Читать онлайн Пропавший в чёрном городе бесплатно

В январе сорок шестого года токарь Славка Коровкин уехал по комсомольской путёвке в бывший немецкий город Кёнигсберг и там пропал.

Успел только со станции послать домой, маме, телеграмму о том, что добрался он до Кёнигсберга хорошо, что идёт устраиваться в общежитие, прописываться.

И всё.

Больше Славку никто не видел…

В тот год весна в Москве получилась неожиданно тёплой.

Черёмуха собралась цвести недели на две раньше обычного, веселее как-то получались дела у людей, на улицах смех стал слышаться чаще, казалось, что и всё остальное вокруг становится каким-то добрым и правильным.

– Варька, ты уроки сделала?

– Да, сразу же после школы села, вечером ещё заданную книжку почитаю. А что?

– А картошку почистила?

– Так она же закончилась, ещё в понедельник.

Мишка огляделся, почесал затылок.

– Тогда… Пошли маму с работы встречать, хочешь? Там в заводской столовой все вместе поедим, а дома вечером ещё и чайку попьём… Согласна?

– Ура! Я очень даже согласная!

Маленькая, шустрая Варя подпрыгнула на диване.

– Пошли!

От их небольшого кирпичного дома в Тёплом переулке до шёлкоткацкого комбината «Красная Роза», где работала мама, они дошли за привычные пять минут.

Мишка шагал молча, с улыбкой рассматривая начинающие вовсю зеленеть деревья; Варя болтала, то и дело принималась скакать на одной ноге.

– А ты почему всегда раньше мамы с работы приходишь?

– Так положено. У нас на комбинате для учеников разных профессий предусмотрен сокращённый рабочий день.

– А долго ты будешь учеником?

– Пока не научусь…

– Скоро научишься?

– Дела, Варька, дела мне предстоят, важные… Как только с ними справлюсь, так и настоящим рабочим стану.

– Ой! Я же тебе тоже очень важное про себя не рассказала!

– Школьное?

– Да!

Вокруг них всё тоже было важным: и красивые деревья, и вечернее солнце за ними, и ровные расчерченные «классики» на асфальте.

Варя ненадолго отвлеклась, умело попрыгала в «классиках».

– Нас скоро будут принимать в пионеры!

– Ого, здорово!

– На следующей неделе будет собрание совета дружины. Ты придёшь в школу, когда меня принимать будут?

– Отпрошусь.

– А тебя отпустят?

– Обязаны отпустить! Я потребую. У меня два отгула есть.

Варя замолчала, шевеля губами.

– А у меня секрет есть. Ты никому не скажешь?

– Не расскажу.

– Точно?!

– Точно, не беспокойся.

– А то, если секрет узнают другие люди, то нашу маму могут сильно наказать.

Варя бережно достала из кармана белую тряпочку, в которую была завёрнута другая, красная.

– Вот что у меня есть!

– Ну и что? Обыкновенный галстук. У меня такой же был, когда меня в пионеры принимали, наш, розовский. В заводском магазине мама с отцом мне покупали, я помню.

– Ничего ты не понимаешь! Этот галстук необыкновенный! Он сделан из той самой ткани, которую мама на своем станке, своими руками, выткала, вот! Мама рассказывала, что недавно у них в цеху была наладка станков, ну, и часть ткани, которую они делают для пионерских галстуков, немножко там замяло, её отрезали, вроде как она по всем правилам стала непригодная. Вот мама и отстригнула ножницами кусочек этой никому не нужной ткани, принесла домой, сама обметала мне на швейной машинке. Мой пионерский галстук сделала моя мама! Только ты никому об этом не говори – это тайна!

– Никому не скажу, не бойся.

– Обещаешь?!

– Честное комсомольское.

Варя вспомнила, нахмурилась. Порылась в карманчиках платья, нашла, достала небольшую картонку.

– Вот, ещё и эту бумажку мама мне принесла, она артикул называется. Я её на торжественной линейке для всех прочитаю, когда меня в пионеры принимать будут. Нас учительница предупредила, что всех октябрят обязательно попросят рассказать какую-нибудь правдивую историю про пионерский галстук! Или героическую… Я и прочитаю всем октябрятам эту бумажку, ну, артикул. И расскажу ещё как наша мама рекордно работает на множестве ткацких станков одновременно и делает самую лучшую ткань для пионерских галстуков! Мамина история самая правдивая и героическая!

– Прочитай мне, пока идём.

– Хорошо, слушай.

С выражением, громко, не обращая никакого внимания на прохожих, Варя начала читать.

– Артикул! Пионерские галстуки! Ширина ткани – сто один сантиметр! Основа нить ацетатная крашеная, номер девяносто! Уток нить ацетатная крашеная, тоже номер девяносто! Переплетение полотняное! Проборка рядовая, перевивка номер шестьсот! Вот так! Все миллионы советских пионеров должны знать, что галстуки для них делает моя мама! И что она у нас самая лучшая…

Варя замолчала, отвернулась.

– Ну, ну, не нюнь… Ты молодец, Варька, что такое придумала. Нашей мамой можно гордиться.

Огромные старинные краснокирпичные здания ткацкой фабрики «Красная Роза» даже на расстоянии гудели движениями тысяч станков. Из высокой трубы шёл серый дым, откуда-то снизу – белый, пушистый пар.

У проходной они ждали всего минутку.

– Мама! Мамочка!

Нетерпеливая Варька бросилась в толпу женщин, выходящих из стеклянных дверей.

Столовая, устроенная в главном здании заводоуправления, работала для всех рабочих смен, почти круглые сутки.

Варька звонко закричала на весь просторный зал, совсем пустой в это неурочное время.

– Я буду котлету и компот!

Они поставили подносы на ленту, прошли вдоль раздатки, Мишка шёл последним, задержался возле кассы, оплатил.

– Мама, Мишка у нас совсем как взрослый! Получку уже получает! И талоны, и рабочие карточки! Он же тебе все деньги отдаёт?!

– Да, взрослый…

Мама устало улыбнулась.

Сели за свой привычный столик у большого окна.

Мишка собрал подносы, протянул сестрёнке бумажный кулёчек.

– Держи, егоза! Это тебе и маме.

– А что это?!

Варька спрашивала, а сама уже нетерпеливо раскрывала бумажку.

С восторгом захлопала ресницами.

– Ой, пироженки! Полоски с помадкой! И тебе, мама, смотри!

Достала две простенькие пироженки из песочного теста с розовой помадкой поверху. – А тебе, Мишка?! Ты почему себе не взял?

– Не хочу.

Мама улыбнулась.

– А ты поделись с братом, отломи ему кусочек. И я отломлю ему тоже.

– Держи, Мишка! Не стесняйся. Вкусно же!

Все вместе смеялись, Варька стучала ложкой по тарелке, тараторила, рассказывала про школу и про знакомую ей серую кошку.

На вечерней летней улице было тепло и тихо.

– Не спеши, пойдём помедленнее, прогуляемся, я что-то немного устала…

Мишка кивнул.

В безветрии высокие тополя и сами не шумели, и хорошо скрывали далёкие звуки.

Варя умчалась по пустынному тротуару вперёд, торопясь догнать до перекрёстка грузовик с мебелью.

– Ну как там, мам? Что они сегодня говорили? Ты звонила им?

– Звонила.

Мама шла устало, безо всякого внимания и интереса смотрела себе под ноги, теребила в руках косынку.

– В милицию?

– Да, в милицию.

– Ну и что?

– Забежала на минутку в перерыве к себе в профком, Галина дала оттуда позвонить, по её телефону. Времени было в обрез, много не наговоришь… Ну, там, в милиции, дежурный, сказал, мол, пока ничего нового. Я отпросилась у мастера, на послезавтра взяла отгул, сама схожу в отделение, поговорю с начальником подробно, может какие-то мелочи от меня потребуются, сведения…

– Я тоже заходил в заводской комитет комсомола, там девчонки говорят, что ещё раз запрос в Кёнигсберг написали, в парткоме согласовали, по полной форме, и послали.

С радостным криком навстречу им бежала раскрасневшаяся Варя.

Мама поспешно замолчала.

– Ладно, Миша, потом, дома обо всём поговорим…

Варя подскочила, запыхавшаяся, дёрнула брата за рукав.

– Мишка, а ты в нашу школу больше никогда не пойдёшь? Всегда только работать будешь?

– А на комбинате тоже есть школа, только она называется рабочей, фабрично-заводской. Мы теперь со знакомыми ребятами там учимся. И работаем. Ты грузовик-то догнала? А то я заговорился с мамой, не заметил.

– Догнала, ещё как! Я быстрее всех в классе бегаю! И пою тоже громче всех.

Из-за угла неловко вывернулся и сразу же попал навстречу им дядька-инвалид, в пиджаке с медалью, на тележке со скрипучими подшипниками.

Он был ниже их, смотрел только на асфальт и с угрюмым молчанием толкался вперёд деревянными, обмотанными тряпками, утюжками.

Мама немного отстала от Вари и Мишки, пропуская инвалида, поднесла косынку к глазам. Вытирая слёзы смотрела на детей.

Дома Мишка сразу же уговорил сестрёнку лечь в комнате на диван с книжкой.

– Я её читал, там на сто двадцатой странице будет самое интересное…

Сам умылся, причесался, в майке, сел за кухонный стол, положил руки на стол.

Мама, сложила остатки хлеба в небольшую кастрюльку, накрыла её крышкой и убрала в шкафчик.

Задумалась.

Обернулась, заметила Мишку.

– Ты чего это?

Мишка кашлянул, пристукнул кулаком по столу.

– Мама, я всё решил…

В этот день Мишка действительно всё решил и сделал огромное дело.

С самого утра он, ещё не вставая к своему токарно-винторезному станку, безо всяких лишних церемоний поднялся на второй этаж, к двери директора фабричной школы.

Их директор Иваныч был небольшеньким, крепеньким фронтовичком-здоровячком, с коротким седоватым ежиком и смышлёными энергичными глазами, полными доброжелательного любопытства.

Иваныч обращался со своей рабочей пацанвой как отец-командир со вверенным ему рядовыми. На работу он ходил в военной форме со следами от споротых погон, с колодкой наградных планок и с ввинченным в гимнастерку единственным знаком «Гвардия».

– Чего тебе? Со станком проблемы?

– Не-ет, со станком всё в порядке… Мне уехать надо.

И в комитете комсомола Мишка действовал тоже решительно.

Дверь открыл без стука, закричал прямо с порога.

– Давайте мне направление! Я тоже хочу ехать туда, куда вы послали моего брата! На тот же самый завод! Он токарь и я токарь.

Мишка заранее знал, что будет грозно ругаться на секретаря их комсомольской организации, на всех, кто будет в комитете, и станет размахивать руками.

– Я никого здесь не прошу! Я ответственно требую, чтобы вы меня направили в Кёнигсберг! Там же нужны рабочие специальности, а ещё… Многие здесь, на комбинате, на нашей улице, во дворе, считают, что мой старший брат Славка испугался в Кёнигсберге трудностей, скрывается от работы и занимается там нехорошими делами. Но это же совсем не так! Я поеду туда и сам узнаю про всё, что там с ним произошло! Я буду работать, буду искать в Кёнигсберге Славку и докажу, что он честный человек! Он же сильный, очень сильный, он гирю тридцать раз правой рукой поднимает! Просто с ним сейчас что-то случилось и ему нужна моя помощь. Я в этом уверен! Оформляйте мне комсомольскую путёвку. Пишите документы, я от вас никуда без документов не уйду.

Мишка решительно поставил стул на середину кабинета и сел.

Из угла испуганно пискнула знакомая девчонка.

– А ваш Иваныч что? Он знает? Он согласился?

Иваныч знал.

Ещё тогда, утром, после разговора, он крепко взял Мишку за плечи.

Отодвинул от себя, посмотрел прямо в глаза.

– Правильно решил, сынок! Своих бросать нельзя, ни в бою, ни в жизни… Будет тебе там трудно – сообщай. Поможем, чем можем, и тебе, и Славке пропавшему, и матери твоей с сестрёнкой. Делай своё дело. Успехов!

– Вот так, мама.

Мишка ещё раз стукнул ладошкой по столу.

– И не плачь, пожалуйста. Я уже взрослый, сам отвечаю за свои дела и поступки!

– Молчи уж, взрослый…

Мама тихо ревела, вытирая глаза передником.

– Одного убили, второй пропал, теперь вот третьего неведомо куда своими руками отправляю… Ты хоть о нас-то с сестрёнкой подумал?! Варя же ума лишится, если и с тобой что нехорошее там получится… Не уезжай, Миша, не уезжай, а?!

Подошла близко, близко, обняла тёплыми руками сына, погладила по кудрявому чубу.

Упрямый.

Как отец…

Два следующих дня Мишка оформлял на комбинате обходной лист.

Таскал в инструменталку резцы, сдавал их там точно по ведомости, целый час искал в своём шкафчике потерявшееся когда-то, завалившееся в ветошь, сверло на двенадцать.

Смазывал, протирал который уже раз свой токарный станок, не мог надышаться тёплой эмульсией.

Аккуратно повесил в шкафчик синий рабочий халат, берет, защитные очки.

Положил на станочную тумбочку, на самое видное место, проволочный крючок для собирания длинной, острой металлической стружки.

Все нужные документы в комитете комсомола ему оформили быстро, в тот же день. Комсомольскую путёвку секретарь парткома комбината согласовал без слов, Иваныч тоже подписал с улыбкой.

– Давай, Миша, не подведи там! Все наши ребята верят в тебя!

Было ещё одно важное дело.

Вернее, даже два.

Оставалось только справиться с ними – и можно было уезжать.

Тем же вечером прибежала Варя и с порога радостно закричала.

– Мишка, только что сказали, что в пионеры нас не в школе принимать будут, а на мамином комбинате! Двадцать второго апреля, в день рождения Ленина! Мы торжественное обещание там прямо в шёлковом цеху, на глазах у всех рабочих, давать будем! Я слова уже наизусть учу!

Мишка к этому мероприятию готовился давно, больше месяца уже как начал.

Он знал, как трудно было после войны найти настоящий пионерский значок, как его сестрёнка хотела носить настоящий значок, но не вырезанный из картона или сделанный из какой-нибудь консервной банки, а хороший, тяжёлый, красивый. Поэтому он нашёл в газете "Пионерская правда" точный эскиз, выпросил у слесарей из своего инструментального цеха кусочек латунной пластинки, сам выпилил ножовкой по металлу правильную звездочку, обработал её бархатным напильником, точно процарапал на ней буквы «Всегда готов» и пламя пионерского костра. Всё остальное пространство на звёздочке, вокруг букв, Мишка очень старательно закрасил тёмно-красным лаком, крохотный пузырёк которого взял под самое честное слово, всего на вечер, у заводского электрика, дяди Петровича.

Значок получился очень красивым!

Мишка представлял, как Варька будет визжать от радости и как полезет его обнимать, когда он покажет ей такой хороший значок.

А потом он громко ругался в комитете комсомола, требуя себе направление в Кёнигсберг…

Через некоторое время, когда уже всё решилось и Мишка сидел там, ждал, пока ему оформят нужные документы, он обратил внимание на коробочку, на столе у той самой девчонки, которая испуганно спрашивала у него про Иваныча.

– А это что такое?

Мишка потянулся к коробочке, но девчонка прикрыла её ладошкой.

– Пока никому нельзя… Это новые пионерские значки, нам их из горкома для ознакомления прислали, всего две штуки.

Девчонка отвечала в заводском комитете комсомола за учёт, была принципиальной, но к Мишке относилась хорошо.

– Я хочу поговорить с тобой, Миша, о важном… Ты готов меня выслушать?

– Всегда готов.

Минка ухмыльнулся.

– Я же серьёзно!

– И я тоже.

– Обещай, что ты больше ругаться ни на кого не будешь! Это неприличный и недостойный настоящего комсомольца стиль поведения! Знаешь, один древний учёный сказал, что тот, кто доказывает грубо, не доказывает ничего. Я на себе несколько раз эту мудрость проверяла – всё правильно, всё сходится! Обещаешь, что и там в своём Кёнигсберге…

– Он не мой, он наш, советский!

– Ну, в общем, обещай вести себя там, среди других, незнакомых людей прилично, а то опозоришь всю нашу комсомольскую организацию, на весь наш прославленный комбинат тень бросишь!

– Хорошо, обещаю, что не брошу тень. Так что это за значки такие у тебя лежат?

Девчонка улыбнулась.

– Это новые значки для пионеров, их только в прошлом году утвердили, скоро всем уже будут вручать. Вот, смотри, костра на них уже не стало, остались только три языка пламени, которые символизируют дружбу, интернационализм, труд и готовность к защите Родины! А серп и молот такие же, какие и на государственном флаге нашей страны.

– Дай мне один значок! Очень нужно! Дай!

Мишка потянулся к столу.

– Я же уезжаю в далёкие края, а сестрёнку послезавтра принимают в пионеры. Вот ей память обо мне будет!

– Варюху?! Твою? В пионеры?

Девчонка всплеснула руками.

– Она же всегда крохой была, пуговкой, а вот…

– Дай значок. А то я не сдержусь и с горя буду ругаться в Кёнигсберге на всех людей самыми последними словами!

– Дурак ты, Мишка! Для твоей сестрёнки я и так бы значок тебе дала, а ты такое тут говоришь…

– Извини. Действительно, я дурак.

– Вот, держи значок. Секретарю я скажу, что потеряла один…

– Спасибо! Я тебя ни за что не подведу, ты очень хорошая…

Последние апрельские дни в Москве тоже получились очень тёплыми.

В выходной, вечером, прошёл небольшой дождик, а в понедельник, с самого утра, зелени на улицах сразу стало неожиданно много.

Варька не могла идти спокойно.

Хохотала, прыгала, стуча новенькими сандаликами по асфальту, кружилась, размахивая руками.

Красивое ситцевое платьице, с кружавчиками.

Весёлые бантики.

А Мишка шёл строгий, в брюках, в белой рубашке.

– Давай, завернём на минутку в одно местечко, а? Тут недалеко…

Варька сразу же замолчала, обеспокоилась.

– А мы не опоздаем?!

– Сказал же, что всего на минутку!

Мишка знал, что за дальним комбинатовским забором есть небольшой ничейный дворик, так, не совсем жилой, проходной, приходилось иногда бегать через него на работу. Дворик был солнечным, тёплым, со всех сторон загороженный заводскими корпусами и какими-то длинными кирпичными стенами. Ветра там никогда не бывало, после зимы в этом дворике, раньше, чем в других местах на их улице, стаивал снег, а летом – в жаркой, душной тишине громко гудели пчёлы, стрекотали в низкой городской траве кузнечики.

Поэтому там раньше всего распускалась сирень.

– Вот, держи!

Мишка спрыгнул с корявой сиреньки, протянул сестрёнке огромный букет, отряхнул брючину, посмотрел на рубашку.

– Всё чисто? Не испачкался нигде?

Варька высунулась из букета, улыбнулась.

– Не, всё хорошо! Спасибо, Мишка!

– В такой день ты должна быть совсем уж красивой. Так оно и есть! Побежали!

По пути, на бегу, Варька продолжала громко волноваться.

– Ужас как страшно! А вдруг я позабуду слова торжественного обещания и меня не примут?!

– Не забудешь. Не беспокойся, ты же целую неделю его учила!

Варя легко согласилась с братом.

– Конечно не забуду! У меня же вот что есть, смотри!

Она протянула Мишке складывающуюся пополам открытку.

– Мы такие открытки ещё на прошлой неделе, на уроке труда, делали! Каждый своим почерком, очень аккуратно, записал на неё текст обещания. Открытку мне нужно обязательно, вместе со значком и галстуком, принести на торжественную линейку!

Сиреневый букет совсем не мешал Варьке прыгать через мелкие блестящие лужицы.

– А в нашем классе уже есть пионерский отряд, четыре человека, они у нас самые активные и отличившиеся, их приняли первыми, ещё осенью, на день революции! Нас всех примут сегодня, кроме двоечников. Уже было собрание пионерского отряда, нас спрашивали про пионеров…

– И что ты знаешь?

– Как только нас примут в пионеры, мы сразу же начнём участвовать в субботниках, помогать отстающим одноклассникам, навещать пожилых людей. А ещё – заниматься в спортивных кружках и секциях, собирать металлолом и макулатуру!

– Правильно. Молодец.

– Всем нам нужно знать, что три конца нашего красного галстука служат символом нерушимой связи трех поколений: коммунистов, комсомольцев и пионеров.

– И это верно.

Варька смеялась, рассказывала про разные важные вещи, а Мишка молчал, крепко держал её за маленькую тёплую руку и думал о том далёком, страшном городе…

До проходной оставалось идти совсем немного.

Не в привычное рабочее время, не трудиться, не по приказной обязанности, шли на комбинат такие же красивые мальчишки и девчонки, с мамами, с бабушками, в бантах и в белых рубашках.

Варька кричала им, здоровалась со знакомыми, хохотала, но за Мишкину руку держалась крепко, не отпускала.

– Ой! Я же совсем позабыла!

Варька даже остановилась.

– Что ты ещё позабыла?!

– Не рассказала тебе, что после приёма в пионеры нас поведут в кино! Бесплатно! Новый фильм, «Слон и верёвочка»! Учительница рассказывала нам, что там слон будет учить девочку скакать через прыгалку и делать добрые дела!

Мишка тоже рассмеялся.

– Да ты же у меня, Варюха, любого слона научишь прыгать!

– Конечно, я лучше всех в классе прыгаю! А ещё… Ещё у пионеров есть своё приветствие – салют. Если поднять руку, вот так, чуть выше головы, то это обозначает, что пионер ставит общественные интересы выше личных. Если кто-то говорит пионеру: "Будь готов!", то он обязательно должен ответить: "Всегда готов!"

– Всё, пришли. Теперь ты помолчи немного, потерпи.

Свой пропуск на комбинат Мишка ещё не сдал.

Знакомая вахтёрша на проходной, пожилая строгая тётенька, улыбнулась ему.

– Сестрёнка, что ли?

– Да, в пионеры её сегодня принимают!

– Проходите, проходите… Там, в ткацком цеху, ваших уже много собралось.

Комбинат гудел и грохотал.

Варька притихла.

– А здесь всегда так шумят?

– Всегда. Это же работа.

Ещё с начала осени, как только Мишка стал работать и учиться на комбинате, он частенько забегал к маме в цех по какой-нибудь семейной надобности, что-то спросить или сказать, поэтому уверенно шагал по улицам комбината к её ткацкому цеху.

– Ой, какое здесь всё красное!

Варя вертела головой по сторонам, хохотала.

– Мишка, это здесь наша мама работает?!

– Да. Она в этом цеху самая лучшая.

Действительно, и вход в цех, и его длинные широкие коридоры, и огромный рабочий зал были, как на праздничной демонстрации, украшены большими красными флагами.

– Вот, смотри, это всё для вас, для пионеров!

Постороннего народа, взрослых, мальчишек и девчонок, в цеху было не очень уж и много, Мишка удивился.

– Варя, а сегодня что, только ваш класс будут здесь принимать?!

– Наш и ещё один…

Все приглашённые толпились у входа на второй этаж, робея, весело переглядываясь, здороваясь, улыбаясь.

Станки стояли в цеху длинными ровными рядами, целыми улицами.

Они ещё несколько минут шумели, крутились их рабочие барабаны и нижние рулоны с навёрнутым блестящим алым шёлком, потом всё механизмы окончательно замолкли. Остановились в проходах тележки с материалами.

Всё было приготовлено и хорошо, правильно продумано.

Детей выстроили в начале зала в несколько рядов, за ними стояли радостные родители, а перед всеми приглашёнными, в нескольких шагах, была устроена небольшая трибуна.

– Товарищи!

Мишка знал начальника маминого цеха, она ему как-то показывала этого пожилого, солидного дядечку.

Начальник на трибуне бодро взмахнул рукой, заулыбался.

– Товарищи дети! Дорогие наши октябрята, будущие пионеры! Сегодня, в такой очень важный в вашей жизни день, мы пригласили вас к нам в гости, чтобы в торжественной и, одновременно, в рабочей обстановке, показать, как работают здесь ваши матери и отцы, старшие братья и сестры, какие они настоящие, заслуженные труженики, как хорошо они стараются, как ответственно относятся к своему труду, как много делают для нашей страны, для великого Советского Союза! Все мы, взрослые, надеемся, что и вы, когда станете постарше и закончите учиться в школе, придёте работать к нам на комбинат и смените своих родителей, бабушек и дедушек за этими замечательными станками!

Начальник цеха ещё раз по-доброму улыбнулся, достал из кармана пиджака платок, вытер потную шею.

– А теперь, уважаемые дети, с напутственным словом перед вами выступит заслуженный работник комбината, самая знаменитая ткачиха нашего цеха…

Голос своей сестрёнки Мишка узнал бы и из тысяч голосов.

Где-то в первых, детских, рядах Варюха кричала громко, звонко, нисколько никого не стесняясь.

– Мама, мамочка! Смотрите, смотрите! Это же моя мама! Видите, это она самая заслуженная и лучшая! Я же знала, знала!

Все взрослые засмеялись, начали аплодировать.

Мама тоже встала на трибуну, но не так быстро и уверенно, как начальник цеха, а немного устало и спокойно.

Она не переодевалась специально для выступления, а была в рабочем синем халате, в белой косынке.

– Даже не знаю, что сейчас вам, ребятишки, сказать, чего пожелать в первую очередь… Главное дело для нас, взрослых, чтобы у вас, наших детей, всегда было мирное небо, никогда не было злого горя, чтобы ваша жизнь была хорошей и счастливой, чтобы все вы хорошо учились, слушались старших и ничем не огорчали бы своих родителей! Сейчас, когда закончилась эта проклятая война, вы обязательно должны быть счастливы!

Мама помолчала, вытерла глаза.

– … Я пришла работать на комбинат в тяжёлые прежние времена, маленькой девочкой. Детство у нас, моих братьев и сестёр, было нелегкое, наша мама болела, вот поэтому я и не доучилась вовремя в школе. Мастера брать меня на работу не хотели, боялись, что до ткацкого станка не достану, я их уговорила, обещала подрасти.

Я работала, тянулась за стахановками, перевыполняла нормы. Училась в вечерней школе, поступила в техникум. Делала различные ткани, вот, ваши галстуки… В войну мы с подругами ткали здесь, на комбинате, парашютный шелк, работали сутками, себя не щадили. Дети у меня хорошие…

Мама улыбнулась.

– Помогали во всём. Росли понемногу, учились, вот, сегодня мою младшую, дочку, Вареньку, здесь принимают в пионеры. Вот…

Не выдержала, отвернулась, заплакала, махнула рукой, ушла с трибуны.

Подруги-ткачихи, все тоже в халатиках и косынках, окружили её в сторонке, принялись успокаивать.

– Мама, мама, я здесь!

Неожиданно и громко раздался звук горна, застучал барабан.

Взрослые школьники, комсомольцы, внесли в цех красное знамя.

Директор школы по одному вызывала из строя маленьких, взволнованных, мальчишек и девчонок, те по очереди читали торжественное обещание, им повязывали пионерские галстуки и прикалывали на рубашки и платьица значки.

Начальник цеха каждому торжественно жал руку, говорил напутственные слова.

Варьке галстук повязала мама.

Потом они все вместе, хором, и родители, и ткачихи, и даже строгий начальник цеха спели песню "Взвейтесь кострами, синие ночи".

После комбината Варька с подружками, с сиренью, все в красных галстуках, с криками и смехом, умчались гулять по тёплым весенним улицам.

Дома, вечером, уже было совсем поздно, мама на кухне собирала Мишкин чемоданчик.

– Давай, пальтишко ещё в узел возьми, теплое бельишко тоже положу. Зима же скоро, не заметишь, как холода наступят…

– Мам, я же работать туда еду! Заработаю, куплю.

Мишка собирал своё.

Хмурился, чтобы не забыть ничего важного; потом улыбнулся, положил в чемоданчик, на самое дно, небольшой альбом для рисунков и два простых карандаша. Ещё завязанные в отдельный бумажный пакет все письма и ответы из милиции по Славке…

Паспорт, две бумаги из комитета комсомола, комсомольский билет, рабочие карточки.

– Документы твои, Миша, я вот сюда, в карманчик, в свитерок, во внутренний, в пришитый, положу.

Мама охнула, присела на табуреточку у кухонного стола, тронула себе лоб.

– Что с тобой, мам, плохо стало? Попить?

– Ничего, ничего… Вспомнилось. Как и Славке тогда… Тоже в свитерок, изнутри…

Около пяти проснулись, поднялись.

Совпадало, что выходить им нужно было в одно время: маме – на работу, Мишке – на вокзал.

– Успеваешь, точно?

– Я с запасом!

Попили чайку.

– Поставь Варе будильник. Да, на подоконник… Чтобы в школу не проспала.

– А я уже здесь. Доброе утро!

Стояла в дверях, сонная, в ночнушке с бантиками.

Розовая, улыбалась, тёрла глаза ладошками.

– Миша, ты только не пропадай там, ладно?! Обещаешь?

– Обещаю! Я скоро приеду, может, в отпуск попрошусь… Ты учись, Варюха, учись! Не скучай, береги маму.

– Хорошо.

Заревела.

Бросилась к Мишке, обняла.

Маленькая, тёплая…

Случилось тревожное, важное, огромное.

Почти половину ночи Мишка смотрел в чёрное вагонное окно.

Стучали колёса, часто гудел где-то впереди далёкий паровоз.

Рассвет всё никак не приходил.

И вдруг, как призраки, как тени, в медленно исчезающей заоконной темноте появились первые дома чёрного города.

Ни огонька.

Страшно…

Но солнце было и в Кёнигберге!

Через два часа их поезд ещё немного погудел и наконец-то остановился посреди просторного, залитого уверенным солнечным светом пространства.

Никакого вокзала.

Ничего вокруг не было, только рельсы, рельсы, тысячи блестящих металлических линий убегали куда-то далеко, перекрещиваясь, соприкасаясь, исчезая за случайными деревьями на горизонте.

И ещё какие-то домики около остановившегося поезда.

Всё.

– Всё! Приехали! Конечная остановка – станция Кёнигсберг! Выходите, граждане пассажиры, только осторожней со ступенек, здесь высоко, перрон временный, деревянный, держитесь за поручни!

Проводница говорила громко и уверенно. Сразу было видно, что ей хочется, чтобы приехавшим в поезде пассажирам было тоже не страшно.

– А вокзал здесь где?

– Вокзала здесь, паренёк, нет. На самом деле он есть, но не в этом месте; главный вокзал в Кёнисберге сильно разбомблен, вернее, железнодорожные пути вокруг него. Вот поэтому поезда временно останавливаются здесь, на сортировочной станции.

– Мне бы спросить…

Мишка стоял на насыпи, проводница махнула ему сверху, из пустого уже тамбура.

– Вон там, в том белом домике, дежурный сидит. У него и спроси.

Утро.

Пронзительное солнце.

Насыпь.

Рельсы, рельсы, рельсы…

Брюки, широкие, чёрные, вельветовая курточка, рабочие ботинки.

Кепка, тельняшка.

Мишка постучался в дверь домика.

– Да-а!

– Можно?

– Заходи!

В небольшой комнатке, за столом, сидели два мужика, один в солдатской форме, другой – в железнодорожной, с молоточками на петлицах.

– Чего надо?

– Я…, я, мне спросить надо…

– Чего?

– У меня брат пропал. Здесь. Я брата ищу.

– Проходи, садись.

Мужики взрослые, дядьки.

Тот, что железнодорожник, толстый, другой обычный, с седыми усами.

– Москвич?

– Я? Да. Только что приехал.

– Выпить не хочешь, москвич, а? Мы тут празднуем…

Железнодорожник поднял из-под стола спрятанную бутылку.

– Сегодня, двадцать шестого апреля, ровно год назад, мы фашистов здесь окончательно добили! Недалеко отсюда, в городке, в немецком, на море, в Пиллау, меня в башку ранило, вот, чуть выше виска. А друзья мои почти все там погибли… Но мы всё равно победили! Тебе наливать?

– Нет, нет, я не пью! Мне брата надо искать…

Железнодорожный дядька, дежурный Лазков, как он представлялся, часто отвечая на телефонные звонки, вскипятил для Мишки чаю, достал баранки.

– Садись, перекуси с дороги. Где, говоришь, братишка-то твой пропал?

– Здесь, здесь! А где точно, не знаю… Он телеграмму отсюда, с вокзала, дал! Что уже в Кёнигсберге, приехал, идёт на завод, в общежитие. И всё. Пропал. Мама искала Славку и через милицию, и через горисполком. Нигде его нет, никто ничего не знает.

– Вот что, парень… Смотри в окно. Видишь, вон там, у дальних путей, здание стоит красное, целое, кирпичное?

– Вижу.

– Топай туда. Это почта временная, почтовое отделение при железной дороге. Может оттуда твой братишка телеграмму-то давал? Поспрашивай там, может что узнаешь… Здесь это самая ближняя почта, другая – в городе, до неё только к вечеру доберёшься.

– Хорошо! Спасибо!

Мишка подхватился было, не допил чай, не догрыз баранку, схватил в охапку свой чемоданчик.

– Стой! Куда без приказу?!

Мужики захохотали.

– Куда тебе направление-то в Москве выписали? На какое предприятие в Кёнисберге идти надо? Город большой, разрушенный вдрызг, заплутаешь, не дай боже. Куда идти-то, знаешь?

Мишка задумался, вспоминая написанное в комсомольской путёвке.

– Ремонтно-механический завод. На какой-то аллее… Вроде Кранц, так улица называется…

Мужик в гимнастёрке поправил ус.

– Кранц-аллея. Знаю я этот завод, мы недавно туда рельсы для узкоколейки возили. Далековато отсюда будет, все ноги посшибаешь, полгорода почти протопать нужно! Часа три дороги.

– Я дойду! Вы не переживайте! Вы только мне объясните, как туда идти, а остальное я соображу, не сомневайтесь!

– Как бы тебе половчее всё рассказать-то?

Дежурный Лазков задумался.

– А вы мне нарисуйте, как на карте! Вот, прямо в моём альбоме!

Мишка грохнул на стол чемоданчик, щёлкнул замками.

– Вот, рисуйте, объясняйте!

– Да и объяснять-то тут особо нечего, топай по городу, по центральной улице, только по сторонам никуда не суйся, в развалины какие или куда ещё… Так, чтобы солнышко сначала было чуть справа, сзади, а потом, после моста и, как площадь пройдёшь, – прямо в спину! Давай-ка твою бумагу, рисовать буду подробно. И пояснять, а ты слушай!

– Ага!

Через рельсы Мишка перепрыгивал легко и ловко, ни разу не запнулся.

В почтовом красном домике тоже дежурил мужчина, только совсем пожилой, в очках.

Из большой боковой двери в грузовик с открытым задним бортом солдаты грузили ящики, свёртки, какие-то запечатанные рулоны, фанерные ящики обычных посылок.

Дежурный считал груз, отмечал что-то в истрёпанной конторской книге.

Мишка постоял, подождал, пока грузовик отъедет.

– Чего тебе?

– Я старшего брата ищу…

– Его здесь нет. Здесь вообще посторонних не должно быть! И ты давай, уходи, я дверь закрываю!

– Он пропал. Здесь пропал, у вас. Приехал на поезде, телеграмму дал и всё…

– Как это всё?!

– Никто Славку после поезда так и не видел…

Мишка ни за что не хотел плакать, он ещё дома дал себе слово в Кёнигсберге ни перед кем не плакать, но тут не сдержался.

– Ладно, не реви. Пошли внутрь, расскажешь.

Пожилой почтовый дежурный взял Мишку за плечо.

– Пошли, пошли…

И снова чай, такие же баранки.

Мишка не отказывался, молчал.

Слушал.

– Так, так… Какого числа, говоришь, твой брат давал телеграмму из Кёнигсберга?

– Вот, вот она! Шестого января этого года!

– Шестого?! Забавно…

– Почему?

– Шестого числа я здесь дежурил, прекрасно это помню! Смена спокойно прошла, из московского поезда две машины выгрузили, быстро, без происшествий, без порчи отправлений, без недостач. Кто-то, человека два-три, телеграммы отправляли, да, помню…

– А вы не ошибаетесь?! Столько времени прошло…

Пожилой дежурный улыбнулся, сверкнул круглыми очочками.

– Прекрасно помню тот день, молодой человек, потому что именно шестого января у моей супруги был юбилей и вечером, когда я сменился, мы его дома, в семейном кругу, отмечали! Так что не волнуйтесь, я ничего не забыл! Народу было тогда с утра немного, и я уверен, что даже по приблизительному описанию узнать вашего брата. В чём он был одет?

Мишка с облегчением вздохнул, радостно заторопился.

– Славка уезжал из Москвы в пальто, в таком хорошем, в сером, и шапка у него была зимняя, меховая. И ещё шарф, красный, его мама Славке в дорогу вязала. Им на комбинате тогда премиальные выдавали в ту зиму красными шерстяными нитками, по два мотка, вот она и связала…

– Вы прекрасный рассказчик, молодой человек! Всё сходится!

Почтовый дежурный взмахнул рукой.

– Этот парень, ваш брат, сказал ещё, что приехал сюда, вроде как, что-то завоевывать…

– Покорять новые пространства!

– Да, да, именно так он мне и сказал, пока заполнял телеграмму!

– Это мы со Славкой так дома шутили, в Москве… Такими словами…

– Вот, факт установлен – ваш брат шестого числа был здесь и сам посылал именно эту телеграмму. Всё, ничем больше помочь вам, молодой человек, не могу.

– Как?! А…

– Он дал телеграмму, оплатил, я принял, расписался. И он ушёл.

– А куда?!

– Вот этого я никак не могу знать. Наверно, на предприятие, где собирался работать.

Мишка нахмурился.

– А милиция где тут у вас? Ну, где новых людей, приезжих, прописывают?

– Лучше всего тебе обратиться в комендатуру. Знаешь, где она расположена?

– Откуда, я в этом городе пока ещё ничего не знаю…

На втором листе альбомчика пожилой почтовый работник красивым, чётким почерком нарисовал и подписал дорогу к комендатуре.

– Идти туда долго, не меньше часа. Городского транспорта в Кёнигсберге нет. Выдержишь?

– Конечно. А это по пути к Кранц-аллее?

– Не совсем. До площади – да, идти нужно в одну сторону, а после площади – в комендатуру налево, а на твой завод – направо.

– Разберусь. Вы всё очень понятно нарисовали. Спасибо!

– До встречи, паренёк! Встретимся ещё, обязательно! Ты, самое главное, сам не пропадай… Обещаешь?

Старик улыбнулся.

– Обещаю!

Мишка махнул рукой на прощанье и снова запрыгал через тысячи рельс.

Мише обязательно нужно было идти пешком по этому мрачному городу.

Он хотел подробно рассмотреть дорогу, по которой когда-то шёл его брат.

Улицы были разрушены странно – и длинными многометровыми прогонами, и отдельными домами.

Битый кирпич хрустел под ногами, на пустынной улице, на которую он вышел сразу же после железной дороги, почти не встречались прохожие.

Были, конечно, люди, но какие-то все тихие, необычные, с неуверенными шагами.

Как тени.

Показывались на солнечном свету и сразу же исчезали.

Немцы?

Мишка попробовал подойти к одной женщине в чёрном, которая с опущенной головой проходила мимо.

– А вы не видели…?

Женщина испуганно отшатнулась от него, молча замахала рукой, пробежала, юркнула в чёрную подворотню.

Другие немцы, гражданские мужчины, вежливо слушали Мишкины торопливые слова, что-то говорили ему в ответ, недоверчиво отворачивались и так же быстро уходили.

У большого, заваленного обломками кирпичных стен, перекрёстка Мишка увидал красноармейский патруль, радостно бросился навстречу.

– Здравствуйте!

– Стой! Стоять, я сказал!

Командовал старший, офицер, а двое солдат одинаковыми движениями наставили на Мишку автоматы.

– Не надо! Я же свой, я русский! Я только что из Москвы приехал!

Мишка не бросил улыбаться, поставил чемоданчик на землю, поднял руки.

– Откуда?! Из Москвы?

– Да.

– Документы есть? Руки можешь опустить.

Покопавшись под курточкой, в свитерке, Мишка достал свои документы.

Предъявил.

Офицер посмотрел на Мишкино лицо, на фотографию, тоже улыбнулся.

– По комсомольской путёвке приехал?! Работать?

– Так точно!

Мишка приложил руку к кепке.

– И брата искать.

– Как это? Он что, здесь пропал?

Мишка рассказал всё о пропавшем Славке.

Офицер внимательно слушал, рядовые молча стояли в стороне.

– Я сюда работать приехал. И брата искать. А вы по этой улице давно ходите? Ну, патрулируете?

– С зимы, как перевели нас сюда.

– С января?!

– Да пораньше ещё, я первый раз я в наряд по этой улице заступил самыми перед новогодними праздниками.

Офицер повернулся к патрульным.

– Акинфеев, мы с тобой первый раз сюда выходили в декабре?

– Так точно. Двадцать четвёртого.

– Вот, в декабре.

– Так может вы и Славку моего тогда, зимой, здесь встречали?! Он шестого января по этой улице утром должен был идти! А?! Не встречали?

– Какой он из себя?

– Молодой, на три года всего старше меня! Высокий, спортсмен. Одет был в тёплое серое пальто, шапка меховая, коричневая, тесёмочки сзади завязаны… И шарф ещё был у него! Красный, красивый такой, яркий!

– Нет, такого не видели, точно! Такой парень точно бы бросился в глаза, мы у него обязательно документы бы проверили. Нет, не встречались мы с твоим братом. А ты сам куда направляешься?

Мишка буркнул как о несущественном.

– На ремонтно-механический завод, там же, в комсомольской путёвке написано…

– Ах, да! Как добираться туда, знаешь?

Для верности Мишка достал из чемоданчика альбом, протянул офицеру.

– Вот, дежурный по станции мне нарисовал. Если что-то не так, то подправьте, пожалуйста.

– Да вроде всё так…

Пока офицер внимательно рассматривал Мишкины путевые карты, второй солдат из патруля, не Акинфеев, тронул Мишку за рукав, сплюнул в сторону, виновато улыбнулся.

– По чемоданчику-то видно, что ты парень запасливый… Случайно, у тебя нигде папироски не имеется?

– Я не курю.

– Извини, это я не подумал, пристал к тебе с куревом-то. Очень уж хочется покурить, мои-то закончились, а с маршрута нам никуда не отлучиться…

Офицер вернул Мишке альбомчик, ткнул пальцем.

– Никому не показывай эти картинки. Как только доберёшься до своего завода, то немедленно сожги их. Или разорви и в нужник спусти, понял?

– А зачем?

– По закону я должен тебя за такие подробные планы режимного города Кёнигсберг немедленно арестовать. И мужиков, которые такие хорошие карты рисуют, в первую очередь. Прощаю из-за брата. Сожжёшь?

– Обязательно! Не сомневайтесь, товарищ офицер, я всё понял!

– Хорошо. Тогда удачи тебе, москвич! И ещё, к сведению… До твоего ремонтно-механического завода, расположенного в Кёнигсберге по улице Кранц Аллея, расстояние от центра города шесть километров.

– А до комендатуры?

– Это на юго-запад от площади, два километра.

– Спасибо!

Офицер улыбнулся Мишке, взял под козырёк.

Дома вдоль улицы, которую ему указали, были непривычно длинные, невысокие, всего в два, три этажа, с черепичными крышами, похожие на толстых, сонных змей с продолжительным красным узором поверху.

Видно было, что в некоторых домах сейчас жили люди.

Там чисто вымытые окна блестели на солнце, а на подоконниках, за простенькими кружевными занавесочками радовались солнцу яркие молоденькие гераньки.

В дневной пустоте и в непривычной безлюдности улицы Мишка обратил внимание, удивился звукам своих шагов.

Под ногами – брусчатка, каменные квадратики, блестящие, по всей дороге, только редко где видны старательно засыпанные песком и ломаным кирпичом круглые проплешины снарядных воронок.

Зелень. Много.

Высоченные деревья.

Аккуратные, одинаковые, с чёрными стволами.

И тишина.

Проехал армейский грузовик.

Проскрипел педалями на стареньком велосипеде дядька в странной шляпе с пёрышком, с бамбуковыми удочками, привязанными к раме, и с жестяным ведёрком, дребезжащем на руле.

Ехал навстречу Мишке, но старался не заметить его, не улыбнулся…

Городская брусчатая дорога и дома вдоль неё плавно, незаметно спустились вниз.

Справа, в каким-то ровном парке, стояла огромная, чёрно-красная церковь с невероятно острым шпилем, с простым крестом и крышей, покрытой зеленоватым металлом.

Дверь из тёмного дерева.

На ступеньках и возле церковной двери давно же нападало много веток и листьев с соседних деревьев.

А убрать некому…

Улица опять воспряла, поднимаясь своей шершавой брусчаткой вверх, пролегла между двух арок клёпаного железного моста, путепровода, под которым, в глубине другого пространства, Мишка снова увидал множество рельсов.

И огромное тёмное здание, накрытое куполами одинаковых сводов.

Вокзал?

Присмотрелся.

Правильно, вокзал, вот и рельсы внизу, бегущие к вокзалу и убегающие от него, во многих местах были страшно вырваны взрывами, перекручены, отброшены далеко по сторонам.

Бомбили…

Снова справа и слева появились жилые дома.

Опять стали видны в них некоторые чистенькие окна.

Нисколько не уклоняясь от определённого направления, улица неожиданно нырнула в узкие узорные ворота небольшого и невысокого старинного сооружения, с башенками, с настоящими оружейными бойницами, скорее похожего на ворота какого-то волшебного замка или крепости.

Можно было обойти, мало ли чего…

Но Мишка с восторгом выбрал волшебство.

Подождал, пока через крепостные ворота проехал пыльный грузовик и, снова в одиночестве, шагнул под тихие пустынные своды.

Брусчатка, его громкие, чёткие шаги…

Метров через двадцать сказка закончилась, опять началась обычная городская улица.

Мишка понимал, что приближается к центру города.

Разрушенных и горелых домов по сторонам дороги становилось всё больше и больше, они росли старинными этажами, по четыре, пять этажей, были уже не простенькими, окраинными, а с лепными узорами вдоль крыш, со скульптурами, арками и коваными балкончиками.

Воронки от взрывов на проезжей части попадались тоже чаще.

Мишка несколько раз, засмотревшись на крыши, спотыкался о кучи битых кирпичей.

Казалось, что городская земля и камни страшного Кёнигсберга всё ещё остаются раскалёнными после тех давних военных пожаров и продолжают медленно остывать даже в такое пронзительно прохладное и солнечное весеннее утро.

Чёрные руины искорёженных зданий с пустыми оконными проёмами походили на толпы молчаливых каменных мертвецов.

Насколько было видно, дальние, почти безлюдные улицы в стороне от главной, по которой шёл Мишка, были засыпаны обугленными обрывками бумаги, тряпками и недогоревшим деревянными рамами.

Ого, река!

Две реки! Или это остров?

Справа, на острове между реками, стояла ещё одна, тоже огромная, но без крыши, немецкая церковь с выгоревшими чёрными внутренностями. Даже без рухнувшего шпиля её величественные стены и фасад продолжали стремиться в небо.

После реки Мишка поднялся на берег, в горку.

Толстые стены и круглые башни разрушенного каменного чудища, возникшего перед ними, были видны издалека, но то, что Мишка на ходу продолжал с внимательным восхищением и испугом рассматривать ещё минут пять, поражало каждым новым изгибом.

Мощь!

Чёрная мощь.

Здесь, в центре, большие жилые дома по обе стороны широкой когда-то улицы были одинаково развалены взрывами.

Люди.

Смех.

Мишка вздрогнул, признаваясь себе, что всё это время он очень боялся, шагая в одиночестве по незнакомому, жуткому городу.

В начале просторной площади торопилась по своим делам стайка молодых гражданских ребят и девчонок. Кто-то чего-то там задорно кричал, некоторые пели, девчонки хохотали.

Другие парни в майках, уже совсем по-летнему загорелые, таскали на ломах трамвайные рельсы, укладывали под них шпалы. Девчата занимались газонами, сидели, как птички, на клумбах, прикапывая небольшие кустики и цветочную рассаду.

Легко улыбнулся им и Мишка.

Спросил у ребят, как дойти до ремонтно-механического.

Те дружно похвалили его за то, что он так правильно добрался от станции до центра.

– Теперь уже недалеко! Направо, вот по этой улице. Примерно через полчаса, за озером, спросишь прохожих, там много наших, приезжих, они обязательно подскажут!

– А ещё, ребята… Вы давно в Кёнигсберге?

Высокий худощавый парень ответил за всех.

– Кто как, кто раньше приехал, сразу же после войны, осенью, а кто-то недавно. По какой причине интересуешься?

– Я по комсомольской путёвке сюда, в Кёнигсберг, попросил меня отправить. Работать и ещё… Брата искать. Он тоже так же сюда приехал. И пропал. Мама плачет, ничего не знает, и сестрёнка…

Кто-то из девчонок охнул.

– Вот я иду от станции и спрашиваю всех здесь, может кто видел Славку?

Все, наперебой, принялись расспрашивать Мишку, парни хлопали его по плечам, обещали поговорить со своими знакомыми, девчонки держались в стороне, молча стояли с мокрыми глазами.

Высокий парень закончил разговор.

– Ладно, Михаил, удачи тебе! Если что-то нам станет известно про твоего братишку, то я обязательно доберусь до ремонтно-механического, разыщу тебя там. Ты пока не переживай особенно-то, всякое в жизни случается, раньше времени не вешай нос, надейся… Работай. Удачи тебе во всём!

– Спасибо! Спасибо вам, ребята! А где вас в этом непонятном городе искать-то, откуда вы?

– Мы с восемьсот двадцатого завода, сегодня у нас здесь субботник.

– А что это за восемьсот двадцатый завод?

Девчонки и парни захохотали.

– Много будешь знать, скоро состаришься! Секретное дело. Вот приходи к нам сюда на субботники, поработаем вместе, познакомимся поближе, тогда, может быть, и расскажем тебе про наш завод.

Невысокая девчонка, в беленькой косынке, не спрашивая, налила из бидончика в кружку холодной воды, протянула Мишке.

– Ты же ведь от самой станции сюда пришёл! Устал, наверно…

Широкая улица.

Брусчатка.

Чуть в стороне – одна огромная краснокирпичная крепость, после неё – другая…

Высокие, плотные, пустынные дома…

Странные, молчаливые люди.

Обгоняли Мишку и ехали навстречу ему пыльные грузовики и военные легковушки.

Слева – озеро.

Красивое, просторное, с ветерком.

Солнце, облака, чайки.

Ещё шаги. Устал. Жарко.

Развалины.

И это завод?!

Корявая колючая проволока путалась и скрипела на кривых столбах самодельного забора.

Незначительные кирпичные здания, углы каждого из них по-разному порушены, стекла торчат кусками, оконные переплёты почти во всех проёмах вырваны.

Толевые крыши пробиты взрывами.

Всюду груды обломков и щебня.

Из дощатой будки у ворот выглянул пожилой сторож.

Мишка вежливо поздоровался с ним.

– Это ремонтно-механический завод?

– А если оно и так? Какое тебе дело, чтобы обо всём тут расспрашивать?!

– Я работать сюда приехал! Из Москвы, по комсомольской путёвке!

– Работать? К нам, на завод? Тогда жди, доложусь в комендантскую службу. По территории не броди без толку, без спросу…

Старик окончательно вышел из будки, закрыл за собой дверь, засунул в щеколду большую деревянную щепку и заковылял к ближнему зданию.

Мишка поставил на землю, в тени, свой чемоданчик, сел на него.

Снял кепку, вытер рукавом лоб.

Скоро вернулся сторож.

– Можешь идти. Сначала в отдел кадров, он вон в том домике, справа который…

В отделе кадров стоял сейф, стол и два стула, на одном из которых сидела весёлая и любопытная тётенька.

– Из самой Москвы?!

– Ага.

– Значит, из самой, самой столицы к нам работать прибыл?!

– Работать. А ещё я своего старшего брата здесь, в Кёнигсберге, ищу, Славку…

– Что с ним? Где он?

– Ехал к вам на завод, по комсомольской путёвке, он тоже токарь… И пропал. К вам же он не приезжал, на учёт не вставал?

– Не-ет, такого не было… Вячеслав Коровкин, говоришь, из Москвы? В январе? Нет, такого у нас не было, точно! Я уже в январе кадрами здесь, на заводе, вовсю занималась, такого парня не было. Тайна какая-то… Или банда.

Помолчала.

– У тебя самого-то документы в порядке? С собой?

– Да.

Тетенька принялась внимательно рассматривать Мишкины бумаги.

– А меня звать Наталья Владимировна! Я на заводе пока начальник отдела кадров, отвечаю за трудовые вопросы. Садись! Устал?

– Сегодня утром приехал. Полдня со станции шёл, пока до вашего завода добрался.

– Чай будешь? С баранками?

– Буду.

– Я как знала, только что, перед тобой, кипяток из столовой принесла, сейчас заварю, вместе попьём! Ты в Москве на каком предприятии токарем-то работал?

– На шёлковом, ну, на ткацком комбинате «Красная Роза».

Наталья Владимировна восторженно всплеснула руками.

– Знаменитое предприятие! Я о нём в газетах читала!

Положила на Мишкино блюдце карамельку.

– А наш завод пока ещё только строится… Кадровая проблема здесь очень серьёзная! Коллектив почти сто двадцать человек, из них половина – немцы. Наши, приезжие, люди и многие немцы не имеют подходящего образования, поэтому заводское начальство организовало учёбу по техническому минимуму. В русской группе занятия проводит главный механик завода, а в немецкой – немец, бывший владелец литейной мастерской! Вообще, немцы-литейщики очень хорошие специалисты, знатоки. Остальные из тех, кто не уехал из Кёнигсберга, преимущественно заняты в непромышленной группе: в пошивочной мастерской, в сапожной, в парикмахерской и на подсобном хозяйстве.

Наталья Владимировна поправила на столе, перед собой, бумаги, ровно положила на них карандаши.

– … Более, менее нормальная деятельность у нас ещё только начинается, сейчас вот мы закончили реконструкцию литейки, механического, ремонтно-механического и сборочного цехов. Скоро будет готов инструментальный участок, на котором будем изготавливать оснастку и приспособления, организуем хорошую инструментальную кладовую…

– Уважаемая Наталья Владимировна, направьте меня обязательно на ваш инструментальный участок! Пожалуйста! Я и в Москве, на «Красной Розе», на таком же месте работал! Мастер говорил, что я очень подхожу для этого дела, всё на лету схватываю!

– Очень хорошо, Миша, что ты сам такую инициативу проявил! Сегодня на вечерней планёрке я о тебе начальнику завода доложу, думаю, что он тебя согласует. Вечером познакомишься со своей бригадой, когда они со смены вернутся. А сейчас пошли, я тебя в общежитие устрою. Баня здесь топится по графику, в конце каждой недели, поэтому сегодня с дороги сходи в кузнечный цех, в их душевую, скажешь, что в кадрах тебе разрешили.

Небольшой трёхэтажный жилой дом под деревьями, в стороне от цехов.

Комната номер девять.

Дежурная по общежитию открыла Мишке дверь, показала на пустую койку около двери.

– Располагайся, это твоя. Бригада приходит после семи. Пошли вниз, я тебе матрас дам, подушку и одеяло. Постельные принадлежности принесу тебе попозже, распишешься.

Не застилая койку чистым бельём Мишка упал, рухнул на матрас.

И уснул.

Проснулся он от громкого хохота.

Вечерело.

– Давай, украдём мальчишку, пока он дрыхнет, и на другой завод продадим! За полцены?!

– Дорого будет! Никто за такой тощий экземпляр даже полцены не даст! Кочан капусты, максимум…

Испуганный Мишка открыл глаза.

Над ним стояли два молодых мужика в рабочих спецовках.

– Ты зачем, Машенька, нашу кашу моей ложкой ела, а?!

– Ничего я не ел! И ложку ничью я не брал!

Мишка вскочил, нахмурился, встал напротив парней.

Те хохотали.

Мишке тоже стало смешно, что он спросонья не разобрал слова сказки.

– Привет, богатырь! Ты кто и что тут, в нашей комнате, делаешь?

– Я – Михаил. Приехал работать на ваш завод. Я токарь, в кадрах мне сказали, что буду числиться в вашей бригаде… Вот.

– Ну, Михаил-токарь, с тобой всё ясно. Получается так, что после твоего радостного приезда половина рабочих нашего завода должна уволиться, и в слезах и соплях покинуть территорию предприятия…

– Почему это?! Ничего они мне не должны… А чего такого произошло-то?

Мишка не понимал слов парней, продолжал хмуриться, окончательно ещё не проснувшись.

– Всё, Николай, прекращай допрос, а то наш флагманский токарь сейчас расплачется.

– И ничего не расплачусь! Не буду я перед всякими дураками плакать!

Мишка злился, готовый броситься на обидчиков с кулаками.

Парень повыше, молчаливый, взял Мишку за плечо.

– Всё, остынь. Николай не со зла, он просто у нас такой весёлый

– А чего он…

– Говорю же – остынь. Есть хочешь?

Мишка буркнул, соглашаясь, потому что действительно хотел есть. Дневные баранки и чай никак не помогали его организму справиться с голодом.

– Картошку чистить умеешь?

– Умею.

– Набирай вон из ящика, под твоей кроватью, в кастрюлю, неси на общую кухню. Держи нож. Воду в ведре я захвачу, пошли. Кстати, воду мы таскаем из колодца, с улицы, по очереди, вернее, дежурный по комнате этим занимается. На двери график, видишь?

– Вижу.

– Нарисуй себя там в клеточках. Сумеешь?

– Конечно.

В два ножа картошка чистилась быстро.

Николай расстелил на полу старую немецкую газету, высыпал на неё мятые, тёмные картофелины, ополоснул из ведра кастрюлю, примерился, налил чистой воды.

– Бросай сюда.

Так же ловко, привычно, подкачал примус, чиркнул спичкой.

– С керосином тут пока туговато, зимой мы плиту топили дровами, на ней и готовили. Дежурный поднимался раньше остальных, разжигал, готовил кипяток, потом днём он несколько раз прибегал сюда из цеха, дровишек подбрасывал.

– А в бригаде вас много?

– Не особо. Нас собрали для инструментального цеха, на разные станки. Я, ещё Усаныч, ну, тот, второй, который тебя сейчас будил; Эрик, немец, мальчишка, толковый, недавно к нам прибился, работает, старается, бабушку и сестрёнку на свой заработок кормит. Есть ещё дядя Серёжа Пильков, он у нас самый старший, ему под пятьдесят, семейный. Был…

– Погибли?

– Дядя Серёжа до войны жил в Погаре, его мобилизовали на оборонный завод в Брянске. Когда немцы наступали, их город бомбили. Он в ту ночь на рытье противотанковых рвов был, вернулся утром, а вместо дома – головешки. Все погибли, он сам, своими руками, дочек и жену, горелых, из-под развалин доставал. Так что ты с ним про детей поосторожней, он эту тему до сих пор очень переживает…

Николай вытер о газету нож.

– Ну вот, готово, на всех хватит! Скоро будем ужинать.

Улыбнулся.

– А тебя, Мишка, каким ветром сюда занесло?

– Не занесло, я сам в Кёнигсберг приехал, по собственному желанию.

– Прямо сюда и ни в какое другое место?!

Николай ловко устроился на подоконнике, закурил.

– Да, так нужно было…

– Ладно, вижу, что дело серьёзное. Рассказывай.

Мишка двинул ногой табуретку, присел, тоже вытер руки куском газеты.

– Понимаешь, странно всё как-то получилось…

За окном стало уже совсем темно, шумел на кухне синим пламенем примус, всё вокруг них казалось действительно странным и необычным.

Николай притушил докуренную почти до конца папироску.

– Да, брат, дела… И как ты его, своего Славку, искать-то будешь? Город огромный, чужой, развалин куча, люди вокруг сплошь незнакомые.

– Работать буду, как только время появится, в комендатуру схожу, поспрашиваю, потом на кладбища пойду, в больницах буду узнавать… Не может же Славка пропасть просто так, безо всякого следа?!

– Не может, никак не может, согласен! И мы тебе помогать будем, всей бригадой вместе чего-нибудь грамотное придумаем. Истории ведь разные с людьми случаются, и у каждой обязательно есть своё правильное объяснение или окончание. Вот взять, например, нашего Усаныча… Простой, вроде, молодой парень, а такого с ним в жизни наприключалось, мама не горюй!

– Расскажи.

Николай тронул ножом картошку в кастрюле.

– Его фамилия – Усанов, Витька. Это мы здесь его Усанычем прозвали, для простоты обращения. Он немного старше тебя, в деревне жил. Свою историю он всего раз нам рассказывал, под настроение, а после всё, как обрезало, замолчал! В первые дни войны они, колхозники, гнали гурт скота по степи, немцы схватили их, отправили в лагерь, в Германию. Кто-то там пытался бежать, охранники расстреливали каждого пятого или десятого из тех, кто остался. Он несколько раз был и четвертым, и девятым… Потом бежал сам. Две недели Усаныч скитался по горам, по Альпам, прятался под дождем в скалах, в пещерах. Добрые люди донесли, фашисты его поймали, опять заперли в лагерь, издевались. Потом приехали покупатели рабочей силы, щупали мускулы, смотрели у всех зубы. Усаныч молодой парень, здоровый, высокий, ну, его приметили люди, отбиравшие рабочих для какого-то графа. Усаныч скрыл, что у него на ноге после бродяжничества по горам была огромная опухоль, она даже мешала ему ходить. Скрыл, боялся, что не возьмут работать. Когда привезли – признался. Новые хозяева вызвали врача, тот разрезал Усанычу ногу, вылилось полтазика гноя… До войны, в колхозе-то своём, он умел управлять и трактором, грузовой машиной. Назначили его возить самого графа! Рассказывал, что в итальянских деревушках возле имения простые крестьяне встречали их, пленных, нормально, только когда доводилось заходить в какой-нибудь кабачок, просили снять кепку, щупали им головы…

– Это ещё зачем?!

Мишка искренне удивился.

– В их газетах тогда писали, что все русские – черти, обязательно с рогами. Итальянские крестьяне этому верили. Потом Усаныч выждал момент, бежал от своего графа; какими-то путями, через Красный Крест, оказался в Иране. Видел там, как воюют американцы. Приходит им время обедать – вытаскивают ящик тушенки, консервов. Если какая-то банка погнутая, мятая, то отбрасывают в сторону; надорванная пачка галет – в канаву… Потом, под конец войны, вернули его в СССР. Опять в лагерь, хорошо, что не был солдатом, не военнопленным, а насильно угнанным. Разобрались, отпустили. Вспоминать Усаныч об этом не хочет, больше молчит, когда мы о жизни разговариваем. Он книжки любит читать, поэтому его койка у самого окна, чтобы свету дневного побольше было…

В комнате уже было шумно.

Под потолком горела небольшая лампочка, прикрытая сверху газетой.

Темноволосый подросток приставал к Усанычу, просил того пощупать ему бицепс, пожилой мужик лежал на дальней койке, улыбался, глядя на них.

– А это Мишка, наш новый токарь, знакомьтесь!

Николай легонько подтолкнул Мишку, с кастрюлей в руках, на середину комнаты.

Мальчишка подскочил первым.

– Здравствуй, товарищ Мишка! Меня звать Эрик! Я немец, я хочу много работать и стать совсем сильным!

Захохотал.

Дядя Серёжа тоже привстал с койки, чтобы пожать Мишке руку.

– Давайте за стол! Я есть хочу, сил нет!

Расселись на разные стулья, на табуретки.

Николай продолжал распоряжаться.

– Так, картошечка поспела! Коллектив, может, по такому случаю, за нового члена нашей бригады килечку помаслим?!

Мишка радостно спохватился, метнулся в угол.

– А у меня две банки тушёнки есть, мама на всякий случай мне в чемодан положила…

– Чего же ты молчишь, чудак-человек?! Доставай своё мясное богатство, пировать сейчас будем!

Николай рассказал всем Мишкину историю.

Дядя Серёжа покачал головой.

– А тельняшка на тебе чья? Вроде как великовата будет…

– Отцовская. Передал с фронта домой в Москву, с оказией, для меня. Он моряком был на Севере, под Мурманском погиб.

Помолчали.

Мужики картошку ели молча, без спешки брали хлеб.

Дядя Серёжа размял в своей миске три картофелины, полил их из банки с тушёнкой, достал оттуда ложкой небольшой кусочек мяса.

Николай не выдержал, фыркнул.

Дядя Серёжа взглянул на него исподлобья.

– Чего рыгочешь?

– Не бери в голову, не про тебя…

И, уже не сдерживаясь, Николай захохотал в полное горло.

– Вспомнил… Это сейчас мы тут с вами кусочничаем, а ведь недавно совсем не так было! После того, как война закончилась, стоял наш гарнизон тоже в Пруссии, но километров двести западнее отсюда, от Кёнигсберга. Победа, настроение, всеобщая радость! Городок маленький, незначительный, немецкое название у него такое, что с похмелья не выговорить, мы его по-своему Хрюкендорфом называли. Так вот, многие из наших солдат и в мирное время, до войны, мясо не шибко-то на столе видели, а здесь – изобилие! Мы жили в селе, в доме одного сбежавшего ганса…

Николай осмотрел на Эрика, пожал плечами.

– В первый же день постоя мы ничейную коровку зарезали и стали между соревноваться, кто лучше сготовит. Ни на чём не экономили, не ограничивали потребление. В первый раз девять килограмм мяса съели вдесятером! Потом ещё, через день, в гости ходили к знакомым ребятам на батарею, так они там тоже зараз в котёл закладывали по полкоровы! Через недельку мы на свинину перешли, а когда и свинина приелась, то стали куриц по десятку на вечер потрошить! Холодец делали, заливное! Красота! В кашу в те дни мы бросали по полкило настоящего масла на человека, не жалели, припасы были всегда под рукой. Ну, делились едой и с многодетными, с бедными немецкими семьями, это уж обязательно. Лишние продукты, что у нас были, меняли на хорошие вещи, один наш ухарь умудрился купить за пять буханок хлеба женские золотые часы! И домой отправляли посылки с шоколадом и сахаром… Вот ведь как было.

С хорошим настроением, выспавшийся, Мишка мигом, не экономя, доел доставшиеся ему картофелины.

Оглядел всех, улыбнулся, легко вздохнул.

– Товарищи, а как, в целом, здесь с питанием дела обстоят?

Дядя Серёжа облизал свою ложку, положил её на стол, буркнул, не глядя ни на кого.

– А никак! Сейчас мы кильку по штуке в одни руки распределяем…

Николай привычно отмахнулся от дяди Серёжи, терпеливо пояснил Мишке.

– Ничего страшного, живём, с голоду не помираем. Продовольствие получаем, как и все другие люди, по карточкам. Мы в нашей бригаде все рабочие первой категории, нам по восемьсот грамм хлеба в сутки положено; только Эрик получает шестьсот грамм, он пока, как ученик, на второй категории числится. Сахара по первой категории здесь дают тоже восемьсот грамм, в месяц, и мыло, один кусок, хозяйственное или туалетное, по желанию. Начальство говорит, что скоро столовую на заводе наладят, можно будет некоторые месячные карточки на рабочие талоны обменивать.

– Ни черта не выгодно будет, опять народ обманут…

Дядя Серёжа лёг на койку, отвернулся к стенке.

Николай улыбнулся, подмигнул Мишке, показал, чтобы тот не обращал особого внимания на уставшего мужика.

– А купить что, если на зарплату, можно будет?

– Можно, но с зимы обстановка с продуктами на рынке здесь, в Кёнигсберге с каждым днём всё хуже и хуже становится. Говорят, что у нас в стране свой неурожай был, засуха, да и, вроде как, трудящимся полякам и чехам тоже нужно с зерном после войны помогать… Ещё в январе литр молока на рынке можно было за два рубля взять, а в прошлый выходной я заходил туда, видел, что уже все торгуют по пять! Некоторые мордатые тётки и по десять, и по двадцать рублей просят! И покупают же у них некоторые…

От стенки дядя Серёжа буркнул, не поворачиваясь.

– А в коммерческих магазинах ещё и спецнаценка! В «Особторге» вполовину ещё цену накидывать нужно. И то по купонам.

Молчаливый Усаныч встрял, отложив в сторону книгу.

– Не везде. В некоторых «Особторгах» инвалидам папиросы продают со скидкой в четверть…

– … Водка теперь в семь раз дороже довоенной продаётся!

Николай весело толкнул в плечо дядю Серёжу.

– Хватит тебе, старый, о своей водке-то печалиться, вставай, я сейчас чайку быстренько вскипячу! Чай будем пить. Сахар в наших общественных запасах есть, до конца месяца вполне на всех хватит!

Мишка обречённо вздохнул.

– С баранками?

– Да, с баранками. А как ты угадал?!

Пока занимались чаем, поговорили о том, кто что в апреле по карточкам не выкупил.

– Я крупу и макароны ещё не успел взять, в выходной дойду до магазина. Или ты, Эрик, сбегаешь, отоваришь?

– Сбегаю.

– Только обязательно, не забудь!

Николай с улыбкой погрозил мальчишке пальцем.

– А то карточки пропадут, что само по себе непорядок.

Мишка, освоившись за столом, вовсю хрустел баранками.

– Кто тут у вас, на заводе, занимается карточками? Через кого мне прикрепиться?

Почти на все вопросы отвечал Николай, успевая и кружки на столе расставлять, и кипяток с заваркой разливать.

– Насчёт карточек ты, Мишка, загляни завтра с утра в кадры…

– К Наталье Владимировне?

– К ней самой… Она тут у нас снабжением карточками новых рабочих занимается, правильной выдачей. Раз в неделю она в исполком ходит, в специальное бюро по продовольственным карточкам, и тебя в плановом порядке тоже обеспечит.

Мишка не успокаивался, желая прямо в этот момент узнать побольше.

– А как настроение здесь, вообще?

– Настроение трудящихся вполне здоровое…

Николай отвечал невнимательно, с осторожностью обращаясь с горячим чайником.

Дядя Серёжа снова перебил его.

– Ага, скоро будем ходить в магазины только смотреть!

– Да прекрати ты свои пораженческие настроения!

– Чего прекращать-то?!

Дядя Серёжа вскочил, присел на койке, спустив на пол босые ноги.

– Вместо мяса некоторым работягам уже выдают субпродукты! Так? Так! Сахар заменяют низкосортными карамельками! Так ведь?! Молоко уже совсем не настоящее – добавляют сыворотку, обрат, пахту! Хлеб мокрый, тяжёлый! Правда же?! Вот, а ты всё попусту споришь со мной…

– Я и не спорю…

Мишке совсем не хотелось, чтобы кто-то вокруг него сейчас громко спорил или ссорился. Он и начал-то пояснять тихо и рассудительно.

– А у нас, в Москве, на комбинате, не так… У нас там даже для питания детей специальные кухни есть!

– Как это?!

– А вот так! При комбинате работает молочная кухня, где малышам, ну, совсем ещё маленьким, до года, выдают молоко, жиры, манную крупу, сахар и муку. А те, кто чуть постарше, получают питание и продукты из пищевых станций, на детские продовольственные карточки. В яслях их кормят полным рационом! А в школах, я знаю точно, моя младшая сестрёнка рассказывала, что им дают горячие завтраки. Когда в этом феврале товарищ Сталин выступал в Москве перед избирателями и сказал, что карточная система в СССР будет отменена в ближайшее время, то буквально через несколько дней во всех газетах было напечатано сообщение о снижении цен!

– И снизили?

– Снизили, снизили! Моя мама даже удивлялась, как снизили!

Николай громко хрустнул в кулаке баранкой.

– У нас тут, на заводе, тоже организовано подсобное хозяйство для улучшения питания рабочих.

– Вот здорово!

– Недавно вот запустили свою заводскую пекарню. Наши ребята специально ездят по разрушенным и брошенным немцами пригородным имениям, ищут там припрятанную рожь и пшеницу, на собственной мельнице мелют муку. Правда, запасов такого зерна становится всё меньше, приходится примешивать для хлеба муку из овса, ячменя и кукурузы.

– Вкусный хлеб получается?

Николай захохотал.

– А ты что, и не распробовал?! Только что, под картошечку, употреблял, аж за ушами трещало!

– Это свой хлеб, заводской?!

– Да, а как же иначе-то… И рыболовецкая артель у нас тоже имеется. Составлена из рабочих, имеются неплохие уловы. В углу заводской территории устроена своя коптильня, так что почаще принюхивайся. Ни один килограмм добытой рыбы не пропадает зря.

– Молодцы какие! Как у вас тут всё хорошо!

– Ну не всё ещё так гладко… Здесь пока нет клуба, красного уголка, радио не проведено, столовая не запущена, душевые не каждом цеху. Да и общие жилищные условия пока тяжёлые…

Дядя Серёжа, совсем уже не сонный и не хмурый, повернулся к Мишке.

– А вот скажи, мил человек, как ты токарем-то стал? С детства, что ли, о таком мечтал? С яслей?

– Нет, не с детства. В школе я хотел художником стать…

– Рисуешь хорошо?!

– Говорят, что хорошо… На городских выставках и конкурсах мне призы давали.

– Давали? Брал?

– Брал.

– Ну, а с какого такого перепугу ты тогда в токаря-то подался?

– Война началась. Мой старший брат Славка токарем на нашем комбинате стал, ну, где и мама работает. После него и меня на фабрично-заводское обучение приняли.

– Ну и как?

– Хвалили. Говорили, что и в теории понимаю, и со станком умею обращаться.

– Надо же, какой ценный кадр к нам из Москвы приехал!

Дядя Серёжа хлопнул Мишку по коленке.

– Ты, Мишаня, не обижайся на меня, я не всегда добрые слова людям говорю, так уж получается… Вижу, что парень ты грамотный, смышлёный, хороший. Будем работать, всегда чем смогу, помогу, обращайся.

– Спасибо!

Николай, с кружкой в руке, тоже устроился на своей койке, откинулся спиной на стену.

– Тут многие ребята, приезжие, школу не успели перед войной закончить, а сейчас учиться им чрезвычайно хочется. Начальство говорит, что тоже планируют здесь такое же обучение вводить, фабрично-заводское. Как ты считаешь, получится?

– Конечно! По всей стране очень здорово получается и здесь получится!

Мишка заулыбался всем, крутанулся на табуретке.

– Возможности-то какие открываются большие! Главное – все, кто учится, находятся на полном государственном обеспечении, им полагается питание, место в общежитии и одежда. Я-то ведь из обычной школы на комбинат из-за войны ушёл; сначала Славку моего в порядке мобилизации на обучение в ФЗО направили, а потом и я, после него, попросился. Чтобы не в армию идти, рановато по возрасту было, а работать, пользу приносить!

Во-вторых, дисциплина. За грубые проступки и за самовольный уход из училища у нас там запросто можно было получить год заключения в трудовую колонию, каждый держал ухо востро, не разгильдяйничал!

– Полгода всего учиться?

– Да, полгода. Правда, на некоторых сложных специальностях – до десяти месяцев. Отучился – и ты квалифицированный рабочий, с повышенной категорией и с рабочим разрядом!

Николай спрашивал Мишку, задавал правильные, нужные вопросы, ровно, по порядку, как гвозди заколачивал.

– А с призывом как дела в таком случае обстоят? Ну, в армию… А то учишься, учишься, а тебя – р-раз! – и опять в сапоги! Не получится так?

– Это и мы проходили, такие же вопросы директору училища тоже задавали. Славка всё на фронт рвался, мне-то уже поздно было, война закончилась. Директор наш, отличный дядька, сам фронтовик, с ранениями, орденоносец, объяснил нам, что на в этому году и ещё на три года в Советском Союзе не будет проводиться всеобщий призыв в армию. Вместо этого молодежь призывного возраста обязана трудиться на мирном фронте. Солдат у нас в стране сейчас много, а вот рабочих рук для того, чтобы восстанавливать разруху, не хватает.

– Девчонки тоже у вас там, в ФЗО, учились?

– Ещё какие, самые лучшие! Они же терпеливее нас, грамотнее. Хорошо учились, хорошо работали.

– Всем такое дело нравилось? Ну, вроде как против своей воли, по принуждению вкалывать?

Николай с сожалением посмотрел в свою пустую кружку, не вставая с койки, поставил её на стол.

Мишка нахмурился, вспоминая.

– Конечно, не все выдерживали трудности, попадались маменькины сынки, лентяи, нюни пускали. Были случаи, когда мальчишки убегали с завода к родителям, а те прятали их по домам… Но это всё чепуха! Зато у остальных, кто не струсил, такая гордость за свой завод была! Нас же обеспечивали все необходимым, и формой тоже, рабочей и парадной. Посмотрели бы вы, как наш завод в этом году восьмое марта праздновал! Нас, учащуюся молодёжь, отдельной колонной на сцену комбинатовского дома культуры выпустили! Мы все были в чёрных шинелях с блестящими пуговицами, с фуражками! Песню пели про рабочий класс, так здорово было…

И рабочую одежду нам выдавали тоже: фуфайки, брюки и шапки-ушанки. А после окончания, когда мы уезжали по направлениям и путёвкам, ещё каждый снабжался одной парой белья, одежды и обуви.

– А сразу у тебя всё получалось-то? Ну, на сложных станках работать, по чертежам?

– Не, ты что?! Поначалу волновался на производстве, столько металла в стружку попусту перегонял, ошибался, стыдно было! Но потом приноровился, учили-то нас хорошо, и пошло-поехало… Я однажды выполнял важное задание, нужно было срочно сделать почти тысячу одинаковых деталей. Но свёрла у нас были углеродистые, постоянно тупились, приходилось их часто затачивать, время тратить. Я сбегал к знакомым пацанам, тоже нашим, вместе учились, они в соседнем цеху работали, попросил у них в инструменталке других свёрл, быстрорежущих. Ну, и всё получилось… Вечером, когда пришёл на вторую смену, около моего рабочего места была повешена стенгазета "Молния", стояли мастер и директор училища, которые начали поздравлять меня! Потом наградили грамотой и дали премию в пятьсот рублей! Когда я принёс домой деньги и грамоту, мама целовала меня и от радости тоже плакала… Вот такая история.

Мишка замолчал.

Все, кто был в комнате, тоже молчали.

– Трудно тебе здесь будет, Мишка… Да и всем нам тоже.

Дядя Серёжа выпрямился, присел на койке правильно, не сутулясь.

– Сам увидишь завтра, что здесь за прославленное предприятие… Не завод, а одно название. Сплошные развалины, в стенах и крышах – пробоины от снарядов, в некоторых мастерских до сих пор ещё лежат заготовки для мин и снарядов, которые немцы здесь до последних дней делали. Литейка – убогая, низкая, вся прокопчёная, кран-балка там ручная. Только недавно, в прошлом месяце, проложили по заводу кабель, потихоньку подключают станки, а так они все на общей трансмиссии. С канализацией начальство тоже что-то долго возилось, но так ещё не запустило её толком… Транспорт на заводе – гужевой, три лошадки металл по цехам таскают, и ещё доисторический трёхколесный грузовичок ездит.

– И экскаватор.

– Да, правильно, ещё и предельно ветхий экскаватор имеется, его почти всё время используют на погрузочно-разгрузочных работах. Станки ищем, собираем по всему Кёнигсбергу! Горелые, разбитые. В развалинах бывших фабрик много чего подходящего можно найти, если хорошенько поискать… Зимой вот притащили с окраины долбежный станок немецкой фирмы "Бутлер"; наши мужики немного покумекали, тоже ввели его в эксплуатацию. Электрики раскопали где-то в кирпичах передвижную электростанцию и динамо-машину. Так что не грусти, Мишаня! Мы и на этом барахле дела умеем делать. Уже успешно ремонтируем бетономешалки для городского строительства, делаем детские кровати и взрослые, односпальные. А в этом году нашему заводу довели первое серьёзное задание – выпустить партию, полсотни штук, насосных лебёдок! Настоящих, со штанговым насосом.

– Будьте уверены, дядя Серёжа! Я бригаду не подведу!

Мишка вскочил, взъерошил пятерней волосы, принялся с улыбкой расхаживать по комнате.

– Буду работать, в свободное время буду брата искать! В выходной доберусь до комендатуры, там же люди всегда, круглосуточно, дежурят. Если потребуется, то ещё раз схожу. У людей в городе буду спрашивать… Только вот закавыка какая имеется: я ведь по-немецки ничего не понимаю! Придётся учиться.

– А ты вот Эрика нашего в немецкие учителя возьми.

Николай подтолкнул ближе к Мишке притихшего на своей койке маленького немецкого мальчишку.

– Он нашей русской речи быстро научился, хорошо говорит, почти всё понимает. Вот и тебя своей грамоте научит! Вместе же работать будете, а там понемногу, слово за слово… Так что, дружись Мишка, с Эриком!

– Обязательно! Нас ведь в школе немецкому так толком и не учили, с пятого класса должны были начинать, а тут война… Ну, и не стали нам вражеский язык преподавать, бросили мы это дело.

Усаныч давно уже отложил в сторону книгу, слушал общий разговор, не выдержал, откашлялся.

– Ты по городу осторожней, когда будешь мотаться.

– Неужели всё здесь так сильно разбомблено?! Я ведь только через центр сюда с сортировочной станции шёл, окраины совсем не видел. Так везде? Так сильно наши этот Кёнигсберг штурмовали?!

– Не мы этот город изуродовали. Это англичане постарались, ещё в сорок четвёртом. Их авиация тогда налетела, несколько дней город долбила. Центр, жильё, тысячи мирных немцев погибли, остались без крыши. А все немецкие военные укрепления от этих дурацких бомбёжек тогда не пострадали, до сих пор целёхонькие стоят! Сам увидишь, при случае…

– Ладно, чего вы всё про грустные истории, на ночь глядя, давайте-ка лучше для настроения в картишки перекинемся, а?!

Николай хитро посмотрел на своих.

Мишка замахал руками.

– Я в карты не играю! Я не буду…

– Так мы же не азартно, не на интерес, а в простого дурачка!

– Я и в дурачка не умею…

Николай захохотал.

– Отсталый ты человек, Мишка! А если бы ты очутился в дрейфующих льдах, в палатке с друзьями, то долгой полярной ночью тоже не стал бы с ними играть в карты?!

Ответить Мишка не успел.

Вмешался дядя Серёжа.

– Хорош вам, картёжники, шалапутиться тут! Завтра на работу рано подниматься.

Электрическая лампочка моргнула и погасла.

В темноте дядя Серёжа хмыкнул.

– Вот, видите, и электричество меня слушается! Отбой! Ты, Мишаня, не пугайся, это никакая не авария, тут, на заводе, свет в квартиры рабочим и в наше общежитие дают до двенадцати ночи, и утром, с шести до восьми. Из-за временной проводки… Да, ещё что. Если приспичит по нужде, то беги на улицу, сортир – во дворе, справа от двери. Понял?

– Понял.

– И ещё…

Дядя Серёжа покряхтел.

– Вшей здесь нет. К каждой бане на завод приезжает фельдшер из города, проводит среди нас санобработку.

– Хорошо…

Утро следующего дня началось тоже со смеха.

На новом месте Мишке сначала спалось тревожно, но усталость после долгой дороги и первых тяжёлых впечатлений была так велика, что под утро он прочно заснул.

Хохотал Николай, смеялся дядя Серёжа, звонко заливался Эрик.

– Доброе утро!

– Ого! Заслуженный токарь проснулся! Подъём, столичный житель!

Все были уже умытыми, мокрыми, вытирались полотенцами.

Мишка вслед за Эриком выбежал на улицу.

Рассвело уже давно, в густых деревьях за заводским забором пели птицы.

Эрик с улыбкой, но без слов, ловкими движениями, показал, что будет черпать воду из ведра и поливать Мишке на руки.

Мишка кивнул, согласился.

– Давай!

Действительно, хотелось смеяться.

В комнате на столе уже стоял чайник, Усаныч раскладывал на общую тарелку баранки и сахар.

– Не опаздывайте, шпингалеты!

Дружно, вместе, всей бригадой, они вышли на территорию.

По чёрной земле Мишка шагал молча, часто озирался.

Дядя Серёжа положил руку ему на плечо.

– Да, парень, понимаю… Здесь тебе придётся не конкурсы картин и фортепианов устраивать, тут разруху каждый день побеждать надо будет. Привыкай.

– Привыкну.

– Ладно, мы с ребятами пойдём к станкам, а ты, Николай, покажи молодому завод. Не задерживайтесь только, небось, мастер уже ждёт нас, планёрку проводить будет…

– Ага! Мы с Мишкой быстро, рысью!

С грохотом прямо перед ними гусеничный трактор волоком протащил по земле уложенные на металлические листы части каких-то больших механизмов.

– Наш?

– Да, этот трактор наш, ЧТЗ. Ещё один, немецкий, старенький, совсем дохлый «Ланц-Бульдог», таскает иногда материалы и заготовки в литейный цех. Вон в тот, около самых ворот. Какой цех сначала посмотреть хочешь, наш или общий, ремонтно-механический?

– Давай с ремонтного начнём…

– Вот. У немцев здесь транспортный участок был.

Шагнули в широкую щелястую дверь.

Мишка прищурился в сумраке со света, присмотрелся, присвистнул, почесал затылок.

Николай махнул рукой, показывая пространство цеха.

– А чего ты хотел?! Мы сами всё это барахло по всему разрушенному Кёнигсбергу собирали! Собственными руками станки из-под горелых развалин выкапывали!

Некоторые станки уже шумно работали, около них стояли люди.

Гудели широкие ремни приводов, сверкали многоручьевые шкивы.

Мишка наклонился, протёр ладошкой, тщательно прочитал немецкое название на кожухе ближнего станка.

– «Сименс»?

– Да, здесь почти всё гансовское имущество собрано, нашего оборудования совсем немного.

– И все станки такие старинные, с общей трансмиссией?!

– Да, весь десяток: и токарные, и фрезерные, и сверлильные!

– Я такие только в музее видел…

– А чего ты хочешь?! Тут оборудование ещё прошлого века стоит, я самолично его ремонтировал и запускал! Всё, что мы на пожарищах находили, было или просто вышедшее из строя, или, видно было, что фрицы специально при отступлении губили технику, чтобы нам не досталась! Выкручиваемся, как можем! Для нашего-то участка начальство станочный парк получше выделило! Говорят, что после первого мая сюда, на завод, эшелон откуда-то, вроде из Куйбышева, с хорошими станками придёт, с эвакуированными ещё в сорок первом. Ну что, посмотрел?

– Да…

– Давай, тогда по пути заглянем в литейку, чтобы потом не возвращаться?

– Хорошо.

На улице сияло солнце.

– … Литейка у нас начала работать этой зимой, при мне её запускали. Первую нашу плавку здесь видел! Сейчас мужики на несложных мелочах заняты, на бытовой продукции привыкают к делу, колосники рёберные льют, короткие и длинные, ролики для паровых котлов выпускают. Скоро, говорят, серьёзные заказы будут…

Другой цех был гораздо светлее.

– Ну вот, пришли, чувствуй себя как дома!

Мишка выдохнул, заулыбался

– Ого! Здесь станков больше! И все с индивидуальными приводами?!

– Все! Самые лучшие для себя отбирали!

В ближнем цеховом пролёте уже собралась вся бригада; стояли, переодетые в рабочее, дядя Серёжа, Усаныч, Эрик. Около них, размахивая руками, что-то объяснял сквозь шум дальних станков, небольшой пожилой человек в синем производственном халате.

– Это наш мастер, Анатолий Васильевич, хороший мужик, грамотный, головастый! Пошли знакомиться!

Мастер отвлёкся, заметив Николая и Мишку.

– Ну, здравствуй, Михаил! Вчера на совещании у директора кадровичка о тебе всем инженерно-техническим работникам сообщила, да и ребята уже мне такого порассказывали про тебя, мол, и знающий специалист, обучение в Москве проходил, и на знаменитом заводе там работал. Правда?

– Какой я специалист?! Просто стараюсь… На нашем комбинате говорили, что, вроде как, уже неплохо у меня получается….

Мишка засмущался, затеребил кепку, зажатую в кулаке.

– А учился токарской профессии как, с охотой?

– Брат меня так учил.

– Слыхал я уже и про твоего брата… Не переживай, поможем. Ты же комсомолец, по путёвке сюда, в Кёнисберг, приехал?

– Да, комсомолец.

– Вот и отлично! Меня тут недавно заводские коммунисты своим парторгом выбрали, так что будем с тобой, Михаил, и комсомольскую первичку здесь организовывать! Думай пока как это лучше сделать, прикидывай, знакомься с ребятами.

– Хорошо.

– Ну, и немного информации для тебя…

Анатолий Васильевич посмотрел на часы.

– Пять минут у нас на это имеется. Вот, смотри, Михаил, инструментальный цех на нашем заводе – самый важный и ответственный производственный участок! Разрухи и неорганизованности по объективным причинам вокруг ещё много имеется, поэтому руководство специально собрало здесь, в нашем цеху, лучшие, из имеющихся, кадры и станки. Всё сделано для того, чтобы мы, инструментальщики, шли впереди, задавали порядок в работе для всего завода! У нас тут, в цеху, отопление в зимнее время калориферное, имеются водопровод и канализация, но, правда, они в работе пока не проверены, ведём наладку.

С самого начала, ну, как только мы в Кёнигсберг пришли, завод выполнял несложные литейные и механические работы, но уже в этом году партия и правительство доверило нам важное государственное задание, поручило выпуск партии насосных лебёдок! А там мы и за подъёмные краны возьмёмся! Ты, Михаил, в Москве, на каких токарных станках работал, небось на самых современных?

– Ну, не совсем чтобы на самых уж новых, но на хороших. Я и учился, и работал на ДИПах, ну, «Догоним и перегоним» которые…

– Слыхал, знаком. В СССР их по немецкому образцу сконструировали, ещё в тридцатые годы. Резьбы приходилось там резать?

– Резцом – нет, только метчиком и плашкой, на мелких деталях. С «гитарой» тоже не успел разобраться как следует… А на новеньком, один дэ шесть два, я немного поработал, перед самым окончанием учёбы! Отличная техника!

– Это хорошо. Вот твой станок на первое время…

Анатолий Васильевич хлопнул ладонью по ближнему замасленному кожуху.

– Осваивай технику. Потом, Михаил, мы с тобой ещё выкроим время, поговорим подробней. Так, мужики…

Мастер обернулся.

– Задания на сегодня для всех вас есть. Всё понятно? Пильков, не забывай, что ты в бригаде самый старший! Ответственность на тебе.

Дядя Серёжа отмахнулся.

– Да ладно, всё понятно. Справимся потихоньку…

– Ты мне это прекращай! Что за пораженческие настроения?! Не «потихоньку», а на высоком производственном уровне! Подойду попозже, проверю.

– Слушаюсь, товарищ мастер….

Захохотали.

Улыбнулся и Анатолий Васильевич.

Мишка тронул станину своего станка, подул на озябшие пальцы.

По соседству Николай тоже включал станок, суетился вокруг него, одетый не по-весеннему плотно.

Улыбнулся Мишке, пояснил.

– По утрам тут ещё холодновато, до сих пор иногда в теплогрейках до обеда приходится работать.

– А резцы где брать? Я в своём шкафчике посмотрел, там пусто.

– Потом в инструменталку сходим, запишешься на выдачу инструмента. Васильич сказал, чтобы я тебе объяснил порядок.

– А наждак здесь где? Ну, если резцы нужно будет подточить, свёрла?

– Ты сам умеешь?!

– Конечно. Нас хорошо этому учили. Я до сих пор всё углы заточки помню.

– Ну, тогда и мне подскажешь, если что…

– Подскажу, обязательно.

Слышно было, как в дальнем углу цеха дядя Серёжа громко учит Эрика.

– Ну кто так инструмент держит?! Ты же так молоток удавишь! Чего ты его схватил под самую железяку? Опусти локоть пониже! Вот так…

Николай вытер руки ветошью, с улыбкой кивнул в сторону.

– …Эрик к нам прибился в начале зимы. До войны его семья его жила поблизости, на соседней улице, отец работал в этих мастерских, потом его забрали на фронт, пропал, говорили, что убит. Мать Эрика эвакуировали в Германию, где-то там она потерялась, никаких известий от неё пока нет… Сергей понемногу учит мальчишку слесарному делу, тот смышлёный, многое уже знает, понимает. Поначалу ему, конечно, совсем трудно было: без языка, тощий, слабый…

Николай вспомнил, захохотал.

– Наш Серёга к Эрику сначала как-то брезгливо относился, через губу разговаривал, если чего нужно было тому объяснить. Давал ножовку по металлу, костыль железнодорожный, рельсовый, ставил немецкого пацана у верстака и приказывал пилить костыль. А сам уходил по работе, ну, по заводу, в другие цеха, если какие распоряжения от мастера имелись.

Мишка с грустью побродил вокруг своего станка, задумчиво посмотрел на высокий, чёрный, весь в копоти пожара, потолок цеха.

Нашёл в углу кусок какой-то тряпки, протёр ещё раз ключи, два простых резца, которые валялись в инструментальном шкафчике.

Включил станок, послушал его ровный шум.

Подвигал по станине заднюю бабку, покрутил пиноль, провёл вправо-влево суппортом. Аккуратно капнул на блестящий металл станка немного машинного масла из причудливой, с длиннющим носиком, жестяной маслёнки.

Посмотрел поверх других станков по всему цеху: работали всего десять человек.

Николай не забыл.

Справился со своим станком, сделал там что-то несложное, через полчаса подскочил к Мишке.

– Ну что, пошли в инструменталку?!

Одно название – инструменталка…

Мишка хорошо помнил, с каким почтением и опаской он каждый раз ходил получать инструмент на своём комбинате.

Там сначала нужно было заглянуть в окошечко, обязательно поздороваться со строгой тётенькой, правильно назвать необходимый инструмент, без запинки продиктовать для записи в журнал свой табельный номер и ждать. Тётенька никого никогда не пускала к себе в кладовую, молча выслушивала Мишку и неторопливо исчезала где-то за высокими металлическими полками. Когда же она возвращалась и приносила коробку с точно и правильными подобранными резцами, метчиками или свёрлами, то обязательно требовала пересчитать их и расписаться в журнале выдачи. После чего улыбалась…

А здесь…

Кладовщик, небритый мужик-инвалид, безрукий, в драной гимнастёрке и в прожжённом ватнике, не выпуская из зубов цигарку, пнул, двинул по полу, навстречу Мишке, деревянный ящик с разным инструментом.

– Выбирай чего нужно! Самое целое и ходовое наши заводские мужики уже давно по своим станкам порасстащили, по шкафчикам позапирали! Ежели что край как понадобится, то у них и спрашивай…

Николай укорил инвалида.

– Ты, Михалыч, не пугай так сильно человека! Михаил у нас человек новый, специалист ценный, столичный, так что…

– Ладно, учту.

Потом к Мишкиному станку подошёл мастер.

Улыбнулся, отметив наведённую чистоту рабочего места.

– Вот тебе, Михаил, чертежи и материал. Из круглого прутка нужно сделать валик, простенький такой, без резьбы пока, а из шестигранника нарежь штук десять длинных болтиков на десять, резьбу на них сделаешь метчиком, вот, держи, специально тебе метчики принёс, не потеряй! Давай, принимайся за работу…

Анатолий Васильевич не уходил, медлил, словно что-то позабыл сказать Мишке.

– …Ну, в общем, болтиков десять штук или сколько из этого прутка получится, сам посмотришь. Вот чертёжик.

Простым карандашом, на промасленной обёрточной бумаге.

Всё верно, с размерами, с резьбой.

Смешная подпись мастера…

Совсем незаметно, пока Мишка налаживал станок, потом сходил к наждаку, подточил там проходной резец и уже приноравливался крепить пруток, прошло время.

За спиной закричал, захохотал Николай.

– Перекур, работяга!

– Чего такое?

– Пора обедать! А то ты совсем всё позабыл! Работун напал, что ли?! Пошли быстрее в столовую, пока там самое вкусное не закончилось!

В знакомое небольшое зданьице по соседству с их цехом уже тянулись люди.

– А как же я…

– Не волнуйся, я тебя сегодня за мой счёт накормлю. Как получишь свои рабочие талоны, отдашь.

– Спасибо!

Такое же маленькое, незначительное помещение, правда, почище чем цех, потолок недавно выбеленный, стены невысоко крашеные масляной краской.

И пахло вкусно!

Очередь к раздаче шумела, стучали черпаками по котлам поварихи.

Если уж кому и положено было смеяться в рабочей толпе больше всех, то Николаю.

Он и смеялся, громко, не обидно ни для кого, всеми своими словами вызывая ответный смех и у серьёзных до поры мужиков, и у женщин в косыночках.

Николай веселился.

– Ну, что у нас сегодня на первое?! Ага, суп! Супчик жиденький, но питательный; будешь худенький, но внимательный!

Очередь захохотала.

Мишка тоже улыбнулся, радуясь минутам беззаботного спокойствия.

За длинными столами из досок, на деревянных лавках люди размещались свободно, без церемоний. Николай здоровался со многими, перешучивался, подмигивал смешливым девчонкам. Хлеб был у каждого свой, по два куска, в руке.

Быстро и хорошо перекусили, выпили компот из сухофруктов.

– Я сейчас в отдел кадров загляну. Мне мастер разрешил, он знает!

– Давай. Ты только, Мишаня, не задерживайся там, а то мало ли что…

В этом же здании, только с другого торца, – дверь в отдел кадров.

Всего через несколько шагов настроение испортилось, через порог Мишка перешагнул уже совсем уныло, не улыбаясь.

– Здравствуйте, Наталья Владимировна! Вы уже были на обеде? Или мне подождать?

– Ой! Здравствуй, Миша, здравствуй! Хорошо, что ты зашёл. А я уже управилась со своим обедом! Я всегда из дома с собой перекусить беру, так удобнее, а чай здесь пью. Тебя, Михаил, чайком угостить? Садись, садись, располагайся…

– Нет, нет, что вы?! Спасибо! Я только что из столовой, иду вот в цех. Про моего брата никаких известий нет?

– Нет, Михаил, пока нет. Ты присаживайся, пей чай…

Наталья Владимировна заботливо пододвинула Мишке стул.

– Запрос я о нём сделала. Позвонила с утра в комендатуру нашего городского района, официально, от имени нашего завода, как о направленном к нам по комсомольской путёвке. Письмо попозже подготовлю, подпишу у директора, отнесу им, чтобы зарегистрировали. Никаких сведений в комендатуре нет. Никто из местных жителей к ним по этому поводу тоже не обращался, нигде в городе такого парня не видели, не находили, не задерживали. В комендатуре хорошие офицеры служат, грамотные. Они быстро меня поняли, переспросили фамилию, имя, отчество, записали в дежурный журнал. Сказали, что обратят на этот факт особое внимание! Так что ты пока не переживай, жди. Понемногу привыкай к работе, а там и хорошие известия подоспеют, правильно ведь?

– Правильно. Спасибо вам…

– А как с бригадой, познакомился?

– Да. В цеху уже был, станок мне определили, рабочее место. С мастером поговорил. Всё хорошо, только резцов маловато…

– Ничего, ничего! Это сейчас полегче стало, а поначалу, в первую зиму, у нас на заводе настоящая нищета во всём была. Не хватало даже элементарных канцелярских принадлежностей и писчей бумаги! Приказы по заводу писались вручную на старых немецких бланках, на оберточной бумаге. Даже иногда на обратной стороне историй болезни из немецкой травматологической клиники! С кёнигсбергских фабрик, которые не сгорели, наши мужики привозили целые пачки фактурных счетов, однажды даже притащили мне целую коробку старых бумаг из какого-то важного архива института восточноевропейской экономики, во как! До сих пор то название помню…

Наталья Владимировна не сидела, даже чай допила стоя, полила герань на подоконнике, поправила цветные карандаши в стакане на столе.

– Людей поначалу тоже не хватало… Недостаток в квалифицированных кадрах испытывали все цеха. Рабочих, кто приезжал сюда, кого принимали на завод, наспех учили и тут же ставили за станки. Многие не имели ни достаточного опыта, ни сноровки, ни технических знаний. И вот таким малоквалифицированным кадрам приходилось работать на никудышном оборудовании! Рабочие допускали много брака, напрасно перегоняли дефицитный металл в стружку, давали поначалу крайне низкую выработку. Отдельные личности жаловались ещё, что дисциплина на заводе строгая, почти военная, но ведь время-то какое страшное! Да и город чужой, незнакомый, мало ли что может каждую минуту случиться… Вот поэтому, Михаил, прошу тебя как грамотного, воспитанного человека, всячески соблюдать порядок и заводские правила!

Наталья Владимировна подняла вверх синий карандаш.

– Обстановка в Кёнигсберге пока ещё военная, сам понимаешь… За всеми видами деятельности на нашем заводе поддерживается строгий контроль и, в первую очередь, за хранением и состоянием технической документации. В случае потери чертежа, например, предусматривается, кроме административного наказания и общественного порицания, ещё и удержание стоимости чертежа с виновного.

Сейчас мы вводим всеобщую дисциплину, значительное внимание уделяется дисциплине труда. Директор завода, а он у нас подполковник, имеет право подвергать рабочих аресту, правда, с обязательным приводом на работу! Каждый такой невыход или прогул – трое суток ареста, вот так. Все наши оформленные рабочие допускаются на территорию завода по спецпропускам, утеря которых тоже наказывается.

– Наталья Владимировна, я вам принёс мои документы… Вот. Для оформления. Паспорт, прописка московская. Продовольственные карточки тоже оттуда, из дома; ребята сказали, что вы их можете здесь прикрепить. Правильно же?

– Да, да, всё правильно.

– А рабочие талоны тоже вы выдаёте? Ну, которые в заводскую столовую? А то меня ребята из бригады пока на свои кормят…

– И талоны тоже я оформляю. Сегодня к вечеру забеги сюда, я всё подготовлю, распишешься. Кстати, Михаил, тебе сколько полных лет?

– Шестнадцать.

– Совсем взрослый…

– Ну вот, пока вроде всё… Я пошёл в цех.

Мишка улыбнулся, потеребил чуб, комкая в руке кепку.

– А...., а вот те люди, которые с ломами и лопатами работают на дальнем здании, они кто? Я проходил сейчас, видел, что их солдаты с автоматами охраняют.

– Это пленные. У нас сейчас много вольнонаёмных немцев работает, они из города каждое утро сюда, на завод, приходят, и ещё пленные, на восстановлении цехов и зданий, развалины разбирают, землю роют. Их с комендатурским конвоем привозят, на грузовиках.

– А они, эти самые пленные, уже мирные или всё ещё враждебные? Я ведь их первый раз вижу!

– Мирные. Их в строгости охрана держит, да и они сами особо никак не проказничают, спокойно работают. Живут они в бараках за городом, кормят их нормально, нормы установлены хорошие, хлеба положено военнопленным по шестьсот граммов, дают рыбу, крупы. Двадцать граммов сахара в сутки, немного растительного масла. Мыло тоже, одежда. Ну, конечно, когда трудно, перебои с продуктами во всём городе случаются, то их пайку тоже урезают, недостающие продукты заменяют простым хлебом, но сознательно голодом пленных никто не морит! Да и денежное довольствие военнопленным положено.

– Мы им ещё и деньги платим?! И сколько?

– По семь рублей рядовым, по десять – офицерам. Им даже премия предусмотрена, за ударную работу, пятьдесят рублей в месяц. Я знаю, что многим пленным сюда, в Кёнигсберг, письма с родины приходят, денежные переводы.

– Ого! Ну, ладно, спасибо вам. Я, пожалуй, пойду…

Мишка нахлобучил кепку, взялся за ручку двери.

Открыть не успел, дверь распахнулась.

– Здравствуйте!

– Ага… Да. Здравствуйте…

Мишка растерялся.

На пороге стояла и улыбалась румяная девчонка, придерживая за руль красивый красный велосипед.

– Ой, Анка! Проходи, проходи!

Наталья Владимировна взяла девчонку за руку.

– Транспорт свой оставляй за порогом, проходи, знакомься! Это Михаил, наш новый работник, хороший токарь. Приехал сюда из Москвы по комсомольской путёвке!

– А чего он на меня так уставился?!

Девчонка словно и не замечала Мишку, разговаривала только с Натальей Владимировной.

Та расхохоталась.

– Михаил, ну чего ты на самом-то деле?! Скажи хоть слово, поздоровайся по-настоящему! Кстати, Анна – моя племянница, работает на заводе, в отделе кадров, курьером, развозит по городу, по организациям, разную документацию, приказы и сводки. Вот, на велосипеде! Работа очень ответственная.

Мишка наконец закрыл рот, очнулся.

– Ты же на сестрёнку мою, на младшую, на Варьку, ужас как похожа! Такая же… С косичками, с бантиками, курносая.

– Ну уж нет, совсем я и не курносая!

Девчонка фыркнула, отвернулась к окну.

Мишка спохватился.

– Да ты не обижайся! Варька у меня красивая.

– А я?

– И ты тоже.

– Ах, так! Ну хорошо…

Наталья Владимировна смотрела на них и молча улыбалась.

Мишка тоже вздохнул, радостно блеснув глазами.

– Ты на заводе после школы или ещё учишься?

– Мы с мамой и бабушкой переехали сюда осенью, учиться здесь пока негде, советская школа в Кёнисберге пока только одна, но она мужская, вот я и работаю на заводе. Мы живём почти в центре города, у озера.

– А как на работу добираешься? На велосипеде? Немецкий?

– Ага! Видишь, он у меня дамский, цепь закрытая и заднее колесо тоже в решёточке, юбку не забирает. Хочешь прокатиться?

Наталья Владимировна замахала руками.

– Нет, нет, Анка! Отстань от Михаила, ему сейчас в цех быстрее идти надо, на рабочее место! Не сегодня, потом как-нибудь встретитесь, в свободное время, поговорите.

Упрямая девчонка не отставала.

– А завтра?! Завтра же у всех выходной день!

– Да, завтра можно.

– Михаил, давай завтра днём погуляем, я тебе город покажу, а?

– Здорово! Только мне с утра нужно в комендатуру. Знаешь, как до неё добраться?

– Конечно! Я эту дорогу наизусть знаю. Два раза в неделю езжу туда с поручениями. Давай встретимся у озера, ну, у того, что около площади!

– Я мимо него проходил.

– Тогда до завтра! В десять, не опаздывай.

– Ты что?! Ни за что не опоздаю.

В цех, к своему станку, Мишка почти бежал.

И дальние здания завода казались ему уже не такими чёрными и горелыми, и кто-то из пленных немцев вроде как улыбнулся, и солнце с высоты жарило вовсю, почти по-летнему…

А цех почему-то уже казался странным…

Молчали станки, а шумели люди.

Резкие слова, отдельные выкрики.

В центральном проходе стояли дядя Серёжа, Усаныч, непривычно серьёзный Николай, какие-то другие хмурые люди.

Перед рабочей толпой махал руками незнакомый человек, чисто одетый, в пиджаке, в шляпе.

Рядом с ним молча, опустив голову, мял кепку мастер.

– Товарищи! Уважаемые! Дорогие мои! Чего тут попусту спорить и рассуждать?! Это же не наша придумка, не мы здесь сгоряча решились на такое! Время тяжёлое, послевоенное… Нужно иметь общую рабочую сознательность и понимание момента.

Мишка подошёл, тихо тронул Николая за рукав.

– Чего это тут? Случилось что?

Николай кивнул.

– Слушай…

Выступающий продолжал горячиться.

– … По всей нашей великой стране началась кампания по упорядочению расценок на производствах! По всей! И мы не должны отставать, идти так сказать, в русле…

– Платить, что ли, будут меньше?

Пожилой рабочий в плотной войлочной куртке литейщика громко выкрикнул, перебивая, махнул рукой.

– А нам такое зачем?! На кой чёрт нам ещё снижение зарплаты?!

– Как вы не понимаете?! Нужно проявлять солидарность…

Николай повернулся к Мишке.

– Хорош, пошли работать. Чепуха, незачем такое и слушать! Как начальство придумает, так и сделает… Всё равно мы ничего не решим, и самовольно тоже никто из нас с работы не уйдёт – посадят. Не понос, так золотуха!

Утро наступившего дня получилось хорошим, солнечным и тёплым.

Без вещей, со свободными руками, шагалось легко.

Мишка шёл по улицам, которые уже не казались ему такими уж совсем мрачными, да и людей навстречу попадалось больше; некоторые даже улыбались.

Многие здания были разрушены, а вот высоченные, с густыми кронами и странными листьями деревья почти все сохранились…

Каштаны.

Мишка узнал их не сразу, а вспомнив, заулыбался.

В Москве рос только один знакомый ему каштан, около заводоуправления. Зимой, когда Мишка пришёл оформляться на комбинат, листьев на дереве уже не было. А тут – огромные, старинные, выше некоторых домов, и листья у всех большие, широкие, как растопыренные ладони!

Мишка остановился, достал из-за ремня альбом, из кармана куртки – красно-синий карандаш. Быстро, торопясь, с удовольствием нарисовал на чистой странице и на обороте само дерево, и его удивительный лист.

Минут десять, как и положено, он походил по набережной озера, спустился там, где почище, к песчаному берегу, посмотрел на мелкую воду.

– А вот и я! Совсем и не опоздала!

Анка, улыбаясь, ловко соскочила с велосипеда.

– Ты тут места уже изучаешь?

– Изучаю…

– Ну что, пошли в комендатуру?

– Пошли.

В некоторых спокойных местах, в затишке между угловыми домами, каштаны уже понемногу начинали пушисто цвести.

– Давай остановимся, я зарисую. Красиво как!

– А ты умеешь рисовать?! Хорошо получается?

Мишка присел на разломанную кирпичную глыбу, положил на колено альбомчик.

Анка молча стояла у него за спиной.

Закончив Мишка вскочил, отряхнул брюки.

– Всё, можно идти!

– Какой же ты молодец! Как настоящий живописец! Так здорово получилось! А меня нарисуешь?!

Мишка улыбнулся.

– Потом. Как только с делами справимся…

Мишка вёл велосипед, Анка шла рядом, прыгая через лужицы, вертела в руке лист каштана. Сначала немного поболтали о пустяках, посмеялись, потом Анка замолчала.

– Тётя Наташа рассказывала мне про твоего брата.

Мишка не ответил, потом, не глядя на девчонку, попросил:

– Ты лучше никому из знакомых про моего брата пока не говори! Мало ли что…

– Ладно. А отец твой где?

– Погиб на фронте.

– Мой тоже. Мама пенсию на него получает, бабушка старенькая, иждивенка, она не работает…

– Сколько?

– Мама говорила, что сто шестьдесят рублей мы в войну получали, когда папа погиб, и двадцать рублей за его орден, ну, Красной Звезды…

– Мы получали десять за награду и ещё за квартиру не платили. У отца была медаль «За отвагу». Когда война закончилась, всё это отменили…

На битом кирпиче велосипед в руках Мишки дребезжал, подпрыгивал, приходилось почаще смотреть под ноги. Когда они выходили на целую брусчатую дорогу, то шагалось спокойнее, веселее, велосипед катился легко, тихо шуршал сухими шинами.

– А велосипед где взяла? Мама купила или сама, с получки?

Анка улыбнулась, махнула рукой.

– Ты что?! Откуда у нас лишние деньги? Генка подарил, он в нашем доме живёт.

– Генка? Он что, за тобой ухаживает?!

– И ничего не ухаживает.

Анка покраснела.

– Просто он ловко с немцами умеет обращаться, всё время чего-то нам всем, соседям, достаёт, подарки делает. И пожилым людям, и девчонкам. Еда у него всегда есть хорошая, конфетами нас всех угощает! И сам Генка весёлый!

– Военный? Или работает?

– Работает. На восемьсот двадцатом. Он наш ровесник, комсомолец.

– А ты комсомолка?

– Конечно! Только на нашем заводе, на ремонтном, нет пока первичной организации, поэтому я парторгу взносы плачу, он на меня отдельную ведомость ведёт.

Один старый каштан всё-таки лежал поперёк дороги, пришлось им сходить с тротуара, обходить упавшее дерево по проезжей части.

Анка оглянулась.

– Вчера его здесь не было. Ночью сильный ветер дул, шумело с моря, вот, наверно, и повалил. Рабочих пока не привели, чтобы убрать.

– А кто такие деревья и развалины убирает?

– Немцев привлекают. Они любой работе рады…

– А как здесь с немцами отношения обстоят? Ты же часто ездишь по городу, много чего видишь. Я, когда шёл в первый день с вокзала на завод, удивлялся, что никого почти не видно, тихо как-то люди мимо шмыгают, не улыбаются.

– Чего им радоваться-то! Жизнь у них здесь, в Кёнигсберге, как у пленных. И город пленный, и люди тоже. Пока всё наладится… Говорят, что скоро их всех в Германию будут вывозить…

Мишка нахмурился.

– Всех или кто захочет?

– Не знаю, да и никто пока точно не знает… Нам, переселенцам, трудно приходится, а немцам вообще бедно здесь живётся. Я в прошлом году, осенью, на рынке однажды была, сама видела, как к женщине, которая картошкой торговала, немка подошла, не старая ещё, но тощая, круги тёмные под глазами. Показывала всё пальчиком на котелок с картошкой, лепетала, почти шёпотом: «Фрау, фрау…». Ну, наша женщина помолчала, посмотрела, взяла и без слов вывалила немке в подол всю картошку. И денег с неё не взяла! Улыбалась, прогоняла, сама плакала! Другие наши тётки, из очереди и продавцы, начали кричать, мол, они тут все с Гитлером путались, незачем им еду давать! А та, с картошкой которая, на них тоже в ответ заорала, пальцем тыкала в немку: «Она, что ли, воевала?! Она войны хотела?» Ну, все наши быстро замолчали. Здесь, в Кёнигсберге, у многих немцев нет денег, почти все подаяние просят.

– А сколько их, ну, немцев, в Кёнигсберге после войны осталось?

– Не знаю. Несколько тысяч наверно. Многие по подвалам до сих пор прячутся…

Помолчали.

Анка махнула рукой на правую сторону улицы.

– Это зоопарк! Он в Кёнигсберге знаменитый, самый лучший во всех зарубежных странах был! Сейчас разрушен, здесь тоже городские бои шли. Жестокие… Всё здесь было построено из дерева, вот и сгорело; почти все животные погибли – от перестрелок и от пожаров. Говорят, что осталась только косуля, ослик и ещё раненый бегемот Ганс. На собрании нам сказали, что зоопарк скоро откроют.

Мишка шёл молча, смотрел себе под ноги, думал, слушал про зоопарк.

– А ты как сюда попала?

– Нас же тётя Наташа уговорила! Наш дом в посёлке разбомбило, мамину фабрику тоже. Вот мы и остались там без жилья и без средств к существованию! Папа погиб, бабушка уже старенькая. Тётя Наташа похлопотала здесь, выписала нас в Кёнигсберг, к себе. Мы с мамой и бабушкой переехали в Кёнигсберг прошлой осенью, меня тётя Наташа оформила курьером в кадры, маму приняли на военный хлебозавод, а бабушка около нашего дома, под окнами, целый огород развела, потихоньку за ним ухаживает!

Мишка искоса посмотрел на Анку, тоже заулыбался.

Та тараторила обо всём подряд, видно было, что ей очень хорошо.

– Моя бабушка картофельные очистки не выбрасывает, варит вкусный суп! И всегда делится им с немцами, с соседями, с прохожими. Я поначалу её спросила, зачем она кормит фашистов, они же нашего папу убили, дом разрушили?! Бабушка меня та-ак отчехвостила! Говорила, что не может видеть, как людям есть нечего, хоть они и фрицы. Учила меня, что сама будет голодная, а им еду отнесёт. И ещё, что они нас потому в войне не победили, потому что мы не сволочи… Но один наш сосед, тоже переселенец, из Рязани, кажется; в возрасте дядечка, до сих пор спит с ножом под подушкой, боится, что фрицы вернутся!

– А вы как с ними, с мальчишками, с девчонками немецкими? Дружите? Ну, во дворе, на улице?

Анка захохотала.

Обернулся на неё какой-то хмурый прохожий.

– Поначалу-то некоторые наши взрослые немцев запросто выкидывали из очереди в магазин и занимали их место, и нас учили так же поступать. Мы тоже, переехавшие, советские девчонки и мальчишки, дружно колотили киндеров, но потом подружились с ними! Уже разговариваем кое-как, понимаем некоторые слова, иногда во дворе играем вместе. Во, я же тебе ещё про кино не рассказала!

Стремительно, как подхваченная весенним ветерком, Анка перебежала широкую брусчатую улицу, закричала оттуда, замахала Мишке рукой.

– Смотри, это кинотеатр! Немецкий, но уже работает! Там кресла красные сохранились, бархатные и потолок синий, на нём лампочки как звёзды в темноте светятся!

Анка вернулась к Мишке и к велосипеду, запыхавшаяся, счастливо улыбнулась

– Мы сюда уже несколько раз ходили с девчонками! Здесь наши, отечественные, фильмы показывают и новости. Ты смотрел «Два бойца»?

– Да, в Москве, когда ещё война шла.

– А-а, я только недавно… И ещё один кинотеатр в Кёнигсберге есть, но на другом конце города, ближе к восемьсот двадцатому заводу. Туда часто трофейные фильмы привозят, недавно показывали «Сестра его дворецкого», так здорово!

– Так это же американское кино?!

– Ой, а мы все фильмы, которые не наши, не советские, трофейными называем! Мы «Сестру его дворецкого» ходили смотреть с ребятами с восемьсот двадцатого…

– А чего это за секретный завод такой, ты про него всё цифрами и цифрами?!

Анка замялась, для чего-то даже посмотрела на небо.

– Я обещала… Генка не велел никому говорить. Корабли там военные ремонтируют, вот. Всё, больше ничего не скажу, сам у него при случае спросишь.

Анка улыбнулась.

– Извини.

– Ничего, понимаю.

– Генка пригласил в кино меня и ещё девчонку из нашего дома, билеты нам купил, мороженым угощал…

– Много?

– Чего много?

– Мороженого много было?

– Не-ет… По кружочку. По одному…

Замолчали оба, несколько минут шли в тишине, молча смотрели по сторонам.

Анка заговорила первой.

Шла, по-прежнему не смотрела на Мишку, просто рассказывала, показывала рукой на разные дома, разрушенные и целые.

– Нас с завода на субботники сюда несколько раз возили… Сначала мы разбирали завалы из деревьев и кирпичей на улицах, потом наши военные, комендатурские, придумали создавать продовольственные запасы для питания немецкого населения. Мы перебирали картошку в старых городских хранилищах, проверяли запертые дома и подвалы на предмет продовольствия. А ещё заводские бригады выезжали в пригороды, на хутора, там искали зерно, муку и картошку.

До комендатуры они дошли минут за сорок.

– Только я не знаю точно, работают ли они там сегодня… Видела, как всю неделю собирались, грузовики к ним во двор заезжали, военные, какие-то ящики грузили, коробки. Может переезжают куда?

– Дойдём – посмотрим, разберёмся.

Действительно, около красивого трёхэтажного здания на перекрёстке стояли машины, вокруг которых прохаживались автоматчики. Другие солдаты, без оружия, выносили на улицу, к грузовикам, мебель, упакованные бумаги.

– Подожди меня здесь, мало ли чего… Я сам справлюсь, ладно?

– Хорошо. Я постою на той стороне. Только ты недолго, Миш, а?

– Как получится.

Анка со своим красным велосипедом осталась под деревьями, а Мишка перебежал через дорогу к зданию комендатуры.

– Стой! Куда?! Стрелять буду!

Часовой у дверей, пожилой усатый автоматчик, бросился наперерез Мишке.

– Хальт! Цурюк!

– Я свой, свой! Я русский, из Москвы приехал! Брата ищу! Я по делу.

– Тьфу ты! А чего тогда мчишься, как оглашенный?! Всё равно стой, я старшего позову, выясним.

Часовой нажал кнопку на двери.

– Сейчас дежурный офицер выйдет. А ты стой смирно, не суетись!

– Почему так строго?

– Ха!

Дядечка с автоматом рад был поговорить с новым человеком.

– Потому что нам бдительность нужно сохранять! Недавно, в прошлом месяце, случай у нас тут был, такой же мальчишка, как и ты, только немчик, к воротам подбежал, с гранатой, с противотанковой, представляешь?!

– И вы его застрелили?!

– Брось! Успели сообща повалить, обезоружили. Он реветь начал, чего-то там кричал. А сегодня вот ты нарушаешь…

– Я не нарушаю! Я же только спросить! Я брата в Кёнигсберге ищу, Славку!

– Какого?

Договорить усатому не довелось, дверь комендатуры открылась и на крыльцо вышел хмурый офицер с карандашом в руке.

– Ну, чего тут, Егоров? Чего вызывал?

– Вот, товарищ майор…

Автоматчик выпрямился, поправил пилотку.

– Вот, парнишка прибежал, наш, русский, говорит, что по делу, что, вроде как, брата ищет…

– А что с твоим братом случилось? Он воевал здесь?

Майор повернулся к Мишке.

Тот зачастил, заспешил объяснить всё подробно.

– Нет, нет, что вы?! Здравствуйте! Мой Славка из Москвы сюда, в Кёнигсберг, зимой ещё приехал, по комсомольской путёвке, телеграмму нам с мамой дал, что доехал хорошо, идёт на завод…

Мишка выдохнул и заплакал, размазывая слёзы по лицу рукавом куртки.

– Ну, ну… Продолжай, говори. Приехал твой Славка – и что дальше?

– Пропал он. На завод не пришёл, нигде в органах не отмечался. Мама запрос сюда делала, наверно вам, в комендатуру, а ей ответили, что Славка здесь не значится… Вот я и приехал…

– Брата искать?! А он у тебя старший?

Офицер шагнул к Мишке ближе, положил ладонь ему на плечо.

– Да, старше на три года… Я тоже по комсомольской путёвке сюда приехал, тоже токарь, как и он.

– Тогда хорош нюнить, токарь… Пошли ко мне в кабинет, расскажешь подробно.

По коридорам комендатуры торопились солдаты, с коробками, с бумагами. Четверо волокли со второго этажа громадный металлический сейф.

– Заходи. Ополоснись вот там, в углу. Садись.

Офицер сел за стол, заваленный какими-то документами, напротив Мишки.

– Майор Великотский, заместитель коменданта военной комендатуры Кёнигсберга и прилегающего к нему района.

– А я Михаил Коровкин…

И снова слёзы.

Но короткие, быстрые, нечаянные.

Мишка утёрся и продолжил.

– Направлен сюда комсомольской организацией комбината «Красная Роза», из Москвы, восстанавливать город Кёнигсберг. Работать буду на ремонтно-механическом заводе. И искать брата. Его тоже на этот завод направляли…