Читать онлайн Ангел греха. Часть I. Грязные лица бесплатно

Пролог. Таинственный субъект

Даже у такого подонка есть ангел-хранитель… Ангел с золотыми волосами.

Il Buono, il brutto, il cattivo

Однажды, в неком государстве, на рубеже величайших нравственных перемен, в – по большей части, на момент повествования предназначенном для рабочих по приёму, погрузке и размещению крупного рогатого скота в вагонах, небольшом захолустном городке без названия из развлечений для обрюзгших от пустой жизни мужчин, в котором, кроме продолжения рода, выпивки, морального унижения друг друга практически ничего не осталось, даже понимания великой божественной сущности мироздания – произошло не поддающиеся уродливому обывательскому здравому смыслу и захватывающее дух чувствующих красоту барокко красивых людей знаменательное историческое событие не только просто имеющее место в мифической реальности ушедшей печально известной эпохи, но даже и строго обязано. «Ковбойской» эпохи гротескного дикого запада.

Вполне обыкновенным, очередным, ничем не примечательным жарким летним днём очередного уходящего лета, в уже упомянутый городок, который по непонятным и удивительным причинам с недавних пор временно «вышел из апатии» – забрёл согнутый мясницким крюком одинокий вооружённый до зубов всадник.

Облачён незваный гость символически по средневековым меркам с ног до головы в чёрную одежду, без шляпы, но с головой, верхом на почти чёрной гнедой лошади без зафиксированного под хвостом животного обязательного (в черте города) специального мешка. Это был не призрак и не демон, а вполне себе живой человек. Почти живой.

«Ковбой» всполошил замученное умеренной засухой потливое население отталкивающей грозной наружностью, двумя торчащими из штанов огромными револьверами направленными на «огромный» половой орган, изобильно замызганной запёкшейся кровью одеждой и жутковатым для человека не причастного к естественным наукам увечьем.

Один ответственный законопослушный гражданин и по совместительству свидетель «явления» в мгновение ока ринулся в участок, звать местного шерифа. Единственный наблюдательный и порядочный человек метнулся в убогий салун, к сведению, местный салун действительно убогий, в нём нет даже старого расстроенного пианино, в нём никогда не звучала музыка. Наблюдатель побежал не делиться сплетнями, напиваться и развлекаться азартными играми с мужиками, а прямиком, громко топая – на второй этаж, но не в охапку с продажной девкой, как принято, а по соображениям совести – звать доктора, поселившегося с недавних пор в скромной комнатушке напоминающей, как доктор себе сам возомнил по фанатичным соображениям: аскетичную монашескую келью с мини-баром. Большинство куда хуже меньшинства, везде, такие просто молча наблюдали за заблудшим путником, судя по виду: великолепным стрелком, но соблюдая значительную дистанцию, в душе надеясь засвидетельствовать смертельную перестрелку, не принимая непосредственного участия в таковой. Гораздо хуже большинства лишь меньшинство большинства, таким в описываемом событии оказался беспризорный малец потехи ради метнувший камень в замученную лошадь всадника попав точно в глаз, после чего ретировался. Глаз, увы, в скором времени загноится и ни в чём не повинное благородное создание редкой масти ослепнет им насовсем.

Ковбой не был физически способен устроить столь желаемую многими, да и ему самому – рьяную перестрелку, догнать и отлупить чумазого босого беспризорника, чем следовало бы заняться и вообще что-либо, кроме как держась за окровавленный конец стрелы торчащий из живота – не удержаться в седле и свалиться на землю, словно с небес, только с костлявой вздыбившейся истерично ржущей кобылы, подняв густое облако коричневой пыли. Это и произошло с незваным стрелком.

У большинства наблюдателей мужского пола непроизвольно ощутилось неприятное давление в заднем проходе от увиденного, но и даже это их не отвадило…

***

По истечении некоторого неопределённого отрезка времени навсегда потерянного в кромешной пустоте, приоткрыв глаза и всосав солоноватую влагу оставшуюся на отросших усах и бороде, после того, как ковбою местные выплеснули из лохани на обожженное запачканное лицо выцветшую воду – он узрел перед собой вытянутую бледную физиономию мужчины в фетровой шляпе, с ухоженными толстыми и широкими усами полностью закрывающими верхнюю губу и торчащей из под них сигарой.

Внимательно, насколько только возможно в подобной ситуации тщательно изучив особенности черт лица и усы – ковбой опустил взгляд на бликующий прицельно в глаз шерифский значок пристёгнутый к потёртому жилету из толстой коровьей кожи и попытался красноречиво, не избегая нецензурной брани выразить сожаление о том, кого он видит перед отходом в специально отведённое место для самых страшных грешников несправедливого дикого мира запада. Остатка сил хватило лишь слегка скривить губу, но небритость и налипшие длинные просаленные словно специально пропитанные жиром космы без признаков седины полностью замаскировали мимические манипуляции.

Опыт непревзойдённо сильной личности подсказывал: необходимо изо всех оставшихся сил сопротивляться потери сознания концентрируя внимание в данном случае на огоньке тлеющей, зажатой в зубах заядлого курильщика казавшейся неестественно огромной сигаре напоминающей торчащий коричневый член чернокожего раба, благо направленный не в него, а в сторону деревянной одноэтажной захиревшей постройки, с пристройкой, со скоро угасшим энтузиазмом хозяина и хозяйки, с прибитой деревянной табличкой: «Undertaker's workshop».

– Что… упал?! – язвительно спросил шериф растягивая «Что».

Шериф, назвавший себя Биллом Карсоном – странным образном своим пытливым умом возрадовался и возбудился от увиденного, в позитивном ключе. Настроение его ещё изрядно приподнялось, когда он отбросил дулом заряженного револьвера прядь волос с лица и рассмотрел пришельца повнимательнее. У ковбоя отсутствовало правое ухо. В былые времена скотоложцам отрезали левое ухо, что означало отсутствие правого – пока загадка для общества. Срез относительно свежий и ткань не успела зарубцеваться.

– Вижу, тебе нужна помощь, – сказал он с приятной дрожью в голосе, затем глубоко затянулся ядовитым дымом, собрался, выдохнул через ноздри и громогласно продолжил войдя в роль. – Пожалуйста, будь добр, веди себя прилежно, если не собираешься подыхать. Постарайся вести себя так, чтобы мне не пришлось вбивать в твою тупую башку уважение к закону и власти. Я таких, как ты – знаю не понаслышке. У нас спокойный городок с правилами, да, убогий, но спокойный, не порть статус. Сейчас тебя осмотрит доктор Родриго, надеюсь – безрезультатно, в противном случае ты молниеносно сдриснишь отсюда и больше я твоё уродство и твою срущую лошадь никогда не увижу на своём родном рабочем месте.

Шериф перед тем, как отступиться – выпустил ковбою в лицо клуб ароматного табачного дыма, затем втиснулся в народное скопление добрых людей собравшихся на проезжей части дилижансов ради получения эмоций от предстоящего наблюдения погибели незнакомого им человека, на судьбу которого всем плевать с высокой колокольни.

Толпа заёрзала, начала елозить и расступаться, дабы пропустить грубо всех расталкивающих коренастого мужика широкого в плечах, опрятно одетого, с большой кожаной сумкой в руке и запахом перегара в лёгких. Судя по чертам лица и усов в форме подковы: данный тип богатого мексиканского расово-этнического происхождения.

– Не мешайте, дайте пройти, расступитесь. Так, что у нас тут… Господи! – протараторил доктор подбираясь к ковбою, затем невзначай сострил. – Кто его так отделал?

– Джонс-младший! – кто-то выкрикнул в толпе.

Со всех сторон разразился заразительный хохот и послышалось фырканье (не только лошадиное).

Доктор начал осмотр больного.

Облик ковбоя сиюминутно показался мексиканцу страдающим за его грехи. Он мелодично обратился к внеземным высшим силам очень быстро зачитав молитву сочинённую им самим на днях, считая, что такая молитва в разы искренней и сильнее классической. Самая сильная молитва на диком западе человека, как считалось ублюдками с принципами – не преуспевшего должным образом в убийствах, картах и ограблениях дилижансов и только поэтому принявшегося помогать людям по двум фронтам – прозвучала приблизительно так:

– Спаси эту заблудшую душу грешную, как спас однажды ты мою, за что тебя благодарю… Amen!

Всё же лекарь приступил к работе. Вколол долговременное обезболивающие, от боли и после контрольного осмотра и обнюхивания ран закатал рукава обнажив мощные волосатые инструменты для битья по роже, повернул больного на бок словно игрушку, вынул из штанов револьверы, задрал жилет и рубашку, подвигал стрелу туда и обратно, обломил торчащее из живота древко с костяным остриём с зазубринами и резким движением, под аплодисменты и отвратительные взвизги женщин выдернул стелу с другого конца, со спины, да так ловко, будто проделывал данную процедуру на регулярной основе.

Ковбой застонал и скукожился. Затем доктор почесал макушку вспоминая, что выдёргивать по академическому правилу выдёргивания стрел было бы предпочтительнее с другого конца. Но, что сделано, то сделано, сделанного не воротишь, разве что можно проткнуть его снова и выдернуть правильно.

– Сейчас прижигать будет, несите раскалённую кочергу, – раздался возбуждённый возглас в толпе.

– Никаких прижиганий. Не вздумайте! Мы не средневековые инквизиторы.

– Значит виски?

– Разве что мне, ему не пригодится, он сейчас вырубится.

– Сколько он крови потерял? – спросил какой-то умник.

– Немного, он не вынул стрелу.

Кровь вспузырилась в ране на волосатом животе, отверстие под слабым давлением пульсируя испражнилось чёрными сгустками запёкшейся грязной крови, болезнями, феями и возможно даже злыми духами. Изо рта пошла пена, глаза закатились. Ковбой ритмично побился в судорогах и со стоном облегчения обмяк. Очистительное кровопускание произошло самопроизвольно.

Доктор мастерски наложил швы, обработал раны чистейшим спиртом, перевязал всё чистыми бинтами, включая увечье на голове и выступил с вердиктом:

– Не испражнился, значит жив, но, стрела могла повредить кишечник, если так, то фекалии попадут в кровь и он умрёт от позорного отравления. Если повезло, если не повредила извилистый орган всё равно он скорее всего подохнет, от отравления частицами фекалий подлого squaw. Так что будь я уголовником – держался бы отныне от него подальше и оставил бы в покое… Я сделал всё, что в моих медицинских силах. Рекомендую постельный режим и услуги священника. Оповестите, если очнётся от боли, вколю ему ещё дозу героина, – сказал доктор и вскоре испарился, за трухлявым пендельтюром салуна, под рогатым черепом.

В толпе разверзлись ожесточённые дискуссии знатоков касающиеся методов отравления наконечников стрел. Один опытный знаток заявил, что достаточно ткнуть стрелу в землю, не нужно предварительно срать или искать чужое говно перед каждым новым выстрелом. Кто-то добрый, из гуманных соображений предложил сразу пристрелить ковбоя, а кто-то судящий по внешности – как можно скорее повесить или лучше даже сжечь, пока тот не накликал беду на город, не сглазил или не устроил пьяную бойню в салуне.

Шериф Карсон тем временем уже начал проводить самый продолжительный и экзотичный обыск в своей карьере. В случае кончины ковбоя можно будет даже открыть первый городской музей, если кому-то будет до этого дело. Пол века назад изъятое никого бы не удивило. Казалось, что ковбой какое-то время был законсервирован или заморожен в леднике и – вот, чудодейственный образом воспрянул. Знающие мужчины включая Билла были приятно удивлены и одновременно недоумевали от того, как было «в старину» неудобно жить.

Было изъято: два Кольта Драгуна третьей модели, каждый из которых ещё с рычагом-шомполом для заряжания, оба украшены гравировкой сцены боя рейнджеров с индейцами, оба всем очень понравились (оружие в черте города всем плебеям, кроме маршала, шерифа и его помощников носить запрещено); круглые свинцовые пули; сложенный бумажный лист из внутреннего кармана драного пыльника; комок мятых гринбеков; потёртая дорожная сумка на лошади, из которой шериф небрежно вытряхнул на землю неопределённую субстанцию отдалённо напоминающую испорченную еду; пустой треснувший сосуд из высушенной тыквы без остатков влаги; пороховницу; мульду для отливки пуль; свинцовую чушку и различные безделушки, вроде миниатюрных фигурок животных умело вырезанных из кости, явно ремесленниками другой культуры.

Некоторым завистливым свидетелям представилась колоритная романтичная сцена, в которой свободный от погрузки скота ковбой под звёздами сидит у костра в прерии и отливает пули, чистит револьверы, покуривает, попивает виски из старой солдатской фляги и никто ему не нужен, как и он никому. За что обыватели его дружно возненавидели, женщины среди которых единовременно подумали: «Мужчина должен быть добытчиком, а женщина хранительницей очага»; или: «У мужчины должен быть блеск в глазах, пока он молод».

Цельные изъятые купюры шериф незаметно от всех ловко, используя навыки профессионального шулера припрятал в рукав, не считая спрессованных обрывков, которые судя по всему ковбой забивал в дула капсульных револьверов, в качестве пыжей. Все причиндалы шериф сгрёб обратно в сумку и гордо закинул её себе на плечо.

– Увы, к моему глубочайшему сожалению комнат свободных на сегодня нет, как и на завтра, – отрыгнул человек с двумя бесполезными подбородками и в мятом цилиндре, хозяин того самого единственного салуна и по совместительству единственной в городе гостиницы.

Завершив обыск до конца, глядя на кровавого человека, нервно поправляя шляпу с плотно набитой сумой на плече и сигарой во рту – шериф дал себе волю вслух порассуждать: куда и кому сбагрить обузу…

Зрители начали постепенно расходиться продолжая перешёптываться, обсуждать всё засвидетельствованное и выслушивать упрёки женщин. Даже единственный приличный и порядочный человек вспомнил о срочных неотложных делах. Брать на себя сомнительную ответственность и неоплачиваемые риски желающих не нашлось.

Вдруг пришла, как Биллу Карсону на тот момент показалось – гениальнейшая мысль в стиле старого доброго дикого запада, о которой он в дальнейшем пожалеет, почувствует себя полным идиотом и затем останется таковым навсегда, но госпожа история рассудит ситуацию в его пользу. В пользу человека решительного на необдуманные действия.

Он мигом назначил совсем недавно подоспевшего своего подчинённого ответственным за ковбоя. Распорядился отвести замученную клячу в конюшню, а тело оттащить прямиком к гробовщику и сразу положить в гроб, для надёжности, всё предельно тщательно проконтролировать и организовать больничный уход до прихода святой смерти с косой и винчестером.

– Мистер Карсон, почему именно я должен сидеть с ним? Врач же в городе… Я не повитуха, – проворчал озадаченный молодой помощник Билла.

– Будь по-твоему, тащи его в салун, но не забудь оплатить доктору Родриго больничные и молитвенные расходы, плюс проживание – из своего худого кошелька разумеется. Но не забывай, что всегда есть альтернативный бунтарский вариант, о котором ты помышляешь время от времени – можешь не слушаться. Великолепная должность дежурного уборщика навоза с перрона как раз на днях освободилась, когда Боб Хардин поскользнулся на говне и упал спиной на рельсы прямо перед приближающимся составом, ну ты помнишь, тебе ещё тогда было весело, когда бедолагу размазало скотобойником по шпалам.

– Всё благополучно изъятое отнести в участок?

– Не переживай, сам справлюсь и будем считать, что ковбой оплатил залог.

– А я и не переживаю…

Парень подчинился, взял взмыленную лошадь под уздцы и повёл в конюшню ласково поглаживая и успокаивая страдающее животное. Кобыла к этому времени вела себя смиренно, лишь фыркнула со значением, но подчинилась парню. Во время загадочного странствия у неё отвалилась подкова, что она сама продемонстрировала и искала общество добрых людей способных устранить лошадиное неудобство, помимо неудобства связанного с подбитым глазом.

По возвращению к месту происшествия из конюшни, а находилась она на той же самой улице, где находилось вообще всё в городе – шерифа уже не было на месте, лишь некоторые инициативные горожане всё ещё присматривали за распростёртым ковбоем и продолжали проводить народный обыск.

Местный гробовщик и могильщик, Питер Горн узнав о необычном распоряжении властей поупорствовал, но на всё согласился, дабы угодить Биллу, да и с женой не успел посоветоваться. Они вдвоём с помощником шерифа без особых усилий перенесли тело в мастерскую, подыскали подходящий по росту свежий гроб, насыпали на дно ароматных сосновых опилок для поглощения влаги содержащейся в нечистотах, постелили ветошь вместо подушки, для комфорта и аккуратно погрузили обмякшее подобно тряпичной кукле длинное костлявое тело.

Гробовщик проверяя дыхание маленьким грязным зеркальцем специально предназначавшимся для проверок на смерть присвистывая своим беззубым ртом произнёс:

– Ну-с, так и быть, пускай лечится здесь. Пока дышит смердить сильнее вряд ли начнёт и нам с женой не помешает. Сдохнет: выну ветошь и просто заколочу крышку гвоздями, наглухо.

– Заколачивать не стоит. Выставим гроб на улицу, перед офисом и будем фотографироваться с трупом. Помянем времена беспредельных перестрелок. Убеждён: такой мужик кончил бы, узнав о данном исходе, – сказал помощник шерифа, не дрогнув и удалился.

Гробовщик покрутил пальцем у виска.

***

Потомственный помощник шерифа, Генри Джонс-младший временно покинув жуткое место заваленное гробами с задумчивым видом, вальяжно, туда и обратно бродил по главной и единственной в городе улице, пока не остановился исполненный тревогой у тёмного пятна на песке между мастерской и салуном. Лужа с желеобразными чёрными сгустками медленно таящими на солнце, словно медузы на пляже – навеяла подходящие депрессивные мысли для ухода в себя. Он представил себя этим мокрым местом, точнее тем, что от него останется в мире, вдруг если его самого пристрелят или красиво подорвут динамитом. И это его завораживало…

Репутация среди городских обывателей данного персонажа довольно сомнительная. Большинство считали его идиотом и подвергали насмешкам, как уже выяснилось, но это ему даже льстило. На самом деле все просто завидовали синекурой должности и молодости претендента на их же дочерей. Генри в отместку внимательно наблюдал за повадками «людишек» и развивал отвратительные качества. Но кому-то он казался довольно интересной личностью, благодаря по-женски пухлым губам, особенно женщинам постарше говорившим и думающим исключительно о хорошем. Мозги его действительно набекрень, но не в самом плохом смысле. Возможно, он свои странности мог использовать в творческой профессии (по собственному субъективному мнению), но, по наставлению и договорённости отца, как часто случается – находился «не на своём месте». Горожане не воспротивились, как не воспротивились и мирно, без возмущений избрали поставленного интриганами и воротилами шерифа с сомнительной репутацией, точнее вовсе без репутации и даже не местного.

Обычно, проработав пару лет на одном месте одной должности внешность человека начинает соответствовать профессии и по повадкам можно предположить: кто он, из чего сделан и чем занимается. С Джонсом этого не произошло, он не выглядел, как законник и вообще кто-либо, он просто «выглядел». Если бы он сам об этом задумался, то вероятно выразил бы мысль так: «Работа временная». Он не собирался задерживаться на одном месте, но задержался. Он не знал, чем заменить настоящую деятельность и не знал, чего внятного хочет от жизни, не считая: увольнения, приключений со стрельбой, ограблениями, взрывами, шлюхами, интригами, новыми эмоциями и параллельной реализацией главной государственной мечты.

Отец Джонса освободился от занимаемой должности помощника шерифа самой тупейшей смертью: в пьяном угаре утонул в нечистотах уличного сортира, за салуном. Перед смертью он успел попросить Билла взять сына в помощники, что породило ряд слухов касательно самоубийства Джонса старшего. Дети тогда обнаружили торчащую лысину с обмякшими ушными хрящами не сразу, поэтому зеваки даже умудрились поддать сверху тёплых экскрементов. Обычно дети или идиоты заглядывают в подобные места ради интереса, как и швыряют в лошадей камни. Лысая голова изначально напомнила деткам хребет облезлой собаки в которую срочно нужно потыкать палкой и, когда обо всём догадались – рассказали родителям. Лезть и доставать тело никто не согласился, даже родственники, пока у одного местного не свалилась в очко курица, за которой пришлось спуститься. Внизу он заодно «накинул петлю». Так город лишился своего предыдущего помощника шерифа.

Дед Джонса-младшего в отличие бездарный от потомков – великий человек, имя которого никто не знает, а кто знал – давно мертвы. Выходец русской колонии, на самом западе, у побережья океана. Превосходный охотник и свежевальщик пушнины. Идейный борец с чёрным рабством. Он не разделял всех прелестей данного явления, что вызывало ряд домыслов и было сродни суициду, но у него были определяющие философские ориентиры. Он оставил жену с ребёнком названным в честь винтовки в городке на территории Мексики, где работал аналогом помощника шерифа того времени, собрал из местных идейную банду жаждущую лёгкой наживы и отправился в бунтовское странствие на север, где благополучно канул в лету. Восстанию не сопутствовал успех, а территории принадлежавшие королям Испании в дальнейшем были зафиксированы новыми законами вместе с городком, впоследствии были «переосвоены» и вошли в состав нынешнего государства. По традиции следовало бы назвать город в честь великого деятеля, но город так и остался безымянным, в официальных кругах.

Погрустив Генри Джонс глядя на уже впитавшееся пятно вдруг повторно задумался насупив брови и приободрился, но задумался не об отце, он его редко вспоминал, лишь периодически злился и желал ему смерти, даже после смерти, а задумался вот о чём: о том, что никогда так близко не контактировал с интересными личностями, до сегодняшнего дня. Все потрясные истории про бандитов дикого запада, увы, впитались в прошлое, а он, к собственному сожалению – устроился законником совсем недавно и в относительно безопасное время. Хотя, в опасные времена его на такую должность никто бы скорее всего не избрал, а если бы и избрали, то долго он бы не просуществовал в жесточайшем мире живых.

По необъяснимым причинам Генри предположил, что пришлый ковбой его первый за всю историю второй шанс обзавестись связями и сделать нечто «своё», «для себя», сбросить оковы проклятой должности, преуспеть, ввязаться в долгожданную авантюру, а шансы возникают крайне редко, как сказал один мудрец: «На диком западе шанс выпадает максимум всего раз в жизни, более невозможно, более – чудо, а чудес не бывает». Возможно до явного второго шанса просто пока ещё никто не дожил.

Недавно первый шанс был безынициативно упущен. На перроне железнодорожной станции Генри встретил толстого богача в цилиндре, известного обывателю в первую очередь известной пиратской фамилией. Приехал он на поезде всего с двумя вагонами, как положено. Выйдя на платформу богач закурил сигару и вдруг вокруг него стали собираться восхищающиеся богатством бедняки примыкая неприлично близко, почти вплотную. Всем было страшно любопытно, местные никогда раньше не видели настоящих богатых и даже толстых людей, лишь одного жадного кретина с двумя подбородками, но он скорее обрюзгший и жизнь его убогая. От хорошей жизни толстеют иначе. Богач тогда артистично засуетился, затушил сигару придавив лакированным ботинком и запрыгнул обратно в поезд. Из вагона послышался писклявый женский смех. Но это был совсем другой человек, он восхищает по совсем иным причинам и бесконечно недосягаем до персоны простого человека со скучнейшей рабочей жизнью (должность помощника шерифа в настоящее время такой и является). И всё же, Генри периодически жалел о том, что не попросил мистера богача взять его к себе на работу. Он был уверен, что профессиональный потомственный банкир разглядел бы в нём своим пытливым умом скрытый потенциал и даже не стал бы впустую расспрашивать о родословной, навыках и роде прежней деятельности и увёз бы его на поезде, в роскошном вагоне обставленном мебелью покрытой сусальным золотом.

Жалел, да не унывал. Мрачный типаж «ганфайтеров» более пленителен, отчасти благодаря газетным фактам содеянного такими персонажами в прошлом, которыми Генри зачитывался с тем упованием, с которым некоторые смакуют факты из жизни серийных убийц-маньяков. Пришелец явно не имел стабильного дохода и страдал сильнее него самого и физически и этически и, что гораздо важнее: духовно. Он вдруг почувствовал и родственную душу и позавидовал свободе ковбоя. Бродяжья свобода казалась вполне осуществимой в этой жизни, в отличие от финансовой, особенно путём честного заработка, чего на диком западе никогда за всю историю не случалось и не случится никогда.

Джонс начал представлять классический сюжет, как придя в сознание ковбой предлагает вступить в банду или рассказывает перед смертью: где и в каком дупле спрятан общак с награбленными драгоценностями или в чьей могиле на самом деле закопан сундук под завязку наполненный песо. Он уже даже прикидывал в уме: куда можно будет побыстрее сбагрить золотые цепочки, жемчужные серьги отобранные у пышных дам, слитки золота и где можно обменять иностранную валюту по выгодному курсу.

Во внешности ковбоя Генри особенно пленил неопрятный чёрный пыльник, выглядевший, точь-в-точь, как часть принадлежности к известной в прошлом его любимой банде: «Грязные лица», информацию о которой он даже вырезал из старых гниющих в сортирах газет и вшивал в альбом, который хранил под кроватью. Сравнив описание пыльника с увиденным – он сразу зауважал лужицу больше себя самого.

Всё тщательно обдумав, помечтав и поразмышляв Джонс начал неистово фантазировать, как стреляет с двух рук по безоружным прохожим отстреливая им конечности и убивая всех, даже женщин и детей. Почему-то, особенно детей.

***

Ближе к вечеру суета в городе поутихла, жизнь продолжилась прежними размеренными темпами, которые, в принципе и не нарушались.

У провинциальных людей появилась новая тема для обсуждения, которую, словно слух о втором пришествии обмусоливали абсолютно все мужики в городе, каждый выставлял себя действующим лицом в произошедшем и брал на себя первостепенную и самую значимую роль в судьбе заблудшего стрелка, а женщины (в основном бывшие проститутки) их в этом разубеждали и давали моральные наставления самим не свойственные.

Помощник шерифа чрезвычайно ответственно подошёл к заданию и больше не отходил от пострадавшего, даже ночью. Принёс свой плед, консервированную фасоль и набрал свежей маслянистой колодезной ключевой воды недалеко от городского кладбища. Когда они оставались с ковбоем в помещении наедине, он пробовал напоить его, что вызывало ряд вопросов и порождало сплетни у подсматривающих в окно любопытных сплетников касательно ориентации Джонса и его проблем с психикой.

Шериф по прошествии времени ментально погрузнел и сдерживая кашель сидя в клубах табачного дыма в офисе нервно перебирал длинными костлявыми пальцами револьвер с криво выцарапанными гвоздём под красивой гравировкой мелкими инициалами: «М.B.», прописанными латинскими буками, на одном; на втором нацарапано: «S.P.Q.R.».

Периодически Билл Карсон клал пистолет на стол и через несколько секунд нервно снова брал его в руки и продолжал судорожно теребить.

Старая коричневая кожаная сумка ковбоя стояла нараспашку, прислонённая к письменному столу, а помимо револьверов из конфиската шериф ещё выложил из сумки на стол и уделил внимательное изучение плакату, с заглавной надписью крупными латинскими буквами: «Bounty hunters attention! WANTED dead or alive», с личной красивой подписью палача…

***

Примерно подобным образом осуществлялось становление нации и приход цивилизации в захолустье, параллельно проистекал «великий» путь исторической личности во многом сомнительных характерных черт, чья жизнь объективно сдерживала смену эпохи и человека с их (пока) полным отсутствием, кроме таких банальных, как, например: высокий рост человека абсолютно не обладающего никакими иными другими качествами и всех тех, кто уже успел повзаимодействовать и будет взаимодействовать с этими двумя в будущем, кому явно не позавидуешь, в особенности неповинным людям, коих будет большинство, но «другому» большинству и не посочувствуешь, как и самим этим двоим, но они все останутся навсегда запечатлёнными в кривой дорожке истории не несущей никакого морального смысла и обывательского здравого смысла и, что важнее – не отражающей никаких социальных дилемм и не имеющей параллелей со значащими проблемами в обществе и политическими передрягами.

По крайней мере рассказчик начитавшись всякого и повидав всё произошедшее воочию и поняв всё по-своему, посиживая в тёмном углу с кружкой пенного эля за хлипким столиком в публичном доме – попытался восстановить в памяти всё, как было тогда на самом деле и изо всех сил поддерживать бессмысленность слогом, никого ничему ни учить, ни пытаться донести «нечто важное», а лишь доступно доложить слушателю информацию, для истории, дабы тот для себя сам почерпнул важное в сокрытом смысле и критику общественных явлений.

– Мне просто напросто не повезло, я вырос во всём этом дерьме, словно повоевал. Ещё в далёком детстве я впитал в нутро антураж реалий дикого запада и всё понял ещё будучи младенцем, а потом случилось – это… поэтому моя фигура трагическая… Наш общий гражданский долг не допустить ничего подобного впредь, – добавил ещё тогда рассказчик, от себя лично.

Затем он стеснительно чуть приподнял чёрную шляпу демонтируя снятый скальп, как неотъемлемое доказательство причастности и продолжил вести первую, но полноценную часть изобилующую лирическими отступлениями своей долгой и правдивой истории на все времена…

Глава I. Заветный исход

Гасни, гасни, короткая свеча! Жизнь – всего лишь ходячая тень, плохой актер, который расхаживает с важным видом по сцене, а потом его больше не слышат. Это история, рассказанная идиотом, полная звуков и ярости, ничего не значащая.

Макбет

По прошествии классического налёта на пассажирский состав с мирно постукивающими о стыки рельсов колёсами, который впоследствии сулил заметные потери в банде и изнурительную погоню после эпохальной кровавой бойни с расчленёнкой и смертоубийствами – головорезы затаились в заброшенной хижине, снаружи похожей на логово некрофила удачно поселившегося на территории старого кладбища, тем, что находится хижина действительно посреди кладбища, в пустынной местности.

Осторожно подкравшись с улицы и заглянув в миниатюрное окошко, или за пендельтюр: в помещении, при удачном стечении обстоятельств можно узреть круглые игорные столы расставленные по периметру, за которыми бандиты, задающие удушливую атмосферу почти вслепую молча убивали время «перекидываясь в картишки», пачкая пылью манжеты потных рубашек. Из освещения, не считая проникающего мягкого света луны и мириада звёзд – каждого из присутствующих сопровождал пестрящий огонёк от тлеющей сигары. Вся барная стойка вдоль главной стены с задней стеклянной стенкой испещрены дырами от пуль, дроби и трещинами поглощающими бедно проникающие через окна и щели в прогнившей крыше фотоны. Все бутылки и массивные глиняные ёмкости из-под кукурузного ликёра на полках, точно, как и подвешенные на деревянных балках масляные лампы ржаво поскрипывающие при покачивании на сухом ветру абсолютно пустые. Содержимое выветрилось естественным образом за долгие простойные годы, либо оказалось собрано заблудшими путниками во фляги про запас. Лишь в некоторых стеклянных бутылках на дне виднелся сухой осадок. От каких-то после прицельного попадания оставались лишь донышки напоминающие древние короны красующиеся на полках ледяного музея. На противоположной стене громоздился отражающийся в зеркалах стенки за баром растрескавшийся череп быка с исполинских размеров рогами растянувшимися почти вдоль всей комнаты. Череп жадно наблюдал за игроками двумя массивными чёрными дырами, в каждую из которых при желании не грех просунуть кулак на спор, забавы ради или имеется возможность использовать черепную коробку в качестве колоритного тайничка.

Морис Бин единственный не участвовал ни в одной из игральных партий. Он не был низшим звеном в иерархии банды, он был скорее «квартирмейстером», но почему-то именно он подбирал с пола осколки битой посуды и зеркал, в основном бокалов для вина, которые клал в гнилую плетёную корзину из камыша, через дыру на дне которой стекло с противным звонким треском крошась вываливалось обратно на пол.

Один силуэт сопровождаемый светящейся точкой, судя по всему главарь банды – задал адресованный Морису Бину вопрос намекая на скопленную добычу, оставшуюся со времён удачных налётов, а именно на пачку облигаций железнодорожных компаний перемотанных широкой бумажной лентой с поблескивающими золотыми печатями:

– Что же нам делать со всем этим… Делить по-честному?

– Ничего не нужно делать! – тут же дал уверенный ответ Морис Бин, затем добавил. – Всё необратимо невозвратное давно реализовано…

Сосед главаря склонился чуть в бок, к боссу и кивком указав в сторону Мориса «со знанием дела» прошептал:

– Если ничего не нужно делать – он будет самым богатым из нас.

После данного замечания внезапно все вдруг засуетились и повскакивали с мест опрокидывая громоздкие деревянные стулья. Началась ожидаемая облава. Банду выследили рейнджеры, так все подумали.

Мигом схватившись за револьверы и винчестеры бандиты беспорядочно начали покидать помещение. Огоньки замерцали во тьме, словно стая светлячков в темноте ночного леса. Доски пола задрожали от топота, стекло зазвенело. Бычий череп слетел со ржавого железнодорожного костыля вбитого в ветошь между брёвен разбив вдребезги стоявшую под ним на полу глиняную греческую амфору, расписанную сценой боя Аякса с Гектором за тело Патрокла, которую посетители использовали в качестве плевательницы. Отвратная коричневая жижа с ароматным запахом табака медленно растеклась по полу между осколками и черепками.

Морис Бин отбросил пустую корзину в сторону и прыжком с места в полёте протаранил головой пендельтюр. Перед падением, в полёте – он успел выхватить револьвер из штанов и разрядить барабан Кольта попадая по трухлявым наспех сколоченным и покосившимся могильным крестам, разрывая их в мелкие чёрные щепки и пыль.

В темноте, за безымянными могилами с невысокими насыпями мелькали вооружённые томагавками, копьями и луками человеческие фигуры в доспехах испанских конкистадоров, от кирас и шлемов которых в темноте выбивая искры эффектно рикошетили сплющенные и помятые свинцовые пули.

Ударившись о землю Морис Бин вдруг почувствовал острый укол боли в правом боку. Медленно поднявшись на ноги, превозмогая резь, сжав свободной рукой область под рёбрами, как после лёгкой пробежки – не прерывая стрельбу уже из второго револьвера он попятился в сторону своей лошади привязанной к горящему кресту воспламенённому от выбитой искры срикошетившей пули.

Время в пространстве вдруг перестало существовать. Морис перешагивал и спотыкался об уже необъяснимым образом насквозь проткнутые стрелами, скальпированные, запытанные и изуродованные тела «товарищей», которые минуту назад ещё перешёптывались, курили, играли покер и договаривались: как и кого «кинуть». Он узнавал тех, кому в роковой час не удалось спастись бегством ещё при неудачном налёте, их же он узнавал ещё в помещении салуна. Двое без одежды, ещё живые болтались подвешенные на сухом дереве возле сруба за оттянутые лоскуты кожи на груди. Веки их срезаны, суставы раздроблены палицей или обухом топора. Наподобие праздничных украшений на тела подвесили охотничьи луки и ритуальные томагавки украшенные орлиными перьями и собачьими хвостами: этакие кровавые ловцы снов. Стоны со всех сторон сливались в единый ужасающий гул напоминающий работу двигателя парового механизма.

Кто-то, судя по всему главарь банды – схватил Мориса за штанину и потянул на себя. Морис разглядел отблеск лунного света на оголённом черепе и залитых кровью вылезших из орбит от боли и ужаса белках глазных яблок. Тело разорвано на уровне пояса пополам, со спины кожа обнажая позвоночник срезана, за туловищем волочатся запылённые внутренности. Живой мертвец протяжно простонал:

– За тобой пришёл Ангел Греха…

Морис Бин нажал на спусковой крючок предварительно отведя дулом револьвера вцепившуюся в чёрные ковбойские штаны руку, затем отринул тело с вдобавок разорванной кистью и мощным ударом сапога размозжил мягкую голову о выступающий из земли острый камень, словно сушёную тыкву наполненную малиновым джемом с мякотью.

– Кто тогда я?! – вслух задал Морис адресованный самому себе вопрос, кривя лицо и стряхивая оставшуюся на звёздочке шпоры извилину. Скрипучий голос его даже не дрогнул.

С яркой грибовидной вспышкой в пустынной местности вдруг резко и неожиданно рассвело. Сруб, дерево, «конкистадоры», трупы товарищей и могильные кресты магическим образом превратились в пепел и залу на глазах ковбоя, не осталось даже слова… Декорации в одно мгновение видоизменились, как в кукольном театре. Остался лишь мрачный ковбой в чёрном одеянии возле пепелища со своей гнедой лошадью стоявшей уже на ржавой железной дороге уходящей за горизонт, в сторону вздыбившихся вдали манящих горных вершин густо поросших елями, заснеженных отныне, даже летом.

Ковбой запрыгнул на лошадь, ударил окровавленными шпорами изо всех сил под бока и лошадь помчалась во весь опор в никуда, по железной дороге, периодически запинаясь о рыхлые шпалы – в сторону эрегированного кончика солнца с дрожью только показавшегося из-за гор.

В дороге на мгновение исказилось пространство и путь скитальцу перегородил глубокий каньон с бурной рекой на дне. Железная дорога резко оборвалась, словно после динамитного подрыва. Опытный всадник успел сбавить ход, остановился на краю и посмотрел вниз придерживая рукой в перчатке стрелка шляпу, не спешиваясь.

На дне реки громоздился полузатонувший, забурившийся в ил скотобойником, смятый гармошкой от удара: ржавый локомотив модели одной из первых разновидностей. Груда уцелевших вагонов внутри полностью выпотрошена несущимися бурными пенными потоками беспощадной реки.

Перепрыгнуть пропасть оказалось невозможно, даже верхом на лошади, с разгона, в тяжёлом кошмаре. Но старый ковбой всё же попытался…

***

Брезжил рассвет. На одеяле украшенном зелёными и коричневыми ромбовидными узорами, с зигзагообразными линиями, сотканном индианкой из племени Навахо – проступило и плавно затемнённым кругом увеличилось тёмное неприятное пятно.

В холодном поту, в полудрёме ковбой с дрожью еле приподнял тяжёлые морщинистые веки обозрев сквозь узкие дрожащие щёлочки мутные продолговатые геометрические фигуры хаотично разрозненные в тёмном пространстве.

Часть воспалённого мозга всё ещё сопротивляется течению внутри кабины затопленного ржавого локомотива увязшего в иле бурной реки. Другая часть размышляет о строительстве казино посреди пустыни для всех, даже для бедноты не имеющей возможности позволить себе развлечься на плавучем казино-пароходе. «Гениальная» мысль с полным пробуждением сменится насущными и мгновенными проблемами, коих хоть отбавляй, останется лишь чувство упущенного важного и это к лучшему, в будущем мысль возможно внезапно вернётся снова сопровождаемая эффектом дежавю, но главное не хватать её сиюминутно, в таком случае вероятнее всего она окажется абсолютной и никчёмной глупостью.

Пелена постепенно рассеялась. Отныне, за окном перед собой ковбой отчётливо зрит подозрительное багровое свечение… Справа от окна, в кресле стоящем в тёмном углу: размытая человеческая фигура сторожа-мертвеца закостеневшего в уродливой противоестественной позе…

Аккуратно, притворяясь спящим, дабы случайно не потревожить зло в кресле – ковбой аналитически обвёл комнату контрольным взглядом. Подтвердилось первое пришедшее на анализирующую часть ума. Геометрические фигуры наваленные друг на друга – это гробы.

Шевеля опалёнными порохом пальцами он упирается в деревянные препятствия. Слегка поскребя нестрижеными ведьминскими когтями по неотёсанным сосновым доскам и посадив пару заноз подтвердился ещё один мрачный прогноз: он сам находится в гробу. Благо, что в открытом, не заколоченном и не зарытом.

Пазл в голове вдруг, не прибегая к сложной логике самовольно сложился. Свечение за окном: адское пламя, нет, это не окно, а ворота в огненный круг ада, в котором грешников пытают раскалённой сталью. Значит, судя по всему он ещё в лимбе, как положено, это хорошо, хотя и из чистилища никто пока не возвращался на его памяти. Человек в кресле – это он сам. Злой двойник из потустороннего мира, молодая копия себя самого…

Ковбой мысленно, по возможности «берёт себя в руки», пытается приподняться, дабы выхватить револьвер и со львиным рёвом красиво разрядить барабан в демона. Демон такое поведение высоко оценит и начнёт сотрудничать. Но, к сожалению, тело, как на зло – не поддаётся рассудочным мозговым командам, паралитический эффект овоща сковал мускулы, суставы и даже голосовые связки.

Ненасытная слепая смерть в драной чёрной мантии с капюшоном сгорбившись уже нагло разгуливает по комнате с ржавой косой наперевес примотанной пеньковой верёвкой с болтающейся висельной петлёй к винчестеру, плавно лавируя между грудами настежь распахнутых гробов, словно напивающих хором гениально написанный реквием.

Ковбой не просто интуитивно ощущает присутствие потустороннего, истинного зла, он отчётливо слышит невообразимо отвратительное посапывающее дыхание с холодком, сквозь щёлки на обтянутом мумифицированной плотью черепе, внутри которого вместо мозга чавкая копошатся могильные насекомые.

Неизменный спутник смерти: мохнатая мелкая тварь, с мордочкой напоминающей лицо педанта. Посредник между смертью и дьяволом, передающий тайные записки. Детскими человеческими ручками оно вскарабкивается на гроб, едва не опрокидывая, садится на грудь ковбоя и скалясь, обнажая острые зубки мерзко хихикает. Неестественной для миниатюрного существа тяжестью «оно» напрочь перекрывает свободу последнего ковбойского издыхания…

***

В столярной мастерской гробовщика разразился бурлящий неистовый вопль первобытного ужаса в момент пробудивший второго исследователя потусторонних мрачных миров, скрючившегося в трухлявом зелёном кресле, в неудобной странной позе.

По ночам и ранним утром всему населению города отчётливо слышен докучающий вой койотов на луну, неподалёку и грохот на железнодорожной станции, слышно, как вагоны сначала трогаются назад, поочерёдно, затем двигаются вперёд, за паровозом, толчками. Бездельникам и мечтателям особенно любо пробудиться под паровой гудок и колокол, если не нужно рано утром срочно покидать постель и имеется возможность понежиться, наслаждаясь помимо увольнения одной из самых уютных бесплатных человеческих радостей, особенно, если ещё дождь покрапывает по крыше, но, к сожалению осадки выпадают в здешних краях крайне редко и лишь в определённые сезоны. Возможно именно поэтому, или по личным соображениям первая мысль Генри Джонса была такова: «Состав с грохотом сошёл с рельсов».

Проснувшись и вникнув в суть источника безумия происходящего помощник шерифа не смог сдержать смешок и широченную улыбку, обнажающую поблескивающие в свечении рассвета идеально ровные, но желтоватые зубы с крепкой от природы эмалью.

Сразу, как только стихло – он привстал с кресла, немного сгорбившись и разминая затёкшую спину и хрустя позвонками медленно подкрался к ускоряющему дыхательный ритм голому ковбою в гробу, покрытому мокрым пледом.

Рёв ужаса на мгновение раздался вновь, усиленный, но скоро оборвался.

Генри нежно положил мозолистую ладонь на голое костлявое плечо запачканное засохшей кровью и стараясь казаться развязным начал разговор неожиданно выдвинув странное философское изречение:

– Любому человеку великой судьбы необходима личностная трагедия. Не стесняйтесь позора.

Таинственный субъект уже воспринимался Джонсом, как старый приятель или случайный собутыльник. Возможно оттого, что он чувствовал превосходство над голым человеком в уязвимом положении на смертном одре.

Ковбой не разделил дружеских чувств простонав сперва нечто невнятное, на непонятном наречии, видимо по въевшейся привычке. Затем опомнился и вымолвил уже на человеческом языке, с ноткой жалости:

– Ты, блять, кто такой?

В это мгновение ковбой первый и последний раз выглядел, как столетний сентиментальный дед. После чего, моментально – глаза его выпучились и налились багрянцем, от дикой ярости. Он вдруг почти полностью пришёл в себя и к своим природным свойствам таким образом, затем грубо отринул плечом заботливую сухую руку и рефлекторно попытался вцепиться когтями в выпирающий в его сторону кадык, но скорчился от острой боли в боку и покорно обмяк, как дряблый пенис.

Очнувшись после потери сознания, комы или эфирного наркоза обычно мужчина в первую очередь убеждается в наличии гениталий, есть такое правило. Ковбой же, отлежавшись после приступа внезапной бездумной ярости первым делом выставил перед лицом и осмотрел орудия убийства: свои лапы и проверил чувствительность кончиков пальцев (важнейшие участки кожи стрелков). Затем аккуратно ощупал все остальные уязвимые члены. Отсутствие уха и одежды его не взволновало ни на йоту. Взволновала лишь респектабельность и безоружность.

– Если хотя бы одна салунная шлюха узнает причину моего, как ты успел необдуманно выразиться: «позора», или о том, что позор имел место быть, если узнает, что я, как сраная старуха… ревел! Поверь, я то выясню… и вырву твой уродский кадык, засуну его тебе в жопу и заставлю высрать ртом… – проревел ковбой покрываясь капельками пота и после недолгой молчаливой паузы добавил. – Я тебе не любой. Со мной в споре истина не рождается, намотай на ус.

Голос ковбоя звучал не как у нормального человека, он был неестественно скрежещущий и грозный, что уже является симптомом психической ненормальности, но в данном случае звучал гармонично с обликом и даже задавал личностный стиль. Высказывание про великую судьбу ему пришлось по душе.

– Я крепко спал, как убитый, ничего не слышал, даже вой койотов, а мои глаза были плотно закрыты, настежь.

Повисла очередная неловкая пауза…

Помощник шерифа молча указал кивком на глиняную ёмкость и жестяную банку с криво вырезанным и отогнутым верхом, стоящие на соседнем гробу, с подозрительно плотно заколоченной крышкой… Ковбой чуть приподнялся, опёрся на локоть левой руки, восполнил потерю жидкости в организме и отведал холодных бобов без посторонней помощи вывалив их из банки прямиком в себя и заглотил всё не пережёвывая, затем снова откинулся на спину и немного поёрзал, полежал молча тяжело дыша через рот и задал вопрос о важном и по делу, уже спокойным, живым и взвешенным тоном:

– Назови имена тех, кто меня обокрал.

– Мы порядочные граждане с глубокими принципами… Лошадь я самолично отвёл в конюшню, но не оплатил услуги. Одежду забрала жена гробовщика. Остальное в офисе, у шерифа округа, Билла Карсона.

– Шериф, значит. Вот кого нужно убить в первую очередь. Благодарю.

– Не переживайте, я всё раздобуду. Билл нормальный мужик, у меня с ним дружественные связи и не только.

– Я и не переживаю. О чём мне переживать?

Ковбой немного покосившись пробуравил собеседника хищным взглядом, затем безмятежно произнёс:

– Можешь не спешить, но раздобудь всё сегодня, а я пока вздремну, это необходимо. Жду здесь и если вдруг всё же помру – пригласи лучшего фотографа, специализирующегося на трупах…

Ковбой выронил пустую консервную банку на пол и случайно свезя одеяло, с усилием повернулся на здоровый бок костлявой спиной с выпирающими острыми позвонками и немытым задом в сторону Джонса. Больше он не проронил ни слова.

Генри озадаченно, не совсем осознавая кому, зачем и что пообещал, словно загипнотизированный вернулся в свой угол, снова забился в кресло и впал в неудобную дрёму. Благо, держать слово не обязательно, присягу он не давал, даже не клялся, что придавало уверенность, свободу и спокойствие и мигом погрузило в беспробудный сон без сновидений…

***

Полдень. С улицы прокрались: родная привычная ругать; скрежет пилы по деревянному брусу; стук молотка; выкрики рабочих со стройки неподалеку от мастерской, сооружающих чудное строение напоминающее населению бесполезную средневековую башню с подвешенным чёрным флагом; ржание и фырканье верениц лошадей; лай сытых дворовых собак; яростные споры котов и скрип рессор грязных деревянных колёс проезжающих мимо дилижансов, когда жена гробовых дел мастера в лёгком летнем платье без рукавов, без стука – отворила пинком дверь в мастерскую разбудив Джонса, вломившись с охапкой выстиранной или скорее наспех прополосканной в грязной воде чёрной одежды.

Городской смрад от людских и животных нечистот, бесконечные непрекращающиеся в салунах и возле – взрывы пороха в револьверных барабанах «ганфайтеров», охотников за их головами и шерифов, дребезг бутылок из-под виски из кактуса и глиняных кувшинов из-под кукурузного ликёра, нецензурная брань и предсмертные стоны подстреленных – ко времени повествования, к великому сожалению уже сменились в большей степени на приятное шумовое загрязнение, почти по всей стране. Увы, люди стали мыться чаще, сливать нечистоты в выгребные ямы за городом и пользоваться сортирами, но, пока не всё потеряно, не все соблюдали новые цивилизованные порядки и периодически отдельные личности оставляли испражнения на проезжей части и в закоулках между лавками и домами, обычно под заборами, дети – на умиление взрослых даже умудрялись справлять нужду на рельсы. В случаях «неповиновения» стражи порядка (маршалы, шерифы и их помощники) мощно толкали цивилизационный процесс отлавливая бунтарей и приверженцев «старой школы». На настоящий момент времени – это являлось первостепенной и практически единственной рабочей задачей правоохранительных органов, за некоторым исключением, подтверждающим общее правило.

Когда шерифы не справлялись, тогда отловом, или скорее отстрелом оставшихся активно действующих исключительных негодяев и отборных ублюдков наживших себе врагов занимались в основном частные армии наёмников или детективные агентства, вроде пресловутого национального детективного агентства Пинкертона, которыми владели или, которых нанимали хозяева потерпевших неудобства от банд магнаты или сенаторы. Криминальные личности, разумная их составляющая – уже сама переметнулась на службу в такие агентства и частные армии, или, в городах – благополучно интегрировалась в систему и стала её неотъемлемой составной частью, в основном шерифской.

Цивилизация является не равномерно, не потоком, точечно, словно радиация оседающая пятнами на почву и иногда столь же разрушительно и влияя не на каждого, до кого-то не доходя вовсе или оказывая негативное воздействие. В крупных промышленных городах с заводами и фабриками северных и дальневосточных государств, где научились прорывать тоннели под реками, а паровой двигатель по специальным вырытым тоннелям с трубами тянул через весь город трос с крепившейся конкой – могла ехать в качестве пассажира сумасшедшая повитуха, на роды с магическими ритуалами высокопоставленной особы, вроде жены чиновника, банкира или крупного промышленника. Про города с не утраченными традиционными ценностями обществ каннибалов развившихся до современного уровня и упоминать нет необходимости…

Большинству простых людей в конечном итоге приходится подстраиваться под меньшинство большинства, под которых и приходится сочинять новые правила. Открываются новые рабочий места, а изжившие себя приходят в упадок, как например должность помощника шерифа. Отныне у таких «счастливчиков» имеется время на творчество. Такую должность нужно ценить, как плацдарм или временное удобное пристанище, как тёплую титьку кормилицы, но задерживаться определённо не стоит…

…Ковбой тем временем спал «как убитый», не реагируя на грубую женскую суету. Он тихонько посапывал в своём уютном гробике и даже не шелохнулся. Возможно просто убедительно притворился или уже впал в предсмертную кому.

Когда Генри обдал горячий поток уличного воздуха – он встрепенулся, мигом вскочил с кресла, с трудом приходя в чувство, сладко причмокивая и протирая глаза постепенно осознавая, что проспал дольше запланированного и опоздал на рабочее собрание представителей власти.

Промямлив он попросил женщину вымыть ковбоя и прополоскать одеяло, за что жена гробовщика покорно и с великим любопытством, словно по команде – принялась незамедлительно, не задавая лишних вопросов, лишь грубо прогнала Джонса, дабы тот не помешал великому сакральному таинству.

Спустя миг, дверь мастерской за спиной Генри вдруг резко захлопнулась, прямо перед затылком, ударив сзади по полю шляпы. По светло-русым волосам блестящим на солнце, вьющимся из-под шляпы ударил поток спёртого воздуха. Лёгкие впервые за ночь наполнились разогретым кислородом с минимальной концентрацией частиц испражнений, ковбойского пота и тухлятины. Раздался смачный щелчок в замочной скважине, затем повторный и ещё один, контрольный. Он заглянул в щёлку из любопытства, но ключ остался торчать в скважине. Обойдя снаружи мастерскую обнаружилось, что окно уже наглухо завешано, а края занавески плотно подбиты. Как проистекал любопытный процесс омовения навсегда осталось в тайне.

В спешке доковыляв до родной халупы и наспех перекусив пресными галетами – Генри метнулся в шерифский офис, на ненавистную работу.

Покосившийся дом, в котором Джонс жил вместе с матерью и подругой был одним из самых старых домов в городке, из деревянных. Построен он ещё первыми переселенцами, на отшибе, по новейшим на то время технологиям и отсталым на сегодняшний день, затем дом с куском земли был приобретён великим дедом. Бабка Генри рассказывала, что её муж завещал перед тем, как покинул их с сыном, как оказалось – насовсем, что ни в коем случае нельзя никуда «срываться» с места, что нужно защищать дом и прилегающую землю любой ценой, даже жизни: от дикарей, бизнесменов и политиков, которых вскоре и так всех перебьют и главное, что дом нельзя ни в коем случае продавать, даже по завышенной цене.

…Придя в офис с серьёзной миной помощник шерифа не стал о недавнем разговоре докладывать начальству, по крайней мере, решил пока ничего не рассказывать, пока не определится окончательно «как быть дальше» и на чью сторону твёрдо встать.

Проходя мимо рабочего стола Билла Карсона взгляд Генри приковали два Кольта Драгуна лежавшие поверх пожелтевшего листа, покрытого сальными пятнами и трещинками в местах множественных сгибов. Судя по состоянию бумаги – плакат бесконечное количество раз складывали и раскладывали, для демонстрации. Черты лица на портрете показались знакомыми, а надпись излучала угрожающую ауру, словно от мобилизационной повестки времён гражданской войны севера с югом, для бедняка не обладавшего лишними ста гринбеками в заначке. Клочок бумаги пахнущий смертью.

– Наш клиент? – кивнул Генри Джонс, подразумевая изображение на плакате.

– Может он, может нет, может трясёт плакатом перед шлюхами в салунах. Они любят такое, – грозно сказал Билл Карсон не уточнив, кто такое любит.

Изящная рукоять Драгуна находилась поверх напечатанного имени и плавным изгибом закрывала первые цифры суммы вознаграждения. Генри попытался аккуратно сдвинуть револьвер пальцем и почитать, но Билл суетливо выдернул плакат, сложил и припрятал в нагрудный карман рубахи, под жилет.

Шериф бледен, как мумия, огромные усы его взъерошенные и неухоженные, будто он всю ночь не спал, а думал и над чем-то крайне важным.

– Сколько хоть обещано?

Генри сделал невозмутимый вид, якобы не успел разглядеть числа и не придал значения суете шефа. Хотя он действительно не успел разглядеть ни точную сумму, ни имя, лишь несколько нулей, а если бы и увидел – это бы мало что дало, считать в то время хорошо умели лишь выстрелы, генетически.

– Плакат старого образца выпуска, срок давности истёк, наверняка уже нисколько, но я телеграфировал Доусону. Ответ пришёл. Судья скоро прибудет, лично. Пожалуй ты таких важных людей никогда не встречал… помойся хоть и усы отрасти… Скоро наш дружок предстанет перед судьёй, а то и палачом и будет судим по закону штата, легально и исторически, – промолвил исподлобья Билл уже застёгивая патронташ с кобурой на поясе, затем после паузы случайно рыгнул и добавил. – Пойду в обход, проветрюсь и подготовлю город к приезду важного человека, засранцы как раз уже напились кофе, а ты подготовь решётки, вынеси весь хлам из камеры… может туда гроб вечером перенесём. Заодно ещё по пути навещу нашего странника и слуг смерти. Кстати, ковбой ещё не подох?

– Не знаю, я на него лишь издалека смотрел. Его обмывают, не мешайте процессу.

– Чего я там не видел? – хмыкнул Билл и удалился, затем оглянулся, у порога, важно надвинул шляпу на глаза и добавил. – Та, что может отсосать всего за песо, при том, что платит сама? Повезло бандиту… Они обычно неприхотливые…

– Она самая. Слышал такое про неё, мы же уже обсуждали это, точнее каждый день обсуждаем. Сам я не пользовался услугой, я молодой… Кстати, как думаете, ей какое от этого удовольствие? Себе же в убыток.

– Я как-то спросил её… Сказала, что я просто не отсасывал парням. Подловила, сука. Видимо из доброты делает, – сказал женатый Билл и ретировался, дабы избежать продолжения разговора, затем снова неожиданно вернулся и задал наводящий вопрос, отводя тему разговора в другое русло. – Джонс, я ведь помог тебе с пониманием устройства мира и мироздания государства?

– Разумеется, спасибо, мистер Карсон. Ценю ваши наставления, я всегда слушал предельно чутко.

– Бывало, я был груб с тобой, малец. Ты пойми, это необходимая закалка… Если будет тебе за тридцать, если станешь мужиком и шерифом, тогда поймёшь и сам будешь наслаждаясь давать мудрые наставления молодняку… и помни – табак гораздо лучше усваивается, когда его томно втираешь в дёсны языком, а не втягиваешь ртом горький дым в самое нутро.

Когда Билл наконец хлопнул дверью Генри упал на свой рабочий стул, закинул ноги на стол, не снимая сапог со шпорами, откинулся назад и балансируя на задних ножках чиркнул фосфорную спичку о ножку стола.

Раскуривая сигару он из ненависти начал размышлять вслух, с умным видом нахмурив брови и слегка прищурив глаза. Он всегда так кривил лицо, когда думал и в такие моменты всем свидетелям бытия напоминал своего утонувшего отца, поэтому размышлять старался, по возможности реже. В его случае это было даже полезно.

– Плакат старый, чушь! Все умные знают, что плакаты, подобно гринбекам – будут действительны вечно и всегда будут обладать номинальной стоимостью. По календарю майя до начала XXI века уж точно, пока не превратятся в труху, вместе со всеми нами, – сказал Генри и мысленно поставив себя на место босса продолжил «брать глубоко». – Карсон «зажал» плакат, дабы по-тихому передать ковбоя судье. Охотником за головами времён перестрелок себя возомнил, хочет присвоить себе всю славу, сорвать куш и свалить в большой город за красивой жизнью… Сам твердил, что при капитализме в этом несправедливом мире важны лишь котировки и столичные эмоции в мгновении, так как всем нам недолго осталось.

Когда все доводы в молодой голове безоговорочно и яростно сошлись – Генри встал со стула и подошёл к столу шефа, поднял Драгуны, покрутил их на пальцах и по-мужски эстетически наслаждаясь раритетом красивой вещи обратил внимание случайно упавшим взглядом на выцарапанные инициалы на одном из револьверов, точь-в-точь, как у того самого легендарного бандита, о чьих похождениях он читал в статьях жёлтых газетчиков.

По иной версии знатоков выцарапана гвоздём аббревиатура и гласила она не корёжа лишь ум дилетантов: «Murder Beast».

***

Билл Карсон мрачно насупив брови наблюдал за перекати-полем с символизмом пробиравшимся по главной городской улице, вдоль деревянных и глиняных строений.

Спонтанное желание разрядить по мирно рассеивающему семена необычному растению барабан оборвал адский приступ кашля с обильным отделением мокроты и не только. По окончании мук Билл распрямился и растёр сгустки крови оставшиеся на кулаке о кожаный жилет, оставив едва заметный развод на шестиконечной звезде с гордой надписью: «SHERIFF». Идиотски, «по-мужски» не придав критического значения симптому, он, как ни в чём не бывало: поднял затухшую сигару с земли, зажёг фосфорную спичку о ближайшую коновязь и раскурил мятый окурок снова, затем поправил шляпу, привёл настрой в дежурный порядок и без спешки вальяжно, бряцая шпорами обошёл любимый и одновременно ненавистный городок, контролируя порядок и чистоту, то ради чего его и прислали, отчасти, и поставили шерифом, дав добро расправлять со злостными нарушителями по собственному усмотрению, а усмотрения Билла дьявольски суровые.

Убедившись в полном отсутствии отвратительных происшествий, потрепав языком со встречными более-менее адекватными мужиками Билл направился с важным видом, с неким хитрым умыслом, любопытством и от безделья – сверять корявое изображение на плакате с первоисточником и заодно воочию напоследок повидать увядшую легенду в жалком состоянии.

До настоящих событий, на диком западе типографии «почему-то» не использовались для печатания плакатов о розыске. Все плакаты изготавливались вручную, «художниками». Штамповать с помощью литографского камня качественные объявления и фальшивые гринбеки начали в недалёком прошлом.

В «святые» годы охотнику за головами можно было любого схожего с портретом мужика пристрелить, подправить физиономию деревянной рукоятью револьвера или приклада винчестера, в случае необходимости и после процедур – привезти труп шерифам и наконец получить долгожданное сладкое вознаграждение. Большинство коррумпированных шерифов естественно не обращали внимание на незначительные нюансы несоответствия. Все работают на статистику и на долю.

Со скальпами схожая история, никто толком не разбирался, кому на самом деле принадлежала волосатая кожа: индейцу, мексиканцу или брюнету, взрослому мужику, женщине или ребёнку. Скальп даже вполне мог оказаться конской гривой или лоскутом кожи со спины чёрной псины.

…Мастерская оказалась открыта нараспашку, помещение проветривалось после душной ночи и не менее душного утра.

Хозяин, как законопослушный гражданин присвистывая доложил представителю закона, что ковбой всё ещё находится в глубочайшей коме и спросил, не сходил ли поезд с рельсов на рассвете.

Билл не поняв вопроса или шутки – молча, без спроса бряцая, словно подполковник прошёл вглубь помещения и предварительно, на всякий случай, отработанным движением большого и среднего пальцев расстегнул застёжку крышки, поднял крышку поясной кобуры и слега потянул за вытяжной ремешок.

Гробовщик не отходил от шерифа ни на шаг и разумеется окликнул жену, на случай сложного спора.

Билл подошёл к заветному гробу: прищурился, подвигал усами, пригнулся, пристально всмотрелся, вынул плакат, развернул и вульгарно перекинув языком окурок под усами с одной стороны рта на другую – невнятно спросил семейную пару кроша пепел на плед:

– Присутствует схожесть? Вглядитесь!

Гробовщик с подоспевшей женой приблизились почти вплотную к плакату сделав вид, что сосредоточенно всматриваются в нарисованное от руки изображение, а сами изучали лишь цифры, прикидывая в уме: как принять участие в дележе награды, как и сколько можно присудить себе и, как аккуратно напомнить шерифу о старой школе плакатной этики, от которой они устали, но по которой – все они время от времени осторожно придавались ностальгии.

– По лицу трудно опознавать, – задумалась жена гробовщика.

– Тогда по какому месту, на твой опытный взгляд – не трудно? – ехидно спросил Билл Карсон довольный «подковыркой».

Жена гробовщика сперва засмущалась, но выкрутилась перед недалёким мужем:

– Лица быстро стареют из-за сухого климата, нашего рабочего образа жизни и беспросветной бедности… Мистер шериф, бизнес хиреет, сейчас уже редко кто-то умирает. Даже ковбой на волоске повис, а подыхать не хочет. Уверена на все сто – это он.

– Ты что думаешь, Горн? – спросил Билл обращаясь к гробовщику, со смешком добавив. – Наверняка ведь твоё мнение не сильно отличается.

Взгляд женщины грозно сверкнул, со значением.

– У меня-с своя версия и своё мнение. Вы мне, бандита подселили! – сказал хозяин, глянул на жену и продолжил фальшивить. – Вдруг он меня придушил бы ночью подушкой, схватил бы винчестер, дабы порешить с особой жестокостью любимую жену, отрезал бы ей обвисшие сиськи и пошёл бы в город всех стрелять напропалую. Я требую… сами знаете чего требую, справедливости-с! Вообщем, это наверняка он.

Жена легонько толкнула мужа в бок локтем.

– Сходство-с очевидное, стопудово он!

– Вам лишь бы похоронить человека, да поживее и не думая о последствиях и, что важнее – о законностях. Не я один должен заботиться о таких вещах, государство начинается именно с вас, да-да. Имейте терпение, никто на диком западе ещё не пережил каловую стрелу squaw в животе, спросите специалиста, он сейчас в салуне напротив, если мне не верите, – Билл взялся за ус и продолжил, но уже с ноткой специальной хитрости. – Умереть не ответив перед законом, пока я законный шериф – невозможно. Не ответив по закону – легально получить награду нельзя. Не получив награду – нереально поделиться денежками с добрыми друзьями с ответственной гражданской позицией. Всё под контролем. Судья, маршал и лучший фотограф мёртвых тел уже в пути, так что займитесь делом, наведите марафет. Скоро о нас узнают сами газеты и наши имена попадут в архивы!

…Билл вышел из мастерской демонстративно хлопнув дверью и неспешно зашагал в сторону станции продолжая дежурно-карательный обход.

Закончив беспечный обход Билл Карсон опустошённый вернулся в пустой офис, дабы сидя, облокотившись на стол – вздремнуть, по-шерифски. Спустя некоторое время он вдруг обнаружил на своём письменном столе кое-что и кое-что не обнаружил…

***

Как только, не считая дряблого тела ковбоя в гробу все покинули мастерскую, предварительно заперев дверь на ключ – к гробовщику домой, в соседнюю пристройку, украдкой, мимо прилавка прошмыгнул в дальнюю комнату Генри Джонс с драной, плотно набитой кожаной сумкой перекинутой через плечо. В свободной руке, между пальцами он перекатывал монету номиналом в один песо. Одет помощник шерифа в рабочее время, не как принято, а в стиле бандита собирающегося ограбить дилижанс, даже на шею зачем-то повязал красный платок, напомадил волосы и даже отрастил щетину, насколько возможно. Создавалось ощущение, что он вышел прямиком из ателье, где ему профессиональные портные специально подбирали гардероб, ради должного сиюминутного эффекта. На груди его уже не было значка, а патронташ с кобурой на месте, но на это никто не обратил внимание. Значения его обновлённой наружности ни прохожие, ни сам гробовщик особо не придали, ему вообще никогда никто не придавал значения. Данное свойство выждало свой звёздный час и впервые сыграло на руку обладателю.

Погода к этому времени чудом постепенно начала меняться: стало вдруг пасмурно, небо посерело, уже слегка покрапывало по крышам, дорожную пыль, на всеобщую радость наконец плотно прибило, от этого божественно посвежело. Собирался долгожданный спасительный от засухи ливень. На горизонте уже беззвучно сверкали яркие вспышки молний. Ветряной флюгер на железнодорожной станции впервые за время затяжной засухи ржаво заскрипел и перешёл в активную фазу своей функции.

– Джонс-младший, выпей с нами! – радостно выкрикнула жена гробовщика с глиняным стаканом кукурузного ликёра в протянутой руке.

В полумраке грезилось, что женщина стоит с поднятой вверх ногой.

Новый наряд даровал Генри уверенность и мнимую власть, гораздо более значительную, чем шерифскую. Свободную власть. В этот момент Генри в образе плохого парня думал о своём первом беспредельном преступлении ради преступления, но понимая, что самое худшее из всего, что он мог плохого совершить для этих жалких людей без настоящего, будущего и даже прошлого – это ничего. Ничего он и не сделал им. Лишь улыбнулся и пафосно спросил подбрасывая вверх большим пальцем огромную монету:

– За прибыль небось пьёте?

– За прибыль-с, за что же ещё можно пить днём, ну и за дождь разумеется, физически опасно нарушать традиции… Что принёс?

– Еда, всякие причиндалы и один песо.

Жена засмущалась, но невербальным общением приняла условный сигнал.

«Бабы чуют прибыль… особенно тупые. Моя версия абсолютно верна, безоговорочно. Билл взял «служителей смерти» в долю, а меня не взял, но это уже не важно, я не обидчивый», – подумал Генри.

Затем он произнёс, испортив всем настроение, но предав чувство значимости:

– Пить в рабочее время запрещено. Ждём судью…

– Но… дождь-с…

Генри перебил:

– Не всё, что происходит на диком западе – к худшему. Грядут большие перемены, даже в судьбах простых работяг: таких, как мы. Почти нагрянули, вот-вот и скоро все разбогатеем. Ну, а теперь мне нужно поработать, пойду дальше караулить ковбоя. Дайте уже ключ от мастерской, скорее и не мешайте, мне нужно подготовить важный юридический доклад судье Доусону.

Гробовщик с женой вдруг поняли, что шерифом округа поставят Джонса-младшего, а Билл Карсон пойдёт на повышение.

***

Отперев мастерскую и пройдя к гробам Генри застал ковбоя в кресле. Швы на животе разошлись… По ляжке стекала тонкая багровая струйка крови пачкая зелёную обивку. Ковбой осторожно натягивал на исхудалое тело покрытое шрамами ещё влажную одежду. При виде Генри он даже не поколебался и не постеснялся наготы, видимо узнал.

Дождь приятно покрапывал по крыше.

– Думаю, вставать вам вредно, – дал очевидное наставление Генри.

– А бить думающего человека головой о стену не вредно? – саркастически осведомился ковбой.

Генри покорно снял с плеча походную сумку со всем содержимым изъятым при обыске, кроме денег, плаката, еды и тыквенной фляги. Бряцнул ей об пол, расстегнул и вынул изнутри огромные револьверы.

– Вот, почти всё на месте.

– Думал: ты ничего не можешь и придётся с голым боем отбивать мои причиндалы, лицензию на убийство и царство истинной справедливости… По моему грандиозному опыту – внешность никогда не бывает обманчива, но истина всегда сокрыта. Как говорится: «Против пули и поноса – разум бессилен».

– Плакат остался у шерифа. Остальное – я не понял.

– Отвратно слышать.

Ковбой полностью облачился в чёрную одежду стрелка. В помещении даже стало немного темнее. Опираясь на кресло чёрный силуэт напоминающий тень медленно поднялся, но не вознёсся. Было мрачное ощущение, что ковбой сейчас начнёт цепляться локонами чёрных, как смоль волос за гробы и будет передвигаться по мастерской только таким образом, словно демон, но он просто прихрамывая и держась за бок почти элегантно подошёл к Джонсу, который оказался ниже его ростом аж на целую голову. При каждом шаге рана на животе разжималась и сжималась, проступало немного свежей крови, слышалось мерзкое похлюпывание. Отсутствие уха удачно замаскировали длинные волосы.

Ковбой выхватил из чужих рук родные револьверы и засунул себе за пояс, направив дула на член, на третье дуло, патронташ он не носил, ради сексуального возбуждения и чувства опасности, на что у него всегда была сильная эрекция и, чем он очень гордился. Затем он нагло и без спроса опёрся на плечо Генри. На другое плечо – повесил ему сумку и повёл безвольное подчинившееся существо на улицу.

Гробовщик с женой в это время находились у себя, праздновали погодное явление и лишались возможности стать воочию свидетелями знаменательного исторического события, а могли всего навсего выйти на улицу или выглянуть в окошко. На то они и простолюдины.

У Генри колотилось сердце, как у маленькой девочки или кролика. Он чётко понимал всю степень отсталости поступка. С другой стороны, ему опротивела до крайности однообразная стабильная бедная жизнь с должностью, любовь к деньгам, которых нет и не будет, соблюдение выдуманных не им самим правил и порядков. Он эмоционально чувствовал и верил чутью, что выпал некий шанс таким странным образом, а ещё он возомнил себя случайным спасителем всего населения, что возможно могло оказаться и так. В этот момент перед ним пронеслись воспоминания. Единственные воспоминания, которые у него были: притча о толстом богаче на перроне и упущенном шансе. Отныне он будет действовать по вдохновению, опираясь на материализованный реальный шанс, хотя в данный момент опирались на него, в буквальном смысле.

Перед уходом Генри успел оставить монету номиналом в один песо на борте гроба, забавы ради и мифологемы. Данный гроб, отныне особенный и оставлять его с грудой обычных гробов: кощунство.

Между мастерской и салуном ковбой прищурившись знаменитым «долгим» взглядом осмотрелся по сторонам инстинктивно выискивая опасность, заодно излучая опасность и попятился опираясь на живой «костыль» в сторону стойла, подставляя язык шлёпающим каплям дождя, со странной маячившей мыслью об утоплении в качестве жертвоприношения. По пути он неожиданно произнёс:

– Давно меня не было. Всё здесь поистине убого! Пустыня не сделала своё дело, увы. Триумф смерти определённо необходим здешним краям. Я здесь не счастлив, пока.

– Я тоже.

Дорогу уже начало развозить. Журчали ручьи. Двое шли по скользкой грязи увязая шпорами, сапоги сзади покрылись коричневой рябью, а одежда начала промокать насквозь. Горожане успели к этому времени нарадоваться, выставить ёмкости для сбора воды и уже попрятались в уютные жилища и занимались своими домашними уютными делами и празднованием. Никто не мылся. Дождь уже все нагло принимали за должное и, как законный повод напиться перед предстоящей погрузкой скота.

…Конюх, при виде Генри и какого-то незнакомого ублюдка не задавая вопросов с озадаченным видом вывел нужную лошадь, изрядно посвежевшую за время пребывания в стойле, сытую, вымытую, с новой подковой и перевязанным глазом. Перепутать единственную старую особь с торчащими рёбрами и увечьем, среди рабочих лошадей праздно жующих вкусное травяное сено из яслей нужно было постараться или быть конченным идиотом. Конюх помог постелить свежий потник, надеть всю сбрую, закрепить походную сумку и подсадить раненого, после чего тот издал щелчок языком и побрёл верхом, под дождём, к городским воротам в северной черте, не поблагодарив рабочего конюшни и не попрощавшись, ни с кем.

Мокрый одноухий всадник без шляпы на одноглазой лошади отправился в очередной тернистый путь, предположительно последний, учитывая возраст, возможное наличие в крови инфекции и потерю крови, хоть и отравленной.

По дороге, ещё не покинув город – он смотрелся по сторонам, выискивая взгляды обывателей, в надежде опытным путём выявить навредившего лошади, но улица уже была пуста, словно население покосила чума. Истинное зло не остаётся безнаказанным лишь в детских сказках, а не в суровой исторической реальности преступных эпох, а эпохи, как известно – все без исключения преступные, а рубежи великих времён и перемены – самое страшное.

Вдруг, группа рабочих вывалилась из салуна и строем, по мосткам из досок поплелась в сторону перрона, где их ждал пустой состав из деревянных вагонов своей необъятной длиной уходящий за пределы видимости.

Вслед за безвольными работягами по лужам специально шлёпая плёлся беспризорный босой малец, выдавливая между пальцами грязь, получая от этого незамысловатого действия необычайное удовольствие и радость.

– Взирайте людишки! Я вас покидаю. Презирайте все меня, – вдруг прохрипел ковбой выплёвывая воду обращаясь к «стаду» и медленно вынимая револьвер из штанов.

Мужики озираясь ускорили шаг и сделали вид, что ничего не слышат и не видят, из-за шума дождя, а головы их заняты важными делами и им некогда. Они опаздывают.

Услыхав всадника лишь малец замедлил ход и отстал от строя. Ковбой без размышлений нацелил Кольт Драгун ребёнку прямо в лицо, свинцовая шаровая пуля которого способна разорвать маленькую голову в клочья и оторвать приличный кусок от взрослой головы, даже жирной. Их взгляды на мгновение пересеклись.

– Демон! Я догадалась кто ты, да мы все уже догадались… ты больше не нужен нашим мужьям. Мы будем жаловаться верховным властям на твои грязные проделки… в столицу телеграфируем, скопом! – истерично протараторила женщина разрывая глотку, выскочившая из мясной лавки. – Изыди. Оставь ребёнка в покое и тогда мы промолчим, возможно. Забери старика, нас здесь много!

От возбуждения из отёкших рук женщины выпал свёрток ветчины и упал лужу.

Ковбой заулыбался, спрятал револьвер и натянул поводья с загадочными словами:

– Что ж, старикам тут и место. Шлюхой ты мне нравилась больше.

Женщина обхватила заботливыми опухшими руками оборванца и прижала к массивной груди маленькую головку. Когда ковбой удалился женщина первым делом принялась смывать дождевой водой грязь с ветчины.

Шерифа поблизости не оказалось.

На выезде, у символических деревянных ворот – ковбоя галопом на рабочей шерифской лошади нагнал Генри Джонс возбуждённый разборкой с обделённым оплатой конюхом. По пути он едва не сбил с ног женщину с ветчиной и ребёнком, на скаку, но те успели отпрянуть и пасть в грязь, на что Генри никак не отреагировал и промчался мимо.

– Ненавижу это место и всех здесь, особенно бывших шлюх. Вы меня вдохновили. Ну, вы понимаете… Мои способности можно применить с пользой, но не здесь.

– Разумеется понимаю. Думаю, полезно для жизни – бросить то, на что потратил годы, даже если и не зря и если ты не шлюха.

Генри вдруг потянуло обратно, но он оседлал это бесполезное чувство и взял его под контроль, как дикого мустанга, набросив ему на шею лассо, а сомнение хитро свалил на плохую погоду и промокшую до нитки одежду. Он опытно знал, что просто нужно перетерпеть вожделение и в дальнейшем его захлестнут многообразные адреналиновые эмоции и истинное чувство красоты от созерцания природы государства и богатства облагороженной частной собственности. Он твёрдо и окончательно решился на авантюру, терять нечего и, как многие в его возрасте – он уже чувствовал себя старым и осознавал безвозвратное ускользание времени во тьму. В молодости такие вещи чувствуются с горем. Главное, как можно скорее оказаться где-нибудь подальше от дома, только так ему будут завидовать ему подобные и поддержат свободомыслящие.

– Может вы меня сориентируете… скажите, как ковбой ковбою. Куда вы путь держите?

Он не стал говорить, что собирается войти в доверие и увязаться следом, но ковбой, судя по всему – не против.

– Я – на север, в горы. Всё осточертело.

– У вас великолепная жизнь, судя по вашему виду, я в таких вещах смыслю, из-за зависти. Как приключения могут осточертеть?

– Великолепная жизнь – не великолепная, пока не закреплена великолепной смертью.

Повисла гробовая пауза, но вскоре Генри прервал молчание сквозь шум ливня:

– Почему именно на север?

– Обычные странники всегда следуют на юг, в основном – к морю, а мы и так на юге и я не совсем обыкновенный странник. Поэтому на север, в горы – туда, где холод, снег, великолепные места… Великолепная смерть предпочитает бодрящую свежесть.

Наконец, беседуя, они пересекли черту города. Долгожданный исход, отныне, полноправно свершён. Но, не тут-то было…

***

Тем временем в самом убогом салуне на диком западе доктор чудом оторвался от мини-бара, вылез из своей «скромной кельи» и спустился к общественному бару. Обведя взглядом постоянных посетителей он невольно задался вопросом: «И когда они успевают ничего не делать?».

– Эй доктор. Налей вина! – послышался выкрик из зала.

– Чур мне бургундского!

– А мне самого дорого…

– Мне самого дешёвого. Такие вещи важно держать в уме.

– Смейтесь, смейтесь, пока работоспособны, – пробормотал лекарь.

Заказывая виски из кактуса Родриго случайно подслушал любопытный разговор, за спиной. Помимо обсуждений различных легкомысленных и мгновенных поступков обычных людей, мужики, не спешившие на работу, перед второй сменой вспоминали: как пробитый насквозь ковбой уже свободно разгуливает, шныряет подобно тени с дыркой не только в жопе и уже крепко держится в седле, а ещё вдобавок норовит отомстить, перестреляв напропалую всех и каждого в городе, Джонса-младшего взял «на кукан» и тот переметнулся на сторону зверя. Один сплетник увидев задумчивого «греющего уши» доктора у барной стойки со стаканом дешевого виски – подошёл к нему и попросил разрешить спор касательно дырки. Всех очень волновало, сможет ли ковбой срать из неё. Кто-то верующий в приметы и совпадения делился умственными соображениями: именно ковбой привёл грозовую тучу и спас общество от засухи, колодец ведь почти пересох, но это не к добру, как и любое временное облегчение, скорее даже к апокалипсису, нужно только грамотно определить все символы, дабы корректно трактовать их. Ковбоя уже все называли по имени.

Доктор соответственно не поверил идиотским слухам, профессионально разрешил спор, взаимовыгодно, касающийся его специфики, квалификации оказалось достаточно, а в апокалипсический спор решил не встревать без участия брата и не трактовать символы, а после ещё решил срочно навестить безнадёжного, как ему казалось ещё вчера: пациента. В те времена дабы прослыть умным достаточно было лишь рассуждать логически и уметь выкрутиться при ответе на любой вопрос.

Выйдя из салуна за пендельтюр, под навес с прибитым коровьим черепом – он случайно встретил Билла Карсона: мокрого, грязного, злобного, жующего сигару, всех опрашивающего и рыскавшего по домам, лавкам и предприятиям, по порядку, вдоль улицы, в поиске своего помощника, от которого остался лишь значок, на столе в офисе.

Гробовщик с женой понятия не имели куда ковбой с Джонсом подевались, как и мать Джонса. Шериф оказался наверное последним в городе до кого дошли слухи о всех последних важных событиях.

У Билла даже в мыслях предварительно не было, что его помощник, слуга, собственность штата и ученик – мог его так «опрокинуть». Доктор поделился слухами, посоветовал не суетиться и больше отдыхать, на что был по-дружески послан на хуй, после чего Родриго обидчиво растворился за пендельтюром.

Шериф недолго думая ещё навестил конюха, пройдя сразу в конец улицы, где всё подтвердилось, плюс оказалось, что именно он, шериф округа – задолжал конюшне круглую сумму гринбеков и, что его помощник увёл запасную шерифскую лошадь, собственность штата, как и он сам. Ещё выяснилось, что конюх в сговоре, он рассчитывал на смерть пришельца, дабы прибрать лошадь, откормить и продать редкую масть, или размножить… и такое ему Джонс пообещал. Ложь во спасение и спасла животное от участи отправиться на стейки в салун.

Билл недоумевал, в порыве ярости воображал, как вешает обоих. Судья уже скоро прибудет. Нужно успеть всё вернуть на круги своя, к естественному спокойствию. В его фантазии уже пестрили освещаемые утренним рассветом почерневшие лица с вывалившимися языками, жёлтые штаны спереди, коричневые сзади, как подобает висельникам.

Билла трясло от злости, от озноба и от непредусмотрительности, он проклинал дождь, грязь, грозу, вчерашний день и свою лень, тот день, когда согласился взять дебила Джонса-младшего своим помощником и то мгновение, когда не узнал его на улице в штатском, но больше всего он переживал из-за судьи, даже больше, чем из-за туберкулёза. Судья единственный, кого Билл уважал и опасался. Меньше всего на свете ему хотелось отчитываться и выглядеть идиотом с поникшим взглядом, смотрящим в пол, перед столь масштабной личностью.

Билл сделал глубокий, по возможности, вздох, сдержал кашель, попытался расслабиться, подумать, после чего – рванулся в офис изрядно там наследив, обратил на этот раз внимание на отсутствие всего изъятого, помимо Драгунов, что поддало масло в огонь, взял лучший карабин, вышел на улицу, запер офис на ключ, снова добрёл до конюшни, шлёпая по грязи, запрыгнул на шерифского коня и галопом, скрежеща зубами помчался по лужам к северному выезду едва не сбив женщину, пытающуюся до него что-то донести.

Он помчался по следам ведущим к великой и безграничной свободе, которой достойны лишь поцелованные богом и те, кого шлёпнул по заднице сатана.

С поля его шляпы всё это время перед взором стекала бесящая тонкая струйка.

Сверкнула молния осветив убогий городок со всеми его недостатками. Раздался гром.

***

«Ковбои» отдалившись от города и от вагонов уже зевая ожидающих рабочих – столкнулись помимо ливня с ещё одним препятствием, нелепым, немного замедлившим историческое продвижение. Настоящие ковбои, не ковбои по типу: «Наш президент настоящий ковбой», то есть пастухи – перегоняли стадо коров от ранчо к станции, для дальнейшей транспортировки их на север или в восточные государства, уже на поезде, с «комфортом». В конце XIX века, в стране культурных контрастов активно материализовалась мощнейшая индустриализация, и не только, поэтому вагонов, коров и всего прочего довольно много, кормить нужно заводы и многочисленные армии, включая частные.

Опытный стрелок то и дело оглядывался по мере отдаления, приступов боли и лавирования в потоке скота и в один момент разглядел резво приближающийся силуэт со стороны города, уже исчезнувшего за плотной стеной ливня.

– Нас преследуют! – властно выкрикнул выплёвывая воду ковбой, сквозь шум дождя и бесконечное томное мычание.

– Не люблю объясняться, без жизненной необходимости. Рвём когти?

– Ты сошёл с ума, он один. Подпустим и убьём его!

Билл Карсон галопом на резвом коне в яблоках, шлёпая по грязи – приблизился к путникам, с карабином наперевес. Взяв под прицел ковбоя он втиснулся в скотный поток, затем выкрикнул сквозь шум воды, гром и коровье мычание:

– Мистер Бин!

– Мистер Морис Бин, – поправил шерифа стрелок.

Шериф аналогично уже был ходячей мишенью, правда мысленно, сухой револьвер, которым не пришлось грозить ребёнку ковбой накрыл плотной тканью чёрного пыльника и не доставал, дабы не мочить зря драгоценный порох.

Следующим шагом шериф обратился к своему бывшему помощнику:

– Джонс-младший! Ты кое-что забыл на моём столе. Не проканает. Если решил уволиться – возвращайся и пиши заявление по собственному желанию.

Билл швырнул жетон в его сторону, как ниндзя. Генри рефлекторно попытался поймать летящий поблескивающий предмет, но звезда отскочила от предплечья, затем от спины коровы, упала в лужу в форме копыта и увязла в коричневой жиже, затем на него наступила копытом другая корова.

Ковбой намётанным на такие звёзды взглядом успел разглядеть, что именно знакомо поблескивая полетело в них, то, что так сложно перепутать человеку профессионально нарушающему законы, после чего мысленно нацелил второй, потенциально мокрый револьвер – на своего спутника.

Генри же в свою очередь достал из кобуры свой, поколебавшись нацелился на шерифа, взвёл курок и оправдательно обратился к ковбою:

– Это была лишь работа, я даже не старался. По сущности – я не законник, спросите у Билла Карсона, если не верите, он перед вами! Я работал по праву от рождения. Да я ваши пушки украл, я стал бандитом, как вы и яро стараюсь соответствовать.

– Я стал бандитом – не как ты.

– Я другое подразумевал…

– Наговоритесь на эшафоте, пока моча не потекла по ляжкам и не натянулись кальсоны, а сейчас бросайте оружие и следуйте обратно, в мой город, у меня на виду. Тебе Джонс – я бы посоветовал переметнуться обратно, на сторону добра. Так и быть, пока ещё не поздно, даю честное шерифское слово. Каждый имеет право на исправительный второй шанс и я тебе его дарую, лично, так как возлагаю на тебя большие надежды. Возвращайся. Твоё будущее в крепких объятиях закона и власти, здесь, некуда тебе идти с ним… Отбрось стыдливость… Не будь долбоёбом в конце концов!

– Соблазнительно вещаешь, но ради чего все эти бессмысленные уговоры? А то ты меня не знаешь, Билли… Твой помощник уже наслушался философских изречений и сделал правильный выбор. Выбрал свободу и потенциальную репутацию мифической легенды.

– Вы знакомы? – удивился Генри.

– Были, в прошлой жизни. Он утаил? – выплёвывая дождевую воду прокричал ковбой. – Как это на него не похоже…

– Конечно утаил, хотя мы вас не раз откровенно обсуждали… Ублюдок! Мерзкий интриган! – выпалил Генри.

– Мистер Бин, которого я когда-то знал трагически погиб в Луизиане и он не стал бы молить о помощи, как разведённая баба, чей муж не вернулся со смены на фабрике, поэтому сразу не признал, поэтому – мы не совсем знакомы.

– О помощи я не просил никогда и никого, тем более – не молил! Сам бы позаботился о своей шкуре, стрелу бы уж точно вынул, приходилось проделывать уже и не такое. Или просто сдох бы… Вот лично я тебя сразу узнал, как только увидел твою тупую усатую морду вечно посасывающую членовидную сигару, даже сейчас, под дождём, но я промолчал, специально, хотя пытался выругаться и обхаркать твою рожу перед тем, как мне бы выдали путёвку в ад!

– Не расслышал, повтори-ка! – выкрикнул Билл Карсон.

Вновь сверкнула молния и вновь прогремело. Лить стало сильнее и обильнее, с давлением.

Пастухи тем временем делали вид, что не видят троицу и держались на безопасном расстоянии, дабы не встревать в предстоящую перестрелку в стиле дикого запада, который все они успели застать.

Ковбой дождался, когда прогремит и повторил свои слова громче и отчётливее, упустив упоминание сигары с аналогией, зато придумал шутку про щётку для членов под носом.

Шериф кивнул, усмехнулся, поблагодарил за понимание и продолжил.

Генри слушал, молчал и со скрипом ёрзал на мокром кожаном седле. Он не понимал, что происходит и чего ожидать.

– Просто я лучше сохранился и мой организм моложе, раз ты узнал меня. Молодо выгляжу – так как взялся за ум, нашёл почётную работу и отныне служу закону и обществу, в этом смысл здоровой жизни! Ты же стал бродячим цирковым уродом. Увильнёшь от казни – можешь сделать блестящую карьеру, как Джозеф Меррик или Генерал Том-Там, пока индустрия окончательно не пришла в упадок.

– Это значит то, что я всё ещё умнее, в отличие от тебя – доказавшего тупость на деле по всем фронтам. Отсутствие правого уха делает меня только более мужественным и притягательным для женской буферной плоти. Заметь, не левого!

– Главное: мы поступили праведно. Я праведный, а ты – нет!

– Всему своё время, – ответил ковбой, дождался угасания приступа боли и отбросил со лба мокрую прядь. Шляпу он пока не раздобыл.

– Довольно выкручивать мне яйца! Бросайте оружие, надоело, продолжим в офисе, у нас будет достаточно времени до прибытия судьи, – рявкнул Билл и закашлялся, когда мокрота со сгустками крови предательски защекотала горло.

Это были последние в жизни шерифа Билла Карсона произнесённые вслух слова. В столь напряжённых ситуациях рекомендуется взвешивать каждое слово, так как оно может оказаться последним в любую секунду. Для мечущих в «великолепные трупы» такое предельно важно, важнее потомства. Трупу шерифа не суждено стать великолепным, лишь трупом среднего качества.

– Карсон… Билли Кид? Вот я идиот, до меня только сейчас дошло, вы член…

Не успев Генри Джонс закончить фразу, оборвавшуюся на самом пикантном моменте вскрывающем некоторые важные детали истории на все времена, как в густых грудастых тучах над ковбоями вновь сверкнула молния и Билл Карсон в приступе кашля на мгновение качнул дуло карабина в сторону Генри, успев лишь блеснуть широкопоставленными глазами, перед тем, как прогремели два выстрела, почти единовременно, за которыми следом прогремел гром. Морис Бин – резко, как струя поноса опережая капли дождя выхватил револьвер и ударив по курку – смачным выстрелом вышиб из седла шерифа Билла Карсона точно продырявив звезду на груди с гордой надписью: «SHERIFF». Второй выстрел принадлежал самому Биллу. Шериф перед падением в коричневую жижу рефлекторно нажал на спусковой крючок карабина, но прицел уже был рассеяно перенаправлен и пуля проходящей между ним и Генри – неповинной прекрасной корове снесла кусок черепа вместе с рогом, обнажив вкусные и питательные омываемые дождём мозги. Стадо всполошилось при виде вспышек пороха и смерти невезучего товарища и в суматохе начало разбредаться по округе.

– Да уж, подбросили мы лишней работёнки ковбоям. Хорошо, что я стал охотником за скальпами в детстве и не приучен к коллективной ответственности, – усмехнулся Морис.

На самом деле он немного огорчился, но из принципа. Он любит, когда после попадания в человека сидящего на коне – тот цепляется одной ногой за стремя и конь некоторое время ещё волочит бездыханное тело: по острым камням, кактусам или по грязи. На этот раз изящный акробатический трюк не удался, конь ускакал без сопротивления восвояси, вместе с коровами. На ум пришло ещё кое-что: прежде ему даже приходила мысль, что он и сам хотел бы погибнуть подобным образом, но более героически, желательно с падением со скалы в ледяное ущелье, прямиком в девятый круг ада, к Бруту, душой. Именно ради опознания тела он всегда имел при себе документ удостоверяющий личность.

– У твоего босса сигара осталась в зубах, собьёшь?

– Он мне больше не начальник и он мёртв, дело сделано, значит нужно прагматично двигаться дальше… Это обязательно? Зачем? – сказал Генри. Его голос дрожал.

– Конечно обязательно. Он командовал, лгал всем о своей биографии и скрывал знакомство со мной. Хотя бы за это. Может, ради новых ощущений. Найди сам причину, мне за тебя думать что-ли?

Генри на мгновение поверил, даже вдохновился, затем прицелился и дрожащей рукой выстрелил в плечо трупу. Рука Билла откинулась и оставила на грязи шлейф похожий на крыло ангела. Затем прицелился старательнее и выстрелил ещё раз, прострелив Биллу шею, чётко отстрелив адамово яблоко. Мокрая сигара осталась всё ещё зажата челюстями, словно в тиски.

– Сойдёт. Восемь из десяти. Небось первый раз по человеку стреляешь? – спокойно, не дрогнув голосом сообщил Морис. – Моя очередь. Учись, помощник шерифа.

Морис Бин бездумно навёл дуло капсульного револьвера в сторону распростёртого тела, от бедра и ударив по курку – отстрелил Биллу кусок челюсти, но не полностью, часть повисла сбоку, как тряпка. Сигара испарилась в воздухе фокусническим образом.

– Жаль, что больше никто не видит. За такую меткость положена щедрая оплата.

Джонс, помимо показательных утренних казней в детстве, впервые увидел убийство совершённое с абсолютно неоправданной жестокостью и не за дело. Даже смерть отца не была столь мерзкой, а его даже отмывать тогда не стали. Билла, в душе он любил больше родного отца и сильнее уважал за властность. Вдруг в глазах Генри потемнело. Он слез с лошади и в корчах попытался выдавить из себя рвоту, но ничего не вышло, пресные галеты уже благополучно переформировались в запор.

Морис нацелился на труп снова и нажал на спусковой крючок. Осечка. Порох намок. Насладиться самурайским неистовством не вышло…

Генри осознал, что назад дороги нет, «душа продана», к тому же за бесценок. Начинается новая жизнь, без прежнего комфорта, приятной рутины и радостей, которые он по непонятным причинам совсем не ценил ранее и променял, а впредь начнёт ценить, но уже поздно. Наконец-то.

Послышалась бурлящая нецензурная ругань одного из перегонщиков стада, главного, рвущегося погрузись коров поскорее и отправиться прямиком в салун напиваться. Злобный бородатый здоровяк в соломенной шляпе и кожаных чапах подоспел на звуки выстрелов на рыжем коне, с охотничьей двустволкой наперевес. Мужик сверкнул злостным взглядом:

– Знаете хоть кто поставщик?

Генри отыскал свой жетон в грязи, поднял над головой, со словами: «Маршал всё компенсирует! Обратитесь в офис, ручаюсь», показал бородачу и выбросил через левое плечо, в грязь, когда тот отвернулся.

Бородач сплюнул тугую табачную струю на мёртвую корову и поскакал помогать товарищам сгонять живых коров в стадо.

Генри молча проводил его взглядом застыв на месте под дождём.

– Ты как, стрелок? Что-то не так? – спросил Морис.

Он представил, как по-отцовски подаёт Генри руку. Сил и самоуважения хватило лишь представить такое безумие, но всё же он подбодрил Генри словами, в фирменном стиле:

– Меня не убедил твой первый раз, если тебя утешат мои слова – всё не так здорово, как ты себе представляешь и смертельная пуля принадлежала моему Драгуну вросшему в мои идеалы, а не в твои. Брось мне его уродскую шляпу, отыщи мою лицензию на убийство, а себе забери карабин. Не обижайся, но ты не смахиваешь на парня выросшего в салунах, будешь целиться и стрелять от плеча. Станешь убивать почаще – всю неуверенность выдавишь. Пора уже отлепиться от заботливого бархатного сосца матери и присосаться к потливой сиське первой встречной шлюхи.

Генри приободрили слова поддержки, ведь действительно он не виноват. В добавок, если и придётся когда-то убивать снова, тогда уже будет гораздо проще перенести стресс, так подумал он и подчинился, затем тщательно обыскал тело, закинул на плечо карабин, изъял патроны, поднял шляпу, рывком вниз стряхнул с неё грязь и метнул Морису, запрыгнул на свою лошадь и ускакал вперёд галопом, вдоль натыканных телеграфных столбов, сказав напоследок: «Плакат остался в офисе».

Морис надел шляпу Билла и аккуратно, дабы впредь не тревожить раны – медленно поплёлся следом, с лёгкой улыбкой довольства.

Плакат о розыске Генри на всякий случай прибрал и оставил при себе…

Вдруг, в пути Генри немного сбавил ход, дабы задать наводящий вопрос по существу и побеседовать:

– Почему Билли Кид нас сам не пристрелил, сразу, издалека? Даже я бы бесшумно подкрался и попал. Не в его это характере. Странно абсолютно всё. Ситуация не поддаётся логике и здравому смыслу.

– Никакого здравого смысла и логики отныне не существует, привыкай. Теперь ты свободен от всей этой чуши, всё дерьмо смыто кровью… Возможно Билли Кид просто соскучился, не знаю, в вашем захолустье не с кем даже и поговорить… Может хотел подохнуть, эдак поизощрённей, тряхнув стариной, какой-то он бледный был, может захворал. Больше его нет, забудь, а мы есть, нас видели и хвораю теперь только я. Не грузи рассудок последствиями, ты почти уже уголовная тварь.

– У него семья. Жена с ребёнком остались без главы семейства, совсем одни, а государство без ячейки общества.

– Все мы одни. Это нормально, – ответил Морис и после непродолжительной гробовой паузы и восполнения сил добавил. – Слушай, я его давно знаю. Поверь, уж он то точно заслужил свою участь и даже, несмотря на это – всё вышло случайно, в душе я не хотел его убивать… Вини мои идеалы и бери пример с меня. Моя совесть чиста, как моча младенца!

– Не хотели и убили, а затем изувечили труп?

– Ну, да…

– Почему? Не понимаю… раньше мне всё объясняли. Билл объяснял.

– Всё объясняют лишь выскочки в примитивных сообществах, в мире свободы на многие вещи ответ не сыщешь, – религиозно ответил в стиле «понимай как нравится» старый ковбой и добавил, после очередной непродолжительной паузы и нового приступа боли в боку, откуда ещё недавно торчала жуткая кровавая стрела: – Пускай сам спит в гробу, я посмеюсь, а ты – смейся вместе со мной, раз избрался, кто бы ты ни был, я угощаю!

***

Изуродованное, окутанное тьмой тело Билла Карсона никто не торопился нести служителям смерти. Всем своих проблем хватает и всегда есть дела более прагматичные, например: нужно срочно нарезать мясо на стейки, пока коровья туша не начала протухать. Тело Билла, или Билли Кида тем временем мирно омывалось ливнем, для ускорения разложения, освещалось вспышками молний и постепенно утопало в смеси грязи и экскрементов, а голодные бродячие псы первыми нашли в убийстве шерифа выгоду и жадно лакали из лужи кровь.

Таким нахальным образом безымянный городок остался на произвол судьбы без полезного шерифа старой закалки, загадочный тёмный всадник не только стал менее загадочным, обманул смерть, вышел победителем и добавил ещё одного убитого в свою коллекцию трупов, но и обзавёлся «оруженосцем» склонным к предательству и по отсутствии опыта – к душевному погружению в мрачную бездну негодования, что просто великолепно. Главное, что свет увидел ещё одно мужское товарищество скреплённое, как и положено: кровавым контрактом и головокружительной интригой…

Глава II. Пристанище

Нет такого несчастья, которого не изгладило бы из памяти время, и нет такой боли, которой не прекратила бы смерть.

Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский

Остаток злополучного дня и до наступления полуночи два с виду угрюмых всадника, со смертью бредущей по пятам, молча постепенно отдалялись от места кровавой стычки бредя на приличном расстоянии друг от друга – к последующим трудностям и неизбежным кровавым бойням пуще прежней, на фоне которых зверское убийство шерифа и спортивная стрельба по трупу в ретроспективе покажется лишь сменой деятельности, для отдыха.

Погода разгулялась ещё заветным днём, но долго сохранялась облачность и приятная послегрозовая свежесть. Странники успели до заката немного просушить одежду на солнце, в редкие моменты прояснения. Заодно оба успели простудиться, как на зло. Адреналин иссяк, оба почувствовали недомогание. Один лёгкое и в большей степени психическое, с непривычки, второй – критическое, он умирает, снова и действие обезболивающего давно прошло.

Каждый в пути размышлял о своём насущном, невзирая на проблемы. Останавливались лишь изредка, испражниться или помочиться, то есть – справить нужду.

После багровых сумерек, как только опустилась тяжёлая ночь – у Джонса начала развиваться вялотекущая паранойя. Он периодически: то резко озирался по сторонам, то всматривался во мрак прерии пытаясь уловить между редкими кустарниками, кактусами и валунами пугающие подозрительные шевеления, которые действительно имели место быть.

Запасная шерифская лошадь то и дело пугалась теней, с непривычки, а от испуга шарахалась.

Не покидало то самое пугающее чувство из детства: ощущение потусторонней тотальной слежки исходящей со стороны теневой человеческой фигуры по необъяснимым причинам неподвижно и не издавая звуков возвышающейся в самом тёмном углу комнаты и молча сверлящей томным взглядом бытие.

Несмотря на страх Генри мужественно хранил рассудочное спокойствие и, как промокший под дождём самурай – не суетился и двигался только вперёд. Больше ничего ему не оставалось.

Во время одной малой вынужденной остановки Генри спешился и почувствовал дискомфорт в области стопы. Он помочился мощной струёй на высушенный палящим солнцем куст, затем присел на удобный валун ещё держащий солнечное тепло и сняв сапог вытряхнул на ладонь не камешек, как это бывает у нормальных людей, а заострённый жёлтый осколок зуба с налипшими запёкшимися кровяными сгустками. В памяти вспыхнула сцена с кровавым облаком от разрывающейся в клочки челюсти босса. Но всё это уже воспринималось должным образом и никак не влияло на продвижение или уже скорее на побег. В бороздах сгибательных складок на ладони остались тёмные вкрапления, не оттирающиеся о кожаный жилет.

За редкими колючими кустами снова и снова осторожно похрустывали сухие ветки, а также мелькали теневые силуэты. Помимо повторяющихся время от времени: подлого хруста и стука бьющихся друг об друга камушков, от которых по спине пробегали мурашки; цокота копыт; ржания; фырканья; скрипа кожаных сёдел и стрекота притаившихся цикад – умиротворяюще журчала встретившаяся на пути бурная речка с многочисленными порогами и перекатами, известная под названием: Пекос. Вдоль неё всадники какое-то время побрели вброд, дабы сбить возможных собак преследователей со следа и надоедливых койотов.

Спустя несколько часов пути вброд путники снова вышли на проторенную дорогу.

В какой-то момент облака обнажили луну и беспредельное величие млечного пути – свет упал так ярко, что старые колеи от колёс дилижансов на дороге отбросили неестественно высокие тени. Отныне можно было даже обходясь без масляного фонаря не сбиваться с очерченного пути. Движущиеся мрачные фантомы на обочине дороги стали видны ещё отчётливее, плюс обзавелись фосфоресцирующими бликами и начали пугать ещё хлеще и пуще, с каждым мгновением их колебания набирали интенсивность в такт биению молодого сердца. Возможно – это всего лишь игра больного воображения. По крайней мере Генри так себя успокаивал, но всё же он не мог не ожидать внезапного подлого нападения. Нападения не происходило, пока.

Вдруг где-то поблизости завыл койот. Вдали, за горизонтом отозвался ещё один. Собиралась стая.

В свете луны стали мелькать мелкие порхающие летучие мыши.

«Начинаю понимать, почему все путники такие необычайно странные, не вписываются в сообщества и не работают, а если работают – то наверное не долго на одной должности (не требующей умственных вложений). Накопят нужную сумму наличности, запасутся провизией и покидают вонючий город отправляясь в очередное странствие… Сходят с ума от страха, как я возможно сам скоро сойду, затем, если выживают – привыкают и становятся зависимы… Или они все вовсе выродки, по крайней мере большинство уж точно», – размышлял бывший помощник шерифа, про себя.

– Лишь странный может стать великим! Все интересные личности выделяются и каждый по-своему, все они в своём роде социопаты и отстаивают кажущиеся плебею глупости. Только обычный человек выглядит и ведёт себя нормально, без крайностей и не вызывает сомнений. Случайно, или не случайно: встречает женщину, женится, работает, заводит детей, скучает, умирает. Вспомни великих художников, которых все обыватели считают сумасшедшими. Если тебя все презирают – отбрось легкомысленные занятия и займись делом, у тебя есть шанс, – вдруг послышался скрипучий голос за спиной.

Генри слегка замедлил ход лошади поджав колени, обернулся назад и обдал пристальным взглядом, как подтвердилось и тот того даже не скрывал: легендарного (в прошлом) уголовника Мориса Бина, члена пресловутой банды «Грязные лица».

Созерцание легенды почти слившейся с ночью в этот момент было приковано широко раскрытыми глазами к льющему мягкий свет полнолунию, словно к грудям обнажённой женщины или её мохнатому перевёрнутому масонскому символу красующемуся чуть ниже пояса для чулок, напоминающему чёрную бороду знаменитого пирата. Свечение очерчивало на жутковатой выдававшей присутствие ковбоя в ночи бледной физиономии: все морщины, шрамы и углубления от оспин, коими были испещрены лица практически каждого на диком западе и не только. Казалось: все неровности на лице – последствия старых ранений полученных дробью в перестрелках и рукопашных схватках с дикими тварями. Сальные клоки отросших волос убраны на бок, медицинскую повязку он содрал вместе с болячкой по пути и бросил в бурный речной поток, а шляпу на лямках свесил на спину, для просушки раны на том месте, где должно быть ухо у здорового человека. Форма головы при таком раскладе стала неестественно асимметрична, ощущалось нечто демоническое, особенно в глазах наивного простолюдина. Возможно именно это и отпугивало таинственных преследователей, если они действительно имелись, а не являлись лишь фантомами. По выражению лица можно было предположить: стрелок дремлет верхом на лошади, «по ковбойски», с чуть приоткрытыми глазами, как положено, или находится под гипнозом. Лицо напряжено, губы в безобразных зарослях стиснуты до бела, имеются явные признаки борьбы с ознобом. Вылитая средневековая апокалипсическая гравюра.

Лошадь случайно запнулась, дрыгнула и Генри вдруг встрепенулся, вмиг уяснив, что клюёт носом. Он периодически засыпает на ходу, следовательно: недавний разговор оказался всего-навсего игрой воображения проистекающий из внутреннего диалога с самим собой, которым он забавлял себя в дороге и отвлекал внимание от реалий. Возможно и таинственные преследователи всего навсего: плод бредового кошмара. Он с силой пошлёпал себя по щекам, протёр глаза грязными пальцами и снова съёжился обернувшись тёплым пледом из овечьей шерсти. Его слегка знобило, но это было даже приятно, так как не болело горло, а первостепенная задача выздоровления от лёгкого недуга отвлекала от осознания вероятности оказаться наедине с дикой природой неизвестно где, в компании двух лошадей, одна из которых навьючена отвратительным мёртвым всадником без уха…

Морис Бин за почти неестественно продолжительную уголовную жизнь успел закалиться подобными дальними и не очень, с ранениями и без – переходами по просторам дикого запада и не только. На данный момент он ощущает себя довольно уверенно и непоколебимо, с точки зрения личных высоких моральных устоев и сомнительных принципов. На деле же – он практически закостенелый труп восседающий на лошади и явно не в восторге от осмысления данного упрямого факта, но и это не впервой. Медитируя на луну: ковбой прилагает все ментальные усилия, дабы насладиться красотами ночного неба напоследок, что для него всегда было просто естественно и ранее не вызывало трепет в мрачной душе. Таким образом он отсрочивает неизбежное и провоцирует спасительную вспышку в памяти, настоятельно требует нужную мысль о весомом или случайно позабытом, а если не отсрочивает – в решающий миг имеется возможность подвести конечные итоги и пожить осознанно и не зря, согласно законам подлой природы, перед которыми, особенно на грани неизбежного даже дьявол ничтожен. Странно, но прежде всегда спасало и срабатывало, у Мориса, у простых людей – практически никогда, особенно при встрече уязвимой жертвы с данным персонажем, которому приписывают цитату: «Научиться стрелять без промаха – проще простого, нужно лишь каждый день убивать людей», лишь в виде исключения. В настоящей ситуации уязвим он сам и снова, что уму непостижимо – таков парадокс сигнализирующий о скором окончании великого пути. В моменты подобного рода нередко люди окунаются в приятные воспоминания юношества и обманывая самих себя – ни о чём не жалеют перед приближающейся кончиной. В представляемой ситуации – всё сложно. Морис Бин не прост, он философ, сколько себя помнил: он всегда уделял большую долю внимания не красотам излучин рек, горных вершин, изгибов холмов или молодых женских тел, как все романтично настроенные коллеги (по опасному бизнесу), а тому, что нормальному человеку покажется отвратительным, в редких случаях просто естественным, но слабого от этакого вывернет наизнанку, как минимум – вызовет возмущение, максимум – сведёт с ума или сломает психику напрочь. Примитивные естественные увлечения у него всё же имелись и нисколько не противоречили его убеждениям и основным свойствам, даже подкрепляли их и давали надежду слабым восхищающимся урывками его биографии мужчинам. Женщины о нём не знали совсем, а если и знали, то встречали лишь по молодости и ненавидели после встречи, они не понимали поэтику свободной от всяческих предрассудков жизни. Из человеческого у Мориса Бина имелось любопытное неотъемлемое качество отличавшее его от большинства, которое он, к сожалению пока не успел проявить должным образом, но оно слегка отразилось: исторические познания и начитанность. Всю информацию он жадно черпал в единственных возможных источниках: в обязательных по государственной программе для работающих салунов с лицензиями салунных мини-библиотеках, обычно располагавшихся под лестницей ведущей на второй этаж. Вся жизненная хронология Мориса Бина, собираемая по молодости Генри Джонсом из сомнительных статей сомнительных жёлтых личностей, слухи в умах заинтересованных законников, охотников за головами и потерпевших, даже в уме покойного Билла Карсона, лично знакомого с ним и убитого им, его бывшего сообщника, да и у Мориса Бина самого в голове – запутана, крива и нелогична, как и все его натянутые постоянные высказывания, что абсолютно нормально, все великие так делают, это и позволило ему самому стать живым мифом дикого запада и окружило его ореолом загадочности, таинственностью и мифичностью, от чего цена за его голову неестественно возросла, по старому курсу. На исторической арене в информационном пространстве он появился внезапно, в точности, как и в начале повествования. Он вспыхнул, как идиот, благодаря возбуждённым средствам массовой информации, долго-долго тлел, вспыхнул пуще прежнего и ярче и вдруг внезапно угас, стёрся, вызвав глубочайшее чувство утраты у подобных Джонсу и у охотников за наживой, а затем и вовсе оказался позабыт большинством, лишь люди с долей мгновенной заинтересованности о нём вспоминали, изредка, на обеденных перерывах. Родись столь незаурядный человек в своём теле в благоприятной среде, хотя бы не самого далёкого будущего или прошлого и не попади в его руки Кольт Драгун с пороховницей, а попади кисть с палитрой – Морис Бин вполне мог бы стать безумным художником пишущем в стиле Барокко или родись он в эпоху синематографа, столь полюбившегося рассказчику после просмотра в столице примитивных немых сценок из быстро сменяющихся световых фотографий ковбоев скачущих за движущимся составом, а затем их расстрел из пулемёта, с наложением примитивной музыки – великим скандальным кинорежиссёром-новатором, но он родился на взаимозависимом перепутье, подобно великому вдохновляющего великих художников. На данный момент, увы, к большому академическому искусству Морис Бин никакого прямого отношения не имеет, с чем бы он, разумеется – не согласился, а свой Кольт назвал бы кистью, а кровь своих жертв – масляными красками, да и большинству нормальных людей его деятельность явно не покажется творчеством, кроме него самого, слушателя и читателя будущей приключенческой книги рассказчика, если рассказчику ещё повезёт и благодарные читатели найдутся, если книга о Морисе Бине «выстрелит»…

…Старый ковбой вдруг неожиданно оклемался после продолжительной томной предсмертной прострации. Смахнув бред, скупую слезу самоанализа и тугой поток сознания – он встрепенулся, ритмично захлопал морщинистыми веками и громогласно заговорил резко прервав затянувшееся гробовое молчание и пение надоедливых цикад:

– Сообразил наконец… Неподалёку было одно местечко, в приличные времена… Парни там поистине славные, но туда я живым не доберусь. Есть ещё одно, похуже, но зато поближе. Не уверен, что оно живо, но если живо и там меня помнят – передохнём. Думаю, к утру доберёмся. Возможно раньше, если лошади перестанут упрямиться. Ещё кое-что… бормотание себе под нос – скверный сигнал, запомни.

Генри приободрила новость, страх темноты, как рукой сняло, он ощутил открытие второго дыхания и в миг исцелился от всех болячек, возбудился, разговорился и начал осыпать «товарища» надоедливыми вопросами касательно всего на свете и ничего, на что ковбой вежливо попросил пока не тратить в холостую его драгоценную жизненную энергию на вдумчивые беседы. Возможно не попросил, а просто промолчал. Может и нет никакого местечка впереди, по крайней мере Генри, как почти местный – понятия не имел, что старый ковбой имел в виду.

Такое место действительно было и ковбой действительно заговорил, это уже точно не галлюцинация. Отныне всё взаправду. Хотя лошади не упрямились…

***

Постоялый двор на пути странствующих всадников, который и подразумевал старый ковбой, в котором вскоре путники рассчитывают передохнуть – великая спасительная радость посреди безграничных просторов диких прерий с кактусами.

Оставшиеся корчмы, без отдельных помещений для благородных – по всей стране можно было пересчитать по пальцам, так как смышлёные владельцы бизнеса с незапамятных времён уже догадались, что гораздо выгодней строить салуны в самих городах, ближе к центру, к железнодорожной станции или в порту, а не между городами и уж точно не на сокрытом перепутье между городом и пресловутым ранчо братьев Эвансов (в прошлом легендарных работорговцев, аукционистов и выдающихся экспертов по боям Мандинго, по совместительству и просто клёвых парней с отменным чувством юмора), которое вяло функционирует ещё с тех времён, когда питательная растительность была гуще, до повсеместной оттепели и тотального учащения засух.

В былую эпоху данное заведение являлось идеальным плацдармом для законопослушных ковбоев перегоняющих стада и в равной степени идеальным для банд ублюдков, особенно из касты скотокрадов, одних из самых мерзких и безбожных типов стабильно промышлявших в здешних краях, при первой поимке лица которых публично клеймили, как скот и отрезали уши, в редких случаях наносили татуировку. Третьего шанса не давали, вешали по закону штата или сразу отстреливали на месте преступления. Следовательно: «меченым» терять было нечего. Насиловали всех, не только скот. Законопослушные ковбои ещё до гражданской войны начали сторониться описываемого заведения, благодаря свойству выродков вытеснять приличных людей. Потеря оказалась не велика: на приличных людях бизнес на диком западе в те времена не строился. Зато в описываемые времена – гораздо выгоднее и безопасней грабить приличных, особенно нищих и малыми порциями или недоплачивать им за праведный труд.

Эпоха пресловутого постоялого двора Джона Спенсера (Так звали ныне покойного мужа владелицы, которой в конечном итоге отошло заведение и внука известного в узких кругах легендарного основателя) давно канула в лету. Морис Бин «ткнул пальцем в небо», когда они с Генри Джонсом свернули с проторенной тропы возле опознавательного валуна причудливой фаллической формы обросшего у основания бушем и перешли Пекос вброд, откуда уже побрели по бездорожью.

Морис не наведывался в гости ещё со времён эпохального ограбления попавшего на первые полосы всех газет и своего внезапного исчезновения на долгие годы после. Необычное судьбоносное везение снова оказалось на его стороне. На первый взгляд.

– Свет в конце… в окне… Последнее на моей памяти приличное заведение работающее без лицензии. Выясним, не прогнулась ли и жива ли старая хозяюшка. Наверняка сдохла, или превратилась в вонючую беспомощную старуху. Судьба дамочки далеко не светская, – слабым голосом прохрипел Морис Бин, почти шёпотом.

– Если сдохла, кто тогда ведёт хозяйство? И можно ли то, что мы видим – назвать хозяйством?

– Это мы сейчас и выясним.

Всадники осторожно приблизились к массивному, уже начинающему крениться срубу окружённому густой растительностью, скалами и грядками, с пристроенной пустой мини-конюшней и уютным переполненным сортиром поблизости, начинающим крениться, но в противоположную сторону, к колодцу.

В стороне, чуть поодаль – они спешились и бесшумно подкрались к входной двери.

Морис вынул револьвер из кобуры на поясе Генри, в его Драгунах порох всё ещё оставался негодным.

Генри с карабином занял позицию на расстоянии лёгкого выстрела, используя одиноко стоящий плоский камень в качестве укрытия.

Морис Бин взвёл курок, опёрся спиной на бревенчатую чёрную стену слева от двери и несколько раз медленно громко стукнул в дверь тяжёлым горячим кулаком в перчатке с обрезанными пальцами: не только для стрельбы, но и для жизни, а затем шикнул и стал внимательно вслушиваться.

По ту сторону отчётливо послышался щелчок снятого предохранителя, затем два щелчка взведённого курка.

Ковбой определил по звуку марку оружия и по манере взведения курков – человека взводящего курки «по-особому» и немного расслабился, выдохнул, прикрыл глаза, опустил револьвер и обмяк.

Послышался мерзкий голос тётки, в помещении: «Что за ублюдок в темноте затаился?».

Сначала выглянула в окно со стальной решёткой одёрнув шторку, затем отворила дверь: худощавая седая баба в грязном фартуке, со стареньким винчестером наперевес, с тавром на щеке в виде латинской буквы «R», что означает: «Rustler» и с готовностью незамедлительно выстрелить дуплетом. Эта женщина в один миг узнала старого приятеля.

– Бин?! Сам Морис Бин?! Не поверишь, вот только что тебя вспоминала… Я думала ты сдох. И вот он, ты! Заходи дорогой. Чувствуй себя как дома.

– Конечно верю. Да уж, всё никак не подохну…

Трактир был пуст. Зайдя внутрь обострившийся от голода нюх по запаху рагу мигом скоординировал направление движения в правильную сторону. На полпути к длинному столу Морис внезапно потерял сознание и грохнулся плашмя смачно приложившись лбом об пол. Ковёр, как из шеи зарезанной свиньи залило струёй парящей крови под мощным напором из приоткрывшейся раны на животе. К соблазнительному запаху рагу примешался сладкий запах крови.

***

Дэйзи Спенсер, та странная особь женского пола с жутким тавром на щеке осталась «во главе стола» и по инерции продолжала вести хозяйство с тех пор, как однажды в стойле на их с мужем небольшой конюшне – произошла чудовищная трагедия для семьи, с участием мужа и коня клиента и, как бывает, для большинства знакомых и «друзей» – уморительная комедия.

Джон Спенсер или Большой Джон: шести с половиной футов росту – бывший член банды «Грязные лица», но заочно, задолго до знаменитого инцидента организацию покинувший (по семейным обстоятельствам). Как в воду глядел. Как рассудила история – безошибочно выиграл дополнительные «счастливые» годы жизни. Унаследовав постоялый двор после смерти отца – Джонатан мигом распрощался с товарищами, остепенился и отправился заниматься семейным бизнесом, как послушный сын. Бандиты, даже рядовые: деда почитали; отца уважали; Джона поняли и не перечили, даже наведываться в заведение стали чаще и наглеть свирепее.

На всеобщее удивление: успел жениться Джон тогда только на салунной девке, внутри которой заочно успели побывать все члены банды, даже рядовые, но он никогда не целовал её в губы. По многочисленным свидетельствам – ей неоднократно приходилось зашивать анальное отверстие после разрывов, но: сердцу не прикажешь. В уголовной среде подобного рода партии – нормальное, не возбраняющееся явление.

Именно Джон самолично нанёс увечье Дэйзи, дабы заполучить уважение со стороны банд скотокрадов, с которыми отцу и даже деду – то и дело приходилось решать насущные проблемы. «Бьёт – значит ебёт» твердили выродки видя изувеченное лицо подобное их лицам, да ещё со следами регулярных побоев, как причитается замужней даме. Отец бы гордился деловым решением сына и даже поцеловал бы его в лоб.

К глубокому сожалению: все скотокрады к настоящему моменту канули в лету, сами перемёрли от собственной тупости и болезней передающихся от скота к людям половым путём. Лишь сияющее тавро на щеке женщины – последнее свидетельство материальной культуры, оставшееся от кочевого племени…

***

– Воспрянь же духом и силою «длинных» членов своих. Словно быстрее ветра войди в царство лесов хвойных, тысячелетних, далёких от отчизны, заметённых снегом по макушки – в горные вершины ринься с запада дикого. Храбрый, воздвигнись, сегодня ты можешь палить без разбора по невинным и винным. Не жди мужей на мгновения заходящих в жизнь твою ты отныне и дев сладкоголосых, с вьющимися локонами благоухающими – в ложе своё в салуне, перинное, а лучше убей их всех не размышляя. Воспрянь же, муж благородный, оборви связи суетные, воздай пищу телу степному бронзокожему и корм кобыле доброй, радостно ржущей. Воспрянь духом и жилами, ибо путь твой не кончен, разного рода скверные испытания пройти и в горные леса окончательно уйти для души потребно. Лишь там твоя судьба, там вечность, там проход и величие, там мы и встретимся и сольёмся в единое бессмертное. Да забери побольше судеб лихих напоследок не думая, раз не успел свершить ты дело великое, спонтанно задуманное и не успеешь отныне. Рыцарю непосвященному передай в наследство ты странное деяние, но ненавязчиво. Да залегендирует он плоть твою в вековых традициях людей обыденных. Очнись ковбой и ринься в путь.

***

Фраза в последнем перед пробуждением бессознательном видении прозвучала неестественно отчётливо, атмосфера соответствовала былым увлечениям, текст лёг на ситуацию и декорации сна соответствовали бытию вне сознания. Морис Бин остался в полной мере доволен. Пригрезившаяся фраза принадлежала, как нетрудно догадаться стоящему на камне, на фоне эпического сражения под стенами Трои в бронзовой мускулате и шлемом коринфского типа «с конскою гривою» в руке – быстроногому Ахиллу. На сей раз сонное видение не было вещим, но со значимыми символами и возвращало ковбоя во времена страстного увлечения мало кому подвластному, в особенности на диком западе, где или никто ничего не читал вовсе, или ознакомлен был лишь с библиотекой «своего» салуна. Главное, что без паралича, возможно забвение было просто мотивирующим на свершения. Святая смерть уже свободно не разгуливала с косой и винчестером, не дышала в затылок, не принюхивалась, трупные насекомые не копошились, мерзкое существо не душило. По пробуждении ковбой сиюминутно молча занялся трактовкой, как и заведено.

В праздных условиях бессознательно пронеслось аж несколько суток подряд. Буйный Морис большую часть времени неподвижно лежал привязанный лассо к койке, размышлял и лишь жаждал убить кого-нибудь. Все ему прислуживали не позволяя выпутываться.

Морис Бин словно средневековый рыцарь выигравший эволюционную лотерею обладал превосходным здоровьем от природы и стремительно шёл на поправку. Кровопускание на недавно тщательно вычищенный ковёр сбило лихорадку, кровь в организме не свернулась от жара и ковбой снова чудом выжил. Холодные объятья смерти очередной раз миновали старое костлявое тело.

В качестве оплаты за проживание ковбой предложил Дэйзи Спенсер помощь по хозяйству со стороны Генри Джонса, который якобы был не против поработать и научиться полезному, что пригодится в будущем. Генри самому нечем было расплачиваться, запрягая лошадь перед безумным путешествием – он решил начать новую жизнь с абсолютного нуля, даже без гроша в кармане и фонаря, а Билл Карсон перед «отловом» специально запер сбережения в сейфе офиса шерифа, а при себе имел лишь ключ. Возвращаться за деньгами было тогда опасно. Ключ от сейфа, Генри конечно то же нашёл у шерифа в кармане и игриво сбросил в Пекос по пути.

У Дэйзи Спенсер тем временем обострился материнский инстинкт, или какой-то другой инстинкт, вроде инстинкта, как у жены гробовщика. Она всё время ухаживала за раненым, почти не отлучаясь. Охотно помогала и даже мирилась с самыми отвратительными сторонами ухода за туго примотанному к постели безумному идиоту. Лишь чистку револьверов Морис никому не доверил.

Дэйзи давно не принимала клиентов, с незапамятных времён и содержала уже не постоялый двор, а просто свой дом с участком и курами, где коротала неуклюжую старость. Именно поэтому отнеслась к гостям – как к гостям, а не как к клиентам, точнее к одному из них.

Часть дел по хозяйству и чистку ковра Дэйзи всё же свалила на Генри и только периодически командовала им и беспричинно ругала, как глупая мачеха. Как звено цепи повествования он чувствовал ответственность, хотя не ожидал такого и впервые был причастен к значимому событию. К тому же, имея «козырь в рукаве» – он мог обставить всё себе в выгоду, нужно лишь потерпеть немного. В целом его уже жадно манил второй «великий» поход в никуда. Он только о нём и думал.

Никто путников и хозяйку не тревожил, по первому времени, никто не разыскивал их с гончими: или им просто повезло и их не нашли, или они сбили собак рекой со следа… Никто лишний раз не наведывался. Лишь к тому времени, как Морис Бин мог уже почти свободно передвигаться, а он даже уже один раз выходил на длительную прогулку к реке, самолично, дабы разогнать кровь и замести следы – раздался подозрительный стук в дверь озадачивший всех, кроме Генри, который на тот момент отсутствовал. После пережитого стресса у него расстроился желудок и замученный пресными галетами тонкий извилистый кишечник. Вновь, заранее щёлкнув предохранителем открыла Дэйзи:

– Вот это я понимаю – столпотворение. Buenos Dias! Вся банда в сборе, как в старые добрые… Билли Кид с тобой? Жаль, Джона больше нет с нами…

– Hola! Estoy solo, – ответил гость на ломаном испанском, с акцентом. Что означало, что он совсем один.

– Бин здесь. Заходи дорогой, с дороги проголодался небось, пожри рагу, тако с буррито в меню сегодня нет, пардон.

Латинос, как подобает, в пончо – при слове «рагу» немного покривил половину мясистой усатой физиономии, вторая половина страдала параличом. Гость бросил чёрную шляпу на гвоздь, скинул пончо на пол, как дома, прошёл к столу и устало присел.

Морис Бин тем временем посиживал в кресле, в самом дальнем и тёмном углу комнаты, куда даже не проникал по ночам свет от масляных ламп развешенных на деревянных балках, над столом. В клубах табачного дыма он мирно покуривал трубку, с задумчивым и оценивающим обстановку видом. Внешне он уже изрядно свежее и добрее, лицо гладко выбрито опасной бритвой, полностью сошла обветренность и зажили солнечные ожоги. Оставалось лишь отдаться самому труднодоступному греху на диком западе и отъесть впалые щёки любимым лакомством, которым он не угощался уже целую вечность: бизоньим стейком с кровью, приправленным перцем чили, который нужно срочно после основной трапезы, по ковбойской традиции – закусить ковбойскими кукурузными галетами и залить стряпню невероятным количеством чёрного пенного эля.

Дэйзи тем временем уже разожгла камин, что-то бормоча, поставила медный кофейник на огонь и ушла заниматься конём гостя и рубить голову одной из кур на суп.

Морис Бин узнав знакомую физиономию – твёрдым и уверенным широким шагом пересёк комнату стуча каблуками и звеня шпорами. Подошёл к столу и присел напротив гостя.

– Я тебя сразу признал, Бин. Узнал не сразу, si, но признал то сразу, – сказал гость, протянул толстую пачку мятых купюр Морису и добавил. – Покажи раны. Взгляну. Научный интерес. Вдруг у тебя стигматы…

Морис слегка удивился, протяжно хмыкнул, дважды, схватил купюры, послюнявил палец с длинным когтем, наспех пересчитал всю пачку, слегка улыбнулся и спрятал деньги. Гость жадно улыбнулся в ответ, половиной лица.

Морис привстал, задрал чёрный жилет вместе с рубашкой демонстрируя плоский живот со стальным прессом и болячкой размером с четвертак справа от волосатого пупка, затем повернул торс спиной к гостю. После показа снова присел и откинул волосы с поражённого участка на левую сторону, чётко давая понять, что ухо отсутствует правое, а не левое. Жест оказался в равной степени со значением вульгарен с тем, что если бы он полностью разделся и сел бы на стол раздвинув ноги. Он продолжил хриплый разговор с открытой рваной дыркой на месте отсутствующего уха:

– Деньги меня не особо интересуют. Но, на данный момент я в сложной ситуации, как видишь, пригодятся. В сложных ситуациях интересуют. Обычно такой пачки хватает на дюжину барабанов моим верным дружкам Драгунам.

Подспудный голос в голове твердил, что от денег отказываться нельзя ни в коем случае, даже если они, как обычно водится – фальшивые.

– Всё так красиво началось, но речь зашла о деньгах, – ещё сказал Морис Бин.

– Вынимая стрелу – мне больно было видеть, как ты испускаешь душу, всё вело к тому, что ты стремительно подыхаешь, вот я и молился, в келье, абсолютно искренне и на тебе всё зажило, как на облезлом хребте псины. У меня сильная молитва, Бин, – сказал Диего Родригес и невзрачно добавил. – В твоём облике тогда было нечто… свято-мистическое.

– Тогда почему ты меня не убил? У вас вроде так заведено, – съехидничал Морис и продолжил ехидство. – Я тебя даже не успел разглядеть, мог бы не приходить. Думал, что стрела сама выскользнула, при падении с лошади.

– Рана зашилась тоже сама? Я тебя давно знаю, ты не мог не узнать мой почерк. Думаю – поэтому ты снял швы и расковырял рану… – сказал Диего и продолжил разглагольствовать не дождавшись чёткого ответа. – Приходить сюда я и не собирался, у меня всё хорошо, я счастлив, самодостаточен и доволен новой полезной жизнью. Но, после того, как ты воскрес и свалил из города – ко мне явился…

– Меня не интересуют ваши сказки. Я лучше обосрусь, чем помолюсь.

– Не перебивай, прошу. Явился судья Доусон, его Билли Кид вызвал, телеграфом, похоже, думаю – ты предполагаешь с какими целями. Но сейчас эти цели при тебе и ты жив, здоров… С тобой ангел, Морис Бин.

– Это точно. Ангел Греха, ощутил недавно его присутствие.

Диего Родригес ничего не поняв продолжил:

– С какими целями судья «лично» прибыл, мне, простому смертному – неизвестно, не хочу никого ложно винить…

– Зассал, продолжай… – вновь съехидничал довольный ковбой.

Родригес глубоко вздохнул, с чувством и продолжил «вербовку»:

– Доверься судье Доусону. Он, воистину – великий пастырь. После твоего таинственного исчезновения, второго исчезновения… и смерти Билли Кида – я, как обычно, мирно выпивал в салуне, нарезал прожаренный говяжий стейк и, как обычно – не знал, чем заняться, кроме как заниматься самым важным в жизни – молитвой, благодаря которой ты здесь и это упрямый факт. Вдруг ко мне со спины подкрался судья. Он возвысился надо мной, вновь, заказал чашу мескаля, отхлебнул, прополоскал рот и сплюнул прямо в латунный сосуд для сплёвывания, а червя разжевал стальными зубами и проглотил. Вот это величие, вот так он поднялся… говорят – он никогда не спит, сутки напролёт сидит у любимого камина покуривая, пьёт дорогой виски, думает о важных делах и принимает к себе в особняк лишь избранных гостей из высшего общества. Богат, как Лазарь, и он явился! Судья сказал, что он искренне надеялся повидаться с тобой лично, но не может тебя отыскать, а офис шерифа заперт, что неприемлемо. Тогда я и отвёл его к старине Билли, точнее к гробовщику. Пришлось даже вскрывать гроб, дабы во всём свершившимся удостоверить глаза судьи. Тело Кида успело подпухнуть и накормить бродячих псов, одну ногу почти целиком обглодали до кости. Судья вынул ордер из кармана, выписал квитанцию, не лично, его тощий секретарь в пенсне сделал это, передал судье и затем судья выдал мне награду за твою голову, предварительно повелев отыскать тебя: «Во что бы то ни стало!», как он выразился, а свидетельство о смерти, которое выписал – оставил при себе, как памятную бумагу. Могу тебя поздравить и поздравляю, отныне ты сертифицированный и легальный покойник, юридически, но документы у Доусона. Можешь начать новую жизнь, как мы все, а деньги – я решил передать тебе, так будет правильно и согласно моему мировоззрению и высшая сила зачтёт столь благородный поступок. Судья, после всего – свалил на ближайшем поезде. У него партийные выборы на носу. Избирается ещё и мэром. Многогранная великая личность. Я же, как закончил свои мирские дела, ну, всех долечил, по возможности – выдвинулся на север, в сторону ранчо Эвансов, пока не свернул у фаллического камня, да не прогадал, думаю – дальше пробраться тебя не хватило бы. Если честно, был уверен, что подберу остывший труп где-нибудь на полпути и похороню с почестями, по божески. Кстати, тебя даже не преследуют за убийство шерифа, если это сделал ты, всем плевать. Благодари Доусона изо всех оставшихся сил.

Морис выслушал, глубоко задумался, ничего не понял и насупил брови. В юриспруденцию он не верил, если быть точнее – он не верил, что эта наука способна тягаться с природой, а нацелена она исключительно против простых парней. Взгляд его сделался недоверчивым от того и он специально отвёл тему разговора, якобы добродушно:

– Мне повезло и всё неспроста, так и быть.

– Аллилуйя, наконец-то ты понял истину. Поведай, как тебя вообще занесло в это богом забытое захолустье на самой границе? Все, включая меня думали, что ты давно подох, – восторженно сказал Родригес убедившийся в своей словесной победе.

– Лошадь забрела, а я сидел на ней.

– Похоже на божественный промысел, по всем явным и сомнительным признакам. Рука владыки направила животное, ласково, под уздцы. Не могли мы случайно так все собраться. Это уж точно «Он». El Dios. Что скажешь?

– Для меня, «Он» – исторический персонаж, как Рагнар кожаные штаны, не более, но это не значит, что я принижаю его власть над вами. Просто он никак на нас не влияет физически, как Рагнар не влияет на вас, олухов. На нас влияют иные сущности, без которых нас нет и я вскоре это докажу, себе, в первую очередь. Ну, а если влияет – пусть придёт воочию, не во сне, не в бреду и я его пристрелю, попытаюсь. Я же уже объяснял сто раз, даже за этим сраным столом. Хочется верить… точнее знать, что все ваши байки останутся в нашей эпохе…

– Мы говорим о нём, это важнейшее. В былые времена, сидя у костра, отливая пули, когда уже все дрыхли – ты рассказывал нам с братом про гениев вроде Цезаря, Александра Македонского, Колумба, Мефистофеля и себя. Мне этого не хватает и уже накопилась уйма вопросов, не спонтанных, обдуманных заранее. Нашего господина ты не считаешь гением?

– Нет, вашего, не считаю. По той же самой причине, по которой не считаю гением Рагнара Лодброка. Мифические персонажи в стороне, на олимпе. Не спорю, возможно они более важны, – сказал Морис указав на себя большим пальцем. – Признаю, войн из-за них больше и такие войны необычайные. Все мы здесь лишь больной результат случая.

Посреди беседы с виду соскучившихся друг по другу старых товарищей перешедших на старческое занудство – Генри Джонс зашёл с улицы со стопкой пожелтевших от времени газет перевязанных бечёвкой. Он сделал удивлённое выражение лица и проскользнул в разговор, как смазанный:

– Доктор Родриго?

– Ты… как там тебя… мелкий Джонс… si? – ответил вопросом на вопрос слегка удивлённый Диего, пугливо озираясь.

– Меня в городе не ищут?

– Все думаю, что и тебя подстрелили, но так и не нашли тело. В салуне говорят – собаки утащили в нору или успели сожрать, жрать то практически нечего. Это не я придумал, если что, а простые добрые работяги.

У Генри камень с души свалился, но в то же время он как-то погрустнел от осознания своей прошлой никчёмности в людских глазах, ему хотелось покинуть народ героически, так, что бы все ему завидовали сразу.

– Вы мексикашка Пабло Родригес? Я уже сам догадался… и последние дни вынашиваю эту версию в подсознании. Для меня честь…

– Не совсем, но близко, я Диего, Пабло – мой братец. Отец был мексикашкой, а мать шлюхой – я не мексиканец, но языку великих завоевателей обучен!

Всем понравилась шутка, все развеселились и принялись без спроса, под возглас: «Давайте воистину поблаженствуем!» – опустошать неприкосновенный запас пойла Большого Джона.

Медный кофейник уже наполовину выкипел…

***

Заедая вязкий кукурузный бурбон рагу напоминающим по вкусу помои и галетами, напомнившие Родригесу на вкус пепел – троица мило беседовала параллельно, в добавок, загребая галетами яйца, прожаренные всмятку.

В приятном отсутствии женщины ковбои продолжали рассуждать обо всём на свете и ни о чём, пока окончательно не стемнело на дворе и все не спохватились.

Никто парням не мешал и не влезал в важный философский мужской диспут, в котором они даже успели немного обсудить былые похождения и вспоминали весёлые и страшные события, которых более не страшились, да и раньше не страшились, но сейчас их вспоминали со смехом, надрывая ковбойские животы. Такие события в перспективе будущего всегда самые уморительные, как например комичная кончина хозяина постоялого двора.

Родригес поделился с товарищами новостями науки, заодно предупредил о скором религиозном апокалипсисе и природном гневе вскоре обязанном обрушиться на городских грешников, что не вызвало у собеседников особого интереса…

Морис Бин смотрел на мексикашку скептически и, как вскоре внезапно окажется – специально заговаривал зубы. Он всё это время поглядывал краем глаза в окно, пока не стемнело.

Пришлось зажечь лампы.

Генри вообще ничего не говорил и восемьдесят процентов от сказанного не понимал вовсе, просто сидел довольный с идиотской ухмылкой, хихикал и отпивал бурбон из глиняной чаши, как человек обожавший доставлять дурные новости и сплетни. Он учился. Он наконец окружил себя достойными и талантливыми людьми со свойствами, повидавшими жизнь, людьми умнее его самого, которые способны рассуждать о высоких материях, у которых есть чему поучиться и о которых он читал, поэтому он гордился собой, как никогда ранее. Стресс он уже запил.

К великому сожалению «пир духа на весь мир» не продлился хотя бы даже неделю, как принято у людей без чести и к сожалению всё внезапно оборвалось.

Сперва они неспроста никак не реагировали на подозрительное отсутствие хозяйки и воспользовавшись неведением беспощадно опустошали алкогольные запасы из редкой стеклянной стенки бара, за барной стойкой. Дэйзи рефлекторно не прикасалась к запасу и хранила его, как память о дорогом муже. Пили словно дети в отсутствии взрослых, но из уважения и по старой дружбе – напряжённо держали образ владелицы в голове, как рабочие при отсутствии мастера в душе надеялись, что с ним произошло страшное или его куда-то срочно вызвали.

Когда на полках закончилась выпивка и потребовалось больше алкоголя и не помешала бы дряблая щель, даже наоборот – все спохватились, уже по-серьёзному, начали подозревать неладное и прогнозировать худшее, дабы не ошибиться в прогнозах и придать им пророческую точность.

– Даже интересно стало, куда Дэйзи могла подеваться, когда она так нужна члену… Есть мысли? Сомневаюсь, что общипывание кур – столь длительный и философский процесс, – сказал в стельку пьяный Родригес.

– Последний раз видел её сквозь полумесяц, она тогда, кажется, повела вашу лошадь в стойло, – скомкано промолвил Генри радуясь тому, что смог наконец встрять в разговор с цельной фразой.

– Небось, новый сортир выкапывать нужно, раз узрел мексиканца в пончо и затаился. Есть ещё мысли, где эта дырка? Иголка с ниткой у меня всегда наготове…

– Я не узнал вас сразу, из-за пончо, наверное. Подумал, что рейнджеры нас выследили или охотники за головами… Коней словно много было. Когда ржание стихло – я вышел. Да и пальбы не было… Видимо показалось. Испугался, признаю, но успел всё высрать, под натугом.

– О как! У меня появилась одна мыслишка касательно Дэйзи, я и сам слышал лошадей вероятных головорезов Доусона, но поленился встать с кресла, такой уж я… Уже стемнело, пора откровенничать, – пьяно вскрикнул Морис и яростно добавил. – Руки на стол, сука!

Ковбой неожиданно сверкнул злобным взглядом, вынул из-под стола Кольт Драгун и направил его в лицо старому приятелю. Послышался заветный смачный щелчок взведённого курка.

Диего подчинился, медленно поднял свои мозолистые кувалды и положил на стол, со словами:

– Я же деньги принёс… я стрелу вынул… Будь благоразумным! Тебе говно в голову ударило?!

– Деньги? – выпучив глаза спросил Генри в мгновение протрезвев от всей сущей внезапности.

На вопрос Генри никто не реагировал, словно его не существовало. Всё как обычно, ничего в мире не поменялось.

Морис продолжил мысли вслух, яростно обращая их к Родригесу:

– Доусон приезжал в город, пастырь ваш… Решили с шерифом за мою голову второй гонорар получить?! Деньги он привёз значит, в доверие решил войти… Фальшивые небось. Говори, где Дэйзи! Всё говори, да поживее, пока господь не направил мои пули в твои глаза.

Генри успел поделиться своей теорией касательно получения второго гонорара и судя по всему ковбой принял её к сведению.

Морис от злости скрежетал важной деталью для понимания сути эпохи – подгнившими, как у всех, кроме Генри, пока – зубами. Взгляд его был гораздо суровее, чем когда он обещал Джонсу вырвать кадык и засунуть его прямо в зад.

– Признаю, si, ты здорово придумал со вторым гонораром. Но это не так, мы не в газетной статье. Знаю твоё отношение к жалости, но мне сейчас обидно слышать такое. Я же со всей душой.

– Не надо тут мне снова души впаривать, иначе окажешься в газетном некрологе.

Присмотревшись внимательно – можно было разглядеть, как приподнимается рубашка Родригеса в такт биению сердца, при взгляде в налитые кровью глаза безумного ковбоя. Будь он постарше, пожирнее и не будь он доктором – схлопотал бы сердечный приступ или инсульт, незамедлительно. Но он крепкий мужчина и научен держаться достойно в сложных стрессовых ситуациях и имел громадный бандитский опыт. Особенно он научен опытом бедолаг не успевших помолиться на прощание, узревших этот взгляд и услышавших своеобразный щелчок модифицированного Кольта Драгуна. Он чётко осознавал, что нужно просто безоговорочно выполняться все последующие требования и возможно беспощадное убийство его минует. Билли Кид это тоже осознавал…

Настроение Генри тем временем чуть приподнялось, он не чувствовал своей причастности к конфликту и даже не пытался разрядить обстановку, лишь наблюдал, внимательно слушал, учился и запоминал: как нужно правильно вести себя в сложных жизненных передрягах.

– Бин, успокойся! Сделай вдох, или выдох, медленно… Подумай хорошенько, не делай глупостей, я сейчас не про души… – сказал Родригес, затем повернулся к Генри и обратился уже к нему. – Мелкий Джонс, ты дойди до стойла и разыщи там Дэйзи, уверен, её просто лошадь лягнула в голову, или смачно куснула, как большого Джона.

– Не выкручивай своим усатым ртом молоденькие яйца. Пойдёшь сам. Револьвер разряди. А ты, возьми свой карабин и дуй к окну, – раздал команды Морис.

Диего Родригес аккуратно достал из кобуры на поясе свежий никелированный докторский револьвер Смита-Вессона (такая ассоциация возникла в фантазии Генри в этот момент), аккуратно, двумя пальцами, будто он ядовитый, затем отвёл его в сторону бара, обхватил второй рукой, задумался… сдвинул вперёд защёлку с левой стороны и одновременно с обратной стороны надавил на барабан. Патроны звонко сталкиваясь в полёте с похоронным звоном посыпались на пол и скамейку, подскакивая и укатываясь под тумбу, печь и исчезая в щелях на полу для мышей. После – мексиканец положил бесполезное разряженное оружие на стол примирительно опустив голову. Мутная капля пота свисала с кончика его мясистого носа.

– Браво… muchacho! Теперь сними лампу и широко шагай на улицу, звеня шпорами, – сказал Морис.

Родригес повинуясь послушно встал, снял скрипучую лампу с балки, покрутив головку выдвинул немного фитиль, начало коптить, стекло чуть потемнело. Морис не совсем вежливо поторопил его. Лицо Родригеса осветилось снизу и Генри посмотрев на него на мгновение восхитился дедуктивным способностям старого ковбоя.

Родригес подошёл к двери, открыл её настежь, вышел на шаг вперёд из помещения на улицу, приставил ладонь ко рту и брызнув слюной резко выкрикнул:

– Дэйзи!

– Ещё раз.

– Дэйзи! Ты где?! Трахаться!

– Размеренней и протяжней, – снова раздался дьявольский хриплый голос из помещения.

Ответа снаружи не последовало. Лишь цикады почти синхронно замолкли.

Только Родригес набрал свежий ночной воздух в лёгкие, поднёс к усатому рту вторую руку, с лампой, сложил ладони воронкой, приготовился выкрикнуть громче и как следует – как несколько стрел вылетели со свистом из мрака и вонзились ему в грудь отбросив тушу назад и повалив плашмя на доски пола, с рьяным грохотом. Патроны валявшиеся на полу со звоном подскочили от удара груды мяса об пол и раскатились.

Генри машинально почти вслепую обстрелял из окна колючие кусты, со стороны которых были выпущены стрелы.

Морис под руки, словно паук опутанную жертву затащил Родригеса в логово, на вычищенный ковёр, проведя кровавый шлейф через всю комнату. Кровь разлилась по рисунку недавно вычищенного ковра и мигом впиталась, снова осквернив ромбовидный рисунок. Затем ковбой быстро захлопнул дверь и звеня шпорами затоптал огонь на впитавшем масло пончо, от разбившейся лампы. Он двигался грациозно, будто кот перебирающийся по забору. От сентиментального деда не остались и следа, как и от визжащего в гробу грязного урода. Профессиональному садисту-эстету было бы одно удовольствие наблюдать за его великолепной грацией. К сожалению: Большой Джон не обзавёлся в своё время зеркалами, как и его уважаемые предки.

– Лёгкое пробили. Кхх… Слышишь хрип? Сейчас кровь заполнит грудь и я захлебнусь… Всё уже не важно. Ты виноват. Всегда больше всего на свете боялся утонуть и вот тону, в прерии. Главное, что говном не пахнет, мои стрелы точно не отравлены… Отпусти хоть мои грехи… – еле-еле выдавил Родригес, почти бессвязно, со свистом в груди.

– Да, нехорошо вышло. Грехи… я что-нибудь придумаю.

– Сколько же мы людей убили, Бин… Ладно, ты сам мне когда-то говорил, что нет ничего неизбежнее смерти и никогда не поздно готовиться к неизбежному. Теперь я понял, что ты имел в виду, когда говорил: «Смерть позорна лишь когда по тебе плачут полоумные бабы». Я готов. Кхх…

– Мы? Это же я всех убивал, в основном, ну и твой любимый покровитель.

– Но я был там, всё видел, помогал и не перечил. Я соучастник… Vamos muchachos, esto es historico! Кхх…

Генри в это время яростно продолжал обстреливать темноту за окном из карабина и молниеносно передёргивать затвор, как идейный патриот времён гражданской войны.

Из-за освещения в помещении – на улице не было видно ни зги, он стрелял словно по чёрной стене.

Морис на мгновение отвлёкся от Диего и порекомендовал Генри не тратить зря патроны, отойти от окна, зашторить его и припереть входную дверь, дабы она не открылась от ветра. Генри подчинился и проследовал рекомендации.

Ковбой попытался вытащить стрелу, на что Родригес, как ему показалось хрипло воспротивился и попытался объяснить почему нельзя этого делать, но было поздно. Око за око. Морис Бин уже успел помочь старом приятелю – вынув одну стрелу из пробитой груди. Родригес снова прохрипел, уже без слов. Рана запенилась и он захлебнулся собственной кровью выдувая розовые пузыри, изо рта и ноздрей.

– Родриго ведь был единственным доктором на весь штат, – произнёс Генри с долей иронии.

Морис узнал чёрное оперение стрел, ощупал их и на секунду обомлел. Он уже и забыл о главной проблеме, но не растерялся.

Затем обыскал Родригеса, прибрал всё ценное. Ценным оказался патронташ, который оказался полупустым. Он вытряхнул патроны и собрал их себе в глубокий карман пыльника, зарядил револьвер, который ему уже подал Генри и припрятал его в другой карман, произнеся: «Удобно, но бессмысленно».

Родригес в отличие от Мориса шёл в ногу со временем и давно пользовался современным револьвером с унитарными патронами.

– Ключ видимо прихватила Дэйзи. Сдвинутого стола будет достаточно? – спросил Генри.

– Через дверь они сюда не проникнут, это обычай такой или тупость. Входную дверь они не изобрели, поэтому и не пользуются нашими техническими достижениями, конкретно этими… В окна не пролезут, у Спенсеров надёжные решетки, мы проверяли… Нужно выспаться. Лошадей увели, в этом можно не сомневаться, лошадей они холят и лелеют. Завтра придётся побегать. Может ещё что-нибудь умное завтра придумаю. Утро вечера мудренее.

– Как теперь спать?

– Представь, что ты дома, а за окном офис шерифа, салун, гробовая мастерская… и никто не хочет срезать твой скальп. Думай о хорошем, ищи плюсы в любой ситуации, если Родригес предатель и был не один – теперь он один, например…

– Почему напали только сейчас? Они пришли за вами? Они всё время нас преследовали, я наблюдал их силуэты в пути! – протараторил Генри с выпученными глазами.

– Не суетись, если не желаешь избавиться от мук преждевременно. Чего ты, блять, вообще ожидал, когда увязался следом за мной?

– Я думал, мы всех squaw давно покорили, а тех, кто вас подстрелил, непослушных – вы убили сразу, незамедлительно и не раздумывая.

– Ладно… ты просто не привык… Вероятно: они ждали, пока моя рана не заживёт полностью, дали фору, а когда увидели, как я уже свободно прогуливаюсь вдоль Пекоса с тросточкой – заявили о себе. Я их тогда учуял, носом. Скорее всего днём они не нападут. Они знают, что у нас есть волшебные штуки способные убивать громом на расстоянии.

– Если они дали нам фору, почему тогда они убили Диего Родригеса?!

– Ему они фору не дали.

– Благородно… Почему они на вас охотятся? За что?! Ради чего?!

– Не смеши, не дай, о боже – обосраться от смеха. Они злобные первобытные твари, как я, но мыслят не как мы, современники, не ищи в их поступках логики и уж тем более – благородства. Рассуждать с ними о таких вещах бессмысленно. Что касательно меня… Долгая история, и нудная… Нужно сперва набраться сил, завтра возможно расскажу. Усвой пока полученный материал и прокрути в голове все последние события. Только делай это во сне и мне не мешай. Разбуди, если они решат нас подпалить, – сказал Морис и прилёг на кровать. Спустя полминуты он уже громко храпел.

– Значит и меня они не убили, пока я срал, из-за двери? – успел ещё спросить Генри.

– Возможно, – ответил Морис, слегка улыбнулся и впал в крепкую дрёму.

***

Как только начало светать – Генри сразу разбудил ковбоя, виновника торжества. Самому ему поспать не удалось. Не доверившись старому опыту и без приказа – он решил постоять на дозоре напротив двери, с карабином наперевес. С учетом недавнего тяжелого ранения и возраста сил у этих двоих в запасе оставался примерно одинаковый заряд.

Морис Бин, как проснулся – сладко потянулся, спокойно встал и весь сияя от счастья заварил крепкий кофе, после они спокойно позавтракали вчерашними объедками в компании трупа, с уже облепленным мухами лицом, которому забыли закатить глаза и закрыть рот, или не подумали, как и не удосужились хотя бы покрыть тело одеялом.

Мухи ползали по остекленевшим глазным яблокам и наматывали круги по коже с засохшей слюной перемешанной с кровью на протяжении всего завтрака.

– Я вот что думал… Заведение хиреет. Хотел предложить Дэйзи отрыть здесь казино. Умные мысли всегда поздно приходят… Что ж, выдвигаемся. Берём лишь самое необходимое. Кофейник не забудь.

– В пустыне? – спросил Генри.

– В прерии! Не спрашивай почему, сам не знаю. Законами не интересуюсь, скорее наоборот, но думаю, что конкретно насчёт казино в прериях в книгах законов ничего не сказано.

Перед уходом Морис Бин приметил возле двери приличную чёрную шляпу Родригеса в стиле гамблер. Точно такую же он сам носил в лихие годы. Примерил, подвигал и оставил на голове. Шляпу Билла Карсона повесил на гвоздь. Повернулся к трупу и сказал:

– В самый раз. Тебе всяко уже не пригодится. Adios Amigo, покойся… и передавай парням привет в аду!

– Chao, – добавил Генри.

Они отодвинули от двери громоздкий стол, предназначенный на толпу и хлопнув дверью вышли наружу.

***

Напротив окна, в колючих кустах, возле могильного камня Большого Джона и камней его великих предков – распластался экзотичный труп с простреленным лицом, который всяко специально и демонстративно соратники никуда не оттащили.

Насекомые вовсю завтракали, роились и откладывали личинки. Паразиты покидали богатый внутренний мир прежнего носителя.

– Если с Родригесом кто-то и был – всех забрали на пытки или перерезали и скинули в колодец. Спуститься и проверить – занятно, но мы наверное спешим…

– Да, пожалуй не будем спускаться…

Грифы с лысыми шеями воронкой парили над пристанищем выжидая: когда мясо чуть подгниёт, придав пикантности. Мешать пиршеству грифов и койотов плохая примета сулящая неминуемую погибель.

Морис Бин вытянул шею, взглянул на притаившийся в кустах труп, с расстояния, затем присвистнул и вымолвил:

– Судя по всему – ты пристрелил вождя мирного племени. Молодец конечно, метко, поздравляю, но нам от этого будет только хуже.

После этих слов у Генри слегка задрожали и поджались колени.

Из конюшни, как и предполагалось – всех лошадей вместе со сбруей и походными сумками увели, не прихватив лишь запах конского пота.

Там же и нашлось бездыханное тело Дэйзи Спенсер на побагровевшей куче прелого сена, с расколотым томагавком черепом. Скальп отсутствовал.

Ковбои ненадолго вернулись в дом, где Морис опробовал приобретённый револьвер – пальнув по масляной лампе. Всполыхнуло мощно и сразу, огонь упал на ковёр, затем моментально накинулся сначала на кресло, затем перебрался на занавеску. Начался пожар.

…Морис Бин подошёл к Родригесу под уже окутанным огнём потолком и положил на каждый глаз по монете из кассы Дэйзи.

– Это ещё зачем?

– Плата Харону, паромщику на реке Стикс, моему доброму другу. Таков древний порядок. Я пообещал поставлять ему души оптом. Нужно держать данное слово и выполнять обещания.

– Кому?

– Рыцарь печального образования… поживёшь философской жизнью, посетишь все салуны на диком западе – поймёшь. А сейчас уходим отсюда. Вот теперь пора уходить, навсегда.

– Он счёл бы это ересью…

– Он отправился к богам плодородия! Я даже завидую ему…

Огонь одним махом обволок помещение целиком, как уже сказано и перекинулся на пристройки, включая конюшню-семейный склеп, превратив ту в крематорий.

От легендарного постоялого двора Спенсера, всего его хозяйства и жены – ничего, кроме нетронутого пламенем сортира, колодца, могильной глины Джона и его предков, грядок, возмущённых кур, груды головешек, расплавленного стекла, двух обугленных до неузнаваемости бессмысленных тел, трупа вождя, почерневших черепков и металлических предметов вроде гвоздей, надёжной решётки, только ещё закалённой и прочего барахла – не осталось.

Вскоре зацветёт удобренная земля…

Таким образом наконец сыграло свой последний аккорд в истории излюбленное в былую эпоху заведение с определённого момента специально предназначенное для сомнительных личностей не самой приятной наружности и с отвратительными, гнилыми – не только лишь зубами, но и повадками…

Глава III. Дикарь без причины

Всё, всё, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья – Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог.

Пир во время чумы

…