Читать онлайн Преданные бесплатно
Глава 1. Пролог. Из дневника Ноэля Карель
Из дневника Ноэля Карель
23.06.1996, вечер 23 часа 30 минут. Санкт-Петербург.
Я все еще здесь. В городе на Неве.
В пятницу и субботу ничего выдающегося не происходило (рутина!): поездки в лаборатории, общение с инженерами и технологами.
А сегодня произошло замечательное событие: я встретил Ее. Совсем не зря я отказался от русской бани и вечеринки с друзьями в пользу прогулки по городу. Бывший Ленинград, ныне Санкт-Петербург или, как его называют местные, Питер производит двойственное впечатление: уникальная архитектура и великолепные памятники – с одной стороны, и унылость и обшарпанность – с другой. Да, работы русским предстоит много, город надо приводить в надлежащий вид.
Пройдя километра два по Невскому, я решил завернуть на набережную канала Грибоедова (был такой русский писатель и дипломат), где продают разные народные сувениры; здесь я задержался и накупил свистулек и две матрешки. Затем пошел в Екатерининский сад: там собираются уличные художники. Они бывают в саду и по будням, но в воскресенье их особенно много. Еще больше зевак и туристов. Захотелось посмотреть на работы питерских живописцев. Промелькнула мысль: «Почему бы не сделать свой портрет? Будет отличная память о северной столице России».
Иду, присматриваюсь к портретистам и их работам. Кому-то из них удается схватить «натуру», кому-то не очень. Около художника-шаржиста ажиотаж. Мне такая манера рисования не нравится, однако собравшиеся, видимо, не разделяют моего мнения: очередь «за портретами» и бесшабашное настроение, визги и пляски окружающих привлекают остальных прохожих. Надо сказать, что парень рисует лихо! И шаржи выходят милыми, смешными и необидными.
Прохожу дальше. Слышу английский язык. Американцы. Их манеру разговаривать и своеобразный (не британский) акцент я хорошо знаю. Молодой американец позирует художнице. Переговаривается со своей спутницей, стоящей напротив. Она заглядывает через плечо художницы, причмокивает языком и показывает большой палец вверх. Ей нравится, как девушка рисует. Мне тоже нравится.
Я останавливаюсь. Наблюдаю, как она работает. Смотрю на портрет и на «натуру». Сходство потрясающее. Но есть еще что-то в портрете, кроме сходства. Какая-то магия. Наконец, я обращаю внимания на саму девушку-художницу. И уже не могу оторвать от нее взгляд. Она не все время рисует, иногда задумывается и так мило наклоняет голову, как будто размышляет: так взмахнуть кисточкой или эдак. Потом снова рисует, покусывая нижнюю губу.
Charmante! Très charmante!
Не могу сказать, что она красавица. Очень приятная, да. Но в России столько красивых женских лиц! Глаза разбегаются… одна другой краше. Эта совсем другая: трогательная в своей простоте. Зеленоглазая русая девушка с типично славянским лицом. И талантливая. Таким, каким она увидела американца, это… я бы сказал, что она вытащила из него все потаенное. Он смешлив – а на портрете глаза отчего-то грустят, и полуулыбка намекает, что «натурщик» на самом деле не так-то прост и открыт, каким хочет казаться. У американца светлые вьющиеся волосы до плеч – а на портрете шевелюра темнее и короче. В общем, американец получился красивым, эффектным и скрытным.
Когда он увидел свой портрет, он даже как-то растерялся, сказал девушке, что она не только талантливый художник, но и хороший психолог. Она не совсем поняла его быструю американскую речь, наверное, восприняла его слова не как похвалу, а как недовольство и расстроилась. Но он заверил ее, что очень доволен, и добавил к оговоренной сумме чаевые.
Пока они разговаривали, я уселся на стул для натурщиков. Интересно, каким она увидит меня?
– О, француз! – засмеялась девушка. – Вчера у меня уже был француз. Из Бордо. А вы откуда?
– Я бретонец. Но сейчас живу в Париже. А вы прилично говорите по-французски.
– Учила в школе. Потом выбрала французский в институте. Но, знаете, я все равно путаюсь в артиклях, – она смеялась, – и еще м-м-м… как сказать… вот, например, кисточка, – она подняла кисточку, которой рисовала портреты, – у нас женского рода, а у вас мужского. Или, вот, полотно. У нас среднего рода, а у вас женского, – она снова рассмеялась. – Еще картина. Ну вот скажите, как может быть картина мужского рода? А? «Ан табло»! У вас «табло» – картина – мужского рода. Это же невозможно запомнить.
– Но вы отлично справляетесь.
– Приходится.
Я все время улыбался. Мои губы были как будто натянуты к ушам. Мне так нравился ее милый разговор!
– Так… – она задумалась. – Для вас черный цвет не подойдет. Пожалуй, коричневый! Да, это будет в самый раз.
– А как называется техника, в которой вы рисуете?
– Су-ухая кисть… – протянула она медленно. Она уже начала набрасывать контуры, и я понял, что дальнейшие вопросы будут ее отвлекать.
Пока она рисовала, пришло осознание: я влюбляюсь в эту русскую художницу. И понимаю, что хочу ее забрать с собой во Францию, хочу с ней жить, иметь детей. Не знаю, обрадуется ли Филипп, родители… Но это не имеет значения. Любой ценой! Она мне нужна.
«Послушай, дружище… – ворчал мой внутренний голос. – Ты готов жениться на незнакомке?» – «Почему нет? – отвечал я ему. – Что в этом плохого?» – «Но ты ничего о ней не знаешь». – «Я узнаю». – «Она тоже ничего о тебе не знает. У тебя сын и… тяготеет странная смерть Амели. Ты не справишься». – «Ах, оставь!» – «А как же Амели? Она всегда с тобой…» – «Прошло пять лет. Пора начинать новую жизнь».
Так я вел диалог сам с собой, пока она рисовала мой портрет.
– Как вас зовут, мадемуазель?
– Анна, – просто ответила она, прикусив губу и сосредоточившись над какой-то деталью.
А между тем около нас проходили люди и обязательно задерживались, поглядывая на портрет и на меня, натурщика. По их удивленным и восторженным лицам (какая жалость, я плохо понимаю русский язык) я догадался, что мой портрет вызывает неоднозначную реакцию. Интересно почему? Что такого она увидела во мне?..
– Я закончила, – вдруг сказала Анна.
Жаль, потому что я готов был позировать всю ночь. Тем более, что июньские ночи в Санкт-Петербурге белые.
– Э-э-э… прежде чем я увижу свой портрет, я хотел бы вас пригласить на ужин. Сегодня вечером.
Анна, видимо, не совсем поняла, что я сказал, и мне пришлось повторить.
– А если я откажусь, вы не расплатитесь за работу?
– Как можно? Конечно, расплачусь.
– Я не знаю… Я не привыкла так.
– Почему? Что плохого в том, что мужчина приглашает девушку на ужин?
– Хорошо, я соглашусь, если… только ужин. – Она была смущена и подбирала слова. – Если вы рассчитываете на большее, то – нет.
– Только ужин! – робко подтвердил я. Честно говоря, в тот момент я и не предполагал чего-то большего.
Моя невольная растерянность ее позабавила.
– Ладно, – улыбнулась она. – Завтра. Сегодня я еще немного поработаю.
– Но уже ночь.
– Белая ночь. Я люблю работать в это время.
– А где я вас завтра найду? – озадаченно спросил я. Вдруг она не придет?
Мой испуганный голос снова ее развеселил.
– Здесь. Приходите в семь вечера. Завтра понедельник, будет не так много желающих позировать.
– Я приду.
– А портрет свой вы забирать будете?
– Естественно!
– Тогда смотрите. Вот, месье, ваш портрет.
Сначала мне показалось, что это не я. Анна пошутила и показала мне кого-то другого. Я был ошарашен, смотрел на портрет и прозревал: это я! Только другой. Непохожий и одновременно истинный «Я».
Видя мое удивление, Анна озадаченно спросила:
– Вам не нравится?
– Нравится, – глухо ответил я. – Я впечатлен. Анна, вы настоящий художник.
Я достал из портмоне рубли, начал считать. Кажется, у меня не хватало. Надо было больше взять наличных. Но в городе криминальная обстановка, позавчера у одного нашего коллеги свистнули кошелек. В другом отделе портмоне лежали франки. «Возьмете франки?» – «Да, у нас меняют, спасибо».
А к ней уже подсела девушка. Совсем молоденькая, наверное, школьница. С огромными синими глазами, каштановыми волосами, собранными в узел. А потом она распустил волосы… Ох! Красивая. Очень красивая девушка. Она какое-то время следила за работой Анны, пока та меня рисовала, потом открыла свой блокнот и делала наброски карандашом. Мне показалось, что синеглазка тоже художница. Они о чем-то переговорили, и Анна начала ее рисовать… Возле них крутились молодые парни. Мне стало завидно: парни были веселые и беззаботные, молодые и привлекательные. В свои тридцать три я выглядел стариком по сравнению с ними. Я решил, что на этом празднике жизни я лишний…
Какое все-таки чудо – эти белые ночи! Смотрю в окно: крыши Санкт-Петербурга. Невдалеке виден купол Исаакиевского собора. А передо мной – портрет незнакомого меня. На рисунке заурядный человек невыразительной внешности. Только глаза! Анна разглядела, что внутри этого неприметного человека бушуют страсти. Неужели я такой и есть?
Значит, мне предстоит большая работа, чтобы завоевать эту девушку. Моя неброская внешность ее не впечатлила, это понятно. И вряд ли здесь, в своем городе, она сможет разглядеть во мне нечто более важное, чем внешность. А вот в Париже! В Париже я смогу покорить ее сердце. В Париже нет белых чарующих ночей, но есть нечто иное – парижский шарм. А еще я покажу ей Бретань. И многое другое. Необходимо время…
Два часа ночи. За окном светло. Удивительный город! Удивительные люди, непохожие на нас, французов. Здесь много красивых лиц; русские немного наивные, гостеприимные и открытые, но, если им что-то не нравится, они говорят об этом прямо. Даже сердятся. Кажется, что они проявляют агрессию. Но это не так, это просто их сущность: и радоваться, и проявлять недовольство открыто. В Париже так себя вести не принято.
Глаза слипаются. С мыслью о русской художнице Анне я засыпаю. Завтра мы увидимся снова…
Глава 2. Париж. Наши дни
Париж. Наши дни.
Анна Карель прошла паспортный контроль, досмотр ручной клади и расположилась в зале ожидания аэропорта Шарль-де-Голль. Она настроилась на долгий вояж. Сначала Стамбул. Затем предстоит провести около пяти часов в транзитной зоне. Из-за дурацких санкций попасть в Москву прямым рейсом сейчас нет возможности, приходится искать варианты с пересадками.
Рейс ранний; в ожидании приглашения на посадку пассажиры дремлют, облокотившись на спинки кресел. Анна пристроилась на сиденье прямо перед стойкой регистрации: в числе первых можно зайти на борт самолета.
Как же медленно идет время. До посадки оставалось еще полчаса.
Тревога и подавленность не оставляли ее. Череда необъяснимых событий, разыгравшихся вокруг, не прекращалась вот уже шестой месяц. Жизнь Анны превратилась в нереальную, запутанную, бесконечную драму. С ней происходило нечто совершенно немыслимое. И осознать, почему все это происходит, ей не удавалось, как она ни старалась. Поначалу было страшно; и страх от сознания своего одиночества и непонимания происходящего, страх перед неизвестным и могущественным кем-то или чем-то преследовал ее. Потом страх утих и появилось безразличие. Потом тоска.
Полгода назад судьба послала Анне Карель, урожденной Верещагиной, испытания. Двадцать шесть лет счастливой и безбедной семейной жизни завершились в одночасье. Она бы стойко преодолела свалившиеся на нее невзгоды и несчастья, если бы не одно «но»: все, что случилось с ней за эти месяцы, произошло не по воле Случая или зигзагов Судьбы, а по чьему-то злому велению. Она осознала это достаточно четко. Кто-то (сам дьявол, видимо) по необъяснимой причине стал ее преследовать. Если бы Он (кто – Он?) просто убил ее, то пусть бы так и случилось. Но Он действовал более изощрено: причинял зло тем, кого она любит, наслаждаясь ее страданиями.
Она не понимала, по какой причине этот «кто-то» так поступает с ней.
Все началось со смерти мужа. Любимого мужа. Счастливая жизнь закончилась в один момент.
С Ноэлем Анна прожила двадцать шесть лет. Познакомившись с милым французом в Санкт-Петербурге в июне девяносто шестого года, она поначалу не восприняла его ухаживания всерьез. На тот момент, будучи студенткой последнего курса российской Академии художеств (только-только были сданы экзамены летней сессии), Анна, как и большинство студентов-художников, подрабатывала портретистом на улицах города. Ноэль приехал в северную столицу в командировку: французская фирма сотрудничала с российскими компаниями в области биотехнологий.
Гуляя по питерским улицам, Ноэль застрял в Екатерининском саду и наблюдал за работой художников. Портреты Анны ему понравились больше всего: кроме внешнего сходства, в ее работах было еще нечто, чего он не мог объяснить. Как только Анна закончила писать портрет заезжего туриста, Ноэль плюхнулся на освободившийся стул.
Позже он рассказывал друзьям, что влюбился в русскую художницу именно в тот момент, когда позировал ей. Ему нравилась роль натурщика, и он отчаянно хотел продлить этот момент… Потом пригласил симпатичную девушку в ресторан, сообщил, что вдовец (в тридцать-то лет!) и воспитывает маленького сына. Анна не поверила, решила, что он «давит на жалость», и никаких романтических свиданий не позволила. Надо сказать, что француз и не настаивал на более смелых отношениях. Однако, вернувшись во Францию, Ноэль девушку не забыл, часто звонил и приглашал в гости. И Анна приглашение приняла. Когда еще будет возможность увидеть Париж?
Жил Ноэль в богатом предместье французской столицы в большом доме (французы называют такие дома виллами) с видом на средневековый замок. К тому же оказалось, что Ноэль Карель действительно вдовец, а сыну – милому, подвижному и любознательному мальчику Филиппу недавно исполнилось пять лет.
Приятный, умный, нежный и немного наивный француз покорил ее сердце. В следующий раз Анна въехала во Францию с визой невесты. На церемонию бракосочетания пришли старенькие родители Ноэля (он был поздним ребенком, матери в то время исполнилось семьдесят два, отцу – около восьмидесяти), четверо друзей Ноэля и месье мэр с супругой. Поженившись в мэрии городка, они вместе с немногочисленными гостями отправились в ресторан и отметили радостное событие.
Друзья не оценили выбор Ноэля (какая-то непонятная русская!), а родители и мэр были в восторге: красавица, умница, вполне сносно изъясняется по-французски. Никакого секрета: в школе и институте Анна изучала французский, и вот поди ж ты – пригодился!
А дальше началась счастливая жизнь. Омрачало семейную пару лишь отсутствие совместных детей. Два года после свадьбы они вовсю старались! Потом решили испытать новые медицинские технологии – искусственное оплодотворение. Они пробовали, пробовали и пробовали… Но почему-то долгожданная беременность не наступала. Через три года консультаций специалистов и многочисленных попыток забеременеть Анна сказала: «Хватит, я устала. Есть Филипп. По каким-то причинам Господь не хочет, чтобы у нас были еще дети. А если суждено, дети появятся без всяких технологий». Она смирилась. Или убедила себя, что смирилась. Она стала заботливой и любящей мамой для Филиппа, а его дочурку Лею Анна полюбила как свою родную внучку.
Мир перевернулся в одно мгновение. Все стало по-другому с уходом Ноэля. Хотя нет. Гибель мужа – это было уже следующее событие.
Сначала ее избили на улице. Били сильно, но явно не с целью убить, а просто напугать. Как только она более-менее выкарабкалась и физически, и психологически, следующий удар – убийство мужа – свалил ее с ног и в прямом, и в переносном смысле. Похоронив Ноэля и не зная, куда себя деть от горя, она столкнулась с новым испытанием: жандармерия заподозрила ее в убийстве собственного мужа. Ее! Анну! Это немыслимо. Ее допрашивали и задержали на несколько дней. Потом отпустили (у офицера судебной полиции не было прямых доказательств ее вины), но – она чувствовала! – подозрения с нее не сняли. Слухи поползли по их небольшому городку, и уже соседи стали сторониться ее. И лишь пасынок Филипп не давал в обиду свою «вторую маму».
Но случилась новая беда. Авария.
После смерти Ноэля Филипп с семьей часто наведывались к ней на уикенд. В тот субботний вечер Леа осталась ночевать у мами́, а взрослые после ужина уехали. На повороте у автомобиля отвалилось заднее колесо, машина ушла в занос. К счастью, Филипп и Жанет отделались легкими травмами. От дорожных аварий никто не застрахован, и поначалу все объяснили неисправность простой случайностью. Однако в данном случае пострадал еще один автомобиль (колесо вылетело на встречку), и страховщики начали расследование. Они обнаружили, что на левом заднем колесе у машины Филиппа не были затянуты болты! Значит, кто-то, пока они оставались в доме у Анны, смог пробраться на территорию виллы и раскрутить болты. Или он сделал это раньше. Большая удача, что в машине не оказалось ребенка! На что рассчитывал злоумышленник? Он планировал новое убийство?!
Снова подозрение пало на нее. Начались допросы и, самое мучительное, – отчуждение Филиппа. Неужели он поверил, что она могла так поступить с ним? Анна любила пасынка как собственного ребенка, а уж во внучке Лее так и вовсе души не чаяла.
Она пыталась объяснить полиции, что ей нет смысла убивать своих близких. Зачем ей это нужно?
Как зачем? – Наследство! Вилла в престижном городке под Парижем! Дом в Бретани!
Ответ инспектора привел ее в замешательство. Очевидный для следствия мотив убийства казался ей отвратительным. Убить собственного мужа, организовать покушение на пасынка! И все для того, чтобы стать единоличной владелицей виллы? Так она была ею! При живом и любимом муже. Двадцать семь лет она жила в богатом и красивом доме Ноэля, была его хозяйкой и душой.
После разговора с офицером судебной полиции Анна решила отказаться от недвижимости. Вилла принадлежала Анне по праву «узуфрукта» – личного пользования пожизненно (об этом позаботился Ноэль, нотариально заверив несколько лет назад соответствующий документ). Собственником дома по праву наследования оставался Филипп, но пользоваться им он мог лишь после ее смерти. Анна решила отказаться от своего права. Было немного жаль расставаться с дорогим сердцу домом, но, в конце концов, отношения с Филиппом и возможность видеться с Леей были для нее значительно важнее, чем проживание на роскошной вилле.
Анна переехала в свою небольшую квартирку, которую купил для нее Ноэль еще до свадьбы.
Филипп был удивлен ее решением и обрадован: поступок Анны развеял его сомнения в отношении «второй мамы». Теперь их общению ничто больше не мешало. Он даже попросил прощения за то, что усомнился в ней, и предложил оставаться в доме столько, сколько она пожелает. Как-никак это ее дом, а у него есть отличная квартира в Париже и останется владение в Бретани, недалеко от моря. Но Анна от предложения отказалась.
Однако странности не закончились. Ей стали присылать букеты роз. Иногда с непонятными сообщениями внутри. И если поначалу чья-то игра с розами лишь забавляла ее, то впоследствии ей стало страшно. Чего добиваются эти таинственные отправители? Они хотят ее напугать? Свести с ума? Вот ведь… они явно не хотят ее убивать, нет. Это Анна поняла. Значит, довести до сумасшествия? Кто эти люди, и зачем они это делают?
Конечно, ей очень хотелось найти объяснение всей этой фантасмагории, хотелось найти и покарать убийцу мужа и того, кто покушался на жизнь ее пасынка. Но следствие велось медленно и безуспешно, а на все заявления об угрозах в ее адрес полиция отвечала невнятно. И Анна решила уехать из страны, в которой прожила четверть века. Хотя бы на время. Уж в России-то, у мамы, ее не достанут!
До посадки осталось несколько минут. К стойке подошли два стюарда и два агента транспортной полиции. Стюарды занялись привычным делом: настройкой компьютеров для идентификации пассажиров и регистрации посадочных билетов; полицейские сверяли какие-то бумаги с данными на мониторе. Пассажиры принялись выстраиваться в очередь на посадку в самолет. Анна тоже встала с места.
Полицейские окинули взглядом очередь и направились к ней, Анне.
– Мадам Карель? – спросил один из них.
– Да, это я.
– Сожалеем, мадам, но вы должны пройти с нами.
– Э-э-э… – от неожиданности Анна снова опустилась в кресло. – Что случилось, господа?
– Пожалуйста, возьмите свои вещи и следуйте за нами. – Тихо, но властно, сказал офицер, наклонившись к ней. Судя по полоскам на шевроне – лейтенант. – Не надо истерик.
– Я не истерю, месье. Надеюсь, это ненадолго? Мой самолет отправляется через полчаса.
– Не уверен, что вы сможете полететь этим рейсом. Пройдемте! – настаивал он.
– Но мой багаж? Я сдала багаж…
– Он ждет вас в отделении полиции аэропорта, – ответил ей второй полицейский, сержант. Он был не столь резок и смотрел на нее даже несколько сочувственно.
Анна поняла, что сопротивление бесполезно, покорно встала и пошла за лейтенантом. Сержант взял ее рюкзак и шел сзади.
Что произошло? В чем ее обвинят на этот раз? У нее не было сил сопротивляться. И не было сил подумать, как себя защитить. Она ни в чем не виновата, но последние полгода вынуждена постоянно оправдываться.
Покинув зону вылета, они втроем спустились на лифте, прошли в «неконтролируемую» часть аэропорта и остановились у металлических дверей. Лейтенант прислонил магнитную карточку к диску на двери. «Проходите», – отрезал он. Сержант передал ей рюкзак и пожелал удачи. Он остался по ту сторону. Жаль, что он не зашел вместе с ними. Этот парень был настроен не так агрессивно, он мог бы поддержать ее. Хотя бы улыбкой. Ей так не хватало сейчас простой человеческой улыбки.
Анна прошла в комнату, увидела в углу свой большой, перевязанный разноцветной лентой, чемодан, перевела взгляд на троих мужчин и женщину, находившихся в комнате, и – сюрприз! – увидела знакомое лицо. Это был офицер судебной полиции Малих Заки, который вел дело ее мужа. Именно благодаря ему Анну тогда отпустили из-под стражи. Следственный судья согласился с доводами Заки, что для ее ареста у полиции нет оснований, так как доказательств причастности мадам Карель к преступлению недостаточно.
Малих Заки – красивый мужчина. Имя у него арабское, которое удивительно ему подходило. (Анна с мужем несколько раз по три-четыре месяца жили в Ливане и Алжире, арабский язык она понимала и даже могла поговорить на бытовые темы, поэтому у нее было много знакомых среди жителей Магриба.) Заки принадлежал этнической группе кабилов. Серо-голубые глаза и более светлая кожа говорили о его берберском происхождении. Его родной язык был кабильский. Однако и арабским он владел отлично.
Во время расследования Заки отнесся к ней и ее истории с пониманием: разговаривали они много, иногда не по делу, а просто о жизни. А в последний раз (оказалось, что не в последний, сегодня они вновь встретились) он даже посочувствовал ей. Тогда Анне показалось, что он поверил ее рассказам о неких неизвестных людях, которые желают ей зла. Заки пообещал, что дело о смерти мужа не закроют и будут продолжать искать убийцу. А ведь существовали еще и те, кто покушался на жизнь Филиппа, кто избил ее и кто присылал букеты с записками. А может, это одни и те же люди?
И вот сейчас Малих Заки здесь. Значит, случилось что-то неординарное. Неужели, нашли убийцу Ноэля?
Анна взглянула в серо-голубые глаза месье Заки, и внутри у нее что-то словно оборвалось.
– Если вы здесь, месье, в семь утра, в аэропорту, значит, случилось что-то… – она искала слово, – м-м-м… серьезное. Что? Пожар? Катастрофа? Кого-то убили? – Она начала кричать. Нервы не выдерживали. – Зачем вы сняли меня с рейса? В чем на этот раз вы хотите меня обвинить?
– Успокойтесь, Анна. Хотите воды?
– Хочу.
Второй полицейский принес ей пластиковый стаканчик с водой из кулера. Она отхлебнула, отставила стакан. Он хотел его забрать, но Анна покачала головой: оставьте!
– Итак? – она ждала.
– Расскажите, как прошел вчерашний вечер, Анна.
– Вчерашний вечер? – она удивилась. – А что именно вас интересует?
– Все. У вас были гости, не так ли?
– Гости? Вы имеете в виду Жанет и Лею? Это не гости. Это мои родные люди. Вы о них спрашиваете?
– Да. Во сколько они пришли, ушли?
– А что случилось, месье Заки?
– Ответьте, Анна, на мой вопрос, – мягко попросил он ее.
– Они приехали около шести… наверное. Мы ужинали в семь, разговаривали. Потом они уехали. Обычно Лея остается по субботам у меня ночевать. Мы любим проводить время вместе. Я ей читаю, мы играем, – она чуть смягчила тон. – Но так как я уезжала утром, девочка со мной не осталась. Это все.
– В котором часу они уехали?
Анна хотела спросить, зачем он задает эти дурацкие вопросы, но осеклась, видя, как напрягся взгляд Малиха Заки.
– В девять, – глухо ответила она и добавила: – Может, в четверть десятого. Они недолго оставались. Малышка рано ложится спать. Хотя им недалеко ехать.
Она говорила отрывисто. Только бы ничего не случилось с девочками! Только бы ничего не случилось!
– А потом? Они уехали, я понял. Что было дальше? Вы начали собирать багаж для отъезда?
– Багаж? Собирать?
Что за вопросы он задает? Какой багаж?
– Вы про этот? – она показала рукой на стоящий в углу чемодан.
Он кивнул.
– Боже мой, а что такого вы нашли в моем багаже? Вы из-за этого меня не пустили на рейс? Там мои личные вещи, кисточки, краски, гуашь, бумага. Во Франции отличная бумага для рисования.
– Нет, Анна, содержание чемодана нас не интересует. Я спросил у вас: когда вы его собирали? Как только ушли гости?
– Да нет же! Я собрала багаж вчера днем. Все уложила и закрыла, перевязала лентой. Утром только в рюкзак бросила несколько вещей.
– А чем же вы занялись, когда уехали Жанет и Лея?
– Господи, что за вопросы. – Анна снова начала повышать голос. Это от нервов. И от неизвестности. – Я пошла спать. Наверное. Я не помню… Я встала в четыре утра. Умылась и вызвала такси. В пять уже открывалась регистрация.
– Это утром. А вечером? Вспомните, Анна. Это важно. – Он как-то смущенно уговаривал ее. – Вы выходили из квартиры?
– Нет. То есть да. Я провела девочек до ворот. Жанет оставила Пежо на парковке во дворе дома на моем месте. Я вышла с ними, открыла ворота. Они сели в машину и уехали, а я зашла в дом. Поднялась на третий этаж. По лестнице. В доме нет лифта… Хотя вы знаете, вы однажды заходили ко мне. Помыла посуду, приняла душ и легла спать.
– В котором часу вы легли спать?
– В десять. Или чуть позже. Мне же надо было рано вставать, – снова повторила она.
– Вы поставили будильник?
– Да, на четыре часа.
– У вас будильник в телефоне?
– Нет. Телефон, ноутбук и зарядки я уложила в рюкзак заранее, чтобы не забыть. У меня часы-будильник.
Малих Заки переглянулся с другими полицейскими. В комнате воцарилась тишина. Все молчали не меньше минуты. Наконец, Анна не выдержала.
– Да что же это такое? Что вам от меня надо? Месье Заки, что происходит?
– Дело в том, что Жанет и Лея вчера домой не вернулись.
– Не вернулись… – шепотом выговорила она и всплеснула руками. – М-м-м… – вместо слов Анна смогла лишь что-то промычать.
Малих подал ей воды. Дрожащими руками она поднесла стакан к губам, выпила и заскулила.
«Только не это. Девочки… Только не девочки», – подумала она и разрыдалась.
– Филипп звонил вам, но вы не отвечали.
– Филипп… Звонил?
Она торопливо открыла дамскую сумку, достала телефон, открыла.
– Да… Он звонил. Я спала. Боже мой, я спала. Почему он не приехал, не разбудил меня?
– Он ожидал их до одиннадцати. Потом начал звонить. Жена не отвечала. Он позвонил вам и также не дождался ответа. Потом он к вам поехал. Увидел, что машины Жанет на парковке не было. Он вернулся домой, решил, что Жанет с дочкой уже дома, а он просто с ними разминулся. Но увы. В час ночи он позвонил в полицию. Потом мне. Разбудил. Сказал, что вы улетаете сегодня утром. Поэтому мы вас и задержали, Анна.
– Это неважно, что задержали. Надо найти девочек. Месье Заки, надо найти девочек, понимаете!
Ей показалась, что она очень тихо сказала эту фразу. И она ее снова повторила:
– Месье, надо найти девочек, по-ни-маете?!
И тут у него зазвонил телефон. Громко зазвонил.
– Да…
Он слушал какое-то время, потом что-то переспросил, ответил: «Мы сейчас приедем» и посмотрел на Анну.
Она привстала с места, не спуская с него взгляда. Дрожь охватила ее тело.
– Что? – она затряслась.
– Звонил Филипп. Жанет и девочку похитил какой-то тип. Полчаса назад он их отпустил.
– Отпустил… – повторила она механически.
– Они сели в машину и только что приехали домой. Нам надо срочно поговорить с Жанет.
– Значит, они в безопасности? – тихо спросила Анна и рухнула на пол.
Глава 3. Бретань. За год до описываемых событий
Бретань. За год до описываемых событий
Он зашел в дом и сразу же отворил настежь окно. Свежий морской воздух заполнил пространство. Сквозь щели деревянных ставен светила полная луна. Отворил ставни, закрепил их по бокам шпингалетами и стоял, вглядываясь в морскую даль. Луна – круглая, резко очерченная, шероховатая – смотрела в окно. Он протянул руки к луне, «положил» ее на одну ладонь, перекатил на другую. Потер ладонь о ладонь – ощутил эту шероховатость; затем прошелся ладонями по лицу, как будто умылся лунным светом. Улыбнулся.
Он старался приезжать в дом на скале как можно чаще, особенно любил он бывать здесь в полнолуние, когда луна как никогда великолепна: манит и завораживает, а море по-особенному отсвечивает лунной магией.
Этот маленький дом достался ему от матери… Вернее, от той, которая называла себя его матерью и которую он любил. Да, любил. Настолько, насколько он вообще мог любить. Мама ушла год назад. Ей не было даже пятидесяти. Проклятый рак подобрался незаметно и очень быстро превратил ее из цветущей женщины в хрупкое подобие человека.
Он помог ей уйти: не мог видеть, как она страдает. Не мог видеть…
Дом на скалистом берегу с видом на море. Онвырос в этом доме. Удивительное место. Морская стихия возбуждает в нем странное чувство, похожее одновременно на страх и восторженное любопытство. Когда он открывает окно и всматривается в морскую даль, то становится сентиментальным. Слезы наворачиваются на глаза; эпизоды из детства, события, лица проносятся в памяти яркими цветными кадрами, словно меняющиеся узоры калейдоскопа…
После школы он поехал учиться в Нант; жил он в студенческом кампусе, но старался приезжать домой как можно чаще – на уикенды и каникулы. Получив водительскую лицензию, он купил старенький, но хорошо сохранившийся Пежо и в летние месяцы, во время каникул, объезжал с севера на юг и с запада на восток всю Бретань. Мама часто путешествовала с ним. А вечера они проводили дома, у камина. Мама пекла вкусные блинчики, а сосед, месье Ле Гофф, угощал их сидром собственного приготовления.
А однажды, приехав на весенние каникулы, он увидел в доме двух симпатичных студенток-англичанок. Мама сдала им комнату на неделю. Это было здорово! Он обнаружил, что ему интересно проводить время с девушками. Они были такие славные, хохотуньи. Он катал их на катере. Потом они втроем помогали Ле Гоффу отчищать его суденышко от ила и водорослей (почему-то в тот год водорослей было особенно много); втроем они бродили по тропинкам, спрятанным в прибрежных скалах, о которых известно только местным жителям.
А еще он возил девчонок в Сен-Мало к Шатобриану.
К могиле знаменитого француза на остров Гран-Бе они пришли во время отлива. А когда он сказал им, что пора возвращаться, потому что «идет волна» и добраться до берега вскоре можно будет только вплавь, девчонки не поверили поначалу, а потом еле унесли ноги с острова. Англичанки визжали от восторга, наблюдая, с какой скоростью прибывает вода и начинает с шумом бить по дубовым волнорезам. Это невероятное зрелище: наблюдать, как изношенные временем и морем дубовые волнорезы-великаны, двухсотлетние «гвардейские пилоны» Сен-Мало защищают город корсаров от ударов волны, погружаясь в воду во время прилива. Для молоденьких англичанок такое буйство стихии казалось забавным шоу. А для него – самым ярким впечатлением детства. Однажды мама привезла его в Сен-Мало, чтобы он увидел это чудо прибытия воды и игру волн с вековыми дубовыми волнорезами. Этот эпизод навсегда врезался в память: он, шестилетний мальчик, крепко держит маму за руку и задыхается от восторга, подставляя лицо соленым брызгам бушующего моря. И сейчас, когда выдается свободная минутка, он приезжает в Сен-Мало и наблюдает за этим действом. Нет, это не шоу, это фантастическая феерия!
Он может много рассказать об этом городе. О том, как отсюда в поисках богатства и приключений уходили в море корсары Его Величества. Да-да, французский король выдавал им специальную каперскую лицензию, разрешавшую корсарам захват торговых кораблей неприятеля, а проще сказать – грабеж. Он может часами пересказывать истории о своем любимом крае – Бретани.
Сколько чудесных воспоминаний хранит этот райский уголок и маленький уютный дом на скалистом берегу с видом на море…
А потом мама заболела. Он учился на последнем курсе университета. Оставалось несколько месяцев до получения диплома, когда позвонил месье Ле Гофф и попросил его срочно приехать. Маму забрали в больницу. Диагноз неутешительный: лейкоз. Он оформил учебный отпуск (благо, администрация университета пошла навстречу) и стал ухаживать за ней. Мама переживала, что он не закончил учебу, но он пообещал, что обязательно получит диплом в следующем году. Обещание свое он сдержал: получил диплом инженера-биолога по специализации зоология, энтомология.
Да-да, насекомые – его слабость. Жучки, паучки, муравьи, бабочки… Знакомые удивляются и не понимают, как можно любить «такую гадость», но они просто не знают, какая насыщенная жизнь у этих жучков и паучков!
Интерес к насекомым у него появился с детства. Свою роль сыграл и мультсериал «Крошечные». Ему было пять лет, когда по телевизору прошла серия мультяшек с героями-насекомыми. Они были такими потешными! Божья коровка, например, любила дразнить других собратьев-насекомых, а жук-навозник постоянно старался ухватить для себя шар навоза побольше. Это было так смешно и забавно! А еще он веселился, когда насекомые появлялись в фильмах ужасов. Почему-то всем, кроме него, было страшно. Жуки-скарабеи пожирали людей… Ну, не смешно ли? Ведь на самом деле эти жуки питаются навозом!
Люди почему-то представляют насекомых нелепыми и некрасивыми. Человеческая фантазия наделяет их страшными чертами, наводящими ужас. Наверное, это от незнания.
И все же его любимое насекомое не жук, не муравей, не пчела и даже не бабочка. А невероятно красивая одоната. А проще – стрекоза…
Дивное существо… Изящная, многоцветная, невероятно привлекательная. Мама тоже была такая: красивая, легкая, подвижная. Она кружилась словно стрекоза.
Если бы не мамина болезнь, он никогда не узнал бы ее тайну…
После первой химиотерапии врачи отпустили ее домой. Они сказали, что без пересадки костного мозга выздоровление вряд ли возможно. Он сдал анализы (кому как не сыну стать донором!). Его костный мозг не подошел. И не мог подойти. Потому что мама оказалась не мамой. Анализ показал, что никакого родства между матерью и сыном не наблюдалось.
Это стало ударом для него. Значит, она его усыновила?! В тот день, когда он узнал об этом, он не вернулся в дом… Спал в машине на берегу. Утром все же взял себя в руки, вернулся к маме. Она ждала его и волновалась.
Спросить? Сказать, что он знает? Он не смог. Маме и так нелегко, зачем обрекать ее на новые страдания? Пусть сначала выздоровеет, потом они поговорят.
После второй химии врачи снова отпустили маму домой. Она стала лысая и некрасивая. Но он все равно любил ее. Она страдала, плакала от боли… Однажды взяла его руку, пыталась что-то сказать и потеряла сознание. Потом очнулась и произнесла лишь, что ей очень больно. Она не уверена, что вытерпит еще одну химию и переливание донорского костного мозга.
Она лежала в постели такая жалкая, маленькая, без волос… Он не мог вынести ее боль и молил Бога, чтобы тот забрал ее. Он как будто сам ощутил ее немощь и тоску… Ему хотелось облегчить ее страдания. И Бог забрал…
Это случилось как-то внезапно, и на него накатил страх. Либелюль… Pantala flavescens. Перед уходом она затрепетала как стрекоза. Или ему так показалось?
Утром позвонил в клинику и сказал, что мамы больше нет. Он рыдал и отчаянно хотел вернуть ее. Хорошо, что давний мамин друг Шарль Ле Глюадек и сосед помогли с похоронами. Он с трудом помнит момент погребения… Гроб был такой маленький. Почему-то это врезалось в память больше всего. Как будто там, внутри, находилось тело ребенка, а не взрослой женщины.
Мама ушла. Вспоминает ли он ее? Да, вспоминает… Вот сейчас он стоит у окна в маленьком уютном доме и вспоминает женщину, которая назвалась его мамой. Нет-нет, не просто назвалась. Она была ею. Но с того момента, как он узнал, что мама не была родной по крови, жизнь его изменилась.
И где же та, настоящая, которая бросила его? Маленького, уродливого, родившегося с заячьей губой! Он стал не нужен той, родной матери. Не нужен! И тогда именно эта мама, ненастоящая, забрала его, вырастила, спасла от уродства. После двух операций он с трудом произносил длинные фразы, запинался и коверкал слова. В детском саду все потешались над ним и передразнивали. Мама переживала и старалась сделать все возможное, чтобы ее сын не чувствовал себя ущербным. Кроме занятий с психологом, которые рекомендовал детский врач, мама оплачивала частные уроки логопеда, тратила сбережения, которых у нее было не так-то и много. Она хотела, чтобы ее сын стал таким же ребенком как все дети: здоровым и счастливым, без комплексов. И она все сделала, чтобы он стал таким как все!
И когда в шесть лет он пошел в школу, никто не заподозрил, что он родился уродом. Учителя говорили, что он «миньон гарсон» и любознательный ученик, дети общались с ним как с равным. Он лишь немного не выговаривал сложные звуки. Но уже через год и этот недостаток был преодолен. Доктор Лурье, логопед, не зря брал деньги за уроки. Он пообещал, что маленький Серж Дювалье к восьми годам будет разговаривать как другие дети, и он выполнил свое обещание.
Серж Дювалье стал как все! К тому же в школе он определенно выделялся пытливостью и усердием. Первый класс он закончил со средним результатом, во втором он стал одним из лучших учеников, а уже на третий год обучения в начальной школе он стал первым! Мама плакала от радости, гладя его белокурую голову. Он рос хорошим и добрым ребенком, гордостью мадам Дювалье.
Воспоминания не отпускали. Так всегда происходит, когда он возвращается в свой дом. В дом на скалистом берегу с видом на море.
Да еще эта луна! Полная и шероховатая.
Глава 4. Москва. Наши дни
Москва. Наши дни
Максим Омский повернул в двери ключ, зашел в квартиру, которую он обустроил под офис. Небольшая квартирка, удачно купленная несколько лет назад специально для деловых контактов, устраивала Макса как нельзя лучше: находилась в соседнем подъезде, так что тратить драгоценное время на проезд от дома до работы не приходилось. Для Москвы – редкая удача!
Еще из прихожей Макс услышал легкий шорох и тихое напевание знакомой мелодии, доносившиеся из кабинета. Жена. Он усмехнулся: раз Аня не реагирует на хлопанье двери и продолжает напевать, значит, в наушниках слушает музыку. Он заглянул в комнату, остановился в дверном проеме, оперся на стену и наблюдал за ней, улыбаясь, не менее минуты. Так и есть: в ушах блютус, в руках лейка.
Наблюдать ему явно нравилось: жена двигалась в такт музыки, поливала цветы и мурлыкала под нос нехитрые мотивы. Наконец, она обернулась, увидела его и сердито фыркнула.
– Макс! – она вытащила наушники, – ты меня напугал. Пробрался тихо, как… как…
– Как преступник! – он засмеялся и обнял ее.
– Да ну тебя. Правда, испугал.
– Так ты же в наушниках. И вся в работе. Я не специально.
– Ты вообще за цветами следишь? Фикус – ладно, он не такой нежный, но спатифиллум надо поливать чаще.
– Спати… чего? Вот этот, что ли?
– Ну да. Его нужно хотя бы два раза в неделю поливать. Но я так и знала, что ты забываешь.
– Забываю. Каюсь. – Он наиграно сложил руки: изобразил раскаяние.
– Да ну тебя, – снова повторила она. – Если б я не зашла, ты бы и не подумал полить цветы. Честно скажи, ведь не подумал бы?
Макс покачал головой.
– Я просто знаю, что ты сделаешь это лучше меня. И вообще… – он обнял жену, руки постепенно опускались, скользили по ее телу, губы искали ее губы… – и вообще, – глухо повторил он, – что-то мне не хочется работать. Диван здесь хороший…
Она ответила на поцелуй, но потом, смеясь, указала на телефон:
– А между тем тебе придется поработать.
– А?
– Тебе звонили. Женщина. Она хотела с тобой срочно встретиться. Сказала, что перезвонит. Я подумала, что она плачет.
– Спасибо. М-м… моя жена… – Макс продолжал обнимать ее: руки блуждали по ее телу, – мой любимый секретарь… моя… хм…
– Уборщица… – она рассмеялась.
– Анюта! Слово уборщица мне не нравится. Вот… Весь мой романтический настрой улетучила.
Аня чуть отстранилась.
– Еще Андрей звонил. Собирался к тебе. Хорошо же будет, если мы с тобой устроимся на диване и…
Она не договорила, раздался телефонный звонок. Макс вздохнул, нажал на громкую связь.
– Слушаю.
– Максим Максимыч? Здравствуйте.
Макс мимикой спросил у жены: не эта ли женщина звонила раньше? Аня утвердительно кивнула, отправила мужу воздушный поцелуй. «Я домой», – указала рукой на дверь и вышла из офиса.
– Да-да, слушаю вас.
Женщина была взволнована. Она нуждалась в помощи. В помощи частного детектива…
Прошло двадцать три года с тех пор, как Максим Максимович Омский (для родных и друзей – просто Макс), отработав два года оперативником, ушел из милиции и открыл свое детективное агентство. С того времени сыщик Омский расследует уголовные преступления и оказывает детективные услуги частным образом. Все законно: у Макса есть лицензия, позволяющая ему заниматься частной сыскной деятельностью и оказывать услуги, предусмотренные частью Второй, статьи Третьей Закона о частной детективной и охранной деятельности.
Сейчас он респектабельный сыщик с репутацией человека умного, аналитически мыслящего, порядочного, которому удается расследовать сложные дела и распутывать загадочные преступления. Но это заслуга не одного Макса. Главный помощник, партнер и друг – Андрей Шустров. Все эти годы они занимаются сыщицкой деятельностью вместе. Кроме Андрея, у него много помощников во всех регионах России. И не только в России! У него замечательный друг и коллега Мишель во Франции! В Италии – сыщик Алехандро, к которому всегда можно обратиться за помощью, даже в Китае и Америке есть сыщики, с которыми приходилось сотрудничать.
Агентство Омского редко простаивает без дел и пользуется отличной репутацией: у клиентов, которые предпочитают по тем или иным причинам обращаться к частным детективам, и у полицейских. Со многими оперативниками, криминалистами, следователями Макс хорошо знаком, и такое знакомство отнюдь не мешает его профессиональной деятельности. Частенько даже приходится обмениваться с ними информацией. Разумеется, если речь идет о тяжких преступлениях.
Но это сейчас. А поначалу, до середины двухтысячных, нужно было доказывать свой профессионализм. Сперва дела были попроще, потом шел период с перестрелками. Он с трудом справлялся. Но все же ему удалось, не без помощи Андрея, найти нужную тропу, направление деятельности, перенести акцент с перестрелок и бандитских разборок на разгадывание необычных убийств и криминальных загадок.
Максим и Андрей часто вспоминают свою первую встречу друг с другом. Очень удачно тогда сошлись звезды. Эту историю их жены слышали не раз, но мужчины повторяли ее снова и снова – воспоминания волновали и будоражили воображение. А если еще под вино! Уф…
А встретились Макс и Андрей случайно (хотя вряд ли что-то в этой жизни происходит случайно!) в конце девяностых в парижском кафе на Сан-Жермен-де-Пре. Макс тогда первый раз выехал за границу. И сразу в Париж! Андрей в то время учился на специальных курсах, организованных факультетом истории искусств в Сорбонне. Там же, в Париже, он познакомил Макса с криминалистом, экспертом в области живописи и, по совместительству, частным детективом Мишелем Дебре. Эта поездка изменила жизнь Омского. По возвращении из Франции он уволился из милиции и организовал свое детективное агентство. С тех пор Андрей помогал Максу в разгадывании запутанных преступлений. И с Мишелем они не раз сотрудничали, расследовали не одно дело.
– Максим Максимыч, мне посоветовал к вам обратиться наш общий знакомый Павел Долин.
– Вы из Питера? – Макс удивился.
Подполковник Долин работал в районном отделении полиции Санкт-Петербурга; знакомы они были уже лет пятнадцать. Павел вчера прислал ему эсэмэску, мол, прими одну даму и, если получится, помоги. Интересно, а почему он сам помочь не может? Либо лень разбираться (на Долина не очень похоже: он грамотный и дотошный оперативник), либо дело сложное. Спихнул, значит!
– Нет, я из Новгорода. Великого Новгорода. Антонова Елена Сергеевна. А Павел – друг нашей семьи.
– Так что же у вас за дело, Елена Сергеевна?
– У меня пропала дочь…
Только этого не хватало! Исчезновения людей – одни из самых сложных дел в криминалистике и, по правде сказать, часто бесперспективные. Найти пропавшего человека и определить причину его исчезновения невероятно сложно. Неужели Елена Сергеевна считает, что ему, частному детективу, под силу раскрыть дело, с которым не могут справиться полицейские? Ведь если Долин «посоветовал обратиться» к Омскому, значит, у него самого результата нет.
– Понимаете… – Макс не знал, как отказать.
– Пожалуйста, выслушайте меня. Я недалеко от вашего дома. Павел дал мне адрес вашего агентства. Мы с мужем были в Питере. И я сразу оттуда на ночном поезде в Москву приехала. Можно мне прийти? Пожалуйста… – она расплакалась.
– Ну хорошо… Если вы недалеко, – вздохнул он.
– Спасибо, Максим Максимыч. Я буду через пятнадцать минут.
«Теперь гадай, как отказать…» – пробубнил Макс. Вышел в прихожую, глянул в зеркало. М-да, седых волос полно и…
Звонок в дверь. «Она же сказала, через пятнадцать минут. И двух не прошло», – недовольно подумал он и открыл дверь.
– О, Андрей! Привет. А почему своим ключом не открываешь?
– Так ты же в офисе. И чего такой недовольный?
– А что, заметно?
– Посмотри в зеркало – увидишь раздраженного и угрюмого человека.
– Только что смотрел. Вроде ничего… – он снова глянул в зеркало, хмыкнул. – Седой сорокавосьмилетний мужчина.
– Немного небрит.
– Аня сказала, что мне идет.
Макс был рад видеть Андрея. Работали они вместе, но виделись не так часто, как хотелось бы. Все больше по телефону или «на бегу». Его друг работал не только в частном агентстве Омского. Шустров читал лекции в двух вузах, консультировал полицию и таможенные органы по вопросам искусства.
– Хорошо, что ты приехал, Андрей. Сейчас должна подойти одна дама. По просьбе Долина. Помнишь опера из Питерского УВД?
– Помню. Так чем ты недоволен?
– Боюсь, придется отказать ей. У нее пропала дочь. Сам знаешь, как такие дела раскрываются. Послушаем вместе.
– Отка-за-ать? Пфф. Макс, на тебя не похоже. Бурчишь. Про седину рассказываешь, видимо, старость подступает… – Андрей скорчил гримасу.
– Эй, ты потише. Я все-таки твой начальник.
Шустров потешно фыркнул, развел в сторону руки – ничего не поделаешь, приходится подчиняться.
– Я, кстати, тоже по делу. Может, уехать придется.
– Далеко?
– Угадай с трех раз…
– Так… Таможня? Или музей какой?
– Не-а.
– В условиях санкций – точно не Париж. – Макс засмеялся.
Андрей удивленно протянул: «Э-э-э…»
– Неужели угадал?
– Ну… Ты сказал: «Точно не Париж». Получается, не угадал!
– Серьезно, что ль? Париж?
– Он самый. Столица Французской республики.
– О-ля-ля! А с Мишелем связался? Может, он без тебя справится?
– Еще два дня назад я с ним связывался. Сегодня утром он позвонил и сказал, что без меня не обойдутся… Наверное. То есть желательно, чтобы я приехал.
– Расскажешь?
– За тем и пришел. Только давай сначала с твоей дамой разберемся. А я пойду кофе сделаю.
Он пошел на кухню, включил кофемашину.
– Там и печеньки есть. Анюта пекла, – крикнул Макс.
– Жена у тебя – золото. Нет, моя тоже – золото, – он появился в проеме двери, жуя печенье, – только она печь не любит. Нездоровая это, понимаешь ли, пища. Ты же знаешь, как я все это люблю.
– Думаю, ты с лихвой восполняешь «нездоровую пищу», забегая к маме. Заметно. – Макс ткнул пальцем в чуть выпирающий Андреев живот – отыгрался за «угрюмого и раздраженного».
– Ну а кто еще, кроме мамы, накормит сына? – Андрей выпрямился, похлопал по животу. – И не так уж я растолстел. Пару кэгэ всего.
Звонок в дверь прервал их шуточную беседу.
– Проходите, – Макс провел женщину в кабинет, вежливо предложил: – Присаживайтесь. Это мой коллега Андрей Шустров. Мы больше двадцати лет работаем вместе.
Елена Сергеевна, приятная женщина лет шестидесяти пяти, высокая и стройная, прошла в кабинет, неловко улыбнулась Андрею, подала руку, представилась. Дамскую сумочку она оставила в прихожей, а в кабинет зашла с большим плоским пакетом, перетянутым лентой. Темные волосы с проседью были небрежно убраны в узел; две тяжелые волнистые пряди выбились из пучка и свисали по плечам. В этой небрежности не было неряшливости, а, скорее, непринужденность и неважность: женщине было все равно, как она выглядит, это не имело для нее значения. В синих грустных глазах читалась мольба. Она боялась, что ей откажут. Откажут в помощи.
– Елена Сергеевна, я надеюсь, Долин объяснил вам, что я всего лишь частный детектив. Мои возможности гораздо… хм… у́же, чем у полиции.
– Да, он сказал. И еще он сказал, что вы очень хороший сыщик. У вас много раскрытых преступлений. И если вы мне не поможете, мне никто другой не поможет. Потому что уже двадцать шесть лет никто не может объяснить, где моя дочь. Она пропала.
– Двадцать шесть лет? – вырвалось у Андрея.
Макс и Андрей переглянулись. В их взглядах читалась безнадежность. Елена Сергеевна правильно поняла этот перегляд.
– Да… Скоро будет двадцать семь… – тихо сказала она и как будто сжалась. – Не отказывайтесь от меня, пожалуйста. Выслушайте. Хотя бы…
– Елена Сергеевна, успокойтесь.
– Простите, Максим Максимыч.
– Давайте проще – Максим.
Ему стало как-то неловко. Даже стыдно. У него самого двое детей и если бы… если бы… с кем-то из них произошло несчастье… Нет, об этом даже думать страшно!
– Успокойтесь, – повторил он, – и расскажите все по порядку. Мы выслушаем и потом примем решение. Договорились?
Она кивнула и начала рассказывать.
– Это случилось двадцать третьего июня девяносто шестого года. То есть в этот день Вареньку видели последний раз. Она сдала в школе все экзамены и двадцатого числа поехала в Питер. Варя хотела поступать в Российскую академию художеств. Там проходил творческий конкурс среди абитуриентов. Да, еще хочу сказать, что она уже приезжала в академию в апреле и показывала свои работы. Они очень понравились преподавателям.
Рассказывая, Елена Сергеевна как будто оттаивала. Она говорила медленно, обдумывая каждую фразу.
– Варя очень хорошо рисовала. Мы с мужем не возражали, чтобы она училась мастерству и развивала свой талант дальше. Тем более в «Репина». Волновались только, чтоб она не попала в какую-нибудь плохую компанию. В то время в Петербурге было непросто: наркотики, криминал. Да… Варя уехала утром на поезде. Ехать недолго, вы знаете, три часа всего. Она должна была вернуться в Новгород двадцать пятого утром. Как раз на выпускной вечер. Доехала отлично и сразу пошла в академию. Ее работы похвалили. Двадцать четвертого у нее должен был состояться еще какой-то творческий конкурс. Так она нам сказала по телефону. Она звонила с почты рядом с домом.
– Что за дом? – уточнил Макс.
– Варя остановилась у моей подруги. Земфира, подруга детства, в то время тоже жила на Васильевском острове, от них до академии можно было дойти пешком. За полчаса уж точно. – Елена Сергеевна на мгновенье задумалась. – Это был воскресный день. Варя позавтракала и вышла погулять по городу. Земфира предложила ей вернуться домой пообедать, но дочь ответила, что придет на ужин, вечером, часов в восемь-девять. Ну, разве что устанет, тогда пораньше. Она забежала на почту и позвонила нам. Можно было позвонить от Земфиры, но междугородние звонки стоили тогда дорого, не хотелось обременять хозяев расходами. Мы договорились, что от Земфиры она будет звонить только в случае, если очень-очень нужно. И просили, чтобы она звонила почаще. За три дня Варя звонила нам три раза, каждый день. Тогда мобильники еще были в диковинку, а вот пейджеры уже вовсю использовались. И мы с мужем решили, что купим ей пейджер, когда она приедет. Что еще? Вот. В тот день, в воскресенье, мы с ней разговаривали около одиннадцати утра.
Елена Сергеевна замолчала. Воспоминания давались ей с трудом. Макс не торопил.
Молчание затянулось, Андрей решил помочь:
– А как вы узнали, что Варя… пропала? Когда это случилось?
– В тот же день. Вечером, около двенадцати позвонила взволнованная Земфира. Сказала, что Варя еще не пришла. Естественно, мы не могли заснуть. Ждали звонка, надеялись, что она вернулась. Звонка не было. Муж поехал в Питер первым же поездом. Я не могла… У меня отнялись ноги. От волнения что-то стало с моими ногами. Я еле передвигалась по квартире. Я почувствовала, что с ней случилась беда. Простояла весь день у телефона. Виталий… – она подняла на них глаза, – это мой муж… Виталий позвонил в три часа, сказал, что в полиции пишет заявление. Сказал, что побудет несколько дней в Питере. Вот. Потом начались поиски.
Сейчас есть камеры повсюду, отряды поисковиков, интернет. А тогда ничего не было. А еще… вся полиция в городе готовилась к выпускному. Мне кажется, первые часы, когда можно было отыскать ее следы, были упущены. Через месяц поиски официально прекратили, через год нам пришла бумага, что Варю… зачислили в категорию пропавших без вести.
– В девяностые в стране пропадало очень много людей. Сотни тысяч. Более двухсот тысяч в год – точно. Криминалистам это хорошо известно. И трудности с поисками пропавших людей тоже известны. Даже сейчас людей не всегда находят. А уж в те годы! Я понимаю, что вы не смирились с пропажей дочери. У вас есть еще дети?
Она покачала головой:
– Варя была единственным нашим ребенком. А потом… мы не смогли. Ну, психологически мы с Виталием не смогли. Хотя мы были молоды: мне тридцать семь, ему тридцать девять. Вполне получилось бы. Но… Понимаете, если бы мы знали, что с ней случилось. Хотя бы знать точно, что Вари больше нет. Наверное, было бы легче. Понимаете, мы же не можем даже свечку за упокой поставить. Это так трудно. Даже помолиться не можем, потому что не знаем, жива ли Варя. А если она жива? Как же можно ставить свечу за упокой? Ведь есть же шанс…
Елена Сергеевна вытащила из кармана бумажную салфетку, вытерла глаза.
– Простите.
Макс сел рядом с ней. Положил руку ей на плечо.
– Шанс невелик, Елена Сергеевна.
– Я знаю. Но он есть. Пока существует надежда… Понимаете меня?
Исходя из своего сыщицкого опыта он понимал, что Вари нет в живых. Но Елена Сергеевна права: она имеет право знать, что случилось с ее дочерью.
– Думаю, вы будете ее ждать всегда. Но ведь есть причина, почему вы пришли к нам именно сейчас? Что произошло? Какая-то новая информация? Что?
– Да-да. Сейчас расскажу.
Она начала распаковывать сверток. Сначала вытащила небольшой конверт. В нем лежали фотографии.
– Вот, посмотрите, это Варя. Вот это фото сделано буквально за десять дней до… ее исчезновения. Она примеряла платье на выпускной, и мы сфотографировались. Вот здесь крупно – ее лицо.
Она разложила снимки. Макс и Андрей рассматривали. Они поняли, что в большом пакете есть еще нечто, что она хочет показать.
– А теперь… – она тяжело вздохнула.
Ей было трудно говорить, Андрей принес стакан воды, подал ей.
– Позавчера я гуляла по Питеру. Хоть этот город и украл у меня дочь, но мы с мужем любим его. Мы остановились в отеле на три дня. Виталий остался в номере, а я… Вы знаете, что-то заставило меня выйти. Мы планировали вечером пойти в Мариинку, а перед спектаклем немного отдохнуть. Муж заснул после обеда. А я вышла. И пошла. Иду по Невскому. Потом через Катькин сквер… Екатерининский то есть, его так любовно питерцы называют… Как будто кто-то меня вел в направлении немецкой кирхи… – слезы закапали по ее лицу, она их вытирала, извиняясь. – Иду, а там полно уличных художников. Рисуют. И вдруг… Вот.
Она вытащила рисунок, вставленный в простенькую деревянную рамку. На нем – никакого сомнения! – ее дочь Варя.
– Я сначала подумала, что схожу с ума, что это другая девушка. Потому что этого не может быть. Ведь не может же! Но нет: я вижу свою дочь. Такую, какая она была тогда. Он, портрет ее, стоял на мольберте рядом с другими работами одной немолодой художницы. Значит, она рисовала Варю? Когда? Как этот портрет оказался здесь? Я взяла себя в руки… Если б вы знали, как мне было тяжко! Художница как раз зазывала желающих позировать. Я села на стул и сказала: «Рисуйте меня, я хочу». Она стала рисовать. Вот, небольшой портрет получился. – Она достала лист бумаги, без рамочки. – Я его забрала, хотя он мне и не очень понравился поначалу. Вы видите разницу? Мне кажется, это две разные «руки». Портрет Вари и мой. Это я сейчас вижу, а в тот момент, когда я позировала, я только и думала о Вареньке. И я начала выспрашивать художницу. Я спросила ее: «Это очень красивый портрет, почему же девушка его не забрала?» – «Я не знаю. Куда-то спешила». – «А когда вы ее рисовали?» Мне кажется, она заподозрила, что я не просто так интересуюсь. «А вам зачем знать?» – «Мне нравится этот портрет. Я хочу его купить. Вместе со своим, разумеется». Ну, художница, наверное, поняла, что впоследствии я увижу разницу и смутилась.
В общем, мне все-таки удалось разговорить ее немного. И она призналась, что не она автор, а ее знакомая. Я поинтересовалась, можно ли встретиться с ее знакомой? «Вам не нравится, как я рисую? Вы же еще не видели свой портрет!» – она сначала сопротивлялась. Я объяснила, что к ней не имею претензий. Просто мне нравится это лицо. В общем, потом она сказала, что ее знакомая давно не живет в России, но портрет она мне продаст. Только дороже, потому что он в раме. «За три тысячи возьмете?» – спросила. Я взяла, конечно.
Вот такой разговор был. Она закончила, я расплатилась, попросила ее запаковать оба рисунка. Я ее тайком сфотографировала, чтобы позже отыскать. Снимала и место, где она сидела, все портреты, что у нее выставлены. У нее их было несколько. И мне показалось, что не все работы ее. Хотя рисует она неплохо.
Конечно, в театр мы не пошли. Муж позвонил Павлу. Они знакомы еще по Новгороду, Долин раньше работал у нас в городе, потом пошел на повышение. Вчера мы поехали к нему в отделение. Он нашу историю знает, сочувствует. Обещал найти эту художницу и расспросить подробно, откуда у нее этот портрет. И посоветовал обратиться к вам. Еще он обещал, что поможет вам, если надо будет… Ну, уточнить что-то, разузнать. По оперативной части. Так он сказал.
Я села на ночной поезд, поехала в Москву. А Виталий остался.
Мы хотим, чтоб вы взялись за это дело, Максим. Сколько бы это ни стоило! Если надо, мы продадим все: бизнес, квартиру, машину. Нам ничего не нужно. Единственное – знать, что случилось с Варей. Вы согласны?
Ее синие глаза, полные слез, смотрели на него с надеждой. Затем она встала, подошла к Максу, взяла его за руки и всем своим видом молила о помощи.
– Елена Сергеевна, сядьте. Давайте успокоимся.
Андрей молча собрал с дивана фотографии и стал снимать каждую на телефон. Потом рассматривал портреты.
– А работы дочери у вас есть?
– С собой нет. Я не заезжала домой, сразу в Москву. А фотографии всегда со мной. Но я привезу, если надо. Есть фото ее работ в телефоне, сейчас я поищу…
Макс неодобрительно глянул на Андрея – зачем он дает надежду этой несчастной женщине? Андрей сделал вид, что не заметил его взгляд.
– Я хочу вам честно сказать, – обратился Макс к Елене Сергеевне, – найти человека, пропавшего двадцать шесть лет назад – это, при всем нашем желании, почти невозможно.
– Почти! Вы сказали – почти. Значит, есть маленький шанс. Максим, давайте попробуем! Давайте используем этот шанс. Мне достаточно знать, жива она или нет.
– Это и значит – найти. А я даже не представляю, с какой стороны подойти к делу.
– Вы сможете. Мне почему-то кажется, что вы сможете. Я думала… Я эти дни все время думаю… Ведь неслучайно мы поехали в Питер, неслучайно я встретила эту художницу и увидела Варин портрет, неслучайно Павел посоветовал обратиться к вам. Все эти события неслучайны, Максим.
Она говорила возбужденно, уверенная в своих доводах. В череде случайностей она увидела некие мистические знаки. Но для сыщика Омского подобные знаки – отнюдь не те аргументы и факты, с помощью которых можно начать расследование. В этом конкретном случае данных для анализа – чуть больше ноля.
– Елена Сергеевна, – вздохнул Макс. – А что, если я не смогу оправдать ваши ожидания? Не потому, что не захочу. А потому, что не найду… м-м… необходимой информации, которая могла бы пролить свет на исчезновение вашей дочери. Да и времени столько прошло! Двадцать шесть лет. Ей сейчас… – он осекся, хотел сказать: было бы сорок пять. Если быона была жива. Что маловероятно. Макс сказал по-другому: – Вашей дочери сейчас лет сорок пять, не так ли?
– Сорок четыре. – Елена Сергеевна посмотрела на него с благодарностью. Она уловила его замешательство и поняла, отчего оно возникло.
– Кого мы должны искать: сорокачетырехлетнюю женщину, подростка? Я всегда честен с клиентами. Поэтому и вам скажу честно: я не уверен в результате. Но это еще не все. Поиск потребует много денег. А результат неясен.
– У нас есть деньги. Мы готовы. Вчера с мужем мы все обсудили. На днях Виталий начнет продавать бизнес. У нас несколько моек машин, станция техобслуживания. Сколько нужно?
– Для начала тысяч двести. Потом понадобится много больше.
– Да, у меня с собой.
Она вышла в прихожую, взяла сумочку. Макс и Андрей переглянулись. Андрей вопросительно мотнул головой, что означало: берешься, что ли? Макс вздохнул, пожал плечами. Но что-то внутри мешало ему отказать этой женщине.
– Вот, Максим. Здесь двести тысяч. Когда еще понадобится, мы тут же переведем на ваш счет любую сумму. Любую.
– Вы не спрашиваете, какой у меня гонорар? А еще есть зарплата моих сотрудников, которые будут работать по вашему делу, поисковиков, агентов.
– Не спрашиваю. Я вам так благодарна. Если вы сказали: «по вашему делу», значит, вы беретесь!
Наконец, она улыбнулась. Глаза – синие и огромные – наполнились слезами. Но это уже были другие слезы.
***
Проводив Елену Сергеевну до лифта, Макс вернулся в офис и подошел к окну: следил взглядом за уходившей женщиной. Какое-то время Макс и Андрей молчали. Тишину нарушил «младший партнер»:
– Во всяком случае, ты честно предупредил… – Андрей догадался, о чем думает главный сыщик.
– А ведь она ушла с надеждой. Даже походка изменилась.
– Да понял я. Еще когда она показала портрет дочери, я понял, что ты возьмешься. У тебя глаза… ну, такие были… Загорелся!
– Не мог я ей отказать. Хотя понимаю, что найти следы пропавшей четверть века назад девушки так же нереалистично, как найти убийцу Листьева, например. Или раскрыть дело Анны Мезиной.
– Думаешь, Вари нет в живых?
– А ты думаешь иначе? Какие-нибудь твари увидели на улице красивую девчонку, пригласили в бар и… как это бывало в девяностые… изнасиловали, убили. От тела избавились. Это скорее всего. Тварей найдем вряд ли, а вот следы девушки… Можно попробовать. Через эту портретистку, а? Как думаешь? – спросил Макс и, не ожидая ответа, продолжил: – Вообще через питерских художников… Надо изучить материалы дела, может, какие зацепки там найдем.
– Что от меня требуется, шеф?
– От тебя? Пфф… Пока не знаю. Девочка была художницей, может, по этой части что-нибудь. Но ты же уезжаешь.
– Я ненадолго.
– А что случилось у нашего друга Мишеля, отчего ты ему так срочно понадобился?
– Это не я ему, это он мне понадобился. Это я просил его помочь в одном деле.
– Так, рассказывай. Только сначала – кофе.
– И печеньки.
Макс заложил капсулы в кофемашину, разлил кофе по чашкам и приготовился слушать.
– Рассказываю. – Андрей поставил возле себя чашку с кофе и протянул руку к печенью. – Значит, так. Три дня назад моя мама звонит мне и просит срочно прийти. Был вечер, я поворчал, конечно, мол, подождать нельзя? Ну, ты знаешь мою маму. Нельзя! Говорит, что у нее сейчас тетя Надя. Я не сразу сообразил, кто такая тетя Надя. В общем, мамина двоюродная сестра, а моя, получается, тетя. В детстве они сильно дружили. Надя живет в Питере. А ее дочь – во Франции. Я тебе когда-то рассказывал, что у меня есть родственница, которая живет недалеко от Парижа и замужем за французом. Помнишь?
Макс покачал головой.
– Ладно, это неважно. Короче, приехал я к маме. Там тетя Надя вся в слезах. Анна, ее дочь, собиралась приехать в Россию. Но ее сняли с рейса по какому-то надуманному обвинению. До этого у нее убили мужа, потом было покушение на ее пасынка, потом еще какие-то истории. Она решила, что лучше на какое-то время пожить у мамы, но, в результате, ей так и не удалось никуда уехать.
– А ей сколько лет, этой Анне?
– Кажется, сорок семь, я точно не помню.
– Не девочка.
– Нет, не девочка. Кстати, она тоже художница.
– У вас в семье все художники?
– Если ты на меня намекаешь, то художник из меня – не очень, я все-таки искусствовед. А это не одно и то же. Но, видимо, гены такие в семье есть. Завидуешь? – он рассмеялся.
– Нет, мне хватит Ани. И Татка, кажись, тоже пойдет по художественным стопам. Так что не завидую никак. Продолжай, дорогой.
– Насколько я понял, убийство мужа пока не раскрыли. Самое интересное то, что подозревали именно ее. Но судья счел, что доказательств ее причастности недостаточно, и Анну отпустили. Потом было покушение на жизнь сына ее мужа, и опять подозрение пало на нее. Снова бездоказательно. Она стала получать письма с угрозами. И в то утро, когда она ждала самолет, чтобы улететь в Россию, ее задержали в аэропорту по подозрению в организации похищения невестки и внучки.
– У нее есть дети и внуки?
– Нет. Это жена и дочь пасынка.
– Их похитили?
– Да. Но потом они нашлись. То есть похитители их отпустили.
– Странные похитители.
– Там много странностей. В общем, с Анны взяли подписку о невыезде, поэтому она никак не может уехать из Франции. Это то, что мне рассказала тетя Надя. В общем, они, мама и теть Надя, уговорили меня позвонить Мишелю. Я попросил его проведать Анну и, если надо, помочь в ее деле.
Но история на этом не заканчивается. Мишель к ней поехал и у дверей ее квартиры столкнулся с фликом: тот как раз выходил от Анны. Пока переговаривались и разбирались, кто есть кто, они услышали грохот, вбежали в квартиру и увидели Анну, трепыхавшуюся в петле. Понимаешь, она решила покончить с собой. К счастью, они услышали, как падает стул, и успели вытащить ее из петли. Слава Богу, все обошлось.
Анна рыдала и говорила, что ни в чем не виновата, а ей никто не верит. Ее преследуют неизвестные люди, не дают ей жить спокойно, угрожают. Вот она и решила покончить со всем разом. Этот полицейский ее, конечно, успокаивал и заверял, что все будет тщательно расследовано. Мишель решил, что есть смысл поработать параллельно с полицией. Он мне позвонил и попросил приехать. Во-первых, Анне нужен кто-то из родных, кто мог бы ее поддержать. У теть Нади нет визы и получить ее быстро сейчас не получится. Да и какой толк от матери? Вместе будут горевать и только. И, во-вторых, им однозначно понадобится помощь в расследовании. Что-то не то происходит с женщиной. А может, кто-то старается сжить со свету всю семью? Чертовщина какая-то.
Так что я решил лететь в Париж. Все-таки она мне родственница. Хотя последний раз я видел ее лет пятнадцать назад. А с мужем ее, вообще, ни разу не встречался.
Я понимаю, что с делом Елены Сергеевны тебе будут нужны помощники…
Макс покачал головой:
– Про это не думай. Я сам поеду в Питер. Там договорюсь с ребятами, найму на время сотрудников. К тому же Долин обещал помочь. Я, конечно, не сильно на это рассчитываю, но от него не отстану. Раз уж он мне дельце подкинул.
Макс снова взял в руки портрет Вари.
– Красивая девушка, – в который раз повторил он. – И портрет мне нравится. А что ты думаешь о портретисте? Скажи мне с точки зрения профессионала. И что за техника такая? Прямо фотография.
– Тут дело не совсем в технике. А в художнике. Очень хороший художник, настоящий. Посмотри на фото Вари и на портрет. Художник уловил не только внешнее сходство, что тоже очень трудно дается, между прочим. Хороших портретистов – раз-два и обчелся! Но вот глаза… уловил внутренний мир. Я сначала подумал, что рисунок сделан по фотографии, но нет. Разная она: на фото и на портрете. А техника называется «сухая кисть».
– Так это же краски? Или графит? Я не понимаю. Просвети сыщика.
– Коротенько расскажу. Сухая кисть – это краски, конечно. Но специфический способ нанесения. Такой способ помогает получить эффект неровной окраски и показать сквозь один тон верхнего мазка другой тон нижнего слоя. Посмотри, – Андрей указал на глаза и волосы девушки, – как художник плавно растирает. Или растушевывает. Видишь, тон от самого светлого постепенно переходит в очень темный. В этом и прелесть. Техника родилась еще в восьмидесятых как раз у уличных художников. Сначала на Арбате, потом в Питере, и пошло-поехало. Что удобно – рисунки портретов сухой кистью не нужно закреплять фиксативом или лаком, как рисунки углем, сангиной или пастелью. Масляная краска хорошо держится на бумаге и такой портрет можно свернуть в рулон для транспортировки, прежде чем поместить в рамочку. И рисуют уличные художники в такой технике достаточно быстро.
Он снова взял в руки портрет, рассматривал:
– Так… Карандаш есть. Акварельная бумага. Кисть, скорее всего, шестнадцатый номер, овальная. Есть двоечки, четверочки. Это я про кисти, – пояснил он Максу. – Латекс. Черная краска. Интересно почему? Я бы коричневую использовал.
– То есть портрет сделан с натуры, не по фото?
– Да. Варя позировала художнику. И настроение у девушки здесь очень хорошее. Я бы не сказал, что ее что-то угнетает. Портрет сделан до того, как что-то с ней произошло. И художник, и девушка находились, так сказать, в добром расположении духа.
– Спасибо. Это важно.
Макс достал из холодильника бутылку белого вина.
– Ты на машине?
– Угу. – Андрей вздохнул.
– А я выпью.
Он налил бокал вина и сказал:
– Надеюсь, мы поможем Елене Сергеевне. – Помолчал. – И она сможет поставить в церкви свечу за упокой.
– Или за здравие.
– Или за здравие, – с сомнением ответил Макс и добавил: – А ты поезжай в Париж. Надо помочь твоей Анне.