Читать онлайн Адам и Ева против химер бесплатно

Глава первая. Дом на краю земли

Электричка была почти пустая. Ева изначально села по ходу движения поезда, чтобы смотреть в окно, но как-то удивительно быстро и беспросветно стемнело, и вместо незнакомых ландшафтов из тьмы на нее уставилось до боли привычное отражение.

Ева вздохнула, отвернулась от стекла и ткнула пальцем в мобильник. На экране появилась мудрая Лёлина голова, закутанная в тюрбан махрового полотенца.

– Ну и чего у тебя там? – тут же снисходительно произнесла голова.

– Еду, – вздохнула Ева.

– Ну, ну… – тюрбан насмешливо качнулся. – Удачи.

На самом деле это был сарказм. Никакой удачи Лёля не желала, наоборот, она всячески отговаривала Еву от дурацкого, по её мнению, решения. На ночь глядя отправиться в Тмутаракань к какой-то незнакомой гадалке. Вся рациональная сущность Лёли протестовала против подобной глупости.

– Это не так и далеко, – словно оправдываясь, промямлила Ева. – Минут через сорок буду там, как раз на последний поезд обратно успею.

Электричка, притормозившая на какой-то станции, дернулась, набирая ход. Девушка приставила ко лбу ладонь, пытаясь понять, что происходит в темноте за стеклом. Свет от придорожных фонарей ударил в глаза. Где-то впереди засвистел электровоз. Блики тронулись с места, поплыли смазанной цепочкой, а затем и вовсе исчезли

– Ева, когда у человека из года в год тянутся одни и те же проблемы, – Лёлина голова осуждающе качнулась,– ясно, что он просто не хочет их решать. Никакая гадалка тебе не помо…

– Подожди секунду… – прервала Ева.

В вагон вошёл стройный мужчина в рваных потёртых джинсах. Будто с половиной лица, так как вторую закрывала длинная, совершенно седая чёлка. Из-под густой, лохматой брови отстранённо смотрел на мир прозрачно-бирюзовый глаз. Широкий белый шрам, тянувшийся через щёку к подбородку, подозрительно напоминал старое ножевое ранение. Несмотря на то, что все места были свободными, он устроился через проход от Евы, вытянул ноги и сразу же закрыл глаза – заснул.

Ева, удостоверившись, что неожданный сосед не обращает на нее никакого внимания, продолжила, только совсем приглушила голос.

– Я сама на картах сегодня гадала. Слезы через пустые хлопоты. И так три раза подряд… Я прямо заплакала, Лёль…

– Ты только и делаешь, что плачешь последнее время. Вот представь…

Лёля на секунду задумалась, придвинулась к экрану, отчего тени под глазами приобрели зловещий зеленоватый оттенок.

– Представь, что перед тобой вдруг появилась Золотая рыбка и кинулась выполнять всё, чего захочешь. Хотя бы список из трёх желаний у тебя готов?

Невидимый Еве толстый кот Пончик запрыгнул Лёле на колени, устроив небольшое сотрясение, и тюрбан из полотенца съехал на глаза подруги.

– Готова поспорить, – кажется, Лёля гладила кота, – что и у тебя, и у Пончика проблемы аналогичные. Основные инстинкты плюс желание Золотой рыбки. Только мой кот хочет её в более практичном аспекте. Просто сожрать.

– Я не Пончик, – попыталась обидеться Ева. – Я общественно-активное существо. Поэтому, прежде всего, мне бы хотелось стать такой, чтобы все говорили: «Ева, мы вас так хотим, мы без вас вообще жить не можем».

– Ой, – прервала её Лёля, и, приподняв толстое, ленивое животное, ткнула его недовольной мордой в экран. – Всем, даже котам, хочется, чтобы без них жить не могли. Поверь мне. … Пончик, брысь!

Расстроенная кошачья морда на мониторе опять уступила место Лёлиной голове в тюрбане.

– В отличие от всех твоих котов, мне хочется ещё обретения смысла жизни… И любовь, наверное, не помешала бы.

Лёля тут же подхватила тему.

– Пончик тоже очень хотел любви, и ты помнишь, чем для него это закончилось?

– Я ж совсем другое имела в виду, – зашла со второй попытки обидеться Ева.

– Мы все имеем в виду другое, а получаем всё то же, – тут же не оставила ей надежды подруга. Она красноречиво провела ладонью по горлу, намекая на гипотетическое усекновение какой-либо части тела.

Ева понимала, что в этом споре: кто более достоин выполнения желаний, она или Пончик, пока проигрывает, но, подумав, решилась на последний аргумент:

– А если… Материальные блага?

Лёля вздохнула.

–Здесь, подруга, у тебя полный прокол. Реальность такова, что мясо дают тому, у кого есть зубы. А ты патологически сентиментальна.

Ева печально кивнула. Да, она была сентиментальной, хотя отчаянно стеснялась своей чувствительности, которая ей самой казалась патологией. За обыкновенным событием Ева могла вдруг почувствовать какой-то высший сакральный смысл. Например, когда проносилась мимо машина Скорой помощи или полиции. Что-то сдвигалось в Евином сознании, и появлялось явное, до физического сопереживая ощущение, что кто-то страдает сейчас. И она страдала вместе с неизвестным ей человеком, и молила только о том, чтобы те, кто на страже, успели вовремя.

И пусть подруга Лёля, провожая взглядом мигалки, изрекала: «За водкой погнали». Ева не могла погасить в своём сердце возгорающийся пламень эмоциональных мук. За водкой, так за водкой…

– Разве это плохо? – стесняясь, спросила она.

– Для тебя – да. Слишком легко очаровываешься. Такой взгляд на жизнь неизбежно приводит к разочарованиям.

Ева немного подумала и согласилась:

– Кажется, меня что-то уже привело к разочарованию. Чувствую, что у меня в душе какая-то жизненная драма, а вот что именно случилось, понять не могу. Ой…

Краем зрения она уловила нечто тревожащее по ту сторону прохода. Мужчина, как и прежде, спал, только… Раздвигая длинную чёлку, на его лбу вылез, несколько раз моргнув от тусклого света, ещё один глаз. Прямо посередине крутого большого лба, завешанного седой прядью. Ева застыла, вжимаясь в потёртое сиденье, а третье око уставилось на нее над закрытыми веками.

– Ева! – голос Лёли вывел ее из оцепенения.

Девушка моргнула, и наваждение пропало. Никакого третьего глаза на лбу у мужчины не было, он всё так же мирно спал.

– Чертовщина какая-то, – пробормотала Ева.

– Что там? – поинтересовался мобильник.

– Причудилось… Что за ерунда…

– Если ты продолжишь себя накручивать, – авторитетно заявила Лёля, – и искать ответа на свои вопросы у медиумов и ворожей, то твое подсознание начнет играть очень злые шутки.

– Лёля, не начинай…. – поморщилась Ева.

Потому что ее подсознание вдруг слепило жутковатый образ из отражений, прыгающих по мертвым окнам электрички. Из тени спящего мужчины постепенно проявлялся, расползаясь, как мокрое пятно, вытянутый, смутно читаемый вначале силуэт. Непонятный, то ли мужчина, то ли женщина. Лысое бесполое Оно – тощее, длинное, с двумя отвисшими сосками – в руках держало мяч. Треугольные глаза напряжённо светились в сумраке глубоко синим.

И эта фигура дёргалась, судорожно простирая руки, хотела выбраться на свободу, но не могла, а только отчаянно шевелилась большим пятном, прикованная к стенам вагона тенью незнакомца. Чья-то воля не отпускала её, не давала тронуться с места, и прикованный уродец словно молил спящего парня об освобождении. А еще, как только трепещущая Евина тень касалась его, размытый образ становился чётким, каждое воздушное прикосновение делало его всё более реальным. Словно уродец, пользуясь моментом, вгрызался в очертания девушки, пил её живую тень, наполняя электричеством неудовлетворённого желания пространство. Впитывал в себя движения, наливался ими.

Ева встряхнула головой. Не хватало еще признаться Лёле, что та права насчет опасных игр подсознания.

Электричка притормозила у слабо освещенной станции. Ева неожиданно поняла, что парень с седой челкой уже маячил у выхода из вагона. Словно несколько минут вдруг кто-то убрал из её жизни. Вот незнакомец пугает её внезапно открывшимся третьим глазом, а вот – уже далеко маячит его спина. На покинутом месте осталась барсетка.

– Эй, – закричала Ева, кидаясь к забытой сумочке.

Она схватила ее, плотно набитую и размахрившуюся по углам, торопливо бросив Лёле:

– Я позже перезвоню. Подождите!

Седой мужчина со шрамом спрыгнул на гравий прежде, чем поезд успел остановиться. Это казалось уже какой-то фантасмагорией: он словно убегал от Евы, хотя она собиралась вернуть его же вещь.

– Вы забыли барсетку!

Ева тщетно вглядывалась во тьму, в которой тут же растворилась странный незнакомец. Она дернула застежку, увидела портмоне, раздутое пачкой купюр. Непроизвольно потянула за яркий квадратик картона, на котором свежей зеленью на красном фоне улыбался мультяшный паровозик.

– Тут же деньги и документы, – только и успела пробормотать.

Как…

Поезд дернулся, трогаясь с места, и Ева с ужасом осознала, что вываливается в темноту из закрывающейся двери электрички.

Лысое чудовище, шмыгнувшее за парнем в тамбур, забилось в судорогах, мяч выкатился из его-её ладоней. Оживший рисунок протянул руки к Еве в отчаянной попытке быть замеченным, но где там!

Ева безнадежно падала во тьму.

И телефон, и барсетка, вырвавшись из рук, пропали под набирающим ход поездом. Колени больно проехали по гравию, вытянутые ладони одновременно обожгло и стукнуло, пронзив ударом до самого плеча. Остро пробороздило мелкими камнями щеку. Ева вскрикнула – и от страха, и от боли, и от обиды, но вопль ее затонул в перестуке колес, уносящих электричку в дальние и темные дали.

Осознание ужаса положения пришло не сразу. Сначала в голове плавно и не торопясь проплыла мысль: господи, ну почему так больно? А потом: наверное, тушь размазалась. И сразу: о, нет, электричка ушла.

– Я сплю, – вслух сказала Ева. – Это просто ночной кошмар.

Она осторожно приподняла голову, пошевелила ногами и руками. Кажется, все работало, только саднило поцарапанную щеку и разодранную ладонь. Ну, и колено сильно болело. Пахло мазутом и горячим металлом. Было тихо и темно, где-то очень вдали и невнятно марал тусклый свет фонаря. Отблеск луны подчеркивал бесконечность лестницы рельсов и шпал. Ева, стоя на четвереньках, оглушено вертела головой по сторонам, одновременно пытаясь разобраться в степени случившегося кошмара.

В ладони кололо и мешалось, она разжала пальцы и поняла, что все еще держит квадратик картона, который вытащила из барсетки. Это был, кажется, проездной билет, какой-то слишком мультяшный, словно картинка из детской книжки: улыбающийся паровозик и надпись дугой: «проезд в обе стороны». Она машинально сунула мятый квадратик в карман, с наслаждением сжимая и разжимая затекшие пальцы.

Пронеслась мысль, что где-то должен быть ее мобильник и проклятая барсетка, которую она пыталась вернуть пропавшему парню с жутким третий глазом, пусть он ей и померещился. Пронзила злость и на него, и на чрезмерно сердобольную себя, и на барсетку.

Ева села на мелкие камешки и взвыла. Стоп! Нужно успокоиться и подумать. Здесь не было ничего – ни какого-то полустанка, ни даже маленькой будочки, в которой бы могли продавать билеты. Только серая платформа – полоса насыпанной гравийки, упирающейся в неясные силуэты высоких деревьев. Искать телефон сейчас казалось безумием – так темно и, честно сказать, страшно. Но этот седой парень… Он же куда-то точно пошел. Значит, рядом должен быть населенный пункт. Деревня там какая или дачный поселок.

Нужно найти людей. Это первое. Кто вообще может жить в такой глуши? Ева с трудом поднялась, охнула и побрела к тусклому фонарю, мерцающему из-за деревьев.

С той стороны, перебивая запах железной дороги, принесло что-то… Такое, как в цветочном магазине: тянуло чуть мхом, влажной землей, и еще чем-то терпким. Отблеск света расширялся, становился ярче и насыщенней.

Когда Ева продралась по едва намечающейся тропке сквозь колючие кусты, она обрадовалась: здесь и в самом деле раскинулся какой-то довольно симпатичный населенный пункт. Впереди в кругу фонарей маячила небольшая площадь, выложенная брусчаткой, в центре которой высился замшелый фонтан. С тихим журчанием слабый ручеек стекал с распустившихся каменных цветов в круглую чашу. От площади в разные стороны расходились, теряясь во тьме, переулки, с небольшими домишками. Свет ни в одном окне не горел, и Ева свернула в первый попавшийся, в надежде встретить хоть кого-нибудь.

В одном месте ей показалось какое-то движение: сквозь частую ограду, над которой высился небольшой палисадник, просочилось негромкое, как бы стариковское ворчание. Словно кто-то медленно ходил по палисаднику, бурча себе под нос. Ева скрипнула калиткой, которая оказалась незапертой, и тут же в темноте врезалась в большое дремучее дерево, от неожиданности опять свалившись на влажную землю.

Вдруг прямо перед ней с тихим скрипом отворилась дверь. Тонкая полоска света мгновенно разрослась, и Ева полностью попала в эту иллюминацию во всём неприглядном виде. А на пороге стоял человек, сразу же вызвавший в Еве ощущение осени. Он, чуть наклонив голову, с ироническим интересом рассматривал нежданную гостью.

Девушка неуклюже поднималась с четверенек и чувствовала свои мокрые спутанные пряди волос, потёкшую тушь на лице, перемазанную в чернозёме одежду, руки и грязные кроссовки. На новые джинсы налипли засохшие былинки травы.

От неожиданности Ева не нашла ничего лучшего, чем выпалить:

– Вы кто?

Мужчина рассмеялся:

– Наверное, человек. А точнее – Адам.

– Ну, надо же, – растерянно пробормотала Ева. – Это же…

– А почему ты так удивилась?

– Потому что я – Ева…

Это и в самом деле было как-то… Странно. Ева никогда не встречала никого с именем Адам.

– Факт, что ты – Ева. И факт, что он – Адам. С фактами не поспоришь, – вдруг совсем рядом раздался трескучий старческий голос.

Тот самый, который Ева слышала из-за изгороди. Зябко и нервно потирая ладони, она огляделась вокруг. Кроме неё и хозяина дома, рядом никого не было.

– Вот видишь, и Старое дерево подтверждает, что это факт. А Старое дерево всегда глаголет только истины. Причём, прописные. Так, что я – Адам. И будем знакомы.

– Я отстала от поезда, – наконец, Ева вспомнила, почему она оказалась в чужом палисаднике. – А там нет станции… Ни расписания, ни билетной кассы. Темно.

Она вдруг всхлипнула.

– До утра электричек не будет, – покачал головой Адам. – Здесь вообще всего два раза в сутки поезд останавливается на минуту. Туда и обратно.

– Но как же… – Ева уже готова была разрыдаться.

– Все поправимо, – улыбнулся вдруг Адам.

Улыбка у него была прекрасная. Широкая, белозубая, бесхитростная.

– Заходи в дом, обсыхать и пить чай. Если будешь себя хорошо вести, так и быть – дам ещё и варенья.

– А… где я? – предприняла Ева ещё одну попытку понять хоть что-нибудь.

Адам гостеприимно распахнул руки, нарочито демонстрируя дружелюбие:

– Похоже, у меня в гостях. Раз так получилось, то проходи.

Оглядываясь по сторонам, и пытаясь незаметно себя ущипнуть, чтобы удостовериться, что всё происходит на самом деле, Ева прошла в дом. А что ей ещё оставалось делать?

***

Лёля отвернулась от экрана монитора и наконец-то посмотрела на мужа. Аркадий сидел в кресле с книгой. Она полюбовалась им. Таким спокойным, элегантным, основательным и умным.

– Извини, Ева опять плакала над своей унылой жизнью без высоких вдохновений. Так о чём я тебе говорила?

– Рассказывала, что у вас лекарства с новыми ценами пришли…

– Ну, да. Народ возмущается, хотя я сама в шоке. Орут-то на меня.

– Ну, на тебя поорёшь, как же…

– Пытаются. Мужик один увидел цены на «Фестал», и мне: «Триста рублей от поноса!». Я ему спокойно так: «Ждите тогда, когда само пройдёт. Или руки перед едой мойте тщательней». Он позеленел весь, бедолага…

Лёля являлась фармацевтом по профессии, мышлению и образу существования. Она гордилась тщательно выстроенной жизненной системой. В ней каждая шестерёнка была на своём месте, и все они плотно прилегали друг к другу, вращая сложный механизм, называемый жизнью Лёли. Семья, работа, друзья и здоровье. Выбивалась из этого механизма только шестерёнка Ева, которая постоянно (а знакомы они лет с пяти, то есть, собственно говоря, всю сознательную жизнь) стремилась в какие-то не свойственные нормальному человеку материи.

Всё вокруг Лёли всегда находилось на своих местах, и даже когда неожиданно раздался тихий стук в дверь, он тоже не выходил за пределы работы механизма.

Аркадий крикнул:

– Оль, там, наверное, Инопланетянка пришла. Открой, а? А то я с ней общаться просто ни секунды не могу. Это только ты у нас специалист со всеми несчастными и убогими душещипательные разговоры вести…

– Не заводись, – сладко потянулась, вставая, Лёля, – Я знаю эту теорию по сбрасыванию балласта. Но у меня удачи столько, что не убудет. Ты же знаешь, я всё рассчитываю…

– Я думаю, тебе просто нравится на их фоне выглядеть идеально нормальной, – усмехнулся Аркадий.

Лёля поцеловала его в затылок и отправилась к входной двери:

– А вот это – вряд ли.

С порога на Лёлю, мерцая затемнёнными очками, закрывающими пол-лица, уставилось странное существо. С его плеч спадало длинными складками что-то блестящее, намекающее на нескучный вечер, из-под переливающейся кислотным неоном хламиды выглядывали розовые тапки с большими пушистыми помпонами. Существо заглянуло в комнату, суетливо поздоровалась с Аркадием из коридора и, схватив Лёлю за рукав, громко и страстно зашептало:

– Лёлечка, здравствуй.... Вот у нас знаки же близко друг к другу, как с тобой что-то происходит, следом тут же и со мной. У тебя сны тревожные сейчас бывают?

– Нет, Алёна Фёдоровна, я без снов сплю, – как можно более уважительно в этой ситуации ответила Лёля. – Крепко. И знаки у нас разные. Вы – Лев, а я – Дева.

Алёна Фёдоровна сделала неопределённое, но таинственное движение рукой:

– Так они же рядышком, прямо рядышком… А вот ничего такого ты в последнее время не чувствуешь?

– Чувствую, что цены повышаются.

Алёна Фёдоровна приняла вид ещё более таинственный, если такое только было возможно:

– Ага! Значит, недаром у меня на душе как-то тревожно. И … тот, толстенький, опять звонил. Выйди, говорит, я тебя во дворе жду. Я ж его домой не пускаю. Не нравится мне он, Лёлечка… Тревожусь я как-то, а что делать и не знаю. Вроде, мужчина положительный. Только жалуется все время. И то у него не так, и это не так. То зуб болит, то понос… Он мне, Лёлечка, и про это рассказывает и зубы свои показывает коренные. Как ты думаешь, это правильно, что он мне зубы свои показывает?

– Не думаю, – ответила Лёля. – Он сиделку себе ищет, Алёна Фёдоровна. Вы готовы быть у него сиделкой?

Алёна Фёдоровна огорчилась и даже как-то обиделась:

– Ой, Лёлечка, ну почему сиделка? Не хочу я сиделкой. Я, Лёлечка, музой… Чтобы художники – картины, а поэты – стихи. И выбор у меня есть, ты же знаешь. Зачем мне быть сиделкой?

– Так не выходите к нему. И на звонки не отвечайте, – жёстко посоветовала Лёля.

– Тогда у меня уже выбора не будет.

– Зато никто и жаловаться не станет. Видите, у вас есть альтернатива. А это всегда лучше, чем безвыходная ситуация.

– Завидую я тебе, Лёлечка, у тебя и в жизни, и в доме так правильно. Все выученные, воспитанные… Кот лежит дрессированный на кресле, не мечется по квартире, муж дрессированный – знает, куда войти, откуда выйти… И сны тебе тревожные не снятся…

Алёна Фёдоровна ушла задумчивая, даже не попрощавшись. Так же непонятно, как и появилась. Вернувшись, Лёля застала давящегося смехом Аркадия.

– Вот я бы ещё не знал, куда мне в родном доме войти и откуда выйти. Какой я у тебя… дрессированный…

Аркадий снова попытался подавить приступ смеха, но безрезультатно. Лёля захохотала вместе с ним:

– Ты подслушивал?

– Так она шепчет громко, подслушивать не нужно. А я смирно сидел. Дрессированно…

Почему-то в эту ночь Лёля спала плохо, встревоженная разговором с Евой. Она долго перекатывалась с одного бока на другой рядом с Аркадием в постели, пыталась считать овец, и приятно думать, на что она потратит заначку, куда каждый месяц откладывала по сто долларов на прекрасное будущее. В смысле, когда это прекрасное будущее наступит и насколько оно будет прекрасным.

Но в голову настойчиво лезли предательские, совершенно нерациональные и непрактичные мысли: а вдруг Ева права? И есть что-то более важное, чем стабильная жизнь по незыблемым правилам. И, может, не сам человек строит свою судьбу, а есть что-то свыше. И оно, это свыше, лучше тебя знает, что тебе нужно, и его можно об этом просто попросить.

Такие вот мысли мучили стабильную Лёлю, потрясая основу её мировоззрения, и, в конце концов, не выдержав, она тихо встала и вышла на кухню.

Хотя Лёля могла просто взять с аптечной полки любое снотворное, она решила, что горячего молока для борьбы с бессонницей будет достаточно. Пока грела, смотрела бездумно в поднимающуюся белую пену. Запах горячего молока напомнил детство. Как-то Ева привела её к старому дому с пыльным затёртым временем барельефом. Им исполнилось лет по шесть, кажется. У подруги тогда был очень таинственный вид и две торчащие в разные стороны тугие косички. Они стояли перед домом, высоко задрав головы, всматриваясь в щербатую стену.

– Видишь? – спросила её Ева, показывая на барельеф.

– Что это?

– Это ангелы, которые нас охраняют.

– Всех? И тебя тоже?

– И меня. И тебя. Всех. У каждого есть свой ангел. Так один дедушка мне сказал.

– А твой какой?

Ева задумалась, разглядывая смутный барельеф. Затем указала:

– Мой? Во-о-он тот. Пятый в третьем ряду.

– Мне тоже тогда нужно выбрать, – заторопилась Лёля.

– Это не я выбрала. Он меня. А твой тебя выберет.

– А зачем человеку ангел? – спросила уже тогда практичная Лёля.

– Охранять. От всяких неприятностей.

Ева ещё раз внимательно посмотрела на барельеф.

– Только мой какой-то грустный. Думаю, у него у самого неприятности. Так что я его охранять теперь буду, – сказала она Лёле, и крикнула вверх. – Слышишь! Если тебя кто-нибудь обидит, скажи мне. Я заступлюсь!

Взрослая Лёля пила тёплое молоко и улыбалась, вспоминая маленькую Еву. Такая её подруга – тихая и незаметная на людях, но всегда идущая за своим сердцем. Которое, кстати, и приводило Еву, по Лёлиному мнению, в какие-то совершенно немыслимые дебри.

Лёля улыбнулась двум девочкам из далёкого прошлого.

– Всё у вас будет хорошо. В смысле, правильно. И не ныть мне тут…

Глава вторая. Таверна с видом на тайну

С порога Еву накрыло вкусным старинным уютом. Деревянные половицы мягко пружинили под ногами и чуть постанывали. Ровно настолько, чтобы не раздражать напряжённые нервы, а придавать ощущение домашней таинственности. В прихожей было темно, но из комнаты ненавязчиво просачивался мягкий свет от торшера или ночника, приглушенный, не бьющий в глаза. Вокруг стола, застеленного допотопной кружевной скатертью с жёлтой от времени бахромой, стояли два кресла с накидками-воланами и диван с густо-фиолетовым покрывалом и такими же фиалковыми многочисленными подушками.

– Улёт, – сказала Ева.

Она уже давно не видела столько бумажных книг сразу. Во всю стену стояли забитые толстыми томами самодельные стеллажи. А там, где стеллажей не хватало, висели так же плотно забитые полки и еле сдерживали книжный натиск пузатые тумбы. Глаз непроизвольно выхватывал названия и авторов на вкусно потрёпанных корешках, и приходило понимание – всё, здесь можно умереть.

Впрочем, лучше – жить, годами завалившись в это кресло с книгой в руке, выбегая раз в неделю за булочками и кофе. Ева обернулась, чтобы посмотреть на счастливого обладателя такой библиотеки. В тёмном просвете коридорчика он маячил все ещё расплывчатым силуэтом.

– Значит, так. Вот тебе полотенце, мой старый спортивный костюм и тёплые носки. Приводи себя в порядок, а я заварю свежий чай.

Через полчаса блестящая чистотой и умиротворённая покоем Ева сидела за круглым столом и пила то, что хозяин дома называл чаем. С каждым глотком этого густого немного кислого, немного сладкого напитка в неё вливалось блаженство.

– Что в этом чае? – спросила она Адама.

Он улыбнулся и ничего не ответил. Только чуть качнул головой. И тут Ева сразу и вдруг поняла, почему он вызывает у неё ощущение поздней осени. В темном ёжике волос элегантной россыпью блестели белые пряди островками снега, только что высыпавшегося на подмёрзшую землю. И взгляд у него был такой же – словно под заледеневшей сверху суровостью и насмешливостью, дышала, ожидая весны, тёплая, живая земля. Адам казался молодым – лет двадцать пять-тридцать, не больше, но взгляд этот говорил Еве, что он старше. Гораздо старше.

Она оглянулась на окно: ночь не кончалась. Длинная-предлинная ночь в чужом доме. Предметы наполнились особым смыслом, тёмным, тайным; тени от оранжевого абажура тихо качались, плыли на редких дуновениях ветра. И ещё неясный полушелест-полушепот шуршал по комнате, наполняя её смыслом. Не было ничего лишнего, и в то же время не оставалось свободного пустого пространства.

– Что там шуршит, мыши? – пытаясь отыскать в этом раю хоть какие-нибудь порочащие его моменты, спросила завистливая Ева.

– Нет, мыши живут в саду. Это книги переговариваются между собой.

– Книги? Переговариваются?

– Тебе никогда не приходило в голову: книгам, застоявшимся на полке, страшна не пыль, а невостребованность? Невозможность передать то, что они держат в себе. Они от этого болеют и даже могут умереть. Знаешь, бывает так, одно и то же произведение почему-то хорошо читается в какой-то книге. Сладко, вкусно. А возьмёшь другое издание, совсем иное ощущение. Так вот – одна книга живая, начитанная, а вторая – мёртвая. Только буквы и страницы в ней остались. Оболочка. Я, конечно, не могу постоянно перечитывать свою библиотеку, вот мои книги и нашли выход из ситуации. Я уже привык к этому круглосуточному бормотанию, даже и не представляю, как бы жил без него… Здесь вещи воспитанные, но не запуганные. Они меня не боятся, но ничего лишнего себе не позволяют.

Вещи загудели одобрительно, и кресло робко погладило руку Евы подлокотником. Она с ответной нежностью провела ладонью по мягкой накидке, и кресло уютно замурлыкало.

– А я… – сказала вдруг Ева. – Получается, что я – именно такая оболочка, в которой остались только буквы и страницы. Наверное, меня давно не хотели прочитать. Поэтому дух и выветрился. Никаких талантов во мне, никаких надежд. Ничего интересного. Жизнь словно зашла в тупик. Я…

Адам покачал головой:

– Сама же сказала, что тобой просто давно никто не интересовался. Они спят, таланты, и проснутся, как только кто-то откроет тебя.

Она вздохнула:

– Я в этой проклятой электричке к гадалке ехала. Хотела узнать, что мне делать-то. Как из тупика выбраться.

Ева собиралась пожаловаться на Лёлю, которая совсем не понимала её мятущейся души, но тут в дверь робко постучали.

Адам крикнул: «открыто», и в комнату вошла миниатюрная женщина с большими ясными глазами. С первого взгляда она поражала удивительной гармонией, которая присутствовала в ней базисно и изначально. Это было не хорошее воспитание и не способность держать себя, приобретённая муштрой. Сразу чувствовалось: она родилась гармонично естественной. Не делала специально ровным счётом ничего, чтобы расположить к себе, но нравилась с первого же момента. Простое платье на ней смотрелось великолепно, и корзинка для покупок на локте выглядела произведением искусства.

– Извините, что я так поздно, – смущённо произнесла женщина, затем заметила Еву и ещё больше покраснела. – И у вас гости…

– Это моя новая знакомая – Ева, – бодро отрекомендовал Адам. – Жанна, будете с нами пить чай?

Пока Адам вышел за кружкой для гостьи, Ева изо всех попыталась поддержать разговор.

– У вас платье очень замечательное, – начала она, немного стесняясь совершенства новой знакомой.

Но Жанна сразу же трогательно и естественно обрадовалась комплименту:

– Это я сама. Я вообще-то портниха. Рада, что вам понравилось.

– Очень понравилось, – восхищённо выдохнула Ева.

– Жанна у нас в городке нарасхват, – произнёс Адам, вернувшийся с чистой чашкой. И, наливая в неё густой напиток, добавил. – Просто волшебница. Вещи, которые она шьёт, меняют судьбу тех, кто их носит. А, кстати, как вам новый урожай моего сада?

– Муж просто в восторге! – улыбнулась Жанна. – Сливы бродят изумительно, а яблоки в самый раз такие, как нужны для наших знаменитых пирогов – сладкие, но с кислинкой.

– Я думаю, – сказал Адам, пододвигая к ней чашку, источающую пряный аромат, – что послезавтра как раз дойдёт следующая часть. Заходите, я подготовлю свежие фрукты для вашей знаменитой сливовицы.

Он обратился уже к Еве:

– Муж Жанны готовит изумительную янтарную сливовицу. Тебе тоже стоит попробовать.

И выдержав небольшую паузу, сменил тон со светски расслабленного на деловой:

– Теперь, когда мы покончили с взаимными комплиментами и отдали дань приличиям, перейдём к сути. Вы явно что-то хотели сказать. Итак…

– Как бы это… Нет… Ничего важного. Просто соседский визит.

Адам понимающе кивнул и, придвинувшись к Жанне совсем близко, тихо произнёс:

– Считайте, что Ева – мой ассистент.

Жанна так же негромко ответила:

– Я рада, что вам наконец-то прислали помощника. Могла бы и сама догадаться из-за имени. Вас простили?

– Не то, чтобы….

Адам вдруг спохватился:

– Жанна, не уводите разговор в сторону!

– Да, в общем, ничего такого особенного, – смущённо произнесла Жанна. – И даже как-то глупо… Просто мне иногда кажется, что все люди вокруг похожи на меня.

Судьба Жанны со стороны виделась безоблачной даже самому критически настроенному взгляду. Счастливая семейная жизнь, обожающий муж и две дочки, которые души в маме не чаяли. Полгорода приходились ей лучшими подругами, остальные полгорода – лучшими друзьями. Плюс к этому она слыла изумительной портнихой, и дело своё очень любила.

Всё происходило постепенно. Сначала буквально на долю секунды в глазах становилось темно, а когда туман немного рассеивался, словно появлялся стеклянный коридор, и весь окружающий мир превращался в зеркало, отражающее саму Жанну. Её размноженную копию в случайных прохожих или близких друзей. А если это случалось во время разговора, то и в собеседнике видела своё лицо. Везде была она, Жанна, она, она, она…

Это начинало сводить с ума.

– Давно это с вами происходит? – как настоящий врач на приёме пациента спросил Адам, – и как долго?

– Всё чаще и чаще, – призналась Жанна. – Иногда мне действительно кажется, что я схожу с ума. А потом убеждаю себя – переутомилась, устала, показалось… Дошло до того, что я тайком от всех в соседнем городе прошла обследование мозга. Ничего не нашли – ни кисты, ни гематомы, ни опухоли…

– Как у вас со страхом одиночества? Резкие смены настроения? Неоправданные приступы ярости? Хотя, нет, о чём это я? Более лучезарного человека, чем вы, в нашем городе найти сложно… Синдром Бордерлайна исключается. Исключается сразу. Лекарства какие-нибудь принимаете?

– Об этом меня уже спрашивали, – вздохнула Жанна. – Нет, я абсолютно ничего не принимаю. Даже таблетки от головной боли. Она у меня никогда и не болела. На всякий случай вот еще решила проконсультироваться у вас. Впрочем, мне пора. Муж вот-вот проснётся…

Когда соседка ушла, Адам принялся ходить из угла в угол. Ева попыталась заговорить с ним, но он сделал предупреждающий жест, чтобы не мешала. Она подумала: обидеться или нет? Решила не обижаться, и занялась изучением книжных залежей. Пробежав взглядом по корешкам книг, поняла сразу, что нигде раньше не встречала таких авторов и произведений. Философские трактаты, непривычные стихи, которые и не являлись стихами вовсе, исторические справки о деятелях, никогда не существовавших в известной истории. Ева выхватила парочку растрёпанных томиков с обложками, похожими на женские романы, но даже при беглом просмотре ей стало ясно, что ни один из них не подходил под литературу такого рода.

Вообще было не похоже, что они издавались на планете Земля. Под ярко-голубой обложкой с изображением неестественно вытянутых мужчины и женщины, свившихся словно парочка анаконд, скрывался настоящий ребус. Текст казался очень знакомым, буквы были русские, но прочитать Ева так и не смогла. В нём, во-первых, не было никакого смысла, который мог бы уложиться в её голове. А во-вторых, текст постоянно менялся от малейшего поворота книги. Ева рассматривала страницы под разными углами, и ей даже удалось за невидимый хвост поймать смысл прыгнувшей колонки. «Пульса не было… Пульса не было уже давно… Выспался…»

Часа через полтора-два полнейшей тишины и хождений по комнате, Адам наконец-то произнёс:

– Жанна ничего не скрывает, на первый взгляд. Жизнь её проста и открыта. Лекарств никаких она не принимает. Но это явно – галлюцинации. Вот только как?

Ева ничего ему не ответила, и он продолжал беседовать сам с собой:

– Белладонна или мандрагора? Белладонна вызывает сонную одурь, а не чёткие галлюцинации. Ещё может быть белый болиголов, крапчатая кувшинка или серый морозник. Но эти тоже не подходят: они просто дают ощущение соприкосновения с воздухом. А морозник, например, вызывает потерю способности видеть собственные руки… реальные видения.… Нет, это явно мандрагора!

– Ты думаешь? – спросила его Ева, просто, чтобы поддержать разговор.

Адам кивнул:

– Если это так, то остаются два вопроса: кто и зачем? Начнём с первого: кто у нас балуется экзотическим садоводством? При игре в «холодно-горячо» это уже очень «горячо».

Ева слушала его бормотание, ещё пытаясь вникать и понимать, но уже поплыли в голове слова и мысли вольным стилем, уютные волны благодушия подхватили её и понесли куда-то, куда-то, куда-то…

Она заснула.

И спала, спала, спала, свернувшись клубочком в мягком кресле, сквозь сон почувствовала, что кто-то (явно хозяин дома, кто же ещё?) накрыл её пледом, но она только вздохнула сладко и продолжала спать на этом мягком кресле. Жадно, словно высыпалась за всю свою жизнь.

А когда открыла глаза, уже было далеко за полночь.

– Хочешь сходить в одно интересное место? – спросил Адам, заметив, что Ева проснулась. – Мне самому так давно хотелось выйти…

Конечно, она тоже хотела.

Ева и Адам подошли к необычному двухэтажному дому. Казалось, он весь слеплен из разных наборов конструкторов. Одна часть была грубовато коричневой, сложенной из крупных камней, другая – стильной в черно-белой глянцевой отделке. Третья – уютно резная, дышащая живым деревом, а четвертая напоминала небольшой готический замок. Даже венчалась остроконечной башенкой.

Минуя массивную коричневую дверь с загогулистой вывеской «Антиквариат», замкнутую на огромный навесной замок, Ева и Адам подошли к части с башенкой, на которой гордо красовалась надпись «Таверна». Влекущая и загадочная.

Ева ещё раз окинула взглядом двухэтажное сооружение:

– Адам, а ты вообще, кто? Ну, в смысле, чем ты занимаешься?

– Как ты слышала, я – замечательный садовод, – Адам просто лучился гордостью.

Ева посмотрела на него укоризненно.

– Нет, ну, а если я садовод широкого профиля? – он явно не хотел говорить серьёзно и начал выкручиваться.

– Насколько широкого?

Адам засмеялся и развёл руки:

– Вот отсюда и досюда. Пошли уже.

И толкнул тугую, скрипучую дверь. В унисон со скрипом раздался хрустальный звон колокольчика.

На Адама и Еву сразу же обрушились звуки и образы энергичной цветомузыки. Что казалось довольно странным, так как в зале никого не было. Кому гремел и сверкал этот праздник жизни огромным музыкальным автоматом и небольшими круглыми стробоскопами по углам?

За танцполом разворачивалась такая же безлюдная обеденная зона, заставленная тяжёлыми столами, упирающаяся в стойку из хорошего полированного дерева. На каждом столе в гнутых подсвечниках горело по свече, несмотря на то, что в зал прорывались разноцветные круги цветомузыки, которые сводили на нет весь свечной интим. Несколько оглушённая Ева не сразу заметила тихого, задумчивого человека, прикорнувшего стойке бара. Голова его лежала на одной руке, указательным пальцем другой он выводил извилистые фигуры на чистой, отполированной до блеска поверхности столешницы.

За спиной меланхоличного бармена висели явно фамильные портреты, очевидно, родственников и предков владельца таверны. На всех портретах были изображены люди в торжественных позах. Предки и родственники на портретах внешне очень напоминали гномов.

– Попробуешь сливовицу? – спросил Адам Еву, а бармен лениво приподнял голову.

Внезапно в его глазах загорелся огонёк. Он радостно вскинулся навстречу гостям:

– Адам! Неужели? Почту за честь…

– Ты же слышала о знаменитом бренди, который готовит муж Жанны, из слив моего сада?

– Это муж Жанны? – шепнула Ева, но бармен услышал.

– К счастью, да, – он неожиданно довольно улыбнулся, – я настаиваю сливы бочке с орехами и бузиной. Но это фамильный секрет.

Он подмигнул Еве:

– Если скажешь кому – умрёшь.

Ева не успела подумать: шутит ли он, или стоит испугаться, как Адам ехидно сощурился:

– У Фреда, кроме этого, есть ещё масса достоинств. В частности, умение выращивать экзотические растения в теплице на заднем дворе дома.

И посмотрел на него со значением.

– Это теплица Альфреда, – тут же заподозрил неладное бармен, а по совместительству муж Жанны. – Ты же это прекрасно знаешь. И что он опять натворил со своим урожаем? Все жители города видели один и тот же сон прошлой ночью?

Он достал два небольших бокальчика-тюльпана.

– Вам с сыром или орехами?

– С лимоном, – кивнул Адам. – Как ты думаешь, твой брат будет не против, если я зайду посмотреть на его оранжерейные эксперименты?

– Точно сказать не могу, но он никогда особо не скрывал свои опыты. Иди, пожалуйста. Мне-то что?

С этими словами Фред разлил из фигурной красивой бутылки янтарь по бокалам, придвинул блюдечко со свеженарезанным лимоном. И отвернулся, чем-то шебурша в холодильнике.

Адам шепнул Еве:

– Пей, а я скоро вернусь.

И молниеносно исчез.

Пока Ева тянула прохладную, сладковато-фруктовую сливовицу, Фред опять уселся на место и принялся выписывать указательным пальцем фигуры по столешнице.

– Вкусно, – честно призналась она.

Фред ничего не ответил.

– У вашего брата большая теплица? – спросила девушка.

– Вроде, большая. Вообще-то, много лет назад мы поссорились. С тех пор я не вторгаюсь на его территорию, а он игнорирует меня.

– Поссорились? На всю жизнь?

– Брат много лет назад влюбился в мою жену. Справедливости ради стоит отметить, что тогда, когда она ещё не была моей женой…

– Ой, извините, – Ева очень огорчилась. – Я не хотела быть бестактной.

– Да ничего, уже столько лет прошло… В детстве мы казались практически неразлучными. Даже слышали мысли друг друга. Пока не встретили Жанну. Тогда мы начали скрывать свои намерения. Когда Жанна выбрала меня, Альфред сильно разозлился, мы подрались, и с тех пор практически не видимся. Хотя живём в этом доме. Мы на одной стороне, он на другой. К нему я не захожу и ничего ни о его антиквариате, ни о его растениях не ведаю. Так что простите, помочь вам ничем не могу. А, знаете, что? Пройдите в антикварную лавку. Мой брат Альфред как раз открывает её. Может, он вам все сам и расскажет…

Ева удивилась:

– Ваш брат открывает лавку ночью?

– Это у нас наследственная болезнь, – терпеливо начал объяснять Фред. – Мы намертво засыпаем с первыми лучами солнца, а как только сгущаются сумерки, просыпаемся – и всё. Глаз не сомкнём до рассвета. Поэтому из века в век и выбираем такие профессии, где работать нужно только ночью. Дед наш был кладбищенским сторожем. Он разбогател при невыясненных обстоятельствах.

Фред с любовью и гордостью ткнул рукой в портрет на стене, изображающий невысокого человека, похожего на бородатого гнома. Дед Фреда торжественно опирался на черенок лопаты. Ева еле сдержалась, чтобы не рассмеяться: настолько его смешной облик не соответствовал напыщенному виду. Фред продолжал, указывая на другого гнома, чуть повыше первого с лопатой и уже без столь окладистой бороды:

– Отец сумел открыть лавку антиквариата. То, что он работал ночью, помогло ему продержаться на плаву в лихие годы. Воры со всего города знали: лавка не заперта даже в самое глухое время суток, поэтому сдавали в полцены ценные древности. Дело, конечно, тёмное, но при нашей полной неспособности бодрствовать днём волей-неволей сталкиваешься с криминалом.

Тут девушка поняла, что пришла пора насторожиться, а Фред, посмотрев на собравшуюся испугаться Еву, быстро добавил:

– Это уже в прошлом.… Сейчас вполне легальный бизнес. Мы люди порядочные. Семейные. У нас с Жанной две дочери. В это время они спят. Болезнь передаётся только по мужской линии…

Не дождавшись Адама, Ева вышла на свежую ночную улицу. От бренди немного кружилась голова. Она немного прогулялась туда-сюда, пытаясь рассмотреть окружающую действительность, но в тусклом свете фонарей это оказалось делом довольно сложным. Решив оставить экскурсию по городу на более светлое время суток, Ева подошла к двери антикварного магазина и дёрнула призывно болтающийся колокольчик. Немного подождала, и так как не получила никакого ответа, то сама толкнула дверь. Дверь радостно распахнулась, Ева робко перешагнула порог. И прошла по широкому тёмному коридору на свет в конце оного, вошла в большой зал и оторопела.

Среди заваленной всякой всячиной комнатушки с кресла-качалки на Еву смотрел меланхоличный… бармен. Только уже без хозяйственного фартука, а в большом махровом халате. У ног его дремал огромный чёрный пёс, и вид Фред имел такой, словно он давным-давно сидит здесь, а Еву видит вообще в первый раз.

– Э… – Ева не нашлась сразу, что и сказать, – А как же…

Бармен привычно кивнул головой.

– Нет, я не он. Я его брат. Мы – близнецы. Он не сказал вам?

Ева, удовлетворённая ответом, кивнула. Сначала отрицательно, потом положительно.

– О том, что близнецы – нет, не сказал.

Альфред улыбнулся:

– Наш городок небольшой, все друг друга знают. И про нас с Фредом, естественно, тоже. Это фундаментальный порядок вещей: Фред – в таверне, я – в лавке. И никогда никак иначе.

Пёс дремавший у ног хозяина, поднял голову, принюхался к воздуху и тихо, но вполне угрожающе заворчал.

– Сфер, спокойно! – произнёс Альфред.

Пёс вернул большую умную голову обратно на лапы.

Ева переспросила:

– Как, как его зовут?

Альфред встал с кресла, и до этого расслабленные движения антиквара в один момент стали суетливыми и тревожными.

– Агасфер. А, кстати, как зовут вас?

– Да, извините, я – Ева, – отрапортовала она.

– Что ж, Ева. Вы хотите что-то купить? Себе или на подарок?

Ева оглянулась вокруг. Чего здесь только не было! Старинные лампы и статуэтки, шкатулки и плетеные коврики, подсвечники и глиняная посуда, дорогие на вид украшения и дешевые фарфоровые котята…

Этот карнавал безвкусицы и стиля сначала привёл Еву в некоторый шок. Но странно: во всём этом бардаке она видела определённый шарм.

– Наверное, на подарок, – растерялась Ева.

Может, и в самом деле присмотреть для Лёли что-нибудь интересное?

– Извините, – произнесла она. – Не будет с моей стороны слишком грубо спросить о вашей ссоре с Фредом? Он мне говорил…

– Ну, эту историю вам любой житель нашего города расскажет, – добродушно хмыкнул Альфред.

Он нисколько не обиделся.

– Это наша местная легенда. Так что, можно сказать, моя дорогая, вы видите перед собой настоящий миф. Два неразлучных брата-близнеца полюбили одну девушку. Она выбрала более удачливого. Отвергнутый возлюбленный не смог простить ни брата, ни девушку. На долгие годы он перестал общаться с ними. Вот, собственно, и вся история…

Ева осторожно спросила:

– А как сильно вы поссорились?

Альфред ответил весело и с удовольствием:

– В общем, насколько я помню, до драки. Мне рассказывали, что Фред на свадьбе красовался с огромным бланшем под глазом.

И тут Альфред, словно прислушавшись к чему-то, вдруг загадочно произнёс:

– Я думаю, у меня есть для вас кое-что.

Он нырнул под прилавок, раздались какие-то шуршания, звуки падающих предметов, что-то со звоном покатилось к Евиным ногам. Она подняла небольшой прозрачный шарик, из него в упор, не мигая, смотрел пытливый глаз – мутно зелёный, похоже, что женский, обрамлённый густыми ресницами. Ева в недоумении уставилась на него. Глаз подмигнул ей из шарика.

Глава третья. Появляется тот, о ком Лёля хотела забыть

Алёна Фёдоровна, прозванная Аркадием инопланетянкой за нестандартность мировоззрения, была женщиной возраста не совсем определённого. Скорее всего, она так часто выкручивалась, когда спрашивали, сколько же ей на самом деле лет, что уже сама запуталась.

Поэтому все намёки на данное обстоятельство она относила в категорию пошлых и неуместных. Женщины делятся на особ с изюминкой и пресных, – так считала Алёна Фёдоровна, себя причисляя к женщинам, безусловно, интересным. И к шуткам про возраст отношения никакого не имеющим.

Разговоры в подобной плоскости с поклонником Сергеем Петровичем (а Алёна Фёдоровна очень любила это слово – «поклонник») пресекались на корню. Если Сергей Петрович намеревался пошутить или рассказать какую-нибудь историю, по его мнению, занятную и не лишённую юмора, он делал красноречивую, практически театральную паузу, прищёлкивал пальцами, ухал филином и произносил нечто вроде:

– А вот, Алёна Фёдоровна, анекдот прямо из жизни. Меня сегодня водитель троллейбуса спросила: «Молодой человек, у вас пенсионное удостоверение?»

Сергей Петрович ухал, щуря глаза, а Алёна Фёдоровна демонстративно закрывала уши руками и строго подчёркивала слова:

– Сергей Петрович, никогда больше, слышите, ни-ког-да, не говорите при мне это неприличное слово.

– Алёна Фёдоровна, какое? – искренне недоумевал незамысловатый Сергей Петрович.

– Которое начинается на «п» и заканчивается на «я», – строго сообщала ему женщина с изюминкой.

На лице Сергея Петровича отражалась сначала задумчивость, следом – недоумение, мелькала скабрёзность. Потом он внезапно догадывался.

– Но почему слово «пенсия»…

Алёна Фёдоровна строго перебивала его:

– Я же просила, не говорить при мне это страшное слово.

– Но почему это вас так пугает? – продолжал недоумевать Сергей Петрович. – Мне просто было смешно. Это же юмор, понимаете…

– Нет, нет и нет, – отрезала Алёна Фёдоровна. – Такой юмор я вообще отказываюсь понимать.

Алёна Фёдоровна жила в квартире через стенку с Лёлиной. В свободное время она блуждала из угла в угол по жилищу одинокой женщины, которая претендует на свою исключительность, как она это понимает. И мечтала. Алёна Фёдоровна бесконечно поправляла салфеточки, рюшечки, абажурчики, котят в рамочках, готическую вазу в виде черепа, маску какого-то африканского вождя… Стоп! Впрочем, именно так – на ажурной салфеточке стояла ваза в виде черепа, а рядом с портретом чудесного котёнка с бантиком и в рамочке красовалась маска какого-то африканского вождя.

В Алёне Фёдоровне боролись две стихии – светлая и тёмная, лёд и пламень, вьюга и зной. Хотелось то африканских первобытных страстей, то холодной прелести, присущей настоящей леди. Терзаемая стихиями и противоречиями, Алёна Фёдоровна иногда пускалась во все тяжкие. А именно – занималась то чёрной, то белой магией. И совсем немножко баловалась астрологией и изучала мистерии острова Бали. По статьям в журналах, естественно.

Мечтала Алёна Фёдоровна когда-нибудь побывать на этом острове и привезти оттуда Маску Рангды. С выпученными, наводящими ужас глазами, длинными клыками и высунутым красным языком, охваченным символическим огнём. Она увидела такую маску в какой-то телепередаче и подумала, что вот тут, на стене в волнистые серые обои, она будет очень хорошо смотреться.

Так ходила Алёна Фёдоровна по своей небольшой квартирке и мечтала, мечтала… В общем, это великий секрет, но Алёна Фёдоровна вот уже несколько месяцев, как была… Да, в том самом страшном состоянии, которое начинается на «п» и заканчивается на «я». И у Алёны Фёдоровны в этом состоянии образовалась прорва свободного времени, которая заполнялась почему-то не милыми домашними делами, а какими-то смутными тревогами и непонятными ожиданиями. Что-то томило, подсасывало под ложечкой, туманно беспокоило.

Алёна Фёдоровна, закрыв входную дверь на нижний замок, верхний, щеколду и цепочку, присела в кресло и сосредоточенно занялась помятой запиской. На столе, выбиваясь из общего порядка, уже с полудня лежали свечи, принесённые на прошлой неделе из церкви, и фотография Сергея Петровича.

– Так, значит… «В полночь в полнолуние дома зажечь перевёрнутую церковную свечу (зажигать спичками). Заранее свечу в церкви купить без сдачи. Женщине взять…» Тут неразборчиво, что ж взять-то… А….. взять фотографию … «любимого мужчины и приложить лицом к своему причинному…

Алёна Фёдоровна запнулась:

– Ох ты, господи, к причинному, значит, месту и сказать громко девять раз…

Ритуал, который собиралась свершить Алёна Фёдоровна, относился к разряду темных и обещал полностью разделённую любовь предмета страсти. Мерещилось в нём что-то этакое, шокирующее Алёну Фёдоровну, а потому казалось: уж он-то точно будет действенным.

– Нет уж, нецензурную брань, как я могу? Ладно, один раз можно. Сейчас, куда не пойдёшь, все матерятся. Даже в тех заведениях, которые я считала приличными. Чего же мне разок для счастья в личной жизни нельзя? Тем более что никто и не услышит. Что ж потом, посмотрим… Так, «фотографию эту себе под постель положить, проколоть палец безымянный на правой руке и кровью капнуть в огонь свечи. Свеча должна сгореть полностью…»

Алёна Фёдоровна в сердцах кинула бумажку на стол. Ну как она может довести до конца это действо, абсолютно лишённое логики? Светлана Николаевна подсунула какую-то, извините за выражение, фигню. А ещё школьный завуч! Может, лучше уж ботокс поставить?

Она встала и подошла к большому зеркалу. Отражение в вечернем освещении было хоть и несколько уставшим, но все ещё прекрасным. Так хотелось верить Алёне Фёдоровне. Она вздохнула:

– Женщина должна красотой души мужчину удерживать, а не этим… причинным местом. Хотя, к сожалению, мой опыт подсказывает, что в жизни происходит именно так… Всё через причинное место.

Алёна Фёдоровна представила жизнь без встреч с Сергеем Петровичем и решительно произнесла сама себе:

– Придётся прикладывать.

Проделав немудрёный, но обескураживающий ритуал, Алёна Фёдоровна, словно стыдясь сама себя, суетливо засунула фотографию под цветастую простыню и нырнула в постель. Заснуть долго не удавалось, она ворочалась, чувствуя физически, как мнётся фото под её боками и бёдрами, ей было неловко перед Сергеем Петровичем. Ворочалась долго, пока, наконец, не заснула. И сон пришёл такой же беспокойный, прерывистый, словно расплачивалась она за свои отчаянные попытки обмануть природу.

***

За стенкой же Лёля готовила ужин, переживая за Еву, которая перестала отвечать на звонки с того самого момента, как поехала к какой-то непонятной гадалке черт знает куда. С подругой в последнее время происходило нечто неправильное: причин для печали у неё абсолютно никаких не было, тем не менее, Ева все больше напоминала выжатый лимон. Словно в ней образовалась какая-то брешь, из которой потихоньку уходили в землю жизненные силы.

Еве хотелось непонятного абстрактного счастья. Причем она даже не находила в себе воли придумать, в чём конкретно оно должно выражаться. Просто вот чтобы что-то прекрасное свалилось сверху, а Ева бы выбирала: подходит или нет.

Но Лёля четко знала: случайных удач не бывает. Ты получаешь то, что тщательно готовишь. Если хорошее прилетает неожиданно, следом жди счёт. Судьба – та ещё торговка. Если она и даёт что-то просто так – это аванс. И чем будешь расплачиваться, одному Богу известно.

– И тогда она мне заявляет: я, мол, не хочу жить, как прежде! – кричала Лёля Аркадию из кухни, громыхая посудой. – А хочу – как хочу. Будто кто-то не хочет жить так, как хочет. Кто себе только может это позволить? Это бунт, Аркадий. Просто натуральный бунт.

– Не ломай ей крылья. Вдруг получится? – лениво отвечал Аркадий, отвлекаясь от экрана монитора.

От возмущения Лёля выскочила из кухни, воинственно вытянув вперёд руки с большой овальной тарелкой:

– С чего бы вдруг? У недотёпы Евы? Она до сих пор про золотую рыбку лепечет и про желания, которых есть у неё в наличии.

Аркадий, обладавший энциклопедическим мышлением, секунду пролистал файлы у себя в голове, нашёл нужный и повернулся к ней:

– Сюжет Золотой рыбки Пушкин взял у братьев Гримм. А те, в свою очередь, подсмотрели его в народной сказке. Так что это истинное и глубинное стремление представителя любого народа – иметь того, кто бы выполнял желания.

– А ты бы хотел? – пошла Лёля «ва-банк».

Аркадий ухмыльнулся:

– А ты как думала? Конечно. Но в теме моей диссертации, – кивнул на экран компьютера, – даже Золотая рыбка с налёта не разберётся.

Лёля скептически хмыкнула, и ретировалась на кухню, потому что именно в этот момент зазвонил её мобильник. Она бросила взгляд на экран брызжущего бодрой мелодией телефона, удивилась, так как номер был незнакомый. А незнакомые номера беспокоили Лёлю крайне редко. Только какие-то компании, нечестным образом заполучившие базу данных и намеревающиеся продать Лёле что-нибудь совершенно ей не нужное. Как рекламщики проникают в жизнь порядочных людей, Лёля очень хорошо знала от Евы. Поэтому она ответила голосом строгим и официальным, чтобы на той стороне эфира сразу поняли: с ней им будет совсем непросто.

– Слушаю. Да, это я. Что вы хотели?

Но затем растерянно опустилась на стул.

– Ты? В городе?

И в этот момент всё, что строила долгие годы Лёля – тщательно, по правилам, при взаимном уважении и интересе, при четком понимании того, что за хорошее нужно платить, – вот это всё пошло трещинами, разлетелось мелкими осколками и полетело к чертям. Оставалось только молиться, чтобы никого больше этими осколками не задело. Но Лёля не умела молиться.

Поэтому она просто произнесла пару фраз типа «Я не могу сейчас» или «Когда ты объявился?», а затем взяла себя в руки и отключила телефон.

Когда Лёля зашла в комнату, вид у неё все равно был несколько сконфуженный, хотя виноватой себя она перед Аркадием не чувствовала ни с какой стороны. Он тоже уловил напряжённую паузу, спросил шутливо:

– Кто это тебя так поздно хочет?

Лёля встряхнулась, уже с иронией ответила:

– Ревнуешь? А вот не зря. Это старый поклонник.

– Насколько старый? – снисходительно полюбопытствовал Аркадий.

– Десятилетней выдержки. Мы тогда с тобой ещё не познакомились. На самом деле он или Миша, или Гриша, но все в нашей компании звали его Клодом.

– И почему бы это? – в голосе Аркадия зазвучали уже язвительные нотки.

– У художников свои причуды.

– Насколько я понимаю, это из студенческой поры, когда тебе хотелось быть богемой?

– Меня в эту тусовку затащила, кажется, Ева. Она мечтала профессионально танцевать, вот и ошивалась в творческих кругах. А я тогда даже стихи пробовала писать. Скоро бросила.

Лёля скривилась, отгоняя воспоминания:

– Глупости это всё…

Аркадий игриво привлёк её к себе, явно забыв о диссертации.

– Почему же глупости? Почитай мне. Нет, правда, я не шучу. Пожалуйста, почитай…

Лёля вдруг рассердилась:

– Нет. Нет. И нет. С этим покончено. Точка.

Через час она ходила вокруг студии Клода. Десять минут, тридцать. Знала: всё равно сделает это, но до последнего держалась, чтобы не перешагнуть порог. Уговаривала себя, не очень в это веря, что просто скажет Клоду оставить её в покое, не звонить больше, не пытаться встретиться. Но, как разумная взрослая женщина понимала, что всё гораздо проще – она очень хочет увидеть Клода.

Сколько лет прошло с того момента, как он просто пропал? Но до сих пор при воспоминании о нём перехватывало дыхание, подкашивались ноги, сердце падало в какую-то бездну, из которой – Лёля это точно знала, – сердца не возвращаются. Или возвращаются изрядно побитые. Как фармацевт она уважала химию, происходившую в её организме, но была категорически против процессов, которые провоцировал Клод. Поэтому когда-то раз и навсегда, отревевшись и отстрадавшись, она приказала организму заткнуться. И оно, Лёлино естество, молчало, пока не раздался вчера этот дурацкий, совершенно не нужный звонок. Восемь лет молчало.

Лёля навернула ещё круг по чистой, высушенной ветром мостовой и, заставив себя разозлиться, нажала кнопку звонка. Послышались торопливые шаги, замок щёлкнул, дверь отворилась, и Клод, как соскучившийся по хозяевам щенок, радостно бросился к ней, лепеча милый вздор. Лёлю закружило, завертело, куда-то потащило, срывая плащ. Она резко остановила этот фейерверк эмоций. Молча, только движением руки отстранила от себя повзрослевшего, но явно не поумневшего Клода. Посмотрела со стороны внимательно.

Всё так же изящен и красив. Даже лучше, чем раньше, в смысле обманчивого благородства. Точёный профиль: юношеский припухлый подбородок сейчас подтянулся, скулы выдались, рельефно заострились. Глаза, вокруг которых уже наметились мужественные морщины, приобрели загадочную значимость. И… Лёля с первой же минуты, вдохнув забытый запах, опять хотела только одного – прижаться к этому человеку. Чувство это ничего хорошего не сулило.

Не здороваясь, Лёля отрывисто и строго произнесла:

– Я просто была поблизости, зашла по пути ненадолго. Ты о чём-то хотел поговорить? Говори. А потом пойду.

– Почему ты такая сердитая? Я вот очень счастлив тебя видеть, – глаза Клода блестели неподдельной радостью.

Лёля огляделась. В студии царил бардак. Причём Бардак с большой буквы. Все ещё закрытая пыльными чехлами мебель; пустые мольберты, уныло отсвечивающие серыми остовами; тюбики с давно высохшей краской, разбросанные по полу. Везде валялись скомканные тряпки непонятного назначения и происхождения, а на небольшом столе явно со вчерашнего вечера вперемешку громоздились остатки закуски, пустые и начатые бутылки из-под спиртных напитков. В углу кучей навалились блокноты с эскизами, карандаши, одиночные носки и почему-то шерстяная шапочка. И именно от вида этой шапочки Лёлю передёрнуло до глубины души.

Клод подскочил к небрежно застеленному для ночи дивану (простынь сбита на край, одеяло в пододеяльнике собрано в комок, одежда вокруг постели разбросана в беспорядке), накинул на весь этот разгуляй замызганный клетчатый плед. Лёля, не снимая плаща, осторожно села на край дивана. Клод всё с тем же ясным сиянием в глазах смотрел на неё:

– Давай начнём с того, что мы очень рады друг друга видеть.

Лёля удивилась:

– Ты не находишь это странным?

– Что именно? – горячо затараторил Клод. – Я соскучился, нашёл твой номер телефона и, между прочим, очень волновался, когда его набирал…

– То, что ты пропал неожиданно на черт знает сколько лет, а потом вдруг объявился, как ни в чём не бывало. И ещё ведёшь себя так, будто имеешь на меня какие-то права.

Клод присел рядом с Лёлей, попытался её обнять, в голосе появились игривые нотки:

– А я не имею?

Лёля сбросила с плеча его руку:

– Абсолютно никаких.

Клод погрустнел:

– Лёль, я не… Ты не представляешь.… В общем, я получил тогда предложение, от которого не мог отказаться. И уехал за границу.

Лёля вспомнила тот ужасный год, когда она чуть не покончила с собой от тоски по его запаху и этим сильным, но изящным запястьям, и откровенно произнесла:

– Я бы последовала тогда за тобой на край света. Ты это знал.

– Не мог, пойми, я не мог… – очень тоскливо протянул Клод, и вдруг без всякого перехода зашептал на ухо, едва касаясь губами:

– Можно я тебя поцелую?

Лёля ещё нашла в себе силы отрицательно дёрнуть головой, но вдруг глаза её выхватили из всей картины этого дня чувственные запястья Клода, и её потянуло, закружило, опять перехватило дыхание. Запрет получился совсем не убедительный, и Клод воспринял это как сигнал. Не обращая внимания на её сопротивление, он захватил в капкан рук её талию. Отстраняясь, Лёля открыла шею, и тут же Клод, звериным инстинктом впился в неё губами. Это был последний штрих в его личной картине «Возвращение Лёли». Она позорно капитулировала. Теперь Клод жил везде – вокруг неё, над ней, в ней. Падая в свой малодушный позор, последнее, что слышала Лёля в ватной тишине, это горячий шёпот Клода:

– Только тебя… Только ты… Все это время… Всегда.

Ну, и ещё слышала Лёля, как кровь клокотала в висках.

Глава четвертая. Следы преступления

– Ох, нет, нет, – антиквар проявил необыкновенную для меланхолии обоих близнецов прыть. Он подбежал к Еве и попытался с силой выдернуть шарик из её рук. – Не сегодня, это вообще не для вас, у меня есть кое-что другое.

Но шар с глазом не желал отрываться от Евиной ладони. Он словно намертво прилип к ней, умоляюще вращая тёмным зрачком из-под вцепившихся в него пальцев Альфреда. Антиквар поднатужился, потянул изо всех сил, упёршись другой рукой в стену. Он весь покраснел от напряжения, и Еве стало его жалко.

– Это не я, – виновато прошептала она. – Оно само…

– Вот же, – закричал антиквар, и отпустил шар, который тут же мягко закачался на Евиной ладони. Ещё чуть-чуть, и он бы скатился с неё, если бы девушка не сжала торопливо пальцы.

– Чёртова Зреть, – рыкнул Альфред, метнув в шар взгляд, полный ненависти. – Ну почему у Странника опять не нашлось больше ничего для заклада?!

Антиквар неожиданно быстро успокоился и вытер локтем внезапно вспотевший лоб.

– Ну, раз он так решил, придётся подарить его вам. И вы…Дорогая, вы точно не ведьма? Зреть к кому попало не липнет.

Ева молча покачала головой.

– В ней заключена большая сила, – хмуро кивнул антиквар на шар. – Только не спрашивайте меня – какая. Странник постоянно закладывает его, я избавляюсь, а этот чёртов глаз опять и опять возвращается. И все время Странник сдирает за него три шкуры, уж вы мне поверьте. Втридорога. Но у меня Зреть ни разу не проявила себя. Никак. Валялась бесполезной безделушкой. А тут нате вам, характер показывает…

Шар неожиданно, но весело подмигнул Еве. И она поняла, что ей очень нужен этот…предмет.

– Может… – Ева прикидывала, сколько может стоить прозрачный мячик с человеческим глазом внутри. – Может, я смогу купить его?

Глаз в шаре благодарно засиял, а потом довольно зажмурился.

– И-и-их, – махнул рукой Альфред. – Берите так, раз уж он вас выбрал. Но за последствия я не отвечаю. Договорились?

Ева кивнула, а антиквар, вспомнив что-то, ещё раз ухнул с досадой. И протянул ей на раскрытой ладони небольшую статуэтку из дерева, выкрашенного в беспросветную смолу.

– Это же ваш год, год Чёрной козы, – торжественно объявил он.

Нового Альфред для Евы ничего не открыл. Она и без него знала, что это её год. Удивилась Ева, понятное дело тому, что антиквар знал год её рождения, хотя виделись они первый раз в жизни. Но решила не показывать своего удивления, а просто приняла изящную фигурку с золотыми, круто загнутыми рогами и не менее крутым, живописно выпирающим признаком мужского достоинства.

– Слушайте, это не коза вовсе, – обратилась Ева к антиквару.

Он шикнул на Агасфера, который в очередной раз поднял голову и заворчал, тут же горячо заспорил:

– Да вы что – не коза! Посмотрите. Это вам не собака, не свинья. Ну почему не коза-то?

– А я вам не девочка юная, – в Еве не вовремя взыграло упрямство. – Что же я, по-вашему, совсем ничего не понимаю? Говорю вам, это не коза. Это явный козёл.

Альфред выхватил статуэтку, глянул на неё внимательно, в ужасе закатил глаза.

– Ну вот, опять всё перепутали, сволочи, опять…

Ева несколько минут наблюдала за его страданиями, пока, наконец, он не успокоился. Вздохнул пару раз полной грудью, уже совершенно спокойно произнёс:

– Придётся вам взять и это. Ничего не поделаешь. Судьба. Поздравляю вас с наступающим годом чёрного козла!

Статуэтка чёрного козла нагло ощерилась прямо в лицо. И тут, именно в этот момент, что-то случилось с Евой. Мягко толкнулся в ладони глаз, и у неё закружилась голова. Антиквар, огромный пёс и вообще вся лавка поехали вдаль, в пространстве, заполняя его собой, засуетились какие-то крошечные существа, и из их мельтешения перед глазами образовалась совершенно иная картина.

Увидела же Ева явно, как стояли два брата-близнеца в таверне друг напротив друга много лет назад. Поняла она так же сразу, что Фред был спокоен, а лицо Альфреда в тот момент исказилось яростью.

– Почему всегда так? – кричал на брата Альфред. – Почему ты всегда такой безупречный, всеми любимый, и все достаётся тебе? Самые вкусные конфеты мама давала тебе, самые лучшие игрушки – тебе, таверну отец завещал тоже – тебе. А теперь…

Фред пытался успокоить брата:

– Нам все доставалось поровну, и, вспомни, я вдобавок всегда отдавал тебе свои конфеты. И половину таверны готов отдать. Но, извини, я не могу поделить между нами Жанну. Мы любим друг друга, так получилось. Успокойся. Ты встретишь ещё хорошую девушку, полюбишь. А здесь уже ничего не поделаешь. Я сделал предложение, и Жанна согласилась стать моей женой.

– Женой? Она? Твоей? – совершенно озверев, закричал Альфред, – Опять тебе! Все опять тебе!

И с этими словами он кинулся на Фреда. Фред попятился, отступил назад, но споткнулся и упал. Виском на угол стойки.

Вместе с Альфредом Ева в ужасе смотрела на тело, неподвижно лежащее на полу в луже крови. А затем оно медленно растаяло в воздухе. Будто ничего здесь и не случилось.

– Что с вами? – участливо спросил Еву Альфред. – Вы словно призрака увидели…

Она посмотрела на антиквара. Потом опять на пол. Опять на него. Всё покоилось на своих местах, как и несколько минут назад, когда они выясняли пол козла.

– Показалось, – буркнула Ева, незаметно разглядывая шар в своей ладони. Глаз был закрыт, и веко подёргивалось, словно он спал и видел тревожный сон. – Наверное, жарко у вас тут…

Остаток ночи, пока Адам где-то пропадал по своим неотложным делам, Ева провела на диване, закутавшись в толстый, тёплый плед. Старое дерево встретило её, как давнюю знакомую, и, кажется, даже обрадовалось, что гостья решила остаться на ночь.

Еве же, во-первых, торопиться было абсолютно некуда, а во-вторых, её просто поедом ело любопытство и ощущение удивительной тайны, что окутывала всё вокруг. Свой сегодняшний странный трофей – шар с глазом – она спрятала в диванных подушках от греха подальше, а фигурку чёрного козла поставила на полку среди книг Адама. Теперь ощущение следящего за ней глаза жгло затылок, а наглый козлище щерился в лицо, но уже из-за книжного прикрытия.

Зарыть глаз в диванные подушки было не совсем умно, но ничего лучшего Ева придумать не смогла. Чтобы забыть о странных подарках антиквара, она полезла на полку с книгами. Ту, что подальше от козла.

Неожиданно среди всей этой вкусно-пахнущей книжной пылью растрёпанной братии выплыло очень заинтересовавшее Еву жизнеописание Тёмно-розового кенгуру. По крайней мере, книга производила впечатление относительно нормальной. С первой же страницы на девушку в упор уставились большие, круглые, чуть испуганные глаза на бархатно-розовой морде. Начиналась книга цитатой из какой-то странной энциклопедии: «Темно-розовый кенгуру, известный так же на дальних островах под именем Оголтелый Упси, что в переводе с туземного означает Разбрасывающий сети на обломках вчерашней беды, как правило, является первым из проводников…»

Дальше Ева читать не стала, просто пролистала толстенный том, посмотрела на схемы трансформации Темно-розового, на чертежи и таблицы, подробно объясняющие, когда и почему он особенно опасен, яркие иллюстрации его брачных сезонов, списки видов и подвидов, психологических типов, подверженных влиянию Кенгуру в его предбрачный период. Утомившись от попыток разобраться, что это вообще такое, уже под утро Ева заснула на диване. Открыла она глаза, когда сквозь сон почувствовала, как в веки яркими пятнами бьётся утреннее солнце.

Осознание того, что она благополучно проспала электричку, которая останавливается на этой станции раз в сутки, почему-то Еву не очень расстроило.

Ей… вообще не хочется уезжать. Странное чувство, словно Ева наконец-то вернулась домой. Чушь какая…

У стола с дымящимся кофейником хлопотал Адам.

– Утро доброе! – сказал он, почувствовав спиной, что Ева открыла глаза.

Старое дерево, засунув в окно пару любопытных ветвей, важно произнесло:

– Кто рано встаёт, тому Бог подаёт…

Ева, зажмурившись, проговорила с надеждой:

– А ещё ведь рано, да?

Адам поставил к кофейнику на столе корзинку с румяными булочками.

– Все в мире относительно, – сказал он, – но в моей Вселенной время уже ближе к полудню.

– А в моей Вселенной… – начала важно Ева, но не выдержала торжественности момента и зевнула, – есть хочется. Слушай, почему мне со вчерашнего дня все время хочется есть?

– Наверное, ты тратишь много энергии? – предположил Адам.

Ева соскочила с дивана, подлетела к столу и с удовольствием вгрызлась в свежую булочку.

– Держи, – Адам положил перед ней мобильный телефон. – Только он безнадежно сломан. Не включается.

Даже издалека зияла сеть трещин на экране.

– А барсетка? – спросила Ева, едва взглянув на свой мертвый мобильник. – Там ещё…

Адам покачал головой.

– Ну, конечно. Она была набита деньгами. Кто ж вернёт? И документы, кажется.

Она полезла в карман и достала картонку с мультяшным паровозиком.

– Вот это там было. Ты, может, знаешь хозяина? Он такой… Белобрысый, с заметным шрамом через всю щёку.

Парень вдруг радостно улыбнулся. Еве показалось, что даже с каким-то облегчением:

– Не думаю, что он живет в нашем городке. А вот проездной не потеряй, хорошо? Он просто так в руки не попадает…

– А какой – такой? И зачем он мне может понадобиться?

– Позже узнаешь, – загадочно улыбнулся Адам. – Только тут дело такое. Без проездного к нам не попадешь.

– Но как называется ваш…

– Просто храни его, ладно? Постепенно все поймешь.

– А что ты узнал сегодня ночью? – спохватилась Ева. – Альфред выращивает мандрогору?

– Ну, в этом ничего особенного нет. Мало ли, зачем она ему нужна. Может, кто из любителей антиквариата интересуется. Но смотри: мандрагора плюс та старая история плюс то, что происходит последнее время с Жанной…

– А он её до сих пор любит… – задумавшись, произнесла Ева. – Это видно. Когда я с ним вчера разговаривала, он её по имени ни разу не назвал, а всё равно, как скажет «жена брата», у него голос на октаву выше поднимается.

– И что? – спросил Адам.

– Я не помню откуда, но знаю: при волнении у человека высота голоса меняется. Непроизвольно. И ещё…

Ева замялась, не зная, рассказывать ей о своих видениях или нет. Но Адам каким-то образом догадался сам.

– С тобой произошло что-то необыкновенное?

– Странно, но у меня… вроде… как видения были, – сказала, поёжившись, Ева.

Жестокий Адам, наблюдая, как она берет очередную булку, произнёс:

– От голода?

– Не язви. И не издевайся. Ко мне в антикварной лавке прицепился шар… Ну, знаешь такой… С глазом.

Добавила она, подразумевая, что Адам часто встречается с подобным явлением. Подумаешь, живые органы в прозрачных шарах. Но он, если и удивился, то совсем немного:

– Тебе открылась Зреть?

Ева кивнула.

– И что?

– Это она показала, да? Точно она?

Адам смотрел на неё, ожидая продолжения. Ева вздохнула и рассказала ему, что увидела.

– Нужно было у Фреда более подробно расспросить о той старой ссоре, – закончила она свой рассказ.

– Да, – сказал Адам. – Это хорошо, что Зреть тебя нашла. Теперь мы знаем, по крайней мере, в чём её способности. Глаз всё это время молчал, только подмигивал издевательски. И – видишь? Таланты начали открываться, как ты стала кому-то интересной.

– Тебе? – поинтересовалась Ева. – Кому-то… Это тебе?

– Не только, – улыбнулся загадочно Адам. Он потрепал её по голове и продолжил:

– А вот с Фредом что-то непонятное творится. Пока ты в лавке видения смотрела, я искал его, но нигде не нашёл. Он как сквозь землю провалился. Чтобы Фред, да так надолго оставил таверну.... Быть этого не может.

– Чего не может быть? – На пороге комнаты, опять чуть смущаясь своим неожиданным визитом, появилась Жанна. – Здравствуйте, извините… Не сочтите за навязчивость…

– Где ваш муж? – тут же выпалила с напором Ева, потом спохватилась, – Ой, здравствуйте…

Жанна, которой сейчас тоже было не совсем до светских любезностей, нисколько не удивилась ни вопросу, ни напору.

– Спит. Он всегда днём спит, – ответила она.

– А как вы общаетесь? В смысле, когда? – продолжала наступать Ева.

Жанна мечтательно улыбнулась:

– Очень романтично. Только на закате и рассвете.

– А с Альфредом?

Жанна растерянно и вопросительно оглянулась на Адама. Тот утвердительно кивнул.

– С Альфредом мы практически не видимся… Несмотря на то, что живём, можно сказать, в одном здании. И муж, и его брат – оба не большие любители выходить из дома. А так как они бодрствуют, в основном, ночью, то и ходить им особо некуда. Альфреду я приношу продукты на крыльцо. Каждый вечер, перед закатом. И…

Ева прервала её, сама ошеломлённая своей догадкой:

– Он пытался с вами поговорить, когда вы приходили?

– Всего раза два за все это время. Впервые сразу после нашей с Фредом свадьбы, а ещё месяца два назад.

– И после этого разговора у вас начались видения?! – спросил Адам.

Жанна застыла:

– Постойте… Точно. Так оно и было. Два месяца назад я принесла ему, как всегда продукты, поставила корзину на крыльцо. Но неожиданно раздался скрип двери, и на пороге появился Альфред. Я растерялась, так как мы не виделись уже много лет. Он схватил меня за руку и сказал: «Не уходи так быстро. Столько лет прошло. Дай хоть взгляну на тебя». Потом что-то вроде: я все так же красива, и попытался меня обнять. Спросил, почему я тогда выбрала Фреда…

– А почему? – не удержалась любопытная Ева.

– Потому что Фред родной и светлый. А брат его всегда меня пугал, в нем что-то мрачное и жуткое. Теперь я поняла: в нём так ничего и не изменилось. Подождите, Альфред сказал тогда эту же странную фразу: «Но мы же так похожи, мы одинаковые, мы – один человек…»

– Так и сказал: «Мы – один человек?», – почему-то насторожился Адам.

– Я не помню дословно, но смысл был такой, – вздохнула Жанна, – Впрочем, я вот зачем пришла.

Она достала из корзинки льняную салфетку и аккуратно её развернула.

– Сегодня утром я стирала со стола крошки, и увидела еле заметные остатки какого-то порошка на столе около кофеварки. Раньше я бы и внимания не обратила, но теперь все кажется мне странным. Посмотрите…

Адам принялся осторожно разглядывать еле заметные крупинки на салфетке.

– Так я и думал, – удовлетворённо кивнул он. – Вы обычно пьёте чай или кофе по утрам?

– Я кофе пью, – ответила Жанна, – Муж специально мне под утро зерна обжаривает и перемалывает. Просыпаюсь от запаха свежего жареного кофе. Вот уже много лет. Это аромат нашего семейного счастья.

– А Альфред… Он может зайти в ваш дом? Когда вы этого не видите?

Жанна удивилась.

– Даже если бы у него была такая возможность, он бы не стал… Никогда.

– А вход из таверны в вашу жилую часть? – продолжал Адам.

– Нет, когда родились близняшки – Берта и Альберта, муж сделал отдельный вход, чтобы посетители нас не беспокоили.

Адам помолчал немного, и совсем ни к селу, ни к городу произнёс:

– Почему именно сейчас?

Затем последовала фраза, даже как-то оскорбительно прозвучавшая:

– Ева, ты пока погуляй, ладно?

– Ну и куда я пойду? – Ева испугалась заблудиться в незнакомом городе, хотя ей очень хотелось наконец-то посмотреть на улицы в дневном свете.

Жанна словно прочитала её мысли:

– Я с удовольствием всё вам покажу.

Собираясь выходить, Жанна зацепила краем глаза фигурку чёрного козла и удивилась:

– О, этим козлом один из посетителей недавно расплатился с мужем за сливовицу. Мастер Авдий. Он всегда своими игрушками расплачивается.

Ева, пытающаяся хоть немного привести себя в порядок, посмотрела на козла внимательно, взяла его с полки и положила в карман спортивных штанов.

– Если они друг к другу никогда не заходят, – задумчиво произнесла она, – как этот чёртов козёл оказался в антикварной лавке? Жанна, это точно тот же самый?

– Мастер Авдий никогда не дублирует свои игрушки, – убеждённо ответила Жанна.

***

Как рождается женская дружба? Нужны ли годы, полные испытаний и проверок на прочность? Или достаточно одной секунды, чтобы понять, – всё сложилось!

Ева умела дружить. Вот в любви ей везло не очень. Но она признавала, что любить не умела сама. И, может, именно от того, что так здорово умела дружить. Очевидно, тут кроется какой-то подвох, и выбирать нужно или то, или другое. За Еву провидение выбрало дружбу. Ещё с детства она умела так – не ревнуя, открыто, появляясь, когда была нужна, и исчезала, чувствуя свою ненужность. Не ждала ничего взамен, отдавая только то, что сама хотела отдать. Если завидовала – прямо говорила об этом, не щипая подло и больно исподтишка, без истерического взахлёба, никого ни с кем не деля. Легко отпускала уходящих из её жизни. С открытым сердцем встречала тех, кого волнами судьбы к ней прибивало.

Она принимала как должное, что у неё есть Лёля, с которой они рядом практически всю жизнь. И нужны ли ей ещё какие-то друзья или не нужны, такие размышления не входили в сферу её интересов. Просто случался новый друг, и жизнь приобретала ещё один, доселе неизвестный оттенок. Вот так – щёлк! – на пороге появилась Жанна, и девушки сразу поняли, что они случились друг у друга. Оказалось, достаточно одной секунды. И вот уже идут вдвоём по улице небольшого городка и беседуют не просто мило, а проникновенно, понимая друг друга с полуслова.

Ещё стоял утренний туман. Плотная дымка, скрывающая дали. Ева выхватывала глазами уже знакомую улицу. Вот дом Адама, за ним – небольшая площадь. Фонтанчик, казавшийся в темноте замшелым, при свете дня явил резную вязь на бордюрах. Это она, вызеленная под старину, отливала во вчерашних сумерках запущенной медью.

Ева и Жанна прошли через эту небольшую площадь, мимо тонко струящегося фонтана, и сразу вышли к таверне-антикварной лавке-ателье. За таверной в воздухе висело невнятное марево, словно наброшенная на соседние здания вуаль.

Только виднелся край соседнего с таверной дома – в отличие от неё, очень квадратного, геометрически выдержанного, с плоскими площадками на крыше, чёткими перилами, увитыми симметрично цветами-граммофончиками. Потом, уже совсем в тумане, больше предполагался, чем виделся деревянный аккуратный мостик, а значит, скорее всего, поблизости протекала речушка. Совсем вдалеке угадывался холмистый лес, но только намекался лохматыми верхушками, разрывающими белые утренние облака.

– Город наш небольшой, – сказала Жанна, проследив за далеко устремлённым взглядом Евы, – почти все про всех знают. Но хотят знать ещё больше.

– А насколько небольшой? – завертела Ева головой по сторонам.

Жанна загадочно и коварно улыбнулась:

– Как в «Твин Пиксе». Пятьдесят одна тысяча жителей.

– А Адам… он у вас кто? – осмелилась задать давно интересующий её вопрос Ева.

– Если продолжать дальше тему, он у нас вроде шерифа. Постой…

Жанна подозрительно и чуть насмешливо взглянула на новую подругу:

– Вы не знаете, кто он?

– Я просто хотела понять, как вы его воспринимаете, – попыталась выкрутиться Ева.

Сбоку от надписи «Таверна» обнаружилась арка, нахлобученная пышной шапкой мелких ярко-фиолетовых цветов. Ева не заметила её накануне в сумерках. Арка открывала вид на внутренний дворик и крыльцо с верандой. Сквозь большое прозрачное окно виднелись манекены, укутанные в шелка и бархат, застывшие в разнообразных позах. Здесь же, на веранде, среди цветов и тканей расположился небольшой ажурный кофейный столик с мягким диванчиком. На столике небрежно, но уютно примостился листок бумаги с эскизом платья, сделанный карандашом буквально в несколько штрихов, но имеющий законченный вид.

«Скорее всего, Жанна общается здесь с клиентками, так сказать, на предварительном этапе», – подумала Ева.

– Клиентки – мои подруги, – подтвердила портниха, словно прочитав Евины мысли, – здесь мы с удовольствием пьём кофе, общаемся, немного сплетничаем и делимся открытиями. Ну и обсуждаем, конечно, модели, которые им бы хотелось сшить. Впрочем, чаще всего…

Жанна махнула рукой в сторону эскиза.

– Это получается как-то само. Я смотрю на человека и вижу на нем готовую фантазию. Вплоть до пуговиц. Причём самое удивительное, что я даже вижу, когда именно ему это понадобится.

– События будущего? – азартно уточнила Ева.

– Не совсем, – Жанна с трудом подбирала объяснение. – Просто знаю, что через месяц, например, Лизе будет искать деловой брючный костюм. А зачем домохозяйке Лизе ни с того, ни с сего понадобится офисная одежда, я не знаю. Шью ей к почувствованному сроку, увиденный мной костюм, и, представьте, оказывается, что Лизин цветник выиграл первое место в конкурсе, и её приглашают консультировать специалистов-ландшафтников в Большую Управу. А это, сами понимаете, учреждение официальное дальше некуда.

Девушки поднялись на веранду, Ева хотела было плюхнуться на заманчиво мягкий диванчик, но Жанна махнула рукой на входную дверь, и они прошествовали в холл дома. Внутри тоже стояли манекены, лежали журналы мод, теснились симпатичные сундучки, из-под приоткрытых крышек которых свисали уголки тончайшего кружева, разноцветной тесьмы, широкой в ярких бабочках резинки, и ещё много-много чего такого невероятно прелестного, что Еве захотелось тут же и немедленно сшить платье.

– А меня, про меня… – робко, боясь казаться навязчивой, спросила она, но Жанна поняла:

– Вам Ева, совершенно точно, через месяц понадобится платье для танцев, но очень специфическое. Мне сложно объяснить, но это…как бы… наряд для танцев в лесу.

Ева удивлённо посмотрела на Жанну.

– И не спрашивайте, – засмеялась та. – Это ваше событие, я про него ничего не знаю. Но платье вам сошью.

– Я заплачу, сколько скажете, – обрадовалась Ева.

Жанна махнула рукой:

– Что-то мне подсказывает, у нас с вами складываются абсолютно не денежные, но очень взаимовыгодные отношения.

Из холла вверх уходила причудливая лестница. Чувствовалось, что там, наверху, сохраняется личное пространство семьи. Слышались детские голоса и частое топотание, словно стая ёжиков носилась по второму, скрытому от глаз гостей, этажу.

– Девочки собираются в школу, – извиняясь, улыбнулась Жанна, и поднялась наверх.

Ева только собралась осмотреться в этой гостиной, как совершенно неожиданно в комнату вошёл Адам, который ещё совсем недавно выпроваживал их из дома, с явным намерением остаться одному. Ева удивлённо посмотрела него.

Адам молча кивнул и побежал вверх лестнице.

– Альфреда нет дома. Он же должен сейчас спать, так? – послышался голос уже со второго этажа, – я спросил у всех, кого встретил. Никто не видел его ни вчера, ни сегодня. Кроме Евы.

– Берта, возьми голубую ленту из комода, – давала распоряжения Жанна, и тут же отвечала Адаму. – Вы же знаете, что Альфред вообще живёт затворником. Кроме редких посетителей, он ни с кем не общается. А Фред разбудил меня на рассвете чашкой изумительного кофе, поцеловал и лёг спать. Как всегда… Альберта, ты сегодня будешь с красным бантом.

– Мам, я хочу красный, – послышался детский обиженный голосок, тут же ему вторил очень похожий:

– Нет, я буду в красном, мама же сказала.

– Девочки, не ссорьтесь, – произнесла Жанна мягко и в то же время непререкаемо. Раздалось невнятное нытье, а следом – тихие уговоры, под которые Адам быстро спустился вниз. Он походил среди манекенов и сказал:

– Ничего не поделаешь, теперь, Ева, пришло время включать твои способности.

– И что это значит? – удивилась Ева, с удовольствием рассматривающая журнал мод.

Тут Адам залез в свою небольшую сумку, висящую на поясе, и достал… шар с глазом. Глаз сонно щурился от яркого света.

– Ты уж попытайся, – сказал Адам.

В этот момент сверху, сопровождаемые Жанной, спустились две абсолютно одинаковые девочки лет семи. С тем лишь отличием, что у одной в косу была вплетена голубая лента, у другой – красная. Жанна увидела шар и еле удержалась, чтобы не вскрикнуть от удивления. Глаза у неё стали ещё больше и круглее.

Девочки вежливо поздоровались с Евой, и, поправляя небольшие школьные рюкзачки, направились к выходу. Жанна проследила, как они шмыгнули за арку, и повернулась к Еве и Адаму:

– Ева, ты открыла Зреть?

Ева неуверенно пожала плечами, затем, зажмурив глаза, протянула руку и, нащупав Зреть на ладони у Адама, взяла шар. Она постояла немного в полной темноте, которую создала сама себе, и тишине, которую создали все остальные. Так как ничего не случилось, Ева опять открыла глаза и посмотрела на шар. Он всё ещё сонно глянул на неё и… Вот тут-то пространство опять поехало в сторону, его стали заполнять уже знакомые ей мельтешащие точки, и Ева увидела.

Глава пятая. Как охотятся на мандрагор

Ева увидела, как из антикварной лавки, но не с парадного входа, а с того, что выводит в неизвестный ей дворик, вышел Альфред. И тащил он на верёвке чёрного пса Агасфера, который был не то, чтобы испуган, но очень недоволен.

– Сферушка, не ворчи, – просил неожиданно ласковым голосом Альфред, забирая голову собаки в плотную тряпку. – Всё сделаем быстро и аккуратно. Не впервой же. Только помни, белая – мужская, чёрная – женская. Не перепутай, как в прошлый раз. Я всё подготовил. Полил, как полагается, разрыхлил. Тебе останется только вытащить. Агасфер, только вытащить. И бежать, понял?

У самого Альфреда уши были плотно закрыты внушительными затычками, так что ворчание пса антиквар скорее чувствовал, чем слышал.

– Да я бы и сам, – Альфред погладил собаку по чёрной, как смоль, холке, – но что могу поделать: если дёрнуть её рукой человека, вся сила тут же и теряется.

Он закончил укутывать собачью голову и начал ласково подталкивать Агасфера к теплице. Вид упирающегося пса с тряпкой над мордой показался Еве забавным, и она даже фыркнула. Подумала: «Как французы под Бородино».

Тем не менее замотанный хвостатый «француз» нехотя поплёлся в теплицу. Как только он скрылся с глаз, из-за непрозрачной плёнки послышался дикий звенящий крик. Это был вопль ужасного, нереального существа, от которого у подсматривающей издалека Евы побежали слёзы из глаз, что-то хрустнуло в голове и звуки стали отдалёнными и смутными. Вся трава вокруг тут же съёжилась и поникла, мир замер и воцарилась невероятная тишина. В этом звенящем безмолвии из теплицы выскочил пёс, таща за собой на верёвке упирающуюся мандрагору. Корень волочился по земле, как пленник за конём кочевника. Альфред с невероятной для его темперамента прытью бросился к псу. В одну секунду топором перерубил верёвку, толстой перчаткой поддел и кинул сразу поникшую и притихшую мандрагору в плотный мешок. Тем же топором быстро и аккуратно оттяпал кусок шерсти с бока собаки.

– Вот это мы закопаем вместо твоего трупа, Сферушка, – радостно от осознания получившегося дела крикнул в наступившей тишине. – Аккуратно закопаем. В ту ямку, из которой ты эту куклу вытащил.

Пёс радости Альфреда не разделил, а продолжал огрызаться на хозяина.

– И что это было? – спросила Ева, когда реальность опять приобрела чёткие очертания.

– Некое подтверждение некой теории, – глубокомысленно, но непонятно ответил Адам.

***

Фред протирал стойку, напевая незамысловатую песенку, которую он ещё в детстве слышал от отца (других он петь вообще не умел). Бармен чуть притоптывал ногой, иногда прерывая пение, чтобы сказать фразу, которую он где-то случайно услышал:

– И работаем мы до последнего посетителя…

Фраза так ему понравилась, что Фред часто говорил её сам себе, и испытывал при этом удовольствие. Нынешний вечер был таким же, как много-много других таких же счастливых сумеречных часов. Потому что вся его жизнь соткана из них, пропитана, как тряпка водой, счастливыми вечерами. Они начинались того самого момента, как Жанна будила его тихим поцелуем, приносила ужин в постель и пока он просыпался в новую ночь, рассказывала обо всех – и милых, и печальных – событиях, которые произошли днём, пока он спал.

А тихими ночами, когда основной поток клиентов растекался по домам, оставались только самые близкие друзья, привыкшие приходить к Фреду ночью. Они степенно и весомо рассуждали с ним за кружкой сливовицы о том, что происходит в мире. Наверху спали обожаемые Фредом близняшки, тихо ворочалась Жанна, и во всех уголках их чудесного дома витало ощущение семьи, уюта, достатка.

Сам же Фред никогда не мог удержаться от возможности улизнуть от дружеских посиделок и взлететь на секундочку на второй этаж. Чтобы, как и много лет назад, в самом начале семейной жизни, вдохнуть родное сонное Жаннино тепло, поцеловать плечо, пощекотать осторожно розовую пятку, высунувшуюся из-под смешного лоскутного одеяла.

Конечно, Фред не мыслил такими словами, как «счастье», не барышня же он какая-нибудь, а совсем наоборот – взрослый, состоявшийся мужик, отец семейства. Но в глубине души он знал: все, чем живёт, именно так и называется.

Фред, всё ещё напевая старинную охотничью песню, которую в детстве слышал от отца, аккуратно расправил тряпку и повесил на сушку над мойкой. Он был так занят своими мыслями, что не уловил чуть заметный шорох за вешалкой в слабо освещённом углу таверны. Но кто-то терпеливо наблюдал за каждым его движением, и когда послышался отдалённый звон колокольчика (судя по всему, кто-то хотел попасть в антикварную лавку), из тёмного угла даже раздался тихий, но возмущённый вздох.

Тот, кто прятался в углу, замер. Он заметил, что сразу после сигнала колокольчика движения бармена стали заторможенными, а взгляд – невидящим, потусторонним. В этом странном замедленном ритме Фред снял фартук. Потом, словно за настойчивым зовом, подошёл к стене напротив барной стойки, привычным движением нащупал только ему известную кнопку. Часть стены поехала в сторону, и открылась невидимая до этого дверь. Всё в таком же полусне Фред втянулся в невысокий проём. Дверь за ним закрылась, и из угла за вешалкой донеслось долго сдерживаемое и возмущённое:

– Ох, Ева, ты…

Ева, не подозревая о буре эмоций, которые она вызвала у полуночного шпиона своим появлением в антикварной лавке, терпеливо ждала на пороге, когда ей откроют. В руках она вертела злосчастного козла, который никак не давал ей покоя.

Дверь щёлкнула, на пороге появился Альфред всё в том же огромном пушистом халате. Антиквар милостиво кивнул Еве, и она потелепалась за ним, всё ещё вертя в руках чёрную фигурку.

– Я вот хотела у вас спросить.… Про ваш подарок.

Альфред, открывая окно, бросил через плечо:

– А что? В общем, конечно, так себе подарок получился. Я другое хотел, но вот вышло…

– А что другое? – немедленно полюбопытствовала Ева.

– Я так козу имел виду – кормилицу, женственную. А оказался – козёл, который олицетворяет разрушительные силы в мужчине. Ну, типа «старый, похотливый козёл». Так говорят про некоторых.

Альфред наконец-то справился с заевшей рамой и в пыльную духоту заставленной вещами лавки рванулся свежий ночной воздух. Ева немного помялась и спросила:

– А откуда он у вас? Просто мне очень интересно.

Антиквар задумался и удивлённо произнёс:

– Откуда точно не помню, но, скорее всего, Авдий принёс. Его руку я всегда узнаю.

Ева вздрогнула. Ей показалось, что в раскрытом окне за спиной Альфреда промелькнула тень. В следующую секунду она успокоила себя мыслью, что здесь всё непонятное, и тенью больше, тенью меньше – какая разница? Тем не менее от ощущения, что за происходящим в доме наблюдает кто-то неведомый, она поёжилась и на всякий случай спросила антиквара:

– А вы здесь один живете? Совсем один?

– Совсем, – как-то подозрительно весело ответил Альфред. – Да и посетителей у меня не так много бывает. А почему интересуетесь?

Ева посмотрела по сторонам:

– Жутковато у вас.

– Мне уютно тут одному… Так вы хотели узнать, откуда у меня этот козёл? Нужно проверить в приходно-расходной книге. Подождите минутку…

Альфред развернулся и вышел из комнаты. Ева осталась одна: наблюдать, как тени от множества вещей, раскиданных по лавке, рисуют на стенах образы немыслимых чудовищ. Они даже пытались танцевать, в те редкие моменты, когда не тянули к Еве свои жуткие лапы.

Девушка подумала, что у двери ей будет спокойнее, но тут же вспомнила, как стеклянный шар с глазом выкатился накануне ей под ноги, и застыла на месте, боясь на что-то наступить, а вернее, кого-то потревожить. Время ожидания показалось вечностью, оно, это время, развалилось густой патокой, еле тянулось и лепило секунды одну к другой, не давая им набрать полноценный ход. До тех пор, пока обмирающая от страха Ева не услышала за спиной шорох. И время устремилось вперёд, словно его толкнули неведомые силы.

Раз – Ева собирается закричать.

Два – она не успевает закричать.

Три – чья-то рука закрывает ей рот.

Четыре…

– Тихо, тихо, это я, – прошептал прямо в ухо очень знакомый голос, и, выждав секунду, чтобы удостовериться, что она успокоилась, ладонь ото рта убрали.

– Адам, вот же, ты, – в ответ так же тихо шикнула Ева, потому что это и был Адам.

Она хотела его ещё о чём-то спросить (на самом деле, обо всем), но послышался звук шагов Альфреда. Адам весело подмигнул Еве, стремительно подскочил к стене, провёл рукой по поверхности, и на глазах у удивлённой девушки там открылась потайная дверь. Адам все с той же весёлой улыбкой исчез. В буквальном смысле слова – растворился в стене.

И, если он так настаивал на секретности, то исчез очень вовремя, потому что тут же в комнату вошёл Альфред, с головой углублённый в пухлую, старую книгу.

– Странно, странно. Никаких записей.… И откуда у меня этот козёл?

– Им рассчитывался мастер Авдий с Фредом за сливовицу на днях, – пискнула Ева, все ещё прислушивающаяся к своему сердцу, которое неслось вскачь и никак не могло успокоиться.

– Не может быть! – разъярился внезапно антиквар. – Какого чёрта бы у меня делал козёл Фреда?

– Вот и я о том же, – опять пискнула Ева, испугавшись разъярённого Альфреда не меньше, чем пляшущих на стене теней.

– Ко мне кто-то заходил без моего ведома? Не может быть, я закрываю лавку на замок и всегда проверяю шпингалеты на окнах. Не терплю посторонних в доме, особенно в своё отсутствие. У меня склероз? Мастер Авдий забрал своего козла у Фреда и принёс мне, а я и не помню? Ну и как такое возможно? Я бы все равно записал статуэтку в книгу. У меня порядок, бухгалтерия.

Еве ничего не оставалось, кроме как согласно кивать головой. Впрочем, несмотря на взаимный интерес, откуда взялся в антикварной лавке козёл, так и не смогли выяснить. Долго ещё раздавалось в ночной тишине из открытого окна Альфредово отчаянное: «Ну как же?!» и вторящее ему Евино азартное: «Но ведь как-то!».

В этот время с другой стороны стены стояли Жанна и Адам, разглядывая потайную дверь, и вели не менее загадочный разговор.

– Столько лет, столько лет, а я ни о чём не догадывалась, – повторяла расстроенная Жанна.

Адам пытался её утешить, но у него это не очень хорошо получалось:

– И не догадались бы, пока у вашего мужа не началось обострение, – говорил он.

– Но почему, почему же именно сейчас?

– Кто знает? – Адам тихо обнял её за вздрагивающие плечи.

– И что теперь будет? – Жанна посмотрела на него с отчаянием.

– Всё будет так, как решите вы. Но сегодня, Жанна, проследите, пожалуйста, чтобы Фред всю ночь оставался дома. Вы понимаете?

Она, немного успокоившись, пошла к двери, все ещё вопросительно оглядываясь на Адама.

– Жанна, все будет правильно, – в очередной раз заверил он. – А сейчас моя главная задача – незаметно выманить эту сыщицу из лавки. Так, чтобы Альфред ничего не заподозрил. Потом вы должны звякнуть колокольчиком, словно кто-то пришёл в таверну.

Жанна кивнула:

– Поняла. Идите за ней, я тут справлюсь сама.

***

Когда Ева услышала тихий и таинственный свист с улицы, она сразу поняла, что, во-первых, это свистит Адам. Во-вторых, он свистит ей. А в-третьих, свистит тайно. Она торопливо попрощалась, так как их разговор с Альфредом явно зашёл в тупик, и выскочила на прохладную ночную улицу.

– Ты готова к героическим подвигам? – спросил её Адам, улыбаясь. На спине у него висела заплечная сумка внушительных размеров, плотно набитая и тяжёлая.

– Ты серьёзно или издеваешься? – Ева поёжилась от порыва ночного прохладного ветерка.

– В общем, – не стал томить её выбором неизвестности Адам, – я иду уничтожать теплицу с мандрагорами. Ты со мной? Но сразу предупреждаю – дело не очень приятное. Грязное дело, прямо скажу.

Ева раздумывать долго не стала. Словно в детстве сердце её зашлось восторгом перед предстоящим приключением. Только и придумала, что спросить:

– А чем они тебе досадили?

– Просто выбор у нас небольшой. Или здоровье Жанны, или жизнь Альфреда, или существование пары-тройки незнакомых нам мандрагор.

– Дело обстоит даже так серьёзно?

– Вообще-то, Ева, да.

Адам бросил быстрый взгляд на таверну, ещё раз свистнул, но уже громко и разухабисто. Из окна тут же высунулся Фред в хозяйственном фартуке, завертел головой в разные стороны, и, удостоверившись, что улица тиха и спокойна, скрылся обратно.

– А-а-а, ты специально, да? – догадалась Ева.

– Я должен был убедиться, что нам никто не помешает.

– Но там ведь Альфред? Он наверняка будет против.

– Теперь нам Альфред точно не помешает, – уверенно ответил Адам. Он вытащил из заплечной сумки две пары внушительных затычек для ушей – такие девушка заметила в своём видении у Альфреда, – одну из пар протянул Еве:

– Наденешь, как только подойдём к теплице, и не забывай проверять, чтобы они сидели плотно.

Следом он вытащил ещё две пары очень толстых перчаток, одну так же протянул ей. Ева пощупала незнакомый материал. Оценила:

– Такие мягкие и лёгкие.

Адам сказал серьёзно:

– Ев, в наших местах уже давно охотятся на мандрагор, так что и все приспособления для этого разрабатывались столетиями. Эти перчатки очень ценные, сделаны из кожи редкого и почти не встречающегося сейчас животного. Я даже имя называть не буду, ты все равно никогда про него не слышала.

– А что у тебя ещё есть уникального в мешке? – спросила Ева.

Адам стал доставать один за другим предметы из сумки, показывал и аккуратно складывал обратно. Когда инструктаж был закончен, взял Еву за руку и двинулся в сторону антикварной лавки. Но к двери с висящим замком подходить не стал, а срезал чуть влево. И показал Еве калитку, которую она не замечала раньше из-за пышных ползучих цветов, полностью покрывавших забор. Адам чуть приподнял цветастую шапку над калиткой, и они благополучно оказались на заднем дворе лавки.

В сумерках внутренний сад Альфреда очень напоминал дачный участок её мамы. Те самые легендарные шесть соток, которые мама в стародавние времена получила от завода и дорожила, как дворянскими латифундиями. Казалось, что вот на том пятачке земли посажен картофель, тут притаились ростки баклажанов, а в теплице… К Евиному удивлению, теплиц было несколько. Из одной распространялся умопомрачительный аромат чего-то болотно-сладкого, затягивающего. Аромат, который показался Еве лучше любых духов.

– А это? – шепнула она Адаму.

– Нет, нам нужна только одна, – так же тихо ответил он. – Вон та.

– Жаль, – Ева повела носом в сторону прекрасно пахнущей палатки, обтянутой плотным полиэтиленом.

– Не советую, – засмеялся Адам, – там ещё то удовольствие.

Он достал из сумки банку с чем-то похожим на краску, две большие плоские кисти, садовые ножницы, толстую верёвку, флягу с горючим и огромные походные спички. Когда содержимое сумки иссякло, перекочевав на землю, Адам оглядел свои приготовления и сказал:

– Ну-с, начнём…

Заткнув уши затычками себе и Еве, Адам надел большие толстые рукавицы и начал рисовать вокруг теплицы с мандрагорами непонятные Еве, но явно охранительные знаки.

***

Ева и Адам в первых лучах рассвета (кстати, очень живописно и героически) смотрели на разрушительное дело рук своих. Перед бойцами лежала перепаханная, вздыбленная земля, посреди которой зиял черный остов бывшей теплицы, сохранивший на самом верху кусок прожжённой парусины. Обугленная тряпка свисала с шеста, как поникший когда-то белый флаг. Перевёрнутая банка лежала около бывшей палатки, из неё тонким тягучим ручейком лениво сочились остатки пахнущей почему-то ладаном краской. Растерзанные, срисованные почти до ручки кисти валялись тут же.

Перемазанная сажей, землёй и травой Ева была в полном боевом восторге, который не могла держать в себе:

– Мандрагоры так просто не сдаются, да?

– Да уж, благодать смирения им недоступна, – ответил Адам.

Еву совсем прорвало, она заговорила быстро и взволнованно:

– А мы с тобой, как те хорошие парни из сериалов, вступившие в бой с мировой несправедливостью? Как она орала, когда ты схватил её за ботву!

Адам грустно улыбнулся и принялся собирать валяющийся на земле хлам в мусорный мешок:

– Ева, причём тут мировая несправедливость? Речь идёт об обыкновенных, несчастных людях. Альфред с детства страдал от неустойчивой психики. В молодости моментально приходил в неистовую ярость. А потом, когда брат получил предмет его страсти, и тут же, в результате несчастного случая, погиб у него на глазах, у Альфреда произошёл сдвиг в психике. Он как бы раздвоился. Одна часть сознания осталась его личностью – нелюдимой и мрачной, а другая стала его братом Фредом, которому он всегда завидовал. Когда «выключается» один брат, его место тут же занимает другая личность. В момент переключения ни одна, ни другая ипостась не помнят, что происходит. Такое вот получилось «два в одном». Кстати, становится понятна история с этим козлом: он находился в руках у Фреда в момент переключения, вместе с ним, уже Альфредом, попал в антикварную лавку. Там и остался.

Ева, помогавшая Адаму, застыла на месте:

– А кто из них мандрагору Жанне скармливал?

– Конечно, Альфред. Эта личность всё более настойчиво пыталась заполучить предмет своей страсти. В лавке, перешедшей от отца по наследству, оказалась древняя книга о магии. Он высчитал по ней пропорции мандрагоры и пытался сделать Жанниного двойника. Уж не знаю, каким образом, но он надеялся материализовать галлюцинацию и владеть своим сокровищем наяву. Альфред готовил волшебный порошок. Фред, не ведая, что творит, вместе с кофе заваривал его Жанне. Кстати, насчёт Жанны и кофе, я думаю, она нам должна…

Адам хитро подмигнул Еве, а затем тут же стал серьёзным, окинув взглядом поле боя. Потом горестно махнул, и, взяв одной рукой свою вновь потяжелевшую сумку, а другой – Евин локоть, потянул её к заросшей калитке.

Через полчаса они умытые и довольные сидели в таверне за чашками прекрасного душистого кофе. Фред с присущим ему меланхоличным видом копошился за барной стойкой, заканчивая все ночные дела перед тем, как пойти спать. Настоящий потомок своих предков, он и глазом не повёл, когда они на рассвете ввалились грязные и весёлые в таверну. Жанна выдала им по большому пушистому полотенцу и махровому халату, отправила по очереди в ванную, а сама занялась бодрящим напитком. Только коричневые тревожные тени под её глазами выдавали, что она провела бессонную и очень беспокойную ночь.

Когда все привели себя в порядок и уселись завтракать, Жанна подсела к заговорщикам за столик в глубину зала. Ева тихо и взволнованно начала рассказывать ей о событиях минувшей ночи. Когда жизнеописание «Ева и мандрагоры» подошло к героическому концу, она решилась задать щекотливый, но очень важный вопрос.

– А как же смерть Фреда? – мельком оглядываясь на меланхоличного бармена, который, протирая тарелки, весь углубился в мурчание какого-то странного мотива, спросила она.

Адам внимательно посмотрел на хозяйку таверны:

– Жанна больше не будет везде видеть галлюцинации. Она же только об этом просила, правда?

Жанна торопливо кивнула.

– Значит, – продолжал он, – мы сделали всё, что должны. Теперь никакой мандрагоры. Остальное уже не по нашей части. Кроме того, для Фреда-Альфреда этой трагедии не существует. Для Жанны, наверное, уже тоже?

Жанна побледнела, но твёрдо ответила:

– Я бы хотела оставить всё, как есть. Конечно, присмотрю за Фредом … или Альфредом? Не знаю, с кем из них именно жила все эти годы… Но у нас – девочки, пусть им будет спокойно. Да и не хочу другой жизни. Он для меня всегда был заботливым и любящим Фредом.

– Значит, молчание? – торжественно, хоть и тихо спросил Адам.

– Молчание! – негромким хором ответили Ева и Жанна. Фред издалека удивлённо посмотрел на довольную троицу заговорщиков, но ничего не сказал. Конечно, он не слышал подробностей заговора.

– Кстати, – Адам бросил взгляд на большие часы, тикающие на стене над барменом. – Если ты собираешься уехать, то самое время поспешить. Электричка будет через полчаса.

У Евы как-то тоскливо сжалось сердце:

– Выгоняешь?

Адам с удивлением посмотрел на неё:

– С чего ты взяла? Но разве ты не хотела…

– Да, – кивнула она. – Завтра всё равно на работу.

Поднялась, тяжело вздохнула. Не покидало ощущение, что вот сейчас что-то волшебное в ее жизни закончится, так толком и не успев начаться.

– Держи, – Адам неожиданно сунул ей в руку старинный мобильник-раскладушку.

Такой был у Евы, кажется, ещё в школе.

– Это…

– Ну, твой же сломан, – улыбнулся Адам. – А это какая-никакая, но связь. Я свой номер в него вбил.

***

Электричка надвигалась на перрон, недовольно отпыхиваясь. Видимо, злилась, что приходится притормаживать на ничтожной остановке, где нет даже станционной будочки. Ева оглянулась: Адам стоял с насмешливой улыбкой неподалёку, засунув руки в карманы джинсов.

– А ты точно уверен, что я доеду, куда нужно?

– Точно, – не вынимая рук из карманов, подтвердил тот. – Уверен. Во всяком случае, другого пути у тебя все равно нет.

– Но меня волнует один малюсенький вопросик… Всё, что здесь произошло…

Адам перебил:

– Может, это как раз тот случай, когда лучше вопросики не задавать? Даже малюсенькие. Думай, что у тебя произошло помрачение сознания. В результате чего ты видишь галлюцинации. Чтобы тебе было спокойнее, предположим, что это… ориентированный онейроид. Склонность к непроизвольному фантазированию с яркими представлениями о борьбе добра и зла. Причём такое фантазирование может сосуществовать с восприятием реального мира и ориентировкой в окружающем пространстве.

– И как это так?

– На самом деле, ты заснула в электричке и сейчас видишь сны. Или читаешь книгу, и настолько вошла в сюжет, что уже не понимаешь, где ты, а где героиня. Видишь ли, я, как твоя галлюцинация, точно не могу сказать, что с тобой происходит на самом деле.

– А как, интересно, себя чувствуют сами галлюцинации? – спросила Ева, – особенно такие… Образованные?

Адам нажал на кнопку поравнявшейся двери и подтолкнул ее в вагон. Последнее, что услышала Ева, в звуках тронувшегося поезда, это его слова:

– Галлюцинации себя чувствуют прекрасно!

Глава первая. Всё начинается сегодня

Лёля соврала Аркадию. Наверное, первый раз в жизни. Всегда есть какие-то мелочи, которые мы все скрываем от близких. Иногда в целях их спокойствия, иногда – сами не знаем почему. Можно занизить перед мужем стоимость только что купленного платья, так как оно всё равно куплено окончательно и бесповоротно, а настроение у близкого человека от знания истинной цены может очень ухудшиться. В общем, исключительно из сохранения самочувствия любимого.

Или есть ещё тупой вариант вранья из серии «и почему я?». Зачем-то сказать случайному попутчику в поезде, что ты – знаменитая писательница, только пишешь под псевдонимом, а потом всю дорогу делать загадочный вид и думать: «А зачем я соврала-то?»

Но сразу стало понятно, что та ложь, которая воцарилась в эту минуту между Аркадием и Лёлей, из разряда непоправимых, смертоносных, а вовсе не таких пустяковых «непонятно почему».

Покусывая губы перед зеркалом, Лёля попыталась сделать голос как можно более непринуждённым:

– Почему ты не спрашиваешь, где я ночевала?

Она хихикнула и тут же осеклась, подумав, что получилось довольно мерзко.

– Ты разве не ревнуешь?

– А должен? – удивился Аркадий.

– Нет. Я была у Евы. У неё… Кое-что случилось, только это женские секреты.

На самом деле, Лёля немного волновалась, так как Евин телефон всё ещё был «вне зоны действия сети». Или отключен. Если подруга не появится до вечера, придётся искать эту самую гадалку, к которой она отправилась и пропала.

– Конечно, раз ей необходима твоя помощь.

Аркадий незнакомо и пытливо посмотрел на Лёлю. Зависла неловкая пауза. Правда, она быстро взяла себя в руки и практически бесстрастно ответила «Да уж, Еве не позавидуешь…», но пауза так и осталась висеть между ними, постепенно заполняясь ложью.

Лёля собиралась растворить ложь в поцелуе, но Аркадий смотрел на неё выжидающе, и она оставила эту мысль. Просто сказала: «Тогда – до вечера», и с противно бьющимся сердцем закрыла входную дверь. С другой стороны, там остались Аркадий и Пончик, её маленькая семья, бесхитростная и уютная, а Лёля зашагала, раздираемая внутренними рыданиями, в дождь и ложь, сгибаясь под зависшей паузой. И почему-то казалось, что это не она их сейчас, а они её предали. Потому что остались такими же, а Лёля в одночасье изменилась.

Хорошо, что она не видела, как встряхивается от хлопка двери Пончик, до этого мирно спящий в кресле, потягивается и запрыгивает на колени Аркадию. И не слышала, как Аркадий, рассеянно гладящий кота, произносит:

– Кажется, брат Пончик, нас действительно собираются бросить.

Лёля подумала, что «не позавидуешь» сейчас точно описывало именно её ситуацию, а вовсе не Евы. Ночью позвонила какая-то очевидно пьяная тётка, назвала по имени, сильно ругалась неприличными словами и требовала немедленно сегодня встретиться. Лёля ничего не поняла, но у неё засосало под ложечкой от этого, в общем-то, непристойного звонка. Ясно стало только, что все разлетается к чертям собачьим, раз по ночам ей начали звонить психи, словно на Лёле появилось клеймо «Можно все».

Но она была не из тех, кто прячется от возникших странных ситуаций. Лёля предпочитала странные ситуации превращать в ясные и понятные. Поэтому ровно в указанное время Лёля сидела за столиком кафе, название которого она уловила из ночного разговора и ждала непонятно кого.

Она уже прослушала очередную порцию криминала о том, как «неизвестный совершил налёт на один из банков и вынес оттуда миллион рублей», когда напротив неё, блестя золотом и переливаясь бриллиантами, тяжело дыша, плюхнулась толстая тётка, одетая очень дорого и накрашенная сверх всякой меры.

– Ну, соперница, дай-ка на тебя посмотреть, – произнесла визави, когда Лёля удивлённо подняла не неё глаза.

– Вы о чём? – Лёля, действительно, ещё ничего не понимала.

– О ком, – пронзительно и громко зашлась смехом тётка, – любопытно мне стало, кто нашего мальчика подобрал, когда я ему ногой под зад дала.

– Какого мальчика? Почему под зад?

– Да Клодика нашего, кого ж ещё… – Тётка наклонилась к ней через стол и даже как-то доверительно сообщила Лёле, – Потому что много о себе понимать стал. Оборзел, говоря по-русски. Ну, теперь ты будешь его кормить-обувать, по бьенналям итальянским возить?

– Вы ошибаетесь, – прошептала Лёля, холодея от предчувствия чего-то неправильно-мерзкого.

– Вот ещё, чтобы я, да ошибалась?! – Тётка опять заржала на все кафе, и Лёля опустила глаза на белую салфетку, потому что немногочисленные посетители уже начали оборачиваться на их живописный дуэт. Тётка, отсмеявшись, продолжала.

– Хочешь совет? Бесплатный, я сегодня добрая. Гуляю я сегодня. А вот ты зря вмешалась. Не хочу сказать, что в идиллию, до идиллии нашим отношениям, как до Москвы раком, а вот против Библии не попрешь.

– Вы вообще в своем уме? – пролепетала Лёля, утратившая на мгновение всю свою уверенность перед этим хамским напором. – Какая Библия? При чем тут Библия?

Она чувствовала, что щёки заливаются краской, а в ушах словно бился тревожный колокол.

– А такая, что первой женщиной, как ни крути, всё равно была Лилит. Сечёшь? Лилит, то есть я – Лилия. А ты даже и не Ева. Ведь ты не Ева?

– Нет, – Лёля продолжала хватать воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. – Я – Ольга. Но и Клод, он не Адам…

– Так я и думала! – расплывшаяся Лилит довольно откинулась на спинку кресла.

– Вы думали, что Клод – не Адам? – Лёля уже почти ничего не соображала.

– Нет, думала, что ты даже не Ева. А Ольга ты, или Шмольга, поверь, мне без разницы.

Наверное, нужно было встать и уйти. Но сил оставалось только на то, чтобы спросить:

– Почему вы так со мной разговариваете?

– Я со всеми так разговариваю. Это право, которое я сама себе взяла. Не нравится, не слушай.

– Мне не нравится. И я не хочу вас слушать.

Лёля попыталась встать, но ноги сделались противно ватными и не держали. Эта Лилит и в самом деле обладала какой-то суперсилой: выводить людей из равновесия.

– Хочешь, – кивнула Лилит. – Тебе интересно. И, наверное, немного больно. Или не немного.

– Мне совсем не больно, – возразила Лёля в жалкой попытке сохранить достоинство.

– У тебя лицо все шрамами пошло, – хмыкнула бывшая подруга Клода. – Как у куклы Евы.

– Какой куклы? При чем здесь кукла?

– У меня в детстве кукла была. Как раз Евой её и звали. Как папину новую жену. Очень на тебя похожа. Или ты на неё, потому что, выходит, моя кукла тебя старше. Суть в том, что глазки у неё такие же были – бесхитростные, безмозглые, широко открытые. Очень красивая кукла, папа, когда от нас уходил, подарил мне. А я на отца рассердилась и его же бритвой ей лицо покромсала. У неё красоту перекосило, а глаза все такие же бестолковые остались. Я ей лицо бритвой кромсаю, а она на меня доверчиво и тупо смотрит….. Ева её звали, я говорила?

– И что с куклой? – пробормотала Лёля.

– Да ничего. Я её под кровать спрятала, чтобы она там жила. Ненавидела и жалела, прямо плакала от того, как мне её жалко было. Ни видеть, ни выбросить не могла. Ночью в холодном поту просыпалась от того, что она под кроватью у меня живет. Психолог мне все объяснил потом про мою жизнь. И про самый страшный детский страх: изуродованная мной кукла под моей же кроватью. Жизнь, как бесконечная месть. Такой, знаешь ли, замкнутый круг.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Мы же получаемся почти родственники, – хмыкнула Лилит. – А про такое близким людям нужно знать. Может, у меня после этого инси… анце… исидента сдвиг в психике случился?

– Вы и Клоду? Рассказали?

– Ещё нет. Но обязательно расскажу. Только знаешь, красотуля моя. Вот я тут всяческие глупости болтаю, наблюдаю за тобой и уже понимаю: не потянешь ты его. Да и зачем тебе это нужно? Запросы у него растут, а вот привлекательность.… Не молодеет Клодик, не молодеет.… Когда надоест, свистни мне, тебе по старой памяти кое-что подгоню. Красавчик, модель…

Лилит сощурилась, как кот, вспоминающий сметану. Только что не облизнулась.

– К тому времени этот модельчик мне насточертеет уже. И он гораздо интереснее Клода. В некотором смысле….

Тётка похабно подмигнула растерянной Лёле, так же шумно отдуваясь, вылезла из-за стола, развернулась и покинула кафе. Лёля попыталась сделать приличное лицо, незаметно поглядывая по сторонам. Но было уже поздно, и она отстранила от себя меню, печально подумав: «Аппетит испортила».

Звонок мобильного вывел её из ступора. Номер был незнакомый, но услышал бодрое «привет», Лёля радостно выдохнула:

– Ева! Ну, наконец-то! Ты где пропадала?

***

Начальник Евы очень походил на полярного медведя. К кристально белым волосам и ресницам, большому росту и весу (бабушка Евы сказала бы уважительно: «корпулентный мужчина»), он носил светлые пушистые свитера с объёмными воротниками под самое горло. Такой вот твой лучший друг – большой белый медведь. Но это впечатление было обманчиво. Константин Александрович вполне способен обеспечить своим подчинённым как не очень удачный, так и совершенно паршивый день. О том, что начинался паршивый день, Ева поняла, едва переступив порог не сильно любимого заведения.

Единственное, что примиряло с надвигающейся действительностью: Ева прекрасно выспалась в электричке. Как села, так сразу и заснула. Сладко и крепко спала до самой Яруги.

В помещении теснилось много людей, гораздо больше, чем обычно. Служащие, курьеры, водители отдела маркетинга, вооружённые цветными маркерами, старательно пыхтели над стопками бумаг.

– Быстро включайся, – рявкнул начальник на Еву.

Он прохаживался по офису, как учитель, наблюдающий в классе за учениками, которые пишут диктант. Прошмыгнув на место рядом с рослой коллегой Эллой, Ева схватила пачку листовок с отпечатанными объявлениями и тихо прошептала:

– Что случилось в Датском королевстве?

Рослая коллега Элла еле заметно улыбнулась, оценив шутку, и пояснила:

– Милочка текст флаера набрала, отправили, чтобы сделать листовки, в типографию. Вчера тысячу штук получили, а там огромными буквами «придлагаем» через «и». Вот сидим теперь, вручную исправляем. Решили, что так дешевле будет, чем снова тираж в типографии заказывать.

– Однако! – Ева оглядела стопки флайеров.

– Ну да, – кивнула Элла, и прыснула, – исправляй весело, с выдумкой и огоньком. Чтобы казалось, так и задумано.

Секретарша Милочка, старательно делающая вид, что она не имеет никакого отношения к этому переполоху, всем своим существом втянулась в компьютер. Ева с удовольствием представила себе секретаршу старой, запущенной и некрасивой. Не то, чтобы она относилась плохо лично к Милочке, просто такие женщины с капризным выражением лица всегда умудрялись занимать в жизни те места, на которых бы хотелось находиться самой Еве. Например, ей бы хотелось делать ошибки, а, чтобы другие их исправляли.

Вот, например, можно было бы, как начальник сейчас, стоять над душой, раздуваясь от собственной значимости. Очень необходимое в жизни умение. Ева на секунду задумалась, и рука с маркером безвольно повисла в воздухе.

– Вам тут летний лагерь что ли! – тут же раздраженно закричал Константин Александрович.

И тут Ева сделала то, чего ни в коем случае от себя не ожидала – нагло и в упор посмотрела на начальника. Подумала, что сейчас вот, как всегда, испугается, не захочет связываться, начнет переживать и …. Ничего.

– Напоминаю, – раздражённо продолжил Константин Александрович. – Рекламу мы должны распространить, как можно быстрее. А кто против, пожалуйста! На его место всегда найдётся молодой человек, который будет иметь более продуктивную мотивацию для работы в маркетинговой кампании в режиме многозадачности…

Ева попыталась сжаться и принять привычную защитную позу, но, к своему ужасу, продолжала буравить большого белого медведя глазами. Отчего он сам как-то сник, съёжился, растерялся, не ожидая от всегда прячущей глаза под его взглядом Евы такого вызова.

– Тысяча листовок, – громко и странным, будто не своим голосом сказала Ева. – Тысяча исправленных флайеров.

В офисе воцарилась мёртвая тишина. Весь маркетинговый отдел, который тоже никак не ожидал такой непочтительности от Евы, поднял головы от исправляемых листовок. В воздухе витало изумление. «Довели» – послышался чей-то шёпот. У Евы перехватило дыхание, но овладевший ей бес неповиновения не дал стушеваться.

– Вот что я вам скажу… – она резко встала, кресло на колёсиках от толчка покатилось в другой угол офиса.

Краем глаза Ева уловила, что его задержал на ходу кто-то из работников.

– Насколько я понимаю, это Людмила Сергеевна имеет продуктивную мотивацию?

Тут же весь отдел, как заворожённый, разом повернулся в сторону Милочки, которая безрезультатно попыталась вжаться в кресло и стать совершенно незаметной.

– И кого вместе меня вы наметили для стратегического и тактического планирования лонча нового продукта? – Евин вопрос так и повис в мёртвой тишине.

– С помощью какого кандидата реклама корма для куриц победит смысл жизни? Ведь маркетинг – наш Бог, так, Константин Александрович? У меня для вас плохая новость: маркетинг по Котлеру больше не актуален, а мир развивается гораздо быстрее, чем движется креативная мысль всех сотрудников нашего агентства, вместе взятых. Конечно, мне все равно, что делать за деньги, которые вы платите. Только я не буду исправлять ваши листовки вручную. Из принципа.

Ева, не выдержав собственного накала, пулей устремилась за дверь, оставив живописно застывшую группу коллег в полном недоумении.

В вестибюле она прислонилась к стене, перевела дух, и неожиданно расхохоталась.

– И чего это я вдруг Котлера вспомнила, не с утра он будь упомянут? – приговаривала, давясь смехом, Ева.

В соседнем кафе в этот час было довольно немноголюдно. Без излишней помпы небольшая семья в тесном кругу, кажется, отмечала день рождения: на столе возвышался уже несколько разрушенный большой торт с покосившейся цифрой девять из жжёного сахара. На головах у мальчишки с кошачьим разрезом глаз и удивительно похожей на него девочки помладше топорщились смешные колпачки из блестящей фольги. Сестрёнка уплетала кусок торта с таким наслаждением, что не чувствовала сладкое белое облако воздушных усов над верхней губой.

В углу немолодая женщина с головой погрузилась в планшет, очевидно, забыв о чашке кофе, которую давно принёс бармен.

Вот и все посетители.

Ева протиснулась за стойку и, виновато косясь на детский праздник, тихо заказала бокал коктейля с вермутом.

Лёля ворвалась в кафе, как маленькое, но очень грозное цунами, швырнула сумку на стойку и сначала попыталась вынести мозг бармену.

– У вас есть чай на травах? – как-то слишком уж раздражённо и раздражающе прорычала она, – Не заваренные пакетики в чайнике, а настоящие травы? Листья смородины и мяты подойдут.

И только затем повернулась к Еве и обвинительным тоном произнесла:

– Что с тобой, подруга? Сначала не отвечала несколько дней, потом звонишь с незнакомого номера, как ни в чем не бывало. Ты чего учудила?

– Ничего не учудила, – все ещё благодушно произнесла Ева. – Ну да, на звонки не отвечала. И что с того? Телефон разбился.

Ева посмотрела на злую Лёлю через бокал с прозрачным полынным напитком.

– Знаешь, а ведь есть совсем иная жизнь. Там, где ты и в самом деле занимаешься чем-то нужным. И важным.

– И когда ты это поняла? – прищурилась Лёля. – Дай-ка догадаюсь… Это связано с разбитым телефоном?

– Можно сказать и так. Только это приключение было последней каплей. Того, что набухало во мне уже давно. Просто прорвалось. Сегодня я все высказала «белому медведю». То, что думаю о нашей компании.

– Ты нахамила начальнику? – догадалась Лёля. – Тебя точно уволят. И куда пойдёшь? Раскладывать карты и плакаться о своей никчёмной жизни? В этой фирме у тебя хоть стабильность была.

– Лёль, – угрожающе ласково начала Ева. – Я очень давно живу в этом аду, который ты называешь счастьем стабильности. Заметь, сначала я много лет без тени возражения втюхивала по телефону спутниковые антенны. Представляясь организацией помощи пенсионерам. Потом мы сделали ребрендинг… Ребрендинг, Лёль!

– Ты не о… – попробовала гнуть свою линию Лёля, но новая Ева не позволила себя перебить.

– Я говорю о том, что мы стали осуществлять маркетинговые стратегии. И теперь занимаемся анализом рынка, выбором целевой аудитории и управлением маржинальностью продукта. Мы теперь добавку к корму для куриц продаём, Лёль. Со всем полагающимся к этому великому делу менеджментом лидеров мнения по направлению. А знаешь, что я думаю на самом деле?

Ева эффектно допила вермут, и, кажется, окончательно захмелела.

– Если я и завтра на работу не выйду, ещё сотня, а, может, тысяча куриц останется вполне себе здоровыми и счастливыми без этой добавки.

– Раз кто-то покупает эту вашу добавку, значит, она ему нужна, – у Лёли оставалось все меньше и меньше аргументов.

– Лёль, а ты курица, чтобы рассуждать, что для неё лучше? Сначала включи в свой рацион нашу «Курочку Рябу», а потом мы поговорим, хорошо? А лучше…

Внезапно до Евы дошло. Она внимательно посмотрела на подругу:

– Лёля?! Что случилось?

Та как-то съежилась, одновременно каменея:

– Клод.

И Ева сразу все поняла.

– Как? Откуда?

– Из-заграницы. На днях. На мою погибель.

– Вот же черт....

Девушки немного помолчали. Затем Лёля жестко проронила:

– Я тебе говорила, что самый крепкий дом это тот, который ты строишь по правилам?

– Говорила, – вздохнула Ева.

– Я тебе говорила, что семью можно построить на взаимном уважении и интересе?

– Говорила, – Ева вздохнула второй раз.

– А теперь забудь всю эту чушь. Потому что в твой тщательно выстроенный и украшенный дом вдруг явится тот самый разгильдяй, с которым у тебя и в помине нет никаких общих целей и ценностей, и все твоё построенное здание полетит к чертям! Мелкими осколками посыплется. Хорошо ещё, если никого больше не заденет…

– Может, и не заденет? – очень неуверенно спросила Ева.

– И ты в это веришь?

– Нет.

Лёля немного помолчала, собираясь с духом, потом, решившись, выпалила:

– Я вообще не знаю, что делать. Тут ещё… Пришла какая-то омерзительная тетка, которая знает Клода, и наговорила мне таких гадостей про него. Я была как в бреду, плохо соображала, но поняла, что он спал с ней за деньги.

– Я не удивлена. В твою жизнь вместе с Клодом всегда входит какой-то бардак, да? – сочувственно покачала головой Ева.

– И это меня больше всего бесит! Он всё ломает словно любопытный ребёнок. Всю мою жизнь, и я понимаю, что только из желания посмотреть, как она устроена. Потом теряет интерес и бросает.

– Но раз ты сама понимаешь…

– Понимаю, – вздохнула Лёля. – Но это вечно так было. Может, потому что он совсем не такой как я. А такой… Неистовый. У него всегда глаза горели, изнутри огонь сжигал, напор эмоций зашкаливал. Много в нем чего-то такого было, мужского, еле сдерживаемого. Он приходит и берёт, словно имеет на это право. Эгоизм самца – мне надо, и все тут. Я от него всегда загоралась. Только посмотрит, только дотронется… И всё – полыхаю в его пламени. А ещё он такой непредсказуемый. Это тоже будоражит. Как-то сказал, что у него всё получается только, когда внезапно решение приходит.

Лёля глубоко вдохнула и выдохнула, успокаиваясь.

– Что случилось, то случилось. Знаешь, я не хочу больше никакого чая. Тебя куда-нибудь подвезти?

– Ах, – вздохнула Ева. – Есть одно место, где бы мне хотелось сейчас оказаться. Только я даже названия его не знаю.

– У тебя появилось воображаемое место счастья? Как у маленького ребенка воображаемый друг? – Ухмыльнулась Лёля.

– Можно сказать и так…

Ева уже не была уверена – то ли и в самом деле она несколько часов назад воевала с мандрагорами, то ли все это ей пригрезилось. Девушка только недавно поняла, что ей так и не сказали, как называется этот населённый пункт, куда она неожиданно попала. А когда Ева попыталась вычислить сама по маршруту электрички, то запуталась – мелких станций в расписании так много, что городок мог быть одним из десяти, приблизительно подходящим под время остановки. И большая часть из них безлико значилась как «платформа номер…».

– Ты сейчас домой? – сменила она тему.

– Наверное… – не очень уверено произнесла Лёля. – Давай всё-таки тебя до метро подброшу…

Когда Ева вышла, Лёля посидела немного, равнодушно слушая радио. Оно бубнило: «подозреваемого в сбыте наркотиков пытались задержать на бульваре Дмитрия Донского. В ответ на просьбу предъявить документы он открыл огонь, а затем сбил стража порядка на машине и скрылся… Поиски продолжаются».

Над городом сгущались сумерки. Зажглись первые фонари. Лёля достала косметичку из бардачка, поправила поплывшую тушь. Потом долго сидела, перебирая контакты в телефоне. На экране высвечивалось то «Клод», то «Аркаша». Наконец, Лёля нажала на вызов.

Аркадий ответил сразу, наверное, ждал звонка.

– Ну что, блудная жена? Ночевать будешь дома? С Евиными проблемами разбиралась? Я, конечно, работаю. Что ещё могу делать? Молока? Нет, молоко есть. А знаешь, что? Купи колбаски сырокопчёной. Да, знаю, что вредно. Ну, купи, а? Очень хочется. Мы с Пончиком просим…

Голос Аркадия звучал так привычно, так шутливо и спокойно, что Лёля задавила в себе беду и поехала покупать копчёную колбаску. И, конечно, она не видела, как Аркадий с Пончиком на руках и нитроглицерином под языком стоял у окна и смотрел, смотрел куда-то вдаль, за облака, за небо, за горизонт. Туда, где набухал гнойником обман, собиралась в тучи ложь, ползло шипящей змеёй предательство. Внезапный порыв ветра из форточки окутал тюлем Аркадия с котом, и так они и стояли до прихода Лёли, как двуглавое, ажурное, скорбное привидение.

***

Клод же расположился перед мольбертом в полной творческой готовности. Он пытался поймать что-то совершенно неуловимое. Начинал рисовать затейливые узоры перед собой, водил кисточкой по солнечному лучу, словно окунал её в поток воздушного золота, старался вытянуть и положить на холст нити эфира. Все было напрасно. Начатая картина так и оставалась в состоянии неопределённости. Только наброски, очертания андрогинного вытянутого лысого существа. Непонятно, то ли мужчина, то ли женщина. Тощее, длинное, с двумя отвисшими сосками, мяч выпал из рук и застыл мёртвым комом в самой середине картины – ни то, ни сё. Ни туда, ни сюда.

Клод в сердцах запустил кистью в лысого уродца:

– Опять ты ускользаешь! Тварь, скотина! Когда же ты проявишься, наконец?

Он походил в припадке гнева по комнате, специально громко печатая шаги, потом псих прошёл, Клод успокоился, вернулся к картине. Встал перед ней на колени и неожиданно совершенно голубиным, гортанно-нежным голосом произнёс:

– Милая, ну где же ты? У меня без тебя совсем ничего не получается…

Глава вторая. Торг здесь неуместен

Ева же, выйдя из метро, поразилась вдруг затихшим улицам. Она шла по городу словно вымершему. Никто не встречался ей на пути, только листья шуршали под ногами. Ни одна собака не подала голос, ни одно авто не прогремело навстречу, ни из одного окна не раздалось раздражающей музыки. Только что гремевший всеми возможными и невозможными звуками город затих, погрузился в пугающую тишину. От этого казался нереальным, бутафорским.

«Почему город вдруг стал таким странным? Может, это просто личное пространство отдыхает, готовясь к новому витку судьбы?». Ева замедлилась возле автобусной остановки в раздумьях, сразу ли ей идти домой, где её никто не ждёт, или ещё погулять по странному, почему-то резко ставшему незнакомым городу-призраку?

Тем временем, затишье привело к тому, чем оно обычно и заканчивается: назрела буря. Небо потемнело и набухло тучами.

Навстречу Еве по улице чинно шёл незнакомый ей, но очень даже близкий Инопланетянке мужчина. В руках он напряжённо сжимал тёмный плотный пакет, где приятными пачками лежала его мечта. Сергей Петрович шёл покупать машину. Он грезил об этом авто многие годы, так как воспитанный в страхе перед ужасным словом «кредит», никак не мог убедить себя, взять что-либо в долг. И банкам вообще не доверял, копил наличные «под подушкой».

Ветер налетел неожиданно. На Сергея Петровича резко упала тень от тучи, и он вдруг по какому-то непонятному импульсу, вовсе ему не свойственному, раскинул руки, и, широко открывая рот, начал петь, непривычно и нескладно, забывая слова и отчаянно перевирая мелодию бодрого марша ещё советской эпохи. Буря поднялась сразу, мглистая, вздымающая вихри пыли и песка с земли, словно ждала начала этого вокала.

Внезапно проявившийся народ на остановке, прикрывая глаза от пыльного ветра, тревожно оглядывался на Сергея Петровича, а он торжественно пел прямо в лицо стихии. Ветер трепал полурастегнутую белую рубаху-парус, выбившуюся из штанов, срывал плащ, взлохматил волосы. Но ничего из этого не волновало поклонника Алёны Фёдоровны, и Ева, глядя на странного человека, вдруг непонятно почему подумала «Счастливый…», а, поразмыслив немного, объяснила сама себе «Потому что свободный».

Но сразу же забыла о счастливом мужчине, поющем в надвигающуюся грозу. Потому что сгущенный воздух вдруг прорезал звонок мобильного телефона. Того самого, старинной раскладушки, которую ей дал Адам. Не веря своему счастью, Ева быстро нажала на вызов. Номер высветился без опознавательных знаков, но кто еще мог звонить по нему?

– Адам?! Да, разумеется. Во сколько электричка? Успею, конечно.

***

Платформа встретила её таким же безлюдьем, какое царило недавно в предгрозовом городе. Это казалось особенно резким после вокзальной суеты. Турникет пропустил Еву по мультяшному проездному, и она сразу словно попала в другой мир. Ни души – платформа находилась на отшибе. Направление, кажется, не пользовалось спросом, Ева заметила это еще и в самую первую поездку. Но сейчас тишина её не очень пугала. Наверное, потому что собралась в путь она по просьбе Адама. Что-то у них там опять случилось. И они не могут обойтись без неё. Ева неосознанно улыбнулась. Она чувствовала себя наконец-то нужной.

С этой улыбкой Ева нажала на кнопку, двери гостеприимно открылись. И сразу, словно поезд ждал именно её, электричка тронулась и стала набирать скорость. Теперь единственное, что волновало Еву: как она поймёт, где ей нужно выходить? Адам сказал: «Не пропустишь». И хмыкнул, прежде, чем отключиться.

За окном так же, как и первый раз, мелькали безликие поля, деревья и редкие домишки, постепенно съедаемые надвигающимися сумерками. Ева занялась новым мобильником – давно хотела подобрать мелодию звонка, полазить в настройках, но все как-то не получалось.

Она не знала, сколько прошло времени до момента, когда стало вдруг тревожно. Что-то в электричке изменилось.

В дорожке приглушенного света из тамбура, Ева увидела, что весь пол покрыт темными лужами. Странно, когда она садилась, ничего подобного не было. Девушка встала, стараясь перешагивать неприятные пятна, пошла по ним. Вели они в соседний вагон, куда Ева с опаской и заглянула из тамбура.

На неё тут же обрушился многократно усилившийся птичий гам. Вагон был заставлен клетками с птицами. Все это пищало, пело и свистело без умолку. Ева непроизвольно закрыла ладонями уши, гам стал глухим и отдаленным.

Всего лишь птицы, чего бояться-то? Но вот… Что они тут делают? Ева повертела головой, пытаясь найти хоть какое-то объяснение, но сразу бросила это бесплодное занятие. Ситуация неординарная, но сойти с мчащейся электрички она всё равно не могла, так что осталось одно. Ева подошла к клетке с большим красивым попугаем, который прыгал на своей жёрдочке и орал, привлекая её внимание.

– Ты мне наверняка сейчас скажешь, что попка – дурак? – звук собственного голоса успокаивал.

Попугай замолчал, уставился на неё, чуть наклонив голову. А потом неожиданно гаркнул:

– Р-руки не убер-р-решь, без ног останешься… Дур-рак…

Ева торжествующе рассмеялась:

– Вот! Я же говорила!

– И она ему говор-р-рила… – кивнул попугай. – Пр-р-роводница. Пассажир-р-ру….

Электричка принялась притормаживать.

– Пор-р-ра, – оглашенно завопила птица. – Быст-р-ро. Тебе по-р-ра.

– Это моя остановка? – удивилась Ева.

– По-р-ра, – подтвердил попугай.

И Ева не посмела его ослушаться.

Поезд уже точно замедлил ход, тормозил возле станции. Ева, все еще оглядываясь на вагон, наполненный птицами, спустилась по лестнице на знакомую гравийку. В этот раз аккуратно, без травматических последствий.

Адам ждал на пороге, и – впрочем, наверное, ей показалось – тёмные глаза его светились радостью.

– Привет! – весело крикнул он Еве, и сразу перешёл на деловой тон. – Мне не очень хочется тебя беспокоить по пустякам, но тут такое дело… Ты только посмотри пару моментов, ладно? Сегодня электричка вернется пораньше, часа через три можешь поехать обратно, если захочешь.

– И чаю не нальёшь? – немного обиженно вспомнила старинный анекдот Ева.

– Налью, – серьёзно пообещал Адам, который, очевидно, не знал этого анекдота.

Ева запнулась на пороге и в свою очередь посмотрела на него виновато: