. Скажи мне, похожа ли музыка твоей родины на ту, которую играют здесь?

«Лучше бы она выбрала другую тему для разговора!» – мелькнуло у него в голове. Подумав немного, трибун ответил:

– Не очень, госпожа моя…

– О, прошу прощения, – сказала она, улыбаясь. – Меня зовут Хелвис. Твое имя Марк, не так ли?

– Да. Ты из Намдалена, верно?

Догадка оказалась правильной. Черты ее лица не были по-видессиански точеными, да и имен таких здесь не встречалось.

Она кивнула и снова улыбнулась. «Какой чувственный рот!..» – отметил Марк.

– Вы уже успели познакомиться с нашими ммлями, – сказала она, а затем, как и опасался трибун, вернулась к прежней теме: – Чем же отличается ваша музыка от нашей?

Скавр невольно скорчил гримасу. О римской музыке он знал совсем немного, а о местной – еще меньше. Хуже всего было то, что его запас видессианских слов, вполне приемлемый для бесед о казарме, имел большие бреши по части таких вещей, как музыка. Наконец он сказал:

– Ну, мы играем так.

И изобразил флейту.

Хелвис назвала этот инструмент по-своему.

– У нас тоже есть нечто подобное. А еще?

– Мы дергаем за струны, вместо того чтобы водить по ним вон той штукой.

– Это смычок, – подсказала Хелвис.

– И еще я никогда не видел ничего похожего на ту высокую коробку, по которой стучат пальцами музыканты.

Она удивленно подняла брови:

– У вас нет клавикордов? Как странно!

– Он всего два дня в городе, дорогая, а ты уже мучаешь его разговорами о клавикордах?

Офицер дворцовой охраны обнял Хелвис с фамильярностью, говорившей о том, что они знали друг друга не один год.

– Меня никто не мучил, – начал было Скавр, но Хемонд (это был он) только фыркнул:

– Не надо, дружище, я же все понимаю! Ей только дай поговорить о музыке, и это будет длиться вечно. Пойдем, любимая, – сказал он Хелвис, – ты должна попробовать жареных креветок. Невероятно вкусно. – И он заранее облизнулся.

Марк допил вино одним большим глотком. Разговор его не порадовал. Впрочем, если Хелвис и Хемонд женаты, то ему нечего и думать об этом… И все же… Она показалась такой дружелюбной и ненавязчивой, такой открытой… И она была так прекрасна.

Многие намдалени выбривают волосы на затылке от уха до уха, чтобы шлем легче сидел на голове. «На редкость безобразный обычай», – решил трибун и почему-то почувствовал себя немного лучше.

Через несколько минут пришли Сфранцез и Туризин. Вероятно, их прибытие было сигналом. Слуги тут же подбежали к столам, убрали вино и закуски, а вместо них расставили длинные обеденные столы и высокие прямые позолоченные стулья для гостей. Они работали с ловкостью, говорившей о большой практике, отшлифовавшей все их движения, и только закончили устанавливать первый длинный стол, как лакей провозгласил:

– Его Высочество Севастократор Туризин Гаврас и высокорожденная госпожа Комитта Рангаве! Ее Высочество Принцесса Алипия Гавра! – Затем, как и полагалось по этикету: – Его Императорское Величество Автократор Маврикиос Гаврас!

Марк ожидал, что сейчас весь зал повалится на пол, и уже приготовился вызвать у окружающих шок своим поведением. Но так как этот банкет был церемонией скорее светской, чем официальной, мужчины только поклонились, а дамы сделали реверанс.

Дама Туризина Гавраса была красавица с кожей оливкового цвета и блестящими черными глазами – вполне под стать горячему Севастократору. Она, безусловно, затмевала Принцессу Алипию, единственную дочь Маврикиоса от его давно умершей жены. Ее высокое происхождение было, вероятно, причиной тому, что Алипия все еще не была замужем: или она считалась слишком ценной политической картой для того, чтобы разыграть ее только один раз. Принцесса была красива, но ничем не походила на ослепительных дам Видессоса. Ее внимание, казалось, было направлено куда-то в глубину, в себя, и она шла по залу, не замечая людей, кишевших вокруг нее.

Она, но не ее отец.

– Вы все тут торчали и набивали себе животы, в то время как я был занят делами, – загудел он. – А ведь я тоже голоден!

Скавр думал, что римлян посадят вместе с прочими наемниками, но слуга-евнух повел его за другой стол.

– Это торжество устроено в вашу честь, и было бы только правильно посадить вас рядом с Императором.

Так как познания Марка по части видессианского этикета были весьма скудными, он предпочел бы уклониться от этой чести, но непоколебимый слуга добился своего и мягко, но настойчиво провел его к столу. Так что, вместо того чтобы оказаться среди солдат, Марк увидел вокруг себя компанию благородных дворян и послов, аккредитованных при дворе Видессоса. Стулья с прямыми спинками оказались неудобными, как он и догадывался. Марк огляделся по сторонам. Он сидел между маленьким тщедушным человечком, с которым разговаривал Горгидас, и высоким худым мужчиной, который казался видессианином в одежде халога. Он представился как Катаколон Кекамнеос. Решив, что это видессианское имя, трибун спросил:

– Вы из Видессоса, не правда ли?

– Нет, это не так, – ответил Кекамнеос, произнося слова со старинным акцентом. – Я посол Его Величества Короля Сиреолиса из Агдера. Кстати говоря, по рождению он выше, чем большинство дворян в этом жалком городе.

Человек из Агдера надменно посмотрел вокруг, как бы проверяя, осмелится ли кто-нибудь возражать ему. Посол говорил с редкой для этого города прямотой, но, как большинство северян, он был немногословен и после каждой фразы погружался в мрачное молчание.

Второй сосед Марка толкнул его в бок.

– Вы, наверное, подумали, что старик Катаколон проглотил трость? – прошептал он, улыбаясь. – А, вы не знаете, кто я такой? Мое имя – Тасо Ванес, я посланник кагана Вологеса из Катриша и обладаю дипломатической неприкосновенностью. Кроме того, Кекамнеос уже много лет называет меня сумасшедшим, не так ли, старый плут?

– Ты этого заслуживаешь, – проворчал Кекамнеос, но на его жестком лице мелькнула усмешка. Видимо, он привык прощать Ванесу многое.

Болтун-посланник снова повернулся к Скавру.

– Я видел, как вы восхищались моей бородой несколько минут назад.

Вообще-то это не было правдой, и Марк думал совсем о другом, глядя на неровную бородку посла.

– Да, я… – начал он.

– Ужасно, не правда ли? Мой повелитель Вологес думает, что из-за нее я буду выглядеть как настоящий камор, а не как видессианин из простонародья. Можно подумать, что мне это угрожает. – Он ткнул пальцем в эмиссара Каганата Татагуш. – Эй, Гавтруз, мясная бочка, ты еще не напился?

– Нет еще, – ответил Гавтруз, который был похож на бородатый валун. – Но пьян я буду, можешь не сомневаться.

– Экая свинья, – сказал Тасо. – Но приятная свинья и хороший товарищ. Он может говорить на чистейшем видессианском, если захочет, но это случается не так часто.

Слегка растерявшийся от болтовни катриша Марк обрадовался, когда внесли подносы с едой. Чаще других подавали блюда из рыбы, что не удивило его: море было у самого города и в изобилии снабжало горожан своими дарами. Марк увидел знакомого с детства жареного тунца, акульи плавники, омаров под лимонным соусом, а также большое блюдо с крабами, креветками и раками. И, конечно же, устрицы.

Виридовкис, сидящий недалеко от Марка, взял одну из устриц с блюда с колотым льдом и, подозрительно взглянув на нее, проглотил. Похоже, результат не принес ему удовлетворения. Он покосился на девушку, сидевшую рядом с ним, и сказал Марку:

– Если уж приходится есть вот такое, то лучше употреблять это в теплом виде.

Марк поперхнулся. Он подумал, что кельт мог бы изменить своей обычной бестактности, хотя бы ради Принцессы Алипии, которая сидела напротив. Между тем она спросила:

– Что ваш друг думает об этих устрицах?

Марк вдруг понял, что Виридовикс говорил по-латыни. «Ну что, дурень, – сказал он сам себе, – а ты-то думал, что музыка – плохая тема для разговора. Как ты собираешься объяснить Принцессе это?»

Ему пришлось увильнуть от прямого ответа.

– Он сказал, что предпочитает устриц теплыми, Ваше Высочество.

– Странно. Почему такое невинное замечание так ошеломило тебя? – произнесла она и, к его облегчению, оставила трибуна в покое.

Седовласый слуга осторожно тронул Марка за плечо. Поставив перед ним небольшое фарфоровое блюдо, он прошептал:

– Сельдь в винном соусе, мой господин. От Его Высочества Севастоса. Его Высочество сказал, что это восхитительно.

Слишком хорошо помня встречу с Севастосом, Марк взглянул на Варданеса Сфранцеза. Тот поднял руку в дружеском приветствии. Трибун понял, что обязан попробовать рыбку, но он не мог забыть, как хищно оскалился министр на смотре в казарме. Римлянин вздохнул и взял кусочек. Рыбка была очень вкусной.

Алипия заметила его колебания.

– Каждый, кто наблюдал бы за вами сейчас, мог бы решить, что это ваша последняя трапеза, – проговорила она.

«Черт бы побрал эту женщину! Она видит все», – подумал он, покраснев. Неужели он никогда не сможет поговорить с ней, не прибегая к вранью?

– Ваше Высочество, я не мог отказаться от угощения, предложенного Сфранцезом, но боюсь, что селедка и мой желудок не слишком подходят друг другу. Поэтому я и замялся.

Вскоре трибун обнаружил, что солгал лишь наполовину. Острая рыба действительно жгла его внутренности. Между тем слова Марка так развеселили Алипию, что, не удержавшись, она прыснула, и, если бы римлянин увидел, как в этот момент взглянул на него Сфранцез, он бы снова пожалел о селедке. То, что офицеру наемников опасно смешить Принцессу, даже не приходило ему в голову.

Севастократор Туризин остался пировать, но Император и его дочь, прибывшие на банкет с опозданием, ушли рано. После их ухода все оживились. Двое кочевников из степи, оттесненные на дальний угол стола, не нашли ничего лучшего, как затеять драку. Один из них, с лисьим лицом и напомаженными усами, издал громкий боевой клич и разбил свою кружку о голову противника. Соседи быстро разняли их, прежде чем они успели схватиться за ножи.

– Какое падение нравов! – сказал Тасо Ванес. – Неужели они не могли оставить свои кровавые распри дома?

По Палате Девятнадцати Диванов понеслись обрывки пьяных песен. Виридовикс протяжно затянул длинную галльскую песню, и стеклянные бокалы на столах задрожали.

– Если уж медведь наступил тебе на ухо, то старайся, по крайней мере, вести себя так, чтобы никто об этом не догадывался! – рявкнул Гай Филипп. Кельт сделал вид, что не слышит.

Несколько каморов пели на своем родном языке. Гавтруз из Татагуша окинул их пьяным взором и счел уместным присоединиться.

– Какое неуважение, – снова повторил Тасо, который понимал язык степняков. – На празднества нельзя приглашать каморов, потому что они не могут удержаться от пьянства и начинают призывать всяческих демонов. Между прочим, у многих из них в сердце скрывается Скотос. Служить Добру им слишком скучно.

От вина голова римлянина стала тяжелой, он уже не помнил, сколько раз наполнял свой серебряный бокал вином из кувшина. Катаколон Кекамнеос уже ушел. Марк не слишком опечалился этому. Северянин с его неподвижным вытянутым лицом мог испортить любое торжество. Виридовикс тоже куда-то исчез, но не один. Скавр не мог припомнить, ушел ли кельт с той болтливой девушкой, что не отходила от него весь вечер, или с какой-нибудь другой. Мимолетно позавидовав ему, римлянин сделал еще один большой глоток вина. Его собственные приключения с женщинами в этот вечер были неудачны, с какой стороны ни посмотри. Он медленно поднялся, чтобы наполнить свой бокал в последний раз, перед тем как вернуться в казарму. По крайней мере, ему не придется стучать зубами от холода во время десятиминутной прогулки поздней темной ночью.

Ванес тоже поднялся.

– Позволь мне проводить тебя, – сказал он. – Мне хотелось бы побольше узнать о твоем королевстве – Кизар, так?

Марк с трудом мог припомнить, о чем он говорил, но Ванес был хорошей компанией. Вдвоем они добрались до конца стола. На мозаичном полу было разлито что-то жирное. Марк поскользнулся и широко раскинул руки, чтобы удержать равновесие. Он устоял на ногах, но вино из его бокала плеснуло на белую одежду посла Йорд.

– Прошу прощения, мой господин, – начал он и остановился в замешательства. – Прошу прощения еще раз, к сожалению, я не знаю вашего имени.

– Ах вот как? – Ярость, сдерживаемая и оттого еще более жуткая, заклокотала в голосе йорда. Он медленно поднялся и навис над римлянином, как башня. Глаза его были прикрыты покрывалом, но Скавр знал, что за ним наблюдает пламенный взор.

– Так ты не знаешь? Тогда ты можешь называть меня Авшахин.

Тасо Ванес нервно кашлянул.

– Мой господин Авшар шутит, называя себя именем короля. Он понимает, конечно, все, что мой друг не хотел его оскорбить. Возможно, его кубок слишком часто бывал полон до краев.

Авшар перевел свой невидимый, но огненный взгляд на катриша.

– Маленький человечек, тебя это не касается. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы я… – Его голос был все еще мягким, но в нем уже появилась сталь, звенящая, как ручей под тонким льдом.

Ванес, посерев от страха, отступил и покачал головой.

– Прекрасно.

Йорд нанес Марку жестокий удар в лицо, от которого римлянин упал на пол с разбитыми губами.

– Собака! Свинья! Ползучий червяк! Разве мало того, что я должен находиться в городе моих врагов? Вдобавок я должен подвергаться оскорблениям рабов Видессоса! Выбирай оружие, которым я убью тебя, шакал-наемник, эта будет твоей последней привилегией!

Все в зале внезапно замерло. Глаза всех присутствующих остановились на римлянине, который сразу понял, что именно имел в виду Авшар. Странное дело, он был благодарен Авшару за то, что тот ударил его. Этот удар и ярость, вспыхнувшая вслед за тем, уничтожили весь хмель в его голове. Не без удивления он услышал свой твердый голос:

– Я запачкал твою одежду случайно, и ты прекрасно знаешь это. Но если ты настаиваешь, я и мой меч к твоим услугам.

Авшар откинул голову и холодно расхохотался:

– Пусть будет так. Ты сам назвал оружие, которое принесет тебе гибель. Мебод! – позвал он, и вечно испуганный слуга-йорд появился перед ним. – Принеси-ка мое оружие и доспехи из моих апартаментов. – Он насмешливо поклонился Марку. – Видессиане не придут в восторг, узнав, что их жалкого наемника убил именно я. Увы и ах, ваш любимый Император не присутствует при этом.

Тасо Ванес дергал Скавра за руку.

– Ты что, рехнулся? Это самый опытный и безжалостный рубака из всех, кого я встречал, победитель в бесчисленных поединках и вдобавок ко всему – колдун. Проси у него сейчас же прощения, или через минуту он перережет тебе горло!

– Я дважды просил у него прощения, но сегодня у него нет настроения прощать. И кроме того, – Марк подумал о своем магическом мече, – я знаю кое-что, чего не знает он.

Гай Филипп был настолько пьян, что не мог твердо держаться на ногах, но оценить опытность противника он был в состоянии.

– Этот сын грязи размером с башню, скорее всего, постарается достать тебя сверху. Тебе трудно будет обороняться. Постарайся ударить его в грудь.

Марк кивнул. Он и сам подумал об этом.

– Пошли кого-нибудь за моим щитом, хорошо?

– Адиатун уже побежал за ним.

– Прекрасно.

Пока все ждали бойцов, которые надевали на себя доспехи и вооружались, с десяток высших офицеров расчищали пространство, отодвигая столы и стулья. Многие уже делали ставки. По отдельным выкрикам Марк понял, что его считают обреченным. И поэтому ему особенно приятно было слышать чистое контральто Хелвис:

– Три золотых за римлянина!

Гавтруз из Татагуша принял ее пари.

Севастократор Туризин Гаврас подозвал Варданеса Сфранцеза:

– Кто тебе нравится больше, чернильная твоя душа?

На лице Севастоса отразилась неприязнь ко всем троим: Гаврасу, Авшару и Скавру. Он поскреб свой тщательно выбритый подбородок.

– Хоть это и печально, но я думаю, что йорд победит.

– Ты рискнешь на сто золотых? – спросил Туризин.

Сфранцез снова поколебался, потом кивнул.

– Договорились! – воскликнул Туризин.

Марку было приятно, что Севастократор поставил на него, но он понимал, что брат Императора точно так же поставил бы на Авшара, если бы Сфранцез выбрал Марка.

Когда слуга посла вернулся с доспехами и оружием своего господина, у присутствующих вырвался крик. Марк удивился, увидев, что Авшар предпочитает длинный прямой меч кривым саблям – излюбленному оружию жителей Запада. Щит его был круглым, усеянным острыми железными шипами. На поле цвета засохшей крови красовался герб Йорда – черная пантера в прыжке.

Через несколько минут вернулся Адиатун со скутумом трибуна.

– Заруби его, пусть сожрут его вороны, – сказал он и хлопнул Скавра по плечу.

Римлянин уже собирался вынуть меч из ножен, когда вдруг вспомнил что-то еще. Он спросил Тасо Ванеса:

– Разве Авшар хочет, чтобы я запачкал свою кирасу?

Ванес отрицательно потряс головой:

– Все знают, что он носит под одеждой кольчугу. Ты же слышал, что он – вражеский посол.

В последнюю секунду перед началом боя Марк думал только об одном: любопытно, много ли выпил Авшар. А потом не осталось времени и для этих мыслей. Было только кольцо внимательных глаз и в середине этого круга – он с Йорда. Когда Авшар бросился вперед, трибун забыл и о зрителях.

Для человека столь высокого роста посол был дьявольски быстр и ловок. Марк отразил его первый удар щитом и чуть не поскользнулся, так силен был удар. Молясь только о том, чтобы не сломать руку, державшую щит, он ответил ударом прямо в невидимое лицо Авшара. Йорд отскочил назад и затем снова напал, ударив сбоку. Казалось, у Авшара было столько же рук, сколько у паука, и каждая держала по мечу. В течение нескольких секунд Марк получил две царапины (одну на правой руке, другую, к счастью неглубокую, на груди). Щит его был измят и начал ломаться. Авшар наносил тяжелые удары с методичностью кузнеца, стучащего по наковальне. Подавив отчаяние, Марк перешел в атаку. Авшар принял удар на щит. Щит не треснул, как надеялся римлянин, но от неожиданности Авшар отступил на два шага. Он одобрительно махнул мечом.

– У тебя неплохое оружие, мошенник, но найдутся защитные чары и от такого меча.

И все же теперь он дрался более осторожно. Как только тяжелая битва выветрила остатки хмеля из головы Скавра, римлянин стал чувствовать себя уверенней. Он бросился в атаку, его клинок сверкал то высоко, то низко, а Авшар медленно и неохотно, но отступал. И вдруг молчавший до той поры йорд стал тихо, нараспев произносить странные слова. Он напевал на непонятном языке, резком, суровом, ледяном, и это было хуже, чем его мертвенный смех. Огонь факелов стал тускнеть и почти померк в паутине темноты, которая разливалась перед глазами Марка. Но по всей длине меча римлянина на символах друидов появились горящие огоньки, и их золотое сияние разбило чары. Скавр едва успел отразить удар, направленный в лицо. Все это заняло не больше нескольких секунд. Он услышал женский голос и решил, что кричит Хелвис:

– Без чародейства!

– Вот еще! Для такого червя этого и не нужно! – зарычал Авшар, но бормотать заклинания перестал.

Теперь пришел черед трибуна. Один из его ударов раскрошил щит Авшара. Одежда посла Йорда покрылась красными пятнами, на этот раз не от вина. Взвыв от дикой ярости, Авшар снова атаковал, желая подавить противника своей силой. Выстоять против него было равноценно тому, что выдержать ураган бешеной стали, но в своем гневе Авшар стал неосторожен, и Марк тут же воспользовался этим. Он сделал ложный выпад в лицо Авшара, а затем так же быстро направил удар в живот врага. Йорд поспешно опустил меч, чтобы отбить этот удар, не догадавшись, что и он, в свою очередь, был отвлекающим маневром. Меч римлянина, как молния, скользнул к виску врага. Хотя слабый отражающий выпад не остановил меча Марка, Скавр слегка повернул кисть руки. Поэтому его клинок, вместо того чтобы ударить Авшара острием, попал ему по виску плашмя. Йорд покачнулся, как подрубленное дерево, затем упал на спину и выронил меч. Скавр шагнул было к поврежденному врагу, но передумал и покачал головой.

– Убивать побежденного противника – работа для мясника, – сказал он. – Это он поссорился со мной, а не я с ним.

Марк медленно вложил меч в ножны. Он почти не слышал тех возбужденных поздравлений, что сыпались на него со всех сторон. Гай Филипп, как всегда, был верен своей практичности.

– Этот негодяй – последний подонок, – сказал он об Авшаре, который стоял у стены, опираясь на плечо своего слуги, – ты должен был прикончить его, когда у тебя была такая возможность.

Хелвис горячо сжала руку Марка (это было даже лучше, чем слова) и быстро поцеловала его, а Хемонд хлопнул его по спине и громко прокричал в ухо победителю свои пьяные поздравления. Тасо Ванес, который был рад увидеть Авшара побежденным, подошел к Скавру, чтобы предупредить его о последствиях такой победы.

– Я полагаю, – проворчал маленький человечек из Катриша, – что ты уже решил, будто можешь в одиночку завоевать Машиз и что все девушки Видессоса упадут после этого в твои объятия. – Мысли Марка на мгновение обратились к Хелвис, но Ванес продолжал: – Не обольщайся! Несколько лет назад Авшар возглавлял банду йордов, которая бесчинствовала вдоль западных границ Видессоса, и один князь по имени Марзофлос здорово потрепал его отряд. На следующий год, весной, гигантская змея, каких никогда не видали в тех краях, одним глотком сожрала Марзофлоса.

– Какая чушь, – нервно сказал Марк.

– Возможно, и так, но у йорда длинные руки. В общем, будь осторожен. Умный всегда расслышит хороший совет.

И он быстро удалился, как бы опровергая любую мысль о том, что между этим чужестранцем, дерзко схватившимся с Авшаром, и им может быть что-то общее.

4

Когда Адиатун прибежал за щитом Марка, он, должно быть, разбудил в казарме всех легионеров. Ярко пылали факелы, никто не спал – все сидели и переговаривались. Вернувшись, Марк обнаружил их в полном вооружении, готовыми в случае гибели командира отомстить за него.

– Вы не слишком-то доверяете опытности своего трибуна, – сказал он, пытаясь скрыть радость.

Легионеры громко крикнули «ура!» и начали расспрашивать о подробностях поединка. Он рассказал все как мог, попутно снимая с себя доспехи.

Глаза его слипались от усталости, и в конце концов он не смог уже говорить. Гай Филипп подошел к легионерам.

– На сегодня хватит. Остальное вы услышите утром. Рано утром! – грозно добавил он. – Последние дни у вас не было нарядов. Понятно: мы здесь устраивались… Но не надейтесь, что это войдет в правило.

Как и предвидел центурион, речь его прерывалась вздохами слушателей, но он сумел избавить Скавра от дальнейших расспросов. Факелы погасли один за другим. Трибун забрался под толстое шерстяное одеяло и был так счастлив возможности заснуть, как никогда прежде.

Казалось, прошло всего несколько минут с того момента, как он лег в постель, а розовый свет восхода уже струился в окна. Все еще сонными глазами он увидел Виридовикса, который гневно нависал над ним.

– Черт бы тебя побрал, бесчувственный негодяй, не имеющий сердца! – воскликнул галл.

Марк приподнялся, опираясь на локоть.

– Тебе-то я чем не угодил? – хрипло спросил он.

– Чем не угодил? Ты что, совсем свихнулся? Самый лучший поединок с той поры, как мы очутились здесь, и я не был при этом событии! Почему ты не послал за мной, чтобы я смог увидеть бой своими глазами? Почему мне пришлось довольствоваться пересказами?

Марк осторожно сел на кровати. Хотя особых планов на это утро у него не было, в них явно не входило успокаивать разъяренного галла.

– Прежде всего, – напомнил он, – я не имел ни малейшего понятия о том, где ты находился. Ведь ты ушел с обеда раньше, еще до того, как я столкнулся с Авшаром. И, кроме того, если мне не изменяет память, ты ушел не один.

– А, пустяки!.. Холодная и неуклюжая девка. Хотя грудь у нее была чудесная.

«Должно быть, он о служанке», – решил Марк.

– Но не в этом дело, совсем не в этом, – продолжал кельт. – Девку найти можно всегда, а вот хороший поединок – редкость.

Марк понял, что кельт говорит абсолютно серьезно, и в замешательстве покачал головой. Он просто не мог понять отношения галла к войне. Некоторые римляне жаждали крови, это правда, но для большинства из них (включая Марка) война была просто необходимостью, с которой нужно было покончить и как можно скорее.

– Ты очень странный человек, Виридовикс, – сказал он наконец.

Виридовикс хмыкнул:

– Если бы ты посмотрел на себя моими глазами, ты тоже нашел бы себя весьма нелепым. Как-то за несколько лет до вашего прихода один грек проходил через наши земли (кстати, вам, римлянам, эта земля не принадлежит). Он тоже решил забрать ее у нас. Я думаю, что он был ненормальный, этот грек. У него были странные часы со всякими шестеренками и ремнями и еще черт знает с чем, и он все время что-то в них ковырял, чтобы они работали исправно. Иногда ты становишься немного похож на него – только ты пытаешься ковыряться в людях. Если ты их не понимаешь, то почему думаешь, что не правы они, а не ты?

Марк поразмыслил с минуту и решил, что, возможно, в словах кельта была доля правды.

– А что случилось с греком?

– Я надеялся, что ты спросишь об этом, – с легкой насмешкой сказал кельт. – Он сидел под старым сухим деревом, играя, как обычно, со своими часами, когда сухая ветка, на которую он не обратил внимания, свалилась на его дурную голову и сплющила нашего завоевателя так, что его тело можно было просунуть между двумя досками. Вот бедняга… Подумай, такая участь может когда-нибудь постигнуть и тебя.

Скавр сердито фыркнул:

– А, чтоб тебя чума взяла! Если ты собираешься рассказывать поучительные басни, то оденься в синий плащ, как жрец Фоса. Кровожадного кельта я еще могу кое-как выдержать, но пусть боги спасут меня от кельта, читающего мораль.

События минувшей ночи дали трибуну основание полагать, что он заслужил небольшой отдых от утренних тренировок. Он попросил Гая Филиппа взять эту обязанность на себя. Город, который увидели римляне в первый день, возбудил его любопытство, и Марку захотелось рассмотреть его получше. Видессос был больше, интереснее и оживленнее, чем Рим. Он хотел почувствовать вкус этой жизни, ему недоставало беглого взгляда, который он бросил на столицу во время их марша.

Выйдя из тихого изысканного императорского квартала, Марк пошел в сторону бурлящего Форума Паламас – площади, которая носила имя Императора Видессоса, правившего Империей около девятисот лет назад. В центре площади стоял высокий обелиск из красного гранита, от которого расходились дороги во все уголки Империи. У подножия колонны на колья были насажены две головы, почти лишенные мяса и кожи, выклеванные птицами и высушенные временем. Надписи под ними извещали прохожих о преступлениях, совершенных когда-то обладателями этих голов. Познаний в видессианском языке Марка было недостаточно, чтобы бегло читать, но после нескольких попыток он понял, что то были головы двух восставших генералов, которые решили обратиться за помощью к Йорду. «Ну что ж, – подумал он, – они вполне заслужили того места, которое в конце концов заняли». Прохожие не обращали никакого внимания на эти жуткие трофеи. Они и раньше видели головы на кольях и знали, что эти – не последние.

Зато на Скавра прохожие глядели во все глаза. Он думал, что сможет подобно тысячам других чужестранцев затеряться в толпе, но новости, с невероятной быстротой распространяющиеся в любом большом городе, сразу выделили его – победителя Авшара. Люди толпились вокруг, чтобы пожать ему руку, похлопать по плечу, просто коснуться и отойти в изумлении. По их реакции он начал понимать, как велик был страх перед Йордом. От восторженных зрителей не было отбоя. Торговцы и разносчики наперебой предлагали ему свои товары: жареных дроздов с маковыми зернами, рыбу, поджаренный соленый миндаль, бронзовую статуэтку, амулеты и талисманы от несварения желудка, поноса и дурного глаза, приглашали отведать вино и пиво из любой части Империи и запредельных стран, купить заранее составленные любовные стихи (к сожалению, адресованные мужчине). Никто не хотел слушать его возражений, и никто не хотел брать даже медной монеты в уплату.

– Для меня большая честь обслужить римлянина, – произнес булочник с достоинством. Это был крупный мужчина с грубым лицом и густыми усами. Он улыбнулся и подал трибуну большую, сладкую, только что выпеченную булочку, приправленную корицей и ромом.

Пытаясь спастись от этой невероятной популярности, Марк скрылся с Форума Паламас, свернув в боковые улицы. В таком лабиринте было нетрудно заблудиться, что с ним и произошло. Долгие блуждания наугад привели его в квартал, застроенный маленькими домами (когда-то великолепными, а сейчас заброшенными, с облупленной штукатуркой), лавками, товары в которых были подозрительно дешевы или столь же странно дороги. Парни в ярких штанах и широких туниках (такую одежду носили члены уличных шаек) бродили вокруг по двое, по трое. Это было гнилое дно Видессоса, которое Марк отнюдь не стремился изучать. Он уже собирался поскорее убраться отсюда, поскольку не чувствовал себя в безопасности, не имея за спиной по меньшей мере манипулы. И вдруг почувствовал, как чьи-то липкие пальцы шарят по его поясу в поисках кошелька. Так как он ожидал чего-то в этом роде, ему было очень просто быстро развернуться и схватить неловкого вора за руку так сильно, что тот не смог вырваться. Марк думал, что поймал одного из мальчишек-карманников, наводнивших этот район города. Но пленник оказался его ровесником, одетым в изношенную одежду. Он не пошевелился. На лице вора было написано глубокое отчаяние.

– Ладно, проклятый наемник, ты меня поймал. Все равно хуже, чем есть, ты не сделаешь. Я в любом случае подохну от голода через несколько дней, – сказал он.

Он и вправду был очень худым. Рубашка и штаны висели на нем как на вешалке, а кожа резко обтягивала скулы. Но плечи его были широкими и руки достаточно крепкими, а его жесткая речь, его манеры – все это свидетельствовало о том, что он больше привык идти за плугом, чем тянуть кошельки из карманов. «Это прирожденный солдат», – подумал Марк, уже видевший подобное выражение на лицах бойцов, потерпевших поражение под натиском превосходящих сил врага.

– Если бы ты попросил у меня денег, я дал бы тебе с радостью, – сказал он, освобождая руку пленника.

– Не хочу подачек ни от кого, и меньше всего – от грязного наемника, – резко ответил человек. – Из-за вашего брата я и оказался на самом дне жизни. Молю Фоса, чтобы не быть вам обязанным чем-то еще. – Он заколебался. – Разве ты не собираешься сдать меня эпарху?

Правосудие городского губернатора было быстрым, действенным и суровым. Попадись Скавру один из уличных бродяг, он бы сразу отвел его к эпарху. Но что делал в трущобах Видессоса этот крестьянин? Что довело его до мелкого воровства? И почему он обвинял в своих несчастиях наемных солдат? Он походил на профессионального вора не больше, чем Марк – на плотника.

Трибун принял решение.

– Я собираюсь заплатить за обед и кувшин вина для тебя. Подожди… – Он увидел, что тот уже поднимает руку в знак протеста. – В обмен на это ты ответишь на мои вопросы. И прежде всего – почему ты так не любишь наемников. Договорились?

Тощий оборванный человек почесал худую шею:

– Моя гордость говорит «нет», а желудок почему-то говорит «да». Я не слишком часто слушал его в последнее время. Ты очень странный человек. Знаешь, я никогда не видел таких доспехов, как у тебя. И говоришь ты смешно. Ты первый наемный солдат, который, вместо того чтобы ударить меня, решил накормить голодного человека. Меня зовут Фостис Апокавкос, и я очень благодарен тебе за доброту.

Скавр тоже назвал себя.

Таверна, куда привел его Фостис, была просто грязной дырой. Хозяин жарил куски мяса неизвестного происхождения на прогорклом масле и подавал его на большой лепешке из ячменя с маковыми зернами. Лучше было даже не думать, какого качества было вино, преподнесенное хозяином. То, что Апокавкос не мог позволить себе даже такой еды, показывало, насколько он обнищал.

Добрых полчаса его рот был слишком занят для досужих бесед. Наконец Фостис остановился, громко рыгнул и погладил живот.

– Я так привык быть голодным, что забыл, как это здорово – чувствовать себя сытым. Так ты хочешь услышать мою историю?

– И даже больше, чем раньше. Я никогда не видел человека, который бы так много ел.

Фостис хмыкнул:

– Если желудок совсем пуст, то потребуется немало еды, чтобы его наполнить. – Он глотнул из кружки немного вина. – Гадость, правда? Я был слишком голоден, чтобы распробовать его раньше. А знаешь, я выращивал лозу получше, чем эта… Вот с этого и начну. Я жил в провинции Рабан, недалеко от границы с Йордом. Ты знаешь эти места?

– Не очень, – ответил Марк. – Я новичок в Видессосе.

– Так я и думал. Ну что ж, это на другой стороне Бычьего Брода, с месяц пути отсюда. Ферма принадлежала нашей семье так долго, что я уже не помню, сколько поколений сменилось. Мы были не просто крестьяне, мы были частью местного ополчения. Нам вменялось в обязанность посылать солдат в случае войны и держать наготове лошадь и оружие, чтобы встретить бой в любую минуту. За это нас освободили от налогов. Нам даже иногда платили – когда государство было в состоянии позволить себе такое. Так, во всяком случае, объяснял мне мой дедушка. Даже не верится, что это правда, верно? Мой дед родился в тот год, когда семья Манкафас купила всю землю в деревне, включая и нашу. Так что мы стали служить не государству, а Манкафасам, и это было не так уж плохо – ведь они не давали сборщикам податей сесть нам на шею.

Марк подумал, что так обстояли дела и в Риме, когда уходящие в отставку ветераны получали земли не от сената, а от своих командиров. Все это было так похоже на римские беспорядки, что он вполне мог догадаться, что скажет Апокавкос дальше.

– Конечно, сборщики были не слишком счастливы утратой налогов, да и Манкафасы не радовались тому, что им приходится платить бешеные деньги за ту землю, которой они владели. Пять лет назад Фостис Манкафас (меня назвали его именем) поднял восстание. Его поддержали многие знатные семьи в округе. Это было за год до того, как Маврикиос Гаврас стал Императором. Но власти собрали большие силы и нас смяли, – сказал Апокавкос тихо.

Трибун отметил про себя, что крестьянин встал на сторону своего хозяина без колебаний. А еще Марк понял, что правящий Император удержал свой трон благодаря восстанию. Фостис продолжал:

– Сборщики налогов растащили по кускам земли Манкафасов и сказали, что все будет так, как в прежние времена, как во времена моего прадеда. Ха! Держи карман шире! Они уже не могли доверять ополчению, ведь мы воевали на стороне знати. И тогда к нам явились чиновники и потребовали все подати с того времени, как прапрадед Фостиса купил наш участок земли. Я держался сколько мог, но после того, как кровопийцы закончили свою работу, у меня не осталось под ногами и клочка земли. Я знал, что больше мне нечего здесь делать. Через год я покинул село. Не слишком преуспел я и здесь, как видишь. Воровать я не умею, лгать тоже. Все, что я могу, – это воевать и ходить за плугом. Так что мне ничего не оставалось, как только умирать от голода, что и случилось бы, если бы я не встретил тебя.

Скавр выслушал историю Апокавкоса не перебивая. Но когда тот замолчал, римлянин подумал, что его рассказ породил больше вопросов, чем ответов.

– Земли твоего хозяина были на границе с Йордом?

– Очень близко от них.

– И он восстал против Императора. Получил ли он поддержку от Йорда?

– От этих навозных червей? Нет, мы воевали и с ним, и с крысами-чиновниками одновременно. Это была одна из причин, по которой нас разбили.

Марк моргнул: похоже, их стратегия была не из лучших. Но что-то еще беспокоило его.

– Ты и твои товарищи – вы были частью местного ополчения?

– Все было так, как я тебе сказал.

– И когда вы восстали, ополчение было распущено?

– Ты что, не слушал, о чем я тут говорил?

– Но… но ведь вы в это время сражались и с Йордом, – сказал трибун. – Как же могли распустить солдат в такое опасное время? Кто занял их место?

Апокавкос подозрительно взглянул на него.

– Кому, как не тебе это знать.

Догадка молнией блеснула в мозгу Скавра, и многое стало ему ясно. Неудивительно, что Империи угрожала опасность! Ее правители, увидев, как жадная до власти знать использует воинов из местных жителей против чиновничьего засилья, решили, что свои солдаты слишком непокорны, чтобы доверять им. У Империи были внешние враги, а кроме того, возникли беспорядки внутри страны. И тогда приближенные Императора наняли солдат, чтобы те воевали за них. Лечение, которое трибун считал более опасным, чем саму болезнь. Наемники хорошо делают свое дело, пока им регулярно платят и пока их офицеры желают именно денег, а не власти. Если же один из этих столпов рухнет… Наемники заменили строптивых местных солдат, но кто удержит в узде самих наемников?

Марк в недоумении покачал головой:

– Ну и неразбериха!

«И римляне в самой ее середине», – подумал он с тревогой.

– Ты самый странный из всех наемников, которых я когда-либо видел, – заметил Апокавкос. – Любой из них сделает все ради своей выгоды, но, судя по твоим словам, ты хочешь знать, как принести пользу Империи. Должен признаться, что не понимаю этого.

Марк подумал с минуту и решил, что Апокавкос прав.

– Я солдат, это правда, но не по призванию. Я никогда не собирался делать военную карьеру. Мои люди и я – мы прибыли сюда издалека – дальше, чем мы (если уж на то пошло) можем себе представить. Видессос взял нас к себе на службу, и Империя теперь – наш дом. Если она рухнет, мы погибнем вместе с ней.

Апокавкос кивнул:

– Я понял почти все, что ты сказал, и мне это нравится. Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что прибыл «очень издалека»? Я не совсем представляю себе, где это может быть…

И снова, вероятно уже в двадцатый раз, трибун рассказал, как римляне (и вспыльчивый галл) очутились в Видессосе. Когда он закончил, Апокавкос уставился на него:

– Ты, кажется, говоришь правду. Никто не сумел бы придумать такую историю только для того, чтобы ему поверили. Во имя Фоса, тысячи людей могли бы рассказать историю моей жизни или нечто похожее на нее, но я не слыхал никогда ничего похожего на твой рассказ. – Он машинально очертил знак Солнца напротив своего сердца.

– Вполне верю, – Скавр пожал плечами. – Но мне еще предстоит решить, что делать с тобой.

Трибуну начинал нравиться этот человек. Даже если бы одной его смелости не хватило, Апокавкос сделал бы все, что от него зависело. И в этом, одобрительно усмехнулся Марк, он был похож на большинство его легионеров. Последняя мысль подсказала ему решение. Он удовлетворенно прищелкнул пальцами.

Те несколько секунд, которые ушли на раздумья, были нелегкими для Апокавкоса. Он все еще не знал, надеяться ли ему на лучшее или приготовиться к худшему.

– Прости, – сказал Скавр, увидев лицо видессианина. – Я вовсе не собирался заставить тебя нервничать. Скажи мне, хотел бы ты стать легионером?

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

– Это как раз то, чего хочу я, – чтобы ты стал одним из нас. Я приведу тебя в нашу казарму, ты получишь одежду, оружие, место рядом с солдатами. Ты воевал и прежде, и такая жизнь не будет слишком тяжела для тебя. Кроме того, ты не очень-то преуспел в столице, так что тебе нечего терять, верно?

– Не буду врать: хуже, чем сейчас, мне еще не было, – признался Апокавкос. Но трудная жизнь в столице уже научила его цинизму и горечи, и следующий вопрос был продиктован подозрительностью: – А что ты получишь с этого?

Скавр усмехнулся:

– Во-первых, хорошего солдата. Не забывай, ведь я наемник. Но это, конечно, не все. Тебе не повезло, и это не твоя вина. Мне кажется, что если я поправлю дело, это будет только справедливо.

Изо всех сил – а их было немало – бывший крестьянин сжал руку Марка.

– Считай меня своим солдатом, – сказал он, и глаза его засияли от радости. – Все, чего я хотел, так это иметь равный со всеми шанс, но я и его никогда не имел. До этой минуты. И кто бы мог подумать, что даст мне его именно чужеземец?

После того как римлянин оплатил счет (безумно дорогой, если задуматься над качеством поданной еды и питья), он попросил Апокавкоса вывести его из этого квартала-лабиринта. Они прошли несколько улиц, и вдруг Апокавкос сказал:

– Теперь твоя очередь показывать дорогу. Эта крысиная нора была единственным районом города, который я хорошо изучил. У меня не было денег, чтобы увидеть все остальное.

Расспрашивая прохожих, они дошли до Форума Паламас. Здесь Марка снова стали осаждать любопытствующие, раздражая его своей назойливостью. От изумления Апокавкос широко раскрыл рот, когда узнал, что его спутник сражался с Авшаром на мечах.

– Я пару раз видел этого гадючьего сына в битве, когда он командовал армией кагана Вулгхаша, разгромившей нас. Он один стоит половины армии, он скользкий как угорь и страшно хитрый. Он разнес наш отряд в клочья.

Барки, площади и здания, составлявшие дворцовый комплекс, поразили его еще больше.

– Теперь я знаю, чего мне ожидать в будущем, – заметил он. – Оно выглядит совсем светлым, даже если это смерть. Клянусь лучами Фоса! И я буду жить прямо возле дворца? Ты можешь себе это представить? Невероятно!

Марк был уверен, что Апокавкос больше разговаривает сам с собой, чем с ним.

Добравшись до римской казармы, они увидели возле нее Зимискеса и Виридовикса, занятых игрой, напоминающей шашки. Многие легионеры (в том числе и галл) очень полюбили эту военную игру видессиан. В отличие от тех игр, которые они знали в Риме, эта требовала не удачи, а лишь ума и опыта.

– Я рад, что ты пришел, – сказал Марку Виридовикс, смахивая фигуры с доски. – Теперь я могу сказать нашему другу: «Я в конце концов побил бы тебя», и никто не сможет назвать меня лжецом.

Но трибун видел, как мало продвинулись фигуры Виридовикса и как много их осталось у Зимискеса. Видессианин, конечно же, держал партию в своих руках, и все трое хорошо знали это (нет, четверо – если приподнятые в удивлении брови Апокавкоса что-нибудь означали). Зимискес хотел что-то сказать, но Виридовикс перебил его.

– Где ты нашел это пугало? – спросил он, указывая пальцем на Апокавкоса.

– Длинная история. – Римлянин повернулся к Зимискесу. – Нэйлос, я рад, что вижу тебя. Я хочу, чтобы ты взял под свою команду этого парня. – Он назвал его имя и познакомил с остальными. – Корми его сытно, дай ему одежду, оружие и место в казарме. Он будет нашим первым почетным римлянином. Он… Что случилось? Ты выглядишь так, словно сейчас загоришься.

– Скавр, я сделаю все, что ты говоришь, а детали ты объяснишь мне позднее. Утром от Императора каждый час приходили посыльные. Думаю, что это имеет отношение ко вчерашнему.

– Так-так, – буркнул Марк. Это несколько меняло дело. Для города он был героем дня, но Императору могла не понравиться схватка с послом соседней державы.

– Интересно, в какую историю я вляпался из-за вчерашнего? Фостис, отправляйся с Зимискесом. Мне нужно побриться, – он все еще отказывался отпускать бороду, – помыться и переодеться.

Следующий гонец от Императора прибыл, когда Марк соскабливал последние клочки щетины под подбородком. С плохо скрываемым нетерпением он ждал, пока Марк примет ванну, наденет чистый плащ.

– Давно пора, – проворчал гонец, когда Марк вышел из комнаты, хотя оба они знали, как быстро трибун привел себя в порядок.

Посланец провел его мимо Палаты Девятнадцати Диванов, мимо Большого Тронного Зала с громадными дверями, украшенными чеканной бронзой, мимо двухэтажного здания казарм (возле него прогуливались намдалени, но Хемонда Марк среди них не увидел) и через сад, где росли вишневые деревья и розовые лепестки устилали землю. Наконец они вступили в спрятанное в глубине сада здание – личные покои императорской семьи, как понял Марк. Он немного успокоился. Если бы Маврикиос хотел наказать его серьезно, он сделал бы это открыто, и честь Йорда была бы таким образом спасена.

Двое ленивых часовых (оба, несомненно, видессиане) сидели на ступеньках лестницы, ведущей в личные покои повелителя. Они сняли свои шлемы и наслаждались теплыми лучами солнца: имперцы любили позагорать. Часовые, видимо, хорошо знали гонца, сопровождавшего Марка, потому что даже для видимости не спросили его, кто и зачем идет к Императору.

Сразу же за порогом Марка встретил мажордом в кафтане малинового цвета с золотым орнаментом в виде летящих журавлей. Он вопросительно взглянул на римлянина.

– Да, именно этот, – сказал посыльный. – Потребовалось немало времени, чтобы найти его, верно?

И не дожидаясь ответа, он ушел, чтобы сообщить Автократору о прибытии трибуна.

– Прошу следовать за мной, – сказал мажордом. Его голос был скорее контральто, чем тенор, а щеки – гладкими, словно у женщины. Как и многие слуги при дворе Видессоса, это был евнух. Марк подумал, что в восточных царствах его собственного мира евнухов ценили по той же причине, что и здесь, – они не могли стать владыками царства, потому что у них не могло быть детей. И тем не менее им не очень доверяли из-за их постоянного близкого контакта с особами, приближенными к Императору. Разумеется, и у этого правила могли быть исключения.

Длинный коридор освещался солнечным светом, льющимся через решетки в потолке, сделанные из алебастра. Когда облака набегали на солнце, мягкие лучи бледнели. Это напоминало игру солнечных бликов на воде.

Во дворце было много интересного. Множество сокровищ, собранных в Империи и течение тысячелетий, были выставлены в залах, услаждая взор императоров – и только императоров. Коридор заполняли мраморные и бронзовые статуи, великолепные изделия из фарфора и керамики, безукоризненно раскрашенные тонкой кистью, бюстами и портретами прежних владык, предметами культа из золота, инкрустированного самоцветами. Был здесь, например, взвившийся на дыбы конь, сделанный из громадного изумруда. Многих диковинных вещей Марк не успел увидеть, потому что гордость не позволяла ему глазеть по сторонам, словно пастуху, попавшему в большой город на праздник. Даже пол был покрыт причудливой мозаикой на охотничьи и сельские темы.

В центре этого великолепия ржавый измятый шлем на небольшом пьедестале показался Скавру явно не на месте.

– Почему он здесь? – спросил трибун.

– Это шлем короля Риштаспа из Макурана (сегодня мы называем эту страну Йорд), снятый с его головы Императором Ласкарисом, когда был взят штурмом Машиз… семьсот… дай подумать… да, семьсот тридцать девять лет назад. Он был отчаянным воином, этот Ласкарис. Вот его портрет над шлемом.

Портрет изображал мужчину средних лет с острой бородой и жестким лицом. На нем была металлическая кольчуга с позолотой, императорская диадема и пурпурные сапоги, которые мог носить только Автократор. Но походил он скорее на старшего центуриона, чем на повелителя видессиан. Левая его рука покоилась на рукояти меча, а правой он держал копье. На копье реял голубой флаг, а на щите был начертан солнечный знак Фоса.

Мажордом продолжал:

– Ласкарис силой обратил в истинную веру весь Макуран, но так как впоследствии Видессос не смог удержать его в составе Империи, они снова ударились в язычество.

Марк внимательно выслушал это, и история ему совсем не понравилась. Религиозная война была чем-то, о чем он раньше никогда не думал. Если люди Макурана были так же преданы своей вере, как видессиане – Фосу, то кровавые схватки между ними могли продолжаться бесконечно.

Евнух провел его в маленькую круглую комнату. Здесь были только диван, стол, несколько стульев и изображение Фоса на стене. Бумаги на столе были отодвинуты на край, чтобы освободить место для простого глиняного кувшина с вином и тарелки с печеньем.

На диване сидели Император Маврикиос Гаврас, его дочь Алипия и толстый человек, которого Марк видел на обеде в Палате Девятнадцати Диванов, но не успел узнать, кто он такой.

– Позволь твой меч, – начал мажордом, но Маврикиос перебил его:

– О, ты можешь идти, Мизизиос. Он пришел сюда не для того, чтобы убить меня, по крайней мере пока. Ведь он меня почти не знает. И не стой как истукан, ожидая, что он упадет предо мной на пол. Это, кажется, против его религии или еще какая-то глупость в том же роде… Иди, ты свободен.

Слегка шокированный, Мизизиос исчез. Как только он ушел, Император махнул рукой недоумевающему Скавру, приглашая его подойти.

– Когда мы одни, а я в хорошем настроении – можешь забыть о церемониях. Сегодня же я в духе, – сказал Гаврас.

Да, это был брат Туризина. Огонь был укрощен, но никогда не потухал окончательно.

– Можешь сказать ему, кто я такой, – произнес пожилой незнакомец. У него было очень некрасивое лицо, белая с подпалинами борода спускалась до пояса. Он был похож одновременно и на ученого, и на целителя, но одежда сразу выдавала в нем жреца: на груди его сиял вышитый золотом и украшенный драгоценными камнями символ Солнца, обведенный голубым кругом.

– Хорошо, – согласился Император, ничуть не задетый фамильярным тоном незнакомца. Было видно, что эти двое знали и любили друг друга уже многие годы. – Чужеземец, этот мешок жира зовется Бальзамоном. Когда я сел на трон, я узнал, что он – Патриарх Видессоса, и был достаточно глуп, чтобы оставить его на этом месте.

– Отец!.. – перебила его Алипия, но в голосе ее не было гнева.

Поклонившись, Марк изучающе посмотрел в лицо Патриарха, думая найти в нем черты той фанатичности, которую он видел в Апсимаре. Но ее не было. Он заметил только мудрость и присутствие чувства юмора. Несмотря на годы, карие глаза священника были все еще ясными и куда более твердыми, чем у большинства более молодых людей.

– Благословляю тебя, мой неверующий друг, – сказал он чистым тенором, дружески, без намека на превосходство. – Садись, я не опасен, это я могу тебе обещать.

Совершенно растерявшись, Марк сел в кресло.

– Тогда к делу, – произнес Гаврас и укоризненно ткнул в римлянина пальцем. – За нападение на посла Каганата Йорд и нанесение ему большого оскорбления ты лишаешься недельного жалованья. Свидетелями этого приговора пусть станут моя дочь Алипия и Патриарх Бальзамон.

Трибун кивнул. Лицо его было неподвижно: он ожидал чего-нибудь в этом роде. Палец Императора опустился, и на его лице появилась улыбка.

– Ну а теперь я хочу сказать тебе вот что: молодец! Вчера мой брат ворвался сюда, разбудил меня и показал мне каждый удар, каждую подробность боя. Вулгхаш намеренно отправил сюда Авшара – это было рассчитанное оскорбление, и я не очень опечален, что шутка вышла ему боком. – Он вдруг стал серьезен. – Йорд – это болезнь, а не нация, и я хочу стереть ее с лица земли. Видессос и то, что когда-то было Макураном, всегда воевали между собой. Они – чтобы установить контроль над морями, а мы – чтобы заполучить их богатые речные долины, караванные пути, их знаменитые рудники, а также для того, чтобы быть ближе к нашим союзникам, отличным солдатам из Васпуракана. В течение столетий удача, я бы сказал, делилась поровну.

Слушая Императора, Скавр грыз печенье. Печенье было очень вкусное, с орешками и изюмом, и недурно шло под вино со специями. Трибун постарался забыть прокисшую дрянь, которую пил перед этим в трущобах города.

– Однако сорок лет назад, – продолжал Император, – йорды из степей Шаумкиила сожгли Машиз и завоевали весь Макуран от васпураканских границ до Империи. Они кровожадны, они любят убивать. Они забирают все, что могут унести их кони, а что им не по зубам – разрушают. Эти кочевники предают огню поля и деревни. Наши крестьяне гибнут или бегут, а от них Империя получает основную часть налогов. Наши западные города голодают, потому что некому их кормить.

– Но хуже всего то, что йорды поклоняются Скотосу, – вставил Бальзамон.

Марк на это ничего не ответил, и Патриарх поднял брови, усмехаясь.

– Ты, вероятно, подумал, что от меня и не дождешься иных слов? Что я буду обращать тебя в свою веру? Ты, должно быть, уже видел немало жрецов, не слишком-то мягких с неверующими?

Марк пожал плечами, не желая высказываться откровенно. Он подозревал, что Патриарх играет с ним в какую-то игру, и было неприятно сознавать, что Бальзамон в этой игре намного искуснее. В ответ на ничего не значащий жест трибуна Патриарх рассмеялся. У него был хороший, заразительный, добрый смех.

– Маврикиос, да он придворный, а не солдат! – Смеющиеся глаза жреца снова обратились к римлянину. – Боюсь, что я не совсем обычный священнослужитель. Было время, когда макуране воздавали почести своим Четырем Пророкам, чьи имена я уже позабыл. Думаю, что их вера была ложной и глупой, но не считаю, что они были прокляты и что мы не могли иметь с ними дела. Теперь же йорды поклоняются своему злому божеству, расчленяя пленников и принося их в жертву демонам, пожирающим тела убитых. Вот это дьявольское отродье, которое должно быть уничтожено.

Если что-то и убедило Марка в правоте слов Бальзамона, то это глубокое сожаление, звучавшее в его голосе… и воспоминание о леденящем смехе Авшара, о его жутком бормотании, когда князь-колдун произносил заклинание.

– И я их уничтожу, – вмешался Маврикиос Гаврас. Он возбужденно постучал кулаком по колену. – В первые два года моего правления я только удерживал их в прежних границах. В прошлом году по ряду причин, – тут Император так помрачнел, что Марк не осмелился спросить о деталях, – я не мог выступить в поход. Мы много на этом потеряли. Но в этом году, с благословения Фоса, я сумею набрать достаточно солдат, чтобы раздавить Йорд раз и навсегда. В твоем появлении здесь, мой гордый друг из другого мира, я вижу доброе предзнаменование.

Он остановился, ожидая ответа римлянина. Скавр вспомнил свою первую встречу с Императором и снова подумал, что лучше сказать ему правду.

– Я думаю, – осторожно начал он, – что правильнее всего было бы восстановить ополчение, которое вы когда-то имели, чем тратить деньги на иностранных солдат.

Император замер. Челюсть у него отвисла. Мельком глянув на Бальзамона, Марк с удовольствием отметил, что сумел ошеломить даже Патриарха. А Принцесса Алипия, спокойно слушавшая мужчин и за время их разговора не проронившая ни слова, взглянула на трибуна с одобрением.

Наконец Патриарх пришел в себя:

– Будь счастлив, Гаврас, что он на твоей стороне. Он видит вещи яснее, чем многие из твоего окружения.

Маврикиос все еще качал головой в удивлении. И заговорил он не с Марком, а с Бальзамоном.

– Кто он? Сколько дней он пробыл здесь? Два? Три? У меня есть придворные, которые провели во дворце больше лет, чем он прожил на свете, но они не видят так далеко… Скажи мне… Марк Аврелий Скавр… – Император знал его полное имя – трибуна это порадовало, но не удивило. – …каким образом ты узнал о наших бедах так быстро?

Марк рассказал, как встретил Фостиса Апокавкоса. Он не назвал его по имени и не сказал, что отправил его к римлянам. Когда он закончил, Император пришел в ярость:

– Чтоб Фос изжарил всех чиновников! До того как я стал Императором, эти проклятые бюрократы правили Империей почти пятьдесят лет, и провинциальная знать, несмотря на все старания, не могла помешать им. У них были деньги для найма солдат, они удерживали в своих руках столицу, и этого оказалось достаточно для императоров-марионеток, которых чиновники сажали на трон. Чтобы уничтожить соперников в борьбе за власть, они превратили солдат местного ополчения в крепостных и обложили их непосильными налогами. С тех пор ополченцы воевать не могли. Чтоб чума их всех взяла – всех, от Вардакеса Сфранцеза до самой низкой чернильной душонки!

– Это все не так просто, отец, и ты это очень хорошо знаешь, – заметила Алипия. – Около ста лет назад крестьяне были по-настоящему свободны и не связаны знатью. Когда магнаты начали скупать крестьянскую землю и делать крестьян зависимыми от нас, это стоило Империи слишком многого. Разве Император, каким бы простаком он ни был, хочет, чтобы частные армии выступали против него? Разве он хочет, чтобы его налоги перекачивались в карманы людей, которые сами мечтают о троне?

Маврикиос глянул на нее, и в его взгляде странно смешались любовь и раздражение.

– Моя дочь хорошо знает историю, – сказал он Марку, как бы извиняясь.

Римлянин не думал, что трезво оценить эту ситуацию мог только историк. Слова Алипии попадали в самую точку. Она была, безусловно, очень умна, хотя и говорила немного. Трибун был благодарен за любые сведения, которые он мог получить. Видессос, новый для него мир, был клубком, где различные партии боролись друг с другом, завязанные в узел интриг, в тысячу раз более запутанный, чем в Риме.

Принцесса повернулась к отцу, и Скавр увидел ее чудесный профиль. Лицо принцессы было мягче, чем у Маврикиоса, а гордый взгляд она унаследовала от своей матери. Это была необыкновенная девушка. На повелителей смотреть не возбраняется, но как насчет их дочерей? «Ну что ж, – сказал он сам себе, – за мысли еще никого не убивали, и это очень хорошо, потому что иначе в мире осталось бы совсем немного людей».

– Ты можешь говорить что хочешь, – сказал Император Алипии, – о всех этих делах вековой давности. Но десять лет тому назад, когда Стробилос Сфранцез сел своим толстым седалищем на трон…

– Обычно ты произносишь «задница». Ты говоришь это всем, кроме меня, а напрасно. Я слыхала это слово и раньше.

– И боюсь, что от меня, – вздохнул Гаврас. – Я стараюсь следить за своей речью, но после стольких лет солдатской жизни… Слишком много времени я провел в сражениях.

Марк пропустил этот небольшой диалог мимо ушей. До того, как Маврикиос силой захватил трон, Империей правил Сфранцез? Тогда почему же, во имя Юпитера (или даже во имя Фоса!), Варданес Сфранцез занимает сейчас должность главного министра?..

– О чем это я? – нахмурился Гаврас. – Ах да, об этом кретине Стробилосе. Это был еще больший дурак, чем его драгоценный племянничек. Стробилос одним мановением руки превратил пятьдесят тысяч крестьян на границе с Васпураканом в крепостных. Он содрал с них все мыслимые и немыслимые налоги. Так что же удивительного в том, что теперь они наши враги? Знаешь, Алипия, когда глядишь на землю с большой высоты, то слишком многое невозможно разглядеть.

«Дьявольщина, – думал Скавр, – как бы поделикатнее задать не очень деликатный вопрос?» Любопытство снедало его. Он ерзал на стуле, мучительно обдумывая свои слова, и даже не заметил, что Бальзамон внимательно наблюдает за ним. Патриарх пришел на помощь Марку:

– Ваше Величество, вы не смогли бы пояснить, почему Сфранцез все еще служит вам? Я чувствую, наш бедняга гость скоро взорвется от любопытства.

– А, Скавр!.. Кое-чего ты все-таки не знаешь. Это хорошо. Бальзамон, расскажи ему сам – ты же влип в наши интриги по самые брови.

Бальзамон принял вид оскорбленной невинности:

– Я?! Да я всего лишь намекнул кому следовало, что Стробилос, возможно, не самый идеальный правитель в такое смутное время.

– Это означает, римлянин, что наш друг-священник пробил такую брешь в рядах бюрократов, что даже такой толстяк, как наш Бальзамон, смог бы пролезть в нее. А это много значит. Половина чиновников поддержала меня, но и от нас потребовались кое-какие уступки. Пришлось сделать молодого Сфранцеза Севастосом. Наверное, дело стоило того, но теперь Варданес и сам хочет носить пурпурные сапоги.

– А еще он хочет меня, – сказала Алипия. – Но это чувство не нашло взаимности.

– Знаю, милая, знаю. Конечно, согласившись на ваш брак, я мог бы решить целую кучу проблем, но не в моих правилах заставлять тебя. Его жена умерла как нельзя кстати. Бедная Ефросин! Не успели ее оплакать, как Варданес прискакал, до отказа набитый высокими фразами о необходимости «сцементировать два великих рода». Я не доверяю ему.

Марк решил, что тоже с удовольствием «сцементировал» бы Сфранцеза – замуровал его в крепостной стене, и еще одна вещь пришла ему на ум. Маврикиос, похоже, был человеком, который предпочитал слушать и говорить правду. Трибун чувствовал, что может задать ему щекотливый вопрос.

– Могу ли я спросить, что случилось со Стробилосом Сфранцезом?

– Ты хочешь знать, не разрезал ли я его на куски, как он того заслуживал? Нет, это тоже было частью договора, который составил Бальзамон. Бывший Император прожил остаток своей никчемной жизни в монастыре к северу от Имброса и умер два года назад. Надо отдать ему должное, Варданес поклялся, что не будет служить мне, если я убью его дядю, а он был нужен мне, черт бы побрал такого помощничка. Но хватит об этом. Я забыл свои обязанности хозяина. Возьми еще печенья.

И Император Видессоса, как любой другой гостеприимный хозяин, протянул блюдо римлянину.

– С удовольствием, – сказал Скавр, взяв печенье. – Оно восхитительно.

– Благодарю за комплимент, – произнесла Алипия. Марк удивленно вскинул брови, а она продолжала, слегка обиженная: – Меня воспитывали не во дворце, и слуг у меня не было. Я неплохая хозяйка… И кроме того, – она улыбнулась своему отцу, – нельзя же всю жизнь только и делать, что читать исторические книги.

– Ваше Высочество, я похвалил это печенье раньше, чем узнал, кто его приготовил, – заметил Марк. – Но теперь оно нравится мне куда больше…

Он тут же пожалел о сказанном. Во всем, что касалось его дочери, Маврикиос был страшно подозрителен. Алипия опустила глаза. Даже если последняя реплика разозлила Императора, он не подал вида.

– Да, Бальзамон, он и вправду прирожденный царедворец, – хмыкнул Гаврас.

Уходя из комнаты, Марк подумал, что солдат, не владеющий искусством дипломатии, недолго продержится в Видессосе.

5

По длинной лестнице Мизизиос провел римлянина к выходу из императорских покоев и куда-то исчез. Гонец, который привел трибуна во дворец, тоже пропал. Видессиане, видимо, уделяли больше внимания входу, чем выходу. У дверей стояли те же часовые, и их беспечность снова покоробила Марка.

На этот раз они просто спали перед самой дверью, их пояса с мечами были отстегнуты, а копья лежали позади шлемов. Это разгильдяйство вывело трибуна из себя. В кои-то веки в Видессосе появился Император, которого стоило защищать, а эти разини решили хорошенько выспаться на посту. Такого римлянин стерпеть не мог.

– Встать! – рявкнул он и поддал ногой их шлемы.

Часовые вздрогнули и подскочили, лихорадочно отыскивая оружие. Марк зло засмеялся. Он осыпал ошеломленных бездельников всеми известными ему местными ругательствами и жалел, что с ним нет Гая Филиппа, который обладал даром жалить, как ядовитая змея.

– Если бы вы были моими подчиненными, вас бы здорово отхлестали, и не только словами, смею заверить, – заключил он.

За время этой тирады видессиане от замешательства перешли к раздражению. Старший из них, кряжистый ветеран, исполосованный шрамами, пробурчал, обращаясь к своему напарнику:

– Что этот грубый варвар тут строит из себя? – И с этими словами он ударил Марка по скуле. Через секунду солдат уже лежал на земле. Марк прижал его ногой, готовый еще раз проучить в случае необходимости. Он потер скулу и посмотрел на другого часового – не вздумает ли тот сделать движение в его сторону. К счастью для часового, тот оставался недвижим. Успокоившись на этот счет, Марк рывком поднял своего противника на ноги. Часовой тряхнул головой, пытаясь прийти в себя. Синяк уже затягивал его подбитый глаз.

– Когда придет смена? – рявкнул Скавр.

– Через час, господин, – ответил молодой, более трусливый стражник. Он отвечал спокойно – как отвечал бы тигру, которому вздумалось спросить у него, который час.

– Так, отлично. Доложишь смене о том, что здесь произошло. И дай им знать, что их тоже будут проверять. Молите вашего Фоса, чтобы никто больше не заснул на часах!

Он повернулся к солдатам спиной и зашагал в сторону казармы, не дав им времени ответить или возмутиться. На самом деле он не собирался устраивать никаких проверок. Просто эта угроза заставит их быть настороже.

Проходя мимо здания, где располагались наемники из княжества Намдален, Марк вдруг услышал, как кто-то окликнул его.

В окне второго этажа он увидел Хелвис. Молодая женщина что-то держала в руках. Римлянин был слишком далеко, чтобы разглядеть, что это такое, но солнце неожиданно вышло из-за туч, и в окне сверкнуло золото – вероятно, это была какая-то безделушка, которую она купила на выигранные вчера деньги. Хелвис улыбнулась и помахала ему рукой. Он с улыбкой махнул ей в ответ, на миг забыв и свою злость, и бестолковых часовых. Она была приветливой девушкой и вовсе не забыла об их первой встрече. Хемонд был тоже славным парнем, он сразу, еще у Серебряных ворот, понравился Марку. Но тут римлянин вспомнил, что обе видессианки, которые пришлись ему по душе в чужой стране, – и Хелвис, и дочь Маврикиоса, – так же недоступны для него, как родной Рим, и улыбка сбежала с его лица.

Впрочем, стоит ли отчаиваться: ведь он жил в городе не больше недели.

И тут Марк снова увидел высокую фигуру в белом покрывале. Это был Авшар. Рука трибуна непроизвольно легла на рукоять меча. Авшар был погружен в беседу с кривоногим толстяком, одетым в меха и кожу и похожим на кочевников Пардрайи. Трибуну показалось, что он видел этого человека прежде. Но когда и где? Может быть, на вчерашнем банкете?..

Он был так занят мыслями об Авшаре, что шел, не глядя по сторонам, и сразу же поплатился за свою невнимательность, чуть было не сбив с ног встречного.

– Прошу прощения! – извинился Марк, оторвав наконец взгляд от Авшара, чтобы посмотреть, кого он толкнул.

Жертвой его рассеянности оказался невысокий полный человек, одетый в голубой плащ жрецов Фоса. О возрасте священника было трудно судить, но в бороде его пока не сверкало серебро, а лицо не портила ни одна морщина.

– Ничего, ничего, – сказал жрец. – Это моя вина. Я не заметил того, кто погружен в свои мысли.

– Очень любезно с вашей стороны, но отнюдь не извиняет мою неуклюжесть.

– Не беспокойтесь об этом. Скажите мне, не вы ли капитан нового отряда наемников?

Марк сказал, что это так.

– Так я вас давно ищу. – Жрец прищурился. – Хотя и не ожидал столь внезапной встречи.

– У вас есть определенное превосходство предо мной, – заметил Марк. – Вы знаете мое имя…

– Хм… Ах да, конечно!.. Меня зовут Нейпос. Не могу сказать, что мой интерес к вам совершенно бескорыстен. Я ведь состою в Палате магии Видессианской Академии.

Скавр кивнул. В стране, где магия и колдовство имели такое большое значение, что могло быть логичнее, чем включить их в число предметов для изучения в Академии наряду с математикой и философией? Все прекрасно знали о том, каким именно образом римляне прибыли в Видессос, и маги Империи, должно быть, сгорали от любопытства, мечтал увидеть пришельцев. Возможно, Нейпос сможет вполне разумно объяснить ему, что же произошло на самом деле. Марк взглянул на солнечные часы.

– Время для моих людей собираться к ужину. Не согласитесь ли вы разделить нашу трапезу? После ужина вы сможете вполне удовлетворить свое любопытство.

– Ничто другое не обрадовало бы меня больше, – сияя, ответил Нейпос. – Покажите мне дорогу, а я постараюсь идти с вами в ногу. Хотя это будет на так просто!..

Однако, несмотря на свою полноту, жрец быстро следовал за римлянином. Его сандалии так и мелькали. По пути он начал разговор. Нейпоса переполняли вопросы, его интересовали не только религиозные и магические учения Галлии и Рима, но и политика, социальная структура, быт этих стран. Римлянин был поражен глубиной его интересов.

– Мне кажется, – сказал он, – что у вас религия играет куда большую роль, чем у нас.

– Я тоже пришел к такому выводу, – согласился жрец. – В Видессосе и вина без божьего имени не выпьешь. Каждый торговец на рынке заявит тебе, что Фос в конце концов победит, но зайди в ювелирную лавку, и ювелир из Катриша опровергнет их, говоря, что борьба Добра со Злом – вечна. В этом городе каждый считает себя теологом. – Он покачал головой в шутливом негодовании.

У римских казарм их встретили часовые, стоящие в полной готовности, внимательные и бдительные, Марк был бы удивлен, если бы застал что-либо иное. Для легионеров гнев Гая Филиппа был куда страшнее приближающегося врага. К лентяям старший центурион был беспощаден.

Большинство легионеров уже подкрепилось своим обычным густым супом, приготовленным из перловки, вареного мяса, гороха, лука, моркови и различных приправ. Эта еда была лучше, чем та, к которой они привыкли в Риме, но вместе с тем казалась им знакомой.

Нейпос взял ложку и миску с супом и поблагодарил легионеров. Марк представил жрецу Гая Филиппа, Виридовикса, Горгидаса, Квинта Глабрио, Адиатуна, разведчика Юлия Блезуса и еще нескольких. Они нашли тихий угол, где спокойно поужинали. Сколько раз уже, подумал трибун, он рассказывал свою историю видессианам? Но в отличие от других Нейпос отнюдь не был пассивным слушателем. Его вопросы были вежливыми, но копал он глубоко и самым внимательным образом пытался сложить в единое целое кусочки головоломки, над которой Марк вот уже столько дней безуспешно ломал голову. Он цеплялся за малейшие, самые незначительные детали. Почему Гай Филипп и Адиатун запомнили Виридовикса и Скавра стоящими со скрещенными мечами в центре купола света, в то время как сами трибун и галл ничего об этом не помнят? Почему Горгидасу было трудно дышать, в то время как никто другой не испытывал удушья? И почему Юний Блезус дрожал от холода, а Адиатуну было жарко? Какое-то время Гай Филипп покорно отвечал Нейпосу, но вскоре терпение центуриона лопнуло.

– Какое значение имеет для тебя тот прискорбный факт, что Публий Флакк испортил воздух во время нашего пребывания в куполе света?

– Скорее всего, никакого, – ответил Нейпос, улыбаясь. – А это правда?

Под общий хохот центурион сказал:

– Спроси у него сам.

– Единственная возможность понять, что случилось в прошлом, – серьезно произнес Нейпос, – это узнать о нем как можно больше. Часто люди не имеют ни малейшего представления о том, как много событий они могут запомнить, или о том, что большинство их знаний неверны. Только терпеливое исследование и сопоставление рассказов многих очевидцев может приблизить нас к истине.

– Ты говоришь скорее как историк, чем как жрец, – сказал Горгидас.

Нейпос пожал плечами. Врач удивил его не меньше, чем сам Нейпос удивил врача.

– Я говорю так, как считаю нужным, и ничего более. Есть жрецы, настолько погруженные в величие и божественность Фоса, что полностью сосредоточены на боге, отвергают все земные устремления и вообще мир, воображая, что это – зло, которым Скотос соблазняет легкомысленных. Ты это имел в виду?

– Не совсем.

Жрец и врач смотрели на мир с таких различных точек зрения, что им почти невозможно было найти общее. Их могла объединить только ненасытная жажда знаний.

– Я считаю, что мир и все сущее в мире отражают божественность Фоса и потому достойны изучения. Исследуя мир, люди могут приблизиться к пониманию целей Фоса.

На это у Горгидаса вообще не нашлось ответа. По его мнению, мир заслуживал изучения без всяких условий и оговорок, а конечная цель такого изучения вообще неизвестна. Но он понимал, что Нейпос – честный и добрый человек.

– Много есть чудес на свете; человек же – всех чудесней, – пробормотал он и уселся со стаканом вина, успокоенный, как обычно, цитатой из Софокла.

– Много ли нового ты узнал, маг? – спросил молчавший до сих пор Квинт Глабрио.

– Меньше, чем мне хотелось бы. Все, что я могу сказать, – вас забросили сюда два меча. Мечи Виридовикса и Скавра. Это абсолютно точно. Если же существует более серьезная причина, то ее я еще не нашел.

– Теперь я вижу, что ты необычный жрец! – воскликнул Горгидас. – В моем мире жрецы не очень-то любят сознаваться в своем незнании.

– Какой гордыней, должно быть, обладают ваши жрецы! Что может быть хуже этой претензии на всезнание! Такой человек ставит себя на одну доску с богом! – Нейпос покачал головой. – Благодарение Фосу, я не настолько наивен. Мне еще так много предстоит узнать! Кстати, друзья мои, хотелось бы взглянуть на те мечи, которым мы обязаны вашему появлению здесь.

Марк и Виридовикс обменялись быстрыми взглядами. Ни один из них не прикасался к оружию другого со дня прибытия в Видессос. Но повода отказать в такой простой просьбе не было. Оба начали медленно вытаскивать мечи из ножен.

– Остановись, – сказал Марк, делая Виридовиксу знак. – Не хватало еще, чтобы они снова соприкоснулись!

– Ты прав, – согласился галл, вложив свой меч в ножны. – Одного раза вполне хватило.

Нейпос взял меч римлянина и поднес его к глиняному светильнику.

– Пока что все очень обыкновенно, – неуверенно пробормотал он. – Я не чувствую никакой потусторонней энергии. Ничто не пытается выбросить меня в неизвестность… Впрочем, на это я не жалуюсь. Кроме того, что на клинке выбиты странные иероглифы, это не более чем обычный меч, немного более грубый, чем другие. Что означают эти знаки? Заклинания?

– Не имею ни малейшего представления, – ответил Скавр. – Это кельтский меч, сделанный мастерами народа Виридовикса. Я добыл его как трофей и взял себе, потому что он лучше и длиннее, чем большинство римских мечей.

– А, понимаю. Скажи, Виридовикс, ты не мог бы прочитать надписи на клинке и сказать мне, что они означают?

Галл в замешательстве подергал свой рыжий ус.

– Боюсь, что не смогу. Мой народ не очень грамотен, в отличие от римлян и, как я понимаю, видессиан. Только друиды – ты назвал бы их жрецами – знают эти символы, а я никогда не был жрецом и, по правде говоря, не очень сожалею об этом. На моем мече такие же знаки. Посмотри, если хочешь убедиться.

Но когда он стал вытаскивать меч из ножен, руны на нем загорелись золотым пламенем. На мече Марка они тоже засветились.

– Назад! – крикнул Марк в испуге. Он выхватил свой меч из рук Нейпоса и сутул его в ножны. В течение нескольких секунд он чувствовал, что меч как бы сопротивляется ему, но еще миг – и он успокоился.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Холодный пот выступил на лбу Нейпоса. Он сказал, обращаясь к Горгидасу:

– В подобных вещах я действительно профан, но, говоря словами вашего друга, – не жалею об этом.

Он засмеялся, но голос его дрожал, и смех гулко разнесся по казарме. Вскоре Нейпос нашел предлог для того, чтобы поскорее уйти, и удалился, едва попрощавшись.

– Вот это я называю ставить силки на кролика и найти в них медведя, – сказал Гай Филипп, но и его голос казался каким-то чужим.

Почти все римляне и Марк в том числе легли спать рано. Трибун устроился поудобнее и медленно погрузился в сон. Жесткое шерстяное одеяло раздражало его, но перед тем, как заснуть, он подумал о том, что такой ночлег все же лучше, чем ничего.

Трибун проснулся рано – его разбудили голоса людей, препиравшихся друг с другом перед входом в казарму. Он накинул плащ, взял перевязь с мечом и, протирая сонные глаза, вышел узнать, что случилось.

– Мне очень жаль, господин, – говорил римский часовой, – но вы не сможете увидеть командира, пока он не проснется.

Он и его напарник скрестили копья, не позволяя незваному гостю войти.

– Чтоб вас изжарил Фос, я же говорю, что это срочное дело! – взорвался Нефон Комнос. – Неужели я должен… Ох, вот и ты, Скавр. Мне нужно срочно поговорить с тобой, а твои твердолобые часовые меня не пускают.

– Они выполняют приказ. Гней, Манлий, все в порядке. – Он повернулся к Комносу. – Если ты хотел меня видеть, то я здесь. Давай поговорим по дороге, пусть мои люди выспятся.

Все еще сердито ворча, Комнос согласился.

Камни мостовой были прохладными, и идти по ним босиком было сущее удовольствие. Марк вдохнул свежий утренний воздух – такой приятный после душной казармы. Приветствуя первые утренние лучи, запел жаворонок, сверкая золотым и красным оперением. Скавр невольно улыбнулся, услышав эту песенку. Он не спешил завязать разговор и медленно шел, любуясь мрамором дворцов, отражавшим солнечные лучи, замечая тонкую паутину на листьях… Если Комнос хочет поговорить с ним, то пусть первый и начинает.

Так он и сделал, прерывая молчание:

– Скавр, во имя Фоса, кто дал тебе право колотить моих людей?

Римлянин остановился, не веря своим ушам.

– Ты имеешь в виду вчерашних часовых у императорского дворца?

– А кого еще? – сердито буркнул Комнос. – Мы в Видессосе, знаешь ли, не очень любим, когда наемники дерутся с местными солдатами. Не для того я привел тебя сюда. Когда я увидел твоих легионеров в Имбросе, вы сразу мне понравились. Подтянутые, дисциплинированные, совсем не похожие на толпу варваров.

– Так тебе не нравится, что наемник поколотил видессианского солдата?

Комнос нетерпеливо кивнул.

– Хорошо, а как тебе понравится, что твои прекрасные видессианские солдаты спят на часах, развалившись на полуденном солнышке перед самым императорским дворцом, который они должны охранять?

– Что?!

– Тот, кто рассказывал тебе сказки, – заявил трибун, – должен был договорить до конца. Тебе, видно, сообщили только половину истории. – И он объяснил, что увидел обоих часовых дрыхнувшими на лестнице. – Какую еще причину я мог найти, чтобы так поступить с ними? Разве они ничего не сказали об этом?

– Нет, – признался Комнос, – они передали мне, что ты набросился на них без предупреждения. Со спины.

– Сверху, если уж на то пошло, – сердито фыркнул Марк. – Они могут считать, что им повезло, ведь это твои солдаты, а не мои. У римлян же плети – самое малое, что их ждало бы.

Но Комнос все не мог поверить:

– Их рассказы совпадают во всех деталях.

– А чего бы ты хотел? Лентяи прекрасно договорились обо всем. Послушай, Комнос, мне безразлично, веришь ты мне или нет. Ты разбудил меня, перебил мой завтрак. Но вот что я тебе скажу. Если это – лучшие солдаты Видессоса, то я не удивляюсь тому, что вам нужны наемники.

Скавр подумал о Зимискесе, о Мазалоне, Апокавкосе (да и о самом Комносе); он знал, что был несправедлив к видессианам, но ничего не мог поделать со своим раздражением. Невероятная наглость солдат, которые не только пытались скрыть свою вину, но и взвалили ее на трибуна, просто вывела его из себя.

Комнос, все еще кипя от гнева, отвесил поклон.

– Я проверю твое сообщение, – сказал он, снова поклонился и ушел.

Проводив глазами Комноса, шагавшего прямо и четко, Марк подумал о том, не нажил ли он еще одного врага. Сфранцез, Авшар, теперь Комнос. «Для человека, не интересующегося политикой, – подумал он, – я обладаю замечательным даром говорить правду не вовремя. Если Сфранцез и Комнос оба станут моими врагами, то где в Видессосе я найду друзей?»

Трибун вздохнул. Как всегда, поправить дело словами уже поздно. Все, что ему осталось, – это продолжать как-то жить и тащить на себе последствия своих поступков. «В конце концов, жизнь продолжается, и завтрак – это не так уж плохо», – подумал он. Марк поплелся в сторону казармы.

Несмотря на стоические попытки принимать вещи такими, какие они есть, Марку тяжело дались утро и полдень этого дня. Пытаясь стряхнуть неприятный осадок, он решил с головой погрузиться в работу и вложил в учения столько энергии, что каждый солдат почувствовал это. В любое другое время он гордился бы своим легионом и легионерами, но сегодня взрывался по пустякам.

Вот и сейчас Марк раздраженно рявкнул на легионера, который, по его мнению, недостаточно долго отжимался.

– Командир, – возразил один из солдат, – мы никогда не отжимались по стольку.

Трибун потер плечо и отошел, решив для успокоения поговорить с Виридовиксом. Но и тот не слишком помог ему.

– Я знаю, орать на людей скверно, – сказал галл. – Но что поделаешь? Им только позволь, и они будут спать с утра до вечера. Знаешь, я бы именно так и делал, но есть вещи и поважнее, чем сон: хорошая потасовка и красивые женщины.

Гай Филипп прислушивался к подобным речам с неодобрением.

– Если солдаты не умеют подчиняться, то это уже не армия, а просто банда. Поэтому мы, римляне, и сумели завоевать Галлию. В поединке один на один кельты – храбрейшие воины, но без дисциплины все вы – просто кусок навоза.

– Не буду отрицать, мы, кельты, разобщены. Но ты, Гай Филипп, просто дурак, если думаешь, что ваши жалкие римляне смогут удержать Галлию.

– Я – дурак?! – Старший центурион подпрыгнул, как разъяренный терьер. – Придержи язык!

Виридовикс сердито огрызнулся:

– Сам придержи язык, а то я вставлю тебе новый, и вряд ли он тебе понравится.

Не дожидаясь, пока его разъяренные товарищи начнут дубасить друг друга, Марк быстро встал между ними.

– Вы как два пса, дерущиеся из-за кости, отражение которой увидели в зеркале. Никто из нас никогда не узнает, кто победил в той войне. В легионе не должно быть врагов – у нас их и так достаточно. Я говорю вам: прежде чем вы поднимете друг на друга руку, вам придется перешагнуть через меня.

Трибун притворился, что не видит оценивающих взглядов, которыми смерили его друзья. Он сумел разрядить обстановку: центурион и кельт в конце концов проворчали друг другу что-то не слишком враждебное и разбрелись каждый по своим делам.

Скавр вдруг понял, что Виридовиксу было куда более одиноко в новой земле, чем римлянам. Здесь целый легион римских солдат, но среди них нет ни одного галла, ни одной души, с которой он мог бы поговорить на родном языке. Неудивительно, что иногда он срывался, – удивительно то, что он вообще ухитрялся держать себя в руках.

Около пяти часов вечера примчался Зимискес и сообщил трибуну, что Комнос умоляет его о встрече. На жестком лице видессианина было написано удивление.

– Он просил меня отпустить его на полчаса, чтобы увидеть тебя. Я не помню случая, чтобы он кого-нибудь так просил. Он просил… – повторил Зимискес, все еще с трудом веря этому.

Комнос стоял возле дверей казармы и теребил бороду. Когда Марк подошел, он резко отдернул руку от подбородка, как будто его поймали на чем-то позорном. Прежде чем заговорить, видессианин некоторое время шевелил губами.

– Черт бы тебя побрал, – сказал он наконец. – Я приношу свои извинения. Я был не прав.

– Принимаю с радостью, – ответил Марк. (С какой радостью он их принял – об этом трибун умолчал.) – Я все же надеялся, что ты обо мне лучшего мнения. У меня есть дела и поважнее, чем просто так драться с твоими солдатами.

– Не буду врать, я очень удивился, когда Блемидес и Куркоаса пришли ко мне со своими россказнями. Но разве можно не доверять своим собственным солдатам? Ты знаешь, что из этого может выйти.

Скавр только кивнул. Офицер, который отказывается помочь своим солдатам, ни на что не годен. Когда солдаты теряют веру в командира, он уже не может доверять их рапортам, и ком недоверия растет… Этот путь уводит вниз, и любые попытки ступить на него должны пресекаться в самом начале.

– Что заставило тебя изменить свое мнение? – спросил Марк.

– После той приятной утренней беседы я вернулся в казарму и допросил обоих плутов отдельно. Куркоаса в конце концов сознался.

– Тот, что помоложе?

– Да. Интересно, как ты догадался. У тебя, я вижу, наметанный глаз. Да, Лексос Блемидес изображал невинность до последней минуты. Пусть Скотос вырвет его лживое сердце.

– Что ты собираешься делать с ними?

– Я уже сделал. Сначала я допустил ошибку, но я же ее и исправил. Как только я узнал правду, я содрал с них мечи и кирасы и отправил за Бычий Брод на первом же пароме. Западные территории, стиснутые между шайками мародеров и Йордом, будут самым подходящим местом для таких бравых ребят. Хорошо, что я от них избавился. Жалею только о том, что эти бездельники чуть не поссорили нас.

– Не думай об этом, – ответил Марк, понимая, что и он, в свою очередь, был довольно резок с Комносом. – Ты не единственный человек, который говорил нынче утром вещи, о которых вечером пожалел.

– Звучит искренне. – Комнос протянул руку, и трибун пожал ее. Рука видессианина, стертая не только рукоятью меча, но и удилами, была крепче, чем его собственная. Комнос хлопнул Марка по спине и ушел.

Скавр подумал, что теперь часовые не скоро вздумают вздремнуть на посту.

Он успокоился и проспал довольно крепко несколько часов. Обычный шум казармы – кто-то шел за водой, кто-то обедал в углу – никогда не мешал его отдыху, а иначе ему не пришлось бы спать вообще. Марка разбудили еле слышные шаги, тихое шарканье сапог по полу. Этот звук не принадлежал казарме. Римляне обычно ходили босиком или носили сандалии. Эти же шаги звучали незнакомо. Марк резко вскочил с постели, вглядываясь в темноту. Горело несколько факелов, и этого было достаточно лишь для того, чтобы люди не натыкались друг на друга.

Согнутая фигура человека, крадущегося вдоль стены мимо коек, не принадлежала ни одному из легионеров. Увидев плотное сложение и густую бороду, Марк узнал камора. Это был тот самый человек, с которым вчера разговаривал Авшар. И он приближался к трибуну с кинжалом.

Увидев, что трибун с мечом в руке вскочил с постели, кочевник тряхнул головой, что-то пробормотал, потом вскрикнул и бросился на римлянина. У Марка не было времени вытаскивать меч из ножен, и он ударил по кинжалу камора, используя меч как палку. Потом схватил врага за левое запястье и сильно сжал, не давая ему возможности пустить в ход кинжал.

Марк перехватил взгляд своего противника. Темные глаза камора были широко раскрыты и казались совершенно безумными. Но было еще в них что-то, ускользающее, непонятное, и лишь впоследствии трибун догадался, что это был ужас.

Сцепившись друг с другом, они покатились по полу. Казарма загремела от шума схватки, диких выкриков камора, голосов проснувшихся легионеров. Потребовалось несколько секунд для того, чтобы солдаты пришли в себя и сообразили, что происходит. Марк крепко держал врага за запястье и свободной рукой молотил по его голове рукоятью меча. Создавалось впечатление, что голова у камора крепче камня. Он все еще извивался, пытаясь ударить трибуна ножом.

Неожиданно еще одна сильная рука схватила кочевника за руку. Виридовикс, полуголый, как и сам Скавр, стиснул пальцы камора и заставил его выронить кинжал. Оружие со стуком упало на пол.

Виридовикс встряхнул камора, как крысу.

– Зачем ему понадобилось нападать на тебя, дорогой мой римлянин? – спросил он и рявкнул на пленника: – Не юли, ты!

И он снова встряхнул его. Глаза камора неподвижно смотрели в одну точку – на упавший кинжал. Он не обращал на галла никакого внимания.

– Я не знаю, – ответил Марк. – Думаю, Авшар заплатил ему за это. Я видел их вчера за дружеской беседой.

– Авшар? Ну, с ним все понятно, а как насчет этой крысы? Кто это, наемный убийца или у него есть с тобой счеты?

Некоторые из римлян встали поблизости и, раздраженные тоном галла, принялись ворчать, но Марк поднял руку, и они замолчали. Он уже собирался сказать, что видел камора только раз в компании Авшара, но, поймав неподвижный взгляд поверженного врага, неожиданно вспомнил все и в возбуждении прищелкнул пальцами.

– Помнишь кочевника у Серебряных ворот, который так пристально глазел на меня?

– Да, я его помню, – ответил Виридовикс. – Ты хочешь сказать… Стой! Чтоб ты сгорел! – заорал он на пленника, который все еще пытался освободиться.

– Нет никакой необходимости держать его так всю ночь, – сказал Гай Филипп. Старший центурион притащил связку толстых веревок. – Секст, Тит, Паулус, помогите мне. Надо связать эту птицу.

Даже с помощью четырех римлян и могучего галла им едва удалось справиться с камором, но в конце концов убийца оказался крепко связан. Он сопротивлялся с дикой, сумасшедшей яростью, еще большей, чем во время схватки с римлянином, и выкрикивал при этом ругательства на своем языке. Он дрался так отчаянно, что оставил отметины своих когтей почти на всех своих противниках, но это ему не помогло – веревки опутали его так, что он не мог шевельнуться. Но даже после этого он все еще пытался вырваться из своих пут. «Неудивительно, – подумал трибун, – что Авшар решил использовать именно этого человека». Предубеждение против пехотинцев вполне могло превратиться в личную неприязнь после того, как Марк заставил его отвести взгляд – там, у городских ворот. Как сказал Виридовикс, у камора были свои причины договориться с йордианским послом. Кочевник хотел свести счеты с римлянином.

Но у Серебряных ворот кочевник выглядел вполне нормальным – почему же сейчас он был похож на сумасшедшего? Может быть, Авшар дал ему какое-нибудь зелье? Была лишь одна возможность выяснить это.

– Горгидас! – позвал Марк.

– Что случилось? – отозвался грек, пробираясь сквозь толпу легионеров, собравшихся около связанного камора.

Марк объяснил ему, что произошло, и добавил:

– Ты можешь его осмотреть и узнать, почему он так сильно изменился с тех пор, как мы увидели его впервые?

– А что, по-твоему, я собираюсь сделать? Но наши ребята так тесно его обступили, что к нему и не пробиться.

Легионеры отодвинулись и освободили Горгидасу место возле пленника, который лежал на кровати Скавра связанный.

Врач склонился над ним, посмотрел в его безумные глаза, прислушался к дыханию, а когда выпрямился и заговорил, голос его был тревожным.

– Ты был прав, командир, – сказал он. Марк знал, что такая официальность в обращении была для Горгидаса показателем высшей степени беспокойства – врач не любил тратить времени на формальности. – Бедняга на пороге смерти. Я полагаю, его опоили каким-то зельем.

– На пороге смерти? – ошеломленно переспросил Скавр. – Всего несколько минут назад он был полон жизни.

Горгидас нетерпеливо дернул плечом.

– Может быть, он умрет не через час или даже не завтра. Но то, что его смерть близка, – это несомненно. Глаза глубоко запали, один из зрачков в два раза больше обычного. Он дышит глубоко и медленно, словно в бреду. В перерывах между криками он скрипит зубами и стонет. Любой, кто читал учение Гиппократа, скажет тебе, что это признаки скорого летального исхода. И вместе с тем у него нет высокой температуры, – продолжал врач, – я не вижу никаких язв или ран, которые могли бы объяснить его болезнь. Поэтому я пришел к выводу, что ему дали наркотик или отравили каким-нибудь ядом.

– Сможешь ли ты вылечить его? – спросил Марк.

Врач отрицательно покачал головой:

– Я уже говорил тебе, я – врач, а не чудотворец. Я не знаю, каким дьявольским зельем его опоили, а без этого не могу ничего предпринять. Да если бы и знал – все равно все уже бесполезно.

– Чудотворец – так ты изволил выразиться? – вмешался Виридовикс. – Возможно, жрецы Фоса смогут спасти его, если ты бессилен.

– Не будь смеш… – начал Горгидас и вдруг остановился в замешательстве. Марк оценил выдержку врача. Нехотя грек признал: – Возможно, в этом что-то есть. Некоторые из них могут делать вещи, в которые я никогда бы не поверил, если бы не видел их своими глазами. Правда, Муниций?

Легионер, которого исцелил имбросский жрец, был сильным молодым парнем с черными усами.

– Да, ты все время твердишь об этом, – ответил он. – Я ничего не помню, проклятый жар выжег из меня всю память.

– Этот Нейпос, которого ты привел сюда вчера вечером, кажется вполне разумным человеком, – заметил Горгидас.

– Я думаю, что ты прав. Нефон Комнос тоже должен быть извещен о случившемся. Хотя я не удивлюсь, если он вдруг решит, что я хочу взорвать армию Видессоса изнутри.

– При таком положении дел, скажу я вам, армию Видессоса не грех было бы слегка тряхнуть, – заявил Гай Филипп.

Про себя трибун вполне согласился с ним. Но он давно уже понял, что видессианам лучше об этом не говорить.

Марк наклонился и подобрал кинжал, оброненный камором. Это оружие не понравилось ему сразу. Рукоятка – дикая кошка в страшном оскале – была вырезана из кости и обмотана мягкой зеленой, скорее всего змеиной кожей. Лезвие же было покрыто синеватыми пятнами, как будто его закаляли слишком долго или слишком часто. Но как только пальцы Марка коснулись рукоятки, он выронил нож, вскрикнув в тревоге. Темная сталь начала медленно мерцать, но не добрым красновато-желтым светом, как символы друидов на его мече, а зеленоватым дьявольским пламенем. Трибун почувствовал тошнотворный запах тления, похожий на вонь сгнивших грибов. Он еще раз потянул носом – нет, ему не показалось, слабый сладковатый дух исходил от кинжала. Он мысленно поблагодарил всех богов, каких только знал, за то, что дьявольское лезвие не задело его: смерть, которую оно несло, не была бы легкой.

– Нейпос должен увидеть это немедленно, – сказал Горгидас. – Магия – его специальность.

Марк согласился, но снова взять в руки проклятое лезвие не решился. Магия не была его специальностью.

– Лезвие стало светиться, когда ты коснулся его, – заметил Горгидас. – Светилось ли оно, когда кочевник напал на тебя?

– Сказать по правде – не имею ни малейшего представления. В тот момент я был слишком занят.

Горгидас фыркнул.

– Хм, я думаю, тебя нельзя за это осудить, – сказал он, однако тон его выражал нечто прямо противоположное словам. Грек был человеком, который, положив голову на плаху, смог бы запомнить цвет глаз палача в маске.

Он наклонился, чтобы осторожно взять смертоносное оружие за рукоятку. Лезвие все еще лучилось искорками света, словно глаза страшного хищника в легкой полудреме, который ждет свою добычу. Он оторвал клочок ткани от солдатского плаща и несколько раз обернул им рукоять кинжала и лишь после этого взялся рукой за рукоятку. Лезвие осталось темным, и врач удовлетворенно кивнул.

– Я думаю, ткань будет хорошей защитой, – сказал он, осторожно передавая оружие Скавру, который так же бережно принял его.

Держа нож на расстоянии, Марк пошел к двери, но был остановлен хриплым смешком Виридовикса.

– Может быть, господин офицер подумает о том, что не худо бы одеться? Или он хочет смутить всех видессианских девок в округе?

Трибун заморгал. Он был так занят всеми этими событиями, что совсем забыл одеться. Положив кинжал на кровать, он быстро обулся и набросил плащ. Затем со вздохом взял кинжал и вышел во двор.

Солнце только-только поднималось над горизонтом. Он огляделся по сторонам и сразу же понял, каким образом кочевник сумел пробраться в римскую казарму незамеченным. Оба часовых лежали на земле и спали глубоким сном. Удивленный и разгневанный, Марк толкнул ближайшего солдата ногой, причем не слишком нежно. Легионер что-то пробормотал, но не проснулся даже после более сильного пинка. Столь же непробудно спал и его товарищ. Не похоже было, чтобы они пострадали от нападения, но привести их в чувство было невозможно. Когда Марк подозвал Горгидаса, грек тоже оказался бессилен.

– Черт возьми, откуда я могу все знать? – сердито сказал он. – В этой проклятой стране нужно быть не просто врачом, но еще и волшебником, иначе грош тебе цена. Иди позови Нейпоса. Солдаты дышат ровно, пульс нормальный. Им пока ничего не грозит.

Едва первые лучи солнца упали на купола храмов, трибун подошел к Видессианской Академии, которая располагалась в северной части дворцового комплекса. Он не знал, сможет ли найти Нейпоса так рано, но других способов найти жреца он все равно придумать не мог.

Скавр шел по знакомым улицам и смотрел на солнце, которое золотило дворцовые сады и парки. Он видел, как медленно раскрывались под его лучами цветы, как они тянулись к свету. Когда он вышел из сумрака большой гранитной колоннады, солнце коснулось и его.

Кинжал, который он нес, вдруг стал горячим и обжег ладонь. Как только лучи солнца упали на лезвие, оно начало гореть и клубиться едким желтым дымом. Римлянин бросил его на землю и отшатнулся, кашлял и хватал ртом воздух – дым, едкий, как от горящего угля, проникал в легкие. Возможно, ему послышалось – но, кажется, металл застонал, словно в агонии. Он приписал это своему воображению.

Огонь горел очень жарко и скоро погас. Марк нерешительно приблизился к заколдованному оружию. Он ожидал увидеть искореженный, обугленный металл, но, к своему удивлению, обнаружил, что рукоять и даже лоскут Горгидаса сохранились в целости, так же как и лезвие, которое, правда, уменьшилось на ширину пальца. Осторожно коснувшись кинжала, Марк заметил, что он достаточно холоден для того, чтобы взять его в руки. Стараясь унять дрожь, трибун подхватил кинжал и поспешил к Академии.

Четырехэтажное здание из серого песчаника было средоточием науки Видессоса. Хотя кроме религиозных, здесь изучались и светские дисциплины, в центре Академии возвышался шпиль, увенчанный золотым шаром – тут, как и всюду, последнее, решающее слово принадлежало религии.

Полусонный привратник был удивлен, увидев первого посетителя – капитана наемников. Но он был достаточно вежлив, чтобы скрыть свое удивление.

– Брат Нейпос? – сказал он. – Да, он здесь, он всегда встает рано. Вы, вероятно, найдете его в рефектории, в конце коридора, третья дверь направо.

Стояло раннее утро, и коридоры Академии были почти пусты. Юный послушник в голубой одежде был очень удивлен, увидев римлянина, проходившего мимо, но, как и привратник, не сказал по этому поводу ни слова. Солнечный свет струился сквозь многочисленные перегородчатые окна и падал на отполированные локтями и покрытые царапинами столы, на старые, удобные, повторяющие форму тела стулья. Но вместо того, чтобы подчеркивать ветхость обстановки, мягкий свет придавал ей необычный эффект только что отлакированной мебели.

Если не считать толстого небритого повара, склонившегося над своими кастрюлями, Нейпос был один в большом зале.

Жрец замер с ложкой дымящейся каши, поднесенной ко рту.

– Ты выглядишь хуже смерти, – сказал он трибуну. – Что привело тебя сюда в столь ранний час?

Вместо ответа Скавр уронил на стол перед жрецом то, что осталось от кинжала.

Реакция Нейпоса была бы еще сильнее, если бы не толстый повар, стоявший рядом. Забыв о ложке и о каше, он резко отодвинул стул, на котором сидел. Каша полетела во все стороны. Жрец сначала покраснел, а потом побелел как полотно.

– Где ты нашел это? – требовательно спросил он. Жесткость в его голосе была необыкновенной. По мере того как римлянин рассказывал, что с ним произошло, круглое лицо Нейпоса становилось все более мрачным. Когда Марк закончил свой рассказ, Нейпос несколько минут сохранял полное молчание. Затем он резко вскочил на ноги и крикнул: «Скотос среди нас!» – с таким ужасом, что ошеломленный повар уронил свою поварешку в котел и вынужден был потом выуживать ее оттуда длинным крючком.

– Теперь, когда ты все знаешь, – начал Марк, – я могу передать эту новость Нефону Комносу, чтобы он допросил…

– Комнос? Допросил? – перебил его Нейпос. – Нет, нет! Здесь нужно настоящее дознание. Мудрость, а не сила. Я сам поговорю с этим кочевником. Идем, – резко сказал он, схватив кинжал со стола. Он помчался так стремительно, что Марку пришлось догонять его.

– Вы куда-то собрались, ваше преосвященство? – спросил Нейпоса, уже выходившего из дверей Академии, привратник. – Ваша лекция должна начаться меньше чем через час, и…

Нейпос даже головы не повернул.

– Отмени ее! – Затем он обернулся к Марку: – Поспеши, человек! За твоими плечами весь гнев ада, хотя ты, вероятно, даже не подозреваешь об этом!

Когда они вернулись в казарму, связанный камор вскрикнул в отчаянии, увидев то, что осталось от кинжала. Он поник и опустил голову на колени. Гай Филипп, истинный солдат, уже отправил большинство римлян на утренние тренировки.

Нейпос попросил уйти из казармы всех, кто там еще оставался, за исключением кочевника, двух потерявших сознание римских часовых и Горгидаса, разрешив врачу быть ассистентом.

– Идите, идите, – сказал он, выгоняя всех из казармы. – Вы ничем не сможете помочь мне, а неудачное слово в плохой момент может принести беду.

– Ага! И этот тоже друид, – проворчал Виридовикс. – Вечно думает, что он знает в два раза больше, чем все остальные.

– Я заметил, что ты был здесь, вместе с нами, – сказал Виридовиксу Гай Филипп.

– Это так, – признался кельт. – Слишком часто ваш друид прав. К сожалению.

Прошло всего несколько минут, и часовые очнулись. Похоже, они прекрасно себя чувствовали, но не могли понять, каким образом их сморил сон. Они помнили только, что стояли на часах, а проснувшись, увидели Нейпоса, бормочущего над ними молитвы. Оба солдата были смущены и рассержены тем, что так опозорились в карауле.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал им Марк. – Вы не можете винить себя за то, что оказались жертвой колдовства.

Он отослал их к легионерам, а затем стал ждать Нейпоса. Прошло не менее двух часов, прежде чем толстый жрец медленно вышел из здания. Когда он приблизился к Марку, тот отшатнулся, пораженный. Лицо Нейпоса было серым от усталости, и, чтобы не упасть, священник вцепился в плечо Скавра, как жертва кораблекрушения в обломок судна. Плащ его потемнел от пятен пота, глаза глубоко запали, и под ними легли темные круги. Весь его облик свидетельствовал о крайнем переутомлении. Щурясь от солнечного света, он тяжело, с видимым облегчением опустился на скамью. Несколько минут он собирался с силами и наконец заговорил.

– Ты, друг мой, – сказал он Марку устало, – даже не представляешь, как тебе повезло. Ведь ты проснулся! А еще большая удача – что этот проклятый кинжал не коснулся тебя. Один укол, всего лишь укол, но он перебросил бы твою душу из тела в бездонные глубины ада, где она мучилась бы бесконечно. К этому лезвию был прикован демон – демон, которого может освободить вкус крови, а уничтожить – свет Фоса. Так оно и случилось.

В своем собственном мире трибун бы счел, что эти витиеватые слова обозначают одно – кинжал был отравлен. Но здесь… Он сразу вспомнил, как завыл кинжал, когда его коснулись лучи солнца.

Жрец продолжал:

– Ты был прав, обвиняя Авшара в том, что он послал несчастного заколдованного им кочевника в вашу казарму. Бедная, потерянная душа. Колдун соединил его жизнь с жизнью демона, прикованного к кинжалу. Когда камор не смог выполнить приказания, демон стал выходить из него. Он умирал, как свеча, гаснущая без воздуха. Но смерть демона ослабила узы, которые наложил Авшар, и я многое узнал, прежде чем пламя его свечи упало в Ничто.

– Мой господин хочет сказать, что кочевник умер? – спросил Виридовикс. – Но ведь его даже не ранили!

– Он мертв, – сказал Горгидас. – Его душа, его желание жить, назови это как хочешь, – их не стало, и он умер.

Марк вспомнил, как страшно предсмертно вскрикнул камор, когда увидел свой изувеченный кинжал.

– Можно ли доверять сведениям, полученным от умирающего человека, который был игрушкой в руках твоего врага?

– Хороший вопрос, – кивнул жрец. Постепенно голос его становился менее усталым и менее жестким. – Путы, которые йорд наложил на него, слишком сильны, – я бы проклял его, но он уже был проклят, и это заклинание – сильнее моего. Тем не менее Фос позволяет тем, кто следует за ним, разрушать эти узы.

– Настойка белладонны – вот что он использовал, – объяснил Горгидас, выведенный из терпения цветистыми иносказаниями Нейпоса. – Я применял ее и раньше, ничего не зная о Фосе. Она убивает боль и развязывает человеку язык. Однако нужно быть осторожным: слишком большая доза – и твой пациент навеки забудет о боли и улетит в небесные пределы.

Жрецу было совершенно безразлично то, что Горгидас так легко выдал один из его секретов. Он был занят более важными вопросами.

– Достаточно того, что мы знаем две вещи: Авшар послал человека и демона, чтобы убить тебя, – это первое; и второе – он колдун более могущественный, чем те, с которыми мы сталкивались за многие годы. То, что он совершил, говорю я вам, лишает его всех привилегий и прав неприкосновенности, которая распространяется на послов даже самых недружественных стран. – Улыбка удовлетворения мелькнула на лице Нейпоса. – Итак, мои чужеземные друзья, негодяй сам предает себя в наши руки! Теперь мы можем послать за Нефоном Комносом!

6

Мысль о том, что голова Авшара увенчает собой обелиск на площади, имела для Марка такую жуткую привлекательность, что он выбежал из казармы и промчался несколько сот метров, пока не сообразил, что не знает, где именно найти Комноса. Не знал этого и Нейпос, который тяжело сопел позади него.

– Я ведь только слышал о нем, но никогда не встречался, – сказал он римлянину.

Это не слишком обеспокоило Скавра. Он был уверен, что любой солдат, который провел в Видессосе больше недели, мог сказать им, где искать Комноса.

Первые, кого он увидел, были намдалени, возвращавшиеся с полевых учений. Во главе взвода шел Хемонд из Метепонта, который нес свой конический шлем под мышкой. Он тоже заметил трибуна, остановил солдат и подошел к Скавру.

– Для наемника-новичка у тебя очень необычный круг знакомств, – заметил он с улыбкой. – От колдуна-посла из Йорда до жреца из Академии путь неблизкий.

Нейпос был одет как обычный жрец. «Хемонд, – подумал Марк, – на редкость хорошо осведомлен».

Намдалени приветствовал Нейпоса вежливым кивком головы.

– Вообще-то, – заметил Скавр, – при желании ты можешь оказать мне небольшую услугу.

– Говори, – потребовал Хемонд.

– Мы должны встретиться с Нефоном Комносом. Понятия не имею, где он может быть.

– Хо-хо! – Хемонд приложил палец к носу и подмигнул. – Ты собираешься подергать за бороду еще одного лентяя-часового?

«Да, на редкость хорошо осведомлен, – снова подумал Марк, – но на этот раз недостаточно хорошо». Он немного помолчал, однако, памятуя о том, что Хемонд и Хелвис держали его сторону во время схватки с колдуном, решил, что может рассказать намдалени всю историю.

– Да нет, не совсем так, – начал он.

Когда он закончил, Хемонд поскреб свой выбритый подбородок и выругался на своем языке.

– Змея действительно прыгнула дальше, чем нужно, – произнес он, обращаясь скорее к себе, чем к Нейпосу и Скавру. Вдруг он прищурился, словно готовился к выстрелу. – Ворс! Файярд! – крикнул он. Двое солдат повернулись к нему и замерли. – Возвращайтесь в казарму и сообщите остальным, что мы задерживаемся.

Как только они ушли, Хемонд повернулся к римлянину:

– Я отдал бы свое годовое жалованье, чтобы только поймать эту скользкую ящерицу, а ты как раз предлагаешь мне этим заняться. – Он сжал ладонь Скавра и рявкнул: – Сначала к Комносу за помощью, а потом к Авшару. Поджарим его на медленном огне!

Одобрительные крики солдат еще раз напомнили Марку о том, как велика была ненависть к Йорду.

Хемонд предпочел бы конную атаку, но и пешим он был хорош. Он двинулся вперед с такой скоростью, что Марк едва поспевал за ним. Нейпос плелся сзади. Через несколько минут (им пришлось вступить в перебранку с часовым) они уже были в кабинете Комноса – хорошо освещенной комнате рядом с приемным залом дворцового комплекса. Видессианин оторвался от бумаг и взглянул на пришедших. Когда он увидел, что перед ним стоят Скавр, Хемонд со своим взводом и Нейпос, густые брови его поднялись.

– Ты собрал в одну компанию странных людей, – сказал он трибуну, повторяя фразу Хемонда, которому не очень доверял.

– Вполне возможно, – пожал плечами римлянин. – Они помогли мне найти тебя, когда в этом возникла необходимость.

Марк рассказал Комносу все, что с ним произошло, и еще до того, как он закончил, на лице старого воина появилось то же хищное выражение, которое Марк подметил у Хемонда. Это был охотник, увидевший добычу. Он ударил кулаком по столу с такой силой, что чернильница подпрыгнула и залила чернилами все бумаги, но Комнос даже не обратил на это внимания.

– Зигабенос! – крикнул он, и адъютант вышел из соседней комнаты. – Если через минуту здесь не будет взвода солдат, ты окажешься снова в родной деревне за плугом.

Зигабенос испуганно моргнул, отдал честь и исчез.

– У меня и моих ребят тоже есть свои счеты с колдуном, – предупредил Хемонд.

– Хватит и на твою долю, – заверил его видессианский офицер.

Марк думал, что Комнос начнет спорить, но если видессианин и сомневался в преданности намдалени Видессосу, то в его ненависти к Авшару он мог быть уверен.

Комнос не успел еще надеть перевязь с мечом, когда вспотевший Зигабенос привел взвод акритай. Кабинет был теперь забит людьми до предела. Видессианские солдаты бросали подозрительные взгляды на наемников Хемонда. Но Комнос знал, как пересилить старую неприязнь внутри имперской армии. Одной фразы было достаточно, чтобы зажечь людей.

– Вы знаете, ребята, что мы с вами будем сейчас делать? Мы отправимся в Палату Послов, захватим нашего дорогого друга Авшара, вытащим его из норки и закуем в кандалы. А намдалени помогут нам.

После секунды недоверчивого молчания видессиане взорвались криками радости. Хемонд и его намдалени с восторгом присоединились к ним. Вопли в маленькой комнате оглушили всех. Распри были забыты, и два взвода вместе с Нейпосом и Марком быстрым шагом двинулись к Палате Послов, словно гончие в логово льва.

Палата, как ей и полагалось, находилась рядом с приемным залом, так что иностранные послы всегда имели возможность встретиться с императором. Над палатой трепетали флаги множества стран, княжеств и племен; среди них был и флаг с изображением прыгающей пантеры Йорда. Для двух дюжин солдат, бросившихся к логову Авшара, дипломатическая неприкосновенность не была препятствием.

Тасо Ванес услышал их приближение. Налет на палату застал его за беседой о торговле мехами и пряностями с кочевником из западных степей Шаумкиила. Он взглянул на солдат, пробормотал своему собеседнику: «Вы, надеюсь, извините меня» – и в страхе убежал. Кочевник тоже покинул зал. В его комнате был лук со стрелами, и он собирался в случае нападения дорого продать свою жизнь. Но солдаты не обратили внимания ни на него, ни на громкие крики во внутренних помещениях. Нефон Комнос повел их по широкой лестнице из полированного мрамора. Пока они поднимались, видессианин сообщил:

– Комната этого ублюдка на втором этаже. Много раз я приходил к нему, чтобы выкупить пленников, но такой повод для посещения мне куда милее!

Солдаты одобрительно загудели.

Гавтруз из Татагуша нес к себе серебряный поднос, на котором лежали жареное мясо и засахаренные фрукты, когда услыхал за спиной шаги солдат. Несмотря на то что он был довольно толст и ему было уже за шестьдесят, реакция у него сохранилась хорошая. Он швырнул поднос с мясом на тех, кто, как он предполагал, собирался на него напасть. Хемонд отбил летящую в его голову посудину своим щитом. Двое солдат закричали, почувствовав боль от ожогов. Еще один поскользнулся на пролитом жире и упал.

– О, Фос! – пробормотал Комнос и крикнул, обращаясь к Гавтрузу: – Подождите, доблестный господин! Мы ничего не имеем против вас, нам нужен только Авшар.

При этих словах Гавтруз опустил свой нож. Глаза его расширились.

– Человек из Йорда? Вы враждуете с ним, я это знаю, но он находится в посольстве, его нельзя арестовать.

Марк заметил, что Тасо Ванес был прав, говоря о Гавтрузе как о притворщике, – если нужно, видессианский язык Гавтруза был безупречен.

– Послы, которые уважают законы страны, где они находятся, пользуются правом неприкосновенности. Но не колдуны, которые нанимают убийц, поручая им грязные дела, – парировал Комнос.

Его солдаты и наемники Хемонда уже стояли перед толстой дверью с изображением пантеры.

Комнос приказал:

– Постучите тихонько. Я не хочу врываться в комнату посла без предупреждения.

Однако тихого стука не получилось. В дверь забарабанили десяток тяжелых кулаков. Ответа не было.

– Ломайте! – рявкнул Комнос.

Дверь оказалась прочной и не поддавалась ударам. «Не магические ли заклинания ее удерживают», – подумал Марк.

– Хватит валять дурака! Ну-ка, прочь с дороги! – крикнул один из намдалени, темноволосый гигант с громадными руками. Он держал большой боевой топор. Видимо, как и многие из его братьев-халога, он предпочитал это оружие всякому другому.

Солдаты отошли в сторону, чтобы дать ему размахнуться. Взлетели щепки. С каждым ударом топор погружался почти на половину лезвия. После дюжины таких ударов дверь подалась. Солдаты ворвались в комнату врага, держа оружие наготове. Комнос остался снаружи, объясняя возмущенным и перепуганным дипломатам, почему здесь находятся солдаты Видессоса.

Марк сразу заметил, что, несмотря на жажду власти, Авшар почти не тяготел к роскоши в личной жизни. Посольство Йорда было убрано очень просто, в духе кочевников. Исключение составлял только красивый видессианский стол, возвышающийся посреди комнаты. Подушки заменяли стулья, а все остальные столы были низкими, чтобы можно было сидеть перед ними прямо на полу. Вся мебель была черного цвета, а стены дымчато-серого.

Дверь между посольским кабинетом и личными покоями Авшара была заперта, но несколько ударов топором решили и эту проблему. Авшара они не нашли и там. Впрочем, Марк не удивился этому. Видессиане пришли слишком поздно.

Личные апартаменты йорда были почти так же скромны, как и посольский кабинет, – низкие, покрытые черным лаком столы, подушки, толстый матрас, набитый конским волосом и заменяющий кровать. Над матрасом висело изображение черного воина, бросающего голубую молнию. Он ехал по трупам нагих, истекающих кровью пленников, навстречу своему врагу – убегающему Солнцу.

– Скотос! – прошептали видессианские солдаты и сложили пальцы крестом, оберегаясь от сил Тьмы.

На столе в углу комнаты стояла небольшая бронзовая рамка, в которую было заключено изображение одного из темных богов пантеона Йорда, и алтарь Скотоса. На алтаре лежали белый голубь с перебитой шеей, а на столе они нашли горстку пепла – Авшар не собирался возвращаться в посольство и сжег все важные бумаги.

Ни видессиане, ни намдалени не имели желания подходить близко к алтарю, но когда Марк обошел стол, он увидел кусочек пергамента, обгоревший с одного края, – должно быть, тот упал, подхваченный сквозняком, и не успел догореть до конца. Марк наклонился, чтобы поднять его, и возбужденно вскрикнул – это был план города и крепостных стен. Маленькая пунктирная линия вела от Палаты Послов к башне у моря. Его друзья столпились вокруг.

Разочарование от неудачи прошло, когда они поняли, что обнаружил римлянин. Они пожимали его руку и хлопали его по спине, поздравляя с находкой.

– Это большая удача! – крикнул Хемонд. – Воистину, Фос сегодня с нами!

– Нельзя терять драгоценного времени, – сказал Нейпос, – будем праздновать победу, когда схватим йорда, не раньше.

– Хорошо сказано, жрец, – согласился Хемонд.

Приказав пяти-шести солдатам, чтобы они обыскали комнаты, он повел остальных намдалени мимо Комноса, который все еще разъяснял дипломатам причины штурма посольства. Марк показал клочок пергамента и ему. Комнос внимательно посмотрел на карту и выхватил ее из рук Марка.

– Игра продолжается! – воскликнул он. Он поклонился послам и их секретарям. – Господа, дальнейшие объяснения будут сделаны позднее. – Он пробился через толпу, крича своим солдатам: – Подождите, дурни, у меня в руках карта!

Башня, которую Авшар изобразил на своем плане, находилась на северо-востоке Видессоса – там, где город острым клином врезался в пролив Бычий Брод. Это было в пятнадцати минутах ходьбы от Палаты Послов. Дорога лежала через дворцовый комплекс и улицы города и шла высоко по холмам.

Трибун бежал к башне, чувствуя, как колотится сердце и как пот заливает его лицо. Он был одет только в легкий плащ и сандалии; солдатам, бегущим в полном вооружении, было намного тяжелее. Один намдалени не выдержал этого бешеного бега и упал на мостовую – он потерял сознание. Марк остановился и пощупал его пульс.

– Он скоро придет в себя, – пробормотал он. – Переутомление, ничего страшного.

На ходу Марк подумал о том, что такой опытный и умный противник, как Авшар, все же допустил промах – и большой промах. Ночное покушение провалилось, а когда он сжег свои бумаги, одна из самых главных уцелела и дала возможность преследователям найти его. Если бы Авшар знал об этом, как заскрежетал бы он зубами под своим покрывалом!..

Дорога пошла вниз, и вскоре они увидали городскую стену, подступавшую к самому морю.

– Вот она! – воскликнул Комнос, задыхаясь, и указал на квадратную башню, высившуюся перед ними. Он втянул ноздрями морской воздух и крикнул: – Эй, стража! Вы не видели Авшара из Йорда?

Ему никто не ответил. Солдаты подошли к башне и поняли причину этого молчания. Четверо часовых лежали у входа неподвижно. Дверь была распахнута настежь. Комнос страшно выругался и обратился к Марку:

– За последние пять лет я не встречал спящих часовых. А теперь почему-то вижу такое чудо второй раз за два дня, и ты тому свидетель. Во имя светлого Фоса, позор мне!

Странное положение, в котором спали часовые, наводило только на одну мысль – Авшар применил свое колдовство. Марк объяснил это, добавив:

– Я не думаю, что они заснули по своей вине, – это действие чар, которые наложил на них колдун. Карта не лжет, у нас есть время схватить его прежде, чем он улизнет от нас морем.

Нефон Комнос с чувством пожал руку римлянину:

– Чужеземец, ты человек чести.

– Благодарю, – ответил Марк, удивленный и взволнованный.

– Вперед, довольно болтовни! – воскликнул Хемонд, выхватывая меч из ножен. – Успеете еще наговориться!..

Он бросился вперед, а за ним устремились остальные. Нейпос все еще ковылял позади, ему трудно было поспевать за быстрыми шагами солдат. Он задержался возле лежащих без сознания часовых, чтобы помочь им.

Внезапно оказавшись в полумраке башни, Марк на мгновение ослеп и чуть не споткнулся о винтовую лестницу. Единственным источником света были бойницы для стрелков.

– Подождите, – сказал Хемонд.

В темноте кто-то налетел на трибуна, и Марк выругался.

– Что там? – спросил Комнос, который тоже вбежал в башню.

– Я нахожусь в начале коридора, – ответил Хемонд. – Он должен вести в кладовую, где хранится оружие или что-то в том же роде. В середине коридора я вижу что-то очень похожее на белый плащ кочевника. Кажется, мы поймали негодяя!

Он засмеялся от радости. Возбужденный гул прошел по толпе солдат. Один за другим, с мечами наготове, они пошли по коридору, узкому и короткому, не более четырех метров в длину. В конце его находилась дверь.

Сжимая рукоять меча, Марк шел к двери. Он уже больше не думал об Авшаре как о страшном колдуне, которого обрисовал ему Нейпос, – скорее как о злом и перепуганном дураке, который умудрился ускользнуть от них и в конце концов оказался заперт в ловушке, из которой не было выхода. Ему даже стало жаль казда, сидевшего по другую сторону двери.

Хемонд с силой толкнул ногой дверь, и она широко распахнулась. Наемник угадал правильно – это действительно была оружейная кладовая. Марк увидел связки копий, стрел, мечей, горы шлемов, а когда вошел, то заметил ноги неподвижно лежащего человека. В отличие от большинства присутствующих, он сразу узнал мертвеца – это был Мебод, испуганный слуга Авшара. Голова у него была повернута набок, шейные позвонки переломаны так же, как и у голубя на алтаре Скотоса в комнате Авшара. Бессмысленность убийства и страшная жестокость этого человека поразили трибуна. Но куда больше его удивляло другое – ведь Авшар только что был здесь. В комнате некуда спрятаться. Где же тогда беглый эмиссар Йорда?

Пока он думал об этом, дверь за ними со стуком захлопнулась. Хотя раскрылась она легко, от одного толчка, сейчас открыть ее было невозможно – она не поддавалась под отчаянными ударами людей, оказавшихся взаперти. Холодок пробежал по жилам Марка: он понял, что из охотника сам стал добычей.

– А… как приятно мне видеть вас. Вы – мои гости…

От этого глубокого, полного леденящей ненависти голоса руки солдат опустились. В недоумении и ужасе они повернулись. Труп Мебода со свернутой шеей и пустыми невидящими глазами встал, и голос Авшара вновь прозвучал из его мертвых губ.

– Вы оказались добры и умны, не пренебрегли моим приглашением, которое я оставил в комнате, вы пришли сюда, – продолжал колдун. – Я буду гостеприимен.

Мебод, дернувшись как марионетка, широко развел руками. Как бы подчиняясь приказу, оружие в комнате ожило и стало летать по воздуху, поражая ошеломленных людей, еще минуту назад вообразивших, что йорда в их руках. Один из видессиан сразу же упал, копье пробило его кольчугу. Через секунду еще один солдат – намдалени – скорчился на полу, стрела пронзила его горло. Дротик впился в руку третьего.

Никогда Марк не мог (да и не хотел) представить себе такой битвы – люди против копий и мечей, которые сами по себе носились в воздухе и жалили их, как разъяренные пчелы. Отбивать удары было бесполезно: никто не знал, что произойдет в следующий миг, откуда прилетит разящая сталь. Воины могли только защищаться и получали одну тяжелую рану за другой.

Хемонд отрубил правую руку Мебода, но это ничего не изменило – оружие по-прежнему летало по комнате. Но вот как только один из клинков коснулся меча Марка, символы друидов ожили и заиграли золотом. Копье, летевшее прямо в грудь трибуну, вдруг остановилось и, упав на пол, осталось неподвижным. Это повторялось снова и снова. Однако в воздухе мелькало столько лезвий, что Скавру хватало сил лишь на защиту, нанести ответный удар он не мог. Когда вслед за Хемондом он решил ударить Мебода, летающие дротики удержали его на расстоянии и отбросили назад. При этом Марк получил несколько легких ранений.

Снаружи кто-то стучал в дверь. «Сюда нельзя! Здесь – смерть!» – закричал Марк в ответ. Крик его утонул в стоне Хемонда – летающий меч насквозь пробил грудь воина. Руки Хемонда судорожно обхватили рукоять и бессильно опустились. Предсмертный вопль заглушил крик, раздававшийся снаружи.

– Открывай, во имя святости Фоса! – ревел Нейпос. И дверь широко, словно от удара, распахнулась.

Широко разведя руки, жрец вошел в комнату. Сейчас он вовсе не казался таким низкорослым, как раньше. Оценив опасность, которую представлял жрец, летящее оружие оставило в покое солдат и перекинулось на нового врага. Но Нейпос был не слабее Авшара. Он трижды плавно провел ладонями, сопровождая каждое движение коротким заклинанием и молитвой Фосу. Клинки неподвижно повисли в воздухе и с грохотом упали на пол. В тот же момент тело Мебода покачнулось, осело и вновь превратилось в обыкновенный труп.

Кошмар был позади. Несколько секунд солдаты стояли наготове, не осмеливаясь поверить наступившей тишине. Но оружие лежало на полу, словно куча соломы, и только тела погибших напоминали о том, что все это не было сном. Те же, кто уцелел в этой колдовской битве, в изнеможении прислонились к стене. Только сейчас они поняли, какую цену заплатили за нападение на башню. Четверо их товарищей лежали мертвыми (видессианин, убитый в самом начале, и трое намдалени, включая Хемонда). Офицер наемников погиб, когда спасение было так близко…

Марк печально покачал головой и закрыл глаза Хемонду. Зачем судьба свела их этим утром?.. Хороший солдат, Хемонд почти стал добрым другом Марку.

Все еще глядя на тело Хемонда, трибун вздрогнул – кто-то коснулся его руки. Это был Нейпос, усталый и растерянный.

– Позволь мне перевязать твои раны, – сказал он.

– Что? Ах да, конечно. – Погруженный в свои мысли, Скавр почти забыл о них. Нейпос перевязал его с той же аккуратностью и быстротой, какую трибун замечал у Горгидаса. Жрец заговорил с ним, и Марк понял, что не он один нес на себе бремя войны. Слова Нейпоса были обращены не только к нему, но и ко всем воинам.

– Я задержался, снимая чары с охранников, – горько сказал жрец, – но ведь это было так легко и вполне могло подождать!.. Фос идет своими путями. Печальная радость – разбудить четырех человек только для того, чтобы они увидели, как четверо других лежат мертвыми.

– Ты сделал то, что положено. Ты помог, когда людям требовалась помощь, – ответил Марк. – Ты бы не был самим собой, если бы прошел мимо. Тут нет твоей вины.

Нейпос не согласился:

– Ты судишь о жизни как халога. Это они верят, будто существует судьба, которой не избежать никому. Но мы, последователи Фоса, знаем, что бог создает нас и нашу жизнь, и стараемся найти свое предназначение. Бывает время, однако, когда сделать это трудно, очень трудно.

Двигаясь медленно, словно еще во власти кошмара, люди помогали друг другу перевязывать раны. В скорбной тишине они подняли погибших товарищей и Мебода и неловко вынесли их по винтовой лестнице на солнечный свет.

Часовые, которых разбудил Нейпос, уже стояли у дверей. Один из них, на лице которого читалась тревога, сказал Марку:

– Прошу тебя, господин, не обвиняй нас. Мы исправно несли службу, но вдруг потеряли сознание, а очнулись только на руках этого жреца, который снял с нас чары. Мы заснули не из-за усталости.

В любое другое время римлянина бы порадовала его репутация строгого командира, но сейчас он только сказал:

– Я знаю. Колдун, который усыпил вас, обманул нас всех. Он улизнул, и я думаю, что никто в Империи не пожалеет о его отсутствии.

– Сын грязи еще далеко от дома, – сказал Нефон Комнос. – Он пересек пролив, но ему еще предстоит пройти семьсот километров по нашим западным провинциям. Наши огненные маяки смогут передать приказ закрыть границы задолго до того, как колдун доберется до них. Я сам пойду к маякам. Посмотрим, как встретят этого колдуна акритай!

Скавр восхитился его решимостью, но не слишком надеялся на удачу. Если Авшар сумел удрать из самого защищенного города в мире, то видессианские пограничные солдаты, как бы отважны и опытны они ни были, вряд ли смогут удержать этого колдуна.

Он повернулся к намдалени. Ему было страшно заводить этот разговор, но он чувствовал, что должен приободрить этих людей.

– Я привел вас сюда в несчастливый час, – сказал Марк. – Трое из вас мертвы. Я был бы счастлив назвать Хемонда своим другом, хотя знал его слишком мало. Если ваши обычаи позволят, то весть о гибели этого отважного воина должен принести его жене именно я. Я виноват, я отвечаю за это.

– Человек живет столько, сколько ему отмерено, ни часом больше, – сказал наконец один из воинов Княжества Намдален. Марк не знал, следовал ли этот солдат религии Фоса, но воззрения предков-халога, несомненно, были в нем живы. – Ты честно делал свое дело, сражаясь за страну, которая тебя наняла, и мы все тоже. Честь может причинить боль, но не может стать причиной вины. – Он на мгновение замолчал, глядя в глаза своих соплеменников, и, удовлетворенный тем, что увидел, завершил: – Мы не видим причин, мешающих тебе принести меч Хемонда Хелвис. – Увидев, что Скавр не совсем его понял, он пояснил: – Это наш обычай. Так поступают, когда слова слишком тяжелы, чтобы их произнести. Но вины на тебе нет, – повторил солдат. – Если бы даже она и была, твой поступок смывает ее. Меня зовут Эмбриак, сын Ренгари, и я почту за честь считаться твоим другом.

Остальные намдалени серьезно кивнули, один за другим называя свои имена и пожимая трибуну руку двумя ладонями по обычаю северян.

После этой короткой церемонии они снова подняли свою ношу и начали печальное шествие назад, к казарме.

Весть о случившемся распространилась, как лесной пожар. Солдаты не прошли и половины пути, как первые крики «Смерть Йорду!» послышались в городе. Скавр увидел толпу людей, вооруженных палками и кинжалами, которые преследовали какого-то иностранца, не очень разбираясь, из Йорда он был или нет.

Тяжесть тела Хемонда заставила его согнуться от боли, хотя эту ношу он разделял с намдалени. Марк и остальные солдаты были ранены; возможно, это объясняло их усталость. Они не раз останавливались, чтобы передохнуть. С каждым шагом их ноша становилась все тяжелее. Марк все время думал о том, почему он решил взять на себя эту горькую весть. То, что он говорил намдалени, было правдой, но не всей правдой. Он понимал, как красива Хелвис, и чувствовал себя виноватым в том, что ее красота повлияла на его решение. «Перестань, дурак, – сказал он сам себе. – Ты делаешь только то, что должен делать». Но… она была так прекрасна.

Казармы намдалени казались мирным островком в море волнующегося Видессоса. Чужеземцы и еретики, люди Княжества, не имели ничего общего с горожанами, и мельница слухов не затронула их. Они не знали, какой страх наводил Авшар на видессиан.

Несколько человек занимались борьбой на песке возле казармы. Большая толпа подбадривала их криками и делала ставки. Двое других фехтовали. Из ближайшей кузницы доносился стук молотов о наковальню. Несколько солдат, сидя на корточках, играли в кости. Марк подумал о том, что намдалени, похоже, жили игрой, она была у них в крови.

Кто-то в толпе увидел приближающихся солдат, несущих свой печальный груз. Его возглас заставил всех присутствующих поднять глаза. Один из фехтующих выронил меч; его товарищ, продолжавший бой, тоже увидел процессию и опустил оружие.

Намдалени бросились к носилкам, выкрикивая вопросы на своем жестком диалекте. Марк и раньше с трудом понимал их речь, теперь же, после пережитых потрясений, даже не пытался этого сделать. Вместе с другим солдатом он осторожно опустил тело на землю. Потом трибун снял пасс, ножны, взял меч Хемонда и пошел к казарме. Наемники расступились. Один из них подошел к Марку и, схватив его за руку, стал что-то кричать на своем языке. Эмбриак перевел:

– Он обвиняет тебя в случившемся.

На чистом видессианском языке, чтобы его поняли и соплеменники, и римлянин, Эмбриак подробно рассказал о случившемся. Намдалени кивнул и отпустил Марка.

Казарма намдалени была намного удобнее и уютнее римской. Разумеется, частично это объяснялось тем, что большой контингент намдалени находился в Видессосе в течение многих лет, так что люди Княжества успели вложить в свое жилище много труда и сделали казарму похожей на дом. Так как многие наемники большую часть жизни проводили на службе Видессоса, неудивительно было, что они обзаводились семьями в столице. Некоторые из них женились на видессианках, другие привозили жен или возлюбленных с собой. Казарма отражала и эту сторону их уклада. Только первый ее этаж был таким же, как у римлян, – там жили солдаты. Второй был разделен на комнаты различных размеров.

Помня, что Хелвис помахала ему рукой из окна на втором этаже, Марк поднялся по широкой лестнице, совсем не похожей на ту винтовую лестницу, что вела в башню, где засел Авшар. Неужели она махнула ему рукой только два дня назад? Ему было сейчас тяжелее, чем тогда, когда он гнался за колдуном, меч Хемонда тянул его к земле, как свинцовый. Трибун вспомнил, как Хелвис показывала ему сверкнувшее золотом в лучах солнца украшение. Он примерно представлял себе, где искать ее. Дверь в комнату была открыта, и он услышал чистое контральто, которое было ему так хорошо знакомо.

– Подожди здесь немного, – строго говорила Хелвис. – Я должна узнать, что там случилось и почему такой шум.

Они столкнулись в дверях. Хелвис резко остановилась и засмеялась, удивленная.

– Здравствуй, Марк! – сказала она. – Ты ищешь Хемонда? Я не знаю, где он. Кажется, на учениях… А что случилось? Я не вижу из окна… – Она внезапно остановилась, и голос ее изменился. – Почему ты такой мрачный? Что-нибудь случ… – Голос задрожал. – Нет, – сказала она тихо, – нет.

Краски исчезли с ее лица, когда она наконец узнала меч в ножнах, который он принес. От неожиданности она побледнела, вцепилась в ручку двери, как бы ища опоры, которой не было.

– Кто это, мама?

Легко одетый мальчик трех-четырех лет от роду смотрел на Скавра из-за юбки матери. У него были ее голубые глаза и белокурые волосы Хемонда. Марк даже не подумал о том, что у Хемонда могут быть дети, и почувствовал себя еще хуже.

– Разве ты не идешь на улицу? – спросил малыш.

– Да. Нет. Через минуту, – ответила она. Глаза Хелвис скользнули по липу трибуна, умоляя дать ей любое объяснение тому, что он принес. Он кусал губы, пока боль не заставила его зажмуриться, но не было ничего, что смягчило бы жестокую весть, что бы он ни сказал или ни сделал.

– Так ты не идешь на улицу, мама? – снова спросил мальчик.

– Тихо, Мальрик, – сказала Хелвис. – Ступай в свою комнату.

Он ушел и закрыл за собой дверь.

– Это правда? – спросила она, все еще не веря. Она уже поняла, что произошло, но отказывалась в это верить.

– Да, – ответил он так мягко, как только мог.

Не глядя на трибуна, двигаясь медленно, как бы во сне, Хелвис взяла в руки меч Хемонда. Она погладила старое лезвие, коснулась пальцами рукояти. Марк знал, что запомнит эту руку на всю жизнь. Довольно крупная для женщины, она была все же мала для того, чтобы обхватить рукоять меча. С опущенной головой вдова отнесла меч в свою комнату и вскоре вернулась. Когда она наконец взглянула на трибуна, слезы струились по ее лицу.

– Веди меня к нему, – сказала она.

Они пошли вниз по лестнице. Хелвис схватила Марка за руку, словно утопающий за доску, чтобы удержаться на плаву еще несколько минут. Она все еще старалась не думать о случившемся и говорила о мальчике, чтобы только не столкнуться с тем невероятным, что лежало на улице – холодное и неподвижное.

– Почему же меч принес именно ты? – спросила она у трибуна. – Я не хочу оскорбить тебя, но ты не принадлежишь к нашему народу и не следуешь нашим традициям. Почему же ты пришел?

Ответить на этот вопрос было нелегко. Он мог бы отделаться отговоркой или выдать более-менее приемлемую ложь, но оказался совершенно не готов к этому. Фальшивая доброта куда хуже жестокой правды.

– Мне показалось, что это единственно правильное решение, – сказал он. – Я чувствую себя виноватым в его гибели.

Она остановилась так внезапно, как будто он ударил ее. Ее ногти впились в его кожу. Через минуту ее лицо смягчилось. Марк почувствовал, как по его руке потекли капли крови.

– Расскажи мне все, – сказала она, и он начал рассказ, сначала через силу, затем все больше увлекаясь.

– Он умер быстро, моя госпожа, – заключил он не очень уверенно, пытаясь найти хотя бы какое-то утешение. – У него не было времени почувствовать боль… Я… – У Марка перехватило горло. Сознание бесполезности любых соболезнований заставило его замолчать вернее, чем любой кляп.

Хелвис коснулась его руки настолько мягко, насколько жестоко она сделала это только что.

– Ты не должен себя мучить за то, что выполнил свой долг, – сказала она. – Если бы Хемонд оказался на твоем месте, он сделал бы то же самое. Это в его характере, – добавила она мягко и снова заплакала: горькая правда начала пробиваться к ее сознанию сквозь все защитные барьеры.

Несмотря на свое горе, она пыталась успокоить его, это потрясло Марка, он почувствовал себя еще хуже. Такая женщина не заслуживала подобной участи. Почему ее жизнь оказалась сломанной из-за интриг какого-то колдуна или случайной встречи Хемонда с Марком? Ну что ж, еще одна добавка к счету, который он предъявит Авшару. Как будто еще недостаточно.

После полумрака казармы солнечный свет на улице ослепил римлянина. Увидев толпу, окружившую тела Хемонда и его солдат, Хелвис отпустила руку Скавра и побежала им навстречу. Неожиданно оказавшись один среди чужого народа, трибун вдруг почувствовал, что понимает одиночество Виридовикса. Он нашел какое-то извинение и вернулся к своим солдатам.

…Обливаясь потом, при всех регалиях, Марк стоял в центре видессианского Амфитеатра и думал о том, что никогда в жизни не видел такого моря людей, собравшихся в одном месте. Пятьдесят, сто тысяч – он не мог сказать наверняка, сколько их было.

В течение трех дней глашатаи ходили по улицам, объявляя решение Императора говорить со своим народом в Амфитеатре. Большая арена стала заполняться людьми перед восходом солнца, и сейчас, за несколько минут до полудня, она была забита так, что негде яблоку упасть. Единственное открытое место было в центре арены и ведущей к ней лестницы, по краям которой выстроилась императорская гвардия. Это свободное пространство можно было считать открытым лишь отчасти. Его заполняли статуи из мрамора, золота и бронзы, а в центре стоял высокий гранитный обелиск, уходящий в небо своим острым шпилем. Вокруг него теснилась видессианская знать, чиновники в пышных и нелепых одеждах, соответствующих занимаемой должности, высшие жрецы в голубых плащах, отряды солдат из каждого уголка мира, служившие Империи. Среди них был и Скавр со своей манипулой. Его отряд находился у самого рострума, с которого Император собирался обратиться к народу.

Слева и справа от римлян стояли отряды рослых халога, неподвижных, как окружающие их статуи. Казалось, однако, что вся воинская дисциплина мира не в силах согнать с их лиц неприязнь. Почетное место, занятое римлянами, всегда было их местом, и они не слишком обрадовались, когда их оттеснили вновь прибывшие наемники – люди, которые даже не умеют правильно приветствовать Императора.

Однако сегодня центральное место принадлежало римлянам по праву. Новость о чародейских кознях и нападении Авшара на Скавра, о смертельной западне, которую Авшар устроил для него и акритай, пронеслась по городу, как огонь по сухому лесу. Погоня за чужеземцем, которую видел вчера Марк, была только началом волнений. Многие видессиане решили, что если Йорд нанес удар в их собственной столице, то Фос дал им право отомстить любому йорду или даже любому чужеземцу, если уж на то пошло. Почти все подданные Йорда, которые находились в Видессосе, были купцами или торговцами, они жили здесь еще с тех времен, когда западный сосед Империи назывался Макураном. Они ненавидели захватнические набеги своих правителей больше, чем сами видессиане. Но их чувства не имели никакого значения для толпы, кричавшей «Смерть Йорду!» и не задававшей никаких вопросов своим жертвам. Чтобы утихомирить вспышки бунта, потребовались солдаты – видессианские солдаты. Хорошо зная свой народ, Император был уверен, что один вид чужеземных наемников, пытающихся успокоить видессиан, только добавит масла в огонь. Поэтому римляне, халога, каморы и намдалени оставались в своих казармах, пока Комнос и его акритай наводили в городе порядок.

Марк одобрил четкие профессиональные действия своего видессианского друга.

– А почему бы и нет? – сказал на это Гай Филипп. – У него, вероятно, было достаточно времени, чтобы отточить свое мастерство на практике.

Но эти три дня не были совершенно спокойными. Имперский писец прибыл в римскую казарму, чтобы получить от римлян информацию о том, как был схвачен наемный убийца, посланный Авшаром. Другой писец, более высокого ранга, попросил Марка описать по минутам, что произошло с ним и тем кочевником, а также рассказать об Авшаре и заклинаниях, которые йорд использовал в оружейной кладовой. Когда трибун поинтересовался, к чему все эти допросы, писец пожал плечами и коротко ответил:

– Знания никогда не бывают излишними.

После чего возвратился к допросу.

…Шум и крики в Амфитеатре стали громче, когда двое слуг с зонтиками вошли через Императорские ворота. За ними последовала еще одна пара слуг и еще одна – пока двенадцать белых зонтиков не проплыли по узкому коридору, охраняемому отрядом акритай. Раденос Ворцез гордился тем, что по званию ему полагалось двое слуг с зонтиками. Императора обслуживали двенадцать таких слуг.

Приветственные крики толпы превратились в неистовый рев восторга: из ворот вышел Император. Марк почувствовал, что арена дрожит под его ногами. Шум стоял оглушительный. Его можно было только ощущать всей кожей, уши уже отказывались воспринимать его.

Почетный эскорт возглавлял Варданес Сфранцез. Возможно, у Марка разыгралось воображение, но ему показалось, что толпа отнюдь не приветствовала его появление.

Патриарх Бальзамон пользовался куда большей любовью и уважением. По рангу он был даже выше премьер-министра, и таким образом его место было между Сфранцезом и императорской семьей. Слушая приветственные возгласы толпы, толстый старый жрец так и расцвел, словно сирень на летнем солнышке. Его острые глаза лучились в довольной улыбке, обе руки поднялись в благословляющем жесте. Пока он шел мимо гудящего роя людей, многие пытались прикоснуться к краю его одежды, и ему пришлось несколько раз останавливаться, чтобы оторвать от себя чьи-то руки.

Туризина Гавраса в городе тоже любили. Каждому видессианину он казался чем-то вроде младшего брата. Он был близок к простому люду. Если бы Севастократор устроил драку в таверне или начал бы приставать к служанкам, ему пришлось бы оплачивать счет, как всякому другому, несмотря на его положение. Но Туризин, не несущий на себе бремени ответственности и власти, умел наслаждаться свободой в полной мере. Он медленно ехал на лошади с видом человека, облеченного высокой, но порядком надоевшей ему властью и желающего закончить церемонию как можно скорее.

Его племянница, дочь Маврикиоса Алипия, появилась непосредственно перед отцом. Она шла, гордо подняв голову, и, глядя на Принцессу, можно было подумать, что в Амфитеатре никого нет, что она здесь совершенно одна. В ту минуту, как и на банкете, от нее исходила спокойная гордость. Марк не мог понять, было ли это ее природным достоинством, застенчивостью или простым равнодушием. Лицом к лицу с собеседником она выглядела гораздо более раскованной.

Трибуну казалось, что громче орать уже невозможно, но при появлении Императора он понял, что ошибся. Шум причинял уже настоящую боль, как будто кто-то сверлил его голову тупым сверлом.

Маврикиос Гаврас, возможно, не был идеальным императором для страны, сотрясаемой социальными бурями. Долгие поколения правителей не закрепили права его семьи на трон – он был всего лишь захватившим власть военачальником, более удачливым, чем его предшественник. Правительство Маврикиоса раздирали распри, многие из знати были настроены против него и делали все, чтобы остановить любые преобразования, способные ослабить их собственные позиции.

Но так или иначе, Маврикиос был Автократором Видессиан, и в тяжелое время народ пришел к нему. С каждым его шагом шум в Амфитеатре поднимался все выше, словно волны, вздымаемые ветром. Все вскочили с мест и громко кричали. Несколько трубачей сопровождали Императора, но в таком грохоте они не могли услышать даже друг друга. Следом за Севастосом, Патриархом и членами своей семьи, Император вошел в самый центр Амфитеатра. Каждый из отрядов приветствовал его появление. Каморы и видессиане подняли луки, халога – боевые топоры, и, наконец, римляне и намдалени взметнули в воздух копья.

Проходя мимо трибуна, Туризин Гаврас метнул на Марка взгляд, который тот легко понял. Хищные мысли Туризина были просты – он хотел воевать с Йордом, а Скавр проложил ему путь, и потому Марк высоко поднялся в его глазах.

Маврикиос был куда сложнее. Он сказал что-то Скавру, но вой толпы унес его слова, и Марк не расслышал их. Сообразив это, Император с досадой пожал плечами и продолжил свой путь к роструму. Гаврас задержался на несколько секунд, пока его свита, носители зонтов и прочие не подошли ближе.

Когда нога Императора коснулась деревянных ступеней рострума, Марк лихорадочно начал соображать: то ли Нейпос и его коллеги-чародеи что-то сотворили с толпой, то ли уши его наконец не выдержали и сдались. Тишина, звенящая до боли, воцарилась в Амфитеатре. Она нарушалась только звоном крови в ушах и далеким протяжным криком продавца рыбы: «Свежие кальмары!»

Император внимательно оглядел толпу, наблюдая за людьми, которые постепенно усаживались на длинные скамьи. Римлянин подумал, что нечего и надеяться, будто речь Императора услышат все присутствующие, но он ничего не знал о чудесах акустики, созданных видессианскими мастерами в этом Амфитеатре. Из центра арены можно было говорить так, что все, как бы далеко они ни находились, могли слышать голос.

– Я не мастер красиво говорить, – начал Император, и Марк улыбнулся, вспомнив, что примерно теми же словами и он начинал свою речь на лесной поляне в Галлии. – Я вырос среди солдат, – продолжал Маврикиос, – и провел всю свою жизнь в армии. Я научился ценить солдатскую честность и откровенность. За красивыми речами далеко ходить не надо, – он махнул рукой в сторону своих чиновников. Толпа удовлетворенно хмыкнула.

Повернув голову, Скавр увидел, как Варданес Сфранцез недовольно поежился. Но Император не стал развивать свою мысль. Он знал, что ему необходимо добиться полного единства в этой разобщенной стране, и потому заговорил о том, что было всем ясно и понятно.

– В столице, – сказал он, – мы счастливы. Здесь мы в безопасности, хорошо питаемся, защищены флотом и могучими стенами. Большинство из нас живет в этом городе давно. Вы пустили здесь корни, вы не можете пожаловаться на свою жизнь.

Марк подумал о Фостисе Апокавкосе, который медленно умирал от голода в трущобах Видессоса. «Ни один Император, – подумал трибун, – даже такой, как Маврикиос, не сможет знать о всех бедах своей страны. Но кое-что ему все же известно». Император продолжал:

– Жители западных провинций, там, за проливом, завидуют нам. Уже семьдесят лет яд Йорда сочится в наши земли. Он сжигает наши поля, убивает наших крестьян, захватывает и морит голодом наши деревни и города, оскверняет жилища нашего бога. Мы сражались с приверженцами Скотоса везде, где только могли. Но они как саранча: на место каждой издохшей твари рождаются две новых. Их посол сплел свою паутину в самом Видессосе. Авшар Проклятый не сумел в честном поединке одолеть солдата Империи и начал вязать сети подлости и обмана. Он подослал заколдованного человека, как ядовитую змею в ночи, чтобы умертвить того, кого он не смог убить в открытом бою.

Толпа, к которой он обращался, низко, гневно загудела, словно земля перед землетрясением. Маврикиос дал этому гулу набрать силу и поднял руки, призывая к молчанию. Ярость в голосе Императора была не ораторским трюком – он гневался по-настоящему.

– Когда же его преступление раскрылось, этот зверь из Йорда удрал как трус, прикрывая свои следы грязным, богопротивным колдовством. И снова он убивал, и снова он убивал не своими руками. – На этот раз ярость толпы улеглась не сразу.

– Достаточно, говорю я вам! Достаточно! Слишком часто Йорд нападает на нас и не слишком часто получает отпор. Их бандам нужно дать хороший урок. Да, мы терпеливы со своими соседями, но мы памятливы на преступления. И злодеяния Йорда лежат далеко за гранью, до которой можно прощать!

Последняя фраза почти утонула в гневных воплях разъяренной толпы. Марк подверг речь Императора критическому анализу и не нашел в ней изъянов. В душе он восхищался даром Маврикиоса, который от слова к слову вырастил в душах людей гнев, подобно тому, как каменщик возводит здание из кирпичей – ряд за рядом. Его откровенность была для толпы эффектным новшеством.

– Война! – заревел Амфитеатр. – Война! Война!

Слово отдавалось эхом и раскатывалось по Амфитеатру, как дикий перезвон колоколов. Император позволил людям покричать всласть. «Возможно, он наслаждается, видя, как объединяется его народ», – решил Марк. Он использовал всеобщую ненависть к Йорду, чтобы преодолеть сопротивление бюрократов, которые постоянно ставили ему палки в колеса.

Наконец Император поднял руки, и люди медленно успокоились.

– Благодарю вас, – сказал он собранию. – Вы поддержали меня в том деле, которое было правым в любом случае. Время полумер прошло. В этом году мы ударим всей силой. Я сам поведу войска. В следующем году Йорд уже не причинит нам беспокойства!

Последние приветственные крики – и арена опустела, но люди все еще в возбуждении переговаривались. Когда наконец Император пошел к выходу, стражники тоже позволили себе немного расслабиться.

– Ну, что ты думаешь об этом? – спросил Скавр Гая Филиппа, когда они шли к казарме.

Старший центурион почесал свой шрам на щеке.

– Он совсем не так глуп, в этом нет сомнения. Но до Цезаря ему далеко.

Марк согласился с ним. Да, речь Императора зажгла толпу, что правда, то правда. Но разгорячить народ и убедить в своей правите оппозицию – это слишком разные вещи. Театральные действа ничего не значили для таких холодных расчетливых людей, как Сфранцез.

– А кроме того, – неожиданно добавил Гай Филипп, – глупо говорить о своих триумфах до того, как ты их получил.

И в этом, подумал трибун, старший центурион был, как всегда, прав.

7

– Какой-то намдалени ждет тебя у дверей, – доложил Фостис Апокавкос утром второго дня после объявления мператором войны. – Он сказал, что его зовут Сотэрик, чей-то там сын.

Это имя ничего не говорило Марку.

– А он не сказал, чего ему нужно от меня?

– Нет, а я его не спрашивал. Не люблю намдалени. Для меня все они… – И Фостис добавил сочное латинское ругательство.

Бывший крестьянин прочно вписался в общество римлян – лучше, чем надеялся Марк, когда вытащил его из жуткой дыры в воровском квартале Видессоса. Его лицо потеряло мрачное выражение, на костях наросло немного мяса, чего, впрочем, и следовало ожидать. Но не это было главным. Отвергнутый страной, где он родился, он делал все, что мог, чтобы стать частью легиона и быть таким же, как его новые друзья. Хотя римляне уже могли бегло говорить по-видессиански, что сильно облегчало их жизнь в Империи, Фостис учился латыни с не меньшей быстротой, чтобы облегчить свою жизнь в римской казарме. Он упорно и умело трудился, осваивая приемы борьбы на мечах. Ни меча, ни копья он никогда прежде не держал в руках. И… Марк наконец заметил:

– Ты побрился! – воскликнул он.

Апокавкос в смущении провел рукой по выбритому подбородку.

– Ну и что с того? Я чувствовал себя неловко – единственная борода в казарме. Красавцем мне не быть, с бородой или без нее. Правда, я не очень-то понимаю, зачем вы, ребята, это делаете – бритье приносит больше неприятностей, чем пользы, если тебя интересует мое мнение. Но я пришел показать тебе не свой выбритый подбородок. Ты собираешься говорить с этим чертовым намдалени? Или мне сказать ему, чтобы он убирался отсюда?

– Думаю, я поговорю с ним. Что там сказал этот жрец несколько дней назад? Знания никогда не бывают излишними.

«Подумать только, – сказал он про себя, – кажется, моими устами говорит Горгидас…»

Прислонившись к стене казармы, солдат-наемник с восточных островов терпеливо дожидался римлянина. Это был крепко сложенный человек среднего роста с темными волосами, голубыми глазами и бледной кожей, выдававшей в нем северянина из княжества Намдален. В отличие от большинства своих соплеменников он не выбривал сзади голову, и длинные волосы копной падали ему на плечи. На вид ему было не больше тридцати двух – тридцати трех лет.

Когда намдалени увидел трибуна, он выпрямился, подошел к нему и протянул две ладони в обычном приветствии. Скавр тоже подал ему руку, но вынужден был заметить при этом:

– Боюсь, что не знаю твоего имени.

– Разве? Прошу прощения, я называл себя твоему солдату. Меня зовут Сотэрик, сын Дости из Метепонта. Из Княжества, разумеется.

Апокавкос опустил полное имя Сотэрика, но и в таком виде оно ничего не говорило Марку. Однако римлянин что-то слышал о его родном городе.

– Метепонт? – нахмурился он. Затем припомнил: – Родина Хемонда?

– И Хелвис. Она моя сестра.

Теперь Марк присмотрелся к нему внимательнее. Прежде Хелвис не упоминала о своем брате, но он видел их несомненное сходство. Цвет кожи у них был одинаковый, однако это еще ни о чем не говорило – у многих намдалени кожа была светлой. Но у Сотэрика был тот же изгиб рта, хоть и более жесткий, лицо его, как и у Хелвис, было широким, с крупным подбородком. Нос у нее короче и прямее. Трибун вдруг сообразил, что слишком долго изучает лицо гостя, а это может показаться невежливым.

– Извини, – сказал он. – Не зайдешь ли ты в казарму, чтобы обсудить твое дело за кувшином хорошего вина?

– С удовольствием.

Сотэрик прошел следом за трибуном. По пути Скавр познакомил его с несколькими легионерами. Приветствия Сотэрика были достаточно дружелюбными, но Марк заметил, что гость невольно оценивает и сравнивает жилища намдалени и римлян. Это не огорчило трибуна – он сам сделал бы то же самое.

Сотэрик уселся на стул в углу, чтобы не сидеть спиной к двери.

Марк с улыбкой заметил:

– Теперь, когда ты обезопасил себя от нападения из-за угла, рискнешь ли ты выпить со мной стакан красного вина? На мой взгляд, это вино слишком сладкое, но все вокруг очень любят такое…

На бледном лице Сотэрика проступила краска смущения.

– Неужели меня так легко разгадать? – спросил намдалени, качая головой в шутливом сожалении. – Я слишком долго пробыл среди видессиан, чтобы научиться не доверять собственной тени, но недостаточно долго, чтобы умело скрывать это. Да, красное вино будет в самый раз. Спасибо.

Они молча выпили. Казарма была почти пуста. Как только Фостис Апокавкос увидел намдалени, он сразу же испарился, не желая с ним разговаривать.

Наконец Сотэрик поставил стакан на стол и посмотрел на Марка сквозь скрещенные пальцы.

– Ты не такой, каким я тебя представлял, – сказал он резко.

– Вот как? – на это заявление трудно было найти другой ответ. Римлянин еще раз отхлебнул из стакана.

«Вино, – подумал он, – слишком уж густое и терпкое».

– Хемонд – пусть Фос примет его душу – и моя сестра говорили мне, что ты терпеть не можешь ядовитой хитрости и интриг, которые так ценятся в Империи, но я не поверил им. Ты слишком дружен со многими видессианами и слишком быстро завоевал доверие Императора. Но, повстречав тебя, я вижу, что они были правы.

– Я рад, что ты так думаешь. Но, может быть, моя хитрость столь велика, что ты принимаешь ее за искренность?

Сотэрик снова покраснел:

– Я думал и об этом.

– Ты знаешь больше, чем я. Так не лучше ли оставить все эти церемонии и сразу перейти к делу. Мы говорим добрых полчаса, а я понятия не имею, зачем ты здесь.

– Тебе, конечно же, известно… – начал намдалени, но тут же сообразил, что Марк ему не земляк. – Да нет, откуда ты можешь знать. Согласно нашим обычаям, я должен принести слова благодарности человеку, доставившему меч воина его семье. Я ближайший родственник Хемонда в Видессосе, и эта обязанность лежит на мне. Наш дом навеки твой должник.

– Ты был бы куда большим моим должником, если бы я не встретил Хемонда тем утром, – горько сказал Марк. – Ты не должен мне ничего – скорее я обязан вам. Из-за нашей встречи с Хемондом мой друг мертв, прекрасная женщина стала вдовой, мальчишка, о существовании которого я и не подозревал, осиротел. И ты еще говоришь о каком-то долге?

– Наш дом навеки в долгу у тебя, – повторил Сотэрик, и Марк понял, что обязан принять это независимо от обстоятельств. И он развел руками, показывая, что соглашается, но через силу. Сотэрик кивнул, и по его виду можно было заключить, что он считает свой долг выполненным.

Марк подумал, что сейчас он поднимется и уйдет, но гость пришел к римлянину не только с этим. Он налил себе второй стакан и, откинувшись на спинку ступка, произнес:

– Я имею кое-какое влияние среди наших солдат и потому говорю от имени всех нас. Мы наблюдали за вами на полевых занятиях. Вы и наши братья-халога – единственные, кто, как вам известно, предпочитают сражаться в пешем строю. Но ваша тактика куда более совершенна. Как ты думаешь, можете ли вы показать нам ваши приемы боя? Мы, правда, предпочитаем лошадей и рождаемся прямо в седле, это правда, но бывает, что приходится сражаться пешими. Что ты на это скажешь?

Трибун с большим удовольствием согласился.

– Мы тоже, в свою очередь, сможем кое-чему научиться у вас, – сказал он. – Ваши воины храбры, они хорошо вооружены, и к тому же это самые дисциплинированные солдаты из всех, которых я здесь видел.

Сотэрик опустил голову, принимая комплимент. Через несколько минут, обсудив все детали, римлянин и намдалени договорились об удобном для обоих дне и о численности солдат – по триста с каждой стороны.

– А что мы поставим на кон? – спросил Сотэрик.

«Не в первый раз уже намдалени выдают свою страсть к азартной игре», – подумал Марк.

– Лучше всего, чтобы ставка была невысока. Слишком сильный азарт в бою ни к чему, – сказал он и, подумав несколько секунд, добавил: – Как тебе понравится такое предложение: проигравший угощает победителей в своей казарме. Это подходит?

– Отлично, – улыбнулся Сотэрик. – Это даже лучше, чем деньги, потому что – клянусь ставкой на Фоса против Скотоса! – римлянин, ты мне нравишься.

Эта клятва удивила Марка. Но потом он вспомнил замечание Апсимара о вере намдалени, которые считали, что хотя исход битвы между Добром и Злом и предопределен, человек все же должен время от времени подбадривать светлые силы своими ставками. Неудивительно, что при подобных религиозных воззрениях люди Княжества так пристрастились к азартным играм.

Сотэрик допил свое вино и уже собирался уходить, но вдруг вспомнил еще о чем-то и остановился.

– Совсем забыл… Я ведь должен передать тебе… – медленно начал он. И молчал после этого так долго, что Марк напомнил ему:

– Ты, кажется, хотел что-то сказать?

Островитянин удивил Марка своим ответом:

– Вообще-то поначалу я не хотел этого делать… Но я уже говорил тебе, вы, римляне, и ты в том числе, не такие, какими я вас себе представлял. Поэтому я все же скажу. Это касается Хелвис.

Одного этого имени было достаточно для того, чтобы Марк превратился в слух. Он не знал, чего ему ожидать, и попытался скрыть свое волнение под маской вежливости. Сотэрик продолжал:

– Она просила сказать, если я сочту нужным, что не считает тебя виноватым в трагедии. Долг нашей семьи перед тем, кто принес ей меч, распространяется и на нее.

– Она очень добра, и я навсегда останусь благодарен ей за это, – сказал Марк от всей души. Если бы Хелвис через несколько дней после гибели мужа возненавидела его, то все было бы чересчур просто.

…На учениях римляне показывали чудеса смелости и выучки: каждый хотел войти в число тех трехсот, которые сойдутся в бою с намдалени. Другого Марк и не ожидал. Отобранные счастливцы были лучшими легионерами Марка. То, что трибун выбрал именно их, доверив им честь легиона, наполняло солдат гордостью. В учебных боях в Имбросе стало ясно, что они были лучшей пехотной частью Империи. Теперь им предстояло доказать это снова – уже в столице.

– Надеюсь, ты не отстранишь меня от этого боя только потому, что я не сражаюсь в строю? – заметно нервничая, спросил Виридовикс, когда они возвращались в свои казармы.

– У меня даже и мысли такой не было, – заверил его трибун. – Если бы я только попытался сделать это, ты бы набросился на меня с мечом, а? Лучше испытай его на намдалени.

– Договорились.

– К чему столько эмоций из-за глупого желания порубить друг друга на куски? – поинтересовался у кельта Горгидас. – Что за удовольствие ты от этого получаешь?

– Язык у тебя подвешен неплохо, мой греческий друг, но думаю, что сердце не слишком-то горячее. Битва – это вино, женщины и золото, вместе взятые. Никогда я не жил более полной жизнью, как в те минуты, когда видел сраженного мною врага у своих ног.

– А если сраженным окажешься ты? – пожал плечами Горгидас. – Ты понял бы куда больше, если бы взглянул на войну глазами врача: грязь, раны, гной, отрубленные руки и ноги. Калеки, которые уже никогда не будут здоровыми. Лица людей, несколько дней умирающих от раны в живот.

– А слава? – крикнул Виридовикс.

– Эти глупости ты скажешь истекающему кровью парню, который только что потерял руку. Лучше не говори мне о славе, я латаю тела, по которым ты к ней идешь.

Врач ушел, и на его лице было написано отвращение.

– Если бы оторвал свой взор от грязи, ты, возможно, увидел бы побольше! – крикнул ему вслед Виридовикс.

– Если бы ты не бросал в грязь раненых, мне никогда не пришлось бы туда смотреть.

– Никакого воинского духа, никакой мужской воли, – печально подытожил Виридовикс, обращаясь к Скавру.

Трибун снова вернулся мыслями к Хемонду.

– Так ли он не прав? Я не уверен.

Галл уставился на него, а затем резко повернулся и поспешил прочь, словно опасаясь подцепить опасную заразу.

В казарме их ждал Нейпос. Его толстое лицо выражало печаль и озабоченность. После вежливого обмена приветствиями он спросил Марка:

– Скажи мне, не вспомнил ли ты что-нибудь важное об Авшаре с того времени, как императорские судьи начали свое расследование? Хоть что-нибудь?

– Не думаю, что смогу припомнить об Авшаре что-нибудь новенькое. Писцы вытащили из меня буквально все, – усмехнулся Марк, вспомнив допросы, через которые он прошел. – Даже пытками они не добились бы большего.

У Нейпоса опустились руки.

– Мы снова во мраке, и проклятый йорд – пусть Фос лишит его своего благословения – выиграл еще один тур. Как хорек, он проскальзывает в самые узкие щели.

Римлянин подумал о том, что, когда Авшар достигнет западного берега Бычьего Брода, все шансы схватить его исчезнут. Он не слишком надеялся на огненные маяки Комноса, расставленные на границе, – она была слишком велика и слишком слабо защищена, да и, кроме того, на нее слишком часто совершали налеты летучие отряды из Йорда. Но, увидев разочарование, проступившее на лице Нейпоса, он понял, что у жреца была идея поимки колдуна и теперь еще одна надежда рухнула. Когда Скавр высказал свое предположение вслух, то получил в ответ безвольный кивок.

– Да, да. Было бы не так уж трудно выследить его. Когда он покинул Посольскую Палату, он забрал почти все свои вещи, оставив только дымящийся алтарь своего темного бога. Но то, что когда-то принадлежало ему, все еще ему подчиняется. С помощью этих вещей наши ученые могли бы найти Авшара. Но все наши заклинатели, включая вашего покорного слугу, в растерянности. Его колдовство не подчиняется тем правилам, которым следуют люди с доброй волей. Злодей силен, очень силен.

Нейпос выглядел таким мрачным, что Марку захотелось хоть как-нибудь приободрить его, но он не смог придумать ничего веселого.

Как великан, оказавшийся среди пигмеев, Авшар стряхнул с себя преследователей и теперь, на свободе, был готов выпустить на волю все зло, которым обладал.

– Давным-давно, еще до того, как маркуранцев поглотил Йорд, люди Макурана говорили: «Чтоб ты жил в интересное время!» До того, как ты, Марк, и твои солдаты появились в Видессосе, я и не понимал, насколько сильным было это выражение.

Тренировочное поле, на котором проходили учебные бои видессианских солдат, находилось прямо под городской стеной, на юге. Глядя на юго-восток, можно было увидеть остров, который видессиане называли Ключ, – темная земля на сером горизонте. Занимая положение между западными и восточными провинциями Империи, он доминировал над местностью и защищал подступы к столице со стороны моря Моряков. По величине порта он занимал второе место после столицы, и именно там находилась главная база императорского флота. Но Марку сейчас некогда было думать об этом, мысли его были заняты более неотложными делами.

Отряд, состоявший из трехсот тщательно отобранных солдат, внимательно следил за готовящимися к бою намдалени. Горгидас предлагал назвать их спартанцами, поскольку их число соответствовало численности отважного отряда, который встретил персов в Фермопилах. Скавр серьезно ответил:

– Я знаю, эти люди были гордостью Греции. Но, видишь ли… нам требуется доброе предзнаменование, а они, насколько мне известно, все погибли.

– Нет, говорят, что двое из них уцелели. Один потом отважно сражался при Платайе, а второй покончил с собой от стыда за свою трусость. Но я принимаю твои возражения.

Наблюдая за намдалени, трибун уже в который раз отметил про себя их отличное сложение. Такие же высокие, как кельты, они носили конические шлемы, отчего казались еще выше. В плечах и груди намдалени были шире, чем галлы, и доспехи их были тяжелее. Этим частично объяснялось их пристрастие к лошадям: в пешем бою они быстрее уставали из-за тяжестей, которые носили на себе.

Между намдалени и римлянами сновали судьи из видессиан и халога, известных своей честностью и объективностью. Они были вооружены серебряными свистками, а их белые судейские одежды ярко выделялись на общем фоне.

Мечи и копья бойцов были снабжены деревянными наконечниками, чтобы избежать настоящих ранений.

Марк уже привык к тому, что слухи мгновенно разлетаются по городу, и все же его удивила многочисленность толпы зрителей. Разумеется, среди них было немало римлян, намдалени, а также солдат и офицеров из видессиан. Но каким образом о предстоящем поединке узнали цветасто разодетые чиновники и горожане? Откуда узнал об этом тощий посол Аршарума? Последний раз Марк видел его в Посольской Палате, когда он бежал за своим луком, чтобы отбиваться от солдат Хемонда. Впрочем, на этот вопрос Марк получил ответ быстро. Кочевник что-то крикнул, обращаясь к римлянам, и Виридовикс ответил ему взмахом руки. Высокий сильный галл и худощавый маленький кочевник составляли довольно забавную пару, но они, несомненно, были хорошо знакомы и нравились друг другу.

Главный судья, командир халога по имена Зеприн Красный, подозвал обоих командиров в центр поля. Халога, носивший баранью шкуру, получил свое прозвище не за цвет волос (они были белокурые), а за цвет лица. Кожа его, от шеи до бровей, была красной, как мясо семги. Взглянув на него, Горгидас назвал бы его «кандидатом в жертвы полнокровия», но халога был не тем человеком, которому можно безнаказанно говорить такое.

Марк обрадовался, увидев Сотэрика. В отряде намдалени были и более высокие по званию офицеры, но именно сын Дости получил честь командовать отрядом: ведь это он организовал сражение.

Зеприн сурово оглядел обоих командиров. Его медленный, размеренный выговор чистокровного халога придавал словам еще больший вес.

– В соревнование вступают честь и выучка. Вы знаете это. Знают это и ваши солдаты. Не забудьте же мои слова, когда начнете наносить друг другу удары деревянными наконечниками. Нам не нужна резня.

Он оглядел остальных судей, чтобы убедиться в том, что все слышали его речь. Удовлетворенный увиденным, он заговорил уже спокойнее:

– Я не боюсь, что это случится, – среди вас нет ни одного горожанина. Так пусть же этот бой принесет вам радость! Как бы я хотел присоединиться к вам не с жалким жезлом судьи в руке, а с настоящим боевым мечом!

Скавр и Сотэрик вернулись к своим солдатам.

Римляне собрались в три манипулы – две в атаке и третья в резерве. Их противники образовали единую колонну с копейщиками в авангарде, построенными в виде клина. Сотэрик оказался в центре в первом ряду.

Когда Зеприн увидел, что обе стороны готовы, он махнул жезлом, давая сигнал к началу. Остальные судьи отошли в сторону, чтобы наблюдать за ходом сражения.

Как и предполагал халога, трудно было поверить, что это ненастоящий бой. Намдалени, сосредоточенные и суровые, двинулись вперед. Прямая атака их длинных копий, их крики, способные устрашить противника, – все это было настоящим, и только не блестела на наконечниках сталь. Они приближались.

– Вперед! – рявкнул трибун, и первая шеренга бросилась в атаку, выставив наперевес свои пила. Большинство из них ударились о щиты намдалени, не причинив им никакого вреда. В настоящем же бою пила с острыми наконечниками из мягкого металла пробили бы маленькие круглые щиты островитян.

Здесь и там копье ударялось о кольчугу или кожу. Судьи торопливо перебегали от одной группы сражающихся к другой, поднимая жезлы и приказывая «убитым» отойти в сторону. Один из солдат-намдалени, полагая, что его доспех выдержал удар копья, обругал судью, посчитавшего его «убитым». Судья-халога, который был на голову выше солдата из Княжества, толкнул его в грудь кулаком и еще до того, как тот упал, снова переключил свое внимание на бой.

Копья намдалени не были метательным оружием. Выстаивая под ударами дротиков, северяне пожертвовали частью солдат, пока не подошли вплотную к римлянам. Сила их фаланги и длина их копий начали давать о себе знать. Римляне не смогли подойти к противникам так, чтоб можно было пустить в ход мечи, и центр их начал слабеть. Все больше «убитых» римлян уходило с поля боя, повинуясь свисткам и взмахам жезлов. Люди Княжества издали радостный клич в ожидании победы.

Гая Филиппа одолевали двое намдалени. Меч его мелькал в воздухе, как язык пламени, отчаянно отбивая атаки. На помощь бросился Виридовикс. Одного из врагов он уложил своим громадным кулаком, затем отразил несколько ударов другого и вдруг аккуратно, как хирург, коснулся шеи намдалени тыльной стороной меча. Лицо солдата стало пепельным, и он отшатнулся. Свисток судьи он услышал с явным облегчением. Римляне и некоторые из их противников одобрительными возгласами отметили искусство кельта.

Однако были и настоящие ранения – даже защищенные деревянными насадками копья солдат обоих отрядов оказались достаточно эффективным оружием. Вот один из легионеров упал со сломанной рукой, а другой свалился, оглушенный ударом по голове. Несколько человек получили ранения мечами, хотя противники старались наносить только безобидные удары.

Марк не обращал большого внимания на потери. Он был слишком занят тем, что удерживал намдалени от прорыва и заставлял их сражаться поодиночке. Благодаря своему посту командира и красному плащу он был хорошей мишенью. Одни намдалени старались не попасть под удар его знаменитого меча, другие, более храбрые, наоборот, стремились сразиться с ним и испытать его силу. Сотэрик бросился на него. Лицо намдалени горело вдохновением боя. Римлянин встретил удар его копья своим щитом. Он уже хотел напасть на Сотэрика с мечом в руке, но сражение разлучило их. Другой намдалени упал, сбитый с ног ударом щита, и трибун коснулся его груди мечом. Он отступил на шаг, ожидая сигнала судьи, но этот удар, по-видимому, остался пропущенным.

Скавр начал пробиваться к старшему центуриону. Гай Филипп только что отбил атаку и вывел солдата из боя, коснувшись мечом его живота. Трибун крикнул во все горло, стараясь перекрыть голосом шум схватки. Некоторые из намдалени, должно быть, тоже услышали его, но это не имело значения – ведь они не знали ни слова по-латыни. Услышав Марка, Гай Филипп в удивлении поднял брови.

– Ты уверен?

– Да, я уверен. Они, безусловно, побьют нас, если мы примем их правила.

– Хорошо. – Центурион кулаком, в котором был зажат меч, смахнул пот со лба. – Ты прав, терять нам нечего. Эти паразиты слишком сильны в прямой атаке. Я надеюсь, ты разрешишь мне возглавить контратаку?

– Только тебе и никому другому. Возьми с собой галла, если сумеешь его найти.

Гай Филипп оскалился по-вольчьи.

– Да. Если наш план будет удачен, то именно такой человек мне и нужен.

Он прошел сквозь ряды римлян, раздавая команды. Третья манипула до сих пор стояла в резерве и, хотя вражеский натиск усилился, не принимала участия в битве. Гай Филипп собрал около тридцати солдат и быстро передвинулся с ними на левый фланг. По пути он увидел Виридовикса, занятого поединком, и крикнул ему, чтобы тот присоединялся.

– Ну, прощай, мне пора, – сказал кельт своему противнику и быстро коснулся его лица мечом. Солдат выбыл из боя. Еще до того, как судья вывел с поля «убитого», Виридовикс уже бежал за центурионом и его фланговой группой.

«Еще несколько минут – и все кончится», – подумал Марк. Если намдалени пробьют поредевшую линию легионеров до того, как Гай Филипп присоединится к флангу, римляне проиграют бой. Если же нет, он устроит Киноскефалы в миниатюре. Так же, как Тит Фламинин в сражении с Филиппом Македонским сто сорок лет назад, он собирался использовать умение своих солдат сражаться малыми группами и одной только маневренностью разбить тяжеловооруженного, неповоротливого противника. «А изучение греческого языка – не такое уж бесполезное дело, – подумал он. – Если бы не интерес к Полибию, я никогда бы не додумался да этого».

Положение должно было измениться очень скоро. Римский центр был непростительно растянут. В самой гуще битвы стоял, словно несокрушимый каменный бастион, легионер Муниций. Шлем его был смят и сбит на сторону, щит почти разломался на куски, но воин все еще удерживал намдалени на расстоянии. Другие римляне, теснимые противником, отошли к нему. Внезапно давление на них ослабло. Это Гай Филипп и его небольшая группа ударили по противнику с фланга. Короткие пила, которые вначале столько хлопот причинили римлянам, теперь превратились в кошмар для их врагов. Намдалени не успели вовремя развернуть свои длинные копья, чтобы встретить легионеров, и строй их был смят. С победным боевым кличем римляне бросились в образовавшиеся бреши, и вскоре прорыв дал возможность остальным римлянам и резерву начать настоящую «бойню». За ними бегали вспотевшие, задыхающиеся судьи, считавшие «потери». В таком бою, когда всякий строй и порядок был уничтожен, Виридовикс был незаменим. Словно дикая машина для разрушения, он проносился сквозь распавшиеся ряды намдалени, разбивая копья и ломая щиты своим могучим мечом. Его длинные рыжие волосы выбивались из-под шлема и развевались на ветру, как огненное знамя.

В то время как ряды намдалени смешались, римляне снова выстроились в прежний порядок, и их атаки завершили дело, начатое ударом фланговой колонны. Островитяне уже не могли сопротивляться. Вскоре сражение продолжала лишь горстка уцелевших храбрецов, сжатая римлянами со всех сторон. Среди окруженных был и Сотэрик. Увидев Марка, он с хохотом выкрикнул:

– Подлый враг! Тебе не взять меня живым!

Он бросился к трибуну, подняв меч. Улыбнувшись в ответ, Скавр подошел ближе. Брат Хелвис оказался быстрым, сильным и очень опытным фехтовальщиком, пожалуй самым опытным из всех, что встречались Марку в бою. Отражая удары щитом, римлянин делал все возможное, чтобы его не коснулось лезвие меча. Марк тяжело дышал, впрочем, намдалени тоже начал задыхаться. Учебный бой был таким же утомительным, как и настоящий. Легионер бросился на помощь к своему командиру. Отвлеченный новой опасностью, Сотэрик на секунду замешкался, и меч Марка обошел его щит сбоку, ударив в кольчугу. Зеприн Красный свистнул в свисток и указал на намдалени своим жезлом. Сотэрик поднял руки.

– Окруженный врагами, ваш храбрый вождь пал! – крикнул он своим людям. – Пришло время просить пощады.

Он упал на землю, вполне достоверно имитируя собственную гибель. Оставшиеся на ногах солдаты сняли шлемы в знак своего поражения.

– Да здравствуют наши враги в этой битве и наши друзья в следующих боях! – крикнул Марк, и римляне с радостью подхватили это приветствие.

Намдалени ответили криками одобрения. Оба отряда тут же оставили поле боя. Бывшие противники смеялись, хлопали друг друга по плечу и пожимали руки. Марк увидел, как один солдат из Княжества помогает хромающему римлянину добраться до врача, как один из легионеров показывает свой колющий удар двум намдалени, и решил, что сегодняшний день был очень удачным.

Чудом восстав из мертвых, Сотэрик подошел к трибуну.

– Я хочу попросить тебя, чтобы ты отложил пирушку на пару дней. Я был так уверен в нашей победе, что, боюсь, не приготовил никаких припасов для этого пира.

– Мы не торопимся, – ответил Марк. – Твои воины сражались очень хорошо.

Он хотел сказать, что намдалени – не пехотинцы по самой своей природе – сделали все, что от них зависело, и дали римлянам хороший бой.

– Благодаря тебе. Я-то думал, что мы уже пробили ваш центр, а ты ударил фланговым маневром. Удачная мысль. И главное, вовремя ты сообразил.

– Боюсь, это не совсем моя идея. – Он рассказал о том, как позаимствовал тактический ход у Фламинина, оказавшегося в сходной ситуации.

Сотэрик задумчиво покачал головой.

– Интересно, – заметил он. – Ты используешь опыт сражений, о которых здесь никто не знает. Когда-нибудь это может оказаться настоящим кладом.

Такая мысль уже приходила в голову Марку, но, поскольку трибун привык смотреть на дело с двух сторон, он подумал, что и видессианский опыт также неизвестен римлянам… И какова будет цена, которую ему когда-нибудь придется заплатить за эти знания?

Стояла глубокая ночь. Лампы, факелы и толстые сальные свечи ярко освещали большой двор перед казармой намдалени, заставленный длинными столами и широкими досками, наспех положенными на козлы. Столы ломились от бочонков с вином и блюд с мясом и овощами. За исключением тех невезучих, кто остался на часах, все римляне прибыли на выигранное ими пиршество.

Солдаты, которые сражались друг с другом несколько дней назад, сидели за одним столом, обменивались шутками и с гордостью демонстрировали свои повязки восхищенным товарищам.

Жареная свинина, говядина и козлятина были главными блюдами, оттеснив дичь, рыбу и дары моря. К неудовольствию намдалени, большинство римлян благосклонно отнеслись к рыбке под острым маринадным соусом, которую так любили видессиане. Люди Княжества предпочитали более простую еду своих северных предков. Римлянам же эта острая рыбка напоминала гарум, которым они так охотно лакомились в Риме.

– Может быть, ты и чеснок любишь? – содрогнувшись, спросил Сотэрик.

– Конечно. А ты разве не ешь чеснок? – удивленно ответил Марк, поражаясь тому, что кто-то может не любить его.

Вино, пиво и яблочный сидр лились в глотки, словно вода. Марк начал привыкать к сладким местным винам, постепенно полюбил он и темное густое пиво, которое варили видессиане. Но когда трибун сказал об этом Сотэрику, пришел черед удивляться намдалени.

– Эта дождевая водичка? – воскликнул он. – Ты должен побывать в Княжестве, мой друг! Мы варим такое пиво, что в него можно втыкать вилку.

Виридовикс с большой глиняной кружкой в руке сказал:

– Кому нужно это пойло с вилкой или без вилки? Это выше моего понимания. Ведь существует кровь виноградной лозы. Там, где я родился, пиво было напитком крестьян и простонародья. А вот для вождей существовало вино. Хотя и среди них не всякий мог себе это позволить. Хорошее вино – вот напиток, достойный мужчины, скажу я вам.

Как и большинство римлян, трибун пил вино с детства и принимал его как нечто само собой разумеющееся. Впервые он понял, как драгоценен был этот напиток там, куда он попадал редко, там, где не рос виноград.

Справа от кельта сидел его друг-кочевник с далекого северо-запада. Аршарум назвался своим полным именем – Ариг, сын Аргуна. Несмотря на теплую ночь, он был одет в свою куртку из волчьего меха и мохнатую шапку из рыжей лисы. Суровым худощавым лицом и хищностью движений он напоминал охотящегося орла. Аршарум был слишком занят едой, но разговор о вине и пиве заинтересовал его.

– Пиво, вино, сидр, какая разница? – Он говорил на чистом видессианском языке с легким прищелкивающим акцентом. – Кумыс, сделанный из молока кобылы, – вот мужской напиток. Он любого валит наповал.

«Не слишком приятное пойло», – подумал Марк. Он заметил, что любовь к кумысу не помешала Аригу выпить немало кружек вина и пива.

Еда исчезала со столов с такой скоростью, что было не так уж просто накрывать их снова. Женщины намдалени постоянно ходили в кухню за добавкой и напоминали пожарных, заливающих пламя ведрами воды. Марка удивило, что Хелвис тоже была среди них. Когда он сказал об этом Сотэрику, тот ответил, удивленно пожав плечами:

– Она сказала, что так скорее сможет отвлечься от грустных мыслей. Незачем сидеть в одиночестве и страдать. Что я мог ей возразить?

Местные женщины мало отличались от тех, кого Скавр встречал в римских провинциях. Их не слишком беспокоила вульгарность и фривольные шутки мужчин. Ласковые щипки солдат и сердитые крики полковых дам вызывали у тех и других только смех. Но никто не решался дотронуться до Хелвис – горе, как невидимый щит, ограждало ее от насмешек. Ее взгляда, полного тихой печали и отрешенности даже в те минуты, когда она наливала вино солдатам, было достаточно, чтобы осадить самого ретивого ловеласа.

Все больше и больше вина прибывало на столы, а еды приносили все меньше и меньше. С самого начала пиршество не было тихим, а под конец гуляки совсем разбушевались. Римляне и намдалени обучали друг друга своим родным ругательствам, пытались научить петь свои песни и неуклюже повторяли незнакомые па чужих танцев. За столом вспыхнуло несколько драк, но соседи быстро погасили их – добрые чувства были слишком сильны в этот день, чтобы начинать ссоры.

Все больше посторонних присоединялось к пирующим. Скавр увидел за одним из столов Тасо Ванеса – с кружкой в одной руке и куриной ногой в другой. Он махнул послу Катриша, и тот стал протискиваться через толпу.

– Мне приятно, что ты все еще хочешь иметь со мной дела, – сказал Тасо трибуну. – Особенно если вспомнить, что в нашу последнюю встречу я удрал.

Марк уже достаточна выпил, чтобы не обращать внимания на подобные мелочи.

– Забудь об этом, – сказал он великодушно. – Тогда мы приходили за Авшаром, а не за тобой.

Он тут же вспомнил о неудачной погоне, посуровел и остановился, решив, что сморозил глупость. Ванес, как маленький шустрый воробей, с улыбкой покосился на римлянина.

– Как интересно, – произнес он. – Меньше всего я ожидал увидеть тебя пирующим с намдалени.

– Почему бы тебе не заткнуться, Тасо? – спросил Сотэрик, но по его не слишком сердитому тону было ясно, что он и сам понимал бесполезность просьбы. Он, очевидно, хорошо знал катриша и, как многие здесь, привык к его замечаниям. – Я думаю, ты болтаешь только для того, чтобы слушать самого себя.

– Разве может быть лучший повод для разговора? – улыбнулся Ванес. Он добавил бы еще что-то, но Марк, любопытство которого было растревожено замечанием посла, перебил его.

– А чем плохи эти ребята? – спросил он, показывая рукой на пирующих. – Мы как будто ладим друг с другом. Разве в этом есть что-то предосудительное?

– Спокойно, спокойно. – Посол предупреждающе коснулся руки Марка, и тот сообразил, что слишком громко говорит. – Почему бы нам не предпринять небольшую вечернюю прогулку? Цветущий жасмин в это время года особенно приятен, не правда ли? – Он повернулся к Сотэрику. – Не волнуйся, мой друг-островитянин. Я не собираюсь очистить его кошелек – ведь именно этим ты думал заняться позднее?

Сотэрик пожал плечами. Он был слишком занят разговором со своим соседом-земляком, который излагал какие-то соображения касательно охотничьих собак.

– Я не люблю собак с кривым косом, – говорил он. – У этой породы слишком маленькая пасть, им трудно удерживать добычу. Кроме того, глаза у них серые, а это признак плохого зрения.

– Не очень-то я тебе верю, – сказал Сотэрик, покачиваясь. Чем больше он пил, тем сильнее становился его акцент. – Я слышал, что у гончих с серыми глазами хороший нюх.

Испытывая весьма слабый интерес к охотничьим собакам, Марк с удовольствием последовал за Тасо Ванесом, и они вышли за пределы освещенного двора, в темноту. Посол без умолку болтал о ночных цветах и прочей чепухе, пока они не добрались до места, где их уже не могли услышать. Как только Ванес убедился в этом, его манеры и голос резко изменились. Внимательно посмотрев на римлянина, он сказал:

– Я должен еще решить, кто ты – умнейший человек или величайший дурак из всех, которых я когда-либо встречал.

– Ты всегда говоришь загадками? – спросил Марк.

– Почти все время – это хорошая практика для дипломата. Забудь обо мне, лучше посмотри на себя. Когда ты встал с мечом против Авшара, я был уверен, что наше знакомство на этом и прекратится. На ты победил и, кажется, знал, что делал. А теперь – это!

– Что – это? – переспросил трибун в полном недоумении.

– Ты и твои солдаты победили намдалени в учебном бою. Прекрасно. Этим ты польстил Нефону Комносу и сделал приятное Императору. Солдаты Княжества – хорошие воины; Маврикиос будет рад узнать, что теперь у него есть преданные солдаты, которые могут выстоять против них в случае необходимости. – Он поднял палец в предостерегающем жесте и ткнул в грудь Скавру. – А предан ли Императору ты? Ты разбил их, что же дальше? Ты хвастался своей победой? Нет. Ты уселся с ними за один стол, ты пьешь их вино, как будто вы с намдалени – лучшие друзья. Ты хочешь заставить Императора волноваться? Или ты думаешь, Сфранцез будет теперь относиться к тебе лучше? После той рыбки, которой он угостил тебя на банкете, – сомневаюсь! Да-да, я видел, как ты тогда маялся, а ведь пищеварение, кажется, не доставляет тебе особенных хлопот.

– Какое отношение Сфранцез имеет к… – начал Скавр и тут же замолчал, не закончив вопроса, потому что уже понял, каким будет ответ. Намдалени были наемниками, и это говорило о многом. Иностранных солдат принимает на службу не Император и не те, кто поддерживает его. Это работа чиновников и высшей столичной знати Они использовали наемников для того, чтобы сдерживать Гавраса и самим управлять Империей. Во главе же этих людей – Варданес Сфранцез.

Он выругался по-видессиански – для Тасо Ванеса, а потом по-латыни, чтобы отвести душу.

– Я вижу, теперь ты меня понял, – сказал Ванес.

– Но ведь это всего лишь пирушка… – запротестовал Скавр.

Тасо Ванес удивленно поднял брови. Комментариев больше не требовалось. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты!» – трибун прекрасно помнил эти слова. Сам Цезарь, когда был молодым, попал под подозрение, потому что был знаком с Марием, возглавлявшим побежденную фракцию. А ведь Марк не отрицал своей симпатии к намдалени. Их подход к жизни напоминал тот, что был принят у римлян. Они смотрели на вещи по-деловому, не страдали чувствительной гордостью и не носились с религиозными фантазиями, как видессиане. Не было у них и мрачных мистических воззрений, как у халога. Люди Княжества делали свое дело как можно лучше, а их взгляды хорошо согласовывались с учением стоиков, столь близким Марку. Были и другие причины, которые он держал про себя.

Он ответил:

– Сейчас уже слишком поздно тревожиться, не правда ли? И потом, почему ты предупреждаешь меня? Ведь мы с тобой почти не знакомы.

Ванес громко рассмеялся; как и у Патриарха Бальзамона, смех его был веселым и немного ироничным.

– Я занимаю свой пост в этом городе вот уже восемь лет. Это, конечно, не самый большой срок. Гавтруз, например, здесь на два года дольше. Но я знаю всех, и все знают меня. Мы, послы, давно все постигли: как играть, какими трюками пользоваться, как торговаться, когда уступать, и в большинстве своем мы страшно скучаем. Во всяком случае, я. А с другой стороны, ты и твои римляне, – он увидел, как Марк вскинул брови, – новые кости на игральной доске. Тяжелые кости к тому же. Многое будет зависеть от того, что вы выбросите: единицы или двойные шестерки. – Он почесал свою куцую бородку. – Пора нам возвращаться. Сотэрик, я полагаю, не может вечно говорить о гончих собаках с кривым носом.

Он пошел к пирующим, оставив за Скавром выбор – возвращаться или уйти в свою казарму. И Марк решил возвратиться. Тасо Ванес удовлетворенно хмыкнул, когда они подошли к столам.

– Несколько рано, – сказал он. – Но не слишком. Слишком рано лучше, чем слишком поздно, иначе мы не сможем найти места для игры или же ставки будут уже не по карману.

Наблюдая за сценами, которые предстали их взору, Марк еще раз подумал о характере намдалени. Почему они любили игру – потому что верили в игрока-Фоса, которого придумали их теологи, или просто потому, что родились для азарта? Сейчас он мог держать пари на последнее – и, скорее всего, нашелся бы намдалени, готовый поспорить с ним.

Большая часть столов и скамей исчезла, а вместо них прямо на земле начертили круг для игры в кости, рулетку, расставили мишени для метания ножей, а также кегли. Как и ожидал Скавр, он увидел здесь Горгидаса. Грек был мастером игры в коттабос, в которой требовались опытность и практика. Марк сунул руку в свой кошелек и посмотрел, много ли при нем денег. Как он и думал – несколько бронзовых монет странной формы, с десяток серебряных и шесть золотых, последние чеканились размером с ноготь большого пальца. Более старые, потертые монеты были сделаны из хорошего чистого золота, а новые – с добавками серебра или меди. Формально курс их был одинаков, но трибун знал, что на рынке старые ценились куда больше.

Видессианские правила игры в кости (как он узнал за долгую зиму в Имбросе) отличались от тех, что были приняты в Риме. Две единицы («солнышки Фоса», как их называли) были самыми высокими номерами в игре. Можно бросать кости, пока не придут противоположные номера («демоны») или двойная шестерка – тогда ты проиграл. Были и маленькие ставки – сколько раз ты сможешь выкинуть кости, какие очки наберешь и так далее, в общем, все, что только сможет изобрести ум игрока.

Первый бросок был удачным. Скавр бросил кости еще три раза, дважды получив «солнце», пока наконец не выбросил «демонов». Ставка возросла, и он выиграл, правда, почти тут же все спустил – на него с усмешкой глядели две шестерки.

Крики одобрения и хлопки ладоней донеслись из круга, где играли в коттабос. На мгновение Марк оторвался от костей и увидел то, что ожидал увидеть: Горгидас стоял, широко расставив ноги, и готовился швырнуть палку в кегли, выигрывая, наверное, уже в десятый раз, никак не меньше. Если бы он не был сейчас навеселе, половина намдалени ходили бы в его должниках еще до того, как закончится ночь.

Скавр немного выиграл и немного проиграл. Он полностью сосредоточился на своем круге для игры в кости, на деньгах, лежащих рядом, и на костях, которые бросали мужские руки – руки, берущие фишки или сгребающие выигрыш. Неожиданно в круг потянулась нежная, тонкая в запястье женская рука с крашеными ногтями и изумрудным перстнем на длинном пальце. Ошеломленный Марк поднял глаза и увидел Комитту Рангаве. За спиной ее стоял Туризин Гаврас. Севастократор был одет в простую тунику и штаны и, видимо, находился здесь довольно долго. Комитта истолковала удивление римлян по-своему. Весело улыбаясь, она произнесла:

– Я знаю, это не принято, но я так люблю играть. Вы не возражаете? – Судя по ее тону, лучше было бы не возражать.

Он пожал плечами:

– Разумеется, моя госпожа.

Да и как он мог отказать подруге Севастократора?.. Она выиграла дважды, на третий раз проиграла все, сердито бросила кости и выругалась с необычайной для женщины легкостью. Игроки ухмыльнулись. Кто-то нашел еще пару костяшек, и с этого момента она была безоговорочно принята в компанию игроков.

Имея при себе немало денег и постоянно повышая ставки, Туризин мог легко вытеснить остальных игроков. Памятуя о том, как он поставил сто золотых в споре с Варданесом Сфранцезом, Марк знал, что Севастократор был не прочь играть очень крупно. Но имея дело с людьми, ограниченными в средствах, он довольствовался тем же, что и они, – тут рискнуть золотым; там горстью серебра. Он проигрывал с таким серьезным видом, как будто игра шла по меньшей мере на целые провинции. Все, что делал Туризин, он делал умело. Он был хитрым игроком, и вскоре хорошая кучка золотых выросла перед ним.

– Ты что, приставляешь им меч к горлу или они нарочно проигрывают тебе? – спросил кто-то.

Марк удивился, увидев нависшего над Севастократором Маврикиоса Гавраса. Император был одет так же просто, как и его брат, и сопровождали его только двое телохранителей-халога.

– Ты никогда не научишься ценить опыт, – возразил Туризин и радостно ухмыльнулся, выиграв еще одну ставку: его соперник намдалени выбросил «демонов».

– Подвинься и дай своему старшему брату показать тебе, как это делается. Я слушал своих счетоводов и сборщиков налогов весь день и сыт по горло их замечаниями. «Прощу прощения, Ваше Величество, но в настоящее время я не могу порекомендовать вам этого». Ба! Иногда я думаю, что дворцовые церемонии – это медленный яд, придуманный бюрократами для того, чтобы доводить императоров до смерти. – Он усмехнулся Марку. – Моя дочь говорит, что это не так, но я ей больше не верю.

Он пробормотал «спасибо, милая» и взял кружку вина из рук прислуживавшей девушки. Девушка чуть не споткнулась, когда увидела, кому она протягивает вино.

Маврикиос мог не доверять намдалени, когда дело касалось интересов Империи, но он совершенно не боялся оставаться среди них.

Гаврасы, разумеется, ставили на разных игроков. Туризин, как и раньше, с легкостью выигрывал.

– Возвращайся к своим чиновникам и чернильным крысам и оставь кости людям, которые знают в них толк, – сказал он. – Ты скорее услышишь, как мертвец пукнет, чем выиграешь у меня медяк.

Маврикиос фыркнул:

– Даже слепая свинья иногда спотыкается о желудь… Ага, ну что я говорил!

Марк, против которого ставил Туризин, выбросил два «солнца». Император протянул брату раскрытую ладонь. Пожав плечами, Туризин отдал ему деньги.

Вскоре Марк пришел к выводу, что этим двоим не стоит играть друг против друга. Они настолько остро переживали свои удачи и неудачи, что принимали выигрыш как личное оскорбление. Их шутки быстро стали злыми. Оба игрока нервно облизывали губы, ожидая броска кубиков; ставки их были намного выше, чем у любого из игравших. Вскоре наступила очередь Туризина лезть в кошель – он проиграл весь свой выигрыш.

Маврикиос ошеломленно уставился на монеты.

– Что это? – спросил он, бросая часть своего выигрыша на землю. – Ты платишь мне деньгами Йорда?

Туризин опять пожал плечами:

– Для меня это просто золото, к тому же более чистое, чем наше, если уж на то пошло.

Он подобрал монеты с земли и бросил их в толпу. Судя по радостным крикам, щедрость его не пропала даром. Увидев на лице брата странное выражение, Туризин сказал:

– Если я не имею права оплатить проигрыш, то на что мне тогда деньги?

От раздражения Маврикиос побагровел.

Все, кто стал свидетелями этой стычки между братьями, поспешно сделали вид, что ничего не заметили. Тем не менее дружеские взаимоотношения между игроками рухнули, и Марк не слишком огорчился, когда через несколько минут игра прекратилась. Из ссоры Императора с братом люди сделали не очень веселые выводы, и Маврикиос знал, что скоро их словесный поединок будет преумножен и разукрашен слухами.

Неторопливо поднимаясь по широкой лестнице большого дворца, который был частью дворцового комплекса, Марк с любопытством думал о том, сколько же сплетен разошлось по городу за эти дни. Впереди него быстро шагал худой писец, который принес Скавру приглашение явиться сюда, – и вот он здесь, в помещении, куда даже и не думал попасть, в кабинете Варданеса Сфранцеза.

– Сюда, пожалуйста, – сказал писец, когда они поднялись наверх. Они прошли мимо нескольких больших комнат, через открытые двери которых Скавр мог увидеть целые отряды писцов, склонившихся над табличками, пергаментом и дощечками с костяшками, на которых видессиане считали с невероятной быстротой. В казарме он чувствовал себя намного лучше. Сейчас, увидев в этом нервном центре Империи чиновников за работой, трибун не мог не признать его средоточием власти и силы.

У двери, к которой приближался Марк, стояли на часах двое плотных невысоких кочевников из степей Падрайи. Их лица, пустые от скуки, приняли настороженное выражение. Со дня своего прибытия в Видессос Скавр не хотел иметь с каморами ничего общего. Было очевидно, что они чувствовали себя униженными из-за того, что один из них опозорил себя, став орудием в руках Авшара. Мрачные взгляды, которые кочевники бросали на него, лучше всяких слов сказали Марку о том, что каморы скорее предпочли, чтобы их соотечественник всадил свой дьявольский кинжал с демоном на рукоятке в грудь римлянина.

– Господин хочет видеть этого? – спросил один из них сопровождающего чиновника, нарочито пренебрежительно указав пальцем на Скавра. – Ты уверен?

– Конечно уверен, – сердито буркнул чиновник. – А теперь отойдите в сторону, вы, оба! Вмешиваясь в чужие дела, благодарности не заработаешь!

Подчеркнуто медленно каморы отошли от двери. Когда Скавр проходил мимо них, один из часовых странно булькнул, имитируя хрип умирающего, у которого перерезано горло. Это было настолько жутко и так походило на настоящий хрип, что трибун невольно содрогнулся. Солдат ядовито ухмыльнулся.

Разгневанный тем, что проявил слабость при варваре, Скавр вошел в кабинет Севастоса, готовый ко всему. Когда чиновник объявил имя трибуна, Марк поклонился так же аккуратно и четко, как поклонился бы Императору, – он не хотел, чтобы малейшее нарушение этикета дало Сфранцезу хоть небольшое превосходство.

– Входи, входи, ты всегда желанный гость, – сказал Севастос. Как всегда, его глубокий мягкий голос не выражал ничего, кроме воспитанности и вежливости. Прежде чем Марк успел собраться с мыслями, второй находившийся в кабинете человек неожиданно соскочил со своего кресла и бросился навстречу трибуну.

Он был высок, худощав и неуклюж; на вид ему было не больше двадцати двух – двадцати трех лет. Лицо его обрамляла курчавая бородка. Он крепко сжал ладонь трибуна и дружески потряс ее.

– Великолепный бой, просто великолепный! – вскричал молодой человек и добавил: – Я видел, как ты побил намдалени. Если бы это была настоящая война, а не спортивное состязание, земля превратилась бы в губку, пропитанную их кровью. Великолепно, – повторил он.

– Да, конечно… – пробормотал Скавр, совершенно растерявшись и не понимая, как этот безнадежно штатский человек может говорить о войне, да еще в таких выражениях.

Варданес Сфранцез сухо кашлянул:

– Одной из причин приглашения, мой чужеземный друг, стало искреннее желание познакомить тебя с моим племянником, спафариосом Ортайясом Сфранцезом. После твоей победы он только и говорил, что об этом, и умолял меня пригласить командира римлян.

В буквальном переводе звание «спафариос» означало «носитель меча», однако на самом деле оно соответствовало секретарской должности. В случае с Ортайясом именно так и было. Казалось, даже просто носить меч – и то представляло для него серьезное испытание. Однако он был возбужден до предела.

– Я был потрясен, увидев, как удачно ты отразил атаки намдалени пешим строем, – заявил он. – В своем «Искусстве ведения войны» Миндес Калокирес рекомендует сперва осыпать их стрелами со значительного расстояния и поясняет, что в рукопашном бою они непобедимы. К величайшему сожалению, вот уже сто лет, как он лежит в могиле. А мне было бы чрезвычайно интересно услышать его замечания по поводу твоего боя!

– Это было бы интересно, ваша светлость, – согласился Скавр, неуверенный в том, что правильно понял речь Ортайяса. Юный дворянин говорил очень быстро и вдобавок к этому – с сильным акцентом. К тому же он обожал пышные слова, что было серьезным испытанием для не слишком сильного в видессианском языке трибуна.

– Калокирес – наш величайший военный историк, – вежливо пояснил дядя Ортайяса. – Господа, прошу садиться. Скавр (по-видессиански это имя прозвучало как «Скаврос»), попробуй вина, если хочешь. Это чудесная лоза из западных провинций Рабан, в эти тяжелые времена она попадает к нам очень редко.

Бледно-розовое вино полилось в бокал из изящного алебастрового кувшинчика. Марк глотнул в знак вежливости, затем еще раз – уже с удовольствием, оценив прелесть букета, – это вино было, пожалуй, лучшим из всех, что ему доводилось пробовать в Видессосе.

– Я так и знал, что тебе понравится, – сказал Варданес. – Оно немного пряно для меня, я больше люблю простые вина, но довольно приятно на вкус и для разнообразия неплохо.

Скавр посмотрел на Севастоса взглядом, в котором смешались недоверие и восхищение. Севастосу было бы нелегко согласиться с трибуном в вопросе о вкусе вина. Очевидно, Сфранцез просто хотел снять напряженность. Но Марк все больше терялся в догадках – чем же вызвана эта неожиданная встреча? Как бы то ни было, Севастос не спешил начинать беседу. Он обаятельно-вежливо поболтал о сплетнях, дошедших до него за несколько последних дней, не пожалев даже своих знакомых чиновников.

– Есть такие, – заметил он, – кто думает, что отметка о получении денег, проставленная в бухгалтерской книге, сама по себе уже деньги. – Поднеся бокал к губам, он продолжал: – Требуется только один глоток вина, чтобы убедиться, насколько глупы эти люди!

Трибун согласился с ним, но при этом заметил, как властно сжала рука Сфранцеза полированную поверхность бокала.

Кабинет Севастоса был украшен богаче, чем личные покои Маврикиоса Гавраса. Со стен свисал шелк, расшитый золотыми и серебряными нитями, дорогие диваны были обиты красивыми тканями, кресла из черного дерева инкрустированы костью и самоцветами. И все же главным здесь было не стремление к чистой роскоши. Это было жилище человека, который ценил комфорт и удобства, но не стал их рабом.

В Риме Марк знал людей, которые устанавливали на своих виллах рыбные пруды, но он никогда не видел такого интересного аквариума, как тот, что стоял на столе Сфранцеза, – круглый, с плоским основанием стеклянный шар, в котором вверх-вниз сновали несколько ярких рыбок, терявшихся в зелени водных растений. Глаза трибуна непроизвольно возвращались к стеклянному шару, и Сфранцез с удовольствием наблюдал за своими маленькими рыбками в их невесомом на вид жилище. Он заметил взгляд Скавра.

– Один из моих слуг занимается только тем, что ловит мух на корм рыбкам. Он уверен, что его хозяин сошел с ума, но я плачу ему достаточно, чтобы он молчал и делал свое дело.

К этому моменту римлянин уже решил, что приглашение Сфранцеза было не чем иным, как обычным официальным визитом. Он уже собирался произнести какое-нибудь вежливое извинение, сопроводив его жалобой на нехватку времени, и откланяться, когда Севастос вдруг заметил:

– Я рад, что после этого боя не начались трения между вами и намдалени.

– О да! Это очень, очень радует! – с энтузиазмом подхватил Ортайяс. – Их свирепость известна так же хорошо, как их нечувствительность к боли и лишениям. Но когда эти качества соединяются с хорошей выучкой, с вашими знаниями, римляне…

– Римляне, – поправил его дядя.

– Прощу прощения, – сказал Ортайяс, покраснев. Немного запнувшись, он закончил самой простой фразой, которую Скавр услышал от него: – Вы будете прекрасно сражаться за нас!

– Я надеюсь на это, ваша светлость, – ответил Марк. Заинтересованный репликой Варданеса касательно островитян, он решил задержаться несколько дольше. Возможно, Севастос в конце концов скажет ему, чего он от него хочет.

– Мой племянник прав, – сказал Сфранцез. – Будет очень печально, если между вами и намдалени начнутся ссоры. Они верно служили нам в прошлом, и того же мы ожидаем от вас. В армии и без того слишком много вражды, слишком много трений между местными солдатами и наемниками. Каждый солдат – это наемник, но для некоторых «Император» и «тот, кто платит» – понятия равноценные.

Трибун сжал пальцы, но ничего не ответил. Последнее замечание Севастоса, как он для себя решил, было чепухой, но чепухой опасной, если уж на то пошло. Кем бы он ни был, Варданес Сфранцез, но только не глупцом. Недоумение вызвали только слова «мы» и «нам». Имел ли Севастос в виду чиновничью фракцию или он выступал как премьер-министр Империи или вообще как правитель, говоря о себе во множественном числе?.. Интересно, знал ли сам Сфранцез ответ на этот вопрос?

– Печально, но правда, – продолжал Сфранцез. – Иностранные солдаты не слишком беспокоятся об Империи. Что поделать, их слишком часто используют против местных повстанцев, используют те, кто даже сидя на троне, выказывает не больше достоинства, чем их предки, сидевшие на соломенных подстилках в воровских трущобах.

В первый раз он чуть-чуть приоткрыл карты.

– Безродные ублюдки! – взорвался Ортайяс. – Никакого благородства! Никакого! Подумай только, прапрадед Маврикиоса Гавраса был пастухом, в то время как мы, Сфранцезы…

Ледяной взгляд Варданеса остановил его на полуслове.

– Опять прошу простить моего племянника, – мягко сказал Севастос. – Он говорит с обычной для его возраста горячностью и немного преувеличивает. Род Его Императорского Величества имеет двухсотлетнюю историю.

Но по иронии, звучавшей в его голосе, было ясно, что этот срок Варданес не считает достаточным. Разговор снова вернулся к пустякам, и на этот раз окончательно.

«Странная, полная недоговоренности встреча», – думал Марк, шагая назад в казарму. Он ожидал, что Севастос откроется больше, но, с другой стороны, не было никаких оснований откровенничать с человеком, который, возможно, находится по другую сторону баррикады. Опять же, одной неосторожной фразой Ортайяс сболтнул больше, чем хотел сказать его дядя. И еще кое-что понял трибун. Во-первых, знакомство с Тасо Ванесом было очень удачным. Маленький катриш знал о видессианских делах почти все и этими знаниями делился с трибуном. А во-вторых, он понял, почему так не доверял Варданесу Сфранцезу. В характере Севастоса было наслаждаться созерцанием маленьких беспомощных созданий, запертых в прозрачной, но очень крепкой клетке.

8

Всего несколько недель прошло после громогласного объявления войны Йорду, и Видессос наполнили солдаты, прибывшие в столицу для подготовки к кампании. Сады, парки и другие открытые места, которые так украшали город, превратились в военные лагеря. Палатки выросли в изобилии, как грибы после дождя. Не было такой улицы, по которой толпами не ходили бы солдаты, расталкивая прохожих, покупая вино, закусывая или слоняясь в поисках женщин… или просто глазея в изумлении на чудеса столицы.

Теперь солдаты прибывали каждый день. Император вызывал их из отдаленных округов, которые, как он полагал, находились в безопасности. Сто человек прибыло оттуда, сто – отсюда, четыреста – совсем издалека. Скапти, сын Модольфа, был среди них. Даже мрачные халога признавали, что столица стала менее приятным местом, чем Имброс.

Но не только солдаты Империи переполнили Видессос до предела. Как и было обещано, Маврикиос отправил своим союзникам послание, в котором просил нанять ему солдат для войны против Йорда. Это послание было встречено с энтузиазмом. Видессианские корабли отплывали из Присты, сторожевого города-порта на северном побережье Видессианского моря, и возвращались, везя в столицу солдат-каморов и их невысоких степных лошадей. Специальным указом кочевникам было разрешено пересекать реку Астрис. Они прибыли с юга Империи, двигаясь по побережью тем же путем, который проделали римляне, когда шли из Имброса. Их сопровождали видессианские солдаты, которые следили за тем, чтобы кочевники не грабили крестьян.

Катриш, границы которого проходили по восточной окраине Империи, направил в Видессос отряды легкой кавалерии. По вооружению и обличью эти люди казались чем-то средним между имперскими солдатами и простыми кочевниками, с которыми они смешали свою кровь много лет назад. Большинство из них очень тепло отзывались о Тасо Ванесе. Скавр познакомился с ними на одном из празднеств, которое устроил посол Катриша. Особенно памятной сделал эту ночь Виридовикс, который выкинул одного катриша прямо через толстую дверь винной лавки, забыв ее предварительно открыть. Ванес оплатил разбитую дверь и прочее из своего кармана, объявив:

– Сила, подобная этой, должна быть в почете.

– Фуш! – запротестовал кельт. – Этот парень родился дураком, что доказывает крепость его черепа. Я сделал это только потому, что он упрямый баран. Другой причины не было.

Боевому призыву Империи последовали и намдалени. Хорошо сложенные, крепкие парни из Княжества привели в Видессос два больших отряда, готовых драться с йордами. Но доставить их в столицу оказалось непросто. Намдален и Империя слишком часто оказывались противниками, чтобы полностью доверять друг другу. Маврикиос, хотя и обрадованный дополнительной силой, был не слишком счастлив видеть в своей гавани корабли намдалени, потому что опасался, как бы пиратские наклонности не взяли верх над добрыми намерениями. Поэтому союзники были высажены на острове Ключ, а в столицу они прибыли уже на имперских судах. Тот факт, что они полностью согласились с такой транспортировкой, убедил Марка в том, что опасения Гавраса были обоснованны.

– Верно, – согласился Гай Филипп. – Они даже не пытаются притвориться невинными ребятами. Будь у них хоть малейшая возможность, они скинули бы Маврикиоса не задумываясь. А он это знает, и им тоже известно, что он это знает. На таких условиях вполне можно сосуществовать.

Для римлян весна и раннее лето стали временем поисков своего места в этом новом для них мире. Их положение в армии никогда не оспаривалось, особенно после победы над намдалени. Марк стал признанным авторитетом в вопросах пехотной тактики. Почти ежедневно высокопоставленные видессиане или офицеры-наемники появлялись на тренировках римлян, наблюдая и задавая вопросы. Это приятно щекотало самолюбие трибуна и несколько льстило ему. Ирония же заключалась в том, что он не был профессиональным военным. Когда Марк отлучался, роль инструктора брал на себя Гай Филипп, который объяснял гостям, что именно сейчас происходит. Старший центурион неплохо ладил с профессионалами в военном деле, но не выносил дураков. После одной из таких встреч он спросил Скавра:

– Кто этот щупленький, плохо выбритый пацан, который все время крутится под ногами? Ну, этот, с книгой под мышкой.

– Ортайяс Сфранцез? – переспросил Марк, томимый дурным предчувствием.

– Ага. Он хотел узнать, как я готовлю солдат перед боем. До того как я успел открыть рот, он начал речь, которую, скорее всего, сам и написал, глупая кукла. Чтобы выиграть сражение после такой речи, он должен повести за собой как минимум полубогов.

– Я надеюсь, ты ему этого не сказал?

– Я? Я сказал ему, что он должен поберечь эту речь для врага – она утомит его до смерти, измучает скукой, и он победит, не начав сражения. Он сразу же ушел.

В течение нескольких следующих дней трибун ожидал найти в пище для своих легионеров яд или, по крайней мере, получить выговор от дяди Ортайяса. Но ничего не случилось. Или юный Сфранцез не рассказал Севастосу о постигшем его конфузе, или его дядя решил, что Ортайяс слишком часто лезет не в свои дела и чересчур уж любопытен. Скорее всего, последнее – его дядя был слишком умен, чтобы раздувать такие мелочи.

Подобно тому, как римляне оказывали влияние на облик и практику видессианской армии, жизнь в Империи стала изменять их обычаи и нравы. К удивлению трибуна, многие легионеры начали поклоняться Фосу. Правда, Марк ничего не имел против религии Видессоса, но это почему-то его задело. Он боялся, что переход к новому богу станет первой ступенькой на пути к полному забвению Рима. Гай Филипп разделял его опасения.

– Мне тоже не нравится, когда наши парни говорят: «Чтоб тебя Фос испепелил!» – если ты случайно наступил им на ногу. Надо запретить эту чепуху немедленно!

Желая услышать еще чей-нибудь совет, трибун обратился с теми же рассуждениями к Горгидасу. Со странной усмешкой тот отозвался:

– Приказать? Запретить? Не будь дураком. Ты можешь приказать солдату все, что угодно, но даже твой центурион с его железным кулаком не сможет приказать им не думать. А если он попытается это сделать, они тотчас перестанут повиноваться. Но если они откажутся выполнить один приказ, кто поручится, что они не сделают этого снова? Легче всего ехать на лошади в том направлении, куда ее тянет.

Скавр чувствовал в словах врача здравый смысл. Грек сказал то, о чем Марк и сам догадывался. Но уверенность, прозвучавшая в его последней фразе, перевернула мысли трибуна вверх дном:

– Разумеется, мы забудем и Рим, и Грецию, и Галлию.

– Что? Никогда! – произнес Марк почти яростно.

– Брось, не говори так. В глубине души ты знаешь, что я прав. Спроси у своего сердца, и ты получишь ответ. Я не имею в виду память о том мире, который для нас потерян, это невозможно. Но пройдут годы, и Видессос медленно, незаметно наложит на нас свою руку. И вот придет время, когда ты обнаружишь, что забыл имена твоих друзей и близких… И это не слишком огорчит тебя. – Взгляд Горгидаса блуждал где-то далеко.

Трибун вздрогнул:

– Ты что, умеешь предсказывать будущее?

– А? Да нет, просто хорошо помню о прошлом. Однажды я вырвал свои корни из Эллады: покинул ее и стал врачом в Риме. Поэтому я понимаю то, что еще недоступно для тебя. И кроме того, – продолжал грек, – в наших рядах будет все больше и больше видессиан. Апокавкос уже хорошо вписался в наш строй, а ведь мы не сможем найти новых римлян, чтобы восполнить потери.

Скавр ничего не ответил. Горгидас обладал даром говорить о вещах, о которых Марк предпочитал даже не думать. Он припомнил все, что случилось за последние шесть месяцев. Холодок безнадежности пробежал по его спине. «Ну что ж, – сказал он сам себе, – делай наилучшим образом все, что от тебя зависит». Это успокоило его. Проигрыш сам по себе не был позором.

Видессианские обычаи начали менять то, что Марк считал фундаментальной частью римского военного мышления, – отношение к женщинам. Армия Рима так часто находилась в походе, что легионерам запрещено было жениться, это расшатывало бы дисциплину. Ни видессиане, ни наемники этому правилу не следовали. Они много времени проводили в гарнизоне, и это давало им возможность заключать долгосрочные романтические союзы. В действующей армии это было бы невозможно. Трибун знал, что не сможет удержать своих людей от свиданий с женщинами Видессоса. Попытайся он сделать это, и его солдаты тотчас взбунтуются: ведь в соседних частях женитьба не возбраняется. Первая, а затем и вторая казарма (из тех четырех, что занимали римляне) были наспех разделены досками на отдельные клетушки. Прошло совсем немного времени – и первый римлянин уже хвастался, что станет отцом чудесного ребенка, который со временем займет его место.

Гай Филипп ворчал по этому поводу больше обычного.

– Я уже сейчас вижу, что с нами будет через год. Под ногами шныряют пацаны, солдаты затевают драки из-за того, что их матроны нынче не в духе. Великий Марс, куда мы катимся?

Чтобы рассеять эти жуткие предчувствия, центурион гонял легионеров больше обычного.

Скавр тоже сторонился увлечений, однако он заметил: хотя у большинства намдалени были жены и подруги, эти привязанности отнюдь не вредили дисциплине. Он даже видел в этом свои преимущества. Имея за спиной семью, жизнь которой неразрывно связана с жизнью Империи, легионеры будут сражаться за Видессос еще яростнее. И все же он понимал, что эти семьи – еще один шаг к полному растворению в жизни Империи. Каждый раз, когда трибун видел римлянина, прогуливающегося с девушкой, он ощущал неизбежность того, о чем говорил Горгидас. Римляне были каплей чернил в огромном прозрачном озере, и капля эта неизбежно должна бесследно раствориться.

Среди всех новых солдат, прибывающих в столицу, ближе остальных были римлянам намдалени. Это немного смущало Скавра, который был предан Императору и знал, что люди Княжества при первой возможности с радостью выпотрошили бы Видессос. Но игнорировать эту дружбу было невозможно – римляне и намдалени принимали друг друга как давно разлученные родственники. Возможно, шутливый бой, который они устроили, сделал их дружбу проще и ближе; возможно, намдалени были более открыты, чем видессиане. Но так или иначе, легионеры всегда оказывались желанными гостями в казармах островитян.

Когда Марк поделился с Гаем Филиппом своими опасениями о том, что дружба с намдалени может поколебать добрые отношения с видессианами, тот положил руку на плечо командира.

– Ты хочешь иметь друзей везде, – сказал он назидательно, как старший брат младшему. – Я полагаю, сказывается твой возраст. Каждый, когда ему тридцать, думает, что друзья необходимы. Как только тебе стукнет сорок, ты убедишься, что они могут спасти тебя не лучше, чем любовницы.

– К воронам тебя! – воскликнул удивленный Марк. – Ты еще хуже, чем Горгидас.

Однажды утром Сотэрик, сын Дости, пришел в римскую казарму, чтобы пригласить офицеров на тренировку намдалени.

– Это правда, вы побили нас пешими, – сказал он. – А теперь вы увидите, каковы мы в нашей лучшей форме.

Марк уже успел оценить грозную кавалерию островитян. Он одобрял их стремление приблизить учения к настоящему бою – точно так же поступали и римляне. Но по кривой усмешке, которую Сотэрик пытался скрыть, Марк догадался, что это приглашение было каким-то особенным.

На краю учебного поля несколько каморов упражнялись в стрельбе. Их короткие двойные луки посылали стрелу за стрелой в набитые соломой круглые мишени. Кроме них и тех римлян, что пришли вместе с Марком, все остальные были намдалени.

На одном краю поля стояли длинные ряды квадратных мишеней, сделанных из жесткой соломы, на другом длинной цепью выстроились всадники. Люди Княжества оделись в полную боевую форму, их лошади, уздечки, попоны и седла были богато украшены золотом и зеленой тканью. Золотые ленты свисали со шлемов, копий и лошадиных попон. Поверх кольчуги каждый надел короткую тунику того же цвета, что и флаг у луки седла каждого всадника. Сотни копий, как одно, взметнулись вверх, приветствуя римлян.

– О, какое внушительное зрелище, – восхищенно произнес Виридовикс.

Скавр подумал, что галл нашел самое подходящее слово – зрелище, представление, что-то, что было подготовлено заранее специально для них. Он решил подходить ко всему, что увидит, именно с этой точки зрения.

Предводитель намдалени рявкнул команду. Сотни сверкающих наконечников копий, каждое из которых было в два раза длиннее человеческого роста, опустились до уровня соломенных кубов, расставленных за четыреста шагов от всадников. Командир взмахнул рукой. Как снежная лавина, с грохотом срывающаяся с вершины Альп, конница ринулась вперед. Разбег был довольно медленным. Тяжелые кони не могли сразу набрать нужную скорость. Но с каждой минутой они мчались все быстрее и вот уже понеслись вскачь. Земля дрожала под их тяжелыми копытами, как барабан, подковы отбрасывали грязь и траву далеко в сторону. Марк попытался представить себя стоящим на месте соломенных тюков: вот он стоит, смотрит, как, раздувая красные ноздри, несутся кони, как приближается сверкающее железо копий… Кожа его покрылась мурашками при одной только мысли об этом. Интересно, многие ли смогут выдержать подобную атаку?

Когда наездники пробили себе путь через ряд соломенных тюков, мишени просто исчезли. Солома рассыпалась под копытами и летала теперь высоко в воздухе. Намдалени остановили лошадей и принялись вытряхивать ее из волос, смахивать с коней, со своей одежды.

Сотэрик выжидающе взглянул на Скавра.

– Потрясающе! – сказал трибун вполне искренне. – Великолепное зрелище, замечательная демонстрация боевой силы. Не думаю, чтоб когда-нибудь я видел что-либо подобное.

– Да, вы, намдалени, – жестокие люди, – сказал Виридовикс. – Разметать в клочья бедную солому, которая не сделала вам ничего плохого.

Гай Филипп добавил:

– Если вы хотите вызвать нас на такой учебный бой, то придумайте что-нибудь другое. А я уж лучше посижу на песочке и отдохну, благодарю покорно.

Похвала ветерана вызвала довольную улыбку на лице Сотэрика, который просто расцвел от гордости.

И намдалени, и римляне решили, что день прошел очень удачно. Но в действительности старший центурион не слишком поразился увиденным.

– Не очень-то они дисциплинированны, пойми меня правильно, – сказал он Скавру, когда после обеда с островитянами они вернулись к себе. – А вот поступь, мерная, в такт, дает им превосходство. Самое главное – удержать их в самом начале атаки на твой строй.

– Ты так думаешь? – рассеянно спросил Марк. Он пропустил мимо ушей половину сказанного, чего обычно за ним не водилось. Должно быть, это было написано на его лице, потому что Виридовикс взглянул на него с неодобрением.

– Разговаривая с этим парнем о войне, ты теряешь время, – сказал он центуриону. – У него в голове нет ничего, кроме воспоминания о прекрасных голубых глазах. Это я точно тебе говорю. Она редкая красавица, римлянин, и я желаю тебе удачи.

– Хелвис? – спросил Марк, встревоженный тем, что его чувства так бросаются в глаза. И все же он попытался защитить себя: – Почему ты так думаешь? Ее не было сегодня за столом.

– Да, правда. И кого это огорчило? – Виридовикс попытался принять вид мудрого советчика и одновременно выразить на лице сожаление о бесполезности своих советов, но единственное, что он смог изобразить, была обычная ироническая ухмылка. – Ты на правильном пути, скажу я тебе. Действуя слишком упорно и слишком торопливо, ты ничего не добьешься, только оттолкнешь ее. Но эти сладкие медовые сливы, подаренные ее сыну… Ты настоящий хитрец! Если малыш полюбит тебя, то как же мать сможет сказать тебе «нет»? То, что ты переслал их через Сотэрика, только улучшит ее отношение к тебе. А это тоже не повредит.

– Не выдумывай ерунды! Если Хелвис не было за столом, то кому еще я мог дать сласти для мальчика, как не ее брату?

Однако цепляясь к мелочам, в глубине души он знал, что кельт был прав. Его неудержимо влекло к Хелвис, и это чувство осложнялось сознанием своей вины, хотя бы и случайной. И все-таки, когда он встретил ее несколько дней назад, она была спокойна и ни в чем его не винила. Сотэрик, разумеется, был бы слепым, если бы не заметил знаков внимания, которые Марк оказывал его сестре, но он ни разу не выразил неудовольствия по этому поводу, – многообещающий знак. А то, что его чувства, возможно (нет, наверняка), уже стали предметом сплетен среди солдат Видессоса, больно уязвило трибуна, который никому, кроме друзей, не раскрывался. Когда Гай Филипп вернулся к прерванному разговору, он вздохнул с облегчением.

– Надо усилить строй копейщиками и дать им хорошие длинные копья. Как только всадники подъедут ближе, твои расчудесные намдалени согреются по-настоящему. Лошади не настолько глупы, чтобы мчаться на острие.

Виридовикс с выражением посмотрел на центуриона.

– Ты – самый занудливый из всех людей, что я видел. Если ты не прекратишь болтать о каких-то жалких копьях, чтоб их взяла Эпона, мы утопим тебя в бочке с пивом.

– Когда-нибудь я утоплю тебя в бочонке с пивом, – сказал Гай Филипп, глядя ему прямо в глаза. – И тогда ты увидишь, хорошо ли я умею менять тему разговора.

Маврикиос готовился покончить с Йордом раз и навсегда, но западный противник Империи тоже не сидел сложа руки. Как обычно, орды диких кочевников передвигались по степи и через реку Егирд в северо-западную часть страны – ту, что когда-то была Макураном. Эту территорию Йорд занял около ста пятидесяти лет назад. Каган Вулгхаш отнюдь не был дураком. Вместо того чтобы дать поселенцам осесть и начать нормальную жизнь, что могло помешать Йорду, он постоянно изматывал их рейдами, обещая кочевникам добычу, славные битвы и помощь армии Йорда. Кочевники, более подвижные, чем их противники, просачивались через горы Васпуракана, спускались в плодородные долины и внезапно нападали на крестьян, грабили, насиловали, убивали. Конница, словно поток воды, просачивалась в любые щели обороны и умела отступать там, где все пути к отступлению были отрезаны. И, к сожалению, это происходило слишком часто…

Во главе их стоял Авшар.

Марк ругался, а Нефон Комнос уверял, что первые донесения о нем были ложью. Но очень скоро им пришлось убедиться в том, что это правда. Слишком много беженцев, прибывших в Видессос, имея с собой только то, что они смогли унести на плечах, рассказывали о том, что с ними произошло, и это уже не оставляло места для сомнений. Князь-колдун даже не пытался скрыть свое присутствие. Наоборот, он выставлял себя напоказ, чтобы запугать своих врагов. В белых одеждах он ехал на черном скакуне, который был в два раза больше обычных степных лошадей его солдат-кочевников. Меч его приносил гибель каждому, кто осмеливался сразиться с ним, а его большой лук посылал стрелы дальше, чем любой другой. Говорили, что тот, кого коснулись эти стрелы, умирал, даже если рана была совсем незначительна. Говорили также, что ни одно копье, ни одна стрела не могут коснуться его тела и один только вид колдуна повергает в ужас любых храбрецов. Марк вполне верил этому. Он помнил заклинания, разрушенные его мечом.

Лето вступило в свои права. Вожди на западе вели боевые действия против Йорда, не получая поддержки из столицы. Никто из римлян не мог понять, почему Маврикиос, человек дела, ничего не предпринимает. Когда Скавр заговорил об этом с Нэйлосом Зимискесом, тот ответил:

– Слишком скоро – хуже, чем слишком поздно. Шесть недель назад, даже три недели назад, я согласился бы с тобой. Но если все не уладится, то боюсь, не будет уже Империи и нечего будет спасать. Поверь мне, мой друг, все не так просто, как кажется.

Но когда Марк захотел узнать поближе о том, что происходит, Нэйлос ответил ему туманными заверениями, что все будет хорошо и уладится как надо. Римлянин понял одно: Нэйлос знает больше, чем собирается ему рассказать.

На следующий день Скавр сообразил: нужно поговорить с Фостисом Апокавкосом. Он даже хлопнул себя по лбу. По правде говоря, бывший крестьянин так основательно влился в ряды римлян, что трибун часто забывал о том, что он не был с легионерами в лесах Галлии. Новое «подданство» – служба в римском легионе – сделало его более разговорчивым, чем Зимискеса.

– Знаю ли я, почему мы еще не выступили в поход? А ты хочешь сказать, что не знаешь этого? – Апокавкос уставился на трибуна. Он пощипал подбородок, как будто хотел дернуть себя за бороду, и усмехнулся сам над собой. – Все еще не могу привыкнуть к этому бритью. Ответ на твой вопрос очень прост: Маврикиос не уйдет из города, пока не убедится в том, что останется Императором, когда придет пора возвращаться домой.

– Чума на эту политическую борьбу! Вся Империя в опасности, а они разбираются, кто должен сидеть на троне!

– Ты бы думал иначе, если бы сам сидел на троне!

На это Скавр пытался возражать, но вовремя вспомнил историю последних десятилетий Рима. Слишком часто такое случалось и у него на родине. Войны против понтийского царя Митридата продолжались гораздо дольше, чем необходимо, только потому, что легионы, сражавшиеся с ним, поддерживали партию Суллы или партию Мария. Но не только отсутствие общих вождей разобщало солдат, легионы часто возвращались из Малой Азии в Италию, чтобы принять участие в очередной вспышке гражданской войны. Видессиане были такими же людьми, как и все. И, видимо, не следовало требовать от них слишком многого. Они не могли не быть такими же глупцами, что и остальные.

– Похоже, ты понимаешь, что происходит, – сказал Апокавкос, видя, что Марк скрепя сердце вынужден был согласиться с ним. – Кроме того, если ты все еще сомневаешься в моих словах, то как ты объяснишь, почему Маврикиос оставался в городе весь год и не отправился воевать с Йордом? Тогда все было намного опаснее – он просто не осмеливался уехать.