Читать онлайн Я умерла в четверг бесплатно

Глава 1. Опочвальня

Даже под двумя одеялами было холодно. Хотя одеялами это назвать было сложно. Истрепанные десятилетиями и изъеденные молью, эти шерстяные пледы больше всего напоминали половые тряпки, и одеялами они обозначались только в учетной книге кастелянши.

Поверх так называемых «одеял» я накинула свою зимнюю куртку, но и она не особо-то помогала. Ну, хоть зубы перестали стучать. Уснуть бы скорее, во сне все проще. Но сон не торопился ко мне прийти.

Потому я тупо лежала и пялилась в незашторенное окно. Штор для этой комнаты у кастелянши не нашлось, даже убогих. Интересно, может та серая тряпица, которой заткнута дыра в стекле, и есть та самая пропавшая штора. Надо бы как-нибудь на досуге вытащить и развернуть ее. Но только не сейчас. Если еще и обнажить эту дыру, то совсем околею. На дворе начало октября, и днем вполне еще можно проветрить комнату, но только не ночью. Хотя, не думаю, что эта тряпка создает такое уж большое препятствие проникновению холодного воздуха с улицы, но рисковать все же не стоит.

А все-таки, идея укрыться зимней курткой, была вполне хорошей. Вот меня уже почти и перестало колотить. Надо было еще весеннюю куртку накинуть. Но теперь, когда я практически отогрелась, меня из моей импровизированной берлоги на этот холод никакими коврижками не выманишь.

Возможно, здесь бы не было так холодно, даже несмотря на эту дыру в окне, если бы батарея функционировала, как положено. Но с ней, судя по всему, что-то не так. Она была чуть теплой, хотя в остальных помещениях батареи такие горячие, что прикоснуться невозможно. Завхоз обещал посмотреть, что с моей батареей, когда у него будет свободная минута. Но за прошедшую неделю, видимо, ни одной свободной минутки у бедного человека так и не нашлось. А вы что думали? Это вам не хухры-мухры, лампочками заведовать. Без продуху человек работает.

Хотя, может, я все-таки придираюсь. Комната, в которой я нахожусь, не использовалась последние лет шестьдесят, и не предполагалось, что в ней кто-то будет проживать. Это часть чердачного помещения – какие могут быть претензии к состоянию? Все остальные дети размещались в нескольких общих спальнях, где было вполне себе тепло.

Я до недавнего времени тоже там располагалась. До тех пор, пока не стала участницей нескольких драк подряд. Хотя, насколько я помню, действие, в котором четыре человека запинывают одного, обычно называлось избиением, а не дракой. И если вы не поняли, то я была не в составе тех четырех, а на противоположной стороне так называемой «драки».

И вот, теперь те четыре девицы мирно посапывают в своих теплых кроватках под настоящими одеялами. А я вот тут лежу и стучу зубами со своими синяками, дырой в окне, еле живой батареей и номинальными одеялами.

Да и ладно. Зубы уже не стучат. И хоть по вечерам теперь не приходится лицезреть противные рожи своих одноклассниц.

В том, чтобы быть асоциальной, коей нарек меня местный психолог, оказывается, есть свои плюсы.

Вот такая вот «справедливость» обитает в стенах данного заведения, именуемого школой-интернатом для трудных детей имени Святого Владимира. Ничего святого, кроме этого имени в названии, в этом месте, конечно же, не было.

– Ну, как спалось в Вашей опочвальне, прынцесса Анна? – разразилась хрюкающим смехом душа здешней компании Милана.

Да уж. С добрым утречком меня! Вдруг моя берлога из пуховика и полинявших пледов показалась мне самым уютным местом на земле. Все на свете бы отдала, лишь бы не видеть этих скалящихся морд.

К слову, мне за мои недолгие пятнадцать лет жизни уже пришлось поменять кучу школ и мест жительства. И мерзкие сверстники, как ни печально, были везде. Но со всей ответственностью могу заверить, что Милана и ее компашка были самыми отвратительными девицами из тех, что я встречала. И что-то подсказывает мне, что и из тех, что я не встречала, тоже.

Милана. Блин! Да кто вообще додумался вот этому дать такое имя. Я б ее Бронетанком назвала, из тех, что грязи не боятся. Ростом уже под метр восемьдесят, плечищи и ножищи как у быка, маленькие поросячьи глазки и, конечно же, самый смак – розовые бульдожьи щеки, трясущиеся от ее хрюкающего смеха. О да, само изящество… Милана.

– Опочвальня, точно… Хы-хы… Вот это ты выдала, так выдала, Миланка! Жжешь! – поддерживали своего лидера остальные девицы.

Ну да. Прямо интеллектуальная вершина юмора.

– ОпоЧИвальня! – не выдержав-таки, громко произнесла я.

А мне вот всегда было интересно…

Все вылупились на меня.

– Что?

Ну, да ладно. Меня всегда занимал вот какой парадокс: люди, растущие в неблагоприятной социальной среде… О, только не подумайте, что я рассуждаю с надменностью или презрением, я сама прямиком из самого глубокого центра вышеупомянутой среды. Так вот, такие люди обычно жестоки и агрессивны. Оно и понятно: у нас тут естественный отбор, знаете ли, в этой нашей среде. Но мне вот интересно, что этих людей заставляет такими тупыми быть? Ведь логично, что естественный отбор предполагает и умственную составляющую. Кто сообразительнее, тот и выжил, как-то так вроде бы должно быть. Но нет. Если посмотреть на мой класс, так: кто самый тупой, тот и король.

– Что ты сказала? – Сузила свои и без того маленькие глазки Милана.

Ах да, точно, «опочвальня». Я уж и забыла, от чего начались все эти мои размышления.

– «Опо-чи-валь-ня» – так это слово произносится, а не «опочвальня».

Ой-ой, синяки, коими украшено все мое тело, вдруг все разом зачесались. Милана воинственно скрипнула зубами, а ее подружайки тихо и плавно, как хищники, стали окружать мою парту.

Ну да, что-то я загнула про умственную составляющую выживания в данной среде. Она здесь не то, что не пригождается, а даже вредит.

– Васильева?! Аня?! – резко провозгласила входящая в класс историчка, чем спугнула готовящуюся на меня атаку. – Опять потасовку устраиваешь? Мало тебе?

– Я?! – Да-да, потому что Аня Васильева – это я. – Да, й-я-я… – Хотя, чего это я так удивляюсь и глазки выпучила? Ведь только ночью вам рассказывала, как работает справедливость в этом заведении.

– Все по местам! И открыли тетради!

– Вот только дождись перемены, – злобно прошипела Милана и провела линейкой по горлу.

Ну да. Кто бы сомневался? И чего мне спокойно не жилось в «опочвальне»?

Вот так я и заслужила свой сокращенный день. Урок истории стал первым и последним для меня на сегодня. Если подумать, то разбитый нос – не такая уж и большая плата за то, чтобы провести день в уединении и спокойствии.

После очередной так называемой «драки» на перемене фельдшер впопыхах дала мне кусок ваты, чтобы я заткнула кровь, хлещущую из носа, написала мне освобождение от занятий и убежала по каким-то своим срочным делам.

Директрисы сегодня не было на месте, и это мне повезло: даже не пришлось выслушивать часовые нотации по поводу моей асоциальности.

Как же я устала от этого места! Хотя живу тут всего ничего, а кажется, будто уже вечность здесь маюсь.

Я завалилась на кровать и накрылась с головой одним из пледов. Днем солнце светило прямо в окно и прогревало комнату, так что в ней было почти тепло.

А знаете, в этих бесконечных нотациях директрисы все же есть доля правды. Хотя я все равно считаю чудовищно несправедливым то, что взрослые люди-педагоги допускают натуральное избиение одного ученика толпой, каким бы асоциальным этот ученик не был.

Но я и правда была асоциальной. Я сменила немало мест обучения, но во всех всегда и везде была невпопад. У меня никогда в жизни не было друзей. Ну, или почти не было. В других школах были люди, с которыми я разговаривала на переменах и люди, которые иногда смеялись над моими шутками. Еще была… Хотя нет, сейчас не хочу об этом.

Не буду врать и храбриться. Это сложно и порою больно, и это я не про разбитый нос и синяки.

Но всё же раньше было не так. Не до такой степени. А это место буквально раздавливало меня.

И эти бесконечные побои… Хотя, на самом деле, они задевали меня меньше всего. И, что греха таить, в них и правда отчасти была виновата я.

Понимаете, возможно, я была немного избалована, если такое слово можно применить к моей жизни хоть в какой-то степени. Я всегда росла в неблагополучной среде, ну или почти всегда, и все те места, в которых я находилась до этого интерната, были немногим лучше него, но все же все было по-другому. Таких задир, как Милана, я раньше разбивала одним махом. Я могла ранить людей своими язвительными и остроумными комментариями (да-да, от скромности не умру), и мне за это ничего не было. Нет, даже больше: сраженный противник уходил, понурив голову, а я смаковала свою победу с гордо поднятым и даже не разбитым носом.

Только не подумайте, что я была жестокой и злой девчонкой, которая оскорбляла всех подряд. Я всегда только оборонялась или же защищала других. В моей среде мало девочек, которые на примитивное и грубое «уродина» могли ответить что-то, кроме «сама уродина» или нецензурной брани. Я могла. И это было мое оружие. На мерзкие, примитивные оскорбления и насмешки я отвечала изящными, лихозакрученными и разящими в самую суть словами, при этом используя сугубо литературный язык. Нередко мои оппоненты даже не понимали, о чем я говорю. В этом-то и была самая соль: я заставляла их понять собственную тупость и постыдиться.

Но здесь все было по-другому. Этим девицам было плевать на все, и осознание собственной тупости их нисколько не расстраивало. Или они владели каким-то высшим уровнем скудоумия, что даже не догадывались о своей глупости. Они абсолютно точно не понимали смысла всех моих язвительных тирад, только догадывались, что я указываю на их изъяны. То есть я их оскорбляю, и реакция на оскорбления у таких людей всегда одна: показать свое превосходство силовыми методами. А я просто позволяла себя избивать, даже не сопротивлялась. Боец из меня все равно был никудышный. Хотя дело даже не в этом.

Однажды я, как это называется, «дала сдачу». Это было не здесь, и мне тогда было всего двенадцать лет. Можно сказать, моя первая драка. Я даже не помню, как звали ту девочку, только помню, что она налетела первой (хотя этот сценарий в моей жизни неизменен), и она была гораздо габаритнее меня (и этот почему-то тоже). Она выворачивала мне руки, рвала волосы и била по ребрам. И вот в какой-то момент я возьми да и вмажь ей прямо в центр ее мясистого лица. Помню, она завизжала, как дикая, хотя пока она меня мутузила, я даже не пискнула. И у нее как-то неестественно много крови полилось, я даже не поняла, откуда именно: то ли из губы, то ли из носа. Она быстро закрыла лицо ладонями и убежала.

Все происходило на школьном дворе, и вокруг нас к тому времени собралась большая толпа. Когда я ее ударила, все начали подбадривающе кричать и улюлюкать. Когда она убежала, кольцо сжалось вокруг меня. Меня хлопали по плечам, все улыбались мне и кричали, какая я крутая. Все, даже старшеклассники.

Помню, я долго стояла и тупо пялилась на свой все еще сжатый кулак, и не понимала, чего это они все так радуются и восхищаются мной. Что я такого сделала? Я бы гордилась, если бы та девочка убежала после моих слов. Вот тогда я бы победила. Но она убежала не от слов. Я и сказать-то ничего не успела. Она налетела на меня за то, что я якобы нагло пялилась на нее. А так, я ведь всего-то ударила. Я не добралась до ее нутра, я всего лишь немного покорежила ее плоть. Это ничего не значит, я не победила. Это было мерзкое чувство: чувство поражения.

Вот так. С тех пор я больше никогда никого не била и даже не отбивалась.

И когда Милана и ее компашка избивали меня, я не чувствовала ни поражения, ни унижения. Они ведь не добрались до меня, они всего лишь покорежили мою плоть.

И хотя покореженная плоть давала о себе знать все больше и больше, я не могла остановить свои словоизлияния в их сторону. Я не могла просто сдаться. И Милана не могла. Вот так мы и боролись друг с другом разными орудиями, которые не брали ни ту, ни другую. И конца и края этому не было.

Глава 2. Как я здесь оказалась

Мне пятнадцать лет, и меня зовут Анна Васильева. Знаю, с этого стоило начать. Но вы уж извините, мне ведь пятнадцать, и я бываю импульсивна и непоследовательна, а еще асоциальна. Именно так и написано в характеристике в моем личном деле ученицы школы-интерната для трудных детей имени Святого Владимира.

Вы, наверное, хотели бы узнать, как я здесь оказалась. Хотя кто это вообще «вы»? Я, конечно, не специалист в этом, но, кажется, обычно люди в своих личных дневниках не делают обращений к несуществующей публике.

Хотя, может быть, я стану знаменитой… хм… актрисой? Не, это точно нет. Или художницей? Тоже мимо. Стану знаменитой… Хм, в какой же сфере мне бы прославиться? Да ладно, стану знаменитой и слегка чудаковатой кем-то-там. И, разумеется, буду скрывать свое убогое прошлое. А после моей смерти кто-нибудь найдет и опубликует вот этот самый дневник. И это станет скандальной сенсацией.

А быть может, по ночам по интернату снуют эльфы-домовички и в свободное время читают секретные тетрадки девочек. А тут бах! Я обращаюсь в этой самой тетрадке прямо к ним. То есть к вам! Ну что, попались? Раскрыла я вас, мои маленькие ушастые друзья?

Шучу. Я пока еще не до такой степени спятила. Хотя вариант с домовичками и то вероятнее, чем первый.

Думаю, что интернатовская психологиня нашла бы куда более прозаичное объяснение моим обращениям в дневнике: сказала бы, что это прямой указатель на какое-нибудь блабласивное расстройство, что вкупе с моим асоциальным поведением абсолютно точно указывает на какое-нибудь блаблационное отклонение. Точно. Надо бы эту тетрадочку получше прятать, а то мне еще в психушке оказаться не хватало. Хотя, может быть, там поспокойнее.

В этом месте, кстати, еще до того, как оно стало школой-интернатом для трудных детей имени Святого Владимира, был пансионат для душевнобольных имени Святого Владимира. Ох, бедный Святой Владимир! Ну и натерпелся же он, глядя на нас всех. Хотя ему там, наверху, наверное, не так уж и плохо.

Но я отошла от темы.

Итак, школа-интернат для трудных детей имени Святого Владимира, и как я здесь оказалась. Начну с того, что все находящиеся здесь дети не сироты, как вам могло бы показаться. У нас у всех есть родители, какие-никакие, и они от нас не отказывались. Ну, или точнее будет сказать, официально не отказывались. По сути же, им по барабану на нас, иначе ни один родитель не отправил бы ребенка в это место. Ну да ладно.

В общем, это просто школа, в которой дети еще и живут. А на каникулы мы отправляемся домой.

Помню, когда мне было двенадцать, моя семья была почти нормальной. Моя мать почти вышла замуж за нормального человека и почти устроилась на нормальную работу, и почти завязала со своими пагубными привычками. Почти… Но сейчас не о ней. Так вот, тогда, в период, когда мое детство было наиболее близко к понятию «беззаботное», я очень любила один сериал, который шел по телевизору в 16:30 (о, даже время помню). Сериал был как раз таки о подростках, которые жили в закрытой школе-интернате.

Главные героини – три подружки, живущие в розовой комнате, заваленной плюшевыми мишками и блесками для губ. Они ходили в коротеньких клетчатых юбочках, белых рубашках и пиджаках с вышитой эмблемой школы. После уроков они сидели в своем розово-плюшевом раю и обсуждали мальчиков. Или гуляли по огромной территории интерната, вечнозеленой и солнечной, со стрижеными кустами и рыбками в пруду. Просто земля обетованная. И все это без бесконечно ворчащих родителей и скучных обязанностей по дому. Представляете? Как же я тогда мечтала попасть в такое место…

«Бзззз! Вшжжж!» – от звука дрели где-то внизу в моей комнате задрожали стекла, и тряпица вывалилась из дыры в окне. Поток воздуха со свистом пронесся по комнате.

О, завхоз!

Да, в нашем интернате он же и рабочий. Сам отдал поручение – сам же и выполнил. Удобненько, знаете ли. И ни перед кем отчитываться не надо. Где уж там до рыб в пруду?

Пойду скорее поймаю его, чтобы он, наконец, посмотрел мою батарею.

В общем, так как я застигла нашего завхоза-разнорабочего врасплох, и он не успел придумать отговорку: обед уже закончился, а до конца рабочего дня было еще много времени, ему ничего не осталось, как посмотреть мою злосчастную батарею.

Однако ситуацию это особо-то не поменяло. Я не совсем поняла, в чем там проблема, несмотря на все многословные объяснения завхоза. Но совершенно точно было ясно, что решение этой проблемы может быть только одно – замена радиатора. И так как комната официально не предназначена для проживания, да и вообще, это не комната даже, то и денег на замену этой батареи у интерната нет. Но завхоз сказал мне, что это не такая уж и дорогая вещь, и мои родители вполне могли бы ее приобрести. А он бы с радостью проделал всю необходимую работу по замене за символическое булькающее вознаграждение.

М-да. Это тоже не особо-то утешительно, учитывая, что моя мать всеми правдами и неправдами сбагрила меня в этот интернат еще за две недели до начала семестра (то есть в середине августа), усвистела в неизвестном направлении, и с тех пор от нее не было ни слуху ни духу. Но даже если бы я и знала, где она и могла с ней связаться, то на 100% уверена, что никаких денег мать бы мне не выделила. А других родственников у меня нет. Ну, кроме папы-космонавта. Может, маякнуть ему, чтоб скинул мне с орбитальной станции немного деньжат?

Вы, наверное, думаете, что это плохая шутка, да? А вот моя мать так не считает. Потому что она на полном серьезе травит мне эту байку на протяжении всех моих пятнадцати лет. Ну, о том, что мой отец – космонавт.

Конечно, когда мне было пять лет, все это было очень мило, и я искренне в это верила, как в Деда Мороза. Когда мне было девять, и одноклассники из многочисленных школ, все как один, высмеивали меня, то можно было придумать что-нибудь поубедительнее, или хотя бы сказать мне, чтобы я не рассказывала другим о своем папе-космонавте. А спустя пару лет, когда не только все вокруг, но и я сама прекрасно понимала, что нет никакого космонавта, пора было и правду сказать. Или, на худой конец, соврать, что мой папаша, кем бы он ни был, умер еще до моего рождения. Нет, ну правда, это же классика и самый легкий вариант. Почему бы ей просто не выбрать его?

Но мои унижения никогда сильно не беспокоили мою мать. Ее и свои-то унижения, если честно, не особо колыхали. Так что она упорно продолжает толкать свою бредовую байку для пятилетнего ребенка. До сих пор! Вот так-то.

А когда я ее спрашивала, почему она встречается со всей этой бесконечной чередой неудачников, если у нее есть целый космонавт (а она никогда не упоминала, что они расстались), она говорила, что я еще малявка и ничего не понимаю, а мой отец – мудрый человек, и он все-все поймет.

Нет, ну серьезно?! Правда? Да уж! Женщина без образования, работы и вообще какого-либо рода деятельности, страдающая всеми зависимостями, какие только могут быть и космонавт. Классная парочка, колоритненькая такая. Где уж мне понять?

Хотя про все зависимости на свете я, конечно, погорячилась. Моя мать просто алкоголичка, каких тысячи. Да и это я не могу так категорично утверждать. Ее алкогольная зависимость, она… как бы это выразить… Она периодическая. А если быть еще точнее, то ее зависимость не столько от алкоголя, сколько от мужчин, у которых как раз таки и есть самым ярчайшим образом выраженный алкоголизм. А уже ее употребление – это следствие таких отношений, коих у нее было множество. Уж не знаю, почему она из раза в раз выбирает таких мужчин. Наверняка, это тоже какая-то нездоровая психологическая зависимость или отклонение. Я бы спросила у нашей психологини, но, боюсь, вместо ответа получу еще парочку диагнозов в свое личное дело.

В общем, после всего вышесказанного, кажется, уже нет особой надобности объяснять, как я оказалась здесь.

Но, знаете, как бы там ни было, холодными ночами, да и не только ночами, я то и дело думаю о ней… и скучаю. Да, я скучаю по своей матери, какой бы она ни была.

Люди часто восхваляют материнскую любовь. В книгах, песнях и фильмах то и дело говорят, что мать беспрекословно любит своего ребенка. Хм, многие ребята из этого заведения могли бы поспорить с этим. Но сейчас не об этом.

Почему же никто не пишет и не говорит о беспрекословной любви ребенка к своей матери? Мы ведь тоже их любим, вопреки всему. И я сейчас не только о себе.

Ребята здесь часто говорят о своих родителях грубые и жестокие слова. И я часто вижу, как они ссорятся с родителями, когда те навещают их или приезжают, чтобы забрать на каникулы. Но если посмотреть немного глубже, то можно увидеть немного больше. Увидеть, как эти грубые и озлобленные девочки и мальчики тайком разглядывают запрятанные где-то под матрасом семейные фотографии. Или как, убираясь в своих шкафчиках, вдруг натыкаются на какие-то старые игрушки или другие памятные вещи, подаренные им родителями, и незаметно прижимают их к груди. Или как, когда к кому-то приезжают родители, он стремглав бежит по коридорам с сияющими глазами и только перед последним поворотом в холл переходит на шаг и натягивает на лицо гордую озлобленную маску.

И если честно, то мы, наверное, хотели бы не любить их, своих бессовестных родителей. Чтобы не плакать ночами в подушку, вспоминая, как они тискали нас в детстве. Не ждать, как манны небесной, очередных выходных, надеясь, что они приедут, а после испытывать горькое разочарование. Нам бы хотелось не стремиться получить хоть каплю любви и уважения от тех, кто забывает о нас на месяцы. Нам бы хотелось их не любить и не испытывать эту щемящую боль в груди. Хотелось бы… но мы не можем.

Но что касается моей мамы, я не хочу, чтобы вы представили ее себе неправильно. Она не такая уж и плохая, правда. Она, например, никогда не била меня и не позволяла никому из своих дружков этого делать. Знаю, достиженьице из этого так себе. Но я в самом деле встречала много семей, где бить детей считалось нормой.

А еще иногда мы с ней были даже почти счастливы.

Когда мы жили с дядей Валерой. Это тот самый нормальный мужчина, за которого моя мать собиралась выйти замуж. Она была тогда такой доброй…

Жаль, что у них не сложилось.

Но были и другие моменты. Наши моменты.

После разрыва с очередным дружком моя мать обычно устраивала финальную одиночную пьянку – празднование вступления в свободную жизнь. А потом она долго не пила и даже предпринимала какие-то попытки наладить свою жизнь. До встречи с очередным алкоголиком. Но это потом. А первые дни после финальной пьянки она бывала очень тихой и задумчивой, все делала очень медленно, подолгу могла сидеть или стоять, смотря в одну точку. В такие дни она любила принимать ванну. Она мыла волосы самым дешевым на свете шампунем с яблочным ароматом, хотя яблоком там, конечно, и близко не пахло.

Так вот, знаете, самый дешевый на свете шампунь очень плохо мылится. А мама, как я уже упоминала, была очень заторможена в такие дни, и потому не хотела размыливать его сама – звала меня. И вот она лежала в ванной, а я сидела на маленьком стульчике рядом и вспенивала в ее волосах самый дешевый на свете шампунь. Никто из нас ничего не говорил и не рассказывал. Тишина. И было в этих моментах что-то такое… Спокойствие. Это было спокойствие. И оно было волшебным.

А ещё были моменты, когда мы жили с бабушкой. Хотя мать всегда злилась, когда я называла ее так. Потому что она и не бабушка мне вовсе, а просто посторонняя женщина, которая сдавала нам комнату. И чем, кстати говоря, очень выручила нас тогда. Но об этом как-нибудь в другой раз. О чем я вообще говорила-то? Ах да. Так вот, мы жили у бабушки (Ну а что? К моей матери эти перлы точно не попадут.) еще до дяди Валеры. Кажется, между дядей Борей и Вованом (да, без «дяди» он сам настаивал, чтобы его так все называли). Мне тогда было восемь, почти девять.

Бабушка жила в деревянном бараке. Но не подумайте, этот был не из тех бараков, где живут бомжеватые алкаши, и не из тех, в которых зимой приходится ходить в шубах, и с потолка валится штукатурка. Нет, это была вполне себе обычная, пригодная для жилья двухэтажка, просто старая и деревянная. Бабушка жила скромно: вся мебель еще с советских времен, деревянные окна, которые надо было затыкивать на зиму ватой, и стены, побеленные известкой с добавлением синьки. Скромно, но всегда уютно и чисто.

Мама тогда даже устроилась уборщицей в небольшую кафешку. Заведение было семейного формата, так что работала она не допоздна.

У нас даже появилось что-то вроде семейного быта. Мы с бабушкой готовили ужин. Ну, точнее, она все готовила: жарила, варила, пекла и тому подобное. А я сидела за кухонным столом, делала уроки и болтала о том, что сегодня узнала в школе. А потом приходила мама, и мы все вместе ужинали, а затем смотрели дурацкие телешоу на стареньком телевизоре с выпуклым экраном. Бабушка ворчала, что сейчас по телевизору показывают всякую чепуху, а мама тихонько посмеивалась. И знаете, что это было? Да, оно самое. Спокойствие. Тихая, размеренная жизнь, коей моя мать меня редко баловала. Жаль, что длилось это недолго.

А знаете что? Я понятия не имею, где моя мать, но зато я точно знаю, где найти другого участника вышеописанных событий.

Послезавтра наш дурацкий класс в принудительном порядке везут на дурацкую выставку декоративно-прикладного искусства в Центральном Доме культуры. Мы, как обычно, поедем на нашем допотопном крякающем автобусе. А, так как наш интернат находится в глубоком пригороде, добираться до ДК в самый час пик мы будем часа два. И обязательно объявится какой-нибудь тошнотик, которому срочно понадобится выйти, чтобы низвергнуть из себя обед. Тошнотик будет долго ковыряться, и все наше хулиганье, конечно же, не захочет тухнуть в вонючем автобусе и тоже вывалится всей гурьбой на улицу, несмотря на протесты сопровождающих.

Вы, наверное, не понимаете, к чему же я все это излагаю? Но это же элементарно! Я сбегу!

Глава 3. Побег

– А я одна заметила, что Дима из 10-го «В» стал очень даже ничего такой?

– Какой еще Дима из 10-го «В»?

– Ну, такой высокий рыжий.

– Так он из 9-го «В».

– А я тебе говорю, что из 10-го.

– Да нет же, точно из 9-го! Чего бы он стал тусоваться с Пончиком и Качком, будь он из 10-го?

– Ну, так-то да. Но просто он так взросло выглядит.

– А я что говорила? Я это еще после каникул заметила.

– Что-то я такого не помню.

Блин, эти курицы когда-нибудь заткнутся? И угораздило же меня сесть прямо за этими трещотками. Даже кряканье автобуса не заглушало их «секретные разговорчики». Как сели, так и не затыкаются.

А еще мы уже въезжаем в город, а ни у кого так и не появилось непреодолимого желания избавиться от обеда. Или хотя бы в туалет выйти. Ну хоть что-нибудь. Что же все разом приручили свои вестибулярные аппараты и мочевые пузыри? От волнения мне самой стало дурно. Но только мне никак нельзя становиться гвоздем этой программы, иначе все мои планы пойдут коту под хвост.

Я вжалась в сиденье, втянула шею, сложила руки перед ртом и стала часто-часто в них дышать. Особо-то не помогло. Так, надо просто отвлечься, подумать о чем-нибудь другом. О чем бы таком подумать?

И я подумала о бабушкиных пирожках с морковкой. О тихом гудении старой духовки. Об одуванчиках в банке на подоконнике. О маленьких морщинках, собиравшихся в уголках бабушкиных глаз, когда она улыбалась, и об аккуратном пучке, в который она каждое утро собирала свои белые волосы. Подумать только, а ведь я могу сегодня снова ее увидеть.

От этого стало еще волнительнее, и новый ком тошноты подобрался к горлу. Но тут произошло чудо. Чей-то организм все же не выдержал испытания крякающим автобусом. И кто бы только мог подумать – чей. Миланка!

В другой раз я бы не упустила возможности отпустить пару колких шуточек, пока она пробиралась к выходу, чем, конечно, заработала бы новую порцию отменных люлей. Но сейчас оставим это развлечение, сегодня у меня есть дела важнее.

Милана уже целых три минуты стояла за автобусом, кашляла, кряхтела и издавала звуки преисподней. Судя по предыдущей статистике, это должно произойти через три…два…один.

– Здесь душно и пахнет бензином! Почему мы тоже не можем выйти подышать свежим воздухом?

– Нет, дети! Мы не можем задерживаться. И так почти опаздываем.

– Это же выставка, а не представление. Как мы можем опоздать? К тому же, мы и так стоим.

– Это вынужденная остановка, незапланированная. А если все начнут выходить, то мы задержимся еще дольше.

– Но если мы сейчас не подышим воздухом, то вынужденные остановки продолжатся и дальше.

– Нет!

– А я просто возьму и выйду! Уверена, Вы не имеете права держать нас в этом пропахшем бензином автобусе во время остановки. Кто со мной?

И больше половины автобуса поднялось и двинулось за своим новоявленным лидером, коим была одна из девчонок-трещоток, обсуждавших возмужавшего рыжего из 9-го «В».

Я застегнула куртку, натянула капюшон и двинула вслед за толпой.

Так, и где это мы? Я жила во многих районах этого города, как вы уже поняли, но этого места что-то совсем не помню. С одной стороны возвышаются высоченные дома-свечки с разноцветными балконами и что-то похожее на скейт-парк. А с другой (как раз там, где стоит наш автобус) – огромная, огороженная высоким зеленым профлистом территория. За забором раздаются звуки стройки. Ладно, разберусь, где я, по ходу дела. Сейчас главное скрыться.

Остальные интернатовцы, как и следовало полагать, разбрелись кто куда, как выбежавшие из загона бараны. Кто-то уже уверенно перешел дорогу и направился в ближайший магазин, другие пошли за крайний угол, чтобы покурить, третьи просто болтались из стороны в сторону. Три сопровождающих нас училки, как и ожидалось, были в панике: бегали туда-сюда и орали как истерички.

Идеально.

Я медленно, но верно зашла за автобус, и стала продвигаться вдоль строительного забора. Дошла до угла, завернула за него. А теперь…

Бежать!!!

Кстати, а я упоминала, что бегун из меня никудышный? Уже через полминуты я начала задыхаться, а мою грудную клетку будто стянули в стальные тиски. Да еще эта тошнота. Теперь казалось, что вместе с содержимым своего желудка я определенно низвергну и свои легкие целиком.

Но я бежала. И даже, можно сказать, довольно быстро. А этот дурацкий зеленый забор все никак не кончался. Да они что, им весь город обнесли?

Но нет, вот угол. Заворачиваю за него, и жесточайший ветер чуть не сшибает меня с ног. Впереди открытая местность, пустырь, а за ним начинается еще один район высотных домов-свечек.

Это плохо. Если меня уже спохватились, начали искать, и пошли в эту сторону, то на этом пустыре меня сразу заметят. А быстро пересечь его с моими-то спортивными талантами у меня точно не получится. Но, скорее всего, мое отсутствие заметят только на месте, когда обнаружится, что билетов на выставку больше, чем детей. Надеюсь.

В любом случае стоять и тупить здесь не вариант. Немного отдышавшись и утихомирив свои легкие и желудок, я побежала через пустырь. Ветер бил прямо в лицо. Бежать против него было все равно, что плыть против течения. К тому же я задыхалась еще больше, чем раньше. К концу пустыря мне хотелось уже просто упасть на землю и ползти.

И зачем я только это все затеяла? Я уже начинала скучать по своей чердачной «опочвальне».

Ну уж нет, Анна! Соберись, тряпка!

За домами было гораздо теплее, ветра не было. Я перешла на шаг и постепенно привела дыхание в норму. Хотела даже поделать эти дурацкие упражнения по восстановлению дыхания, как на физкультуре после бега, но подумала, что это только привлечет лишнее внимание жителей окрестных домов.

Но что я, собственно говоря, делаю? Я проходила один двор за другим, и все они казались жутко одинаковыми. Я понятия не имела, в каком районе города нахожусь, и сколько ни шла, яснее не становилось. Я успокаивала себя тем, что не так уж долго я еще иду, и наверняка когда-нибудь да увижу что-нибудь знакомое. Я ведь жила почти во всех частях этого города, так что рано или поздно набреду на знакомый район, двор, парк или…

Быть того не может! Школа! Я набрела на школу. Нет, это, конечно, вполне естественно, что в каждом районе есть школа. Но это была МОЯ школа! Та, в которую я ходила, когда мы жили с бабушкой.

Но как такое возможно? Вокруг все было абсолютно другим. Будто мою школу выдернули и перенесли в другое место. Разве может целый район измениться до неузнаваемости всего за несколько лет?

Я зашла во двор и подошла ко входу, чтобы убедиться.

«Муниципальное общеобразовательное учреждение Средняя общеобразовательная школа № 2041» – упрямо гласила табличка. Это она!

Я стояла на крыльце своей любимой школы и ошарашено хлопала глазами, озираясь вокруг. Смотрела на незнакомые дома, магазины, дороги. Было ли вообще все это? Может, я просто больная? И не было никакой бабушки, я не училась в этой школе и не жила в этом районе? Может, это все просто плод моего больного воображения?

От этих мыслей меня отвлек звонок внутри школы. Перемена. Ой, нет! Сейчас наружу повалят толпы учеников и сшибут меня с ног!

Я отошла от входа и пошла вдоль стены школы. Постойте-ка. Вот там дырка в заборе, и она ведет прямо в соседний парк. Да! И парк все еще на месте. По этой тропинке я и ходила домой. Я не сумасшедшая! От радости я чуть снова не сорвалась на бег. Но вовремя остановила себя.

Надо же, а дырка-то побольше раньше казалась. Да нет, все в порядке. Это просто я была меньше. С уверенностью шагая по знакомым дорогам, я набрела на еще одну знакомую брешь в ограждении. Как хорошо, что в нашем мире осталась хоть какая-то стабильность. Это сарказм, конечно.

Брешь выводила на дорогу, сразу за которой начинался «барачный поселок», как называла его мама, и в котором, собственно говоря, мы и жили с бабушкой.

Вот я и вышла на дорогу.

О нет! Черт!

За дорогой уже не было никакого «барачного поселка», только еще одно скопление тех же самых треклятых свечек.

Они всё снесли!

Бабушку наверняка переселили в один из этих громадин-домов. Они всегда так делали, когда сносили бараки. Всем хорошо. Жильцы вместо своих халуп получают новехонькие, чистенькие благоустроенные квартиры на том же месте, а застройщики – место для строительства. Да, всем хорошо. Кроме меня.

Мне снова захотелось упасть на землю. Только не этот раз не чтобы ползти, а чтобы биться в истерике.

Как мне ее теперь найти?

Но какая-то странная инерция все же заставляла меня двигаться вперед. Я просто тупо шла. Шла, шла, шла. Перешла дорогу, первую линию новостроек, будь они неладны, вторую линию… И тут. О, чудо! Я даже глаза потерла руками, как делают в фильмах, чтобы убедиться в подлинности увиденного.

Но как такое возможно? Да, кажется, я уже повторяюсь. Но это же просто фантастика!

За второй линией новостроек притаились остатки бараков. Их было немного, всего-то линия из трех домов. Но самый главный – бабушкин барак – был на месте. Здесь! Целый и невредимый! Невероятно!

Для меня это зрелище было подобно пряничному домику в лесу. Но я, конечно, вовсе не о том, что бабушка – злая ведьма, собиравшаяся сожрать меня. Ну, в общем, вы поняли меня. А если нет, то просто забейте.

Форточка в окне бабушкиной кухни была открыта. Значит, она дома и, скорее всего, что-то готовит.

Я буквально вприпрыжку понеслась вперед, но уже на третьем пружинном шаге резко остановилась. Дверь в подъезд открылась, и из нее показалась бабушка. От неожиданности я спряталась за ближайшее дерево. Глупо, да? Но еще глупее то, что у меня началась икота.

И вот я опустилась на землю, вздрагивая от икоты, и стала следить за бабушкой из-за широкого дерева и кустами под ним.

А она почти не изменилась: тот же аккуратный пучок из волос, прихрамывающая походка… Разве что морщинок в уголках глаз стало еще больше. Но они ей шли, создавали впечатление, будто она постоянно улыбается. Хотя она и так много улыбалась.

Странно. А почему это она вышла из дома и не закрыла форточку? Не похоже на нее. Если только она вышла ненадолго. «Только выглянуть», как она это называла. Раньше она часто так выглядывала, чтобы…

– Валерия! – нараспев позвала бабушка.

Валерия? Какая еще Валерия?

– Лерочка, пора домой, милая. Ветер сегодня злой.

Помню это ее выражение. Сколько раз и мне приходилось заходить домой раньше из-за «злого» ветра.

С детской площадки побежала девочка лет пяти в розовой курточке. Этакий ангелочек с белокурыми кудрями, раскрасневшимися щечками и голубыми, как небо, глазами.

– Бегу, бабуленька! – прокричал сквозь злой ветер ангелочек.

Вот же я дура!

Девочка, запыхавшись, прибежала к бабушке, а та взяла ее за ручку и повела домой.

Я уж и забыла, что у бабушки была своя семья. Дочь и маленькая внучка. Они жили, кажется, где-то в Канаде и приезжали нечасто. За все время, что мы с мамой здесь жили, они ни разу не появились. Так что мне казалось, их как будто и не было вовсе. Казалось. Вот же черт! Теперь я явственно осознала, почему мать запрещала мне называть эту женщину бабушкой, и что значило, что до добра меня это не доведет.

Глупая малолетняя идиотка! Что я вообще себе придумала? Что бабушка… Вот же, опять! Хотя теперь-то что?

В глазах защипало. Даже не буду сочинять, что это от ветра.

Думала, что бабушка, которая вовсе мне и не бабушка, увидев меня, сразу заключит в свои объятья? И мы вот так долго будем стоять с ней и плакать, и говорить, как скучали друг по другу? А потом она испечет пирожки с морковкой, и мы будем жить-поживать да добра наживать? Вот же бред! Да как мне вообще такое в голову залезло? На кой ей сдался дерганный асоциальный подросток с кучей проблем и поломанной психикой, когда у нее есть этот маленький курчавый ангел? Ангел, который ко всему еще и ее настоящая внучка, а не просто дочь пропащей женщины, которую она когда-то приютила у себя за маленькую плату.

Хлюпнув носом и утерев глаза, я выпрямилась и отвернулась от своего «пряничного домика» и уставилась себе под ноги. Там вытянулась моя собственная тень. Солнце уже клонилось к закату, и от того она была несуразно длинной. Я скользнула взглядом по длинным ногам-вытянутым конусам, туловищу-прямоугольнику и несоразмерно маленькой голове моей тени. Прямо там, где должны быть глаза, лежали два камушка.

«Такие дела», – сказала я, глядя в глаза-камушки, еще раз хлюпнув носом.

Я подняла ногу, что, конечно, незамедлительно повторила моя тень своими нелепыми конусами. И я хохотнула.

«Да, только ты и знаешь, как меня подбодрить».

Ветер мел землю и поставил один камешек на ребро. Получилось будто тень подмигнула мне.

«Да-да, подруга», – подмигнула я в ответ.

Да, я разговариваю со своей тенью. И это не в первый раз.

Слушайте, я понимаю, как все это выглядит. И хотя бы поэтому вы должны поверить в то, что я не сумасшедшая. Вот скажите мне, разве настоящие психи отдают себе отчет в том, как выглядят со стороны все эти их безумные выходки? Да нет же! А я вот понимаю. Это у меня как бы игра такая.

Хотя, надо признаться, это довольно-таки затянувшаяся игра. В первый раз я начала разговаривать с Таней… Ох да, я ведь еще и имя ей дала, своей-то собственной тени.

Таня. Ну, понимаете, как бы игра слов: я же Аня, а она моя тень. Тень Ани – Таня. Как-то так, незамысловато. В свое оправдание могу сказать, что я придумала это, когда мне было всего лет пять-шесть. Ну а что? В фильмах почти у каждого ребенка есть вымышленный друг, а то и не один. И больше того, эти дети даже верят, что их вымышленные друзья – настоящие, все эти их кролики Бобы или кто там еще. И ничего, никто не говорит про этих детей, что они психи. В этих фильмах заботливые родители даже подыгрывают своим детям.

А я вот даже в пять лет понимала, что моя Таня на самом деле ненастоящая. Просто мне было очень одиноко, понимаете? Это ведь почти то же самое, что писать в этом дневнике: излагать свои мысли неодушевленному предмету. Только с Таней я, когда была поменьше, еще и играла в догонялки там всякие, дразнилки и прочее.

А знаете что? Можете думать, что хотите – мне вот плевать! В самом-то деле, вы ведь и сами не реальнее моей Татьяны. Перед кем я оправдываюсь? Можно подумать, кому-то я сдалась, читать мою писанину.

Я купила мороженое. На это ушли почти все мои сбережения, но мы с Татьяной решили: «Гулять, так гулять!».

А знаете, в чем еще плюс моей ненастоящей Тани? Ей не надо покупать мороженое: оно появляется у нее автоматически, как только появляется у меня. И вообще, у нее автоматически есть всё то, что есть у меня, и даже больше. Вот я могу сложить руки так, что у нее появится корона, в то время как я просто останусь девочкой с неуклюже растопыренными пальцами, приложенными к голове. Вот они, плюсы теневой жизни.

Эх, даже завидно стало. Да шучу я. Шучу, конечно. А то вы так и норовите меня в психи записать раньше времени. А у меня может быть еще куча планов на жизнь. Это тоже, кстати, шутка. Только не очень смешная. Нет у меня никаких планов на жизнь. Я даже не знаю, куда мне идти.

Просто по инерции пошла в парк, тот самый, что привел меня к баракам.

Общаться с Татьяной, когда она волочилась по земле, было не очень-то тактично, и я воспользовалась одной давней уловкой. Парк граничил с территорией какого-то предприятия, и поэтому с одной стороны был огражден глухой кирпичной стеной. Я пошла вдоль нее. Солнце падало так, что Таня плыла как раз по этой стене, а не волочилась по земле. Вот так мы с ней и шли. Ели мороженое и рассуждали о погоде, о том, как изменился этот район и еще много о чем. Точнее, я рассуждала, а Таня была моим безропотным слушателем, пока…

– Опа-на!

Он вырос буквально из ниоткуда. И в этот же самый момент солнце зашло за облако, а Таня поблекла и растворилась.

– Принцесса, а ты тут какими судьбами? – Вован сутуло высился надо мной, «философски» пожевывая спичку, торчащую у него изо рта. Пары перегара мгновенно окутали меня.

Вообще-то он не был таким уж страшным человеком. А если сравнить его со всеми другими мамиными сожителями, то вообще, можно сказать, душка. В общем, я не испугалась того, что он вот так навис надо мной в безлюдном углу парка. Просто. Что я должна была ответить на его вопрос? И о чем мне вообще с ним говорить?

Короче, я дала деру. Ну а что? Танька сбежала, а мне нельзя, что ли?

– Подожди! Эй, принцесса, не так быстро.

Как я и ожидала, он начал задыхаться с первых же шагов. Но зачем он, вообще, за мной погнался? И я не учла, что он наполовину выше меня, и ноги у него, соответственно, длиннее. И вот, уже через несколько метров меня схватила ручища Вована. Причем схватила гораздо сильнее, чем требовалось для того, чтобы остановить меня.

– Ай, больно! Отпусти! – громко возмутилась я.

– Не, пташка. Ты, кажется, не поняла, как удачно, что я тебя встретил.

– Да что тебе от меня надо?

– Твоя маман, знаешь ли, задолжала мне.

– Да когда это было-то? Тем более, я сама понятия не имею, где она. Отпусти!

– Неа, имеешь – не имеешь, отпускать я тебя точно не собираюсь!

И тут в глазах Вована я увидела то, чего раньше никогда не замечала. Вот тебе и веселый дяденька! Волна паники обдала меня жаром и вернула в горло ком тошноты.

– Я буду кричать, – сказала я.

«Ну что за идиотизм?» – всегда думала я, когда так говорили герои фильмов. Зачем предупреждать? Просто бери и кричи.

Но сейчас я поняла. Смысла в этом и правда никакого нет, это просто страх. Безумный, сбивающий с толку. Он не дает тебе нормально мыслить и заставляет делать всякие глупости, типа, как предупреждать злоумышленника, что ты собираешься звать на помощь.

– Только попробуй! – рыкнул, в ответ на мою дурацкую угрозу, Вован. И подкрепил свои слова смачной пощечиной.

Ай! Вот же больно! Даже Милана своими мясистыми кулачищами наносила удары легче.

Вован больно сжал мое запястье и потащил вперед. А я безропотно поплелась.

Стоп! Но это ведь еще один глупый поступок, диктуемый страхом. Ну и что с того, что он пригрозил мне пощечиной? Рот-то мне никто не заткнул. Что он мне сделает? Не убьет же, в самом деле?

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – закричала я что есть мочи

И снова глупость. Ну что за «А»? Это что призыв о помощи?

– Помогите! Помогите! Помоги-и-и-и-ите! – Вот это – то ли дело!

– Ты что, свихнулась, малолетка? – зашипел Вован, зажимая мне рот своей грязной рукой. – Да я тебя прямо здесь…

– Прямо здесь и отпустишь, – вмешался прохладный решительный голос.

А следом внушительная фигура показалась из ближайших кустов.

– Чего тебе, паренек? Иди, куда шел. Мы тут с дочкой просто кой-чего не поделили. Сами разберемся.

Обладателем этой внушительной фигуры оказался молодой парень. Спортзал за парком – вспомнила я.

Парень посмотрел в мои осоловевшие от страха глаза и без лишних разговоров ударил Вована ногой в живот. Да так, что Вован повалился на землю и закашлялся.

– У-у-у! Да ты у меня… – закричал Вован. Что смотрелось весьма комично, так как он все еще валялся на земле, держась за живот и не в силах подняться.

– Мой тебе совет, ДЯДЯ, – саркастично подчеркнул парень, – ты тут лучше полежи, отдохни, а пока отведу твою дочурку домой.

– У-у-у! – еще раз прорычал Вован, но тем и закончил.

А парень взял меня за руку и подтолкнул вперед.

Мы шли молча.

Вообще, это было весьма странно. Случайный парень спас меня из лап бывшего моей мамы. И вот теперь мы шли вперед, не обронив ни слова. Причем, как он подтолкнул меня, так я и шла впереди, а он будто страховал меня сзади.

Я аккуратно оглянулась, будто посмотреть: не пошел ли за нами Вован, а сама успевала разглядывать парня. Хотя Вован, конечно, меня тоже беспокоил. Но он не стал преследовать нас, и панический страх меня уже отпустил.

А парень был внушительным защитником: сильный, накачанный. Симпатичный. Но он был гораздо старше меня, лет на пять-семь.

Да, знаю. Многие мои сверстницы уже вовсю встречаются с такими парнями, и даже девчонки младше меня. Но мне это всегда казалось каким-то противоестественным, что ли. Я, вообще, еще слабо себе представляла, чтобы я встречалась хоть с кем-нибудь, даже со сверстником, и уж тем более с таким дяденькой.

Стоп! А что, вообще, происходит? Мы все-то идем и молчим, а я какого-то черта ударилась в размышления о взаимоотношении полов. Куда он меня ведет? Ой, а так можно сказать? Ведь технически-то я иду впереди. Но все же может он… Ком паники снова стал пробираться по пищеводу наверх.

– Стой! – вдруг скомандовал парень.

А может, мне лучше побежать? Хотя я и от Вована-то не смогла удрать. А от этого и пытаться глупо.

Я остановилась и медленно повернулась.

– Я чёт затупил. Увел тебя и все. Может, надо было полицию вызвать? Он же…

Фух! Отлегло. Маньяки же не предлагают полицию вызвать?

– Да нет, это лишнее. Спасибо, что отбил.

– Да как же лишнее? Он же не твой отец? Правда?

Ну нет, конечно. Мой-то космонавт! Но вслух я сказала просто:

– Нет, конечно нет. Но я его знаю, как бы. И я не совсем уверена в том, что он на самом деле собирался сделать. Страшно, конечно. Но я даже не представляю, что бы мы сказали полиции, если бы вызвали. Так что спасибо. И того, что Вы сделали для меня больше чем достаточно.

Ну же, парень. Давай чеши уже на свою тренировку.

– Ладно. Но все равно, не могу же я тебя вот так оставить? Давай, хоть до дома провожу?

– Да нет, не надо. Вы же, наверное, куда-то торопитесь.

– Да успеется. Пойдем. Мне так самому спокойнее будет. Только ты не подумай там ничего. Мне правда так спокойнее, и тебе тоже. А так я ничего такого не имею. Ты ж для меня маленькая.

Ну уж спасибо! А ты для меня дяденька! Но я ж этого вслух не говорю. Что, блин, подумал, что помог малолетке отделаться от алкаша и всё: ты теперь ее герой ни веки вечные? Хотя ладно. Чего это я тут разошлась? Другой бы, вообще, мимо прошел. И неизвестно, что бы сейчас со мной происходило. Б-р-р.

– Ну, и? – спросил парень.

– И?

Упс! И что вот теперь? Спросить: «Где тут у вас бомжи обитают?». Не, это вернее было у Вована спросить. Хотя проскользнула у меня, конечно, мыслишка, назвать дом бабушки. Только что бы из этого вышло? Довел бы он меня до него. А вдруг бы там бабушка опять зачем-нибудь выглянула и увидела меня? Нет, так не пойдет.

Поэтому я не сообразила ничего лучше, как указать рукой в рандомном направлении.

– Вот в том доме я живу.

– В сто седьмом, что ли?

– Ага, в нем.

– Ну, пошли.

Ну, пошли. А у подъезда уж от тебя как-нибудь отделаюсь.

Ага, как же. Не тут-то было.

– Спасибо! Дальше я уж сама, – уверенно сказала я, поднимаясь по ступенькам первого попавшегося подъезда. – Спасибо Вам за всё!

– Не, ты давай в подъезд заходи. Я пока не увижу, что ты в безопасности, не успокоюсь. А лучше давай еще до лифта провожу, – сказал парень, поднимаясь на крыльцо вслед за мной.

Да, блин, ты серьезно? Тебя там гантели не заждались уже?

– Ой, а я растяпа, ключи сегодня дома забыла. – Я демонстративно похлопала по карманам. – А мама у меня как раз в такое время обычно на кухне хлопочет и ничего не слышит. Я пока в домофон дозвонюсь, куча времени пройдет. Вы идите. И так столько со мной провозились.

– Ничего, от пары минут не умру. А вдруг этот мужик где-нибудь тут еще ошивается? Зря все-таки полицию не позвали.

– Да ладно.

– Давай звони в домофон. Что стоишь-то?

Я скользнула взглядом по табличке на двери, указывающей номера квартир в этом подъезде, и набрала номер 76. Звуковой сигнал. Еще один.

И что дальше прикажете делать?

У меня ладони вспотели.

– Ну во-о-о-от, – протянула я.

– Ага, ждемс, – ответил парень, оглядываясь по сторонам.

Не уйдет ведь. А сигнал все шел и шел. А мне снова безумно хотелось дать деру.

– Кто? – спросил женский голос из домофона.

Ну ладно, Анна, соберись! Может, еще не все потеряно.

– Я, – невозмутимо ответила я.

– Кто «я»? – удивился женский голос.

А нет: потеряно абсолютно-таки всё!

Брови парня поползли на глаза. Я резко нажала кнопку сброса. И его брови взметнулись вверх.

– Это еще что…

– Так, ладно. Слушай, я здесь не живу. Даже не знаю, кто живет в этой квартире.

– Но ты… Но зачем? А где ты тогда живешь? И…зачем?

– Я живу в школе-интернате Святого Владимира. Ну, тот, который за городом. Может, слышал? Тот, в котором не сироты живут, а те, на кого предки просто забили. Вот и на меня моя мать забила, и я понятия не имею, где она находится. А там, знаешь, не очень-то сладко живется. И поэтому сегодня, когда автобус вез нас на выставку и остановился, чтобы мы подышали свежим воздухом, я взяла и сбежала.

– Но… – Парень просто завис. Весь спектр чувств от раздражения за то, что его водили за нос, до сочувствия прошелся по его лицу. – И что… – растерянно начал он.

– Даже не думай. Я – не твоя проблема. Ты и так, можно сказать, спас мне жизнь. Так что просто отведи меня в ближайший полицейский участок. Они там позвонят, и кто-нибудь из интерната приедет за мной.

– Уверена? – все еще в смятении спросил парень.

– Ну а что здесь еще поделаешь?

Правда, что тут еще оставалось делать? Быть может, теперь они запрут меня на чердаке навечно, и мне больше никогда не придется видеть Миланкину рожу.

Глава 4. Сделка с дьяволом

– Ты хоть понимаешь, что ты наделала?!

Сбежала я. Что тут непонятного может быть?

– Я просто в бешенстве от твоей выходки!

Ой, а я думала, что бешенство – это Ваше обычное состояние.

– И вот что ты молчишь, скажи мне на милость?!

Может, потому что я не самоубийца, чтобы высказывать вот это вот вслух?

Директриса лично явилась забирать меня из полицейского участка. Сначала она долго-долго говорила о чем-то с полицейским в кабинете за закрытыми дверями. А потом молча вышла оттуда и только лишь одним взглядом показала мне, чтобы я шла за ней. За всю дорогу до интерната она и слова не проронила. Но стоило только нам войти в ее кабинет… Хорошо, что за все время пребывания здесь у меня почти выработался иммунитет к диким воплям и нецензурной брани сей «достопочтенной» дамы. Поэтому я просто сидела здесь и ждала, когда директриса спустит на меня всех собак, и я, наконец, смогу вернуться в свою «опочвальню».

– Ты хоть понимаешь, что нас всех тут могут уволить из-за этой твоей выходки?

Ой, а вот такого я не ожидала.

– Как это так?

– Как это так?! Выдавила из себя наконец-то три слова?! Как это так?!

Лучше б я их не выдавливала. Теперь до утра будет это повторять.

– Как это так?! А вот так, дорогуша! А ты думала, нас тут по головке погладят за то, что у нас ребенок пропал? Да чем ты, вообще, думала?! Ладно, понятно, что тебе на всех окружающих плевать, и ты не имеешь ни малейшего уважения к людям, которые о тебе заботятся. – О, велика забота! – Но о себе-то ты что думала? И куда ты собиралась податься, скажи мне на милость?

– Никуда. Я просто устала.

– Устала?! Вот тебе раз! Устала она! И от чего же ты, дорогуша, тут у нас устала, скажи на милость? Ты только и делаешь, что валяешься у себя в комнате. В общественной жизни никак не учавствуешь, уроки прогуливаешь.

– Прогуливаю? – опешила я.

– О, а ты думаешь мы все тут такие дураки, и никто не понял твоей тактики: спровоцировать драку, чтобы потом строить из себя бедную-несчастную, получить освобождение, отлеживаться несколько дней и ни черта не делать?

Она издевается или она свихнулась?

– Строить из себя бедную-нечастную? Ничего не делаю? А остальные что тут дофига чего делают? От чего я устала, спрашиваете? А Вы не думали, что может от того, что меня здесь за пустое место принимают или за козла отпущения? Может, от собачьего холода в моей так называемой комнате я устала? А может, от того, что не могу нормально учиться и ем раз в день, и то, если повезет?! Потому что и шагу не могу ступить без того, чтобы меня не задирали. А может, от бесконечных побоев я, в конце концов, устала?! И от того, что весь преподавательский состав старательно закрывает на это глаза?!

Я не хотела. Честное слово, я не хотела выпаливать это все. Как-то само собой вышло. Казалось, что после этого директриса точно разорвет меня на клочки. И в первые секунды после моей тирады именно это и читалось в ее глазах. Однако затем она, видимо, изменила свое решение. Престала ходить из угла в угол, села в свое кресло, посмотрела в окно, выдохнула и сложила руки перед собой.

– Кстати, о твоих побоях. Надеюсь, ты ничего такого не успела сказать тому полицейскому?

– Нет, – ответила я.

– Отлично!

Но, видимо, он сам заметил твои синяки. Удачно, что произошел этот инцидент с тем алкашом, и удалось все списать на него.

Удачно? Я ушам своим не поверила. Я, конечно, знала, что всем тут на меня плевать. Но назвать удачным то, что на меня напали…

– Завтра придет психолог из отдела опеки, – меж тем спокойно продолжала директриса. – Он будет спрашивать тебя о всяком. И не вздумай брякнуть хоть слово о побоях в стенах этого заведения. Подтвердишь мою версию, что это всё последствия сегодняшнего инцидента.

Да ты совсем обнаглела, черствая стерва!

– О, я вижу, какие мыслишки зарождаются в твоей голове. Но позволь тебя предупредить. Ты, конечно, можешь разжалобить этого психолога: рассказать о том, как к тебе тут плохо относятся и все такое… И нам, конечно, всем тут придется не сладко. Чему ты, конечно, будешь несказанно рада. Но подумай, что будет с тобой? Тебя ведь переведут в другой интернат.

Честно признаться, до этих ее слов о другой школе, у меня никаких таких мыслишек и не было. Но после них мое сердце подпрыгнуло. Да я ведь ненавижу это место! Что может быть лучше, чем свалить отсюда?

– И что же в этом плохого для меня? – все же поинтересовалась я.

– Ты правда не понимаешь? Аня, ты же не глупая вроде девочка. Ну, раз уж ты ни капли не дорожишь этим местом и заботой, которой тебя здесь одаривают, придется объяснить по-другому. Во-первых, даже если меня уволят, а тебя переведут, то все равно где бы ты ни оказалась, у меня там будут знакомые или знакомые знакомых. Ты же все равно останешься в образовательной системе, и я уж найду способ предостеречь моих коллег о твоем скверном характере, и даже поделюсь секретами борьбы с ним. Передам бесценный опыт, так сказать. Во-вторых, если ты не знала, то осведомлю тебя, что интернатов нашего формата – интернатов не для сирот – не так уж и много. И, возможно, тебя переведут еще дальше от твоего родного и знакомого города, а может, и вообще в другой город. Но это, кстати, вряд ли. Потому как, в-третьих, когда вся эта история закрутится и встанет вопрос о твоем переводе или о чем-либо еще подобном, то в первую очередь, конечно же, необходимо будет обратиться к твоей матери. И вот уж не знаю, увенчаются ли ее поиски успехом. МЫ закрыли глаза на то, что тебя совсем не забирают на выходные, то, что ты прожила у нас часть летних каникул, и то, что твоя мать находится вне зоны доступа по оставленному номеру. Но не думаю, что отдел опеки проявит такую же терпимость в этом вопросе. Начнутся поиски, суды, и, наконец, лишение родительских прав. И тогда даже не придется искать заведение такого же формата как наше. Так вот. Ты думаешь, что ты сейчас бедная, несчастная сиротинушка, Анна? А хочешь узнать, как на самом деле живется самым что ни на есть настоящим сиротам?

Сердце мое рухнуло.

– Ну как, Анна? Что скажешь на мое предложение не раздувать из мухи слона?

А ей все же страшно.

– Хорошо. А что мне за это будет?

Директриса ожидаемо округлила глаза.

– Что? Ты слышала, что я тебе сказала?

– Слышала. Ну а что, если я все же рискну? Подростки такие импульсивные, как говорит наш психолог. А тот-то другой психолог, наверное, будет подобрее. И спрашивать будет так участливо и все такое. Эх! А мне ведь тут, знаете, как не хватает простого человеческого тепла? И как тут устоять, да еще зная, что ничего так и не изменится?

– Хорошо, я составлю с Миланой беседу. Она у меня усвоит, что нельзя бить людей, даже если они тебя раздражают и провоцируют.

– И всё? Вы обещаете мне просто наконец-то сделать то, что является Вашей прямой обязанностью, которую Вы игнорировали все то время, что я здесь нахожусь? Я думала, это то, что Вы должны были сделать априори, а не как поощрение.

– Ты нарываешься! – Глаза директрисы того и гляди сейчас выпустят молнии.

А я ведь и правда нарываюсь. И откуда только во мне взялось столько смелости, чтобы говорить с ней вот так? Хотя, чего уж там. Откуда-то же взялось, чтобы вообще сбежать. А тут какой-то разговор. Пфф. Как говаривала моя маменька: «Если жизнь дает тебе лимоны, сделай из них лимонад!». Вру, конечно. Ничего подобного моя мать не говорила. Это я так, в фильме каком-то услышала. Но совет хороший.

– Хорошо. Что ты хочешь? Только учти, что это твоя первая и последняя манипуляция в этих стенах. Если попытаешься сделать так еще раз, я найду на тебя управу. И еще. Даже речи быть не может о том, чтобы перевести тебя в общую комнату. Даже не заикайся!

Отлично! Считай, одно желание исполнилось само собой. Так, а что же бы загадать? Что же бы загадать? О, знаю!

– Я хочу гулять!

– Гулять? – Недоуменно воззрилась директриса.

Тут, наверное, надо кое-что пояснить вам, мои дорогие несуществующие читатели моего дневника. Не знаю, как уж устроено в других заведениях подобного типа, но здесь, в школе-интернате имени Святого Владимира, было определенное и строго регламентированное время «выгула» его воспитанников. Но называлось сие мероприятие не «выгул», конечно. А еще глупее: в распорядке дня оно обозначалось как время ежедневного моциона. И было оно с 17:00 до 19:00 в зимнее время и с 18:00 до 21:00 в другие сезоны. Можно было выбраться и в другое время, если объяснишь и докажешь воспитателям, почему это тебе необходимо. Если тебе надо посетить магазин, например, или… Так как интернат находится в глубоком пригороде, никаких «или», в общем-то, тут и не найти. Ну, еще по особой дружбе с вахтершей вечером в выходной можно было улизнуть на дискотеку в местный Дом Культуры.

Но у меня никакой такой дружбы, как вы, наверное, уже догадались, не имелось, как в прочем-то и желания ходить на дискотеку. Что мне там делать? Дать Миланке возможность избить меня в других локациях для разнообразия, что ли? А вот гулять подольше, особенно в теплые деньки, было бы очень даже неплохо.

– Я не поняла, – продолжила директриса. – Ты хочешь, чтобы я дала тебе официальное разрешение напиться, что ли?

– Что? – я снова опешила. Хм, а ведь каждый думает в меру своей воспитанности. – Нет, я не об этом, конечно. «Гулять» в прямом смысле. Ну, ногами по земле, понимаете? На улице. Хочу в любое время гулять на улице!

– А, – только и ответила директриса. И, кажется, даже немного покраснела.

– И еще. Гулять я хочу в нашем сквере.

И тут снова нужно пояснить. Помните, я вам рассказывала про тот сериал о школе-интернате для богатеньких детей с гламурными комнатами и рыбками в пруду. Так вот. Тут конечно и близко ничего подобного не было. Но раньше эта школа-интернат имени Святого Владимира была госпиталем имени Святого Владимира, а еще раньше – пансионатом для душевнобольных имени, ну вы поняли кого, а еще раньше – еще чем-то-там того же имени. В общем, здание это существовало еще с царских времен. И строил его то ли богатый купец, то ли какой-то граф. И территория, соответственно, к нему прилегала немаленькая. И, как водилось в те времена, вокруг этого дома этот самый граф-купец разбил сад. Да такой сад, что впоследствии, то есть уже ближе к нашим временам, стал городским парком. Однако, когда происходило это деление на территорию городского парка и территорию чего-то-там имени Святого Владимира, часть этого сада-парка все же осталась у последнего. Когда здесь был пансионат для душевнобольных и когда был госпиталь, этот сквер был еще открыт для обитателей этого здания. Ну, больным же полезно гулять среди деревьев белочек и всякого такого. А вот неблагополучные дети, видимо, обойдутся. А еще сквер требовал различных вложений, которые интернат не мог выделить. Там вроде какие-то скульптуры, колонны и прочая красота, а отсутствие реставрации и бешеные дети не очень-то на пользу таким вещам идут. Так что эту часть территории интерната просто обнесли забором и благополучно забыли. Но уж всего-то один асоциальный подросток там точно ничему не навредит.

– Серьезно? И как ты себе это представляешь? Ладно, просто гулять. Не в любое время, конечно. У всего есть свои границы, Анна. Допустим, гулять на полчаса-час дольше других детей я могла бы тебе разрешить, ввиду твоих особенностей. Но пускать тебя на территорию, недоступную для других детей… Как это будет выглядеть? Дети будут думать, что у руководства к тебе особое отношение.

– А разве у руководства ко мне не особое отношение ввиду моих особенностей?

– Ты зарываешься.

– Это же просто шутка. Но если серьезно, то зачем всем знать, что я могу туда ходить? И откуда они вообще узнают об этом? Я живу на чердаке, со мной никто не общается, а сквер обнесен глухим забором. Я просто могу ходить туда через заднюю дверь, и меня никто не увидит.

– Хочешь сказать, это будет наш маленький секрет?

– Да. Прямо как и то, чего я не скажу психологу из опеки.

Директриса сквасила мину.

– Ладно. А теперь ступай к себе в комнату. Видеть тебя больше не могу.

Но я осталась сидеть на месте.

– Что еще?

– Два.

– Что «два»?

– Два часа. Я хочу гулять на два часа дольше, чем остальные.

– Анна!

Я ничего не ответила. Просто неподвижно сидела и смотрела директрисе в глаза. На уроке ОБЖ мы проходили, что если на тебя собирается наброситься собака, то не надо пытаться убежать или кричать на нее. Нужно замереть и уверенно смотреть ей в глаза и ни за что не выдавать свой страх. Если она почует его, то обязательно нападет.

Сработало. Она не почуяла страх.

– Два часа. А теперь с глаз долой!

Я не шла, я просто летела по лестнице на крыльях победы. «Я победила! Победила!» – с этой мыслью я открыла дверь своей комнаты. Комнаты, из которой на меня хлынул поток холодного воздуха. Тряпица снова выпала из дыры.

Черт! Окно и батарея!

Я ведь могла попросить окно и батарею. И хотя бы одно-то мне бы сделали, а то и сразу оба.

А я что попросила? Больше гулять на свежем воздухе?

– Вот дура! – крикнула я в отчаянии, заглушая тряпицей поток того самого воздуха.

Глава 5. Прогулка

А эта психологичка из соцопеки оказалась такой… ммм…доброй? Заслуживающей доверия? Извините, что не могу подобрать слов. Но мне, знаете ли, нечасто выпадает надобность подбирать для людей положительные эпитеты. И когда я в последний раз встречала человека, заслуживающего доверия? Дайте-ка вспомнить. Ох, не в этом году точно.

Я проторчала с ней в кабинете два часа и даже не заметила, как это время пролетело. Это, наверное, первый человек, которому я столько рассказала о себе. Нет, ну вы бы меня видели! Я трещала без умолку. Да уж. Вот если бы только в интернате был хоть один такой человек…

И такие странные ощущения. Никогда бы не подумала, что от простого разговора может быть такой эффект. Будто груда камней, лежавшая у тебя на груди… Нет, не то чтобы разом так взяла и свалилась, но стала заметно легче. Мда…

И вы можете представить, каково мне было при таком раскладе удержаться и не разболтать про так называемые «инциденты» с Миланой? Нет, ну и ради чего только это? Чтобы погулять пару часов во всеми забытом сквере? Который я, кстати, так еще ни разу и не увидела.

Да, прошла уже неделя после моего побега и нашего разговора с директрисой, но в парк меня так еще ни разу и не пустили. Директриса сказала, что пока я не проведу хотя бы пару сеансов с пришлой психологичкой, и она не убедится, что я действительно могу держать язык за зубами, парк я не увижу.

Хотя язык за зубами мне и правда оказалось непросто сдержать. И парк уже не казался таким привлекательным по сравнению с перспективой наконец-то быть услышанной и понятой хоть кем-то. Нет, но уговор-то был только на то, чтобы я о побоях не рассказывала. А в основном-то я же конфликты с Миланкой и подобными могу описывать, да? Правда, без побоев мои истории о конфликтах получаются какими-то куцыми, без логического завершения, что ли. Как и моя история о том, как я оказалась в моей «опочвальне» на чердаке.

Кстати, эта психологиня так много меня расспрашивала об этой комнате. Ну а что? Условия о том, чтобы я помалкивала, что живу в холоде собачьем, не было. Вот я все и выложила. А психологиня так участливо все выслушала. Может, мне повезет, и она каким-то образом сможет надавить на кого надо, и у меня улучшатся условия проживания.

Кстати, о везении: директриса видимо-таки выполнила свою работу и поговорила с Миланкой. И как следует, а не как обычно. Потому что Миланка последнюю неделю в мою сторону даже не смотрит. Представляете? Я целую неделю бывала на всех шести уроках, а еще на всех обедах, завтраках и ужинах! И все это без единого нового синяка! Вот бы еще батарею и окно мне починили, и вообще бы как сыр в масле каталась.

Через два часа после моей второй встречи с психологичкой директриса позвала меня к себе.

Та-да! Мой парк меня ждет! А может, и новая батареечка!

– Ну что ж, Анна. Вижу, ты сдержала свое слово и не стала портить репутацию нашего замечательного заведения.

– Ну, я же обещала. – Да-да, а теперь переходи к тому, что обещала ты.

– Я помню, что у нас был некий уговор на этот счет, – аккуратно начала директриса.

Так-с, что-то начало мне уже не очень нравится. Но пусть только попробует. Это же не последняя моя встреча с психологиней. Кстати, а правда, не последняя же? Сколько их должно быть? Мне ведь этого никто не говорил. Надо узнать в следующий наш сеанс. А то вдруг директриса решила меня так и мурыжить, пока все встречи не закончатся, и я больше не смогу никому пожаловаться. А парка я так и не увижу.

– И сегодня так, как и было уговорено, ты сможешь отправиться на долгую прогулку в наш сквер. Подойдешь после того, как все уйдут на прогулку, к нашей вахтерше – она выпустит тебя через черный ход. Только убедись, что в холле никого из учеников уже нет.

А нет, все нормально. Но все равно тон какой-то гаденький.

– Сегодня ты, как мы и договаривались, можешь гулять на два часа дольше, чем положено. Однако в будущем с этим аспектом нашего договора возникают проблемы.

Ну вот.

– Какие такие проблемы?

– Дело в том, что Евгения Юрьевна (О, это моя психологиня, забыла упомянуть, как ее зовут) настояла на том, чтобы ты снова переехала в одну из общих спален для девочек. Так как это, по ее словам, необходимо для твоей социализации. И как ты понимаешь, это не совместимо с тем, чтобы ты гуляла дольше остальных. Это уже не сможет оставаться незамеченным. Я, конечно, помню о том, что обещала. И если у тебя появится идея, как жить в общей комнате и незаметно гулять дольше других, то я ее рассмотрю. Но пока я закрываю этот вопрос. То есть ты каждый день можешь подходить к вахтерше, только когда все уйдут, естественно, и она будет выпускать тебя через заднюю дверь. И возвращаться ты должна на 15 минут раньше остальных. Чтобы ребята думали, что ты никуда и не уходила, и у них не возникало никому не нужных вопросов.

Да черт с ними, с прогулками! Хотя подождите. Это получается, что я даже меньше других гулять буду? Но главное все равно не это. Что значит «Евгения Юрьевна настояла на том, чтобы я переехала в общую спальню»? Я ведь тысячу раз говорила ей, что, несмотря на собачий холод, мне нравится жить одной. Что между «жить одной в холоде» и «жить в тепле, но в общей спальне» я бы выбрала первое. Нет, она не могла так поступить. Она же такая… такая… как это… добрая.

Конечно же, это гадючья директриса увидела, какое у меня хорошее настроение в последние дни, и решила, как обычно, испортить мне жизнь. А прикрывается якобы решением Евгении Юрьевны. Думает, что я не посмею спросить у нее. Ну да сейчас! Размечталась!

Нужно только дождаться следующей встречи с психологинюшкой моей.

– Тебе все понятно, Анна?

– Да. То есть я сегодня могу гулять дольше?

– Да. Только не забудь, что вечером тебе еще нужно собрать вещи. Так как завтра перед завтраком ты должна перенести их в общую спальню № 6.

Блиииин!

Я еле подавила в себе возглас отчаяния.

– Ясно. А когда у меня будет следующая встреча с Евгенией Юрьевной?

– Она не составляла определенного графика. – Директриса гаденько улыбнулась, будто мысли мои прочла. – Но так как на этой неделе у вас было уже две встречи и впереди выходные, то теперь только на следующей.

Класс! Выходные в общей спальне. Это кошмар! Правда. И как я раньше там жила?

Ну, на этой неделе первая встреча была во вторник. Будем надеяться, что на следующей будет так же. То есть, предположительно, мне нужно прожить всего четыре дня в общей спальне. Четыре дня. Всего четыре дня. А потом я поговорю с Евгенией Юрьевной, и все встанет на свои места, и вернется на круги своя.

Фух! Да, четыре дня. Всего четыре. Блин, может, лучше сломать себе чего, чтобы в санчасти отлежаться?

***

Тяжелые дубовые двери дико грохнули за моей спиной, а в лицо ударил унылый октябрьский ветер. Высокие деревья тут же окутали меня своими тенями и скрыли и без того едва светившее солнце.

Думаете, это кадр из фильма ужасов? Но нет. На самом деле это она: та самая моя победа. Исполнение моей маленькой мечты. Вот же черт! И чем я только думала тогда? Думала, что будет романтично: старинный парк, осень и я одна.

Хм. А по факту: холодрыга, ветер, тень, голые деревья, пожухлая трава и разбитые каменные дорожки. Ну что ж, наслаждайся хотя бы одиночеством, Анечка. Завтра и его у тебя отберут.

И я бесцельно поплелась по разбитым дорожкам, отпинывая все камни на пути в стороны. Надо сказать, после пятиминутного движения стало теплее. И ветер за деревьями был почти неощутим.

Я посмотрела на землю справа от себя, туда, где должна быть…

– Ну конечно, ты здесь! Ты-то меня не оставишь.

Только тени деревьев иногда поглощали ее. Ну, вы, конечно, поняли о ком я? О своей лучшей подруге Тане, моей тени.

О, кстати, а тут-то я даже вслух могу с ней поговорить. Никого же, кроме нас с ней, тут и нет.

– Да же, Танюха?

Танюха как раз выплыла из тени очередного дерева, весело покачивая головой.

Да-да-да, я понимаю, как это все выглядит. И мы, кажется, давно это обсудили. Так что не надо качать головой и делать вот такой вот взгляд, когда читаете это. Ну ладно, чтобы хоть чуть-чуть вас успокоить, в очередной раз скажу, что я понимаю, что это всего лишь моя тень, и что это я весело покачивала головой на ходу, а не моя выдуманная Таня таким образом соглашалась со мной.

Хотя, знаете, иногда, когда я вот так вот долго смотрела на нее и разговаривала с ней, я замечала движения моей тени, немного не синхронные с моими собственными. И эти движения всегда так приходились кстати к тому, о чем я в тот момент говорила, будто Таня мне отвечала. Укорительный наклон головы или дрожание рук, притопывание носком ботинка.

Что, жутко стало?

Да ладно, расслабьтесь. Я шучу. Или же…

А вот сейчас я услышала вполне реальный шорох. Это еще что такое? Может, дворник? Хотя не похоже, что бы здесь убирались.

В этот момент я сидела на постаменте старого и почти рассыпавшегося фонтана. И ничего умнее, как соскользнуть в саму чашу фонтана, пригнуться и привалиться к стенке, я не придумала. А тем временем я уже слышала не просто шорохи, а различимые шаги, хотя очень неуверенные. И направлялись они хоть и неуверенно, но прямо к фонтану. Потом они остановились. Потом еще немного ломанных шагов туда-сюда. И снова остановились уже почти надо мной.

Хорошо, что борт фонтана был высоким и широким, а чаша глубокой. Так что обнаружить меня можно было, только взобравшись на борт и наклонившись вниз.

– Кто здесь? – спросил мальчишеский голос примерно моего возраста.

Фух, это ученик. Почему-то с облегчением выдохнула я. А правда, почему с облегчением? Ведь именно ученикам и нельзя знать, что мне разрешено здесь гулять.

– Выходи! Я знаю, что ты здесь. Я вижу твою тень.

Блин, ну кто бы мог подумать, Танька, что меня выдашь именно ты? А еще подруга называется.

Я медленно поднялась и отошла от стены. При этом еще зачем-то по-дурацки выставила ладони перед собой. Хотя дурацкие поступки – это мой профиль.

– О, да ты же та…

Или «эта», тут смотря с какой стороны посмотреть.

– Та девчонка, которая сбежала.

Ну что ж, и на том спасибо. Раньше меня называли не иначе как «девчонка, которую поколотила Милана». А «девчонка, которая сбежала» звучит очень даже неплохо, можно сказать, эффектненько.

– Я подумал, кто-то залетный. Наших-то сюда не пускают. Я тоже здесь учусь. Если ты меня не помнишь, я Дима из 9-го «В».

– Я помню. Ты мне недавно ногу в столовой чуть не отдавил. – Да и копна ярко рыжих волос тоже в память неплохо врезается. Но этого же вслух не скажешь?

– Ой, извини! – Щеки Димы от чего-то по цвету слились с волосами. – А что ты здесь делаешь? Сюда же нельзя.

– Но ты-то тоже здесь?

– Да, я иногда перелажу через забор, чтобы здесь погулять. Просто ты не выглядишь как девчонка, лазящая по заборам.

– Но и как девчонка, которая может сбежать из интерната, я тоже не выглядела?

– Ахах, ну да. А с кем ты тут разговаривала?

– Ни с кем.

– Не ври. Я же слышал, как ты говорила.

– Ну, я стихотворение повторяла. А ты что, следователь?

– Стихотворение? Да ладно! Ботаничка, что ли? – голос Димы приобрел грубые, но фальшивые нотки.

– Допустим, что ботаничка, – так же грубо ответила я. – Ну вот, со мной разобрались. А что ты здесь делаешь?

– Гуляю, сказал же.

– Да ладно? Ты, знаешь ли, тоже как-то не особо тянешь на парня, который любит одинокие меланхоличные прогулки в заброшенном парке.

Глаза Димы забегали.

– А тебе какое дело? – голос стал еще грубее. – Отвянь вообще! Еще б я перед малолеткой не отчитывался. Тебя вообще здесь быть не должно.

И тут я заметила, что взгляд Димы хоть и бегает, но периодически фиксируется в одной точке.

– Во-первых, тебя тоже здесь быть не должно. Во-вторых, мы с тобой одногодки и учимся в параллельных классах. А, в-третьих, можешь уже не отвечать, что ты здесь делаешь.

– Почему это?

Я обернулась назад, чтобы проверить свою догадку.

– Потому что ежу понятно, что ты здесь что-то прячешь.

Я развернулась и уверенно пошла к противоположной стене чаши фонтана. Я заметила, что один камень не был скреплен с остальными, а просто вставлен в кладку. Мне нужно было просто сделать пару шагов и наклониться, чтобы вытащить камень. Но этот рыжий с прытью леопарда спрыгнул в чашу и шлепнул меня по руке, когда я уже тянулась к камню. А затем привалился к стене, загородив его.

– Не смей трогать! Это мое!

– Да. о что там?

– Не твое дело!

– Ладно. А директрисе так же скажешь?

Дима ничего не ответил. Только раскраснелся и злобно пыхтел, как бык на корриде. Да что же там у него такое?

Хотя наверняка ничего интересного. Что можно ожидать от таких, как он? Пиво или сигареты, или все вместе. Просто странно, как он рьяно это закрыл. Прямо грудью на амбразуру! Будто там секрет всей его жизни.

– Там сигареты, – наконец ответил он.

Вот там точно не сигареты.

– И что? Здесь половина школы дымит как паровоз, и что-то никто не прячет свои сигареты в секретных местах.

– Там у меня просто много. Занесу внутрь, сразу все растащат, как чайки.

– Хорош из меня дуру делать! Не сигареты у тебя там. Ты даже и не куришь, насколько я знаю. А может, у тебя там что похлеще? Наркотики?

Дима усмехнулся.

– Точно не. Вообще не угадала.

И вот по лицу же видно, что и правда «точно не». Но мне уже так интересно стало, что там он прячет. Вот прямо невыносимо. Я решила выведать любыми путями.

– А я что, твоему честному слову должна поверить? Мне, знаешь ли, хватает по горло и того, что среди полудурков приходится жить! Еще и наркомании вокруг не хватало! Но с этим-то я уж могу хоть как-то бороться. Пойду сейчас и доложу директрисе, на это и она не сможет глаза закрыть.

Я демонстративно развернулась, но Дима грубо схватил меня за руку.

– Что убьешь меня как свидетеля? – Я внимательно посмотрела ему в глаза. – Нет, убить не убьешь. Побить только разве что. Но ты, наверное, наслышан: меня побои особо-то ничему не учат.

Дима раздраженно отшвырнул мою руку.

– Да ты совсем отбитая, что ли? Наркотики, побои… Ты за кого меня принимаешь?

– Я тебя знать не знаю. За кого мне тебя принимать?

Дима злобно сверкнул глазами. Наклонился, выдернул камень и протянул мне черный пакет из тайника.

– На, смотри: какие там наркотики, – с почти детской обидой высказал он.

Я робко взяла пакет. Мне так неудобно стало. Но любопытство все равно пересилило, и я заглянула в него. И тут же рассмеялась.

– Серьезно?

– Нет, блин! Это для прикрытия пакет, а там дальше наркота твоя лежит. Иди, проверь! – фыркнул Дима и посторонился, чтобы мне было хорошо видно дыру-тайник.

– Нет, я не об этом. Я о том, что… Комиксы? Даже не пошлые журнальчики. Просто комиксы? Зачем ты их прячешь-то?

– Тебе не понять, – насупился он.

– Это смотря на каком языке объяснять. Если на русском, то я неплохо понимаю.

– Ну, вот тебе интересны комиксы?

– Нет. Но тебе-то какое дело, кому что интересно? Это же твое увлечение.

– Вот я и говорю, что тебе не понять.

– К тому же в этом вообще ничего плохого нет. Какой бы другой парень из нашего интерната использовал бы этот тайник для совсем других вещей. И, вообще не исключено, что там бы реально наркотики оказались.

– Вот в том-то и проблема, что они все другие. И я должен такой же, как они, быть: курить, крушить все, девчонок задирать, а не комиксами дурацкими зачитываться!

– Никому ты ничего не должен!

– Ты не поймешь, ты другая. Тебе общество как будто и не нужно совсем. А я не могу так. А если они узнают, то…

– Уважать перестанут?

Дима зыркнул на меня, но уже не злобно.

– Понятно мне. Что тут непонятного? Я же не инопланетянка, в конце концов. На, держи. Никому я не скажу.

Дима аккуратно взял пакет.

– Правда?

– Конечно. Я же все равно ни с кем не общаюсь. Кому я что скажу?

Внимательный, изучающий взгляд.

– Да ладно? Даже если бы общалась, все равно не сказала бы.

– Но почему?

– Зачем мне это? Мы почти не знакомы, ты мне ничего плохого не делал. Зачем мне тебе делать? Тем более нас обоих тут и быть не должно.

– Спасибо тебе. – И робко так улыбнулся.

– Да не за что.

– И, кстати, мы тут с тобой поговорили немного. Но ты, пожалуйста, в интернате виду не подавай: не здоровайся со мной, не разговаривай. В общем, веди себя так, будто мы с тобой и не встречались раньше. А то увидят, что мы с тобой общаемся, вопросы пойдут всякие дурацкие.

– Ну окей, без проблем. Я и не собиралась ничего такого делать.

– Ну вот и ладненько. Я пойду тогда? – зачем-то спросил он, бережно уложив свой секрет на место и прикрыв камнем.

– Угу, – кивнула я.

А вот мне что-то ни черта не ладненько с этих его слов «не здороваться и не общаться». Как-то внутри неприятно и тоскливо стало. Но вот только почему?

Рыжий уже вылез из фонтана.

– Дима?

– А?

– А если ты мне снова ногу в столовке отдавливать будешь, то можно будет тебе хоть что-то сказать? Никаких дурацких вопросов не пойдет?

– Ну, когда неметь нога начнет, тогда, так уж и быть, можешь сказать. – Подмигнул и улыбнулся он.

И я тоже улыбнулась. И вроде сразу не так тоскливо сделалось.

– Ой, вот только не смотри на меня так, – сказала я, взглянув на свою тень, когда Дима скрылся за деревьями.

И перед вами я тоже объясняться не собираюсь. Даже не ждите.

Глава 6. Еще одна сделка?

Помните про те ужасные четыре дня в общей спальне, что мне предстояло прожить до прихода психологини? Так вот, они прошли. О, и не думайте, что они вот так взяли и прошли, как все другие дни. Они просто дико-ужасно-медленно проползли. Четыре ужасных дня, как четыре огромные неповоротливые океанические черепахи.

Но, кстати, могло быть и хуже. Не подумайте, что мне могло что-то понравиться. Это было не хорошо, но могло быть и хуже. Например, меня никто не избил, у меня никто ничего не отобрал, не сломал и не порвал. Меня вообще все обходили стороной и делали вид, что меня нет. Ой, и не думайте, что мне было как-то плохо от этого. Это как раз таки было хорошо. Это и тепло.

О да! Тепло! Кровать, которую мне выделили, стояла вплотную к одной из батарей в комнате. Никто не хотел там спать, потому что там было очень жарко, и места, чтобы отодвинуть эту кровать от батареи, не было. А я кайфовала. Теплоооооо. Да я готова была целовать эту кипяточную батарею. Душу бы продала за тепло.

Да, вот душу бы продала, а свою каморку на общую комнату ни за что бы ни променяла, будь моя воля. Ну не мое это. Чувствую себя не своей тарелке и всё тут. В своей каморке я чувствовала себя как… как дома, что ли. А здесь все равно что на вокзале. Не могу. И прямо скребет меня изнутри. Домой хочу, в свое логово из курток, а не среди этих девок. Хоть и обходят меня стороной, но я то и дело чувствую на себе их взгляды. Будто лазером прожигают. Аж чесаться хочется. Фу!

Ну вот, наконец-то, пришла моя добрая и понимающая психологиня. И она-то расставит все по своим местам. Так вот думала я.

Дура.

– То есть как это Вы и правда дали указание переселить меня в общую комнату девочек?

А я-то наивно верила, что все это козни злой директрисы.

– Аня, это необходимо.

– Что значит «необходимо»? Вы что, не слушали меня? Я ведь говорила Вам, что мне нравится в моей каморке.

– Анечка, я все слышала. Просто поверь мне: так будет лучше.

– Я поняла. Это из-за отопления, да? Вам не нравится, что я живу в холоде? Так я уверена: они только говорят, что у них нет средств в бюджете на каморку. Чего стоит отмахнуться от бесправной малолетки типа меня? Но если ВЫ скажете им починить батарею, точно все сделают как миленькие. Ну, что скажете? Попробуем? Вот увидите, они послушаются.

– Аня, – Евгения Юрьевна пристально посмотрела мне в глаза. Ой не к добру это. – Это не из-за батареи. Хотя, безусловно, неприемлемо, чтобы подросток жил в таких условиях. Но даже если бы с батареей все было в порядке, я бы все равно сказала переселить тебя.

– Не понимаю.

– Так лучше для тебя.

– Я вообще не понимаю, каким боком это лучше для меня?! Я же сказала, что не могу там, эти девки…

– Ммм «девки». Как интересно ты их определила.

– А Вы их видели?!

– Анна, ты повышаешь тон. Что мы говорили о повышенных тонах?

– А что я говорила об общей спальне? Вы же наплевали на мои интересы, почему я должна уважать Ваши?

– Ну, потому что здесь нет моих личных интересов. Кроме того, что я хочу помочь тебе. И разговаривать как адекватная личность, кстати, неплохой навык для любого человека, а не моя личная прихоть.

– Да как Вы хотите помочь мне? Когда я говорю Вам одно, а Вы делаете совершенно другое.

– Хочу помочь тебе научиться жить в обществе и чувствовать себя хорошо.

– Да мне не нужно это общество. Думаете: закинете меня к ним в комнату, и я сразу со всеми подружусь?

– Нет, Аня. Не сразу. И не со всеми.

– Я не хочу с ними дружить вообще. Ни с кем из этих… девочек.

– Хорошо. Тогда скажи мне, с какими девочками или мальчиками ты бы хотела дружить?

– Да какая разница, с кем бы я хотела дружить, если я все равно заперта здесь, и выбора у меня нет? Стоп. А к чему это Вы ведете?

– Аня, ответь мне: у тебя хоть раз в жизни были друзья или люди, с которыми ты хотя бы хотела подружиться?

– Были, конечно!

Евгения Юрьевна вопросительно посмотрела на меня.

– Наверное, – поправилась я, – когда-то были. Но не здесь точно.

– А где и когда? И что это за люди? Расскажи мне о них.

– Да не помню я, маленькая была. И мы переезжали часто – я не успевала ни с кем толком подружиться.

– Но здесь-то у тебя достаточно времени. Сколько ты здесь уже находишься?

– Я говорила Вам, что думаю об этих девочках.

– Аня, послушай, – устало вздохнула психологиня и достала из своей сумки знакомую мне папку.

Ах, вот оно откуда ноги растут. Могла бы и догадаться. Если бы не была такой наивной дурой.

– Ты знаешь, что это такое? – Потрясла папкой она.

– А то.

– Это твое личное дело. И здесь много записей вашего интернатовского психолога.

– Ну что ж.

– Я вижу твой скептицизм. Видимо, у тебя к местному психологу есть определенная неприязнь.

Уже и не только к местному. Все вы из одного теста, как оказалось.

– И после проведенной работы с тобой, к моему глубокому сожалению, могу констатировать, что эта неприязнь двусторонняя. Ибо почти все написанное здесь – субъективная чушь.

Да ладно! А вот это интересно.

– Печально, что таких людей допускают к работе с детьми, тем более с «трудными» детьми, коими вы все здесь окрещены. И совершенно недопустимо, чтобы такой человек, как составитель этих перлов, работал с вашей психикой. И я говорю это не для красного словца, Анна. Меня действительно возмутила эта ситуация, и я решила размотать этот клубок до конца. Я провела исследование работы этого человека и обратилась в нужные инстанции. И смею прогнозировать, что до конца этого месяца он освободит занимаемую им должность.

Эх, рассказать бы ей все-все. Может, клубок-то бы и правда размотался до конца, и мы помахали бы ручкой не только злыдню психологу, но и директрисе, и половине преподов вдобавок. Но нельзя. Слишком рискованно и непредсказуемо. Я и так уже лишилась своей комнаты. К чему приведет меня ТАКАЯ откровенность, и представить страшно.

– Но каким бы плохим человеком не был ваш психолог, он все-таки психолог. И не все его диагнозы были притянуты за уши. В одном я, к сожалению, убедилась сама. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю, Аня, не так ли?

– Моя асоциальность. – Опустила глаза я.

– Ну вот, значит, ты сама все понимаешь.

Ну и что тут ответишь?

– Значит, поступим так. Хочешь вернуться в свою комнату на чердаке?

– Да! – Чуть не обрадовалась я.

– В таком случае я обещаю тебе, что ты вернешься в свою комнату, только с нормальным окном и батареей, естественно, если выполнишь всего одно условие.

– И какое?

– Найдешь себе хоть одну подружку.

– Серьезно? Вы издеваетесь?

– Нет. Я пытаюсь тебе помочь.

– Да это нереально!

– И я даже облегчу тебе условия. Ты говоришь, что эти девочки тебе неприятны, и ты не хочешь с ними дружить? Так вот, я разрешаю тебе притворяться.

– Что это значит?

– Значит, что я не прошу тебя, чтобы твоя новая приятельница стала для тебя по-настоящему важна. Ты можешь просто притвориться дружелюбной по отношению к кому-либо. А после того, как получишь желаемое, можешь даже не общаться с этой девочкой. Условие одно: чтобы эта девочка сама поверила, что вы настоящие подруги.

– Но это же подло?

– Правда? Ты заботишься о чувствах этих, как ты выразилась: «девок»?

– А я поняла, к чему Вы ведете. Вы думаете, что я начну притворяться кому-то подружкой, а потом пойму, что мне это правда нравится? Стану такой социальной-пресоциальной, и все будут счастливы? Не выйдет!

– Выйдет – не выйдет. Не знаю, что ты там додумала, но я огласила условие и большего от тебя не прошу. Ты, кстати, и этого можешь не делать, если тебе не нужна твоя комната. А время нашего сеанса, к сожалению, подошло к концу.

Нет, ну вы представляете? Это же издевательство чистой воды! Они только представляются хорошенькими, эти мозгоправы. Такие понимающие, видите ли. И все-то они знают, и все-то понимают. И лучше тебя самого знают, что тебе нужно. А вот и нет! Ничего они не знают и ничегошеньки не понимают! Откуда вообще эта чистенькая дамочка с белым воротничком может знать что-то про меня? Ах да, я же сама ей почти все рассказала. И все равно это бред сивой кобылы! Не буду я этого делать! Не-а!

После сеанса с психологиней, который окончательно расшатал мою бедную психику, я устало рухнула на свою скрипучую кровать у батареи. Тепло. В нем так приятно засыпать. Вот бы уснуть и никогда не просыпаться. Нет, вы, наверное, неправильно подумали. Я не о суициде. Не о смерти я, а о снах. Теплых, вязких снах. Мне ведь снятся волшебные сны. Правда, я почти всегда их забываю. Но помню, что они были прекрасны, и что я была счастлива в них. Вот бы остаться там. Залезть головой под подушку и провалиться в кроличью нору. Интересно, люди в коме видят сны. Только представьте: прожить пять-десять лет в прекрасном сне, где все возможно, даже летать, и где ты и только ты – главный герой. Где нет холода, голода и ненависти. Хм, а как люди впадают в кому? Ну да сейчас, размечталась. Будет кто-то поддерживать твою жизнь на аппаратах в течение нескольких лет. Это же куча денег! А тебе даже паршивую каморку, батарею да целую стеклину зажали.

Блин, вот и даже сон не идет. Все как раз свалили на прогулку. А я не пошла. Там холодно: зима на носу как-никак, а тут тепло. Думала хоть поспать в одиночестве. Но даже когда я тут одна, мне все равно некомфортно. Весь воздух тут буквально пропитан этими девками. И я каждой своей клеткой чувствую, что это их место, не мое. И все чешется от этого. А как представлю, что я здесь застряла, так вообще кожу с себя содрать хочется.

Я свесила голову с кровати. На полу появилась тень моей черепушки.

Ну, вот и с кем мне, скажите, здесь подружиться? Даже не взаправду? Единственный человек, к которому я здесь испытываю хоть какое-то подобие уважения – это, как ни странно, Миланка. Но об этом и речи быть не может. Она мерзкая и тупая. Но настоящая: такая, какая есть, без притворства. А все остальные – бледные тени, боящиеся слова лишнего сказать и смеющиеся по сигналу.

– Эх, Танька, вот стала бы ты настоящей хоть ненадолго. Мы б с тобой зажили, – обратилась я к тени своей головы.