Читать онлайн Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар бесплатно

Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар
Рис.0 Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар

Александр Исаакович Гельман

Рис.1 Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар

Фото на обложке: © Роман Васильев

Фото на авантитуле из архива автора

Рис.2 Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар

© А. И. Гельман, 2023

© Р. С. Васильев, оформление обложки, 2023

© Издательство Ивана Лимбаха, 2023

Детство и смерть

Я не ученый и не изучал специально эту тему – детство и смерть. Но много думал об этом. У меня было множество вопросов к самому себе, и я до сих пор не на все эти вопросы ответил. Но все же кое в чем я, надеюсь, разобрался.

До войны я видел только одну смерть, одного мертвого человека. Потом за одну зиму я увидел десятки, сотни мертвых людей, в том числе мою маму, моего брата, мою бабушку, мою тетю, ее мужа и их сына, моего дядю и его жену и их сына… Смерть не просто присутствовала в моем детстве – смерть гуляла по моему детству как полная хозяйка и делала с моей душой всё, что ей было угодно, я даже толком не знаю и никогда не узнаю, что она с ней сделала.

Когда человек рождается, он до какого-то времени, первые годы, не знает ничего о смерти, смерти для него просто нет. Но наступает день первой встречи со смертью, когда ребенок видит первого в своей жизни мертвого человека. Я, например, первого мертвого человека увидел в не полных семь лет, осенью 1940 года. Умер наш сосед, пожилой мужчина, всем известный и уважаемый всеми железнодорожный кассир. Он был русский человек, но свободно изъяснялся и на молдавском, и на еврейском, то есть на всех языках обитателей Дондюшан. Так называлась и называется до сих пор небольшая станция на севере Бессарабии, откуда я родом. А Бессарабия – это та часть Румынии, которая в том же сороковом году, но только на три месяца раньше, чем умер наш сосед, была присоединена к СССР в соответствии с секретным соглашением, подписанным Риббентропом и Молотовым. В Дондюшанах в ту пору уже стоял полк Красной армии, чей оркестр, между прочим, играл на похоронах.

Это были незабываемые похороны. День выдался солнечный, яркий. Покойник лежал в большом просторном гробу посередине двора. Проводить его в последний путь пришло все местечко, все нации. Я со страхом смотрел на мертвое лицо человека, которого еще три дня назад видел живым и веселым. В моих ушах еще звучал его голос, а мои глаза видели плотно сомкнутые уста, навсегда закрытый рот.

Я тогда еще не умел выражать свои сложные чувства словами, но, вспоминая сейчас тот день, я бы так сформулировал впечатление от первой встречи со смертью: я ощутил, я почувствовал, что ни между чем на свете нет такой глубокой, такой резкой разницы, такой пропасти, как между живым и мертвым человеком. Я почувствовал тогда эту страшную разницу – и ужаснулся. Разве мог я тогда предположить, что через год, даже меньше, мои глаза научатся смотреть на мертвые лица почти так же спокойно, как на живые?

Смена власти в Дондюшанах произошла ночью: легли спать с русскими, советскими – проснулись с немцами. Да еще с румынами, потому что одновременно вернулась и прежняя румынская власть. Комендантов было два, но последнее слово по всем вопросам было, конечно, за немцем. Поэтому, когда немецкий комендант приказал собрать всех евреев, румынский комендант тут же приказ исполнил. Когда все были собраны, – а надо сказать, ни один еврей не спрятался, не удрал, – нас выстроили в колонну по четыре человека, посчитали, дали одну подводу для старых и больных, на которую удалось посадить и нашу бабу Цюпу, едва державшуюся на ногах, и повели, погнали неизвестно куда. В пути выяснилось, что ведут нас в еврейское гетто куда-то на Украину.

Я не знаю, сколько дней или, может быть, недель длилось это скорбное путешествие. Помню, однако, что были не только остановки на ночь, но и привалы на три-четыре дня и больше. После войны я никогда не пытался получить какую-либо дополнительную информацию об этом «путешествии», никогда не уточнял маршрут, по которому нас вели, или другие детали. Даже отца, пока он был жив, не расспрашивал. Я не хочу об этом времени знать больше, чем я знаю, меня не интересуют новые подробности, с меня достаточно тех, которые сами собой запечатлелись в моей памяти.

Мы шли, шли, останавливались, и снова нас поднимали и гнали дальше, пока мы не оказались в городе Бершадь Винницкой области. Помню, что уже начались заморозки: первые ночи мы провели на ледяном полу в каком-то загаженном помещении с высокими потолками – возможно, это была бывшая синагога. Начиналась самая холодная, самая мерзкая, самая жуткая зима моей жизни – зима 1941/42 года, зима, после которой из четырнадцати человек нашей родни в живых осталось двое. Включая меня.

Начались другие похороны, другая смерть. Первым умер Вэлвалэ, Володя. Он родился перед самым началом войны, мама кормила его грудью. На третьем или четвертом переходе у нее кончилось молоко, мальчик умер. Он умер в пути, мама донесла его мертвое тельце до очередного привала, который пришелся еще на правый (румынский) берег Днестра. Помню, отец не мог найти лопату, потом нашел лопату без ручки, начал копать, и в это время кто-то прибежал и сообщил, что только что скончалась женщина, мать наших знакомых. Было решено похоронить их вместе. Могилу выкопали неглубокую, недалеко от берега, сначала опустили женщину – в чем была, а сверху ей на грудь положили завернутого в какую-то тряпку моего братишку. И засыпали. И пошли дальше. А через несколько дней на очередном привале, в городе, который назывался, если не ошибаюсь, Ямполь, уже на Украине, мы оставили лежать на земле умирающую, но еще живую бабушку Цюпу. Она лежала неподвижно, беззвучно. С открытыми глазами. Ни остаться с ней, ни нести ее на руках (подводы уже не было) не разрешали. Охранники предложили два варианта: оставить лежать или пристрелить. Мама вытерла платочком грязь с морщинистого лица бабушки Цюпы, поцеловала ее, и мы ушли…

В Бершади гетто занимало половину города. Наша семья и еще две семьи из Буковины попали в какой-то полуподвал, располагались мы частью на цементном полу, частью на наскоро сколоченных нарах. По мере вымирания одних другие, пока живые, перебирались с пола на нары. Об отоплении даже речи не было, согревались собственным дыханием да соприкосновениями завернутых в тряпье, немытых, голодных, завшивевших тел. А морозы в ту первую зиму войны были такие, что даже толстые кирпичные стены промерзали насквозь.

Одной из первых в этом полуподвале умерла моя мама. Ей было тогда ровно в два раза меньше, чем мне сейчас, – тридцать один год. Я лежал на нарах рядом с ее мертвым телом, плечом к плечу, целую неделю. Я спал рядом, я что-то ел рядом с трупом матери. Пять дней. Или четыре дня. Или шесть дней. Как она лежала рядом со мной живая, так она продолжала лежать мертвая. Первую ночь она была еще теплая, я ее трогал. Потом она стала холодной, я перестал ее трогать. Пока не приехали и не убрали, но уже не только ее, а еще нескольких человек, успевших умереть за эту неделю в нашем полуподвале. Они убирали трупы иногда раз в неделю, иногда два раза в неделю – это зависело не от количества трупов, а неизвестно от чего.

Никого из моих близких не убили – они сами поумирали. От голода, от холода, от жуткой обстановки, от душевной боли, от безнадежности. От всего вместе.

К весне во многих помещениях стало просторно…

А со мной было всё в порядке. Я все эти годы там, в гетто, непрерывно во что-то играл, особенно много и усердно, с вдохновением играл в войну. Я все время жил в своем воображении, а не в этой жуткой реальности. Моя голова непрерывно рождала воображаемые события, ситуации, я участвовал в крупных сражениях, причем в качестве очень большого начальника, генерала всех генералов. Даже эта жуть не могла погасить, уничтожить мое кипучее воображение. Я до сих пор не знаю, о чем это свидетельствует – о чем-то хорошем или о чем-то ужасном. Я боюсь об этом думать – похоже, я был не совсем нормальным, и эта непрерывная игра, непрерывное состояние возбужденного воображения и были, вероятно, моим сумасшествием. Я сошел с ума в восемь лет.

Наш полуподвал находился посередине – между рекой и шоссе. «Штаб фронта» я оборудовал в виде землянки возле реки, а в разведку отправлялся к шоссе: там всегда что-то двигалось военное – автоколонны с немецкими или румынскими солдатами, артиллерия, танки. Сначала все шло на восток, потом – на запад. Это были настоящие немецкие части, но под моим личным командованием. Я включал в свои игры реальные военные силы, которые двигались по шоссе, я их поворачивал в нужную мне сторону, они безоговорочно выполняли любые мои команды. В моей войне могло быть все что угодно: например, украинские партизаны могли биться под началом немецких офицеров против румынских жандармов. Я бывал по очереди то немецким, то русским, то румынским генералом, а когда по шоссе прошла итальянская часть, тут же сделался итальянским генералом. Про реальную войну я мало что знал и знать не хотел – меня интересовала и увлекала лишь моя воображаемая война. Жизнь довоенная и жизнь в гетто были настолько две разные, две чужие, чуждые друг другу жизни, что они не могли обе поместиться в моей душе. Поэтому, попав в гетто, я свою довоенную жизнь как-то враз забыл, она выпала из моей памяти – и, казалось, навсегда. Мне ни разу даже не снилась довоенная жизнь. Единственное, что из той жизни перешло в эту, – игра, дух игры. Я увлеченно, непрерывно играл. Оказалось, что для этого совсем не обязательно бегать, прыгать и орать, как это бывало в Дондюшанах. Я научился играть молчком, про себя.

Я испытываю сложные чувства, вспоминая сегодня мои игры в Бершади. Хотя понимаю, что именно они меня спасли. И если я сегодня более или менее нормальный человек, во всяком случае не совсем, не полностью, не до конца сумасшедший, то это только благодаря тому, что тогда, в гетто, я непрерывно, как заведенный, как безумец, играл, играл – все три года непрерывно играл, и потом играл еще долго после возвращения, после войны…

Психика человека очень пластична, податлива, и поэтому человек может приспособиться к любой ситуации и превратиться во что угодно, в кого угодно. Страшно подумать, во что может превратиться человек, причем запросто. Нужны особые меры предосторожности, учитывая эту кошмарную эластичность психики.

Возвращался я из гетто не как-нибудь, а на боевом советском танке. Этот танк одним из первых ворвался в Бершадь. Вдруг он остановился, свалилась гусеница. Толпа изможденных людей мгновенно обступила машину. Из башни высунулся моложавый небритый танкист, заулыбался. «Ну что, жиды, живы?» – громко, простодушно спросил он и спрыгнул вниз посмотреть, что случилось. На него не обиделись – его тискали, обнимали, жали руки, а он смеялся. Часа два он провозился с ремонтом, я помогал. Он взял меня с собой.

Мы двигались вместе с фронтом. Я не помню, какой это был фронт, кажется, 2-й Украинский, которым, если не ошибаюсь, командовал маршал Конев. А маршалом Коневым командовал я… Когда мы переехали Днестр, танкист, поискав на карте Дондюшаны, огорченно покрутил головой – оказалось, они лежали в стороне от его боевого маршрута. «Не получается довезти тебя до места», – сказал он, и я уже собрался спуститься на землю, как он вдруг махнул отчаянно рукой, нырнул вниз и, сделав на бешеной скорости крюк километров на тридцать, высадил меня на окраине родного местечка.

Я вернулся в Дондюшаны вооруженный до зубов. Я привез два пистолета – русский и немецкий, кинжальный нож, штук двадцать пулеметных патронов, две ручные гранаты. Я не узнал мою милую родину, с трудом нашел наш дом, который теперь показался мне крошечным, игрушечным. Меня окликнула соседская девочка Клава Руссу – она была так рада, а я ни разу ее за эти годы не вспомнил, забыл, что она есть на свете.

Мне было одиннадцать лет, я не умел ни читать, ни писать.

Взрослые, которые развязали ту войну, взрослые, которые сегодня развязывают бесчисленные так называемые малые войны, никогда не думают о детях. У них у самих имеются какие-то пусть абсурдные, идиотские, но цели. По крайней мере, им кажется, что они понимают, во имя чего они посылают людей убивать или сами убивают. Они помнят какое-то прошлое, им мерещится какое-то будущее.

Но у детей во время войн все это отсутствует. Детям даже казаться ничего не может. Я, например, совершенно не понимал, кто с кем и зачем воюет. Я не имел понятия о том, что такое фашизм, социализм, кто прав или не прав – Сталин или Гитлер. Я даже не могу толком сейчас вспомнить, знал ли я эти имена. По-видимому, знал, но это не имело для меня никакого значения. Я совершенно отчетливо помню, что, находясь в гетто, я никакой другой жизни, кроме той, что там была, не знал, не помнил и не ждал. Я был уверен, что так будет всегда, вечно. Не надо забывать, что по сравнению с довоенной жизнью, во всяком случае моей дондюшанской довоенной жизнью, война была необыкновенно зрелищной, интересной, многоплановой: шли танки, машины, шли войска – сначала туда, потом обратно. Все вокруг шумело, гудело, грохотало. Достать гранату или пистолет не составляло никакого труда.

Мы были детьми – нам нужно было что-то интересное, опасное, чтоб дух захватывало. Если разобраться, война для детей – это все равно что война для умалишенных. Они точно так же ничего не понимают: льется кровь, а они усмехаются, рушатся дома, гибнут величайшие ценности, а они в восторге – здорово как! Я еще не понимал, что такое смерть, а уже видел десятки, сотни мертвых тел, фактически я три года жил в морге. Я скажу страшную вещь: если вы, взрослые, решите начать войну, поубивайте сначала всех детей. Потому что дети, которые останутся живыми после войны, будут сумасшедшими, они будут уродами. Потому что невозможно остаться, сохраниться нормальным человеком, если в то время, когда ты еще не понимал, что такое смерть, Библию, Тору в руках не держал, ты ел, чесался, сморкался рядом с телом мертвой матери, а чтобы выйти пописать за домом, должен был переступить через несколько трупов людей, которых ты день назад или час назад еще знал живыми.

В нормальных, мирных условиях дети осознают неизбежность смерти постепенно, медленно, в течение ряда лет. Инстинктивно они стремятся пройти этот важнейший, опаснейший рубеж, это испытание как можно более осторожно. Душа ребенка осторожно, трепетно нащупывает путь достойного смирения со своей смертной судьбой.

Как писатель, проживший всю жизнь в СССР, я хорошо знаю, что такое политическая цензура, с которой по мере сил боролся многие годы. Но существует и другая цензура – биологическая, когда сам организм – мускулы, мозг, нейроны, сама кровь препятствуют тому, чтобы человек узнал всю правду о себе. С этой цензурой надо бороться очень осторожно. Возможно, поэтому я и остерегаюсь разобраться до конца во всем, что произошло со мной тогда, в гетто. Я боюсь отмены биологической цензуры. Не исключено, что она скрывает от нас то, что непереносимо, что может убить.

1997

Стихотворения

«Утром Всевышний заходит на склад…»

  • Утром Всевышний заходит на склад,
  • где лежат штабелями
  • миллионы срезанных крыльев.
  • Интересно, эти крылья,
  • которыми уже никто не машет,
  • на какую Его наводят мысль?
  • Зачем Он приходит сюда каждое утро?
  • Интересно, если бы я оказался
  • в этом вселенском крылохранилище,
  • удалось бы отыскать мои крылышки,
  • которые Он срезал 25.10.1933?
  • В ту ночь я упал в огород
  • моего отца Исаака Давидовича
  • на севере Бессарабии,
  • где моя мама, выбежав утречком
  • нарвать лучку и укропа,
  • нашла меня под яблоней,
  • завернутого в горнюю пеленку.

Без

  • Без мамы,
  • без детства,
  • без тишины,
  • без свободы,
  • с полным набором без
  • врезался в чудовищный лес
  • жизни.
  • И вот уже прошел его насквозь,
  • стою с расстегнутой грудью —
  • без…

«Ты можешь из меня сделать поэта, Господи…»

  • Ты можешь из меня сделать поэта, Господи,
  • только Ты и можешь,
  • поэтому Тебя и прошу —
  • окажи милость.
  • Складывать стихи на старости лет
  • для моей бедной растерянной души
  • большая отрада:
  • по строчкам стихотворений,
  • как по тихой безлюдной лестнице,
  • душа поднимется, я спущусь
  • куда положено.

Деконструкция

  • Я иду домой.
  • Ясная мысль. Ясное предложение.
  • Я иду?
  • Я? Иду?
  • Домой?
  • Но кто это я? Это он или это она?
  • Это он или это я?
  • Это просто слово «я» или в самом деле я, человек?
  • А что значит иду?
  • Быстро, медленно, на твердых ногах,
  • на обеих ногах, на одной ноге с костылями?
  • Охотно, неохотно?
  • Туда, где меня ждут, туда, где меня убьют?
  • Куда я иду?
  • А где мой дом, раз я иду домой?
  • Номер в гостинице, ставший мне домом три дня назад?
  • Дом моего детства в Дондюшанах?
  • Казарма Львовского военного училища имени Щорса?
  • Нары в еврейском гетто, в Бершади,
  • с которых не поднялись двенадцать
  • из четырнадцати членов нашей семьи?
  • Это был их последний дом.
  • Сколько вопросов!
  • Сколько неясного, темного!
  • Но все идут, шагают, спешат, летят,
  • чего только не делают в отсутствие ясности.
  • Ясности в жизни очень мало,
  • ясность подменяется привычками, надеждами,
  •                                                             глупостью,
  • у неясности много маскхалатов.
  • Достаточно, чтобы было хотя бы чуть-чуть ясно,
  • в самой малой степени,
  • и нам уже кажется, что все ясно.
  • Нам некогда ждать полного прояснения!
  • Даже то, что жизнь короткая,
  • многим не до конца ясно.
  • Видно, а мы не видим,
  • слышно, а мы не слышим,
  • понятно, а мы не понимаем.
  • Потому что наша задача – не ясность,
  • наша задача – не правда,
  • наша задача – не справедливость,
  • наша задача – быть счастливыми,
  • как угодно, где угодно, с кем угодно —
  • быть счастливыми…
  • Наша задача – быть!

Евреи

1

  • Раз мы есть,
  • несмотря на… на… на… на…
  • значит, кто-то об этом позаботился,
  • раз мы не забыли самих себя,
  • значит, кому-то это важно,
  • раз мы вернулись туда,
  • откуда были изгнаны тысячи лет назад —
  • значит, кто-то не уставал нас там ждать,
  • раз нас ненавидят сегодня,
  • как ненавидели во времена Авраама,
  • значит, кому-то выгодно, чтобы ничего не менялось.
  • Возможно, нас уже давно не существует,
  • но мы настолько незаменимы на этом свете,
  • что нас все время выдумывают.
  • Существованье наше —
  • самое убедительное доказательство
  • существованья Всевышнего.

2

  • Пророки предупреждали:
  • еврей должны быть готов
  • в любую погоду
  • перемещаться откуда угодно куда угодно,
  • всегда оставаясь при этом
  • на том же месте в списке Всевышнего.

3

  • Вы нас выделяете, а говорите, мы выделяемся,
  • вы так настойчиво нас отмежевывали,
  • отчеркивали, не смешивали с собой —
  • в конце концов мы решили:
  • это Господь выделил нас среди прочих.
  • Сколько раз мы хотели стать вам родными,
  • неизменно получая отказ.
  • Теперь уже поздно:
  • тысячелетия выточили нашу судьбу,
  • мы – не народ, мы – камень.

«Кости, помнившие, как их ломали…»

  • Кости, помнившие, как их ломали,
  • гневались, матерились,
  • обзывали меня, страшно вспомнить,
  • какими словами:
  • «Предатель! Ничтожество!»
  • Как объяснишь костям,
  • что я должен был,
  • вынужден был
  • или молчать – или не жить.
  • Кости, помнившие, как их ломали,
  • никогда не поймут,
  • никогда не простят.

«Когда душа маленького мальчика…»

  • Когда душа маленького мальчика,
  • которого сожгли в Освенциме,
  • решила не вернуться на небо,
  • погибнуть с ним,
  • Бог, узнав, жутко расстроился —
  • первый раз со дня творения
  • Божья душа отказалась от вечности.
  • Опечаленный, Он удалился в свои чертоги —
  • несколько дней никто не смел
  • приблизиться к нему.
  • «Что он там делает?» —
  • спросил молоденький ангелочек
  • у ангела-старика.
  • «Наверное, молится».
  • Бог молиться? Кому?
  • Самому себе?

«День угасает медленно, покорно…»

  • День угасает медленно, покорно,
  • чтобы скрыть его последние трепыхания,
  • ночь опускается на землю.
  • За черным занавесом ночи,
  • в окружении таксистов и проституток,
  • испускает дух отработавший день.
  • Ангелы вынимают из него душу,
  • Всевышнему отправляют на суд,
  • а тело на спецкладбище везут,
  • там с первого дня творенья
  • покоится умершее время

Душа в душе

  • Душа еврея в моей душе
  • неумолима, неукротима,
  • она не спит никогда —
  • поэтому я могу спать каждую ночь,
  • она не верит никому,
  • поэтому мне позволено
  • забываться, обманываться,
  • она не боится смерти,
  • поэтому меня угнетает
  • предстоящее исчезновение.
  • Верующая душа еврея
  • в безбожной душе атеиста —
  • Господи, только Ты мог
  • создать подобное!

Четыре голоса вечной памяти

В начале II века до нашей эры еврейское государство оказалось под властью одного из самых жестоких, безжалостных правителей в истории человечества, имя которого, как имя Гитлера, евреи должны помнить вечно. Это был царь Антиох IV Эпифан.

В 168 год до н. э. он издал указ, согласно которому были запрещены соблюдения субботы, обряд обрезания, изучение Торы. Фактически каждому еврею было запрещено быть евреем. Всеми фибрами своей зловещей, черной души Антиох Эпифан ненавидел еврейскую духовную самобытность…

Монолог Антиоха IV Эпифана

  • Кто наказал мои глаза —
  • почему я должен видеть мерзкую улыбочку иудея?
  • Их надо бить по зубам, чтобы губы опухали
  • и не могли складываться в улыбки,
  • окровавленный рот не улыбается.
  • Я уничтожу их веру внутри их души.
  • Не они должны возвещать миру о едином Боге, не они!
  • Им никто эту роль не поручал,
  • они сами себя выбрали,
  • нарекли себя «народом Всевышнего»,
  • главным народом мира сего,
  • возомнили себя сидящими у Его ног, лицом к лицу.
  • Он повернется к ним задницей, их Всевышний.
  • В самых страшных снах никому не снилось,
  • что я сделаю с этим народом,
  • они будут пить собственную кровь:
  • мать будет пить кровь сына,
  • муж – кровь жены,
  • сестра – кровь брата.
  • Я их буду содержать в таком голоде,
  • что они сожрут всех свиней вселенной,
  • но даже свинину я им буду давать только по субботам.
  • Я убью всех мальчиков, которым они сделают
  •                                                           обрезание.
  • Он повернется к ним задницей, их Всевышний.
  • Они забудут слова своей речи, своего языка,
  • будут лаять друг на друга, как собаки.
  • Свои священные свитки будут сжигать
  • собственными руками в собственном храме
  • и плясать на радости вокруг костра.
  • На своих горбах принесут наших богов в свой храм —
  • будут нести осторожно, бережно, чтобы не споткнуться,
  • не уронить священные образы.
  • Самые смелые из них
  • будут вздрагивать от звука моего имени,
  • самые гордые – станут слугами наших слуг,
  • самые набожные будут молиться моему слону,
  • как ангелу,
  • самые красивые их женщины
  • будут вытворять с нашими необрезанными предметами
  • невиданные чудеса.
  • Он повернется к ним задницей, их Всевышний.
  • И тогда их священники запоют псалмы ненависти.
  • Им просто ничего не останется,
  • как возненавидеть Того, кого они любят сильнее себя.
  • Мои уши станут свидетелями вопля отречения
  • самого верующего народа от самого
  •                                    божественного Бога!

Во все города и села Израиля Антиох направил отборные по жестокости отряды, которые заставляли евреев принимать язычество, поклоняться идолам. И многие евреи отступались от своей веры.

В народной памяти сохранилось предание о еврейской матери и семи ее сыновьях, которых лично Антиох принуждал принять новую веру, но все семеро предпочли смерть отступничеству. Они были зверски зарублены на глазах у матери.

Монолог матери, потерявшей сыновей

  • Господи, вот я стою перед Тобой —
  • уже без моих мальчиков, налегке.
  • Семеро моих сыновей, как Ты того пожелал,
  • один за другим, на глазах у всего Израиля
  • сложили головы с Твоим именем на устах.
  • Спасибо Тебе, Господи, что Ты помог им выдержать
  • назначенное Тобой испытание.
  • Кажется, я догадываюсь о замысле Твоем —
  • оставить грядущим поколениям
  • достойный пример мужества.
  • Спасибо тебе, Всеблагой,
  • что выбор Твой пал на нашу семью.
  • Меньшенький так хотел жить.
  • Жуткий страх сверкал в его глазах, он боялся
  •                                                     смерти больше,
  • чем Тебя, Господи,
  • прости ему, когда душа его предстанет перед Тобой.
  • Он прижался к моему животу,
  • будто хотел обратно втиснуться туда.
  • Шестеро старших ушли из жизни, как настоящие
  • герои – ни у одного не задрожала ни одна жилочка,
  • а младшенького убила я, Всеблагой.
  • Если бы Ты видел,
  • как он не хотел расставаться с жизнью,
  • если бы я не сказала: «Сын мой…»
  • и не развела вот так руками,
  • он смирился бы перед Антиохом,
  • отрекся бы от субботы,
  • поклонился бы идолам,
  • откусил бы обгорелое свиное ухо,
  • которое ему совал в рот начальник язычников —
  • он был готов ради жизни на все.
  • Я его остановила,
  • в моих глазах он прочитал Твой приговор.
  • Он был целиком в моей власти,
  • он подчинился мне,
  • как сухой листочек подчиняется ветру,
  • как я подчиняюсь Тебе, Господи.
  • Те шестеро пошли на смерть, как на свадьбу,
  • даже если бы я их удерживала,
  • они бы не изменили решение,
  • а этого я убила.
  • Держи его душу возле себя, Всевышний,
  • пусть он найдет в этом утешение,
  • ему его жизнь была дороже Тебя, но не дороже меня,
  • я была между вами.
  • Господи, смилуйся над Израилем,
  • не заставляй больше матерей совершать подобное.

В 167 году жители небольшого селения МОДИИН, неподалеку от Иерусалима, доведенные до отчаяния, все как один ушли в горы. Так началось еврейское сопротивление. Вскоре состоялось одно из самых крупных сражений в военной истории Израиля. Еврейские отряды возглавлял Иегуда Макковей.

Монолог Иегуды Макковея

  • Братья, воины Израиля.
  • Мужья и женихи самых прекрасных женщин в мире.
  • Через несколько часов нам предстоит
  • тяжелая мужская работа —
  • уничтожать врагов нашей веры,
  • коварных, озверелых, не считающих нас людьми,
  • многократно превосходящих нас
  • количеством и вооружением:
  • на каждого из нас их приходится больше,
  • чем у каждого из нас имеется ног и рук.
  • Они пойдут на нас, как слон на козу.
  • Но мы не козы, мы евреи,
  • нас всегда было и всегда будет меньше,
  • чем наших врагов.
  • Это наша судьба – побеждать не числом, а умом,
  • побеждать мощью нашей любви к Всеблагому.
  • В стане врага уже ожидают нашего поражения
  • купцы, торгующие рабами.
  • Мы им обещаны задешево – продавать будут оптом,
  • по сто, по двести человек в одни руки.
  • Наше поражение с ликованием встретят
  • не только язычники,
  • но и тысячи наших бывших единоверцев,
  • изменивших Завету,
  • избравших своим ремеслом предательство.
  • Неужели мы утешим подлое отступничество?
  • Неужели возрадуем предавших Всевышнего?
  • Все они ждут нашего поражения,
  • чтобы убедить себя, что Всеблагой – наша выдумка,
  • что мы – свихнутый, сошедший с ума народ,
  • народ-выродок, уничтожить который под корень —
  •                                    великое благо.
  • Братья!
  • Любовь не бывает общей – каждый любит
  • в отдельности, только я знаю, как я люблю Господа,
  • только ты знаешь, как ты любишь Господа,
  • в душе нет свидетелей,
  • свидетелем станет наша победа или наше поражение.
  • Завтра утром может наступить конец Израилю,
  • единственному народу, верующему в единого Бога.
  • Как мы не можем не дышать,
  • так мы не можем не победить завтра,
  • как мы не можем не думать о наших семьях,
  • так мы не можем не победить завтра,
  • как мы не можем не мечтать о времени,
  • когда Иерусалим будет свободен,
  • когда в Храме Соломона снова зазвучат наши
  • молитвы, так мы не можем не победить завтра.
  • Пусть наша победа накроет продажные души
  • черной волной тоски, которая сведет их со света,
  • пусть наша победа вознесется в утреннее небо,
  • как благодарственная песнь Всеблагому.
  • Берегите себя в бою.
  • Даже погибнуть каждый из нас имеет право
  • только после того, как уверится,
  • что мы побеждаем,
  • умереть раньше – все равно что сдаться в плен,
  • мертвый воин – предатель.
  • Братья, бойцы Израиля.
  • Не забудьте пописать перед боем,
  • чтобы ничего не сдерживало вашу ярость.
  • С Богом.

В сражении, которое состоялось в то утро и на следующий день, немногочисленная, но сильная духом и дисциплиной армия Иегуды Макковея нанесла войскам Антиоха сокрушительный удар. Бойцы Макковея освободили Иерусалимский храм.

Монолог свидетеля чуда

  • Посмотрите на меня, люди и коровы,
  • деревья и разбитые стены Иерусалима,
  • перед вами самый счастливый еврей на свете.
  • Всеблагой на моих глазах сотворил неслыханное:
  • только что это произошло – я еще не могу
  • опомниться, душа еще дрожит от радости и страха.
  • В Доме Соломона разлитый по лампадам Меноры
  • елей, которого не могло хватить даже на одну ночь,
  • горел непрерывно восемь суток.
  • Он не сгорал. Он начал сгорать, убавляться в лампадах
  • только час назад, когда принесли первый кувшин
  • с новым освященным маслом.
  • Эта жидкость, будто имела разум,
  • ждала восемь дней и ночей, пока не изготовят новую.
  • О, эти великие дни и ночи,
  • незабываемые восемь суток
  • после вызволения Храма их плена язычников!
  • Я был в том отряде,
  • который первый вошел в святилище:
  • увидев, что сотворили там варвары,
  • мы превратились в каменные столбики от ужаса.
  • Храм был разграблен, загажен,
  • сотни солдат в течение трех с половиной лет
  • испражнялись внутри и снаружи,
  • самое благоуханное место Израиля источало зловоние.
  • Сам Иегуда Макковей,
  • чье сердце казалось стальным, не выдержал —
  • опустился на колени среди развалин и заплакал:
  • крупные желтые слезы катились из глаз,
  • вся борода была мокрой.
  • Это он распорядился очистить святилище,
  • зажечь Менору.
  • Увы, мы нашли только один небольшой кувшинчик
  • с неоскверненным маслом,
  • Иегуда велел священникам
  • залить, сколько есть, зажечь,
  • а нам приказал к полуночи хоть под землей
  • отыскать еще кувшины с елеем.
  • Мы искали весь день,
  • молились и искали, искали и молились.
  • Но Бог не помог нам —
  • когда мы, понуро опустив головы,
  • вернулись с пустыми руками,
  • ожидая увидеть мрак черноты,
  • мы увидели чудо:
  • огни Меноры вовсю пылали,
  • а вокруг пели, плясали, веселились евреи.
  • «Смотрите, смотрите!» – кричали нам,
  • и мы заплакали от счастья.
  • Когда я раньше читал Тору – как море расступилось,
  • чтобы евреи могли уйти из египетского рабства,
  • я говорил себе: «Ой, это неправда —
  • как могут воды стоять стеной, образовать проход?»
  • Я боялся признаться, но в глубине души не верил.
  • «Ну как это может быть, – кричала душа, —
  •                                                    ну как, как?»
  • Теперь я знаю как – ты просто стоишь и смотришь,
  • а в это время происходит то, чего быть не может.
  • Быть не может, а происходит.
  • Не может быть, а есть.
  • О, Всевышний мой, Родненький, какая это радость —
  • доверять Тебе полностью,
  • не сомневаться, что Ты можешь творить невероятное!
  • Какой камень свалился с души моей.
  • Теперь совсем другое дело, совсем другая жизнь.
  • Я не верил – и уверовал,
  • я не мог себе представить,
  • а теперь буду всю жизнь об этом рассказывать.
  • О, Всеблагой, отныне
  • я буду твердить на каждом углу Иерусалима:
  • «Никогда не будет по-настоящему свободен тот,
  • кто не верит в способность Всевышнего являть чудеса».

«Люблю…»

  • Люблю
  • свободно реющим воображеньем
  • творить невероятный произвол,
  • приписывать друзьям, соседям
  • несвойственные им черты,
  • выдумывать конфликты, войны,
  • участвовать в эпических спектаклях
  • на планетарной сцене,
  • ставить людей
  • перед последним испытаньем,
  • после которого ты бог или козел.
  • В миру же
  • слыть законопослушным гражданином,
  • богобоязненным евреем,
  • мечтающим смиренно соблюдать
  • 613 заповедей Торы…

«Ах, какие у меня друзья…»

  • Ах, какие у меня друзья —
  • некоторые из моих друзей между собой враги,
  • а я и с теми, и с этими выпиваю,
  • плевал я на их разногласия.
  • У меня разногласия с Всевышним,
  • и то, если Он меня пригласит,
  • я с радостью выпью с Ним рюмашку-другую
  • и даже не попрошу
  • простить мне, как собутыльнику,
  • мои грехи.

О Нахмане из Браслава

  • Когда я умру, сказал раби Нахман,
  • в ту ночь
  • исцеляющий дождь пронесется над Уманью,
  • вы должны выйти на улицу,
  • постоять под дождем,
  • промокнуть до ниточки —
  • это благословение Всевышнего,
  • тем, кто поверил, что моими устами
  • не я, а Он обращался к вам.
  • Беременные еврейки, высунувшие свои животы
  • под небесные воды в ту ночь,
  • принесут Израилю великих цадиков
  • нового поколения.

Из сновидений старика

  • Небо опустилось на Москву:
  • Всевышний в сопровождении ангелов
  • гуляет по улицам Москвы,
  • рассматривает людей, дома,
  • с осторожностью спустились в метро,
  • осмотрели несколько станций, поднялись.
  • Постепенно все больше людей узнают их,
  • идут за ними, кто-то кричит:
  • «Их надо в Кремле поселить!»
  • Толпа привела священную свиту
  • к Спасским воротам —
  • ворота закрыты,
  • один из ангелов нажал звонок у калитки —
  • никто не отзывается.
  • А Красная площадь уже набита людьми,
  • Всевышнего приглашают на трибуну мавзолея:
  • «Скажите народу!»
  • Стоя у закрытых Спасских ворот,
  • Всевышний говорит негромко,
  • но слышат все:
  • «Пускай они там сидят взаперти,
  • а вас всех я забираю с собой».
  • Небо медленно начинает подниматься
  • вместе с ангелами, Всевышним
  • и теми москвичами,
  • которые оказались на Красной площади.
  • Все выше и выше вздымалось небо,
  • люди радовались, целовались, пели, танцевали.
  • А оставшийся в Москве народ,
  • узнав, какое чудо произошло,
  • прямо на улицах, в метро, где попало
  • опускались на колени, молились:
  • «Спустись опять, Господи,
  • забери нас всех, Господи!»
  • А один москвич сошел с ума от обиды,
  • бился головой об стенку ЦУМа —
  • сосед его звал на Красную площадь
  • с Богом встретиться, с ангелами,
  • а он, дурак, не поверил, отказался,
  • от телика не мог оторваться,
  • вшивый сериал смотрел.
  • Плакал, ревел на всю Москву
  • несчастный.

Еще два видения

  • Утром народ проснулся, смотрит —
  • на небе большими буквами написано:
  • «Люди, вы что, не видите —
  • хозяин сошел с ума!»
  • Комендант Поднебесной,
  • глянув, закричал:
  • «Небо не для того существует,
  • чтобы на нем писали всякие глупости!
  • Немедленно стереть!»
  • Сто двадцать самолетов с киргизами,
  • у каждого в руках большая тряпка —
  • взлетели в небо над Москвой —
  • три дня и три ночи
  • киргизы чистили, мыли, скоблили,
  • но стереть не могли.
  • Наоборот, буквы выросли, стали огромными,
  • во всю ширь неба было написано:
  • «Люди, вы что, не видите —
  • хозяин сошел с ума!!!»
  • Мало того, что все осталось, как было,
  • так еще два восклицательных знака
  • кто-то добавил.

«Побудьте другим человеком, побудьте…»

  • Побудьте другим человеком, побудьте,
  • не уклоняйтесь,
  • побудьте своим священником,
  • своим врагом,
  • любовником своей жены,
  • героем прочитанной книги,
  • президентом своей страны,
  • каждым, кто приснится, привидится,
  • кто вложет свой образ вам в голову.
  • Побудьте другим человеком,
  • не уклоняйтесь…
  • Нельзя же все время быть
  • только самим собой.

«Человечество озвереет…»

  • Человечество озвереет,
  • если люди перестанут притворяться,
  • поэтому мы так любим театр —
  • великую школу притворства…

Монолог Алексея Навального

  • Угадывать, чем занята моя голова, —
  • вот новая профессия в России,
  • до тысячи рабочих мест я преподнес отчизне —
  • неплохой подарок в пору экономического спада.
  • Они подслушивают каждый мой чих,
  • вплоть до интимных стонов в постели,
  • тысячами километров пленки
  • забит огромный склад.
  • Они постоянно нападают на мою улыбку,
  • она им не дает покоя – уж как они ее не обзывали —
  • давайте, братцы, давайте —
  • даю вам на растерзание
  • ненавистную вам «улыбку Навального».
  • Поскольку мне приходится
  • видеть вас на экране каждый день,
  • я не нуждаюсь в улыбке,
  • на моем лице нет у нее работы.
  • Вы ненавидите меня не за мои, а за свои уродства,
  • вы не в состоянии отомстить природе,
  • поэтому мстите мне,
  • будто я виноват в ее неудаче,
  • будто мне она много дала,
  • потому что вам недодала.
  • Что вам еще остается,
  • как не неистовствовать, не беситься?
  • О, беспощадные,
  • даже если вы меня одолеете,
  • на ваше место придут
  • похожие больше на меня, чем на вас.

2013

«Убийцы ставят памятники убитым…»

  • Убийцы ставят памятники убитым —
  • родственники возмущены,
  • кричат: мы запрещаем!
  • Убийцы неодобрительно
  • посмотрели на родственников:
  • да, мы убили ваших сыновей,
  • но мы же, как видите,
  • воздаем им должное,
  • возводим на могилах
  • мраморные надгробья —
  • благодаря нам память о них
  • будет жить значительно дольше,
  • чем сами они прожили на этом свете.
  • Благодаря нам!
  • Родственники опускают головы,
  • молчат.
  • Скажите спасибо!
  • И родственники убитых
  • говорят убийцам спасибо.

«Вот идет человек…»

  • Вот идет человек,
  • он ни разу в жизни не подумал о том,
  • о чем я думаю каждый день,
  • он всю жизнь всеми силами
  • стремился стать таким,
  • каким я пуще смерти боялся стать.
  • Господи, как Ты можешь
  • не мешать нам
  • до такой степени отличаться друг от друга,
  • что нам не жалко друг друга убивать?

«Глупые жаждут свободы для своей глупости…»

  • Глупые жаждут свободы для своей глупости
  • ничуть не меньше,
  • чем мудрецы для своей мудрости.
  • Если мудрость не позаботится
  • о безопасной свободе глупости,
  • восстание дураков
  • зальет мир кровью.

«Вот сижу себе тихо…»

  • Вот сижу себе тихо,
  • слегка поддавши,
  • ни о чем не думаю,
  • ничто меня не гложет,
  • в голове что-то круглое,
  • как ноль, как колесо,
  • которое никуда не катится,
  • хотя когда-то куда-то катилось.
  • Голова настолько пустая, порожняя,
  • что даже не возникает вопроса,
  • куда подевалось ее содержимое.
  • Голова без вопросов —
  • боже, какое это чудо,
  • какая радость, какое блаженство!
  • О, голова без вопросов,
  • ноги без дороги,
  • конец без начала…

«Я стараюсь не видеть…»

  • Я стараюсь не видеть
  • тех, кто меня не любит,
  • никогда не хожу в гости
  • к тем, кто меня не любит,
  • не хожу даже к тем, у кого могут случайно оказаться
  • те, кто меня не любит,
  • не интересуюсь, что говорят про меня
  • те, кто меня не любит,
  • не хочу знать, за что, почему, из-за чего
  • меня не любят,
  • до какой степени меня не любят
  • те, кто меня не любит.
  • Забываю о них, будто их нет, и никогда не было,
  • и никогда не будет на свете.
  • А было время, когда я обожал посмотреть в глаза
  • тем, кто меня не любит,
  • а было время, когда мне доставляло удовольствие
  • появиться там, где можно было встретить
  • тех, кто меня не любит,
  • а было время, когда меня интересовало,
  • насколько, до какой степени меня не любят
  • те, кто меня не любит,
  • а было время, когда я страстно хотел,
  • чтобы те, кто меня не любит,
  • еще больше, еще сильнее, еще ярче меня не любили.
  • Но прошло это время, улетело,
  • теперь стараюсь не знать, не слышать, не помнить
  • о тех, кто меня не любит,
  • теперь я не люблю, когда меня не любят.
  • О тогда!
  • О теперь…

«Шел я из гастронома…»

  • Шел я из гастронома,
  • накупил еды всякой разной, выбирал подешевле
  • и вот иду по Малой Бронной
  • совершенно счастливый.
  • Никогда я не был таким счастливым,
  • как в этот вечер
  • в мои восемьдесят два с половиной года,
  • никогда я не был так свободен,
  • никогда я не был так беспечен,
  • никогда мне не было настолько на все наплевать,
  • никогда я не был настолько никому не нужен,
  • никому ничего не должен,
  • в жену заново влюблен, как когда-то,
  • живем, как два голубка,
  • никогда до такой степени
  • совершенно не думал о завтрашнем дне,
  • никогда мои чувства, мои мысли
  • не были настолько чистыми, искренними —
  • ничего закулисного, спрятанного, тайного,
  • ни от кого ничего мне не надо,
  • от меня никому ничего не надо,
  • никогда я не испытывал такого блаженства,
  • такую сплошную радость!
  • Все во мне чувствует себя свободно:
  • моя лень, мое воображение, мои слова,
  • которые делают ну буквально все, что хотят,
  • вступают между собой в немыслимые отношения,
  • они меня сводят просто с ума,
  • так они бывают великолепны,
  • и тут нет никакого проявления моего таланта,
  • они сами, сами слова проявляют свой гений.
  • Но ты же скоро умрешь, скажете вы мне
  • в ответ на мои восторги.
  • Да, я умру:
  • свободы жизни не бывает без свободы смерти,
  • именно неминуемая смертушка,
  • которая заберет меня, когда ей вздумается,
  • дает мне в старости полную свободу дерзаний,
  • и жизнь, и смерть наконец равны —
  • как я не знаю, что будет со мной,
  • после встречи с ней,
  • так она не знает, что будет с ней
  • после встречи со мной,
  • ведь моя смерть жива, пока жив я,
  • они уважают друг друга – моя жизнь и моя смерть,
  • они подруги, они сестры!
  • С обеими в обнимку
  • я шел счастливый по Малой Бронной,
  • у театра Михоэлса толпа, премьера.
  • Пропуская небрежно
  • старичка с коляской, набитой овощами,
  • люди, конечно, не могли и подумать,
  • какое счастье накатило на меня в этот вечер,
  • как я целовался, никого не замечая,
  • одновременно с жизнью и смертью
  • всю дорогу
  • от гастронома до дома.

Татьяне Калецкой

1

  • Целуй меня, целуй,
  • на месте каждого поцелуя
  • вырастет розочка,
  • утром выйду на улицу, утыканный розами
  • в самых неожиданных местах,
  • мужики будут смотреть и радоваться,
  • будто ночью ты не только меня целовала,
  • но и каждого из них.

2

  • Если я с тобой не дай бог разведусь,
  • я на себе тут же сразу женюсь,
  • буду сидеть рядом с собой,
  • как сидят обычно с женой,
  • буду рассказывать мне о себе,
  • о том, как я счастлив в новой семье.

3

  • Какое чудесное времяпровождение —
  • считать волосы
  • на голове любимой
  • и знать, помнить всю жизнь,
  • сколько их насчитывается,
  • быть единственным на свете мужчиной,
  • кто не поленился это сделать.

«Теперь…»

  • Теперь,
  • когда я выпиваю пятьдесят грамм
  • раз в три месяца,
  • когда не осталось в живых почти никого
  • из моих собутыльников,
  • лежу – трезвый, скучный на своей кушетке,
  • вспоминаю – где, когда, с кем,
  • против кого, за что выпивали,
  • с какой радостью,
  • с каким вдохновением,
  • с каким остервенением!
  • Как нам нравилось это делать!
  • Как мы ненавидели цензуру, начальство!
  • Как мы обожали друг друга!
  • Фу, черт – отворачиваюсь к стенке,
  • чтоб от умиления не зарыдать, —
  • у меня в памяти
  • умершие помнят себя живыми.

Предназначение скуки

  • Вял мой мозг, вялостью дышит душа,
  • все неинтересно,
  • все уже было/перебыло,
  • ничего не задевает, не напрягает.
  • Но я знаю,
  • душа нуждается в томлении скукой,
  • в полной неподвижности любопытства,
  • в необратимой бессмысленности любых усилий,
  • и так опускаясь, опускаясь все ниже, ниже,
  • на самое дно ничтожности,
  • расположившись там, как дома,
  • скинув с себя все одежки,
  • голая душа
  • (вы можете себе представить свою душу голой?),
  • моя голая душа, усмехнувшись самой себе,
  • одухотворенная, полная вдохновенных сил,
  • неизвестно, непонятно откуда мгновенно взявшихся,
  • вдруг взлетает и начинает творить бог знает что —
  • в том числе вот это стихотворение,
  • которым – не знаю, как вы – автор вполне доволен.
  • О, великое предназначение скуки!

«Быть может…»

  • Быть может,
  • когда люди будут жить
  • лет двести,
  • они испытать успеют
  • некий первозданный опыт,
  • нечто такое, что приведет
  • к невероятным переменам
  • в предначертаниях судьбы.
  • Я ощущаю эту нехватку
  • непрерывной длительности жизни,
  • чтоб опознать умом и сердцем
  • недостающий узел смысла,
  • без которого мы топчемся в трясине
  • неполноты бытия.

«Хочу побаловать свое воображение…»

  • Хочу побаловать свое воображение
  • напоследок,
  • даю ему полную свободу —
  • пусть накуролесит,
  • напророчит бог знает что
  • напоследок,
  • в его невероятностях
  • слепки моих соприкосновений
  • с моей жизнью
  • напоследок.

«Ах, какие пышные похороны…»

  • Ах, какие пышные похороны
  • устрою я моей смерти,
  • в шикарный гроб положу ее,
  • Пинхас Гольдшмидт, главный раввин Москвы,
  • прочитает молитву,
  • проникновенные речи о моей близости с покойной
  • произнесут, один за другим, мужи именитые,
  • будет много венков, в том числе
  • «Моей смерти от меня».
  • Поминки продлятся всю ночь,
  • а утром
  • на моей любимой старой кушетке
  • в квартире на Малой Бронной
  • я тихо проснусь,
  • к зеркалу подойду
  • взглянуть, как выглядит человек,
  • похоронивший смерть.

«Обожаю, когда внешне ничего не меняется…»

  • Обожаю, когда внешне ничего не меняется,
  • чтобы стол не сдвигался, тем более – диван,
  • чтобы вещи носились до достойной изношенности;
  • никуда не переезжать, ничего не переставлять,
  • пусть лежит, как лежало,
  • стоит, как стояло,
  • пусть крутится, как крутилось,
  • пусть не крутится, как не крутилось,
  • никаких перемен, замри всё вокруг!
  • А в это время в душе происходит революция:
  • всё ломается, выворачивается наизнанку, рушится —
  • ты уже совершенно другой человек,
  • но об этом никто не догадывается:
  • походка та же, усмешка та же,
  • по-прежнему внимательно рассматриваешь дам,
  • по-прежнему всегда готов принять сто грамм —
  • моя любимая хитрость,
  • мой любимый обман.

Бассейн

(заявка на художественный фильм)

  • Привиделся мне глубокий
  • просторный бассейн
  • в середине середины мира.
  • Дно его едва покрыто водой,
  • люди в бассейне стояли
  • небольшими кучками,
  • по двое, по трое, по пятеро,
  • и в каждой кучке – конфликт, борьба,
  • здесь были представлены все
  • противоборства рода человеческого:
  • вечный треугольник —
  • он ее любит, она любит другого,
  • отцы и дети, богатые и бедные,
  • белые и черные,
  • националисты и космополиты,
  • евреи и юдофобы,
  • чеченцы и русские,
  • ирландцы и англичане,
  • и так далее, и так далее, и так далее.
  • Между тем вода в бассейне
  • понемногу, почти незаметно поднимается:
  • по щиколотку, по колено,
  • ниже пупка, выше пупка,
  • по грудь, по горло,
  • но люди воды не замечают —
  • кричат, спорят, ругаются, дерутся,
  • вода уже до подбородка добралась,
  • заливает рты,
  • но непримиримые бойцы
  • всех известных в мире конфликтов
  • подпрыгивают, залезают на плечи друг друга,
  • борьба продолжается, взрывают, стреляют,
  • душат друг друга
  • перед тем, как самим утонуть.
  • Постепенно голосов становится
  • все меньше, они все тише,
  • отдельные выкрики, вопли, вдруг – дикий свист,
  • и вот уже не слышно ни одного голоса.
  • На поверхности воды всплывают
  • две соломенные шляпки, чья-то трубка,
  • рыжий парик, очки,
  • стодолларовая купюра
  • подплывает к русскому червонцу,
  • чей-то окровавленный носовой платок,
  • палка, кобура, конверт…
  • Мертвая тишина.

«Вот сейчас, в эту ночь…»

  • Вот сейчас, в эту ночь,
  • я спускаюсь еще на одну ступеньку
  • ближе,
  • еще одна горсточка сил
  • в эту ночь меня покидает,
  • душа поднимает руки вверх,
  • мол, забирай, Господи, еще кусочек,
  • нет сил удержать.
  • Я набрался наглости
  • каждое соскальзывание вниз
  • называть: это я Ближе к Тебе,
  • не умираю, а Приближаюсь —
  • не сочти, Господи, эти слова
  • очередным фокусом-покусом
  • верующего атеиста.

Зимнее

  • Деревья – японские строчки
  • на белой странице Тверского бульвара.
  • Ночь. Руки сложив на голове,
  • стою у окна, как иероглиф.

Сложнейшее из искусств

  • Что делать с тем,
  • с чем ничего нельзя сделать,
  • но ничего не делать еще больше нельзя?
  • Врать! Да, врать, обманывать,
  • прежде всего себя,
  • да так, чтобы уверовать полностью,
  • как в святую чистейшую правду,
  • в собственноручную ложь.
  • О, это сложнейшее из искусств —
  • постигается с трудом,
  • здесь трудятся
  • высокого класса жулики совести —
  • обманщики, обманывающие,
  • что обманули себя!
  • И всё для того, чтобы избежать
  • незаживающую боль
  • от неисправимых несовершенств,
  • невосполнимых нехваток ума,
  • от нарастающего потока вопросов,
  • на которые никто никогда не ответит.
  • Природа смеется над человеком,
  • а человек, вместо того чтобы печально
  • улыбнуться природе в ответ,
  • пытается ее обмануть
  • и, главное, верит,
  • что ему это удается.

Недо

  • Господи, сколько во мне
  • всякого разного поместилось,
  • людей, событий, городов, книг, диалогов,
  • три года еврейское гетто при Гитлере
  • восемь лет армии при Сталине/Хрущеве,
  • три года народный депутат —
  • захаживал в Кремль, как в сельсовет,
  • с 41-го по 66-й через каждые три года
  • менял место жительства,
  • Севастополь, Камчатка, Кириши, Ленинград,
  • Ленфильм, Товстоногов, МХАТ, Горбачев, Вайда,
  • три зеркальца,
  • из которых мне подмигивают
  • с того света три Олега:
  • Ефремов, Борисов, Янковский,
  • нет сил все перечислить, составить реестр,
  • больше забыл, чем помню,
  • в голове не память, а кладбище.
  • За каждым словом кусок жизни,
  • не продуманный до конца, во всю глубину,
  • одно выталкивало другое,
  • ничего не созревало,
  • несозревшим
  • куда-то засовывалось, откладывалось,
  • сплошные недозрелости,
  • недоношенности,
  • недопонятости,
  • недо-недо-недо,
  • недонебо над головой,
  • недоземля под ногами,
  • как сказал герой одной моей пьесы:
  • «Слишком много впечатлений
  • для одной пары глаз» —
  • недозапомнил, недозабыл
  • недожил, недонежил,
  • недоумер,
  • недоумершим вот и написал это.

Шестидесятники

  • Мы дышали свободой,
  • которой не было,
  • она врывалась в нашу грудь
  • из глубин своего отсутствия,
  • завораживала,
  • мы никогда не забудем ее,
  • недосягаемую,
  • неистребимую.
  • Зло творило добро,
  • другого добра мы не знали,
  • кто вышел из этого пекла живым,
  • глядит на себя и плачет.

Люди исчезают

  • Люди исчезают.
  • Где Саша Свободин?
  • Где Олег Ефремов?
  • Где Саша Володин?
  • Где Товстоногов?
  • Где Егор Яковлев?
  • Где Женя Евстигнеев, Миша Рощин?
  • Где Булат? Где Смоктуновский?
  • Умерли? Не надо сказки рассказывать —
  • их украли!
  • Ворвались, скрутили и увезли.
  • Да они просто состарились, болели и умерли,
  • ты же сам был на похоронах.
  • Не было никаких похорон!
  • Это нам показалось, мистика! Гипноз!
  • У них целый штат гипнотизеров!
  • Их украли!
  • Я требую провести расследование!
  • Почему прокуратура молчит?
  • Это сделано специально, чтоб мы остались без них,
  • вы что, не видите, что происходит
  • в их отсутствие?
  • Вы что, не понимаете – если бы их не похитили,
  • всего этого не было бы?
  • Где Высоцкий?
  • Где Юра Афанасьев?
  • Где Андрей Дмитриевич Сахаров?
  • Где он?

Памяти Ежи Гротовского

  • Гротовский учил меня
  • летать на уровне окон второго этажа:
  • «Руками маши, маши! Как крыльями!
  • Поверни голову к окнам!»
  • Боже, как много людей в Варшаве
  • не спят глубокой ночью —
  • никогда не поверил бы,
  • если бы не видел своими глазами,
  • если бы Ежи не научил меня
  • поздней ночью, крепко выпивши,
  • летать на уровне окон второго этажа:
  • он впереди, я за ним.
  • «Руками маши, маши! Как крыльями!»

«И я полетел…»

  • И я полетел.
  • Я помню, мысль мелькнула:
  • «Ну, вот и всё»…
  • Не забуду никогда это ощущение:
  • лечу никуда, понимаю, что всё, конец,
  • и ничего не могу с этим поделать.
  • Помню надежду:
  • может, Бог бросит какую-нибудь ветку,
  • какую-нибудь веревку,
  • упаду на что-то мягкое, в воду… выплыву —
  • надежда то возникала, то пропадала.
  • Я молился быстро, быстро,
  • слова не успевали, без слов.
  • Я клялся: «Буду верить,
  • как никто в Тебя не верил!
  • Буду…»
  • Всевышний не успел меня спасти —
  • я стонал во сне,
  • жена испугалась, растолкала,
  • помешала Богу прийти мне на помощь,
  • опередила.

«То забываю, то вспоминаю…»

  • То забываю, то вспоминаю,
  • что скоро умру.
  • Забываю легко, незаметно,
  • день-другой живу как бессмертный,
  • смерть, однако, дремлет недолго,
  • просыпается резко
  • и меня, старикашку,
  • властно ставит на место.
  • Я подчиняюсь —
  • пишу завещание,
  • что делать с вещами,
  • усердно читаю Тору,
  • грехи заношу на листочек
  • для предъявления Богу,
  • когда посещу синагогу.
  • Но вдруг в голове смещается нечто
  • и снова-опять начинается вечность.
  • Вот так и живу,
  • то забывая, то вспоминая,
  • что скоро умру.

«Это не звезды сверкают на небе…»

  • Это не звезды сверкают на небе —
  • это мерцают золотые осколки
  • от начертаний Святого Завета —
  • когда Моисей, голову запрокинув,
  • Божьи слова зачитывал евреям
  • с распростертой небесной страницы.
  • От миллионов греховных взоров
  • горние наказы скорежились, стерлись,
  • только точечки светящиеся остались —
  • мигают, сигналят, не теряют надежды
  • пробудить огонь первозданной веры.

«Вопросов больше, слава богу, чем ответов…»

  • Вопросов больше, слава богу, чем ответов,
  • когда ответов станет больше, чем вопросов,
  • не дай бог, не дай бог,
  • в гладкие камушки на берегу океана
  • превратятся люди.

«С жизнью своей в обнимку…»

  • С жизнью своей в обнимку,
  • как с девчонкой,
  • гуляю по Москве.
  • Господи, как хорошо нам
  • чувствовать близость друг друга
  • перед разлукой.

«Какие дивные ночи…»

  • Какие дивные ночи
  • выстроились в затылок,
  • одна за другой, одна за другой,
  • ждут своей очереди.
  • Во сне я кричал, я требовал:
  • «Покажите ту ночь, которая
  • после смерти моей наступит,
  • я хочу переспать с ней, вы слышите,
  • переспать с ней хочу, пока жив!»
  • О, первая ночь без меня, сиротка,
  • зареванный небосвод,
  • мокрые звезды…

Юрию Росту

  • Среди тех десяти-двенадцати пар глаз,
  • которые занимают в моей душе
  • самую светлую комнату,
  • твои глаза первыми встречают меня,
  • когда в печальную минуту
  • я открываю туда дверь.

«Последнее будущее…»

  • Последнее будущее
  • согрело корни
  • моих голых замерзших слов,
  • все трудней удается из будущей смерти
  • отлучиться сюда, где я еще жив,
  • судьба уже стоит позади,
  • как дом, из которого я только что вышел, —
  • жизнь – моя родина,
  • смерть – моя муза.

«Когда до пропасти осталось два прыжка…»

  • Когда до пропасти осталось два прыжка,
  • не хлопочи, не надо ничего —
  • смотри в окно последнее кино.

«Время спит и видит во сне…»

  • Время спит и видит во сне,
  • как я плаваю на спине,
  • не обнимали меня никогда,
  • как обнимает меня вода,
  • я боюсь только одного:
  • время проснется – я рухну на дно.

«Ой, я старый…»

  • Ой, я старый,
  • ой, не молодой,
  • еду с базара,
  • торговал душой,
  • слава богу,
  • не всю купили,
  • не совсем будет стыдно
  • лежать в могиле.

«О, старость – молодость мудрости…»

  • О, старость – молодость мудрости,
  • яркость последних мыслей,
  • не скованных страхом жизни.
  • Людмиле Петрушевской
  • Люся, а известно ли тебе,
  • что однажды, году в семьдесят восьмом
  • или семьдесят девятом,
  • я и Виктор Сергеевич Розов,
  • точнее, Виктор Сергеевич Розов и я,
  • это была его инициатива,
  • которую я поддержал,
  • мы пошли к министру культуры Демичеву
  • постоять за тебя горой.
  • При этом, правда,
  • мы заранее не объявили цель нашей встречи,
  • Розов попросил помощника министра передать
  • министру,
  • что мы хотели бы встретиться,
  • обсудить проблемы современной драматургии.
  • Министр согласился нас принять.
  • Груди наши были полны решимости,
  • нас провели в просторный кабинет,
  • предложили чай,
  • мы от чая отказались,
  • но чай нам все равно принесли.
  • Сначала Розов подробно, внушительно
  • объяснял министру, какая ты и твои пьесы
  • подлинная ценность для культуры СССР,
  • «Придет время, – сказал он, – когда нас
  •                                        с Гельманом забудут,
  • а Петрушевскую будут помнить, и помнить, и помнить».
  • «Это смешно и глупо, – сказал я после Розова, —
  • во всех театрах СССР ее пьесы читают, знают,
  • а министерство запрещает. Смешно!»
  • Розов играл мудреца,
  • я – несдержанного.
  • Демичев не смеялся,
  • уши у него покраснели от напряжения,
  • на лице его была написана большая досада,
  •                                         большое сожаление,
  • обида, что дал себя обмануть,
  • обещали о проблемах,
  • а говорят о Петрушевской какой-то.
  • Он твоих пьес не читал,
  • но фамилию слышал
  • и знал, что «это не надо»,
  • кто первым сказал «это не надо»,
  • он не знал,
  • но у него было правило:
  • самому первым ничего не читать,
  • запрещенное другими не разрешать.
  • Он сказал: «Мы подумаем»,
  • Розов был настойчив:
  • «Мы можем передать автору,
  • что ее пьесы будут разрешены?»
  • Демичев повторил: «Мы подумаем».
  • Я сразу понял, что это плохое «мы подумаем»,
  • у них случались и неплохие «мы подумаем»,
  • но это было очень плохое «мы подумаем».
  • Оно ничего не обещало, ноль.
  • Но Виктор Сергеевич, я это видел,
  • все же надеялся на это «мы подумаем».
  • Он решил еще раз перед уходом
  • объяснить министру культуры СССР,
  • почему Петрушевскую запрещать не надо, даже нельзя.
  • Демичев еще раз повторил
  • свое плохое «мы подумаем».
  • Мы покинули просторный кабинет,
  • на улице Розов сказал негромко:
  • «Все-таки сволочи»,
  • я сказал чуть погромче: «Суки!»
  • Хорошо помню неожиданную мысль,
  • которая мне пришла в голову:
  • я пожалел, что со мной Розов, а не Олег Ефремов —
  • самое время было выпить по полстакана водки,
  • но Виктор Сергеевич,
  • это было широко известно, не пил —
  • хорошие люди тоже имеют недостатки.

Памяти Олега Ефремова

1

  • После смерти, Олег, кто угодно
  • может с тобой делать всё что угодно,
  • одни говорят – ты был не совсем на высоте,
  • на меньшей высоте, чем от тебя ждали,
  • другие – ты был на недосягаемой высоте,
  • на гораздо большей – чем от тебя ждали.
  • О, эти, которые стоят с рулеткой в руках,
  • отмеряют с точностью до миллиметра,
  • кто недопрыгнул, кто перепрыгнул…
  • Как их много, Олег,
  • как они довольны
  • результатами своих измерений,
  • скушать готовы друг друга,
  • но свой замер не позволят
  • изменить ни на один миллиметр.
  • Властью своей над ушедшими
  • они пользуются умело, азартно, бесстыдно,
  • с такой уверенностью в своем праве,
  • что это не может не вызывать восхищения.

2

  • Ты уходишь все дальше, все дальше,
  • а время твое возвращается, возвращается.
  • Ты знавал очаровательных дам:
  • Цензуру Никитичну,
  • Цензуру Леонидовну,
  • теперь у нас Цензура Владимировна.
  • Опять востребован твой лукавый талант
  • обращения с начальством,
  • опять надо притворяться шутом
  • или напиваться,
  • чтоб не видеть выражения
  • собственных трезвых глаз,
  • слово «опять» от частых употреблений
  • с каждым днем набухает, тяжелеет —
  • вот-вот сорвется,
  • упадет нам на голову.
  • Ты уходишь все дальше, все дальше,
  • а время твое возвращается, возвращается.

Григорию Нерсесяну

  • Настоящее захвачено
  • прошлым и будущим.
  • Спохватишься, закричишь:
  • да это же оккупация!
  • В настоящем хочу
  • ощущать настоящее!
  • Вон с пространства
  • моего существования!
  • Спины. Затылки. Молчание.
  • Только большая беда
  • возвращает нам
  • настоящее в полном объеме,
  • только боль не дает отвлекаться
  • ни на прошлое, ни на будущее.

«Последнего будущего не бойся…»

  • Последнего будущего не бойся,
  • в адские муки не верь,
  • как лето переодевается в осень,
  • так жизнь переодевается в смерть.

«На старости лет…»

  • На старости лет
  • переехал в маленькую гостиницу
  • на окраине моего воображения:
  • тихо, солнечно, ласточки щебечут,
  • когда захочу, дует ветер,
  • когда захочу, идет дождь.

«Мы верим в каждую эту секунду…»

  • Мы верим в каждую эту секунду,
  • что в следующую смерть нас не тронет —
  • мы передаем себя, свою жизнь
  • от одной верующей секунды
  • другой верующей секунде —
  • это наша непрерывная вера,
  • отказаться от которой не может никто,
  • даже самый завзятый атеист.
  • Подлинный Бог
  • не требует, чтобы ему верили,
  • он знает: как вода не может не быть мокрой,
  • так жизнь не может не быть верующей.

«Дети должны приносить отцу огорчения…»

  • Дети должны приносить отцу огорчения,
  • иначе какие они дети, чьи они дети?
  • Осла? Верблюда?
  • Отец должен перманентно приходить в ярость,
  • покрываться холодным потом,
  • его должен охватывать ужас.
  • Иначе какой он отец, чей он отец?
  • Манекенов? Кукол?
  • Дети должны быть такими, чтобы отец
  • каждый вечер, ложась спать,
  • молил Всевышнего
  • не дать ему утром проснуться.
  • Тогда это дети, тогда это отец,
  • тогда понятно, почему
  • Бога мы зовем Отцом.

МЕЖДУ

  • Мы родом из середины —
  • между,
  • между началом и концом,
  • между концом и бесконечностью,
  • Всё, что нам кажется с краю,
  • на самом деле – между,
  • между между.
  • Кому жаловаться,
  • если даже детородные органы
  • у мужчин и женщин
  • Всевышний расположил
  • между.
  • Не ищите нас там или тут
  • мы – между,
  • между войной и опять войной и опять войной,
  • мы дважды, трижды, стожды между,
  • Не между добром и злом
  • а между злом и адом,
  • между плохо и никак —
  • между между.

«Пушка совести…»

  • Пушка совести
  • все время запаздывает, не успевает,
  • выстрелит – а грех уже совершился.
  • Пушку совести
  • все время надо откуда-то приволочь, пригнать,
  • ее никогда нет на месте,
  • выстрелит – а грех уже совершился.
  • Пушку совести
  • я заставил безотлучно дежурить,
  • высвободил для нее в голове нишу.
  • Не помогает, спит на посту —
  • проснется, бабахнет,
  • а грех уже совершился.

«В двух шагах от обид…»

  • В двух шагах от обид,
  • которых забыть не могу,
  • стараюсь пройти, не задев.

«Совсем отказаться душить друг друга?..»

  • Совсем отказаться душить друг друга?
  • Это невозможно,
  • об этом не надо даже мечтать.
  • Душите, только не обязательно до конца,
  • душите, потом целуйте шею,
  • которую сжимали железными пальцами.
  • Это по-царски, по-русски!
  • Недозадушенные
  • обожают своих душителей.

«Я друг одиночества, покоя…»

  • Я друг одиночества, покоя,
  • которых мне всегда не хватает,
  • я друг маленькой горсточки людей —
  • большинство уже на небесах,
  • я друг моих привычек,
  • моего воображения,
  • стараюсь быть другом моей старости,
  • даже с моей смертью пытаюсь подружиться,
  • смею заявить:
  • я друг Природы, Вселенной,
  • но у меня никогда не повернется язык
  • сказать, что я друг Пушкина или Руми —
  • это все равно
  • что объявить себя другом Всевышнего.

Памяти Джалаладдина Руми

1

  • Читаю и чту тебя, мой учитель,
  • мое вдохновенье смешалось с твоим,
  • плачу от счастья.
  • В строчки твоих стихотворений
  • слова вступают,
  • помолившись.

2

  • Через семь столетий
  • у меня в груди
  • нашли друг друга
  • Целан и Руми,
  • жалко, что я стар,
  • гаснет моя звезда —
  • скоро им придется
  • расстаться навсегда.

«Каждый день, многие годы…»

  • Каждый день, многие годы
  • из окна смотрю на развилку дорог:
  • одни люди останавливаются,
  • соображают, прикидывают,
  • после чего идут
  • направо или налево,
  • другие с ходу, с лету выбирают,
  • заранее всё продумали.
  • Есть и такие:
  • сначала идут направо,
  • но вдруг возвращаются —
  • идут налево,
  • а некоторые, наподобие меня,
  • не могут решиться —
  • они поселяются у развилки,
  • живут там до конца жизни.

Наталье Старовойт

1

  • То, что нас связывает,
  • еще не связало нас,
  • середина, пожалуй,
  • уже едина,
  • а концы не сходятся —
  • между нами пыхтит, ворочается
  • большая разница:
  • ты для меня
  • последняя женщина,
  • я для тебя
  • не последний мужчина.
  • Но я знаю, я помню,
  • буду помнить всегда:
  • на этом свете
  • над всеми разницами
  • колдует судьба.

2

  • Немножко думаю о тебе,
  • немножко больше, чем немножко,
  • листаю тебя, как книжку,
  • на каждой странице то твое лицо,
  • то пол-лица,
  • то затылок с плечами,
  • прелесть какая – затылок с плечами,
  • даже с одним плечом замечательно!
  • Рука – какая не пойму, правая или левая,
  • поправила волосы,
  • указательным пальчиком мазнула по носу,
  • но ни на одной странице
  • нет тебя полностью, целиком —
  • с ног до головы, с пяток до макушки,
  • а я так хочу увидеть тебя всю, как ты есть:
  • ты куда-то уходишь, уходишь, уходишь
  • и все время оглядываешься,
  • как-то так оглядываешься,
  • что я начинаю верить – скоро вернешься,
  • уходи быстрей, чтобы скорей вернулась!

3

  • Несколько раз в своей жизни
  • я был удостоен чести
  • уверовать в чудо —
  • позволь мне еще раз, Господи,
  • тихо, про себя, прошептать:
  • «Не может быть, а есть,
  • быть не может, а вот оно,
  • вот она…»

4

  • Негромко смеюсь над собой —
  • полусочувственно, полуязвительно,
  • что-то мешает расхохотаться в полную силу —
  • неуклюже, смиренно жду твою милость.
  • Прежде, давненько,
  • я был беспощаден,
  • самообман выжигал из души,
  • но с тех пор
  • гнев поугас, измельчал,
  • самость утратила волю —
  • прощаясь с собой,
  • прощаю себе
  • тебя.

5

  • Порой мне кажемся,
  • что жизнь моя затянулась надолго
  • исключительно для того,
  • чтобы успеть встретить тебя.
  • Не знал, не ждал,
  • что вдруг такое начнется,
  • теперь не знаю, жду,
  • когда это вдруг кончится.
  • Да здравствует свобода будущего!

6

  • Я хочу тебя всю —
  • не только тело,
  • даже не столько тело,
  • всю – вместе с телом.
  • И то, что видно, слышно,
  • и то, что не видно, не слышно,
  • о чем ты даже не догадываешься,
  • что оно в тебе есть,
  • и то, что ты в себе зачеркнула,
  • замазала, стараешься забыть.
  • Ты нужна мне вся
  • без пробелов,
  • без купюр.

7

  • Ночью подумал:
  • скорей всего, между нами
  • никогда не будет, как я хочу,
  • никогда не будет, как ты хочешь,
  • ничего у нас не получится,
  • наш толстый роман
  • состоит из одних первых страниц.
  • Ну и что – спросил я себя —
  • какие выводы?
  • Вывод один:
  • пускай еще долго
  • продолжает ничего не получаться.

8

  • Вот сижу
  • с неистраченной нежностью
  • в висках, в коленях,
  • губы размыкаются,
  • только чтобы что-то съесть,
  • руки вянут от безобъятий —
  • все предназначалось тебе,
  • которая вчера в 20.40 улетучилась,
  • превратилась в золотистое облачко,
  • подсвеченное заходящим солнцем.
  • Что будет с тобой без меня,
  • примерно знаю,
  • что будет со мной без тебя,
  • боюсь/гадаю,
  • надеюсь, Всеблагой не допустит,
  • чтобы я ушел из жизни
  • влюбленный в никого —
  • где-то за углом Малой Бронной
  • моя новая подруга
  • уже выставила загорелую ножку,
  • о которой через неделю-другую
  • я споткнусь.

9

  • Опять все спутывается, смешивается,
  • все время эта сгущенность
  • неразвернувшихся чувств,
  • не успевающих зацепиться за слова —
  • вспышки полумыслей,
  • намеки непонятно на что.
  • Боже, как мне нравится эта бессмыслица,
  • эта невыразимость,
  • эти напрасные попытки
  • все же начертать этот хаос обожания,
  • когда твое лицо я больше слышу, чем вижу,
  • глаза и уши
  • отнимают тебя друг у друга.

10

  • Чо-то ломается, что-то ломается,
  • никак не сломается,
  • наша встреча ничего б не стоила —
  • если б внутри ничего не сдвинулось,
  • не упало, не опрокинулось,
  • пусть сломается то, что ломается,
  • когда живое, вдруг, начинается,
  • что-то уходит, что-то кончается —
  • новая свобода от старой свободы
  • освобождается.

11

  • Если правда,
  • ты никого сейчас не любишь,
  • полюби меня, старика,
  • пусть ненадолго, не навсегда —
  • полюби меня хоть немножко.
  • Зачем впустую транжирить дни,
  • еще неизвестно, сколько этих дней уйдет,
  • пока там кто-то сведет тебя с ума,
  • а я, видишь,
  • стою с протянутой душой,
  • пусть ненадолго, не навсегда —
  • полюби меня хоть немножко,
  • все самое лучшее,
  • что во мне осталось,
  • все выкладываю перед тобой
  • без остатка:
  • пусть ненадолго, не навсегда —
  • забери мое всё
  • за твое немножко.

12

  • Спрашиваю себя:
  • это кончится еще при моей жизни
  • или только вместе с моей смертью?
  • А ты как хочешь? —
  • спрашивает меня мой вопрос.
  • Ой, это нехорошо —
  • когда мои вопросы
  • задают мне вопросы.

13

  • За окном чума бушует,
  • смерть гоняется за стариками,
  • люди прячутся от людей —
  • я спокоен, эта беда меня минует,
  • я по другому списку значусь —
  • я умру молодым, девяностолетним,
  • начинающим поэтом,
  • влюбленным женихом
  • без невесты.
  • Радуюсь тихо,
  • незаметно для посторонних,
  • никогда не мечтал
  • о таком празднике старости,
  • о таком подарке Всевышнего
  • за никакие заслуги,
  • за ничего,
  • просто так.

«О, эти промежутки «между»…»

  • О, эти промежутки «между»,
  • между оклеветали – извинились,
  • растоптали – покаялись,
  • выдворили – позвали обратно,
  • уничтожили – реабилитировали,
  • даже когда они очень короткие,
  • кто-то успевает озвереть,
  • сойти с ума, повеситься.
  • О, эти промежутки —
  • даже когда они очень короткие.
  • Но у нас они тянутся годы, десятилетия,
  • гибнут люди, книги, целые науки,
  • целые народы лишаются родины,
  • горы реабилитированных трупов
  • возвышаются над нашей судьбой.
  • О, эти промежутки «между»,
  • даже когда они очень короткие…

Сновидения старика

1

  • Я в рабстве, меня продают.
  • Рабовладелец мой – женщина,
  • она меня купила мальчиком,
  • использовала как мужчину много лет,
  • теперь я стал непригоден для ее забав,
  • продает.
  • Нахваливает:
  • какой я порядочный, умный, чистоплотный.
  • Врет! Врет, не стесняясь меня,
  • знает, я буду молчать, а то прибьет,
  • убить раба для нее,
  • как выплюнуть косточку вишни.
  • Покупатели меня осматривают,
  • поворачивают, велят раздеться,
  • я раздеваюсь,
  • велят трусы снять,
  • я снимаю.
  • Дама палочкой приподнимает мой член,
  • спрашивает у хозяйки: «Уже всё, угас?»
  • Хозяйка: «Я не вникала».
  • Даже покраснела от скромности —
  • она не вникала…
  • Щупают, щекочут,
  • щелкают по голове, как по арбузу:
  • конечно, пожилой мужик,
  • что с него взять,
  • разве что сторожем.
  • «За полцены отдашь?»
  • Не соглашается:
  • «Он гадать умеет, он предсказывает!
  • Я б его ни за что не продавала,
  • если бы не беда – у меня дом сгорел».
  • От такого вранья у меня щеки горят —
  • никакого пожара не было,
  • у нее между ног пожар, это да.
  • Подошла старушка-одуванчик,
  • еще я стоял голый:
  • «Одевайся, – сказала, —
  • поедешь со мной».
  • Заплатила сколько просили —
  • было похоже, я ей не нужен,
  • просто пожалела.

2

  • Я спал у мамы в животе,
  • и там мне снились буквы – О, А, Ю, —
  • только гласные,
  • и каждая имела голос,
  • вслух себя произносила,
  • чтоб я запомнил,
  • как они звучат.

3

  • Миша Жванецкий читает перед народом,
  • читает смешное, а народ не смеется,
  • читает еще более смешное,
  • а народ еще больше не смеется,
  • читает еще более, более,
  • более, более смешное,
  • а народ еще больше, еще больше,
  • еще больше не смеется.
  • Один я смеюсь, хохочу
  • и падаю со смеху
  • в какой-то черный колодец.
  • Миша прекращает читать,
  • подбегает к колодцу, кричит:
  • «Саша, ты живой?»
  • А я оттуда, из глубины, отвечаю:
  • «Я еще не долетел!»
  • Миша обернулся к народу:
  • «Он еще не долетел.
  • Если вы засмеетесь,
  • он взлетит обратно.
  • Смейтесь же,
  • спасите Сашу Гельмана!»
  • Ни одной улыбки ни на одном лице.
  • С воплем ужаса
  • я ударился головой
  • о бетонное дно колодца
  • и проснулся.
  • Вскочил с кровати, перекрестился,
  • забыл, что я еврей.

4

  • Я стоял перед надгробным камнем
  • на моей могиле,
  • долго смотрел
  • на даты рождения и смерти,
  • вдруг черточка, черная черточка
  • выпорхнула из промежутка
  • между двумя цифрами
  • и взлетела в небо.
  • Волнение захлестнуло меня:
  • эта черточка, этот промежуточек —
  • это все, что осталось от моей жизни,
  • это я, это я! Куда я лечу?
  • Черточка в небе заметалась —
  • в одну сторону, в другую,
  • выше, ниже,
  • она не знает, куда лететь, —
  • ее нигде не ждут,
  • ее никуда не зовут.
  • А в это время
  • оставленные на надгробном камне
  • две мрачные цифры поползли вверх.
  • Они добрались до бедной моей
  • дрожащей в воздухе черточки,
  • год рождения встал справа от нее,
  • год смерти – слева от нее,
  • цепкими ручищами
  • схватили мою черточку,
  • потащили вниз
  • и грубо ткнули ее в то место,
  • откуда она взлетела.
  • Я плакал.
  • Не вытирая слез,
  • покинул кладбище.

«С некоторых пор…»

  • С некоторых пор,
  • с некоторых горьких пор
  • утром ночь не уходит из глаз,
  • день не знает, как быть
  • с обнаглевшей ночью —
  • попробуй ее прогнать,
  • полную заговоров, угроз,
  • приклеенную к небу
  • густой, молодой спермой.
  • Изнасилованные дни —
  • вот что нам оставили,
  • вот что мы оставляем.

«Моя свобода стеснялась себя…»

  • Моя свобода стеснялась себя,
  • робела перед собой,
  • в свои силы верила/не верила,
  • пряталась, боялась…
  • Трусливая свобода – да, и такое бывает.
  • Боже, как я был счастлив,
  • когда моя несвободная свобода,
  • затоптанная зависимостями,
  • вдруг вырвалась!
  • Слова мгновенно откликнулись —
  • я не ожидал, не думал,
  • что возможно такое счастье слов:
  • запрыгали, завизжали,
  • сплетались то так, то этак,
  • сходили с ума, кувыркались,
  • обнаруживали невероятные смыслы,
  • неслыханные сложности
  • проявляли загадочную ясность!
  • Настоящий праздник речи
  • гудел у меня в голове.
  • Никогда не забуду ту ночь,
  • я боялся:
  • свобода моя сбежит обратно,
  • опять устыдится себя, испугается,
  • сломает свою удачу.
  • Ночь была жаркая, конец июля,
  • а я закутался в зимнее пальто,
  • просидел в нем всю ночь,
  • загородил путь назад,
  • в мою трусливую грудь.
  • Мне неслыханно повезло:
  • я был свидетелем невероятного события —
  • освобождения свободы,
  • моей свободы!
  • Не знаю, кого благодарить,
  • разве что двух-трех поэтов,
  • которых обожала моя свобода, —
  • не я, не я, она читала божественные строки,
  • читала и верила,
  • что и она могла бы, могла бы,
  • если бы не была повязана
  • веревками робости
  • еще в животе моей мамы,
  • которая впитала в себя дух покорности
  • из безымянных глубин
  • еврейских прапрабабушек.
  • Всевышний помог —
  • в ту ночь
  • он отключил колючую проволоку страха.
  • Спасибо, Всеблагой!
  • Я скоро уйду,
  • но моя свобода,
  • с таким трудом
  • вырвавшаяся из собственной неволи,
  • теперь будет долго жить
  • в сердцах моих сыновей, внуков и
  • пра-пра-пра…
  • пра-пра-пра…

Марату Гельману

  • Ясное смертно,
  • бессмертно загадочное,
  • бессмертно туманное,
  • блики бессмертны, намеки, сны,
  • полупришедшее, полуушедшее,
  • тени бессмертны,
  • тени останутся —
  • тени летучие, неуловимые.

«Вспоминаю то, чего не было…»

  • Вспоминаю то, чего не было, —
  • какая свобода мысли,
  • какие намеки, ужимки, вскрики —
  • обхожусь без запятых, без точек,
  • по яркости словосочетаний,
  • по невероятным соседствам событий
  • с правдой-скромницей никакого сравнения!
  • Боже мой, это же огромный мир,
  • к которому я почти не прикасался —
  • как радостно, как трогательно
  • вспоминать то, чего не было.
  • Какие сюжеты! Какие женщины!

«Победители любуются собой в зеркалах…»

  • Победители любуются собой в зеркалах,
  • машут себе руками,
  • посылают воздушные поцелуи своим лицам,
  • влюбленным в себя глазам —
  • ну, молодцы, ну, молодцы!
  • Неожиданно между их отражениями
  • всплывают изуродованные тела,
  • трупы победы.
  • Победители возмущены:
  • кто это сделал, кто дал право?!
  • Они закрывают глаза,
  • отворачиваются, уходят.
  • Но лица их остаются
  • на зеркальной глади
  • среди все новых всплывающих
  • убиенных.

Люди

  • люди убивают людей,
  • люди посылают людей
  • убивать людей,
  • люди награждают людей
  • за то, что они убивали людей,
  • люди возносят молитвы Всевышнему,
  • просят поместить в рай людей,
  • которые посылали людей
  • убивать людей,
  • люди готовы
  • по приказу людей
  • убить всех людей,
  • включая себя,
  • во имя победы.

«Люди выстроили баррикады…»

  • Люди выстроили баррикады
  • против себя,
  • против правды о себе,
  • бьются за то,
  • чтобы оставаться никем, ничем:
  • пыль истории,
  • взметнувшись, кричит «ура»!

Зимнее, 2018

  • О мой народ, русский мой народ,
  • мой, еврея, русский народ,
  • твой язык, буквы, звуки твоей речи
  • научили меня быть человеком —
  • распознавать, отличать,
  • идти навстречу, отворачиваться —
  • меня ты научил, себя не научил.
  • Веками жить
  • среди такого безмерного сочувствия
  • русского слова к человеку,
  • а на флаге своем написать:
  • «жизнь – копейка».
  • Слова твоих великих учителей
  • все еще ждут,
  • все еще надеются,
  • плачут.

«Ощущаю себя виноватым…»

  • Ощущаю себя виноватым
  • пред моим иудейским началом,
  • слишком долго оно молчало,
  • на удары не отвечало,
  • понимаю, что это чревато.
  • Тем не менее, тем не менее
  • не припомню такого мгновения,
  • когда мной овладело бы мщение —
  • не могу, не хочу, не умею
  • ненавидеть меня ненавидящих.

«Глазам необходимы лица…»

  • Глазам необходимы лица —
  • лицо Врага, лик Спасителя,
  • безлицый Бог глазастым не указ,
  • они ему лицо нарисовали,
  • и молятся лицу Безлицего
  • рабы видимости.

Отпуск

  • Все во мне повернулось спиной
  • ко всему во мне,
  • и глаза, и уши, и ум
  • повернулись своими спинами
  • к моей душе!
  • Беру отпуск
  • от озабоченности выразительностью
  • моего слова,
  • от проникновения все глубже
  • в свинцовые мешки моей памяти.
  • Беру отпуск
  • от ожидания последнего будущего,
  • главной свадьбы моей жизни —
  • когда Смертушка выйдет за меня замуж.
  • Беру отпуск
  • от новых попыток-пыток
  • доводить до сведения,
  • ставить в известность
  • о том, что все знают:
  • уже многие годы
  • запах гибели
  • дует нам в ноздри,
  • назревает слепая беда:
  • история оружия
  • завершила полный кругооборот:
  • от возможности убить одного человека
  • до возможности убить всех людей.
  • И что же? Народы празднуют
  • торжество смертоносности!
  • Пляшут, хвастаются, кричат «ура»!
  • Здесь, в Москве,
  • сегодня и надолго,
  • может быть, навсегда,
  • достигнут полный предел нелепости:
  • люди хотят того,
  • чего не хотят.
  • Беру отпуск
  • от стремления понять,
  • искать причины, обрести надежду —
  • зачем? для кого?

«Из всего, что Ты даровал нам, Господи…»

  • Из всего, что Ты даровал нам, Господи,
  • только вопросы не умирают,
  • из века в век обращаем к Тебе
  • одни и те же, одни и те же вопрошания.
  • Почему? За что? Доколе?
  • Потеряв надежду услышать ответ,
  • мы научились радоваться
  • отточенному трепету вопросов —
  • Ты вырастил великих мастеров
  • этого жанра.

«Сколько ушло поколений…»

  • Сколько ушло поколений,
  • уверенных в своей правоте,
  • печально мы смотрим им вслед:
  • как они ошибались!
  • Время – щадящее зеркало —
  • показывает, кто мы такие,
  • когда нас уже нет на свете…

«Там, в темноте, в темноте…»

  • Там, в темноте, в темноте
  • стану неразличим,
  • как вода в воде.

Юрию Погребничко

  • Начну старомодно:
  • сердце у него в груди
  • благоухает, как роза,
  • он дарит ее каждому зрителю,
  • когда тот выходит из его театра.
  • Он ставит спектакли о том,
  • что всё в нашей жизни повторяется, повторяется,
  • но каждый раз чуточку прибавляется
  • к тому, что было,
  • или чуточку отнимается
  • от того, что было.
  • Он любит эти чуточки —
  • чуть-чуть больше, чуть-чуть меньше,
  • от этого мир может перевернуться
  • или, покачнувшись, сохранить устойчивость.
  • Он владеет подлинно русским воображением —
  • знает, что счастье в России
  • придумывают, а не строят,
  • русское воображение,
  • как, может быть, нигде в мире,
  • воспринимается не как фантазия,
  • а как то, что есть:
  • с воображаемым считаются как с реальностью,
  • а иначе вообще не с чем было бы считаться.
  • Когда Юра Погребничко
  • (какая прелестная фамилия!)
  • смотрит на вас,
  • он делает это, чтобы увидеть именно вас,
  • а не для того, чтобы увидеть, как вы
  • смотрите на него.
  • Когда он упирается в черту,
  • через которую переступить нельзя,
  • черта от него сама отскакивает.
  • Когда он оказывается в компании,
  • где беспардонных лгунов больше десяти процентов,
  • он тихо линяет.
  • У него маленький-маленький театр,
  • бóльшая часть которого несколько лет назад сгорела,
  • теперь у него крошечный театр – живая клеточка
  • в огромном, в значительной мере мертвом
  • мировом театре.
  • Мы с ним родились с один день —
  • 25 октября, мы скорпионы.
  • Скорпион – это самоедство
  • во имя совершенства,
  • слава богу, он еще не всего себя скушал.
  • О чем говорит его театр,
  • если выразить это
  • в трех коротких предложениях?
  • Первое: страшнее смерти – не родиться.
  • Второе: история отвратительна, а жизнь прекрасна.
  • Третье: не бывает настолько плохо,
  • чтоб не могло быть еще хуже.
  • Юра ставит спектакли, спектакли ставят Юру,
  • эта творческая взаимозависимость,
  • даст Бог, будет продолжаться долго-долго,
  • вот уж кому действительно имеет смысл
  • прожить сто двадцать лет.

«Безгрешный поэт…»

  • Безгрешный поэт,
  • чтоб написать бессмертные стихи,
  • придумывает себе грехи,
  • придумывает сражения, которые проиграл,
  • женщин, которые ему изменяли,
  • задает кощунственные вопросы:
  • «Может ли Бог, поскольку он может всё,
  • сотворить еще одного Бога?» —
  • он готов обрушить на мир новый потоп
  • ради трех гениальных строк.

«Я боялся, что окажусь трусом, не посмею…»

  • Я боялся, что окажусь трусом, не посмею,
  • страх оказаться ничтожеством
  • научил меня смелости,
  • мужеству.
  • Один страх победил другой страх,
  • моя душа знает,
  • что такое война страхов.

Страшный сон

  • Мне приснился поезд.
  • В этом поезде ночью куда-то уехал
  • весь русский народ,
  • включая одного еврея, меня.
  • Огромная территория безлюдна, ни одной живой души,
  • рельсы блестят, семафоры открыты,
  • длинный-предлинный поезд мчится,
  • вагонов столько – неизвестно сколько,
  • куда держим путь, никто не знает.
  • Куда-то.
  • А когда русский народ отправляется неизвестно куда,
  • население других стран начинает беспокоиться:
  • «Может, они едут к нам, собираются у нас поселиться?»
  • Надо, думаю, остановить поезд, пока не поздно,
  • успокоить человечество.
  • Но остановить не могу,
  • дергаю стоп-краны – один, другой, —
  • не останавливается.
  • Представляете мое положение:
  • русский народ едет неизвестно куда,
  • весь мир охватила паника,
  • а я не могу остановить поезд!
  • А над Россией в это время
  • идут густые тяжелые дожди,
  • страна превращается в болото, потом в море,
  • поезд превращается в корабль,
  • и вот мы плывем по морю «Россия»
  • и не знаем, что делать, куда пристать,
  • и во всем этом виноват я —
  • единственный еврей на этом корабле,
  • Гельман Александр Исаакович.

«Лом стоит на земле…»

  • Лом стоит на земле —
  • трещат кости, улицы, годы,
  • все, оказалось, можно сломать.
  • Трещины стали дорогами,
  • по которым можно сбежать только в ад,
  • больше некуда.

«Если что-то тянется долго…»

  • Если что-то тянется долго —
  • даже если это война,
  • даже если это рабство —
  • невозможно не привыкнуть.
  • Люди созданы Богом – привыкающими,
  • правители этим пользуются,
  • они заставляют нас привыкать
  • к чему привыкать нельзя,
  • а не привыкать невозможно,
  • они превратили ужас в привычку:
  • и для тех, кто его творит,
  • и для тех, кто его терпит.

«Мама приснилась…»

  • Мама приснилась,
  • сказала: «а я тебе здесь братика родила
  • вместо погибшего в сорок втором Шаюни»,
  • сказала: «так что не бойся там умереть,
  • тебя ждет здесь брат»,
  • сказала: «он растет, как я захочу —
  • то быстрей, то медленней,
  • когда бы ты ни прилетел к нам,
  • ему будет ровно двадцать,
  • ты будешь старый, он – молодой»,
  • сказала: «я ему о тебе рассказываю все, что помню;
  • нарисовала твое лицо на ладони его правой руки,
  • чтобы ангелы, с которыми он здоровается по утрам,
  • почувствовали, какой ты у меня красивый»,
  • сказала: «не тяни, прилетай, вся семья будет в сборе,
  • одного тебя не хватает».

«Я опоздал…»

  • Я опоздал,
  • опоздал навсегда,
  • как Россия.
  • Опоздавшие навсегда,
  • от невероятной свободы после полного отчаяния
  • способны сотворить
  • как великое добро, так и великое зло —
  • с равным успехом.

«Жуткий сон…»

  • Жуткий сон:
  • будто повесили Сталина,
  • и веревку, на которой он был повешен,
  • разрезали на миллионы кусочков
  • и раздали каждому жителю России
  • по кусочечку.
  • И каждый
  • из своего кусочка веревки
  • сварил себе суп,
  • и все хлебали
  • из солдатских котелков этот суп,
  • и все были счастливы.

«Иди, не бойся страха…»

  • Иди, не бойся страха,
  • В России неизбывен страх,
  • здесь надо овладеть искусством,
  • не сокрушая страх в груди,
  • проявлять отчаянную смелость,
  • здесь мужество и страх родные братья,
  • всё несовместное здесь совместимо.

«Чтобы договориться…»

  • Чтобы договориться
  • не уничтожать друг друга,
  • надо сначала
  • о многом, многом, многом другом
  • договориться,
  • но этого много, много,
  • так много,
  • что у всех, кто за это берется,
  • руки опускаются.

«Тонкая политика для грубых целей…»

  • Тонкая политика для грубых целей —
  • какое упорство притворства!
  • Нынче в России искусство политики
  • значительно превосходит искусство искусства,
  • народ-зритель околдован, ликует,
  • целует следы на снегу от сапог властителей,
  • готов на все ради ничего.

«Между всем и ничем…»

  • Между всем и ничем,
  • между первым и последним,
  • между краями, между серединами,
  • между обломками неизвестно чего,
  • неизвестно откуда взявшимися
  • и цельно-целым мирозданием
  • обнаруживаются связи/бессвязности,
  • пригодные для поэзии.
  • Из ничего, из нуля,
  • как из горящего круга в цирке,
  • строчки выскакивают,
  • занимая свое незаменимое место
  • в растущем стихотворении —
  • с какого слова ни начни,
  • какую строчку первой ни поставь,
  • душа находит продолженье.

«Яблоко, здравствуй!..»

  • Яблоко, здравствуй!
  • Здравствуй старый друг,
  • главный моей жизни фрукт
  • в нашем скромном саду, в Дондюшанах,
  • где имелось всего шесть деревьев,
  • не считая акаций, яблонь было две,
  • на одной росли зеленные антоновки,
  • на другой – красные щечки, райские яблочки.
  • Я про рай еще ничего не знал
  • (можно подумать, теперь знаю),
  • но название «райские яблочки»
  • полюбил больше самих яблочек.
  • В детстве, до войны,
  • кругом было много яблок,
  • во время войны, в гетто, все три года
  • я не встретил ни одного яблока,
  • даже забыл само слово – яблоко, яблоки,
  • но когда я их снова увидел летом 44-го,
  • я знал, чтó с ними надо делать —
  • вкусив большое, как моя головка,
  • зеленное яблоко,
  • я вспомнил забытый вкус
  • далекой довоенной жизни.
  • Война отняла у меня
  • маму, братика, бабушку Цюпу.
  • Тети, дяди с двоюродными братьями —
  • никому из них я уже никогда
  • не смогу протянуть яблоко,
  • только их дома в Дондюшанах
  • стоят на прежнем улицах,
  • но выходят оттуда чужие, незнакомые люди.
  • Когда-то во всех этих домах, во всех комнатах,
  • стояли вазы, подносы, большие тарелки,
  •                                         большие кастрюли,
  • корзины и даже целые мешки с яблоками.
  • Когда буду умирать, если хватит сил выговорить,
  • попрошу зеленное яблоко —
  • вряд ли я смогу тебя надкусить,
  • прижмусь щекой к тебе, друг мой,
  • прикоснусь губами.
  • В знак благодарности,
  • последней молитвой попрошу Господа
  • освободить яблони от неподвижности,
  • пусть гуляют по миру, как люди.

«А еще есть те…»

  • А еще есть те,
  • которые проходят через дверь,
  • а говорят, что прошли сквозь стену.
  • А еще есть те,
  • которые, как два глаза
  • на лице человека,
  • вместе смотрят на этот мир,
  • а друг друга не видят.
  • А еще есть те,
  • которые слишком поздно
  • поняли, что самое главное в жизни —
  • это то, что она короткая.
  • А еще есть те,
  • которых давно уже нет,
  • но мы с ними чаще встречаемся,
  • чем с теми, кто есть.
  • А еще есть тот,
  • которого никогда не было,
  • потому что он был всегда.

К дню рождения

  • Моя жизнь подходит к концу
  • в окружении зловещей войны —
  • стыдно, невозможно,
  • когда рядом гибнут тысячи молодых людей,
  • переживать, испытывать волнение, страх
  • в ожидании смерти
  • от обыкновенной затянувшейся старости,
  • стыдно горделиво взирать
  • на свои без малости девяносто лет,
  • подводить славные итоги,
  • перечислять достижения,
  • писать мемуары,
  • когда рядом убивают сотни детей.
  • О, мы, долгоживущие молчуны,
  • у нас один итог на всех —
  • вот эта война,
  • длинные ряды одинаковых свежих могил
  • на кладбищах наших городов.
  • Когда есть атомные бомбы,
  • когда известно, как их делать,
  • войны как таковые должны быть исключены
  • из жизнедеятельности народов.
  • Вот чему мы должны были
  • посвятить всю свою жизнь,
  • долгоживущие молчуны.
  • Только этому!
  • Каждый день, каждую ночь!
  • Тысячи людей убивают тысячи людей
  • и громко на весь мир хвастаются,
  • кто больше убил —
  • эта война отнимает у людей
  • не только свободу жизни,
  • но и свободу смерти.
  • Рай на земле —
  • это когда смерть приходит
  • не от полчищ ракет и бомб,
  • а от старости,
  • только от старости.
  • За свободу смерти!
  • Молчание сегодня – это кровь,
  • ведра, бочки, цистерны
  • человеческой крови,
  • в мире ничего не случилось,
  • кроме безрассудства немногих
  • и молчания многих,
  • чтобы оправдать эту войну.
  • Устаревшие, загнивающие конфликты,
  • бессмысленные, абсурдные,
  • залили кровью Украину.
  • Молчание сегодня – это кровь,
  • ведра, бочки, цистерны
  • человеческой крови.
  • Ночью,
  • после того, как написал эти стихи,
  • два ангела подлетели к моим ушам,
  • одновременно зашептали разное, невпопад,
  • я ничего толком не расслышал, не понял.
  • Уверенные, что передали мне всё,
  • что было им поручено,
  • довольные собой,
  • они улетели обратно.
  • Я выматерился на Божьих чиновников,
  • злой, уснул.

«В тишине задумавшихся чувств…»

  • В тишине задумавшихся чувств
  • сердцебиение разбудило уши,
  • тот особый трепещущий слух,
  • откликающийся на звуки,
  • из которых складываются стихи.

Из дневника

2014

Апрель

В каком-то смысле я рад, что наши псевдопатриоты получили сейчас возможность говорить то, что они думают, быть такими, какие они есть. Да, я этим доволен, несмотря на то, что это опасно. Но впереди более страшные опасности, опасности для жизни целых народов и даже для жизни рода людского. И именно такого рода люди, как они, люди, которые не отдают себе отчета в том, что они дикари, предоставив возможность своим любимым вождям совершать гибельные поступки, проводить гибельную политику, содействуют началу новой мировой войны. Именно в этой среде сегодня кричат: очень хорошо, что у него рука не дрогнет. Именно в этой среде живет и набирает силу идея о том, что в атомной войне можно победить, идея о том, что холодная война полезней, чем поиски мира. Чтобы уберечь историю человечества от гибели, эту опасность надо видеть воочию, надо претерпевать от нее, переносить ее удары, ее наглость, ее воинственную глупость. Без такой наглядности зла новый урод, наподобие Гитлера, вооруженный страшными бомбами, при поддержке диких масс приведет мир к гибели. Так что не кряхтите. Не морщитесь, не материтесь. Всмотритесь в это, познайте это. Готовьтесь к тому, что с этим надо что-то делать, и никто это за вас не сделает. Дикарей полно не только в России. Поэтому повсюду важно их увидеть во всей их омерзительной красе. И запомните: подлинными героями человечества будут не честные, совершающие честное, а бесчестные, нашедшие в себе силы встать на сторону бесценности человеческой жизни, рода человеческого.

Все чаще стали встречаться люди, которым их взгляды, их чувства дороже их собственной жизни и жизни других людей. Произошел какой-то массовый вывих сознания. Безоглядное бешенство. А какое-то время назад мне казалось, что понемножку, понемножку у нас нарастает объем благоговения перед человеческой жизнью.

4 июня

В дни моей юности люди верили в будущее, как в Бога: пусть мы страдаем, зато внуки будут жить привольно, справедливость восторжествует, правда возьмет свое. Умерло это время, я видел, как оно умирало. Сегодня вся история человечества брошена на слабые руки ныне живущих людей, которые несут ее, сами не знают куда.

6 июня

Это было скорее давно, чем недавно. Я пережил жуткий кризис и в какой-то момент понял, мне стало совершенно ясно, что я себе не нужен. У меня нет планов, задач, замыслов, дел, которые бы я хотел осуществить. Ничего не хочу, ничего мне не надо, никуда не стремлюсь. Не хочу ни с кем спорить. Не хочу ни с чем, ни с кем бороться. Я себе не нужен ни для чего. При этом, нет, о самоубийстве не помышлял. Спал, много спал – спал, спал и спал. Ничего интересного не снилось. Новости по телику смотрел, но не регулярно и равнодушно. Ну да – там плохо, тут ужасно… ну и что? Я не знал, не понимал, чем может кончиться такое состояние. Я даже такого вопроса себе не задавал. Аппетит? Какой-то слабый был. Интерес к другим? Нет, почти нет. Как я вышел из этого состояния? Ничего для этого не делал – чтобы выйти. Не принимал лекарств, не обращался к врачам, даже не жаловался близким. Но однажды утром у меня неожиданно проснулся какой-то интерес к самому этому моему состоянию. К этому «я себе не нужен». Что это такое, какова природа этого явления? Откуда и как началось это у меня – после чего, из-за чего? Я вдруг стал себе нужен для того, чтобы разобраться, почему я себе не нужен. Точнее, почему я был себе не нужен – ведь это тут же кончилось, это состояние сошло с меня, в миг растаяло. Интерес к изучению явления, во власти которого я находился с полгода, не меньше, с каждым днем, даже с каждым часов нарастал. Не буду здесь рассказывать, что мне открылось, в какой последовательности прояснялось произошедшее со мной, какие я сделал выводы. Какие-то моменты я записывал, наговаривал на магнитофон… наверно, это через какое-то время опубликуется. Принципиально важно тут одно – интерес к жизни вернулся через интерес к тому состоянию, которое лишило меня этого интереса. Болезнь спасла меня от самой себя. Она была настолько неожиданной, яркой, жуткой, что не могла не обратить на себя мое угасающее внимание. Тут главная первопричина – сработало какое-то сильное качество присущего мне внимания. Я убедился – значение особенностей внимания в жизни человека просто колоссальное. Недуги, болезни внимания очень опасны. Надо учить людей беречь внимание от порчи. Нельзя слишком безжалостно использовать свое внимание, утомлять его до предела, надо беречь его потенцию. Надо его изучать, разбираться в его особенностях. Вы будете реже ошибаться в людях и в самом себе, если будете знать характер своего внимания. Если бы я был моложе и у меня было больше сил, я бы открыл школу овладения человеком своим вниманием.

13 июля

Я хочу вам рассказать об одном человеке – уже немолодом талантливом, но бедном изобретателе, ему было за семьдесят, когда я с ним близко познакомился. Так вот, у него, у этого человека, были двенадцать знакомых миллионеров и два знакомых миллиардера. Представляете? Причем это были хорошо ему знакомые люди, не такие, которым при встрече приходится напоминать, кто ты такой и где мы последний раз виделись, а в ответ услышать «А-а-а, да-да, вспомнил, вспомнил». Вспомнил и тут же забыл.

Нет, моего героя эти двенадцать миллионеров и два миллиардера сами всегда узнавали, подходили, жали руку. Он был известный человек, хотя и жил бедновато. Они его каждый раз спрашивали: «Ну, как жизнь, как дела?» Причем спрашивали так, что, если бы он ответил, что дела не очень, если бы пожаловался, они вызвались бы помочь. Но он всегда неизменно отвечал: «Все нормально, все хорошо». Хотя на самом деле они с женой с трудом сводили концы с концами. Тем не менее вот так: никогда ничего не просил.

Это был гордый человек. Жена ему, бывало, говорит, у тебя такие видные богатые знакомые, поговори с ними, попроси, они нам помогут, им это ничего не стоит. Он наотрез отказывался: никогда! Нет, он допускал возможность к ним обратиться, но только при самой крайней нужде. Он их держал про запас. Он их держал на тот случай, если вдруг произойдет что-то ужасное и срочно потребуется большая сумма. Например, он, или жена, или кто-то из сыновей (они произвели на свет двоих) тяжело заболеют. Не дай бог рак или потребуется операция на сердце, шунтирование, или сгорит старая дача, где они жили летом и зимой. Вот если такое что-нибудь, тогда он был готов, пользуясь многолетним бескорыстным добрым знакомством с двенадцатью миллионерами и двумя миллиардерами, обратиться к ним за помощью. И был уверен, не откажут. Кстати сказать, еще и потому не откажут, что при обычных, рядовых сложностях и трудностях жизни он никогда к ним не обращался. Сам решал свои проблемы.

Словом, нельзя сказать, что этот человек бескорыстно поддерживал отношения с двенадцатью миллионерами и двумя миллиардерами. Нет, не бескорыстно, хотя корысть его была отложенной, на случай большой беды. Этот факт, то, что он был уверен, что благодаря своим знакомым двенадцати миллионерам и двум миллиардерам он не боится большой беды, этот факт вносил в его душу спокойствие и уверенность в завтрашнем дне.

Он не просил, но не сомневался, что в случае крайней надобности есть у кого попросить. Поэтому он очень дорожил знакомством с двенадцатью миллионерами и двумя миллиардерами, хотя никакой пользы из этого знакомства не извлекал, а только надеялся когда-нибудь извлечь.

В прошлом году этот замечательный человек умер. Ему, слава богу, так и не довелось обращаться за помощью к двенадцати миллионерам и двум миллиардерам, поскольку никакой большой беды в его семье, слава богу, не случилось. Незадолго до смерти он поделился с женой одной важной для него мыслью: он считал, что большие беды миновали его семью именно потому, что он никогда без особой надобности не обращался к своим знакомым двенадцати миллионерам и двум миллиардерам. Он умер совершенно счастливый, сияющий, полный благодарности к своим знакомым двенадцати миллионерам и двум миллиардерам…

На похороны пришли не все двенадцать миллионеров и два миллиардера, но пять миллионеров и один миллиардер присутствовали. Они подходили к вдове изобретателя, говорили, чтоб она не стеснялась, если что – обращалась к ним. Но и она старалась не обращаться, хотя жить было еще трудней, чем когда был жив муж. Она держала их про запас, на тот случай, если произойдет что-то особенно бедственное, но ничего такого так и не случилось. Жили бедно, это да, но уже и сыновья подросли, один даже помогал матери, пока не женился. Она хотела было попросить денег у двенадцати миллионеров и двух миллиардеров на памятник покойному мужу, но, поразмыслив, решила, что на скромный памятник она выкроит деньги, а шикарного памятника и не надо. Она помнила, как муж, бывая на кладбищах во время похорон друзей или родственников, высмеивал выдающиеся памятники на могилах невыдающихся людей.

Через десять лет после смерти изобретателя и жена его умерла. С большим трудом сыновья добились разрешения похоронить маму рядом с папой. Был даже момент, когда сыновья были готовы обратиться за помощью к двенадцати миллионерам и двум миллиардерам, но в последний момент сравнительно небольшая взятка решила проблему. На похоронах супруги изобретателя уже не было никого из двенадцати миллионеров и двух миллиардеров

Эти богатые люди и понятия не имели, какую значительную роль они сыграли в праведной жизни своего товарища, талантливого, но бедного изобретателя, и его замечательной супруги.

18 июля

В преддверии августа

У меня тяжелое ощущение происходящего. Оно началось, когда я два дня назад медленно двигался в очереди, чтобы попрощаться с Валерией Ильиничной Новодворской. Замечательные люди стояли в этой очереди, пожилые, молодые, на их лицах было написано самое главное, что должно быть в человеке, – глубокое уважение к человеческой жизни, к человеческой смерти. Я подумал о том, что вот этих людей сегодняшняя российская власть, ее предводитель, считает предателями, пятой колонной, с мыслями и чувствами этих людей власть не только не считается – власть отворачивается от них, боится, нагло, демагогично осуждает, клеймит, заставляет жить в тревоге, в неуверенности в своем завтрашнем дне. Эти люди сегодня России не нужны, их как-то терпят, не сажают массово в тюрьмы только потому, что еще какое-то время надо выглядеть в глазах мира более-менее пристойно. Не по существу, а формально пристойно. Казенно пристойно. «Как это мы не уважаем оппозицию, зачем вы нагло врете – сам президент и сам премьер публично выразили соболезнования близким Новодворской». После гибели Валерии Ильиничны – я считаю, она не умерла, а погибла, – смерть разгулялась, разбушевалась: в метро 24 человека[1], под Донецком 298 человек[2]. Весь мир считает, что сбитый специально или случайно самолет – на совести нашей страны, на совести нашего президента, который положил начало страшной российско-украинской войне, российско-украинской трагедии, обретающей все более выраженный планетарной характер. Встревожены государства, народы. Наших властителей пытаются привести в чувство, идут непрерывные переговоры, уговоры. Наш президент неоднократно уличен в обмане, в лукавстве. Обещает, но не делает. К нам применяют все более жесткие экономические санкции. Мир не может допустить безграничной наглости одной страны, правителя одной страны. Конечно, руководители других стран проявляют осторожность. Россия обладает страшным оружием. Осторожность обоснованная – дело не только в лидере, дело в том, что и часть народа настроена у нас воинственно, готова оправдать даже ядерную войну. Появились политики, философы, доказывающие, что атомная война – нормальное явление, в атомной войне можно победить. Многие наблюдатели, аналитики всерьез предсказывают возможность такой войны. Люди, облеченные высшей властью, прижатые к стенке морально и экономически, способны от отчаяния решиться на все что угодно. Я тоже считаю, что не исключено, что мы в нескольких шагах от страшных событий – когда погибнут миллионы людей и сотни городов будут стерты с лица земли.

На что можно надеяться? К сожалению, как и перед Второй мировой войной, народные массы в таких ситуациях мало на что способны даже в демократических странах. Мы можем рассчитывать, мы можем надеяться только на мудрость властителей сегодняшнего мира. Не исключая и разумности нашего президента. На его способность образумиться. Конечно, велика роль и тех людей, кто составляет ближайшее окружение первых лиц государств.

Плодами великих умов воспользовались для создания страшного оружия. Чтобы сейчас избежать его применения, нужны усилия не менее умудренных людей.

20 июля

Серьезная сказка

После тяжелых мыслей последнего времени хочу и себя, и моих друзей развлечь изложением одного моего старого миротворческого проекта, который, как мне представляется, не утратил актуальности. Отчасти эту идею излагал один из героев моей давней пьесы «Профессионалы победы», поставленной много лет назад в одном московском театре. К сожалению, и эта пьеса, и мысли, которые в ней прозвучали, не получили ожидаемого резонанса. Однако меня не покидает убеждение, что здесь вина не автора, а публики. Поэтому сделаю вторую попытку, нет, это уже третья публикация – время для этого самое подходящее.

Проект, с которым вы сейчас познакомитесь, замахнулся на разрешение самой сложной международной проблемы современности – как наладить, причем наладить необратимо, доверительные отношения между Россией и США. Я изложу только сердцевину идеи, главную действенную часть плюс несколько коротких комментариев.

Итак, представьте себе, что в один прекрасный день, в один и тот же день, в России и США происходят выборы. Но выборы совершенно необычные, которым предшествовала огромная политическая, юридическая, законодательная подготовительная работа. А выбирают вот кого: российский народ выбирает (из нескольких претендентов) российского вице-президента Соединенных Штатов Америки, а американский народ выбирает (из нескольких претендентов) американского вице-президента Российской Федерации.

Выбрали.

Опять-таки в один и тот же день наш с небольшой командой летит в Вашингтон, а американец в Москву.

Прилетели.

Расположились в помещениях по своему рангу вице-президентов. Первый рабочий день. Первый раз американец присутствует на заседании Совета безопасности России, а наш человек – визави – на заседании аналогичного учреждения в США.

Теперь самое важное – то, ради чего такие выборы затеяны: согласно предварительно принятым законам, новые вице-президенты – наш в США, их в РФ – имеют доступ к любой информации, для них не существует военных и государственных тайн. Они входят в ближайшее окружение президентов России и США. Для них все открыто, доступно, любая информация о прошлом, настоящем и предполагаемом будущем. В их присутствии, с их участием обсуждаются и принимаются важнейшие государственные решения. Законами предусмотрены очень серьезные меры пресечения, в случае если обнаруживается, что в обход визави вице-президентов происходят какие-то тайные совещания, принимаются секретные решения.

Можно себе представить, каким огромным вниманием людей всего мира будет сопровождаться подобная реформа взаимоотношений двух стран с первых дней работы над ее осуществлением.

Вы скажете, это фантастика, ничего подобного в реальности невозможно.

Значит, атомная война, истребление миллионов людей возможно, а политические перемены такого рода невозможны? Разве из того, что сегодня происходит в мире, не очевидно, что система существующих международных отношений, сложившаяся в основном в эпоху до возникновения планетарных опасностей, устарела, посольства превратились в легальные гнезда шпионажа, процветает взаимная подозрительность, мир катится в пропасть. Я, естественно, не настаиваю, что именно этот проект должен и может быть реализован. Но я настаиваю на том, что меры должны приниматься именно такого рода: неожиданные, творческие, создающие новые структуры власти, новые гарантии безопасности, способные обеспечить подлинное взаимное доверие.

Я пытался заинтересовать этими мыслям политиков нескольких стран, включая нашу, – серьезного интереса не обнаружил. Хорошо, говорил я, давайте попробуем для начала этот проект, у меня в данном случае нет авторских амбиций, реализуем как игру между двумя командами – российской и американской. Вот как возникла такая идея, как образовалась группа энтузиастов, вот как ее доводили до сведения соответствующих госструктур в Москве и Вашингтоне, вот как трудно и долго согласовывалось само согласие на то, чтобы разработать соответствующую документацию и так далее во всех подробностях того, какой могла бы быть история реализации подобного проекта. Но пока это игра, телесериал – в ней работают артисты, режиссеры, политологи, юристы, философы, священники, раввины и т. д. Игра охватывает весь сюжет – от возникновения подобного проекта до выборов визави вице-президентов, как наши герои начинают работать, какие сложности, какие страхи, какие ошибки, какие попытки похоронить новую систему взаимоотношений двух государств. Может получиться захватывающий политический сериал, к обсуждению которого подключились бы многие толковые головы из разных стран. Пришло бы много интересных поправок, дополнений, предложений по совершенствованию проекта.

И кто знает – после такой игры, после такого кино, может быть, нечто подобное Россия и США попробуют реализовать. Ну, это было бы просто замечательно! Но даже если бы удалось только снять такой телесериал и заронить в головы и души людей мысль о возможности такого рода перестройки международных отношений, это уже было бы нечто весьма существенное.

К сожалению, и на это чисто игровое предложение, кинопредложение, серьезного отклика нет.

Ну вот и все, о чем я хотел рассказать, вся сказка.

Август

Одно из важнейших событий, происходящих сегодня во всем мире, – это осознание трагических особенностей народных масс России, значительная часть которых поддерживает готовность руководства России применить атомное оружие в войне с Украиной.

Разрыв в уровнях понимания, осознания разными слоями общества фундаментальных проблем и опасностей современного мира, а также способов их разрешения, избежания достиг во многих странах, не только в России, тревожных размеров – этот разрыв в уровнях массового сознания приводит к оправданию агрессивной политики, к оправданию применения ядерного оружия. Требуется серьезная планетарная политика просвещения для того, чтобы избавиться от этого трагического разрыва.

14 августа

Существует историческое созревание. Созрела ситуация – и объединилась Европа. Однако процесс созревания может затянуться, опоздать. Сегодня все настоятельнее ощущается потребность в планетарных органах управления хотя бы некоторыми отраслями человеческой деятельности. Прежде всего речь должна идти о производстве оружия, об учреждениях, занимающихся изобретением нового оружия. История оружия на сегодняшний день, по существу, совершила полный кругооборот: от способности убить одного человека, нескольких человек до способности убить всех людей. Между тем политическое устройство человечества не изменилось: мир раздроблен, сотни стран, между многими станами острые конфликты, наблюдается готовность некоторых стран применять самые страшные виды оружия. В этих условиях, до тех пор, пока народы и их руководители не научатся жить миролюбиво, не научатся разрешать конфликты исключительно путем переговоров, сверхопасное оружие должно находиться под полным контролем планетарного учреждения. По-видимому, есть и другие человеческие дела, которым разумнее, учитывая общие интересы, находиться под планетарным контролем.

Сегодня основной, фундаментальный вопрос народов и их правительств – осознание приоритета, главенства планетарных проблем, разрешение которых обеспечит наилучшие условия для мирного развития отдельных стран. Главный инструмент политики – взаимовыгодные или равно невыгодные компромиссы. Линия фронта – за столом переговоров. Главный герой нашего времени – не генерал, не полководец, а талантливый переговорщик, гений компромиссных решений.

Способность изъясняться дана нам Всевышним для того, чтобы не воевать, не убивать, а договариваться.

26 августа

Я нахожу, что в основе российской безнравственности лежит подлинность, правда русской поговорки «жизнь – копейка». Если жизнь ничто, а это сегодня особенно наглядно выступает наружу, чего уж говорить о такой мелочи, как обман, ложь, нарушение присяги, конституции. Нравственность основывается на практически бытующей в обществе ценности человеческой жизни. Самое страшное, с чего, собственно, все и начинается, – для очень многих людей в нашей стране и собственная жизнь – копейка. Не знаю, существуют ли у нас исследования, показывающие, как удалось привить людям такое бесчеловечное/безбожное отношение к себе.

В душе каждого человека имеется черта, граница между допустимым и недопустимым. То, на каком уровне расположена эта черта, зависит от того, испытывает ли человек благоговение перед человеческой жизнью. В каждом обществе исторически складывается некая средняя норма ценности человеческой жизни, которая впитывается душой, по-видимому, прежде всего в детстве. У нас эта норма, укорененная в душах людей чаще всего бессознательно, далека от требований гуманизма. Это и предопределяет проявления такого рода явлений, как терпимость к высокому уровню преступности, приоритет чувства державности перед ощущением человечности, унижение человеческого достоинства пленных, заключенных, инакомыслящих. Это, я думаю, главная фундаментальная проблема России – как укоренить в нашем обществе благоговение перед человеческой жизнью. Великая русская литература XIX века, по существу, и поставила эту задачу перед российским обществом.

18 сентября

Я хочу объяснить, почему я 21 сентября пойду на Марш мира. Дело в том, что война, которая идет сейчас в Украине, – это война, которая может расшириться, охватить и другие районы бывшего СССР, это война, которая может стать страшной мировой войной; эта война возможна не только и даже не столько по вине Владимира Путина – она возможна прежде всего потому, что ее поддерживают или проявляют равнодушие миллионы российских граждан. По моему ощущению, больше равнодушных, чем активно поддерживающих политику войны. Даже у меня порой возникает мысль – ничего сделать нельзя, это не остановить. Такие мысли и порождают апатию, равнодушие, парализуют активность. Все это надо преодолевать – если вы против войны, не надо молчать, не надо впадать в состояние безверия. Надо дать знать властителям страны, и даже не столько им, сколько другим людям, другим гражданам России, чтобы они видели – неравнодушных становится все больше и больше, чтобы в следующий раз, а может быть, еще в этот раз и они присоединились к нашим голосам, к нашим рукам, поднятым против войны, к нашим ногам, шагающим в колоннах Марша мира! Кто за войну – тот за войну, что делать? Но кто против войны, не должен сидеть дома! Еще есть возможность остановить эту настоящую народную беду!

6 ноября

На смерть Алексея Девотченко

Трудно поверить, что это не убийство.

Трудно допустить, что это не начало нового бандитского способа отмщения за беспощадную справедливую критику правящего режима.

Чтобы устрашить, выбрали самого бесстрашного.

Отныне в России не только поэт больше чем поэт, но и артист больше чем артист.

Господи, помести его душу поближе к себе, он это заслужил.

8 ноября

Из записок верующего атеиста

С академиком Гинзбургом я познакомился благодаря букве «Г», с которой начинаются начертания наших фамилий. Народных депутатов СССР горбачевского созыва в Большом Кремлевском дворце рассадили по алфавиту, в результате мое кресло оказалось между Гинзбургом и Гдляном. Справа Гдлян, слева Гинзбург. С Гдляном у нас сложилось вполне корректное, учтивое добрососедство, если не считать два или три случая, когда он активно пытался мне подсказать, на какую кнопку нажать – за или против. С Виталием Лазаревичем как-то легко, сразу и, как оказалось, надолго, навсегда установились доверительные, дружеские отношения. На чем основывалась эта близость? Думаю, прежде всего на том, что мы оба – евреи и оба были обеспокоены в те годы (конец восьмидесятых – начало девяностых) волной нарастающего публичного, уличного антисемитизма. Мы написали по этому поводу письмо председателю Верховного Совета СССР А. И. Лукьянову, встречались с М. С. Горбачевым, – мы настоятельно просили, можно сказать, требовали, чтобы высшее руководство страны отчетливо во всеуслышание определилось в отношении антисемитизма. Нам обещали, но обещания не выполняли. Мы напоминали о данных обещаниях, нам снова обещали, но так в те годы и не было сделано по этому поводу отчетливого, внятного заявления высшего руководства СССР.

– О, вы явились! – встретил меня однажды утром Виталий Лазаревич. – Вчера вы отсутствовали, и на ваше место присел Андрей Дмитриевич. Мы что-то обсуждали, и в это время Горбачев открыл съезд, и раздался гимн. Ну, я, естественно, встал, стою. А Андрей Дмитриевич спокойненько, благодушно себе сидит. Скучает, ждет, когда кончится бравурная музыка и мы продолжим нашу беседу. И действительно, когда я опустился в кресло, мы продолжили прерванный разговор как ни в чем не бывало. Как будто я отлучился на три минуты в туалет. Для него было так же естественно не вставать при исполнении гимна, как для меня – встать. В его глазах, в выражении лица не было никакого упрека, никакого осуждения. Он не считал меня трусом, а себя героем. Вот это абсолютное спокойствие при совершении необычных, даже опасных поступков меня в Андрее Дмитриевиче неизменно удивляет и восхищает. Я тоже в своей жизни совершил несколько неординарных поступков, но при этом каждый раз волновался, переживал. Делал, но нервничал. Сахаров спокоен, как бог.

Должен заметить, что Виталий Лазаревич нередко, и я бы сказал, охотно рассказывал о своих недостатках, неловких поступках, о случаях, когда он выглядел, как ему казалось, нелучшим образом. Он поражал меня своей способностью смотреть на себя со стороны и рассказывать о себе, как о другом человеке.

После Первого съезда народных депутатов СССР возникла первая легальная парламентская оппозиция – Межрегиональная депутатская группа (МДГ), которую возглавили три сопредседателя, но фактически лидером был Андрей Дмитриевич Сахаров. Я в эту группу вошел сразу и был уверен, что Гинзбург сделает то же самое. Где ж ему быть, как не там. Однако он в МДГ не пошел. Я не стал спрашивать почему, мы эту тему деликатно обходили. Но спустя некоторое время Виталий Лазаревич вдруг говорит: «Александр Исаакович, я чувствую, у вас есть ко мне вопрос, который вы не смеете мне задать: почему я не вошел в МДГ? Отвечаю: я считаю вредным выступать против Горбачева, которому и без того очень трудно в окружении враждебно настроенных к нему членов ЦК. Зачем же создавать дополнительные трудности, притом людьми, от которых он ждал поддержки». Я объяснил свою позицию: Горбачев не сможет проводить реформы, оставаясь во главе партии, руководство которой все настойчивее выступает против того, что он делает, у него есть выбор, пусть он решительно станет на сторону МДГ. Его возможности внутри партии исчерпаны. Виталий Лазаревич был со мной не согласен, правда, несогласие его было мягким, не совсем уверенным. Только после смерти Сахарова оно стало категорическим.

К Ельцину он относился настороженно, ничего хорошего от него не ожидал, откровенно высказывал свои опасения даже в тот период, когда Ельцина чуть не носили на руках. Его политические воззрения были всегда отчетливыми, ясными, опирались на логику фактов. Например, он был решительным противником заигрывания с палестинскими экстремистами, считал, что только категорическое солидарное неприятие их действий мировыми державами, включая Россию, и явное военное превосходство Израиля заставит их прекратить террористические акты и признать раз и навсегда еврейское государство.

Когда он стал Нобелевским лауреатом, в Еврейском культурном центре на Большой Никитской состоялся праздничный вечер в его честь. После приветствий, поздравлений, после восторженного приема его яркого, я бы даже сказал, веселого ободряющего выступления перед московскими евреями в нескольких залах были щедро накрыты праздничные столы. Вино и водка, что называется, лились рекой, подавались все новые и новые вкуснейшие кошерные закуски. К столу, где расположились Виталий Лазаревич и Нина Ивановна, стояла очередь мужчин и женщин с полными бокалами, желающих чокнуться, а то и сфотографироваться с Нобелевским лауреатом. Виталий Лазаревич был в чудесном настроении, чокался, обнимался, целовался, выпивал рюмку за рюмкой, раздавал автографы.

На следующее утро он позвонил мне, сказал, что не помнит, когда ему было так хорошо, легко, весело, как на этом вечере. Поскольку я был одним из инициаторов этого мероприятия, благодарил меня, просил передать слова благодарности всем, кто организовал такой незабываемый праздник. Действительно, ни до, ни после этого вечера я не видел, не помню Виталия Лазаревича таким радостным, таким раскованным, свободным, таким пьяным, таким счастливым.

Но видел я его и в самые тяжкие дни его жизни, когда он лежал неподвижно на больничной койке. Я навещал его, звонил, старался развлечь экстравагантными новостями из жизнедеятельности литературной и политической элиты. Каждый раз он спрашивал, где я был, кого видел, что интересного читал, о чем думал с тех пор, как мы не виделись. Я добросовестно докладывал. Во время одной из таких встреч мы говорили о смерти. Я рассказал ему, как недавно, ночью, не мог уснуть и принялся размышлять о том, хочу ли я умереть во сне. И вот, дескать, результат моих размышлений: я во сне умереть не хочу. Умереть во сне, сказал я, это какое-то предательство долгой, сложной жизни. Я хочу пережить приближение смерти, хочу, чтоб у меня были мои последние дни, последние часы, последние минуты. Уснуть и не проснуться – какой-то обман, ускользнул от последнего испытания. «А я, дорогой мой Саша, – сдавленным, негромким голосом сказал Виталий Лазаревич, – был бы счастлив умереть во сне. Вы, слава богу, здоровы, бодры духом, поэтому вам такая смерть кажется недостойной. Я мечтаю о такой смерти».

Последние слова он произнес с неподдельной выстраданной искренностью, – во мне все содрогнулось. Мне стало стыдно, неловко, я ощутил всю неуместность, всю глупость своего самодовольного монолога о самоценности последних дней жизни. Я ушел от него разбитый, подавленный – по существу, в тот день я первый раз в полной мере осознал, как ему тяжело, безысходно, как он унижен беспомощностью своего положения.

Однажды, не помню уже по какому случаю, я ему сказал, что ощущаю себя верующим атеистом. Как он рассмеялся, как он хохотал надо мной! «Это же нелепость, абсурд, вы же образованный человек, вдумайтесь в это бессмысленное словосочетание, что это такое – „верующий атеист“: до обеда вы верующий, после обеда – атеист?»

Верующим атеистом я остался, но эту его звонкую, хохочущую, беспредельную убежденность в своей правоте я никогда не забуду.

22 ноября

Президент Владимир Путин разъяснил на днях, что призывы к свержению действующей власти недопустимы, что такие действия антинародны. Я тоже против военных переворотов и революций. Подобные действия не устраняют народные беды, а только заменяют одни беды другими, часто еще более тяжелыми. Однако революции происходят не потому, что к ним кто-то призывает. Они происходят тогда, когда существующая власть, во-первых, не способна предвидеть драматические последствия своих действий, своей политики, во-вторых, когда она не способна быстро спохватиться, до конца признать, осознать, осудить свои преступные ошибки и, в-третьих, когда она не способна решительно, необратимо изменить свою политику, сделать все для исправления зашедшей в тупик ситуации. Если эти три условия не будут приняты во внимание, не будут выполнены, отсутствие революционных призывов не поможет.

25 ноября

С давних, давних времен обманывать врага во имя победы над ним – это хорошо, это молодцы, это браво! Тут имеется в виду не только чисто военная хитрость, но и хитрость (то есть обман, введение в заблуждение) политическая, мировоззренческая, даже философская. Интересы родины выше любой правды, достоверности, искренности и т. д. В такой правде/неправде и заключается сила, о которой говорит Путин. Именно этого рода нравственность и расцвела в России в последние годы. Святая цель и есть правда, и в этой правде – сила, и все, что содействует ее достижению, делает нам честь. Логика воинской хитрости, ложной маневренности возведена в святость, становится политической повседневностью.

27 декабря

Они знают, отдают себе отчет, что обманывают и в стране, и в мире, но они не знают, что они делают это для того, чтобы успешнее, увереннее обманывать себя. Они только-только начинают догадываться, что тут кроется подвох. Это видно было во время большого интервью Путина. Не прошло это тщательно подготовленное мероприятие так, как хотелось, как обычно. Они думают, это поправимо. Нет, уже непоправимо. Дальше так будет все время. Поздно начали понимать самое главное: они обманывали других для того, чтобы себя обмануть. Они это только-только начинают понимать, и то не все, некоторые. И даже трудно себе представить, чтó будет происходить по мере все большего понимания этого драматического парадокса. Это же явное вмешательство нечистой силы: обманывать других для того, чтобы не замечать, что обманываешь себя. Чем это кончится, достаточно ясно, но дело в том, что перед тем, как кончится, неизбежен некоторый промежуток времени. Он начался. Но никто не знает, сколько он продлится и как будет протекать. Я тоже не знаю. Я только догадываюсь. Но не настолько отчетливо, чтобы поделиться публично.

28 декабря

События уходящего года, Украина, Крым, поведение властей, властителя, реакция народа, большинства на это поведение, – все это вместе взятое, если подвести какой-то итог тому, что в результате происходит в моем сознании, в душе, – полное опустошение гражданского чувства. Почти полная утрата интереса к не личному, не персональному, не касающемуся самых близких мне людей. Чей я гражданин? Гражданин общества, которому наплевать, что с ним происходит, куда его ведут и уже почти привели? Подданный самовлюбленного тщеславца, властолюбца, кто, исходя из своих примитивных ложных уверенностей, начал войну, из которой не знает теперь, как выпутаться, врет живым и мертвым? Часть прислуживающей ему челяди, в числе которых немало пишущей братии? В начале всей этой трагической истории вокруг и внутри Украины был живой интерес обсуждать, понять происходящее. Анализировать, предугадывать. Было желание высказаться, действовать, выходить на многотысячные митинги. Перезваниваться, встречаться, делиться новостями, переживаниями. Все это ушло, пропало, кончилось. Все уже яснее ясного, не о чем говорить, не о чем думать. Нет больше загадок ни в причинах, ни в следствиях. Я все реже звоню, все реже звонят мне. Сгусток боли, стыда, беспомощности сжался, застыл. С очень сложным чувством я слушал сильное, впечатляющее последнее слово Алексея Навального в суде – к кому он обращается? Те, кто смотрят в стол, никогда не поднимут головы, чтобы посмотреть на небо, чтобы подумать о Боге. Они не с тоской смотрят в стол, а со смыслом. Ибо в столе есть ящики, а в ящиках – приличная зарплата. И чем больше, чем дольше они смотрят в стол, тем она становится больше, растет. На днях судьям ее повысили на 30 процентов. Депутатам Думы тем более есть на что в стол смотреть. Не к кому сегодня обращаться, вот в чем дело. Все так сложилось, что постепенно становишься сам себе гражданином. Конечно, вечно так не будет, вся эта структура гнилая, глупая, она рухнет. Но это произойдет не в результате борьбы с ней, а в результате тягучего, затяжного трагикомического самообрушения. И еще не факт, что после них не придут деятели похлеще. Общество этому не воспротивится.

2015

Мы не отказываемся от жизни из-за того, что она короткая. Это фундаментальный человеческий компромисс, который, как мне представляется, до конца людьми не осознан. Недопонимание всей значимости этого компромисса приводит к отказу от поисков компромиссных решений, когда возникали и возникают международные конфликты в современной истории. За семьдесят лет после Хиросимы и Нагасаки, как мы видим сегодня, так до конца и не было осознано, что эпоха войн как метода разрешения конфликтов завершилась. Компромисс не стал господствующим методом международной политики, несмотря на нависшие над миром планетарные опасности. На наших глазах в последние несколько месяцев в центре Европы больше чем наполовину укорочены жизни многих тысяч в основном молодых людей. Убежден, этого можно было избежать, если бы в сознании людей, не только политиков, господствовала идея КОМПРОМИССА как главного, единственно допустимого сегодня способа разрешения противостояний.

Если в ближайшие годы системы образования, воспитания, направленность средств массовой информации, все учреждения культуры, искусства, особенно кинематограф, телевидение, не предпримут активных усилий для укоренения идеи Компромисса в сознании мирового сообщества, большой ядерной войны не избежать. Это, конечно, надо было сделать раньше, намного раньше, не исключено, что уже поздно. Больше того: если войну в Украине удастся остановить и постепенно нормализовать отношения России с ЕС и США, у меня нет уверенности, что эта жуткая война послужит серьезным уроком, содействует укоренению в мире нового отношения к идее Компромисса.

Компромисс вместо войны, стол переговоров вместо поля битвы, переговорщики вместо генералов.

28 февраля

Люди, охваченные агрессивной уверенностью в своем праве наводить порядок в стране и в мире, графоманы жизни, как я их называю, возымели небывалую свободу действий. Поэтому нельзя считать чем-то неслыханным, неожиданным убийство Бориса Немцова. Мама Бориса Ефимовича, которой я скорбно кланяюсь, предчувствовала беду. Тысячи матерей и отцов в России боятся сегодня за жизнь своих детей. В связи с войной в Украине резко возросли масштабы проявлений жестокости не только в местах боевых действий, а повсеместно в стране. Остановить, прекратить эту войну, которая, в сущности, и убила Бориса Немцова, – первый шаг, который необходимо сделать для того, чтобы пресечь эскалацию преступности.

1 марта

Вернулся с Марша скорби. Рад, что было много народу, говорят, 70 тысяч, и главным образом молодежь. Молодые люди не приемлют, осуждают, ненавидят насилие – это чувствовалось. Нельзя не обратить внимания на резкое отличие сегодняшнего спокойного, эмоционально сдержанного траурного шествия от шокирующей, агрессивной, лишенной здравого смысла демонстрации «Антимайдана».

Сейчас подумал: страна наша привыкла к тому, что есть такой особенный человек, смелый политик, такой красивый, незабываемый мужчина – Борис Немцов. И вдруг его не стало, убили! Такое не забывается. И не прощается.

4 марта

Одно соображение в преддверии 9 мая.

Поражение содействует освобождению народа от его недугов, а победа, наоборот, усугубляет свойственные народу болезни. И мы это видим сегодня на примере победившей России (СССР) и потерпевшей поражение Германии. Это не означает, конечно, что в Германии все светло и замечательно, а у нас все темно и ужасно. Тем не менее речь идет о важных уроках послевоенного времени. Думаю, что это справедливо и тогда, когда речь идет о победах и поражениях отдельно взятого человека или коллектива.

Я вовсе не хочу сказать, что проигрывать войны лучше, чем выигрывать. Я хочу обратить внимание на этот парадокс, здесь речь о массовой психологии – поражение заставляет анализировать, критиковать себя, предостерегает от самодовольства. Победителям следует это учитывать после победы, а не способствовать самовлюбленности.

25 марта

Время, когда человек живой, – короткое, время, когда человек мертвый, – длинное; мертвым можно быть очень долго, вечно. Не о всех вечно мертвых помнят люди. Желание славы – во многом именно желание, чтобы тебя долго помнили после смерти. С появлением кинопленки, цифровых камер можно бесконечно долго видеть умерших живыми. Сегодня происходит определенного рода борьба за продление жизни умерших людей. Живые смогут увидеть живыми своих близких, умерших сотни лет назад. Это другая, новая жизнь, другая связь с прошлым, с предками, с историей человечества. Когда сегодня находятся безумцы, которые готовы разжечь атомную войну, способную уничтожить возможность такого будущего, это вызывает предельное негодование в душе, буквально библейский гнев. Молишься Богу, чтобы он любым способом остановил этих дикарей, фанатиков гибели рода человеческого!

31 марта

О памятниках Сталину

Многим, но далеко не всем известно о том, что в конце сороковых годов XX века, судя по всему, к семидесятилетию Сталина, с его согласия, если не по его приказу, было решено очистить города СССР от безногих, безруких инвалидов Великой Отечественной войны. Многие инвалиды занимались попрошайничеством, выпивали, шумели, нагло требовали от власти внимания, помощи – словом, вели себя некрасиво, портили начальству, проезжающему по улицам, настроение, да просто надоели. И в одно прекрасное утро инвалидов не стало, их насильственно выселили на Валаам и в другие такого же рода места, где они вынуждены были и жить, и умирать не по-людски, по-скотски. От большинства ничего не осталось – нет могил, нет ничего.

1 15 июля 2014 г. произошла крупнейшая техногенная катастрофа в московском метро между станциями «Парк Победы» и «Славянский бульвар» Арбатско-Покровской линии.
2 17 июля 2014 г. был сбит Boeing 777-200ER авиакомпании Malaysia Airlines.
Продолжить чтение