Читать онлайн Легенда о Конокраде бесплатно

Пролог. Дочь озерного края

– Дручок мне в зад! Голая девка! Бать, ты это видишь? – Она обернулась на истошный крик и увидела, как Далай-море в спокойных своих волнах баюкала огромную колыбель с широким полотнищем, висящим на дереве без листьев и ветвей, а в ней сидели двое, отец и сын. Один бородатый, другой с редкими смешными усами. Оба с волосами белыми, как лучи Ша, оба загорелые, как кора черешни. Старший сдвинул брови-хвощи, громогласно харкнул в ладонь и (Отец Вечный, Она от удивления, кажется, раскрыла рот) призвал Туули. Тот теплым порывом надул висящее полотнище, и колыбель качнулась в ее сторону.

Сын же, подавшись за борт так далеко, что почти полоскал рубаху в Далай-море, неотрывно смотрел на Нее. Глаза голубые, прозрачные как ручей, взгляд стек от Ее лица, ниже, ниже. Она ощупала себя (вдруг что не месте), и сын как-то весь сразу обмяк, за что получил звонкую затрещину в затылок от отца.

– Голых девок никогда не видел, что ли?! Бестолочь. Ты погляди, она на воде стоит и не тонет. А тут глубины – тьма локтей. Клянусь свободой матери, у меня все волосы на заднице поседели.

– У тебя они и так седые там, бать…

– А ну заткнись! – еще одна оплеуха. Сын обиженно засопел, но глядеть на Нее не перестал.

Бородатый показался Ей испуганным, и Она решила помахать беднягам в колыбели рукой. Пусть знают, что Она добрый дух. Вредить Она им не намерена, пускай только они помогут в ответ. У старшего, подумала Она, сам Владыка ветров на службе, он, должно быть, знает, как отыскать путь к Оган-озеру, чтобы Ее душа успокоилась. Без той живой воды, которая в лютый мороз, не застывает, а в жару не киснет, Она подобна навье, которая только попала в Чертог. Обессиленная, замученная и обезумевшая от перехода в другой мир. Только вот любой навье повезло во сто крат больше, чем Ей.

***

Человеку оказаться по милости Йаарви Вечного, Отца рек и озер, в Чертогах, где живут только боги и духи – несказанная редкость. Она часто вопрошала Отца – за что же? Он отвечал, что те из смертных, что после кончины оборачиваются навьями, вестниками беды, при жизни настрадались от людей сверх самой меры, и своей милостью Йаарви молит прощения у несчастных за то, что обрек их на мучения.

Уродливые и истерзанные, в Чертогах они получали здоровую личину и безвременные утехи. Но, как любые смертные, смели жаловаться на Отца – отчего в Чертогах нет света Ша, почему новые груди маловаты, а черноягода горчит во рту. Дуры! В ином мире они получили все, лишь потому что были неудачливы раньше. Что у Нее?

Наказание за бестревожную жизнь.

Молчание.

Одиночество.

“Дедушка сказал, что ты скоро перейдешь в другой мир. И сюда никогда не вернешься.”

Леули – младшая из рек, пусть и видела, как менялась твердь на заре века, все еще была малышкой. И поэтому она прежде положенного разболтала намерения Отца, но у Нее в мыслях нисколько не прояснилось. Ей казалось, что Она – суть бесплотный, безымянный дух, и потому никогда не покинет Чертога.

“Я… Я не могу. Я же не человек. Что еще говорил Отец, Леули?”

Но больше Леули ничего не сказала, только швыряла золотистую яшму в серебристый ручей, отчего тот звонко плакал разлетающимися брызгами. Дочь старшей реки отличалась строптивым нравом, совладать с ним не мог даже Йаарви.

С Ней-то куда проще.

Молвил на прощание:

“Не пугайся, дочь моя. Отыщи путь к Оган-озеру, младшему моему сыну, он принесет тебе утешение.”

С этим приказом Она отправилась, увлекаемая водоворотом, ввысь синего неба Чертога, чтобы через миг оказаться в смертном теле на глади Далай-моря и мучиться, мучиться, мучиться. Как Ей найти брата, когда у самой нет и имени? Она целую вечность оглядывалась по сторонам, но ни Ша над головой, ни Далай под пятками не дали и знака. Вокруг на бесконечные версты простерлась вода, и от страха ли, от злости ли Она принялась бить ногами море, кричать, пусть визг драл горло похуже рыбьих костей, драть руками волосы. Почему Отец поступил так? Он Ее выгнал?! Выбросил на грудь своей нерадивой дочери…

Тогда в спину Ее толкнул ветер. Напомнил, стало быть. Мысленно Она поблагодарила Туули, пусть порыв был остер и резок, как ледяной поток. Нельзя обижать детей Йаарви. Она наклонилась и погладила Далай-море, прося помощи и заступления. И тогда младшая дочь развеяла молочную дымку вдали, чтобы Ее нашла та колыбель…

***

– Эге-гей, огнехвостая! – сын помахал в ответ. Так Она узнала, что волосы у нее рыжие, как сердолик. Красиво ли? Неизвестно. Кто-то должен решить.

“У меня волосы, как у мамы, а у тебя как у папы.”

Кто это сказал?

Не похоже на Леули.

Тот, кто знает, где Оган-озеро. Его тоже нужно отыскать.

Рыбаки в колыбели поравнялись с ней. Старший смочил руку в водах Далай-моря, и ветер полностью стих, а полотно безжизненно повисло. Затем он выгреб откуда-то мятую рогожу и подошел к краю, где стоял его сын.

– Вот что, девица. Полезай к нам. Не надобно тебе тут стоять. Прогневается Далай-море. Или еще кто из богов.

Глупый рыбак. Не знает, чья Она дочь.

– Не прогневается. А если и случится – я успокою, – собственный голос Ей показался неприятным, будто мелкие камушки визгливо царапают дно ручья. Но лица рыбаков при этом посветлели, а у младшего появилось такое выражение, словно он очень хочет что-то спросить. Только Ей пока нечего сказать.

– Не дури, девица, – старший потоптался в колыбели, пытаясь встать тверже, и протянул Ей щербатую мозолистую руку. Улыбнувшись, Она легко оттолкнулась от шелковой воды и перемахнула через борт. В кожу ступней тут же вцепились острые занозы, щекотные перышки и пылинки, раздражая сверх всякой меры. Она скукожила ступни, пытаясь как можно меньше касаться досок. Надолго замереть не получилось – Она потеряла равновесие и чуть было не навернулась за борт. На ладони Далай-моря стоять было куда приятней и спокойней, ведь колыбель младшая дочь Йаарви не жалела – раскачивала ее на волнах, грозя опрокинуть.

– Ну-ну, стой смирно.

Ее завернули в колючую рогожу, сунули чашку с кислой от жары водой. Старший рыбак снова позвал Туули, и колыбель стремительно понеслась к дымчатой полоске суши, от которой раздавался едва различимый шум. Должно быть, там находились Чертоги рыбаков.

– Как звать тебя? – усатый пристроился к Ней поближе, пока отец вязал узлы на веревках, которые правили полотнищем. Бечевка в его пальцах изгибалась словно юркий ужик, сворачиваясь в сложные узоры, и Она засмотрелась. Поистине, старший рыбак происходил от великих слагателей, которые одним только словом разворачивали реки. Надо будет поучиться у него мудрости.

– Батьку моего звать Хева, и меня тож. Маменька жалеет, что спросила совета у бати, как наречь меня. Говорит, теперь на ее окрик являются два дурня, вместо одного.

– Ты за себя говори. Надо было у дворового пса спросить. Да только смеху у соседей было – сын Гавка, – Хева-отец не смотрел в их сторону, бурча слова себе под нос, но Она поняла, что тот не злится, скорее, привык учить сына правде жизни. Но тот не слушал. Мудрых не всем дано понять.

– Уж лучше бы звали и так, – Хева-сын притерся к Ней еще ближе и зашептал прямо в ухо, – А то так меня зовут просто Хевкин, как кожух для снастей.

Она почти ничего поняла из яростного шепота, только думала о том, насколько неприятна может быть чужая слюна. Хуже склизкой брогги с ее влажными перепончатыми лапами, севшей на плечо. Ее передернуло, и для себя Она решила, что Хева-отец нравится ей больше. Тот отвлекся от полотнища, которое направлял по ветру двумя прочными на вид веревками, закрепленными по углам ткани.

– Свое имя скажешь или нет, девица?

Точно! Ее имя. Еще одна загадка для ее пустого ума. Она почувствовала странную усталость от того, что целое море знаний были недоступны, будто покрытые пеленой многолетнего забвения. Даже такая важная вещь, как собственное имя.

Она наморщила лоб в попытке вытащить из омута капризной памяти хоть что-то полезное, не бессмысленные образы, которые сообщали Ей только о пережитом много лет назад. Вот, к примеру.

Был холод дождя, стук капели, ворчание влажной хвои. И жар пугающего пламени, почему-то заключенного в каменный короб внутри человеческого жилища, покой деревянных половиц, радость от искусных костяных игрушек.

А был еще голос. Родной и далекий.

“Значит, я буду такой же как папа?”

“Может быть. Если будешь себя хорошо вести, то потом Ийлин назовет тебя Мея Купчиха.”

“Фу! Я не купчиха!”

“Ладно-ладно. Тогда Мея Торговка. А-ай!”

Воспоминание свербило в голове неприятной щекоткой, скорее всего, в тот день она испытывала досаду, гнев. Должно быть, тот, кто говорил с Ней, издевался, пользуясь своим высоким положением, чему Йаарви никогда не учил своих детей. Хева-отец быстро бы воспитал в том наглеце уважение…

Но все это было неважно. Голос из прошлого, пусть и глумливый, помог Ей.

Мея, Мея, Мея.

– Мея.

– Прям как нашу зеленщицу! Ух и жирная она, как корова, – голова Хевы-сына сначала звонко стукнулась затылком о крепкую ладонь отца, а затем лбом о борт колыбели. Мее – ах, как чуднó думать о своем имени – было не жаль глупца. Мудрые нередко передавали свой опыт строгими наказаниями, и их нельзя в этом винить. Оплошай бы сама Мея, она бы с радостью приняла воздаяние.

Они продолжали скользить по Далай-морю еще немного времени – Ша едва-едва сдвинулась по небу, когда впереди показался водный вал. Не слишком высокий, но бурлящий и гневливый. Опасный. Мея осмотрела колыбель – Хева-отец называл ее лодкой – и побоялась, что та может не выдержать встречи с морским уступом.

– Это все из-за живых камней на дне. Мешают волнам. Туули-владыка, помоги, – старший снова поплевал в ладонь, чтобы ветер дул верно, но тот лишь раз слабо дохнул в полотнище, чтобы затем бросить и стихнуть. Парус грустно повис. Среди всех богов, только Туули позволял себе шутить с судьбами своих детей. Хеву-отца Мея не винила – даже мудрые могут ошибаться.

Между тем, лодка наткнулась на коварный водоворот, который принялся разворачивать ее боком к валу. Хева-сын вцепился в борт и принялся причитать, а его отец, посуетившись с веревками и узлами, вновь позвал Владыку ветров. Ему удалось выровнять лодку, но быстроты не хватало, чтобы преодолеть водный гребень благополучно. Поэтому они шли медленно и ровно, неумолимо к своей гибели. Вал открывал свою жадную пасть.

И только застонали доски под кипящими клыками волн, Мея опустила ладонь и попросила Далай пропустить их. Неужели кроткая сестра откажется? Погубит ее и этих славных рыбаков?

Конечно же, нет.

Вал обиженно булькнул и прогнулся ровно настолько, чтобы их лодка могла беспрепятственно пройти между исходящими злобой бурунами. Раз! И они оказались в тихой заводи, защищенной от забав Далай-моря.

Хева-отец, управившись с парусом и посадив на весла сына, со странным выражением поглядел на Мею и спросил:

– На Йоне у тебя есть родня?

– Нет? – Мея не знала, будет ли среди смертных считаться Далай, поэтому ответила неуверенно.

– Вот я знал. Так уж и быть, позволю тебе жить в нашей хате до… – старик почему-то икнул, – до особых приказов.

Лодка прошелестела по песчаной отмели и остановилась. До суши было еще пять десятков шагов, и рыбаки, вытащив мшистую сеть с серебряным уловом, медленно пошебуршили туда по колено в воде. Мея же легко шла по глади. Хева-отец неприязненно глянул на нее.

– Иди нормально. Как люди, – и ей пришлось спустится вниз.

По сторонам Мея увидела других рыбаков и оставленные колыбели со свернутыми парусами, но сети их были едва ли наполовину полными.

– Эге-ей! – прокричал кто-то издалека и размашисто рубанул рукой воздух. Хева-отец ответил тем же.

– Далай нынче совсем не милостива! – гласные висли в воздухе как длинные водоросли в морской струе, будто незнакомый рыбак пел.

– Отчего?

– Да чегось-то приключилось там. Рыба попряталась.

Рыбак-мудрец хмыкнул и тихо пробубнил, чтобы слышали только сын и Мея.

– Конечно, попряталась, ежели орать как баба на сносях. Так и белорыба перепугается.

Белорыба! Мее был знаком этот дивный зверь. Только почему, она объяснить себе не могла, а Хеву-отца тревожить расспросами не решилась. Тот, уже громко, крикнул в ответ:

– Глядишь, завтра лучше будет. Тун ночью в зените!

Позже, когда Ша одарила драгоценной медью Далай-море, они добрели до жилища – домика с соломенной крышей и белыми стенами, огороженного хлипкой вязанкой. Из земли в беспорядке торчали какие-то грязные клубни, стебельки их жевал рогатый равнодушный зверь со зрачками-черточками. Был и другой, пушистый и пестрый, но он, почуяв Мею, завыл и убежал.

Внутри их ждала высокая смуглая женщина, крепкого вида, перетянутая ярким суровым поясом. О, должно быть, хозяйку звали Буря, подумала Мея. В ее руках орала от боли посуда, стонали половицы, а стены метались в судорогах от одного голоса.

– Вместо голозадой девки, могли бы и поболее рыбятины наловить! Дурни, как есть дурни! – и хватила странного вида дубиной по пыльному столу. Хева-отец весь сжался от ее слов и начал мямлить. Сын согнулся и спрятался от взгляда матери за спину старшего. Хотела бы также поступить и Мея, но Хева-отец был не настолько плечист, чтоб вместить за собой двоих.

– Так это, хозяюшка, не серчай. Она ж голяком посередь воды стоймя стояла, что ж ее кинуть? А авось навьей обернется, никому житья не станет?

– А на что харчи варить?! Может, и я по заре навьей обернусь, как от голода с тобой, дурнем, окочурюсь? Мне ее не нать! Еще и рухлядь на нее тратить, – тут хозяйка замахнулась, но не ударила, – Прибила бы, ух прибила!

Хева-отец глубоко вздохнул. Через мгновение, точно мысленно призвал на помощь богов, он подошел к женщине и робко приобнял ее за широкие плечи, отчего та надменно фыркнула.

– Пилонька, ты рассуди, кабы посередь моря оказалась ты? Неужто я тебя бросил? – Хева-отец тихонько водил ладонями вверх-вниз, и, кажется, незаметно зыркнул на сына, поэтому тот, как шустрая брогга, послушно метнулся по хате: смахнул ветошью пыль со стола, выгреб кривые глиняные миски и охапку деревянных палочек с утолщением на концах. Женщина понемногу смягчилась, но сурово спросила:

– Ты ответь-ка лучше, на кой она мне тут сдалась?

– Ну как это? По хозяйству помогать. Вон Рогатка ее сразу признала, так пусть она за ней и ходит.

– А жрет она много? – Хева-сын как раз открыл заслонку в стене. А за ней, Йаарви Вечный, плясал огонь!

– Ваш дом! – охнула Мея, – Он горит!

Она было призвала сестру Далай, чтобы та потушила жилище доброго рыбака, но тут Пила схватилась за живот и расхохоталась. Звук был такой, что Мея втянула голову в плечи.

– Дуреха, печку не видела что-ли?

– Не видела.

От новой волны насмешек спас Хева-сын. Он как раз доставал из печки клокочущий черный котелок, но оступился, и мутноватая гуща выплеснулась на пол.

– Пила, не серчай… – Хева-отец прикрыл лицо рукой, но женщина уже замахнулась, отчего сын мигом отскочил в дальний угол. Пила (наверное, весьма благородное имя для жены рыбака) вооружилась миской и широким шагом направилась к виноватому. О нет, крика из-за пролитой гущи Мея не потерпит.

Вода, из которой состояла жижа, охотно отозвалась и, ведомая рукой Меи, поднялась с пола, став булькающим пузырем. Хева-отец вытаращил глаза, а сын охнул. Зато Пила самодовольно выпалила:

– Ну вот будет кому огород поливать, – женщина подхватила с пола котелок и поймала в него пузырь гущи. Ее муж и сын одновременно выдохнули и опять очень странно поглядели на Мею. Она сделала что-то необычное? Вряд ли. Мея никогда не училась быть слагателем Йаарви, уж тем более иных богов. Вода – суть малая часть от Старших детей – сама повиновалась Мее, иначе быть не могло. Рыбаки, вероятней, поразились тому, что среди них находится дух, вот и дивятся. В страхе смертных винить нельзя – такова их природа. Мея сдержанно улыбнулась, чтобы люди видели, что никакого зла она им делать не намерена.

– Ешьте пока. А я девочку приодену. Вы-то до рогожи только додумались, – Пила открыла глухой сундук в углу и начала рыть.

– У нас рогожа-то одна и была, – обиженно прогудел ее муж сквозь гущу во рту. Мея, скривившись, не смогла понять, как можно набивать себя тем, что миг назад полоскало грязный пол.

– Как там тебя звать, девица?

– Мея, – вот и все что у нее есть. Имя да улыбка.

– Знакомое что-то. Мея-Мея, Саломея, тонкая белая шея…

– Что? – внутри что-то болезненно кольнуло. Но любопытство ее осталось голодным, потому что хозяйка уже забыла об оброненном напеве.

– Опа! Нашла свое девичье, – Пила встряхнула чем-то сине-серым по воздуху и кинула его в Мею. Она не поймала. Пришлось поднимать с пола.

Одеяние было похоже на то, в чем была жена рыбака, но только уже и дряхлее. Мея попыталась надеть его, но руки будто превратились в юркие ручьи и не желали продеваться в нужные дырки. Тогда Пила подошла и грубо нацепила на нее вещь сама. Ткань кусалась и жгла кожу.

– Да не егози ты! Ух, и худющая же… Я-то в твои годочки была подобрее! Да, Хевка?

– Ага… – лицо у рыбака вдруг стало довольным и глуповатым.

– Лет-то тебе хоть сколько?

Мея вопроса не поняла. В Чертогах Йаарви все время было одно лето, пусть не такое знойное, как здесь, у людей, но ведь Мея – дух и, стало быть, живет столько же, сколько существует благословенная земля Отца рек. Из всех известных чисел (один, два и три) ни одно не могло описать ту кучу времени, что она живет, хотя может быть, что Отец сотворил ее вместе со Старшими детьми или даже позже… Голова у Меи заболела.

– Я не знаю.

– Откуда взялась такая? – на этот вопрос Пилы, Мея чувствовала, отвечать было не обязательно.

Рыбаки заметно погрустнели и уткнулись в свои пустые миски, будто хотели найти ответы на дне. Пила махнула рукой и сварливо буркнула:

– Поздно уже. Спать будешь тут, – и указала на узкую доску на ножках, покрытую тонкой шкуркой.

Легко ей сказать, этой Пиле, думала Мея, когда погасили сальную свечу, а Ша за окном скрылась во тьме. Хева-сын ушел спать в какой-то сенник. Его отец и Пила улеглись на печке и затихли. Мея, растревожив шагами скрипучие половицы, подошла проверить, чем они там заняты.

Йаарви Вечный! Люди выглядели мертвецами! Только прислушавшись, Мея поняла, что те дышат, просто лежат так смирно, будто собрались превратиться в булыжники. Наверное, они так отмечают уход Ша с неба и стараются ей подражать. Да, в мире людей много любопытных обрядов. Мее, как доброму духу, следует разделить с рыбаками время Туна, хотя ей ночь была приятней – в эту пору уходит ненавистный жар.

Но лежать в темноте, закрыв глаза, оказалось ужасно скучно. Мею принялись мучить самые разные мысли. От Отца она получила приказ отыскать Оган-озеро, младшего из сыновей, но непонятно, зачем духу отправляться с такой целью в мир смертных, когда бы можно было просто пройти по Чертогам. Еще и в теле человека, которое приносило Мее много несчастья. Мало того, что прикосновения к земле, дереву царапали кожу, а огонь, небесный и тот, что прятался в печке, мучил жаром. Еще и душа в смертном теле непрестанно тряслась от страха и тревоги. Такое могло случится только с настоящим человеком, и Мея, смеясь про себя от совпадения, боялась, что перестала быть духом. Хотя она не слышала ни одной легенды, где боги или Старшие дети уподоблялись людям. Бывало так, что боги, возлюбив человека, даровали ему бессмертие и великую силу. Мея же застряла где-то посередине – власть над всяческой водой осталась, а ипостась духа исчезла.

Тут Мея почувствовала себя очень одинокой – крохи знаний о мире не помогли разрешить тревогу, а Отец более не откликался на ее робкий зов. Кажется, из глаз потекли струйки – соленые и горячие. Над этой водой у Меи власти не было, самовольные реки устроили у нее на лице целые русла, хотя кажется, от них становилось спокойнее.

Мея не знала о том, что уснула. Тьма забытья настигла ее, как ночной прилив.

А утром заорала вдалеке какая-то наглая птица. Мею по щекам стала трепать хозяйка, вырывая разум из тишины. Под громкие наставления ее повели в огород – место с полуголой землей, из которой торчала неизвестная зелень, показали глубокий источник воды, окруженный забором, и наказали до зенита Ша орошать землю водой. Пила выбросила в источник, который назвала колодцем, кривое ведро на веревке, покрутила затейливый рычажок.

Ведро вернулось, наполненное водой.

Ум Меи гудел от новых знаний – воистину, велик Отец рек и озер, раз его дети наделены силой прорезать сушу в глубь. Странно правда, что люди не догадались просто брать воду у Далай, с которой так близко соседствуют.

Пила совет Меи засмеяла:

– Кто ж соленой водой поливает репу?

Что ж, видимо, младшая дочь Йаарви не могла поддерживать жизнь. Это стоило запомнить. Поглядев в глубокий источник, Мея вспомнила о наказе Отца.

– А где Хева?

– Уплыл давно. Рыба любит рассвет. А чего тебе надо?

Мея не ответила. Разрешение ее бед мог позволить себе только острый ум, поэтому она не стала мучить расспросами Пилу. Любопытство могло ее только разозлить. Придется ждать, когда Ша пойдет обратно в землю.

– Как знаешь. Хорошо поливай, не отлынивай!

Пила ушла хозяйничать. Она что-то говорила про “подоить Рогатку”, но для Меи смысл этого ритуала остался тайной. Меж тем, таскать воду из колодца при помощи ведра оказалось очень тяжело. Пот лился ручьями по лбу и шее. Грубый поток размывал почву, стоило перевернуть ведро, и Мея решила, что, наверное, нехорошо, если корни растений окажутся открыты лучам Ша. Тогда она попробовала позвать воду из самого источника. Из глубины колодца, приветливо виляя, поднялась жидкая змея.

Внезапно Мея ощутила прилив сил, словно в груди раскрылись невидимые крылья, запорхали, позволили дышать сильно и много. Смеясь, Мея подняла змею высоко над головой и повела за собой. Свет проходил сквозь змею и плясал на земле разноцветными огнями. Прохлада колодезной воды успокаивала разгоряченные щеки.

Мея вспомнила Чертоги, где ей было так же хорошо. Там мягкое синее сияние никогда не резало глаза, никогда не было ни жарко, ни холодно. Но вернуться туда Мея теперь спешила чуть меньше – мир смертных был гораздо ярче, громче. Во владениях Йаарви день оставался неизменен, душа спала. Отсутствие тревог нисколько не делало Мею счастливой. И хотя теперь приходится терпеть жару и всякие колючки, ей повезло куда больше навий. Люди выдумали столько всего интересного. Взять хотя бы плавучие быстрые колыбели, колодцы и прирученных зверей, которые почему-то от Меи всегда убегали. Леули бы обзавидовалась.

При мысли о том, сколько еще интересного таит в себе мир людей, сила внутри разгорелась, как огонь в печке.

Мея хлопнула в ладоши, и водяная змея вмиг рассыпалась крошечными каплями. Вот красота! Теперь огород больше не хотел пить. Однако вместе с радостью Мея сама ощутила ужасную жажду – будто ее дух стал озером, пересохшим без питающих его подземных ключей.

Надо найти Оган-озеро. Там сила Старших детей вернется ей безвозмездно. Мея заволновалась.

– Что творит! Не иначе слагатель, – прошептали из-за кустов. Две светлые макушки столкнулись друг с другом, видимо, отчаянно хотели поглазеть. Да, деяния духа (или уже нет?) вызывали у смертных одинаковое изумление. Надо заканчивать с поливом, подумала Мея. Сегодня же ей нужны ответы.

Но поговорить с Хевой-отцом уже не случилось.

Когда Ша стала близиться к закату, Пила посадила Мею крутить нить из жесткого облака шерсти. Получалось плохо. Пальцы не привыкли к тонкой работе и уже начинали болеть. Мея трижды и еще раз успела проклясть хрупкое смертное тело, когда услышала голос хозяйки.

Мея уже успела привыкнуть к громогласным воскликами Пилы, но на этот раз она звучала иначе. Что-то между скрипом двери и мяуканьем брогги. Таким же голосом Леули уговаривала Отца позволить ей поиграть с Меей еще чуть-чуть.

С кем же Пила так говорила? Уж точно не с мужем. Было слишком рано для возвращения рыбаков. Мея задумалась и не заметила, как нить в ее руках пошла комками, а потом и вовсе оборвалась. В этот же момент, сопровождаемый визгливым: “вот, вот она, славный кирье”, в хату вошел мужчина.

С ним были и другие, но одним своим присутствием этот человек превращал все вокруг в единую бесцветную массу. Ноги сами заставили Мею вскочить с лавки. Мужчина учтиво кивнул в ответ. Его сдержанная улыбка напомнила об Отце.

Нет, внешне этого смертного нельзя было сравнить с Йаарви Вечным. Вместо разлива медных волос на плечах он носил седину, к тому же его бренное тело распухло на животе и шее.

Неужели и я такой стану, если буду налегать на суп, ужаснулась Мея.

И все же, несмотря на старость и полноту, мужчина нес в себе венценосный блеск, который Мея не раз видела в Отце, других богах, братьях и сестрах. Но если Йаарви сиял бликами своих бессчетных озер, то мужчина был обвешан им поверх одежды. На мощных руках звенели обручи; золотое кольцо поменьше висело в носу. С мочки уха степенно поблескивал чистый голубой камень, размером с кулак Леули.

Это… Это было красиво.

Под взглядом таких же ярких светлых глаз Мея почувствовала, как робеет. Она еще не сказала ни слова. Но мужчина, похоже не возражал, и так же внимательно разглядывала ее саму. Иначе, чем пялился Хева-сын или Пила.

– Сесть? – предложил слуга, уставший человек в смятом кожаном панцире.

– Спасибо, Илир. Я насиделся в дороге, – благодарно кивнув, мужчина наконец сделал шаг навстречу.

Сама не зная зачем, Мея потянулась для рукопожатия. Ее ледяные пальцы коснулись его грубой горячей ладони. Мужчина фыркнул, наклонился и зачем-то коснулся костяшек Меи губами.

– Я не пожимаю рук девицам, Мея, – сообщил он. В его низком голосе рыбками плясало веселье.

Вот как значит было принято здороваться в мире смертных. Спеша исправить ошибку, Мея наклонилась и легко чмокнула пальцы мужчины в ответ.

Илир, слуга, неловко переступил с ноги на ногу. Пила, о присутствии которой Мея уже успела забыть, коротко охнула. Мужчина же в недоумении посмотрел на свои пальцы и рассмеялся, так заразительно, что Мея не могла не улыбнуться в ответ.

– Да-а, – отдышавшись протянул мужчина, – Тебя еще многому придется учить.

Мужчина сказал это так уверенно, что Мея было хотела кивнуть. Но задумалась.

Да, Хева-отец не мог сравниться с этим незнакомцем. И все же, он и его семья сделали для Меи больше. Разрешили поить огород и подарили одежду.

И чему, интересно, мужчина собрался Мею учить? Она не чувствовала в нем силу Йаарви, а дар Туули был таким тусклым, что почти терялся за блеском многочисленных браслетов.

Шелк и парча, золото и медь, жемчуг и пируз – это лишь одеяния. Но в них рядится власть.

Кто так говорил? Мея не помнила. Вероятно, он остался там же, где и тень, что подсказала ей имя.

– Ты знаешь, как найти Оган-озеро.

– Знаю, – мужчину ничуть не смутил не-вопрос Меи, – И ты узнаешь, если пойдешь со мной.

Мея почувствовала, как вспотели ладони, но не решилась вытереть их о юбку. Она принадлежала Пиле. Но кроме того, в этот момент казалось важным не показывать своей радости. Спрятать ее в своем новом хрупком теле. Мея боялась, что мужчина может взять эту радость и заключить в блестящий кристалл, чтобы потом вставить в кольцо и гордо носить на пальце.

– Две вещи, – голос Меи обратился в рябь на воде, но она продолжила, – Мне нужно две вещи, и тогда я пойду, куда скажешь.

– Что угодно.

Это было обещание человека, который давно свыкся с мыслью, что может все. Мея знала богов, и даже они обладали большим смирением.

– Как тебя зовут?

Мужчина склонил голову.

– Арвет. Можешь называть меня так. Хотя я давно отвык от звука собственного имени. Люди чаще зовут меня просто кирье.

Мея прищурилась.

– Я не знаю такого слова.

– Славный Арвет, она же обычная дуреха, – затараторила Пила, – Слабоумная. Может, рабыня-ийлинка у кого-то сбежала, не знает, что говорит.

Арвет посмотрел на жену рыбака с жалостью, и снова кивнул слуге. Илир молча достал из мешка на поясе горсть сияющих маленьких дисков и кинул на стол.

– Спасибо за гостеприимство. Да хранят вас ветры Туули.

Мея только успела подумать, что блестящие вещи, должно быть, высоко ценятся в мире людей, как Арвет мягко взял ее за плечо и вывел из хаты.

– Небо красное! – Мея встала и запрокинула голову. Вчера она была слишком уставшей, чтобы разглядывать улицу сквозь мутные стекла, но теперь, теперь! Мее подняла руки, чтобы коснуться неба там, где алый плавно перетекал в голубой и розовый, но оно оказалось слишком далеким.

– Это закат, – Мея услышала улыбку в голосе Арвета, – Мой дом высоко, и по вечерам можно почти дотянуться до Ша.

– Закат, – повторила Мея.

– Некоторых так ослепляет злато, что они упускают из-под носа большую ценность, – эти слова Арвета предназначались не Мее, – Как можно было отдать ее за какую-то горстку талов?

– Легко говорить тому, кто ходит обернутый в это самое злато, – ответил Илир. И добавил, помявшись, – Великославный, прикажете привести лошадей?

– Приказываю, – весело присвистнул Арвет и подал руку Мее, – Сейчас мы с тобой прокатимся.

Не прокатились.

Лошади – большие, но пугливые звери, на спинах которых люди додумались ездить, – везти Мею отказались. Даже самый мощный на вид черногривый конь вставал на дыбы, стоило подойти к нему.

В конце концов, Арвет сжалился над запыхавшимся Илиром.

– Ну что, красавица, придется прогуляться.

И они пошли. Слуги верхом держались чуть позади. А Мея все думала и думала о том, что Арвет назвал ее красивой. У нее самой пока что было совсем мало вещей, которые нравились: Хева-отец, расписные деревянные палки для еды, называемые ложками, колодец, поливка огорода и то, как трава щекочет пятки, когда проходишь по ней. И еще закат. Больше всего закат. И если Арвету смертное лицо Меи нравилось так же сильно, то это было… Хорошо. Радостно.

Какое-то время они шли молча, под звон украшений Арвета и цокот копыт. Дорога становилось все круче и круче. Впереди показался город

– Ратта. Столица моих владений, – сказал Арвет и согнулся пополам, опершись о колени. Илир тут же подскакал к своему кирье, но тот отослал слугу взмахом руки. Мея помогла Арвету сесть на ближайший валун.

– Твой дух отходит в Чертоги? – Мея погладила седую голову. По рассказам Отца она знала, что человек попадает к богам, когда его тело слабеет. Арвет хмыкнул.

– Надеюсь, что нет. Фу-у-х, – он снова поднялся и отряхнул штаны, – Может, там и лучше, но я хотел бы еще задержаться в мире под светом Ша.

– Не лучше, – Мея покачала головой, – Спокойней, но точно не лучше.

Когда они снова двинулись в путь, Мея рассказала Арвету о Чертогах. О вечных синих сумерках; о пирушках навий, где ледяное вино пьется напополам с кровью; о том, как дочери Йаарви собираются на берегу Строж-озера, чтобы танцевать под музыку камышей.

Арвет слушал молча. И по мере того, как небо темнело, покрываясь россыпью огоньков, его глаза становились все более ясными.

– Значит, это правда. Сосуд Йаарви вернулся в Ширь.

Сосуд? Где? Мея для порядка даже огляделась, но кроме Арвета и его слуг вокруг было ни души.

– Ты не знала? – кирье смотрел на нее с жалостью, как недавно на Пилу.

Знала что?

Про Сосуды Мея слышала совсем немного. Отец, Туули и другие владыки Чертогов благословляли по одному смертному, одаривая их силой. Такой, что каждый из Сосудов становился богом среди людей. Дар передавался от одного избранника к другому. Во всех государствах Прекрасной Шири жило по Сосуду, сдерживая силы в порядке, чтобы предотвращать войны (понятие “войны” Мея плохо себе представляла, но Леули объясняла, что это когда множество душ за раз попадают в Чертоги).

Но это было давно. Боги больше не доверяли людям свои силы.

Почему?

Мея замотала головой.

– Сосудами могут быть только смертные. Их, то есть ваш, век короток, а я с незапамятных времен живу в Чертоге своего Отца.

– С незапамятных, потому что не помнишь, как долго?

– Мне не нравятся твои вопросы! – Мея остановилась так резко, что слугам за спиной пришлось натягивать поводья, чтобы не врезаться в нее, – Я пойду назад. К Хеве-отцу и Пиле.

Еще недавно тело Меи просто звенело от любопытства. Мир людей казался необъятным и неизвестным, и ей хотелось поскорее изучить, впитать его весь, чтобы по возвращению в Чертоги рассказать Леули и остальным о диковинках Прекрасной Шири.

Мея развернулась в сторону рыбацкой деревни. Перед ней лежала дорога, которая спускалась по холму и утопала в ночи. Ша села, и стало холодно. Мир смертных не изменился, остался таким же полным загадок. Только теперь, когда Мея могла вдруг оказаться его частью, он показался страшным. Непредсказуемым, как эта темная тропа, ведущая в темноту.

Помявшись, Мея сделала шаг. Обернулась на Арвета. Он все так же стоял, а за его широкой спиной светились огни Ратты. Город не собирался спать.

– Тебе нужны доказательства, – кирье предугадал вопрос Меи еще до того, как она открыла рот, – Тогда дай мне руку.

Мея медленно подошла к Арвету. Он повернул ее запястье ладонью вверх. Илир передал ему кинжал. Мея знала, что это такое, потому что души воинов часто попадали в Чертоги с такими же.

– Как много ты знаешь о Сосудах? – Ша окончательно скрылась за горизонтом. Всадники выстроились вокруг Меи и Арвета с палками наперевес. На конце каждой горело по огоньку. Огоньки дрожали на ветру в едином, прогоняющем ночь танце. В их свете изломы на лице Арвета становились еще темнее. Кирье показался Мее уставшим и древним, – Из всех детей Владык только люди могут принять ношу божественной силы. Это так. Но известно ли тебе, Саломея, дочь озерного края, что кроме нее получали Сосуды?

Арвет занес кинжал над ее рукой, но Мея даже не дернулась. Давай же, молила она, давай.

Мея просила о боли.

Но когда острие, ударив в центр ладони, звякнуло и сломалось, все было кончено.

– Пусть Сосуд познает силу и познает ее увядание, – нараспев начал Арвет, – Пусть познает смерть.

– Но пусть не познает создание новой жизни. Пусть не познает боль. Да не коснется его творение рук человеческих, ибо он уже не человек. Он – воля бога.

Да будет так.

Слова всплыли на поверхность. Не воспоминания – лишь их тень.

Мея стоит на коленях. Она чувствует себя меньше, как Леули. И еще чувствует, как болят колени после долгого стояния на голых камнях пещеры. Чувствует горечь снадобья, которое недавно заставили выпить.

Значит, Мея не дух, которому подарили смертное тело.

Она и есть это тело.

Вот оно как.

Арвет коснулся плеча, и Мея вздрогнула. Она чувствовала, как на коже рук от холода поднимаются волоски. И еще шершавую землю под босыми пятками. А кроме этого – ничего. В душе царил штиль, но опытный рыбак догадался бы, что это лишь затишье перед бурей.

– А какая вторая?

Мея подняла голову. Она сама не заметила, как стала разглядывать пальцы на ногах. Ее собственные пальцы. Ха!

– Ты хотела от меня две вещи. Первая – мое имя, – терпеливо повторил Арвет.

Мея вдохнула ночной воздух. Он пах солью: пролитыми слезами сестры Далай, когда горе от предательства мужа обратило ее в синее море.

А еще Мея почувствовала кровь. Запах, который не спутаешь ни с чем, если узнал однажды. Где-то вдали, может, за линией заката, а может, даже за швом миров, испуганный убийца бежал прочь, оставляя позади чужое остывающее тело…

– Мея?

Она моргнула, и наваждение исчезло. Кровью не пахло, лишь слезами и холодом ночи. Мея подошла к Арвету и прошептала. Так, чтобы не слышали слуги.

– Огород. Я хочу огород.

Кирье улыбнулся.

– И зачем он тебе?

– Говорят, что Сосуды не могут создать жизнь. Я хочу попытаться.

– Не думаю, что имелась в виду такая жизнь, но как скажешь. Я исполню твое желание.

Мея не поняла, что Арвет имел ввиду, но переспрашивать не стала. Пусть пока эта тайна о мире смертных и останется таковой.

1. Незавидная доля пойманной рыбы

Соленая вода со взбаламученным песком набилась в нос, рот и уши. Пальцы тщетно попытались нащупать опору, только сильнее запутавшись в чем-то скользком. Водоросли, осознала Сауле несколько запоздало, прежде чем мысль о том, что надо всплыть, накинулась на нее вместе с чудовищным удушением.

Звук собственного вдоха оглушил, стоило задрать голову над поверхностью неспокойной воды. Надо сказать, моря было по колено, только вот не для того, кто очнулся полулежа на дне, угодив в рыболовную сеть.

– Вставай, – Раздался точно из-под толщи воды грозный женский голос.

Сауле тряхнула головой в разные стороны, чтобы прочистить уши, и из-за нахлынувших со всех сторон звуков едва обретенное дыхание снова перехватило. Ветер свистел и ерошил волосы, густая от соли волна пенилась о шершавое дно и где-то над головой, совсем высоко драли горло чайки. Мир задрожал. Сауле закрыла глаза и сжала в охапку пучок водорослей вместе с песком, пытаясь остановить его на месте. Еще одно путешествие она не переживет. Лишь пару секунд назад Сауле моргнула в туалете стадиона и провалилась в кромешную тьму.

По правде сказать, тогда перед замызганным зеркалом, вытирая редкие унылые слезы, она горячо надеялась, что все сгинет по ее велению.

От игры в жмурки мир не сдвинулся. Солнце не померкло. Колючие водоросли впились в мякоть ладони и удерживали Сауле на месте. Где бы она ни была.

Зато теперь над Сауле возвышалась женщина. Подол ее юбки был подвязан у колен, обнажая крепкие, как молодые дубы, ноги. Если б Сауле не так сильно беспокоила палка, которая упиралась прямо в солнечное сплетение, она бы выведала у хозяйки сетей систему тренировок.

– Рыбу воруешь? – женщина уже почти нависла над Сауле.

– Ворую.

Главный принцип ведения споров по Сауле гласил: ждут признания – отрицай, оправданий – соглашайся.

– Что, из липких сетей?

– Из них самых, – она понятия не имела, что такое липкие сети. – Я вообще только из таких и ворую.

В подтверждение своих слов Сауле закивала, из-за чего в сетях, опутавших с головы до пят, забились очнувшиеся рыбины.

– Кшанка?

– Будьте здоровы.

Хозяйка сетей молча сплюнула прямо в воду. Из-за борозд морщин, уходивших глубоко в кожу, ее усталое лицо казалось высеченным из камня.

– Послушайте, женщина, – Сауле оперлась на руки и попыталась встать, – Я, бесспорно, ослеплена вашей крутостью и все такое, но мне пора.

Палка пришла в движение так неожиданно, что Сауле не успела даже зажмуриться. Окатив брызгами, палка врезалась в левую ногу.

– Ауч.

Не будь нога протезом, торчащим из-под промокших обрезанных джинс, Сауле наверняка бы согнулась от боли. Спасибо саркоме1. За это и за путевку в санаторий, в который Сауле так и не успела съездить. Уже и не съездит, потому что хозяйка сетей на этот раз занесла палку над ее головой.

Протеза головы у Сауле не было.

– Тетя Варма!

Это сказала не Сауле. И даже не золотая рыбка, которая могла бы затесаться в липких сетях.

Что желаешь, девочка? Здоровую ногу, чизбургер и пару грудастых красоток.

Это был тот, кто не знал, что если называть “тетями” кого-то, кроме сестер мамы и папы, можно повысить шансы на знакомство твоего очень мягкого лица с очень твердой палкой. Этот кто-то несся к ним со стороны пляжа.

Сауле любила бег за чувство полета. В один момент рев крови в ушах заглушает все прочие звуки, жар от взглядов соперниц обжигает лопатки и финишная лента кажется такой белой, что режет глаз, а в следующий – все исчезает. Точно до этого ты мучительно медленно поднимался в вагончике американской горки, а теперь застыл в миге перед падением, разрываясь между желанием, чтобы миг этот длился вечно, и стремлением рухнуть в пропасть.

Да, Сауле до усрачки любила бегать. И одним своим видом появившийся из ниоткуда парень эту любовь оскорблял. В движении он размахивал руками-макаронинами, а пятками загребал песок, который фонтаном разлетался у него за спиной. Кое-как добравшись до кромки воды, парень согнулся вдвое то ли из-за неправильного режима дыхания, то ли от стыда за свою технику бега, и некоторое время Сауле и хозяйка сетей могли видеть только копну спутанных темных волос.

Когда он поднял взгляд, Сауле показалось, что в самый разгар дня стало еще светлее. Виной ли были приторно-благодушные, как у ретривера, глаза или сочный фингал на левой щеке, она не решила.

– Ссоритесь? – спросил парень, и Сауле отчего-то стало стыдно.

Чтобы избавиться от непрошенного чувства, она перешла в нападение:

– Миримся. Не видишь что ли?

Парень устало вытер лоб тыльной стороной ладони. На смуглой коже остались еле-заметные черточки крови.

– Твоя?

Даже хозяйка сетей, Варма, смягчилась в его присутствии. Вон, палку воткнула в песок рядом с собой. Беглого взгляда на Сауле незнакомцу хватило, чтобы расплылся в щербатой улыбке.

– Наша.

Сауле подтвердила его слова без лишних вопросов и резких движений: очень уверенно моргнула. Сейчас она была готова примкнуть ко всем, кого не били палкой.

– Поднимайся, това, – прежде чем Сауле успела ответить, Варма схватила ее за шкирку, как котенка, и поставила на ноги. Сеть легко сползла в воду. Рыбы, и правда прилипшие к ней, как бабочки к паутине, затрепыхались. Лицо Вармы заметно вытянулось. Она перевела взгляд с Сауле на сеть и обратно.

– Иди в тень, това Даня. Располагайтесь и ждите меня.

Только сейчас Сауле заметила фигуру, которая скучающе наблюдала за ними с расстояния. Если этот Даня явно был ее ровесником, то мальчик на берегу казался не старше шестнадцати. Встретившись взглядом с Сауле, выдавившей из себя кривую улыбку, он раздражительно дернул плечами и отвернулся. Маленький говню…

– Твое? – Варма успела поднять со дна обклеенную стикерами красную трость. Взглядом, полным неприкрытого любопытства, она окинула протез, – Тонкая работа.

Сауле молча приняла трость. Теперь они с Вармой могли бы устроить дружеский матч по фехтованию.

Решив пощадить оппонентку, Сауле перехватила рукоять поудобнее и поковыляла к берегу. Даня без особых усилий поравнялся с ней, меря воду длинными, как у цапли, ногами. Заметив их приближение, мальчик вцепился в лямку сумки, которая оттягивала ему плечо. Сегодня он был вторым человеком, заподозрившим Сауле в воровстве.

Это было на два раза больше обычного.

– Ты долго.

Говорил он едва открывая рот, будто нестерпимо хотел в туалет, а идти до дома было еще очень и очень долго.

– Ромчик! – представил Даня. Непрошибаемый энтузиазм, похоже, причинял его собеседнику физическую боль.

– Рома.

Похоже, поправлять приходилось не в первый раз.

Сауле провела долгие часы в раздевалках чужих спортивных комплексов. Закончились те времена, когда гладиаторы выходили против друг друга с копьями и трезубцами. Теперь в краю Спартаков женской легкой атлетики балом правила пассивная агрессия.

Кинутое вскользь “что-то ей шортики узковаты стали” в зоне слышимости противника считалось приемом любительским и могло впечатлить разве что нежную новенькую, только перешедшую из младшей в старшую юнку. Занять чужой любимый шкафчик – уже лучше. Элемент предварительного планирования, как никак. Высший же пилотаж – заставить соперницу трепетать одним взглядом. В детстве Сауле даже получала от этого удовольствие. Смотрела, как соперница нервничает, дергается и неизбежно опускает глаза, пытаясь прикрыть мандраж излишней суетливостью сборов. И хотя потом у Сауле появилась Саша, с которой все гляделки рано или поздно превращались в игривые перемигивания (первый Настоящий Противник как первый секс, не то чтобы Сауле разбиралась в последнем), отличить дилетанта пассивной агрессии от профессионала она могла легко.

А Ромчик, чтоб его, был профессионал.

Серые глаза – лезвия – скользнули по Сауле снизу вверх, от промокших кроссовок к переносице, демонстративно не задержавшись на протезе.

“Ты будешь нас тормозить”, – говорили эти глаза. – “Мы здесь попали в полную задницу и выбираться с тобой будем дольше и труднее.”

Ауч. Это кольнуло сильней, чем Сауле думала. Она показательно переложила трость из одной руки в другую.

“Только если я не сравняю количество ног.”

“Ты мне не нравишься.”

“Тебе никто не нравится, дружище. В шестнадцать это нормально, знаешь ли, прикрывать страх быть непринятым под жирным слоем сарказма и презрения. Плавали, знаем. Тут главное вовремя остановиться, пока те немногие, что тебя еще терпят, не отвернулись. Попробуй, что ли, улыбаться хоть иногда.”

Ромчик отвел взгляд.

Как конфетку у младенца!

Весь разговор произошел за миллисекунды, так что стоящий между ними Даня ничего не заметил. Сауле невинно подмигнула поверженному противнику и назвала свое имя. Руку протягивать не стала. Все равно бы Ромчик ее не пожал.

Сладость победы испортила вода, которая при ходьбе унизительно хлюпала в гильзе протеза. В полном составе улов Вармы расположился под навесом. Здесь же, подставив брюхо лучам, проникающим через худую крышу, отдыхали после утренней ловли рыбацкие лодки.

Без зазрения совести забравшись на одну из них, Сауле поспешила стянуть протез. Следом отправились любимая красная толстовка и джинсы – влажная материя нагрелась на солнце и неприятно липла к коже. Оставшись в одних трусах и футболке, Сауле накрыла ноги. Только спрятав культю, которая уже начала неприятно пульсировать, она решилась снять силиконовый носок. Заметив на себе брезгливый или, тем более, жалостливый взгляд, Сауле бы сейчас просто схлопнулась.

Мальчикам было не до того. Даня развалился на песке, скинув майку и явно домашние тапочки. Ромчик же яростно записывал что-то в блокноте с отрывными листами, который он выудил из своей внушительной сумки.

Ветер переменился и теперь задувал прямо в спину, принеся с собой сладкий маслянистый запах, настолько тяжелый, что оседал в носу. Он показался таким чужеродным и таким знакомым одновременно, что Сауле испугалась.

– Кто-нибудь знает, где мы вообще?

Рома обернулся на голос, как встревоженный сурок.

– На пляже, – пробубнил Даня. Он уже дремал. За это Сауле с удовольствием ткнула его в плечо тростью.

– Прости. Тяжелый день, – Даня встрепенулся и сел, мгновенно превратившись в образец сосредоточенности.

Он пустился в сбивчивый, но в целом складный рассказ, то и дело отвлекаясь от основной канвы на мелкие детали. Так Сауле узнала, что Даня очутился на пляже с рассветом (“они здесь синие, можешь представить?”), что до того, как очнуться на мелководье, он ехал вдоль реки на велосипеде и скатился вниз (“жаль, велик пропал”). И что до появления Ромчика он помог Варме насобирать палок для костра. Та как раз вытащила из бесхозных сетей пару рыбин к завтраку.

– Так это не ее сети?

– Нет.

Даня покраснел, точно это его поймали на воровстве.

– И рыбой, надо полагать, она не поделилась?

– Я сам отказался, – он будто объяснял самую очевидную вещь в мире, – Это же краденое!

– Значит, за завтрак вы не дрались?

Шутка оказалась неудачной.

– Я с велосипеда упал, – невпопад перебил Даня, по-девичьи прикрывая грудь рукой. Под майкой он весь покрыт веснушками, спускающимися вниз по шее к ребрам. Поверх были гематомы. Сине-зеленые, фиолетовые, новые распускались прямо поверх старых, уже начавших желтеть.

– Зря, – чтобы не хрипеть, пришлось ущипнуть себя за ляжку, – Я б щас убила за яичницу с беконом.

Даня слишком активно закивал.

– И я.

Повисло неловкое молчание. Ромчик одарил Сауле фирменным взглядом исподлобья.

“Хорошая работа.”

Сауле опустила глаза. И без того было тошно. Чтобы хоть как-то отвлечься, она решила осмотреть навес, под которым им было приказано дожидаться. Он выглядел если не обжитым, то как минимум обитаемым. В дальнем углу темнело пятно от потухшего костра, валялись обугленные палки. Полупустая торба, иначе эту кожаную кишку назвать было нельзя, лежала на вязаном одеяле. Должно быть, оно служило Варме постелью. Торбой Сауле заинтересовалась.

Судя по тем крохам информации, что ребятам удалось выведать у Вармы, они находились недалеко от города. Чтобы увидеть его, нужно было забраться по скалисто-песчаной насыпи. Вероятней всего оттуда ветер и принес этот маслянистый запах, который нос уже почти перестал различать. Сауле не хотела думать, к чему придется привыкнуть еще. Она не хотела привыкать.

Для этого нужно было действовать. Лямка торбы легко наделась на трость. На дрожащих руках, Сауле стала подтягивать ее к себе, когда…

– Не надо! – Даня сделал страшные глаза, – Я попрошу Варму поделиться рыбой.

– Да при чем тут еда, – она снова попыталась подцепить лямку. Чужая рука мягко, но непреклонно отвела трость в сторону, – Там могут быть подсказки!

– Подсказки?

– Подсказки, ответы, кнопка с надписью “телепорт”, выбирай. Что-то, что поможет понять, что здесь вообще происходит.

Даня (тяжелый случай) только сильнее сжал трость.

– Мы можем дождаться Варму и расспросить.

– И много она вам уже рассказала?! Пока мы тут сидим, мои родители, – на середине фразы голос сломался и дрогнул. Сауле прочистила горло, – Мои родители стадион до фундамента разбирают, а папе еще на работу ехать! Вас тоже наверняка кто-то будет искать. Будет же?

– Бабушка, – Ромчик мутными глазами разглядывал разодранный до мяса заусенец, – До конца уроков еще часа три, но я не… В общем, хватятся раньше.

Сауле могла бы спросить: “Почему?” или “Кто-то прогуливал?” просто так, чтобы Ромчик не расслаблялся, но не стала.

– Двое против одного.

Прежде споры всегда разжигали азарт, но сейчас Сауле размахивала перед Даней не красной тряпкой, а белым флагом. Сил оставалось все меньше, и откажи он, пришлось бы дожидаться молчаливую Варму и задавать вопросы, ответы на которые слышать совсем не хотелось.

– А у тебя что?

Торба приземлилась на колени так неожиданно, что Сауле едва не сползла с лодки.

– Делай, что хочешь, – если Даня и хотел звучать резко, то вид побитого щенка скрадывал все впечатление. Щенка было жаль, но муки совести Сауле решила отложить на потом.

Завязки на торбе были нехитрые: плетеные нити, которые затягивались, как шнурки на толстовке и сплетались узлом. По узлу расплывалось пятно чего-то похожего на засохшую кровь. Негнущимися пальцами Сауле развязала тесьму и заглянула внутрь.

– Ну?!

– Варежки, деревяшка и тряпка, – Сауле посильней наклонилась, – Простите, вонючая тряпка.

– Дай сюда!

Ромчик выхватил торбу и бесцеремонно вытряхнул содержимое. Поверх всего уже перечисленного на покатый бок лодки упала железная бляшка. Сауле схватила ее первой. Бляшка обожгла кожу холодом, точно ее только-только достали из морозилки. Сауле еле сдержалась, чтобы от удивления не бросить ее прочь.

– Прикольно, – Сауле подкинула бляшку на ладони, привыкая к холоду. Та оказалась тяжелой и шершавой на ощупь, с тиснением в виде двух волнистых линий на одной из сторон, – Варма, похоже не слишком шикует.

Ромчик задумчиво покачал головой.

– Это не монета.

– Откуда тебе знать?

– Слишком большая, – вклинился Даня, – Она одна размером с ладонь. А если таких много, то никакого кошелька не хватит. На украшение тоже не похоже.

И правда, не наблюдалось ни крючка, ни булавки, за который бляшку можно было бы нацепить на себя. Линии, точно выведенные рукой ребенка, красоты не прибавляли. Бляшка исчерпала себя, и Сауле положила ее обратно. Пальцы слегка пристали к ледяному железу: оно отказывалось нагреваться. Настала очередь варежек или, точнее, митенок, судя по отсутствию перемычек для пальцев. В одной из них, левой, не довязанной, торчали две острые спицы. Сами митенки были синего цвета, хотя на солнце пряжа красиво отдавала фиолетовым.

– Дорогая шерсть, мягкая. Наверно, стоит больше одной монеты, – Сауле ехидно покосилась на Ромчика. Тот закатил глаза. Безразличный к обмену любезностями, Даня предположил:

– Может, здесь просто холодные зимы?

Ромчик снисходительно покачал головой.

– Может и так, – он с наслаждением растягивал слова, – И будь варежки одни, можно было бы списать их на то, что Варма готовится к холодам. Но у нас же еще есть карта!

Он кинул деревяшку, как козырную шестерку на чужой туз. Сауле и поднявшийся с места Даня склонились над ней и чуть не столкнулись лбами. Плоская поверхность вся была исцарапана, а следом затерта углем, чтобы четче выделить полосы. Море изображалось двумя волнистыми линиями, как на бляшке, а условный берег был сплошь усеян пунктирными линиями, как если бы хозяин карты отмечал перемещения чем-то с округлым кончиком. Например, спицей. Все пунктиры вели прочь, окружая по-детски нарисованный домик. Город, догадалась Сауле, прежде чем волосы дыбом встали на затылке. Название! Печатными, неуверенными буквами, но оно было подписано на чисто русском языке.

– Ратта, – буквы были знакомыми, но вот название… Хотя, это ничего не значило. Географию Сауле обычно прогуливала, как и остальные предметы. Никакая пятерка не сравнится с тяжестью медали на шее, – Слышали о таком?

Они не слышали. Больше ничего на карте подписано не было. Она изображала совсем маленький клочок земли. Сауле буквально слышала, как в ее собственной голове шевелятся ржавые шестеренки. Варежки, карманная карта – это все ровным счетом ничего не значило. Сдавшись, она пихнула Ромчика в бок, рассказывай, мол. Тот выглядел довольней кота, который наелся сметаны.

– Посмотри на то, как мы одеты, – Ромчик нарочно исключил Даню в шортах и майке из уравнения, – А теперь вспомни Варму. Как выглядят ее ноги.

Сама собой Сауле расплылась в глупой улыбке.

– Ну… Ничего такие ноги. Красивые. Для женщины ее возраста, в смысле.

– Бледные они! – Ромчик не выдержал, – Вся она бледная, даже кисти и стопы. Хотя под таким солнцем сгореть проще простого. Значит, Варма провела на пляже недостаточно долго, чтобы сгореть, но достаточно, чтобы обзавестись одеждой по погоде. Может думала, что останется на долгое время. А карта с отметками перемещений? Варма явно что-то искала. Или кого-то!

Нас! Догадалась Сауле, она искала нас. А Ромчик, набрав воздуха в легкие, продолжил:

– Если так, то она точно знает, как нам ве…

Он закашлялся и умолк. Сауле не сразу поняла, что произошло, пока боковым зрением не зацепила бледную ладонь, которая легла Ромчику аккурат на макушку.

– Она что, прямо у нас за спиной?

Даня кивнул.

– Понятно.

Что ж, умирать так умирать. Варма легко перемахнула лодку, оказавшись с ними лицом к лицу.

– Вы открыли сумку, – это был не вопрос, – И карту смогли прочесть.

– Это я.

Сауле ожидала чего угодно: от немого укора до сокрушительного удара палки, все было благороднее бегства в одних трусах. Никак не жалостливой улыбки, в которой изломились тонкие губы Вармы. Она покачала седой головой, как бабушка, которой внучка в обход мамы рассказала о двойке.

– Что еще можешь?

– Ну, – Сауле продемонстрировала прямую кисть с выставленным вверх большим пальцем. Варма следила за каждым движением. Свободная рука сгребла большой палец и дернула вверх. Палец оторвался. Рука приземлилась обратно. Палец вернулся на место. Вернулся. Оторвался. Снова вернулся. Тонкие брови Вармы медленно поползли наверх.

Со звонким шлепком Ромчик спрятал лицо в ладонях.

– Ой, да ладно, это же фокусы!

Она уже сама жалела, что это затеяла. Стряхнув удивление, Варма с молчаливой сосредоточенностью стала собирать вещи. Сауле проводила взглядом дурно пахнущий сверток, до которого они так и не добрались.

– Не шути так в городе, – Варма посильней затянула торбу.

– Почему?

В ответ Варма лишь недобро усмехнулась.

– Нож есть?

Ножа, ожидаемо, не было. Ромчик снял с сумки значок “I hate it here”.

– Пойдет.

Не поморщившись, Варма вогнала булавку в большой палец левой руки и за ненадобностью отбросила значок прочь. Выступившую каплю она втерла в узел на торбе.

– Так-то лучше, – Варма слизала оставшуюся кровь, – Можно и поговорить.

– Вопросы все те же, – Сауле не дала вступить Ромчику, который только вернулся на место, подобрав значок, – Откуда Вы знали, что мы здесь будем? И кто Вы такая?

– Не знала. Мальчик угадал, путь мой сюда был далеким. Только мое “далеко” ближе вашего, – Варма вздохнула. Видно было, как долгие разговоры ее утомляют, – Ратта – столица южного Йона. Все?

Она легко пихнула оторопевшего Даню в плечо.

– Помоги толкать лодку.

– Постойте! – Ромчик вскочил, – А карта? Вы удивились, когда мы смогли ее прочитать.

– Я ищу кое-что. Вас не касается.

Варма перекинула торбу через плечо.

– Если прочли мою карту, это значит только одно: ваш путь еще длиннее, чем мой. Больше сказать не могу.

– Да почему?!

– Потому что не знаю.

Больше Варма ничего не сказала. Сауле наспех оделась и ковыляла за лодкой, пока мальчики помогали тащить ее к воде.

Проводы были короткими. Варма сидела в лодке, смотрела то вперед, то на них троих и, кажется, решительно не знала, что делать.

– Ратта – недоброе место. Поосторожнее.

– Будем, – заверил ее Даня, – А с Вами нельзя?

– Нет.

Варма помахала на прощание и оттолкнулась палкой, как веслом. Лодка заскользила по воде, разрезая волны. Ветере переменился и задувал теперь прямо в лицо. Из-за слезящихся глаз фигурка женщины дрожала и расплывалась, как мираж в пустыне.

Может, это и был мираж, последний ночной кошмар, вызванный эпидуральной анестезией, а Сауле умерла год назад на операционном столе. Коснувшись поясницы, она почти удивилась, не нащупав катетер.

– Если это сон, он мог бы быть и поприятней.

Если на прощание мозг подсунул ей не космические приключения или хотя бы сражения на мечах, а разъезды по физиотерапевтам и психологам, то Сауле была разочарована. У нее такой скучный мозг. Хоть под конец он включил фантазию, так что в серый сон ворвались морской ветер, странные незнакомцы и песня. Ох, Сауле старалась не вспоминать о песне, но это было все равно, что сказать “не думай о розовом слоне”.

Голос Дани выдернул Сауле из глубины мыслей назад, на поверхность. Умные карие глаза на солнце блестели, как янтари. Казалось, он вот-вот заплачет.

– На сон не похоже, – просто сказал Даня, – Не в этот раз.

Сауле захотелось кинуться к нему на шею и расцеловать во все места, куда достанет. В ее случае, максимум в подбородок. “Не в этот раз” значило: я тоже видел, но сейчас не время для разговоров, значило: ты не одна. За год Сауле устала от одиночества.

– А как ты понял?

Даня смущенно почесал вихрастую макушку и опустил глаза. Он забыл тапки в тени и босой стоял на раскаленном песке.

– Очень пятки жжет.

Нервное веселье оказалось таким заразительным, что даже у Ромчика на лице показалась кособокая улыбка.

– Подождите, – он вмиг посерьезнел, – Я только понял, что у Вармы нету мизинца.

Сауле воссоздала в голове образ машущей из лодки женщины. Выходило, что Ромчик был прав. Вспомнилось лицо Вармы, наблюдающей за фокусом с пальцем.

– Кошма-ар.

Даня сочувственно похлопал ее по плечу.

– По дороге поноешь. Пошли!

Не дожидаясь их, Ромчик зашагал прочь. Сауле с утопающим в песке костылем и Даня с ошпаренными пятками поплелись следом.

2. Елуас

Преодолев склон, они оказались на просторной равнине. Ветер здесь крепчал и нетерпеливо толкал в спину, подгоняя Сауле и мальчишек в сторону Ратты. Путь к ней лежал через стада овец, щипавших жухлую поросль. Пастушки вместе с пестрыми собаками гоняли их, так что воздух дрожал от детского смеха, вперемежку с блеянием и лаем.

– Эй! – крикнул Даня, и ветер подхватил звук, эхом разнося по округе. Услышав его, пастушки стали радостно размахивать руками. Даня с тройным усердием замахал в ответ. Не удержавшись, Сауле присоединилась к нему.

Только подойдя поближе, получилось расслышать, что скандировала малышня, указывая в их сторону. “Кшанка”. Первое, что сказала Варма, когда обнаружила Сауле.

– Это они тебе, – фыркнул Ромчик.

– Сама знаю.

Побросав дела, мальчики обступили их, держа прутики наперевес. Самый высокий едва ли был Ромчику по плечо, но себе они, должно быть, казались грозными воинами на страже городских ворот.

– Кшанка, где коня потеряла?

– Высоченный, гляди! И кудри какие!

– Рубаха краснючая!

– Кшанка-рыбачка на рыбе скачет!

– Дубина, это не рыбаки. Рыбаки в море до темна.

Все до одного белобрысые и лохматые, они старались переплюнуть друг друга в колкостях. Тот, что посмелее, вышел вперед.

– Откуда пожаловали?

Даня покачал головой.

– С грубиянами не разговариваем, – он сделал вид, что собирается идти в сторону города.

– Да кто грубит, това? Она же и правда кшанка.

Командирские замашки тут же исчезли, и мальчик снова стал просто мальчиком. Босоногим и увешанным нитями бус поверх великоватой рубахи. А еще очень похожим на Андрюху. С младшим братом Сауле даже не попрощалась, он рано умчал в школу. Стало грустно, и она одернула себя: в эту степь углубляться не надо.

– Мы, может, не знаем, кто такие кшаны.

– Ну, так, – мальчик ткнул пальцем в Сауле, мол, вот же, но спорить не стал, – Кшаны на конях скачут, в степи ночуют и еще из луков стреляют. Вот.

Он насупился. Его знания о местном кочевом народе явно иссякли, и он перешел в нападение.

– Вы откуда такие, това, что о кшанах не слышали?

– Из-за моря, дубина, – подсказали из толпы.

– Да! Из-за моря, – согласилась Сауле, – Вы, мелочь, знаете, часто ли тут у вас такие как мы встречаемся?

– Сауле хотела сказать, мы оторвались от наших товарищей. Ищем кого-то умного, кто хорошо знает город.

Не прошло и секунды, как пастушки наперебой стали предлагать помощь. Дане удалось выстроить их полукругом и опросить по очереди. Провести по Ратте их никто не мог (“хозяин задерет, това”), зато рассказали про рынок, место притяжения всех чужаков. Его можно было увидеть, если подняться повыше.

– Последнее, – вклинился Ромчик. Он снова достал блокнот и печатными буквами написал “Ратта” на всю страницу, – Знаешь, что здесь написано?

Мальчик покачал головой.

– Понятно.

На прощание Даня пожал руки всем желающим (желали все), и в ответ пастушки научили их местному аналогу, которых замещал еще и приветствие. Надо было показать ладонь, с плотно прижатыми друг к другу пальцами. Только мизинец стоило оставить оттопыренным.

– Так всем видно, что ты человек, това!

Еще долго им вслед кричали и улюлюкали. Сауле обернулась, чтобы посмотреть на забравшегося на камень лохматого пастушка.

“До встречи, Андрюха!” – от прощания, пусть и запоздалого, стало легче.

Чем ближе к Ратте, тем понятнее становилось, что она не будет похожа ни на один город, в котором Сауле довелось побывать. Низкие домики из белого песчаника вырастали из земли и продолжали взбираться вверх по склону, облепляя гору, как древесные грибы – ствол.

Воротами в город служила арка из того же песчаника, которую никто не охранял. Только вот, чтобы добраться до нее, надо было пройти по мосту. Устье реки преграждало путь, вспарывая землю. Поток здесь был столь силен, что за много лет раскромсал берег на множество остров и впадал в море ревущими водопадами. Приспособился ли город к рельефу или же некогда река расколола поселение на неравные районы, заставив некоторые повиснуть над пропастью, о том уж никто Сауле не расскажет. Но в надломленности и скрывалась красота этого места. Ратта не скрывала своих шрамов.

Ковыляя по размазанной телегами и путниками дороге, Сауле устало прикрыла глаза, вздохнула и попыталась представить в деталях утро сегодняшнего дня. Вскоре и земляная дорога и пастбище поплыли очертаниями и перестали волновать ум. Хотя Сауле вообще редко давала себе время на то, чтобы притормозить и хорошенько подумать, но сейчас показалось, что отыщи она в недавнем прошлом дурные предзнаменования, то предательство мира – его внезапный переворот – станет хоть немного понятней.

***

19 сентября, то есть сегодня, началось в восемь утра. Мать заставила Сауле поехать на родимый стадион, потому что у Динары, ее мелкой сестры, областные соревнования по художественной гимнастике. Затея в целом фиговая, но вряд ли служила причиной попадания на пляж. Дорога до стадиона была выучена наизусть, пейзаж за окном истоптан воображаемым человечком, каждый раз бежавшим за папиной машиной.

Итак, как бы не хотелось свалить пропажу старых шиповок на дыру в пространстве, назвать поездку на стадион причиной загадочного перемещения было нельзя. Его можно было назвать трагедией. Потому что нельзя спустя год после саркомы со спокойным сердцем вернуться туда, где ты потратил времени больше чем на сон, еду и обычную жизнь. Место, что было для тебя единственной повседневностью.

Сердце дрогнуло, когда папа повернул на круговую дорогу, опоясывающую стадион. Как правило, до момента, когда пискнет отворенный пропуском электронный замок, проходило три бестолковые минуты. Тут папе приходилось поработать каруселью и как следует покружиться вокруг стадиона, прежде чем добраться до входа. Папа всякий раз выглядывал вперед через руль и на выдохе устало произносил: “пу-пу-пу…”.

А еще все эти три минуты в Сауле сходились в яростной битве два противоречивых чувства. Одно было протестом, отчаянным желанием свободы (то есть срочно свинтить отсюда, желательно в “Мак” через дорогу; о боже мой, да, Сауле уже чувствует на языке это благостный вкус котлетки и плавленного сыра между мягкими воздушными булочками, святые угодники, заберите все ее деньги), а второе было сторожевой собакой тщеславия Сауле. Стоило дать слабину в отношении спорта, как на шее тут же сжимались стальные челюсти. И к несчастью для Сауле – псина всегда приволакивала ее к намагниченной двери.

У стадиона они уже лет десять парковались в малоизвестной нычке – небольшой площадке у черного входа. Когда-то ее ограждал шлагбаум, но его снесли точно до Сауле, и еще помимо обломков тут осталась будка охранника с треснутым стеклом. Трещина расползлась овально-острыми лепестками от угла нижней рамы, и ей не хватало орбитальных линий, чтобы завершить сходство с паутиной. Солнце моргнуло, спрятавшись за фонарный столб лишь на миг, а затем снова резануло по глазам. В зеркальных лепестках плескалось море и дрожали на соленом ветру рыболовные сети. В ушах закричали чайки.

Сауле прилипла к окну автомобиля.

Показалось – зеркало отражало лишь тени и пыль.

В заторможенном состоянии Сауле поплелась ко входу за родителями, уже привычно огрызнувшись на предложение помощи.

“Динка написала” – ровным тоном проговорила мать, жутковато подсвечиваясь белым от экрана, – “У них там техническая задержка, можем час в буфете посидеть.”

Как знакомо. Пока семь потов ожидания с тебя не сойдет, соревнования не начнутся, хоть ты со всеми переругайся. Сауле ругалась всегда. Так нервы были прочней и настроение поднималось перед забегом. Интересно, скандалят ли хрупкие гимнастки?

Папа вздохнул, но тут же заговорщически пихнул Сауле в плечо:

“Съедим там все пирожки с мясом, а, Лель? Спасем фигуры гимнасток.”

Сауле была слишком сосредоточена на том, чтобы правильно переставлять свои полторы ноги, и от прикосновения вздрогнула. В сумраке коридора папа со своим хитрым прищуром был похож на мальчишку с фотографий из семейного альбома.

“Тогда и с картошкой тоже”, – могла бы ответить Сауле, поддавшись на заразительную улыбку. Если бы не пришлось сегодня вставать спозаранку, если бы не грозило весь день прятаться от жалостливых взглядов, если бы челка, отрезанная в истерике из-за предстоящей химии, не лезла в глаза, если бы, если бы, если бы…

Сауле покачала головой.

“Я не голодная.”

Вышагивая по дороге из желтого кирпича в компании долговязого пугала и угрюмого львенка, Сауле подумала, что съела бы с папой все пирожки мира. И голод тут вовсе был ни причем.

Буфет на весь стадион работал один и только для гостей. Сауле была убеждена, что тренеры приплачивали продавцам, чтобы те под страхом смерти не продавали запрещенку спортсменам. Но сейчас, когда запрета не было, Сауле не почувствовала желания сидеть там с родителями битый час, пока организаторы соизволят объявить о соревнованиях. Внезапно ею овладела другая мысль.

“Я к своим” – бросила она, уже поднимаясь с места.

Мысленно Сауле надеялась, что никаких “своих” она по пути не встретит. Было бы совершенно невыносимо видеть, как поменялись девчонки и какой она сама отражается в их глазах. Однако в том, чтобы поглядеть на родимый стадион, ничего страшного не было. В конце концов, администрация должна была вспомнить заслуги Сауле перед отечественным спортом и повесить, наконец, ее фото на заветную доску почета. Там на юные дарования сверху вниз глядели легенды.

Сауле побродила по закругленным как в театре коридорам, думая о том, что родимый стадион это, конечно же, не Лужники. Там все причесано, красиво, а всякий спортивный зал вызывает восторг. Здесь же атмосфера была попроще и в чем-то даже уродливая.

Например, эти квадратные белые лампы, в которых свет дергался будто в приступе эпилепсии. Зато коричневые кресла из кожзама каждый раз отзывались в сердце отрадой. Их всего-то штук десять на все здание, и оттого они всегда казались еще более вожделенными. Одно из кресел было с отвалившимся подлокотником, но благодаря этому недостатку на нем можно было вальяжно развалиться и немного вздремнуть. На правах Самой Крутой Атлетки Сауле без труда в любое время занимала это козырное место. Правда, первые пару лет пришлось попихаться локтями и подергать других желающих за хвостики. Теперь на месте кресла стояла мусорка. Видать, во время ремонта убрали, не став заморачиваться с ремонтом.

Хотя в самом деле обижаться на перемены не получалось. Вместо этого внутри светилось ощущение радости из-за того, что стадион и без ее надзора наладил жизнь. Стадиону Сауле завидовать не стала.

И вот она подошла к доске почета.

Ее повесили! Не в самой середине, но зато на уровне глаз. Так-так, и какую фотографию они взяли?

“Сволочи” – пробормотала Сауле, глядя на себя в четырнадцать лет.

Год спустя она получит звание КМС, поэтому родители на радостях разрешат покрасить волосы (но чуть-чуть). С тех пор Сауле заимела привычку носить за ушами синие пряди.

Администрация не стала портить общий вид почетной доски, где все чемпионы имели вид уныло-прилизанный, так что с доски на Сауле смотрела щекастая девочка со сжатыми в куриную жопку губами. Щекастость подчеркивали стянутые в два колоска черные волосы. Среди остальных Сауле выглядела не так солидно. Малявка какая-то.

Но никакая неудачная фотка не могла сдержать шар гордости, который рос в груди, чем дольше маленькая звездочка смотрела на Сауле с доски. Хороший взгляд. Наверное, тогда он нравился тренерам.

Беда пришла не одна, а в сопровождении брякающих об пол шиповок. Это были “свои”. Сауле с ходу разглядела двоих из группы, остальные – малышня. От ужаса, что сейчас все набросятся с вопросами (и разорвут в клочья), Сауле собиралась было с позором отступать в буфет. Но стоило пересчитать девчонок по головам, как ноги будто приросли к полу.

Саши не видно. Где же она?

Бросила?

Кто угодно, но не она.

Тревога сжала челюсти Сауле так, что заскрипели зубы.

Затылок покрылся холодным потом.

Неужели бросила?

Звонкий смех, чарующий и мелодичный, как колокольчик над дверью самой милой на свете кофейни, позволил Сауле вздохнуть свободно. Она знала лишь одного человека, который своим появлением мог устроить вокруг себя весну. Тетя Марина. Мама Саши появилась вслед за “своими” и отогнала сомнения прочь.

“Сауле!” – пропела она, и цокот ее каблучков весело отбил трель в гулком коридоре. Сауле смяли в объятьях. Шелковый шейный платок со шлейфом цветочных легких духов коснулся щеки. Сауле закрыла глаза. Теплой волной накатила нега, точно до этого тело ее было натянутой тетивой, которую наконец отпустили.

Тетя Марина отстранилась. Стало холоднее, зато Сауле смогла рассмотреть женщину. Белое платье с нарисованными птицами и красная (а какая еще) помада. Все как всегда. Ничто не изменилось в этой женщине, она ничуть не померкла – сияла ровно, как свет маяка. В ее присутствии Сауле ощущала себя еще младше, чем на портрете.

“Здрас-сте, теть Марина”.

Губы в красной помаде чмокнули воздух у ее щеки.

“Ну ты как, моя дорогая?”

“А Саша где?” – выпалила Сауле.

Тетя Марина заметно выдохнула. Она любила поболтать, и Сауле давала ей замечательную возможность – чем дольше будет длиться рассказ о дочери, тем короче неловкая пауза.

“Сейчас выйдет! Ты знаешь, у нас столько произошло за год, обязательно нужно будет встретиться и поговорить отдельно” – тетя Марина сжала ее локоть и улыбнулась. Белые зубы выглядывали между накрашенных губ, как кость при открытом переломе. Сауле прикусила щеку. Это все еще была любимая тетя Марина, которая в тай от родителей возила их с Сашкой в Мак после тренировок и пила с ними красное вино на ночевках.

“Ага, да. Супер!” – процедила Сауле, наскребав по сусекам на хоть какой-то приличный ответ.

“Значит, договорились! Про медальки свои Сашка тебе сама расскажет, хотя жалко, что вы видеться перестали. Ну ничего, наверстаете,” – тетя Марина остановилась, лишь миг обдумывая, о чем еще говорить – “Ты помнишь, мы ремонт все хотели? Ох, как намучились! Но, слава богу, все идет к логическому концу. Теперь никаких обоев с позолотой и полов похоронных. Мы с Сашкой чуть не поссорились, пока паркет выбирали, ну, ты нас знаешь” – снова смех-звон, от которого прострелило уши – “И гарнитур на кухне новый теперь, я просто нарадоваться не могу. А Сашкина комната на приличное место стала похоже. Это Леня, он-то все время у себя прибирается. Нам так помог. Такой парень золотой, повезло Сашке с ним. Вот с ним обязательно тебя познакомим, у него, может, и друг есть.”

“Да пропади пропадом этот друг” – подумала Сауле. Щебет девчонок с каждой секундой все больше напоминал угрожающий стрекот, а сахарная улыбка тети Марины обернулась солью на открытой душевной ране.

Свет маяка слепил, разговор свалялся в неразборчивую кашу. Пространство и время для Сауле сжались до ожидания момента, когда за спиной у тети Марины откроется дверь.

“Я не хочу”, – капризно подумала Сауле, – “Не надо”.

Сауле схватилась за рукоять трости, как за соломинку. Из-за двери забрезжил свет. Тогда Сауле попыталась сглотнуть и поняла, что тонет.

“Мой мир распался на части”, – она не раз слышала это в фильмах. Киношники вкладывали эти пошлые слова в уста домохозяек, которые застукали мужей в постели с секретаршами, или клерков, у которых взорвалась квартира в придачу с мебелью из Икеи. Какая брехня.

Сауле между лопаток будто протаранил нос корабля, так что бушприт вырвался через ребра. В нос ударил запах соли, и, ошалев от страха, Сауле не сразу поняла, что пахнет не кровью, а морем. Стоячий воздух коридора завибрировал от ветра, от ора перепуганных чаек, от запаха благовоний. От песни. Дикая, точно вышедшая из древних сказок песня играюче раскачивала мир. В нем, как в скорлупке, бессильно болталась Сауле.

Из рокота голосов выбивался один – звонкий девичий, надломленный, будто плачущий по возлюбленному. Запахло медом. Кто-то умирал, и в пораженном паникой мозге всплыло осознание: это же я, вот хрень. Я умираю. И еще: жаль, не увижу, как Динарка победит.

Песня застряла на одной долгой ноте, погружая Сауле в сон.

Горько забил тяжелый барабан.

Невидимые люди оплакивали ее, по ней тосковала девушка. Сауле не видела ее, но чувствовала запах меда.

Соленый ветер стих и песня оборвалась. Ритуал был исполнен.

Сауле закашлялась.

Вернулось жужжание светодиодных ламп, и вновь заговорила тетя Марина. Сауле не понимала ни слова. Она крутила головой, пытаясь распознать знакомые звуки, но никак не могла сбросить наваждение. Эхо шумящих волн еще гуляло по коридору.

Захотелось одолжить немного уверенности, хоть бы и у самой себя. Сауле повернулась к доске почета.

Старые, изможденные годами люди с пятнистой серой кожей, изрезанной морщинами так же, как трещинами сухая глина. Они смотрели на нее с фотографий победителей. Щеки юной Сауле обвисли, рот обмяк и изогнулся в мятую линию. Черные волосы казались плесневыми от зеленоватой седины.

Прежде чем рой мыслей в голове успел сформироваться в осмысленной “вот же жо…”, руки потянулись к фотографиям стариков. Сауле стала переворачивать их к стене одну за другой, одну за другой, схватив свою самой первой. Не нужно никому видеть ее такой. Мимо же мелкие ходят, родители, а тут доска уродов. Разве что подписи нету, как на сигаретной пачке: “Спорт убивает!”. Сауле нервно хихикнула, застыв с очередной карточкой в негнущихся пальцах. Та никак не хотела вставать на место.

“Что такое?” – прошептала тетя Марина, и голос ее глухо звякнул брошенным безъязыким колокольчиком.

Сауле дернулась, разбуженная звуком чужого голоса. Она огляделась. Мир моря и соленого ветра исчез, оставив во рту привкус гречишного меда. Горечь и сладость на языке. Лица чемпионов помолодели. Лица “своих” выражали недоумение и испуг. Телу вернулись силы, чтобы сбежать отсюда прочь. Подальше от людей и собственного безумия.

Скрипнул протез и трость стукнулась об пол, как копыто жеребца, готового сорваться с места.

Все расступились.

“Сауле?!”

Звук собственного имени, дрожащий радостью и удивлением, отозвался в груди. Сердце сжалось, пропуская удар, но Сауле не посмела остановится. Она любила бегать, и сейчас ноги несли ее прочь, мимо зияющего прохода в раздевалку, мимо тонкого силуэта, застывшего в холодном свете, мимо прошлого. На миг пахнуло влагой и знакомым шампунем: Саша только вышла из душа и не успела высушить волосы. Только бы не простыла.

Следующий окрик ударил в спину, но на этот раз Сауле не впустила его.

Она нашла себя, когда соревнования уже кончились. Динарка оттанцевала программу, изящно поймав ленту в полете. Зал взорвался аплодисментами. Результаты еще не огласили, но Сауле чувствовала: это победа.

Родители повскакивали с мест и хлопали громче всех. Папа свистнул, и Динарка послала в их сторону воздушный поцелуй. Сауле почувствовала, как он стекает по щеке, оставляя липкий след.

“Порадуйся за сестру.” – сквозь улыбку процедила мать, – “Лель?”

Раздражение сменилось беспокойством.

“Как себя чувствуешь?”

Тонкие пальцы потянулись к ее лбу. Сауле перехватила чужое запястье и мягко, насколько хватило терпения, отвела в сторону.

“Нормально все.”

Она встала так резко, что папа вздрогнул.

“Лелька, ну что, пойдем поздравлять?”

Без объяснений Сауле выбралась с трибун и направилась в туалет. Она боялась, что встретясь с Динаркой лицом к лицу наговорит гадостей или просто заорет во весь голос. А объяснить, почему сорвалась, не сможет. Просто день был такой. Неважный.

Туалеты в кабинках были не золотые. Вымыв руки, она оперлась на грязную раковину. Хоть что-то осталось без изменений. Сауле шмыгнула носом.

Слезы брызнули из глаз под давлением злости, которой хватило бы, чтоб небоскреб превратить в лепешку. Как все достало. Сил нет. Сауле посмотрела на свое перекошенное лицо.

На уровне глаз разбегался пучок трещин, какой бывает, если ударить кулаком по стеклу. Из кривых фрагментов на нее поглядывали тысячи крошечных Сауле, и слезы, застывшие на щеках, скромно поблескивали в тусклых лампах. Она помотала головой – микро-копии повторили за ней, но в следующий миг на маленьких лицах проступил испуг. Скрипя и сталкиваясь, трещины на зеркале ожили и потянулись к углам. Сауле увидела, как линии дробят ее тело на куски.

Мир затрясся. Хотя бы боли не было. Яростно свистели море и соленый ветер. Казалось, они вознамерились ворваться сюда на вскипевших волнах и унести Сауле прочь. Туда, где плачет по ней девушка со звонким голосом. Туда, где пахнет медом.

“Да пошло оно все к чертям. Пусть забирают.” – вот что она подумала в последний миг.

Стихия послушалась.

Надежный черно-белый кафель под ногами сложился пополам шахматной доской, а Сауле, съеденная фигура, закатилась в образовавшийся разлом.

Провалилась сквозь землю, получается.

***

Только они поднялись по мосту, набежал порыв ветра. Если нос, вслед устоявшемуся выражению, мог “слышать”, то от какофонии Раттского смрада он бы уже оглох. Соль с моря, сладость цветущих деревьев и прелых фруктов смешались с неповторимым духом лежалой рыбы. Еще и в ушах начало звенеть, будто Варма огрела ее палкой. Сауле закрыла нос рукавом и постаралась сосредоточиться.

Да, год у нее вышел, мягко сказать, неудачный, а последние пару часов так и вообще провальные (ха-ха). Но вряд ли простое нежелание жить, которое купировалось творожным сырком или визитом к психологу, стало причиной того, что родная реальность выплюнула Сауле, как потерявшую вкус жвачку. Тогда по всему миру люди пропадали бы пачками. Отчаянно не хватало выборки, и в свободную минуту Сауле собралась расспросить попутчиков об их последнем дне.

А назойливый звон все усиливался.

– Колокольчики! – восторженно выдохнул Даня. Вонь, похоже, его ничуть не беспокоила.

Стоило пересечь городские ворота, как они очутились на узкой улице. Большинство домишек оказались сложенными из шершавого белого камня. Они напирали друг на друга, как деревья в тесном лесу, борясь за землю, и притирались так близко, что между ними едва ли можно было просунуть руку. Также нагло вели себя и растения, которые пробивались даже сквозь крыши и щели в стенах.

У каждого порога висела связка металлических пластинок на цветной бечевке. Ветер плясал в них, исполняя выдуманную на ходу разноголосую симфонию. Даня только и успевал вертеть головой, разглядывая колокольчики или синие двери, сплошь украшенные резным орнаментом из скачущих лошадей.

Сауле его восторгов не разделяла. Все было слишком другим. Сама материя, из которой сотворено место, где они оказались, была производным совершенно других звезд, светило над головой наверняка носило иное имя, а люди на улицах явно не были потомками Адама и Евы.

Должно быть, так себя ощущали прошедшие сквозь стенку платяного шкафа Эдмунд и Люси, когда оказались в мире с точкой отсчета от фонарного столба. Только у местных не нашлось для Сауле добрых бобров, козьих копыт и рахат лукума. Зато на косые взгляды они не скупились. Ромчик был прав: в толпе Варму было бы легко отличить от горожан.

В Ратте, на зависть дому Таргариен, будто жили одни блондины. Загорелые, жилистые от тяжелой работы, они заплетали волосы, явный предмет гордости, в сложные косы и дреды. Бусины и ракушки в прическах бряцали при ходьбе, вторя ветряным пластинкам. В толпе светловолосых людей в легких льняных одеждах Сауле со своей красной толстовкой мозолила глаза. Даня, чуткий до ужаса, молча оттеснил ее подальше от любопытной толпы. Следуя совету пастушков, они стали забираться выше.

Наконец, они миновали район, душащий путника узкими кривыми улицами и неприязненными взглядами. Здесь было посвободнее и победнее. Воздух не был спертым, как в окружении домов, так что и воняло меньше. Дорога стала щербатой, а застройка ограничивалась парой-тройкой косых лачуг. Среди них цвели высокие изящные деревья, названия которых Сауле не знала. Розовые цветки-пуховочки трепетали на ветру, источая приятный аромат.

– Альбиция ленкоранская, – отстраненно, но с явным восторгом, произнес Ромчик, подойдя к дереву. Затем коротко глянул на них с Даней, будто что-то оценивал про себя.

– Шелковый цветок, – пояснил он, без сомнения, для тупых, – Почти все деревья наши. По крайней мере, эти я узнаю.

Ромчик сорвал одну пуховочку и бережно, как хрупкую драгоценность, прикрепил к своей сумке. Когда его лицо не выражало презрения ко всему живому, он выглядел на удивление ранимым. Сауле стало жутко интересно.

– Ты в растениях разбираешься?

Не зная, куда деть руки, Ромчик пригладил взлохмаченные волосы. Помогло не сильно.

– Я ботаник.

– Я заметила.

Перепалки с ним начинали Сауле веселить. Ромчик сильно походил на Динарку, разве что с кулаками не лез и маме пожаловаться не мог.

– У края не стойте, хорошо? – окликнул Даня.

Ладно, какая-никакая мама у них все же была.

Пятачок земли внезапно оказался смотровой площадкой, с которой открывался неплохой вид. Берег шел полукругом, так что по левую руку вдали высились сизые горы. Правее, где небо встречалось с морем, прямо из воды вырастал остров. Сизая завеса бури почти целиком скрывала его от любопытных глаз. Лодок вокруг видно не было. Рыбаки старались промышлять подальше от непогоды.

Там, где море из глубокого синего меняло цвет на бирюзовый, сети делили поверхность на сверкающие треугольники. Из-за этого прибрежные воды напоминали чешую гигантской рыбины.

Голова закружилась, и Сауле посильнее оперлась на трость. Воздуха было так много, что хотелось раскричаться, пока не потемнеет в глазах.

– Вечный, – прошептал Даня.

У Сауле вышло менее благозвучно.

– Что за хрень?!

Корабль, но не деревянный, под стать раттскому рыбачьему флоту, а настоящий железный корабль стоял на мелководье, виновато покосившись от осознания своей неуместности. Палуба, покинутая людьми, теперь была занята чайками. Они кружили вокруг, точно мухи над полуобглоданной тушей. Местных корабль нисколько не удивлял. Лодки теснились в его тени, спасаясь от палящего солнца.

– Думаешь, этот тот самый, из новостей? – Ромчик звучал одновременно напуганным и восторженным.

– Несомненно, – подтвердила Сауле, не зная никаких кораблей, кроме парохода “Титаник” и ледокола “Красин”. Не признаваться же, что последний пару месяцев, она провалялась в кровати, не открывая никаких соцсетей, кроме фикбука.

– Его украли из порта в Новороссийске, – сжалился Даня.

– Не украли! Он на кладбище кораблей стоял, а потом исчез! Среди бела дня.

В своем оживлении Ромчик казался припадочным. Не замечая, он по шажочку подходил к краю, будто близость “Вечного” могла помочь найти ответы на все вопросы.

Злая метафора не укрылась от Сауле

– То есть, в Ратту попало старое корыто и мы?

– Поясни-ка.

– Ребят, отойдите от края.

Даню никто не послушал.

– У пастушка были бусы из крышечек, а “Колу” здесь вряд ли продают. Потом этот корабль и мы, – Сауле рассмеялась. Даже для собственных ушей, это больше походило на истерику, – Это я к тому, что может быть Ратта – это одна большая вселенская свалка. И наш, не знаю, мир, называй, как хочешь, выкидывает сюда ненужные вещи. Ржаветь, так под солнышком, а?

– Ребят…

Сауле хлопнула Ромчика по плечу. Невидящими глазами он смотрел вниз и шевелил губами. Прежде чем Сауле успела разобрать слова, Ромчик шагнул в пропасть.

Ее пальцы схватили воздух там, где только что была его рука.

Даня оказался быстрее.

За шкирку он втащил Ромчика на смотровую площадку и не отпускал, пока не отволок подальше от края. Дрожащее тело подвело Сауле и отказалось двигаться с места. Не двигался и Ромчик, оставшийся лежать под шелковым деревом.

Даня беспомощно всплеснул руками.

– Что с вами такое?! Сауле…

Оцепенение спало, уступив место коктейлю из ярости и испуга.

– Что со мной такое?! Что со мной?! Да что с ним такое?!

Одним рывком она преодолела расстояние от обрыва до дерева и дернула на себя ворот ромчиковой рубашки. Ткань затрещала.

– ТЫ ЧТО СОВСЕМ ДУРНОЙ?! А?

Каждое слово сопровождалось встряской. Голова Ромчика безвольно завалилась назад.

Даня оттеснил Сауле в сторону.

– Хватит, – пальцы будто приросли к рубашке. Дане пришлось разжимать их по одному, чтобы усадить Сауле на землю и самому сесть рядом.

Буря внутри начала утихать, и Сауле обтерла губы от соплей. Она не заметила, что плакала. Дыхание рваными толчками вырывалось из груди, как кровь из раны.

– Я не ненужный.

Ровный, бесцветный тон. Утверждение, в которое сам не веришь, но продолжаешь повторять и ждешь, что это вдруг станет правдой. Как знакомо.

– Внизу ты нужен только чайкам. Хороший бы вышел обед…

– Сауле.

Она знала Даню меньше двух часов, но уже привыкла к его мягкому голосу. Сейчас в нем звучала сталь.

Как сомнамбула, Ромчик неуверенно сел. Безнадежно порванная рубашка сползла, обнажая бледную кожу. Мраморную, если бы не полосы шрамов, розовевших поверх. Будто кто-то решил вырезать имя на стволе березы. Опомнившись, Ромчик вяло попытался прикрыться.

– Держи.

Не задумываясь, Сауле стянула толстовку. Ромчик принял ее с коротким кивком и сразу надел.

– Я передумал. Там, уже когда летел. А потом на песок приземлился, – Ромчик смотрел вниз, на пальцы с разодранными заусенцами, и тут поднял взгляд. Он был штормом, заточенным в стакан, – Я же не умер, правда?

– Нет!

Выпалила Сауле. Даня, вместо ответа, прижал мальчишку к себе. Ромчик обмяк в объятиях.

– Я вообще в туалете была, не умерла же я в туалете?

Ромчик фыркнул. Похоже, стал приходить в себя, парашютист хренов.

– Это было бы тупо, – Ромчик выдержал паузу, – Для тебя в самый раз.

Сауле расхохоталась. Она чувствовала, как вновь подступают слезы, но сдержалась. Еще Даня обниматься полезет. Кстати, о нем.

– А ты у нас как “не умер”?

– М? – Даню, похоже, вопрос застал врасплох. – Я же рассказывал…

– Как ты упал с реки на велосипеде? В четыре утра? – подключился Ромчик. Глаза у него были закрыты, и он не мог видеть, как Даня сжимает свободную руку в кулак, как вытягиваются в жесткую линию его губы. Все его тело цеплялось за спокойствие.

– В четыре так в четыре! – хлопнула в ладоши Сауле прежде, чем попытаться встать. – Я бегать и раньше выходила.

Беззвучно Даня прошептал: “Спасибо.”

– Думаете, мы правда ему не нужны? Нашему миру?

Ромчик вывернулся из объятий и стал поправлять волосы, как потревоженный кот.

– Дело не в этом, – Даня размял затекшее плечо, – Мне кажется, мы сами попросили его отпустить нас. Я вот просил.

“Пусть забирают”, ага.

– А как попросить вернуться обратно?

Теория Дани успокаивала, но имела как минимум несколько дыр: почему мир отдал именно их и почему, в конце концов, в Ратту попадали и вещи тоже. Они-то попросить не могли.

– Это и предстоит узнать. Давайте, поднимайтесь. Рынок не ждет!

Встать без опоры оказалось сложно, и у Дани появился шанс, чтобы кинуться на помощь. Сауле, в порядке исключения, приняла его руку.

Прежде, чем начать спуск, она в последний раз вгляделась в проеденные ржавчиной бока “Вечного”. Сломанный и ненужный, ему было самое место на кладбище кораблей, но вот, по воле случая, нашлось последнее пристанище с вполне себе сносным видом на море. Но все же, это море было чужим.

“Выпади шанс, ты бы хотел вернуться обратно?”

– А ты?

Сауле понадобилось время, чтобы понять суть вопроса. Оказалось, Рома в порыве щедрости выудил из своего баула 0,5 негазированной воды и протягивал ей. Стараниями мальчишек бутылка уже опустела наполовину.

– Так хочешь,или что?

– Да.

Перед тем, как приложиться к горлышку, Сауле тщательно обтерла его о футболку. Они с попутчиками хоть и связаны общей бедой, делиться еще и слюнями пока не хотелось.

Добраться до рынка оказалось не просто. Мостов в Ратте было, что в Москве дорог – одни нитями паутин тянулись над пропастью, а другие врастали в дно реки подпорками из древесных стволов и были достаточно широкими, чтобы по ним ездили груженные телеги.

С центрального острова за остальными высокомерно следил дворец – своды скального белого камня, обработанного с небывалыми размахом. Крыша сверкала составленными ромбиками из цветной керамики, обожженной до стекольного блеска. Солнце танцевало за клочками облаков, и ромбики мигали будто развернутый диско-шар. Остров-дворец казался пустынным – в садах с искусственными ручьями не было ни души.

Нет, одна все же была.

Посреди пруда, выдолбленного в скале и потому в белых лучах казавшегося хрустальным, стояла девушка.

– Тоже не местная, – предположила Сауле. Издалека лица не разглядеть, зато водопад рыжих, почти рябиновых волос пятном выделялся на белом. А еще она была, без сомнений, голая.

Чего Сауле от Дани не ожидала так это того, что он будет без зазрения совести пялиться на незнакомую девушку. А, нет. Все-таки она в нем ошиблась: как только он заметил офигевший взгляд Сауле, тут же со стыдом отвернулся.

– Просто… Это, конечно, очень странно прозвучит.

Сауле и Рома одарили его красноречивым взглядом, подразумевающим язвительное “да ну?”, и тот поспешно принялся пояснять.

– Я ее, кажется, уже видел, – больше смотреть на пруд с девушкой Даня не решался, довольствуясь быстро запечатленным образом в голове.

– И где же? – начала издеваться Сауле, – На страницах глянца?

Даня вздохнул, явно мучаясь выбором между тем, что видели его глаза, и здравым смыслом. Не получив ни от нее, ни от Ромы никакой поддержки, он махнул рукой и прошептал:

– Померещилось.

Сауле дернулась от свежих воспоминаний о поющей девушке, которая “померещилась” ей так, что выбросило в иной мир. Но Сауле уже ничего не сказала. Это могло быть и совпадение, в конце концов, Рома не признался в похожем видении и никак не среагировал на замечание Дани.

Рыжеволосая иностранка осталась позади.

Остров-дворец единственный в Ратте не имел ни одного моста, и потому для них троих не представлял никакой пользы.

А в самом низу, где острова уже напоминали каменную крошку, сушу оцепил порт с кораблями-лебедями, лодками-рыбками и желтой площадью рынка. Даже сюда ветер приносил крикливый гомон моряков и торговцев, которых нагло перебивали суетящиеся чайки. Ратта была бурлящим котлом, радушно принимающим в себя и богатство местных властителей и многоликую бедность простого народа.

Портовой рынок начинался задолго до желтой площади – он просочился далеко вглубь улиц. Люди жили прямо здесь, разбивая прилавки у стен своих жилищ. Иные умудрялись торговать прямо из окон. Сауле едва успевала вертеть головой, разглядывая невиданные фрукты, аккуратные пирамидки круп, глазастых рыбин, ткани всех оттенков голубого и синего. Блеклые монеты перетекали из рук в руки, еда уютно укладывалась в соломенные корзинки, а мотки шерсти заворачивались в мятый, но чистый лен и перевязывались бечевкой. Жгли костры, над которыми рассерженно кипело варево. Сизый дым полупрозрачной взвесью наполнял и без того тесные трущобы торговых рядов.

– Д-давайте ускоримся, у моря будет полегче, – Даня прибавил шагу.

Запах, тем временем, только усилился. Он был таким же маслянистым, как на входе в город, только помноженный на сто. Его источали керамические сосуды, куда молчаливые старики вливали тягучую бесцветную жидкость и затем запирали пробками из сжатого сена. Девушки-завлекалы, распевая на разные лады, совали прохожим смоченные в жиже тряпицы. Пробники, решила Сауле.

Кроме торговцев маслами, на рынке было, кажется, сотни и сотни лавок. К кому подходить и, самое главное, что вообще спрашивать, было решительным образом не ясно.

– Нужны неместные, – предложил Ромчик. Он окончательно оправился, и его лицо снова выражало неизмеримое презрение ко всему живому, – Такие, как Варма.

А неместных здесь было прилично, от группы рыжебородых дядек, не по погоде одетых в шерсть, до смуглых восточных ребят, золота на которых было столько, что издали слепило глаза. Сауле даже заметила человека, по описанию пастушка походящего на кшана.

И никого в кроссовках, джинсах или с телефоном в руке.

– Лучше с торговцами поболтать. Они здесь каждый день сидят.

– А толку? Спорим, из всей Ратты только Варма что-то на русском сможет прочесть? Пастушки не могли.

– Ну еще им, типа, лет по шесть? Да, с тобой разницы года два, но я в их возрасте тоже с трудом читала.

– О, не сомневаюсь, – Ромчик начертил в воздухе “Р”, – Это какая буковка?

– А может! – Даня хлопнул в ладоши, так что обернулись не только Ромчик с Сауле, но и пара прохожих, – Разделимся? Так и узнать больше успеем. Если что, всегда можно вернуться на пляж и дождаться Варму.

То, что Варма не хотела, чтоб ее ждали, он не сказал. Главное правило ужастиков – не разделяться – тоже осталось за скобками. С другой стороны, кроме “Солнцестояния” Сауле не помнила фильмов, в которых монстры нападали днем.

– Класс!

– Согласен, – поддержал Ромчик, – Только чур я один.

Даня растерянно огляделся.

– А потом мы где встретимся. Здесь… Или у входа?

– Ладно, – Ромчик вздохнул, как уставшая мать одиночка, – Пойдем вместе. Часы есть?

Сауле достала телефон. Экран загорелся, и они сверили время. И у нее, и на кварцевых CASIO Ромчика было 14:28. Как быстро летело время. Сауле казалось, что с тех пор, как Варма чуть не огрела ее палкой, прошло не больше часа, а оказалось – все пять.

– Встречаемся в три, – Ромчик указал на ряды пахучих сосудов.

Сауле отсалютовала свободной от трости рукой. Прежде, чем последовать за своим проводником, Даня подмигнул ей подбитым глазом. Все же он отлично умел управляться с детьми.

Когда знакомые спины скрылись в толпе, Сауле поняла, что погорячилась. Торговцев было полным-полно, но как отделить нужного? Она бестолково покружилась на месте. Пу-бу-бу…

От приторного запаха свербило горло. Как будто Сауле заставили ложкой съесть целую банку меда. Причем, гречишного. Мать признавала только такой, будто сладость и горечь, пряник и кнут в их доме всегда должны идти рука об руку. Мысли о меде всколыхнули что-то забытое. Сауле повертела головой, словно вид рынка мог подсказать ответ, но наткнулась лишь на странный прилавок, зажатый между двумя лачугами. Ее хозяин тут же поманил к себе. А почему бы и нет, подумала Сауле.

Подойдя ближе, она поняла, что не ошиблась. Да, в обычный день Сауле посчитала бы ассортимент прилавка мусором. Но это был необычный день. При виде облизанных морем зеленых осколков, микросхем, смятой фольги и прочих бесполезных, но современных блестящих предметов, ей захотелось плясать.

– Ой, девица, не скромничай. Понравилось – бери!

Торговец напоминал крысу-альбиноса, которую скрестили с лысиной. Бледный, без тени загара и с плешивым ежиком волос. Он был Сауле ровесником, но даже с земли умудрялся смотреть на нее сверху вниз. Прям падишах свалки.

Стоило Сауле подойти, как он сделал вальяжный пас в сторону товаров. На костлявом запястье звякнул браслет.

– Приглянулось чего?

Чтобы завязать разговор, Сауле наугад схватила с прилавка будильник, на вид советский. Торговец одобрительно покивал.

– Хорошая вещь, в хозяйстве пригодится.

– И как же?

– Ну что ты, девица, – ни на секунду не растерялся торговец, – Орехи колоть! Бери, за три медных.

Сауле взвесила будильник в ладони.

– Я б взяла, – она сделала вид, что задумалась, – Только ведь врешь ты, това.

Ах, как она ввернула местное обращение! Заметно переигрывая, торговец хлопнул по прилавку.

– Как вру? Това…

Сауле не дала ему продолжить.

– Не для орехов эта штука нужна. Для музыки.

И для наглядности потрясла будильником. Вода внутри не плескалась. Хорошо. На остром лице отразилось недоумение, тут же сменившееся подобострастием. Он запричитал.

– Дурак я, дурак, – он поднял осколок зеркала и погрозил отражению пальцем. Сердце пропустило удар: на левой руке у торговца не хватало мизинца. А он все продолжал:

– Дубина Яр, не признал ученого человека! Девица подскажет Яру, зачем коробочка?

Соберись, мысленно толкнула себя Сауле. Будет время задавать вопросы.

– Ага, а ты ее продашь подороже. Не, това, так не пойдет. Будем меняться.

– На что? – торговец, Яр, смерил ее оценивающим взглядом. В мятой футболке и еще сыроватых джинсах Сауле вряд ли походила на местных богачей.

– Я тебе – музыку, ты мне – ответы.

Красноватые глаза загорелись, почуяв выгоду.

– Время – деньги, знаешь ли, – протянул Яр, – Давай сговоримся так: ты мне музыку, а я, так и быть, потешу тебя разговором и погадаю еще. Не будет музыки – отдашь обувку свою.

– По рукам!

Проворачивая рычажок позади циферблата, Сауле молилась всем богам, своим и местным, чтобы ей не пришлось встречать мальчишек босиком. Рычажок застопорился и замер. Она успела попрощаться с красными кроссами на ортопедической стельке, когда будильник в руке дернулся, как разбуженный зверек.

И зазвонил.

Яр, как ребенок, запрыгал на месте. Не зря Сауле предположила, что местные с их любовью к колокольчикам оценят этот богомерзкий звук.

– Работает! – он потянулся к будильнику, и Сауле подняла его повыше, – Научи, а?

– Не-а. У нас уговор. Сначала ответы, потом музыка.

К чести, Яр тут же переключился, даже тряпичную ветошь предложил, чтобы гостья присела. Сауле осталась стоять.

– У тебя нет пальца.

Яр хохотнул и снова захлопал по стойке. Бусинки из фольги заскакали в такт.

– А ты, девица, за словом в карман не лезешь, – он вытер выступившие слезы, – Только разве это вопрос?

– У тебя нет пальца. Почему? – повторила Сауле. Даня от ее формулировок хлопнулся бы в обморок, но сейчас не до вежливости.

Тонкие губы расплылись в крысоватой ухмылке.

– Рыбка откусила.

Он, без сомнений, врал, но Сауле все равно сменила тему. Пересчет чужих конечностей не поможет попасть домой.

– Ты часто здесь бываешь?

– Случается.

– Видел таких, как я? Чужаков?

– Иноземцев? – Яр оживился, – Полно. Северяне заглядывают. Бывает, что и с Ийлина.

Он кивнул на уже знакомых рыжих мужчин. Это было не то.

– А откуда-то подальше?

– С Цадана, – увидев недовольное лицо Сауле, Яр заискивающе улыбнулся, – Куда дальше-то, девица?

Бесполезно. Последние остатки здравого смысла подсказывали, что спрашивать, про людей из другого мира напрямую не стоило. Надежда была на мальчишек. Сколько там осталось до встречи?

Сауле оживила мобильник. Понедельник, 19 сентября. 14:42. Яр подскочил.

– Это что за вещица? Продашь?!

Она пропустила восторженные возгласы мимо ушей. Дата и время – последняя ниточка, которая связывала Сауле с родной реальностью.

Где-то там родители вместо того, чтобы праздновать победу, искали непутевую старшую дочь. Полицейская машина стояла на парковке у стадиона, и папа с повисшей на локте Динаркой в блестящем купальнике слушали, как мать ровным тоном растолковывает что-то человеку в форме. Потом она отойдет в сторону, и позвонит классруку Андрея. Алло, здравствуйте. Да, заберем его пораньше. Семейные обстоятельства.

Прежде, чем прикрикнуть на Динарку, чтобы та не стояла без куртки, мать посмотрит на экран. Дата и время поверх старого семейного фото с моря. Мать не будет смотреть слишком долго. Уберет телефон и продолжит жить. Инаят Беляева всегда была сильной женщиной.

Сильной должна быть и Сауле. Последняя попытка, решила она, и пойду к другой лавке.

– Знаешь, что тут написано? – Яр сощурился, и Сауле который раз за день затрясло. Судя по тому, как складывались его губы, он знал как минимум “п” и “о”.

– По-он-е, – он спотыкался на каждой букве, – Дальше не знаю!

От гордости Яр засветился.

– Откуда?!

Сауле гаркнула, и люди стали коситься в их сторону.

– Тише ты! Со всей Ратты стража сбежится.

– Ага, – она не извинилась, но тон сбавила, – Смог прочесть, значит, в курсе, что это за язык.

Надежда погасла, как свеча в ураган. В глазах Яра не отражалось ни одной мысли.

– Это не цермина, – заявил он, – Не единый язык, то есть.

– Откуда знаешь?

– На цермине я читать не умею.

Сауле застонала. Яр подергал ее за футболку.

– Девица, а девица. Садись, посмотрим твою судьбу, – Сауле приподняла бровь, но Яр не отступил, – Уговор дороже денег. Ты мне – музыку, я тебе – ответы и гадание.

– Да не надо, – Сауле собралась уходить, но Яр насильно усадил ее рядом. От него пахло все тем же горьким медом и солью немытого тела. Мед и соль. Мед и соль. Шторм и поющая девушка.

– Что у тебя за духи?!

Яр вздрогнул.

– Девица, ты меня в Чертог раньше срока отправить хочешь?

Сауле схватила его за плечи.

– Яр, пожалуйста, очень прошу. Знаю, ты вряд ли поймешь, но у меня был очень тяжелый день, – ее собственное безумие отражалось в глазах напротив, – А начался он с этого проклятого запаха. Так что скажи. Что. Это. Такое.

– Ладно, ладно. Туули тебя унеси, ладно, – Яр освободился из хватки, – Не знаю, откуда ты такая вылезла, девица, что не знаешь простых вещей. Но так пахнет дух. Мой дух. Как умру, вольют его в костер, а дым с ветром смешается и поднимется к небу. В Чертог.

Он потряс керамическим флаконом, подвешенным на шею за нитку.

– Прям твой?

Даже Сауле, несведущей в раттских традициях, было ясно, что флакон Яр, говоря по-научному, стырил. Не вязался украшенный лепными узорами и бирюзовой глазурью сосуд с драной засаленной рубашкой.

Своим вопросом она нанесла Яру смертельное оскорбление. Он насупился и прижал флакон к груди.

– Мой. Если дух не был дан ему, человек берет сам, – Яр наклонился к Сауле и втянул носом воздух, – Ты пахнешь пылью. Старая, застывшая душа.

Сауле усмехнулась. Год, безвылазно проведенный в четырех стенах, заставит любого покрыться паутиной. А Яр продолжал:

– Но пыль может быть придорожной. Путешествие! – Сауле сама не заметила, как втянулась в гадание. Яр, тем временем, выудил из кучи хлама мешочек, перевязанный бечевкой. И снова на узле виднелось засохшее пятнышко крови. Яр развязал его.

– Суй руку.

– Почему на веревке кровь?

Яр раздраженно потряс мешком. Внутри загремело.

– Девица, не заговаривай зубы. Суй.

Ну ладно. Сауле с опаской опустила руку в недра мешочка.

– То-то же. А теперь хватай первое, что попадется.

– Зачем? – еще чуть-чуть и Яр вцепился бы ей в горло, – Окей, окей. Молчу.

Для порядка Сауле пошерудила в мешочке, достав до дна. Ничего колючего среди хлама, к счастью, не было. Зато нашелся продолговатый камешек с ребристой каймой. Его Сауле и вытащила.

Это был зуб.

Старый и от неизвестного животного, но все же зуб. Яр три раза сплюнул на землю.

– Все так плохо?

В дурные знаки Сауле не верила. Только в хорошие. Так что спросила исключительно из любопытства.

– Ждет тебя встреча, – Яр поднял зуб и повертел, – Это клык. Значит, вцепятся крепко и не отстанут.

– Дай угадаю, чтобы отменить проклятье, нужно купить у тебя амулетик?

Яр сделал круглые глаза.

– Зачем? Судьбу не обманешь. Но можешь еще что-нибудь вытащить. Соглашайся. Взамен на удачу – твоя коробку со светом.

Телефон? Нет уж. Сауле убрала его в дальний карман, от греха подальше.

– Обойдусь. Давай лучше, учись музыку включать. Меня друзья ждут.

Она уже потянулась к будильнику, как Яр поймал ее за запястье.

– Сдурел?

– Да гляди ты, – Яр оказался хватким, и Сауле послушалась. Она посмотрела на руку. На сгибе ладони к потной коже пристало пшеничное зернышко.

– Два знака, – присвистнул Яр, – Везучая ты.

Он поднял зернышко большим пальцем.

– Сеятель будет вести тебя на пути к цели. Но прежде – опасная встреча, – он хмыкнул, – Боги любят шутить.

– Ваши боги мне не указ.

– Мне тоже, девица, – Яр пошевелил обрубком мизинца, – Только им до того дела нету.

– Расскажи об этом Сеятеле, – попросила Сауле, – Ты говорил про какого-то Туули? Это одно и тоже?

Яр снова расхохотался.

– Ой, не могу, – он схватился за ребра, – Откуда ты такая взялась!

– Из Москвы.

– Кшаночка-северяночка, – пропел Яр, – Видно, при Ирикке Теру в Моцве совсем забыли богов.

– Так расскажешь или нет, – Сауле жалела, что с ней не было Ромчика и его знаменитого блокнота. Незнакомые имена и названия утекали сквозь пальцы.

– Туули – владыка ветра. Создатель. Один из пяти, – успокоившись, начал Яр, – Он возвел единый Йон, побережье, и из песка слепил первых детей, пустив по их телам море. Оттого кровь на вкус солона.

Сауле слушала, затаив дыхание. Шум рынка отошел на второй план, и только тиканье оживших часов задавало ритм голосу торговца.

– Туули дал людям свободу, но только давно не проверял, как те распорядились подарком. Он слишком древний, чтобы ему до того было дело. А вот Сеятель – молодой бог. Щедрый.

– И какой из его подарков лучше свободы?

Яр фыркнул.

– Хлеб. Он научил людей выращивать хлеб, вести годам счет и не пить сырую воду.

Умный бог, подумала Сауле. Проснувшееся предчувствие червяком зашевелилось в желудке.

– Раз это молодой бог, то откуда он взялся?

– Откуда вообще боги берутся, – Яр откинулся на свою кучу хлама, тут же потеряв прежний ореол таинственности, – Сеятель, говорят, иномирцем был. Заявился в кшанское поселение в обличье паренька в странной одежке. Потом чудеса творить стал. Прожил сотню лет, разъезжая по Шири, да и затосковал по родному миру. И ушел.

– Ушел? – прохрипела Сауле, – Давно?

– Лет триста как. С того дня люди отсчет и ведут, – Яр обеспокоенно заглянул ей в лицо. – Девица, ты чего?

Сауле схватила его за руки и стала трясти. Зазвенели браслеты.

– Яр! Ты понимаешь, что это значит?

Она вскочила, даже без помощи трости. Тяжесть, которую Сауле прежде не замечала, упала с плеч.

– Можно вернуться!

Можно вернуться домой.

Не важно, что придется для этого сделать. Сауле стала думать, как сообщить новость мальчишкам. Подержать интригу или с ходу без подготовки закричать, когда они вернутся. Ноги звенели, как перед забегом, и без возможности рвануть с места Сауле стала ходить туда-сюда. Яр следил за ней, как кошка за мухой.

Часы, точно. Сауле поняла, что все еще держит их в руке. Объяснять Яру, как работает будильник оказалось не сложнее, чем в свое время учить Андрюху кататься на велике.

– Гляди, этот рычажок устанавливает время сейчас, а второй – когда хочешь, чтоб заиграла музыка.

Сюрприз-сюрприз, он не знал, что такое время. Сауле завела часы по-московскому, на 14:57, а сам торговец поставил будильник. До “музыки” оставалось пять минут.

Заметив, как Яр возится с механизмом, оттопырив обрубок мизинца, Сауле отвела глаза.

– Почему ты так не любишь этого Туули?

Яр отвлекся от будильника и задумчиво потянул за кольцо в правом ухе.

– Тяжело чтить родителя, если ты нелюбимый ребенок. Когда одни рубят, а вторые лежат под ножом…

– Сауле!

Даня протискивался в их сторону, возвышаясь на голову над людьми. Позади красным пятном мелькнул Ромчик. Они выбрались на пятачок земли у прилавка, и Сауле увидела, что карманы толстовки набиты грушами.

– Там такая милая женщина, – Даня достал одну и, протерев об майку, кинул Сауле. Вторая полетела Яру, – Привет!

Даня поприветствовал его, как учили пастушки, но стушевался при виде чужой калечной ладони.

– Ну, привет.

Яр подмигнул и заправил волосы за ухо. Те бессердечно остались торчать. Желтые зубы впились в грушу, и сок потек по подбородку, капая на рубаху.

– Яр – мальчишки, мальчишки – Яр, – представила Сауле, – Он предсказал мне опасную встречу и покровительство бога. Угадайте, какого?

– Вы тут гадали?

– Никогда не меняйся, Ромчик, ты чудо, – с набитым ртом пробубнила Сауле. Сообщать радостную новость на голодный желудок было кощунством.

– Могу и тебе погадать, – Яр поднялся со своей кучи мусора и подошел вплотную. Ромчик отшатнулся, – Не чувствую твоего духа.

– Потому что я моюсь.

Сауле чуть не подавилась. Яр вдруг поменялся в лице, отступив за стойку. И без того не тронутое солнцем лицо стало бескровным.

– Рома! – Даня неодобрительно покачал головой, – Ты человека обидел.

Как под гипнозом, Яр смотрел на что-то за их спинами. Боковое зрение выцепило из толпы синие пятна рубах.

– Стража, – прошептал он. И нырнул в прореху между домами. Не желая проверять судьбу, Сауле прыгнула следом.

Закуток, у которого Яр оборудовал лавку, оказался жутко узким для четверых. В бок упиралась веснушчатая коленка, а на ухо дышал Ромчик.

– Моешься, а зубы не чистишь, – просипела Сауле.

– Тихо!

Яр выглянул из-за угла.

– Какая честь, сама дружина.

Стараясь не делать лишних движений, Сауле потеснила торговца. Проклятая челка лезла в глаза. Сквозь нее она с трудом разглядела окруживших ярову лавку, а главное блеск металла на их поясах. Мечи.

Отлично.

Стражники о чем-то переговаривались.

– Он пять ночей тут сидел. Заработать пытался, – белобородый среди троих без сомнений был старшим.

– На что? – парнишка, явно стражник-стажер. Третий, которого Сауле с легкой руки окрестила Главным Говнюком, пнул прилавок, так что тот разлетелся на доски. Яр вздрогнул.

– Ясно на что. Все они, нелюди, на север ползут, а дозору взятку надо.

– Так ты ж сам только с дозора.

Наслушавшись, Сауле нырнула обратно.

– Ты че, аферист?!

Со всех сторон зашикали.

– Он в розыске, – прошипела она, – Нас же всех загребут.

– Я вас с собой не звал. Если вы с тамгой, чего прятаться полезли?

– Яр, Сауле, пожалуйста, – взмолился Даня.

Вовремя, потому что за углом послышался шорох сапог по хламу. Сауле перестала дышать. Она была ближе всех к краю, и запах, исходящий от стражника, защекотал ноздри. Его дух, видимо, вонял псиной и хвоей. Хоть бы не чихнуть.

– Натаскал же, – Главный Говнюк подковырнул мусор. Если бы Сауле захотела, то могла легко коснуться его плеча.

– Мехто, не стой, – окликнул Старший, – Опросим лавочников, может, видели чего.

– А потом обедать, – гоготнул Мехто.

– Все еда на уме.

Мехто ничего не ответил и насвистывая пошел назад. Даня выдохнул Сауле в затылок. Она обернулась, разминая затекшую шею.

Крыши лачуг нависали над их укрытием внахлест, не пуская солнечные лучи. В полумраке выделялся один только Яр, одетый в белое, и еще кварцевые часы на запястье Ромчика. Он как раз привычным жестом поправлял прическу.

– Пронесло, – Даня принюхался, – Так медом пахнет.

Циферблат оказался перед глазами у Сауле. Она прищурилась.

– Это от меня, – промурчал Яр.

Стрелки светились желтоватым неоном, замерев на положенном месте.

– Фу.

Ромчик засунул руки в карманы, но Сауле успела разглядеть время.

Три минуты четвертого.

Не надо, подумала Сауле, я и так не сплю.

Будильник, глухой к ее просьбе, зазвонил. Яр вынул его его из кармана и швырнул Сауле.

– Отключи!

Сауле кинула обратно.

– Я-я… Я не умею!

Вернувшись к Яру, звонок дернулся последний раз и затих сам. Поздно. Кто-то спотыкаясь бежал в сторону закутка. Даня выбрался вперед, когда из-за угла показался перепуганный стражник-стажер. Он сам не ожидал встречи и замер, для уверенности цепляясь за рукоять меча в ножнах.

– Пожалуйста, – Даня приложил палец к губам.

Стражник растерянно захлопал глазами.

– Хорош копаться!

Голос Мехто привел его в чувство.

– Они здесь! – в эту же секунду Яр рванул. Чуть не сбив Даню и стражника с ног, он пронесся прочь. Сауле дернулась в освободившийся проход, но дорогу преградил подоспевший Старший. Мехто, тяжело дыша, появился следом.

– Бросил вас дружочек, – он сплюнул под ноги, – Не печальтесь. Мы-то уж вас не оставим.

Опасная встреча, ага. Все же, надо было взять амулет.

Их пинками вытолкали наружу и поставили к стенке. Хорошо, расстрела можно не бояться, подумала Сауле, прижатая щекой к каменной кладке. Стражники по очереди ощупали их, отняли сумку у Ромчика и рассыпали груши.

– Обернуться! – скомандовал Мехто.

Они обернулись.

– Руки.

По кивку Старшего, стажер стал считать пальцы. Когда дошла очередь Сауле, она показала только левую. Потому что, ну, знаете, трость. Стажер потянул за мизинец, будто проверяя на подлинность. Вспомнился папин мерзкий розыгрыш, и губы сами сложились в нервной ухмылке.

– Смешно, кшанка? – когда Мехто шел, пузо опережало его на два шага, – Давай пальчики.

– У нее все на месте, – стажер уже переключился на Ромчика.

Тыльной стороной меча Мехто постучал по протезу.