Читать онлайн Счастливая сколопендра бесплатно

Счастливая сколопендра
Рис.0 Счастливая сколопендра

© Сергей Конышев, 2024

© Интернациональный Союз писателей, 2024

Здесь и сейчас – перемены

Роман Сергея Конышева – произведение, несомненно, смелое и яркое. Это настоящий роман про «здесь и сейчас». Он, бесспорно, обдаёт жгучей актуальностью, он о молодом поколении, написан молодым человеком, который не прячется за художественными условностями, следуя прямо к сути, прямо к правде.

Читать эту книгу будет интересно тем, кто не избегает правды, кто хочет познать человека во всем его многообразии. Текст написан от первого лица, поэтому момент интимности, искренности – на первом плане. Герой, молодой писатель-любитель, неспешно вовлекает нас в своеобразную воронку повествования, из которой нам не хочется выбираться. Сергей Конышев умеет удивлять. И это одно из главных качеств его неоспоримого таланта.

В начале романа мы знакомимся с молодыми людьми на фоне летней Москвы 2018 года. Футбольный чемпионат, тусовки, лёгкость знакомств и романов. Все это описано мастерски, легко, с хемингуэевскими интонациями. Здесь можно отметить точность портретных характеристик. Все герои, а их в итоге оказывается пятеро, зримы. Без проблем представляешь их внешность, и от этого выстраиваешь в голове особенности их психотипов. «Одна – рыжая Маша в поло Burberry и круглых очках. Вторая – киргизочка Галя, у которой из тугого пучка волос торчал жёлтый карандаш». Конышев показывает, что сюжет он строить умеет. Никаких начальных скороговорок, попыток всё сказать, запинаясь. Действие развивается постепенно, основная линия обрастает побочными, как тема в хорошей полифонии. Это придаёт нелинейность, что для современной прозы хорошо. Следя за отношениями молодых героев, мы настраиваемся чуть ли не на беллетристику. Но я предупреждал, что Конышев умеет удивлять. Шаг за шагом лирический накал исчезает, тонет в бытовых банальностях и в неприглядных подробностях, вводимых автором в общую ткань совершенно сознательно. Мы понимаем, что герои не дозрели до своих чувств и что южное солнце (а вся пятёрка проводит в отпуск в Джанхоте, недалеко от Геленджика) им не на пользу. Герой, он же рассказчик, беспощадно пишет об этом, и история из личной превращается в портрет поколения с его необязательными Любовями и общей незрелостью.

Хутор – место, где живут люди, считающие себя свободными от общества. Это не просто сильно пьющие бомжи, это философы. Это секта. Здесь автор создаёт мощную философскую оппозицию. Жизнь поколения так скудна, так местами лишена смысла, что идеи хуторян – весьма вульгарные, – кажутся им привлекательными. В течении повествования, которое занимает несколько лет, герои не раз возвращаются на хутор, и каждый раз с разными целями. Тут не буду давать спойлер, но каждый их приход – это новая фаза развития сюжета, приобретающая к концу романа подлинный драматизм.

Много тонкостей заложил в свой роман Сергей Конышев, много наблюдений. Впроброс вроде бы, но значимо описаны страдания писателя, которому не пишется, равно как эйфорическое состояние, когда наконец записалось. Всё это делается не ради описания, а важно для развития взаимоотношений героя с окружающими. Через это мы узнаем его характер, его взгляды и то, как взгляды влияют на его отношение к жизни. Это смело, возможно, чуть прямолинейно, но в данном контексте работает эффективно. «Фильм мне понравился, а вот Бунин стал ещё неприятней. У меня появилось к нему предубеждение. Помню, когда я прочитал его дневник под названием “Окаянные дни”, то подумал: “Если это не сборник анекдотов, а, видимо, это не так, то, значит, это именно то, что сейчас называют ‘либералу порвало’ – идеальный случай”».

Убеждение героя, так ясно здесь выраженное, перекидывает мостик к финалу, когда герой уже готов принять самое важное для себя решение, а автор в конце вместо точки вот уж выбрал восклицательный знак, как вдруг возникает вопросительный. Слишком бы всё просто и банально было бы, если б он не появился. Финал очень сильный.

Много нюансов Конышев показывает нам в описании лирических чувств. Приятно, что есть мера между возвышенными чувствами и плотскими. Нет жизни без двух этих явлений. И Конышев вместе с нами сначала запутывает их в один узел, потом распутывает. Любовные интриги, треугольники есть, но они небанальны; несмотря на лёгкость повествования, его занимательность, его общий позитивный интеллигентский прищур, в книге много моментов крайне драматичных. Судьбы обитателей секты, которые в основном позиционировались как забавные «довлатовские» чудаки, обрываются нелепо и страшно. Автор придаёт этому философскую значимость, намекает: это предвестник больших перемен, когда исчезает то, что казалось незыблемым.

Проведя нас через ликование мирового футбольного чемпионата, через ковид, к началу СВО, Конышев заставил нас задуматься о многом. Многие свои мысли он вложил в уста других героев, но от этого они не стали менее личными. По всем законам драматургии все главные герои претерпевают большие трансформации. К лучшему это или к худшему? Вопрос этот остаётся без ответа. Но то, что герои всё-таки вместе с нами шли по пути к себе, а не от себя, всё же оставляет надежду.

Максим Замшев,

писатель, поэт и прозаик, публицист, литературный критик, главный редактор «Литературной газеты»

Глава 1

Человек создан для счастья, как птица – для полёта.

В. Г. Короленко. «Парадокс»

Рождённый ползать – летать не может!

М. Горький. «Песня о Соколе»

В семнадцати километрах от Геленджика, если идти в сторону Туапсе, приютился маленький хутор Джанхот. Впервые я узнал о нём от своего начальника. Помню, название мне сразу понравилось. С адыгейского языка оно переводится как «счастливый человек». Ради интереса я посмотрел фотографии в интернете: море, сосны, камни – даже нудисты имеются. Красотища! Покой! И такой контраст с летней Москвой-2018, которая стучала всеми барабанами и говорила на всех языках мира. Россия принимала чемпионат мира по футболу, и улицы её городов заполнили толпы болельщиков: орущих и пёстрых. Это был настоящий карнавал, яркий праздник, пир! И всё же человека тянет в дикость. Наверное, поэтому я и согласился поехать в Джанхот.

– А мы не помешаем твоим родственникам? – спросил я.

– Нет, они уехали на Байкал с палаткой, – ответил Ваня Чусов, или, как все его называли, Ванчоус, между прочим, мой начальник.

После работы мы сидели с ним в баре «Сколопендра» и пили пиво, обсуждая будущий отпуск и вчерашних девчонок. Мы познакомились с ними случайно, оказавшись во время обеда за одним столом. Обе – студентки четвёртого курса. Одна – рыжая Маша в поло Burberry[1] и круглых очках. Вторая – киргизочка Галя, у которой из тугого пучка волос торчал жёлтый карандаш. Мы разговорились. Сначала болтали о всякой ерунде: какие в этом кафе удобные стулья, а вот цены высокие, правда, порции большие, сытные. Потом на улице кто-то зарядил футбольную кричалку, и мы стали обсуждать чемпионат мира. Девушек он утомил. Они жаловались на нервозное состояние: мельтешение людей и раздражающий шум. Им обеим хотелось спокойствия, а ещё лучше – сбежать из этого шабаша, свалить куда-нибудь в глушь.

Тогда-то Ванчоус и вспомнил про Джанхот, где можно устроиться на диком пляже и не просто отдохнуть, а прямо изолироваться от всего на свете. «Круто!» – одновременно произнесли обе девушки. Ваня довольно улыбнулся и забурлил термальным источником. Не жалея ярких слов, он стал рассказывать, как, ещё будучи школьником, классно проводил время на Чёрном море: купался по сто раз на дню, а вечерами сидел у костра с местными пацанами и потягивал домашнее вино из баклажки. Студентки слушали затаив дыхание. Когда Ванчоус закончил свои воспоминания, Маша заметила, что давно мечтает о таком отдыхе. Галя согласилась с подругой. В общем, девушки проявили заинтересованность, и мы договорились с ними о новой встрече через пару дней, как только Ваня уточнит все подробности у своих родственников из Краснодарского края.

* * *

– Серёг, тебе какая из них больше понравилась? – спросил Ванчоус, достав из кармана пакетик с белым веществом.

– Обе хороши, – задумчиво ответил я. – Но, пожалуй, рыжая – больше. Она в очках, и в её сумочке я заметил книгу. Люблю, когда девушка читает. Даже если это «Гарри Поттер» или Пауло Коэльо.

– Договорились, – равнодушно произнёс Ваня и пошёл в туалет – отлить и «пощекотать ноздри».

Я глотнул пива и уставился в стену. Она была вся в крупных рыжих мазках, похожих на эклеры. Хотелось их съесть – по крайней мере, они возбуждали аппетит. Сбоку от барной стойки висел постер формата А2 с изображением толстопузого немца-пьянчужки.

Надпись сбоку от него гласила: «Ты не можешь купить себе счастье, но ты можешь купить себе пива. Что, в принципе, одно и то же». Я ухмыльнулся: в чём-то этот бюргер прав, но только самую малость.

Я перевёл взгляд на окно – стёкла в нём давно не протирали, они были пыльными и тонкими, а вид из них – унылым: кирпичная стена с большими ржавыми воротами, которые вдруг открылись, и из них выехал грузовик с щебёнкой, хотя раньше, помнится, там находилась овощебаза. Я взял из тарелки рифлёную чипсину, откусил от неё полоску, потом – ещё одну, и так до конца – весьма удобный формат. Облизав кончики пальцев, пошёл к барной стойке, чтобы взять влажные салфетки. Заодно купил пива и вернулся к столу, за которым уже сидел начальник с расширенными зрачками и слегка покрасневшим носом.

Ванчоус любил кокаинчик и мог позволить его себе в любых количествах. К тридцати годам Ваня уже многого добился в сфере мобильных игр. Имел собственную компанию-разработчика, довольно успешную по меркам России. Я устроился в неё на общих основаниях и первое время был одним из многих. Обычный серый айтишник, мышь. Но однажды, спустя примерно год, Ванчоус вызвал меня к себе в кабинет. «Ты что, писатель?» – спросил он, даже не поздоровавшись. Я смутился, а Ваня стал меня нахваливать. Оказалось, кто-то ему про меня шепнул, и он ради любопытства решил прочитать несколько моих рассказов, и они ему очень понравились. А ещё он признался мне по секрету, что и сам пробовал писать, но ему ни разу не хватило терпения закончить начатое. Ничего удивительного в этом не было: писательство требует колоссального терпения.

Ваня был хорош в другом: он принимал не просто быстрые, а, что ещё важнее, правильные, эффективные решения, успевая делать даже то, в чём не было никакой необходимости. Как вы понимаете, помогал ему в этом отборный колумбийский товар. Ванчоус и мне предлагал. Я пару раз угостился, но потом только отказывался, оправдываясь тем, что наркотики – совершенно не моя тема и мне больше нравится алкоголь. А выпивал я, надо сказать, регулярно: минимум две бутылки пива в день, бывало и больше. По выходным – обязательно крепкое: граммов сто водки или пару шотиков виски, а чаще – и то и другое. В общем, злоупотреблял я. Так мы и сошлись: тёртый кокаинщик и начинающий алкаш.

* * *

– Когда встретимся с девчонками и где? – спросил я, поставив пиво на стол.

– Можно завтра, – ответил Ванчоус, блаженно улыбаясь, – прямо здесь, часов, скажем, в семь.

Я тут же написал Маше. Она удивилась, что мы о ней не забыли, но подтвердила, что готова обсудить отпуск в Джанхоте. Галя тоже проявила энтузиазм. Отлично! Мы договорились встретиться на следующий день в баре «Сколопендра».

– Давай за это водочки хлопнем, – предложил я. – Девчонки классные!

– Давай, – согласился Ванчоус. Мы выпили и разошлись по домам.

На следующее утро я проснулся в игривом настроении: было во мне предчувствие чего-то большого и звонкого. Я врубил музыку на полную катушку, рэпера Бабангиду[2]. Бормоча за ним его пророческие тексты, принял душ, протёр пыль и пропылесосил комнату. Пока выносил мусор и ходил в магазин, придумал коротенький рассказ. Написал его за час – получилось неплохо – и поехал в «Сколопендру».

– Будете пиво? – спросил я у девушек, когда мы зашли в бар.

Я был уже немного навеселе после двух бутылок сидра, которые выпил, пока занимался сочинительством. Сделал я это не только с целью смазки творческих шестерёнок, но и для храбрости: всё-таки меня ждало не абы что, а целое двойное свидание.

– Нет-нет! – студентки наотрез отказались от пива. – Только чай!

– Может, тогда ещё пирожное или тортик? – Ванчоус был галантен и активен.

– Спасибо, просто чай, – ответила за обеих Маша.

Я внимательно посмотрел на неё. Она была похожа на ученицу старших классов: такая же соблазнительная, как рыжая кукла с причёской каре. Лицо у неё было одновременно воспитанным и сексуальным: большой рот, карие глаза и очки на них, как пунктир. Брови – чёрные, макияж – лёгкий, свитер – Pringle[3], а под ним: две наливные груди – ближе ко второму размеру. Я не мог оторвать от них взгляд и, честно говоря, страшно возбудился из-за этих бугров.

Киргизочка выглядела не так сногсшибательно, можно даже сказать, затрапезно. Одежда на ней была самой обычной, будто из европейского секонд-хенда. Галя отличалась другим: неуловимой восточной красотой, жёлтым карандашом в волосах и действительно большой грудью, которую она подчеркнула красной водолазкой из мягкого трикотажа.

– Лимон или сахар? – спросил я у девушек.

Маша попросила лимон, Галя – сахар. Я разлил чай в две кружки и сел на своё место. Немного помолчали.

– Ну что ж, за встречу! – Ванчоус широко улыбнулся. Мы чокнулись с ним бокалами и выпили холодного пива.

Маша подула на чай, и её очки запотели. Она сняли их и убрала в сумочку. Галя осторожно глотнула из кружки.

– Как чай? – спросил я у неё.

– Обычный, – ответила киргизочка.

Обе девушки смущённо улыбнулись. Как назло, в помещении стояла гробовая тишина: посетителей почти не было. И бар наполняли лишь сухой треск лампочек и гул кондиционера. Эти неловкие звуки грызли нас, как комары. Ванчоус не выдержал первым. Он ухмыльнулся, и я сразу понял, что он решил провернуть свой коронный номер, трюк. Ваня резко поднялся и, приспустив джинсы, показал татуировку на ягодице: пять олимпийских колец. Маша сделала круглые глаза и, вздёрнув плечи, прижалась к спинке стула. Галя, напротив, подалась вперёд. Она, как оса, подняла свои тёмные брови, ожидая продолжения.

– Кому-нибудь интересно узнать, откуда у меня эта татуировка, – спросил мой шеф, – и почему?

– Конечно! – теперь за обеих ответила Галя.

Ванчоус довольно улыбнулся и рассказал выдуманную историю про то, как в третьем классе случайно сел на раскалённую подставку для утюга. Ожог получился очень серьёзным, пришлось даже скорую вызывать. В результате, несмотря на интенсивное лечение, на попе всё равно остались глубокие шрамы: пять кружков, похожих на олимпийские кольца.

– На их месте я и сделал татуировку, когда был на Олимпиаде в Сочи. Я очень люблю спорт. А вы?

– Не очень, – ответила Маша. – Разве что фигурное катание и большой теннис.

– Я плаванием в детстве занималась, – Галя выпрямила спину, будто вспомнив указания тренера.

– А мне биатлон нравится, – вставил и я свои пять копеек. – Джанхот, кстати, – биатлонная Мекка.

На самом деле это не так, но откуда об этом знать девчонкам? Зато разговор свернул в нужном направлении и пошёл дальше гладко, без неловкостей, будто покатился с ледяной горки. Ванчоус молотил без остановки, расписывая красоты черноморского побережья. Он достал телефон и стал показывать фотографии дома, где живут его родственники. Потом зачитал длинное сообщение от них, почти письмо, из которого следовало, что Джанхот – это рай на земле и только там можно стать счастливым человеком.

– Я бы очень хотела стать счастливой! – с чувством воскликнула Маша.

– Я тоже, – поддержала её Галя, но полушёпотом.

– И мы тоже! – громогласно заявил Ваня от лица всех мужчин.

– Значит, решено? – спросил я и улыбнулся: – Едем в Джанхот?

Все рассмеялись; не только молчание, но и смех означает согласие. Между нами пробежала искра или, вернее, окончательно рухнул барьер, который мешает малознакомым людям вести разговоры. Теперь каждый из нас оказался в своей тарелке, одной на четверых. Мы стали обсуждать детали поездки: когда, каким образом и на сколько. Решили, что через две недели, поездом и на десять дней.

– Кстати, в Джанхоте располагается дом-музей Короленко, – как бы невзначай заметил я. – Нам нужно обязательно его посетить.

– А кто это такой? – спросила Маша (не могла не спросить).

– Владимир Галактионович Короленко – великий русский писатель. Классик! – отрапортовал я. – Кстати, цитату из его рассказа «Сон Макара» я вынес в эпиграф своего нового текста. Формат пока не до конца ясен. Повесть на грани с рассказом. И не повесть, и не рассказ. Около двух-трёх листов. Примерно двадцать тысяч слов. Вряд ли больше. Посмотрим.

– А можно почитать этот… текст?

Мои слова произвели на Машу большое впечатление (не могли не произвести). Она даже опять надела очки. Видимо, для того чтобы выглядеть интеллектуальней.

– Конечно! – ответил я. – Обязательно! Как только будет готов, сразу же распечатаю тебе.

Маша сердечно поблагодарила меня, и мы стали с ней переглядываться. У соседей была схожая ситуация: Галя с упоением слушала Ванчоуса, который рассказывал ей про подводное плавание и красоты морского дна.

– Надоел мне этот чай! – вдруг заявила Маша и решительно посмотрела на Галю. – Не хочешь пива?

– Хочу, – улыбнулась киргизочка. – Я уже глотнула несколько раз у Вани.

– Понял. Сейчас всё организуем.

Я тут же метнулся к барной стойке и вернулся с четырьмя бокалами пшенички[4].

Мы тут же чокнулись и выпили. Разговорные интонации совсем полегчали: они стали почти невесомыми. Со стороны могло показаться, что мы – старые добрые друзья. Неразлучная четвёрка.

– Пойдёмте гулять! Там столько иностранцев! – крикнула захмелевшая Маша. Ей хотелось праздника.

– Пойдёмте! – я, Галя, Ванчоус: все были «за».

Мы колобродили всю ночь: Красная площадь, Тверская, Арбат. Электричества никто не жалел: улицы освещали созвездия фонарей, фонариков и гирлянд. У памятника Горькому мы познакомились с компанией мексиканцев. Они, как муравьи, облепившие кусок хлеба, окружили два ящика с водкой. Североамериканцы угощали алкоголем всех желающих, вне зависимости от расы, пола и политических убеждений. Маша одну за другой выпила три стопки, потом стрельнула у кого-то ментоловую сигарету и начала её медленно курить.

– Кла-а-асс! – Это слово выпорхнуло из Маши вместе с облаком дыма. – Люблю глотать полярный холодок. От него дерёт горло и лёгкие. Кажется, что там происходит дезинфекция!

– Молодец! Качественная метафора! – похвалил я и притянул студентку к себе.

Мы поцеловались. Вдруг Маша оттолкнула меня. Выражение её лица стало неестественным, как у звериного чучела. Девушку вырвало, она запачкала все свои дорогие вещи.

– Домой, пожалуйста, – пролепетала Маша и следом добавила противоположное: – Только не домой, пожалуйста. Меня папа будет ругать.

Маша стояла, опёршись на фонарный столб, и беспомощно повторяла извинения, её круглые очки куда-то запропастились. Она умоляла снять ей гостиницу, но я решил, что лучше поехать ко мне, и вызвал такси в Реутов. Ванчоус сказал, что они с Галей ещё немного погуляют, возможно, даже встретят восход солнца. Мы стали прощаться, и я почему-то подумал (нет, даже решил), что они сегодня обязательно трахнутся, но… ошибся.

* * *

В понедельник после работы мы с Ванчоусом сидели в «Сколопендре»: пили пиво и обсуждали выходные.

– Как вы с Машей уехали, мы с Галей ещё часа три гуляли, – доложил мне начальник. – Вино аргентинское дегустировали, багеты французские ели, кокаинчик употребляли с каким-то мутным бельгийцем-геем. Потом оказались в дубовом сквере. Очень красивое место. Я обнял там Галю, и мы с ней долго целовались. Очень долго.

Ванчоус глотнул пива.

– Туда-сюда. Руки под майку. Лёгкий петтинг. – Ваня слегка улыбнулся и почесал подбородок: это воспоминание ему было явно приятно. – Я пригласил Галю к себе. Думал, что уже всё на мази, но она – ни в какую. Нет, и всё! Я спросил, почему. А она ответила, что росла без отца, поэтому мама – для неё авторитет номер один. И якобы та ей запретила ездить домой к малознакомым мужчинам. Во как! И всё, давай до свидания! Уехала на такси. – Ваня сделал паузу и, посмеиваясь, мотнул головой. – Дерзкая, конечно, девчонка! – восторженно закончил он.

– Зацепила? – спросил я.

– О да! А какие у неё сиськи – дыни ташкентские! Между жопой и сиськами я всегда был на стороне сисек. Галя – идеал! Честное слово, Серёга! Идеал!

– Круто! – поздравил я начальника.

– А у тебя как прошло с Машей?

– Не так уж и плохо, – я ухмыльнулся. – Проснулись в одной кровати. Маша очень испугалась: боялась, что мы трахались. Пришлось её убеждать, что ничего не было и быть не могло, потому что она напилась до непотребного состояния. После этого Маша успокоилась, попросила таблетку от головы и стакан воды. Лицо у неё было похмельное, какое-то скукоженное и красноватое. Но после горячего душа она преобразилась. Честное слово, стала опять вишенкой. Лицо разгладилось, и на нём появилась та самая сексуальная кукольность, как у куклы Барби или Бритни Спирс…

– Хорош! Заканчивай эти свои писательские штучки! – перебил меня Ванчоус. – Так было что между вами или нет? Я не понял.

– Не-а.

– И что теперь думаешь о ней?

Пауза.

– Не знаю даже, – я пожал плечами. – В целом она мне нравится. Тело у неё, конечно, красивое, да и родители богатые. У них особняк в готическом стиле на Рублёвке. Но сама по себе она конформистка, будто мёртвая. Я имею в виду, в экзистенциальном смысле. Много в ней мещанского, мелкобуржуазного. Мысли у неё какие-то не свои.

– Это нормально для всех девушек, – с ухмылкой заметил Ваня, но через паузу добавил: – Хотя Галя совсем не такая. Уникум!

Меня кольнуло это замечание. Я ещё подумал тогда, что, возможно, сделал ошибку, выбрав не ту девчонку из двух. Пришлось утешать себя тем, что пока рано делать выводы. К тому же поменять всё равно уже ничего было нельзя, отпуск расписан, и роли в нём – тоже: я – с Машей, Ванчоус – с Галей, и точка.

Глава 2

Ко сну я всегда относился как к пище, ведь сон наполняет мозг, как еда – желудок. Соответственно, спать, как и есть, я тоже старался по графику, три раза в день: до завтрака, в обеденный перерыв и после ужина. И, надо сказать, в сон я погружался глубоко и никогда не жаловался на бессонницу. Обычно только коснусь постели, как сразу вижу сны. А снилось мне всякое: обычно кисель забытья в стиле абстрактного экспрессионизма; но, бывало, мозг показывал и натурализм. Иногда во снах я даже встречал знакомых.

Вот и в тот день – спустя полторы недели после двойного свидания – мне как раз снилась Галя. Она была голой, если не считать красных сапог и зелёного пояса, с которого свисала бахрома, напоминающая ножки сколопендры. Вдруг девушка наполовину превратилась в неё: туловище сколопендры, голова человека. Она зевнула, округлив рот, будто кого-то окликнула. Я испугался и попятился назад, а сколопендра Галя побежала в сторону загорелого мужчины, появившегося будто из-под земли. Он был внутри стеклянной банки, а на лбу у него мерцала надпись «Джанхот».

«Дзинь-дзинь-дзинь!» – вдруг зазвонил телефон.

Я подскочил с рабочего дивана и подошёл к столу: номер незнакомый.

– Алло! – я решил поднять трубку, хотя обычно этого не делаю.

– Привет! Это Иуда.

Фидель Уткин, или, как все его называли, Иуда, был моим одноклассником. После школы мы оба поступили в московские вузы и вместе год снимали квартиру, пока я не переехал в общагу. После разъезда общение происходило реже, но окончательно связь мы не прервали. Раз в полгода стабильно встречались с Фиделем, чтобы выпить и поболтать, вспомнить, так сказать, старые добрые. Я ни разу не отмораживался, всегда приходил. И не потому, что Фидель был каким-то особенным другом, а больше из чувства жалости к нему. Иуда был чист душой, но тотально невезуч. Казалось, что он живёт какой-то не такой жизнью и делает что-то не так. Даже кличка была антонимом его имени, ведь «Фидель» с испанского переводится как «верный». Оксюморон[5], который неожиданно придумал наш физрук Палыч, любитель водки, классических лыж и союза «и».

– И строимся! – скомандовал Палыч.

Наш класс, 7-й «Б», моментально выстроился вдоль стены.

– И на беговую и на дорожку и вызываются… и Смага, и Быстров, и Митин, и Уткин Фидель!

Физрук ухмыльнулся и тихо пробормотал себе под нос:

– Иуда-Фидель, и тебя и дери!

Все начали смеяться, а Фидель – сильнее всех. Так кличка Иуда к нему и приклеилась. Где-то через полгода об этом узнала его мама и была в ярости, но уже ничего не могла поделать. Как известно, фарш невозможно провернуть в обратную сторону: Фидель уже стал Иудой.

Что ещё можно про него сказать? Парень он был невзрачный: жилистый, тощий. Но далеко не дурак. Много разных книг читал, в основном фантастику, правда, родители не одобряли это его увлечение, даже, можно сказать, осуждали. Мать ругалась на него: мол, зачем он штудирует эти небылицы, пусть лучше идёт в детскую автошколу. Иуда и пошёл, а книжки забросил и вообще стал мало интересоваться внешней стороной жизни. Ему не требовался уют, тем более – комфорт. Лишь бы сухо было и никто не шумел.

Кстати, по такому принципу он и выбрал себе жильё после того, как мы с ним разъехались. Это была тёмная квартирка – скорее, халупа с бабушкиным ремонтом, площадью двадцать девять квадратных метров. Находилась она в относительно ближнем Подмосковье, городе Химки. То есть недалеко и недорого. Для Фиделя более чем терпимо, даже замечательно.

А вот работа у него была невыносимой, зверь бы такой не выдержал. Иуда работал водителем в похоронном бюро и ездил на катафалке со скоростью пятьдесят километров в час. Из напитков предпочитал травяные чаи, особенно иван-чай, постоянно его пил. А ещё он забавно удваивал слова при ответах. Его любимыми парами были «топ-топ»[6], «нет-нет» и «конечно-конечно» (он произносил как «коэшн-каэшн»).

* * *

– Привет, чувак! У тебя номер, что ли, новый? – спросил я.

– Да-да, – ответил Иуда. – Пришлось сменить. Так получилось.

– Понятно. Давно не виделись. Может, встретимся? Пивка всандалим!

– Тот-топ, – произнёс Фидель на автомате и тут же начал жаловаться. Он стал ныть, что мир к нему несправедлив, вокруг одни подлянки и лицемерие.

– Что случилось?

– Я разочаровался в людях. Чувствую себя луговым сухостоем. Я почти сломлен. Меня переломили через колено! Извини, что так напыщенно, но чувствую себя именно так: шматком… соломы!

– Успокойся! – прикрикнул я и процитировал мужской журнал GQ, который недавно читал. – Ты не сломлен, а просто опустошён! Мы тебя наполним, вернём тебя к жизни, реанимируем! Можешь рассказать, что случилось?

– Конечно-конечно, – Фидель что-то глотнул и чмокнул губами. – Меня… меня бросили. Меня девушка бросила. Обманула. Растоптала нашу любовь! Растоптала мою любовь! Вот зачем?

– Новая девушка?

– Конечно-конечно.

– Опять? – удивился я. Это был уже пятый раз за два года.

– Угу-угу.

– Ну ты даёшь, старик, – я тяжело вздохнул. – И как же теперь? Что думаешь?

Иуда шмыгнул носом и ответил, что хочет покончить с собой, а наш разговор – его последняя ниточка с жизнью.

– Ты чего это, серьёзно, что ли? – Я прошёлся по комнате.

Пауза. В телефоне тишина.

– Алло! Ты слышишь меня?

Обычно Фидель стойко переносил удары судьбы, но, видимо, достиг предела, нервы сдавали.

– Конечно-конечно.

– Не делай глупостей! Всё наладится! Ты найдёшь себе новую девушку, и она будет самой лучшей. Это на сто процентов! – стал я тараторить пошлые банальности. Ничего лучше человечество ещё не придумало для такой ситуации. – Что ни делается, всё к лучшему. Всё проходит, и это пройдёт, как говорил еврейский царь Соломон.

– Ты правда так считаешь? – Голос Иуды смягчился.

– Даю честное благородное слово, слово айтишника!

Фидель вздохнул свободнее. К нему сразу же вернулось желание жить. Его просто-напросто прорвало на тему «Как социальный статус влияет на любовные отношения». Я слушал этот поток сознания минуты три, пока Иуда не начал повторяться. Пришлось прервать его и предложить встретиться завтра в баре «Сколопендра», чтобы обсудить всё более подробно, проанализировать сложившуюся ситуацию и найти из неё выход.

– Конечно-конечно. Договорились, – ответил Фидель и повесил трубку.

Я опять лёг на диван и стал наблюдать за жирной неповоротливой мухой. Она кружила по всей комнате и скучно жужжала, не давая мне спокойно думать или спать. Единственное, что мне приходило в голову: мухи – это гадость, их нужно истреблять. Вдруг жужжание прекратилось, я посмотрел на стол: насекомое чуть походило по нему и начало чесать чёрное брюшко – отвратительное зрелище. Я осторожно встал и взял газету «Метро». Муха не реагировала, потирая лапки. Она недооценила меня.

«Бах!» – резким движением я прихлопнул её.

Муха разделилась на три части: крылышки отдельно, внутренности отдельно и глаза, выпуклые и мозаичные, будто живые. Они пугали меня, я накрыл трупик газетой и продолжил дремать. До конца обеда оставалось ещё девять минут.

* * *

– Привет-привет! – сказал мне Иуда на следующий день.

Он ждал меня около «Сколопендры», хотя моросил мелкий дождь, а на тротуаре было не протолкнуться. Всё вокруг бара кипело иностранной жижей: болельщики Бразилии праздновали победу. Особенно выделялся один, высокий и бородатый, – не человек, а тропическая птица. Он прикрепил к голове разноцветные перья, а за плечами нахлобучил крылья вроде ангельских.

– Здорово! – ответил я Иуде, и мы, пожав друг другу руки, зашли в бар.

Внутри кто-то курил кальян, поэтому воздух был слоистым от приторного дыма. Фидель поморщился.

– Чёртовы иностранцы! – прошипел он. – Когда они уже все разъедутся? Не жизнь, а зал ожидания в аэропорту.

– Ты чего такой злой? – спросил я, хотя тоже был не в духе. Меня долбило похмелье.

Иуда ответил, что ему плохо и грустно, а оттого что все вокруг счастливы – ещё хуже. Он заявил, что у него атипичная депрессия, из которой только два выхода: суицид или больничка. Впрочем, ни с харакири, ни с лечением Фидель решил не торопиться.

– Мудрое решение! – заметил я, когда мы сели за свободный столик. – Что будешь пить? Я угощаю.

– Нет-нет, ничего, – ответил он и вытащил из рюкзака термос с иван-чаем.

Я подошёл к барной стойке и купил себе яблочный сидр, потому что сидр – это метадон[7] после пивного запоя. Вчера я опять наклюкался «жигулями», как и позавчера, и позапозавчера, и четыре дня назад. С каждым новым днём организм всё хуже справлялся с «жигулёвским» похмельем. И я решил, что мне необходима передышка. Если уж не полный ЗОЖ, то хотя бы заместительная терапия. Нужно опохмелиться, но не уйти в крутое пике, в так называемый штопор.

– За тебя! – произнёс я тост и жадно глотнул сидра.

Сам факт попадания алкоголя внутрь организма уже ослабил похмелье, отпустил тревожные вожжи. Лицо расползлось в довольной улыбке.

– Кайф! – я вздохнул полной грудью и громко выдохнул.

Иуда пил иван-чай мелкими глотками, распространяя вокруг себя душистый аромат, как в бане. Не хватало только веника.

– За что ты так любишь этот напиток? – поинтересовался я.

Фидель ответил без раздумий:

– Иван-чай – это кладезь витаминов, в котором содержится две трети таблицы Менделеева.

– Полезная штука, значит? – уточнил я равнодушно, больше ради приличия.

Иуда взглянул на меня с выражением крайнего изумления, будто я усомнился в том, что Земля круглая.

– Издеваешься?

– Я просто никогда не пробовал иван-чай и ничего о нём не знаю.

Фидель недовольно мотнул головой и стал назидательно загибать пальцы, перечисляя, какую пользу несёт в себе это растение. Во-первых, укрепляет иммунитет; во-вторых, повышает мужскую силу, ну а в-третьих и самых главных, помогает с нервами. Иуда сделал большой глоток и шмыгнул носом.

– Если бы не иван-чай, я бы точно повесился, когда меня бросила Клава. В тот день я выпил четыре литра иван-чая. Он спас мне жизнь!

– Ну ты и монстр! – усмехнулся я. – Что за Клава? Рассказывай.

– Клава классная… топ-топ, – Фидель нервно мял ухо.

Вдруг он посмотрел на меня с напряжённым выражением лица, будто внутри него произошёл не словесный запор, а самый настоящий. Фидель хотел что-то громко выкрикнуть, высказать в грубой форме, но никак не мог на это решиться. Он глотнул иван-чая, и… напряжение его отпустило, тело расслабилось. Иуда откинулся на спинку стула и стал нежно рассказывать про туристку Клаву, про то, какая она красивая и добрая, просто лучшая.

– Мы-мы… мы должны были через неделю ехать с ней в Крым, Лисью бухту около Коктебеля. Ещё позавчера у нас с ней всё было серьёзно. А вчера она мне позвонила и сказала, что нам лучше расстаться.

Пауза.

– Почему же она так решила? – логично спросил я.

– Просто, – Фидель пожал плечами.

– Просто так даже мухи не трахаются! – возразил я и потребовал конкретного ответа. – Почему? Говори. Чистосердечное признание облегчает душу.

– Почему-почему, потому что она встретила другого! Какого-то альпиниста, ёбаного Лёшку! – выкрикнул Иуда, и дальше его речь размазалась картофельным пюре по тарелке.

Фидель распустил нюни: рефлексировал и корил себя, утверждая, что он сам во всём виноват, погубил их отношения, а Клава оказалась во всём права. Святая, непорочная Клава!

– Теперь мне только одна дорога – на помойку, а лучше – к дровам: чурбанам и прочим опилкам. Клава мне прямо так и сказала: что я туп и неотёсан, как дерево, что я для неё слишком лоховат и обычен.

– Прямо так и выдала? – удивился я, а про себя подумал: какие жестокие, бессердечные слова. Откуда в девушке столько желчи?

– Конечно-конечно! Так и сказала, – шёпот Фиделя стал напряжённым. – Гадина она! Гадина поганая!

– Что?

– Мымра-мымра! Мымра! – рявкал он. – Мымра она и гадина!

Фидель будто принял слабительного: его словесный запор прорвался.

– Шлюха клубная! Она никогда меня не понимала! Постоянно таскала по этим вонючим дискотекам. А мне они на хер не нужны! Я обычные места люблю! Парки, пляжи и бульвары. И людей я обычных люблю, а не всяких хитро сделанных! Поваров я люблю, слесарей и парикмахеров. С ними хоть разговоры понятные вести можно! А из тех, у кого высшее образование, так я только с тобой, Серёга, и общаюсь.

– Серьёзно? – не поверил я.

– Конечно-конечно. У нас в похоронном бюро все или после техникума, или сразу после школы. Один я с вышкой.

Помолчали. Я сходил за вторым сидром, а Иуда подлил себе иван-чая. Выражение его лица стало трагическим. Он всем видом показывал, что не прочь поговорить ещё и ему обязательно нужно облегчить душу. Его желание мне было вполне понятно: я и сам чувствовал нечто подобное, когда меня бросали девушки. Выговориться в такой ситуации очень важно, возможно, даже жизненно необходимо.

– Чего грустишь, товарищ? – шутливо спросил я, чтобы подтолкнуть Фиделя к исповеди, и даже процитировал Пушкина: – Чего тебе надобно, старче? Я – твоя золотая рыбка. Говори!

Иуда печально посмотрел на меня с выражением «шутки тут неуместны».

– Клава-Клава! Серёга, я очень любил Клаву. Больше всего на свете. И так ждал этого отпуска в Крыму.

Его лицо сжалось в комок боли, и он прошептал:

– Нет-нет. Я не могу больше. Я сегодня непременно повешусь. Душа разрывается. Нет мочи терпеть. Нет!

Я глотнул сидра и громко стукнул бокалом о стол.

– Запрещаю умирать! – приказал я.

– Ок-ок! – Фидель неожиданно быстро согласился, но потребовал альтернативу смерти. – Что же мне теперь делать? Мне не хочется жить!

Я завис секунд на двадцать: не мог придумать никакой альтернативы – как вдруг вспомнил про Джанхот.

– Есть одна идея, есть! – одним глотком я допил сидр. – И отличная! Едем с нами в отпуск? На хутор Джанхот, недалеко от Геленджика. Не Крым, конечно, но ведь тоже Чёрное море. Мы как раз искали пятого попутчика. Чтобы всё было как в советской комедии «Три плюс два». Мы все фанаты этого фильма! – соврал я.

Это была ложь во спасение. Так я считал тогда.

– Не знаю даже, – Иуда колебался. Идея ему понравилась, но ему было неудобно. – Я ведь никого не знаю, кроме тебя. И ведь с вами двумя будут две девушки. Я буду пятым лишним. Неловко как-то.

– Не стоит об этом беспокоиться! – заверил я Фиделя. – Ванчоус – мировой парень. Он точно не будет против, чтобы ты с нами поехал. Хочешь, я позвоню ему прямо сейчас? Это вообще не вопрос.

– Давай.

Я набрал номер Вани и объяснил ему ситуацию. В ответ он попросил поставить телефон на громкую связь и обратился к Иуде лично:

– Уважаемый чувак! Я буду очень рад видеть тебя в Джанхоте, на территории счастья! Донт ворри! Ю а велкам![8]

– Топ-топ, спасибо! Спасибо огромное! – Фидель расплылся в улыбке.

– Значит, решено! – подвёл я черту и пошёл за третьим сидром.

Машу и Галю не стали беспокоить по пустякам: не поставили их в известность об изменении количества участников отпуска. И хорошо, и очень правильно. Если бы поставили, то поездка в Джанхот вряд ли бы состоялась. И я, и Ваня это понимали: Иуда, очевидно, был пятым лишним, но… также очевидным было и то, что он нуждается в срочной дружеско-туристической помощи. Мы с Ванчоусом не могли поступить иначе. Это и есть так называемая мужская солидарность.

* * *

– Ну что, пойдём? – спросил Фидель. – Завтра на работу.

– Уже? – Я допивал четвёртый сидр. Мне было хорошо и хотелось продолжения. – Может, посидим ещё? Я бы ещё один сидо-рок оформил.

– Нет-нет, извини. Мне пора. У меня завтра катафалк на девять утра заказан.

– Ладно.

Я встал из-за стола и отнёс пустой стакан на барную стойку. Я – аккуратный человек, даже когда пьян. Мы с Иудой вышли на улицу. Ни я, ни он не курили сигареты, но теперь нам обоим захотелось табачного дыма внутрь. Мне – потому что я наклюкался, ему – чтобы расшевелить нервы после иван-чая.

– Do you have a cigarette? – спросил я у пузатого бритиша около бара. Он ответил «оф кос» и протянул мне пачку красного Marlboro. – Can I take two? One more for my friend. Thank you very much![9]

Мы закурили, у Иуды была зажигалка. Стояли и долго наблюдали, как толпа вокруг нас меняет очертания: одни болельщики уходили, другие возвращались после матчей. Все они орали до хрипоты и пили много крепкого пива. Иногда происходили мелкие стычки, но ни одна из них не переросла в мордобой. Всё всегда заканчивалось миром: болельщики братались, обнимались и жали друг другу руки. Некоторые даже плакали от нахлынувших чувств.

– Типичные международные отношения, – хохотнул я.

Вдруг загорелись фонари: Москва перешагнула черту, отделяющую день от ночи. Фидель прищурился от яркого света и выкинул бычок в мусорку. Потом вытащил из рюкзака банан и начал его быстро есть.

– Оголодал, что ли? – спросил я.

Голова у меня кружилась под воздействием алкоголя и табака.

– Конечно-конечно, – ответил на автомате Иуда.

В его руках уже раскачивалась пустая кожура. Она была равномерно усеяна коричневыми крапинками. Вдруг Фидель слегка присел и по высокой дуге бросил кожуру в мусорный бак, который стоял на углу здания.

– Попал, – пьяно ухмыльнулся я. – Трёхочковый.

– Топ-топ. Хоть где-то мне везёт, – мрачно произнёс одноклассник.

Мы попрощались и разошлись в разные стороны: я – на кольцевую линию метро, он – на радиальную. На следующее утро у меня было две вещи: жёсткое похмелье и сообщение от Фиделя, что он уже купил билеты на поезд, туда и обратно.

Глава 3

– Мажет, – сказал я минут через сорок после того, как съел грибы.

– Да, – протянул Ванчоус, внимательно рассматривая воздух. – Солёная тут атмосфера, как в море.

– Да-да, как жёлтые Lays, – добавил Иуда и глупо улыбнулся.

Всю неделю, что мы провели в Джанхоте, я уговаривал его с нами употребить. От кокаинчика он упорно отказывался (я, правда, и сам только раз понюхал), но на грибы Фидель всё-таки согласился.

Решающим аргументом стало то, что это такой же натуральный продукт, как иван-чай или петрушка. То же я говорил и девушкам, но они честно признались, что боятся галлюцинаций. Максимум, на что они согласилась, – это проконтролировать нас.

– Наркоманы, – хихикнула киргизочка.

Студентки, выполняя своё обещание, внимательно следили за нами. Маша – с опаской, записывая что-то в блокнот. Галя – с интересом, потягивая холодное пиво. Фоном играл хит беззубого Шуры «Ты не верь слезам». Обожаю эту песню.

– У реки два берега. У реки два берега. У реки два берега, – начал я подвывать вокалисту, раскачиваясь всем телом.

Вдруг моя голова отяжелела: превратилась в пачку оливкового майонеза. Меня будто выдавили на кусок хлеба, размазали ножом и накрыли куском жирной ветчины.

«Непокорные. Непокорные. Непокорные», – продолжал гнусавить Шура.

Я ссутулился, потеряв контроль над мимикой, и стал ритмично всасывать в себя воздух, чтобы изо рта вдруг не капнула слюна или, не дай бог, не полилась целая струйка: всё-таки Маша рядом. Зачем позориться?

– Вы как? – спросила она, оторвавшись от блокнота.

Ванчоус слабо кивнул, Иуда глотнул иван-чая, и только я издал мягкие звуки, буквы «р», «в» и «м» пропали:

– Пашио не.

– Это с непривычки, – успокоил меня Ваня. Он говорил монотонно, как робот. – Через пять минут всё будет нормально.

Я не поверил ему. Невозможно было в это поверить: меня здорово таращило. Я встал и неуверенно прошёлся по кухне, пытаясь фокусироваться на предметах, вспоминая их названия. Мне казалось, что каждый правильный ответ делает меня трезвее. Я начал перечислять про себя всё, что вижу вокруг. Старая жёлтая кушетка. На ней – Иуда и Ванчоус. Маша – за кухонным столом. Галя – на табуретке около газовой плиты. Обои лимонные, с тёмными кружочками, похожими на арбузы. Раковина с ржавыми подтёками, а вот кран – блестящий и новый. На стене – плакат «Тщательно пережёвывая пищу, ты помогаешь обществу». Холодильник небольшой, как сугроб, и, кажется, ещё советский, потому что тарахтит раз в двадцать минут.

«Довольно», – решил я и остановился по центру кухни.

Мне стало легче. Голова опустела, а в горле появилась приятная сухость. Я глотнул холодного пива, отчего мне стало ещё лучше, но всё же не так хорошо, как хотелось бы. Где-то на грани подсознания роились беспокойные, коварные мысли. Тревога стучалась в мои двери, как вражеское контрнаступление. Я чувствовал низом живота, что паническая атака уже на подходе. Мне нужно было срочно уединиться, хотя бы на полчаса.

– Я это… того… пройдусь по дому немного, – сказал я ребятам. – Мне так проще будет… с головой.

Под общее молчание я вышел из кухни и попал в коридор. Он был колюче-жёлтым, будто лампочка светила через куст облепихи. Держась за стену, я продвинулся вперёд на пару шагов. Пол подо мной скрипел, а в глазах гуляли круги, как шаровые молнии. Сбоку располагалась входная дверь с большим зеркалом: я посмотрелся в него. Там отражался обгоревший человек. Кожа лица отслаивалась, глаза были мутными-мутными: не столько из-за грибов, сколько из-за алкоголя. Человек в зеркале пил каждый божий день отпуска. Девушки, Фидель и Ванчоус пили тоже, но они держались достойно, в отличие от меня. Пару раз я засыпал на пляже, а один раз даже на лавочке около магазина.

Мне стало стыдно, и я опустил глаза. На грязном половике стояли четыре пары шлёпок и одни рваные кроссовки – мои. На тумбочке лежала туго свёрнутая пенка, рядом с ней – связка ключей. Дверь в комнату, где жили Ванчоус и Галя, была приоткрыта. Просторный, светлый зал. Я прошёл дальше по коридору и оказался у совмещённого санузла: туалет плюс душевая. Смыв работал плохо, поэтому приходилось добавлять из ведра.

Я повернул налево и открыл дверь в спальню: там жили мы с Машей. Это была комната, похожая на больничную палату, где под наркозом пыли и темноты обитала громоздкая мебель. Я тоже в своём роде там обитал: спал всегда крепко, без секса и снов. Почему? Потому что всегда был упорот. Я даже не спал, а находился там под наркозом алкоголя и витамина D.

Я отодвинул штору и открыл окно настежь. В комнату хлынул свежий воздух. Я опёрся руками на подоконник и стал смотреть на бескрайнее море. Оно было спокойным – беспокоилось небо. Кучево-дождевые облака нависали над гладью воды, как свежие батоны, готовые накормить Джанхот пресной водой. У меня начались звуковые галлюцинации. Я отчётливо услышал две песни «Иванушек Интернешнл»: «Тучи» и «Снегири». Я обожал обе, поэтому скрестил их внутри себя. У меня получилось, что снегири – не гири, потому что тучи, как люди, а значит, дождь неминуем. Мысль устремилась дальше, выстраивая свою неумолимую, никому непонятную логику.

«Вода – это жизнь, но ведь и сперма – это жизнь! – подумал я. – То есть… вода – это сперма. Или сперма – это вода? Сперма или вода? Вот в чём вопрос! А также в другом. Мы что же, получается, все спермоглоты?»

В голову лезла всякая чушь и несусветица. Я провёл сухим языком по сухим губам. Во рту – остатки Аральского моря. Мне нестерпимо захотелось пить и на волю, вон из этого дома, из этой наркотической клетки.

– Есть вода? – я вбежал на кухню.

Маша вздрогнула и недовольно посмотрела на меня.

– Чего пугаешь?

– Душа поёт! – ответил я, хотя душа моя не просто пела, она буянила. Настроение скакало, как цены на нефть в момент нестабильности.

Она открыла холодильник и протянула мне бутылку минералки. Я хищно присосался к ней. Вода была газированной, и моя благородная отрыжка растянулась не меньше чем на десять секунд.

– Пойдёмте гулять, пока светло?! – крикнул я. Мне захотелось немедленно выпить чего-нибудь крепкого и вкусного. – До конца отпуска осталось три дня! Нужно успеть отдохнуть, оттопыриться по полной! Ну же!

– Нет-нет. Я – нет. Я пока тут, – заговорили одновременно Фидель и Ванчоус. Они были ещё убитыми и никуда не спешили.

Галя тоже не проявила интереса, зато Маша, сделав строгое лицо, сказала, что составит мне компанию, к тому же нам нужно поговорить. Она быстро переоделась, и мы вышли из дома. Я прихватил из холодильника банку пива и теперь с удовольствием его пил, спускаясь с горы. Меня плавно мазало, и я улыбался всем рыбам Чёрного моря.

– Куда пойдём? – спросила Маша.

– К воде, – ответил я. – Можно на центральный пляж.

Он был совсем рядом, но дорога до него занимала не меньше десяти минут, потому что асфальт по пути разбился и вспучился, как застывший поток лавы. Помпеи отдыхают.

– Я упаду сейчас! Ай! Серёжа, помоги мне! – Маша шагала осторожно, как по минному полю.

Я взял её под руку, но вместо благодарности услышал очередное оскорбление:

– У тебя изо рта воняет, как из кабинета химии. Перестань постоянно пить это дешёвое пиво!

Я недовольно поморщился: вот уже пару дней Маша пилила меня. Ей хотелось контроля надо мной, но я был сепаратистом в отношениях и не поддавался, терпеливо выслушивал все претензии, но пропускал их мимо ушей, ничего не оседало в моей голове.

– Хорошо, не буду, – ответил я и глотнул пива, отнюдь, кстати, не дешёвого: в Джанхоте не было пива дешевле ста рублей.

– Что «хорошо»? – не успокаивалась Маша. – Ты вообще слышишь меня?

Пока мы спускались к морю, она припомнила мне все мои косяки: и обман с биатлонной Меккой, и отсутствие секса, и унылый, однообразный досуг.

– Ты весь отпуск валялся на пляже и алкашничал, как не в себя! – возмущалась Маша. – Ав дом-музей Короленко мы так и не сходили. Ты же сам первый на этом настаивал! Настаивал?

– Настаивал, – подтвердил я и глотнул пива.

Высказалась Маша и про Фиделя, который, по её мнению, был совершенно лишним на нашем празднике жизни.

– Он мешает нам отдыхать, всё портит! Зачем ты его привёз? Ты видел, как он волочится за Галей?

– Разве? – удивился я, хотя и сам это прекрасно видел.

Но меня это совершенно не удивляло, вообще нисколечко не смущало. Я не осуждал Иуду, даже вполне понимал, почему он так поступает. Киргизочка – красивая и самодостаточная девушка, единица, а не нуль, не то что богатенькая избалованная Маша.

– Он оказывает ей знаки внимания постоянно: то цветок подарит, то – чурчхелу банановую, то какой-то камень с пляжа. Ты что, совсем ослеп? Кроме своего пива, ничего не видишь больше?

– Возможно.

– Галю это нервирует! Этот твой Иуда мешает ей отдыхать, создаёт напряжение в нашей компании! – закончила Маша больше с завистью, чем с заботой. Думаю, она бы тоже не отказалась от дополнительного мужского внимания.

– Перестань, пожалуйста, – не выдержал я. – Это только твои домыслы. Просто Иуда – классный пацан и любит делать подарки. Уверен, Ванчоус на него не в обиде.

– Ты слепец! – выкрикнула Маша и укоризненно покачала головой: – Протри глаза, ты все глаза залил!

– Ладно, хорошо.

– Что «ладно» и «хорошо»?

Маша распалилась ещё больше и продолжила меня пилить с двойным усердием. Теперь она взялась за свою любимую тему: алкоголь и творчество.

– Ты талант, а не какой-то ржавый тарантас! Но ты слишком часто пьёшь – так ты ничего не добьёшься! Так ты проржавеешь и станешь дырявым, вонючим тарантасом! Ты понимаешь это?

– Понимаю, – ответил я. – Отличная, кстати, метафора – про ржавый тарантас. Сама придумала?

– Да, сама! – Маша улыбнулась, сменив гнев на милость.

– Молодец, – похвалил я, – так держать!

– Спасибо.

Мы помолчали.

– Серёж, я вот о чём подумала, – выпалила вдруг Маша. – Тебе нужен директор и грамотный продюсер.

Я не стал у неё уточнять, кого она видит в этой роли, потому что знал, кого: себя. Меня это крайне забавляло, но не раздражало, потому что Маша ничем не могла мне помочь и уж тем более ничему не могла меня научить: она была пустышкой.

– Нужен, – согласился я. – Как вернёмся в Москву, поговорим.

Мы вышли к центральной площади Джанхота, даже не к площади, а к пятачку, вокруг которого концентрировалась основная инфраструктура: пляж, дом отдыха, продуктово-вещевой рынок, магазин и шашлычная.

– Давай бутылку вина купим? – предложил я. – Выпить хочется.

Маша покривилась, но запрещать мне ничего не стала. Она была не настолько дура, чтобы не понимать: одна из возможных опций отпуска – оскотинивание. Я имел на это полное право.

– Ты какое вино хочешь: белое или красное? – спросил я, когда мы зашли в магазин, единственный на весь хутор. Цены там были соответствующими, монопольно-конскими, я таких даже в Якутске не видел.

– Белое сухое, – ответила Маша.

Я поёжился от искусственного холода. Кондиционер работал на полную катушку, выжигая нещадно природное тепло.

– Не хочу белое. Хочу красное полусладкое, – я покосился на Машу. – Придётся взять две бутылки, чтоб всем хорошо, м?

– Делай, что хочешь. Я подожду на улице. – Она развернулась и быстро вышла из магазина.

Я купил вино и двести граммов голландского сыра на закуску. Маша сидела на лавочке с недовольным видом. Лицо кислое, как заветренная долька лимона.

– Не злись, крошка, – я искренне улыбнулся. – У нас впереди целый вечер, две бутылки вина и немного сыра. Будет романтично. Пошли к морю?

– Хорошо, котик, – ответила Маша. Она быстро оттаяла, потому что я редко проявлял нежность.

Мы пересекали центральную площадь, когда вдруг вспыхнули уличные фонари. Они были агрессивно-яркими. Лица людей просвечивались, как на рентгене: я видел каждую веснушку, морщинку, любой прыщик. Меня это напугало: а сам-то я как сейчас выгляжу, после недели пьянства? В пакете звякнули бутылки. Я покраснел. Мне почудилось, что все смотрят на меня и, что самое неприятное, видят насквозь, весь мой моральный облик. Я нервно провёл ладонью по щеке и почувствовал, что лицо горит, не столько от стыда, сколько от переизбытка июльского солнца. Сегодня я опять уснул на пляже. Этот факт совершенно меня успокоил, ведь я на юге, а тут всегда можно сослаться на то, что обгорел с непривычки.

На центральной площади – фактически набережной – шла примитивная светская жизнь. Отдыхающие неспешно прогуливались туда-сюда, попивая лимонады и разливное пиво из пластиковых стаканов. Облака рассеялись, и многие заворожённо смотрели на заходящее солнце, даже мужик в майке «Пивозавр». Он стоял около лотка с варёной кукурузой и придерживал своего друга, дедулю в гавайских шортах и тельняшке. Их только что не пустили в шашлычную, где и правда был биток, а также мясо, водка и Артур Пирожков: кто-то выбрал такой отдых. Я не осуждал этих людей, тем более что вокруг меня бегали счастливые дети: девочки лизали мороженое, а мальчишки дули в свистки и прыгали на батуте. В Джанхоте всем было плевать на чемпионат мира по футболу.

– Россиянство! – Маша произнесла это слово так, будто оно означало нечто гадкое. – Надо было в Геленджик ехать. Там хоть супермаркеты есть и отели хорошие. А тут даже аптеки нет!

Я промолчал. Маша любила комфорт, и с этим ничего нельзя было поделать. Вдруг в дальнем углу площади заиграл саксофон. Я сразу узнал песню Игоря Талькова «Летний дождь».

– Хоть какая-то культура тут есть. Пойдём послушаем?

Маша снисходительно улыбнулась. Она считала себя утончённой и чуткой до любого искусства. Девушка и правда кое-что в нём понимала, но только как зубрила. Она могла пересказать сюжет, но не умела читать между строк и уж тем более не могла сформулировать суть. Пару раз мы разговаривали с ней о книгах, и всегда её анализ был поверхностным, а часто – просто ошибочным. Зато Маша была богата. Не то чтобы это было для меня важно, но в перспективе могло решить кучу проблем: я мог бы писать книги, не волнуясь о тыле. Что было ещё немаловажно, она верила в меня. Вернее, в то, что я могу стать известным, сделав известной и её. Маша была тщеславна.

– Какую прекрасную музыку он играет! – сказал я, когда саксофонист закончил с Тальковым и начал Шаинского, «Облака».

– Дешёвка! – ответила Маша. Ей не понравился репертуар. Она утверждала, что саксофонисты должны играть только классику или джаз.

– Боже, – сочувственно протянул я.

– Хватит слушать этот детский сад! – Маша потянула меня за руку.

Мы пошли на пляж, но не на центральный, а на дикий. Хотелось уединиться и потрогать друг друга.

– Осторожно! – я держал Машу за руку и медленно вёл за собой. Берег был не просто каменистым, а буквально состоял из камней, местами весьма крупных.

Люди поначалу нам встречались часто, и только минут через десять появился реальный интим. Мы сели на плоский валун и начали пить вино из горла. Поодаль небольшая компания жгла костёр. Солнце уже село, поэтому мы были для них только силуэтами. Они для нас – тоже: красное пламя и чёрные тени.

Я стал приставать к Маше. Она, захмелев, посмеивалась и была категорически «за», подрагивая, как довольная кошка. Шептала мне всякие пошлости и спрашивала, напишу ли я об этом в новом рассказе. Я отвечал, что напишу непременно, а сам гладил её прекрасные груди, мял их и теребил соски, отчего Маша громко ахала.

– Он встал, – сообщил я спокойным голосом и, будто предъявляя улику, положил Машину руку на свои шорты. – Потрогай.

Маша не только потрогала, она расстегнула ширинку и сделала это. Её язык был прохладен и свеж, будто она только что пила ключевую воду. Я глотнул вина и посмотрел на Чёрное море, утопая в море удовольствия. Когда Маша закончила, я протянул ей бутылку. Мы молча потягивали «Лыхны» и считали звёзды.

– Сорок первая, – сказал я, тыча пальцем куда-то в небо, – сорок вторая.

«Дзинь-дзинь-дзинь!» – зазвонил мой телефон.

Это был Ванчоус. Он спросил, куда мы запропастились. Я, как мог, объяснил ему, что мы находимся около рая: у воды, в темноте, на камнях. Ребята нашли нас минут через двадцать. После грибов настроение у всех было какое-то упадническое, хотелось напиться. Вино пошло по кругу, но, понятно, быстро закончилось. Ваня сбегал в магазин и принёс пять бутылок «Массандры». Мы пили портвейн жадно, и вскоре нас окутал приятный алкогольный дурман, который я всегда любил гораздо больше наркотического.

– Смотрите, что они делают! – крикнула весело Галя.

Мы все обернулись в сторону костра. Тамошняя компания выстроилась вдоль воды: они соревновались в «блинчики». Это такая игра, когда плоский камень запускают по воде и считают, сколько раз он подпрыгнет, пока не утонет.

– Вы видели это? – воскликнул я. Луна светила ярко, и, клянусь, у одного мужика я насчитал восемь отскоков. – Видели?

– Да. Супер. Отлично. Топ-топ! – заговорили все одновременно.

– Может, рванём к ним? – предложил Ванчоус. – Познакомимся, портвешком их угостим и камни заодно покидаем.

Все были «за», и мы пошли к костру, даже не подозревая, как решительно это повлияет на наше будущее: каждого по отдельности и всех нас в общем.

Глава 4

Компания у костра отдыхала с размахом. У них был выстроен целый комплекс из камней: очаг, небольшой стол и царский трон со спинкой и подлокотниками.

– Всем привет! – крикнул Ванчоус. – Можно к вам?

Ребята, играющие в блинчики, обернулись и внимательно посмотрели на пришельцев.

– Здравствуйте! – поприветствовал нас крупный мужчина, внушительный, как императорский пингвин, по всей видимости, неформальный лидер тусовки. – Милости просим. Водку будете?

Пауза.

– А может, хотите горячего чая? Им можно водку запить.

Мы переглянулись. Лица у всех слегка покривились: но не от водки, а от возможности запить её чаем. Этого никому не хотелось и казалось дикостью.

– Может, с портвейна начнём? – предложил я и выставил на каменный стол три оставшиеся «Массандры».

– Дело хорошее! – убедительно ответил мужик. – Не откажусь, коль предлагаете. Давайте угощайте!

Ванчоус немедленно откупорил одну из бутылок и, с удовольствием глотнув, представился:

– Иван!

Портвейн пошёл по кругу: Иуда, Маша, Галя и, наконец, я. Дальше – чужие: голый преподаватель института Дежкин, субтильная личность Вадик из Подмосковья, города Солнечногорска, и предводитель компании со странной кличкой Шампуньзе.

– А что это значит? – спросил я.

– Ничего. Всего лишь философская игра между словами «шампунь» и «шимпанзе», не более того, – ответил он и передал бутылку следующему.

– Я пас! – отказался дюжий сибиряк Вова. – У меня зелёный чай.

Итого у трона собралось девять человек: четверо их и пятеро нас. Десятым участником была природа, потому что шумело Чёрное море, ярко горел костёр, а на небе сверкали неподвижные звёзды. Идиллия. Покой. Дикая святость. Мы старались ей соответствовать: медленно попивали портвейн из горла и лениво общались.

– Вы где остановились? – спросил я у Шампуньзе. – В доме отдыха или снимаете в частном секторе?

– В частном секторе? – переспросил он и добродушно рассмеялся. – Мы остановились в общем секторе!

Оказалось, что ребята живут тут неподалёку, в палаточном лагере. За водой – полчаса ходу, еда – на костре, моются в море.

– Тотальный кайф! – подытожил сибиряк Вова. Он работал электриком на заводе и впервые попал на дикий отдых. Впечатления его переполняли.

Преподаватель Дежкин был сдержаннее, но не менее категоричен:

– Я сюда каждый год приезжаю. Летний отпуск без Джанхота – для меня всё равно что деньги на ветер!

Подмосквич Вадик пробубнил нечто туманное, из чего я понял, что ему скоро тридцать лет и он очень любит путешествовать. Но весомее остальных высказался, конечно, Шампуньзе.

– Я вовсе не отдыхаю здесь! – заявил он. – Я живу в палатке из принципа. Мне так легче размышлять.

– И о чём же ты сейчас размышляешь? – ухмыльнулся Ванчоус.

– Об агрессивной политике США по отношению к Кубе, – ответил Шампуньзе с очень серьёзным лицом.

– А почему тебя это волнует? – удивился я.

– Потому что я в Гаване родился! – Шампуньзе вытянулся в струнку и с гордостью добавил: – Мой отец был советским дипломатом и личным другом великого Фиделя Кастро!

– Серьёзно? – Иуда просиял. Его спина сгорбилась, голова же, напротив, выдалась вперёд. Получился знак вопроса.

– Абсолютно!

– Топ-топ! Мой отец служил на Кубе во время Карибского кризиса. Он поэтому и назвал меня Фиделем. Меня Фиделем зовут!

– Серьёзно? – теперь просиял Шампуньзе. Он всё так же был вытянут в струнку: классический знак восклицания. – Чудесные дела!

Это было внезапное и очень красивое пересечение судеб русских людей. На всех это произвело большое впечатление, особенно на Шампуньзе. Он проникся к нам, пришельцам, глубокой симпатией.

– Нужно оформить наше знакомство! – предложил он и широко улыбнулся во всё своё широкое лицо. – Оформить, так сказать, по-русски наши кубинские корни.

Предводитель выставил на трон девять стаканчиков и разлил по ним водку, как автомат, ровно по четвертинке.

– Я пас! – сибиряк Вова был непреклонен.

Остальные хлопнули. Одни запили горячим чаем, другие – портвейном. Поморщились, впрочем, все.

– Слышите? – Шампуньзе вытянул вперёд голову и навострил уши, как охотничий пёс. – Камушки с горы покатились. Посыпались, родимые!

Все замерли. Лично я ничего не услышал: только тишину берега и звуки моря. Волны шептали «ура, ура, ура», а камушки если и катились, то очень тихо, почти незаметно для обычного уха.

– В горах нужно быть осторожным и обязательно соблюдать технику безопасности, – изрёк наконец Шампуньзе. – Иначе горы не пощадят. Они же насквозь мёртвые. Им плевать на живых. Насекомые, люди, животные – горам всё одно, у них своя мораль. Запомните это.

Пауза, причём выразительная, театральная.

– Кстати, у меня был случай в семнадцатом году, – продолжил предводитель, – очень показательный. Вот представьте: девушка красивая идёт вдоль берега, по тропинке, прямо под скалой. И вдруг камнепад начинается. А я как раз стирался у сероводородного источника. Вижу: беда может приключиться с ней. Я машу руками, кричу: «Эй! Спасайся! Прыгай в сторону!» А ей по фигу. Не обращает никакого внимания: музыку в плеере слушает. Идёт себе дальше и песенку напевает, как Винни-Пух: «Пум-пурум-карам-опилки…» И вдруг – «бах!», прямо в темечко камень ей попал. Камушек такой крепенький, с куриное яйцо щебёнка. – Шампуньзе показал нам свой здоровенный кулак.

– Насмерть её? – спросила Галя.

– В ту же секунду! Даже не мучилась! – Шампуньзе посмотрел куда-то вверх и многозначительно добавил: – А ведь человека погубить не так просто. Горы… Кавказские горы.

Мы все невольно отошли ближе к Чёрному морю. А может, Шампуньзе попросил нас это сделать, точно не помню, но такое вполне могло быть. Шампуньзе в каком-то смысле манипулировал нами, он умел работать с толпой.

– Удивительные тут места, конечно, энергетические, – философски заметил предводитель. Он стоял по щиколотку в воде. – Пожив здесь, насытившись местной энергией, я теперь многое стал чувствовать иначе. В этих местах у меня открылись… как бы это лучше сказать… паранормальные способности. Я теперь чувствую молнии.

– Ничего себе. – Иуда приоткрыл рот. – Топ-топ.

– Серьёзно? – удивился я.

В это невозможно было поверить, но и не поверить – нельзя, потому что нас окружали звёзды, море и камни, а внутри нас плескался розовый портвейн вперемешку с водкой.

– В каком смысле: чувствуешь молнии? – ухмыльнулся Ванчоус и обвёл всех взглядом, как бы спрашивая: «Что за чушь?».

– В самом прямом смысле! Без второго дна. У молний запах характерный. Я сразу его чую. Ничего не могу с этим поделать. Чую, и всё тут. Чувства же – не картошка, не выкопаешь. – Шампуньзе ни на кого не обращал внимания, говорил и говорил. – Это особенный запах. Он в носопырку бьёт иголками. Я называю его «резкая свежесть».

– Резкая свежесть? – насмешливо переспросил Ванчоус.

Шампуньзе только ухмыльнулся в ответ. Он ждал этого вопроса.

– Именно, так точно! Как туалетный освежитель. Кстати, что интересно, со мной в шестнадцатом году случай произошёл показательный. Вернее, не со мной, а с моим участием. Сейчас расскажу. – Шампуньзе ударил обеими руками по подлокотникам трона. – Интересно?

В ответ – молчание. Значит, согласие.

– Ага. Ну так вот, сидел я здесь однажды, на этом самом троне, смотрел на море, семечки грыз. Вижу: девушка идёт симпатичная. А небо хмурилось тогда, громом бурчало, даже мини-молнии проскакивали. И вдруг чую носопыркой резкий запах, вроде освежителя воздуха с ароматом сирени. А я же терпеть его не могу, ещё по цивильной жизни. В общем, сразу я почуял, что опасность где-то рядом летает. Я вскочил с трона и бросился к девушке, чтоб оттолкнуть её. Как вдруг «бах!»: молния ей прямо в черепок ударила. Я насквозь его увидел! Волосы у неё дыбом встали, а из пальцев искры полетели. Дымиться начала она, как торфяник.

– Насмерть её? – спросила теперь Маша.

– В ту же секунду. Даже не мучилась, – повторил Шампуньзе и вытащил из кармана пачку семечек. – Будете?

Все отказались, но Шампуньзе это нисколько не смутило. Он продолжил травить джанхотские байки, потягивая портвешок, а теперь ещё и лузгая семечки. Вскоре девушки начали клевать носом.

– Спать хочу, – проворчала Галя. Вид у неё был усталый.

– Домой пора. Утро скоро, – согласилась Маша. Она делала мне знаки, но я упорно их «не замечал».

– Я вас провожу. – Ванчоус поднялся с камня. Ему было скучно. Он, очевидно, считал все рассказы Шампуньзе пьяным трёпом.

Иуда, напротив, был очень сосредоточен на разговоре и ловил каждое слово предводителя. Он решил ещё посидеть у костра и послушать. Я поддержал Фиделя: не хотелось никуда идти. Хотелось, чтобы эта ночь длилась вечно.

– Долго не сидите! Всем пока, до завтра! – Маша, Галя и Ваня ушли.

Глава 5

У костра остались шесть человек, все мужского пола. Пятеро из них были выпивши, поэтому разговор ожидаемо свернул на фривольные темы. Сибиряк Вова сказал, что недавно бросил девушку, но теперь жалеет о своём поступке, в том числе и из-за отсутствия секса. Подмосквич Вадик ответил ему абстрактно: что любовь – это вечность, а секс – ничто. Преподаватель Дежкин, почёсывая лобок, возразил, что человек смертен, поэтому правильнее любовь рассматривать с практической стороны дела.

– Всякая любовь имеет конечности, – заявил он. – Любовь, как станок, должна выдавать продукцию – детей! Лично у меня уже двое.

– Фигня! – отмахнулся Шампуньзе. Он оказался прогрессивных взглядов. – Любовь – это не средство производства, а игра, это «Тетрис». Главное – правильно вставить.

– «Тетрис»? – преподаватель удивлённо приподнял брови.

– «Тетрис», – подтвердил Шампуньзе. – Кстати, у меня есть одна показательная история по этой теме. Сейчас расскажу.

Предводитель встал с «трона» и подошёл к костру.

– Был у меня, значит, знакомый один, хороший парень, приличный, интеллигентный, но скромный уж очень. Не ладилось у него с женским полом. И уж не знаю, почему, но появилась у него идея-фикс: переспать с азиаткой. Он с утра до вечера повторял: «Азиатка-азиатка, азиатка-азиатка», – но в России у него ничего не получалось. Однажды он психанул и уехал в Таиланд. Потом мне рассказали, что влюбился он там в девушку, а она – бах! – трансвеститом оказалась. Представляете? А ему прямо кайф от этого! И тут всё встало на свои места. Он понял, что он – заднеприводный. Оказался самым обычным гомосеком, гомиком! И с тех пор он счастлив. Живёт со своим трансвеститом на берегу океана и в ус не дует.

Шампуньзе громко рассмеялся, но не у всех эта история вызвала положительные эмоции.

– Тьфу, какая мерзость! – покривился Дежкин. Ему были немилы гомосексуальные отношения. – Отвратительно!

– Да уж, – поддержал преподавателя сибиряк Вова. – Странная какая-то любовь, неестественная. У нас бы такое точно не одобрили.

Фидель и подмосквич Вадик отреагировали слабо на «голубую» полемику, только немного похихикали. Я тоже улыбнулся, но лишь потому, что люблю хеппи-энды.

– Можно вопрос? – спросил я у Шампуньзе и передал ему бутылку портвейна. Водка у них уже кончилась, остался только чай.

– Валяй.

– Давно ты тут?

Шампуньзе ухмыльнулся и глотнул «Массандры».

– Всю жизнь! – ответил он. – Я навсегда ударился в дикарство и, честно говоря, уже и не помню, когда, зачем и почему.

Эта фраза была заученной, потому что, произнося её, Шампуньзе наслаждался, будто ел землянику.

– И всё же, – проявил я упорство, – как давно?

– Давно. – Шампуньзе очистил пальцами семечку и закинул её в рот. – Меня с детства подавлял тоталитарный город, наша любимая столица. Ага, будь она неладна! Изо дня в день она превращала меня в послушное тепличное растение.

Пауза.

– А что такое тепличное растение? – задался вопросом предводитель. – На него плюнь – оно завянет. Уж лучше сорняком вырасти, которому всё нипочём: ни снег, ни дождь, ни ветер. Дисфункция – вот моя главная функция. Моя уродливость – вот моя красота. Мой бомжизм – вот моя свобода. В каком-то смысле я – гений.

– Правильно-правильно, топ-топ! – выкрикнул Иуда и глотнул портвейна. – Правильно ты говоришь. У меня тоже дисфункция. И я всегда считал себя гением.

Шампуньзе нахмурился и как-то сразу изменился в лице – перед нами был уже совсем другой человек. Предводитель мрачно посмотрел на Фиделя и произнёс:

– Где-то я уже всё это слышал. Эхма, эх!

Шампуньзе закурил, выпуская изо рта клубы пессимизма. Портвейн и водка сделали своё дело: нагрузили его тревожными думами.

– Что-что? – непонимающе спросил Фидель.

– Говорю, жизнь моя прошла зря! – резко ответил Шампуньзе. – Застрял я в Джанхоте на веки вечные.

Неожиданно настрой предводителя поддержали Вадик и Дежкин. Они почему-то оба считали, что их ждёт такая же участь, как Шампуньзе: безрадостная жизнь в палатке круглый год. Одним словом, бесперспективняк.

– Кому я нужен? – риторически спросил Вадик. – Я сирота, пропащий.

– А я уже с тремя жёнами развёлся. – Дежкин грустно покачал головой. – И тоже никому не нужен. Детей не вижу. На работе не клеится. Докторская не пишется. Денег нет. Всё на алименты уходит. Одни несчастья. Эх, жизнь моя – жестянка!

– А вообще вот что я понял, ребята: русский народ не любит свободы, – резюмировал Шампуньзе. – Наш народ любит заточение. Вот как я в палатке. Там и подохну!

Всё это действо было похоже на клуб анонимных неудачников. Кто бы что ни говорил, даже самое дикое, двое остальных обязательно соглашались: да-да-да. Вскоре Фидель тоже проникся атмосферой самоуничижения и с удовольствием рассказал о собственной никчёмности. Сначала – о том, как ненавидит свою работу: все эти похороны и катафалки. Потом – о провалах на личном фронте, о том, что за два года его бросили пять девушек. Затем – о своих родителях. И так далее, и тому подобное. Искренне, без всякого снисхождения к себе.

– Чего вы завели этот разговор? – воскликнул я. – Надоело это слушать. Хутор же называется «Счастливый человек», а вы про несчастья свои базарите. Полное несоответствие!

– А ты типа счастливый? – Шампуньзе строго посмотрел на меня.

– Да, я – счастливый человек!

– Ну-ну, – ухмыльнулся предводитель. – Я тоже так думал, пока в столице жил. А потом оказалось, что счастье моё из пластмассы.

Шампуньзе хотел добавить что-то ещё, но не успел: вдруг Иуда, как ужаленный, подскочил с камня.

– Ой-ой! По мне что-то ползёт!

Он сунул под майку руку и взвизгнул, будто обнаружил там ядовитого скорпиона.

– Ну что такое? Комар, что ли? – ухмыльнулся я, решив, что Фидель преувеличивает спьяну.

– Какой комар? Мудила ты! – визжал он. – А-а-а!

Иуда стянул с себя майку, и мы все увидели отвратительную многоножку.

– Ох, ёпта! – Я испытал жуткий страх и отпрыгнул в сторону.

Дежкин прикрыл руками самое дорогое – своё половое хозяйство. Вадик побледнел. Лицо сибиряка Вовы стало напряжённым, глаза блуждали. Ему было страшно, но он стеснялся позориться.

– Не паниковать, цивилы! – крикнул весело Шампуньзе. – Это же обычная крымская сколопендра! – и спокойным движением скинул «монстра» на «трон» и накрыл его пластиковым стаканом. Мы все с интересом стали рассматривать многоножку.

– Ух ты, чудо природы! – произнёс я, потому что никогда до этого не видел живую сколопендру. Только сидел в баре с таким же названием.

– Топ-топ! А можно её в руки взять? Она не ядовитая? – спросил Иуда и глотнул из бутылки.

Он больше не боялся сколопендру. Напротив, она ему теперь очень даже нравилась. Хотя, по-моему, выглядела всё же жутковато: длина – сантиметров десять, окрас – золотисто-жёлтый, тело сплюснутое и поделенное на колечки, причём из каждого торчит по две тонкие ножки.

– Зверёк этот безобидный, но укусить может. Так что лучше не трогай её, – добродушно ответил Шампуньзе. Потом посмотрел на спину Иуды и добавил: – Тяпнула она тебя всё-таки. Ну ничего страшного. До свадьбы всяко заживёт. Ты, главное, только не чеши это место.

– А много их тут водится? – поинтересовался я.

– Все, что есть, – наши! – ухмыльнулся предводитель. – Это не абы какие сколопендры, а наши, родные, крымские. Как мост Крымский построили, так они сразу к нам в Джанхот и прибежали. Сами понимаете, к россиянам они теперь относятся замечательно. Поэтому не нужно их бояться. Надо просто выполнять два простых правила: первое – закрывать палатку на ночь, а второе – не делать резких движений, если уж сколопендра на тебя забралась. Они кусаются, только когда чувствуют опасность. Понимаете? С ними нужно ласково!

Шампуньзе ударом ноги опрокинул стакан, и сколопендра молниеносно скрылась в щели между камнями.

* * *

– Последний глоток остался, – Иуда потряс бутылкой «Массандры». – Кто допьёт?

Этот вопрос прозвучал как смертный приговор ночи. Мы стремительно вползали в серое, недружелюбное утро. Всё вокруг становилось отчётливым, в основном – камни, камни, камни. Самой разной формы: острые, покатые, сломанные. Я посмотрел вперёд – бесконечное, неоглядное море. Сзади – крутая скала. Полное окружение дикостью: пещерная жизнь, мезозой, первобытчина. Я вдохнул полной грудью и, наполнившись утренней свежестью, почувствовал себя частью природы. Всё-таки человек – это существо дикое. Просто мы забыли об этом.

– Давайте разыграем этот глоток в блинчики, – предложил Шампуньзе.

– Не стыдно? – язвительно спросил Дежкин. – Ты же профессионал. Глоток точно достанется тебе. Так нечестно!

– Честно-честно, плевать! – выкрикнул Иуда. Ему очень хотелось сыграть.

– Конечно, – поддержал я, – мы же ради этого сюда и пришли.

– Ладно, – Дежкин пожал плечами. – Хозяин – барин.

Мы выстроились вдоль воды. У каждого было по три попытки. Первым кидал я. Получилось так себе: два, ноль и один. У Фиделя вышло ещё хуже: ноль и две единицы. Вова и Дежкин выбили одинаково – по три отскока, зато уж предводитель не подкачал. Шампуньзе выдал свой рекорд – десять раз.

– Айда купаться! – крикнул он, допив наш портвейн. – Голышом!

Все молчали, замявшись, окаменев от этого предложения.

– Да ну вас, цивилы! – Шампуньзе быстро скинул с себя немногочисленные вещи и стал медленно заходить в воду, смешно передвигая ногами, как краб.

Оказавшись в море по колено, он вдруг обернулся и проорал нам что-то на матерном. В ответ – опять неловкое молчание. Шампуньзе фыркнул и нырнул. Его не было секунд двадцать. Снова появившись на поверхности воды, он горделиво поплыл вперёд, активно работая руками, как гребной винт корабля. После ночи пьянства это выглядело фантастически, просто невероятно круто.

– Топ-топ, айда за ним! – выкрикнул Иуда и стал тоже скидывать с себя вещи. Он был в восторге от такой возможности: освежиться голышом ранним утром, до похмелья – гениально.

Мы купались долго, минут двадцать, и вылезли из воды, когда утро стало уже очевидным. Начало припекать. Мимо проходили первые люди, но мы плевали на них так же, как природа плевала на нас. Мы стояли голые в ряд и приветствовали восходящее солнце, которое прямо на наших глазах набирало могущество. Это было величественное, колоссальное зрелище, вроде коронации.

– Даже когда все против, то солнце за нас, за людей, – произнёс Шампуньзе тихо, но твёрдо. Он провёл рукой по глазам и уверенно добавил: – Природа создала человека по своему образу и подобию. Поэтому человек создан для величия, а не для благополучия. Это факт.

– Факт, – повторил я полушёпотом, потому что был впечатлён. В этом месте, в этот момент заявление Шампуньзе звучало как доказанная теорема.

– Согласен полностью, факт фундаментальный, – одобрил Дежкин. Он принимал солнечную ванну широко расставив ноги. – Я как кандидат наук подтверждаю, что человека невозможно отучить от величия. Ровно так же, как кошку невозможно отучить от точения когтей о диван. Это база, инстинкт, аксиома, точка отсчёта. – Преподаватель ухмыльнулся. – Что-что, а объективную реальность я хорошо понимаю, – закончил он и потрогал свой пенис, похожий на сардельку.

Помолчали. У всех в глазах отражалось море.

– Я вернусь сюда! – вдруг произнёс Иуда. Он обращался не к людям. Он думал о чём-то своём. – Я обязательно сюда вернусь.

– Где-то я уже это слышал. – Шампуньзе громко рассмеялся, но Фидель даже не посмотрел в его сторону. Он зачарованным взглядом пожирал горизонт, где на волнах качались два белых кораблика.

– Я вернусь сюда, – повторил Иуда. – Вернусь-вернусь.

– Пора идти, – я подтолкнул его плечом.

– Конечно-конечно, – очнулся мой одноклассник.

Мы не спеша стали одеваться. Костёр почти погас, лишь слабый дымок убегал от углей в сторону неба. Шампуньзе набрал воды в консервную банку и залил очаг. Дымок исчез, и вместе с ним исчезло последнее, что нас связывало с этим местом, с этим каменным комплексом.

– Спасибо за весёлую ночку, – я улыбнулся от уха до уха. – Рад знакомству, ребята!

– Взаимно, парни! Авось ещё свидимся! – ответил мне сибиряк Вова и тоже обаятельно и лучезарно улыбнулся.

Мы пожали друг другу руки, крепко обнялись и разошлись. Шампуньзе и компания направились в сторону Прасковеевки, Иуда и я – ровно в противоположную, на хутор Джанхот.

– Приезжайте ещё! – вдруг крикнул Шампуньзе. – Фидель! Фидель, слышишь меня? Фидель, но пасаран!

Мы обернулись.

– Но пасаран! Но пасаран! – крикнул в ответ Иуда и помахал сжатым кулаком. Непременно приедем, непременно! Но пасаран, пацаны!

Шампуньзе одобрительно кивнул, развернулся и повёл свой отряд в лагерь. Мы с Фиделем тоже побрели домой.

* * *

– Как много людей, – поморщился Иуда, когда мы оказались на центральной площади Джанхота. – И какие все хмурые.

– Утреннее море привлекает хмурых одиночек, – заметил я.

– Конечно-конечно. – Иуда сплюнул себе под ноги. – А чего они так пялятся на нас?

Я посмотрел на пляж. Его оккупировали пенсионеры, потные бегуны и равнодушные йоги.

– Их оскорбляет наш внешний вид, помятые лица, – ухмыльнулся я. – Все эти хмурые люди считают, что это утро принадлежит только им. Они не хотят им ни с кем делиться, особенно с такими пьяными отморозками, как мы.

– Да-да, понятно.

– Лично я не слишком об этом парюсь. Чёрт с ними, с этими жаворонками. Есть вещи гораздо неприятнее.

– Например? – Фидель покосился на меня.

– Например, похмелье.

Я чувствовал его приближение, знал, что, закрыв глаза, придётся их открыть уже с головной болью и вонью изо рта, а с недавних пор ещё и с Машей, с этой чёртовой рыжей куклой. Честно говоря, это пугало меня ничуть не меньше, даже, пожалуй, больше, чем расширение блока НАТО на Восток и транзит власти в Китае.

– Наконец-то дома! – Я рванул на себя входную дверь. Часы на кухне показывали восемь утра.

Я вытащил из холодильника последнюю бутылку пива, и мы тут же её распили. Иуда завалился спать на кушетку (он обитал на кухне), а я прошёл в свою комнату. Маша не подавала признаков жизни, и я аккуратно лёг рядом с ней. Поспать почти не удалось. Ещё до обеда Маша меня растолкала и начала беспощадно пилить. У меня не было сил ей сопротивляться. Я на всё согласно кивал головой, а через день мы поехали домой, лично я – с облегчением.

– Готовность номер один! – крикнул Ванчоус и приподнял свой чемодан.

Мы стояли на платформе.

– Слава яйцам! – Я испытал глубокое счастье, когда увидел, как серый, похожий на жука поезд медленно выкатился из-за поворота.

Мы сели в вагон номер одиннадцать, купейный. Все устали от отпуска, и обратная дорога прошла в угрюмом молчании. Разве что Иуда, выпив со мной водки, вспомнил ту весёлую ночку у каменного трона.

– Топ-топ. Хотелось бы мне её повторить! – он счастливо улыбнулся. – Да-да. Непременно хотелось бы!

Глава 6

Прошёл почти год с поездки в Джанхот. Многое с тех пор изменилось: Назарбаев сложил полномочия, а Зеленский стал президентом как раз в конце мая 2019-го. Погода в Москве тогда была уже летней, но отопление ещё не отключили. Духота в квартире стояла страшная, поэтому, чтобы уснуть, я выпил три банки пива и открыл настежь все окна.

«Дзинь-дзинь-дзинь!» – вдруг зазвонил телефон.

На часах: два часа ночи. На экране: «Киргизочка Галя». Что такое? Моя душа съёжилась, стала душонкой.

– Да, алло! – прохрипел я спросонья. – Алло, алло!

– Ваня попался! – прокричала сквозь слёзы Галя. – Приезжай быстрей! Серёжа, приезжай, пожалуйста!

– Что случилось?

– Наркотики! Наркотики нашли в пакете!

– Какие наркотики? У кого? Где? Успокойся, не плачь! Ты можешь мне объяснить, что случилось?

Оказалось, что Ванчоуса арестовали около «Сколопендры» с большой партией кокаинчика. Сейчас у них дома идёт обыск: полицейские всё громят, режут диваны и вскрывают натяжные потолки.

– Серёжа, сделай что-нибудь! – У Гали началась истерика. – Умоляю, Серёжа! Ведь можно что-то сделать? Приезжай быстрее, пожалуйста, прошу!

– Не волнуйся, успокойся. Что-нибудь придумаем. Выпей воды, – ответил я твёрдым, спокойным голосом. – Жди меня. Скоро буду!

Я тут же вызвал такси и был уже на месте через сорок минут, но в квартиру к Ванчоусу меня, естественно, никто не пустил: там ведь шёл обыск. Галя не брала трубку. Так я и проторчал остаток ночи у подъезда, над которым светил одинокий фонарь, как низкая луна. Уже под утро, чтобы взбодриться, я дошёл до ларька «Шаурма» и купил там кофе «три в одном», приторный и мерзкий. Попивая его, я стал наблюдать за тем, как дворник, дедушка-аксакал, подметает улицу, уныло высекая скрежет из асфальта.

– Чего видишь? – спросил он, недоверчиво посмотрев в мою сторону.

– Метла хорошая, – ответил я первое, что мне пришло в голову. – Пушистая.

– Живая, берёза, – улыбнулся дворник. Его звали Нуреддин. Он был таджиком. – Синтетическая метла – это харам. Русские люди говорят, что синтетическая метла – это липа. Оба люди – русские и восточные – правы. Потому что люди чуют. Синтетическая метла – это плох. А вот берёзовую метлу сам Аллах послал человеку!

Нуреддин потряс метлой перед собой.

– Смотри, принцесса какая! Прутики все у неё живые. А взять синтетику… пластик – мёртвый, совсем мёртвый. Тьфу! – дворник имитировал плевок и ещё долго, минут десять, что-то бормотал себе под нос, упражняясь в «метловедении».

* * *

Полиция закончила около семи утра: Ванчоуса вывели на улицу в кофте и наручниках. Он, кажется, не заметил меня (и слава богу). Следом появилась Галя: с растрёпанными волосами и заплаканным лицом. Она кинулась мне на шею и рассказала, что у Вани нашли двадцать граммов кокаина, за что ему грозит теперь двадцать лет тюрьмы по статье «два два восемь дробь четыре».

– Целых двадцать лет! – ошарашенно повторила Галя, не в силах охватить умом такой отрезок времени, ведь ей самой было немногим больше. Всего двадцать три года.

– Двадцать лет? По году за грамм? – Я был шокирован сроком: его строгостью, его суровостью, его бесконечностью.

Я, конечно, не хотел, чтобы мой начальник сел в тюрьму, но парадоксальным образом это было мне на руку. Почему? Очень просто, почему. Потому что если Ванчоус схлопочет по полной, то Галя фактически станет вдовой. Вряд ли молодая девушка будет ждать своего счастья двадцать лет, она точно будет искать себе нового парня. Почему бы мне им не стать? Как раз недавно я тоже остался один. Я бросил Машу, потому что она мне надоела до чёртиков.

С Машей мы оказались очень разными людьми. Мы отличались друг от друга как глагол отличается от существительного. Я пил, а она – пила. Я пил пиво, а она превратилась в бензопилу. Я предупреждал Машу много раз, что не нужно пилить моё похмельное тело, что, по всем конвенциям, это преступление против человечности, но Маша проигнорировала все мои предупреждения. Она пилила не только меня, но и сук, на котором сидела. Маша делала это с упорным постоянством и, кажется, с удовольствием. В конце концов я не выдержал и бросил её, хотя она умоляла этого не делать, обещала молочные реки и кисельные берега. Я только фыркнул в ответ и хлопнул дверью.

– Ключи на столе! – Это было последнее, что я ей сказал.

Но Маша не сдалась, она стала писать мне длинные сообщения. Я или сухо на них отвечал, или вообще игнорировал. Тогда Маша перезванивала и предлагала издать мою книгу за её деньги.

– Мне ничего от тебя не нужно. Всё кончено. Нам лучше больше не общаться, – равнодушно отвечал я, хотя внутри горел раздражением.

– Пожалуйста, Серёжа, – хныкала Маша. – Давай сделаем паузу в отношениях. Дай мне шанс. Я изменюсь, честное слово!

– Нет, нет, нет! – срывался я. – Всё кончено! Всё кончено навсегда! Отстань от меня! Изыди, изыди, изыди! Хватит меня терроризировать!

– Серёжа, Серёжа, зачем ты так? Что ты говоришь? Это несправедливо! Я же люблю тебя! – лепетала она в ответ, задыхаясь в слезах.

Я молчал.

– Серёжа, ну скажи же что-нибудь!

Я молчал, молчал, молчал, проявляя пассивную агрессию.

– Слышишь меня? – моя бывшая девушка начинала злиться. Игнорирование хуже тысячи оскорблений. – Слышишь меня, гадёныш? Слышишь, ржавый тарантас?

Я продолжал молчать, и тогда Маша просто слетала с катушек: она начинала орать в трубку, что я – ничтожество, и зачем-то обещала мне большие проблемы. После этого я говорил «пока», вешал трубку и на пару часов отключал телефон.

* * *

– Был адвокат? – спросил я у Гали.

Она мелко дрожала: от утренней свежести и нервного шока. Киргизочка была в том самом состоянии, про которое моя бабушка говорила: холодный душ, который не запить никаким горячим чаем.

– Да, – ответила Галя. – Знакомый отца Вани приезжал, обещал помочь. Но сказал, что готовиться нужно к худшему. Двадцать лет. О боже!

Галя закрыла ладонями своё плоское монгольское лицо и заплакала.

– Всё будет хорошо, всё наладится, – я попытался её успокоить. – Это какая-то ужасная ошибка.

– Никакой ошибки. Это всё его было. Он сам признался! Он уже подписал какие-то бумажки.

– Всё будет хорошо, всё наладится. – Я крепко обнял Галю.

Она начала биться головой о мою грудь, сотрясаясь в рыданиях, а меня… возбуждали эти движения. Я немного отодвинулся от киргизочки, чтобы не выдать себя, и стал смотреть на асфальт. После поливальной машины на нём остались мутные лужицы, похожие на острова и континенты. По дороге медленно тащился мусоровоз, вонючий и грязный. На дереве сидели две вороны и строго каркали, наблюдая за жизнью людей. Утро было нерадостным, хмурым и с пасмурной перспективой.

– Пошли домой, а то простудишься, – сказал я. – Ещё прохладно.

– Подожди. Нужно Фиделя дождаться. Он должен сейчас приехать. – Киргизочка утирала слёзы.

Оказывается, она позвонила ему тоже. Это неприятно укололо меня, хотя сюрпризом не стало. Мы не виделись с Иудой после Джанхота, но я ни секунды не сомневался, что он продолжает волочиться за Галей. Фидель всегда любил баб, причём бабы – его тоже, но только до поры до времени. В итоге бросили все. Было в Иуде что-то ущербное, требовавшее исправления.

– Лёгок на помине, – кивнул я в сторону жёлтого такси, которое остановилось около автобусной остановки.

Из машины выскочил Фидель: с красными глазами и в мятой одежде. Он извинился перед Галей за то, что не ответил ночью: спал как убитый после работы. Галя молчала, её губы дрожали, а дыхание было прерывистым. Иуда спросил, что случилось. В ответ киргизочка опять зарыдала, уткнувшись в ладони. Пришлось рассказывать мне.

– Понятно-понятно, – произнёс Фидель на автомате. – Хреновые дела. А про двадцать лет серьёзно, что ли? Может, вы не так поняли? Может, поселение какое? Или условно, где по УДО можно через годик выйти?

– Всё мы так поняли. Как бы строгача ему не влепили! – добавил я для убедительности (и немного из вредности).

– Конечно-конечно. – Иуда в задумчивости вытащил из рюкзака термос с иван-чаем. Налил его в крышку и протянул Гале. – Попей. Тебе легче станет. Успокоишься. Там не только иван-чай. Там ещё и полевые травки. Я сам их собрал и высушил.

– Спасибо, – киргизочка хлюпнула носом и глотнула душистого напитка.

От горячего и нервов Галя стала пунцовой, но, будто не замечая этого, она повторяла один и тот же набор движений: дунет на поверхность чая и глотнёт.

– Держи, – Иуда вытащил из рюкзака пластмассовый стаканчик и протянул его мне.

С первого же глотка я обжёг язык и больше не чувствовал вкуса, но иван-чай мне всё равно очень понравился: температура была его главным достоинством. Я вытащил телефон из кармана и включил песню «Не вешать нос, гардемарины». Харатьян подзарядил нас оптимизмом, и Галя улыбнулась. Она задержала взгляд: сначала на мне, потом на Иуде. Я ещё подумал тогда: вдруг она уже выбирает между нами?

– Пойдёмте домой. А то холодно, – предложила наконец Галя. Несмотря на горячий иван-чай, её глаза внутри покрылись инеем.

Мы поднялись в квартиру. Внутри был полный разгром и тоже холодно. Во время обыска зачем-то открыли все окна, а центральное отопление в доме уже не работало – не то что у меня.

– Неужели ты не знала про мутки Ванчоуса? – спросил я. – Вы же вместе жили.

Галя отрицательно покачала головой.

– Понятия не имела! Если бы я только знала, что кокос хранится в обшивке дивана, я бы немедленно его смыла в туалет, в ту же секунду. Клянусь!

– А давно у него это? – Фидель характерным жестом потрогал нос.

– Давно, – ответила Галя неестественно спокойным тоном. – Я пыталась бороться. Честное слово, пыталась. Я предупреждала Ваню, что всё это может очень плохо закончиться, угрожала, что брошу его. И один раз даже уходила. Но он уговорил меня вернуться. Ваня каждый раз обещал, что исправится и завяжет, но… всё становилось только хуже. Наркоманы всегда врут. А Ваня превратился в самого настоящего наркомана. Всё это было просто ужасно!

Киргизочка изменилась в лице. Её губы сжались в ниточку, а глаза метались, сверкая обиженным блеском.

– Ужасно, ужасно, ужасно, – с надрывом шептала она.

Я подтвердил наркозависимость своего начальника, потому что на работе всё тоже катилось в тартарары. Ванчоус стал редко появляться в офисе, а когда заходил, больше спал, чем занимался делами. Компания рушилась на глазах: никакие разработки не проводились, а настроение внутри коллектива было упадочным.

– В общем, стоило этого ожидать, – закончил я и покосился на Галю.

– Да, – она согласно кивнула, как будто выбила кассовый чек, где уже не было Вани.

Он был списан ею в утиль: зачем Гале зэк? Незачем. Теперь это стало фактом, и я незаметно улыбнулся. Теперь-то у меня точно были все шансы на киргизочку. Как победные литавры, заурчали батареи в стене. Я ещё подумал тогда: неужели «Мосводоканал» уже в мае готовит их к следующему отопительному сезону?

– Горячая вода есть? – поинтересовался я у Гали.

– Нет. Отключили на две недели, – ответила она. – А что?

– Так, просто. – Теперь я улыбнулся во весь рот. Мне было приятно, что я угадал причину победных литавр.

Помолчали.

– Ребята, хотите есть? – спросила Галя. – Я вчера приготовила салат. Можно сделать яичницу и кофе. Всё-таки утро.

– С удовольствием! – ответил я. Мой живот урчал не хуже батарей отопления.

– Конечно-конечно, – произнёс на автомате Иуда.

На кухне всё было перевёрнуто вверх дном. Я и Фидель навели минимальный порядок, после чего Галя начала суетиться около плиты. Минут через двадцать мы сели за стол. Больше всего мне понравился салат. Он был лёгким: без колбасы, креветок и прочих ненужных вещей. Просто помидоры, огурцы и майонез. Разве что не хватало молодого лучка. Я очень люблю лук, особенно луковые перья. А вот кофе был плохим, даже для растворимого. Я спросил у Гали, есть ли молоко или сливки. Она ответила, что нет, и предложила мне сахар. Но сахар уже отверг я, потому что, как известно, сахар – это белая смерть.

Иуда был не в духе. Он поклевал яичницу, к салату вообще не притронулся, зато налегал на хлеб, который ел с людоедским спокойствием. Его челюсти медленно двигались, а взгляд был похож на двустволку, готовую к выстрелу.

– Мне пора! – объявил Фидель, когда мы закончили завтрак. – Мой катафалк на двенадцать заказан.

Иуда встал и посмотрел на меня, как бы приглашая последовать его примеру, но я сказал, что ещё посижу.

– Сегодня суббота, поэтому я могу остаться и помочь Гале убраться. Если она, конечно, не против.

– Конечно, не против! Тут дел невпроворот, – ответила она деловым тоном с выражением «только клининг[10] и ничего личного».

Я ухмыльнулся. Фидель нахмурился. Галя с равнодушным видом начала убирать посуду со стола.

– Понятно-понятно! – Иуда резко пожал мне руку и выскочил в коридор.

Киргизочка пошла его проводить.

– Спасибо, Фидель. Ещё увидимся. Звони! – донеслось из прихожей, и затем хлопнула дверь.

Галя вернулась на кухню.

– Хочешь крепкого выпить? – спросила она.

– Очень хочу, – ответил я. – А то я всю ночь пил совсем не то, что нужно.

– И что же, интересно?

– Мерзкий горячий кофе «три в одном». А хотелось совсем другого. Как раз чего-нибудь покрепче.

Галя тихо рассмеялась, впервые за сегодня. Она вытащила из шкафа бутылку коньяка и разлила его в два стакана: на три пальца в каждый. Мы выпили молча и потом долго смотрели друг на друга. Не знаю, что уж Галя увидела во мне, но я узрел в ней сексуальное тело, восточное лицо и пучок тёмных волос, в котором торчал жёлтый карандаш. Глаза киргизочки были переполнены необъяснимой радостью, как две бочки после дождя. Я ещё подумал тогда: может, это Галя сдала Ванчоуса мусорам, а потом разыграла перед нами весь этот спектакль? Если так, то она – примадонна, киргизская фурия. Единица, а не ноль! Я выпил коньяка из горла.

– Боишься? – спросила Галя.

– Чего?

– Меня, – зрачки у киргизочки были как точки.

Наши глаза встретились.

– Ты больше не с ним? – Я смотрел на неё осторожно, чуть прищуренным взглядом. – Сама понимаешь, карму нужно блюсти. Девушка друга – это святое.

Галя задорно рассмеялась и опять разлила коньяк по стаканам. Она сделала это просто и легко, будто заварила пакетик с кофе «три в одном».

– А писать рассказы для девушек друзей, значит, можно? Это, значит, не карма? Это другое?

– Сейчас выпьем, и я отвечу, хорошо?

Галя кивнула, и мы опрокинула в себя стаканы.

– Совершенно другое. Это же творчество! – горячо выкрикнул я, справившись с коньяком.

Меня всего взвинтило, будто речь шла о жизни и смерти. Фактически так оно и было, потому что для меня творчество было всем: и жизнью, и смертью.

– А творчество не знает границ, не знает своих и чужих девушек. Творчество неподвластно карме. Неподвластно никаким моральным принципам. Писать рассказы для девушек друзей не только можно, но и нужно. Это же конфликт. А как известно, только конфликт двигает сюжет вперёд. Выпьем за это?

Галя опять кивнула, теперь коньяк разлил я.

– И всё же… тебе понравился мой рассказ?

Киргизочка еле заметно улыбнулась.

– Очень понравился, – ответила она умиротворённо, будто речь шла о букете васильков.

– Я рад, очень рад! – Меня распирало изнутри.

Галя встрепенулась и взволнованно заговорила:

– А больше всего мне понравилось в середине, где постельная сцена! Классно у тебя получилось. Эмоционально и реалистично. Правдиво! И, главное, это чувство неуверенности… ты метко передал. В моменте, где они лежат около реки и она ему говорит, что между ними глубокая пропасть. Что она любит жизнь, а он выбирает смерть… Да, вот этот момент очень хорошо получился!

Пауза.

– Уж поверь, Серёж, я могу оценить по достоинству. Всё это мне очень знакомо. Все эти неприятные разговоры. Резкие слова одного и отсутствие воли другого. Я всё это переживала много раз. Особенно мне запомнилась эта фраза в рассказе, когда она ему говорит, что люди стараются стать угловатыми, хотя им положено быть круглыми. Я тоже говорила Ване нечто подобное… Я говорила ему, что не нужно становиться углоедом. Но он не послушался.

Галя пристально посмотрела на меня.

– Серёжа, мне показалось, что ты написал этот рассказ про меня и Ваню. Это так? Только честно.

– Так, – ответил я, и я… был поражён её анализом. Она разложила всё по полочкам. Невероятно.

Киргизочка довольно ухмыльнулась.

– Ну что ж, выпьем тогда за это! У тебя получился хороший рассказ. Цепляющий. Поздравляю!

Мы выпили и опять стали смотреть друг на друга. Десять секунд. Двадцать. Тридцать. Я не мог больше терпеть: хмель уже кипятил мою кровь. Меня прорвало.

– Галя, ты прекрасна. Я люблю тебя. Ты меня возбуждаешь. Ты меня возбуждаешь, как море возбуждает рыбака. Я хочу попасть в твой сексуальный невод. Хочу в твои интимные сети. Я хочу тебя. Хочу, хочу, хочу! Хочу твою шею, похожую на стебель тюльпана. Хочу твои руки, такие же прекрасные, как веточки акации. Хочу твои волосы, великолепные, как хвостик пони. Я могу придумать ещё сотни метафор про тебя и твою красоту, но знай: ты – лучшая из лучших. Я хочу только тебя. Хочу тебя полностью. Ты – богиня. Ты – моя киргизочка. Давай любить друг друга, как в лучших мировых романах. Страсть. Меня поглощает страсть к тебе!

Я подошёл к Гале, встал на колени и начал покрывать её ноги поцелуями. Сначала – ступни: на пятках была жёлтая корочка, а на пальцах – жёлтые песчинки. Я не стал их отряхивать, а просто слизал. Гале это понравилось: щекотка её возбуждала. Мои губы пошли выше. Когда они оказались у юбки, то не остановились: им помогли руки. Они откинули юбку, и мои глаза увидели белые трусики. От них приятно пахло: нос остался доволен. Руки содрали трусы, и губы впились в вагину Я поработал немного языком, после чего отнёс Галю на кровать, ещё не остывшую от Ванчоуса. Аморально? Возможно, но такова «се ля ви»: свято место пусто не бывает. Мы трахнулись с Галей, причём улётно, а на следующий день я сделал то, о чём мечтал очень давно: уволился и написал об этом рассказ. Я был счастлив в конце мая 2019-го.

Глава 7

Наступил август. Я не работал уже два месяца и потихоньку сходил с ума, особенно без коллег и поездок в метро. Я вдруг осознал, что работа в офисе – это не так уж и плохо. Пожалуй, это даже хорошо. Возможно, даже привилегия. Кому-то моё утверждение может показаться нелепым, но уж поверьте мне на слово. Хлебнув «счастливой» безработной жизни, я со всей очевидностью понял, что именно работа меня социализировала. Отказавшись от неё в пользу писательства, я фактически отказался от своего круга общения. Теперь, после того как я уволился, только мама и Галя знали о моём существовании.

С деньгами тоже начались проблемы. Их почти не осталось: жил я на пятьсот рублей в день. Выглядело это примерно так: макароны – пятьдесят рэ, кусок сыра и чипсы – по сто, пиво – двести пятьдесят. Как раз пять бутылок (дешёвый пластик я отвергал): две – днём и три – вечером. Ровно столько, чтобы с утра не было похмелья, потому что к похмельям я потерял всякую толерантность. Я боялся их пуще огня. Думаю, это и стало главным препятствием к моему алкоголизму, но всё же не помешало мне стать алкоголиком на минималках. Ну хотя бы не забулдыгой – это меня уже радовало.

Не радовал творческий процесс. Писалось мне тяжело: по рассказу в неделю, а то и в две. Темп был очень медленным, а качество – скорее, посредственным. Я-то думал: стоит мне только скинуть офисные кандалы – и всё сразу наладится. Работать я буду с утра до вечера и напишу сто рассказов подряд, но не тут-то было. Вставал я поздно, около десяти. Пил растворимый кофе и гулял до двенадцати. Потом читал книгу и только в час дня принимался за творчество. Попишу минут тридцать, встану, пройдусь. Открою пиво. Вздремну. Через час ещё пауза, но теперь дольше. В общем, больше отдыхал, чем занимался литературой. В неделю мне удавалось написать дай бог три тысячи слов. Три жалкие тысячи слов! Мало. Очень мало. Я обязан был делать столько же в день.

– Почему все твои новые рассказы такие короткие? – спросила у меня однажды Галя. – Мелочно у тебя всё как-то стало. Одно мельтешение.

Я замялся: удар был ниже пояса. По правде говоря, меня и самого уже навещали такие мысли, но я боялся… просто не мог себе признаться в том, что трачу время на лабуду, на ерундовые сюжеты, в которых нет морали – только тупое и вязкое действие. Потуга на бытописательство.

– Как у Шукшина. По две, максимум три тысячи слов, – промямлил я в своё оправдание. – Понимаешь, я сейчас экспериментирую, пытаюсь скрестить Шукшина и братьев Стругацких. То есть пытаюсь делать фьюжн: короткий рассказ с элементами философской фантастики.

– Всё понятно теперь, – ухмыльнулась киргизочка. Она терпеть не могла советских писателей.

Мои новые рассказы ей тоже не нравились. Галя, не стесняясь, утверждала, что они – хлам, вымученные и без динамики. Я и сам чувствовал, что пишу теперь некачественные тексты: натянутые, беззубые и с фальшивыми диалогами. Одним словом, второй сорт. Я пытался исправить ситуацию, но, как пел великий Андрей Миронов, рассказ не пишется, не растёт кокос. После увольнения я попал на остров невезения. Я заразился творческой импотенцией, которая прогрессировала тем больше, чем дольше я не ездил в офис. Очевидно, что отсутствие работы, то есть жизненного графика, превращало меня в развалину. Нужно было срочно укрепляться.

«Буду искать подработку», – решил я.

Именно подработку – и никак иначе. Грузчик, сторож или курьер – всё это мне подходило. Лишь бы не пятидневка. Полный рабочий график я больше не рассматривал. Мой мозг мне нужен был самому: для собственной цели – для творчества.

* * *

– Буду в восемь. Встретишь? – спросила Галя по телефону.

Она уже ехала в маршрутке от метро «Новогиреево».

– Конечно!

Я быстро оделся и побежал на остановку «Улица Победы».

Два-три раза в неделю Галя приезжала ко мне в Реутов после работы. Трудилась она в транснациональной компании, поэтому деньги у неё водились. Киргизочка всегда привозила с собой разные вкусняшки: дорогое вино, вяленые маслины или, скажем, твёрдый сыр – чаще всё сразу. Мы ели, пили, смотрели «ютуб» и потом трахались: обычно два раза подряд. Остыв после секса, мы опять садились за стол и продолжали банкет, обсуждая последние новости.

Наговорившись о них вдоволь, мы переходили к десерту. Я показывал Гале то, что написал с нашей последней встречи. Киргизочка обязательно начинала критиковать, буквально разносила меня в пух и прах. Но, успокоившись, обязательно предлагала конструктив: где и что нужно исправить. Я со всем соглашался и перелопачивал текст. Становилось не всегда лучше, но зато Гале было приятно. Я изо всех сил старался делать её сопричастной к своему творчеству. Это был мой подарок ей, потому что никаких других подарков у меня для неё не было. Это был даже не подарок, а бесценный дар. Это была наша с ней главная скрепа. И я с тревогой наблюдал, как она ржавеет, стремительно истощаясь.

– Ваня пошёл на сделку со следствием, – сказала Галя, снимая кроссовки. Она приехала ко мне с пакетом еды. – Адвокат уверен, что Ваня получит только десять лет. Может, чуть больше.

– Ужас какой! – я покачал головой. – Десять лет жизни. Почти бесконечность.

Пауза.

– Кстати, в «Сколопендру» требуется бармен, – киргизочка надела тапки. – Полтинник обещают на руки.

– Неплохо. Прикину. Подумаю, – равнодушно ответил я и, подхватив пакет, понёс его на кухню.

Моя реакция не понравилась Гале. Она остановилась в дверях и провела пальцем по пыльной микроволновке.

– Давно не убирался, – не то спросила она, не то сказала утвердительно. В её голосе прозвучал целый букет ноток: досада, насмешка, укор и даже гадливость.

– Не было времени, – ответил я и сам же рассмеялся.

– Понятно. Я так и думала. – Галя дунула на палец, будто это был не палец, а дымящейся ствол револьвера.

Киргизочка ополоснула руки и села на диван, закинув нога на ногу. Выглядела она просто сумасшедшим образом: в коротких шортиках и жёлтом топе.

– Будешь вино? – спросил я, доставая штопор. – Ты сегодня безумно красивая! Просто слов нет. Все метафоры меркнут.

– Буду, – ответила Галя, пропустив мой комплимент мимо ушей.

Она и сама всё это прекрасно знала, но знала она и другое: я способен на многое. Если бы не мои способности, то зачем, для чего я тогда нужен киргизочке? Чем я ей так приглянулся? В отличие от Маши, Галя не была тщеславна.

Я был уверен, что привлекаю Галю не чем-то абстрактным в будущем, а именно своим актуальным талантом. Да, последние месяцы выдались для меня непростыми, просто провальными. Это правда. Но! Но, даже несмотря на это и всю мою тогдашнюю социальную ничтожность, в духовном плане я, очевидно, превосходил Галю. Это бесило её, но и жёстко цепляло: крючками были мои рассказы. Я держал на них киргизочку, как сказочную щуку, не давая ей уплыть. Но мне хотелось большего. Мне хотелось поддеть её и втащить к себе в лодку. Галя же сопротивлялась, натягивая между нами леску: то ли оттого что крючки поизносились, то ли из-за моего образа жизни или из вредности, а может, из-за всего сразу… Разве поймёшь женскую логику?

* * *

– Переезжай ко мне. Будем вместе убираться в квартире, – предложил я, закручивая штопор в бутылку. – Ты будешь мне готовить еду и заваривать чай, а я буду лучше и больше писать. Честное слово!

– Нет уж, спасибо! У тебя тут для двоих мало места, – ответила Галя.

– Неправда. – Я улыбнулся и разлил вино по бокалам. – Во-первых, мы будем одним целым. А во-вторых, у меня шикарные жилищные условия. Так называемая евродвушка. Сорок один метр с балконом. Разве мало? Ну, предположим, даже если мало, то, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Поговорки никогда не врут.

Галя кисло улыбнулась. Она не любила поговорок и не верила им. Ей нравился Бунин: его породистость, интеллигентность и душевная холодность. Киргизочка считала Ивана Алексеевича глубоким автором с безукоризненным стилем. Я – мягко говоря, нет. Из-за этого мы, кстати, и поругались с Галей единственный раз. Так сказать, на литературной почве.

А начиналось всё невинно. Субботним вечером мы решали, что посмотреть перед сном. Галя предложила фильм «Солнечный удар», который снял Никита Михалков по произведениям Бунина. Я фыркнул, заявив, что первый – ещё норм, а вот второй – это полное днище: одно пижонство и словоблудие. К тому же он был за белых, но я-то – красный. Киргизочка что-то мне резко ответила. Слово за слово, началась перепалка. Крики. Взаимные обвинения. Мат. Минут через десять мы успокоились, и я согласился на «Солнечный удар». Фильм мне понравился, а вот Бунин стал ещё неприятней. У меня появилось к нему предубеждение. Помню, прочитав его дневник под названием «Окаянные дни», я подумал: «Если это не сборник анекдотов, а, видимо, это не так, то, значит, это именно то, что сейчас называют “либераху порвало” – идеальный случай».

Ради интереса я купил ещё две книги Бунина, типа самые-самые: роман «Жизнь Арсеньева» и сборник рассказов «Тёмные аллеи». Прочитав их, я окончательно всё решил для себя: «Ну и говно.

И за что ему только Нобелевскую премию дали? Какая-то мутная история. Похоже, политика».

* * *

– Ещё не время съезжаться, – подвела черту Галя. – Давай сейчас не будем об этом.

– Не хочешь – как хочешь. – Я протянул ей бокал вина.

Мы выпили. В комнате царил полумрак.

– Может, гирлянду включить? – спросил я. Она так и висела на книжном шкафу после Нового года.

Галя кивнула. Я нажал на кнопку и получил немедленный результат. Комнату заполнил мигающий праздничный свет. Атмосфера стала как в детстве. Заворожённость. Мы с Галей притихли. Каждый думал о своём. Я поставил бокал на журнальный столик и прошёлся по комнате, заложив руки за спину, как Наполеон. Киргизочка пристально наблюдала за мной, щуря свои и без того узкие глаза.

Она получала удовольствие оттого, что я чувствую неловкость, а Галя точно знала, что именно неловкость я сейчас испытываю. Вчера я выслал ей свой новый рассказ и теперь ждал вердикта. Именно вердикта: «казнить нельзя помиловать». Где будет запятая? С некоторых пор я сделал Галю, по терминологии Стивена Кинга, своим идеальным читателем. Но я пошёл дальше него: сделал Галю своим единственным читателем.

– Не хочешь покурить? – спросил я, не выдержав.

Неловкость в тишине – это как ёрш (водка плюс пиво): невозможно много выпить.

– Покурить? – не поняла Галя. – Чего покурить?

– Табака с родины табака. С озера Титикака. Табак очень крепкий. И очень дорогой.

– А ты говорил, что у тебя денег нет, – на лице киргизочки появилось то самое порнографическое выражение: слегка ироничное.

– Меня сосед угостил. Он недавно вернулся из Боливии.

– Ну-ну. – Она откинулась на спинку дивана.

«Издевается», – подумал я, но промолчал, потому что Галя раздвинула ноги: не знаю уж, специально или нет. Я увидел её зелёные трусики и, сглотнув слюну, повторил вопрос:

– Не хочешь покурить?

– Хочу, – ответила Галя и захлопнула ноги.

Мы вышли на балкон. Я чиркнул зажигалкой и взорвал самокрутку. Титикака проникла в меня моментально: мои дыхательные пути не стали для неё лабиринтом. Я чуть приподнял голову вверх и задержал дыхание. Боливийский дым был жарок и дик. Я протянул самокрутку Гале. Она затянулась дважды и даже не закашлялась. А табак был очень-очень крепок, как дедовский самосад.

– Ого! – я был восхищён её лёгкими.

– Хороший табак. С вишнёвыми нотками, – выдохнула из себя Галя размытым голосом.

Мы стояли с ней на балконе второго этажа как в тумане. В нос бил приторный запах.

– Угу. – Я слегка поплыл от него.

Я будто качался на маленьком плоту и наблюдал за улицей. Там горели три фонаря. На одном из них сидел воробей и, кажется, спал, игнорируя жизнь. Может, он умер? Галя потягивала вино и смотрела куда-то вдаль сквозь окно. Вдруг её взгляд сорвался и, резко поднявшись, упёрся в жалюзи. Тёмные, бамбуковые, с жёлтым регулировочным шнурком. Он медленно раскачивался от сквозняка, создавая на белой кирпичной стене страшную тень, похожую на повешенного. Я вздрогнул, но Галя ничего не заметила. Она была погружена в свои мысли.

– Будешь ещё? – спросил я. – Тут ещё осталось на одну затяжку.

– Нет, – произнесла Галя почти невесомо. Я даже не был уверен, она ли это сказала, но, кроме неё, больше некому было.

– Ладно, – ответил я и погрузился в паузу.

Когда я обкурюсь табаком, то я – человек-пауза. Я – сторонний наблюдатель. Почему? Чёрт его знает, почему. Все необкурен-ные люди похожи друг на друга, каждый обкуренный обкурен по-своему. Я не хотел лишних движений. Мои губы еле заметно шевелились, тело подрагивало, а глаза медленно двигались от предмета к предмету. Я будто пересчитывал их, как куриц: раз, два, три…

– Хороший табак, – повторила зачем-то Галя и добавила: – Очень хороший, с вишнёвыми нотками.

Я вдавил окурок в стеклянную пепельницу и сфокусировался на форточке, как в прицел. На детской площадке никого не было, зато на крыше трансформаторной подстанции гуляли сразу два сизых голубя. Дальше мой взгляд упёрся во что-то незнакомое и чужое. Я вдруг понял, что магазина «Продукты 24» больше нет, а вместо него мигает вывеска «Школа танца». Это стало спусковым крючком. Я рассмеялся и начал бессмысленно плясать, насилуя ноги. Галя схватилась за живот, будто у неё и не было никакого отрешённого состояния. Табак с озера Титикака нас мощно забрал. Было так смешно, что смеяться уже не получилось: из нас с Галей вырывались звуки латиноамериканских животных. Один прохожий даже остановился посмотреть, что у нас там происходит, на втором этаже. Зоопарк?

– Иди-иди, куда шёл! – крикнул я, но любопытный гражданин никак не отреагировал. Вряд ли он разобрал мои слова, которые отразились от стен, преодолели стекло и пролетели ещё метров десять по воздуху.

– Серёжа, пошли в комнату! – Галя тяжело дышала. От бурного смеха она зарумянилась, как пирожок с повидлом.

Мы сели на диван и начали смотреть клипы на «ютубе». Помню первые три: «Лицей» – «Осень», Линда – «Ворона» и Оскар – «Бег по острию ножа». Я знал эти песни наизусть и, покачивая головой, бормотал их тексты. У меня был душевный подъём. Мне нравилась моя квартира, особенно Галя в ней и панк-плакаты на стенах. Книжный шкаф тоже очень нравился. На нём висели две медали за московские марафоны и спартаковский красно-белый шарф. На кухонном столе всё было тёмно-белым: светильник, баночка с витаминами и два бирдекеля[11]. На плите стояла кастрюля с макаронами. На деревянной столешнице – две бутылки: минеральная вода и подсолнечное масло. Я ещё подумал тогда: такие разные жидкости и такие похожие бутылки – чудеса.

– Пакет с едой забыли разобрать, – сказал я и поднялся с дивана. – Хочешь есть?

– Можно, – ответила киргизочка, – Шашлык хочу.

– Шашлык? – переспросил я и глупо улыбнулся.

Я никогда не видел, чтобы Галя ела шашлык. Но это ладно. Допустим, ей захотелось. Бзик, фантазия, порыв. Но дело было не только в её желании. Ведь был ещё и я. Ведь Галя приехала ко мне, чтобы трахаться. Но разве можно перед сексом есть жареное мясо? Это ведь тяжёлая, антисексуальная пища, больше подходящая пузатым мужикам и толстым бабам. Отвратительно. Может, Галя решила меня так унизить?

– Шашлык, – повторила она. – У тебя же тут недалеко открылся шашлычный двор. «Кавказ» называется. На «Яндексе» у него отличные отзывы. Почти пять звёзд.

– Понятия не имею, что за двор. Не интересуюсь таким. Не моя же тема, – ответил я несколько импульсивно, ведь я был вегетарианцем вот уже одиннадцать лет. И Галя прекрасно об этом знала.

Она осуждающе посмотрела на меня: её лицо окаменело, а лоб прихватило, как свежий бетон. Галю бесило, что я вегетарианец, но одновременно с этим её возбуждала моя иррациональность. Ведь я отказывался от рыбы и мяса не по этическим соображениям, а просто так, на «слабо». Поспорил и проиграл. Гале нравилось, что я не балабол. Она даже сказала мне однажды, когда была пьяненькой, что лучше честный вегетарианец, чем мясоед-пиздобол.

– Какой у тебя адрес? Продиктуй! – распорядилась киргизочка. – Я сейчас сама позвоню в этот «Кавказ».

Я продиктовал. Галя заказала себе порцию «ассорти: баранина с салом», а мне – «большую картошку фри». Еда приехала быстро. Её привёз весёлый грузин с большим пузом. Галя разложила всё по тарелкам, и мы начали есть, подкрепляясь вином. Картошка мне понравилась, а вот мясо Гале – не очень. Она поставила «Кавказу» одну звезду, то есть кол, и написала о нём негативный отзыв. Потом мы пошли в спальню и трахнулись. Дважды. Немного лениво, но в целом вполне по-обычному, несмотря на шашлык.

– Я в душ, – сказала Галя, когда я кончил ей на живот.

Её не было долго: наверное, минут двадцать. Я ещё подумал тогда: что она там делает, мастурбирует, что ли? Типа я недостаточно хорош был в постели. Я стал накручивать себя (в стиле «сам придумал – сам расстроился»), но тут появилась Галя, закутанная в махровое полотенце. Ангел, русалочка, киргизская фея. Я подошёл к ней и, аккуратно обняв, чмокнул в щёку.

– Серёжа, – произнесла она.

– Да.

– Я в отпуск хочу.

– Понимаю. – Я немного отодвинулся от Гали, чтобы лучше видеть её лицо. – Поверь, я тоже хочу. Но у меня сейчас нет денег. Ты же знаешь.

– Необязательно много денег. Есть же дешёвые варианты, – киргизочка помедлила. – Например, в России.

Я подозрительно взглянул на неё (что она придумала?) и выдал очередь вопросов: куда, с кем и за сколько. Галя ответила односложно: Джанхот. Я напрягся: неужели на дачу к Ванчоусу? Он же сидит в тюрьме, но всё оказалось куда прозаичней: подсуетился Иуда.

– Фидель сейчас путешествует по Черноморскому побережью, – пояснила Галя. – Вот он и предложил пересечься в Джанхоте. Говорит, что там можно пожить дикарём. Денег почти не нужно. Только на проезд и еду.

– Понятно, – ответил я.

В сердце кольнуло. Очевидно, Иуда подкатывал к Гале.

– Ну так что? – спросила она.

Пауза секунд пять.

– Ладно, хорошо, – согласился я. Отказаться я никак не мог: нам с киргизочкой срочно нужен был отпуск. Тем более что я давно обещал. – Когда едем и на чём?

Галя просияла. Она ответила, что через две недели, на автобусе: так дешевле плюс билетов на поезд давно нет.

– Принято! Хороший план! – я улыбнулся немного натужно, но всё же. – Люблю автобусы! Ещё с детства люблю.

Я уже смирился с поездкой. Решил, что злиться на отпуск нет никакого смысла – это глупо. Я успокаивал себя тем, что романтика – отличная замена деньгам, которых у меня пока нет. Опять же, Джанхот. Место для меня не чужое. Прорвёмся как-нибудь.

– Кстати, нам нужны спальники и палатка, – предупредила киргизочка.

– Беру это на себя. Мы ни в чём не будем нуждаться! – заверил я.

– Хотелось бы в это верить, – ухмыльнулась Галя.

Вот сучка! Я вспыхнул и уже почти заорал на неё, но сдержался, потому что она довольно улыбалась после двойного секса и горячего душа. Довольная киргизская кошка. Галя быстро оделась и уехала на такси, а я, как полный придурок, продолжал стоять в коридоре, допивая красное вино из её бокала, доедая маслины из её тарелки и донюхивая её духи.

– Вот же сколопендра! Гадство! – выругался я. Ведь мы так и не обсудили мой новый рассказ.

Я вернулся в комнату и опять начал себя накручивать. Может, рассказ ей совсем не понравился и она боится мне об этом сказать? А может, она вообще его не читала? Скорее всего, ни хрена она не читала. Вот же… сколопендра! Гадство! Раньше она себе такого не позволяла. Что-то изменилось! Что? А что, если… а что, если она потеряла ко мне интерес?

С этим вопросом я лёг в постель. Я вертел его в голове и так и сяк, поэтому никак не мог уснуть. Пришлось встать и пойти на кухню. Там с трёх до пяти я докурил весь боливийский табак и выпил три бутылки пива. Способ, проверенный годами: работает лучше всякого снотворного. Клянусь, я потом проспал целые сутки, как под хлороформом.

Глава 8

Я занял у мамы пятьдесят тысяч рублей. Она дала мне их с радостью, потому что с семнадцати лет я ни о чём её не просил, а ей очень хотелось сделать сыночку приятное. Так что этот полтос она мне подарила, но я всё равно обещал вернуть: всё-таки мама, ей нужнее. Получив деньги, я тут же пошёл в спортивный магазин и купил там самый дешёвый инвентарь: двуспальную палатку за пять тысяч рублей (правда, весила она шесть килограммов), два спальника, по девятьсот за штуку, и две пенки, по пятьсот. Туристические рюкзаки стоили дорого, а нужно было опять же два. Я одолжил у знакомого: один зелёный, на шестьдесят литров, и второй, поменьше, на тридцать пять.

Галя приехала ко мне в Реутов за день до начала отпуска. Она привезла с собой две сумки вещей и пакет еды. Мы поели сыра, лениво потрахались и, попивая вино, начали собирать рюкзаки. Честно говоря, я понятия не имел, что может мне пригодиться в диком походе. В итоге я набрал кучу ненужных вещей: большую колонку, четыре книги, осеннюю куртку, две кофты, клетчатую рубашку, запасные кроссовки, семь маек, две поло, брюки, а также носки и трусы на каждый день. Конечно, не забыл об аптечках. Взял две: в одной были бинты, лейкопластырь и вата, во второй – таблетки, зелёнка и мази. И всё это не считая палатки и спальника, которые я тоже запихнул в рюкзак. Клапан еле закрылся.

– Он слишком мелкий! – Галя всплеснула руками и топнула ногой. – Почему ты себе взял на шестьдесят литров, а мне дал на тридцать пять? Это нечестно!

Вещей у неё было ещё больше, чем у меня, и ничего не помещалось в рюкзак. Киргизочка злилась.

– У меня же палатка и спальник. Они занимают половину объёма. То есть тридцать литров, – ответил я спокойным, конструктивным тоном. – Получается, что чистого места для меня остаётся тоже тридцать литров. А у тебя рюкзак на тридцать пять!

Я улыбнулся и сложил губы бантиком.

– Всё лучшее – для моей любимой кошечки.

Я потянулся, чтобы поцеловать её.

– Отстань! – киргизочка отдёрнула голову и сделала шаг назад.

– Но почему?

– А почему ты не купил походную посуду? – Галя взбеленилась. – Из чего мы теперь будем есть? Руками?

– Что-нибудь придумаем, Галюсик. Не волнуйся.

Я резко приблизился к ней и крепко обнял.

– Отстань, отстань, – повторяла она, а я начал её зацеловывать.

Киргизочка почти не сопротивлялась, отчего штурмовать её хотелось ещё больше. Я вытащил карандаш из пучка её чёрных волос, и они каскадом рассыпались по плечам.

– Ты всё забываешь! – крикнула Галя, но уже по инерции. Её голос потерял напряжение. – У тебя в голове одни дырки, как в голландском сыре.

– Ладно, хорошо. Пусть так. – Я рассмеялся. – Главное – что ты всё помнишь.

Я начал грубо её лапать. Галя сначала притворялась, что ей не нравится, но в итоге сама схватила меня за член.

– Давай прямо здесь! – прошептала она мне на ухо.

Мы начали трахаться у книжного шкафа под мигание гирлянды. Я изучал корешки книг (Ги де Мопассан, Мураками, Лимонов) и двигал тазом в ритм огонькам. Кончили мы одновременно: Галя, как сытый вампир, упала на диван, а я голым начал перебирать её вещи в рюкзаке. Кое-что пришлось выбросить, но в целом Галя осталась довольна тем, что удалось сохранить. Она быстро приняла душ, и мы открыли вторую бутылку «Саперави».

– Хочу заплыть далеко в море. За горизонт, – мечтательно произнёс я, глотнув вина. – Хочу посмотреть оттуда на берег. На мелкие точки людей.

– А я хочу загореть, как шоколадка. – Галя погладила своё мягкое плечо.

Я ещё подумал тогда: странное какое-то желание – на хрена ей это нужно? В силу своей киргизскости Галя и так имела тёмную кожу: чему там загорать? Но я давно уже отчаялся понимать молодых девушек, логику их желаний.

– Во сколько завтра автобус? – спросил я. – И откуда?

– Автобус в восемь утра. Значит, на вокзале нужно быть в семь. Автовокзал… – Галя достала телефон и посмотрела билеты. – Автовокзал называется «Битца». Никогда раньше о таком не слышала. Наверное, недавно открылся.

– Наверное… А далеко он?

Галя включила карту и, прикусив губу, стала её изучать.

– Далековато, – ответила она наконец. – Это на МКАДе. За Бирюлёво. На автобусе от метро «Аннино» придётся ехать. Тебе лучше пораньше выезжать. Ты ведь не любишь таксо. Не признаёшь его.

– Что значит «тебе»? – не понял я. Шпильку про такси я проигнорировал. – А тебе разве не нужно?

Киргизочка подняла карандаш с пола и вставила его обратно в волосы.

– Мне не нужно. Мне можно и попозже. Я же с «Дубровки» поеду. И, скорей всего, на таксо.

– В смысле, с «Дубровки»?

– Я домой сегодня. Пора, кстати, уже собираться.

– Зачем? – я напрягся. – Оставайся у меня. Завтра бы вместе поехали. Если хочешь, на такси. Без проблем.

– Серёж, извини, но я никак не могу остаться. Мне нужно сделать маску для лица и помыть голову. У тебя ужасный шампунь, какая-то дешёвка. У меня от него волосы лезут. Поэтому я никак не могу остаться. Пойми, у меня очень чувствительные волосы.

– Что за чушь? Ты серьёзно?

– Вовсе не чушь. Ты просто мужчина и не понимаешь этих вещей. Их важности для женщин. Ты купил самый дешёвый шампунь и доволен. Ещё и по акции, наверное, купил. На тебя и твои волосы это никак не влияет. А ты обо мне подумал?

Я промолчал. Хотелось в ответ разразиться скандалом, но я вжал тормоза в пол, ведь завтра нас ждал долгожданный отпуск. Ладно, пускай проваливает! Галя быстро оделась и уехала домой на такси.

– Вот сучка, сколопендра, женщина! – повторял я и ходил по комнате, допивая за ней вино.

Чтобы успокоиться, я с телефона включил вальс Three o’clock In the Morning. Я слушал его на репите. Минут через сорок он мне надоел. Мне всё осточертело: ходить, сердиться, воспринимать музыку. Я лёг на кровать и закутался в своё любимое верблюжье покрывало зелёного цвета. В нём было как в камере хранения: безопасно. А вот подушка почему-то мешала голове, бесила. Я накрыл ею лицо и тотчас уснул. Вино меня срубило.

* * *

На следующий день я проснулся в пять утра, решив проявить силу воли и принципиальность, к тому же на такси всё равно не было денег. Из квартиры я вышел в половине шестого, но один чёрт опоздал. Дорога до автовокзала заняла больше времени, чем я ожидал. Почти два часа: сначала пешком до автобусной остановки, потом маршруткой до метро «Новогиреево», затем семнадцать станций и два перехода до метро «Аннино» и, наконец, автобус № 1141. Я забежал на автовокзал с выпученными глазами, весь в мыле, как загнанный конь, гружённый двумя рюкзаками. Галя с недовольным лицом пила капучино.

– Ты такой же бессмысленный, как жопка огурца, – заявила она насмешливым тоном. – Ничего не можешь нормально сделать. Уже двадцать минут восьмого!

– Зачем ты так? – я нахмурился. – Всего двадцать минут. Мы нормально успеваем.

– Шучу, – киргизочка рассмеялась. – Не хмурься, тебе не идёт. Скажи лучше, что купить в дорогу. Нам сутки ехать.

Я попросил литр воды и два пирожка, лучше с капустой, а ещё лучше – жареных. Галя побежала в армянский магазин, около которого стояли коробки с гранатовым соком: якобы по акции, но всё равно очень дорого. Я ещё подумал тогда: на кого это рассчитано?

Я пошёл в зал ожидания. Галя вернулась через пятнадцать минут. В руках она держала два раздутых пакета. Чего в них только не было: йогурты, хачапури, пять пирожков (и ни одного с капустой), три бутылки воды, влажные салфетки, две пачки чипсов и, конечно же, бутылка гранатового сока.

– Рейс «Москва – Дивноморское»! – крикнула девушка в синем жилете. Она размахивала руками, будто звала на помощь. – Посадка тут! Выезжаем через десять минут! Поторопитесь!

Тут же выстроилась очередь. Сотрудница автовокзала проверяла только билеты и паспорта: вещи не досматривала, но предупреждала каждого, что по дороге может остановить полиция и обыскать.

– Всё в порядке. Хорошего пути! – девушка вернула мне и Гале документы. – Пожалуйста, следующий!

Мы с Галей прошли через небольшой предбанник и оказались на асфальтированной площадке, огороженной высоким забором. Там стояло пять автобусов. Галя дёрнула меня за руку и потянула к самому невзрачному. Он буквально сливался со стеной, зато внутри был новеньким и удобным. А это важнее.

С местами нам повезло. Галя успела купить первое и второе. Мы сидели прямо напротив лобового стекла. С водителем тоже подфартило: попался мужичок-боровичок с хорошим чувством юмора. Всё это меня немного расслабило. Поездка, судя по всему, предстояла если уж не райской, то вполне удовлетворительной. Возможно, даже приятной.

– Граждане пассажиры, алерта! Алерта! Внимание! Через тридцать секунд я замурую все двери! – водитель высунулся в окно. – Отпуск даётся человеку только раз в году и делает человека счастливым! Вы что же, счастья не хотите? Заходите быстрее в автобус! Шлагбаум уже открывается!

Когда все расселись по своим местам, водитель вышел в проход и объявил стандартные правила: не пить, не курить, не есть, не сорить, остановка – раз в два часа, usb-зарядка – под креслом.

– Вопросы? – спросил он.

В ответ молчание. Кто-то хохотнул.

– Тогда с богом! – И автобус поехал.

Минут двадцать я пытался читать, но так и не смог сосредоточиться – не погрузился в Сомерсета Моэма[12]. Я постоянно отвлекался: то на пейзаж за окном, то на приятную музыку. Водитель тихо включил магнитолу, но мне – на первом сиденье – было всё прекрасно слышно. Ну и отлично! Играли песни из советских фильмов. Хит за хитом, шлягер за шлягером, а песню «Ветер перемен» из «Мэри Поппинс» водитель послушал раз десять подряд, и каждый раз я покрывался мурашками. Я улыбался и, покачивая головой в ритм, смотрел в окно, а на моих коленях спала Галя. На ней была широкая блузка, и я видел округлость её груди вместе с коричневым соском. Я подсматривал. Ох уж это сладкое чувство!

– Остановка – сорок минут! – объявил водитель. – Тут три кафе и два туалета. Не опаздывайте, а то уедем без вас! Останетесь без отпуска! Не будет вам счастья! Понятно выражаюсь?

– Понятно! Да! Открывай, шутник хренов! – заговорили одновременно пассажиры. Впрочем, беззлобно. Всем просто хотелось быстрее выйти наружу: размять ноги, покурить и скинуть балласт.

– Да, я шутник, – подтвердил водитель и нажал на кнопку: двери автобуса открылись. – Потому что, если смеяться разучился, то, значит, опору в жизни потерял. Не опаздываем, граждане!

1 Британский дом моды класса люкс.
2 Культовый российский рэпер из Калининграда.
3 Люксовый бренд одежды из Шотландии.
4 Пшеничное (белое) пиво.
5 Образное сочетание противоречащих друг другу понятий. Остроумный парадокс.
6 От английского top, то есть «круто» (сленг), буквальный перевод – «вершина».
7 Синтетический лекарственный препарат, применяемый при лечении наркотической зависимости.
8 Dont worry! – Не переживай! ⁄ Не волнуйся! (пер. с англ.). You аге welcome! – Добро пожаловать! ⁄ Пожалуйста! (пер. с англ.).
9 «У вас есть сигарета? Могу я взять две? Ещё одну для моего друга. Спасибо большое!» (пер. с англ.).
10 То clean – убирать, чистить (пер. с англ.).
11 Подставка под кружку, предназначенная для защиты стола от царапин и капель пивной пены.
12 Английский писатель, популярный прозаик 1930-х годов, агент британской разведки.
Продолжить чтение