Читать онлайн Шествие с ума бесплатно
© М. Стригин, текст, 2024
© Издательство «Четыре», 2024
Рассказы
Шествие с ума
– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё… – произнесение молитвы вслух не добавляло мне ощущения погружения в молитву. Мысль дробилась, расслаивалась. Чувства медитации, возвышенности при прочтении не возникало. Скорее это был дробный марш.
«Он страдал за всех! Но это было на последнем Его этапе. А до этого Он странствовал. Был в Египте. Там красивое море. Отели там тоже неплохие. Людмила была беременна, когда мы там были».
– Благодатная Мария, Господь с тобою, благословенна Ты между жёнами… – мысль со скоростью, превышающей световую, перенеслась из Египта двадцать первого века в древний Иерусалим.
«Как можно жить, зная, что твой сын – Бог? Или она не знала этого, и её внутренние метания додумали позже?»
– Слава, пойдём завтракать! – послышался крик Людмилы с кухни.
«Ещё пять минут, – отозвался я про себя, одёрнув белую футболку, будто пытаясь стряхнуть надоедливый мир. – Весь мир призван, чтобы отвлечь меня от чего-то главного. Я соединён с ним тысячами незаметных, но очень прочных трубочек, через которые происходит постоянная связь. Ладно Люда. Память, она, подобно карусели, жёстко соединяет меня с чем-то сторонним, с чем мы существуем синхронно. И как бы я ни отвлекался от карусели, пытаясь сосредоточиться на молитве, небольшое рассредоточение махом возвращает меня в круговерть».
В комнате резко потемнело, как будто кто-то опустил занавес на утреннее тусклое осеннее солнце – тучи с запада, такие же блёклые, как солнце, но быстрые, как летучие мыши, налетели, уже радуясь тому, что будет пасмурный день.
– Слава, ты что, оглох?.. Гречневая каша стынет! – разрезал сумрак окрик Людмилы, а затем в проёме двери показались и её прямые, блестящие коричневатые волосы.
Рост и внешность Людмилы заявляли о желании нести себя по подиуму, но её ум предпочитал зрительный зал и наблюдение за другими.
«Оглох скоморох, плох да засох», – перебрал я в голове скороговорку, словно в руке камешки, чтоб не выплеснуть какую-нибудь гадость.
– Уже иду…
Оставалась последняя молитва – Оптинских старцев.
– Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая… Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить.
«Разве можно научиться любить? Разве можно научиться летать? Но человечество же научилось. Но это суррогат полёта. Будет ли любовь, которой мы учимся, настоящей? Отличим ли суррогат от подлинника? Но если отличить нельзя, значит, это подлинник».
* * *
– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…
«Сегодня – это вчера или уже завтра? Я вчера читал молитву в белой футболке, а потом бросил её в стирку. А завтра буду, как и сегодня, в коричневой. Но завтра у меня будет длиннее щетина. А если бы я брился каждый день, то был бы вообще неотличим. Но вчера было облачно, а сегодня солнечно. Но это как бы чужое внешнее время наложили на моё безвременье и таким образом создали иллюзию времени. Я, как блоха, постоянно к чему-то присасываюсь, – то к Солнцу и наблюдаю год, то к Земле и наблюдаю день, то к группе туристов и наблюдаю отпуск. И на каждом таком теле своя мера времени».
– И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого…
«Лукавого – хитрого, скрывающегося в мелочах. Лукавый никогда не масштабен. Но если всё состоит из протонов и электронов, значит, они лукавы. Принцип неопределённости Гейзенберга подтверждает это. Согласно ему, электрон везде и нигде. А я где?.. Я только что думал об отце, значит, был в прошлом и на родине. Потом я подумал о будущей поездке на Алтай, значит, я был в будущем, пробежавшись по ещё не существующим Чемалу, Акташу. Может, поэтому электрон и невозможно обнаружить в определённом месте – он то здесь, то где-нибудь в прошлом. Точно! Что-то такое придумал Джон Уилер, сказав, что все электроны так похожи, потому что это один электрон, болтающийся из прошлого в будущее и пронизывающий настоящее многократно».
– Помози ми на всякое время, во всякой вещи, и избави мя от всякия мирския злыя вещи и дьявольского поспешения…
«От дьявольского поспешения? Может, и нет никакого поспешения?.. Разве можно противопоставлять Бога и дьявола? Это совершенно разные масштабы. Может, дьяволом человек называет собственный дискомфорт, боль от выхода в какое-то иное состояние, когда тебя ограничивают, когда тебя бьют?.. Но мы сами очень часто лезем к этой боли: выходим в космос, ползём по леднику. В физике есть понятие об адиабатическом процессе: когда что-то меняется медленно, то внутренняя структура не нарушается, и тогда боли не должно быть. И напротив, когда скорость изменений высока, то внутри всё начинает рушиться. А если медленно, то происходит закалка металла и тела? Распутин принимал в малых дозах мышьяк и стал бесчувственным к яду. Возможно, дьявол – это когда ты хочешь что-то сделать быстрее, чем это должно происходить?..
Но что означает слово “должно”? Видимо, это связано с красотой и гармонией. А делать быстрее – это нарушение красоты. Блин, опять я отвлекаюсь от молитвы».
– Ты бо еси мой Сотворитель и всякому благу промысленник.
«Что есть благо? Эфемерность, придуманная Платоном?.. Что важнее – разрушать или создавать? И что из этого благо, а что вред? Ведь невозможно создавать, если уже всё застроено. Нет никакого блага! Есть процесс. Нельзя останавливаться. Сразу заболотишься, обрастёшь тиной, и тебя засосёт.
Быстрое движение – это от дьявола, и медленное тоже. Нужно двигаться в среднем темпе, а что это такое?.. Ёлки-палки, я ж опять уплыл от молитвы. Как я могу о чём-то просить, если я даже не могу сосредоточиться на просьбе?»
– Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить.
«Сегодня я закончил раньше, чем прозвучал утренний гонг Людмилы! А был бы он вообще? Её ежедневное совращение меня завтраком – это рефлекс или продуманная игра? А кто этих женщин поймёт… А где мои тапочки? Я их оставил около кровати. Я это точно помню. У них что, крылья выросли? Вот уж странные ангелочки!»
* * *
– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…
«Святиться – значит светиться. У Мандельштама есть понятие чёрного солнца, которое означает нечто большее, чем обычное солнце, что-то более масштабное. И оно как бы прикрыто лучами обычного солнца. Какая-то сопряжённая, двойственная к нему структура. Её нет, но она есть. Философ Деррида говорил, что любой художественный текст, а может, вообще любой, подразумевает сопряжённость. Но особо ничего не разъяснил. Можно только предположить, что если все смыслы вывернуть наизнанку, то получим сопряжение. А в математике произведение прямого и обратного равно единице».
Дребезжание оконного стекла отвлекло не только от молитвы, но и от метафизики – мимо дома на критической удалённости пролетел пассажирский самолёт. В последнее время они начали летать гораздо чаще.
«Теперь, после начала специальной операции в Украине, у России появилось много лишних самолётов. Пытаются их задействовать и открыть новые рейсы. Подобно тому, как некий франт, рассекавший раньше по ресторанам и ночным клубам, вдруг повзрослел, и теперь ему некуда надевать все его десятки джинсов и пар туфель, поэтому он носит их дома. Хотя, наверно, правильнее будет другое сравнение: когда ты вдруг лишился ног, и теперь тебе не нужны все твои многочисленные кроссовки, и ты просто их рассматриваешь в шкафу. Блин, опять я отвлёкся и растёкся по глобусу. Ладно хоть не улетел на Альфу Центавра».
– Да будет воля твоя…
«А то, что творится в Украине, – это Твоя воля?.. А как же иначе… Стенания: как Ты допустил это?! – всегда от незнания и неведения. Иисус, который есть сама любовь, изгонял из храма фарисеев, превративших его в базар. Когда слова заканчиваются, приходится применять кулаки или ракеты».
– Господи, прости меня, я очень пытаюсь сосредоточиться…
Расстройство от формального прочтения молитвы резко заполонило меня, и я почувствовал небольшое головокружение. В последнее время появились странные спецэффекты в голове – как будто голова отдельно от тела начинает падать на пол. Причём это не было головокружением в обычном понимании, когда обстановка просто кружится, это было скорее похоже на то, как скатерть сдёргивают со стола на пол. Но, как и любое падение, подобная иллюзия очень пугала.
– Научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить…
«Странно. Опять не слышно Люды. Тапочки на месте. Сегодня я их поставил заранее и сосредоточился на этом. Хочется кушать. А Люда молчит».
– Люда! – крикнул я, и ответа непривычно не прозвучало. «Не понял. И где моя соня?»
Я зашёл в спальню, но там не было Людмилы. Дошёл до её кабинета и тоже не обнаружил её. Странная тишина быстро накапливалась, как слизь. Я почувствовал неладное, вернулся в свой кабинет, взял телефон и быстро нашёл Людин номер в записной книжке, нажал на вызов и, одновременно, на громкую связь. Гудки оживили гнетущую обстановку, хотя и звучали тяжело и тревожно. Они, словно кукушка, что-то отсчитывали.
На девятом гудке я нажал на отбой, тихонько сел в кресло и попытался что-то понять, но в следующий момент выстрелом прозвучал звонок моего телефона, и я выронил его от неожиданности.
– Люда, – сказал я громко себе и нажал на ответ.
– Привет! – прозвучало очень буднично, как будто она заглянула в мою комнату.
– Привет! – в том же тоне ответил я. – А ты где? – я постарался не нагнетать напряжённости в разговоре.
– Ну ты что?.. Я же тебе вчера говорила, что с утра схожу сдать анализы.
Я выдохнул. Чёрно-белые обои приобрели голубоватый оттенок, и мимо окна пролетел голубь.
* * *
– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё.
«Имя Твоё… – повторил я про себя. – Которое из них? Ведь у Бога много имён. И Его, как и электрон, который везде и нигде, невозможно поймать за бороду. Он и Отец, и Сын, и Дух Святой. Сколько жизней положено только, чтобы понять: Иисус – человек?.. или Бог?.. и как в нём совмещается двуединство?»
И вдруг пришло понимание, как такое расщепление возможно. Возник образ голубоватой сферы, в центре которой находится Бог Отец, окружённый Святым Духом, извергающимся из Центра, и, наконец, поверхность этой сферы является Иисусом. Поверхность всегда обладает двойственностью, поскольку принадлежит одной стороной сфере, а другой стороной – окружающему её пространству. Но тогда вся материя – это, может, только поверхность духовного, чего-то более многомерного, чем наше трёхмерие. А Иисус принадлежит и нашим и вашим».
– Пресвятая Богородица, спаси нас! – «Опять отвлёкся, прочитаю ещё раз». – Пресвятая Богородица, спаси нас! – «Эта двойственность идёт дальше. Земное и божественное, женское и мужское. У древних греков цифра 1 означала мужское и одновременно божественное, а цифра 2 – женское, цифра 3 – их синтез. Получается, Иисус и есть Три?»
Пришедшая эсэмэска отвлекла меня от численной комбинаторики. Она известила о задолженности перед управляющей компанией за коммунальные платежи.
И тут мой взгляд случайно упал на часы на экране смартфона – они показывали 9:25. «Но я начал читать молитву в 7:30, я не мог её читать два часа. Это могло длиться… ну, десять минут. Я отходил попить воды, возможно, в туалет, но всё это вместе никак не составляло двух часов. И у Гали не спросить – она ночует у своей мамы. – Я бросил взгляд на фото улыбающейся женщины, стоящее в рамке на столе, и обнаружил там блондинку с вьющимися волосами и улыбкой до ушей. – Но Галя никогда так широко не улыбается, и она шатенка. Странно, что делает это фото у меня на столе? Хотя какое-то сходство есть. Галя-Люда, Галя-Люда, кто такая Люда? Галя…»
За окном двадцатого этажа в начале своего пути было яркое декабрьское солнце. Хотя, по-видимому, оно недавно появилось, но уже приближалось к зениту. Солнце будто сделало что-то противозаконное и торопилось закончить свой полукруг и уйти в тень, чтобы его не успели разоблачить.
– Странно, – сказал я вслух.
«Начинал я молитву ещё в темноте и не заметил, как рассвело».
В поле зрения опять появилось СМС о задолженности.
«Сколько же людей занимается обслуживанием людей, которые занимаются обслуживанием других людей, которые, в свою очередь… И эта пирамида растёт с каждым годом. Но к чему-то она идёт. Она должна, подобно пылесосу, всосать в себя всё человечество, расставив каждого на своё место, и это будет очень жёсткая фрактальная конструкция, которую так просто не сомнёшь… Может, Господь проводит какой-то гигантский селекционный эксперимент в надежде, что, когда эта пирамида будет окончена, получится существо, сопоставимое с ним по мощности созидания и преобразования. Некая точка Омега, про которую говорил Пьер Тейяр де Шарден. Так же, как когда-то бактерии соединились в единый многоклеточный организм, так человечество должно породить мыслящую пирамиду, обращённую остриём к небу. И в ней каждый найдёт своё место – и гений-математик, и папуас, владеющий минимумом слов…»
Мне представилась эта грандиозная пирамида, только не в реальном пространстве, где каждый атом соединяется с соседними, формируя песчинки, которые формируют камни, а в виртуальном, где каждую секунду производятся миллионы различных инструкций, приказов, приглашений в группы, которые формируют социальные песчинки, которые, соединяясь, формируют камни крупных предприятий, городов, научных коллабораций, формирующих пирамиду человечества.
«Но тогда что делает Россия, противопоставляя себя половине человечества? Ведь если вывалится большой кусок пирамиды, то она может вся рухнуть и тогда всё будет валяться песком у её подножия подобно отвалившемуся носу египетского сфинкса… И тогда через несколько сотен лет никто не вспомнит современное мироустройство, подобно тому, как только специалисты вспоминают про поглощённую джунглями цивилизацию майя. Может, наш президент знает что-то такое, чего не знаем мы… Может, он хочет перекроить всю пирамиду под Россию, которая должна стать фундаментом нового мироустройства?.. И вся эта чехарда – только повод?.. Но это то же самое, что мне выйти на бой против медведя и уповать на Господа. Если только у президента нет в рукаве джокера с китайскими глазами. Но ведь Китай тоже хочет стать фундаментом мирового государства. И у него тоже есть джокер – это он сам».
* * *
– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё… – читая, я смотрел не на иконы, а на улицу, где всё светилось ярким январским светом. Туда, где: «Ты сегодня щедро поделился своим светом с городом, который создал человек. И наша совместная работа иногда получается очень даже неплохо…» – взгляд скользнул по архитектурно-изысканным многоэтажкам, свободные от окон фасады которых были украшены грандиозными шедеврами мировой живописи, нанесёнными художниками из разных городов, и остановился на электронных часах, стоявших на подоконнике и деливших время на часы и минуты. Они показывали 07:30.
«Кто-то придумал делить всё на естественное и искусственное. Но человек – часть природы, и его творения не могут быть чем-то внеприродным. Это примерно так же, как сказать, что бобры засоряют водоёмы, когда строят свои плотины, или жуки-скарабеи за**рают пустыню своими говнистыми шариками, которые они катают и которые, как оказывается, выполняют роль кондиционеров.
Мы гордимся тем, что создали холодильники и кондиционеры. И правильно делаем. Но, к сожалению, мы пока научились только повторять за природой. И наш мусор ничем не отличается от остального мусора, может, лишь тем, что его больше. Вот когда мы преодолеем скорость света или научимся читать мысли, – вот тогда да.
Хотя, возможно, и тогда мы обнаружим что-то подобное в природе. Просто мы не можем это видеть, пока не появятся соответствующие знаки. А видим мы как думаем, а умеем думать только знаками. Хотя чувствуем больше. Франкл считал совесть инструментом времени. Благодаря ей мы можем предвидеть. А может, чисто человеческое открытие будет, когда мы научимся транслировать информацию прямо в мозг. Когда так называемые квалиа будут формироваться, исключив посредников. И тогда важно преодолеть скорость света, чтобы любое изнемение мысли одного человека тут же мненяло мысль другого». Слова «изнемение» и «мненяло» создали дискомфорт и некое чувство тревоги, как будто в незнакомой девушке, пытающейся оказать вам знаки внимания, было что-то не так. «Изнемения, изнемения» – изменения: выправилось в голове, «мненяли» – меняли, будто пружина расправилась, убрав беспокоящую складку сознания.
«Странно… – взгляд снова упал на часы, показывающие 07:31. – Дважды странно, мне показалось, что я успел передумать обо всех глобальных проблемах человечества. Неужели я думал одну минуту?.. Сознание как пастинил – я напряг сознание и получил «пластилин». Одновременно я перевёл взгляд с часов далеко за окно.
Далёкое озеро, словно ретранслятор, собирало всё небесное излучение и передавало его голубоватыми и зеленоватыми тонами в сторону города, даже несколько ослепляя. Берёзы, как часовые, стояли по периметру, обеспечивая безопасность радиолокационной антенны.
Мне вдруг так захотелось приобрести крылья, которые уже юзаются в природе сотни миллионов лет, и подняться над озером и городом. Расправить взгляд и почувствовать то, что чувствует птица. Пролететь на бреющем полёте между домами…
Тревожный, поскольку неожиданный, звонок домофона прервал мой мысленный полёт. Я подошёл к двери, посмотрел в глазок и увидел мужчину в фирменном костюме «Яндекса».
– Добрый день. Что вас занесло ко мне? – спросил я мужчину, который переступал с ноги на ногу, будто не хотел отдавать то, что принёс.
– Наша компания делает вам подарок и дарит геликоптер со специальными 3D-очками, позволяющими летать вместе с ним. Пользуйтесь на здоровье.
– В честь какой такой амнистии? – попытался пошутить я.
– Это был внутренний конкурс компании, и вы в нём победили. Всего хорошего и до свидания.
Проводив курьера, я раскрыл неожиданный (или ожидаемый) подарок и обнаружил, что аккумулятор заряжён. Вышел с геликоптером на балкон, надел очки и запустил его. Пол ушёл у меня из-под ног. Такое ощущение, наверное, испытывает космонавт, оказавшись в невесомости. Я падал, оставаясь на месте. Тут же вспомнилась фраза психоаналитиков, что «всё у нас в голове».
Привыкнув, я начал двигаться, пролетел над близлежащим парком, почти касаясь вершин деревьев. Мне вспомнился Карлсон. И я решил посмотреть, где живу, и полетел на собственную крышу. По пути я со всего размаха врезался в стену, не долетев одного этажа. Отлетел от неё и снова со всего размаха врезался в стену, как будто пытался пробиться на тридцать пятый этаж. Затем ещё и ещё. У меня словно что-то заклинило, я как будто бился головой о стену.
Когда я отлетел в очередной раз, что-то перестало меня удерживать в невесомости, и я рухнул со стометровой высоты. Лавочка, на которой сидела придомовая бабушка, стремительно приближалась…
* * *
– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…
Я впал в ступор. Я забыл вторую строку главной молитвы. Такое иногда случалось, но я повторял предыдущую строку, и тогда последующая всплывала в сознании. Сегодня это не помогло. Меня это очень разозлило. Как можно относиться к человеку, который забыл слова молитвы «Отче наш»? – только как к тому, кто не достоин Твоего внимания.
Вдруг кто-то или что-то коснулось моего плеча.
– Коля, ты чего ругаешься?
Волосы Галины, ещё не прибранные с утра, светлые, как рассвет, смешно сплелись на лбу, и от этого её вид был комичен. Имя «Николай» как-то непривычно царапнуло меня, но на фоне общего беспокойства я не придал этому значения.
– Забыл, краса моя, вторую строчку молитвы «Отче наш». Это всё равно что забыть, как тебя зовут. Даже не представляю себе, как смотреть теперь в глаза святых.
Галина обняла меня и нежно поцеловала в плечо:
– Да приидет царствие Твоё… – прошептала она, лукаво посматривая на меня. – Ты же помнишь, что у нас не всё ладилось. Какие скандалы я тебе закатывала, когда ты мог задержаться вечером после работы. Так что царствие твоё строилось не быстро, – улыбаясь, продолжила Галина.
Я вдруг увидел себя её глазами. Передо мной стоял не очень свежий мужчина среднего роста, немного сутулый, слегка лысоватый и немного грузный. Хотя, скорее, немного грустный, что, впрочем, не мешало ему оставаться близким. Я смотрела на этого растерянного от забывчивости мужчину, который когда-то мог повернуть реки вспять, и влюблялась в него ещё больше. Видимо, беспомощность мужчины возбуждает в нас, в женщинах, чувство материнства и бесконечной заботы. Мне захотелось, чтобы он тут же заболел, а я ухаживала за ним, меняя мокрые тряпки со лба и готовя чай с малиной.
– Кстати, нужно тебе поменять повязку на голове. Ушибы вроде зажили. А стену в твоей комнате придётся красить, ты её прилично покоцал. Ладно, поменяем повязку после завтрака. Ты заканчивай, а я пойду приготовлю яишенку, – сказала я, насмотревшись на это умилительное зрелище, и пошла на кухню.
«Интересно, а он помнит, что у нас двое детей, которые уже в школе, и их необходимо будет забрать оттуда?.. Он всё время думает о человечестве, но ведь есть в этом лесу и деревья: я, дети, бабушки. Есть те, кто сейчас с автоматами в руках воюют и у кого тоже есть дети, бабушки. Конечно, и на строительстве египетских пирамид люди гибли десятками тысяч, а мы взялись сейчас построить что-то невообразимое для одного человеческого мозга. И вообще, военные действия – как месячные для человечества. Кровь нужно постоянно чистить, иначе возникает болезненный застой, нужно сбрасывать пассионарность… Странно, я такого слова – “пассионарность” – вроде не знаю и никогда про войну раньше не думала… и про человечество тоже».
* * *
– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…
Мой взгляд переместился за окно. Подобно тому, как кусок белого хлеба, пролежавший довольно долго в тепле, будет подёрнут зеленоватым налётом, так и зимняя белизна на улице была подёрнута февральским весенним нетерпением.
Сегодня я поздно проснулся. Солнце уже встало и осветило городские многоэтажки, их слегка лысоватые белёсые затылки. Все они вместе являются частью жирного шрифта гигантской надписи, в которой заключается имя Твоё.
«Я, как и Ты, холостяк по жизни. Женщины мешают думать и своей суетой отвлекают от главного. Странно: я вроде когда-то задумывался о женитьбе, но Бог миловал. Возможно, я проложение Тебя, то есть продолжение, и Ты посердством… то есть посредством меня порождаешь этот мир. И он получается достаточно хорош. Интересно, а кто эта женщина в рамке у меня на подоконнике? У неё обольстительные рыжие локоны».
Вдруг вдали за дальним озером очень быстро начал расти гриб, напоминающий белый; у него была коричневая шляпка и толстая серая ножка, которая очень быстро расширялась, вбирая в себя высотные здания, завод, ТЭЦ, школу, садик, запах завода. Всё это было хорошо видно с двадцатого этажа.
Гриб настолько приблизился, что я начал различать, как в нём пропадали люди. Я всех их ощущал. Им не было больно, они не успевали почувствовать боль, только страх. Вот, видимо, старушка с коляской подлетела и пропала в плесневелой ткани времени. Я почувствовал, как её раздирает на триллионы маленьких кусочков биоты, уже не способных к самовыражению. Меня раскидывало вместе с ней. Остатки моей правой руки лежали под раскорёженным пнём от разбросанного дерева, а остатки её левого вытекшего глаза летели на высоте километра над землёй и смотрели вниз, наблюдая за буйством атомного взрыва.
«Гриб – это плесень, точнее, плесень невидима, а гриб – это его воплощение в мире», – я смотрел, как вся плесень мира решила проявиться единомоментно.
Когда ножка гриба уже была недалеко – наверное, в километре от дома, мне стало скучно, и я начал отматывать время назад. Ножка начала уменьшаться, вновь появились садик, школа, ТЭЦ. Тут я отвлёкся, и ножка вновь начала расширяться, поглощая ТЭЦ, школу, садик…
Теперь я уже мог почувствовать всех, кто причастен ко взрыву. Боль, страх, наслаждение и даже покой перемежались с ненавистью и обидой: почему я?.. Одновременно я ощутил ненависть во французском генерале, который нажал на пусковую кнопку. Его ненависть была глубиною с Байкал, причём она была не к России, а к собственной бывшей жене, которая недавно выиграла суд и забрала детей. И теперь он решил: «Пусть всё провалится в тартарары!»
Сосредоточившись на нём, я отвёл его руку, показав ему его же будущую кроху, которая не родится, если он нажмёт на кнопку.
Одновременно я почувствовал безумное одиночество французского президента, который санкционировал нажатие кнопки. От него недавно ушёл его любимый человек, и он сидел и думал: «Не зря природа придумала детей, они как минимум объединяют пару и не позволяют ей самопроизвольно распадаться на атомы». Я вдохновил его пониманием, что он войдёт в историю как президент, предотвративший окончание разумной жизни на Земле. Он передумал давать приказ.
А ещё спустя секунду… или одну миллиардную секунды я понял, что стал тем остриём пирамиды, вобравшей в себя Вячеслава, Людмилу, Николая, Галину и всё человечество…
И в эту одну миллиардную секунды, когда я терял себя и приобретал всё человечество, я подумал:
«Интересно, а кто-нибудь проводил исследование о количестве гениев, родившихся в Хиросиме после взрыва в сорок пятом?..»
Бензол
Николай вынырнул из подземного перехода и расчихался. Яркое солнце, прыснув в лицо Николая своими лучами, напугало его. Под землёй всё было понятно: стены, потолок, движущаяся дорожка эскалатора, люди, идущие попутно и навстречу. А когда эскалатор вынес его на поверхность и повёз дальше вдоль улицы Балчуг, всё сбилось, всё стало слишком сложно. Несовершенное человеческое сознание никак не могло свыкнуться с мыслью об абсолютной безопасности, с тем, что всё это движущееся многообразие – накатывающиеся крупным планом геликоптеры, резко перестраивающиеся автомобили и двигающийся посреди всего этого эскалатор – находится под чётким контролем системы.
«И я – часть этой системы», – Николай думал об этом с гордостью и обречённостью, со страхом и надеждой.
Навстречу на эскалаторе проехали пожилой мужчина в тельняшке и мальчик лет десяти, который крутил головой во все стороны.
«Туристы. Наверно, мальчишка ещё не знает своего будущего…» – мелькнула мысль, и Николай вспомнил момент тестирования, этот самый важный момент в жизни каждого человека.
Четвёртый класс начальной школы. Все четвероклассники по всей стране проходят генеральный тест на уникографе. Сканируются ДНК, особенности мозговой деятельности и нюансы рефлексии. И, наконец, выносится приговор. Приговор, который определит судьбу. Приговор, который нельзя будет отменить никакими кассациями. Его результатом является пожизненная специализация. Кого-то приговаривали быть архитектором, кого-то лётчиком. И только если разница в баллах между первым и вторым местом была незначительна, подростку давалась возможность выбрать свою судьбу.
В отношении Николая было вынесено решение, что он будет химиком с уклоном в биологию. Он стал генетиком. На втором месте в списке профессий был политик, который уступал химику. Бесхитростность Николая сделала разрыв критическим…
Вся процедура пронеслась в голове Николая, пока он смотрел на проезжающего мимо него мальчика, а подняв взгляд на его дедушку, он вспомнил о собственном деде, который был капитаном.
Николай как-то полез к нему:
– Почему у тебя нет трубки и бороды?.. Какой ты капитан?
– Ну знаешь, Коля, у меня и попугая на плече нет. Сейчас десантники тоже не с мечами бегают, – парировал дед. – Давай я тебя лучше узлы научу вязать, может, пригодится.
– Зачем мне? Я химией занимаюсь. Нам велено формулы изучать, – сдерживал своё внутреннее любопытство Николай.
– Вот и я про то же. Давай покажу, как сложные молекулы в булинь сворачиваются. Есть целый раздел математики про узлы, – не отставал дед.
– Да ну тебя. Где узлы и где математика? – отмахнулся Николай, скрыв свой интерес.
Дед вновь пропадал на полгода, а Николай усердно штудировал учебники, изучая митохондрии и лейкоциты.
«Я стану генетиком. Буду синтезировать справедливых и честных людей. Система – это здорово! Уже несколько лет я не слышал ни о каких авариях, всё предугадывается и предвосхищается. Но… со стороны я похож на муравья. Может ли муравей что-то сказать о своей жизни? У меня запротоколирован весь день. Я знаю, что произойдёт через год, через три, через пять! Это что, и есть жизнь?» – ужаснулся Николай и чуть не проехал мимо кафе «Старбакс» недалеко от Большого Москворецкого моста.
Хотя на поверхности скорость уменьшалась, поскольку район считался туристическим и всё было рассчитано на гостей столицы, Николай, сходя с эскалатора, сбился с шага и чуть не растянулся перед входом в кафе, где стояла табличка: «Открывайте дверь по старинке!»
Сканер, приводящий дверь в движение, беспомощно глядел Николаю в лицо своим белёсым глазом, как бы извиняясь перед ним за то, что придётся приложить физическую силу.
Николай с трудом распахнул входные двери и попал в трюм кафе. Дом, в котором оно располагалось, напоминал пятипалубный пароход. Но перепад давлений был, скорее, как на подводной лодке. Дверь жёстко, металлической ручкой в бок, втолкнула Николая внутрь, будто говоря: «Не надо стесняться».
Николай оглянулся и тихонько чертыхнулся:
– Давно аварий не было!
Вытяжная вентиляция на кухне кафе выбрасывала кофейные ароматы на улицу, создавая разряжение и забирая плотный, резиновый воздух снаружи. За бортом стоял безветренный июльский вечер. В горле города першило от пыли, поднятой автомобилями и перемешанной с выхлопами. Но посетители не замечали этого – в кафе воздух охлаждался и лицемерно обдувал их, создавая иллюзию комфорта.
Они на самом деле вообще мало что замечали. Основная жизнь циркулировала в виртуале, и она была гораздо плотнее московского воздуха.
Картина, которая предстала перед Николаем, напомнила ему конвейер, а посетители – заготовки, которые в процессе обсуждения планов, заключения контрактов и поедания пищи обрабатывались и превращались в необходимые обществу вещи.
«Я тоже заготовка, но конвейер важнее любви» – отмахнувшись от чего-то, подытожил Николай, стряхнул наваждение и вошёл в зал. Девушка, судя по пустой тарелке, проходившая финишную обработку, смерила Николая взглядом, и не обнаружив ничего особо выдающегося, вновь вернулась к своей виртуальной подруге, сидящей на виртуальном стадионе в новом платье, меняющем цвет от хлопка рук.
«Ну и ладно, мне всё равно» – отвернулся Николай. Он хотя и был почти метр девяносто, но выглядел рыхло и не давал повода для иллюзий.
Отвернувшись, он напугался, выпав в большое помещение – при помощи огромного зеркала зал резко расширился, и там Николай обнаружил себя, круглолицего брюнета с печально-улыбчивыми глазами. Его массивность маскировала собственный возраст, ему давали от двадцати до тридцати лет. На самом деле он только что закончил химфак МГУ, и ему исполнилось двадцать три.
Взгляд скользнул вниз, обнаружив мешковатые джинсы – последний раз в магазине не оказалось его размера, и Николай, понимая, что не скоро соберётся туда вновь, купил брюки на два размера больше.
– Такие невероятно большие брюки, наверно, носят боги?
– Скоро все будут такими богами. В нашем здании открыли «Макдоналдс», – опустила Николая с Олимпа продавщица.
Геометрия пространства кафе и расположение столов напоминали о конвейере: пришёл, поел, иди дальше. Роботы-официанты моментально приберут рабочее место, подготавливая станок к новой заготовке – к новому посетителю.
«Квадратные столы, квадратная посуда, квадратные проходы, квадратная одежда, квадратная жизнь – всё технологично», – думал Николай, проходя через зал. Делая очередной шаг, он почувствовал угрозу – один из светящихся квадратов в полу, которые обозначали траекторию движения роботов-официантов, был тёмным. Видимо, перегорела лампа. Николай дёрнулся и аккуратно перешагнул потенциальную опасность.
Уже в конце зала он обнаружил своего друга – физика Вениамина, спрятавшегося в тёмном закутке. Тот создал целую армию каких-то существ из салфеток и разворачивал между ними военную баталию.
Николай с размаху сел в кресло, как будто весил не более семидесяти килограммов. Кресло выпустило воздух и успокоилось, смирившись со своей судьбой. Николай хлопнул приятеля по ладони и продекламировал:
– Все знаки Бога налицо, скрутила жизнь бензол в кольцо.
– Привет! Спасибо, что не забываешь! – улыбнулся Вениамин, уронив под стол уродца, напоминающего лягушку с треугольной головой.
Пока Вениамин выныривал из-под стола, Николай начал делиться впечатлениями:
– Привет! Никак не сделают замедлитель эскалатора напротив входа, уже несколько раз писали об этом на форуме. Я чуть не упал, когда сходил с дорожки. А ещё мне сейчас вместо кафе представился производственный цех и станки…
– Ага. Мужики в робах и женщины в халатах. Так было раньше. Теперь в цехах чистота, только убаюкивающий шум подшипников в приводах робота, выдающий присутствие жизни, точнее говоря, не-жизни, а ещё точнее – нежити, – пытался пошутить Вениамин. – Что-нибудь ещё из моего помнишь?
– Идёт на вечный бой иммунитет, из антител несёт с собой кастет, – процитировал Николай.
– Это из раннего. Я давно не пишу так грубо. Сейчас бы написал так: лабает джаз на ДНК иммунитет, с мелодией не справился квартет… Ну ладно, хватит псевдопоэзии. Как дела? – спросил Вениамин, дружески взяв Николая за запястье.
Хотя он и был худощавым, но его руки обладали необычайной силой. В институте побеждал в армрестлинге. Такой же высокий, как и Николай, голубоглазый шатен. Края губ немного поджаты в ироничной улыбке.
– В общем норм, но не могу избавиться от ощущения, что не принадлежу себе. Были случаи, когда я смотрел на свою руку, держащую стакан или ложку, и мне казалось, что реальная рука в это время висит вдоль тела или лежит на колене. А то, что в воздухе передо мной, – это что-то чужое, на что я могу влиять только незначительно, и оно изучает меня. Я смотрю на свою руку, а она смотрит на меня. Ощущение жуткое. А вдруг она вцепится мне в горло?.. И сны! Мне приснилось, что я клетка в каком-то гигантском организме и у меня со всех сторон другие клетки – справа и слева, снизу и сверху, и я пытаюсь выглянуть из-за них, и на какое-то мгновенье у меня это получается. И то, что я вижу, сковывает меня экзистенциальным ужасом – во всех направлениях, сколько взгляда хватает, такие же клетки. Я начинаю задыхаться! Наверно, это клаустрофобия, – подытожил Николай, опустив одного из салфеточных чудищ в нагрудный карман, и подёргал его, изображая страх.
– Да нет, друг мой. То, чем ты занимаешься, – химия и биология, – это социализация физики. Физика изучает индивидуальное. Когда объектов больше, чем два, она подымает лапки кверху и говорит, что это не её. В отличие от этого биология и химия изучают статистический аспект в природе, изучают социализацию индивидуального. Могу поспорить, что на втором месте в контрольном списке, когда ты в школе проходил генеральный тест, был политик, – прищурил глаза Вениамин.
– Откуда ты знаешь? – удивился Николай.
– Откуда? Из Бермуда, – срифмовал Вениамин. – Как ни странно, но это близкие области: химия и политика. Политик всегда в кольце – неважно, друзей или врагов, но всегда в кольце. В моём генеральном тесте на втором месте был поэт. Поэзия, подобно физике, изучает уникальное в природе, а потом обобщает его и передаёт на вооружение политикам, – Вениамин вдруг замолчал, видимо, задумавшись о чём-то.
«Не знаю, кто я? Но именно химия преследует меня не только наяву, но и во сне. Может, я изменяюсь? Может, во мне что-то запускается новое прямо сейчас?»– подумал Николай и заметил неосторожный взгляд рыженькой девушки, сидящей за соседним столиком слева. Он только сейчас обратил внимание на её яркое чёрно-жёлтое платье. В её глазах скользнул огонёк, и тень улыбки пробежала по губам. Она пригубила капучино, надела очки и вновь углубилась в экран. На очках появилась текстура монитора – они ретранслировали изображение. В следующий момент сквозь него проявились глаза – девушка тоже подсматривала за Николаем, меняя яркость в линзах. И вдруг они забликовали, распавшись на тысячи пикселей – какой-то сбой произошёл в программе гаджета. Девушка засуетилась, пытаясь выйти из неловкого положения.
– Коля, Коля, – дёргал Вениамин Николая за руку. – Я тут задумался. Я, хоть и изучаю что-то индивидуальное, а всё равно, как твоя клетка в организме, нахожусь внутри, – послышался вновь приятный баритон Вениамина.
– А в твоём списке основных профессий певца не было? Тебе бы в оперетту, – решил пошутить Николай, демонстративно схватив ложку, словно микрофон, и изображая певца.
– Не было. Был киллер. Будешь мешать мыслить – ликвидирую. Я тут подумал о том, что коллективное неминуемо собирается во что-то индивидуальное, становится целым. Что такое группа клеток? Это симбиоз. Они помогают друг другу кормиться, выживать. Группа всегда экономичнее, чем каждый по отдельности. И теперь – главная мысль о переходе количества в качество. Когда количество участников в коллективе превышает определённое число, он становится из просто набора чем-то целым. Очень интересно: когда мозг стал мыслящим?.. И сколько должно собраться вместе людей, чтобы превратиться во что-то большее, чем просто социум?..
– Но в мозге слона больше клеток, чем у нас, а он неразумен! – сразил Николай.
– Умница! Но дело в том, что важно не количество самих клеток, а количество связей между ними. Представь: даже если бы клеток было всего сто, то связей между ними можно выстроить столько же, сколько звёзд на небе. И этим мозг человека отличается от слоновьего: у него связей гораздо больше. Возвращаясь к социуму, можно сказать, что он станет разумным, когда каждый человек будет включён в максимальное количество связей, или, иначе говоря, социальных структур, – парировал Вениамин.
Скрытый динамик под столом произнёс:
– Сделайте заказ, пожалуйста.
Одновременно с этим появилась дублирующая надпись на столе. Столешница была большим монитором, надписи высвечивались для каждого посетителя индивидуально. Электронный, но приятный голос продолжил:
– Для выбора используйте джойстик, встроенный в торец стола, меню будет отображаться на экране слева.
– Может, по капле? – спросил Вениамин, прищурившись.
– Ты что? Если узнают, что нам ещё нет двадцати пяти, то дисквалификация неминуема. Это на три года назад. И снова корячиться лаборантом… – лицо Николая передёрнуло от возможного исхода.
– Я с собой принёс. Никто не узнает. Добавим прямо в кофе, – соблазнял физик.
– Нет. Опять ходить в зелёном халате… Это ужасно, – не сдавался Николай.
Он вновь заметил улыбку, скользнувшую по веснушчатому лицу рыженькой девушки. Её, видимо, насмешила гримаса, возникшая на лице Николая, – оно стало зеленоватым от испуга, в тон представленному халату.
Николай смутился и попытался тоже улыбнуться. Но получилось так, будто он передразнил девушку. Она снова надела очки и ушла в виртуальный мир.
Николай вытащил салфеточное чудище из кармана, достал из смартфона многоцветную ручку и пририсовал ему очки, а потом выкрасил тело в чёрно-жёлтый цвет.
Вениамин продолжал:
– Как знаешь. Я заказываю гречку с бифштексом и капучино. Здесь вкусная гречневая каша. Так вот, я продолжу. Жизнь людей – это симбиоз и паразитизм. Кто-то впрямую паразитирует на другом, кто-то занимается плагиатом. Если представить, что общество людей подобно обществу клеток, то можно прийти к нехитрой мысли: когда количество социальных структур превысит некое число, наш социум и вся Земля станут мыслящими! Представь скоординированную мысль, бегущую по тысячам или миллионам человек, очищенную от субъективности и доведённую до гениальности. Уф! – выдохнул Вениамин, сам удивившись своей тираде.
– Слушай, слушай! – перебил Николай. – А что такое стволовые клетки в твоей метафоре? Они же могут приобрести любую специализацию и податься хоть в политики, хоть в музыканты…
– А это те, кто может себе позволить каплю виски и выйти из своих пределов, – усмехнулся Вениамин и продолжил: – У нас в классе был мальчишка, тест которого привёл в замешательство комиссию: у него на несколько специализаций баллы были примерно одинаковы. Он мог стать кем угодно. И тут есть ещё одна важная мысль! Все клетки делятся на две существенно разные половины. Первая – из твоего сна, где куда ни глянь, в окружении любой клетки или человека находятся другие, и так, кажется, бесконечно. И вторая половина – пограничные клетки или, опять же, люди-пограничники, которые взаимодействуют с внешней средой, в которой что-то постоянно меняется, и в этом есть какая-то стволовость, они подстраиваются под эти изменения, – рассказывал, увлекаясь, Вениамин.
– Да… А у меня ничего не происходит… – снова перебил Николай.
Но не успел он договорить, как резкий металлический звон резанул по ушам.
Николай инстинктивно пригнулся и опасливо посмотрел в сторону. Там ребёнок лет шести выронил стальной игрушечный танк, который ударился о ножку стола. Николай перевёл взгляд вправо на рыженькую девушку – она снова скользнула по нему улыбкой и отвернулась. Он тоже смирил своё любопытство и всмотрелся в меню.
– А я закажу салат с протеинами и морс. Пытаюсь похудеть, начал каждое утро плавать. У нас дома ванна с противотоком, – нервно проговорил Николай.
Вдруг мужчина средних лет, сидевший позади Николая, зашёлся сильным кашлем и долго не мог остановиться. Николай брезгливо оглянулся.
– На дворе июль, вот бедолага… Замечаешь, что вирусы стали прилипчивее?.. Наша кожа только покроется защитным слоем, как мы давай стирать его разными шампунями. Горло тоже оголяем полосканиями. Это как раньше между странами была нейтральная территория, где можно было скомпенсировать политические неразберихи. Земля дорогая, нейтральную территорию разделили, теперь пограничники стоят лицом к лицу, так и вирус соприкасается с оголённой поверхностью кожи, – пошутил Николай.
– Шутки шутками, а ты сечёшь в корень. Границ между государствами и правда осталось немного. Прав был Джордж Оруэлл – сожрали большие страны своих мелких соседей. А если говорить про стволовые клетки, то они подобны шпионам: адаптируются под любые внешние условия, – продолжил шутку Вениамин.
– Кстати, моя специализация в аспирантуре – зрение. Представляешь, Веня, рецепторы в зрачках, которые поглощают свет и переправляют эту информацию в головной мозг, обнаружили в простейших, которые гораздо древнее человека. И те поглощают свет не для познания окружающего мира, а примитивно, – для того чтобы кушать. Новый симбиоз сменил специализацию фермента.
В этот момент подкатил робот-официант и привёз заказ.
– А не стволовые, специализированные клетки, которые случайно по воле судьбы оказываются на границе, чаще всего погибают, – задумчиво выдавил Вениамин.
Пока он произносил слово «погибают», воздух сгустился и непонятная дрожь прошла по полу. Что бы это могло быть? – у Николая не было ни единого предположения. Метро в этом месте Москвы очень глубоко, да и сейчас поезда бесшумно движутся на пневмоподушке.
Состояние тревоги усилилось. Николай огляделся, пытаясь найти её источник. «Это уже не игрушки» – вздрогнул он. На улице всё ещё было светло, и прохожие шли не торопясь. Вдруг резкий толчок подбросил посетителей кафе в воздух. Плита пола начала проваливаться вниз, вырывая арматуру, сшивающую здание.
Пятипалубный пароход получил мощную бортовую пробоину. Оголилась часть подвала, и было видно, как земля в нём проваливалась всё глубже и глубже. Скрежет кромсал пространство и рвал его. Николай вместе со стулом приземлился и начал скатываться под уклон, но в этот момент чья-то рука выхватила его со стула и остановила. Мимо, накренившись, с невыразимой надменностью в фотодатчиках просквозил робот-официант. Небьющаяся посуда билась с глухим звоном, и её осколки безнадёжно скатывались вниз. Этот звон, как набат, извещал о том, что привычный мир рушился.
Светящиеся квадраты исказились и начали искрить, замкнувшись в своём непонимании происходящего. Николай резко посмотрел вверх и увидел обескураженное лицо Вениамина, который держал его за руку. Стул с лязгом укатился.
Резкий визг заставил Николая перевести взгляд вправо, и он увидел, как чёрно-рыжее пятно движется под уклон плиты. Пыль стояла столбом. Девушка скатывалась на спине и руками пыталась ухватиться за что-нибудь. Когда она должна была уже свалиться с плиты в чёрную, непонятной глубины яму, зев, раскрытый зданием, её рука нащупала арматуру и ухватилась за неё. Но одновременно с этим колонна, подпирающая балкон, где был расположен второй уровень торгового зала, обрушилась, сотрясая плиту, на которой они втроём находились. Девушка не удержалась, скатилась дальше и повисла на руках. Вениамин что-то кричал Николаю. Тот наконец сосредоточился и расслышал:
– Найди верёвку, а я скачусь к девушке. Вытащишь нас по очереди. Я пошёл.
Вениамин, присев, на ногах скатился вниз. Сумел в конце задержаться, ухватившись одной рукой за арматуру. Николай, как зачарованный, смотрел на это действо. Вениамин схватил второй рукой девушку за шиворот и крикнул Николаю:
– Быстрее!
Николай пришёл в себя и дёрнулся к барной стойке. Подбежав, он визгливо закричал:
– Есть кто?
Администратор вылез откуда-то снизу.
– Есть что-то типа верёвки?! Может, штора? – навис Николай.
– Есть электрический удлинитель, но он короткий. Можно нарастить его барным стулом.
– А что произошло? – спросил, озираясь, Николай, пока тот искал удлинитель.
– Сам ничего не понимаю. Может, теракт, – промямлил администратор, скукожившись: в этот момент на пол упал кусок штукатурки и поднял облако пыли.
Несколько посетителей прижались к витражному стеклу, боясь оторваться и ожидая, что ещё произойдёт. Их путь к выходу тоже был отрезан провалом в полу. Они потихоньку вдоль окна семенили вбок, в сторону бара. За окном был всё тот же жаркий июльский вечер. Фасадная стена удержалась, но люди за окном уже начали стягиваться к зданию – видимо, скрежет разнёсся по улице. Снаружи вряд ли что-то было возможно разглядеть – пыль серебрилась на солнце, не позволяя заглянуть дальше двух метров.
Николай подскочил к краю провала. Вениамин, скрючившись, держался одной рукой за куски арматуры, а другой страховал девушку. Николай накинул кабель на перекладину между ножками и завязал на два узла свободный конец.
– Ловите! – крикнул он и, ухватив стул за спинку, бросил вниз второй конец кабеля.
– Наташа, перехватывайтесь! – крикнул Вениамин, перекрикивая девушку. Он уже успел выяснить её имя.
Она, не прекращая визжать, перехватила кабель и, вцепившись в него двумя руками, потянула на себя. Вениамин подталкивал её сбоку. Николай что было силы потянул стул вверх, через какое-то время подхватил кабель и вытащил девушку на горизонтальный участок. На счастье, она оказалась лёгкой.
– Лови! – крикнул Николай другу и вновь схватился за спинку стула.
Девушка вцепилась в ту же спинку и помогала тащить. Веня ловко перехватил кабель и, встав на ноги, потихоньку начал подтягиваться кверху. Когда он дошёл до середины, Наташа вдруг громко закричала, указывая на место, где кабель был привязан к перемычке стула. Узел начал развязываться, и свободный конец становился всё короче. Николай быстро потянул стул вверх, чтобы перехватить кабель. Он схватил левой рукой перемычку стула и уже занёс руку над кабелем, как тот соскользнул с перекладины.
Вениамин потерял равновесие и начал падать спиною вниз. Наташа и девушки, стоящие сбоку, завизжали. По пути Вениамин зацепился брючным ремнём за арматуру – это задержало его на доли секунды. Со звоном отлетела пряжка ремня.
Через секунду он пропал в темноте подземелья.
Николай оцепенел со стулом в руках, переведя взгляд от зияющей бездны, поглотившей его друга, на перекладину, где недавно был завязан узел провода. Наташа быстрее пришла в себя и потащила стул в сторону, пытаясь вывести Николая из транса. Наконец тот разжал руки и выпустил стул.
«Давай я лучше узлы научу тебя вязать, может, пригодится», – эхом звучало в голове Николая.
Входная дверь распахнулась, и в кафе вбежали пожарные, за ними вкатился робот-спасатель. Они быстро перебросили лестницу через провал в полу и помогли перейти заблокированным посетителям. Наташа закричала им, что вниз упал человек. Закрепившись на пластиковом армированном тросе, робот начал съезжать вниз. Но Николай не видел этого, он стоял и смотрел на перекладину стула. Тогда Наташа взяла Николая за руку и вывела его на раскалённую улицу.
– Я оказался на границе, я специализированная клетка, это я должен был погибнуть, – бредил Николай.
Людей около «Старбакса» было уже множество, полицейские оцепили полукругом фасад здания и не пускали их ко входу. Чужое горе влекло людей, и на лицах читалось: «Как хорошо, что меня там не оказалось».
Когда они уже вышли из человеческого кольца, к Наталье метнулся человек в штатском и начал задавать уточняющие вопросы о происшествии. Наталья дала ему визитку сотрудника Аэрофлота, попросив не задерживать их и сославшись на тяжёлое состояние Николая.
– Хорошо. Мы просмотрели камеры видеонаблюдения, и к вам нет вопросов. Тут многое ясно. Непонятны только причины. Если вы нам понадобитесь, мы вас известим, – отпустил их подошедший.
Начали подходить какие-то люди, что-то спрашивать, но Наташа сумела отмахнуться и от них, привела Николая в ближайшее кафе, усадила за столик и попыталась разговорить. Но Николай всё говорил про какой-то булинь. Тогда она откинулась на спинку кресла и разрыдалась. Напряжение последнего часа начало отпускать её.
Николай очнулся, вынырнув из прострации, и смог членораздельно произнести:
– Бензольное кольцо порвалось! Назад возврата нет! Я должен научиться вязать булинь. Я должен стать моряком. Я всегда хотел им стать. У нас в стране это невозможно. Мне не дадут. Я должен перебраться за границу. Я поеду на Чёрное море и как-нибудь уплыву из этой страны. Я ненавижу химию. Японцы вроде научились перепрограммировать клетки человека. Теперь они могут делать из клеток кожи любые клетки, например, клетки печени. И я тоже смогу перепрограммироваться.
– Конечно, конечно, у тебя всё получится, – сквозь слёзы говорила Наташа.
– Но я один! И против меня вся система. Это бесполезно. Она всё равно меня обнаружит. Мне кто-то должен помочь. Из друзей кто-то вряд ли. Они все внутренние клетки. Лаборатория, обед, сон, лаборатория. Мне страшно… – продолжил бредить Николай. – Может, ты поедешь со мной? – прервал себя Николай, обратив внимание на девушку.
– Ты о чём? Я не понимаю тебя.
– Я про то, что я решил изменить приговор генерального теста и стать моряком, но для этого мне нужно сбежать из этой страны, а один я это вряд ли смогу, мне нужен кто-то, кто поможет! – зачитал свой вердикт Николай.
– Не знаю. Очень неожиданно… Хотя я тоже что-нибудь бы поменяла. Меня угнетает эта чёткость линий. Можно попробовать. Тебя всё равно оставлять нельзя… Я туда и сразу обратно, – задумчиво закончила Наташа.
Николай, никак не отреагировав на последнее замечание, снял часы, распылил визуальметр в воздухе и направил на него луч проектора из часов. Через секунду объёмное изображение было сформировано. Николай активировал поисковик: «Трагедия в Старбаксе», – и на визуальметре появился новостной канал. Изображение было не очень качественным: то ли жидкость просрочена, то ли модель часов уже устарела. Но голос был чётким:
– Сегодня часть здания на улице Балчуг в результате трагического случая ушла под землю. Это произошло в результате подмыва фундамента подземным притоком Москвы-реки. В результате трагедии погиб мужчина, Нечаев Вениамин Степанович. При падении он ударился головой о бетонный обломок. Другой участник трагедии, Коротков Николай Исаакович, проявил мужество и спас девушку, вытащив её из каменной ловушки. Специальная комиссия занимается расследованием халатности, допущенной коммунальной службой. Принято экстренное решение провести экспертизу всех зданий, под которыми протекают эта и другие подземные реки.
Николай выключил трансляцию и замер.
– Вот, Веня, а я говорил, что ничего не происходит… Да, блин, теракт… Всю эту сложнейшую, напичканную электроникой систему государства нарушил какой-то маленький подземный приток Москвы-реки.
– А ты стал героем!
– Это не я. Это Вениамин герой! Это он тебя спас!
– Нет! Это ты спас! А то, что произошло с узлом, – это несчастный случай.
Николай завязал салфетку узлом и сильно дёрнул за края, порвав её.
– Предлагаю поездом добраться до Новороссийска, а там… как карта ляжет. В поезде легче затеряться. У меня в Новороссийске прадед служил. Это город-герой. Всегда хотел там побывать, но всё времени не хватало. Теперь его много, торопиться некуда, – обнулился Николай.
– Системе, Коля, без разницы, самолёт или город, хоть вся земля. Нас обнаружат везде. Поездом так поездом, я никогда не ездила на поезде.
Николай вдруг вскрикнул:
– Мама! Как же я про неё забыл! Как ей всё это рассказать?.. Хотя, наверно, она будет довольна, – Николай вскочил и заходил кругами. – Она была против специализации человека с раннего возраста. Мама говорит, что люди со своими тестами против Бога идут, будущее навязывают. Бог – это свобода, при кажущихся ограничениях. Но эти ограничения нужны, чтобы человек свои рамки видел, свои возможности. Без них – как в пустом пространстве, как в чистом поле – нет привязок к местности. В лесу гораздо проще ориентироваться. Здесь муравейник, там сломанная берёза.
– Коля, при чём тут Бог?.. Она же тебя может потерять. Подумай об этом.
– Я позвоню ей по пути домой.
* * *
Николай с Наташей договорились, что встречаются через три часа на Казанском вокзале, и пошли на выход из кафе. Но не успел Николай открыть дверь, как телефон тревожно зазвонил.
– Мама, – сказал Николай и в испуге остановился.
Она опередила его. Как оказалось, ей рассказали о случившемся коллеги. Выслушав сына, она подытожила:
– Я приеду на вокзал, там закончим разговор.
Николай по пути в свою съёмную квартирку на улице Косыгина позвонил в лабораторию химфака МГУ, где он работал старшим научным сотрудником, и взял отпуск за свой счёт. Квартира, где он жил, была неказистой, зато находилась близко к университету. Сборы не заняли много времени – тёплая июльская погода и презрение к одежде сделали своё дело. Это презрение, как и презрение ко всему мирскому, выработалось у Николая под воздействием мамы. Некоторые друзья называли это леностью.
Николай вызвал геликоптер-такси, решил напоследок посмотреть на Москву сверху – метро, как бы его ни модернизировали, оставалось метро.
Поднявшись над Москвой и обозрев её сверху, он подумал о том, что человек – странное существо: чем шире его возможности, тем в более узкие, специализированные рамки он себя загоняет. И поднимается он наверх, только чтобы удивиться, и тут же спускается обратно в свою (а может быть, чужую) жизнь. «Но в жизнь Вениамина уже окунуться не получится!» – резануло Николая. Он осознавал, что многие гримасы, жесты, ухмылки Вениамина и особенно поговорки навсегда останутся с ним и будут вечно напоминать о друге.
Приземлившись на крыше Казанского вокзала, геликоптер улетел на следующий заказ, а Николай отправился в высотную кофейню рядом, откуда можно было посмотреть с высоты птичьего полёта на площадь трёх вокзалов и подождать маму и Наталью.
Девушка появилась через десять минут. Николай впервые присмотрелся к ней – это была стройная, высокая шатенка.
«Настоящая стюардесса! А откуда я это знаю?» – удивился себе Николай, широко раскрыв глаза.
Он с необычным для себя чувством наблюдал за идущей девушкой. События в «Старбаксе» как будто бы открыли какие-то узловые шлюзы в его чувствах. Схемы, протоколы, графики ожили. Раньше он не позволял себе так откровенно рассматривать женщин. Наташа ответила печальной улыбкой и села рядом.
– Мама! – вырвалось у Николая.
К столу быстро подбежала женщина лет пятидесяти – в старомодном платье, небольшого роста, что выглядело диссонансом по отношению к Николаю.
– Сынок!
Николай подскочил. Они обнялись. Николай представил Наташу и маму друг другу и рассказал в подробностях о происшествии.
– Объясни мне: что ты собрался делать?.. Ну каким моряком? Ты же ничего, кроме книг и своих химреактивов, не видел в жизни. Ты же химию любишь? Я очень удивилась, когда узнала, что возле тебя девушка! – забрасывала мама Николая вопросами.
– Мама, это было раньше. А в последнее время что-то произошло. Причём это готовилось где-то внутри. Как будто сегодняшнее событие, подобно лавине, снесло какие-то заслоны. Вениамин – тот любил физику беззаветно. А кто такой я?.. Я не знаю. Я должен это узнать, а здесь мне не дадут. Я хочу научиться вязать узлы, – перебивал сам себя Николай.
– Коля, это твоя жизнь, – вцепилась мать в руку Николая. – Я понимаю тебя. И отпускаю. Будь осторожен. Наташа, он спас вас, а вы спасите его. Я отпускаю его только потому, что вы рядом с ним. Я знаю, что вы не сможете его бросить. Он совсем ребёнок, – разрыдалась она.
– Я изменился, – ответил юноша.
– Чтобы измениться, нужны годы, нужны навыки, – как будто сама себе сказала мама.
Наташа взяла руку женщины:
– Я буду рядом. Пока это возможно.
* * *
Через два часа Николай и Наташа ехали на скоростном поезде в Новороссийск. Точнее, не ехали, а плыли. Поезд использовал вместо воздушной подушки сверхпроводящий состав, благодаря чему он не испытывал трения с дорогой. Этот состав выталкивал поезд вверх, и казалось, что тот парит над землёй.
Николай впервые отправился так далеко на поезде и пытался проанализировать свои ощущения от железнодорожного приключения. Ему казалось, будто то, что описывала мама, было как-то по-другому. Поля, леса, овраги, реки были теми же, мимо которых проезжали на электропоездах пятьдесят лет назад, но их восприятие изменилось. Подобно скорочтению, где улавливается только общий смысл, скорость около пятисот километров в час не позволяла разглядеть детали, а в городах, встречающихся по пути, которые в прежнее время вносили существенный вклад в оценку путешествия, поезд теперь не останавливался. Он проезжал их в глубоком тоннеле, что занимало всего пару минут. На тёмные окна в это время транслировали кадры с последними успехами РЖД.
Весь путь до Новороссийска занимал около трёх часов. Купе вагона блистало новизной, обшивка из стекла и пластика была мягкой на ощупь и создавала ощущение комфорта и безопасности. Николай взял пульт и выбрал режим «альпийский луг», после чего тонкие ароматы эдельвейса и мака затопили купе. Уже несколько лет темы тактильных ощущений и запахов активно заполоняли рекламу. Везде предлагали что-то такое на ощупь с ароматом чего-то, начиная от одежды и заканчивая шариковой ручкой.
– Наташ, а ты чего улыбалась тогда, в «Старбаксе»? – спросил Николай, достав из-под стола пришедший по пневмопроводу ланч и откинувшись на спинку кресла-трансформера, которое тут же «подстроилось» под форму спины.
– Гримасы мне твои понравились, у тебя все эмоции на лице. Такие лица не врут. В отличие от многих, – что-то вспомнила Наталья и продолжила: – Все говорят: тебе это нужно, тебе то нужно. А сами понимают, что это может быть не так. Но боятся даже себе в этом признаться. Всё должно быть в порядке. Беспорядка боятся как огня. У меня ведь та же проблема. Генеральный тест показал, что я должна быть стюардессой. Да, я люблю путешествовать, но, может, из меня геолог бы получился. А в самолёте мы мира не видим… А изменить что-либо я уже не могу. Всевышний тест… Отпуск мне дали легко, когда узнали, что произошло, на целых две недели, чтоб нервы успокоила – стюардесса должна быть уравновешена, – подытожила Наталья.
– А ты красивая и эмоциональная… – вдруг сказал Николай, и, испугавшись сам себя, начал быстро жевать, чтобы заполнить неловкую паузу.
Еда, пришедшая по пневмопроводу, напоминала космическую пищу: она была в виде желе, в баллонах и пакетах.
– Знаешь, Наташ, скоро зубы пропадут как атавизмы, раньше они были нужны, чтобы вгрызаться в жизнь, а теперь система жуёт всё за тебя, – пошутил Николай и достал пакет с орехами. – И ещё, к слову, про тест. Вот чего я не понимаю: зародыш живого существа состоит из стволовых клеток, и потом генетическая программа начинает формировать из них различные органы – сердце, печень, лёгкие. Человек тоже должен быть в детстве готов к любому будущему, тогда появляется всезнающий тест и решает кому куда. Но ведь тест определяет специализацию на основании данных датчиков. Наверно, генетическая программа тоже не цацкается со стволовыми клетками. Какой-то замкнутый круг.
– Он будет замкнутым, пока нет Бога. Бабушка говорила, что Бог – это иррациональность. И поэтому правила не могут быть всеобщими. Не забывай, что в двадцать три года нас ждёт следующий тест, где определят вторую половину, где тебе определят жену, а мне мужа. Хотя раньше родители тоже решали вопрос замужества, и я читала, что многие браки были счастливы, и это происходило тоже через Бога… Но… Я боюсь даже представить, как это будет, – заключила она и вытянула ноги в «вечных» джинсах.
– Да, мы через месяц собирались с Вениамином проходить этот тест. Месяц, какой-то месяц. Я думал, он будет у меня шафером на свадьбе. Все знаки Бога налицо, скрутила жизнь бензол в кольцо, – с болью выдавил Николай и замолчал уже надолго.
Он думал о системе и внесистемности. О том, что мы на самом деле замечаем только внесистемности, и только из них состоит жизнь, но они часто бывают болезненными… Похороны дедушки в прошлом году… Николай не поехал на них, у него были экзамены. Система тогда в очередной раз победила. И теперь Николай вместе со всей системой на полной скорости влетел в точку сингулярности смерти Вениамина…
– Ваши билеты! – резкий, как звук тормозов, голос контролёра из дверной щели заставил дёрнуться Николая.
– Пожалуйста… – Наталья включила смартфон и протянула его мужчине лет сорока, всклокоченные, на манер Эйнштейна, волосы которого мешали тому посмотреть на экран, где высвечивался билет.
Контролёр всей пятернёй забросил густую охапку волос назад и неприятно посмотрел на Николая. Тот послушно протянул свой телефон.
– И что? – странно посмотрев, спросил служащий.
– Что – «что»? – не менее странно переспросил Николай.
– У вас здесь указано, что вы брат и сестра. А по документам вы такие же брат и сестра, как я ваш дедушка. Вы же прекрасно знаете, что разнополым пассажирам нельзя ездить в одном купе, вы могли бы сесть в сидячем вагоне, – скрипуче и очень жёстко пригвоздил контролёр. – Придётся вызвать службу охраны.
– Я хотел сделать приятное девушке, у нас сегодня случилось страшное происшествие! Я могу выйти в коридор и там стоять, – извинялся Николай.
Он крайне непривычно для себя сжульничал на вокзале, где кассир, не проверив, поверил ему на слово.
– Хорошо, – так же неожиданно согласился служащий.
Николай надел кроссовки и вышел из купе. Для Натальи всё произошло так быстро, что она только в недоумении проводила взглядом обоих вышедших мужчин: с нежностью – Николая и с ненавистью – контролёра.
Николай подумал, что надо начинать привыкать к трудностям, и встал в коридоре, решив провести там оставшиеся до Новороссийска два часа. Спустя какое-то время Наталья вынесла ему десерт и виновато пожала запястье. Юноша, погружённый перед этим в свои «песочные» думы, отряхнулся и просветлел:
– Спрашивается, после трёх уровней контроля на вокзале зачем ещё контролёр? Какая бы совершенная система ни была, человек ей не доверяет, – незнакомая, но приятная улыбка скользнула по губам Николая.
Наташа спустя минуту вернулась в купе, чтобы не раздражать контролёра.
«И ничего не произошло. Солнце светит. Поезд движется. Я жив. А ведь всё могло только что закончиться…» – Напряжение схлынуло конвульсией и перешло в умиротворение.
Николай положил руку на окно, пошевелил пальцами, убедившись в том, что они слушаются его, и сквозь пальцы увидел, как лучи солнца волнами отражаются от поля, мимо которого пролетал поезд. Разобрать, что там росло, было невозможно. И это было не нужно, волны света захлестнули Николая, и казалось, что проникли до самой глубины.
Из запястья, которого коснулась Наталья, шло тепло, оно сплеталось со светом и вибрировало по всему телу. Миллиарды клеток в его руке чувствовали то же самое, они были заодно с Николаем.
Два часа пронеслись как одно мгновение.
* * *
Новороссийск преобразился из крупного портового города времён молодости дедушки в город цветов и виноделия. Если в прошлом грузы доставлялись контейнеровозами, то теперь пневмопроводы, проложенные для этих целей под морем, были быстрее и удобнее. Некоторые из кораблей переделали в музеи двадцатого века. Остались туристические корабли и суда специального назначения, в том числе военные. Но город продолжал жить.
Теперь в окрестностях города выращивали цветы, которые вытеснили с рынка России некогда известные голландские розы. Всезнающий тест подбирал теперь в Новороссийск флористов.
Николай и Наташа сняли две соседние комнаты в недорогом отеле. На стойке регистрации они не показали того, что даже знакомы. Комнатки были малюсенькие – кровать при помощи пульта выдвигалась из пола. Если бы она находилась в комнате постоянно, то передвижение от входной двери к окну было бы затруднительно.
На следующее утро, во время завтрака, Николай как будто случайно подсел к Наташе и сообщил, что он попытается устроиться на любое судно, а там как Бог даст.
Николай отправился в порт и поднялся на борт пассажирского катера.
– Ваше направление? – был первый вопрос.
Опасения подтвердились: система знала всё и шансов попасть на корабль с навыками смешивания реактивов не было. Он попытался поговорить со шкиперами, чтобы они взяли его на борт тайно, но система работала и здесь – все боялись лишиться баллов и понизиться на несколько профессиональных уровней ниже.
– Неужели ничего не придумать? – пытал Николай матроса в одном из прибрежных кафе. Николай угостил того обедом, и матрос, расчувствовавшись, поделился:
– Попробуй спросить капитана про нелегальные розы, которые мы возим в Сочи. Может, шантаж поможет.
Николай рискнул и спросил. Кулак шкипера моментально прижал его к входной двери:
– Не знаю, какой добрый человек проболтался, но ты – не розы.
Уходя с судна, Николай вспомнил последнюю встречу с Вениамином, его предложение выпить, вспомнил свой отказ и зелёный халат, который должен был последовать за согласием. Будь на месте капитана Вениамин, он придумал бы что-нибудь.
Наташа все эти дни, пока Николай бродил по порту в поисках решения, купалась, загорала и гуляла в парке цветов. Посетителей там днём, во время жары, было немного. Она впервые видела такое великолепие – здесь были собраны все известные сорта роз. Весь парк гудел так, словно где-то рядом был аэропорт и шёл на посадку самолёт. Пчёлы, не покладая крыльев, заботились о цветах. Вечерами Наташа и Николай уславливались о встрече в кафе, где разыгрывали давно не видевших друг друга и случайно встретившихся друзей. После перепалки с контролёром они решили не привлекать внимания и стали аккуратнее в поведении.
Им даже нравилась подобная конспирация – Николай подсовывал под дверью записку с адресом очередного кафе.
«Привет, Наташ!» – «Коля, это ты?! Сколько лет, сколько зим!» – было ежевечерним паролем на встрече друзей. Нечаянные взгляды, лёгкие касания рук, оговорки и, конечно, интрига – всё это добавляло внутреннего трепета в их отношения. Наташа, привыкшая в самолётах к множественному вниманию мужчин, неожиданно для себя сосредоточилась на Николае. Ей, очевидно, нравилось проявлять небольшую, допустимую в этой ситуации заботу о нём.