Читать онлайн Фото бесплатно
Фото
Книга стихов
1
***
Оказывается, душа –
всего лишь то, что выбирает
среду, в которой умирают,
не галькой, а волной шурша.
***
Все будет хорошо,
не в постиженьи Бога,
а в смысле, что прошел
все то, что будет плохо.
Так в бархатный сезон
соленые кристаллы,
стирая горизонт,
торочат небом скалы.
Взойдешь: один, другой
кораблик пленка дыма
качает под ногой
почти необъяснимо.
***
Покидая двор больницы,
ты вот-вот замедлишь ход,
разрешит соединиться
нашим лицам поворот –
точка сквера, до которой
хорошо еще видны:
я в окошке перед шторой,
ты в движенье со спины,
точка сумерек, поднесших
свечку к окнам этажей,
под которыми, конечно,
разминуться нам уже
там, на дремлющей аллее,
не суметь, как ни крути.
Слышишь: я переболею.
Поздно. Всё, давай. Лети.
Строфы
Бывает: строфы навещают,
и посреди строки смущает
не слог, не тайна бытия –
мне жаль, что ты не я.
Наведенное на меня линзой
так прекрасно, что возникают слова
и жаль не исчезающего рядом с этим всего остального –
а ограниченности пространства, считающего меня собой.
Неужто невозможно,
чтобы все это накрывало вместе
более чем одно сердце?
К чему тогда затеянное на небесах наше сближение?
Стихи, заменяя тела,
полетели по склону, чтобы упасть в ивовую тень у реки,
проникаясь друг другом
с этим коротким вздохом: «Стоило жить…»
Если, в конце концов, нужно именно это,
пусть оно произойдет безыскусно.
Рождение, смерть, одиночество, трепет иллюзий –
не слишком ли много затей?
Старость
Старость – маскировка. Только если детство –
скрытое в тумане ровное шоссе,
старость – неожиданно близкое соседство
с тем, что не в один конец уходит, а во все.
То, что было как бы смыслом мирозданья,
помещенным в центр кремнистого пути,
обретает форму тихого страданья,
призванного в глубь пейзажа увести:
все угодней зренью, заменяя тело,
тем же навидавшимся видов стариком
прекратить осваивать полотна пределы
и приобрести картину целиком.
***
Она одна угадала мою глубину,
когда я прыгал не в высоту – в длину.
Она одна подставила так глаза,
что увернуться было никак нельзя.
Мне до сих пор подозрительна в той глубине
ее забота не о себе – обо мне.
Я до сих пор, откровенно, не верю ей,
не на словах – на деле бывшей моей.
На что она надеялась в темноте,
в которой ее единственный – черти где,
при том, что впереди – как позади,
что верь, что люби – не люби, что надейся, что жди?
Я потому и сейчас в координатах тех,
что все выходящее за эти рамки – грех,
а все умещающееся в этот предел –
наверное, не только смертных удел.
***
Ангелу со мной тяжело:
то вместо него становлюсь на крыло,
то в такую падаю бездну,
что вот-вот из виду исчезну.
Ухватить происходящего суть –
из былого в нынешнее взглянуть.
Подкатить туда же обратным манером
не пришло бы в голову даже Люмьерам:
из великолепнейших перспектив
не добьет сюда объектив;
растворимейшее деянье –
субъективность существованья.
Те же – с объективностью чудеса:
существую – следовательно верю,
что за дверью, сплошь – обетованные небеса.
Только совершенно за дверью.
***
Не к горю, не к слезам,
на ровном месте здрасьте,
как будто по глазам
взял и прошелся ластик –
вдруг человек тоскует.
А отчего хохочет? –
Господь его рисует
и кисточка щекочет.
***
Для поэта семьдесят – все твои сто,
да и то – привет из Элизия дате.
И не то чтоб Создатель к нему жесток,
просто с ним все быстрее творит Создатель.
От того, чтоб еще ускорить дела,
отвлекает не смысл, а конкретный почерк:
так и видишь, как прямо из-под стила
недосказанное уходит в прочерк,
за которым – уже только дольник. Руки,
самой легкой, невелика потеря
для купающейся в лазури строки,
для самой лазури, по крайней мере.
Слова
В глухой перспективе ночи
отсутствующий рассвет –
слова – в последнюю очередь
и очереди вослед.
Любой мимолетной препоне –
дорогу, любым мольбам
о смысле – нет, чтобы понятое –
уже по одним губам,
по редким ночного плеса
приметам, слышным едва,
так тихо, такими веслами,
что весла – уже слова.
И собственный свяжет с ними
свой голос душа тогда,
иначе необъяснимое
войдет в нее навсегда.
***
Зима случалась каждый год.
Деревья в небо уплывали,
то есть, кажется, наоборот:
проснешься – снегом лес завален.
Различной глубины следы
на стеклах, рамах и дорожках
всю ночь из блесток и слюды
выкладывая осторожно –
как будто кто-то понимал
предполагаемого зрителя
и плавно холод поднимал
до бытия и до события.
***
Поэзия – окно,
стихи в котором – рама.
Движение одно,
бумаги лишний мрамор
снимающее, – тест
на то, сколь может стоить
способность чей-то текст,
как вид в окне, присвоить.
2
***
Ждать – бесконечно глупо,
но если очень долго –
от стога и от луга
останется иголка.
Во всем четверостишье
от Бога только – очень,
любого слова тише,
всех поисков короче.
***
Сбывается то, что есть.
Строфа всего лишь пришла
в себя – и уже здесь,
то есть, там, где и была.
Сбываются облака,
держащие за руки, за-
глядывая в глаза,
сбывающиеся, пока
не станут зреньем вообще,
прорехой в земных делах.
Сбываться – в духе вещей,
а не в телах.
***
Вымучиваю строчку,
когда она – за точкой.
А точку ставить рано
не после строчки. Странно.
Выдумываю то, что
за мыслью, как нарочно,
меня стремится тоже
вообразить, похоже.
«Легкое поведение»
Эта, вся как на ладони, гонка дней,
приз в которой все ценнее и ценней.
Эта, пристальному взору не видна,
растворенная напротив глубина.
Все так просто, очень просто, Джон: любить –
если просит он, любимого убить;
чистоту свою любой ценой спасти –
до пустыни полной дело довести.
Может, кто-нибудь кого-то в судный час
избавляя от страданий, создал нас.
Легкость – главный притяжения закон.
Я была во сне: твоим был только сон.
***
Тишина сильнее любого ветра,
и о нем – это всегда о ней.
Если б можно было верить не в Бога, а в человека,
я, наверное, мог бы любить сильней –
не умом и сердцем (по сути, издали),
не воображеньем (теплей на шаг),
а совсем: как озером тело, как душу мыслью,
осторожно разгуливающей в камышах,
как простую жительницу округой,
равно всем дарующей свой свет.
Там, куда ступаешь невесть откуда,
меж ступнёй и светом различий нет.
***
В конце концов, не в этой дело
линялой темноте – она
и до подобных дел глядела
вот так, без всякого окна.
От заполуночного бденья
меж пустотой и высотой,
вступающими в отношенья,
не в утро переход простой,
тогда как окончанье ночи
все более – вопрос цены:
насколько день и эти строчки
друг другу в принципе нужны.
***
Глядеть на себя самого,
не понимая, кто же на кого смотрит,
больше не балансируя между реальностью и свободой.
Отраженье, разглядывающее оригинал…
Погружённая в воду ступня не чувствует целиком тела.
Иное дело – лицо, голова.
Иное дело – тело, целиком погружённое в воду,
чувствующее себя ступней. Лицом. Головой.
Осознанье себя – ощущенье воды,
отделяющей погружённую часть от свободной:
болтнуть рукой – почувствовать воду
и ангела, то же самое сделавшего без воды.
Эту иллюзию перерастаешь в один прекрасный момент:
маленький человечек, болтавшийся в луже,
это искаженное прозрачной средой отражение наблюдателя,
видит себя наблюдателем, искажаемым лужей.
***
Понятно, надо быть в пейзаже,
в холодном мрамора куске,
в мелодике луны, но даже
простого камешка в реке
не вычислить, не переплюнуть
естественную глубину,
довольствуясь привычкой думать
за воду, мрамор и луну,
вообразив, что мысль – отрада
(на дне речном покой найдя)
молчать, под водной толщей взгляда
от смутных звезд не отводя.
***
Жизнь, прожитая целиком,
как сновидение без сна,
как Рафаэлем – босиком
Изображенная – до дна,
до сот сознания дошла
яснее, чем Благая весть,
не тем, что якобы была,
а тем, что безусловно есть.
В неодолимой темноте
немыслимые берега –
есть очи те, и окна те,
и в легком золоте луга.
И этот невесомый свет,
размытая в ночи звезда –
на полотне с названьем «Нет»
с холстом не связанное да.
***
Что очень важно словам,
как воздух, нужным двоим –
непосвященному, вам,
несуществующим, им?..
По сути дела, строка –
способность света звучать,
как в русле тела река
с ее мечтой замолчать.
Не время мчится вперед,
а в «заднем» зеркале вид.
По существу, речь идет,
а говорящий стоит.
***
Поэзия – плод откровенья,
и, вероятно, дело в том,
что подлинник стихотворенья
всегда – в неведомом «потом»,
в котором, погружаясь снова
в страницу эту, то есть ту,
глаз наполняет, слово в слово,
сегодняшнюю пустоту
столбцами будущими теми,
чей, глубиною в жизнь, скачок,
уравновешивая время,
всесильным делает зрачок,
и этому преображенью
ума – оптическая дань –
меж творчеством и воскрешеньем
выскальзывающая грань.
***
Слух – наваждение глухого.
Лишь в этой нажитой глуши
не в звуке явленное слово
касается самой души.
Становится настолько тихо,
что кажется: скорей всего,
за этой тишиною – выход
в действительность из ничего.
3
Богомол
Застывший в листьях винограда богомол
под заблиставшим небом кажется пришельцем,
который с веточки своей легко бы мог
на Млечный Путь перемахнуть условным тельцем.
Случись в одно мгновенье что-нибудь с Землей,
с зажженной свечкою на блюдце, с виноградом,
в недосягаемость «зрачок» ушедший свой
он окружит каким-то незнакомым садом.
Всё, вроде, то же: небо звездное, лоза,
в сознанье пламечко лучится как лучилось,
но неподвижные горошины-глаза
не оставляют мыслям выбора: случилось.
***
Картины Нового Завета
без слов и кисти написал
не человек, а человеком –
осваивавший небеса.
В живые краски небосвода,
вздыхая тихо на закат,
не зритель, а сама природа
глубокий погружает взгляд.
Так и лирические строчки
идут особенно легко,
когда открыто двоеточье,
а сам ты где-то далеко.
Крещение
Ибо так надлежит нам исполнить всякую правду.
Ибо что как не исповедь каждая вслух твоя строчка.
Ибо слышишь не ты и не тот, кто тобою оправдан,
а само это «а», и само это «и», и безгласная точка: .
В водах речи твоей отраженное благоволенье –
всей земною любовью и той, на какую способна
вся земная на всем от земли удаленье –
предначертанному, что никогда не наступит, подобно.
Чем безвыходней – тем неотвратимее предназначенье,
и текучую реку незримо объемлет иная:
без дороги сквозь небо и сушу прямое теченье,
тишину обратившее в голос, себя вспоминая.
Укрощение бури
Под приоткрытою звездною бездною
перед последнею синью небесного
вечера, в озеро глазом косящего,
произносимое видит произносящего.
Следствия, как это им и положено,
взглядом одним от причин отгорожены,
прямо в котором невообразимое
происходящее видит произносимое.
На полуслове, как нитка, оборваны
ветер и ветром гонимые волны – и,
намертво в лодку вцепившись, спасенные
в мысли о чуде впадают казенные.
Гора
Оставалось пару шагов по воде пройти,
и когда вошли они в лодку, ветер утих.
А была четвертой стражи ночи пора
и Петру все мерещилась в темноте гора.
Затмевая звезды, она, казалось ему,
прямо поперек пути громоздит свою тьму –
широка и свободна, блестит в стороне вода,
но не перейти этой мертвой глыбе туда.
В полной тишине без ветрила и без весла
целиной подземною лодка медленно шла,
продвиженьем этим своим, как ответом, сводя с ума:
«Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?»
Он
Свивает он сумерки в долгие нити,
тончайшую ткань облекая в слова,
и можно свободно из комнаты выйти,
пока в тишине он стоит у стола.
Ни с чем не сравнимое чувство, настигнув
внезапно, под стать вдохновенью его,
уже не отпустит с порога гостиной:
в гостях-то и нет у него никого.
И даже немного на шутку похоже,
когда в темноте, как бумагу строка,
в проеме такой незнакомой прихожей
сама выключатель находит рука.
***
Как много – собственное зрение (как мало)
морочить в двух шагах от истины, любя.
Нужна не женщина, а то, что увидало
ее глазами настоящего тебя,
почти из воздуха простого колебанья
на свет извлекшее как бы прообраз твой,
едва удерживаемый прозрачной тканью,
как призрак дерева, идущего листвой.
***
Этой картиной забытое зренье.
Этой картины (бог ведает в чем
держащегося изображенья)
как бы смотритель дежурным лучом
будит зеркальные свойства случайно
(в танго партнерши покрытое льдом
маска-лицо улыбнется – и тайна
вдруг обернется разгадкой-стыдом).
***
Лес растворился в белом цвете,
земли и неба, верь-не верь –
как не было… и только ветер
снежинки поднимает вверх.
Хотя куда вернее то, что
вся перебеленная жизнь
по обе стороны окошка
уходит потихоньку вниз.
Марина
Тут следствие равно причине:
крылатость обретая – лечь,
как в рожь, как в землю, как к мужчине –
в организованную речь,
телесностью ее улова
оплачивая свой провал
в живую невесомость Слова
того, кто организовал,
смягчая пребыванья муки,
сквозь смертные черты лица
иллюзию идущей в руки
осуществимости конца.
***
Рассвет, расшевеливая города,
невольно к природе чуда
подводит: любая волна туда –
по сути, уже оттуда.
И мы, упуская ночи вопрос,
живем под звездой ответа:
любое наше земное сквозь –
сквозь нежную стену света.
Грядущее – не пространство, но
прозренья всего лишь средство
в знакомой комнате, где темно
не до слепоты, а вследствие.