Читать онлайн Ловец эмоций бесплатно

Борис Яковлев

ЛОВЕЦ

ЭМОЦИЙ

Москва 2023

Любимой жене Надежде посвящается

В результате серьезной травмы головного мозга Денис обрел способность считывать эмоции людей подобно полиграфу. Эта способность не только помогает ему оказывать помощь людям в сложных жизненных ситуациях, но и участвовать в раскрытии преступлений.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПОТЕРЯ ПАМЯТИ

МИЛЫЕ СТАРИКИ

БЕЗДУШНАЯ ДОЧЬ

СОСЕДИ ПО ПАЛАТЕ

ВЕЧЕРНЯЯ ИСПОВЕДЬ

ТУМАННЫЙ ПЛАН

ЯВЛЕНИЕ ФЕИ

ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ

АЛЕНА, МУЖ, СВЕКРОВЬ

ВЕРСИЯ СМЕРТИ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО

БАРИН

106

УВЯДАНИЕ ЛИЧНОСТИ

113

НУМИЗМАТ

120

МЕЧ КАРОЛИНГА

127

КАРТИНА КАРАВАДЖО

133

ДРЕВНЯЯ КНИГА

141

СОВРОВИЩЕ ДОМА РОМАНОВЫХ

147

ЧУДЕСНЫЙ ВЕЕР

153

ИЗМЕНА И ЗАМЫСЕЛ УБИЙСТВА

159

ПОХИЩЕНИЕ

169

ВТОРОЕ ПОХИЩЕНИЕ – ЭТО УЖЕ ПЕРЕБОР

175

ТОЧКА В ЭТОМ ДЕЛЕ

190

С ПОЖЕЛАНИЕМ БОЛЬШОЙ ЛЮБВИ

195

ПОТЕРЯ ПАМЯТИ

Солнечный луч остановился у самой двери врачебного кабинета, словно его распирало любопытство выяснить, что же там за ней кроется, что это там за звук, напоминающий скрип расшатавшегося колесика каталки, обычно одиноко дремлющей у запасного выхода в конце коридора? От посещения этого наивного образа уголки губ больного чуть приподнялись вверх, а сквозь колючую щетину на правой щеке подмигнула мелкая ямочка. «Едва вошел, а уже пытаешься покинуть меня», – продолжал он мысленно беседу с ярким мохнатым пятном на полу, появление которого необычайно радовало его уже потому, что сегодняшний день был третьим днем его новой жизни. Да, врач так и сказал ему следующим утром после многочасовой операции: «Считайте, что вы родились второй раз».

Все это время больной непрестанно пытался вызвать из памяти события прошлой жизни, но какой-то невидимый хищник пожирал воспоминания, напряженная работа ума обреченно блуждала в пустоте, глумясь над его слабостью и беспомощностью. Впрочем, неверно было бы утверждать, будто в свое прошлое и он был абсолютно не вхож. Лежа в палате в неряшливой казенной пижаме под байковым одеялом, он дозированно, каплей за каплей пропитывался робкими сведениями о себе, жившим до того самого мгновения, пока не оказался перед неумолимо набегающим на него автомобилем. Мелькали истертые временем кадры школьной жизни, холостяцкой квартиры, надгробной плиты на могиле матери. Но хоть бы какой отголосок донесся о его профессии, друзьях, увлечениях. Ан нет, не доносился.

Однако он не терзал себя мыслью, что его прежняя судьба пропала без вести, поскольку верил в свою способность совершить со временем прыжок в мир, координаты которого были известны ему до катастрофы. Врач утешил его: «Это временная амнезия. Вам лишь тридцать шесть лет, организм крепкий, все восстановится». К тому же самое замечательное, что отмечал больной, – и отмечал это с упоенным волнением, – в нем поселилась некая поэтическая натура. Колыхание веток плакучей березы за широким окном, мелкая лужа с кудрявыми облаками, одуванчики на газоне, размытые в парах, исходящий от пропитанной жаром земли, трамвайный стон за металлической оградой, – все это невольно наполняло его глаза мимолетной влагой, а кто-то совсем рядом нашептывал, чтобы он не упускал ни одной цветной кляксы, ни одной ноты из чудесным образом созданного мира образов и звуков. Теперь он охотно говорил с незнакомыми людьми на любую тему; услышанное слово вызывало в нем любопытство, интерес, и в то же время, глубокое волнение. Словно обрел способность не только слушать других, но и ощущать их чувства.

– Денис, вы меня не слышите?

Прилетевший вопрос разрезал тишину и вывел больного из раздумий. Он невольно выпрямил спину, пристально посмотрел в сторону вопрошавшего, словно пытаясь выяснить, что хочет от него этот человек, и тут же вспомнил, что находится в кабинете лечащего врача, нейрохирурга Антона Львовича Левинского. Глубоко посаженные глаза, нос с легкой горбинкой, квадратный подбородок вполне соответствовали волевому характеру доктора, пользующегося безграничным авторитетом у пациентов, способных после операций только-только открывать скрытую от них ранее суть замечательного устроения жизни без боли и страданий. И не было такой палаты в отделении, где бы не вспоминали его добрым словом, где бы не думалось, что он был для всех вроде благодетеля, спасителя, непререкаемого пророка их будущей здоровой жизни.

– Прошу прощения, Антон Львович, задумался, – на лице Дениса появилось и застыло кроткое выражение, похожее на печальную улыбку.

Врач подошел к больному, наклонился над ним, заключил его забинтованную голову в свои крепкие ладони, чуть отклонил ее назад.

– Так0так, глаза ваши сегодня мне уже нравятся, – будто беседуя сам с собой, тихо заключил Левинский. – Как чувствуете себя? Что-нибудь беспокоит? – участливо спрашивал он, устраиваясь на стуле, напротив.

– Точка опоры, – глубоко выдохнул Денис, сжимая пальцы в кулаки и направляя взгляд к потолку.

– Какая точка опоры? – не понял Левинский и даже подался вперед. – О чем вы?

– Понимаете, я чувствую, как на меня находит какое-то просветление. Нахожу точку опоры … – Денис покрутил рукой в воздухе, как человек, не находящий нужных слов для выражения своего состояния. – Уверенность, что ли … И лето какое чудное стоит. Хочется пожить еще на этом свете.

– Понятно, – Левинский вернулся в прежнюю позу. – Простое, но редкое по силе ощущение возвращения духа. Вы меня радуете. Поживете еще. Теперь главное – не сдаваться. Но и никакой спешки, никаких нагрузок.

– И еще одно … – Денис наморщил лоб, подбирая нужные слова, – как бы это выразить … Создается ощущение, будто у меня в голове появились локаторы, улавливающие исходящие от людей волны. Я чувствую, какие они испытывают эмоции, независимо от того, проявляют они их внешне или нет.

– Ну-ну, почтенный, не приписывайте себе способности Всевышнего. Должен огорчить вас относительно якобы нового дара: вы скоро поправитесь и все станет на свои места. Уверяю: это не озарение посетило вас, а просто еще не восстановилась нервная система. Шутка ли, такая травма!

Доктор ободряюще похлопал Дениса по колену, энергично поднялся. Он с удовлетворением отметил про себя: на что он заранее рассчитывал перед операцией, так оно все и выходит. Вот и еще одна жизнь потребовала его вмешательства, еще одна душа вытянута с того света, как бы заманчиво и убедительно не выглядел он – «тот свет» – в некоторых умах. Он повернулся, уже по-деловому направился к скромному рабочему столу, считая разговор с пациентом законченным, как последовавший вопрос: «Расскажите, как все произошло со мной?», – заставил его настороженно обернуться.

– Я же вчера вам все рассказал, что знал. Или вы не помните? – Левинский, опершись руками на спинку стула, пристально посмотрел на больного.

– Помню, помню, – поспешил уверить его Денис. – Попал под машину. Извините, что отнимаю время. Просто хочу еще раз послушать, как это меня угораздило.

Левинскому пришлось повторить историю, пересказанную ему врачом «скорой помощи», услышанную тем, в свою очередь, из уст главного очевидца – матери той самой пятилетней девочки, выбежавшей на проезжую часть за потерявшим легкость воздушным шариком. Денис, оказавшийся волею случая рядом, словчился подхватить девочку и вытащить ее буквально из-под колес набегающего «Мерседеса», разбившего фарой голову спасателя и скрывшегося с места происшествия, не сбавляя скорости. Мать ребенка вызвала неотложку, которая и доставила Дениса в бессознательном состоянии в больницу.

– Если Всевидящий существует, он наверняка вмешался, чтобы дать вам, пусть и маленький, но шанс на жизнь, – заключил доктор. – Судьба иногда устраивает, знаете, человеку проверку – заслуживает ли он звания порядочного человека, героя, если хотите. Вы достойно прошли эту проверку, ценой своей жизни спасали ребенка.

– Доктор, – Денис приподнял руку как бы в знак несогласия, – я не заслуживаю такой похвалы. Впрочем, – он улыбнулся одной щекой, – приятно слышать такое о себе. Может, я тщеславен?

– Возможно, – передернул плечами доктор.

– Я ожидал, что вы будете разубеждать меня, – несколько обидчивым тоном отреагировал Денис.

– Вы желаете, чтобы я лечил вас и от недуга тщеславия?

– Не стоит, – поторопился с ответом Денис. – Боюсь, он неизлечим.

– Вижу: объективная самооценка вам не чужда.

Левинский посмотрел на часы, подошел к столу, провел пальцем по листу с его планом на сегодняшний день, несколько раз еле заметно кивнул головой, как бы соглашаясь с ним.

– Кстати, вас кое-кто собирается навестить, – таинственно-загадочным тоном заявил доктор.

– Кто же?

– Это сюрприз.

– Я предпочел бы осведомленность, – насторожился Денис.

– Ну, хорошо. Ваше одиночество планирует скрасить мама спасенной вами девочки.

– Вот как, – приподнял брови Денис. – Она симпатичная?

– Не хочу показаться грубым, но вы давно смотрелись в зеркало? – доктор приземлил робкий полет фантазии больного.

– Случай помог мне встретить доброго, в кавычках, доктора, – скривился Денис, принимая игру в обмен ироническими уколами, благо теперь это было в его положении более благоразумным, нежели впадать в бессмысленную депрессию. Самое опасное уже позади, оставалось только терпеливо ждать, когда организм сам отыщет тропинку к выздоровлению. А ждать он, судя по всему, умел.

– Премного благодарен за оценку, – рассеянно ответил Левинский, просматривая оглавление свежего медицинского журнала. – Однако не рекомендую подтрунивать над лечащим врачом. Зряшное и опасное занятие.

– Мне стыдно от одной мысли, что посмел бы так поступать, – Денис сложил в подтверждение своих слов губы трубочкой.

– Ладно, недорезанный клоун, ступайте к себе. Отдыхайте. – По шуточному настроению больного Левинский вполне уверовал, что тот находится на пути к восстановлению жизненных сил.

– М-м, жаль расставаться с вами, – погрустнел Денис. – У нас в палате скучновато.

– Больница – вам не цирк, уже погрузившись в свои мысли, машинально ответил доктор.

– Я бы не утверждал это столь категорично, – у Дениса было желание еще немного побалагурить с врачом, но тот, кажется, его уже не слышал.

Денис, кряхтя по-стариковски, поднялся со стула, направился к двери, не ощущая взгляда Левинского на своей спине, вдруг неожиданно развернулся, спросил:

– Антон Львович, врачи не всегда бывают откровенны со своими пациентами, не так ли?

– Что вы говорите? – не расслышал вопрос доктор.

– Я хочу спросить, испытывают ли врачи угрызения совести, не раскрывая истинное состояние здоровья больного?

– Странный вопрос. Врач не должен испытывать угрызения совести по этому поводу, если он убежден, что это пойдет пациенту только на пользу. И не перечесть, сколько было подобных ситуаций. Подчас надежда включает у тяжелобольного неопознанные наукой физиологические резервы, в сравнении с которыми любые чудодейственные лекарства – просто ничто. А то скажешь правду, глядишь, размякнет. Пациент должен верить в позитивность намерений врача, его рекомендациям и, как результат, ощущать целительный процесс, происходящий в определенной части его тела. В противном случае между пациентом и его здоровьем могут начаться нежелательные трения. Весьма нежелательные, а, возможно, и трагические.

– Значит, вы считаете, что такой обман допустим? И даже оправдан? – не унимался Денис.

– Разве это можно назвать обманом? – Левинский скрестил руки на груди. – Нет, это просто умалчивание, рождающее в больном веру в выздоровление. Ведь что такое обман? Обман подразумевает получение для лжеца какой-то выгоды. Какая же выгода для врача в таком случае? Никакая. Он только охраняет нервную систему подопечного от ураганных эмоций. А вы говорите: «угрызения совести». Вот если допущена врачебная ошибка, тогда, действительно, совесть может так загрызть, что … – доктор вздохнул.

– Но не каждому больному умалчивание пойдет на пользу, – осторожно предположил Денис. – Некоторые, узнав правду о себе, захотели бы успеть завершить какие-то дела, уладить вопросы наследства, помириться с родственниками … Да мало ли что еще.

– Есть, конечно, сильные, мужественные личности, – Левинский склонил голову к правому плечу, – хотя неизвестно, как бы они повели себя, узнав, что им осталось совсем немного. Некоторые готовы обманываться и видят в том успокоение. У некоторых больных увядание протекает медленно, и вкус жизни держится у них годами. У других оно происходит быстро. Последнее дело, когда пациент разуверится в слове врача. Он должен испытывать потребность в ободряющем слове лекаря. Кстати, мне нравится это утерянное слово «лекарь». Очень уважаемое было слово. Ле-ка-рь, – с удовольствием протянул он.

– И все же … – Денис попытался вставить слово.

– Никаких «все же»! – спокойным, но твердым тоном прервал его доктор. – Я делаю то единственное, что умею, что, надеюсь, буду делать всю свою жизнь. И даже если не говорю больному всю правду, пусть так, то я знаю, что тем самым помогаю ему оттянуть миг, когда на его гроб будет брошен ком сырой земли. Подчас и сам удивляюсь, насколько долго некоторым удается оттянуть этот миг. Кстати, что это вы завели шарманку на эту тему?

– А что, сосед мой, полковник, совсем так плох? – вопросом на вопрос неожиданно ответил Денис. И спросил именно то, что, только набравшись храбрости, не мог спросить ранее.

– Что-о? – брови Левинского медленно поднялись и застыли в этом положении на несколько секунд. Складывалось впечатление, что вопрос этот застал его врасплох, и он не сразу находил, что ответить. – Что за чушь? Кто … гм-м … кто это сморозил? – раздраженно повышенным тоном выразил неудовольствие он, при этом руки его взметнулись вверх и резко упали. – Медсестры что ли … э-э … языками чешут?

Повышенный тон, нарушение связности речи, манипуляции руками – все это представляло резкий контраст с уверенным, рассудительным профессором. Словом, он сделался на короткое время сам на себя не похож.

– Нет, – поспешил разуверить его Денис, – я об этом сам догадываюсь. По тому как вы общаетесь с ним при обходе – по-другому общаетесь, не как с другими, по … по вибрациям в моей голове.

– Тьфу ты! Он опять за свое, – Левинский крепко хлопнул в ладоши, сжал губы, отвел взгляд в сторону, но тут же неискренне улыбнулся и уже спокойно продолжил. – Очень прошу вас оставить эти нелепые предположения. Полковник этот еще всех нас переживет. Все у него в порядке. И ни что ему не угрожает. Лучше следите за своим режимом и не досаждайте глупостями ни меня, ни тем более больных.

Денис застыл в одной позе, словно вслушиваясь в себя. При этом он смотрел на профессора с каким-то скрытым смыслом, будто получая важную тайную весть о горемыке-полковнике. Сомнения относительно искренности слов доктора теснились в Денисе. Еле ощутимая вибрация опять пробежала от правого виска к затылочной части. Поначалу он увязывал эти странным образом появившиеся вибрации с процессом восстановления после операции ткани мозга, и со временем они должны будут пропасть. Но тут он ошибался: избавиться от них окажется не так-то просто. Трудно было объяснить их появление исключительно при общении с людьми, не предположив возникновение этих ощущений вследствие определенных эмоциональных переживаний собеседников. «Разве такой опытный хирург и, наверняка, порядочный человек, как Левинский, не заслуживает полного доверия? – спрашивал себя Денис. – Но микровыражения его лица, отклонение поведения от обычно присущего ему, эти мои мозговые «локаторы», уловившие сначала растерянность, потом раздражение – все говорит о его неискренности». Эти мысли, с одной стороны, вызывали неловкость ситуации, при которой Денис не мог сказать доктору в глаза, что тот говорит неправду, с другой стороны, причиняли боль осознанием скрытого и, вероятно, скоротечного увядания ставшего симпатичным ему соседа в палате. «Видимо, уже отгостевал». Денис просто не смел и думать, что будет, если полковник узнает правду о своей жизнеспособности. «Нет, этой правды он от меня не услышит».

Левинский проявлял уже меньше пыла, но чувствовалось, что он до конца не выжал из себя раздражение от неожиданного поворота разговора. «Это просто возмутительно – высказывать лечащему врачу подозрения по поводу неискренности его общения с больными, – думал он про себя. – Но, с другой стороны, почему бы этому парню не выразить озабоченность здоровьем соседа? Это вполне естественно, такое случается направо-налево».

– Знаете, – умиротворенно обратился он к Денису, – вы, по всей видимости, милый, неравнодушный человек, но давайте каждый будет заниматься своим делом.

Денис почувствовал в искусственной любезности доктора оттенок неприязни и недовольства обсуждаемой темой.

– Если я говорю, что умолчание является благом для больного, – продолжал на одной ноте доктор, – значит, так и есть. И поставим на этом жирную точку, – он ясно дал понять, что разговор закончен.

– У вас преимущество, доктор, – смиренно вздохнул Денис. – Боже упаси перечить вам. Я не то скажу, так вы отрежете мне еще чего-нибудь.

– Что ж, за этим дело не станет, – просто и естественно ответил Левинский.

– Дабы не дать вам повод наверстать упущенное, удаляюсь восвояси, – Денис, кланяясь, попятился к двери. – Несмотря ни на что, мой рот – на замке, – он перекрестил сомкнутые губы.

– Охотно этому верю, – совсем серьезно отозвался доктор. – Разум-то я вам не вырезал. Пока еще, – добавил он тихо в аккомпанемент скрипящей дверной петле.

Еще несколько мгновений Левинский смотрел в задумчивости на закрывшуюся дверь, молча потирая подбородок, затем тряхнул головой, как обычно пытаются отогнать неприятные мысли, медленно подошел к окну, оперся руками о подоконник, невидящим взглядом уставился в какую-то точку в палисаднике.

МИЛЫЕ СТАРИКИ

Прежде чем вернуться в палату, Денис решил прогуляться по другим отделениям, чтобы лучше освоиться с территорией, на которой ему предстоит провести неизвестно еще сколько времени. Здание корпуса больницы было скроено несложно – каждый этаж отводился под определенное отделение. Везде полы были убраны, стены недавно выкрашены, но во всем чувствовалась какая-то казенщина, как бы подчеркивающая неуместность уюта в этом вынужденном прибежище настигнутых недугами людей. Со стен сиротливо глядели выцветшие плакаты, описывающие симптомы разных болезней, не способствующие, прямо скажем, зарождению оптимизма у обитателей больничных палат.

Взгляд Дениса прыгал по лицам каждого больного, кто попадался навстречу, и он отмечал про себя, как живо их глаза выражают свои переживания, свою боль. Некоторые больные ходили парами с кроткими, опечаленными лицами, разговаривая сдержанными голосами. Большинство же лежало в кроватях и в каждом читалось – он один такой несчастный в этом упитанном, здоровом мире. Ощущение это становилось особо гнетуще бессонными ночами, а также при виде тихо ушедших из жизни невольных соседей. Достаточно было выглянуть из коридорных окон во двор, как взгляд непременно упирался в местный морг – рукой подать, у которого периодически обновлялись ритуальные автобусы. Глядя на них, невольно прилетало это проклятое, ненавистное слово «смерть». Впрочем, каждый знал, что совсем рядом медсестра – только нажми на кнопку и она предстанет перед тобой как по волшебному слову, недалеко где-то и лечащий врач, такой бодрый, уверенный, вселяющий надежду – и это немного успокаивало.

Денис отвел взгляд с очередного плаката и тут вдруг откуда-то, словно из-под земли, выскочил старичок. Точнее Денис чуть не наскочил на него. С виду беспомощный и беззащитный, он сидел на стульчике, вытянув голову к оконному стеклу, как ребенок за домашними уроками, наблюдающий за пацанами, гоняющими во дворе мяч, при этом он неуклюже ковырял большим пальцем кожуру апельсина. Так неуклюже, что эта процедура, казалось, не завершится положительным исходом ни для старика, ни тем более для цитрусового. Он ничем не отличался от других больных – в такой же грустной, линялой одежде, и пахло от него так же: несвежестью, лекарствами, столовыми и постельными запахами. Такому пожилому вроде и полагалось находиться в лечебном заведении, тихо сидеть на стульчике с перекошенными ножками, не привлекая чьего-либо внимания. И когда придет время, также тихо увянуть, всеми забытым и заброшенным. Жалость к нему поначалу поползла по спине Дениса, точно кто-то просунул птичье перо под майку, потом проникла к сердцу.

– Может, вам помочь? – обратился к старику Денис.

– Чем помочь? – последовала недовольная реакция. – Съесть мой фрукт?

– О, нет, – Денис с улыбкой поднял руки вверх и чуть заметно поморщился, отметив грязь под ногтями старика. – Только очистить. На большее не претендую.

– С какой стати? – недружелюбно буркнул старик. – Ты кто?

– Пророк, сующий нос не в свои дела.

Старик застыл на мгновение, обдумывая смысл сказанного, однако, не открыв никакого смысла в этих словах, каким-то образом почувствовал, как к нему перекочевало шутливое настроение этого странного молодого человека с перевязанной головой.

– Валяй, – согласился старик, – заодно и очистки выбросишь. – Пророку это не возбраняется?

– В исключительных случаях. Успокою вас: ваш случай – исключительный.

Старичок грозно сверкнул очками, медленно протянул апельсин на вытянутой ладони.

– Чем болеете? – спросил Денис.

– Плохой ты пророк, – позволил себе загадочно улыбнуться старик. – Над дверью название отделения нацарапано. Сердечно-сосудистые тута. Проро-о-к, – передразнил он Дениса.

– Серьезное дело, – заключил Денис.

– Серьезней не бывает. Инфаркт, во как. Только пальцы успевай загибать. – Старичок немного помолчал и тихо добавил: – А жить-то все охота. Да много ли надо – миску супу, сигарету, ну и чтоб … – ладонь его будто обхватила стакан, сделала круговое движение и опрокинула воображаемый сосуд себе на грудь.

– Оптимистичные и сугубо мужские желания, вижу, навещают вас, – Денис ловко подбросил апельсин.

– Ага, в очередь стоят, – съязвил старик. – Сосед поделился фруктом. Детям мы уже не нужны. Нужны были, когда клювья разевали, еды да денег требовали. Нынче гордые. Ни мы от них, ни они от нас подачек не ждем.

– Зря вы так, – посерьезнел Денис. – Родная кровь – не водица.

– Это ты по наи-ивности, – высоко, как дьяк, прогнусил старик, – пока так рассуждаешь.

– Наивный да не обманет. Раз никто не навещает, давайте с вами сыграем сцену «посетитель у постели больного друга».

Старик замер, обдумывая неожиданное предложение, медленно перевел на Дениса взгляд, в котором читался вопрос: «Ты что, издеваешься надо мной?», – затем отвернулся и буркнул:

– У тебя на любую роль – что на посетителя, что на друга кишка тонка.

– Да, тут без репетиции не обойтись, – лукаво согласился Денис.

– Видно, совсем пропащая у тебя голова, – старик махнул рукой. – Варит чего-то не то. Ты вообще, парень, не потерял ее?

– Вы мою голову не тревожьте. Пекитесь о своей.

– Что ж ты за своей не доглядел? Он, как всю располосовали.

– Всяка быват, – с далеким от Москвы акцентом ответил Денис. – А жена у вас есть?

– Э-э, ты, смотрю, одной рукой апельсин чистишь, а другой под юбку лезешь, – старичок прищурился, разглядывая собеседника.

– Кому под юбку? – не понял Денис.

– В душу, то бишь.

– А-а, можете не говорить. Вот ваш апельсин, держите.

Старик кивнул в знак благодарности.

– Отчего ж не сказать, – вдруг передумал старик. – Этот фрукт, можно сказать, сроднил нас. Жена тут рядом лежит.

– Как это? – удивился Денис.

Старику стало плохо с сердцем, жена вызвала «скорую». В состоянии тяжелого приступа его госпитализировали. Он и представления не имел, что через полчаса у жены самой прихватило сердце. Когда же через день ему в реанимации сообщили, что жена поступила в то же самое отделение, на него накатил какой-то неудержимый тик смеха. Да так накатил, что понадобилось врачебное вмешательство для возвращения его в прежнее, стабильное состояние. Это известие настолько вывело его жену из себя, что до сих пор отказывается общаться с мужем. И слушать не желала те единодушные советы «бросьте вы», которыми ее забросали соседки по палате. Сталкиваясь с супругом в больничном коридоре, она ухитрялась проходить мимо, не удостаивая его взглядом.

Поначалу старик прикладывал немало усилий, чтобы вернуть вспять их отношения, но все тщетно. Всякий раз, как он пытался дотронуться до нее, она ловко увертывалась. На всех его попытках лежал запрет – «не смей подходить ко мне!» Вот он и смирился со своим статусом изгоя. Уже неделю не касается супруги ни рукой, ни словом.

– Вон она сидит на диване, – старик кивнул куда-то в конец коридора.

– Интересная женщина, – Денис прищурился, рассматривая седую старушку, читающую книгу в мягкой обложке. – Изящная, хрупкая. Как скрипка.

– Да уж, на этом инструменте я сыграл немало гамм, – закашлялся смехом старик. – Жаль таблеток тут много дают, а они не добавляют упругости в штанах, – он хитро подмигнул молодому собеседнику.

– Ну-ну, постучите по дереву, – Денис постучал себе по голове. – Желание ваше звучит весьма оптимистично и многообещающе. На вид ей около семидесяти. Не так ли? Прошу прощения за бестактный вопрос, – он торопливо дослал извинение.

– А-ф, этот возраст она приписывает себе последние десять лет.

– Слушайте, бросьте вашу гордыню. Подойдите и попробуйте еще раз поговорить с ней. Она же наверняка переживает.

– Кто бы сомневался, – ухмыльнулся старик. – И гадать не надо. Пережива-а-ет. Но я скорее язык себе отрежу, чем заговорю с ней.

Почувствовав некоторое колебание в области виска, Денис сделал вывод, что испытываемые стариком эмоции не соответствуют его словам. «Ага, переживает, и не хочет в этом признаться», – добродушно про себя ухмыльнулся Денис. Какие соображения толкали его на благотворительный поступок, примиряющий явно нуждающихся друг в друге глубоко пожилых, но очень милых трогательных супругов, он не сознавал, но тут же предложил свою посредническую миссию в установлении связи между ними.

– Давайте я передам ей от вас теплое послание, – прошептал Денис.

Старик не только не пожелал воспользоваться заманчивым предложением, но и вопреки здравому смыслу послал молодого человека по жутко неуютному адресу.

– Вы еще не успели понять, что отвязаться от меня не так-то просто, – все тем же шепотом продолжал Денис. – Так что же вы хотите сказать жене?

– Нечего мне сказать ей. Надоела. Видеть ее не желаю, – загорячился старик.

Отрицание стариком помощи сопровождалось преувеличенной эмоциональной реакцией, только усиливающей неискренность его слов. При этих словах Денис почувствовал, будто лимонадные пузырьки пробежали вдоль височной артерии, отчего он замер, вслушиваясь в себя, потер указательным пальцем висок.

– Давайте попробуем, – не отставал Денис. – Она все поймет.

–– Не поймет, – резво мотнул головой старик.

– Почему не поймет? Не человек она, что ли?

– Не человек. Черт в юбке. Строит из себя. И с кем? Со мной! Я в войну взводом командовал.

– Но командование женой, вижу, получается у вас несколько хлопот ней. Все же я наведаюсь к вашей жене и передам ей несколько слов от вас, идет?

– Не-не-не, – застрочил старик, – я – против. Нет моего согласия на то.

– Держу пари, что вы не против, – искусительно-змеиным тоном тянул на себя канат Денис. – Неужели вы хотите разорить ваше гнездо? Не поверю, что вы – кукушка, точнее, кукуш, или как его там, самца то бишь, называют.

Старик наотрез отказывался вновь предпринять попытку заговорить с женой, совершенно не считаясь с логикой, видимо, уверовав, что она была последней в его списке знакомых женщин, самой последней, с которой можно иметь дело. Но вдруг он засветился хитрой улыбкой, точно кто-то надавил внутри него на кнопку выключателя.

– Хорошо, согласен. Передай ей вот что: пошли ее куда подальше.

– Это куда? – уточнял Денис.

–Туда, куда уж ей не добраться.

– Понятно, кивнул Денис. – Передам.

«Откуда все это в людях: необоснованная злоба, упрямое непримирение? – думалось ему, пока шел в другой конец коридора. – Какая необходимость в них, тем более у этой слабой, увядающей пары, большую часть жизни прошедших рука об руку?» Надо освободить их сердца от глупой ссоры, раскрыть им глаза на всю эту нелепость, – вот чего сейчас хотелось ему. Роль у Дениса была настолько щекотливая и деликатная, что ему надлежало вызвать доверительное к себе отношение пожилой женщины. Он зашел в туалет, выбросил очистки от апельсина, сполоснул руки, осмотрел себя в зеркале, вернулся в коридор.

– Здравствуйте, можно присесть рядом? – спросил он у старушки.

Она пронзила Дениса острым взглядом, но при виде забинтованной головы молодого человека тут же смягчилась, расправила нахмуренные брови.

– Садитесь. Не в ресторане: места не заказаны.

Денис устроился поудобнее, принял заговорщический вид, тихо произнес:

– А я к вам с посланием.

Старушка невольно отклонилась от него, – ее насторожило неожиданное появление непонятного ей человека, развернулась вполоборота, прикрыла книгу, оставив указательный палец между страницами в качестве временной закладки. Похоже, она поняла, что значили эти слова, но все же поинтересовалась:

– Каким посланием?

– От вашего супруга. Он просил передать вам: «Так долго продолжаться не может». Он очень переживает и просит перемирия.

Думать над ответом старушка не стала, надо отдать ей должное.

– А-а, черт, запрыгал на сковороде. Так ему и надо. Пусть помучится. Я очень рада этому. Ваше послание – как нельзя кстати.

– Подобная речь вызывает досаду, – слегка поморщился Денис, опять почувствовав вибрацию в височной области. – Ваш муж, насколько я успел узнать его, просто пропитан христианскими добродетелями. Пожалейте его. Он не вынесет размолвки.

– Старикам свойственна глупость. Тем паче этому типу, – она грозно бросила кивок в другой конец коридора. – А глупость у него – просто врожденная.

– Он, говорит, готов бросить к вашим ногам тысячу роз.

– Тысячу? – скривилась презрительно старушка. – Пускай по одежке протягивает ножки. Ишь, как запел. Тысячу!

Все оказалось не так-то просто, как рассчитывал Денис. Конечно, тут понадобится время и терпение.

– Так что же передать мужу?

– Чтобы пошел к черту!

В яростном ответе Денис успел заметить глубокую печаль старушки, прикрываемую быстрой, неестественной ухмылкой. Он не понимал, откуда у него умение чтения микровыражений лица старушки, извергающей из себя совсем не то, что хотелось бы ей сказать в этот миг.

– Так и передать: «К черту?» – уточнил Денис.

– Так и передать.

Денис шел к старику и удивлялся про себя, зачем они допускают напрасный гнев, съедающих их изнутри, злобу, только множащую их болезни. Нет, он непременно должен помочь этим заблудшим душам.

– Ну как? – как можно более безразличным тоном поинтересовался старик, глядя себе под ноги.

Наклон вперед старика и склонение его головы набок – эти характерные движения позволили говорить уже о некоем жесте доверия к Денису. «Откуда мне известно про жесты доверия?» – удивлялся про себя Денис, но тут же приступил к изложению своих впечатлений.

– Поначалу она была сродни стихийному бедствию, от которого ни убежать, ни спастись, – полушепотом, в красках Денис начал передавать ход переговоров со старушкой. Старик часто закивал, давая понять, что знаком с силой этой стихии. – Но, мало-помалу, успокоилась. Сказала, что она достаточно умна, чтобы не отвечать ударом на удар. Еще сказала, что вы имеете понятие о рыцарской чести и она готова принять ваши извинения.

Старик перекатывал дольку апельсина во рту, как карамель. Он слушал нервами и готов был поверить всему, что слышит, но при слове «извинения» его будто ударило током.

– К свиньям собачим извинения! Никаких извинений. Совсем обнаглела. Как сварливая баба у разбитого корыта: и то ей подавай, и это.

Теперь в одиночестве, без общения старику лучше всего можно было дать ярости. Но ярость эта скорее увязывалась с беспомощной злобой на положение, в котором он оказался, чем с натуральной злобой на жену. Нет, он не станет ей навязываться без приглашения.

– Она, все-таки, прежде всего – женщина, – спокойно отреагировал на горячую тираду Денис. Будьте снисходительны. Иногда мужчина должен поступать не как ему хочется, а как требует ситуация.

– Вот ей извинения, – старик сложил незамысловатую фигуру из трех пальцев. Казалось, его физически давила тяжесть собственной гордыни. – У-у, надоела она мне. Всю жизнь хочет, чтобы было по-ейному. Э-э, не выйдет. Опостылела. Э-э… знать ее не хочу. Костра нет на эту ведьму. У-у, так бы и прибил.

Опять-таки из неизвестных каких источников Денис определенно знал, что частые междометия в речи часто свидетельствуют о признаках обмана, или признаках того, что говорящий скрывает свои истинные чувства.

– Слово «ведьма» никак не вяжется с вашей супругой, – не согласился Денис.

Но старик явно не собирался возвращаться из своего злобного состояния.

– Никаких извинений. И у меня есть гордость.

– Мухи уже засидели вашу гордость, – устало ответил Денис. – Вытащите из себя эту вашу неуступчивую гордость.

– Пусть катится к свиньям собачим.

– Прямо так и передать дословно: «к свиньям?» – удивленно переспросил Денис.

– К собачьим, – уточнил старик.

С трудом сдерживая улыбку, Денис опять направился к старушке. Та делала вид, будто продолжает читать книгу, но было заметно, как ее черные зрачки скатывались в уголки глаз – в сторону приближающегося молодого человека. При этом большой палей левой руки подпирал подбородок, а указательный по щеке был направлен к виску. «Ого, – отметил Денис, – это жест недоверия. Ну, что же, будем располагать ее к себе».

Он присел рядом с ней, сложил руки на коленях. От имени супруга он убеждал ее, что тот по-собачьи – при этом он интонацией особенно подчеркнул это «по-собачьи» – верен и предан жене, хочет она того или нет. Он готов извиниться, просто его преследует тень собственной глупой гордости. И если бы ни его больные суставы, он воздел бы руки в молитве о прощении его греха. И чем дальше, тем смелей и говорливей делался Денис. Он разворачивал рисуемую себе душу старика, обнажая перед его супругой, видимо, скрытые от нее внутренние пласты мужа, пласты чувственного свойства.

– Словом, он готов сделать так, чтобы все неладное между вами исчезло, как нехороший сон.

– Так и сказал? – недоверчиво спросила старушка.

Денис убежденно кивнул в знак подтверждения своих слов.

– Почему бы вам не спасти непослушного ребенка, брошенного в дремучем лесу? – понесло Дениса. – И неизвестно, чем обернутся ваши распри для его здоровья.

Она не отвечала, а он говорил, еще много говорил о чем-то, не гнушаясь возвышенным словом, вроде того, зачем им обоим погружаться в мир, где не звучат звуки сочувствия и взаимоуважения? Старушка терпеливо слушала его, притворяясь, будто не придает особенного значения поэтическому посланию. При этом ее колени чуть развернулись в сторону Дениса, что говорило о появлении с ее стороны жеста доверия. И это не прошло мимо его внимания.

– Тесно тоске в его груди, – Денис продолжал сочинять балладу. – Замкнулся, ни с кем не разговаривает. Одна белокурая бабушка-вострушка пыталась было развлечь его разговорами о своих болячках, но он и тут не составил ей компанию.

При последних словах старушка

Не могла скрыть на лице недовольство, а проще говоря, известие о «белокурой вострушке» вконец расстроило ее.

– Вот пускай и катится к своей ухажерке! – воскликнула она с притворной веселостью, желая тем самым показать, как мало ее затрагивают переживания супруга. – Раз такой уродился – уже не переделаешь.

Денис понял, что дал промашку со своими фантазиями. А старушка говорила, что еще ее мать, царство ей небесное, уговаривала ее не выходить за него замуж. Теперь она не пыталась скрыть свое недовольство под маской беспечного равнодушия. Но как не ругала она мужа, а Денису казалось, что все же радостей с ним в е жизни было куда больше, чем раздоров.

– Он-то и навел меня на болезнь. Все болячки от него. И теперь ему плевать на меня. Мне он тоже не нужен, век бы его не видать, – что-то сдавило у нее в горле и это что-то мучило нестерпимой болью. – Навеки отобью у него охоту шнырять возле белокурых. А мне все равно, кто там его обхаживает, – противоречила она сама себе.

– Еще он просил передать, – Денис резко сменил тему, – что жить без вас он не сможет. Простите его, и он6 тоже больше никогда не будет дуться на вас.

– Дулся мерин на мороз, а мороз того и не заметил, – пробурчала старушка.

– Вот еще что: хоть и просил не говорить про это, но с сердцем у него неважно. Все время чувствует его, то болит, то щемит. Говорит: если умрет в ссоре, то и на том свете покоя ему не будет.

И тут что-то переломилось в пожилой женщине. То, что сжигало ее злобным огнем последнее время, теперь было вовсе и не злом. Жалость к мужу, сгорбившемуся на неудобном стульчике, отчего воротник его пижамы поднялся уголком, словно вздыбленная шерсть на загривке загнанного в угол волка, неуемная жалость отыскивала незаметные щели в ней и проникала внутрь. Она посмотрела на Дениса скорбными глазами и чуть слышно прошептала:

– Прости его прегрешения вольныя и невольныя. Глупо все это, так мало времени осталось, – тяжело вздохнула она. – Какое там мало, совсем не осталось. А все же не могу простить его, – тихим, слабым голосом сказала она, словно беседуя сама с собой. – Так и передайте: противный, и не хочу даже слышать его голос. Он у него тоже противный.

По тому как она говорила было видно, что она раздумывает, как же ей в конце концов поступить.

– Я вас понял, – Денис провел пальцем по виску, чувствуя в ее словах фальшь, потом нежно положил свою руку поверх ее. – Пойду, передам ему ваши слова.

«Сколько же еще буду вальсировать между этими упрямыми стариками?» – задался он вопросом. Сколько – он еще и сам не знал, обстоятельства подскажут. Он даже начинал сердиться на себя за то, что из-за нахлынувшего на него сострадания имел неосторожность втемяшиться по собственной инициативе в эту историю. «Зря трачу и свои и чужие силы». Нет, не такой он рисовал себе жизнь пожилых супругов, слитых за долгие годы общими мыслями об их будущем, общим счастьем рождения детей, общими невзгодами военных и послевоенных лет, общими болезнями наконец. А ведь у них есть неистощимый запас общих воспоминаний, который должен объединять в ежедневных беседах. «Ничего, – утешал себя Денис, – у меня хватит смекалки укротить их глупый гнев, пока не поймали на лукавстве. А уж когда поймают – будет поздно». Теперь ему только и оставалось, что рассчитывать на полное искажение доверяемых ему посланий.

Старик по-прежнему сидел неподвижно, сложив перед собой руки с замусоленным апельсином, но еще более ощетинившимся. Как обычно пишут сценаристы, Денис надвигался на старика крупным планом.

– Несмотря на ваши грубые слова, – Денис переводил на свой лад очередное послание, – ваша жена считает, что вы оба должны дышать одним воздухом, биться одним сердцем. И задается вопросом: «Почему мы так отчаянно деремся между собой за право первым проткнуть шпагой ближнего своего?»

– Так и спросила? – вытаращил глаза старик.

– Слово в слово. Еще сказала, что глупо растрачивать время и силы на ссоры. Она нуждается в вас и потому находится в полном отчаянии. Сердце даже прихватило.

– Как сердце? – встревожился старик и часто заморгал, будто в глаза ему попали соринки, но в них читалось не просто изумление, а страх, неподдельный страх. – Опять сердце?

Известие о плохом самочувствии каждого чрезвычайно огорчало обоих, их лица преображались, размягчались что ли. Каждый из них так ясно отдавал себе отчет о том, что в случае утраты кого-либо из них жизнь другого сведется к бессмысленному существованию, к пустому прозябанию. Денис всем своим нутром ощущал, что супруги начинают испытывать долгожданное облегчение, сколько времени они глупо терзались ожиданием, когда же им будет суждено почувствовать это облегчение. Облегчение, без которого ничто не отрадно: ни еда, ни день грядущий.

– Она тоскует, – прошептал Денис.

– И я, – словно эхо, отозвался старик. При этом вздохнул так резко и глубоко, что и сам закачался.

– Самое лучшее – сейчас принять решение, – подбадривал его Денис.

В этот миг старик так явственно почувствовал, что жена его владеет чем-то таким необходимым ему, что, забыв о своей беспомощности, он поднялся во весь рост, отстранил рукой Дениса в сторону, прищурился, выглядывая знакомый ему образ. Длилось это не больше нескольких секунд. Больше и не понадобилось: все происходящее дальше получилось так просто и естественно, как восход солнца или порыв ветра.

Взгляды супругов встретились, они смотрели друг на друга, будто тщательно исследовали искренность родного до каждой морщинки существа, и вдруг их лица посветлели, надуманная злоба растаяла в их глазах, губы расклеились и оба одновременно чуть заметно чмокнули пустоту. И не надо было этих тяжелых дней отгороженности, чтобы понять: им было плохо друг без друга, а любовь нуждается в непрестанном общении. Обволакивающим, оберегающим эту любовь общении.

Старик, прихрамывая, опираясь рукой при первых шагах на подоконник, направился навстречу жене. Да, Денис добился примирения милых стариков не настойчивостью, не коварными уловками, хотя и с большой долей лукавства, а лишь сказав, что каждый из них плохо себя чувствует и тяжело переживает разрыв. Что и было в действительности самой правдивой правдой.

Старик подходил все ближе к дивану, супруга подняла кулачок в его сторону, но он ухмыльнулся, поскольку знал наперед – она не ударит, только задиристо замахивается. Она протянула ему руки, он заключил ее щеки в свои подрагивающие ладони и неуклюже ткнулся в ее губы. Старушка принялась ощупывать, оглаживать мужа. Оба молчали, но для тех, кто слышит сердцем, это молчание звучало бы пронзительно, надрывно громко.

И ничего не оставалось Денису как подумать: вот живут люди, коим и остается только одно – дотрагиваться друг до друга пока еще дышится. И разве это не счастье? И будь свет их нежности в это мгновение физически существовал, он ослепил бы своей яркостью весь этот больничный коридор. Все вокруг Дениса потеряло четкость, слепили слезы, и он повернулся к ним спиной.

БЕЗДУШНАЯ ДОЧЬ

Больница помогает понимать многое, над чем раньше и не задумываешься. Ослабевшая после пережитого инфаркта, Антонина Андреевна лежала в палате и размышляла о том, что матери обречены на пожизненную любовь к своим детям, даже если дети отгораживаются от них грубым поступком или словом. Последний год дался ей тяжело, и по ее осунувшемуся виду никак не укладывалось, что поговорка «сорок пять – баба ягодка опять» применима к ней. Дочь Елена постоянно держала ее в тревоге и огорчении: могла не прийти ночевать, даже не позвонив, постоянно огрызалась. Уверовав в то, что мать не способна помнить ни зло, ни обиду, Елена будто специально нарывалась на скандалы. Даже если бы она дала себе труд задуматься о манере общения с матерью, она и тогда бы не осознала, как изнуряет она мать своими грубыми выходками. Но все же никто, кроме нее, не мог заполнить место в больном сердце Антонины Андреевны.

За неделю, что мать провела в больнице, Елена ее ни разу не навестила. Правда, нынче утром позвонила и сообщила, что забежит перед обедом. И не просто забежит, а принесет новость о своей свадьбе. На расспросы ошарашенной матери: «Кто же это жених и откуда он появился так внезапно?», – Елена лишь коротко отвечала: «Потом, потом».

Разговор опять расстроил Антонину Андреевну. Нужно было время, чтобы она хотя бы свыклась с этой новостью. Нечто тяжелое придавило ее голову к подушке. Придавило так, что трудно стало дышать, все вокруг кружилось.

– Андревна, ты еще дрожи, мол, температуришь, – советовала Клавдия Петровна – шестидесятилетняя соседка по палате, думая, что та в качестве репетиции встречи с дочерью приняла жалобный вид. – И один глаз прикрой эдак, вроде как тяжело глазам. Глядишь, и проймешь ее. Еще запричитает: «Не покидай меня, маменька!»

Антонина Андреевна махнула рукой с укором, но улыбку не смогла сдержать. Отлегло, видно, маленько на сердце.

– Расспроси ее обо всем, – продолжала наставлять Клавдия Петровна. – Где жить будут, на что жить собираются. Ты ведь не Госбанк. В общем, про все, про все.

– Ну, будет вам, сама разберусь, – нахмурилась Антонина Андреевна.

– И не забудь пригласить на свадьбу, – Клавдия погрозила пальчиком. – Махнем по рюмочке, – она поплевала на ладони и растерла их, не очень-то убедительно изображая привязанность к спиртному.

– А ну как свалишься от рюмочки-то, – незлобно огрызнулась Антонина. – Какая свадьба? – словно опомнилась она. – Типун вам на язык. Не до свадьбы нынче. Самой бы живой выползти отсюда.

– А будет нагличать, так ты будь с ней построже, – упорно вела свою линию Клавдия. – Ежели пожалеешь, она совсем на шею сядет.

– Ой, хватит, – гаснущим голосом откликнулась Антонина. – У меня уже голова кругом идет от всего. И от вас тоже.

– О тебе же забочусь.

– Оставьте меня, Клавдия. Леночка не глупая, прислушается к моему мнению.

– Она тебя послушает, как же. Фыркнет по-ихнему, по современному, что и не поймешь, что сказала. У нее, небось, не задержится. Сама же рассказывала, какой у нее норов.

Между тем у раскрытой двери палаты неуклюже передвигались две женщины в халатах и тапочках, наталкиваясь друг на дружку в момент, когда одна из них засматривалась, выглядывая кого-то в коридоре. Видимо, весть об ожидаемом женихе затронула не одну палату.

– Чего вы там столпились? – гаркнула в их сторону Клавдия Петровна. – Проходите, проходите. Ну, ты гляди, так и швыркают глазищами. Ни стыда, ни совести. Ржавы тачки.

Женщины сделали шаг назад и заняли позиции так, что они непременно должны были увидеть и услышать все из ожидаемого представления. Клавдия Петровна двинулась на них с грозным видом, уже в коридоре пробовала усовестить их, но внимание ее вдруг переключилось на больного с перевязанной головой, беседовавшего со стариком. Ей захотелось выяснить, что они так оживленно обсуждают. Она тихонько приблизилась, остановилась за несколько шагов до них, облокотилась локтями о подоконник соседнего окна и сделал вид, будто рассматривает, что происходит на внутренней территории больницы. В дальнейшем она внимательно наблюдала за хождениями Дениса между пожилыми супругами и оказалась свидетелем трогательной сцены их примирения, чему была несказанно рада. «Какой молодей, какая умница» – повторяла она про себя, не сводя глаз с Дениса, когда он шел мимо нее с опущенной головой.

– Молодой человек, – Клавдия Петровна тронула за локоть Дениса, – вы сделали то, что никому из нас не удавалось.

Денис утер глаза ладонью, посмотрел на женщину.

– Что вы говорите? – спросил он.

– Вы – молодец, – прошептала она. – Я все видела. Мы так все переживали за них, никто не мог их помирить. А вам удалось.

– А-а, – поняв о чем речь, протянул Денис. – Да ничего особенного не сделал.

– Как же ничего. Очень даже чего. Слушайте, у меня к вам просьба будет.

– Какая?

– Мою соседку сейчас навестит ее дочь. Они, знаете ли, не очень ладят между собой. Вы не могли бы побыть рядом и в случае чего … как это сказать …

– Помирить их, – подсказал Денис.

– Верно. Помирить. Представляете, дочка ее замыслила замуж выскочить.

– Что ж с того? Веселое событие. Радоваться надо.

– Какая там радость. Неизвестно, что за жених, откуда взялся. Антонина – это мать ее – совсем плоха. Как бы вовсе не сдала, если дочка расстроит ее. Я вас очень прошу. Хорошо? – Клавдия не сводила с молодого человека нетерпеливых глаз.

Денис слегка растерялся. Посмотрел на часы – до обеда оставалось еще предостаточно времени.

– Хорошо, – пожал он плечами, – давайте попробуем, если это недолго. Куда идти?

Согласию его способствовало и то обстоятельство, что он еще раз хотел убедиться, что он теперь не такой, как обычные люди; что он перешел на новый для себя уровень понимания окружающих его людей. И если это действительно так, он просто обязан направить приобретенную способность на благие дела, помочь другим побороть ложь, гнев или страх, хотя бы в масштабах их души.

По дороге Клавдия выяснила, как зовут молодого человека, а, добравшись до палаты, суетливо усаживала его на стул, предлагала располагаться, как дома. Пожилая женщина, занимающая соседнюю койку – по виду ей можно было дать лет восемьдесят с неопределенным хвостиком, – подалась вперед, пытаясь разглядеть Дениса. Но, видно, это у нее получалось плохо.

– Кто это, Клавдия? – спросила она. – Не разгляжу.

– Да ладно, орел вы наш зоркий, – отмахнулась от нее Клавдия. – Сидите себе спокойно.

– Кто, говоришь?

– Мой ухажер! – прокричала Клавдия, кокетливо склонив голову к плечу. – Это Нина Пантелевна, – уже тише представила она Денису соседку. – Глухая, как пень, ржава тачка. И видит также. А что, завидки берут?! – опять на крике обратилась она к Пантелевне.

– Не-е, отзавидовалась, – Нина Пантелеевна переплела скрюченные пальцы.

– Не переживай, найдем тебе завалящего какого. Не такого видного, конечно. Хлама тут навалом.

Нина Пантелеевна заскрипела кроватью, пошарила возле себя руками, вздохнула, затем сама проскрипела:

– Клава, ты не видала мои очки? Куда-то задевались. Я без них как без рук, ничегошеньки не вижу.

– Ты уже десятый раз меня сегодня спрашиваешь. Не видела, не знаю, не брала. Заройся под одеяло и притаись. Меньше видишь – крепче спишь.

– Чего говоришь? Не видела?

– Тьфу ты, ржава тачка, – Клавдия вместо ответа безнадежно махнула рукой. – Успокойся, ешь печенье лучше, – кивнула она в сторону тумбочки и поднесла пустые пальцы к открытому рту. Нина Пантелеевна из-за своей глухоты жила больше в мире жестов, они были для нее более информативны в ее молчаливой среде. – Ну, как толковать с ней, скажи? – Клавдия безнадежно обратилась к Денису. – Все время жует что-нибудь. И куда в нее только лезет.

– Ничего не слышу, – пожаловалась Нина Пантелеевна, но по жесту соседки поняла, что угощенье ей не возбраняется, и потянулась за печеньем. – Не сердитесь на старую, потерпите меня еще немного, – бубнила она себе под нос.

– А нам больше ничего не остается, – скривилась Клавдия. – Вот навязали.

– Совсем аппетита нет, – роптала Нина Пантелеевна, энергично пережевывая рассыпчатое печенье. – Помру, видно, скоро, – она попыталась примерить на себя убогий вид, взывая проявление жалости к ней.

– Да уж побыстрее бы, – устало вздохнула Клавдия.

– Чего говоришь!?– так неожиданно визгливо спросила Пантелевна, что Клавдия, вздрогнув, подскочила на кровати.

– Да не кричи ты! И так голова болит. Схороним, говорю, в лучшем виде! Вот наказание. Дай поговорить с человеком. Я тебя сейчас угощу, – с улыбкой обратилась она уже к Денису.

Клавдия долго, обстоятельно разглаживала салфетку на тумбочке, вынашивая желание смастерить самодельную скатерть и зародить в окружающих уважение к ее чистоплотности. Выудила с полки пузатую баночку с малиновым вареньем.

– Полакомься, – предложила она Денису.

– Спасибо, не хочется, – Денис приложил руку к сердцу. – Да и обед уже на носу.

– Сама делала. А?

– Правда, не хочу. В другой раз.

– В другой – так в другой, – Клавдия вздохнула, взвесила баночку на ладони, вернула ее на место.

Денис только собрался осмотреться вокруг, как в дверь шумно вошла девушка. Она показалась ему хорошенькой. Изящная, с веселой улыбкой, открытым взглядом, короткой стрижкой, в сиреневом платье, черных туфлях на среднем каблуке, в руках цветы и целлофановый пакет с гостинцами. Аромат не то цветов, не то духов, сопровождающий ее, – все способствовало тому, что при виде ее в воображении Дениса возник пленительный образ женской молодости и свежести. Словом, она обладала всеми предпосылками, чтобы очаровать любого мужчину с первого взгляда. «У такой хватит обольстительности, чтобы в нужных обстоятельствах должным образом пустить в ход все свои чары» – наверное, подумалось бы ему, если было бы время для раздумий. Он охотно поддался ее настроению и невольно широко улыбнулся. Казалось, мощные, юные силы, которые переполняли ее, вознесли ее над полом и стремительно опустили у постели Антонины Андреевны.

– Привет, маман, – приветствовала она мать, не обратив внимания на других присутствующих в палате.

– Здравствуй, Леночка, – Антонина Андреевна вяло перекатывала языком слова.

Лена навалилась на мать, обняв ее за плечи.

– Ой, Ленка, ты меня раздавишь, – прохрипела мать, высвобождаясь из объятий.

– Что же ты не улыбаешься? – с укором спросила Елена. – Ты что, не рада мне?

– Врачи тоже не улыбались, когда осматривали меня тут.

– Дай поцелую тебя в лобик, – Лена склонилась над матерью.

– Для такого поцелуя еще рановато, – ответила мать и отвернула голову в сторону.

Лена щекой коснулась щеки матери, села на край постели, положила цветы на тумбочку, принялась вынимать из пакета сок, виноград и яблоки, предупреждая, что они мыты.

– Ну, как дела? – спросила она, сложив руки на коленях. – Сердце успокоилось?

– Успокоилось, – увядающим тоном ответила мать. – Успокоилось, если это можно назвать покоем.

Елена провела ладонью по волосам матери.

– Какое лечение тебе намутили? – спросила она довольно равнодушным тоном.

Мать с трудом, заикаясь, перечисляла лекарства, коверкая их названия.

– Да Бог с ними, – наконец махнула она ладонью, не отрывая руки от одеяла. – Что же ты столько времени не приходила? Мне ничего приносить не надо. Просто так приехала бы, навестила мать. Может, ее уже нет в живых.

– Ты с головой дружишь? – несвоевременно возмутилась Елена. – Я же к экзаменам готовилась. Тупею, как овца. Ну, не сердись. А путь-то сюда не близкий.

– Да будет тебе, к родной матери можно и за горизонт пешком сходить.

– Что верно, то верно, – поддакнула Клавдия Петровна.

Елена смерила недовольным взглядом встрявшую в разговор.

– А что, верно мать говорит, – Клавдия считала своим долгом встать на защиту Антонины Андреевны.

– Клавдия Петровна, не мешайте, дайте спокойно поговорить с дочерью, – попросила Антонина. – А то шли бы погулять.

– Чего ж гулять. Ко мне, видишь, тоже посетитель пришел, – Клавдия положила руку на колено Дениса.

– Чего она говорит? – шепотом спросила Клавдию глуховатая старушка.

– Вот вас только не хватало, – всплеснула руками раздраженная Клавдия. – Щас я отложу все дела и буду переводить вам. Жуйте уже печенье!

– Ладно, оставим, – неторопливо продолжала Антонина, рассчитывая на длинный разговор с дочерью. – Я больше о тебе, милая, тревожусь. Как ты там без меня?

– Все тип-топ, – ответила Лена как можно беспечнее.

– Ты хочешь сказать, что тебе хорошо без меня? – удивилась мать, заглядывая в глаза дочери.

– Чего ты цепляешься к словам, как пиявка? Икскьюз ми, – Лена разбросила руки в стороны, – я имела в виду, что справляюсь. Так тебя устраивает? – с вызовом спросила она.

– Тише, тише, ты же в больнице, – успокаивала ее мать. – Все же чувствую себя неважно, – грустно вздохнула она. – Кажется, выжала из своего сердца все, что могла.

– С таким сердцем многие живут еще долго, – как могла, попыталась утешить ее дочь.

– Но не с такими детьми.

– Ну уж какая есть. Все тебе не так, блин.

– Не будем хоть здесь ссориться, мать вплела свои пальцы в пальцы Елены. – Как твоя сессия? Какие успехи?

– Да не парься ты, – пониженным тоном ответила Лена. – Экзамены сдала, хвостов нет. Отметки не отличные, конечно, но я на этом не циклюсь. На последнем экзамене спилила все со шпоры. Мы так с девками ржали над разводкой этого тича. У него все со шпорами сдают.

Денис сразу уловил в ее словах обманную нотку. «В ней сидит хороший враль, – определил он для себя. – С экзаменами, совершенно определенно, у нее проблемы. И взгляд при этом отводит в сторону».

– Чем питаешься? – продолжала расспрашивать мать. Она живо интересовалась всем, что происходит с дочерью в ее отсутствие. – Кефир пьешь по утрам?

– Кефир? Только его и глушу. Большую кружку – ту, что с васильками – опрокидываю за раз.

– А овощи?

– Овощи? Э-э… Салаты варганю только так. Огурцы, помидоры, капусту режу крупно, как ты любишь. Симпатишно получается.

Несмотря на бодрый ответ, неестественная улыбка подсказывала Денису о ее лживом повествовании.

– Молодец. Цветы не забываешь поливать?

– Цветы? Гм… Доста-ала, – недовольно прогудела Елена. – Поливаю!

– Леночка, не кричи. Что с тобой? Ты чем-то расстроена?

– Расстроена.

Денис не понимал, что происходило с ним в эту минуту, что приковало его к ее словам, но они словно распирали его голову изнутри. Первое впечатление Дениса о добром, веселом характере Елены очень скоро стало сглаживаться. Удивительно, до чего обманчива внешность! Бросались в глаза ее развязные манеры, и, наблюдая за ней, он все более убеждался, что у него действительно появился нюх на ложь, как у акулы на каплю крови. И эти постоянные переспросы, требующие время для обдумывания, и уклончивые ответы… Боящаяся быть уличенной в правдивости ответов, Елена невольно для себя повышала тон, что не придавало ей убедительности. Но Антонина Андреевна не замечала всего этого в силу глубокой материнской любви.

– Расстроена, – повторила Елена. – Мне не в чем ходить. Нет шмотки, какая прокатила бы в институте. Непрезентабельно выгляжу. Уже готова спецом время выделить для поиска чего-нибудь такого, что резанет глаз.

– У тебя же голубенькое платьице есть, – подсказала мать. – Оно тебе так идет.

– Приехали, голубенькое, – возмутилась Лена. – Оно же коротко мне. Получается полная обнаженка для привлечения самцов. Как романтишно! И на зиму ничего нет. Хочу кофтень, чтоб попу прикрывала.

– Выберусь отсюда – сразу присмотрим тебе что-нибудь, – пообещала мать. – Потерпи.

– Потерпи, – пробубнила Лена. – Еще одну тему разрулить надо. Порыскала в гугле, нашла прикольный сайт. Там челы отписываются о забугорном отдыхе. Только собралась замутить, чтоб вступить к ним в клан, так комп мой начал глючить. Навязывает там «отчеты об отправлении ошибок» и всякую такую лабуду. Юзать просто невозможно.

Мать смотрела на дочь, говорящую на каком-то другом языке, и по этой причине вполне естественно не понимала ее. Клавдия сидела неподвижно, приоткрыв рот, пытаясь понять хоть что-нибудь из долетавших до нее слов, но они почему-то не проникали в мозг, а пускались бегом, будто хотели поскорее скрыться там, где их никто не увидит.

По всей видимости, Елена любила пересыпать свою речь словечками из интернетовских форумов. Денис сдержанно улыбнулся: «Она хорошо осведомлена по части работы с компьютером». Теперь, по мере того как он изучал Елену, выходило, что она не такая уж и хорошенькая.

– Ты о чем сейчас говорила? – спросила Антонина Андреевна. – Я ничего не поняла.

– Где твое догонялово? – Лена высокомерно посмотрела на мать. – Не в средние века живем. Я говорю: компьютер мой накрылся.

– Как жаль. Давай новый тебе купим.

– А где я два кило зелени возьму?

– Зачем зелени? – не поняла мать. – Зелень-то зачем?

– С тобой говорить, мать, все равно, что умереть, потом воскреснуть и еще раз умереть. Я о долларах стучу тебе аську.

– А-а, – поняла, наконец, мать. – Сколько говоришь? Две тысячи? Я, кажется, видела ниже цены. Около двадцати тысяч рублей.

– Кинь линк на источник этой инфы.

– Что кинуть? Не поняла.

– Ты о чем? Я же геймер. Мне нужен понтовый ноут.

– Леночка, я совершенно не понимаю тебя. Говори, пожалуйста, нормальны русским языком. Терпеть не могу этот твой жаргон. Ты же девушка, следи за речью.

– А я что, по-китайски говорю?

– Вроде того. Откуда же я возьму такие деньги? Ты появляешься только тогда, когда что-нибудь требуется от матери.

– Ты что, за всю жизнь не могла накопить этой несчастной суммы? – возмущалась Елена.

– Значит, ты оцениваешь меня в две тысячи долларов? – повысила голос мать. – Как тебе не совестно. А моя любовь уже ничего не значит для тебя? Бессовестная ты, Ленка! Мне лекарства еще надо оплатить, – произнесла она так, словно оправдывалась за свою болезнь, за свою слабость.

Елена пропускала замечания матери мимо ушей, только морщила лоб, с трудом сдерживая себя, чтобы не осадить ее жестким словом.

– Вот ржава тачка, – прошипела Клавдия. – Мигнуть не успеет, как мать потеряет. Потом ищи-свищи.

Повисла молчаливая напряженная пауза.

– Ладно, как твои друзья поживают? – Антонина Андреевна решила сменить тему, подводя постепенно беседу к вопросу, который ее сейчас волновал больше всего. – Как Дима из твоей группы? – осторожно выведывала она.

– Прикольный мэн. Но он в моих френдах не числится.

– У него по-прежнему нервные припадки случаются?

– Бывает. А так все у него идет по сценарию, – пробубнила Елена.

– Представляю, какой неумеха написал сценарий его жизни. Мучения и для него, и для родителей. Бедняжка, – понимающе вздохнула мать.

– По сравнению с другими козлами его припадки ничто.

Прямота Елены поражала всех присутствующих, ставила их в неловкое положение.

– Леночка, перестань ругаться, – взмолилась мать. – И почему козлы? Тебя окружают студенты, приличные ребята.

– Ага, приличные. Мерин на мерине. Один тут приставал вот с таким членом, – Лена отмерила размер ладонью по локоть.

– Ого! – не удержалась Нина Пантелеевна.

– Ты погляди, это она расслышала, – Клавдия хлопнула себя по коленям.

– Лена, перестань! – зашипела Антонина Андреевна. – Слава Богу, отец это не видит. Совсем распоясалась Как это понимать?

– Понимай, как хочешь.

– Как ты с матерью разговариваешь? Тебе не стыдно?

– Ага, пятнами уже вся покрылась от стыда.

– Подумай, каково мне видеть такую дочь, ради которой только и живу? Ты так изменилась, Лена, что мне и жизнь немила. Очень изменилась.

– Ты тоже на месте не стоишь, – жестко парировала дочь.

– Хочешь сказать, что постарела? Верно, постарела. Ты тоже приложила к этому руку. А я-то связывала свою жизнь с твоим будущим, – тихо добавила мать. – Будет когда помощь от тебя.

– Ну, понеслось, – фыркнула Елена.

Было видно, что их встрече предшествовала череда событий, захвативших в свой водоворот довольно много разногласий и ссор.

– Ладно, не будем раскачивать лодку, – предложила перемирие мать. – Перед людьми неудобно, – чуть слышно добавила она.

Лена огляделась вокруг, равнодушно пожала плечами.

– Он растлил тебя? – шепотом спросила Антонина Андреевна.

– Кто?

– Ну, этот … о котором ты говорила.

Лена громко расхохоталась.

– Попробовал бы только. Он бы вмиг у меня в больничку на постоянку устроился. И слово-то какое придумала: «растлил», – Елена опять зашлась смехом.

– Хоть так тебя развеселить, – грустно усмехнулась мать.

– Ты смотри: хохочет – весело дурочке, – опять не сдержалась Клавдия.

Дочь с матерью замолчали. Вся атмосфера в палате показалась Денису насыщенной молчаливым укором. Он уже, было, собрался сказать что-то вроде: «Леночка, вы позволяете себе с матерью слишком много вольностей», или «Разве ваша мама не заслужила лучшего отношения с вашей стороны?», – но вовремя сдержал себя. Неловко вмешиваться, да и трудно беседовать с существом, которое стремится к мятежу, к отрицанию какой бы то ни было логики. Вообще отношения между матерью и дочерью можно было бы назвать отношениями между тихой хранительницей домашнего очага и девицей с бунтующей улицы. Теперь Денис видел Елену другой: эгоистичной, взбалмошной, бессердечной, лживой. И надо же было такому случиться, что все это вместилось в молодом, красивом женском теле.

– Ты правду говоришь? – нарушила тишину Антонина Андреевна.

– Насчет чего? А-а, этого. Успокойся, правду. Ты же знаешь, когда я вру, у меня все валится из рук. Это у тебя чистая вода? – спросила Лена, кивнув в сторону чашки на тумбочке.

– Чистая, пей.

Лена взяла резко чашку, но она выскользнула из ее рук, упала на пол, разбилась. Лена ойкнула, чертыхнулась, потом безвольно опустила руки.

– Простое совпадение, – она недоуменно подала плечами. – Не подумай чего. Я правду говорила. Сейчас уберу.

Она собрала осколки, выбросила их в мусорное ведро. Вернулась, присела на кровать матери.

– А вот этот мальчик … – мать осторожно нащупывала ответ на волнующую ее тему, – как его зовут … Андрей, кажется … ты встречаешься с ним? Кстати, где ты с ним познакомилась?

– У-у, вспомнила, – ухмыльнулась Лена. – Антон. Просто в аську ко мне постучался, так и познакомились.

– Куда постучал?

– Не важно. По компьютеру, в общем. За ним такие косяки занудства водятся. Слишком скромный, геймер, подружек никогда не имел, тусится все в «одноклассниках». Даже порно не смотрит.

– Лена! – с упреком оборвала ее мать.

– Да ладно тебе. Мы давно разбежались. И жмот конкретный. На себя тратил, а мне по ушам ездил, что, мол, бобла нет. Бывало, я за все расплачивалась. Живет практически нашару. Напоминает какого-то альфонса.

– Лена! – взмолилась мать. – Честное слово, я больше не могу слышать этого. Остановись. Ну что же это, в самом деле.

– Сейчас все так разговаривают. Ты просто отстала.

– Не надо из матери делать дурочку. Это не современный язык, а просто распущенность, отсутствие уважения к себе и к окружающим. Не интеллигентно, не прилично, наконец.

Они опять замолчали, отвели взгляды в разные стороны. Елена поправила волосы, помассажировала щеку, выбивая при этом дробь каблуком. Все эти появившиеся вдруг манипуляции, выдающие волнение Елены, не прошли мимо внимания Дениса. Ему показалось, что она готовится к какому-то важному заявлению. Какому именно – он мог только догадываться, основываясь на слухах, которые принесла ему на хвосте Клавдия.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – тихо спросила Антонина Андреевна.

– Ах, да! – оживилась Лена. – Я нашла свою вторую половину.

– Интересно было бы взглянуть на эту половинку, – мать сглотнула, не скрывая свое беспокойство.

– Сейчас позову.

– Подожди, – громко прошептала мать. – Здесь не самое лучшее место для знакомства. Как я выгляжу? – встревожилась мать, приглаживая волосы пятерней. Она уже приготовилась задать множество вопросов относительно родителей, работы молодого человека и так далее.

– Не парься, сойдет, – заключила Елена, бегло осмотрев внешность матери. – С больной взятки гладки.

– Как ты можешь … все же …

– Расслабься, сейчас позову, – Елена обернулась. – Да вон в дверях стоит, – и ткнула небрежно большим пальцем себе за спину.

Все устремили взгляды в указанном направлении, но они упирались в стоявшую, подбоченясь, девушку с довольно пышными формами, невысокую, с крашенными под блондинку прямыми, спадающими на плечи волосами. Потертые джинсы, расстегнутая на две верхние пуговицы ковбойка, потерявшие свою первозданную белоснежность кроссовки не создавала первого впечатления о ее женственности. От общего внимания девушка несколько смутилась, завела руки за спину, опустила глаза в пол.

«Оп-ля-ля! – чуть не присвистнул Денис и мотнул головой от пробежавшего в голове импульса. – Так вот, значит, какого рода заявление готовила она». Он стал замечать, что характер кратковременных вибраций в нем проявляется по-разному. Видимо, чем темпераментней люди испытывали эмоции, тем сильнее ощущались эти вибрации. Вот и сейчас воображаемые пузырьки в виске лопались весьма ощутимо, что подсказывало о серьезных переживаниях Елены. Каких? Боязнь ли быть пойманной на лжи, угрызения ли совести от того, что этим признанием может довести мать до пагубного состояния? На первый взгляд Елена говорила так убедительно, что впору было ей поверить. Но не Денису.

– Где же он? – приподнялась на локте мать.

– Да вот же. Познакомься, это Маша. Мы любим друг друга.

– Что ты имеешь в виду? Как … ты … о чем …? Ты что … хочешь сказать … что ты … что вы … – мать не верила в то, что слышала.

– Страсти господни! – Клавдия, отнюдь не верующая в душе, невольно осенила себя крестом. – Конец света, ржава тачка.

Нина Пантелеевна тронула Клавдию за колено:

– Что случилось, Клава?

– Да поди ты … Ну и дела-а.

– Да, мы хотим создать семью с Машей, – смело заявила Елена.

Частое моргание и повышенная эмоциональность Елены в этот момент подсказывало Денису: «Нет, здесь что-то не так. Зачем она фантазирует и расстраивает мать?»

– Как ты дошла до этого? – брови матери высоко взлетели вверх.

– Как дошла – всего не перескажешь. Ну, все, прения окончены, – решительно заявила Елена. – Никчемный разговор рисуется.

Она приняла витринную позу, показывая всем своим видом, что настал час, когда она бросит окружающим вызов, не боясь вызвать на себя шквал упреков и гневных возмущений.

– Ты в своем уме?! – вскрикнула мать.

– А что тут такого? Другим можно, а мне, значит, нельзя? – зловеще спросила Елена. – За границей давно регистрируют однополые браки.

– Что же ты со мной делаешь? – усталый вопрос матери повис в воздухе.

Нет, она не кричала больше, просто смотрела остывшим взглядом на дочь, потом уронила голову на подушку, глаза ее вмиг размылись слезами, но она не пыталась смахнуть их с лица. У нее никак не укладывалось, что ей пришлось наяву соприкоснуться с неприемлемой ею именно этой стороной действительности.

Любопытные женщины, дежурившие у двери в течение всего разговора, с беспокойством вытянули шеи – жива ли мать? Смерти-то не трудно найти причину. И как-то разом тесно стало в палате.

Денис не без тревоги ожидал, что матери станет плохо. «Про Елену можно писать повесть, – прищурился он. – И повесть эта была бы о лживо м слове. Зачем же она врет? Или я ошибаюсь?» Елена переминалась с ноги на ногу, периодически впечатывала кулак в ладонь другой руки, и все эти неуклюжие манипуляции только укрепляли Дениса в справедливости его догадки: она лжет и чувствует себя не в своей тарелке. Что-то тут не то. «Да, она не унаследовала и тысячную долю материнских качеств» – с сожалением подумалось ему. Однако сейчас было не до размышлений, надо что-то предпринимать.

Он поднялся со стула и согнулся в пояснице, не имея возможности выпрямиться.

– Ой-ей-ей! – жалобно заголосил он. – Дамы, спасайте! Леночка, дорогая, помогите выйти в коридор, – простонал он, держась одной рукой за поясницу.

Лена, чести ее, не состроила брезгливую гримасу, не огрызнулась, не выпалила очередную порцию своей тарабарщины.

– Конечно, давайте помогу, – поспешила она на помощь.

Она подхватила его под локоть обеими руками и сопроводила хромающего и охающего Дениса в коридор. Удалившись от двери на пять-шесть шагов, Денис остановился, осторожно выпрямил поясницу, с облегчением вздохнул.

– Уф, прихватило как. Спасибо вам огромное. Подождите, – он удержал руку Елены, посчитавшей уже свою благотворительную миссию законченной, – позвольте сказать несколько слов. Лена, в вас столько силы, энергии, женского обаяния. С первого взгляда я почувствовал к вам симпатию. Признаюсь: умей рисовать, с удовольствием написал бы ваш портрет.

Елена еще не знала, что последует за этими словами далее, но почувствовала себя польщенной.

– Мерси, – она почтительно склонила голову.

– Силь ву пле, – отпарировал Денис. – но вскоре не без разочарования обнаружил, что за вами водится одна страстишка.

– Ну, ты и спикаешь, – Елена присматривалась к Денису. – Где тебя так апгрейдили? И какую такую страстишку заметил?

– Зачем вы лжете маме?

– Я лгу? Ты что больной? Впрочем, о чем я. И так видно. У тебя с головой не все в порядке. Ну, так лечи ее.

– И все же вы солгали несколько раз. Первый раз, когда сказали, что успешно сдали сессию. Это не так и вы это знаете.

– Чего? Хочешь сказать, что я сотворила кидалово?

– Очень верно подмечено. Именно это вы и сотворили. Второй раз вы слукавили по поводу кефира и овощей. Они отсутствуют в вашем рационе. Не так ли? И про цветы вы забыли. Они вянут без воды.

– Я никогда не вру. Понял? – Дениса уколол ее упорный взгляд, в котором читалось раздражение. – Ну что еще? – грубо спросила она. Ее зеленые глаза высокомерно сверлили Дениса, выпукло выражая невысказанную вслух фразу: «Ты меня уже достал!»

– Погодите, – Денис выставил ладони вперед жестом примирения, – дайте мне сказать. Вы зря петушитесь. Это было видно. Вы повторяли вопросы, начинали двигать руками, раздражались и так далее. Только мама этого не заметила.

– Будешь воспитывать? – она вызывающе сложила руки-в-боки.

– Не помешало бы.

Лена закатила глаза, вскинула руку, посмотрела на часы, выражая всем свои видом нетерпение.

– Черт! Уже второй час. Полная хрень. Ладно, день все равно уже пропал. Валяй, чего хотел? Силы только береги, а то совсем ослабнешь.

– Спасибо за беспокойство, – он приложил руку к сердцу. – Вы навестили маму, поэтому нельзя считать, что день прошел для вас впустую. Скажите, что ваша мама сделала не так? Надевала вам тугие подгузники, пережарила когда-то картошку? Ради чего вы изводите ее?

– Шпионит за мной, – выпалила Елена.

– Как шпионит?

– Сует свой нос куда не надо. Вынюхивает все, что я делаю, что одеваю, что ем, как сплю.

– Многие мечтали бы о таком шпионе, – не согласился Денис. – А вот моей мамы нет в живых. Рано, слишком рано ушла.

– Соболезную, – холодно выстрелила она.

– Вы знаете, меня сосет не только тоска по ней, но и угрызения. Угрызения за то, что не успел сказать ей вовремя ласковые слова, что мало целовал ее руки. Особенно корю себя за один эпизод. Обещал как-то заехать к ней после работы, но не приехал. То ли хотелось погулять с друзьями, то ли посидеть дома. Не помню уже. Солгал ей и потому до сих пор считаю себя предателем по отношению к ней.

– Я не поп. Чего исповедоваться передо мной, – перебила его Лена.

– Поверьте, у меня нет подобного желания. Будьте ласковей с матерью, – наставлял ее Денис.

– Не люблю сюсюкаться. Это слабость. Не хочу быть слабой. Понимаешь? Не хочу.

– Доброту только грубые и недалекие люди могут окрестить слабостью.

– Предлагаешь быть ласковой с ней? – она кивнула в сторону двери палаты. – Это все равно, как если бы я в выходном платье копала грядки на даче.

– Как только вы скажете ей доброе слово, так сразу волей-неволей станете другим человеком. Жестокость не красит, она изуродует вашу молодость, потом душу, а потом и тело.

– Типун тебе! – глаза Елены округлились. – С какого бодуна тело-то? Во дает. И вообще, я уже взрослая, поздно переделывать.

– Грубость и ложь – материи не врожденные, а приобретенные. Вы слишком долго засиделись в подростковом возрасте, разучились просто разговаривать с матерью, обсуждать обычные житейские дела. Зачем же плевать в нее змеиным ядом. Лена, – Денис понизил голос, – не стесняйтесь иногда цепляться за юбку матери. Представьте, что вы в возрасте, когда были вдвое меньше ростом, протяните ей руки и просто, без этого вашего жуткого жаргона, попросите у нее прощения, скажите ей всю правду.

– Ну ты, чел, удивляешь меня.

– Чему действительно следует удивляться – это тому, как ваша мама до сих пор умеет сдерживать свой гнев и не спустить с вас три шкуры, не надрать задницу как следует.

– Ого! – воскликнула Лена. – Ты знаешь такие словечки?

– Извините, я просто подумал, что с их помощью мои мысли будут вам более доступны. Впрочем, рад был бы ошибаться. На нашей планете живет около восьми миллиардов людей, но лишь один человек из них – самый близкий вам, и этот человек лежит с больным сердцем за этой дверью. Можно и дальше измываться над матерью, а можно жалеть и любить ее. На самом деле для порядочного человека нет выбора между этими вариантами. В противном случае он непорядочен.

– Я непорядочна? Да кто ты такой вообще, чтобы судить обо мне?

– Просто человек с больной головой, которого легко обидеть.

Елена усмехнулась. Казалось, она выпустила пар и после этих слов несколько смягчилась.

– А теперь главный вопрос: зачем вы устроили эту комедию со свадьбой? – неожиданно в лоб спросил Денис.

– Почему комедию? – опешила Елена.

– Никакой любви у вас с этой девушкой не было и нет. На этот раз в вас сидит еще один враль. Так что же за авантюру замыслили с вашей подружкой, или кто она вам приходится?

Елена глубоко вздохнула, уставилась в окно, подумала: «Вот пристал, блин, как банный лист», однако сама не могла точно определиться: прекратить неуместные вопросы этого больного или приоткрыться ему.

– Душа требует экшена. А что, поюморить нельзя? – наконец призналась она.

– Ну что вы, никто не должен жить без юмора. Никто. Но ваша мама не заслужила шуток, вызывающих у нее слезу и спазм. Все же ответьте мне, пожалуйста, зачем устроили этот балаган?

– Есть у меня один бой, но, боюсь, матери он не понравится. Вот я и решила прикинуться лесбиянкой. После этого ей любой парень будет по душе.

– На несколько ходов продуманная партия, – Денис недовольно покачал головой. – Не думайте, что ваша мама выжила из ума.

– Мрак пополз, – Елена устало возвела глаза вверх. – Да я так и не думаю, – уже спокойно добавила она.

– Лучшее лекарство сейчас для нее – это вы, Лена. Когда-нибудь материнство научит вас смотреть на ваши сегодняшние поступки иными глазами. Скажите маме, что глупо пошутили, извинитесь, поцелуйте ее. Или вы торопитесь высечь ее лицо на мраморной плите?

– Хватит жужжать. Все понятно, – Елена скривила лицо. – Не маленькая. А ты интересный чел, – она смерила Дениса любопытным взглядом. – Как звать-то?

– Денисом с утра величали.

– Ну, живи, Денис. Ты вообще-то ничего, только больно занудный. Слишком правильный. Это тебе помешает в жизни. Попомни мои слова.

– В вас говорит логика пылкой молодости, – улыбнулся Денис.

– Бывай, – Елена лихо развернулась на каблуке. – Будет плохо – пиши в личку, – бросила она через плечо.

Денис подкрался к двери, принял подслушивающую позу. Елена что-то говорила извиняющимся тоном, но слова ее он разобрать не мог. Очнувшаяся будто после обморока, Антонина Андреевна дала себе разрядку, выплескивала на дочь весь гнев, что заполонил ее сердце.

– У тебя совесть есть? – сердито спросила она в конце своего возмущения, но сердилась уже как-то негрозно. Извинения дочери, видимо, все же затягивали постепенно внезапно открывшуюся ее рану.

А Елена смеялась, смеялась от души, ей и впрямь было весело, потому как разницы между больной и здоровой матерью она по-прежнему тонко не ощущала.

– Чего зубы то скалишь? – возмущалась Клавдия. – Ишь, потеху устроила. Тьфу, ржава тачка!

СОСЕДИ ПО ПАЛАТЕ

Помимо Дениса в палате было еще двое больных. Один из них – Георгий, непосредственный молодой человек лет двадцати пяти. Несколько странная личность. Странность его заключалась в неудержимой настойчивости поиска мертвых душ. В прямом смысле мертвых душ, поскольку проявлял повышенную заинтересованность к ушедшим в иной мир больным в стенах больницы. Достаточно было легкого дуновения слуха о чьем-либо летальном исходе, как его сдувало с места, и он шнырял по разным отделениям в поиске отошедшей души. А если ему удавалось еще и присутствовать при перевозке трупа, то искренне считал, что ему повезло, что день не пропал даром.

После очередной подобной трагедии он возвращался и с видом человека, хранящего сенсационные новости, вставал посередине палаты в позе Наполеона. Однако его, как правило, не замечали. Он кашлял со значением, но и тогда никто не обращал на него внимания. Тогда он начинал тихо мычать, тяжело вздыхать – и опять же отсутствие ожидаемых реакций. Тут он не выдерживал: «Лежите? Отдыхаете? А между тем, того, мы потеряли еще одного нашего брата». После этого он начинал расхаживать по палате, рассуждать с видом знатока о последствиях той или иной болезни, без умолку болтая о симптомах, предшествовавших последнему вздоху, стараясь, чтобы его суждения по возможности выглядели убедительно.

И как не осуждали его соседи за бессмысленный сбор печальных известий, поползновения свои он не оставлял. Более того, на бросаемые ему возмущения «Тебе русским языком толкуют – кончай с этими глупостями, и без того тошно!» он лишь морщил лоб, тужась понять: как же им не интересно, кто помер и по какой причине? Этот феномен был выше его разумения. Примерив на себя обиженное выражение, он уходил, но через некоторое время опять вихрем влетал, нагруженный скорбными вестями. Соседи, имеющие несчастье разделять с ним одно помещение, успели быстро составить себе мнение о нем, и едва ли оно было благоприятное. Помимо этого, Георгий оказался и любителем шахмат. Любителем в прямом и переносном смысле, поскольку играл неважно, часто проигрывал, после чего переживал и замыкался в себе. И все же он был чем-то мил.

Со вторым соседом – Валерием Павловичем, полковником в отставке в возрасте около шестидесяти лет – Денису более повезло. Высокий, подтянутый, с мягкими чертами лица, с неровными мазками седины, он передвигался медленно, с большой осторожностью, будто мышцы его тела потеряли ловкость, упругую подвижность. Но чаще он лежал на койке поверх одеяла с книжкой в руках или стоял у окна с замкнутыми в замок пальцами.

Апрель ознаменовался для него из ряда вон выходящим открытием – в его мозгу поселилась злокачественная опухоль. Предполагалось, что он в мае поедет на отдых в Египет, после чего приступит к работе в качестве консультанта в институте военной политики. Но планы резко изменились – его оперировали. Теперь же, по словам доктора Левинского, у него «прослеживаются положительные тенденции». Однако тяжелый, из-под бровей взгляд полковника выдавал, что он терзает себя лишь ему ведомыми мыслями. Мыслями не легкими, шершавыми. В эти мгновения плотная тень ложилась на весь его облик, и эту тень набрасывали раковые клетки. Случалось, что он с силой зажмуривал глаза, сжимал губы, и этим перекошенным лицом оглашал съедающую его изнутри боль.

Появление в палате нового больного, казалось, несколько взбодрило его. Достаточно было открытой улыбки Дениса, только пришедшего в сознание после операции, чтобы расположить Валерия Павловича в пользу молодого человека.

– Приветствую вас, коллега, в нашей обители, – поздоровался с ним полковник.

Денис медленно прикрыл глаза и кивнул, отвечая на доброжелательное приветствие.

– Все будет в порядке, – продолжал полковник. – Организм молодой, со всем справится. Вот только лицо у вас пока еще красное. Как осенний кленовый лист.

– Хорошо – не зеленое, – трудом пошевелил губами Денис.

– Ха-ха! Верно, лучше, – рассмеялся полковник.

Первый день их знакомства связал их перекрестными рассказами о себе. Они добродушно подшучивали друг над другом, иронизируя по поводу причин госпитализации каждого, – и эти подтрунивания воспринимались без всякой обиды. Полковника было не узнать: он, не рисуясь, посвящал Дениса в историю своей карьеры в армии, рассказывал о смелых решениях, которые принимал в критических ситуациях. Вспышки воспоминаний на время заглушали назойливую боль в голове, не оставляющую его ни на минуту, и потому он был рад возможности пообщаться с приятным ему собеседником.

Вернувшись в палату после примирения Елены с матерью, Денис застал своих соседей за игрой в шахматы. Они сидели на кроватях, склонились над доской, почти прилепившись головами. Но если полковник сидел неподвижно, то Георгий перебирал ногами, точно горячий конь, готовый рвануть с места, как только хлыст опустится на его круп, раскачивался взад-вперед. Со стороны было видно, как накрывшее его волнение путало логику его мышления, мешало хладнокровной оценке сложившейся позиции. При этом он еще успевал вести разговор как бы за двоих, комментируя свои ходы и ходы полковника. Разговор этот выглядел богатым на разные намеки.

– Ага, вы решили лишить меня слона, – озвучил свою догадку Георгий. – Не выйдет. Мне он еще пригодится. Закроем его конем.

Оп передвинул фигуру на светлую клетку и принялся вновь энергично раскачивать свое туловище. Денис не силен был в шахматах и в другой раз прошел бы мимо играющих с полным равнодушием, но слова Георгия, переведенными новыми способностями Дениса на язык эмоционального состояния человека, связанного с острым желанием скрыть потаенные истинные мысли, заставили его остановиться и обратить взгляд на доску. Полковник поднял взгляд на Дениса, тот, находясь за спиной Георгия, покачал отрицательно головой и приложил указательный палец к губам.

– Погоди, Георг, – обратился полковник к сопернику, – я на минутку отойду.

Денис вышел из палаты, полковник вслед за ним.

– Валерий Палыч, – тихо пояснял Денис, – не разбираюсь в этой вашей игре, но хотел бы предупредить вас, что последний ход Георга связан не с защитой слона, а с чем-то другим. Он пытается увести ваши мысли в другую сторону.

– Чудной ты парень. Не успел войти, а уже советы даешь. Пойду, а то Георг переставит какую-нибудь фигуру. Ты его знаешь, такое прежде бывало.

Полковник вернулся, занял прежнее место.

– В туалет ходил? – небрежно спросил Георгий.

Но в интонации его Денис углядел стремление прикрыть не отпускающее Георгия волнение по какому-то поводу. По всей видимости, по поводу страстного желания одержать во что бы то ни стало верх над соперником.

– Нет, стараюсь пореже заглядывать в это заведение, – ответил полковник. – Какую грязь там разводят. Некоторые вообще не смывают за собой. Рядом ершик стоит, для чего? Возьми, потри немного для чистоты. Нет же … Вот ты, Георг, пользуешься ершиком? Скажи честно.

– Нет, – все еще раскачиваясь и не сводя глаз с доски, ответил Георгий, – я бумагой вытираюсь. Так, того, удобней.

Несколько мгновений заполнились немым молчанием, но затем Денис и полковник одновременно взорвались громким смехом, не ослабевающим в течение минуты. А Георгий недоуменно смотрел на них и все спрашивал: «Чего вы? Чего вы, того? Ну скажите, чего?»

– Ничего, – чуть успокоившись, но продолжая трясти головой в смехе, ответил полковник. – Фу, уморил. Так что говоришь, решил слона защитить. Валяй, защищай.

Полковник погрузился в размышления, взгляд его устремлялся с одного угла доски на другой, выражая мысленные передвижения деревянных фигур. Вдруг лицо его застыло, весь он выпрямился. Предупреждение Дениса, которому вначале он не придал сколь-нибудь существенного значения, пробудило в нем какие-то мысли, и они, похоже, дали свой результат.

– Интересная защита у тебя получается, хитрец. Еще пару вынужденных ходов и я или потерял бы ладью, или нарвался бы на гарде.

Мягким движением он укрыл коня противника в своей ладони, поставил на его место своего слона, а после потери этой фигуры передвинул ладью на свободную вертикаль, недвусмысленно обозначая намерение прорваться следующим ходом в глубокий тыл белых. Георгий изумленным взором оценивал вновь сложившуюся на доске ситуацию, будто ему было невдомек, при каких таких обстоятельствах сложился шахматный узор, который не сулил ему теперь благоприятного исхода. Его мучило сознание, что он, по-видимому, совершил непростительную ошибку три хода тому назад.

– Валерий, – Георгий попытался изобразить хорошую мину при действительно плохой для него игре, – предлагаю, того, ничью.

– О-хо-хо! Благодарю, любезнейший, но нынче могу принять от вас лишь полную капитуляцию.

– Да будет вам, – горячился Георгий. – Ничья – нормальный исход для этой партии.

– Ты неплохо держался, Георг, – спокойно заключил полковник. – В середине партии даже создал серьезную угрозу, но в одном месте потерял темп и допустил ошибку.

Однако оценка соперником своих способностей представлялась Георгию слабым утешением. Донельзя расстроенный, он приподнял своего короля и швырнул его в стан черных фигур, сбросив некоторых из них на пол.

– Я не нарываюсь на комплименты. Чай, того, не жеманная девица.

– Ну-у, – протянул полковник, – это уже никуда не годится. Позволь напомнить, что правилами игроку запрещено наносить ущерб шахматам.

– Я по-джентельменски предложил вам ничью, – громко обижался Георгий, – а вы … Это тоже, того, никуда не годится.

– Опять же напомню, – спокойно реагировал полковник, – правила запрещают беспокоить соперника, в том числе настойчивыми предложениями ничьей. Уже этими действиями ты, Георг, давно был бы признан судьей побежденным.

– Как бы не так! Побежденным. А выходить, того, из-за доски можно? Вы выходили и тем самым сбили, того, мои мысли. А он нате, ходит туда-сюда. Это, может, тоже, того, меня беспокоило.

– Игрокам разрешается выходить из-за стола, – невозмутимо разъяснял полковник. – Не разрешается только покидать игровую зону. А последняя включает в себя и туалеты, и зоны отдыха. Так что меня нельзя упрекать в нарушении установленного регламента.

– Жорж, – решил вставить слово Денис, – по складу твоего характера ты поход на людей, склонных видеть все в мрачном свете. Взгляни на все под другим углом. Ты проиграл, но приобрел опыт. Ты же сам почувствовал, в каком месте допустил ошибку. Значит, обогатился новым знанием.

– Ну вот еще один! – возмутился Георгий. – Теперь уже яйца, того, курицу учат? Сам-то смекаешь чего в шахматах?

– Чего ты злишься? – улыбнулся мирно Денис. – Можно подумать: такой несдержанный.

В палату вошла медсестра Люба, обычно притягивающая к себе долгие взгляды даже малоподвижных больных так называемого сильного пола. Что ж с того, любоваться складной женщиной – не преступление.

– Ну, петухи, чего раскукарекались? – повысила она голос. – Обедать пора. Подкрепитесь, глядишь и подобреете.

– И то верно, – глубоко вздохнул полковник. – Георг, собирай свое хозяйство, – он кивнул в сторону шахматной доски. – А в другой раз я еще подумаю, играть ли с тобой. Буйный он у нас, – пояснил он медсестре. – Не любит проигрывать.

– Мы ему успокоительные пропишем, – подмигнула Люба, на что Георгий буркнул что-то вроде: «Как же, это вам надо, того, успокоительные». Сильно уязвленный проигрышем, он торопливо покинул палату в растрепанных чувствах.

После обеда полковник заснул, Георгия где-то носило, а Денис маялся: дремота не приходила, читать не хотелось. Он взял с тумбочки полковника карандаш, блокнот, раскрыл его на чистой странице, положил на колени. Резко, почти грубо наметил грифелем овал – будущее лицо полковника, за ним лишь намекнул на прямоугольную подушку и спинку кровати. На вытянутой руке оценил странные для стороннего взгляда геометрические фигуры, и после некоторого размышления начал рисовать с натуры спящего соседа. Его рука уверенно перемещалась над листком, грифель подчеркивал детали, только намеченные ранее, усиливал эффект света и тени изменением нажима на бумагу. Рисунок все более насыщался верной передачей деталей, которые Денис не столько видел, сколько чувствовал. В какой-то момент у него перед глазами мелькнула картина, изображающую пожилую пару на фоне старинного здания под зонтом, купол которого покрыт мохнатыми взрывами тяжелых дождевых капель. Он даже знал ее название – «Угол Арбата». Откуда? Где видел он эту картину? Он не мог найти ответа. По мере того, как он рисовал, его охватывал азарт и даже явилось видение, будто завершенный портрет спящего больного в массивной раме выставлен на какой-то художественной выставке, и это видение доставило ему удовольствие. Портрет и впрямь получался будто осязаемым.

– Письмо пишешь? – неожиданный вопрос полковника вывел Дениса из размышлений.

– Так, рисовать попытался, – Денис перевернул блокнот.

– Ну-ка, покажи, – заинтересовался полковник.

– Ерунда все это, – сопротивлялся Денис.

– Покажи, прошу.

Денис нехотя протянул блокнот. Полковник долго изучал портрет, а Денис был поглощен мыслью, понравится ли его рисунок. Когда же миновали первые эмоциональные впечатления полковника, он признался, что находит сходство исключительным, и поинтересовался, откуда у Дениса взялись такие замечательные художественные способности, но тот только пожимал плечами, не зная ответа.

– Да ты просто подлинный художник, – продолжал восхищаться полковник. – Теперь буду знакомым рассказывать, что удостоился жить какое-то время в тени настоящего таланта.

– Будет вам, Палыч, – отмахнулся Денис. – Впрочем, услышать такое признание из ваших уст – дорогого для меня стоит. Скажите лучше, как чувствуете себя?

Полковник нахмурился:

– Плохо. Иногда такое чувство, словно тысячи змей жалят мозг. И на душе скребет невыносимо. Все одно к одному.

– Что-нибудь дома?

– Можно сказать и дома. Никогда не знаешь наперед, кто станет твоим врагом. Но уж точно не думал, что им окажется родная дочь.

– Как дочь? Ваша родная дочь?

– Вот именно. Жесткая уродилась. Никогда не видел, чтобы она плакала по какому поводу. Как, впрочем, и чтобы смеялась от души.

– Отчего ж так?

– Не знаю. Отчасти, думаю, оттого, что упустила в свое время несколько претендентов на ее руку. Все порхала бабочкой. Вроде, и парни были порядочные. Потом стала злиться, ощущать неудовлетворенность, будто ее никто не может оценить по-настоящему. Ну а мужики, сам знаешь, тянутся к более веселым, спокойным характером. Стала какой-то жадной, все разговоры с ней сводились к тому, что хочет жить в роскоши. Втянула меня в войну по разделу дачи. Отпиши, говорит, мне ее и все. Совсем потеряла голову и меня извела. Конечно, если спокойно поразмыслить, то понятно: пока молода хочется и одеваться красиво, и не жаться по мелочам. Но дача – это моя родина, моя отдушина, последняя заводь, напоминающая каждым кустиком, каждым предметом о жене.

– Извините, я не знал. Как же так можно, – сокрушался Денис. – Она должна расплачиваться с вами любовью, уважением, по крайней мере. Тем более, когда матери нет рядом.

– Любовью, – взгляд полковника потускнел – Нет у нее для расплаты такой разменной монеты. Живешь так один, без радости. Второй год уже не видимся, только по телефону раза три общались. К себе в гости не пускает и ко мне не хочет заглянуть. За неделю до госпитализации заявила, что у нее дитя. Как кипятком ошпарила. Откуда ребенок, от кого? Я и понятия не имел, что она была в положении. Хоть бы словом намекнула. Я ей все готов отдать. Говорю: подожди только с дачей. И так тебе все достанется. Недолго, чувствую, мне осталось.

– Будет вам, Валерий Павлович, – сморщился Денис. – Что вы в самом деле.

– Чего там. Не сори пустыми словами. Я не боюсь ее … с косой-то … Знаешь, угасание, оказывается, дьявольски трудное занятие. Стал замечать, что радуюсь обыденным вещам. Например, как идет какая-нибудь парочка, или как деревья царапают облака. Наверное, потому что уже не суждено вернуться к обычной жизни.

Денис слушал полковника, читал в нем угнетение сознанием горькой правды о своем состоянии, и ловил себя на мысли, что остерегается в розовых тонах оценивать завтрашние будни этого ставшего симпатичным ему человека. Это подводило бы кго к мучительно неприятному заключению.

– Это замечательно, – Денис старался придать своему голосу бодрость. – Было бы хуже, если бы вас охватило полное равнодушие. Значит, обманем ее, которую с косой. Не зря говорят: не обманешь – не проживешь.

– Память никудышная стала. Все забываю, – жаловался полковник. – Иногда как бетонной плитой придавит, не вспомню, что делал час назад.

– Врачи рекомендуют кроссворды разгадывать. Говорят, что укрепляет память. А давайте проверим. Вы помните, например, номер телефона вашей дочери?

Полковник сосредоточился, вспоминая про себя цифры, и кивнул утвердительно. По настоянию Дениса он произнес их вслух дважды.

Неожиданно явился из разведки Георгий и принес с собой атмосферу шумного волнения. Видно, дело было спешное, иначе он не влетел бы, как ураган. И, действительно, он не скрывал, что его распирают новости, исходящие из хирургического отделения.

Настроение, при котором проходил разговор между Денисом и полковником, уже едва ли соответствовало вмешательству назойливого соседа. Полковник успел крепко сомкнуть глаза, его грудная клетка не выдавала каких-либо признаков дыхания. Денис скорбно перекрестился. Георгий резко затормозил и в изумлении прикрыл рот ладонью.

– Да вы чего? – едва слышно произнес он. – Неужели, того …?

– Ну, чего уставился? – не выдержал полковник, приоткрыв один глаз. – Не сейчас помру, не сразу.

– Живой, стало быть, – Георгий погрозил ему укоризненно пальцем.

– Похоже, в нашей палате ты обречен на неудачу, – серьезным тоном выдвинул Денис.

– Представляете, – вновь бодро докладывал Георгий, – только мужик, того, проводил свою жену, как через час дал дубу. Говорят, од одного почти вылечили, а у него, того, тромб оторвался. В одночасье, того!

– Георг, – полковник приоткрыл второй глаз, – пощади. Тут люди здоровье пытаются вернуть, вот только тебе некогда болезнь свою лечить.

Но то были напрасные слова. Георгий был целиком поглощен собственными мыслями.

– Соседи-то думали, что заснул, – продолжал он, – ходили-ходили на цыпочках, чтобы, того, не разбудить его, а тот уже, того, почти трупными пятнами пошел.

– Ну ты подумай, как об стенку горох, – возмутился Денис. – Ты у нас на испытательном сроке. Смотри, доведешь до ручки – заменим тебя на другого.

– Ага! – с вызовом воскликнул Георгий. – Если вам кажется, что тут у вас для меня, того, неподходящее место, так посмотрели бы, какие тяжелые в других палатах. Я всю округу во как знаю, – он прочертил пальцем по горлу. – Кто под себя, того, ходит, кто стонет по ночам. Рты разинули бы. А то туда же, «испытательный срок»,– скривил он лицо.

Денис заскрипел кроватью, укладываясь на бок.

– Ладно, так и быть, не будем менять тебя, – решил Денис. – А то получится «шило-на-мыло».

Эти слова были восприняты Георгием как знак доброжелательства, но все же пробубнил недовольно:

– Премного благодарен за вашу оценку. Но я ни у кого, того, одолжения не прошу. Сдается мне, что вы специально легли в больницу, чтобы, того, оскорблять меня.

– Жорж, – Денис подложил под голову руку, – вашему поведению нет никакого оправдания. И только то обстоятельство, что вы – тонкая, ранимая личность, спасает вас в наших глазах от полного разочарования.

– Ты, того, чего сказал сейчас? – Георгий застыл, стараясь понять, не было ли у Дениса каких задних мыслей, когда давал ему характеристику.

– А вы, Палыч, не тратьте на него нервы, – посоветовал Денис. – Он у нас милый чудак. А чудакам легко живется.

– Не скажите, – не согласился Георгий, – одного чудачества, того, маловато будет. Оценку надо давать не по годам, а, того, по делам. Во мне еще кое-что имеется.

– Одних природа одаряет талантом. Чем же тебя, Георг, она наградила? – заинтересовался полковник.

– Большой смекалкой. Я бы мог получать такие прибыли, какие, того, вам и не снились.

– Может, у меня превратное представление о смекалке, но почему же ты тогда не обогатился? – протягивал свой интерес полковник.

– Шеф пошел наперекор мне, – с презрением бросил Георгий. – Посмотрим: кто кого еще, того, переживет.

– Что мне нравится в теме, Жора, – полковник подмигнул Денису, – так это твой жизнелюбивый оптимизм. А что тебя так тянет к покойникам?

– Все мы, того, приближаемся к последнему дню. Потому надо представлять, как будем выглядеть в этот день, – пояснил Георгий.

– Хочешь дельный совет? – с серьезным видом спросил Денис. – Я читал: если будешь много есть репчатого лука, то после смерти хорошо сохранишься. Кожа будет, как у живого, – он повернул голову и лукаво подмигнул полковнику в ответ.

– Это точно? – задумался Георгий.

– Точнее не бывает. В научном журнале читал.

Внимание Георгия привлек рисунок на кровати полковника.

– Ух ты, покажите. – Он взял, не дожидаясь разрешения, блокнот в руки. – Кто это так изобразил? – восхитился он.

– Денис, – пояснил полковник. – Представляешь, какой талант с нами рядом оказался?

– А-а, – Георгий с безразличной миной вернул рисунок на место. – Ты, того, не без способностей, – вяло выдавил он похвалу Денису. – Сегодня один поступил с ножевым ранением, – вновь оживился Георгий. – Говорят, в тяжелом состоянии.

– Тебе хватит терпения – дождешься, – грустно заключил полковник. – Ты бы пошел еще погулять. Дай отдохнуть немного.

Но Георгий и без этих слов уже был готов оставить их одних, энергично развернулся и вышел в коридор, а полковник еще некоторое время незлобно поносил его, заявляя, что, по его убеждению, он и слова доброго не заслуживает.

ВЕЧЕРНЯЯ ИСПОВЕДЬ

Вечер, без двадцати одиннадцать, сгущались сумерки. В палату через форточку проникала приятная свежесть пролившегося недавно дождя. Взошла почти полная луна, но еще бледная на фоне закатного неба. Умиротворенно шуршал ветер, лениво облизывая листья засыпающих тополей. Словом, стоял один из тех очаровательных летних вечеров, располагающих к чувственному восприятию уходящей ко сну природы. Денис стоял и смотрел на неподвижное облако, словно пришпиленное к нижнему краю бледного ночного диска. Но все же ему были не чужды соображения и более материального свойства: хотелось что-нибудь перекусить. За ужином он едва прикоснулся к еде, – все его внимание было сосредоточено на анализе разных событий этого длинного, как ему показалось, дня.

Приобретение способности распознавать эмоции людей он не мог назвать большой удачей. Хорошо ли носить потаенные мысли людей в своем кармане? Тут не только перестанешь предаваться романтическим грезам об искренности дружбы близких тебе людей, но и отвернешь у всех мало-мальское желание перекинуться с тобой словом. И их можно будет понять. А если молчать и прикидываться верящим каждому слову? Но сможет ли он вместить в себя бездну лжи без пагубных последствий для своего разума? «Ах, к черту эти мысли, – прикрыл он глаза. – Так можно и свихнуться. Лучше пойти на поиски чего-нибудь съестного».

Он с удовлетворением отметил, что нынче дежурила Люба. Тридцати лет отроду, среднего роста, прекрасно сложенная, с густыми черными волосами, перехваченными заколкой в виде бабочки, выразительными глазами она привлекала к себе не только своим женским обаянием, но и, словно врожденной, доброй улыбкой, умением выслушать и поддержать разговор с больным, который был для нее прежде всего уникальной личностью, а уж потом пациентом.

Она сидела за столом с включенной лампой, рассматривая в зеркале что-то на виске. Запоздало заметив постороннего, она резко отвернула от себя плафон, в потоке света оказались снимки в журнале: пальмы, пляжи какой-то далекой, теплой страны.

– Извините, что побеспокоил вас, – Денис обратил к ней поднятые ладони.

– Ничего, – ответила она рассеянно. – Что не спите?

– Честно говоря, есть хочется.

– Так все уже закрыто, какая еда. И вообще на ночь не надо есть. Потерпите до утра.

– Можно хоть чайком разжиться?

Она откинулась на спинку стула, уронила руки, выдохнула:

– Ну что с вами делать. Чай найдется, вон вскипел недавно, – кивнула она куда-то под стол. – Бутерброд с колбасой еще могу выделить.

Воспользовавшись столь привлекательным предложением, Денис потер руки и пристроил стульчик с боковой стороны стола.

– Меня зовут Денис, – представился он, пока медсестра наливала кипяток в чашку. – Должен вам сказать: все больные отзываются о вас очень тепло. Еще говорят: повезло мужику, который стал вам мужем.

– Так и говорят? – сначала ее брови приподнялись в удивлении, затем смущенная улыбка коснулась ее губ.

– Угу, – кивнул Денис, укусив бутерброд, заполнивший полный рот.

Ел он с большим аппетитом, прихлебывая мелкими глотками горячий чай. Люба поглядывала на него украдкой и улыбалась, как улыбается хозяйка, наблюдая за домашним голодным псом, дождавшимся, наконец, своей похлебки. А он и впрямь наслаждался привилегией пусть и временного гостя этой очаровательной женщины.

– Вкусно, – прокомментировал он, не переставая жевать. – Хотя, к сожалению, разучились делать, – он приподнял на уровень глаз остаток бутерброда. – На вкус это совсем не та колбаса, что была раньше, помните?

– Не знаю, пожала плечами Люба. – Привыкли как-то.

Желание Дениса просто поговорить с Любой становилось куда более жарче, чем желание утолить голод.

– У вас счастливая семья? – спросил он, утирая губы тыльной стороной ладони.

– Возьмите салфетку, – Люба выдвинула ящик стола, вместивший в себя какую-то баночку с кремом, флакончики с лаком для ногтей, тюбики с использованной помадой и прочие женские штучки-дрючки.

– Обойдусь, – не больно-то деликатно отказался он. – В Гарварде меня этому не учили.

– Выходит, отсутствие образования не пошло вам на пользу, – она задвинула ящик.

Денис на миг задумался, потом рассыпался смехом.

– Здорово меня умыли.

– Не достаточно тщательно, – Люба прищурила глаза, рассматривая Дениса. – У вас на подбородке еще жир остался.

– Денис ладонью прошелся по щетине.

– Вы так и не ответили, – он заглянул медсестре в глаза.

– Что не ответила?

– Хороша ли ваша семья?

– Зачем вам это надо знать? – нахмурилась Люба.

– Больные судачат: то да се. Мы не равнодушны к вам.

– У меня все замечательно, – убежденно кивнула она. – Заботливый муж, живем душа в душу. Так и передайте всем, кто судачит.

– А дети есть?

– Нет. Пока нет, – добавила она уже каким-то тусклым тоном, в котором чувствовалось недовольство касаться этой темы. Такой нежданной и совсем нежеланной для нее в эту минуту.

Денис принял серьезный вид, стал молча соскабливать какой-то след на поверхности стола. Ее слова, совершенно очевидно, породили сомнения у него.

– Вы все выяснили? – спросила Люба, считая разговор о ее личной жизни законченным.

– Прискорбно, – Денис медленно покачал головой. – Лучше б я не знал того, что подозреваю, – прошептал он, словно разговаривая сам с собой.

– О чем вы? – насторожилась Люба.

– Я про ваше лукавство насчет счастливого семейства. Кому-то ваши слова показались бы правдоподобными, но только не для меня.

Люба оглянулась невольно вокруг – возможно, кто-то стоял рядом и слушал их. Но нет, никого не было.

– Что вы себе позволяете? – рассердилась она, нервно всматриваясь в темноту. – Допивайте свой чай и ступайте к себе. Ну, ты подумай: ему делаешь добро, а он тут же плюет тебе в душу! Я не посмотрю, что после операции, быстро поставлю на место.

Чем эмоциональней была ее речь, тем подвижнее делались ее глаза, жесты. Опасаясь быть ошпаренным кипятком в результате размашистых взмахов ее рук, Денис предусмотрительно отодвинул чашку подальше от нее и от себя. «В этих женщинах всегда скрыта какая-то преграда, – с досадой подумалось Денису. – Только ее надо преодолеть, чтобы наладить с ними ровные отношения. Что тут скажешь – особое племя».

– Бога ради, не обижайтесь на меня, – взмолился Денис. – Я же не виноват, что благодаря травме приобрел способность понимать невысказанные вслух мысли. Трудная работа общаться с такими странными пациентами, не так ли? – он робко заглянул ей в глаза.

– Надеюсь, что с такой работой придется иметь дело не часто, – холодно ответила Люба.

– Напрасно вы так. Может, я еще прославлюсь своими способностями.

– Я предпочитаю скромных людей, не прославившихся.

– Оставим мою персону. Я о другом хочу сказать. Некоторые женщины в браке утрачивают красоту, становятся будничными, серы ми что ли. А вы … Вас бы сейчас украсить ниткой кораллов и будете просто прелесть как хороши. Ни одному мужчине не миновать ваших сетей, – в глазах Дениса искрилась добра улыбка.

– Вы что, флиртуете со мной? – в ней начинало закипать нечто угрожающее для Дениса.

– Что вы, я не вправе, – он приподнял руки вверх. – Но вы чудесная женщина, просто дух захватывает, глядя на вас.

– Оставьте эти глупости, – все еще твердо, но уже без угрозы Люба сделала попытку оборвать Дениса.

– И очень ранимая женщина, – тихо добавил Денис. – Судьба порой незаслуженно наказывает самых чудесных, самых порядочных людей. Я считаю, что женское очарование и душевный покой должны идти рядом, рука к руке. И я искренне расстроен, что у вас не все ладно.

Он направил грустный взгляд в сторону, не зная, как поступить дальше: продолжать разговор или вернуться в палату. Люба пристально посмотрела на него. А между тем ей, действительно, не хватало сочувствия, которое было бы нынче под стать ее душевному состоянию. Она так сейчас нуждалась в сочувствии, в сострадании. И во взгляде этого больного не было ни усмешки, ни поддевки, наоборот, в нем читалась симпатия, которую он испытывал к ней.

– Это ваш муж оставил след? – спросил Денис, рассматривая лицо Любы.

Она резко отклонилась от лампы, тень легла на ее висок. Его слова сначала неприятно кольнули ее, потом удивили. Она не ответила, отрешенно постукивала ластиком на кончике карандаша по своей чашке, словно отмеривая секунды этой тихой летней ночи.

– Худо на душе? – не то спросил, не то заключил Денис.

– Впору напиться, – грустно выдохнула Люба. – Но мне плохо от вина бывает, – прищелкнула она язычком.

– Так я позабочусь, чтобы утром было чем похмелиться, – оживился Денис.

– О-хо-хо! Это лекарство не для меня.

Что-то накатило на нее. Может, накопившееся одиночество? Да так накатило, что и не выдержать, нахлынула потребность пошептаться с кем-нибудь. И почему бы не с этим больным? Вдвоем, в темноте, пока все кажется полу-реальным. Завтра, наверняка, она сообразит, что не надо было этого делать. Но это будет завтра, о пока она была слишком подавлена, чтобы понять это.

– Конечно, человек может вынести много унижений, если отказывается изменять что-то в своей жизни, – Денис будто нарочно подталкивал ее своими рассуждениями к откровенности. – Раскисать вам никак нельзя, но я понимаю – надо выглядеть так, будто вы успешно сочетаете уважение в вашем коллективе с домашним раем. Как я вас понимаю.

На мгновение ей стало страшно от мысли, что Денис ощущает перепад ее чувств: гнев, обиду, неловкость, словно рассматривает их под линзой микроскопа, и потому дотягивается до ее переживаний.

– Тепло, очень тепло, – призналась она. – Даже странно слышать такие слова от мужчины.

– Что же у вас происходит? – вкрадчиво спросил Денис, прильнув грудью к краю стола.

– Зачем говорить об этом? – неуверенно возразила она. – Лучше от этого не будет.

– Будет лучше, поверьте. Верьте в это, как верят в чудо.

– Чудо – это что-то несбыточное.

– Плохая философия, – возразил он. – Вы мне уже привили вашу боль, и я ее чувствую. Мне кажется, что существует довольно много доводов для перемены вашей жизни.

– Не думаю, чтобы какой-нибудь из них был бы достаточно убедительным, – махнула она ладонью, чуть приподнятой над столом.

– Люба, не будьте по-мужски упрямы.

– Почему по-мужски? – усмехнулась она.

– Но ведь ваш муж упрям.

– Откуда вы взяли?

– Думаю так, глядя на вас. Есть такое понятие как «меловой круг». И вы, по-моему, нарисовали вокруг себя такой круг, в котором отрекаетесь от собственного «я». Перечеркиваете себя. А от семейной жизни у вас осталось лишь одно чувство – чувство, причиняющее боль.

– Вы очень странный больной, – прищурившись, рассудила Люба. – И суждения ваши больше женские, чем мужские. Такое впечатление, точно вы и вправду читаете чужие мысли. Да, когда-то шла счастливой дорогой, а теперь вот в грязи завязла.

– Когда же эта грязь появилась? – осторожно спросил Денис.

Люба несколько мгновений молча рассматривала Дениса, будто оценивая риск открыться душой перед этим сторонним человеком. И поток ее чувство подсказывал о рождении некой живой нити с ним, по которой можно пустить все свои откровения, которые тщательно она уберегала от других.

– Все началось зимой, – доверительно начала она свою историю. – Нет, раньше, прошлой осенью. Началось в тот самый день, когда уволили мужа по сокращению штата.

Этим вечером случилось то, на что Люба и не рассчитывала, чего не могла предвидеть. Войдя в квартиру, она сразу почувствовала что-то неладное. Это неладное стиснуло ее с такой силой, что даже кольнуло сердце и она невольно затаила дыхание, опасаясь повторения болезненного внутреннего разряда в груди.

«Андрей», – позвала она негромко мужа. Странно, но ответа не последовало, хотя неряшливо брошенные ботинки в углу прихожей, табачный запах, исходящий из кухни, свидетельствовали о его присутствии. Прислонившись к стене, она освободилась от туфель, машинально просунула отекшие ступни в разношенные тапочки, направилась в кухню, свесив голову к левому плечу, заранее высматривая супруга.

Раздетый по пояс, он сидел за столом, уставившись стеклянным взглядом на почти пустую бутылку водки. Рядом на клеенке – надкусанная котлета и наполненная с мятыми окурками пепельница. «Вот те раз, – изумилась Люба. – Чего это ты в одиночку пьешь?» Она собралась уже было устроить ему хороший нагоняй, но, пристально приглядываясь к Андрею, в ней крепла мысль о каком-то свалившимся на них горе, и потому резко осадила себя.

– Андрюша, случилось что? Ну, говори же, не молчи.

– Случилось, – неожиданно прорычал он. – Выперли меня с работы.

Андрей, как представлялось Любе, был человеком, который всегда умел постоять за себя. К тому же он никогда не раскисал, и был для нее воплощение энергичного, деловитого, и потому надежного мужчины.

«Ну что же убиваться из-за этого? – с облегчение выдохнула она, подумавшая уже про себя, что свершилось нечто трагическое с матерью Андрея, с трудом передвигающейся после второго инфаркта, требующей постоянного ухода, отчего у Любы нередко возникало чувство, будто свекровь полностью владеет ею и всем, что принадлежит ей, – мыслями, чувствами, свободной минутой, наконец. – Ты у меня умница, найдешь другую работу. И еще лучше прежней», – утешала она.

Обычно Люба с поразительной быстротой схватывала все, что было у Андрея на душе, все, что он хотел выразить, прислушивалась к нему и многое слышала. Он всегда мог надеяться на то, что будет и понят ею и покрыт ее лаской. В такие минуты она привлекала его к себе, нашептывала утешительные слова, целовала, поглаживая по голове, а он слушал ее простые слова и его переживания остывали, превращаясь в незначащие проблемы по сравнению с величайшим счастьем разделять любовь с такой удивительной женщиной. И потому был бесконечно благодарен ей за этот ее удивительный дар.

Она подошла к мужу, протянула руку к его голове, намереваясь привычно проникнуть пальцами в его упрямые, с вихрами волосы, но он резко отпрянул назад и злобно крикнул: «Не тронь меня! Не до тебя сейчас».

Застыв с вытянутой рукой, Люба широко раскрыла от изумления глаза. «Не говори так, прошу тебя», – ответила она почти шепотом, растерявшись от больно ударивших ее слов. Глаза Андрея горели каким-то особенным блеском, блеском ненависти что ли, отчего где-то внутри у нее шевельнулось подозрение, уж не нарушилась ли работа его разума.

«Ты что?» – она потрясла его за плечо, как бы приводя в сознание. Он отдернулся, точно от электрического удара, вскочил со стула с криком «Отвяжись, сказал!», с силой отпихнул ее. Она попятилась, теряя равновесие, ударилась головой о стену, упала. Андрей выскочил из кухни, а она сидела на полу, растирая затылок. Слезы боли и обиды обожгли лицо. Многое она могла ожидать в своей судьбе, но допустить, что муж поднимет на нее руку … Никогда. На цыпочках ходила мысль – протрезвеет утром, извинится. Но наступило утро, а ничего такого не случилось.

Так уж вышло, что и Андрей не избежал обычной участи многих безработных, на своей шкуре познавших, как устроена эта самая рыночная экономика, и не находящих для себя полезных рецептов для достижения успеха. С каждым днем он становился все более грубым, замкнутым, начал пить.

С тех пор Люба обнаружила склонность мужа к спиртному, она призывала его взять себя в руки, не опускаться, перестраивать себя заново, но он противился контролю над собой в какой бы то ни было форме, грубо прерывал всяческие попытки обсуждать его поступки. Завоевывая таким образом свободу, у него вошло в привычку распускать руки, грязно ругаться. Что уж говорить о том, что не хватало ни ума, ни силы воли вернуть в себе того прежнего Андрея – веселого, остроумного, чувствующего себя со всеми легко в любом обществе. Мало того, как подсказывала Любе женская интуиция, он уже имел на стороне несколько романов, но она уже не ревновала. Внутри нее все уже остыло.

Они прожили полгода без любви. К концу зимы супружеские отношения потеряли какую-либо чувствительность. Люба все менее обольщалась надеждой на ее возрождение, ее брада досада на собственную глупость следовать по пятам этой надежды, поскольку Андрей продолжал драться и медленно убивал ее – эту надежду – каждым ударом кулака. Все чаще ее посещали мысли, что лучшая пора жизни уже миновала, и все реже вспоминалось то светлое, радостное, которое они пережили когда-то вместе. Под действием ссор и оскорблений образ любимого мужа потускнел в ее душе и понемногу ее начали овладевать сомнения о пользу прикладываемых ею усилий поддержания утратившего смысл союза с человеком, озлобленным алкоголем. Он, не способный управлять своей волей, сам изобрел легкий способ разрушить этот союз. Ее бесила мысль, что Андрей с таким равнодушием растаптывает останки их былой любви, собственноручно вычеркивает себя из ее жизни. Он грубо проник в ее душу и ограбил ее мечты о женском счастье. Самое худшее уже случилось: прежней души у нее нет. Оказывается, в ее муже были заложены злые силы, недоступные ее пониманию, подсказывающие, что впереди ее ждали многие-многие пустые месяцы – без откровений, без улыбок, без любви. И каждый месяц будет походить на прошлый. А от любви не останется даже блеклой вывески.

Правда, иногда в нем что-то просыпалось, он извинялся, говорил, что не помнит себя в пьянстве, но слова эти не освобождали Любу от затаенного страха перед ним. Временами она ненавидела себя за свой характер, не позволяющий отшвырнуть в ярости мужа, когда он терял рассудок, за глупое бездеятельное ожидание лживого семейного покоя. Вот от этого ожидания она и мучилась больше всего. Конечно, приходилось и ей иногда отвечать жестким словом, но оно не воспринималось разумом супруга, одурманенным водкой. «Неужели я такая ничтожная? – терзала она себя бессонными ночами, – чтобы покорно принимать такие обиды?» Подобная несправедливость все сильнее раздувала ее ненависть к нему. Да еще свекровь все наставляла: «Терпи, не перечь, время все излечит». Но сердцем она понимала: не должно быть так, не положено.

Эти переживания опрокидывали все взгляды и представления о браке, какие сложились у нее до момента, когда Андрей поднял на нее руку. Но на работе она по-прежнему старалась держаться бодрой, жизнерадостной, чтобы никто не видел, как она несчастна. А как бы ей хотелось сказать всем, что счастливее ее нет никого на сете.

Денис слушал Любу и чувствовал, как в его душе все возмущается против дьявола в облике ее мужа. Слушал и представлял все многообразие ее мук – попытки скрыть семейную драму от коллег, потерянный мир, в котором она не находила спокойного угла. Откровенный разговор выворачивал ее наизнанку. Странно, но ей не стоило большого труда откровенно высказывать все этому ночному больному. А она все говорила, наговаривала, наматывала, словно нитку на клубок, слова, освобождающие ее от накопившейся боли. Вдруг речь ее внезапно оборвалась, будто споткнулась обо что-то.

– Господи! Что это я? – очнулась она. – Не слушайте меня, всякую чушь наговорила, – она приняла вид сердитого ежа, выпустившего колючки.

– Бедная Люба, – Денис раскачивался на стуле, глядя себе под ноги. – Сколько же вы натерпелись. Я очень сочувствую вам, я так … так … – он закрыл глаза и несколько раз ударил себя кулаком в грудь.

– Зато накопила изрядный жизненный опыт, – печально ухмыльнулась она.

– Зверь не обижает так свою подругу, – жестко чеканил слова Денис. – Но и у вас зверь особой породы. Значит, уверился, что получил право быть вас, когда ему вздумается, что не получит сдачи? Так дайте ему сдачу.

– Вы что? Предлагаете драться с ним? – возмутилась Люба.

– Я предлагаю вам избавиться от этого недочеловека. Я думаю: настал миг, когда вам надо спустить курок.

– Курок? Вы в своем уме?

Она представила, как ее палец уже лег на спуск воображаемого оружия, и передернулась не вольно от этой невероятной сцены.

– Это метафора, образное выражение, – поспешил объясниться Денис. – Согласитесь: задолго до той минуты, когда мы начали этот разговор, вы уже знали, что рано или поздно должны принять решение расстаться с этим … Извините, не хочется использовать в вашем присутствии крепкие слова. Вот этот синяк, – он перевел взгляд на ее висок, – вы должны сказать себе, что это последнее оскорбление, которое он нанес вам. Правда, если …

– Если? – насторожилась Люба.

– Если вы сами не смиритесь принимать себя за грязь на его ботинках. Тогда и противиться бесполезно. Новое счастье к вам никогда больше н6е постучится. Он же просто паразитирует на своих пороках – на пьянстве и распущенности, – вместо того, чтобы найти силы для освобождения от них. Среди людей существует такая закономерность: слабый выезжает за счет сильного. В вашем случае вы – сильная. Зачем же идти на бессмысленное существование только ради того, чтобы показать, сколько вы можете еще вынести его измывательства?

– Что мне перечеркнуть шесть лет жизни? – с сомнением спросила себя же она.

– Перечеркнуть! – Денис повысил голос.

– Тише, – зашипела на него Люба.

– Перечеркнуть, – шепотом повторил Денис. – Эти шесть лет теперь вам ни к чему. Скоро и совсем жалеть о них не будете.

Слова его наполняли Любу новым светом и прозрением. Она съедала его глазами, будто ждала того часа, когда кто-то даст ей знак, что настала пора освобождения от ненавистного ей существа, значащегося ей родным только по фиолетовому штампу в паспорте. Этот парень с перебинтованной головой прав: когда-то она должна сказать «нет» мучительно тяжелому течению своей пустой жизни. Она заслужила право дать сдачу, пришел ее черед ответить достойным поступком. На ее лице выражение озабоченности постепенно сменялось озарением. Действительно, она не ощущала больше желания завязывать непрочные узелки на уже разорвавшихся отношениях с Андреем.

– Нет, это не просто, – она вздохнула и задумалась в предвидении всех возможных реакций мужа.

– Не сложнее, чем наслюнявить и заклеить конверт, – убеждал ее Денис.

– Странно, – тихо произнесла она.

– Что странно?

– Я тоже часто об этом думала. Стыдно признаться, даже молилась.

– Оставьте молитвы. Не существует каких-либо небесных сил, которые помогут вам реально справиться с вашей бедой. Ну, по крайней мере, пусть с колокольным звоном плывет хоть ваша вера в лучшее завтра.

– Трудно обрубить все, – выдохнула она.

– Да, это трудный шаг, – подтвердил он. – Но вы же понимаете, что другого способа разрешить этот конфликт не существует. Вы только будете разрушать себя дальше. Что же это выходит: вы превратились в его руках в послушную глину. Найдите себе достойного вас мужчину.

– Нет уж, больше никого не надо.

– Два снаряда в один окоп не попадают, – уверял Денис.

– Все мужчины одинаковы., – Люба перекосила правую щеку.

– Не скажите, – попытался улыбнуться Денис.

– Было бы болото, а лягушки найдутся. Да и во имя чего? – опять озадачивала себя она вопросами.

– Во имя всего хорошего, что судьба еще притаила для вас на белый день. Во имя вашего будущего ребенка. Неужели вам никто не нравится?

Люба покачала головой.

– Вопрос, как говорится, риторический, – не унимался Денис. – Но у меня есть в этом свой интерес.

– Какой такой интерес? – спросила она и невольно отстранилась от него. «Не свою ли кандидатуру он выдвигает?»

– Если наша любимая медсестра подвергается таким гнусным бедам, то у нее падает настроение. Тогда и нам, простым смертным, хоть ложись и помирай.

Люба не слышала его последний слов. Она прокручивала в себе одни и те же думы. Как ни оскорбительно было для нее сознание, что Андрей ни во что ее ни ставит, она не могла так легко поставит на их браке крест. А почему, собственно не могла?

– Только бы выбраться из этой ямы, – глубоко вздохнула она. – Спасибо вам за участие. – Люба взяла Дениса за руку и все крепче, крепче сжимала ее, передавая этим пожатием молчаливую благодарность. – Не знаю, почему терплю еще.

– Вот и я спрашиваю, – воодушевился Денис, – почему вы только сейчас спохватились? Вы достойны любви и счастья. Что же вам подсматривать чужие радости через щель в заборе?

– Это вы хорошо сказали: «смотреть через щель», – грустно прошептала она.

– Не позволяйте увянуть такому чудесному цветку, – Денис вскинул руки в ее сторону. Она улыбнулась уголками губ, а он продолжал: – И подумайте на досуге о нитке кораллов. Впрочем, вы и без них прекрасны.

После этих слов Люба отвернулась, предательски подступили слезы. В поисках платка она обшарила карманы халата, и не найдя его, прижала к глазам ладони, растерла непрошенную влагу по лицу, замахала рукой в сторону Дениса, давая понять, чтобы он поскорее уходил отсюда.

Он поспешно поднялся, поблагодарил невнятно за угощение, направился по мрачному коридору. Глядя себе под ноги, он отмечал, как его тень вытягивалась, перегоняла его все быстрее. Хоть и в тапочках, но его шаги гулко отдавались в ночной тишине. При этом ему думалось: «Хорошо, что эта ночь уберегает больных от их горя и страданий». Он тихо вошел в палату, накрылся одеялом под предательский скрип кровати. Веки склеивались, мысли разбегались в стороны. То ли устал, то ли лекарство действует …

ТУМАННЫЙ ПЛАН

У Дениса зрел план, как вывести полковника из его грустных дум, переживаний, тоски, утраты родительского общения с позабывшей его дочерью. Надо было каким-то образом предоставить ей активную роль для налаживания с ним ровных отношений, без ссор, изматывающих переживаний. Вот что сейчас волновало его и питало его воображение об осуществлении благотворительного участия в воссоединении родных когда-то душ. Он даже знал, как все это устроить.

Конечно же он запомнил номер телефона дочери полковника, высказанного им вслух при проверке, якобы, его памяти. И всё, казалось бы, обошлось как нельзя лучше: с первой же попытки дозвонится Денис услышал в трубке женский голос. Представившись соседом по палате Валерия Павловича, Денис, различая от волнения собственное сердцебиение, спросил, как он может обращаться к невидимой собеседнице, и услышал в ответ холодное: «Ольга». И лишь по этому краткому слову Денис уже понимал, что докричаться до ее сердца будет сложно. Кричи, не кричи, такая тебя не услышит.

Чтобы не вызвать у Ольги излишних подозрений, Денис лихорадочно рылся в памяти в поиске подходящих слов для подтверждения необходимости и исключительной важности его звонка.

– Валерию Павловичу было бы очень важно ваше присутствие, – начал он осторожно, стараясь сохранять ровность своего голоса.

– Что ему приспичило свидеться? Или уж совсем плох? – равнодушно поинтересовалась Ольга.

– Вашему отцу после тяжелой операции очень плохо, – продолжал Денис, – не знаю, насколько хватит у него сил выдерживать мучительные боли.

– Ну, это не здорово, – насторожилась она. – Мы еще не урегулировали некоторые вопросы.

– К тому же он очень переживает разрыв связи с вами и это доставляет ему дополнительные переживания, – выпалил Денис на одном дыхании.

– Это он просил вас позвонить мне? – безучастно спросила Ольга. У нее появилась смутная догадка насчет звонившего, а догадка эта заключалась в том, чтобы вызвать у нее сожаление или даже, не дай Бог, жалость.

– Нет, нет, – поспешил уверить её Денис, – как можно? Он никогда бы это не сделал. В противном случае он сам бы вам позвонил. Уверяю вас, для таких предположений нет никаких оснований. И ему ничего об этом звонке не скажу. Поверьте, я умею держать язык за зубами.

– Так что вы хотите? – нетерпеливо выпалила Ольга.

– Порой трудно в это поверить, – спокойно продолжал Денис, – но доброе слово, сочувствие может вывести тяжело больного на путь выздоровления. Уверен – вы очень благородный человек и у вас найдутся добрые, нужные слова для вашего отца. Навестите его, пожалуйста. Поверьте, вы очень сейчас нужны ему, он нуждается в вас. Если хотите, его жизнь сейчас в ваших руках. И это не громкие слова.

Денис не знал, как ведет себя Ольга в минуты раздражения и потому прижимал трубку к уху так сильно, что это вызывало боль, но он с нетерпением ждал ее ответа. После нескольких секунд молчания он, наконец, последовал.

– Ну не знаю, – уже более спокойно рассуждала Ольга, – я постараюсь его навестить, но удовольствия мне это, честно говоря, не доставит. Я ведь знаю его как облупленного, упрямый как козёл. Извините за откровенность, – поспешила добавить она.

Денис понимал: мысль о том, что ты знаешь человека лучше всех только потому, что доводишься ему родственником, глубоко неверна. Для этого нужно ещё уметь читать, понимать желания, чаянья, сомнения, переживания этого человека. Но сказать это впрямую Ольге он не мог. Подобные суждения не нашли бы в ней отклик, наоборот, разорвало бы их дальнейшее общение.

– Не могли бы вы навестить его сегодня? – осторожно спросил Денис. – Тут каждый день может быть на счету.

– Что, он действительно так плох? – все еще не доверяла Ольга.

– Действительно, – подтвердил Денис.

Именно так сейчас казалась ему он способен объяснить ей, почему нельзя откладывать на потом посещение отца.

– Или он передумал? – рассуждала она, как бы, сама с собой.

– Вы о чем? – прикинулся недоуменным Денис.

– Так, ни о чем. О своем, – рассеянно процедила она.

Денис удивился тому, как откровенно, даже опрометчиво она выплескивает свои потаенные надежды. Теперь ему, естественно, никак нельзя было показывать, что он в курсе её спора с отцом в отношении дачи.

После непродолжительного молчания Ольга сказала, что если и придет, то только благодаря ее уживчивому характеру. После подобных слов у Дениса по вискам пробежали уже знакомые ему мурашки. Он усмехнулся про себя: «Интересно, в какую колею свернул бы наш любезный разговор, если бы мы оба могли читать мысли и узнали бы правду, что каждый думает о другом?».

И все же, вняв горячим просьбам Дениса, она холодно сообщила, что приедет часам к двенадцати, но ненадолго. А чтобы не терять попусту время на поиски палаты, просила его встретить ее у ворот больницы. Он, разумеется, сказал, что будет только рад помочь.

Случилось то, чего Денис ждал от этого звонка. Вид у него был такой словно он был объявлен победителям какого-то невероятно сложного конкурса. Его переполняла радость от успешного начала реализации его плана, лицо было взволновано. Ему представился случай быть участником великого деяния воссоединения уже было распавшихся мятежных душ отца и дочери,. Он чувствовал прилив гордости от того, что Ольга прислушалась к его совету.

«Отчего в мире так много злобы? – уже спокойно рассуждал Денис, расхаживая по аллее больничного парка. – Отчего все это проистекает? Жизнь дана одна и это не так уж мало. Надо просто жить и не извращать человеческие отношения, не приспосабливать их к низменным интересам отдельных людей. Любовь должна править миром. Кажется, Драйзер сравнил щемящее чувство любви с темной комнатой, где влюбленные ходят, вытянув вперед руки. Я бы только заменил темную комнату на светлую. Влюбленные должны видеть друг друга».

С таким философским настроением Денис мерил шагами дорожку, изуродованную неряшливым асфальтом, и на которую падала тень развесистых деревьев. На фоне зеленой травы пылали желтком одуванчики, запоздалые капли росы питали собой листья, травы. Сквозь высокие, еще голые кроны проступали верхушки высотных зданий и они, словно, плыли за полупрозрачными барашковыми облаками. После однообразия больничной обстановки солнечный мир, в который окунулся Денис, показался ему наполненным лирическим настроением, новизной чувств. «Насколько здесь, – думалось ему, – прекрасней рисованных слащавых пейзажей с опушками и мостиками через тихие парковые заводи. Нет ничего совершенней самой природы».

Он шел и улыбался чему-то далекому, ему одному ведомому. Умиротворенный настрой Дениса внезапно рассеялся, словно туман, от громкого грубого мужского окрика. Впереди метрах в десяти на лавочке сидели трое: женщина, по всей видимости, находящаяся здесь на лечении; мужчина и паренек лет шести-семи. Смело можно было предположить – жену навещают муж и сын. Мужчина был какой-то неопрятный: с рыжеватой щетиной, лицо не содержало следов интеллектуального труда, в поношенном пиджаке, в серой рубашке с заметным масляным пятном и засаленным воротником, с грязью под ногтями. Последнее особенно бросалось в глаза, поскольку он активно сопровождал громкую речь взмахами рук. «Автомеханик», – подумалось Денису о роде его занятий. Женщина, наоборот, создавала приятное впечатление. Среднего роста, с умеренной полнотой, придающей ей только дополнительный шарм, волосы обрамляли слегка посеревшее, видимо от болезни, лицо, ниспадая до плеч. По лбу тонкими паутинками пробегали морщинки, хотя на вид ей Денис не дал бы более сорока. Он отвел бы сейчас ей роль типичной домохозяйки, бесконечно обслуживающей и мужа, и сына, вечно не выпускающей из рук половник, веник, тряпки.

По мере приближения к ним он уловил суть происходящего скандала, причалившего к этой лавке. Женщина грустно сокрушалась о ее разбитой фамильной чашке, сохранившейся еще от бабушки, а мужчина грубо обвинял в этом сына.

– Кто вообще просил тебя лазить в сервант?! – кричал он. – Руки тебе поотрывать за это! Зачем брал, зачем разбил? Даже я ее никогда не трогал.

От этих слов «газировка» брызнула в висках Дениса. «Врет, подлец, все хочет спихнуть на парня», – нахлынуло на него озарение.

– Я же видел! – не унимался отец. – Ну… почти видел… слышал из коридора, как ты открывал дверцу и гремел посудой. Я знаю эти звуки, не отвертишься!

«Ага, – отметил про себя Денис, – вот и оговорка. То есть высказал то, что не хотел сказать. Про звуки и так далее. И чтобы скрыть первоначальный обман, его ложь обрастает новыми и новыми подробностями. При этом типичные жесты лжеца – преувеличенная жестикуляция, постоянное поправление воротничка рубашки».

Много в детстве порой бывает наказаний от родителей, и справедливых, и неверных. Но калечат души особенно те, что идут от злобы и глупости. Все в руках такого папаши – может побранить, может угрожать. Только провинись – не долго и затрещину получить.

Щёки мальчишки покрылись ручейками слез. Надрывно хватая воздух, он пытался кричать: «Не брал! Не брал!», – и никак не мог выплыть из потока обвинений, затягивающих в глубокую воронку несправедливости. Все его хрупкое существо содрогалось от подлой лжи, и он продолжал рыдать от жалости к себе, от обиды. Денису передалось чувственное волнение и страх ребенка: «Надо выручать пацана». А мужчина оглядывался, будто опасаясь быть услышанным, и продолжал выпускать скверны в адрес сына. Он уже горел желаем дать ему подзатыльник, но рука его повисла в воздухе после окрика Дениса: «Прекратите!»

– Прекратите, – уже спокойно дополнил он. – Как вам не совестно? Чашку то разбили вы. Я требую перестать издеваться над ребенком.

Мужчина смотрел на прохожего в оцепенении, неподвижно, даже не дыша, ничего не понимая. Но быстро придя в себя, дал в полной мере раскрыться своему невежеству. Он угрожал Денису не вмешиваться в их семейные дела, требовал закрыть «свой грязный рот», «проваливать своей дорогой». Дошло до того, что он схватил Дениса за грудки и пару раз изрядно тряхнул его, но вовремя опомнился, что чуть не вмазал по забинтованной голове больного. Женщина визгливо запричитала, чтобы муж немедленно отпустил человека, а потом, словно прозревая, тихо заключила: «А ведь, верно, это ты разбил».

И эта догадка заставила ее позабыть свой страх перед грубым мужем, страх, которому она так легко поддавалась прежде, страх, который ее постепенно, но неумолимо уничтожал. Денису стало даже жутковато от ее гневного напора, который она обратила на супруга. Неопровержимый факт его лжи подтверждало и его невнятное бурчание: «Ну и что? Подумаешь, чашка какая-то. Чего из-за этого… Куплю тебе еще».

– Какая же ты гадина! – расходилась жена. – А ну, извинись перед Сашенькой! – требовала она, притянув к себе сына за плечи, а тот, уткнувшись мокрым лицом в ее теплое тело, заходил мелкой судорогой. – Забирай свою поганую передачку, – она швырнула целлофановый пакет на землю, – и убирайся с глаз моих.

Видимо, этой безмолвной, неслышимой мужем женщине не раз приходилось отступать под натиском хамства, лжи своего супруга, накапливать в себе немало страхов и обид, но она настолько ими пропиталась, что в ней стало просыпаться человеческое достоинство, неудержимое желание вырваться из паутины этой мерзости. Она дала возможность в полную волю разгуляться своим чувствам, эмоциям, она еще «задаст ему баню», отчего ее муж как-то сразу съежился, скукожился, хмуро потупился.

Но Денис этого уже не видел, он шел дальше по аллее, погруженный в свои мысли. Вспышка жалости к мальчишке, неприязнь грязной лжи не позволили ему пройти мимо этой семейки. «Но будь я обычный прохожий, а не больной, – ухмыльнулся он, – не избежать мне, как пить дать, физических увечий».

Он посмотрел на часы, круто повернул и торопливо направился в сторону центральных ворот. Наступал назначенный час встречи с дочерью полковника. Еще минут двадцать он прохаживался у ворот, а через дорогу его рассматривал город, высокий, бетонный, который в скором времени поглотит и его. Наконец, он заметил, как красная Honda долго и неумело пыталась припарковаться на стоянке больницы. «Она», – почему-то сразу определил Денис.

Из машины не с первой попытки, оттолкнувшись от кресла, вылезла женщина. Весьма стройная, гладко зачесанные назад черные волосы, крупные, в пол-лица, солнечные очки, загорелое тело обтянуто темно-зеленой мягкой тканью, высокие каблуки. Не чужда она была и различным безделушкам, нашедшим себе места на ее шее, запястье, на пальцах. Она держалась не просто непринужденно, а с неким вызовом. Каждым неспешным шагом, каждым движением бедер, неподвижно посаженной головой, она, казалось, подчеркивала, насколько безразличны ей все эти прохожие и больные за металлической оградой, которых она разглядывала издали.

Так уж повелось, что Денис с первого взгляда делил женщин на две группы: либо с которыми приятно иметь дело, либо попросту стервы, которых следовало сторониться как можно дальше. Приближающуюся женщину он с первой секунды отнес ко второй группе. Он не любил осуждать кого-либо, но она представлялась ему ограниченной и злой, да и мир, в котором она жила, был, видимо, таким же злым и ограниченным.

Денис подошел к ней вплотную, она отступила в сторону, уставившись на него, пытаясь понять, что надо этому несчастному больному.

– Вас зовут Ольга? – догадывался Денис. – Это я вам звонил.

– А-а, – протянула она, выпятив очерченные карандашом тонкие, недобрые губы и, рассматривая его сквозь солнечные очки, которые она не сочла нужным снять, знакомясь с Денисом. Она ожидала совершенно иной встречи – встречи с обаятельным, высоким блондином, с приятными манерами. Таким она представляла человека, с которым нынче общалась по телефону. – Понятно. Что отец? В здравом уме?

Денис заметил, как она сосредоточилась при последних словах, видимо, оценивая прибыль, которую можно будет извлечь из тяжелого состояния отца. Оттого ему стало не по себе, будто он сам становится соучастником ее грязных замыслов. Он сознавал, что доброго слова будет куда как мало, чтобы спасти ее душу от эгоизма. Такое слово не затронет ее разум. Тем не менее, раз уж взялся за гуж…

– Понимаю, как вы убиваетесь по родителю, – лукавил Денис, – но сегодня он, кажется, немного лучше. – Вы переживаете за него?

– Разумеется… и за него тоже, – рассеянно ответила Ольга.

При этом от внимания Дениса не ускользнул типичный жест лжеца – прикосновение ее пальцев к щеке. От многих посетителей, навещающих родственников в больнице, обычно исходят волны переживаний. Как же иначе? Но от этой фифы Денис не улавливал ни волнений, ни переживаний.

– Спасибо, что приехали, – как можно приятней Денис состроил улыбку.

– Не стоит благодарности, – снисходительно отреагировала она.

«Вот именно не стоит, – подумал он про себя. – Ей неплохо было бы дать урок хорошего поведения», но вместо этого нагло солгал ей в глаза: «Что-то в вас есть от настоящей леди».

– Комплимент принимается, – она впервые удостоила его долгим взглядом, но за темными стеклами выражение ее глаз было недоступно.

Эх, кабы она знала, с каким тяжелым сердцем он выполняет миссию встречи этой женщины, заведомо зная ее неприязнь к нему, к отцу, да и ко всем, кто оказывался на ее пути. Не взирая на чувство отчужденности, он продолжал выказывать ей доброжелательное отношение, о котором она, конечно же, никакого понятия не имела. Благо она находилась в неведении насчет его истинных чувств к ней.

Он предложил проводить ее в палату к отцу, но она решительно отказалась: «Я сама дорогу найду». А потом неожиданно для Дениса добавила: «А ты постой у моей машины, присмотри за моей малышкой».

– Как присмотреть? – опешил Денис. – Вы оставляете ребенка в машине? Как можно? Нет, нет… Я не могу брать такую ответственность… Я не справлюсь.

Ольга сняла на пару секунд темные очки, подмигнула ему: «Справишься», – и оставила его в полной растерянности за своей спиной.

Денис смотрел ей вслед и ругал себя за то, что в результате собственной слабохарактерности он как бы дал обещание проследить за грудным, по всей видимости, ребенком, да к тому же находящимся в закрытой машине. Нет, от такого требования следовало решительно отказаться. Но все произошло так нелепо и стремительно, что он просто оказался, как говорится, «в луже». «Вот теперь стой, отвечай за ее ребенка», – ругал он себя. «И какой теперь спрос с ее наглости? Да какой тут может быть спрос!»

Денис подошел к задней дверце машины, заглянул через стекло внутрь, прикрывая ладонью глаза от солнечных бликов. На сиденье лежал на боку какой-то щенок, никакого ребенка не было. Он бросился к переднему окну, но и там на креслах никого не было. Вернулся к задней двери, его взгляд стал проникать на пол: «Может, ребенок упал?» Безрезультатно. От волнения он сглотнул, уставился в растерянности на щенка. Тот, в свою очередь, заметив движение за стеклом, проявил интерес к Денису: вскочил на лапки и мотнул коротким хвостиком. Это была типичная декоративная собачонка, которых при прогулке такие же декоративные женщины носят на руках. Белый окрас, породой смахивает на кудрявую болонку. Это та, которая скучает в одиночестве, с которой надо регулярно играть, которую нельзя кормить обычной едой для людей.

И тут до него дошло: «Так вот она какая твоя дочка, твоя малышка!». Денис отступил от машины с брезгливым выражением. Ему тут не только некому помогать, но и трудно было совладать с негодованием. «Во истину, стерва!» – прошипел он про себя.

Тем временем Ольга нашла нужную палату, вошла, застала отца за чтением книги, подошла к нему, не найдя рядом стула, присела на краешек его кровати.

– Ну, здравствуй, – поддельно бодрым голосом поздоровалась она. – Как тебя так угораздило?

Валерий Павлович вздрогнул от неожиданности, узнал Ольгу, мягко улыбнулся: «Здравствуй. Спасибо, что пришла, – положил ладонь поверх ее руки. – Ну вот, наконец, мы вдвоем».

– Тут сок, виноград, – поставила она пакет возле тумбочки.

– Спасибо, – опять он благодарил Ольгу. – Не стоило. Я знал – ты все же беспокоишься обо мне, – если бы он только знал, как ошибается на ее счет, – хотя и не появляешься.

Она тут же нашла оправдание: «Да как-то все некогда, в запарке».

– Понимаю, – часто закивал он головой. – У тебя же ребенок. Что же ты раньше молчала, не говорила? Кто отец? Ну-ну, рассказывай.

– Особо рассказывать нечего, очень симпатичная белокурая малышка – уклонялась она от расспросов. И что удивительно – она нисколько не испытывала угрызения совести от введения отца в заблуждение относительно ее ребенка, поскольку совершенно не разделяла с ним общечеловеческих ценностей. Такие люди, как Ольга, не чувствуют себя виноватыми в обмане перед теми, кто, по их мнению, живет не по их правилам и принципам. – Я в поиске, – продолжала она. – Мне нужен настоящий мужик.

Валерий Павлович как-то сник после этих слов. Да, он давно знал, что ее устремления создать семью были в сущности далеки от понятия любви, от тонкой чувствительности. Нет, она и сама не жаждала восторгов любви. Хороший брак она всегда связывала с удачей встретить богатого, успешного бизнесмена. Среди ее знакомых всегда были ухажеры, поскольку она могла соперничать с другими женщинами во внешности, но это были мужчины совсем иного типа. Не проживающие в мире подлинной роскоши, с доходами, которые казались ей совершенно безделицей. Она всегда была того мнения, что имеет преимущества перед другими охотницами за богатством. Думала, что все женщины живут и мечтают, как бы «подстрелить крупную, жирную дичь». «Ну, это кому как повезет». Вот только для ее охоты не доставало хорошей квартиры, наличие которой, согласно ее расчетам, переместило бы ее по социальной лестнице на несколько ступенек вверх. А источник средств для приобретения такой квартиры она усматривала исключительно от продажи дачи, принадлежащей ее отцу. И каждый раз она говорила ему: «Продадим дачу и не только сведем концы с концами, но и еще кое-что останется». И, если верить ее словам, жизнь у них будет куда слаще. И она тогда сумеет осуществить многое из того, о чем мечтала.

– Сейчас один у меня почти на крючке, – продолжала она гнуть свою линию. – Уже почти оттеснила его от жены, осталось захватить его целиком. Мне нужно с ним встречаться где-то в приличном месте. Ты понимаешь меня? – она приняла просительный вид. – Я по поводу дачи.

Валерий Павлович смотрел на Ольгу и думал, как же далеко они находились друг от друга. И расстояние это измеряется непониманием. Если бы он предвидел такой оборот, он бы прекратил эту беседу еще до того, как она началась. Ее вид и настрой едва ли соответствовали важности момента общения с больным отцом. Ее не мучило сознание, что, возможно, это была одна из последних их встреч.

– Вот сейчас я тебя узнаю, – отец устало откинул голову на подушку. – Мог бы предположить, что ты не отступишься от своего замысла. Нет у меня надежды на тебя, да, честно говоря… давно уже и не было. А помнишь…? – вдруг встрепенулся он с мечтательной улыбкой, – там, на берегу пруда мы с тобой ловили рыбу? Уже солнце почти село, а мы все закидывали удочки.

Продолжить чтение