Читать онлайн Путь правой руки бесплатно

Посвящается моей матери

Пролог

Когда-то давно, на самой заре времен, не было ничего, кроме бескрайнего океана. Не было ни крутых гор, ни облаков, ни живых существ. Все было благо, и не было в мире никаких волнений. Даже ветер, рябью расходящийся по воде, был слаб и тих. И тогда на темном бездонном небе вдруг зажегся огонь. То был прародитель всего живого и сущего, властитель мира. Он создал небо, землю и великое мировое древо, что стремится в бесконечную высь своими ветвями, а корнями уходит в самое основание земли.

Вскоре к залитым солнцем берегам прибились первые ладьи. Они были полны прекрасных и честных мужчин и женщин, что тотчас приступили к строительству нового мира. Всеотец же даровал им свою любовь, заботу и вверил землю в их власть, незримо наблюдая за каждым шагом своих избранных детей.

Постепенно люди становились все паршивее. Появились болезни, голод и поветрие забирали многих. Затем родились корысть, гневливость, зависть – не худшее, но естественное для человека. А затем Всевышний, призвав оставшихся верными ему сыновей и дочерей, наделил их силой, вполовину равной его могуществу. Простым же людям, несшим в сердцах память о своем происхождении, он показал извечный знак. В тот день, не угасая и поныне, на горизонте зажглась тонкая полоска благостного света. Там был край земли, первый покоренный берег человека. И лишь после достойной смерти человек мог на краткий миг вернуться в священные рощи, проследовав за уходящими на зиму птицами. Затем ему суждено было вернуться в своих правнуках, продолжить род, скрепить кровные узы и возложенную на него долю. При том условии, что его род продолжает жить, а его достойно проводят в посмертие и сохранят добрую память о славном предке.

…Мудрогор моргнул пересохшими глазами. Почесал лысую черепушку, откинул легкое одеяло. Наверное, было бы неплохо попросить у послушников новое, но очень уж жаль переводить лен на несколько последних ночей. Он не оставил после себя никого, а вся его родня погибла в сражениях или усохла от старости. Тот день, когда он наконец не откроет глаза, станет последним в череде его испытаний.

Шершавые шишковатые ноги, сросшиеся узлы старого дуба, нашли прохудившиеся лапти. Очередной день древнего волхва начался.

Дрожащей от старости рукой он собрал огарки со стола. Несколько появившихся за ночь бумажек, на которые он истратит большую часть сегодняшнего дня, силясь разобрать буквы через стеклянный камешек, невероятно удручали. Обучающиеся у него отроки будто бы знали, что он не может отойти на тот свет, если на столе останется хотя бы один документ или письмо. Но такова доля давшего клятву, и не будет ему покоя, пока его глаза смогут различать чернильные знаки на желтом поле. А знаки, между прочим, с каждым днем становились все мрачнее. Княжества увязали в склоках и ненависти, брат желал смерти брату, а матери отрекались от детей. Всюду был слышен дым дотлевающих деревень, а божественные знаки являлись все реже. Нелегкое время для любого.

Мудрогор проковылял к окну, медленно и осторожно, цепляясь за стену. Заря еще не занялась, но благостный свет Ирия уже стал чуть ярче и шире. Полоска света на самом горизонте, указывающая путь к славным землям вечного блаженства. Неудивительно, что многие и при жизни стремились добраться до святых земель, но только стирали в кровь ноги пока наконец не добирались до бескрайнего моря или не гибли по пути. Говорят, там, у самой кромки воды, поют дивные птицы, а свет Ирия покрывает почти половину небосклона.

Как и всегда, у него сперло дыхание, а глаза закатились. Удивительное, должно быть, чудное зрелище. За всю свою жизнь он не видел благостный свет шире толстого пальца – даже в полдень, когда солнце не мешает свои лучи со священным пламенем. Здесь же, в обители, светлая полоска никогда не бывает толще фитиля, ночью же вовсе обращается в белесый отблеск заката. Но даже эта розоватая кромка дарила ему надежду и спокойствие.

«Быть может, день настал?» – в тысячный раз подумал он про себя, но тотчас насупился.

Священный обет, удерживающий его в плену этого мира, кажется, не окончится никогда. Всякому человеку нужен наставник, что способен дать верный совет. И до тех пор покуда есть кому желание и нужда спрашивать его мудрость, он должен нести ответ – и перед людьми, и перед богами. Впрочем, разве можно о таком забыть? Печать обета видна и сейчас.

Он потер запястье левой руки, будто в надежде убрать выжженные следы.

Даже на покрытой пятнами и морщинами коже отчетливо виднелись тонкие цепи – угольный отпечаток священных уз клятвы перед ликом богов. До самого локтя они оплетали руку, напоминая человеку о вечном долге. Нынче мало кто сковывает себя такими обещаниями, а на носящих след божественных печатей смотрят с сожалением. Но Мудрогор помнил тот день, будто это произошло вчера… Отрок в опустевшем саду, наедине со звездами, глубоко смотрящий на тонкую ниточку розового света на горизонте и упрямо вторящий заветные слова.

Вспышка будто раскат грома – и на его руке оказался знак, а в душе тягостное чувство благородного дела.

И как отрок мог так быстро обратиться в ползающую ветошь? Сколько еще лет он проведет в служении другим, пока боги наконец не решат, что его зарок выполнен? Череда просителей бесконечна, но, быть может, если он успеет до начала нового дня…

Он подпер стулом входную дверь. До рассвета недолго, ему надо было выиграть хоть немного времени на задуманное.

Бумага оказалась тоньше обычного, а буквы гораздо убористее. Читать стоя было тяжело, камешек трясся в непослушных руках, но он упорно вчитывался, продирался к пониманию мольбы просителя через собственную слепоту и старость. Губы беззвучно шептали каждую букву, силясь сложить их в единое слово.

– Учитель? – робко позвали из-за двери. Ручка не поддалась, и голос повторил настойчивее: – Учитель!

– Что тут происходит? Он заперся? Зачем? Погоди… НЕТ! Учитель! Учитель! Что вы встали, несите топор! Он заперся!

Пальцы судорожно схватили перо. Медлить было нельзя. Обдумав прочитанное, Мудрогор впервые за многие лета расплылся в улыбке. Письмо не принадлежало ни князю, ни другому волхву. То было обычное письмо заботливого отца, который жаждал доброй участи для дочери, и искал ответ на самый простой вопрос во всем мире. Макнув перо в чернила, он облегченно вздохнул и вывел несколько простых слов успокоения.

Когда дверь захрустела под быстрыми, но неумелыми ударами нескольких топоров, комнату озарила яркая вспышка. На пол упала истлевшая от древности рубаха, ветер подхватил горстку пепла.

На столе перед взмыленными и раскрасневшимися юношами лежали тяжелый перстень Мудрогора и последнее письмо столетнего старца, наконец выполнившего свою клятву.

Глава 1

Ночное небо искрилось тусклыми звездами. Удивительно безоблачная, особенно для весны, ночь едва ли способствовала тайным планам и коварным шагам. Однако все же это была ночь, время темных и страшных дел, вершимых не менее ужасными людьми. Впрочем, Воесил не мог сказать, что считает себя или своих братьев совсем уж пропащими висельниками. В конце концов, они знали меру в своих грехах, старались искупать их добром, чтили братство и почти никогда не брали лишнего.

Во всяком случае, сейчас они совершенно точно не делали ничего плохого. Просто лежали, продрогнув насквозь, на траве и наблюдали за происходящим на соседнем холме.

Огни плясали за невысоким каменным тыном. Богатый курень, не слишком большой, но явно не знавший плохих времен. Ладные высокие окна, расписанные свежей краской ставни блестят в свете луны. Крошечная башенка сбоку, чтобы наблюдать летним вечером за пашнями, что упирались в самые стены. Деревни вокруг, примечали они мимоходом, тоже казались приличными, даже по меркам привыкших к городу. Все было ухоженное, опрятное, животные издали казались упитанными и даже счастливыми – всюду была видна рука доброго хозяина. Но людей было слишком мало, а некоторых домов, вероятно опустевших, коснулась недобрая участь ничейного добра. Окна были заколочены, видимо заботливыми соседями, а земля вокруг них уже заметно приела тропинки. Болезнь ли, война или другое несчастье – в любом случае половина людей этого края пропала.

Так или иначе, их компании это было на руку. Охранников ночного покоя – невыспавшихся, а оттого злых стражей с факелами и топорами – было в разы меньше, чем положено для такого имения. Внутри же, насколько было видно, царил покой. За половину ночи – ни разу ни искорки от самой малой свечи. Нужно лишь дождаться рассвета, пересчитать слуг, снующих по утренним делам, и вернуться сюда следующей ночью еще раз, для надежности.

– Эй, Воесил, – раздосадованно прошептали сзади. Покрытый инеем, кое-как свернувшийся в клубок, с красной от мороза рожей, Ратибор больше походил на брошенного котенка, чем на планирующего налет вора. – Очень уж холодно! Пальцы не гнутся! Пошли, а?

– Да погоди ты, – отмахнулся он.

– П-пошли скорее. Нечего тут торчать больше!

Верхушек деревьев коснулась заря. Выжженное морозом небо вдруг посветлело, а затем из-за блестящих тонкой наледью сосен показалось алое солнце. Природа постепенно оживала от неожиданно неприветливой ночи: послышались осторожные скромные трели лесных птиц; внизу, кажется, зашевелилась просевшая от снега трава; недалекая деревня отозвалась криками петухов, затем собачьим гомоном и стуком ставней. Лишь курень так и остался стоять недвижимым. Стражники, макнув шипящие факелы в ведра, собирали пожитки и готовились смениться. Кажется, у ворот их ждало вдвое меньше охранников. Но даже это было удивительно, учитывая малую населенность деревень. Будто бы весь край собирался мужчинами, чтобы нести службу.

– Ч-что д-думаешь, В-воесил? – чуть громче нужного спросил Ратибор, дернувшись и осыпав на себя ледяную пыль.

Он поднял глаза на серое небо. Ночь миновала, и в вышине уже меркла полоса священного огня, не в силах бороться со светом солнца. Извечное знамение, что за всеми твоими поступками наблюдают боги. Суровые, но справедливые, они неустанно озаряют небосклон, напоминая людям о своей воле. Днем, конечно, огонь их пламени немного тускнеет, но и людям при белом дне куда реже необходимо напоминание, что творить дурные дела нехорошо.

Воесил поежился, но совсем не от холода, и поспешил отвернуться, прикрыть голову окаменевшим капюшоном. Он проклинал себя за преступления перед ликом предков, но ничего не мог поделать. Чтобы продолжать двигаться к первому берегу, ему нужны были деньги. И заработать иначе вечным странникам было невозможно. Во всяком случае, они никогда никого не убивали из корысти и подлости, лишь ради защиты.

– Думаю, что-то странное. Будто бы нет никого. Может, хозяин в отъезде? Тогда никто не заметит пропажи еще очень долго, можно остановиться неподалеку, прежде чем уезжать.

– Я п-про другое. Х-хватит-т, а? – бесцветный голос Ратибора выдавал смирение в усталости. – Пошли?

Первые капли упали наземь. Наледь начинала таять. Оставаться дольше было совсем нельзя.

– Пошли, – согласился Воесил. – Медленнее, не хватай ветки зазря. За версту видно!

Колючие заросли зашелестели, царапая и нещадно хлеща чужаков по мордам. Когда все кончилось и они вдруг оказались на проселочной дороге, петляющей по подлеску едва ли кто-нибудь смог бы различить в куче налипшего мусора, грязи и веток силуэт живого человека. Теперь вернуться в лагерь, к остальным, и после сытного – и горячего! – завтрака рассказать об увиденном.

Лагерь встретил их всеобщим унынием, ставшим привычным в последние недели. Неудачи одна за другой сыпались на них во всех начинаниях, а маленькие, но ежедневные невзгоды уже перестали вызывать хоть какое-нибудь негодование. Если кто-то уходил в лес собрать хворост, то непременно начинал блуждать буквально среди трех деревьев. Любые колодцы и ключи, встречаемые по пути, оказывались отравленными или закисшими. Вместо дичи им попадались издохшие от старости белки, а грибные поляны сплошь покрывали поганки. Костер, с большим трудом разожженный после многих часов попыток, приходилось тотчас тушить, потому что неподалеку вдруг слышалось нервное ржание коней патрульных – даже вдали от дорог!

Голод и тоска давно стали привычными спутниками. Будто еще один брат в их маленькой семье, невезение незримо преследовало их по пятам, выедая последнюю кашу из мисок и подтачивая бурдюки с водой. Даже несмотря на старания истово верующего Яролика, на каждом привале собиравшего крохи по мешкам для жертвенника богам, удача упорно скрывалась от них за следующим, новым поворотом.

Поэтому новость о полупустой, но ухоженной курии отсутствующего рубаки, чьи предки когда-то покорили этот дикий край и, пролив немало крови и пота, вдруг обнаружили себя настоящими тиунами на службе князя, невероятно будоражила. Но вместе с этим пришел и страх очередной неудачи. Самая захудалая добыча, пусть даже черствый хлеб из котомки лоточника, казалась невообразимо сложной. Многие тотчас поникли, едва услышав об охране, некоторые даже отсели от общего костра на свои затертые лежанки, махнув рукой на все.

– Я вам говорю, – с набитым ртом твердил Ратибор. Как ночному лазутчику ему полагался самый жирный кусок, каковым сегодня были перетертые в кашицу кора деревьев и, кажется, плесневелое зерно. – Нам это по силам. Просто приди и возьми. Дом точно пустой, вообще никого! И приготовлений нет – значит, не скоро вернется хозяин. Точно не в эту ночь. Надо брать сейчас. Сколько сможем вынести. И рвать когти!

– И в какой, говоришь, урочный час они в стражу? – настойчиво повторил Млад. Несмотря на юный даже по меркам разбойников возраст, он всегда старался узнать как можно подробнее о предстоящем деле, выпытывая подробности так, будто бы действительно мог повлиять хоть на что-нибудь. Должно быть, то сказывалось влияние въедливого Руна – немногая польза за всю жизнь, что он сумел, хоть и случайно, принести другому.

– С солнцем. И одна пересменка, когда луна клонится к той стороне.

– Отлично, – сказал Млад коротко. – Я справлюсь.

– Что? – раздалось хором. – Куда тебе! Будешь делать как скажут. Усек?

– Но Рун сказал…

Сам Рун сидел поближе к костру. В пустых глазах плясало пламя. Кривой рот, как плохо заживший шрам, беззвучно шевелился. В руках вертелся длинный нож с крючком, каким обычно вспарывают дичь и снимают шкуру. Но едва ли железо в его руках знало вкус иной крови, нежели человеческой. Рун казался необычайно тихим и спокойным, будто происходившее вокруг совершенно не занимало его и, даже напротив, мешало думать о чем-то великом и священном.

– Так, – прокашлялся Воесил, решив воспользоваться молчанием самого неприятного человека в их братии. – Я насчитал две дюжины факелов. И еще наверняка на смену есть, там у самых ворот пристройки, как раз для коней и дружины. Дом, кажется, пустой. Богатый, Рати правильно заметил. Не слишком, чтобы занимать погоню за нами, но и далеко не безделица. Набьем мешки до отказа, это точно. И пропажи не заметят какое-то время, успеем далеко уйти. Думаю, вниз по реке пойдем дальше. Ну, делаем?

– Да, ты как всегда прав, Воесил, – важно добавил Яролик. Его благодушное настроение, как и уверенность в успехе, отражалось широкой улыбкой. – Я уже поднес дары лешему, чтобы он указал нам нужный путь. Осталось уповать на помощь истинного хозяина этой земли!

Ободрение на лицах братьев было лучшей наградой. Кажется, даже небо стало светлее, а накрапывавший дождь, мешавший все в серую слякоть, будто бы стал потише. Люди стали робко поднимать руки, озираясь на других, словно не веря в происходящее, – слишком много прошло времени с последнего собрания, и маленькое вече, в грязи и холоде, полушепотом, казалось торжественным и великим. Почти как клятва самим богам.

– Ага, – сухо произнес Рун, впервые подав голос за долгие дни. Он грянул февральским громом. – А скажи мне, добрый друг, что ты будешь делать, когда нас схватят?

Поднятые было руки медленно опустились. Никто не посмел перечить Руну, впрочем как и всегда. Известный горлорез и убийца, он чудом прибился к их компании и успел стать своим, но между тем репутация душегуба и подчеркнутая нелюдимость делали свое дело. Когда все устраивались на ночлег, он уходил в темень леса и не возвращался до рассвета. Стоило группе приблизиться к дороге, как тот начинал кутать лицо и рычать на каждого встречного, не оставляя и шанса притвориться странствующими кметами. Но более всего вселяло ужас нежелание Руна оказаться в лучах благостного Ирия. Будто самим богам было противно его существование.

– А почему нас должны схватить? – наконец выдавил Воесил. – Мы и не такие дома брали. К тому же что еще остается? Просто уйти?

– Именно.

– Ха! – пораженно выдохнул Воесил. – Ты что, привык жрать кашу из желудей? Жевать помои, жить как паршивая псина, что пнули на мороз? Скоро лето, а там опять зима. Нам надо готовить запасы по пути до зимовника, а отказываться от такой добычи… Ну, есть что сказать, Рун? Есть что предложить получше?

Яролик выпучил глаза, будто не веря в происходящее. Еще немного, и он разразился бы настоящей тирадой, обличающей неверие Руна, дурная доля которого передалась всей шайке. К счастью, тот просто безучастно пожал плечами.

– Ясно. Как я и думал. Значит, делаем как всегда. Расступитесь, сейчас нарисую. Ратибор и я перелезаем через стену. Идем до вот этих зарослей. Даем знак, Млад замыкает. Вот тут хорошая низинка, ползем до башенки. Там, знаете, у дома пристройка, но никто не смотрит с нее. Отсюда вон туда, перебежками. Ратибор, сможешь вскрыть замок? Не забыл еще? Добро. Рун, ты ждешь вот на этой стороне. Млад будет таскать мешки и перекидывать, вот тут или вот тут. Усек? Ты, Яролик, еще раз обратись к богам. Сделай все, чтобы завтра они были на нашей стороне. Если надо, возьми последнее из котомок, но завоюй их благодушие. Все за? Тогда делаем. И помните, никакой крови! Не хватало, чтобы за нами гончие бумаги были. Вовек не откупимся.

Глава 2

Петар неловко вылез из стога сена. Потянулся, глухо застонал, сделал несколько резких движений. Захрустели кости, щелкнули суставы. Прошлогодний сноп был весь покрыт снегом, из его норы разило прелой гнильцой, но это все же было лучше, чем получить палкой за сон на посту.

Он порылся немного в траве, нащупал дубинку. Вмерзший монолитный ком не хотел отдавать толстый плащ, лежанку Петара, но тот вырвал его и старательно отряхнул. Единственный скарб, что остался от прославленного отца, и так уже растерял всякий лоск, и теперь годился лишь на одеяло в убогой норе. Прослужит еще пару лет, подумалось ему. Пальцы нащупали новые дыры – видимо, часть плаща все же не пожелала возвращаться к хозяину. Петар пожал плечами и оглянулся на стремительно сереющие очертания господских полатей.

Вечер уж давно перевалил за половину, солнце догорало на западе. Он мельком глянул на тусклую полоску на противоположной стороне и побрел к воротам. Путь лежал через все поле, Петар часто оступался и падал на наледи, но продолжал упрямо пыхтеть. В голове вертелось неприятное ощущение грядущего горя, мысли занимали воспоминания о семье. Жену, как и детей, Петару содержать не посчастливилось, а родители давно уже улетели за птицами, померев от мирной старости. Дом однажды случайно сгорел, и Петару не осталось ничего, кроме ветхого плаща и советов с наказами. Его отец был прославленным воином, и сыну оставалось пойти по его стопам на службу к владыке. Но, не отмеченный ни одним из талантов предка, он так и остался дворовым охранником.

Впрочем, он не очень жалел о своей доле. Боги велели нести бремя с достоинством, без всякого сожаления, хотя и божественные заветы мало волновали Петара – как и все дети, рожденные вдали от сени милости богов, он лишь изредка смотрел на тонкую белесую полоску света, иногда угадывая в ней розовый цвет.

Начальник дозора, молодой сотник, уже издали вопил на опоздавшего увальня. Петар прибавил шагу, но стал чаще падать и обдирать руки. Кажется, все дворовые собрались у самых ворот. От света факелов чудилось, что весь двор полыхает.

Ночную тишину прервал резкий гогот толпы. Петар вновь упал, запыхавшийся, красный как рак, со сбитой шапкой. К самым ногам сотника. Кто-то свистнул, остальные дико заржали, тыча пальцами. Двое или трое тоже упали, но уже от хохота, прикрывая рассвирепевшие от хохота лица.

Петар не произнес ни слова. Лишь со свистом втянул воздух.

– Расходимся, – изрек он, когда смех наконец отгремел. – Все на старых местах. Петар, кроме тебя. Ты сегодня дежуришь у свиней. Может, хоть они тебя научат, раз я так и не смог. Как закончишь разгребать дерьмо, уходишь в патруль под стеной. Утром здесь же, как обычно. И не смейте спать!

Когда все набрали свежих факелов про запас и понемногу разошлись, сотник крепко схватил его выше локтя и тихо, но четко произнес:

– Ты должен служить своему господину. И в жизни, и в смерти. Не забывай об этом, олух. Твой папаша наверняка не может упокоиться из-за такой бестолочи в роду. Погляди, что ты сделал с его имуществом! Рванье! Позор! Собери силы в кулак и стань мужчиной. Если не сможешь, то, когда господин вернется, я спрошу его еще раз. Не будет же он вечно жалеть тебя, пусть и в память о подвигах отца. А теперь шагай.

Самое приятное в ночной работе – это тишина. Даже не тишина природы, а тот покой, который вынуждает всякого человека вести себя гораздо тише обычного. Некоторые говорят, что ночью можно творить только темные и злые дела, потому что в темноте скрываются одни убийцы и чудовища из легенд. Говорят также, что ночью можно увидеть призраков и даже поговорить с ними, однако это тоже обернется несчастьем для человека. Впрочем, в ночи найдется место и для обычных дел.

Петар смахнул пот со лба и с силой вогнал лопату в кучу навоза. Копать было тяжело, оставшийся с зимы холод крепко сковал дерьмо, – будто пытаешься выкопать яму в лесу, постоянно натыкаясь на переплетение корней. И никак ни подкопать, ни исхитриться. Остается колоть и кромсать лопатой корни деревьев, пока не доберешься до нормальной земли.

Иногда мимо хлева проплывал огненный шар факела. Лицо дворового стража перекрывало ревущее пламя, тени плясали по уголкам сарая, и на мгновенье Петару казалось, что товарищ вот-вот зайдет внутрь, чтобы предложить помощь. Но тот замирал ненадолго, поднимая факел повыше, чтобы разогнать темноту по кустам, и уходил дальше.

Лопата в очередной раз врезалась в камень. Кажется, погнулась.

Петар вдруг ощутил злость и отбросил бесполезный инструмент. Отряхнул руки, вытащил из-за пояса дубинку. Увесистое орудие усмирения любого пьяницы, почти бесполезное против сколько-нибудь серьезного противника. Все мечи забрал с собой тиун: в походе железо гораздо важнее, чем здесь, на родной земле. А топор Петару почему-то не доверили.

От этого в очередной раз на душе стало еще паршивей. Слова сотника, его ровесника, но уже гордого командира, звенели в ушах. Обида прокралась в самое сердце, темные мысли зашевелились между ушей.

Петар пинком выбил дверь.

На улице было тихо, спокойно и почему-то страшно. Все огни мерцали вдали, патрульные, как и всегда, к середине ночи прекратили обходить весь забор. И пуще всего сторонились свинарника, хоть и опустевшего и промерзшего насквозь. Сотник сейчас, должно быть, где-то в сторожке у ворот, дрыхнет в тепле и уюте.

И совсем один.

Петар поудобнее перехватил дубину и пошел к воротам.

– А ты еще что за хрен?

Петар инстинктивно обернулся. Раздался свист.

Петар упал на спину. Все смешалось. Он схватился за горло. Меж пальцев хлынуло, как из фонтана.

– Ты посмотри, – звонко произнес Млад, склонившись над судорожно булькающим мертвецом. – Цепкий, еще борется.

– Стрелу потом не забудь, малой, – отозвался Рун, недоверчиво озираясь по сторонам. Напружиненный, сгорбившийся, с новой стрелой на тетиве. – Ну что там он, отмучился?

– Да, – завороженно сказал Млад, с интересом заглядывая в стекленеющие глаза. Мерцания звезд едва хватало, чтобы увидеть водоворот блестящих в их глубине воспоминаний. Когда скрюченные, перепачканные пальцы обмякли, он дернул древко. – Ай, черт. Обломилась. Слушай, может, зря мы так? Воесил будет не рад. Он точно говорил, без крови делаем. Как всегда.

Рун глухо хмыкнул. Разногласия с главой шайки его явно не беспокоили, как и само убийство. Убедившись, что пятнышки дрожащего света так и продолжают держаться подальше от их стороны стены, Рун немного успокоился и заткнул стрелу за пояс. Млад завороженно смотрел на старшего товарища, подмечая каждое движение темного силуэта. Тот склонился над телом совсем рядом и вдруг начал шарить по карманам мертвеца.

– Знаешь, – издалека начал Млад, – а ты никогда не слышал, что убивать под открытым небом не очень? Ну…

– Да?

– Ну, знаешь. Боги же смотрят.

Рун на мгновенье замер.

– Боги? А что тебе боги? Мы за стеной, свет Ирия нас не касается. Да и вообще, вот что я тебе скажу. Боги бывают разные. Некоторые любят героев.

– Да. Да, наверное.

– Мы с тобой горы свернем, парень, – вальяжно проговорил Рун, пряча скудную добычу за пазуху. – Ты, главное, держись меня. Понял? Хорошо. И знаешь, остальным про это знать необязательно. Не все, понимаешь, готовы. Нынче мало мужей на свете. Но мы-то с тобой не такие рохли, да? А теперь помоги мне оттащить эту тушу подальше. И знаешь… Возьми-ка его плащ. Вроде на ощупь добрый. Считай, доля добычи. Ну, взяли!

Глава 3

Ярмарочный перекресток образовался много лет назад и с тех пор разросся до размеров небольшого городка. Поговаривали, широкая и удобная поляна на изгибе реки и пересечении двух трактов изначально служила пристанищем странствующих торговцев, причем как на ладьях, так и простых пеших коробейников. Они останавливались тут на несколько дней, чтобы перевести дух и выменять у местных припасы. Со временем мелкие ходебщики начали обустраивать здесь времянки для зимних ночевок, пока наконец кто-то из торгового братства не решил вложиться в постройку гостиного двора для хранения товаров и постоянной торговли с местными. Деревянный острог с неусыпными дружинниками-наемниками – маленькая крепость на бесхозной земле, что упиралась стенами в самый берег.

Разумеется, очень скоро вокруг частокола появился палаточный городок дельцов поскромнее; когда же ладьи братства стали постоянно прибиваться к берегу, на другой стороне вырос брат-близнец закрытого подворья «противников», а через саму реку перекинулся каменный мост.

Остановить это безумие было уже невозможно, и теперь на бывшем пустыре никогда не прекращался гомон вечно торопящихся купцов. Тут и там поминутно заключались сделки и скреплялись договоры, и только что пожавшие руку уже бежали на другой конец улицы. Вдали от княжеской власти, на перепутье самых известных трактов края, под защитой преданного воинства в одночасье решались судьбы целых семейств и снаряжались настоящие караваны с диковинными товарами. Издали могло показаться, что это не скопище разношерстных людей, а потревоженные внезапно поднятым камнем жуки, в панике бегающие по кругу.

Но находилось в этом райском саду деловитых воротил местечко и для гораздо более скромных вопросов.

Воесил остановился у одного из замызганных шатров, долгий путь и нелегкая доля отражались на рваных полях его палатки. Деловые гости молчаливо наблюдали за ним, ревностно оберегая товар от лишних прикосновений грязных рук.

А беречь здесь явно было что.

– Что хотите за куяк? – громко и медленно спросил Воесил.

Гости недоверчиво переглянулись. Один из них, самый большой и грозный на вид, нехотя подошел поближе. Голая грудь блестела белесыми шрамами, а борода, кажется, была недавно опалена. От него пахло кислым потом и железом.

– Куяк? – громогласно отозвался он. Прищурился, подбирая слова. Распухший от меда язык с трудом проговаривал чужие слова, но великан, явно поднаторевший в разговорах с чужаками, тоже старался говорить медленно. – То не куяк. Это пластины. Железо! Прочнее костей. Ламелляр!

Он бережно забрал доспех у Воесила и с любовью расправил на собственной груди. Сцепленные ремешками железные чешуйки радостно звенели, обещая надежную защиту. Конечно, это было слишком дорого и непрактично в ремесле грабителей, но план, давно зревший в голове, не давал ему спать по ночам. Тем более сейчас, когда их сумки ломились от чужих богатств, которые стоило сбыть как можно быстрее.

– И что ты хочешь за свои ламелляры? – Воесил жестом попросил вернуть ему товар, но великан вовсе не спешил расставаться с ним. Баюкая его, будто собственного ребенка, он с непониманием уставился на покупателя.

– Говорю, сколько? Что взамен? За что отдашь?

– Зачем тебе ламелляры? Ты не похож на воина. На твоей коже нет знаков, твои руки не скрывают историю. Выбери другое. Вот, держи! Толстая кожа, бык. Есть кабан. Больше тебе и не надо.

В руках оказались тяжеленные свертки. В нос ударил запах едкий мочи, не успевший выветриться с самых дубилен. Надежная и простая одежда. Такая могла уберечь и от холода, и от удара дубиной. При этом совершенно не звенела и явно не боялась дождей.

– Хороша, а? – расплылся в улыбке великан. Должно быть, так и выглядит гордый отец. – Гордость.

– Хорошо держат удар?

– Хуже, зато дешевле. Собираешься в поход? Вот и я думаю, что нет. А на этой земле нет ничего страшнее копья.

– Выдержит?

– Нет, – самодовольно хмыкнул он. – Но его ничто не выдержит, кроме щита. Нужен?

Нечто, изначально показавшееся крышками для погребов оказалось, в понимании гостей, добрым щитом. Здоровенные, обтянутые сыромятными шкурами, изукрашенные жутью, на некоторых виднелись десятки насечек и вмятин. Должно быть, старые владельцы расставались с имуществом неохотно.

– А, не смотри на эти. Глянь вот те, видишь? Краска свежее. Выменял на коня. Сам крашу! Надо?

– Нет, – покачал головой. – А вот эти топоры? Выглядят грозно.

– Да-а. Ты знаешь толк. Хорошие, хлесткие. Видишь? Края топорища загнуты. Бьешь по цели – плохо. Бьешь вскользь – хорошо. Считай, не жилец. Держи, дам один. Подарок. На удачу.

– Воесил благодарно поклонился. Топорик был небольшим, удобно лежал в руке, но его приятная тяжесть дарила спокойствие. Впрочем, едва ли рубилу однажды придется столкнуться с чем-то кроме дерева. Висящий на поясе, он оградит их компанию от любого разбойника. Особенно если такие будут у каждого.

Воесил порылся в сумке, достал завернутый в тряпье кувшин. Великан жадно вперился взглядом в блестящее серебро. Кувшин казался невероятно легким, будто призрачная дымка поздним утром. В шатре повисла тишина, а великан, пригрозив зашевелившимся сородичам кулаком, надолго задумался. Казалось, тайна гложет его даже сильнее, чем желание многократной наживы. Воесил слышал, что его народ более славы и богатств ценит хорошие истории, но, разумеется, не собирался рассказывать хоть что-нибудь.

– Да-а. Я недооценил тебя. Прости. Ты очень щедр. И немного похож на варяга. Хоть и без меток. Ты потерял удачу и жаждешь мести? Наверняка дело в павшем брате. Или ты из тех, что идет к краю мира?

– Этого хватит?

– Да! Хватит. По рукам. Забирай.

– Погоди, это еще не все. Хочешь еще два таких же? – Великан быстро кивнул. – Тогда приготовь еще пять топоров и столько же башмаков, рубах и прочего, что нужно в пути. Одежда для пятерых, полностью. Та же кожа. Мой человек зайдет за всем нынче утром. Добро?

– Да, – немного подумав, согласился великан. – Не так щедро, как первое. Но честнее. Пусть это поможет тебе найти путь к славе. И тогда не забудь и про мое имя, славного Сигурда Трюггвана! Скажи, чем еще я могу помочь тебе?

– Нужна сменная одежда, чтобы не портить зазря доспешную. Нужны хорошие сумки за пазуху. Четыре плаща. Пять ладных шлемов, но не очень тяжелых. Но чтобы издали было видно. Пять перевязей и ремней. И сможешь найти мяса сушеного? Чтобы до седмицы следующей хватило на шесть мужчин.

– Хочешь выглядеть грозно, – понимающе кивнул Сигурд, задумчиво поглаживая бороду. – Да. Хорошо. Едой я поделюсь даром на благое дело. Остальное поглядим. Что еще?

– Это все.

– Я вижу, ты хороший главарь, печешься о своих. Нужна ли вам помощь моего клана? За достойную плату…

– Нет. У меня есть еще одно дело здесь, так что я пойду. Подготовь все к утру. И прощай.

Воесил по-особенному стукнул в иссохший косяк. Пара грозных глаз сверкнула в полумраке, дверь распахнулась, и он оказался внутри. Здесь было темно, удивительно сыро, пахло землей и червями, будто в старой подземной норе. В дальнем углу в окружении недоброжелательно выглядящих фигур, скрытых полумраком, сидел толстый мужчина, подслеповато щурясь. Некогда богатый кафтан прохудился, на плечах появились первые заплатки. Между тем здешний скупщик краденого и добытого кровью добра, прозванный Кротом, считался одним из самых богатых и влиятельных во всем государстве. И что гораздо важнее, не самым последним человеком в самом городке.

Оторвавшись от записей, которые он старательно выводил, Крот поднял глаза на настойчивого посетителя. Неприязнь скользнула по его необъятному лицу и сменилась усталостью.

– Что же, – изрек он, предлагая сесть напротив. Воесил с готовностью принял предложение. – Из нас двоих это ты потратил добрую половину приданого какой-то княгини, чтобы попасть сюда. Так что говори. Я слушаю.

– Пару недель назад… – начал Воесил, покосившись на ворох бумаг на столе. Даже в свете тусклых огарков он смог заметить на некоторых красные печати высокородных особ. – …мы смогли пробраться в одно поместье. И взяли богатую добычу.

Крот понимающе посмотрел на новенький топор. Стража, до этого незримо кружившая в темноте за спиной Воесила, по знаку хозяина отступила. Странное чувство, сродни, наверное, забившемуся в нору лису, что инстинктивно чует присутствие натравленных гончих неподалеку. Возможно, уже оглушительно лающих у самого входа норы в попытках привлечь внимание охотника. Раз – и это мерзкое ощущение скорой смерти вдруг пропало. Как ослабевшая на шее петля. Очевидно, что Крот заинтересовался легкой наживой, пусть ради нее и придется потерпеть наглого инородца.

– Только без подробностей. – Толстяк строго ткнул в него пальцем. – Без имен, усек? Значит, там были?..

– Кубки, – выпалил он. – Каменья. Украшения. Даже книги, на вид древние.

– И теперь вы хотите обменять свои тяжелые и неудобные, к тому же краденые богатства на монеты? Что же, это похвальное решение. В наши дни лучше не иметь ничего, что не поместится в переметной суме, да? И сколько у вас добра весом?

– Сколько могут унести десять крепких мужчин. Крепких и очень жадных.

Крот облизнул опухшие губы и со скрипом подался вперед.

– И где же вы храните свои богатства? – как бы ненароком спросил он, складывая руки на объемном животе.

– Неподалеку. А где вы храните свои?

Глава 4

Широко раскинувшееся поле укрывал плотный туман. Одеяло из сырости вперемешку с гарью от кострищ, он кутал окружение пеленой. Очертания брошенных телег, редких обвалившихся хибар, рваных шалашей… Отовсюду слышались стоны. Воесил осторожно переступал через ворочающиеся тела, стараясь не тревожить падших латрыг и пьяниц.

С трудом найдя нужное тело, он легонько пнул храпящего мертвеца.

– А-ы? – прохрипел Ратибор, повернувшись на спину. – А?

Затуманенные глаза сначала изучили смутно знакомое лицо. Затем он увидел в руках приятеля чашу и с мольбой потянулся за желанным.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Ратибор, жадными глотками осушив содержимое. – Колодезная или речная? А, плевать. Дай отдышаться немного.

Воесил присел чуть поодаль, у самой границы вчерашней гулянки. Трава была вытоптана задолго до их прихода. Обугленная земля, везде куриные кости и всякий хлам. Забытый кем-то стяг, стертый и изорванный до неузнаваемости, мокрой тряпкой висел на древке. Солнца не было видно вовсе, все заволокло серым, даже свет Ирия не продирался сквозь мглу. Действительно, это место походило на поле брани. И Ратибор, с распухшей мордой, оторванным рукавом рубахи, с трудом подымающийся на ноги, едва бухтящий что-то отекшим языком, был на этом кладбище ожившим упырем.

– Спасибо, – повторил он, виновато оглядываясь. Куда-то девшиеся собутыльники, судя по тому, как он похлопывал по карманам, оказались не такими уж и друзьями. – Ты хороший человек. Ну, как все прошло?

– Вполне. Он согласился. Как и всегда с ему подобными. Осталось малое – обменять добычу на монеты и отправиться дальше в путь. И выжить, очень уж он недобро щурился, когда дело дошло до подсчетов. Так что трезвей.

– Хорошо, – кивнул Ратибор с готовностью. – Я всегда за тебя, брат, помни об этом. Все у нас получится. Даже если остальные будут против, то я…

– Кстати об этом. Где все?

Ратибор открыл было рот, но осекся и немного замялся. Действительно, в последний раз Воесил оставлял всю компанию вместе у этого самого костра. Перед тем как отправиться за товаром, они договорились встретиться на этом же месте ранним утром. Вариант, что они расползлись по округе, был смехотворен. Услужливые лоточники целыми ночами ходили от одного костра к другому, предлагая мясо и брагу тем, кто с виду может за них заплатить. Знай сиди, ешь, пей. И жди.

– Так, ну, кажется, вот такое дело, – затянул Ратибор. – Все собирались пойти к мельнице, когда я уже, ну… Короче, спать решил лечь. А вот Рун нет.

– А с ним что?

– Слушай, брат, ты только не злись. Он весь вечер шушукался с каким-то сбродом, те подсели сами. Ну ты знаешь, босяки такие, что по ним веревка плачет.

Воесил поджал губы. Усталость обрушилась вдруг на него ушатом воды. Рун уже давно путешествовал вместе с ними, доказал свою полезность и преданность. Все свыклись с его обществом, и даже Яролик со временем потеплел к заклейменному и порочному чужаку. Но вместе с тем Рун был и тяжелой обузой. Надежда, что хотя бы в этот раз он не ввязался в дурное, таяла с каждым словом.

– И? – Воесил уже знал ответ, но хотел услышать подробности.

– Они шушукались о всяком. Что скоро по тракту с востока придет груз, как раз через местный лесок. И что охраны почти и нет. – Воесил почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Кулаки сами собой сжались, а на виске заплясала жилка. А ведь почти получилось! – И пили мало, больше говорили. А потом ушли. Слушай, ты полегче, а? Даже лицом почернел. Может, оно и к лучшему? Ушел, и хрен с ним, по мне так пусть хоть сдохнет там. Эй, Воесил! Ты слышишь? Ты куда пошел? Эй, Воес! Откуда у тебя топор?! ЭЙ!

* * *

– Да, твоя правда, легкое дельце, – сказал Рун, натягивая тетиву.

– Ага. Не светись главное, как наш атаман даст отмашку, так налегаем. Запомни: свистнет – и сразу бьем.

– Да-да-да, свистнет. Помню.

Рун закончил последние приготовления и под неодобрительные вздохи отполз чуть подальше в лес, прильнул к дереву потолще. Да, его позвали для подстраховки, у ватаги были шансы взять добычу и без Руна. Но с опытным лучником все же спокойнее. Тем более он случайно подслушал разговор татей с атаманом, и тут уж отказать было нельзя.

Одна мысль не давала Руну покоя. Откуда у таких оборванцев, пропащих повольников, вооруженных в лучшем случае длинными ножами, есть сведения о богатом караване нахально безоружных купцов? Да и тати, державшие слово с главарем ублюдков, больше походили на способных взять силой чужое добро. Что-то странное, таинственное, а значит, невероятно прибыльное затевалось на этом повороте лесной дороги. И Рун не собирался это упустить.

Он подошел к делу со всей серьезностью. Заточил старые зарубки на ноже, забил тугой колчан, из-за накрапывающей измороси до последнего не натягивал тетиву. В сорном бурьяне отчетливо виднелись серые рубахи нетерпеливо суетящихся, чешущихся, блохастых бедолаг. Рун прикинул, скольких незаметно сможет убрать, когда начнется веселье, чтобы увеличить собственную долю.

Часы тянулись мучительно долго. Рун успел зачехлить оружие и теперь, легонько насвистывая, резал ножом мягкую от вечной сырости кору. Ребятам в траве было гораздо хуже. Кажется, они уже пожалели, что ввязались в это дело, и поминутно вставали на ноги, с хрустом на всю округу распрямляя кости.

Судя по далеким крикам, ярмарочный городок уже отошел от ночных гуляний и постепенно возвращался к жизни. Свет Ирия поднялся над горизонтом и теперь бил в спину. Время шло к полудню, и с каждой минутой его отсутствие становилось все более явным. Наверняка Ратибор уже очнулся и, проблевавшись, стал рыскать по округе. Надо было спешить.

– Едут! – неожиданно звонкий голос прорезал тишину.

Часовой, совсем юнец, нырнул в бурьян. Остальные подтянули поближе копья, изогнули спины и напряглись, как кошки перед прыжком. Действительно, едва отзвенело эхо крика, на дороге показалась повозка. За ней, покачиваясь от тяжелого добра, еще одна и еще. Сонные извозчики клевали носом, тягловые лошади брели, почти не разбирая дороги. Рун встал во весь рост и натянул тетиву.

Внезапно послышалось грозное ржание коней. С другой стороны, мчась во весь опор, на дорогу выскочила целая рать. Извозчики, будто этого и ждали, решительно откинули одеяла, прикрывавшие товар от дождя. Вдруг обнаружилось, что вместо богатой добычи там притаились воины в кольчугах. Хмурые, злобные, молчаливые, они спрыгивали наземь и доставали щиты.

Конница приближалась. Уже были видны блестящие сабли, занесенные для удара.

Бандитское отребье, не видевшее всей картины в овраге у дороги, нерешительно замерло. Наверху происходило нечто непонятное, ужасное. Кровь стучала в ушах, Рун видел, как они нетерпеливо дергаются в ожидании боя.

Немного подумав, он надежно прицелился в одну из спин босяков и отпустил стрелу.

Глава 5

Рун дотронулся до обновленной повязки. На пальцах осталось красное.

– Ты совершил большой грех, – повторил Яролик строго. Насупленные брови, горящие истовой верой глаза. Старик, как всегда, досаждал. – Ты совершил грех. Ошибка. Слабость!

– Я это уже слышал, – огрызнулся Рун.

– И что? Разве ты сделал хоть что-то, чтобы искупить вину перед богами? Ты слабак и трус. Только и умеешь что ныть. Баба!

Воесил выглядел уставшим. Он сидел на отвалившемся колесе, весь в дорожной пыли, угрюмо поглядывая на последствия. Взрытая земля, бурые пятна спекшейся крови, обломанные доски, тела… Мучительнее всего было слышать тревожное ржание обессиленной умирающей лошади, брошенной посреди дороги. Лишь Ратибор сохранял спокойствие, с молчаливого одобрения Воесила хозяйственно обирая поле брани. Полезное барахло, лишившееся хозяев, он складировал у обглоданного какой-то странной белкой дерева, и там уже скопилась целая гора.

А ведь у них почти получилось. Нужно было просто дождаться рассвета, обменять добычу на удобное серебро, которого хватило бы с достатком до самой зимы, и отправиться в путь. Почти, если бы не самовольство и наглость единственного человека. И теперь им всем вместе предстоит платить за его глупость.

Между тем остальные продолжали лаять:

– Грех! При белом свете! Убиенные не преданы огню! Как лихой душегуб, за монеты, ни за что, на дороге!

– И что? – защищался Млад. Он надрывался за спиной Руна так, будто на кону была его собственная жизнь. – И что? Где они, твои боги? Тут даже Ирий не видно, в низине! Так что ничего им не ведомо!

– Ах ты, мелкий вшивый…

– И что? А? И что?

– Хватит, – наконец негромко сказал Воесил.

Спор мгновенно прекратился. Он с трудом поднялся на ноги, отряхнул пыль с колен. Рун, кажется, тоже попытался встать и, цепляясь за верного Млада, смог приподняться. Его повязка на ноге уже стала мокрой насквозь и сползла. В пути такой будет большим бременем.

– Слушай, Воес, – затянул Рун. Впрочем, в его голосе и прямом взгляде не читалось ни капли сожаления. – Да, вышло не так гладко. Но я не ожидал такой бойни! Эти всадники налетели из ниоткуда. Порубили всех. Кто мог – разбежались. Кто же знал, что так выйдет? Зато оглянись, сколько добра!

– Мы так не работаем. И тела, – Воесил обернулся на замершего с расколотым щитом Ратибора, – не обираем. Это ясно? А теперь собираемся, быстро, и уходим. Немедленно.

Он отвернулся от обомлевших товарищей и размашисто зашагал в сторону опушки. Впрочем, позади сохранялась тишина – никто не последовал за ним. Воесил буквально мог услышать, как противоречивые мысли бьются внутри их голов, как рой голодных мух.

– Нет, – прошипел Рун вслед.

Все глаза обратились к ним двоим. Вызов был брошен. Воесил положил руку на топор.

– Что ты сказал? – проговорил он медленно и тихо, замерев на месте.

– Нет. Я отсюда никуда не пойду. Ты запретил нам брать в тех хоромах лишнее, до этого мы прошли с десяток жирненьких хозяйств, которые можно и нужно грабить. До того мы отдали половину сопливым нищим. Я заплатил за эту добычу кровью и никуда не уйду!

– Да! – с жаром повторил Млад.

– Это грешно, Воесил. Я согласен и счастлив, что мы не грабим бедных и не убиваем без нужды. Я уважаю тебя за это. Так велят боги! Но грех уже совершен, и было бы глупо не забрать хоть что-то. А что до самого Руна, то пусть катится отсюда куда подальше. Мне мерзко есть из одной чаши с лихим.

– Вот оно что, – хмыкнул Воесил. – Все сказали? А теперь подумайте вот о чем. Уже сейчас сюда мчится княжья дружина. Эти самые всадники, что и подбили на налет. И подсобили даже, потому что вы, босяки, едва ли бы справились с такими воями. Впрочем, судя по рассказу Руна, они далеко и не уезжали. Наверняка заехали на ярмарку, чтобы свидетели были. А потом вернутся, начнут искать виноватых. Следов будет много, они расстарались накануне, подряжая всякий пьяный сброд. В любую сторону иди, и скоро найдешь хоть кого-то. И чем дальше мы окажемся, тем больше шанс, что поймают все же не нас.

– И с чего ты это взял? – нервно рассмеялся Рун, впрочем уже озираясь по окрестным кустам. Остальные, даже Млад, сохранили напряженное молчание. Все были неуверенны, растеряны и немного напуганы. Но разве признаешься в таком? – Звучит как бред, наверное, ударился башкой, пока за мной по лесам бегал, да?

– С того, – Воесил подошел к первой повозке, на которую обрушилась вся мощь кавалерийского налета. Разбитая в щепки, втоптанная в грязь – в ней едва угадывалась изначальная задумка плотника. Он поднял с земли уцелевшую доску, служившую когда-то спинкой скамьи извозчика, – что на этих твоих купеческих повозках знаки соседнего воеводства. Вырезаны в дереве. То была засада одной рати на другую. А душегубы нужны лишь затем, чтобы кто-то за эту резню повис на гладких столбах вдоль дороги. И кто бы ни вернулся сюда в поисках справедливости, лучше убираться. Ну, что встали? Яролик, перевяжи Руна по новой. И уходим.

– К тому же… – добавил Яролик хмуро. Он замер над грудой переломанных досок в самом центре отпечатков следов в земле. Крутил в руках какой-то ларчик, с отвалившейся крышечкой, но сохранивший красоту. Мастерская работа. – Везли они явно не пушнину и даже не каменья. В таких вот коробейках хранят бумаги. Очень ценные, по-видимому. И знаете что? Ящичек пуст.

Рун, побледнев лицом, не то от раны, не то от страха, оперся о Млада и вскочил на ноги.

– И че вы встали? Воесил сказал же. Ходу! Ну!

Глава 6

Очередь у колодца двигалась медленнее обычного. Молодые девушки, вдруг оказавшиеся вдали от старших сестер и матерей, почувствовали некоторую свободу и не спешили с ней расставаться. Деревянное ведро с грохотом летело по шахте колодца, и, когда слышался всплеск, приходилось крутить колесо – тяжелая, муторная работа, выполнять которую необходимо было осторожно. Если крутить слишком быстро, то ведро окажется наполовину пустым и придется начинать сначала.

Роса, с заметным трудом подняв ведро, посмотрела на остальных девчонок. Они весело болтают о своем, наслаждаются первыми по-настоящему теплыми днями этого года. Солнце, еще бледноватое, стоит высоко в зените, на небе ни облачка, и проворные птицы кружатся. Она поправила выпавшую прядь волос и побрела домой. Там ожидали бесконечные дела по хозяйству и младший брат, уже давно выросший и окрепший, но все еще воспринимавший ее за мать. Он старался не расставаться с Росой, всюду следовал неотступно и норовил вовлечь в свои детские забавы.

Их дом стоял на самой окраине деревни. Здешняя земля принадлежала роду долгие годы, но всюду виднелась только разруха. Дорожки были устланы деревянными обрубками, помост едва был виден. Он буквально врос в землю и высокую траву. Ближе к дому угадывалась широкая проплешь – несколько цветущих яблонь, позади, где земля побогаче, кусты и грядки. Если бы не ветшающий дом и хлев чуть подальше, то могло показаться, что семья перебралась сюда совсем недавно.

Роса опрокинула тяжелое ведро в бочку, наконец до половины наполнив ее водой. Отбросила ненавистное ведро и, чтобы хоть немного отдохнуть, подошла к плетню. За ним, бестолково бегая, росли на убой и яйца курочки. Роса зачерпнула из мешочка зерна и щедро бросила птицам. Они яростно налетели на корм. Во все стороны посыпались клевки и перья. Впереди было еще много работы.

Впрочем, сожалеть о своей жизни было вовсе некогда. Она взялась за метлу и поспешила в дом, стараясь нагнать упущенное время. После обеда следовало прибрать комнаты, затем проверить и повторно полить огород, когда солнце немного успокоится. Потом, ближе к вечеру, после приготовления еды на семью, отправиться в хлев. Ныне пустующий, очень скоро он пополнится десятком коров – остальные сельчане пользовались их постройкой и в обмен на уход за их живностью до осени отдавали нескольких телят. Достаточно выгодная сделка, особенно если не думать о том, что ухаживать за скотиной придется одной Росе.

Иногда за рутиной домашних дел она представляла себе иную жизнь. Возможно, то было влияние мальчишек-братьев, вечно играющих и веселящихся. Росе же игры были запрещены – девочка должна помогать семье по дому, а не заниматься всякими глупостями. Поэтому ей, полной обиды, оставалось думать, представлять в голове невообразимые приключения и надежды, попутно натирая очередной горшок или выгребая загоны.

Представлялось Росе многое. Тая в сердце неясную мечту, она видела день, когда на пороге окажется ее настоящий отец и заберет из этого ужаса к себе, в княжеский двор. Не может же она и правда быть родней этим людям! Слишком уж велики между ними разница и непонимание, отчего в собственном отчем доме Роса жила настоящим изгоем. Когда все садились есть, она хотела отправиться в лес и послушать пение птиц. Когда семья собиралась в далекую и чужую баню, она непонимающе озиралась всю длинную, в колдобинах и рытвинах, дорогу, по которой еще предстояло идти обратно, часто в дождь, – грязнее станешь. Мать с детства наказывала ее за малейшую оплошность, часто без причины переставала разговаривать и попусту обижалась так страшно, будто это она маленькая девочка, а не Роса.

Виделось Росе и другое. Ей казалось, даже мечталось, что на самом деле она потерянная дочь ведуньи, вечно молодой и мудрой девушки, что правит где-нибудь в лесной чащобе духами или скрывается под горой, в таинственных пещерах, и только и ждет возвращения наследницы.

Но до сего дня птицы изредка прилетали к их дому и явно не стремились указать Росе путь. Продолжать жить, чистить горшки и надеяться на то, что однажды она уедет далеко-далеко и устроит свою жизнь наконец счастливо.

В этот день родители вернулись даже раньше, чем обычно. Они прилежно работали на общих полях, что отрядил деревне князь, и гораздо больше других. Роса подозревала, что те просто любят копаться в земле, а для домашнего огорода, очевидно, были рождены дети. Заниматься иными вещами им не хотелось, на родню, посвятившую себя другим делам, они смотрели несколько свысока. Ее семья не любила никаких перемен, равно как и путешествий. Постоянство, пусть и печальное, ценилось превыше всего.

Именно поэтому раннее возвращение домой не сулило ничего хорошего.

Непривычно громко стукнула дверь. Роса вздрогнула от неожиданности и схватилась за нож, попутно пряча младшего брата за спиной.

На пороге появился чужак. Смутно знакомый тип в заляпанном зеленом кафтане, с шапкой-колпаком и густой, до груди, бородой. Позади него, вдруг заметила она, стояли отец и мать.

– Знакомься, дочь, это твой суженый, – самодовольно произнесла мать. Отец молча поспешил на кухню и загремел тарелками. – Очень удачное супружество! Владеет мельницей, всего пара часов езды отсюда. Чуть поближе к городу, да, но нестрашно.

– Что? – спросила Роса дрогнувшим голосом. Все вокруг закружилось, перед глазами появилась пелена. Не видя ничего вокруг, она нащупала стул и осела.

Нелюдимый мельник неотрывно наблюдал за своей невестой и, кажется, улыбался. Он протянул руки Росе, будто призывая в объятья, но затем потупился и отошел в сторонку, предоставляя дело матери.

– Он заберет тебя ближе к осени, конечно же. Когда поможешь нам в полях и тут по мелочи, а потом – в новую семью. Давно уже пора было, да? Вот. Да, я понимаю, далековато, целых два часа езды. В телеге. Но ничего, будешь приезжать редко, всего раз в месяцок и по праздникам…

– Ты смотри, – рассмеялся отец, появившийся в горнице в обнимку с полной плошкой. Он отчаянно хрустел репой одна за одной, а потому говорил с трудом. – Так счастлива, что язык проглотила. И побледнела! А вот и слезы! Ну все, девка совсем поплыла, того и гляди скакать начнет, а?

– Так, дочь, – уже строже сказала мать. Из ее голоса стремительно пропадала всякая нежность, и разговор возвращался в привычную вечернюю колею. – Давай-ка без дела не сиди, не позорь нас перед гостем. Сходи полей посадки. Потом набери воды на утро и затем сходи в хлев, проверь, все ли там в порядке. И брата с собой возьми, последишь заодно. И не вздумай шататься в лес! Нынче девки только туда и ходят! Нечего тебе у той взбалмошной тереться! Ну, живее!

* * *

– Роса, а ты правда видела воя? – с восхищением пролепетал младший.

Роса, вся сосредоточенная на предстоящем деле, слабо улыбнулась брату. Действительно, сегодня она видела странного всадника из княжьей дружины. Он появился на миг на дороге, огляделся внимательно и тотчас ускакал обратно. Должно быть, заблудился или искал своих.

– Правда. Ты принес?

Младший брат протянул сверток отцовской одежды. Солнце уже перевалилось за горизонт, и все вокруг стремительно темнело. Кроны деревьев обратились в черно-синее полотно, трескотня жуков стала громче обычного. Роса пристально вслушивалась в ночную тишину. Вкрадчивое уханье совы, затем послышался крик голодного слетка. Ни одного постороннего звука.

Вдруг брат насупился и со всей серьезностью заявил:

– Пойдешь в лес – я пойду с тобой.

– Что? – посмеялась она, но сразу прекратила. Брат был серьезен и тих, и не стоило обижать его. Особенно в такой ответственный момент. – Маленьким мальчикам не место в лесу.

– Но ведь ты идешь к ведьме! – Роса не ответила ничего. Только спешно скинула платье и натянула отцовские штаны. – Я это знаю! И я должен пойти с тобой.

– Нет. Ты ведь знаешь, что не можешь пойти со мной. Кто-то должен будет постеречь мою одежду, пока я не вернусь. Ее могут украсть злодеи! Так что вот, держи мой ножик. Он очень острый! Сиди здесь и жди меня, вот тут, возле кустов. Когда вернусь, тотчас пойдешь домой. Скажешь, что я задерживаюсь в хлеву и тебе стало скучно. Хорошо? Ну и чудно. А я пошла…

Она спешно ступила под сень первых деревьев, вдруг оказавшись в старой сказке. В этом лесу, как и в любом другом, было великое множество тропинок. Но, несмотря на быстро собирающуюся мглу ночи, одна из них была видна отчетливее прочих. Это была настоящая лесная дорожка, не спутать с бестолковыми тропками зверья или охотников. Многие девушки, несмотря на строжайшие запреты, часто бегали по ней до самой чащобы в надежде получить мудрый совет от хозяйки леса. Но, к несчастью, далеко не все сумели дойти до конца.

Начало тропинки отмечали десятки ленточек на кустах. Некоторые из них истлели от времени, но постоянно появлялись все новые. Роса отвязала от своих косичек одну и оставила на удобной веточке. Первое подношение было совершено.

Тропа вдруг показалась гораздо отчетливее. Она поспешила вперед, особо не запоминая путь, в надежде поскорее потеряться – ведь именно так можно было найти вдруг самое сердце леса. Она бежала, но босые ноги почти не ранила земля. Лес вокруг становился все страшнее и мрачнее, ветви цепкими лапами мертвецов тянулись к шее, царапали щеки, рвали рубаху. Где-то наверху охал филин, шуршали крылья, вдалеке слышался волчий вой.

Она начала спотыкаться о торчащие корни. Деревья обступали кругом, не было видно ничего, кроме темноты. Пахло сыростью и хвоей. Она остановилась и с ужасом вдруг поняла, что потерялась. Заблудилась по-настоящему, хозяйка леса не пожелала ее принять, и тропинка незаметно исчезла из виду.

– Меда, – позвала она по имени.

Ветви над головой грозно зашептали, но пока что стихли. Называть имя ведуньи, если она уже отказала, было строжайше запрещено. Сторож леса и секретов, древний леший, мог услышать настойчивого незваного гостя и рассердиться. Хотя он считал людей любимцами и славился справедливостью, но сурово карал всякого, кто смел тревожить покой. Тем более здесь, в самой чащобе, в темный час, когда природа не должна слышать людского голоса, а просто отдыхать до зари.

Роса вдруг поняла, что не видит даже света Ирия.

– Великие боги, прошу вас, помогите мне, – прошептала она в отчаянии. В спину уколола сухая ветка, хотя миг назад ее там не было. Ветка поползла выше, уже оплетая плечи. – Меда! Я пришла к тебе с мольбой! Прошу, помоги мне! Дай мне совет, как поступить!

К первой ветке добавилась вторая. За спиной раздался быстрый клекот, но оборачиваться было нельзя. Роса зажмурилась и замерла. Вся недолгая жизнь пронеслась перед ней, но там было много белых пятен. Леший, обхвативший уже ее ноги и руки, дотронулся до хрупкой шеи.

Ноги ощутили страшное и щекотное прикосновение мха. Она буквально начала тонуть в расступающейся земле, готовая стать частью леса.

– Боги, о боги… – всплакнула Роса. Кажется, это был конец. Наверное, после такого родители откажутся от нее, отсекут публичным осуждением ее ветвь от своего рода, и она навсегда окажется проклятой и неупокоенной в самом конце тропинки, быть может указывая следующим девушкам верный путь.

Только пестрая ленточка для волос останется от нее, да и та скоро оборвется.

– Что ты хочешь, дитя?

Роса содрогнулась и открыла глаза. Меда оказалась такой, как ей и рассказывали. Удивительной красоты женщина, молодая и статная, с медными густыми волосами – под стать имени – и ярко-черными бровями. Она опиралась, хоть и без надобности, на корявый посох. Вязь букв на нем сияла белым. Вокруг лениво вились светлячки, а из-за ноги Меды показалась умная мордочка лисицы. Роса ощущала древность и мудрость, что кружила в воздухе, так что у нее перебило дыхание. Будто разговариваешь с самой природой.

– Может быть, это поможет тебе говорить, – сказала она, властно махнув рукой. Ветви, мох и прочий сор, что оплетали Росу, исчезли сразу. Будто и не было никогда. – А теперь говори. Я пришла к тебе лишь потому, что услышала твои праведные мысли. Ты осознала свой удел, но не раскаялась в неповиновении родителям. В этой горькой ошибке. Значит, это и не было ошибкой, раз ты не чувствуешь вины. Одно сожаление перед лицом всего рода – значит, перед самой собой. Так скажи мне, дитя, как я могу помочь тебе?

– Моя мать хочет выдать меня замуж, – сказала Роса, тотчас осознав всю нелепость своей жалобы. Как она вообще посмела побеспокоить Меду по такому пустяку, прийти в поздний час и нарушить всякое правило?

– Продолжай, – бесстрастно сказала она. Росе вдруг показалось, что ведунья наперед знает все ее слова и даже легонько улыбается.

Выдать замуж против моей воли. Я не желаю такой участи! Вся моя семья, весь мой род – как куры, которых я кормлю! Никто из моих предков не оставил о себе никакой памяти, никакого дела не передал! Мы растрачиваем годы на пустые дела. Я не желаю себе такой жизни. Скажи мне, Меда, как мне спастись?

– Ты желаешь отказаться от бремени своей семьи? Жаждешь большего, чем пахать землю? Странно, – заключила Меда с какой-то тоской. Тут в ее глазах мелькнул озорной огонек. – Обычно с такой просьбой ко мне приходят мужчины. Одни жаждут славы, другие влюбляются без памяти и пытаются остаться. Так слушай меня, смелая и прямая девушка в отцовских штанах. Отправляйся сейчас же в свой хлев, что стоит на холме. Там этой ночью ты найдешь свое спасение, хоть и не сразу. Но помни, если опоздаешь или испугаешься, то поутру уже все исчезнет.

– Спасибо, мудрая Меда, я…

Роса моргнула и тотчас поняла, что оказалась на самой опушке. У босых ног лежала ее одежда. Брата уже не было рядом, как и волшебной тропинки вместе с ленточками, а в ушах еще звенел красивый, но холодный голос ведуньи.

– И помни, – добавила она эхом, что разошлось по кронам деревьев. – Назад пути уже не будет, Роса. Я отдам тебе на сохранение подарок. Береги его, и пусть он поможет найти собственную дорогу. Прощай.

Роса поддалась чувствам и наклонилась.

Пальцы нащупали деревянную куколку, бережно закутанную в складках платья. Куколка была отчаянно похожа на какую-то знакомую, будто бы Роса носила ее с собой всегда, с самого детства. Золотистое молодое древо, кажется дуб, было изрезано вязью знаков, какие Роса видела на посохе.

Глава 7

В хлеву пахло отвратительно, а сено не менялось многие годы. Оно было склизкое, ноги вязли и грозили споткнуться. На второй этаж, куда заготавливали траву на зиму, вела шаткая приставная лестница. Там, на скрипучих досках, спугнув сонных птиц, они примостились впятером. Тяжелое сбитое дыхание вперемешку с кашлем. Недовольное урчание животов. Мокрые насквозь рубахи. Порванные сапоги. Кислый запах пота.

Кто-то чиркнул огнивом. Крошечный огонек раздулся в ладонях Яролика. Немедленно раздались болезненные стоны. Давно отвыкшие от дневного света братья вдруг разглядели сами себя, и увиденное им не понравилось.

– Надо… что-то… решать… – надломленным голосом сказал Ратибор. Ему доставалось хуже всех, и теперь бедняга скорее походил на больного тифом, растекшегося лужицей по полу. – Эй, Млад.... Дай-ка мне… тюфяк…

– Еще чего! – отозвался тот злобно, подбивая опустевший мешок под себя на манер подушки. – Я его несу за всех, всегда. И никому не дам! Так откисай, понял?

– Тихо, – приказал Воесил, но ругань уже сошла на нет и сама – ни у кого не было достаточно сил на перебранку. – Давайте думать.

– Давайте, – подтвердил Яролик, кое-как устраивая чудом уцелевшие огарки вокруг.

Теперь слабо мерцающих огоньков было достаточно, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Последние дни они жили впроголодь, в бегах от дышащей в затылок дружины. Перебирались по ночам, лишь с помощью богов не переломав ноги о корневища и лесные ямы. Как дикие звери, давно не знавшие покоя и вдруг оказавшиеся в сухом, укрытом от ветра и дождя месте, они чувствовали какую-то неясную тревогу. Яролик то и дело переставлял свечи, опасаясь, что их едва живой блеск можно разглядеть с улицы сквозь щели; Ратибор, вроде бы придя в себя, спешно жевал корешки и озирался по сторонам, будто ожидая, что их отберут; Рун и Млад, в последнее время спевшиеся окончательно, лежали в стороне, наблюдая за каждым движением Воесила и перешептываясь.