Читать онлайн Потрясающие истории из жизни. Рассказы бесплатно

История знакомства

После долгого перерыва, связанного с болезней, я приступил, наконец, к активной жизни: устроился на работу слесарем в одну небольшую фирму, которая делала из металла разные детали и изделия для заказчиков. С металлом я умел обращаться, но не любил, так как жалел свои руки, – их резали не только охотничьи ножи, но и врачи. И мне было их жалко. Но деваться было некуда, так как в стране была безработица, и трудно было найти хорошо оплачиваемую работу – даже профессора были безработными в это нелегкое время.

В нашем цехе стояло несколько прессов, сверлильный станок и гильотина. Со всеми этими станками я подружился, только не любил работать на гильотине – там надо было резать заготовки и постоянно мерять их штангенциркулем, потому что можно было допустить брак. А я носил очки, когда читал, а в остальное время старался их не надевать. Но как можно работать с штангециркулем, без них – это было просто невозможно: разглядеть тонкие черточки на этой железной линейке было даже в очках трудно.

Теперь, когда мне стали платить зарплату, можно было заняться личной жизнью: познакомиться с подружкой. Так как я ездил на работу через весь город, с тремя пересадками, то у меня выработался такой график – в электричке я ехал стоя, потому что в ней было много народу, в метро тоже, а вот в трамваях и автобусах можно было вздремнуть, или познакомиться с какой-нибудь молодой девушкой. Зимой это сделать было трудно. а вот когда настала весна, то почти каждый день знакомился в транспорте. Но продолжать знакомство не старался – работа и дорога на нее занимало много времени и сил, поэтому в выходные я отдыхал – и от транспорта и от работы. На свидания не было времени, особенно ранней весной, когда еще в городе лежал снег.

Потом, когда я открыл для себя знакомства по газетам, то иногда стал ходить на встречи. На эту встречу и пришел в пятницу, после того, как обменял в библиотеке книги на французском языке, и встреча с очередной подружкой должна состояться недалеко от библиотеки. Когда я шел по улице, то заметил небольшое кафе, типа кафетерия – там можно было поговорить, или договориться о следующих встречах с одинокой женщиной, с которой я и шел на свидание.

Она была молодой, лет тридцати, симпатичной и хорошо одетой. Ее звали Яной. и она работала инженером где недалеко. Мы шли вместе по вечерним улицам, разговаривали на разные темы. Было еще достаточно холодно, а вечером стал дуть сильный ветер и я предложил посидеть за чашкой чая в этом небольшом кафе, где стояло всего четыре столика.

Все началось хорошо. мы зашли в кафе, сняли куртки, повесили их на вешалку рядом со столиком, сели на стулья, и сразу к нам подошла официантка, с меню в руках. Я попросил зеленого чая, а Яна – кофе и пирожное. Просидели мы там минут тридцать. Рассказывали о себе, работе и доме, в общем, никто за язык никого не тащил, и с распросами друг к другу не лез. Потом, когда уже шел девятый час, собрались домой. К нам подошла официантка с счетом, и началось самое интересное.

У меня в кошельке, кончно были деньги, но их оказалось недостаточно. Мы поели и попили на двести пятьдесять рублей, а у меня в кошельке оказалось только пятьдесят. Откровенно говоря, я не рассчитывал, что чай с кофе могут быть такими дорогими. Я стоял с кошельком и понимал, что сел в лужу – я не мог заплатить. В общем, ситуация сложилась не очень красивая. Выручила меня Яна. Она достала из сумочки триста рублей, протянула их мне и я заплатил.

После этого она надулась, я тоже чувствовал себя неловко, и оба молчали всю дорогу – когда ехали несколько остановок в трамвае, и когда шли к ее дому, который находился в районе дворца молодежи. Когда пришли к ее дому, я предлжил встретиться на следующий день, после работы, чтобы вернуть ей эти триста рублей и поехал домой. Транспорт уже ходил плохо, и я добрался домой уже в полночь. На следующий день я приехал, дождался ее на том месте, где мы расстались, протянул ей в конверте деньги. Но мы не стали ни общаться, ни договариваться о новой встрече – все было кончено. Она взяла конверт, я выдохнул, и поехал домой, спокойный. но немного виноватый.

Сейчас. когда я живу один, понимаю, что судьба меня берегла от очередной долгосрочной связи с женщинами и благодарен ей за это.

Изумрудик

С детства я собирал красивые камни, где только мог – на дорогах, в весенних ручьях, на помойках, куда какая-то камнерезная мастерская, а может фабрика, выкидывала отходы от своего производства, – хотел составить себе большую коллекцию из минералов и кристаллов. Минералы и поделочные камни, таких как яшма, авантюрин, оникс или лиственит еще можно было найти, а вот с кристаллами дело обстояло плохо – они не валялись на дороге, и найти их можно было только на старых, забытых и заброшенных теперь месторождениях драгоценных камней, а на новые месторождения попасть было трудно и их было мало.

Эти старые, мелкие по масштабам, месторождения давным-давно были известны, но за прошедшие с их разработки, по ним прошли так много любителей камня, что собрали все, что представляло какую-либо ценность. К этому можно добавить, что даже отвалы их неоднократно перемывались, с начала века, и приличный кристалл аметиста, берилла, топаза и изумруда найти на этих отвалах было уже нереальным, и для находки кристаллов надо было иметь чутье и удачу, в этом нелегком, но интересном деле.

Но я все-таки нашел кристалл настоящего изумруда. Где, – я не помню, так как я тогда учился в школе и никуда не ездил, а искал минералы для своей коллекции в основном в городе, и на его окраинах. Изумрудик был совсем маленький – сантиметра полтора длиной, и толщиной в сантиметр. Он был настоящим – цвета весенней травы, совершенно прозрачный и очень красивый. Я носил его всегда с собой – в спичечной коробке. Однажды, в гостях у моего закадычного друга, я достал его из коробки и показал Лехе. Он, когда рассматривал его несколько секунд, вертел его в пальцах, а потом выронил. Мы не успели заметить, куда он упал – так все быстро произошло.

В полу его маленькой комнаты были щели, и, он, наверное, провалился в одну из них, потому что на полу его не было. Начались поиски – я залез в подполье с фонариком и долго там искал этот маленький зеленый кристалл, но так и не нашел. Через полчаса, весь в паутине, и в земле, я вылез из подвала, очень огорченный своей пропажей. Наверное, он и сейчас там лежит, в полном одиночестве, потерянный для всех навсегда. Очень печально.

Однофамилец

У меня все шло по плану, как мне и надо было. Неожиданные поступки и случайные события в моей жизни мне уже не стали нравиться – сейчас я старался все обдумать, просчитать, а лишь потом действовать. Так было для меня нормально и естественно. В конце октября я начал писать рассказы, потом, когда их накопилось достаточно много, они нашли себе место в интернете – в виде электронных книг. Прошел месяц, как я поместил там первую электронную книжку, – с одним рассказом. Но за этот прошедший месяц я проделал целую кучу работы – написал много рассказов, и опубликовал их на разных издательских платформах. Сначала я публиковал по одному, по два рассказа, но потом стал объединять их в сборники, страниц по двести, чтобы из них можно было напечатать книжку в бумажном формате.

Их, этих сборников было уже около двадцати, – некоторые я сам любил почитать, так как на экране смартфона они казались другими, – не моими произведениями, а другого, не знакомого мне писателя, который писал так, как мне нравилось, а озвученные версии я любил слушать перед сном. В читалке eReader Prestigio я выбрал чтеца с нормальным голосом, и слушал свои рассказы перед сном, отмечая неудачные фразы, которые можно потом исправить.

Когда я все свои рассказы разместил по разным платформам, мне можно было начинать следующий этап – отправлять рукописи в книжные издательства, которые могли их напечатать, за свой счет, и заплатить мне гонорар. Рассказы и сборники, которые были в электронном формате, смотрели некоторые читатели, но покупать не спешили, – это можно было предвидеть, и я к этому относился спокойно.

Дня три назад я отослал в несколько крупных издательства свои три сборника рассказов, и успокоился, – на время: мне надо было подождать несколько месяцев до ответа из редакции. А пока я ждал ответа, продолжая писать новые рассказы. А мой ангел хранитель выкинул очередной фортель: у меня оказался тезка, который жил, по-моему, где-то в Сибири, и тоже писал повести и романы. Жанр их был фантастика, с элементами мистики и триллера.

Я пишу в основном прозу, но несколько десятков фантастические рассказов написал – мне было интересно писать о вещах и событиях, о которых нормальному человеку можно только мечтать: о чудесах, инопланетянах и тому подобном. Это было мне интересно, – сочинять такие для взрослых – сказки, сбывшие детские мечты, – в классической фантастической манере.

Этот факт, что чужие фантастические произведения находятся в интернете под моей фамилией, выглядело неожиданно и странно для меня, и я пока еще не определился, как к этому относиться. На одной сайте наши книги были вместе, и если не знать, что это мой однофамилец, то все его произведения относились ко мне. А он попал в такую же ситуацию, ведь на обложке книги нет отчества, просто имя и фамилия, и мои фантастические рассказы можно было приписать ему.

Когда я захотел посмотреть, как чувствуют себя в интернете мои рассказы, то напечатал в поисковой строке свою фамилию и имя. Появилось масса сайтов с фантастикой, и везде была моя фамилия, но в некоторых были не мои рассказы, а произведения моего тезки.

Чудеса, да и только.

Я ехал домой в автобусе. На моих коленях была кожаная сумка с книгами, которые я решил увести из квартиры в свой загородный дом. На одной остановке в автобус зашла моя двоюродная сестра, Людмила, дом которой был по соседству. Когда я с ней поздоровался, она пересела ко мне поближе, и мы устроили переговоры на злободневные темы – погода, пенсия и так далее.

Я убрал свой уже не нужный мне смартфон в сумку, и она заметила там книги. Спросила у меня, «что читаешь?», а я в ответ сказал, что в основном пишу, и уже написал несколько книг. Она попросила дать книжку – почитать. Но все мои книги были электронными, и я сказал, что если она хочет, то пусть наберет в поисковой строке браузера слово книги и мою фамилию. Достал свой смартфон, и показал несколько своих книг на одном сайте. Она сказала, хорошо.

Представляю, как она будет читать вместо моих рассказов романы и повести моего однофамильца…

Вот такая почти фантастическая история, с моими фантастическими рассказами. «Удивительно, но факт», как сказал наш президент.

Наглый голубь

После того, как я ушел из геологоразведочной экспедиции, в которой проработал много лет геологом, мне надо было еще проработать несколько лет до пенсии. Не мудрствуя лукаво, я сходил в службу занятости и встал на учет, как безработный. Мне дали два направления, одно в геологическую организацию, а второе в кадастровую палату. Геологом я быть уже не хотел – слишком много времени в жизни я провел в палатках, и кроме того, моя старая мама жила одна в частном доме, и ей надо было помогать. Так что, когда я узнал в геологической организации, что работа была связана с командировками, я направился в кадастровую палату.

Чем она занималась, я не знал, но устроиться инженером был готов, хоть черту в зубы. В отделе кадров посмотрели мои документы и направили в один из отделов, которому были нужны работники. Начальник отдела, молодая, стройная и симпатичная женщина рассказала мне, чем занимается этот отдел, и дала свое согласие. Через день я сидел в отделе за письменным столом, за компьютером и глядел в монитор на многочисленные документы, с которыми мне надо было работать.

Я сидел спиной к выходу, а передо мной было окно, в котором была видна красивая панорама города, а на подоконнике прыгали голодные воробьи. Мне стало жалко этих серых, вечно голодных разбойников, и через несколько дней я сделал на подоконнике кормушку. Насыпал туда крошек и когда работал, поглядывал на обедающих воробьев. Через несколько дней к воробьям присоединился голубь. Он с трудом уместился на узком подоконнике, а потом прогнал воробьев и начал клевать хлебные крошки с такой скоростью, что скоро от них ничего не осталось.

Потом, съев все в кормушке, он стал заглядывать в окно, словно хотел мне сказать, что пища в кормушке закончилась, а я как был голодным, так и остался, – мол, насыпьте мне еще хлеба, да побольше. Я смотрел на это большого, наглого и голодного голубя и хотел сказать ему, что ему тут не место, а кормушку сделал для воробьев и синиц. А тебе надо искать крошки и крупу на тротуарах и площадях, где много сердобольных старушек, которые подкармливают стаи тебе подобных, наглых, вечно голодных птиц. Но он притворился старым, голодным и больным, чтобы выпросить у меня хлебных крошек.

Я ему не поверил – слишком много я повидал таких птиц, а некоторых я съел, когда жил в деревне, недалеко от зернохранилища. Там было так много голубей, что мой водитель не вытерпел, поймал некоторых, особенно упитанных, ощипал и сварил. Сейчас я и не помню, вкусные они были, эти голуби, но костей в них было много, и мы больше их не ели.

Голубь сидел около пустой кормушки до самого конца рабочего дня. Я ушел вместе со всеми домой, а когда на следующий день пришел, то первым делом открыл окно и переделал кормушку, чтобы крошки клевали только воробьи и синицы, а таким огромным птицам, как голуби, не было никакой возможности добраться до крошек.

Ночная темнота на улице закончилась, настало серое зимнее утро, и на завтрак к кормушке стали слетаться воробьи и синицы. Они весело клевали семечки, крупу и хлебные крошки, которые насыпали сотрудники нашего отдела, а тем, кому не хватило места, ждали своей очереди на ветке, которую я повесил над кормушкой.

Привлеченный запахом семечек и толпой оживленных воробьев, прилетел вчерашний наглый голубь. Он тоже был голодным, как и воробьи, но позавтракать ему не удалось: он даже не мог подойти к кормушке, не говоря о том, чтобы поклевать находивший там корм. Голубь ходил по узкому подоконнику, смотрел на пиршество, истекал слюной и завидовал веселым воробьям.

Потом он угнездился на краю подоконника и просидел там часа три, пока кормушка не опустела. Утренний завтрак закончился, воробьи разлетелись по своим делам, и он тоже слетел с подоконника: улетел искать, где ему можно поесть – на тротуарах, где старушки иногда бросали крошки хлебы, сыпали крупу для многочисленных и вечно голодных наглых городских голубей.

Настало время моего обеда. Я достал из холодильника банку с супом, оделся и отправился на улицу. Сидеть целый день перед монитором компьютера я еще не привык, потому что у меня всегда раньше была более активная работа – я ходил в геологические маршруты по тайге и горам Полярного Урала с радиометром в руках, и рюкзаком за плечами – искал урановое месторождение. Мне удавалось посидеть только вечером в своей палатке, когда я разбирался с записями в своей полевой книжке и строил планы на следующий день для себя и всех своих подчиненных, – геофизиков, геологов и рабочих.

Я отправился на обеденную прогулку в парк. Среди многочисленных прохожих летали и ходили голуби. Их было много и они не обращали на людей никакого внимания, – забыли, кто в городе настоящие хозяева. Один особенно наглый голубь шагал по тротуару передо мной, нисколько не обращая на меня внимания. Мне пришлось сбавить скорость, чтобы не наступить на него. Обед мой был короткий – всего сорок восемь минут. Чтобы погулять, размять свои ноги и успеть пообедать, мне надо было спешить.

Я сделал шаг побольше, и пнул этого наглого голубя. Он закричал от неожиданности и полетел от меня подальше. Мне показалось, что это был тот самый голубь, который сидел голодный и злой на подоконнике.

Душа дома

Старый небольшой барак на четыре семьи, в котором я прожил с молодой женой почти три года, остался в моей прошлой жизни. В течение этих лет я постоянно что-то там чинил, ремонтировал и устраивал. Мне и в голову не приходило, что это не мое жилище, но я, как всегда ошибался. Нет, не в этом старом бараке, а в женщинах. Моя подруга, с которой я прожил все эти несколько лет, пришла к мысли, что я отнюдь не успешный мужчина, и когда я привел квартиру и приусадебный участок в порядок, решила со мной расстаться.

Мне было обидно слушать от нее слова, что это мой дом, моя квартира, и я предложил ей самой подать на развод, чтобы потом начать свою жизнь с чистого листа и найти более достойного ее мужчину. Кто это будет, я понятия не имел, а так я делал все, что требовалось в семье от мужчины – иногда приносил деньги, ремонтировал и чинил то, что сломалось и попадалось мне на глаза, боролся с сорняками на даче и на усадебном участке. Может, я слишком много времени и сил отдавал этому своему жилищу? Но мне надо было сейчас освободить его для другого мужчины, который обладал другими качествами и достоинствами, которых я не имел.

Подруга подала на развод сама, и вскоре я съехал с этого уже не моего дома – к своим родителям. Они уже были на пенсии, но здоровые, полные сил, и я перестал заниматься домашним хозяйством в своей жизни, – судьба дала мне краткосрочный отпуск от этой деятельности, и время, чтобы я привел свое здоровье в порядок. Я, конечно, помогал отцу, когда это было необходимо, но сам никуда не лез, потому что это был не мой, а родительский дом.

Следующие годы моей жизни текли медленно, но неумолимо. Отец умер, а мама сломала себе шейку бедра, и это перевернуло ее и мою жизнь. Хозяйничали теперь в родительском доме мы с братом, а мама только наблюдала за нами и отдыхала. Мне приходилось изображать из себя хозяина дома больше, чем мой брат, потому что я постоянно в нем жил – мне просто некуда было податься, а у брата была своя квартира и семья. Он приезжал по выходным, помогал мне, но от работы в огороде отказался сразу, и эта обязанность следить за яблонями, кустами смородины и сорняками перешла ко мне автоматически навсегда.

Дом, который построили мой дед и отец, почти не требовал в это время ни ремонта, ни особой заботы. Он словно чувствовал, что нам с братом надо было время на свою жизнь, работу и отдых. Брат после своей работы любил сходить на рыбалку, а я любил просто побродить по лесу, или съездить в небольшое путешествие, – отдохнуть от огорода и деревенского образа жизни. Я уезжал, и всегда говорил этому, все понимающему старому дому «до свидания», а когда приезжал, говорил ему «привет».

У меня уже была своя квартира, и я проводил там больше времени – ездил оттуда на работу, отдыхал по вечерам, но все выходные всегда проводил в родительском доме, а летом старался бывать там почаще. И дом и мама старели, и требовали от нас с братом большего внимания. Мы с ним ухаживали за домом и за мамой постоянно. Когда приходил в гости мой брат, он всегда здоровался с мамой и домом, а уходя, говорил им «пока-пока». У меня была привычка говорить громко «привет», когда я приходил, а когда уходил, говорил им «я пошел».

И дом и мама понимали, что остаются без нас ненадолго, и не обижались на нас, – у нас была своя жизнь, и мы должны были заниматься прежде всего собой, своими делами и своими квартирами.

Мама прожила долгую жизнь, но однажды ушла – навсегда, а в этом доме кто-то обязательно жить, иначе он бы тоже заболел и умер, как это случается с брошенными деревенскими домами. Я уже не работал, и переехал в родительский дом навсегда. В нем было хорошо дышать, тихо и спокойно, не то, что в моей квартире, где был очень сухой воздух, иногда доносился шум от дрели, ссорились соседи или лаяла собака.

Сейчас я ездил в свою квартиру только отдохнуть от деревенской жизни, которой я жил в родительском, а сейчас моем доме. Она была очень насыщенной, особенно весной, летом и осенью. Зимой можно было отдохнуть от домашних дел, от ремонта и огорода, но одиночество ощущалось сильнее, и я, когда приезжал в свою квартиру, смотрел на человеческие муравейники напротив моего дома и понимал, что здесь невозможно чувствовать себя одиноким – слишком много жило здесь народа.

Потом я ехал в частный дом, открывал дверь, говорил дому «привет», здоровался с домовым, который, наверное, жил где-то здесь, может быть за русской печкой на первом этаже, а может в подвале. Я спускался на первый этаж, благодарил за службу газовый котел, который меня грел зимой и шел проверять огород, кормить воробьев, синиц и смотрел, все ли там в порядке.

Деревенская спокойная и размеренная жизнь продолжалась, как и положено.

Воробей – несун

Рабочие дни шли один за другим. Устав сидеть перед компьютером на работе, я дожидался обеда и шел погулять на улицу. Обед я готовил по вечерам дома: варил суп с мясом, наливал его в банку и нес его на работу. Второго блюда у меня не было, – я привык, что на обед у меня только суп, а если я ел еще котлету с гарниром, то потом просто засыпал. На третье у меня был компот, который варил дома и нес его на работу в армейской фляжке, которую привез из армии несколько десятков лет назад. К компоту я покупал пряники, и этого обеда мне хватало вполне.

Обед у меня проходил в разных местах – в скверах, на лужайках или просто на скамейке перед любым домом, до которого я добирался в ходе моей обеденной прогулки. Как только я устраивался и доставал свой обед, тут же появлялись нахлебники – воробьи. Они любили поесть, и я им иногда кидал крошки и кусочки пряников. Однажды я не мог съесть все пряники, потому что взял их много, и решил узнать, сможет ли обычный воробей унести в клюве пряник, или только его часть. Обычно, когда я кидал крошку хлеба, воробей хватал ее и летел подальше от своих конкурентов, чтобы в одиночку съесть свою добычу.

Я отломил от пряника кусочек и кинул его в стаю воробьев. Самый нахальный воробей схватил его и улетел. За вторым кусочком пряника, который был больше, чем первый, погнался не менее голодный серый разбойник, схватив его на лету, и тоже улетел на обед. Мне стало интересно, утащит ли воробей большой кусок пряника. Отломил половину пряника, размером почти с половину воробья, и бросил на землю.

К нему сразу бросился командир этой воробьиной стаи, схватил его своим клювом и с трудом взлетел. Он летел в нескольких сантиметрах от земли, а за ним летела его свита – хотела отобрать и поделить на всех этот большой кусок пряника. Но командир с большим куском пряника в своем клюве постепенно набрал высоту и долетел до большого куста. Там, среди многочисленных переплетенных веток, подальше от своих подчиненных, он и приземлился, а потом принялся за свой вкусный обед. Воробьиная стая не решилась лезть в эти заросли и отправилась назад, надеясь, что я брошу им еще крошек хлеба, или пряник.

Но я уже все съел – и хлеб, и пряники, поэтому мне было нечего им дать. Воробьи потолкались на площадке, куда я бросал крошки хлеба, ничего не нашли, посовещались и полетели дальше – искать, где можно поесть. А я отправился на работу – обеденный перерыв подходил к концу.

Агаты

Началась весна, снег растаял, и все студенты потянулись в походы. Просто так, чтобы залезть на какую-то гору, или прогуляться по незнакомым местам, я стараюсь не путешествовать. Но в случае, когда идет о походе за камнями, я всегда «за».

Нас собралось человека четыре, и мы отправились за агатами. Я обычно ездил за хрусталем, бериллом, но агатовых мест не посещал раньше никогда. Чтобы наслаждаться агатом, надо было сначала его найти, а потом еще распилить, и отполировать. Это не кристалл, с который ничего не надо делать. Нашел кристалл, или щетку, помыл в воде и поставил на полку, чтобы любоваться гранями.

После обеда наша компания высадилась в селе на берегу реки Синара. Перешли по подвесному мосту на противоположный берег, немного прошли по березовому лесу и подошли к участку, который весь был покрыт шурфами, канавами. Видно было, что тут происходили большие поиски и раскопки. Их проводили любители агатов. Агатоносный слой находился на глубине около трех или четырех метров. Он был небольшой – мощностью до полуметра. Тут миллионы лет назад изливалась лава, пузырьки в которой заполнялись разными по составу гидротермальными растворами. Потом базальт стал выветриваться, а пузырьки, заполненные кремнеземом, стали накапливаться на поверхности еще невыветрелого базальта, образуя россыпь. Любители камня добирались до него шурфом, а потом закладывали штрек, или копались в шурфе на дне.

Повсюду в глине валялись обломки яшмы и агатов. Мы не стали копать шурф, а разбрелись по отвалам, в надежде найти агат, или красивую яшму, которые оставили, любители, которые выкопали все эти шурфы.

Стемнело и становилось холодно. Мы разожгли огромный костер, сварили ужин. Часа через три, когда прогорели все березовые дрова, убрали угли и на место костра поставили палатку, забрались в нее всей толпой. Там оказалось тепло, и мы проспали до самого утра. Утром поели, часа два проходили по отвалам, и пошли на автобус. Мне попалось совсем немного агатов. И у меня не было алмазного круга, чтобы их распилить и посмотреть, какие они внутри. Это я поделал позже, когда поехали снова на это место с парнями из нашей институтской группы.

Нас собралось человек десять. Набрали вина, приехали на тоже самое место и начали поиски. Трудились до самого вечера. Обошли все отвалы и разворошили глину около них. Вечером разожгли костер, и начали пить вино, которое взяли с собою.

Утром мы Николаем, студентом из моей группы, создали товарищество по добыче агатов, и отправились на окраину этого агатового проявления. Там был узкий и глубокий лог, по которому протекал маленький ручеек. Я размышлял утром, как бы безо всякого труда найти большое количество агатов и пришел к выводу, что на дне этого лога, в ручье должны быть агаты, ведь он был глубокий – до шести метров, и был обязан размыть агатовый слой.

Так и оказалось. Мы с Николаем начали добычу агатов у самой реки, в которую впадал ручей. И продвигались вверх, складывая все найденные агаты сначала в карманы, а потом, когда карманы не могли вместить нашу добычу, достали мешки и стали их складывать туда. Трудились в этом логу часа до самого обеда. У каждого добыча занимала весь мешок, и весила около пяти килограммов. В ручье агаты было видно хорошо – вода их отмыла, и превратила разноцветные полосы агатов в полоски, которые было видно даже без распиловки.

Вот что может сделать нежелание копать глину в шурфах. Приходиться шевелить мозгами, чтобы найти хороший агат, не утруждая себя тяжелым физическим трудом.

Я привез домой десятка три хороших и крупных агатов, и летом я их все распилил, так как у меня уже был алмазный круг. Шлифовать и полировать я не стал. Не было у меня таких станков. Часть их я дарил, а часть осталась у меня. Но разрезанные тогда агаты я то и дело встречаю сейчас в ящиках мастерской.

***

Но история с агатами на этом появлении не закончилась. После окончания учебы в институте, уже работая в геофизической партии геологом и начальником отряда, я побывал снова в этих уже знакомых местах.

В мае и в начале июня наш отряд работал в Челябинской области. Наши самолеты летали на одном участке с геофизической аппаратурой на борту, и я приехал в Магнитогорск, к главному геологу, чтобы получить у него дополнительный объём работ. Неожиданно выяснилось, что надо ехать к реке Синаре, чтобы там проверить ряд аномалий.

Мы собрали лагерь, и отправились в дорогу. Доехали до будущего лагеря, на берегу реки, около этого проявления агатов. Пока рабочие трудились на установке палаток, я с геофизиком пошел посмотреть на знакомые места. Они были там, в полной сохранности. И шурфы, и ямы, и даже знакомый лог – все они были на месте. Я встретил там целый класс из какой-то школы – их было человек двадцать, представился, потом стал пытать вожатого этого отряда, кто ему разрешил тут лазить, на нашей площади. До смерти запугав это парня, я потом разрешил ему со своими пионерами дальше искать агаты и поинтересовался, что они нашли.

Нашли они немного, и я отстал от этих пионеров с вожатым во главе. Дальше мы стали работать на аномалиях, но каждый вечер все рабочие ходили искать агаты. Мне повезло найти огромный агат – он был около пятнадцати сантиметров в поперечнике – заметил его в одном шурфе и выковырял из глины.

Когда мы закончили поверку всех аномалий в этом районе – это случилось через месяц, то вся моя палатка была обложена агатами. Их было там около тысячи. В нашу машину они все не вошли, пришлось большую часть их оставить на берегу реки, где был разбит наш палаточный городок. И мне пришлось долго выбирать из них самые большие и красивые, чтобы увезти домой.

Вскоре мы приехали в Екатеринбург. Полевой сезон закончился, и все привезли в качестве сувениров агаты, даже водитель захватил с собою несколько штук. Когда после отгулов я вышел на работу, то подарил главному геологу и начальнику срезы с агатов, которые я привез. И они были очень довольны.

В будущем я еще наведаюсь в эти места. Пороюсь в этом ручье, похожу по отвалам и загляну на другой берег реки, где на одной из аномалий я встретил кору выветривания базальтов, в которых была масса агатов. Их можно собирать там вёдрами, но они были мелкими – до двух сантиметров в поперечнике.

Аметист

Артиллерийские снаряды

Весна это время посадки картошки. Земли около дома не хватало, чтобы все посадить, и отец с дедом садили картошку в самых неожиданных местах – на пустырях, в лесу и просто на свободных участках земли. Многие жители поселка поступали также, потому что приусадебные участки были слишком малы. Народ садил картошку вдалеке от дома, но не особенно переживал за сохранность будущего урожая – редко случалось, когда его выкапывали. Если и выкапывали, то куст, или два. Наверное, это была работа голодных местных пацанов, и все на эту их шалость не обращали внимания. Ну, захотелось ребятам печеной картошки…

Первый свой лесной огород, на котором отец с дедом садил картошку, я помню хорошо, как будто бы это было вчера. Теперь там растут березы, по которым мы лазили с братом в детстве, и весь участок зарос осинами и березками. Каждую осень мы с братом помогали родителям выкапывать картошку, везли ее на тележке домой, а зимой с большим аппетитом ее съедали. Потом дед нашел свободную полянку недалеко от карьера, и я помогал отцу и деду раскопать этот участок весной.

Работа была тяжелой. Там, на этой лесной полянке, была хорошая земля, и все растения ее любили, такой тяжелый и толстый был дерн. Пока мне приходилось работать в поте лица солнечным и теплым днем, мои друзья и приятели уже купались в карьере. Он был совсем рядом – каких-то пять минут ходьбы. Я копал этот тяжелый дерн, и думал, как бы мне поскорее закончить с этой работой, и понырять в карьере. Но участок был большой. Отец с дедом копали не спеша, и делали перекуры, чтобы передохнуть. Я опаздывал на купание, и копал, не разгибаясь.

Потом ко мне пришла в голову одна замечательная идея. Я предложил отцу отмерять мою долю участка, перекопав которую, я бы смог побежать на карьер искупаться. Отец вошел в мое отчаянное положение, и отмерил мне фронт работ. Работа у меня закипела. Я копал изо всех сил, не обращая внимания на пот, который меня заливал, на кровавые мозоли, так мне хотелось скорее поплавать с приятелями в прохладной воде карьера. Времени я не замечал.

Мерилом моей работы служила черта, которую провел своей лопатой отец. Она постепенно приближалась, и настал радостный момент, когда я ее пересек. Тогда я воткнул свою лопату, схватил свою рубашку, и умчался, как пуля, – на карьер. Там уже были все мои друзья, я разбежался и прыгнул в прохладную чистую воду.

Я не спрашивал, почему мы перестали копать под картошку на одном участке, и перешли на другой. Меня это не волновало. Я во всем слушался своих родителей, и не забивал свою голову их проблемами.

Весной я с отцом и матерью раскапывал под картошку участок около холодильника, в котором работала моя мама. Он был с одной стороны огорожен бетонными плитами, а с другой была асфальтовая дорога, по которой никто не ездил. Находился он прямо на территории холодильника. Мы копали втроем, и мне часто попадали какие-то интересные обломки, ржавые детали от машин, провода.

На этот раз я выкопал артиллерийский снаряд. Он был ржавый, и с взрывателем. Я его подцепил лопатой, и вытащил из лунки. Отец был артиллеристом в армии, и позвал его взглянуть на свою находку. Он подошел, взял его в руки, повертел, и вынес свое заключение – это был снаряд 76 калибра от пушки. Потом размахнулся, и кинул его – прямо на асфальтовую дорогу.

До дороги было метров семь, и снаряд летел туда секунды три. За эти секунды мне пришло в голову множество разных мыслей – что мне осталось жить совсем немного – до разрыва этого снаряда, а я еще не успел доделать свои срочные дела, и уроки. Потом – как должен был упасть снаряд на асфальт – боком, или прямо на взрыватель? Взрыватель я уже успел рассмотреть – он был на месте, из окисленного алюминиевого сплава, и у него был довольно угрожающий вид. По моему мнению, это была очень опасная находка. И эта опасная находка летела прямо взрывателем на асфальт. У меня еще мелькнула мысль, что надо упасть и затаиться, как мышь, но додумать эту подходящую мысль я не успел.

Снаряд со стуком ударился о дорогу, и прокатился по ней несколько метров. Я выдохнул и расслабился. Взрыва не случилось. Я подошел, взял его в охапку, и утащил подальше от нашего участка. Мне он по-прежнему казался опасным, особенно его взрыватель, и я его подсунул под бетонный забор – там, если он и взорвётся, никто не пострадает, кроме забора.

Мы докопали участок, потом посадили на нем картошку, а осенью пришли ее выкапывать. Я перешел в восьмой класс, и перешел в новую школу. Там работала учителем физкультуры моя родная тетя. Иногда она рассказывала моим родителям по мои двойки, иногда приносила мне новые лыжи, на которых я катался по лесу зимой. В школе работала новая пионервожатая, – совсем молодая девушка, которая на втором этаже устроила небольшую выставку вещей военных лет.

Я подошел к ней на перемене, и рассказал ей про ржавый снаряд, который нашел, когда копал картошку. Она сразу же заинтересовалась, и попросила принести его в школу. У нее возникла мысль поместить этот снаряд на витрине, под стеклом, с надписью о том, что это снаряд из Бреста.

На следующее утро я притащил свой снаряд, отдал, и ушел на какой-то урок. Через два дня узнал, что как только родители увидели в витрине этот снаряд, то сразу же вызвали саперов с милицией. До сих пор я не знаю, был этот снаряд с песком, или настоящий – боевой. Но я до сих пор вижу, как он летит на асфальт. И мне до сих пор страшно.

***

Мой друг-приятель Володя служил в десанте. Мы с ним часто ездили за камнями, и в одном походе не смогли справиться с гранитом. В граните была кварцевая жила с кристаллами аметистов. У нас была только лопата и молоток, и мы не могли ничего поделать.

Вечером он сообщил, что нашел снаряд, и попытается из него вытопить тротил. И этим тротилом мы взорвем этот проклятый гранит. Я не сомневался в этом ни на секунду. Если Володя решил, то он выполнит свое обещание. На следующий день я позвонил, и спросил, как у него идут дела, с эти снарядом. Он сказал, что пилит.

Так он пилил целую неделю. Мне надоело уже спрашивать, и я почти забыл про снаряд с тротилом. А когда вспомнил, через месяц, то сразу поинтересовался, когда мы будем взрывать гранит.

Оказалось, что он распилил этот снаряд, но вместо тротила в нем оказался песок. Мы пошли в следующий поход со старой верной лопатой и молотком, как и прежде.

Бесконечная пропажа

Геологический молоток, с которым приходиться ходить постоянно в маршрутах, с каждым годом становился все тяжелее и тяжелее. Если только его надо было носить в рюкзаке, но когда ходишь один, без рабочего, в геологические маршруты, добавляется радиометр, обед, полевая сумка, геологический компас и навигатор.

Утром еще к этому тяжелому рюкзаку относишься нормально, с пониманием. Но после того как рюкзак начинается заполняться геологическими образцами и пробами, начинаешь ворчать. И чем больше аномалий попадается в маршруте, тем недовольное ворчание становится громче. С каждой встреченной аномалии требуется отобрать пробу на анализ, и с каждого обнажения взять образец. Я люблю находить неизвестные радиоактивные аномалии, ведь по статистике каждая десятая аномалия может перейти в ранг проявления урана, а в свою очередь, из нескольких таких проявлений может получиться месторождение. Но по иронии судьбы, не только я любил радиоактивные аномалии, но они тоже, с не меньшей любовью относились ко мне, попадаясь на моем пути в самых неожиданных местах.

Перед очередным выездом в поле я зашел в магазин и купил себе молоток. Надоело таскать с собой тяжелый геологический молоток старого образца. Этот новый молоток был в два раза легче старого, из хорошей стали, и я не мог на него нарадоваться

Работы нам хватало, и здесь раньше было открыто месторождение урана, но оно было одно, и мелкое. У нас был шанс найти в этом районе еще одно, но крупное. Это следующее месторождение искали геологическими маршрутами. Один из них был очень длинный – около пятидесяти километров длиной, и разбить его на части не было никакой возможности – места были глухие, безлюдные и без дорог. Пришлось хорошенько подумать, и я нашел выход. Мы пошли сразу двумя парами, чтобы на горном хребте разделиться и пойти каждый свои путем.

День был отличный и теплый. Машина нас высадила у горной речки, мы перешли ее вброд. Пришлось снять сапоги, кроссовки и закатать штаны. Вода в реке оказалась холодной, а дно было усыпано галькой, тоже холодной и скользкой. За бродом начиналась заросшая лесная дорога, по которой мы и пошли к горному перевалу. Дорога скоро так заросла, что мы ее потеряли, и пришлось идти через тайгу по азимуту. Координаты трегапункта, который был на перевале, был нам известен, и мы еще вечером забили эти координаты в память навигатора. Сейчас мы вчетвером шли по тайге, одним за другим, к этому трегапункту.

Я привык к треску радиометра, и когда покидал машину, сразу включал радиометр и одевал наушники. Мы шли по березовому лесу, с травой до пояса, я шел замыкающим и слушал негромкий треск. Иногда треск усиливался, я останавливался отметить навигатором это место, чтобы потом на обратном пути найти и отобрать пробу на анализ. Потом догонял своих, и снова слушал треск.

Молоток обычно путешествовал в рюкзаке рабочего. Но рабочий шел впереди, и я в начале маршрута достал его из рюкзака, и иногда колотил им по глыбам и валунам, которые встречались в густой траве. Пришлось нести его то в кармане, то в руках, это было неудобно.

Аномалий по дороге мне попадалось много, их надо было сразу отмечать навигатором. Когда я его доставал и отмечал очередную точку, молоток мне мешал, и я то бросал его на землю, то засовывал в карман. При этом надо было не отстать от группы. В такой спешке я стал забывать молоток, и приходилось возвращаться, и искать его в траве. В этом маршруте я с ним замучался – иногда его не мог найти. Я терял его, и находил снова раза три. После последней пропажи и находки догнал своих товарищей только на перевале.

Было около двух часов дня – время обеда. Мы вместе пообедали, геолог с рабочим пошли дальше, а я с рабочим пошел обратно – к машине. Я должен был дойти маршрутом до речки, потом сесть на машину, объехать горный массив, и встретить их у подножия горы. Там я когда-то уже побывал, и забил в обои навигаторы координаты точки, в которой должна состояться наша встреча.

Геологический молоток поехал обратно в рюкзаке – я боялся его потерять еще раз. Все интересующие меня глыбы и валуны я уже расколотил, и шел по своим следам, складывая образцы в рюкзак, который нес рабочий. Потом, уже на базе, в один вечер привязал к нему яркую красную ленту, и покрасил деревянную ручку в ядовитый зеленый цвет. После такой операции его можно было найти где угодно. В этом сезоне он раздумал снова теряться, и приехал со мной домой целый и невредимый.

Здесь, дома, он и сгинул, без следа. Я искал его всюду – в мастерской, в огороде, у дома, но так и не нашел. Лежит он где-нибудь, этот бездельник и отдыхает.

Бизнес план

Очередной поиск работы стал уже утомлять. В городе было очень много безработных инженеров, среди них были даже работники с учеными степенями и даже профессора. Безработные геологи не были никому не нужны, у них была очень непрактичное образование, чтобы его можно было использовать в обыденной жизни. В отделах занятости начали создавать центры переподготовки этих никому не нужных людей с высшим образованием.

В один из моих визитов в центр занятости я случайно увидел на стене список профессий, на которые можно было переучиться. Среди профессий бухгалтера, водителей, операторов станков с программным управлением была профессия сметчика. В прошлой своей жизни я на каждом шагу сталкивался с проектами, сметами и знал по опыту, что это нужная профессия, с которой никогда не пропадешь. Тут же зашел в кабинет, где меня внимательно выслушали и записали как претендента в группу, которая набиралась из таких же безработных инженеров. Предыдущую группу уже набрали, и она училась уже в одном из университетов города. Мне надо было подождать и попасть в следующую группу.

Ожидание затянулось на два месяца, и вот, наконец, я подошел к знакомому кабинету. На приеме выяснилось, что на эту профессию могут рассчитывать только безработные выпускники Уральского политехнического института, и только. Я в эту группу не попасть не мог – у меня был диплом горного института. Жалко стало времени, которое прождал, но сделать ничего было нельзя.

Специалист посоветовала мне пойти в группу, которая набиралась в данное время. В ней готовили будущих собственников небольших частных фирм. Обучение было довольно продолжительным, нам полагалась стипендия, и выпускники после экзаменов получали диплом государственного образца. Ну, в общем, она меня уговорила, и через месяц толпа будущих студентов, собралась в просторном холле строительного колледжа, где мы должны учиться почти год. Там сформировали несколько групп студентов, одним осенним утром я пришел на первые лекции.

Состав группы был довольно разношерстным. Нас было около пятнадцати человек, и больше половины ее составляли молодые женщины. Мужчин было мало, человек шесть. Я уселся с парнем, примерно моего возраста и мы тут же познакомились. Он работал бухгалтером, вел бухгалтерию двух маленьких фирм дома за компьютером, и для полного счастья ему не хватало диплома. Вместо одной руки у него был протез, и это ему не мешало водить машину, на которой он приезжал на учебу.

Моих сверстников было человек пять. Одна женщина приезжала на новеньком итальянском Фиате ярко красного цвета, и порой я думал, что принесло ее в отдел занятости. У всех были разные причины, и я никого не спрашивал какие. Меня же принесло сюда жажда новых знаний и бесплодные попытки найти подходящую работу.

Лекции были по разным темам. Была простая бухгалтерия, с использованием компьютерной программы 1С, основы психологии, менеджмента, рекламы, издательского дела и разные довольно интересные практические занятия. Учиться было интересно, и никто не пропускал лекций. К нам на лекции приходили менеджеры успешных фирм и рассказывали порой интересные и занятные вещи. Особенно были интересны занятия по рекламе. Я думал, и на это были на то основания, что наши небольшие рекламные объявления, которые мы сочиняли на уроках, потом в дальнейшем использовались нашими преподавателями на практике. Когда у меня было подходящее настроение, я придумывал всегда что-то новое, и мне хлопали в знак одобрения.

Во второй половине этого курса нам надо было составить бизнес-план одной из мелких фирм. Фирму и ее сферу деятельности следовало выбрать самому. Так как мне ближе всего была обработка камня, и я в ней немного разбирался, то придумал для нее название, и сфера ее деятельности была изготовление шкатулок из уральских поделочных камней. Этим делом мы занимались с отцом в течение нескольких лет, и мне было просто интересно, как наша деятельность выглядела не на практике, а в сфере предпринимательской, по всем законам деятельности.

К этому времени мы с отцом уже не делали шкатулок. Камнерезные станки были разобраны, а сырье для их изготовления хранилось в одном углу огорода. Уральские камни мне помогли выжить в трудный период жизни, но этот период закончился, и надо было думать о том, что найти нормальную работу.

Для этого и пришел сюда, на эти курсы. Но открывать собственное дело я не хотел, и не мог. И работать в бизнесе не хотел. Для этого надо было иметь как минимум хорошее здоровье. Кроме всего прочего, в этой сфере всегда присутствовал риск, а я чувствовал себя уже умудренным опытом и уже был слишком старым, чтобы разогнать только созданную фирму до нормального, солидного и непотопляемого предприятия.

Для молодых, сильных и дерзких потенциальных предпринимателей как раз и были созданы наши курсы. И немало, по-моему, мнению, молодежи получили необходимый минимальный багаж, чтобы открыть собственное дело и нянчится с ним всю оставшуюся жизнь.

Бизнес план составлял месяца полтора. Когда я с ним покончил, и отдал на проверку, то получил, в – первых зачет, а во – вторых, выяснилось, что по рыночным законам, моя фирма начала бы окупаться только через два месяца работы. Но это все выглядело в теории. Но на практике же все выглядело совсем по-другому. Я сравнивал теорию с практикой и пришел к выводу, что практика всегда права. Предусмотреть всякие проблемы и неприятные ситуации рыночной экономике было не под силу.

Близилось окончание курсов, мы перешли учиться в другое просторное здание недалеко от колледжа и уходили оттуда поздно, нагруженные всякими нужными и интересными знаниями. В конце обучения к нам стали часто заходить владельцы разных коммерческих фирм и присматриваться, кого можно пригласить к себе на работу. Я не получал никакого стоящего внимания предложения и не собирался связывать свою жизнь с коммерческим предприятием. Мне нужна была хорошо оплачиваемая работа, без нервов, и я об этом сказал одному из преподавателей. Она была со мною полностью согласна.

Наконец курсы закончились. В торжественной обстановке, в большом зале нам вручили новые большие и красивые дипломы. В моем дипломе было написано, что я теперь менеджер в коммерческой деятельности. И без этого диплома я уже им был, потому что сама жизнь заставила меня заниматься продажами, и я на практике делал все, чтобы остаться в этой жизни на плаву. Теперь надо мне предстояло найти синицу и держать ее в руках. А лебедей в небе я оставлю другим.

Боль

В больничной палате было сумрачно, тихо и пахло лекарствами. Я открыл глаза и уставился на больничную обстановку. Слева и справа от меня были кровати, на которых лежали больные, а между ними, на самой середине палаты лежал я. Мои соседи, вероятно еще спали. Мои ноги и руки были привязаны к кровати эластичными бинтами, поэтому я не мог ни встать, ни перевернуться на бок. Передо мною стояла капельница, но в ней уже ничего не было. На столике, рядом с кроватью, в ногах стояла какая-то плоская эмалированная миска, а в ней лежала синяя резиновая грелка. В ней, по-видимому, был лед. Он постепенно таял и превращался в воду.

Мне было очень больно и неудобно лежать на спине, но повернуться на бок я не мог, к тому же страшно хотелось пить. Голова была перевязана бинтами и чесалась, но почесать ее мне тоже не удавалось – я мог только сдвинуть ее на пару сантиметров в сторону и обратно. Пролежав так минут десять, я решил, во что бы то ни стало попить воды – для меня подходила любая, даже растаявший лед. Я смотрел на грелку с холодной водой долго, но добраться до нее не мог. Слюны у меня не было совсем, и я с трудом шевелил сухим языков по своим зубам. Это было для меня мучением, эта жажда, и я начал напрягать то одну, то другую мышцу ног, а потом рук. Они меня слушались, но они были привязаны. Я начал напрягать одну из рук, которая, как мне показалось, не так была сильно привязана.

Время тянулось медленно, я двигал кистью правой руки то вправо, то влево, то вверх, то вниз и постепенно бинт стал подаваться. Я долго мучился с бинтом, от этого устал, как собака и на половине своей работы уснул. Когда проснулся, в палате все было по прежнему – соседи спали, моя капельница была почти полная, и в ней капала какая-то прозрачная жидкость, которая стекала по тонкому резиновому шлангу в мою левую руку. На капельнице, которая стояла на металлической стойке, висели ножницы, или зажим.

Правая рука лежала рядом с моим неподвижным телом, я попробовал ею ослабить эластичный бинт, которым был привязан к кровати. Долго мучился, но, в конце концов, вытащил ее из бинта. Теперь можно было ею ослабить вторую, – левую кисть. Я долго мучился со следующим бинтом и не знаю, сколько прошло времени. Но мне удалось освободить и левую руку. Теперь можно было приподняться, чтобы добраться до связанных ног. Но сил на это у меня уже не осталось, и я провалился в сон.

Когда очнулся, то сразу принялся за ноги – освободил сначала одну, потом другую. Свесил их с кровати и стал двигаться к столику, на которой лежала грелка. Мне хотелось открыть ее и напиться из нее. Открыть мне ее не удалось, хотя я очень пытался – пробка не хотела отворачиваться. Наконец я снял со стойки капельницы зажим и стал ковырять резиновую пробку. От этой возни проснулся больной на соседней кровати и стал колотить по спинке своей кровати.

На шум прибежала медсестра и увидела меня с грелкой, с зажимом в руках. Сразу отобрала у меня этот инструмент, положила меня в кровать и снова привязала эластичным бинтом. Я был крайне недоволен этим, а еще был недоволен своим соседом – какого черта он поднял шум, когда до вожделенной воды было так близко. Мне оставалось только смотреть на грелку с водой, и мечтать, как я пью прохладную влагу. А соседа я сразу невзлюбил, и это было еще мягко сказано.

Я снова лежал на спине и мучился от жажды и неудобного лежания. Временами я засыпал, просыпался, и все повторялось снова: жажда, боли в спине. Времени совсем не замечал, как будто оно остановилось. Сейчас в палате почти все времени находилась медсестра, и надежды на то, чтобы снова освободиться от проклятых бинтов, у меня не осталось.

В один день ко мне подошла врач, уселась рядом на стул и стала разматывать на голове бинты. Их было очень много, и когда пошли засохшие от крови, началась пытка. Было очень больно, я крутил головой, чтобы помешать врачу, но все было напрасно. Она сняла все бинты и стала отдирать кожу от головы. Когда мне было больно от снятия засохших от крови бинтов, это были еще цветочки. Настоящая боль началась, когда врач начала сдирать кожу с головы. Я чуть с ума не сошел от этой пытки. Потом, через несколько дней, когда перевязка повторилась, выяснилось, что это сдирали не кожу, а высохшую пленку от какой-то мази, которой была намазана голова. Она как будто прикипела к моему черепу, и снять ее было для врача трудно. А мне казалось, во время этой процедуры, что с меня сдирают кожу, безо всякого наркоза.

После перевязок, которые были, по-моему, через день, мне снова мазали мазью голову, забинтовывали, укладывали на кровать и привязывали. Короче, я был в аду – меня пытали, не давали пить, лежал я постоянно привязанный к кровати в одном и том же положении – на спине и так продолжалось много дней. Однажды, когда я вынырнул из сна, у кровати оказалась мама, и я узнал от нее, где я и почему здесь нахожусь, и почему меня подвергают такими изощренным пыткам.

Оказалось, что у меня обнаружили гематому, перелом основания черепа и что-то еще. Чтобы удалить у меня гематому, врачи пробили в двух местах мой череп медицинской стамеской, и сейчас у меня в черепе на висках две дыры – справа и слева. После операции я пролежал в реанимации уже семь дней, а в сознание пришел спустя четыре дня после операции.

Говорить с мамой не мог – я забыл, как произносить звуки, но сам с собой я мог разговаривать, про себя. Мне, оказывается, нельзя было пить – никакой жидкости. Когда я пролежал дней шесть, мне принесли пол-литровую банку с густой белой сметаной и ложку. Боже мой, я даже сейчас, через сорок лет, помню ее вкус – прохладный и вкусный. Мне приподняли голову, чтобы было удобно, и я принялся за работу – быстро мелькала в воздухе ложка, и через несколько секунд банка была пустая и чистая, как будто ее облизали изнутри. Наконец-то я забыл, что такое жажда. Голову отпустили на подушку, и я сразу же уснул.

Сосед справа оставался на своем месте все время, пока я находился в реанимации, а слева соседи часто менялись – там, по-моему, мнению, было гиблое место: на нем умирали все больные. Мама сидела теперь постоянно рядом, и однажды достала букварь и начала меня учить произносить буквы. Я не помню, за сколько дней научился снова говорить, наверное, за неделю или две. Потом я начал читать вслух детские книжки, а это было вначале тяжело, – ворочать своим непослушным языком. Спустя несколько дней меня перевели в палату и начали передавать передачи – всякие вкусные вещи.

Когда всем моим знакомым стало ясно, что я люблю торты и пирожные, мне почти каждый день передавали торт. Я съел за два месяца, которые провел в больнице, этих тортов очень много, – и очень поправился: судя по всему, я весил около девяноста килограммов, а может, и больше. Но что тогда значил для меня лишний вес – абсолютно ничего. Это сейчас, когда у меня постоянный вес в течение нескольких десятков лет, я даже за ним не слежу – это делает мой организм, автоматически.

Врач приходил в палату каждое утро с обходом, а в один день меня привели в перевязочную, где уже была заведующая отделением и несколько врачей. Мою голову разбинтовали, и все присутствующие стали ее осматривать. Я сидел как манекен на табуретке и терпел, когда голову поворачивали то влево, то направо. Между врачами возникла дискуссия на тему, какой вырост на моем черепе следует считать лишним, и можно ли его удалить. Мне было ясно, что какая-то шишка, возможно из тех, которую я заработал в детстве, мешает врачам. Мне она не мешала, но моего мнения никто и не спрашивал.

Победила в этом споре заведующая. Она взяла молоток и большое блестящее долото, сказала врачам, чтобы помогли подержать мне голову, потом приставила долото к моему черепу и стукнула по нему молотком. Короткий стук, – и к моим ногам упал кусок моего черепа. Но подобрать мне его не удалось – какая-то рука схватила его и бросила в мусорное ведро, на мои же окровавленные бинты. Я заметил только примерные размеры этого куска моего черепа – сантиметров пять-шесть, не больше. Мне было его жалко, но еще было печальней, что этот кусок моего черепа выкинули в мусорное ведро, словно это был использованный одноразовый шприц.

Спустя полтора месяца мне сняли бинты, и я стал жить без повязки на голове. Волосы стали постепенно отрастать на голове, мне разрешили выходить на улицу погулять. Было лето, и ко мне приезжали гости. Один раз ко мне приехал Леха с Влахой, мои детские закадычные друзья. Они пили в соседнем сосновом лесу водку, а я только наблюдал за этим, и радовался за них: мне еще долго нельзя было пить ни водку, ни вино. Приехал как-то однокашник Серега, который после училища служил в Венгрии, и привез мне очень вкусный торт.

Выписали меня из больницы через два месяца. Я отказался от инвалидности, а через два месяца мне должны были поставить пластиковые нашлепки на два отверстия в моем черепе. Сейчас мой мозг был открыт в двух местах, и я чувствовал пальцами, как мои мозги думают и дышат. Но это меня особенно не расстраивало – после того, как у меня срубили шишку на черепе, мне было просто осознавать, что я жив.

Большая рыбалка

Трудно быть старшим сыном, у такого активного отца, как мой – приходиться всегда помогать отцу и ездить с ним за компанию, когда он куда-то захочет сходить или съездить. Сейчас я его хорошо понимаю, так как дети уже взрослые, и им тоже некогда составить мне компанию: у них свои дела, работа. Я привык ходить и ездить один, с самой школы, и уже давно смирился с этим. Начиная с самого детства, сопровождал отца зимой и летом на рыбалку, ходил с ним смолить лодку на лодочную станцию, за грибами и ягодами, березовыми вениками, копать картошку и таскать воду для полива летом.

У него, сколько я помню, всегда была лодка на лодочной станции. Он всегда их делал сам, в огороде, когда весь урожай был собран, и ничего не мешало ему работать над очередной лодкой. Обычно он делал плоскодонки, и я любил на них плавать по пруду, грести веслами в любую погоду, когда ходил на рыбалку. Такую лодку было трудно опрокинуть даже сильной волной, а рыбачить на ней было одно удовольствие – можно было ходить по лодке, – то на корму, то на нос, и можно не опасаться, что упадешь за борт, такая она была устойчивая. Но эти плоскодонки он строил, когда я был маленьким, а позже он стал делать лодки типа казанки.

Они были не такие устойчивые, но легче, так как первая казанка была из алюминия, а следующая из нержавеющей стали: вечная лодка, и когда он ее сделал, то купил осенью лодочный мотор. Весной по пруду запретили ездить с мотором, и мы снова с отцом занялись греблей. Через несколько лет на пруду разрешили рыбачить сетями, и рыбу в нем выловили, буквально за два года. После того, как рыбы стало мало, отец вытащил наш вечный корабль на сушу и привез его домой. Он стоит во дворе уже лет двадцать, с улицы виден нос этого корабля, и меня прохожие, наверное, рыбаки, иногда спрашивают, не хочу я продать его, но я всегда отказываюсь.

Летом, когда еще было много рыбы, мы с отцом постоянно ходили на рыбалку, по выходным. Вставать, правда, приходилось очень рано. Сейчас я не могу вставать в такую рань, мне надо сначала выспаться хорошо, не менее восьми часов, а зимой обычно сплю больше, по девять и более часов.

Лодочная станция начинала работать с трех часов утра, отец меня поднимал в половине третьего, и мы шли на станцию еще в темноте. Рыба начинала клевать в четыре-пять часов утра, и к этому времени мы уже доплывали к месту, которое выбирал отец – около острова Каменного, или между островками Каменным и Выселком. Там обычно всегда клевал лещ или чебак. Потом, после одиннадцати часов, рыба там переставала клевать и мы гребли на полуостров Гамаюн, где в небольших заводях, заросших лилиями и кувшинками, ловились окуни и чебаки.

Один раз я поехал на лодке за лилиями, во время экзаменов. Перед этим я не спал две ночи, готовился к экзаменам. А когда сдал, то взял у отца ключи и поехал за ними на лодке. Нарвал лилий для моей подружки, и когда греб на лодочную станцию, уснул за веслами. Проснулся, когда лодку начало качать около болотистого берега, рядом со станцией, и поплыл дальше. После того, как мы сдали школьные экзамены, мы с одноклассницей почти месяц провели на пруду, катались на лодке, целовались, загорали и купались. Ирина сразу после того, как мы отплывали на лодке от станции, снимала лифчик, и загорала.

Лева, мой брат, мечтал, что когда выйдет на пенсию, снова привезет лодку на пруд, и будет летом на ней плавать, ловить рыбу. Но его мечтам так и не удалось сбыться, он не дожил до пенсии, совсем немного. А я, хоть и дожил, не хожу на рыбалку вообще – я не привык к такому пассивному отдыху: сидеть целыми днями и смотреть на поплавок.

Сейчас не могу есть речную рыбу, – я ее съел очень много, в детстве. Лучше я съем какую-то банку с рыбой, а вытаскивать кости из окуней и чебаком, нет, увольте. Слишком много их, этих мелких и острых костей в любой речной рыбе, даже у крупных – щук, лещей и карпов, за исключением сома и налима. За налимом я часто ходил – на реку Исеть, и мне нравиться его ловить и есть, но налимов осталось очень мало. Обычно на рыбалку приходили вечером, закидывали жерлицы и пили вино всю ночь у костра. Жерлицы сами ловили налимов, надо было только проверять их – через час. Как правило, через час-другой уже несколько налимов сидели на крючке. Последний раз на такую рыбалку я сходил с моим приятелем Володей и со своей будущей женой.

Когда мне было девять лет, отец взял меня с собой на озеро Сингуль, в Челябинской области, и там я наловил за несколько дней столько рыбы, что и не снилось никому из рыболовов.

Это было давно, но я все помню, как это было вчера. Мы с отцом доехали до какой-то станции на пригородном поезде, и долго шли полями, засеянными пшеницей и овсом, среди которых было очень много васильков, таких красивых синих полевых цветков. В этот день мы не смогли добраться до озера, и переночевали прямо в поле. Уральское лето было в разгаре, и ночью было тепло.

Утром прошли через маленькую деревню на берегу озера с разрушенной старой церковью, прошли подальше от нее, и расположились на берегу. Вокруг деревни была степь до горизонта, с выжженной травой, было очень жарко. Мы с отцом прожили на этом озере среди степи несколько дней, как два Робинзона.

Каждое утро, еще до рассвета отец ставил переметы, и на маленьком плотнике плавал, снимал с крючков крупных карпов. А я рыбачил по колено в воде с удочкой. Голодных, небольших карпов было очень много. Они клевали на картошку, тесто, а могли клевать и на голый крючок. Пока одни карпята клевали, другие обнюхивали мои ноги, мне было очень щекотно, и я их пинал ногами подальше от себя, но они тут же возвращались обратно, и снова принимались за свое.

Отцу попадали иногда такие большие карпы, что он не мог их вытащить, на своем маленьком плотике, а из мелких карпят мы варили уху на обед и ужин и сушили их на солнце, под марлей. В таком рыболовном раю мы с ним провели целую неделю. Потом, когда машина с рыбаками, которые рыбачили недалеко от нас, собралась уезжать, отец за несколько карпов договорился с шофером машины, и мы поехали в город в кузове старого Газ- 51.

Отец еле донес до дома свой улов – полный рюкзак больших карпов. Этого улова нашей семье хватило надолго.

Однажды я проезжал мимо этого озера, когда работал геологом. Деревня стояла на своем месте, правда, жителей в ней осталось очень мало. Рыбаков на озере не было видно, и местные жители сказали, что рыбы в нем осталось немного. Куда она подевалась, я не знаю, но всегда вспоминаю эту большую, и удачную рыбалку.

Бомба

Началась поздняя осень. Я ехал на электричке из очередного путешествия домой. За окном мелькали пермские леса и редкие поляны. Природа уже готовилась к снегу, на улице было прохладно, но в вагоне было тепло, и я дремал у окна. Книгу читать не хотелось, а пейзаж за окном уже надоел своим однообразием. Хотелось какого-то разнообразия в этой поездке. И оно уже приближалось, с каждой минутой.

Электричка проехала Курган, и уже скоро должна начаться родная Свердловская область. В Шале меня ожидала пересадка на другую электричку, и перед посадкой в нее, мне надо было по старой привычке зайти в придорожное кафе, выпить горячего чая и зайти в магазин, чтобы купить себе в дорогу чего-нибудь вкусненького. В Екатеринбург я должен приехать только поздним вечером, и не собирался умирать с голоду. Такой план был у меня почти в каждом возращении домой, и я не собирался его менять. Но судьба решила по-своему.

На одной из станций электричка, наверное, устала и решила отдохнуть. Прошло минуть пять, потом десять, но мы стояли. Радио в вагоне молчало, и народ стал шевелиться на своих местах. Некоторые пассажиры встали, и пошли в тамбур, чтобы покурить в открытые двери вагона. Я вспомнил, что давно не курил, тоже встал, достал из рюкзака пачку Явы и отправился в тамбур.

В тамбуре стояли двое мужчин, и лениво переговаривались. Я стал прислушиваться, и скоро понял, что они вели речь о какой-то бомбе в электричке. Пришлось мне подойти ним поближе, и один из них мне рассказал, что в нашем вагоне под одним сиденьем лежит пакет неизвестно кем и зачем оставленный, с бомбой. Какой-то пассажир на него обратил внимание и сказал об этом машинисту электропоезда. Дальше все пошло по плану – вызвали охрану, охрана вызвала полицию, и пока она не подошла, электричка будет стоять.

Я прошел по вагону, и действительно, под скамейкой, между окном и калорифером находился большой пакет, и он был так аккуратно засунут под скамейку, что его почти и не было видно из прохода. Он находился метрах в десяти от моего места, и я задумался, о кратковременности своего бытия, на этой земле. После забрал рюкзак, и направился к выходу. На перроне уже собралась небольшая толпа, человек пятьдесят, и слушала немолодого мужчину в костюме и галстуке, это был глава администрации этого поселка.

Он всех успокаивал, и предложил добираться на автобусах, которые вот- вот должны подъехать по шоссе. Оно было почти в километре от станции, и пассажиры думали, как им поступить – или ждать саперов, или поскорей отсюда сматываться. Я не знал, как мне поступить – до Шали мне еще ехать и ехать, и связываться с автобусом мне не нравилось, потому что непонятно, когда он подъедет, и куда потом отвезет.

Пока ответов на эти вопросы не было, я решил забраться на пешеходный мост, который был над железнодорожными путями, и оттуда посмотреть, что и как. По ступенькам я поднялся на этот мост, выбрал себе место, откуда было видно и электропоезд, и шоссе, и пассажиров на перроне. Они так же слушали этого чиновника, и разойтись не спешили. На мосту дул холодный ветер, и мне пришлось доставать шапку. Пока ее искал в рюкзаке, обратил внимание на длинную вереницу цистерн, которые стояли у какого-то бетонного забора. За ним были видны громадные емкости, в которых была то ли нефть, то ли бензин, а может солярка.

Это было опасное соседство: – если эта бомба взорвётся, то может сдетонировать любая цистерна. А там этих цистерн было много – несколько десятков, и взрыв любой из них мог привести к катастрофе:– могла загореться любая из больших емкостей за забором, и я почувствовал себя очень неуютно, на этом мосту.

Рядом со мной остановился какой-то мужик, и я спросил, у него, с чем эти цистерны. Он спокойно на них посмотрел, и сказал, что не знает, но в любом случае, если они нагреются, то будут взрываться по очереди, неважно, пустые они, или полные. Мы стояли вместе с ним и курили, может быть, последний раз в жизни. Потом я замерз на этом мосту, и спустился снова к электричке. Толпа пассажиров поредела, и я от них узнал последние новости: про автобусы речи уже не было, но из Перми ехал за нами внеплановый электропоезд. Это была хорошая новость, и плохая. Даже эта электричка приедет через полтора часа, я все равно не успею пересесть в Шале на следующую электричку, и мне придётся повести ночь на вокзале. Но это было лучше путешествия на автобусе.

Осталось подождать электропоезд. Он не торопился, и приехал только через два часа. Обрадованные пассажиры расселись вагонам, и я, наконец-то покинул эту опасную станцию, совершенно невредимый, но замерзший. Зато живой.

До Шали я добрался только в девять часов вечера, и мне надо было пождать утренней электрички. Хорошо, что магазин работал, и я в нем с голодухи накупил массу вкусных вещей. Время за непрерывным обедом шло незаметно, и я покончил с купленными продуктами уже ночью следующего дня. На сытый желудок хорошо дремалось, и я проспал всю оставшуюся ночь, до самого утра.

Мне никогда не нравилась Шаля, особенно когда надо было проводить ночь на вокзале этого поселка. Но это был кратчайший путь домой, и мне пришлось третью ночь за несколько лет проводить на этом вокзале. Самая плохая ночь была вторая – ко мне пристала местная шпана, и я с трудом от нее отвязался ночью, пожертвовав при этом несколькими сигаретами из последней моей пачки.

Один из них, правда, вернулся утром, и предложил мне поспать у него в гостях. При этом он старался держаться подальше от видеокамеры, установленной на перроне. Я отклонил его приглашение. Ему самому надоело мерзнуть на продуваемом ветром перроне, и он, в конце концов, ушел один. В тот раз я дал себе клятву не ночевать на этой станции, но вот, опять пришлось.

Домой я добрался только в середине дня. Электричка меня везла в Екатеринбург, и с каждым километром мне становилось теплее на душе. Не знаю, что лучше – уезжать из родного города в очередное путешествие по незнакомым городам, или возвращаться…

Борьба с соседями

Родители наши старели, и мы с Левой помогали им, чем могли – приезжали в гости и находили какую-нибудь работу в доме, в котором они жили. Работа всегда находилась, и мы постоянно в нем что-то делали – пилили, строгали, копали и красили. Я накануне развелся с очередной женой и жил в родительском доме, в одной из комнат. Окна выходили на соседский дом, в котором жила моя двоюродная сестра с мужем и взрослым сыном. Сестра с мужем уже давно жила в городской квартире, а в этом доме постоянно жил ее сын. Он решил завести себе собаку – для души и для охраны дома.

Собака росла быстро, и скоро превратилась в огромного пса, около метра в холке. Днем она сидела в своей конуре, а по ночам разгуливала в своем проулке перед будкой, прямо у нашего огороженного забором огорода. Я не знаю, какая у собаки была порода, скорее всего это была кавказская овчарка. Скоро она стала по ночам от скуки лаять: начинала свой концерт в начале одиннадцати вечера и с небольшими перерывами продолжала лаять до пяти часов утра. Я спал всегда чутко, просыпался от этого, и этот постоянный ночной лай мне мешал выспаться.

В одну из ночей я вышел в огород, подошел к забору и стал ей выговаривать, что уже ночь, завтра наступить очередной рабочий день, и если я не высплюсь, то могу сделать брак на своей работе. Собака выслушала меня очень внимательно, но как только я забрался в свою кровать, она продолжила свой ночной концерт. Мне пришлось снова прогуляться морозной ночью в одних трусах в огород и провести с ней беседу еще раз. Потом вернулся в дом, зашел на кухню и прислушался – с улицы снова раздавался гав, гав и гав.

Я попил водички, надел куртку, шапку и варежки, по дороге в огород захватил из поленницы пару поленьев и спрятался за теплицей. Как только она снова залаяла, кинул в нее увесистое полено, а потом, когда она спряталась в свою конуру, еще одно. Последнее полено попало прямо в конуру, и я обрадовался – каждому живому существу на земле не нравиться, когда в его дом попадают такие увесистые снаряды. Она сидела в своей конуре и молчала, – видимо поняла, за что в ее конуру летят один за другим поленья.

В эту ночь я ее не больше слышал и спал хорошо, до самого утра. Проснулся, позавтракал и отправился на работу. Вечером, после работы я опять услышал лай, вышел в огород и швырнул в ее конуру пару досок. Собачий лай тут же прекратился, и я удовлетворённый наступившей тишиной, отправился спать. Но среди ночи ей стало так одиноко на своем посту, что она решила полаять. Я слушал ее около получаса, но потом не выдержал, вышел и кинул в нее пару поленьев.

На следующий вечер, когда она начала гавкать, я решил, что пора разбудить хозяина этого пса и поговорить с ним: встал в своем огороде прямо перед соседским домом и стал кричать его по имени. Кричал долго, пока он не проснулся и высунул свою голову в окно. Тогда я ему высказал, что думаю о его четвероногом друге и его ночном лае. Он, видимо спал в комнате, которая выходила окнами на противоположную сторону, и совсем не слышал лая своей собаки. Он начал оправдываться, а потом заявил, что он завел не какую-то болонку, а специально такого пса, чтобы он охранял дом. Поговорили таким образом, и разошлись по своим кроватям.

Он не слышал лая своей собаки, и я всю зиму воспитывал по ночам этого неграмотного пса: кидал по его конуре полена и доски и тогда он до утра замолкал. Днем он мог лаять сколь угодно, я не обращал на него внимания, но ночью старался, чтобы он и пасти своей не открывал. Я спал в комнате, окна которой выходили на улицу, а окна комнаты, где спали мои родители, выходили в огород, и им был слышан любой шорох, не говоря о таком громком лае.

В самом конце зимы пес стал прятаться от меня по ночам, когда разбуженным лаем я открывал калитку с очередным поленом, и кидал его в будку, где он прятался от справедливого наказания. Утром хозяин собаки перекидывал в мой огород поленья и доски, а однажды попал в теплицу и разбил стекло. Но моя учеба стала приносить плоды – лай если не прекратился совсем, то уменьшился до минимума, а если я открывал форточку в окне, которое выходило в огород, то пес прятался в будку и там недовольно брехал, в свое удовольствие.

Прошло лето, зима, и однажды этот здоровенный охранник умер, прямо на своем посту, ночью. Я нашел его на помойке, в лесу, когда шел мимо за грибами. Он был завернут в старый ковер, из-под которого торчал лишь его короткий хвост. Я снял свою кепку и почтил его минутой молчания.

После него у соседей не было долго собаки. Очередная подружка этого соседского парня привозила с собой маленькую собачку, и иногда оставляла ее на несколько дней. Когда я выходил собирать ягоды, или занимался прополкой сорняков, она сначала гавкала на меня, но скоро привыкла и иногда смотрела, как я работаю. Она была не болонка, но размерами такая же маленькая, и смышленая, судя по ее глазам.

Одна соседская проблема исчезла, но ей на смену появилась другая: я вышел после очередного снегопада в огород, и в одном его углу, там, где росла клубника, громадную кучу снега, – соседу, который убирал снег в своем дворе, некуда его было девать, и он решил эту задачу просто – перекидал снег ко мне в огород, и решил, что на этом вся его уборка снега сегодня закончилась. Но он ошибался, так я взял лопату и целых полчаса перекидывал снег на его территорию, стараясь при этом закопать его дверь и проход. После того, как я перекидал снег обратно, в этом углу огорода остался сугроб, который и был раньше, до снегопада. Было одиннадцать часов вечера, и я, закончив работу, пошел на кухню ужинать.

Куда он дел этот сугроб, я не знаю, потому что он, наверное, нашел место для снега и почистил свой двор, проход и освободил свою дверь. Больше он не стал испытывать судьбу, и не складывал свой снег в мой огород.

Соседи жили в небольшом проулке, где кроме их дома ничего не было. Проулок, в конце которого находился дом, проходил мимо моего огорода, и был отгорожен сеткой-рабицей. Когда этот молодой парень чистил снег в этом проулке, для проезда своей машины прямо к дому, он набрасывал на эту сетку снег. Он там лежал до самой весны, никого не трогал. Но когда снега было много, сугроб рос в высоту и верх его нависал над забором, и начал падать на кусты смородины, которые там росли. Я терпел, сколько мог, но потом сказал ему, что хватит, ты мне все кусты обломаешь.

Часто к нему приходил его отец, которому на пенсии в квартире не сиделось, и он рад был покидать снег, половина которого сваливалась на беззащитные кусты. Когда, наконец, пришла моя двоюродная сестра, я объяснил ей, что огород у меня не резиновый, и хватит мне своего снега. Дело не только было не только в снеге, но и в заборе – он был из сетки, старый, и его надо было менять. Мы с братом только закончили работы с новой скважиной и поставили перед палисадником новый забор, и на следующий год планировали заменить забор и около их проулка.

Но осенью Лева неожиданно умер, прямо в поликлинике, и летом, как мы и обещали с Левой, я приступил к этой работе: еще зимой купил готовый забор на заводе, привез эти металлические листы – профнастил, и столбы, к которым надо его крепить. Металлические столбы я зимой покрасил краской, чтобы они не ржавели, и оставил сохнуть в подвальном этаже нашего дома. Щебень и отсев заканчивались – мы с Левой использовали их при заливке бетоном ямы для скважины, и мне надо было заказать машину отсева и щебня для нового строительства, кроме того требовалось также купить бетономешалку.

Зимой, когда у меня была масса времени, я получил загранпаспорт и шенгенскую визу на три месяца. Лето для меня обещало быть очень напряженным – кроме строительства забора, мне надо было съездить в Париж, в который я еще в самом конце зимы купил билеты на самолет – туда и обратно, и забронировал гостиницу. Все это я уже оплатил, и ждал, когда, наконец, поеду за рубеж. Но до этого еще было время, целая весна, и я занялся домашним хозяйством – купил бетономешалку, договорился с одной фирмой, чтобы мне привезли щебень и отсев. Как только земля оттаяла, я сломал старый забор и стал вытаскивать столбы, на которых он держался. Это оказалось трудным делом – они были закопаны отцом основательно, почти на метр. Столбы были только в палисаднике из металлических труб, а около проулка они были асбоцементных труб большого диаметра, и я их еле выкопал, а потом еще надо было убрать с огорода подальше, чтобы они мне не мешали. Они были очень тяжелые, и я с трудом их утащил в место, которое я для них приготовил.

Наконец, когда мне ничего не мешало, я приступил к рытью канавы, в которой надо было установить столбы, залить их бетоном и на них прикрепить профлисты будущего забора. У меня еще осталось немного щебня и отсева, – на несколько метров канавы, и я начал заливать ее бетоном, установив в ней несколько первых столбов. С бетономешалкой было удобно работать, и я за неделю все закончил. Для остальной работы надо было привезти щебень и отсев, и свалить их поближе, чтобы легче было таскать.

На самом подходящем для этого месте стояла соседская Хонда, и за несколько лет она мне натерла мозоли на глазах – она стояла целыми днями и ночами, и мне из-за этого микроавтобуса ничего не было видно на улице, так как она стояла под моими окнами и загораживала обзор. Чтобы он ее больше не ставил на это место, я придумал постелить пленку.

Утром сосед куда-то уехал на ней, и я начал стелить на этом месте пленку, на которую самосвал должен был свалить отсев. Постелив ее под будущие стройматериалы, я после обеда стал вытаскивать столбы из палисадника. Когда вытащил несколько столбов, решил отдохнуть – уселся на ведро в огороде и закурил. В проулке появился сосед и потребовал, чтобы я убрал пленку. Пришлось ему рассказать, для чего ее постелил, но мое объяснение его не устроило – он лишался привычной парковки и был этим очень недоволен. Он ремонтировал машины за деньги, и кроме Хонды у него было еще несколько своих машин, которые некуда ставить.

Я устал его слушать, и безо всяких послал его подальше. К нему присоединился его отец, и стоя у забора они стали качать права. Я послал и его, и тогда его сын позвал меня выйти для разговора на улицу. Мне было удобно с ними разговаривать через забор, сидя на ведре в своем огороде, а на улице мне бы сразу прилетела какая-нибудь плюха, и я отказался. Они все говорили, требовали, и мне надоело их слушать. Я встал со своего ведра и ушел.

Вечером, подумав хорошенько, решил, что цель достигнута, Хонду я спугнул с привычного места. Поэтому я убрал куски полиэтилена и утром начал прикручивать к трем первым столбам профнастил, а потом решил поехать от соседей подальше и отдохнуть. Собрался быстро и уехал – сначала в Москву, а там было видно. У меня был загранпаспорт, шенгенская виза, и куда я с ней поеду, мне пока было неясно. Во Францию ехать еще было рано – у меня были билеты на июль, а сейчас был еще май.

Пока ехал до Москвы, придумал, куда мне съездить сначала – в Польшу, а дальше смотря по обстановке. Через неделю я приехал из Польши в Калининград, и решил посетить Финляндию. Самым удобным для поездки был город Выборг, – в нем можно было дешево купить какой-нибудь тур, и я направился туда.

Приехал домой в июне. Дома оставалась жить мама с котом Кузей, и я не беспокоился.

Пока я отдыхал и ездил по своей стране и за рубежом, сосед снова стал ставить свой микроавтобус на прежнее место. Я заказал машину с отсевом, и когда она приехала, подошел к нему с просьбой убрать свою машину. Ему это не понравилось, но он ее убрал, так как даже ему было понятно, что другого места у меня просто нет.

Приехал КамАЗ, полностью, загруженный песком и свалил его на то место, где несколько лет стояла соседская Хонда, и надежда у соседа, что он туда снова ее поставит, исчезла у него на многие годы. Он поставил машину рядом, под моим окном, но на следующий день приехала машина со щебнем, и пошел опять к нему. Он попытался выехать, но его машина попала колесом в канаву. Когда приехал КамАЗ со щебнем, он ее сразу выдернул, и место под моим окном заняла большая куча щебня. Теперь все место перед моим домом было занято, и я спокойно смотрел из окна на две большие кучи стройматериалов, где раньше стоял соседский микроавтобус.

Теперь, когда все было в наличии, – и цемент, и песок и щебень, можно было спокойно заняться забором. Я выкопал под столбы канаву, сделал опалубку, установил столбы и начал заливать ее бетоном, в который вместо арматуры укладывал металлическую сетку от забора. Сосед пришел и начал критиковать мою работу – я, с его точки зрения залез на его проулок на несколько сантиметров. Тогда я загнул крепления для листов на эти сантиметры и показал ему. Он сказал, что все сейчас нормально и я продолжил работу. С утра до вечера замешивал на бетономешалке бетон и заливал эту канаву со столбами. Дело продвигалось медленно, но постепенно я установил все столбы и пригласил соседа посмотреть. Он глянул на ровную вереницу столбов и сказал что все нормально.

Сейчас можно было начинать привинчивать к столбам листы профнастила. Я купил несколько сверл и начал сверлить. Сверла тупились и иногда ломались, но я их точил и снова продолжал сверлить и прикручивать эти большие металлические листы. Одному было неудобно, но в конце я приспособился, и забор постоянно вырастал. Когда мне осталось метров десять, подошло время ехать за границу. Я все прибрал в огороде, собрался и поехал – сначала на электричке до Москвы. В столице у меня еще было одна экскурсия – еще весной я посетил Оружейную палату, которую давно хотел посмотреть, а в Алмазный фонд не успел, и сейчас, перед вылетом у меня как раз оставался день на посещение этого Алмазного фонда.

С утра я занял очередь и успел купить билет. Там была огромная очередь за билетами, и какой-то хамски настроенный узбек все пытался пролезть вперед и оттеснить меня, но ему это не удалось. После давки у окна кассы, когда я уже с билетом протискивался через толпу, он у меня спроси, из какой я страны, такой наглый. Я ему ответил, что с Урала, на французском языке.

С билетом в кармане я нашел в Александровском саду место для курения и спокойно покурил, зашел в туалет и отправился к входу в Кремль. Там, в длинной очереди, в которой стояло много народу, я простоял недолго, и очутился перед молодым лейтенантом, который проверял сумки у посетителей. У меня был с собой перочинный нож, который пришлось ему отдать – с ним в Алмазный фонд не пускали. Мы с ним договорились, что я потом подойду к нему за ножом.

В этой сокровищнице я не был и не пожалел, что отстоял такую очередь за билетом – там было много золотых самородков, алмазов и драгоценностей. Знаменитый алмаз, которым расплатились за смерть Грибоедова, оказался не очень большим, как я думал, а Золотой треугольник – самородок золота который нашли на Урале, оказался таким, как я его и представлял. Единственным экспонатом, которого я не знал, оказался алмаз черного цвета. Он находился на витрине, и я все думал, он прозрачный, или такой черный внутри.

После экскурсии я забрал свой нож и поговорил немного с этим лейтенантом.

На следующий день я поехал во Внуково, в аэропорт. Начиналась моя зарубежная поездка. За восемь дней, которые она продолжалась, я прожил несколько лет, так как эти дни были с утра до вечера наполнены событиями. У меня были пересадки, и кроме Парижа я побывал еще в Милане и Риме. В общей сложности я потратил на эту поездку пятьдесят тысяч рублей, но мне было их не жаль – они все окупились.

Я приехал домой, в Екатеринбург в начале августа и следующие полтора месяца доделал забор. Теперь можно отдохнуть от соседей. После стычки весной я с ними не общался и не разговаривал, – исключение составляла моя сестра, которая никогда не повышала на меня голос и всегда была спокойной. Она спросила, буду ли я менять забор, который был между нашими огородами, – он был тоже из рабицы. Я ответил, что нет, и что устал от строительства. Прошло четыре или пять лет, но я не разговариваю ни с соседом, ни с его отцом. Свою Хонду он поставил у выезда из своего проулка на кучу отсева, который соседка заготовила для ремонта, но так и не собралась его делать.

Рядом с нашим домом стоит дом еще одних соседей. Когда в нем жила семейная пара с детьми, все было нормально – они были ровесниками моего отца, строились вместе и всегда решали проблемы спокойно, без всяких конфликтов. Но время шло, сначала умер его хозяин, ровесник отца, а потом и его жена. С наследниками – дочерью и ее сыном невозможно было решить ни один вопрос спокойно. Дочь работала на каком-то складе стройматериалов, получала хорошую зарплату и была богатой женщиной. Кроме этого частного дома у нее была квартира в городе, и она, в конце концов, решила его продать. Продажа затянулась почти на десять лет, потому что всех покупателей отпугивала цена.

У этой дочери оказался командный голос, которым он любила покричать – на всю улицу, и сын, который оказался с таким же характером, как у матери.

Проблемы с этим семейством начались еще при жизни моего отца. У наших домов соприкасались крыши – старый хозяин этого дома построил свою крышу прямо по красной черте, которая разделяла наши приусадебные участки. Мой отец при строительстве отступил полметра от этой черты, но когда стал менять листы железа на крыше, ему ничего не оставалось, как сомкнуть крыши. Когда зимой надо было скидывать снег с крыши, этот парень безо всякого стеснения начал ходить по нашей крыше. Отцу это не нравилось, и однажды он залез и стал прогонять его, и по- моему, этому парню досталось лопатой. Добрые отношения стали портиться и когда отец умер, все эти проблемы достались мне – по наследству. Я его не гонял с крыши потому, что не видел его там.

Но когда соседи начали готовить дом к продаже, они стали менять свою крышу. И вот, в начале лета, когда я работал в огороде, услышал, что рабочие, которых наняла соседка, разгуливают по крыше нашего дома. Я поставил лестницу и залез, посмотреть, что там происходит. Оказалось, что рабочим надо было заменить железо на самом краю крыши, и они ходили по моей крыше. Я стал ругаться, чтобы они прекратили, и на этот шум выглянула соседка.

Рабочие прекратили ходить, но им надо было вертолёт, чтобы закончить свою работу. Вертолёта у них не оказалось, и они стали ходить по моей крыше. Я устал от их ходьбы, затащил на крышу стул и уселся на нем, чтобы пресекать следующие их попытки походить по моей крыше. Им было неудобно работать без вертолета, но я не давал им ходить по своей крыше, и пару раз предупредил их, что принесу ствол и буду стрелять по нарушителям своей собственности.

Им некуда было деваться, и они вызвали соседку. Она просила меня полдня, чтобы я разрешил им ходить по моей крыше, но я был против. Так и закончился этот день. Следующий день начался с уговоров и после обеда я сдался, разрешил им закончить работу, но потребовал, чтобы они постелили доски. Они ходили по этим доскам и через день все закончили. Я поднялся на крышу и обнаружил, что они прорубили мою крышу топором в нескольких местах. Нарочно это было сделано, или по неосторожности, я не знаю.

Через несколько дней я услышал какую-то возню на своей крыше. Поднялся по лестнице и увидел соседского сына с каким-то мужиком, которые покрывали слоем какой-то мастики мою крышу. Я начал выяснять, на каком они основании уродуют мою крышу, но этот парень начал провоцировать драку. Пришлось мне слезть с крыши и вызвать полицию. Через полчаса она приехала, и я объяснил, что происходит. В конце я написал заявление, и мое участие больше не требовалось. Полиция попросила этих двух спуститься на землю к ним и начала выяснять, в чем же дело.

Я их больше не видел на крыше, но потом узнал, что моему заявлению был дан ход, и оно разбиралось в суде. Меня не приглашали в суд, но мне это было все равно.

Соседи, наконец, продали этот дом, и я их больше не видел. Этот дом купила молодая семья, которая и до сих пор там живет, с двумя детьми. Через год, как они его купили, я вновь услышал шаги по моей крыше. Новый сосед заклеивал мою крышу каким-то рубероидом. Я подошел к нему и сказал, что это не его крыша, а моя, и почему он чинит мою крышу, без моего согласия. Он слушал мои доводы и упреки в свой адрес, и наконец, понял. Спросил, продолжать ли ему работу. «Конечно, нет», ответил я. Он собрал свои инструменты и спустился в свой двор.

Больше на своей крыше я его не видел. Он понял, что работать на моей крыше без моего согласия нельзя, и я его простил. Конечно, он был молодой, и не сталкивался с такими понятиями, как частный дом и проблемы с соседями. Это он узнал с моей помощью.

Эта молодая семья оказалась лучше, чем прежние соседи – с ними можно найти общий язык и проблем у меня с ними больше не возникало.

Будильник

По натуре я сова. Привык ложиться поздно и вставать ранним утром мне очень не хочется. Поздними вечерами у меня всегда рабочее настроение, думается хорошо, и я этим всегда пользовался, когда работал геологом. В геологии, особенно когда начинался полевой сезон, дни казались длинными, и протекали незаметно. Вечера – короткими и кончались быстро.

Подъем обычно был часов в семь утра, сначала надо было раздуть угли в костре, подбросить в него дрова, и поставить чайник, а когда он закипит, сделать на скорую руку чай. После кружки горячего чая, организм начинал просыпаться. А после утренней сигареты он уже был готов к водным процедурам в каком-либо ручье, или в речке. И после умывания в прохладной воде я уже просыпался окончательно и был готов к завтраку. По вечерам рабочий, который был дежурным по кухне, варил на следующий день завтрак и обед, готовил сухие дрова на следующее утро, и на этом его обязанности дежурного в этот день заканчивались, и переходили к следующему рабочему.

Каждый раз весной, когда надо было выезжать в очередное поле, я говорил себе, что буду вставать раньше – ну, часов в шесть утра. И каждый раз, после недели – другой, я возвращался к обычному подъёму в семь часов утра. На какие хитрости и уловки я не пускался, чтобы передвинуть побудку на шесть часов, ничего из этого не получалось.

В этом новом полевом сезоне я твердо решил вставать пораньше. Сезон начался по нашему плану в мае. Мы погрузили свое полевое барахло в наш фирменный автомобиль Газ- 66 с надписью большими буквами на обоих бортах «Взрывпункт», все рабочие заняли пассажирские места, я устроился с картой в кабине, и мы отправились в теплые края – в Челябинскую область. В конторе я зимой уже выбрал замечательное место для нашего палаточного лагеря по карте – рядом была река, а ближайшая деревня располагалась километрах в шести.

Мы доехали вечером и разбили свой лагерь у самой речки, рядом с железнодорожным мостом на уютной полянке среди ивовых зарослей. Поставили три палатки – одну большую, в которой я устроил свой штаб и склад продуктов. В другой стали жить рабочие, а в третьей женщины. Водитель нашего Газ – 66 не пожелал жить в палатке, – у него была своя отдельная квартира в машине, в будке красно-оранжевого цвета с пассажирским и грузовым отделениями. В отделении для пассажиров было два длинных сиденья, и на одном он спал по ночам, а на другом принимал гостей, и там же по вечерам стоял маленький переносной телевизор.

Я взял с собою будильник, чтобы пораньше – часов в шесть утра просыпаться и сразу же вставать. Он был очень большой, красивый, с двумя звонками. Самым громким будильником из всех, которые когда-то у меня были, и который я отыскал в магазине, среди тихих и слабых его собратьев. Поставил его на стол, рядом со своей раскладушкой, и завел его на шесть часов.

Спал я хорошо, без всяких снов и кошмаров, и внезапно проснулся от громкого звона. Этот будильник обладал громким голосом и перед тем, как я его в темноте нашарил на столе среди журналов и карандашей, он звенел долго на всю округу и разбудил всех. Перепуганные птицы улетели, рыба в речке спряталась в глубоких омутах, а из палаток и будки раздалась недовольные сонные голоса. Наконец, я отыскал его на столе и заткнул ему глотку. Воцарилась тишина. Спать уже не хотелось и пришлось вылезать из теплого геологического спального мешка. Я вышел на берег реки, покрытой утренним туманом, чтобы умыться, и после водных процедур начал греметь своей железной литровой кружкой, наливая в нее вчерашний чай из закопченного котелка.

Рабочий день начался. Дежурный тоже поднялся и пошел к костру, к своим кастрюлям и сковородам. Потом и все потянулись на кухню, где сначала позавтракали, потом нашли свои приборы и стали проводить с ними обычную утреннюю процедуру – проверку питания и контрольные замеры таблетки с радиоизотопом цинка. Я забрал тем временем топокарты из сейфа, аэроснимки, засунул их в свою полевую сумку, и занял свое место в кабине. Когда постучали по кабине, что все готовы, водитель завел мотор, и мы поехали на аномалии, которые в этот день надо было проверить. Целый день ходили парами с радиометрами, отыскивая эпицентры гамма-аномалий, отвлекаясь только на обед.

Приехали с работы вечером. Я поужинал и засел за своим столом, планируя следующий день, а когда геофизики закончили приводить свои журналы в порядок и построили планы изолиний аномалий, по которым сегодня ходили, они принесли их мне – на проверку.

Вечера проходили как обычно. Вытащили сеть, которую я брал с собой, для того, чтобы не тратить драгоценное время на рыбалку удочкой. Сеть мне одолжил отец, который зимой вязал сети в теплом подвале, где стоял котел, обогревая наш просторный дом. Водитель взял с собой резиновую лодку, чтобы эту сеть поставить. И каждое утро и вечером мы выпутывали из сети по ведру рыбы: линей, карасей, и чебаков. Варили уху, жарили эту рыбу, и экономили, таким образом, на тушенке. Рабочие и геофизике играли по вечерам в шахматы, смотрели телевизор, и когда он надоедал, доставали карты и до полуночи играли в тысячу.

Я заканчивал свою работу уже поздним вечером. На улице было уже темно, и я сидел в палатке с керосиновой лампой, разбираясь в журналах, картах и планах, которые мне принесли. Вдруг в палатку стали заходить по одному какие-то люди. Вошло человек пять, или шесть незнакомых парней и остановились посередине, осматривая меня и спартанскую обстановку в палатке. Я встал из-за стола, за которым сидел к ним спиной, сделал пару шагом и вопросительно стал смотреть на нежданных ночных гостей. Каждому из них было лет по семнадцать – двадцать. Потом спросил, у них, кто они, и с чем пожаловали.

На мне была тельняшка в голубую полоску – как у десантников, но с длинными рукавами, – я купил ее в магазине перед самым отъездом. Короче, я был похож на десантника, как две капли воды. И они замешкались с ответом, потому что не ожидали встретить человека связанного с армией, тем более в десантном тельнике. Они, видимо, рассчитывали на простого мужика, одетого в геологическую спецовку. С бывшим десантником они связываться не хотели. И поэтому один из них попросил у меня воды – напиться. Фляга с питьевой водой стояла у входа в палатке, я взял ковш, и угостил всех гостей водой.

Когда они все напились, то потянулись к выходу. Последний обернулся и спросил, где я служил. Мой приятель Володя служил в десанте – в Каунасе. И я назвал этот город. Для этого парня название ничего не сказало, и он вышел следом за всеми. Я проводил их и вернулся к своей работе.

Шел второй год войны в Афганистане. И эта моя полосатая искусственная футболка, похожая на десантный тельник, спасла меня от неприятностей, которые были готовы причинить мне местные парни.

Уже было глубокая ночь, и чтобы выспаться перед рабочим днем, надо было ложиться спать. Хотел посмотреть, сколько уже времени, но будильника на столе не было. Я посмотрел под стол, рассчитывая его увидеть там – он, наверное, упал со стола, когда я шуршал бумагами. Но его там не было. Не было его и во всей палатке, которую я обшарил в надежде его найти.

Дежурный, которого я спросил, тоже не знал где будильник. Потом сам найдётся, решил я и залез в спальный мешок.

Утром я проснулся, как всегда – в семь часов утра. Будильник так и не нашелся. Я еще поискал его, но потом забыл о его существование. Наверное, его утопили в речке рабочие, или геофизики, которых он вырвал своим громким звоном из цепких и ласковых лап морфея. Мне с одной стороны, было его жаль. Но он сам виноват – так разбудил моих подчиненных, что они приговорили его к смерти, и приговор тотчас же привели в исполнение.

Вечерний пикник

Стояло лето, погода была прекрасная для работы и отдыха в лесу. Мы продолжали искать мрамор на одном небольшом участке около города. Нас было трое – я, Сергей и Виктор. При помощи небольшого бурового станка мы бурили по коротким профилям неглубокие скважины. Нашей задачей были найти новые залежи мрамора. Но нам не везло.

Прошло дня четыре безрезультатных поисков. Я описывал керн, ходил в геологические маршруты, и однажды заметил, что у меня кончаются сигареты. Гнать машину в ближайшую деревню мне было невыгодно – буровикам надо было постоянно бурить, а на машине они перевозили бурильный станок и воду. Поэтому я решил совместить приятное дело с полезным, и пешком отправиться в деревню за сигаретами, и заодно пройти геологический маршрут. До деревни было не так и далеко, всего километров шесть.

Я взял молоток, полевую сумку, небольшой рюкзак, и после завтрака отправился в путь, держа направление на деревенский магазин. Он находился на окраине деревни, рядом с дорогой. Выбор в нем был небольшой – крупы, сахар, соль, консервы, и прочая незамысловатая еда, которой мне было не надо. Мне нужны были сигареты, но их не было. Я повздыхал, и стал думать, как быть. Не зря я же я сюда шел, чтобы, не солоно хлебавши уйти, безо всякой покупки. На одной из полок заметил водку. Денег, которые у меня были с собой, хватало как раз на одну бутылку, и безо всяких сомнений я ее купил, засунул в рюкзак, подальше от молотка.

Решил идти обратно другим путем, чтобы получился кольцевой маршрут. Я достал топографическую карту, наметил на ней места, в которые должен был попасть, повесил на шею компас и отправился. По дороге находил обнажения, описывал их и шел дальше к следующему ориентиру. Часа через три я уже подходил к нашей палатке. Вдалеке был слышен рев мотора, – это работала наша буровая установка. Мне надо было успеть сварить вкусный и сытный ужин для буровиков, которые к вечеру были усталыми и голодными. И я принялся за работу.

Когда с приготовлением ужина было покончено, я принялся за сервировку стола. Вытащил его из палатки, накрыл куском чистого брезента вместо скатерти, и стал расставлять тарелки для первого блюда, потом для вторых блюд и холодные закуски. В центре стола поставил бутылку водки в холодную родниковую воду и граненые стаканы. Все было в принципе готово, оставалось найти стулья. За неимением их в нашем хозяйстве, я нашел три больших сосновых пня, и поставил их вокруг стола.

Скоро послышался рокот мотора нашего ГАЗ -66, и из-за поворота появилась машина с долгожданными посетителями моего небольшого кафе. Когда они, наконец, подъехали, то сразу заметили большой накрытый стол, на котором не хватало места для тарелок и столовых приборов. В больших мисках плескался украинский малиновый борщ, в мисках поменьше остывали вторые блюда с большими кусками мяса, а в центре стояла, охлаждаясь, бутылка с водкой. Она сразу же привлекала всеобщее внимание.

Будущие клиенты мгновенно покинули свой автомобиль, быстренько умылись и заняли свои места за столом. Они были голодные, как волки, и я стал думать, что мало сварил борща и второго. Но все обошлось.

Мы сидели за столом в последних лучах солнца, ели замечательный вкусный борщ и время от времени поднимали свои стаканы. Начали тостом за наше здравие и продолжили тостом за хорошую зарплату. Наливали понемногу, чтобы водки хватило надолго. Когда наступила ночь, мы разожгли поодаль камин в форме стилизованного походного костра и продолжили пир. Вспоминали старых и новых друзей, которые тоже сидели где-то в палатках, или перед костром, старых и новых начальников, всякие случаи, участниками которых были. Когда последняя и единственная бутылка с водкой кончилась, к явному нашему неудовольствию, мы доели все, что осталось.

Успех моего предприятия был полный. Виктор, правда, в конце вечера и утром следующего дня сетовал, что было очень мало водки, и ее не хватило для ночного продолжения банкета. Он был высокий и крупный мужчина, не то, что я с Серегой. Чтобы его напоить допьяна, требовался не один ящик водки, отвечал ему я на его упреки.

Утром они снова отправились на свои скважины, поев на завтрак вечернего борща. Водки не осталось, и им пришлось довольствоваться горячим чаем. Работу надо было сделать, и в этом заключалась наша жизнь в этот день.

Возвращение к порфиру

Работа в кадастровой палате шла своим чередом. Когда я туда устроился, после геологических маршрутов и постоянных ежегодных полевых сезонов, я не мог сразу привыкнуть к такой рутинной работе. Без ежедневной головной боли от того, что план трещит по швам, или рабочие что-то не могут сделать. Голова работала двадцать четыре часа в сутки. Даже когда спишь, мозг работает, анализируя информацию, геологические карты и утром выдавала решение, где надо было задать канаву, или шурф.

На новую работу я приходил в восемь часов утра, включал компьютер и сидел перед монитором целый день. В пять часов вечера выключал компьютер, а заодно и свои мозги и был свободен до следующего утра. Правда, вставать мне приходилось утром раньше обычного – в половине шестого. Вначале я вставал ровно в шесть, но мне не хватало времени, чтобы поучить английские слова.

После того, как я свободно стал читать детективы на французском языке, безо всякого напряжения и усилий, то все силы и время бросил на изучение английского и испанского. Написал карточки с английскими словами и стал их запоминать. Через год я выучил несколько сот слов, и решил от них отдохнуть. Занялся испанским языком. Тоже выписал тысячу слов, и стал запоминать. Испанский оказался легче английского, и я через несколько месяцев отыскал в библиотеке Белинского испанскую книгу с большим числом диалогов и попробовал прочесть ее без словаря. Это оказалось легче, чем я ожидал. Но, хорошенько подумав, я решил вернуться к английскому. Достал снова карточки и решил учить их по утрам, перед выходом на работу, когда голова была ясная. Но на них не хватало времени. И мне пришлось вставать в половине шестого, чтобы уделить английскому хоть двадцати минут.

На новой работе приходилось все время сидеть перед монитором. А я привык к активному труду – в маршрутах всегда приходилось много ходить. Зимой, в офисе, когда начиналась камеральная работа (обработка полевых журналов, построение планов и карт и так далее), надо было часто бегать из кабинета в кабинет, и часто спускаться в подвал, где хранились наши пробы и их дубликаты.

Чтобы восполнить нехватку физического труда на новой работе, я стал в обед покидать офис с компьютером, и отправлялся на прогулку. За сорок восемь минут обеда можно было многое успеть. И я успевал очень много – забежать в пару магазинов, пообедать, покормить воробьев, и пройти несколько километров по неизвестным улицам. Так продолжалось до отпуска, в который мне можно было пойти через полгода. Я поделил отпуск на две части по две недели в каждой, и выбрал для первой части отпуска июнь.

Давно, в одном маршруте около города Серова я наткнулся на берегу реки Каква на кучу камней, прикрытую сверху травой и прошлогодними листьями. Камни находились в пойме реки, заросшей кустами ивы и молодыми невысокими соснами, в двух – трех метрах от воды. Они не могли быть коренными выходами и аллювиальными отложениями. Мне стало интересно, и я эту кучу разворошил.

Там оказалась тёмно-зеленая порода, с порфировыми вкрапленниками калиевого полевого шпата, причем полевой шпат был розового и ярко желтого цвета. Было очень красиво. Никогда прежде я не видел такую красивую горную породу. Это был порфир. Засунул один порфир в рюкзак и записал в полевой книжке место отбора образца. И продолжил маршрут.

Через несколько лет, когда занялся камнерезным делом, я вспомнил о своей находке и пожалел, что не взял себе образец на память. Из него бы вышла бы хорошая шкатулка, и покупатели в магазине устроили бы драку за право ее купить. Съездить на место, где я его обнаружил, тогда не было времени. Но у меня хорошая зрительная память, и я решил, что когда у меня выдаться несколько свободных дней, съезжу и привезу побольше этого порфира домой. Для изготовления из него разных сувениров и шкатулок.

Эти дни, наконец, наступили, и я собрался в места, в которых когда – то работал и где нашел кучу порфира.

Курить я бросил лет шесть назад, но в путешествиях разрешал себе курить. Утром по пути на вокзал купил пачку сигарет и оправился в увлекательное путешествие. Надел привычную геологическую брезентовую спецовку, взял старую полевую сумку, геологический молоток, и снова превратился в геолога. Доехал до Серова, потом на автобусе доехал до деревни Воронцовки, где располагалась геологическая партия, и дальше пошел пешком. Эти места я помнил очень хорошо. И безо всяких сомнений зашагал вперед. Надо было добраться до населенного пункта Гаревой, где стояла школа, в которой мы жили, перейти на другой берег реки Каква, и по визирам, повторив свой маршрут выйти к реке, в пойме которой лежала куча порфира.

Прошло больше десяти лет, как я здесь работал, но все осталось на месте – и Воронцовка, и поселок Белка, в который мы тогда ездили за продуктами. Я прошел Белку и остановился у беспорядочно сложенных гранитных глыб. Тогда их не было. Выбрал место, развёл небольшой костер и решил поесть. Было холодно, дул сильный ветер, и я стал мерзнуть в своей брезентовой штормовке. Когда подбрасывал в костер всякую деревянную всячину, обнаружил утеплитель к куртке темно-малинового цвета. Он был из пуха, как пуховик, но без рукавов, и длинный – почти до колен. Я немедленно одел его, он пришелся мне в самый раз, и сразу согрелся. Обед был уже готов, пришлось его немедленно съесть пока он был горячим. Потом запил его чаем и закурил, оглядывая окрестности. Курить после такого длительного перерыва было очень приятно, и я сидел, наслаждаясь этим процессом.

Пару раз в новостях я слышал передачи про Воронцовское месторождение золота. В те времена, когда я здесь ходил маршрутами, на нем были лишь устья разведочных скважин, да иногда попадались шурфы с креплением из бревен. Сейчас все изменилось, и я шел, не узнавая знакомые места. Появились новые дороги и исчезли участки леса, в которых мы бурили скважины. Наконец дошел до самого воронцовского месторождения. Сначала показался административный корпус, а за ним я увидел огромный карьер, даже не один, а несколько.

Дорога проходила в нескольких сотнях метрах от карьеров и отвалов, и я устал, в конце концов, разглядывать этот промышленный пейзаж с отвалами и карьерами. Лес, который когда-то был здесь, исчез навсегда. И я боялся, что знаменитый родник, из-за которого нам не разрешили закладывать опытный карьер по добыче мрамора, тоже исчез. В воде этого родника было повышенное содержание серебра, и вода была очень вкусной. Мы всегда из него брали воду для питья и приготовления пищи. Тогда здесь была труба, из которой текла родниковая вода, но сейчас я обнаружил на этом месте маленькую ротонду со скамейками. Вода была на месте – она текла из труб невысокой башенки.

Я напился, потом набрал во фляжку воды и зашагал дальше.

Школы – бревенчатого одноэтажного здания, в которой мы когда-то жили, не оказалось. На этом месте был пустырь, а у окраины леса было большое кладбище для домашних животных. Я прошел мимо него и углубился в знакомый по маршрутам сосновый лес. Дорога начала спускаться вниз, и я уже был готов увидеть реку, через которую мне надо перейти. Через реку можно было перейти через переправу – она была сделана из труб большого диаметра, по которой вывозили лес, и брод, ниже этой переправы, по которому мы ездили на машине, когда летом уровень воды падал.

Через брод я не пошел – был еще паводок, и можно было запросто утонуть в холодной воде. Да и течение у реки было очень быстрым.

Поэтому я спустился к реке по дороге и вдоль берега направился к переправе. Когда- то здесь не было дороги, а только узенькая рыбацкая тропинка, на которой рыбаки оставили мне спиннинг и две японские катушки. Но я не собрался ловить рыбу, так как был паводок, и уважающая себя рыба не клевала в паводок. Тем более, они мне не оставили блесен. И забрав катушки, я пошел по дороге дальше. Сейчас она превратилась в дорогу, и мне было удобно по ней шагать и разглядывать прибрежные скалы сложенные порфиритами – практические те же порфиры, но с другим химическим составом полевого шпата.

Впереди показали трубы переправы. И я подумал, что уже сегодня могу добраться до своей цели. Но оказалось, что перейти через реку мне не удастся – переправа была разрушена. Могучая и своенравная река размыла гравийную подушку, на которой лежали трубы, а стволы деревьев плывущих по течению, сдвинули их. Три трубы лежали в реке, и одна из них лежала метрах в трех от меня. Остальные лежали поодаль, на мелководном участке.

Если бы мне удалось добраться до первой трубы, я бы без хлопот по остальным трубам перебрался на тот берег. Но основная масса воды устремилась как раз между этой трубой и мелководьем, на котором я стоял, и с печалью смотрел на близкий, но недоступный противоположный берег.

У меня остался последний, но реальный план попасть на другой берег реки. Выше по течению был санаторий, и там был железный мост, построенный давно по всем правилам. Его точно не могло смыть – он находился над течением метрах в пяти. Я там никогда не был, но верил рассказам тех людей, которые там побывали. Правда, это было давно. Но попытка не пытка, и отправился дальше по дороге. У меня с собой была хорошая топографическая карта. Я достал ее из полевой сумки и посмотрел, сколько мне надо осталось. Если идти по дороге, то километров около пяти. Но если пойти через тайгу, то всего километра два. Я измерил по карте угол транспортиром, достал компас и пошел по азимуту через тайгу. На каждом шагу рос шиповник с острыми шипами, и когда мне надоело хвататься за эти колючки, пришлось одеть перчатки. Лучше было идти по дороге, так как в лесу начались горки, покрытые буреломом, и я устал перебираться через стволы валявших то тут, то там сосен. Потом выяснилось, здесь недавно пронесся неслыханный ураган, который и погубил и мост, и деревья, которые лежали сейчас на моем пути. Последний спуск с горы, покрытый зарослями малины и шиповника среди упавших сосен закончился, и я выбрался на дорогу, которая сворачивала к мосту.

Мост был солидный и был построен на века. Вход на него был закрыт воротами из высоких толстых металлических прутьев. Я осмотрел ворота слева, потом справа. Шансов пробраться на мост, минуя ворота, у меня не было. Пришлось даже слазить вниз – к опорам моста, но там тоже было не пробраться.

Тогда я стал молотить по воротам в надежде, что какой-нибудь охранник проснётся и подойдет ко мне. Через минут двадцать моего звяканья по металлическим прутьям показалась охранник – мужчина средних лет с собакой. Я объяснил ему, что геолог, и что мне надо попасть на другой берег, потому что переправу, по которой собирался перейти размыло. На мне была геологический костюм, на боку висела полевая сумка, и он сразу поверил. Открыл ворота и показал направление, в каком мне надо идти, чтобы обойти санаторий и выйти к берегу. Я ему сказал большое-большое спасибо, и через пять минут вышел к реке, преодолев по пути узкий и крутой лог, впадающий в реку. Вдоль берега не было никакой тропинки, а может она и была, но находилась под водой. Пришлось подняться по склону повыше, чтобы не лазить по другим логам.

Уже темнело, и надо было поискать место ночлега. Когда я встретил поваленную сухую сосну, то остановился. Было холодно, сыро и нужен был костер на всю ночь. Как раз для этого рядом лежала сухая сосна. Развел костер, соорудил из этиленовой пленки палатку, нарубил туда сухих жердей и набросал на них елового лапника. Потом достал легкий спальный мешок, в котором спал, когда служил геологом последние годы и положил его на лапник. Между этими делами я сварил супокашу с большим содержанием тушенки и чай. Все было проделано быстро, так я устал, как собака за этот день, и хотел спать. Поел, вымыл посуду и покурил у костра. Потом снял сапоги, надел шерстяные носки, и залез прямо в одежде в спальный мешок.

Спалось, в общем, неплохо, только приходилось несколько раз подниматься среди ночи, чтобы подкинуть в костер дров.

Настало хмурое и холодное утро. Я встал, сходил на берег умылся, и набрал в пластиковую бутылку воды. Вернулся к костру, подогрел вчерашний ужин, и вскипятил чай. Пока все само готовилось, я собрал пленку, скатал спальник, и, когда позавтракал, засунул все в рюкзак, который стал тяжелее на пару килограммов от воды. Больше не хотел и близко подходить к реке. Взвалил рюкзак на плечи и пошел по лесу, разыскивая по пути дорогу, или тропинку.

Бродить лесом мне уже изрядно надоело, и скоро такая тропинка нашлась. Это был не городской парк, и не окрестности моего дома. Здесь на каждом шагу бурелом, и кроме меня, здесь никого не было.

Часа через три я дошел до переправы, которую смыло, и дальше по течению начинались отвесные скалы высотой до двадцати метров. Мне надо было найти тропинку, которая идет по вершинам этих скал и добраться до дороги, где бурили скважины на мрамор. Там найду начало своего маршрута, в котором нашел порфир, и пойду по своим следам почти двадцатилетней давности. Здесь начинались, знакомые места, и я повеселел.

Тропинка началась прямо у переправы. Сначала надо было идти по ней у самой реки, но потом она начала подниматься на прибрежные скалы. Я с трудом залез на первую скалу и двинулся вперед, разглядывая лес, в котором были остаться профили, где ходили геофизики. Нашел один профиль, и по нему вышел на магистраль. Она и привела меня на лесную дорогу, где я начинал двадцать лет назад свой маршрут.

Я зашагал уверенным и быстрым шагом по знакомой визире, прорубленной очень давно. Через полчаса ходьбы вышел к берегу реки. Где-то здесь находилась куча с порфиром, и стал искать ее по кустам и прибрежному молодому сосняку. Поиски продолжались долго, но ее не было не видно. Тогда не было навигаторов, и я не оставил никакой зарубке на деревьях. Не думал, что спустя годы вернусь сюда опять.

Прошел пару сотен метров вниз по течению и снова стал лазить по кустам. Ничего. Пришлось забраться на прибрежные скалы и пройти по ним почти метров восемьсот, надо было найти просеку, которая мне служила ориентиром. Нашел и пошел по ней, с каждым шагом удаляясь от реки. Дошёл до дороги, и нашел другую визирку. По ней вернулся опять к реке. Поискал там, снова вернулся по этой же визире к дороге, нашел следующую визиру и пошел по ней к реке. Так я курсировал по лесу, пока не оказался у брода, по которому когда-то переправлялись через реку.

В кустах около брода обнаружился мотоцикл «Урал» с коляской. Кто-то не мог здесь проехать через реку, и оставил свою технику до тех пор, пока не спадет вода. Я поглядел на этот мотоцикл, но даже не стал подходить к нему, а пошел обратно к реке. На отмели валялись пара бревен, в лесу нашел сухие дрова и решил подкрепиться, и обдумать план действий.

Съев обед, я решил найти то место, которое запомнил много лет назад. Эта поляна была на том берегу, и в моей памяти сохранились ее очертания. Я пошел вниз по течению реки и вскоре нашел ту поляну. Сделал зарубку на дереве около реки и забрался на прибрежные скалы. У меня было подозрение, что куча этих порфиров была устроена кем-то из местных геологов, или любителей камня, и ее уже увезли. Здесь была река, и по воде можно было сплавить любой груз и почти тонну камней.

Но в моих силах было найти тот карьер, или закопушку, где этот порфир добывали. И я принялся за поиски. Стал ходить по прибрежному лесу и осматривать береговые скалы, откалывая молотком и рассматривая образцы порфиритов, которыми они были сложены. Место, которое я искал, не должно находиться далеко от реки – обнаружить такую породу случайно под почвенно – растительным слоем в лесу было невозможно, а в прибрежных отложениях, или в прибрежных скалах было вполне реально. Я был геологом, и знал, что и как искать.

Поэтому после продолжительных поисков я нашел старый карьер у скального обрыва. Он был небольшой – метров пятнадцать длиной и метров пять шириной. И был практически весь засыпан обломками порфиритов. Но среди них попадались обломки порфира с мелкими кристаллами калиевого полевого шпата желтого цвета. Но таких образцов, которые я искал, не было видно. Отсюда можно было сделать вывод – или камень, который мне был нужен, добыт полностью, или жила с таким порфиром была завалена, и чтобы ее найти, надо было убрать тонны породы из этого карьера.

Заниматься этой работой мне было не под силу – здесь надо было использовать экскаватор, или мощный трактор. У меня не было ни времени, ни сил, ни возможности. Некоторые обломки я мог убрать, но там были глыбы, которые даже сдвинуть с места не мог. И, посидев на этом засыпанном карьере, я в глубокой печали отправился устраивать себе ночлег.

Вернулся к реке и по тропинке вышел к старому броду, где обедал. Было уже темно, когда я ужинал. Натягивать пленку и таскать лапник у меня уже не было сил. Решил обойтись без спального мешка. Все бревна, которые валялись на этой прибрежной отмели, подтащил к костру, устроил его побольше и сделал нары. Впереди была долгая ночь, и было тепло, даже ветра не было. В темноте шумела и бурлила река, взошла луна, показались звезды. Я полулежал на своих нарах перед костром и размышлял обо всем сразу. У меня остались продукты максимум на полтора – два дня, сигареты на день, и мне надо было выходить в обитаемые места, пока на это у меня были силы и возможность.

Настало солнечное утро. Я раздул угли у костра, подогрел и доел суп, вскипятил и выпил чай, помыл посуду, засунул все в рюкзак, и сев на пенек у костра, достал из полевой сумки карту. Места около реки я немного знал, но дальше не заходил – не было у меня тогда надобности, когда тут работал. Но один из наших рабочих, наш повар, ходил однажды за клюквой на очень большое болото. Принес очень крупные ягоды размером с вишню. На это болото ездил когда – то мой брат, тоже за клюквой, один раз я с ним съездил, но больше не захотел. Я знал, где можно было собирать клюкву недалеко от родительского дома, и тратить время на поезд, и потом тащить несколько ведер собранных ягод мне не нравилось.

Изучив карту, составил для себя маршрут и посчитал время, необходимое для того, чтобы добраться в Серов. Получилось два дня. Потом у меня кончаться продукты и сигареты.

Я пошел по лесной дороге. Через два часа показался газопровод с многочисленными дорогами, которые от него отходили в сторону Серова. Но я не спешил ими воспользоваться. У меня была топографическая карта с масштабом, который не позволял нанести на нее все дороги – в одном сантиметре был один километр. И мне не хотелось рисковать временем, которого было мало.

По газопроводу я спустился к реке. На противоположном берегу реки, в нескольких километрах проходила автотрасса Серов – Североуральск. И мне надо было взглянуть на реку, узнать, можно ее как-нибудь перейти. После того, как она вырвалась из скальных объятий, река разлилась, и течение ее замедлилось. Передо мной оказался пруд шириной несколько сотен метров.

За рекой было слышен приглушенный гул автомашин. Пересечь реку и добраться до автострады, у меня не было никакой возможности. И я отправился немного назад, чтобы устроить себе ночлег в лесу подальше от сырого речного воздуха.

Уже начало темнеть, когда нашлось подходящее место для ночлега. Натаскал побольше сухих дров, развел костер и начал свои хлопоты. Привязал веревку между березами, перекинул через нее полиэтиленовую пленку. Поучилась палатка. На сухие жерди под нею сложил лапник, а на него спальный мешок. Готово. На костре уже кипела вода в жестяной банке и котелке. Я засыпал чай в банку, в котелок вермишель с тушенкой, и пока все остывало, закурил, оглядывая все вокруг, надеясь, что ничего не забыл. После плотного и сытного обеда залез в спальный мешок и крепко заснул, на всю ночь.

Проснулся под пенье лесных птиц, которые радовались солнечному и очень тёплому утру. В тайге началось лето. Я позавтракал, попил чаю, собрал все в рюкзак и отправился к реке. Там еще клубился то тут, то там туман, но заметил рыбака на резиновой лодке. И стал махать ему, привлекая его внимание. Когда он подплыл поближе, попросил его перевести меня на противоположный берег. Он отказал, и посоветовал мне найти тропинку вдоль берега и по ней дойти до города.

Я так и поступил. Прошел по тропке, пока не началось болото и пришлось подняться повыше на лесную дорогу. Нашел одну, но она вела на юг, а мне надо было на запад. Но пошел по ней, надеясь на то, что найду поворот на другую дорогу, или просеку. Там было масса вырубов, похожих на просеки, по одной я прошел метров триста, пока этот выруб не закончился, Пришлось возвращаться назад. Так лесники вырубают лес, чтобы остальным деревьям было больше света, и они росли выше.

Вскоре я нашел широтную просеку с накатанной лесной дорогой, и часа через два вышел к дачным участкам Серова. Обнаружил остановку, куда приехал небольшой автобус и вскоре уже ехал в город.

На одной остановке в городе я вышел, пересел на другой автобус, и оказался на вокзале. Дальше доехал на поезде до дома и мне еще остались несколько дней, в течение которых я отдохнул от своей поездки. Было немного грустно возвращаться без порфира, но я нашел место, где его добывали и хоть чуточку выполнил свой план.

На работе все было по-прежнему – все сидели, уткнувшись в экраны мониторов, читали книжки в обеденный перерыв, ездили с работы и опять на следующий день ехали на работу. Занимались своей обыденной городскою жизнью.

А я потратил совсем немного – всего три дня, чтобы отвыкнуть от городской суеты, пройти по знакомым и неизученным мною новым местам уральской тайги, познакомиться со своенравной и полноводной рекой, посетить золоторудное месторождение, посмотреть на заброшенный санаторий и столкнуться с последствиями урагана.

Ничего себе, отдохнул и набрался сил…

Отдыхать и набираться сил я начал и продолжил на работе. Так было приятно снова усесться перед монитором в теплом и уютном кабинете, слов нет.

Волки

Пришел февраль, уже начало греть солнце и кое-где появились сосульки. Уставшие от зимних морозов люди потянулись с лыжами в лес. На улице стояла идеальная лыжная погода – и морозов нет, и ветра. Я тоже решил прокатиться, размять кости и прогулять заодно Тайгу. А то она уже долго сидела в своей вольере. Раньше было холодно гулять с собакой в лесу – то мороз наступал, то снегу выпадало столько, что и на лыжах можно в нем утонуть.

Я ехал по лыжне вдоль пруда. Лайка бежала сзади по моей лыжне, так как по снегу ей трудно было бежать. Для таких сугробов у нее лапы не доросли, а впереди меня бежать у нее не получалось – я то и дело катился с невысоких горок и все ее силы уходили на то, чтобы не отстать. Впереди был подъем на гору, дальше начинался спуск. Я съехал с предыдущей горы, и мне осталось метров десять до вершины следующей. Шумели от слабого встречного ветра высокие сосны, и с них падал снег. Я перестал катиться со склона, дальше надо было, опираясь на палки, преодолеть последние метры подъёма.

Когда почти взобрался на вершину, увидел волков, которые пересекали мою лыжню в каких-то пятидесяти метрах от меня. Их было штук шесть, или семь. Я не стал их долго рассматривать, так как позади меня уже догоняла Тайга. Когда она поравнялась со мной, нагнулся и уложил ее на снег. У меня вертелась в голове мысль, о том, что буду делать, если волки вздумают повернуть в мою сторону. Знакомство с целой стаей волков было опасным, и я боялся за собаку. Если волки вздумают напасть, я мог даже в лыжах забраться на сосну, но Тайга не умела лазить по деревьям.

Был в моей жизни такой случай, когда спасался от овчарки, забравшись на столб. Не помню, как я это сделал, – все происходило очень быстро, и пришел в себя уже на столбе, в пяти метрах от земли. Я держался одной рукой за столб, а другой за металлический прут, на котором висела лампа. Овчарка сидела на земле и глядела на меня, как охотничья собака на белку, которая в последнюю минуту взлетела на дерево.

Тайгу волки могли растерзать за считанные секунды. И я не давал ей даже голову поднять. Так прошло немного времени. Волки на вершине не появлялись. Я поднялся во весь рост, и увидел, что волчья стая направилась к пруду. Выбежала на лед, на котором сидели то тут, то там рыбаки и направилась по льду на противоположный берег. Лишь тогда отпустил Тайгу и вздохнул спокойно.

Недалеко от меня находилась небольшая деревня. Мне надо было пересечь ее и другим путем вернуться домой. Не доехав немного до домов, я увидел такую картину – два мужика стреляли по банкам из ружья. Подъехав к ним поближе, я возмутился тем, что они тут стреляют по банкам, а целая стая волков бегает рядом, в каком-то километре от них.

Они тут же встрепенулись и уже были готовы бежать за волками. Но уже поздно, объяснил я им, волки, наверное, уже на том берегу пруда.

Так всегда бывает в реальной жизни у охотников – или дичи нет, когда патронов много или патронов уже нет, когда рядом дичь.

А мы с Тайгой целые и невредимые поехали в сторону дома, подальше от таких встреч.

Волосатик и воробьевит

Стояло лето, на работу было выходить было еще рано. Загорать, купаться и просто бездельничать мне не хотелось. Я собрал рюкзак, взял Тайгу и отправился осматривать Адуйские и Мурзинские месторождения самоцветов. На Адуйских копях я уже был, и не раз. Поэтому я прошел через них быстро, лишь изредка смотрел те шахты и карьеры, на которых я еще не был.

Мы с Тайгой замечательно проводили время. На ночлег останавливались у какого-нибудь ручья, у меня была армейская плащ-палатка, которую я натягивал у костра. В ней спал здоровым, крепким сном, а Тайга охраняла меня, свернувшись калачиком прямо у входа в палатку.

Переправились через реку Адуй и начались Мурзинские месторождения. Все они были давно заброшены, отвалы шахт и карьеров поросли лесом и кустарником. Еще дома я выяснил, что отвалы этих месторождений перемыты и осмотрены много раз, и не стал в них рыться в поисках кристаллов. Мне хотелось посетить два месторождения – копь с кварцем, в котором были включения роговой обманки, асбеста, и месторождение агата – переливта.

До месторождения агата я добрался на третий день своего похода. Там стоял домик, в котором жил рабочий. Он встретил меня очень радушно, все рассказал и показал, а потом еще спустил в шурф, где добывали агат. Мне все было очень интересно. В этом шурфе глубиной метров десять я посмотрел, как залегает в гранитах агат, как обустроен сам шурф. Рабочий сказал, что сейчас агат не цветной, как раньше, а в основном с полосами серого и белого цветов. Очень красивый агат был у поверхности, с яркими, сочными полосками красного и коричневого цветов. А на глубине агата с такими цветами уже не встречалось. В конце экскурсии мы попили с ним чаю, и я отправился дальше.

В деревню, у которой была копь с волосатиком, я добрался на следующий день. Она была очень старой. Покосившие избы и заросшие бурьяном дворы и улицы, на которых не было людей. Я прошел по улице через всю деревню, зашел в лес, и стал искать копь. Искал долго, но так и не мог найти. Это меня беспокоило, так как мне очень хотелось посмотреть на этот кварц с включениями разных минералов, и знал, что другой попытки найти его вряд ли мне представиться в жизни. Эта копь была от дома очень далеко.

Пришлось вернуться в деревню. Прошел по одной улице, свернул на другую, и увидел на ней местную жительницу. Объяснил, кто я, и что мне надо найти. Она сказала, что в одном доме живет молодой парень, который, как и я интересуется камнями. Я нашел этот дом, и познакомился с этим парнем. Он был огранщиком, жил в Екатеринбурге. В этой деревне он купил дом за четыреста рублей, и проводил здесь лето. Отдыхал и мыл гранаты для огранки в местном ручье. Показал мне стакан с намытыми гранатами. Красные окатанные кристаллы гранатов в стакане выглядели очень эффектно. Как настоящие рубины. У него были станки для обработки камня, и он запасался на всю зиму бесплатным сырьем для огранки и камнерезного дела.

Жил он тут уже давно, нашел себе подругу из местных. Устроился хорошо, жил и не тужил. Я спросил у него, где копь, которую не смог найти, и он проводил меня к ней. Копь была на окраине деревни, очень заросла, но было видно, что тут кто-то работал молотком – везде были глыбы и щебень серого полупрозрачного кварца. Я выбрал несколько образцов кварца с волосообразными включениями минералов. Это был настоящий волосатик. Кристаллов кварца, правда, тут не было. Но был доволен, что нашел то, что искал и мечтал об этом всю зиму.

Когда стали прощаться, он дал мне свой городской адрес. И предложил спуститься вместе с ним в одну заброшенную шахту за воробьевитом – это берилл жёлтого цвета. По его словам, в одной такой заброшенной шахте любители камня недавно добыли полведра этого красивого минерала.

Мы с ним прошли по сосновому лесу километра два, и он показал устье этой шахты. Спустился в яму и немного попрыгал. После чего сказал, что это пробка – если убрать метра два породы, то откроется ствол шахты, в которой нас ожидает воробьевит. Я отказался от этой затеи. Мне надо было уже выходить скоро на работу, а спускаться в старую шахту у меня не было никакого желания. Там и крепь уже наверняка была гнилая, и надо было ее менять, чтобы работать в забое без опасения, что тебя завалит. Я хорошо помнил, как меня завалило в шурфе, когда я выколачивал кристаллы горного хрусталя в кварцевой жиле, и не желал быть вновь завален породой. Мы вернулись в деревню, попрощались, и я направился на тракт Невьянск – Реж.

Ждал попутку недолго. Меня посадили в кузов уазика – батона, и мы с Тайгой через три часа подъехали к Невьянску. Сели там на электричку, и вечером я уже был дома. Тайга наелась и уснула – после такого напряженного и долгого путешествия, которое длилось целую неделю.

Через полгода, уже зимой, я заехал к этому парню в гости. Он обрадовался, и мы проговорили почти час. В конце он подарил мне друзу искусственного сапфира. Очень красивую. Она простояла в квартире на книжной полке почти десять лет и досталась жене, когда мы с ней расстались.

Лето заканчивалось. И военные сборы у нашей студенческой группы. Меня уже ждали на новой работе в одной экспедиции, куда я должен был устроиться геологом. Впереди меня ждала работа.

Волчья дорога

Полевой сезон закончился. Остались в памяти геологические маршруты, палатки и многочисленные шурфы с канавами. Нас впереди ждала городская жизнь – с трамваями, магазинами, и теплая постель в уютной квартире. И камеральная работа за письменным столом в офисе. Полевые книжки с многочисленными трупами комаров и мошкой на каждой странице ждали меня, чтобы по ним строили карты и разрезы, и надо еще было составить каталог проб и образцов.

Я взял одну из своих полевых книжек, раскрыл, и сделал недовольное лицо. Читать было трудно. Легче было прочитать текст на английском, или на французском языке. И писать мне летом в поле было легче, чем читать написанное потом зимою. Но деваться было некуда. Надо было выудить всю информацию, которая там находилась, дополнить записи еще свежими воспоминаниями и все перевести в понятный всем формат – геологическую карту, разрезы и краткое описание точек наблюдения.

На каждой странице были эти точки наблюдения, их координаты, показания радиометра и спектрометра. Фраз на нормальном русском языке было мало. И если были, то с многочисленными сокращениями. Все было рассчитано на то, что времени на обработку записей будет много, и эта процедура будет происходить в комфортных условиях – за письменным столом, со стаканом чая, в окружении множества карандашей и ручек. А в тайге мне служила письменным столом полевая сумка, и карандашей было два, и одна шариковая ручка.

Начинать следовало с карты фактического материала. Надо было все точки наблюдения и маршруты нанести по координатам на карту. А еще все шурфы, канавы, точки отбора всех проб и образцов, места замеров радиоактивности и показания приборов. Колоссальная работа. Тяжело вздыхая, я приступил к работе.

На следующий день работу, на которую я себя настроил, пришлось перенести на неопределенное время. Главный инженер конторы вызвал к себе нашего главного геолога и озадачил его просьбой: надо было съездить к буровикам, которые собрались бурить на участке буровые скважины, передать им алмазные коронки для бурового станка и геофизические приборы для каротажной станции. Кроме этого показать, где бурить скважины.

Чтобы я не забыл взять эти коронки, главный инженер сам принес небольшой рюкзак, и поставил его около моего стола. Небольшой рюкзак оказался неожиданно тяжелым. Я взвесил его в руках и свистнул. Там было килограммов двадцать.

Вечером дома я собрал рюкзак со своими вещами и поехал на работу. Забрал карты, документацию, рюкзак с коронками, и поехал на вокзал. Чтобы попасть на участок, надо было проехать до Тюмени, а дальше на вертолете до поселка, рядом с которым находилась база нашей геологической партии.

Все пока складывалось удачно. Только мне не нравилось таскать слишком тяжелую поклажу. Никогда я прежде не ездил в поле так нагруженный, и это меня раздражало. Наконец, я добрался с железнодорожного вокзала до аэропорта, купил билет и стал ожидать посадку. Прошел час, второй, посадка задерживалась. Вечером диспетчер объявил, что сегодня вертолета не будет, и предложил пройти пассажирам в гостиницу. Тащить с собой тяжелый рюкзак и коронки я не стал, а запер в камере хранения. И налегке, с одной полевой сумкой, отправился искать гостиницу. По дороге в магазине купил продуктов – на ужин и завтрак.

Устроился я в гостинице в одноместном номере. Там был телевизор, и я до позднего вечера смотрел какой-то зарубежный боевик. Поужинал два раза и перед сном сходил в душ.

Утром, плотно позавтракав, пришел в аэропорт, достал из камеры хранения свой неподъемный груз. Как раз объявили посадку. Народу летело много. Я устроился перед иллюминатором и весь полет под шум вертолетных двигателей смотрел на проплывающие внизу поля, реки, лес, поселки нефтяников, мачты буровых скважин. Меня обещали встретить на вертолетной площадке, и я стал высматривать нашу машину, когда вертолет стал заходить на посадку.

Когда вышел из теплого вертолета, мне сразу стало холодно – везде лежал снег и дул холодный ветер. Меня встретил начальник партии, и мы поехали сначала на квартиру, а потом на базу, которая находилась в нескольких километрах от поселка. Там стоял дом партии и вездеход, окрашенный в оранжевый цвет. Кроме нас, на этой обширной площадке были еще базы разных организаций, и было интересно смотреть на целый парк уже старых, отслуживший свой век вездеходов. Людей на этой площадке было мало – лишь сторожа и несколько вездеходчиков, которые приводили свои машины в порядок.

Я прожил на этой базе дня три – ждал еще нескольких рабочих, геолога, а еще надо было достать продукты и несколько бочек солярки – для бурового станка, который начал бурить скважины, но после первой был остановлен из-за отсутствия коронок и солярки. Пока мы ждали отправки, я нашел себе валенки и пару лыж, резину для изготовления крепления к лыжам. Судя по всему, меня ждала на участке интенсивная работа, и надо было быть к ней готовым. Приготовился к ней, как смог, помня о том, что в тайге могло не оказаться простой, но нужной мелочи.

И вот настал долгожданный отъезд. Вездеход, рыча и лязгая гусеницами, выехал на покрытую снегом дорогу и покатил к переправе через реку. Она в этом месте была широкая – метров сто, и ее надо было переехать по броду. Льда еще не было, и тягач с нами на броне благополучно выехал на противоположный берег. Стало холодно, и все пассажиры залезли внутрь вездехода. Поездка продолжалась полдня. Мы приехали к нашему летнему лагерю, с кухней, на которой развевался красный флаг, который я водрузил еще летом. Выгрузили часть продуктов, пообедали и отправились дальше – на север нашего участка, где был развернут наш зимний лагерь.

Уже затемно подъехали к палаткам. Они были двойные – зимний вариант, с печками и с трубами. Наш экскаватор тоже стоял тут. Разгрузили вездеход быстро, и бригада буровиков отправилась на нем к своему буровому станку – надо было выгрузить бочки с соляркой. Когда к ним подъехали, мороз усилился, и началась метель. Буровики открыли тепляк буровой установки, и ахнули от неожиданности: весь он был забит снегом. Сделали несколько снимок на память, и стали разгружать бочки.

Мне еще надо было найти керн этой скважины. Но все было в глубоком снегу. Я копнул там, где обычно буровики ставят ящики, потом рядом. Ничего не обнаружил, и стал звать Александра, который был геологом, и присутствовал при бурении этой скважины. Сашка отказался выходить из теплого вездехода. Он был одет по-летнему, и боялся простыть на этой метели. После недолгих поисков ящиков с керном, я плюнул на это дело. Найти керн можно было только летом. Так как сугробы были глубокими – больше двух метров.

А я еще думал летом, проходя через снежники в июле, почему так долго снег не тает на склонах этой горы. Все объяснилось. Через перевал дул западный ветер и на этом восточном склоне гор он сбавлял свою скорость. Тут происходила выгрузка снега. С образованием мощных сугробов.

Вездеход, наконец, смог подъехать к буровой установке. Минут пятнадцать он ездил вокруг, утопая в снегу, желая подъехать поближе к буровой установке. Когда он, наконец, смог это сделать, мы разгрузили бочки с соляркой и поехали в лагерь.

Мне отвели место в палатке, где уже жили рабочий и буровой мастер. Перед нарами стояла печка, с запасом дров, в тамбуре палатки были инструмент, лопаты и топоры. Я достал свой спальный мешок, постелил его на нарах на свободное место, потом растопил печку и оправился на кухню.

Там уже собрались все участники будущей вахты. Все, кто мог уехать в более теплые края, погрузились на вездеход и уехали на базу. Остались геологи, несколько рабочих и тракторист. У буровиков был свой вагончик в лесу, в нескольких сотнях метров от наших палаток, которые стояли на опушке леса рядом с ручьем.

На кухне происходил праздник – в честь открытия зимнего сезона и вахты. Пили водку, закусывали тушёнкой и домашними огурцами, строили планы, общались. Потом кто-то решил посетить туалет, который был в сорока метрах от палаток, и обнаружил стаю волков, которые перемещались вокруг палаток по березовому лесу. Это были большие, крупные и явно голодные звери. Слишком опасные для нас. Один рабочих достал ружье и пошел с ним на улицу. Сразу же раздались выстрелы. Потом выяснилось, что он стрелял по волкам, но ни одного не убил и даже не ранил.

Стая не испугалась выстрелов. Волки просто отошли на небольшое расстояние от палаток, но не ушли. Они ждали. Нам стало ясно, что даже простое перемещение между палатками, не говоря о походе в туалет, может стоить жизни.

Я подошел к Паше – нашему трактористу, и сказал ему, чтобы он завел свой экскаватор, и начал ездить вокруг палаток, отпугивая волков. Он уселся в кабине и начал описывать вокруг палаток круги, поднимая и опуская ковш. Волки, должно быть, удалились от этого шума и лязганья ковша, потому в эту ночь их никто из нас не видел.

Рабочие разбрелись по своим палаткам спать. Я последовал примеру рабочих и тоже отправился в свое новое жилище. Подкинул в печку пару березовых поленьев и достал геологические карты. Думал, с чего начать следующий день.

Утро этого дня выдалось морозное и солнечное. Наши палатки находились на опушке березовой рощи, и просто утопали в сугробах. Березы были все кривые, как на подбор – это был результат сильных ветров. Когда мы уезжали, через месяц, то количество этих берез сильно уменьшилось. Мы рубили эти березы для своих печек. В принципе это были буржуйки, но дрова в них горели долго, и мы на них не могли нарадоваться. Обычно, когда я уходил на работу, засовывал одну толстую березовую чурку, и когда приходил на обед, то в палатке было тепло, а в печке еще светились угли. В обед еще подкидывал такое же полено, и оно горело до самого вечера.

Работы у меня было много. Кроме скважины, на которой находился сейчас буровой станок, надо было определиться еще с двумя линиями скважин. Расположение одной мне дал главный геолог, там оставалось только колья поставить, а вторую линию предстояло задать мне самому.

Наш молодой геолог ушел уже с рабочим документировать канаву, которую успел выкопать Паша и я решил наведываться к ним и посмотреть, как у них идут дела.

Но надо было в первую очередь сделать крепления на лыжах. Я достал резину, сделал из нее ремни, потом связал с креплениями на лыжах медной проволокой. Получилось надежное крепление, из которого никогда не выскочит валенок. Надел лыжи, телогрейку, взял радиометр и медленно, но уверенно начал спускаться к заметенному снегом ручью, за которым находилась эта канава.

Работа на ней кипела. Я нашел место для нее место еще летом – там, в эпицентре аномалии радиометр просто зашкаливал. Геолог, бывший год назад еще студентом, ходил по дну канавы в легкой ветровке и диктовал показания прибора рабочему. Все было просто замечательно. В канаве, под курумником, оказалась руда, и она была прокопана как раз вкрест простирания рудной залежи.

Я подождал немного, и оба вылезли наверх, чтобы устроить перекур. Я спросил у геолога, почему он так легко одет, и, оказалось, что ему никто не дал телогрейки на базе. Пришлось мне потом просить начальника, и он вскоре привез ему и валенки и телогрейку.

Когда мы разговаривали на отвалах канавы, геолог вдруг закричал, – чтобы мы посмотрели на эту картину: метрах в пятистах от нас по склону горы вереницей, один за другим бежали волки. Их было около десяти. Они покидали наш лес и надолго.

Мне стало понятно, почему волки терроризировали нас прошлой ночью, когда пришел днем на обед в лагерь. Стая волков охотится на определенном участке, обегая его по периметру, по своей волчьей дороге. Наш палаточный лагерь находился прямо на этой дороге, и она была примерно два метра шириной. Волки пытались ночью прогнать нас со своего участка. Мы были для них не прошеными гостями. Но ничего у них не вышло, и они ретировались, оставив нас в покое. Теперь мы могли спокойно работать и ходить по вечерам в нашем палаточном поселке.

Я провел в этом палаточном лагере около месяца. Буровики бурили скважину за скважиной, надо было заниматься разбивкой буровых профилей, закреплять на местности точки заложения скважин. А геологи, которые были со мной, документировали керн и меряли его радиоактивность. Работы было много. Несмотря на зиму и обилие снега, было еще тепло для этих краев. Термометр редко опускался ниже пятнадцати градусов. Но раза два нас накрывала пурга на несколько суток. Палатки заносило снегом по самую крышу, приходилось очищать трубы у печек, чтобы не угореть ночью, а потом, после того, как пурга заканчивалась, приходилось откапываться самим и откапывать другие палатки.

В конце месяца приехала на вездеходе сменная бригада буровиков, и я с бригадой, которая поехала домой на отдых, тоже поехал в контору. На обратном пути вездеход при переправе через ручей, превратившемся в полноводную реку, провалился в яму. Нас стало заливать водой внутри вездехода, и все выбрались на берег этого ручья

Вездеходчики наши оказались профессионалами в своем деле. Тут же срубили пару елок, привязали бревна к гусеницам, и спустя считанные минуты вездеход сумел выбраться из этой ямы и переехать этот ручей.

Впереди еще была широкая река, перед самой базой. На стремнине вездеход чуть не унесло водой, но все обошлось. И мы в целости и сохранности добрались до нашей базы.

Воробьиные разборки

Три скворечника в одном огороде это нормально – летом в них живут разные птицы, с разными характерами. Главное, чтобы птичьи домики были подальше друг от друга. Иногда даже и не знаешь, кто в них поселиться весной, и в котором домике – может воробьиная семья, а может синицы или горихвостки. Все они летают весной и летом, трудолюбиво и сосредоточенно собирают в огороде вредителей, стараясь не мешать друг другу.

Раньше в огороде у меня был сначала один скворечник, но как-то я нашел на чердаке дома небольшой деревянный ящик. Сначала в нем лежали гвозди, потом, когда в ходе ремонта они закончились, я его разобрал и подумал, что из этих досок может получиться отличный скворечник. Зимой, когда было свободное время, я его сделал и весной повесил в огороде.

Теперь уже две пернатые семьи выводили в них своих птенцов. Я решил не останавливаться на достигнутом, и следующей зимой сделал еще один. Они располагались далеко друг от друга, и в окно из кухни было их видно – все три. За завтраком летом я всегда смотрел на кипучую деятельность обитателей этих скворечников, и мне надо было сделать еще один, четвертый – я уже нашел для него место.

Однажды весной в самом первом скворечнике пыталась поселиться горихвостка, а во втором, которых был в метрах десяти от первого, уже жили воробьи. К ним часто прилетали гости, и тогда им всем не хватало ветки над скворечником. Штук десять воробьев-гостей целыми днями чирикали, перебивая друг друга на этой ветке, и это был настоящий шумный воробьиный базар.

Когда настоящая певица, горихвостка, решила поселиться рядом с ними, это не понравилось всей многочисленной воробьиной шайке, и я стал свидетелем птичьей разборки. Выглядело это так: вся воробьиная стая уселась на ветки над скворечником, который облюбовала для себя горихвостка и подняла такой шум, что я вышел в огород посмотреть, что это там случилось. Оказалось, что воробьи выселяют горихвостку. Она терпела этот шум, сколько могла, но потом улетела – навсегда, искать более спокойное и тихое место, подальше от таких шумных и склочных соседей, какими оказались эти воробьи.

Наверное, характер у птиц, как у людей тоже бывает разный – иногда живет спокойная трудолюбивая воробьиная семья, а иногда живут такие наглые и шумные воробьи, что только диву даешься.

Вторая Лена

Заканчивалась очередная весна, на улице было грязно, сыро и холодно. Моя жизнь бурлила и мчалась, как бурная река в половодье, и я не успевал считать свои прошедшие холостяцкие дни. На работе не стали платить заработную плату, и все мои коллеги зарабатывали себе на хлеб всякими законными, и не очень, способами. Мы с одним моим коллегой по работе начали заниматься коммерцией – покупали в одном месте, продавали в другом, а разницу клали себе в карман. Не упускали ничего, что могло бы нам принести хоть небольшой доход, и иногда в наши головы приходили остроумные и смелые идеи, которые мы немедленно воплощали в жизнь.

Мне пришла в голову идея собрать все известные мне проявления поделочных камней в Свердловской области, оформить их в виде книги, и продать книгу на работе. Я был читателем публичной библиотеки Белинского с десятого класса – с 1974 года, и постоянно там рылся, в отделе краеведения, в старых, порой еще дореволюционных изданиях, продираясь сквозь русский язык с твердыми знаками на концах слов, и старыми мерами длины, таких как сажень, аршин, версты и так далее. В них я отыскивал забытые месторождения яшмы, известняков, гипса и уральских самоцветов. Тетради, в которые я их записывал, пухли, и приходилось заводить новые.

Оказалось, что в начале прошлого века, в городе Екатеринбурге была так развита коммерция и реклама, что нам сегодня и не снилось. В многочисленных изданиях, газетах было масса фирм, всяких товариществ, кооперативов, они предлагали свои услуги, рекламировали себя, свой товар и услуги. Можно было запросто заняться плагиатом, и выручить от него деньги. В дореволюционных геологических изданиях были хорошо оформленные карты с месторождениями и проявлениями полезных ископаемых, их было достаточно много, я думаю, что больше, чем на современных геологических картах, с которыми сейчас работал в своей геологоразведочной партии.

Я скрупулезно их изучал, делал выписки и выяснял, где они находятся на современных топографических картах. Все записывал и систематизировал, и эта информация мне пригодилась, когда решил все старые и заброшенные месторождения и проявления поделочных камней объединить в своей книге.

В конце концов, я нашел на этот труд покупателя – маленькую фирму, в которой было несколько геологов со стажем. После долгой и кропотливой работы по вечерам дома, у меня получился такой кустарного вида геологический отчет из двух книг. В первой книге были проявления и старые месторождения облицовочного камня – мраморы, известняки, гипс, пироксенит, габбро, а во втором томе старые проявления и месторождения поделочных камней – яшмы, лиственита, родонита и уральских самоцветов. Все месторождения и проявления были только в Свердловской области. К соседям я не лез, и мне хватало материала по своей области. Одной яшмы в нашей Свердловской области было около ста месторождений, и мало было геологов, которые знали хоть одно.

Когда текст был готов, я отпечатал его на своей пишущей машинке «Ундервуд», и заказчик пожелал, чтобы у моего отчета все было настоящим – текст и графика. Пришлось мне взять бланк карты Свердловской области, и нанести на эту карту все объекты, которые были в моем тексте. Получился геологический отчет, в одном экземпляре, с картой. Он прошел экспертизу у одного старого, опытного геолога, и продажа состоялась. Я получил за него деньги, заплатил за половину обучения на высших инженерно-экономических курсах.

Оставшиеся деньги очень пригодились, когда уралмашевская группировка не торопилась отдать нам деньги за один дорогой кристалл, и продавец пригрозил, что нас поставит на счетчик. Мы были всего- то посредниками, и директор нашей компании попросил расплатиться моими деньгами – за продажу книги. Они лежали на счете нашей фирмы, и я с неохотой, но согласился. С продавцом мы расплатились, избежав счетчика, а когда уралмашевская группировка вернула деньги, я их забрал. Все окончилось благополучно.

На эти курсы Высшие инженерно-экономические курсы я ходил около года, и в конце получил диплом экономиста и бухгалтера. Занятия проходили в колледже Ползунова, обычно начинались в обед, и заканчивались поздно вечером. На них было очень интересно. Полдня я учился, а полдня занимался продажей, перепродажей, и еще обрабатывал вместе с отцом разные уральские поделочные камни. Работы было у меня много, деньги я получал то здесь, то там. На развлечения и женщин времени не хватало, приходилось крутиться, выворачиваться наизнанку, чтобы успеть везде.

С Леной я познакомился через газету брачных объявлений. Назначил ей первое свидание около ее дома, и пришел туда вечером, правда, без цветов. Цветы я старался на первую встречу не приносить, потому что примерно половина девушек не приходили на первое свидание, и цветы от такой наглости тут же вяли. Мне было жалко на них смотреть. Лена тоже жила в общежитии, рядом с моим семейным общежитием, откуда я ушел после развода с первой моей женой, тоже Леной. По профессии она была инженером – конструктором в одном научно-исследовательском институте. В этом институте я проработал целый год перед армией, и она мне часто говорила, чтобы я перед ее подругами не вспоминал об этом – в то время она еще ходила в школу.

Мы с ней начали встречаться, иногда она кормила меня по вечерам, в своей маленькой комнате. Я ездил каждый день после своих занятий и коммерческой деятельности домой, где жил у своих родителей, и часто приезжал уже поздно ночью. В один из дней, когда уже было поздно ехать домой, я попросился к ней переночевать. После ужина мы занялись любовью, и я попал, таким образом, в расставленные женщинами сети – стал у нее жить.

Как-то раз она призналась, позже, что если бы я еще протянул с неделю – другую, без постельных забав, мы бы расстались. Ну, что мне стоило повременить с сексом какую-то неделю? Тогда, возможно, моя последующая жизнь была бы совсем другой. Это был такого рода житейский перекресток, как в старых русских былинах и сказках, когда перед богатырем откуда-то ни возьмись, появлялся на дороге камень – направо пойдешь, или налево, и так далее…

На работе у нее, как и везде, платили зарплату редко, и непостоянно. Она, как и я, постоянно искала, где бы подработать – торговала всякой мелочью летом на улице, давала деньги в рост, короче, зарабатывала на жизнь, как могла. В такой стремительной, богатой на всякие неожиданные повороты жизни, мы прожили лето, и в начале осени она предложила мне расписаться, и построить семейную жизнь.

Я согласился, с этой замечательной ее идеей, и мы стали готовиться к свадьбе. Готовились не очень долго. Купили на рынке водки, она наготовили всяких закусок, и назначили день свадьбы. Я купил себе костюм, галстук, кожаную куртку, и позвал своего брата с женой на свадьбу. Моих родителей я поберег от свадьбы – они уже были на одной, и я считал, что второй им не надо. Лена пригласила на первую свою свадьбу родителей, которые жили где-то в Казахстане, и своих подруг.

Новый костюм мне пришлось немного ушить вечером перед свадьбой. Я старался дома, как мог, но просидел за швейной машинкой до двух часов ночи. Пока шил и нервничал перед таким важным событием, как вторая свадьба в своей еще короткой, но напряженной и богатой всякими событиями жизни, съел несколько таблеток реализаума, чтобы быть спокойным на моей, второй, по счету свадьбе. Это и погубило меня, потом.

Свадьба проходила у Лены, в общежитии. Я познакомился со своим тестем и тещей, мы вместе выпили по чарке, по другой, и потом я стал отключаться – всех событий этой ночи не помню, только отдельные моменты. Я не помню сам процесс регистрации, но помню, как мы с братом сидели в кафе, рядом с домом. И хорошо помню утро – сидел на кухне и ел пельмени. Недовольная чем-то Лена вытряхнула на меня полтазика пельменей, я сразу обиделся, и ушел на улицу. Где я был, и что там делал, я не помню, но проснулся в родительском доме, и сразу понял, что я совершил ошибку. Надо было ее немедленно исправить, не откладывая в долгий ящик.

Я сел на трамвай, и поехал к своей новой жене. Собрал там все свои вещи в сумку, и предложил ей развестись. Она не сразу согласилась, ведь после свадьбы прошла всего одна ночь. Но я был настроен решительно, и не собирался жить с ней семейной жизнью, которая началась так неудачно. На время мы оставили эту тему, и я отправился в родительский дом уже вечером. Доехал до трамвайного кольца на трамвае, а так как автобусы уже не ходили, пошел пешком. Уже выпал первый снег, был небольшой мороз, и я с тяжелой сумкой шел по темной улице. Мне надо было пройти шесть автобусных остановок, и я шел медленно со своей тяжелой сумкой, накинув капюшон куртки на голову.

Около одного перекрестка ко мне подошла молоденькая девушка, и попросила закурить. Я дал ей папиросу Беломор, и пошел дальше. До родительского дома осталось всего пять минут ходьбы, когда меня остановила целая компания подростков. Один из них попросил у меня воздуха – на сленге это означало деньги, и сразу нанес мне неожиданный удар в лицо. Я получил нокаут и свалился в сугроб. Пришел в себя через несколько минут, встал, шатаясь из сугроба, и понял, что моей сумки нет. В ней, кроме костюма, пары рубашек и золотого кольца, было несколько моих геологических отчетов, книги по геологии месторождений никеля, которые на время оставил мне оставил приятель, и все мои документы – паспорт, трудовая книжка, дипломы и удостоверения.

Из близлежащего дома вышел мужчина, и посоветовал мне позвонить в милицию. Я с трудом до нее дошел, и рассказал об ограблении. Когда милицейский уазик приехал, я с трудом им рассказал, как и где это произошло. Описать, как они выглядели, не смог – было темно, и меня так быстро выключили, что у меня не было времени их разглядывать. Милиция, правда, задержала по горячим следам несколько парней, но это оказались не те, и потом их отпустили.

Я пришёл домой, и потом восстанавливал всю зиму свои документы. Трудней всего, оказалось, было восстановить трудовую книжку – она была заполнена, и там уже был вкладыш. Я работал во многих местах, и почти все организации, где я работал, мне пришлось объехать. Полностью эта эпопея с восстановлением документов закончилась только летом. В конце весны, когда растаял снег, проходя около леса в конце одной из улиц, я нашел несколько книг по геологии никелевых месторождений. Они были мокрыми, грязными, но с автографами геологов, которые их написали. Я не стал их забирать, они так и остались лежать в этой помойке.

Лена согласилась на развод, когда я приехал к ней зимой. У нее были деньги, которые я получил за камнерезные изделия, которые дал мне на реализацию начальник партии, и мне надо было ему их вернуть. Она зашла в банк, забрала их со своего счета, и протянула их мне, и предложила мне посмотреть фильм, который был сделан на нашей свадьбе. Но я отказался: – мне и так было плохо, без этого фильма. Через несколько недель мы развелись, но не в суде, а в загсе, потому что у нас не было детей. Я снова стал свободным.

Потом мы встречались несколько раз в столовой, куда приходили обедать. Не общались, просто здоровались, как цивилизованные люди. Последний раз я ее видел в библиотеке, куда зашел, чтобы сдать книги. Я уже работал геологом, нашел свое первое урановое месторождение, и вел после работы довольно спокойную жизнь, безо всяких приключений и встреч.

Я немного чувствую виноватым перед ней, но мы оба совершили ошибки, и в результате их наша семейная жизнь кончилась, даже не успев начаться. Жизнь такая непредсказуемая штука – похожа на дорогу, с разными развилками и поворотами. Не знаешь, куда приведет тебя следующий поворот, или сделаешь ошибку, свернув не по той дороге на перекрестке.

Газета

Болезнь начала ослаблять свою хватку, и спустя год я решил попробовать найти работу. Устроился на биржу труда, где получал направления в ту, или иную организацию, где не хватало рабочих рук. В то время было очень много безработных, и между ними была острая конкуренция. Работодатели стремились найти себе специалистов среди множества безработных инженеров. Мне пока не везло – я имел инвалидность, и мне везде отказывали.

В конце мне надоело сидеть на пособие, и я был согласен на любую оплачиваемую работу. Я выбрал на приеме организацию, которая готова была принять на работу инвалида, с самой большой оплатой труда, и отправился туда с направлением.

Это оказалась частная фирма, которая делала из металла всякие нужные в хозяйстве вещи. Владельцами ее были два молодых парня – лет по тридцать с небольшим, которые раньше работали на заводе. У них были свои металлообрабатывающие станки, – несколько прессов, гильотина, и они неплохо зарабатывали, производя всякие металлические шкафчики и панели для приборов. Фирма развивалась, они взяли в аренду помещение побольше, и искали рабочих, которые бы могли работать на прессах.

Меня они приняли. Сначала просто разнорабочим, но потом хотели меня сделать слесарем. Я работал раньше с металлом, и особенно любил изготавливать охотничьи ножи, которых наделал в свое жизни множество. В шестом классе познакомился на уроках труда с токарными станками. Их было два вида – два новых, маленьких, и один большой, – старый. Старый станок был очень большой для меня для того, чтобы на нем учиться. Это был настоящий профессионал среди станков, сделавший на своем веку много всяких деталей. А на маленьких я чувствовал себя уверенно.

На одном из уроков делал какую-то деталь, и хотел поправить лампу, которая светила на резец. Подкладка рукава моего школьного пиджака зацепился за деталь, и мою правую руку потащило вперед и вниз. Скорость вращения детали была маленькой, и я успел рвануться изо всех сил назад. Это меня и спасло. Рукав пиджака остался на месте, а вот подкладку у него вырвало. Я выключил станок, и с опаской посмотрел на то место, где мне чуть не сломало руку. И не только ее. Это был урок на всю жизнь, который я усвоил твердо и навсегда.

Собственников этой фирмы не особенно трогало, что у меня была третья группа, ведь я выглядел очень здоровым и крепким. И я проработал у них целый год. Правда, ездить на работу мне было далеко – ангар, где была мастерская, находился на другом конце города, и я тратил утром полтора часа на то, чтобы добраться. А для того, чтобы доехать домой после работы, надо было потратить как минимум два часа. Но я привык со временем. Мне нравилось работать на прессах, делая разные отверстия у деталей, и загибать сталь на загибочном прессе. Не любил только я гильотину, за ее название, и за ее острые ножи. При мне одному рабочему отрубило палец, и его увезли в трампункт. А он имел большой опыт работы на всяких металлорежущих станках. Но и на старуху бывает проруха.

В обед я грел пельмени, которые варил дома по вечерам, потом раскрывал очередной журнал на французском языке и читал. Это были нормальные парни, но я как рабочий им не подходил – им надо было людей попроще, чем я. Со мною они относились хорошо, но у меня был за плечами большой жизненный опыт, институт, армия, и умение руководить большими коллективами. И через год они попросили меня, чтобы я уволился – я был для них чужим, ягодой не с их огорода.

Они, правда, не знали, что я сам решил уволиться, сразу после отпуска. Этого я не говорил никому, поэтому все прошло так хорошо, что я и не ожидал. Я получил в один день и зарплату, и расчет, и мы расстались добрыми друзьями.

Через день я зашел в отдел занятости, нашел в списке нужных профессий геолога, и отправился в хорошо знакомую геологическую экспедицию, где я начинал свой трудовой путь. Начальнику отдела кадров было приятно встретить своего давнишнего работника. Она посмотрела мои документы и отправила к ведущему геологу, который руководил проектом, на который и набирались геологи.

Я им подходил по всем статьям: – закончил кафедру ядерной геологии по поиску урана, и работал по этой специальности в геофизической экспедиции. Знал все приборы, которые у них были. Ведущий инженер представил меня главному геологу партии, и я начал устраиваться. Прежде всего, надо было пройти медицинскую комиссию.

Мой лечащий врач не стал писать в справке, что у меня была болезнь, остальные врачи тоже, и я прошел комиссию удачно, и очень быстро. Через день я был принят в штат и познакомился с начальником своего отряда, тоже геологом. В тот год полевого сезона не планировалось – шел интенсивный сбор информации в геологических фондах. Я ездил в командировки в Тюмень, Челябинск, иногда работал там по месяцу и более. Но большую часть работы я проводил в фондах ПГО Уралгеология. В этом управлении меня знал каждый второй – я там работал раньше, в одной из партий, и чувствовал себя там, как рыба в воде.

Лето пронеслось очень быстро. Я снимал комнату в центре, после работы ездил купаться на Шарташ, или приезжал к родителям на выходные. Зимой я начал ездить в командировки, особенно часто и надолго посещал Челябинск.

Настала весна, и впереди было начало полевого сезона. В отряде уже был полный набор геологов и геофизиков. Порядок в этой организации был более суровым, чем в тех которых я работал раньше. И это было понятно – ведь эта контора искала уран, а не всякую глину и мрамор.

Начальник партии выдал Славе – он был у нас главным среди геологов в отряде, немного денег для покупки полевых сумок, и всякой необходимой мелочи. Я ездил по городу, покупая ее в разных магазинах. В конце недели я созвонился с хозяйкой комнаты, которую снимал, оплатил за месяц, который прожил, и заплатил за следующий месяц. Утром собрал свой рюкзак, взял полевую сумку и пришел в контору, около которой уже стояла целая колонна машин, готовая отправиться на нашу базу под Сысертью, где мы должны немного пожить перед работой в тайге.

База была очень большой. Там стояло несколько больших одноэтажных домов, куда мы вселились, большая мастерская, лесопилка и масса тяжелой техники – буровые станки, трактора. Был даже небольшой пруд, в котором мы стали плавать по вечерам. Ворота базы были под постоянным контролем большой и грозной псины. Нечего и было думать пройти мимо нее незамеченным. Я постепенно – в течение несколько дней установил с ней дружеские отношения, и общался с ней, когда выходил, или заходил в наш дом. Меня часто нанимали в провожатые те геологи, которые пренебрегли дружбой с нашим четвероногим охранником: – лишь в моем сопровождении они попасть в дом, она их не пропускала, и хотела их растерзать на мелкие части.

Однажды я совершил ошибку: – возвращался с карьера, в котором добывали камень для строительства дороги, и нес в своей руке большой штуф горной породы. Мирно ко мне относившая ко мне прежде собака залаяла на меня, и не стала пускать на территорию базы. Я отступил за ворота и прошел на базу через маленькую калитку и там же оставил камень, который нес.

Но она помнила меня с камнем в руках, и когда я проходи мимо, она стала мне угрожать – своим лаем, и своими острыми зубами. Восстановил я прежние дружеские отношения с ней дня через два – с помощью лести и колбасы. Мир и дружба были восстановлены.

Всем геологам – нас было пять человек, выдали навигаторы, и мы стали учиться пользоваться ими – сначала дома, а потом в учебно-тренировочном маршруте. Это был такой небольшой симпатичный прибор жёлтого цвета, который по спутникам определял координаты точек геологических наблюдений. Очень оказалась полезная штука. Раньше мы обходились без них, определяя свое местонахождение по топографической карте, снимали азимут по компасу, и считали шаги от ориентиров. При этом возникала большая погрешность, сейчас можно было сразу снимать координаты, пользуясь таким умным прибором.

Неделя на базе прошла незаметно, в один прекрасный день мы начали ходить в маршруты. Доезжали до начала маршрута и дальше шли с радиометром. В конце маршрута нас уже ждала машина, на которой мы возвращались на базу.

Маршруты были разные по протяженности и трудности. Обычно максимальная длина их не превышала десять километром, но один маршрут был очень длинный – у него была длина около тридцати. И разбить его на части не получалось – там не было дорог, по которым можно было проехать. Достался он мне и Юре. Он тоже был геолог, но в маршруты раньше не ходил, у него была другая специализация в горном институте. Ему надо было вначале немного походить со мной. Я был, по сути, его наставником. Наша маршрутная пара была самой молодой, сильной и имела самые длинные ноги. Мы с ним надеялись, что сможем этот маршрут пройти за один световой день.

Нас высадили около поля, за которым начиналось большое болото, – мы должны его перейти. Я надел на себя радиометр, наушники, Юра закинул на спину рюкзак с нашим обедом, и наша одиссея началась.

Поле с овсом осталось позади, перед нами было болото, с узкой тропинкой. У нас были на ногах короткие сапоги типа кирзовых, обычно такие выдают строителям на стройках. Потому мы их сняли, закатали штаны повыше, и благополучно босиком перебрались через самое глубокое место в этом болоте. За ним в метрах в пятьсот начиналась деревня, носящая название Газета. В ней было домом двадцать, и все они были с ветряными генераторами. Электричества в деревне не было, но пользоваться им немногочисленным обитателям никто не запрещал, и они устроили себе ветряные электростанции, запасая энергию аккумуляторами.

Мы шли по главной, единственной улице и разглядывали деревню. Когда ее миновали, у обочины я заметил яму с разрушенными гранитами. Я тотчас ее задокументировал, отобрал пробу и проверил радиоактивность этих гранитов. Никакого намека на аномалию. Своим навигатором я установил координаты и записал в полевую книжку. На этом закончилась наша мирная прогулка, и мы зашли в сосновый лес. Я шел вдоль дороги с радиометром по лесу, слушая треск наушников, а Юра шествовал по лесной дороге. Было тепло, тихо, и мы расслабились.

Через полчаса нашу дорогу пересекала широкая просека, которая взбиралась на гору. На этой горке, судя по топографической карте, был какой-то небольшой карьер, или развал горных пород, и нам было необходимо там побывать. Но было время обеда, и мы сначала плотно пообедали тушенкой и чаем, посидели с сигаретами около костра. А потом пошли по просеке осматривать этот небольшой карьер. Я шел по тропинке впереди, с радиометром, слушая равномерный треск в наушниках. Вдруг тихий и равномерный треск стал громким, и треск слился в одну мелодию. Шкалы на радиометре не хватало, и я переключился на другую шкалу.

Мы нашли аномалию. Так как мне этих аномалий на прежней работе попадало великое множество, то я действовал быстро. Обошел ее, выяснил примерные размеры, нашел эпицентр, и быстро выкопал молотком небольшую ямку, для того чтобы из нее взять пробу на анализ. Записал все в полевую книжку, определил координаты по навигатору, и поспешил подальше от этого радиоактивного места.

Не успел даже разогнаться по тропинке, как в моем ухе вместо треска раздался вой. Еще аномалия.

Я посмотрел на шкалу прибора. Там стрелка уперлась в правый край шкалы. Пришлось переключить на другую шкалу. Гамма-активность составила больше пятисот микрорентген, это было много. Пошарил гильзой прибора вокруг, потом начал ходить по кругу. Большей активности, чем около ветки, которую я бросил там, где сначала мерял, не было. Снял радиометр, достал геологический молоток и стал рыть почву. Сразу же наткнулся на камень – вернее, большую глыбу.

Я буквально наступил на урановую руду во втором геологическом маршруте. Такой подарок фортуна дает не всем геологам. Мне крупно повезло.

Надо было от глыбы отколотить образец, или несколько – для анализа в лабораторию, и для изготовления шлифа. Но это оказалось непростым делом. В конце концов, я отколотил небольшой образец. Засунул его в Юрин рюкзак, потом достал навигатор и полевую книжку. Требовалось определить поточнее координаты аномалии, и записать все в полевую книжку. Когда я с этим покончил, мы с Юрой отправились по просеке, на вершину горы.

Там оказался небольшой карьерчик, в котором были граниты с матрацевидной отдельностью. Радиоактивность была нормальная для гранитов, и ничего интересного для нас тут не было. Отвалов тоже не было, и, по-видимому, здесь добывали камень на дорожное покрытие, или для другой цели. Я отобрал пару образцов, зарисовал пару стенок и дно карьера, и с этим обнажением было закончено. Мы покурили на вершине горы, и отправились на свою дорогу продолжать маршрут.

Нам надо было пройти больше двадцати километров, и следовало поторопиться. Мы шли по лесной дороге, и скоро должны были найти старый дом, который был отмечен на карте. Между тем небо нахмурилось, потемнело, и пошел дождь – сначала мелкий, но потом он стал усиливаться. Пришлось зайти вглубь леса и там укрыться под деревьями. Прождали минут десять, но дождь только усиливался, и нам не оставалось ничего другого, как продолжать маршрут под дождем, иначе мы бы не успели до вечера выйти к месту, где нас ждала машина.

Мы шли по дороге уже долго, а дом не показывался. Я достал карту, но нанести на нее координаты нашей остановки было неудобно – бумажный лист карты быстро покрывался капельками влаги. Мне стало жалко карту, и я ее спрятал в полевую сумку. Мы шли до наступления темноты, и вышли на лесную просеку. Дорога закончилась. Я еще по пути заметил, что дорога имеет немного другое направление, чем ей положено иметь, судя по карте. Это означало, что мы пропустили поворот, или пошли по другой дороге. Надо было вернуться назад, или пройти по просеке, чтобы выйти на свою дорогу.

Мы свернули налево по просеке, и пошли дальше по ней, потом, когда уже стемнело, пришлось остановиться, чтобы устроить ночлег. Развели костер, достали продукты, которые остались от обеда, и скромно поужинали. Дождь перестал, и надо было устроиться, чтобы поспать. Я устроил себе типа нар из сухих жердей, и устроился перед костром. Юре не хотелось спать, и ему никогда, по-видимому, не приходилось ночевать в тайге в таких спартанских условиях.

Летом светает рано. Я проспал несколько часов и чувствовал себя отдохнувшим. Юра так и не смог уснуть, и провел бессонную ночь у костра. Мы вскипятили чай, доели все, что у нас осталось, и пошли по просеке. Через два километра мы вышли к дому, который был отмечен на карте, и рядом с которым мы должны пройти еще вчера. Около дома был затопленный карьер, в котором когда-то давно добывали бурый железняк. Пошли по дороге дальше. Впереди было еще пятнадцать километров маршрута.

Только к вечеру мы вышли к месту сбора на автостраду. Здесь была заправка, и я сел на бордюр, снял наконец-то сапоги, и размотал портянки. Всю дорогу я проклинал изготовителей этих сапог. Каблуки у них были высокие для того чтобы ходить, и вообще они не были к этому приспособлены. Только я протянул свои уставшие ноги, подошел Юра и сказал, что подъехала машина, которая обычно паркуется на нашей базе.

Мы отправились к водителю, договорились с ним, и поехали домой. В нашем доме никого не было. Как позже оказалось, нас начали искать утром, когда мы не пришли вечером к месту сбора. Пока нас искали неизвестно где, мы с Юрой плотно поужинали, отдохнули, и когда наши спасатели приехали, мы находились в полном здравии и отличном настроении.

Все приехавшие были на нас злые, как собаки, и нам пришлось оправдываться. Главным нашим аргументом была длина маршрута. Но вскоре гнев сменился на милость и все успокоились, а нас оставили в покое.

Вскоре мы закончили все маршруты около нашей базы и переехали в небольшую деревню под городом Реж. Когда устроились в доме, я попросил нашего начальника отряда посмотреть концентрацию урана и тория в образце, который отколотил в маршруте.

Он принес спектрометр, настроил его, и оказалось, что торий в нем практически отсутствует. Это была настоящая урановая руда. Начальник меня поздравил и добавил, что меня ждет медаль за эту находку. Мне было очень приятно это слышать, я люблю медали и одну я уже получил – в армии.

Но это было только начало истории с Газетой. Продолжение наступило, когда выяснилось, что аномалия была раньше неизвестна, и можно было рассчитывать на открытия нового уранового месторождения.

Галерея первооткрывателей

На входе в геологическое управление висели портреты геологов – первооткрывателей месторождений. Всех этих геологов я знал, с некоторыми работал, и всегда утром глядел на них, когда открывал дверь и шел на работу. Приятно быть первооткрывателем месторождения – можно получить внушительную премию, почет и уважение. Кроме всего прочего, если месторождение было очень нужное стране, то вокруг него могли построить город, и стать его почетным гражданином. Я проходил мимо этой галереи с портретами миллион раз и все сокрушался, что меня там, среди них, нет.

Закончился мой последний полевой сезон, после него была зима со сдачей проб в лаборатории, обработка полевых материалов и написание окончательного геологического отчета. Всем геологам нашей геологоразведочной партии уже было известно, что партию после сдачи отчета расформируют, и всех, кроме ведущих специалистов сократят, или переведут в другие партии управления.

В конце весны, когда отчет был написан, стало ясно, кого сократят, а кого оставят и переведут в другие геологические партии. Надо было готовиться к худшему – к сокращению. И зимой, на всякий случай, я стал к этому готовиться. Мое желание попасть в компанию первооткрывателей не пропало, но если гора не идет к Магомету, то Магомет должен сам пойти к ней. Это был хорошая пословица, и я решил, что пора мне самому предпринять шаги, чтобы попасть в эту галерею геологов – первооткрывателей.

На моем столе уже стоял компьютер, на котором работал с текстом глав для будущего геологического отчета и принтер. Я ознакомился с законами: кодексами, законом РФ «О недрах», постановлением правительства РФ о выплате поощрительного и денежного вознаграждения, инструкцией о выплате этих вознаграждений, и принялся писать заявки на открытые мной лично месторождений полезных ископаемых.

Две мои заявки касались месторождений кирпичных глин: месторождение Среднее Поле и Западно – Черданцевское. Я несколько лет партии работал над этим сырьем, когда в стране начался строительный бум, и организации, предприниматели приобретали импортные кирпичные линии. Им для этого требовалось сырье, и я для них искал новые месторождения, запасы которых еще не стояли на балансе. На этих новых месторождениях была проведена разведка, и глины по всем своим характеристикам подходили для изготовления кирпича.

Остальные три заявки были составлены на урановые руды. Одно будущее месторождение я назвал своей фамилией – «Тарасовское»: его я нашел в предпоследнем полевом сезоне на Полярном Урале. Второе «Газетинское» нашел в геологическом маршруте в 1996 году, и не сомневался, что буду его первооткрывателем. Третье называлось Фирсовское Северное, – я нашел его тоже в геологическом маршруте. Рядом было известное проявление урана, но мне повезло: нашел рядом с ним интенсивную, неизвестную гамма-аномалию, в пробах которого было промышленное содержание урана. Я посчитал, что это новый объект, и на него тоже следовало подать заявку.

Мой главный геолог был в курсе моих начинаний. Но я и не спрашивал у него никаких разрешений – по закону любой человек, геолог он или нет, может подать заявку на выявление признаков месторождения полезного ископаемого, или выявившего редкое геологическое обнажение, минералогическое, палеонтологическое образование. Просто никому не хочется начинать эту бодягу, связанную с бюрократией. За свою долгую геологическую жизнь я даже не слышал, чтобы кто-то из геологов хотел стать первооткрывателем по личной инициативе. Но почему-то мне не попробовать?

Я отдал все копии законов, постановлений и инструкций, связанных с первооткрывательством своему главному геологу – он, когда нашел месторождение урана, не являлся его первооткрывателем. И может, он последует моему примеру – подаст заявку.

Затем я сходил к начальнику геологической партии, в которой работал с кирпичными глинами и главному геологу этой же партии. Они с интересом прочли текст моих заявок, и пожелали мне успехов. Все заявки я послал письмами в Департамент по недропользованию по Уральскому Федеральному округу (Уралнедра), оно находилось на втором этаже нашего управления. А я сидел на третьем…

Как-то я даже не представлял себе, во что я ввязываюсь. Несмотря на мое знание законов, каждый чиновник старался сунуть мне палки в колеса, я в этом убедился очень скоро.

Сначала я получил письмо от заместителя начальника Уралнедра. Он мне сообщил, что на балансе эти два месторождения кирпичных глин не стоят, и отчетов о геологоразведочных работах на них в геологических фондах нет. Конечно, на балансе их не было – это совершенно новые объекты. Если бы они были на балансе, то значит, за их открытие геологи уже получили, как минимум премию. Я прочитал письмо несколько раз, но не стал писать жалобу, берег силы для урановых месторождений.

Моим именем названное рудопроявление тоже не прошло чиновников Уралнедра. Этот же заместитель написал мне, что надо обратиться в Тюменьнедра, на территории которое оно находиться. Я недолго думая, отправил заявку туда, и стал готовить лацкан моего парадного пиджака к значку первооткрывателя. Но все сорвалось – в своем письме начальник Управления по недропользованию по Ханты-Мансийскому автономному округу написал, что документы, которые я послал, не соответствуют одному из пунктов Правил выплаты денежных вознаграждений закона « О недрах», и им было принято решение об отказе в рассмотрении документов.

Выяснять, что у меня не так с документами, я не стал – Тюменская область была далеко, и ввязываться в долгую переписку с Тюменьнедра было себе дороже. Гораздо лучше было получить добро от Уралнедра, хотя бы на одну заявку. К Фирсовскому Северному проявлению у меня еще профессиональный интерес, – по-моему, с ним еще надо было разбираться. Оно было экзогенным, – уран адсорбировали растительные остатки: отложения болот, и всякие обугленные остатки. Когда в геологическом маршруте я нашел интенсивную гамма-аномалию, отобрал в эпицентре ее пробу на анализ. Материал пробы представлял собой почти черную массу – почвенный слой с остатками ила, сгнивших веток и тому подобное. Когда начальник отряда, геофизик, приехал туда после меня, и рабочий выкопал небольшой шурф, геофизик отобрал пробу, в которой было очень высокое содержание урана. Я потом, уже зимой посмотрел его документацию в паспорте аномалии, – и обратил внимание на цвет материала этой пробы. Материал был светло-коричневого цвета, то есть, это не были пойменные отложения ручья, в пойме которого находилась аномалия. Это, судя по цвету, была либо глина, либо кора выветривания подстилающих горных пород.

Чтобы сказать, наверняка, надо было еще посетить этот эпицентр и выкопать шурф поглубже, а еще лучше – несколько, или пробурить там неглубокую скважину. К моему глубокому сожалению, зимой уже не было на это времени – через несколько месяцев наша партия подлежала сокращению, а нам надо было еще написать итоговый геологический отчет.

И когда я получил от заместителя начальника Уралнедра, о том, что моя заявка на Фирсовское Северное рудопроявление урана отклонена по причине, что оно находится на ранее известном участке недр, я не стал оспаривать отказ и писать жалобу. Из пяти моих заявок осталась одна – Газетинское рудопроявление урана, и я был полон решимости добиться права на его открытие, стать его первооткрывателем: оно было совсем неизвестное ранее, и у меня был шанс. Поэтому, когда этот заместитель начальника Уралнедра объединил в своем отказе и Фирсовское Северное и Газетинское рудопроявление, я оставил первое рудопроявление в покое, а все свои силы бросил на Газету.

Теперь, когда я проходил мимо фотографий геологов-первооткрывателей, то стал обращать на их должности – они были все главные геологи объединения, начальники экспедиций или, на крайний случай, начальниками геологоразведочных партий. Среди не было никого из рядовых геологов, которым улыбнулась удача наступить на руду в геологическом маршруте, как мне. Они просто были организаторами работ, в ходе которых было найдено месторождение. В этой работе участвовали десятки или сотни специалистов – геологи, геофизики, минералоги и простые рабочие. Выявить вклад каждого в открытие месторождение было трудно, и первооткрывателем автоматически становился начальник этой той структуры – геологической партии, экспедиции, просто, по сути, менеджер.

Я вспоминал теперь, как трудно было стать настоящим законным первооткрывателем геологу, которая нашла первой якутские алмазы. Но ей еще повезло, в конце концов, не без посторонней помощи, стать первооткрывателем первого в России коренного месторождения алмазов – трубки «Мир». Мне еще предстояло за этот лавровый венок побороться.

Теперь, когда прошло более десяти лет со дня, когда я отправил свою заявку в Уралнедра, и я пишу этот рассказ, предо мною лежит целая стопка бумаг с отказами. Я писал не только в Уралнедра, а моего письма удостоился замминистра природных ресурсов и экологии Российской федерации. Получив очередной отказ, я обратился с жалобой сначала в прокуратуру своего района, и оно потом отправлено в генеральную прокуратуру в Москву.

Меня поражала настойчивость Уралнедра, которое мотивировало отказ всякими предлогами – то месторождение было уже известно, то обнаружено в уже известном районе, то ставилась моя роль в этом открытии. И когда я писал в Москву об этом нахальстве, московские чиновники отправляли все материалы снова в Уралнедра, а они снова придумывали новую причину, или повторяли старую и писали мне очередной отказ. В последнем, подписанном начальником департамента по недропользованию по УрФО, было вообще сказано, что моего личного участия в открытии не было, а абзацем ранее, в том же письме было написано, что мое личное участие составляло в фиксировании показателей прибора, и что это было только моей профессиональной обязанности, как геолога.

Летом 2011 года я поехал в экспедицию, где раньше работал, встретил там ведущего геолога, который был моим шефом в тот год, когда мне повезло, – я нашел Газетинское рудопроявление. Он был главным автором итогового геологического отчета, в котором он так и написал, что именно я нашел этот объект. Он после сокращения нашей партии работал ведущим геологом и занимался золотом в другой организации. Эта экспедиция нашла золото на севере нашей области, Москва выделила деньги на его оценку, он описывал керн и отбирал пробы из керна. Его кабинет был в десять раз больше, чем раньше, и он был рад меня снова увидеть. После того, как он показал мне образцы с золотом, я рассказал ему о том, как у меня продвигается дело с первооткрывательством.

Он слушал, а потом спросил, известна мне сумма денежного поощрения за открытие. Конечно, я знал, это была очень скромная сумма – десять тысяч рублей, но мне их было и не надо – мне было важно стать официальным первооткрывателем. Мне показалось, что он не одобрял мою борьбу с бюрократами, и считал это бесцельным времяпровождением. Кроме всего, он напомнил мне о минеральном составе урановой руды – из нее было экономически невыгодно извлекать уран.

Это мне было тоже известно из официального ответа московских руководителей Минприроды. В нем было написано, что рудопроявление не рассматривается как перспективный участок для постановки последующих геологоразведочных работ – оно имеет локальный характер не относиться к перспективному урановому геолого-промышленному типу. В заключение был сделан вывод, о том, что открытие месторождения при данном типе определения невозможно, и как следствие, департамент не может признать за мной факт открытия признаков месторождения.

В конце концов, я устал биться в каменную стену. Мне всегда отказывали и находили для этого все новые предлоги – будто в задачу бюрократов входило блокирование любой попытки доказать мою правоту и оспорить мое открытие всеми способами. После моей встречи с моим шефом у меня оставался лишь единственный способ – это обратиться в суд. Я знал отличного судью, на которого мог положиться, и она могла положить всех этих чиновников на лопатки одной левой. Успех моего судебного иска на сто процентов был гарантирован.

Но после долгих раздумий я отказался от этой гарантированной идеи. Не из-за того, что я не хотел судейского разбирательства с моими бывшими начальниками, а потому, что мною был бы сделан прецедент. Многие бы из геологов ринулись отстаивать свои права, тогда бы российский бюджет просто лопнул от количества денежных выплат. Это было табу в современной оркестровке – никому, без приказа сверху не присуждать первооткрывательство месторождений.

Я попробовал, и у меня ничего не вышло, к великому сожалению. Меня утешает лишь только факт, что в геологическом отчете без всяких проволочек, совершенно ясно написано, что именно я нашел неизвестную ранее радиоактивную аномалию, которая потом перешла в ранг проявления урана, что и явилось причиной постановки на этой площади геологических работ. В этих работах геолог Юра, который был со мной в первом геологическом маршруте, нашел еще одну, такого же типа аномалию, и она получила потом официальное название рудопроявления.

Трудно, к сожалению, отстаивать свои права на этом свете. Но это делать надо, так как в противном случае, все останется, как есть, а о тебя будут в дальнейшем вытирать ноги. Я не жалею, и всегда вспоминаю своего приятеля, тоже геолога, мудрого, как сто китайцев или евреев, что при находке камень сначала добывают, а потом кричат об этом на всех перекрестках. Но он не имел в виду радиоактивное сырье, а скорее всего, драгоценные камни, или золото.

Придется мне над этой замечательной идеей поработать, найти драгоценные камни или золото. Но заявку не подавать, а тайну унести с собой в могилу, как это уже сделали многие геологи или золотоискатели. Время на это у меня еще есть.

Гаубица Д-30

Заканчивался пятый курс института. Мне пришлось нелегко на этом последнем курсе – я попал в конце четвертого курса в больницу, и, чтобы продолжать учебу, надо было или уйти в академический отпуск на год, или на пятом курсе пройти последний семестр четвертого курса и одновременно изучать предметы пятого курса.

Уходить в отпуск я не желал – хотелось окончить институт со своей группой. И мне пришлось уже на пятом курсе изучать дисциплины четвертого курса, сдавать по ним курсовые, зачеты и экзамены. И одновременно изучать предметы пятого курса, со сдачей по ним тоже зачеты, курсовые и экзамены. Скоро наступала пора защиты дипломов, надо было начинать писать дипломную работу.

Дел у меня было просто невпроворот. Приходилось иногда ночевать в институте, особенно когда я писал дипломную работу по месторождению полиметаллов в четырнадцати километрах от Северного Ледовитого океана.

Я упирался, как мог. Сдавал зачеты и экзамены за четвертый курс, и одновременно писал курсовые, сдавал экзамены и зачеты за пятый курс. Многие студенты начали писать диплом, и я тоже начал. Но у меня была дипломная работа, очень интересная. Полиметаллическое месторождение, находилось на Полярном Урале. У меня были шлифы, аншлифы, образцы руд с него и огромное желание окончить институт со своей группой. Изучал в основном аншлифы – такие отполированные куски руды, описание шлифов с этого месторождения мне бескорыстно предоставил аспирант нашей кафедры Валера.

Описание аншлифов, фотография их занимало много времени. Учился на пятом курсе, и учеба у меня занимала весь день, и прихватывала ночи. Был не один такой – половина нашей группы училась днем и оставалась ночами в лабораториях института.

Когда нарисовал карту, оформил всю работу над рудами этого месторождения, началась защита дипломов. Я повесил все свои чертежи на стену, фотографии шлифов и аншлифов, диаграмму с образованием рудных минералов месторождения. Потом рассказал комиссии суть моих работ и выводы. Комиссия оценила мой научный труд на пять. Через год, или позже, я узнал совершенно случайно, что моя работа заняла где-то первое место. Но уточнять где, мне было лень, да и не было на это времени.

Последним звеном, связывающим меня с институтом, оставалась военная кафедра.

Особенно я смущал военных с нашей военной кафедры своим внешним видом. Когда на пятом курсе наш поток выстроился на военной кафедре перед началом занятий, то наш куратор чуть не упал, увидев мою, голову во второй шеренге. На ней были густые черные волосы до плеч, тогда как все студенты в строю были с короткой стрижкой, как и положено будущим офицерам. Он меня заставил сразу пойти и постричься. Но все студенты закричали из строя, что это парик. И под ним стрижка под ноль и страшные шрамы после операции.

Он принял это к сведению, и разрешил изучать на кафедре материальную часть гаубицы Д-30 и расчеты для стрельбы.

Военная кафедра у нас была по средам. И этот день был для студентов нашей группы очень интересный. Начинались занятия с того, что преподаватель в военной форме сразу обращал свое внимание на мою неуставную причёску, и отправлял меня стричься. Ему объясняли, что это парик, и он после этого, смирившись с моим неуставным внешним видом, продолжал занятия.

Очень скоро все офицеры нашей военной кафедре примирились с моим видом, и уже не обращали внимание. Учёба на военной кафедре продолжалась. Мы учились стрелять из гаубицы, занимались строевой подготовкой, и офицеры знакомили нас с пистолетами и автоматами.

Летом нас ждал учебный полигон, на котором в течение полутора месяцев мы должны заняться тактикой, строевой подготовкой и практической стрельбой из гаубицы. Нас всех переодели в военную форму, и стали ходить строем в столовую. Короче, это была армия.

Мне это не нравилось, так как уже прослужил в ней два года. И я стал думать о том, как бы мне увильнуть от всего этого. Служившие в армии нас в группе было со мной пять человек. Старосту назначили командиром взвода, остальные три студента, отслужившие в армии, стали командирами отделений. Я был как пятая нога – для меня командирской должности не нашлось. А шагать строем вместе со студентами, которые не служили, я не хотел, и командовать мною моим приятелям было неудобно. И я стал сразу же дедом, второй раз в жизни.

На утреннее построение выходил вместе с нашей группой. Но не занимался с ними зарядкой, строевой подготовкой, и в столовую шел один, в то время как наш взвод под песни шагал строем в столовую, где я уже их ждал за столом, доедая завтрак, или обед с ужином. Мне надоели эти построения и марши еще в армии, где я служил. Но там еще была служба – учения, стрельбы и постоянные тревоги – учебные и настоящие. А здесь строевой подготовкой заниматься мне не хотелось.

И я попросился в увольнительную. Съездил домой, отдохнул, приехал обратно, пожил со всеми в палатке. Надоело быстро, и вновь попросился в увольнительную. Придумал для этого отличный повод – мне надо было лекарства, а их должен выписать лечащий врач. Полковник сказал мне, когда выписывал увольнительную, чтобы я приехал обратно со справкой, которая меня освободила бы от военных сборов.

В городе зашел к военным врачам, которые прочитав мою истории болезни, написали такую справку, и я приехал обратно к этому полковнику. Отдал ему справку, которая освобождала меня от дальнейшего прохождения военных сборов, попрощался со всеми и отправился домой.

Но все равно приехал обратно на один день. Были стрельбы из автомата, и мне страшно хотелось вспомнить молодость и подержать опять боевое оружие. Последний раз стрелял из автомата в армии. Наша рота в течение двух лет в четверг отправлялась на стрельбище и стреляла по мишеням. До сих пор помню номер моего автомата СЕ3746, хотя прошло уже более сорока лет.

Я приехал как раз вовремя. Взял в руки автомат, выпустил из него положенные десять патронов, разрядил его в конце стрельбы, и поехал домой, довольный.

Так что мне не пришлось получить офицерское звание – остался со своим военным билетом на всю оставшуюся жизнь, до шестидесяти лет, когда в военкомате меня сняли с воинского учета. Но я не жалею. Я отдал родине два года армейской службы.

Глухарь

На берегу реки Чердынь прожили недели две. Я пару раз пытался поймать какую-либо рыбу, рассчитывал вообще-то на щуку. У меня был спиннинг, но пока не везло. Как-то раз я заметил на елке близи кухни крупную птицу. Выяснилось, что это рябчик. На базе были две пристрелянные две пневматические винтовки, такие же, как в тирах, и солидный запас спортивных пуль к ним. Принес одну и принялся за охоту.

Охотником я никогда не был. Повадки и привычки, диких зверей и птиц не знал. Больше знал про рыб, как их ловить и где, потому что отец у меня был любителем рыбной ловли, и постоянно брал меня и брата с собой на рыбалку. На Визовском пруду у него была лодка, и я часто бывал на рыбалке – и зимой и летом. Но ружья у него не было, и охота его не интересовала. Так бы и оставался бы лохом в охоте, если бы не эти пневматические винтовки. Оказалось, что рябчика довольно легко застрелить из этой винтовки даже с тридцати метров. Главное было в него попасть.

В армии я стрелял из автомата каждую неделю два года и научился хорошо стрелять. Поэтому легко застрелил неосторожного первого рябчика, который уселся прямо у нашей кухни на сухой елке. На вкус он оказался очень вкусным, но маленьким. Чтобы сварить суп для нашей бригады из нескольких человек, надо было два – три рябчика минимум. Если бы стая рябчиков после удачного выстрела не улетала, можно было настрелять дичь за считанные минуты на обед, или ужин. Но они редко оставались на месте, после того, как теряли одного из своих товарищей. А найти их вновь было непросто. Пришлось сделать манок из стержня для шариковой ручки.

Охота на рябчиков с пневматическим оружием оказалось очень увлекательным занятием. Даже лучше чем ловля хариусов, когда эта рыба вдруг неожиданно и резко хватает муху. Я бы не советовал сердечникам заниматься ловлей этой рыбы. Даже у меня сердце было готово выпрыгнуть из груди, когда она клевала. А ловил еще некрупных рыб – на перекатах небольшой речки недалеко от Екатеринбурга. До более крупных особей так и не добрался. Хариусов длиной с мою руку заметил перед самым отъездом в глубоком омуте. Вода в омуте была чистой и на дне шевелила плавниками целая стая этих рыб. Я оставил их на потом.

Манок оказался примитивным и не очень привлекал рябчиков. Но они откликались издали на свист и, подлетая, или подходя пешком, начинали сомневаться. Ходили кругами метрах в двадцати. Как только попадали мне на мушку, раздавался выстрел. Но заняться этим увлекательным делом мешала работа. Пришлось брать винтовку с собой. Один раз по пути на магнитную аномалию я услышал свист рябчика, и когда с первого раза промахнулся, то чуть не заблудился из-за этого рябчика. Он увел меня далеко от просеки, по которой мы с геофизиком шли на работу и, когда его, наконец, я застрелил, то понял, что не знаю, куда идти обратно. Солнца не было, стоял пасмурный день, и компаса у меня не было. И я начал орать во все горло. Потом услышал далекий окрик и вышел минут через двадцать к Александру, так звали геофизика. Это был для меня урок.

В этом сезоне часто приносил дичь. Она нам заменяла тушенку. Кроме того, это было увлекательное занятие. Было много интересных случаев в ходе такой охоты. Так как выстрела из пневматической винтовки почти н слышно, то рябчик после первого выстрела не улетал. Можно было стрелять по нему, пока не надоест. Один раз выстрелил по рябчику, который сидел в метрах десяти от меня раз десять, пока не выяснил, на сколько нужно было опустить прицельную планку. Прицельная планка сбилась, пока я за ним лез через мелкий березняк. В другой раз целая стая рябчиков уселась на нашу палатку ранним утром. А винтовку куда-то засунули, и пока ее нашли под спальными мешками, было уже поздно.

Однажды я ползком крался на свист рябчика, и винтовка была на локте. Так всегда ползал в армии с автоматом. Полз, а тем временем рябчик шел ко мне пешком. Мы увидели друг друга одновременно, и расстояние между нами было метра полтора. Я опешил на секунду от неожиданной встречи, и рябчик улетел.

Через некоторое время все магнитные аномалии были проверены, и нашему отряду пришлось сменить район работ. Надо было переехать на десять километров вниз по течению. Мы сколотили плоты, погрузились на них вместе с вещами и приборами, и поплыли. На новом месте обнаружилась рыба, и я тотчас поймал на спиннинг большую щуку. А дикого зверья тут было еще больше.

Однажды мы не могли заснуть от голоса росомахи, коренного обитателя этого леса. Более страшных и ужасных звуков я не слышал ни в одном фильме ужасов. Она кричала ночи три подряд, стараясь нас прогнать со своей территории, но мы не уходили, и она перестала нас пугать своими ночными криками.

Шли дни, мы находили эпицентры магнитных аномалий, бурили с братом вручную скважины, отбирали керн на пробы, и я еще мыл серые шлихи в многочисленных ручьях на минералы – спутники алмазов. И вот настал день, когда все магнитные аномалии были найдены, со всех были отобраны пробы, и можно было перебираться на свою базу.

Собрали большой плот, поставили на нем палатку, погрузили все наше имущество, и отправились в путь. Нам надо было проплыть по течению несколько дней и выйти у узкоколейки. Я сколотил небольшой плотик, метр на метр, и когда мы отплыли, стал на этом плотике печь лепешки – типа оладий. Напек целое ведро. Но так как оладьи уничтожались сразу, то запаса сделать не удалось. Я плыл на носу плота. Прямо передо мной на сковороде изготовлялись под моим внимательным взором лепешки, справа лежала винтовка, а слева спиннинг. В свободные от изготовления лепешек секунды, я кидал в реку блесну, или свистел в манок с винтовкой в руках. Но не удавалось ни поймать рыбу, ни подстрелить рябчика.

На второй день сплава заглянул в карту и выяснил, что река начинает петлять, образуя меандры. Течение становиться медленным, и, если вот здесь выйти, то через метров двести можно опять сесть на плот, но будет часа три на поиски дичи. Я так и сделал. Вылез на намеченной просеке и не спеша побрел через заболоченную пойму с винтовкой на плече и манком в зубах.

Стоял август, было еще тепло. Я шел в полной тишине по этой заросшей багульником и голубикой просеке в полной гармонии с собой и окружающим меня миром. Вдруг немного позади меня раздался страшный шум – трещали мелкие деревья, кустарники, с громким шелестом ломилась трава и слышался громкий плеск воды. Я остановился, ни жив, ни мертв. В голове была одна мысль, что напоролся на медведя, а из оружия у меня на плече пневматическая винтовка, из которой обычно стреляют в тире, а на поясе лишь один охотничий нож, слишком маленький для медведя.

С этой мыслью я начал поворачивать голову, готовый увидеть медведя, и приготовился к самому страшному.

По болоту слева от меня, метрах в десяти сзади, разбегался перед полетом огромный черный глухарь. Он махал своими крыльями и создавал такой шум, что я буквально впал в ступор. Стоял и смотрел на него, пока он не улетел. Потом стал приходить в себя. Закурил, присел на какую-то корягу и стал успокаиваться. Ни об какой – то охоте я уже не помышлял. Вышел на берег реки и стал ждать родной плот.

Грязный морж

Очередное лето с полевым сезоном закончилось, и мы расположились с геофизиком в небольшом уютном кабинете на втором этаже здания, которое занимала наша экспедиция. Как раз у бухгалтерии и окном, в котором выдавали аванс и зарплату.

Принесли туда с Александром кучу исписанных за лето полевых журналов, занимались обработкой своих данных с утра до вечера и после работы спешили окунуться в городскую жизнь. Только стали привыкать к ней, как шеф, посчитав, что время еще есть для проверки объектов в далекой казахстанской степи, выгнал нас еще на неделю – другую в поле. Мы не стали отказываться, и через день уже ехали на нашем красно-желтом Газ-66 по Челябинской области.

Аномалии, которые надо было нам посмотреть, находились в Казахстане среди бескрайных степей. Чтобы туда добраться, и вернуться обратно, надо было запастись бензином. В степях не было заправок, и мы взяли с собой двухсотлитровую бочку. До конца квартала оставалось несколько дней, и неиспользованных талонов на бензин в нашей экспедиции было много. В моей полевой сумке было этих талонов почти на полтонны. До конца квартала их надо было использовать, поменять их на горючее. Мы ехали и непрерывно заправлялись по дороге, чтобы их использовать.

В одной челябинской деревне у нас была летняя база. Переночевали в деревенском доме, а утром отправились на заправку. В бочку, которая стояла в грузовом отсек автомобиля просунули толстый и длинный шланг, и на заправке залили бензин не только в баки автомашины, но и в эту бочку – это было горючее, на котором мы должны вернулся в Екатеринбург. Возить с собою бочку с бензином было опасным делом, и мы закопали ее в одной березовой роще рядом с нашей деревней.

До южной границы Челябинской области мы проехали на бензине, которое было в баках, и заправились в последний раз в небольшом городе по талонам. Был как раз последний день сентября, и заправщик сначала не хотел принимать талоны. Тогда я вышел из себя, предложил взглянуть на нашу машину, которую надо было обязательно заправить. Он вышел из своей заправки и увидел красно-желтый Газ-66 с надписью на боку «Взрывпункт». Пришлось ему еще объяснить, что нам не следует даже посещать заправки из-за взрывоопасных материалов, с которыми мы работаем.

Ему крайне не понравилась наша машина, и он решил заправить, чтобы избавиться от нее как можно быстрее. Налил нам все баки автомобиля, и у меня, наконец, закончились талоны на бензин. Я вздохнул спокойно, так как на работу и возвращение горючего должно было хватить. Можно было приниматься за работу.

Нас было всего пять человек, и мы ездили на машине по бескрайней казахстанской степи. Останавливались на аномалии, проверяли ее и ехали дальше. Ночевали в пассажирском отсеке машины, где как раз помещалось четыре спальных мешка. Готовили еду на паяльной лампе, как только проголодались, и место для этого не выбирали. Мы были абсолютно автономны. Как-то раз встретили старый военный грузовик Газ-57, и я выпросил у солдат ведро бензина на всякий случай. Наш маленький отряд ездил по совершенно безлюдным степям, вдалеке от дома и лишний бензина нам не мешал, наоборот.

Шел пятый день наших скитаний. На топографических картах синими пятнышками были отмечены многочисленные озера с горько-соленой и соленой водой. Их было много, этих озер, и площадь некоторых из них были достаточно большими. Купаться никому в них нам не хотелось, потому что было уже прохладно и дул резкий степной ветер. Наш молодой рабочий, которому недавно исполнилось восемнадцать лет, решил, наконец, рискнуть и попробовать искупаться в одном из них.

На картах не были указаны глубины этих озер, только было написано, соленое, или горько- соленое. Выбрали по пути большое озеро с горько-соленой водой. Юноша вылез из машины, и под порывами холодного ветра стал раздеваться. Мы стояли рядом, одетые в теплые ватные геологические телогрейки и спортивные шапки около машины, и всем было интересно посмотреть на это осеннее купание.

В одних плавках он двинулся к берегу. До воды было метра четыре, и эти метры ему пришлось преодолевать по колено в грязи. Наконец, он добрался до воды, зачерпнул немного и попробовал на вкус. Потом повернулся к нам, с перекошенным недовольным лицом и сказал, что такой гадости ему никогда пробовать не приходилось. Мы уже стали мерзнуть, и сказали, чтобы он темпе окунулся, и что нам надо ехать дальше. Он стал искать место, чтобы окунуться, но не тут – было. Было мелко, и вода едва покрывала его колени.