Читать онлайн Краски серых переулков бесплатно

Глава 1

Под ногами чавкала кашица из осенней земли, сменившая приличную асфальтированную дорогу. Хоть на черных ботинках и не сильно заметна ежедневная ходьба по мокрой каше, ощущения приятнее не становились. Протоптанная мною же дорожка между корявых деревьев раз в несколько дней встречала мои ботинки независимо от погоды.

Сразу же, стоило показаться на пустыре, раздался приветственный лай.

– И я рада, малыш Чаки.

Называть рослого лохматого бобтейла малышом уже давно вошло в привычку. Чаки восторженно это одобрял и, приветствуя, одаривал искренней собачьей радостью. Попутно марая роскошной, но спутанной колтунами шерстью.

Осень с весной Чаки не любил. Зато лето и зима приходились ему по душе. Зимой все покрывалось щедрым слоем снега, который защищал от грязи и давал множество поводов для игр. Летом же можно было выбраться за пределы города.

– Сегодня на ужин макароны, – я вытряхиваю целлофановый пакет с едой на землю, – немного омлета, и… – хитро улыбнувшись, прижимаю другой пакет к себе и склоняюсь над довольной мордой Чаки, – как думаешь, что?

В ответ раздается басистый нетерпеливый лай.

– Ладно, будем считать, что ты сказал «шарики», – запустив руку в скомканную шерсть, отдаю по праву заслуженное угощение.

Оставляю в покое бобтейла, вбрасывающего еду с мерзлой земли в пасть, и иду размять затекшие колени. С ботинок отваливаются лоскутки кашицы, вокруг отвратительная промозглость. Осень, что с нее взять.

Непроизвольно вжав голову в плечи, пытаюсь спрятать шею в низком вороте тонкого пальто. Холод так и пробирает до костей, кое-как спасает толстовка. В этом году холоднее. Обычно такая прохлада в ноябре, а до него еще законный месяц. Что будет зимой? Превращусь в ледышку в этом пальто?

Невеселые мысли заняли голову не вовремя, хотя задуматься об этом стоило бы, чтобы снова не слечь с простудой. Было страшно вспоминать о финансах и ближайших расходах. В этом месяце денег у меня практически не было.

Может, заключить сделку с дьяволом ради теплой куртки? Заманчивая перспектива, жаль, неосуществимая.

Оставалось надеяться, что в ближайшее время в кафе снова потребуется певица. Хороший голос и талант попадать в ноты помогал мне держаться на плаву долгое время. Спасибо школьной учительнице музыки, которая заметила, как старательно я учила очередную песню к какому-то мероприятию.

Пристроившись на поваленном бревне, позволяю себе вспомнить день, когда отправилась в бессрочный «отпуск».

– Алис, все понимаю, правда, – Максим Анатольевич по своей излюбленной привычке откатился на кресле. Возможно, это придавало ему уверенности и значимости. А может, он просто хотел лишний раз показать, как красиво смотрится в сером кожаном кресле.

Рассмотрев его кабинет, я убедилась, что кресло здесь единственный предмет роскоши. Остальная мебель не отличалась ни новизной, ни вкусом.

На столе стопки бумаг и папок, которым место в шкафах, куча сувениров, две вертушки с канцелярией и пыльная фотография в рамочке.

Максим Анатольевич стремился взгромоздить на стол как можно больше предметов. Таким как он позарез требуется создать видимость работы.

– Раз понимаете, так почему оставляете без работы? – спрашиваю я его, и тут же в голове рождаются другие болезненные вопросы. Мне бы хотелось спросить, на что он мне предлагает выживать.

Мужчина сплетает пальцы в замок и кладет на них подбородок.

– Причина банальна и проста, Алис: у меня нет лишних денег, чтобы платить за блажь вроде живого пения, – мужчина поднимает глаза к потолку и задумчиво продолжает. – Даже Риточке зарплату урезал, боюсь, уйдет. Пожарная инспекция скоро нагрянет, а там… – он махнул рукой, дав понять, что проблем не счесть.

– Почему рекламу не дадите? Не устроите акции, шоу, хоть что-то, – допытывалась я. Директор сухо улыбнулся, смотря куда-то в сторону. – Тем более упомянув о певице, музыке и караоке? Люди должны прийти.

– Рекламой занимается Рита. Да что врать, – Максим Анатольевич нервно усмехается, – многим занимается Рита. И официантам помогает, и с бумагами, и с рекламой, – он сделал паузу, взяв в руки безделушку. Выражение откровенной скуки. – Чего я могу ожидать от нее сейчас, лишив части зарплаты? Любому человеку нужны деньги, – Максим Анатольевич перевел взгляд на меня, слегка сощурив глаза. – Тебе тоже нужны деньги. Но не горишь ведь желанием остаться здесь и работать неопределенное время бесплатно?

– У меня не та ситуация, – строго отрезаю я и увожу разговор в другое русло. – И когда все проблемы решатся?

– Надеюсь, к следующему месяцу выберемся. И от инспекции отделаемся, и с поставщиками договоримся о ценах, а там… – Максим Анатольевич снова махнул мясистой рукой, в этот раз с хорошим посылом. – Там уже легче будет. Так что подожди, отдохни и приходи через месяц, там видно будет.

– Хочу верить, что перспективы не такие серые, как ваше кресло, – своеобразный комплимент приходится директору по вкусу. – Я могу получить деньги за отработанное время? Раз уж до аванса увольняете.

– Конечно, – мужчина приподнимает стопку бумаг и выуживает две пятитысячные купюры. Смиренно и холодно смотрю на то, что будет обеспечивать мое существование в течение месяца. Возможного месяца.

Порыв ветра проникает под подол пальто и пробирает все тело. Такими темпами у меня либо станет очень гибкая шея, либо тело приобретет угрожающий вид бандита. В такие моменты завидую шерсти Чаки, природная шуба, за которую не надо платить ни рубля.

Прокручивая в голове эти невеселые воспоминания, наблюдаю за бобтейлом, тихо умостившимся в ногах. Наверное, со стороны мы выглядели мило и по-домашнему.

Порядком замерзнув, с трудом встаю и пытаюсь дыханием отогреть пальцы. Судьба, будто почувствовав, что минуты умиротворения закончились, посылает звонок.

– Да, Ален, – прижав телефон, из динамика которого слышится грохот и громкое «блин», здороваюсь с приятельницей. – Теперь это вместо приветствия?

– Нет, – на выдохе бросает она, – тут запара. Из-за этого недоумка вся посуда кувырком, – недолгая пауза, и слышится очередное «блин». – Короче, приди, пока я не разворотила всю кухню. Заодно поешь, снова, наверное, по своему болоту проходила полдня.

Хмыкнув, но не ответив на колкость, интересуюсь, что творится в ее доме. Подобрала целлофановые пакеты и скомкала в рюкзаке.

Чаки спокойно проводил взглядом, не выказав особых эмоций.

– Да все нормально, просто я дура. Попросила такого же дурака помочь на кухне, – звуки на фоне стихали, а голос приятельницы становился спокойнее. – Сказала Радику приготовить пирог, а сама в центр пошла. Молодец, братец, помог. Кастрюля, знаешь, где была, м? – Приятельница выдерживает паузу. – На подоконнике. Посуду в шкаф запихал так, что та вся вывалилась на меня.

– Может, он специально. Мстит? – слушая краем уха, пытаюсь отогреть свободную руку в кармане.

Выслушав тираду Алены, сбрасываю звонок и захожу в подъезд, который после мерзлой улицы кажется инкубатором. Только запахи гниющего под лестницей мусора заставляют двигаться дальше по этажам.

На нужном пролете стоит дурманящий запах теста, незамедлительно получивший отклик желудка. Со временем заметила, что на холоде почти не ощущаю голод. Но стоит зайти в помещение, где зубы не будут отбивать чечетку, и он тут же даст о себе знать.

– Привет, Лиса, – подмигивает Алена и притягивает в тамбур двух квартир. Как я стала носить за собой прозвище «Лисы», не помню, но против ничего не имела. Достаточно и того, что слово как-то связано с именем.

Приятельница ждет, когда я сброшу измазанные землей ботинки и избавлюсь от пальто, не отрываясь от своего вида в зеркале. Бегло глянув, вижу, как она накручивает локоны пепельных волос на палец. Репетирует соблазнительный флирт перед походом в общагу?

Высвободившись из одежды, пробираюсь в теплую квартиру. В красках описанные кошмары готовки Радика уже были ликвидированы. Алена больше не злилась, и выражение ее лица стало, как всегда, игривым, а в глазах отражались блики света лампы.

– Будем честны. Твой брат готовит вкусно, – прожевываю часть яблочного пирога и вижу, что Алена улыбается уголком рта.

– Главное, чтобы не отравил. А так да, он молодец, – стряхнув с рук крошки, кладет щеку на ладонь. Верный признак либо желания что-то услышать, либо что-то рассказать. Делиться ничем не хотелось, и я решаю обратиться в слух. – Что в центре купила?

Любимая тема приятельницы заставляет ее глаза загореться пустым блеском. Следом посыпался шквал информации о том, что было увидено, куплено, а что вывело из себя. Когда в конце рассказа я, наконец, узнала, что Алена купила «умопомрачительное платьице», в котором пойдет сегодня в общагу, мной овладела не то зависть, не то злость. Больная тема – слушать о чьих-то покупках, когда у самой в кармане ни рубля.

– Что я рассказываю, пойдем покажу, – Алена с дешевой элегантностью выплывает из кухни, статно покачивая бедрами, будто на ней уже сидело новое платье.

На кровати приятельницы призывно разложена малиновая тряпка. Наверняка до неприличия оголит ее грудь и едва прикроет бедра. Сегодня и меня оденет в подобное.

Алене нравилось наряжать меня как куклу, красить, крутить прически. Я была для нее очеловеченной игрушкой, на которой можно отточить навыки моды.

Была ли я против? Нет. Она позволяла мне выглядеть ухоженно и получать внимание. Украшая мою внешность, когда мы собирались в очередной раз пойти развеяться, приятельница не подозревала, что со стрелками на глазах рисовала и мой образ. Носить который я буду там, где предстояло провести очередную ночь.

В какой-то момент она создала новую меня. Подобрала стиль и макияж, привила свои повадки и ввела в другой мир. Теперь я блуждаю по нему с образом, который въелся в лицо, тело и пустые мысли. Но мне он по нраву. Да и Алене одно удовольствие видеть свои труды. Может, в лучшей жизни она бы стала стилистом.

– Э-эй! Да сколько можно, ты меня вообще не слушаешь? – Алена закатывает глаза, когда я выныриваю из мыслей и прохожусь взглядом по ее белесому лицу. – Прием, повторяю для тех, кто в танке: Костя рассказал, что в общаге с тобой паренек какой-то хочет познакомиться, – приятельница отодвигает увесистый ящик стола и достает коробку с косметикой. – Ты его должна была видеть, мы пересекались пару раз, когда были у Вити.

– Прикольно. А кто такой Витя? – Алена хмыкает, ведь я даже приблизительно не знаю, о каком Вите идет речь.

– Друг друга Кости, – приятельница видит, что ее слова мне ни о чем не говорят. – Короче, неважно, тебе же все равно не интересно, – обиженно выпячивает пухлую губу. – Но тебе должно быть стыдно: не знаешь даже имени хозяина квартиры, где так часто тусуешься!

На столе уже выложена значительная часть запасов косметики, а ее хозяйка занялась собиранием упавших на пол кисточек. Я же в это время без интереса наблюдала в зеркале за своим белым лицом.

– Не знаю его имени, потому что не общалась с ним, – парируя я.

– Короче, – Алена сдувает прядь с покрасневшего от прилитой крови лица, – не в Вите дело! Я уже забыла, с чего начала.

– «Паренек какой-то хочет познакомиться», – напоминаю, и она сухим тоном повторяет то, что я прослушала.

– Да. Знакомый Кости, я, вроде, с ним не общалась. А может, и общалась, не помню.

– И ты упрекаешь меня в том, что я не помню какого-то Витю? – Алена щурит глаза, но молчит, не позволяя снова перебить.

– Говорит, что ты ему давно приглянулась, и он сегодня тоже будет там. Сказал, посидите, познакомитесь. А там, может, и большее, – Алена подмигивает и садится вплотную ко мне, позволяя уловить разгоряченное торопливое дыхание. Раскладывает косметику на диване и берет карандаш. – Поэтому нарисуем тебе стрелки-соблазнительницы, чтобы ты его сокрушила.

– Раз хочет познакомиться, значит, уже. Сокрушен и ждет пощады, – слова звучат, будто приговор, но Алена весело хихикает и заботливо прикрывает мои веки.

– Костя за нами заедет. На улице мерзко, не хочу пешком идти.

Какое-то время молчим, обсуждать нечего. Я думаю над тем, как проведу ночь. Либо в общаге, либо у того парня, которому понравилась. Именно так, за редким исключением, все всегда заканчивалось. Внутренне я рада, что не придется ночевать у Алены. В последнее время остро чувствовалось, как постоянное нахождение в ее доме выводило из себя.

Всему виной чертова проблема с деньгами. Точнее, с их отсутствием.

О своем же доме и монстре, обитавшем там, я не позволяла себе даже думать.

А о чем думала Алена, я не знала. Никогда не старалась заглянуть к ней в голову. Устраивало и то, что та болтала, о чем хотела, а мне оставалось слушать и задавать наводящие вопросы. Такой тандем устраивал обеих, Алена ни разу за несколько лет не говорила, что недовольна нашим общением. Хотя постоянно обижалась, что я не зову ее подругой.

«Мне не нравится слово “подруга”, мы не в детском саду, чтобы так говорить, – объясняла я ей. – “Приятельница” звучит куда лучше».

На самом же деле причина тому была одна, причем совершенно банальная. Алена не была настолько близким человеком и не могла им стать. Хоть уже и несколько лет, сама того не понимая, она помогала мне барахтаться в этой жизни.

– Так, Костик наконец-то пришел, – просидев в комнате вплоть до восьми, слышим трель дверного звонка. – Вроде все готово, да?

Алена приближает лицо к запачканному зеркалу, поправляет склеившиеся ресницы и потряхивает залакированными волосами. Шлейф ее насыщенных вечерних духов окутал коридор. Как и ожидалось, новое платье на стройной девушке слегка прикрывает то, что по законам этики должно быть прикрыто. Стройные ноги на лакированных шпильках призывно оголены почти до бедер.

– Ну как, мне идет платье? – приятельница оборачивается ко мне, ставя худую руку на бедро, и извивается в привлекательном изгибе.

Одобрительно качнув головой и похвалив и так уверенную в себе приятельницу, занимаю освободившееся зеркало. На миг застываю, залюбовавшись холодным фарфоровым лицом в отражении, и улыбаюсь. Приятельница позади растягивает уголки плотно сжатых губ и довольно ахает.

Отрываю взгляд от лица, удовлетворившись макияжем, и опускаю глаза на платье. Помню, Алена говорила, что в жизни не купит платье с сеточкой, ведь оно «вроде и закрывает тело, но его все равно видно». И спустя неделю после фразы «лучше купить нормальное, без этой ерунды», она таки покупает то, что ей не нравилось. Более того, платье ей полюбилось.

Теперь же в ее платье с сеточкой стою я, довольная своим видом и умиротворенная.

Каждая из нас идет туда с совершенно разным настроем. Алена – с предвкушением веселья и взбудораженная эмоциями, я же с чувством возвращения домой, где была расслаблена, оказавшись в толпе, но наедине с собой. В обволакивающем одиночестве, окруженная десятками бесполезных и никчемных людей.

Глава 2

В мастерской я был один. У Вадима выходной, клиенты, как всегда, почти не заезжали, так что следить было не за чем. Накатывала скука. Из-за нее я разлегся на диване, заложив напряженные руки под голову, и уставился в потрескавшийся потолок.

Уже умудрился незаметно задремать, но, едва раздался возглас дверного колокольчика, сон тотчас смело, как растрепанной метлой. Какого слепого, не рассмотревшего табличку «закрыто», сюда занесло?

Готовый смачно обругать непрошенного посетителя, встаю и выбираюсь из комнатушки. Но каково было мое удивление, когда вместо клиента я увидел паренька-доставщика. Тот, в свою очередь, уставился на меня, сконфуженно моргая вытянутыми глазенками.

– Доброго дня, доставка из магазина «Флора», – объясняет тощий парень лет четырнадцати в комичной униформе больше него самого.

– А я и забыл уже, – протягиваю, рефлекторно приложив озябшую ладонь к шее.

– Вы Юрий Баландин, все верно? – спрашивает паренек, пробегая взглядом по своим заметкам на листе планшета. Видимо, ему было крайне неприятно находиться со мной наедине, поскольку, не дожидаясь ответа, парнишка протянул планшет для росписи. Получив закорючку и оставшуюся половину денег, спешно уходит, заставляя меня ухмыльнуться столь странному поведению.

Не ожидал ни доставщика, ни такого красивого фикуса. Даже горшок для него тот же, что я и просил.

– А говорила, что таких нет в продаже. Стоило наорать, как сразу появился. Не чудеса ли?

Вспоминаю и присаживаюсь на корточки, чтобы лучше рассмотреть крупные листья.

Да уж, поход за ним вышел пугающим для продавцов «Флоры».

Дело было под ночь, когда мы с Вадиком, возвращаясь от какого-то приятеля, изрядно нахлеставшиеся, побрели в цветочный. Естественно, нас там не ждали, тем более перед закрытием, да еще в состоянии дебоширов. Но, увидев мою рьяную настойчивость во что бы то ни стало пробраться за дверь и амбала Вадика за спиной, позволили войти. Наверняка испугались, что если не впустят, получат выломанные двери или разбитые окна. Но разве внутри магазина у нас не было бы возможности для этого? Женщины – странные существа.

Пока я был способен стоять на ногах, выбирал то, что могло бы меня зацепить. Там оказались и орхидеи, и кактусы, и даже ободранное мандариновое деревце, и прочие непривлекательные кусты зелени. Но фикус, забитый и позабытый всеми у крайней стены, привлек больше всех.

Вадик же в это время трясся над вертушкой с игрушками, грозясь рухнуть и погнуть ее брусья. И, кажется, в ту ночь он таки купил себе ненужную дребедень.

Только вот болотно-зеленый горшок с прорисованными завитушками выглядел превратно и казался пародией на величественный темно-травяной окрас фикуса.

Как же тогда я кричал на ту перепуганную продавщицу, чтобы она нашла для фикуса обычный черный горшок без всяких псевдоизысков.

Но результат налицо: передо мной фикус именно в том самом черном горшке, которых якобы «давно не завозили».

Комната сразу преобразилась, как только в ней появилось что-то живое, втиснутое между стеной и спинкой дивана.

Желание приютить цветок было спонтанным лишь наполовину. Мне действительно хотелось иметь под боком частичку жизни. Хотя бы в виде растения.

Да и теперь будет что созерцать в бессонные ночи. Двор за окном комнатушки, служившей мастерской, был непригляден и почти всегда пуст.

Размышления обрывает очередной скрип двери и возглас измученного колокольчика, за которым тут же слышатся два голоса.

– У тебя же выходной, – выйдя навстречу, говорю Вадику вместо приветствия и жму руку.

– Да вот, пока шел, встретил Ромео, – объясняет он и дружески толкает в плечо оглядывающего помещение парня. – Помнишь Рому? – спрашивает Вадим и дополняет, что выпивали с ним в компании несколько раз. – Повезло же встретиться.

– Привет, Юра, давно не виделись, – здоровается парень и протягивает крупную гладкую руку. Выражение его лица сразу становится насмешливым, что заставляет меня подать плечи вперед и заранее озлобиться. Рома примечает это и говорит, что я ни капли не изменился с последней встречи, которую я даже не помню. – Вижу, все так же бесишься. Как баба от малейшего повода, только с кулаками. Остынь, просто проверил, все такой же ты или поменялся.

С секунду рассматривает меня и отлипает, указав на машину, припаркованную за открытой дверью.

– Вадюх, Юр, помощь нужна. Масло слить, нового залить, фильтр подшаманить, да и саму машину помыть, мелочевка, короче, – выйдя на улицу, Рома проводит рукой по капоту, возмущенно сплевывая на асфальт. – Голуби, твари, облюбовали малышку в последнее время.

– Еще раз харкнешь, челюсть придется вправлять, – цежу, уже порядком раздраженный. Ладно, что выходной, и этому олуху понадобилось отмыть машину от помета, но его поведение выводило из себя.

– Чувак, остынь, – повторяет он и улыбается так, что я понимаю: специально всеми действиями выводит на агрессию. – Не годится имениннику ходить с разбитым лицом.

Собираюсь сказать, что это не остановит, но Вадик благоразумно вмешивается, встряв между нами.

– Так, остыньте-ка вы оба. Чего ты взъелся? – с укором обращается ко мне. – У самого пустые бутылки с неделю стоят, а тут плевок, – после разворачивается и бьет кулаком в грудь нахального именинника, заверив, что машина скоро заблестит. – Юр, я с маслом, ты со шлангом.

Молча киваю, смирив бушующие эмоции.

Что же это за кадр? Смутно припоминаю его по самодовольному смазливому лицу. Уверен, что успели с ним когда-то схлестнуться, вряд ли я выдержал бы такое поведение, тем более, если пил.

Вадик с Юрой перебираются во двор, оставив меня одного, успокаиваться.

Подобные вспышки случаются со мной часто, если не всегда, и нередко выливаются в драки. Когда Вадик в это время рядом, то обязательно вмешивается. Не знаю почему. То ли в нем бушует геройство, то ли нежелание наблюдать месиво. Но иногда я благодарен ему за попытки остановить и успокоить. Бывает, понимаю, что перегибаю палку, но остановиться уже не в состоянии.

В такие моменты меня заводят, как механическую игрушку, и я разражаюсь до тех пор, пока не истратится весь заряд.

Из-за собственной неспособности контролировать ярость во время разговоров, почему-то неизбежно сводившихся к моей жизни, я и затевал драки. Частенько те происходили после того, как я выпивал: тогда не было стопорящих границ, а Вадим, если и был рядом, не пытался вмешаться. Не хотел снова получить сломанное ребро, я его понимаю.

Протрезвев, я не помнил, ни с кем дрался, ни по какому поводу, но чувствовал краткое спокойствие. Во мне будто затаилось желание время от времени усмирять чешущиеся кулаки.

И откуда это?

Выныриваю из пространных размышлений от зова Вадика. Пора избавиться от голубиного дерьма.

Друг же выкуривает «парламент» за разговором с Ромой, уставившись в серое небо с таким же выражением лица. Отчего, интересно, он такой хмурый? Небось, тоже взбесился от давнего знакомого.

Растягиваю шланг и включаю воду, та сразу же брызжет из прокола, про который я напрочь забыл. Взял бы выше, не стоял сейчас в мокрых штанах, прилипших к ногам.

Вадим со смехом давится дымом, я же закатываю глаза и ругаюсь сквозь зубы, но продолжаю работу.

– Надо купить новый шланг, – констатирует он, докурив. – Все руки не доходят.

Бросив ему короткое «надо», обхожу машину с другого бока, повернувшись к Роме и Вадику напряженной спиной.

– Ну так что насчет вечера? – спрашивает Рома, заставив навострить уши.

– Без проблем, спасибо за приглашение, – отвечает тот и хрипло смеется. – Женский пол ведь будет?

– Обижаешь, как без него? Похлопотал с этим в первую очередь, – расправившись с машиной, сворачиваю продырявленный шланг на крюке. Выдохнув с облегчением, отправляюсь за наградной сигаретой, вкус которой уже ощущался на пересохших губах. – Его тоже позови, – улавливаю и почти спиной ощущаю, что фраза адресована мне.

– Неужели меня? Какая честь, – бросаю не без смачной доли сарказма и скрываюсь в помещении.

Через пару минут слышу, как Рома отъезжает, и выхожу на улицу, затягиваясь. Вадик что-то строчит в телефоне, но закончив, обращается ко мне.

– Рома пригласил вечером за город, отмечать. Поедешь?

Недолго думаю, взвешивая все «за» и «против», и понимаю, что киснуть в мастерской в одиночку не хочу, если есть возможность развлечься, пусть и выуживанием нервов.

– Иду, все лучше, чем без дела сидеть.

– И трезвым, забыл добавить, – Вадик коротко смеется, пока я глубоко затягиваюсь, в молчании созерцая пасмурное небо. – Ну и чего задумался?

Видя, что я никак не реагирую на вопрос, пускается в рассказ о нынешней жизни Ромы и тревожит мою память. Припоминаю я этого паренька. Постоянно пытался вывести меня из себя. Ему моя нервозность доставляла несказанное удовольствие. Может, это его даже смешило, и я походил на придворного шута.

Мерзкий тип, но я не лучше.

– Да, вы вообще не могли рядом находиться, – друг будто слышит мои мысли и серьезным тоном просит не трогать его и, по возможности, не пересекаться. – День рождения все же.

– В больнице к хирургу можно без записи и очереди по такому поводу пройти, – острю сортирными фразами, но ощущаю, что продолжать разговоры о Роме тошно. Не дав Вадиму продолжить, тушу окурок об урну и предлагаю поесть. – Лапша осталась, вроде бы даже с мясом, если я его не выел. И будет неплохо, если к ней достать темного.

– Намек понят, – Вадик ежится от холода, поправляет капюшон бушлата и застегивает молнию доверху. – Ну и холодрыга же, – бросает, перед тем как скрыться из вида.

Отогревшись, достаю из холодильника лоток с приличной порцией лапши и неприличной порцией мяса.

– Понял, все-таки съел, – почесав подбородок и попутно заметив трехдневную щетину, осматриваю верхнюю полку, откуда сиротливо выглядывают вчерашние нагетсы.

Отправив еду в микроволновку, не нахожу ничего лучше, чем прибраться на самодельной кухне, задетый фразой Вадика. Стало неприятно от беспорядка в своей обители, в которую так стремился впустить чувство жизни. Не без помощи друга, конечно.

Когда Вадик понял, что постепенно я перебираюсь сюда жить, то предложил купить электроплитку. Вечно питаться сухой едой из магазина было невозможно, а подкармливать меня, как бездомную собаку, у него не было ни умения, ни сил, ни желания.

Дома я перестал появляться уже давно, так что даже не знал, есть ли там электричество. Не думаю, что отец в состоянии за него заплатить.

При воспоминании об отце в горле застрял ком, который я недавно пытался отогнать сигаретой. Плечи сами собой каменеют, а кулаки сжимаются: тело протестует и закрывается от воспоминаний об этом человеке.

– Козлята, ваша мама пришла, пивка принесла, – басит Вадим, как только содрогается колокольчик. – Не, не так. Козел, твоя мамка пришла, принесла эликсир расслабления, – переиначивает и довольно улыбается, водрузив пакет на стол, после чего высовывается в открытое окно докуривать тлеющую сигарету.

Что за момент такой? Вся родня решила вспомниться?

Выудив из пакета две бутылки «бада», ставлю их на стол. Вадим к тому времени докуривает и откупоривает бутылку, наблюдая за моим копошением с едой.

– Ну как настоящая жена, – комментирует друг и крупными глотками принимается опустошать бутылку. – Я бы женился, да ты не в моем вкусе.

– Да я бы и не вышел за тебя, – подыгрываю я, и в разрядившейся атмосфере мы приступаем к обеду.

Какое-то время молчим, занятые едой, пока Вадик вдруг не задает каверзный вопрос.

– Расскажи-ка мне, как у тебя с работой? – сегодня жизнь проверяет мое терпение, не иначе.

– Никак, без изменений. Ничего нет, – коротко отвечаю, бегло глянув на друга, и снова утыкаюсь в тарелку.

– Давно? Ты спрашивал, почему? – Вадик продолжает выпытывать все подробности, грубо затрагивая оголенные нервы.

– Недели две, может, больше, – отвечаю наугад, совершенно потерявшись во времени. – Не звонил, не спрашивал.

Старался не ляпнуть что-то, вроде, «это не твое дело» или «сам разберусь, не лезь». Не хотелось сорваться на друга, который сам же и помог найти работу. Которую, похоже, я профукал вместе со стабильной двадцаткой в месяц.

В последнее время меня не привлекали ни к доставке, ни к сбору мебели, ни к другой шабашке. Не звонили и, кажется, вообще забыли о моем существовании.

– Да не знаю я, чего жду, – проговариваю вслух, под вздох Вадика.

– Я тем более. У тебя зарплаты за этот месяц не будет, ты в курсе? – вижу, что он раздражен моим бездействием, прикрываясь сочувственным тоном. Сейчас для полной атмосферы погружения в дерьмо не хватает лишь сочувствия.

Желваки, гонимые очередными прорванными чувствами, приходят в движение, и я теряю способность держаться спокойно. Очередной рекорд закипания от мелкой фразы.

– Думаешь, я гребаный дегенерат, до которого это не доходит? – сверлю взглядом Вадима, который тоже закипает.

– Не думаю, а вижу. Ты на что жить будешь?

Задумавшись о маячившем над головой безденежном будущем, которое скоро обрушится на меня, ощущаю себя уязвимым.

Да, без денег приходилось бывать не раз. Но с каким же стыдом и унижением я обращался за помощью к Вадику! Конечно, друг никогда не тряс долги, не упрекал, но до чего же было неприятно осознавать, что в восемнадцать с лишком, в работоспособном состоянии, я должен просить взаймы.

– Будешь знать, как руку на клиентов поднимать, – припоминает Вадик, допив бутылку пива и водружая ее на край стола, отчего темное стекло опасно балансирует. Убираю ее и заверяю, что вряд ли из-за одного случая работы стало меньше.

– Не просто меньше, тебя ее, похоже, лишили. Ну-ка, дай мне другие варианты, почему так произошло? – успокоившись, Вадик заговорил с иронией. – Сам-то не заметил, что после этого все меньше и меньше звонили? Да даже я заметил, ты же не балбес, чтобы пропустить это?

Мне ничего не остается, как согласиться, на что друг запрокидывает голову назад и складывает руки в замок, что-то обдумывая.

– Так, слушай, – Вадик упирает локти в стол, – сто процентов это конец твоей работы, причем избавились от тебя тихо. А все из-за чего? Кулаки чесались? Дурак, – что-что, а был за ним недостаток: читать мне нотации, которые я терпеть не мог.

Случай же, от которого, оказалось, зависела моя работа, произошел где-то два месяца назад.

В тот день поручили вечернюю доставку на окраину, обычная посылка с каким-то хламом, который я нес совершенно бесцеремонно.

Сверившись с адресом квартиры, звоню в дверь, и тут передо мной появляется лицо, которое я совершенно не ожидал увидеть.

Никиту я запомнил надолго. Такая грандиозная потасовка на одной из квартир отлично врезалась в память. Сцепились тогда из-за его и моего отвратного поведения, чего можно было избежать. Но только ни он не собирался извиниться за решение высказаться о моем образе жизни и семье, ни я не захотел успокоиться.

Тогда, при разговоре, завязавшемся о моей семье, у меня молниеносно сорвало крышу.

В тот раз мы разгромили его квартиру, катаясь по полу и кидая друг друга в стеллажи, шкафы и прочую дребедень. Бились практически насмерть. Как итог – у Никиты сломанная рука и вывихнутая лодыжка, у меня же – месиво на лице и куча гематом. Не считая поломанной мебели и техники, которую мы зацепили.

После того случая мы не виделись, но от общих знакомых я слышал, как он обещал встретиться со мной и пробить мне голову.

И в тот самый вечер, на пресловутой окраине города, в одной из провонявших многоэтажек, я вижу лицо своего давнишнего приятеля по кулаку и вспоминаю переданные слова.

Нет, я не бросился на него. Нельзя же просто избивать людей, которые тебе насолили, это совершенно бестактно и грубо. Мы живем в приличном обществе двадцать первого века, мы не пещерные люди, уважаем права других и чтим их, как свои родные.

Тогда я молча вошел в коридор, бегло глянул в открытую дверь зала. Вспомнил прошлый бой. Парень поймал мой взгляд и сухо, с явным презрением бросил, что из-за меня, такого петуха, ему пришлось покупать новый диван и телевизор.

– В своего папашу, да? Тот тоже по пьяни крушит все? – склонив голову к плечу, Никита с вызывающей издевкой вытягивает губы в идиотскую улыбку.

Через секунду его нос встречается с острыми костяшками моего крепкого кулака. Через две – валится на пол, прямиком затылком на порожек между комнат. Через час едет в больницу, а спустя два месяца я понимаю, что уволен.

– Дурак, что тут скажешь. Сказать-то и нечего, и некому, – протягивает Вадик и выдыхает. – Ладно, хрен с ним. Уволили и уволили, – за время разговора мы уже убедились, что так и было. – Шабашек много, другим делом займешься. Кстати, – он отодвигается от стола и складывает руки на коленях, – грузчиком хочешь поработать? Объявлений масса, крепких парней тю-тю, – разводит руки в стороны и добавляет, что с моим телом можно пахать непомерно. – Ну, бегать тебя точно не заставят, одышка как у лошади.

– Да у тебя самого одышка хуже моей. Дымишь как паровоз, – друг отвечает коротким смешком, но спустя секунду говорит вполне серьезно.

– Собирайся давай, работа не убежит, – его взгляд цепляется за мой, желая, чтобы слова не были пропущены мимо ушей. – Не прихлопни сегодня именинника.

Глава 3

Серые стены общежития привычно тянутся ко мне облупившейся краской, безмолвно приветствуя. Мой ответ им – отстукивание шпилек по каменным ступенькам. Алена держится справа и прихорашивается, глядя в карманное зеркальце. Довольная своим видом, закусывает губу и мелодично смеется.

– Уже так замоталась! Сегодня, наконец, отдохну, – приятельница проныривает между двух по-хозяйски усевшихся на ступенях амбалов, встреченная их одобренным улюлюканьем и щипком за ягодицу.

Исполняют роль общажных вышибал.

Пройдя такую же процедуру идентификации, вышагиваю по обшарпанной лестнице, дружно перекликаясь каблуками с Аленой. Чем меньше остается этажей до пятого, тем громче гул музыки и голосов, и чаще встречаются снующие по коридору люди.

На четвертом пролете на нас налетает парень, еле держащийся на ногах. Найдя опору в распахнутой двери, приглаживает засаленные волосы и подмигивает.

– Заходите на огонек, девушки, у нас там роскошная водочка, – массивная рука подвыпившего балагура круто летит за спину, предположительно, в сторону его комнаты.

– Мой дорогой мачо, – когда парень улавливает ласково-хищный шепот Алены, его рот расплывается в широкой улыбке, оголившей кривой ряд зубов, – водку ты будешь пить с такими же собаками на галерке, – бедолага тут же сникает, а Алена разворачивается, на прощание вильнув бедрами.

Усмехнувшись, спрашиваю у Алены о ее уверенности в отказе. Та, одарив меня высокомерным взглядом, горделиво отвечает, что даже не выпила, чтобы рассмотреть этот вариант.

В этом она вся.

Трезвая – королева, приковывающая к себе восхищенные взгляды, пьяная – «свой» человек, который также может пить с «собаками на галерке».

И если она, перебрав с алкоголем, испытывает бурю эмоций и эйфорию, то я же становлюсь податливым бесчувственным пластилином, который в своих руках мог помять каждый.

Крайне редко в голове проскакивали вопросы, вроде: «Почему вокруг меня так много чужих людей?» или «Зачем я бесцельно брожу по всем этим квартирам и комнатам общаги?»

Но когда просыпавшееся сознание все же подкидывало эти вопросы, в голове бледно загорался ответ: потому что ничего внутри не происходит.

Не рождается ни чувство стыда, ни злость на себя или на других, которую, возможно, должна была испытывать на утро, после ночной пьянки. Нет ни удовольствия от вида лиц, которые мелькают вокруг так часто, ни отвращения от прикосновений. Ничего нет, никаких чувств.

Возможно, я испытываю себя, давая другим право пользоваться мной? Жду, когда прорвет? Но этого не происходит уже в течение нескольких лет.

А возможно, я ощущаю себя благотворительницей, зная, что мне не составит труда скрасить чью-то ночь своей компанией.

Ни один вариант не казался верным. Потому что будь хоть один из них правдив, я бы все равно ощущала хоть что-то. Будь то простая тоска и неопределенность.

Я же не проживала никаких чувств.

Хотя нет, кое-что я все же испытываю: удовольствие, когда пьянею и ощущаю ближайших людей родными. Я пребывала одновременно и в компании, и в своем одиночестве, но атмосфера вокруг давала чувство спокойствия. Никто не стремился заглянуть в тебя глубже, но и не оставлял без внимания. Здесь была та самая золотая середина.

Цепляясь за мысли, я не заметила, как мы вошли в небольшую кухню. На столе по обыкновению водружена алкогольная пирамида, сверху донизу увеличивавшая крепость содержимого. Какой-то гений придумал эту затею, которую все поддержали. С тех пор пирамида – обязательная часть общажных попоек.

Алена тут же тянется к бутылке вишневого «гаража», галантно купленному исключительно для девушек.

– На разогрев, – бутылка быстро пустеет, пока Алена прохаживается взглядом по утвари кухни. Ее брови бегло скашиваются к переносице, выражая недовольство паутиной в верхнем углу. – Ну и грязища же у них, – четверть бутылки остается недопитой.

Какое-то время тратим на поверхностный диалог, пока я допиваю «гараж». По нетерпеливому, постоянно обращающемуся назад взгляду вижу, что Алена кого-то выискивает.

– А где Костя потерялся? – на вопрос она закатывает глаза и передергивает плечами.

– Сама пытаюсь понять. Сказал же, догонит, а сам… – обиженно-злобно бормочет приятельница. – Пойду искать мерзавца.

– Удачи, – поднимаю за нее почти пустую бутылку, – загляни к мачо этажом ниже. Вряд ли Костя смог пройти мимо такого соблазнительного предложения.

После ухода приятельницы еще немного сижу на кухне, опустошая бутылки для разогрева, и, как из чистилища, выхожу в общую комнату.

Эпицентр всего: драк, секса, пьяных признаний, сплетен, рвоты и пьяного сна тех, кого не разбудит пушечный выстрел. Здесь всегда стоял неприятный запах кучи потных тел, смешавшийся с алкогольным шлейфом. Оружие массового поражения.

– Привет!

– Алиса, иди к нам!

Два женских натянутых голоса, и впереди замахали руками их обладательницы. Пробравшись к ним, переступив через уже напившегося и уснувшего парня, попадаю в легкие приветственные объятия.

Компания из шести девиц, имен половины которой я не помню, оглядывает меня со всех сторон. Довольными и завистливыми взглядами пробегают по платью, и одна из девушек цокает, говоря о восхитительном виде.

Сколько же чертовой лести, как ее много на один метр.

Не дав никому пуститься в обсуждение внешности, указываю на парня, через которого переступила.

– Когда он успел? Все только недавно собрались, – в ответ слышится хохот, и особо эмоциональная откидывается на спинку дивана, прижимая ладонь к глазам и сотрясаясь от смеха.

– Для него она началась уже давно, – новая волна смеха, и объяснение подхватывает парень, стоявший поблизости. На вид ему около двадцати, давно не брит, а рукава рубашки закатаны по локоть на дешевый западный манер.

– Парниша хотел слегка выпить, сил у него не было ждать, пока все придут, – парень театрально разводит руки в стороны. – Не рассчитал, нажрался и уснул, когда все только начали приходить.

– Ну прямо душа компании, – щебечет девица, которая смогла побороть приступ смеха. Замечаю, как она стреляет в рассказчика глазами и подмигивает. Парень воспринимает посыл, как знакомый сигнал, и вальяжно приближается к девушке.

Нависая над ней, опирается о спинку дивана и впивается в губы. Обмен слюнями. Отвратительно.

Сидящие рядом девицы сопровождают поцелуй протяжным оканьем, я же не выказываю эмоций и продолжаю отхлебывать из горлышка бутылки водку, смешанную с яблочным соком.

Внутри медленно разливается обволакивающее тепло, и тело расслабленно обмякает на спинке кресла. Мысли в голове крутятся все медленнее, словно карусель из них боролась с порывистым ветром.

По мере того как крепкий алкоголь неспешно покидал бутылку, хотелось найти компанию повеселее. Неинтересно сидеть в трезвой компании и слушать однотипные голоса.

Бросив на прощание пару слов, бреду в другой конец комнаты. Прямиком туда, откуда раздается многоголосый смех над игрой в бутылочку.

– Вот это уже по мне, – покачиваюсь, грозясь упасть в центр, но обхватившие сзади руки еще одного, желавшего сыграть в глупую игру, не дают упасть.

– Ну-ну, куда ты так надралась, – ласково шепчет парень, приближаясь к самой шее. Шепот кажется таким теплым и согревающим, что я невольно закрываю глаза и забываю, зачем подошла к этой кучке.

Мгновение проходит, и парень помогает присесть в круг, растолкав ради меня двух амбалов, не заметивших нас. Перед глазами все взрывается яркими красками, а лица сидящих напротив девушек теряют очертания, сливаясь в цветную мозаику.

Я знаю это чувство. Ты будто проживаешь свое воспоминание, смотришь на него глазами человека в прошлом. А на самом деле воспоминание создается сейчас. Называю это воспоминанием в воспоминании. Ну и придумала же я, молодец!

– Эй, ну чего зависла?

– Не тормози!

– Крути!

Несколько взглядов устремились на меня, требуя протянуть руку к бутылочке и лихо ее крутануть. Закончив эпичное вращение, горлышко бутылки устремляется на сидящего рядом парня, уберегшего меня от падения.

– Считаю это платой за твое спасение, – губы парня порывисто тянутся к моим, растянувшись в тонкой ироничной улыбке, а рука подминает мое тело под торс. Чуть откинувшись назад, получаю поцелуй, не спешивший прекращаться.

Слышу, что игра продолжается, и делаю ленивую попытку высвободиться из долгого горячительного поцелуя, постепенно переросшего в попытку стянуть с меня платье.

– Нет, не нужно, не хочу, – только и бормочу в ответ на происходящее.

– Так и думал. Ты еще та штучка, Алиса, – отстранившись, парень так же равнодушно возвращается в круг. Я же остаюсь сидеть чуть поодаль и лениво пытаюсь понять, откуда ему известно мое имя. Повернув голову, разглядываю резкие изгибы лица. Заметив изучающий взгляд, парень отвечает на немой вопрос. – Костя рассказывал о тебе, мы с ним общались на днях, – а после представляется Сашей.

Когда подробности выясняются, удовлетворяя слабый интерес, мысли об уже знакомом незнакомце испаряются. На их место приходит потребность выйти из комнаты.

Аккуратно выбираюсь из круга, стараясь никого не задеть, и покидаю душное помещение, вернувшись в начало пути: в чистилище.

Там меня встречает потрепанная и почти иссякшая алкогольная пирамида, а на полу – трое спящих: два парня и расположившаяся на них девушка, которая уткнулась одному из них лицом в грудь.

Что тут было, интересно?

Какое-то время сижу, равнодушно рассматривая запотевшее окно. Шум в голове перекрыл всякие мысли.

«И почему я сейчас нахожусь в тишине, когда могу спокойно слиться с компанией?»

От погружения в пьяные мысли спасает проникнувшая полоска света из приоткрывшейся двери. Я не оборачиваюсь, поскольку уверена, что пришли за алкоголем, и меня принимают за трезвеющую.

Но плеч по-хозяйски касаются холодные руки, при этом по контрасту шею обдает теплым сбивчивым дыханием склонившегося ко мне незнакомца.

Парень, пьяный. Я поняла это, уловив шлейф смешанных напитков, лишь только его лицо приблизилось к моему.

От его ровного горячего дыхания в голове плавно нарастает тяжесть, составив компанию шуму, а тело, гонимое перебранным алкоголем, напрягает мышцы.

Еще ничего не началось, но я уже знаю, чем все закончится.

– Давай-ка познакомимся поближе, – стоявшим позади оказывается Саша.

Слова звучат негромко и скомкано, парень знатно выпил. Но это ничуть ему не мешало уверенно блуждать по моему телу руками, заставляя невольно податься к его плечу.

Взгляд бессознательно цепляется за угол с паутиной. Вид обшарпанных сизо-серых стен лишает всякого наслаждения, и я прикрываю глаза. Прислушиваясь к прикосновениям, пытаюсь вызвать внутри хоть какие-то чувства.

С довольной ухмылкой Саша переходит в наступление.

Порывисто лишив плечи защиты в виде хрупких бретелек, парень покрывает открытую кожу влажными поцелуями и кладет руки на грудь.

С силой сжимая мое тело, отчего по коже проходит пульсация легкой боли, Саша тянется к низу платья, не обращая на меня никакого внимания. Он увлечен только куском оберточной ткани. Послушно поддаюсь ему и привстаю, позволив стянуть платье через голову.

Присвистнув, Саша с нажимом вдавливает меня в стол, повернув лицом к себе. От темноты и вида засаленного лица в стельку пьяного парня ощущения обостряются в несколько раз, и каждый нерв болезненно натягивается, реагируя на касания.

Прохладная поверхность неприятно липнет к оголенной спине, но вскоре тело привыкает к безысходному дискомфорту. Пытаюсь расслабиться под вспотевшим телом, пока Саша оттягивает мою губу зубами, а после грубовато вытягивает язык. Шершавые руки бесцеремонно хватаются за талию, и я отлепляюсь от стола, чтобы взглянуть на парня, пытаясь понять, почему все идет донельзя паршиво. Но тот уже занят штанами, в которых, ныряя в каждый карман, ищет заветную упаковку.

Пока он занят поисками, качаясь и еле держась на ногах, ощущаю прохладу, от которой защищалась клочком белья.

Мне довольно холодно, но не настолько, чтобы уйти отсюда.

Прекратив моргать и обжигая глаза сухостью, разглядываю кухню, пытаясь выловить из темноты хоть что-то особенное. Но здесь нет ничего примечательного, кроме спящей троицы на полу и Саши, который, впрочем, так же непримечателен, как и всё вокруг.

Вот и другой исход опьянения: если не освободишься от всех мыслей, то неизбежно погрязнешь в них еще больше, находя повод для размышлений даже в висящей паутине, вытягивающей тревогу из самых недр твоего нутра. Пьяное сознание превращает мысли в желе.

Не хочу пускаться в никчемные, ничуть не помогающие размышления, которые приканчивают меня пуще головной боли.

Желая отогнать любые намеки на ненужные мысли, тянусь навстречу Саше и обхватываю его спасающий от неприятных размышлений торс.

Парень реагирует быстро, и через секунду я снова оказываюсь прижатой к столу, а мои кукольные податливые руки запрокидываются ему за голову.

Воздух проникает в легкие так же, как и парень в тело: резко, но ожидаемо.

Все его ласки с каждой минутой становились все развязнее и неприятнее. Даже поцелуи, которые должны были усмирять напрягшееся тело, были неаккуратными и приносили лишь слезную горечь.

Глубокий стремительный толчок, и Саша зажимает в руках грудь, вплотную прижавшись липким телом.

«Ничего. Совсем ничего. Ничего не чувствую».

В голове, сменяя словесное обличие, вертится, как заевшая пластинка, одинокая мысль в такт сотрясанию стола.

«Такой же. Все одинаковые, как мои детские куклы. Все же мечтают быть похожими на них. Почему я стала ею, но от этого так дурно?»

Долгая серия нечутких толчков, приносящая все больше дискомфорта и переросшая в ноющую боль, заставляет дернуться в попытке отодвинуться. Но парень, казалось, не отдавал себе ни малейшего отчета в своих действиях. Проигнорировав попытку отстраниться, вдавливает в стол развалившимся на мне телом.

– Да не дергайся ты, мешаешь! – грозное бормотание под нос и очередное сотрясание стола. Новая порция пульсирующей повсюду боли и желание выбраться из-под потной пьяной туши.

Мысли, призывающие ее скинуть, выливаются в попытку сбросить с себя парня, упершись в его ребра. Понимание, что до сих пор никто не причинял стольких противных ощущений во время секса, даже когда был вдребезги пьян, быстро разносится по вскипевшей крови.

И почему парень не слышит меня, когда я так ясно даю понять, что нужно остановиться? Будто назло вдавливает тело в этот чертов стол все сильнее, лишая возможности двигаться.

Упорно не реагируя на мои брыкания, Саша впивается в плечо, смакуя кожу, что ненадолго отвлекает от болезненных ощущений. Но тут же парень обнажает зубы, принявшись оставлять покусы. Вперемешку с нахально-грубыми движениями все касания сходят за муки. Мое прозябшее тело повсеместно жгло, а попытки скинуть парня с себя становились все отчаяннее.

– Хватит, черт! Мне же больно! – хотелось лишь докричаться и закончить этот кошмар.

– Да погодь, – Саша хрипит, ускоряясь в потном бешенстве тела, пока я пытаюсь отбиться коленями, что оказывается бесполезнее и больнее. – Почти… – слышится скрежет зубов.

Голова парня откидывается назад, а с его волос срываются капли пота.

Войдя в тело неаккуратным разрывающим толчком, застывает в одном положении, и я ощущаю краткую пульсацию его члена. Нависнув над моим распластанным телом, парень заглаживает мокрые волосы назад и шумно выдыхает.

Переведя дух, наклоняется к сброшенной одежде, грозясь опрокинуть тушу на спящую троицу, и, не глядя в мою сторону, бросает платье.

Дожидаюсь, пока Саша, покачиваясь как маятник, упакует свое тело и выйдет из кухни, цепляясь за выпирающие косяки. Только после этого аккуратно сползаю с нагретого стола. Болезненные отклики тела. Платье приходится надевать в полусогнутом положении.

Не в силах разогнуться от режущей пульсации внизу живота, остаюсь сидеть на линолеуме, прилипавшем к коленям многолетней грязью.

Не решаюсь думать о том, что сейчас произошло, и вникать в поведение парня, в попытках найти причины, которых, скорее всего, и не было. Хочется лишь одного: уйти в какую-нибудь комнату и уснуть, не дав мыслям захватить меня в свой плен.

Глава 4

Нам повезло, что Вадим помнил дорогу до дома Ромы, иначе бы мы уже давно заглохли в очередном сплетении дорог, от которых было одно название.

Поминутно друг покрывал несчастную «ласточку» всеми матами, которые только знал его внутренний сапожник. Я же был абсолютно спокоен, наблюдая за окном редкие голые деревья, несколько свалок мусора и хмурое небо, предвещавшее дождь.

По всей стройной линии стареньких домов разносится рев музыки.

– Гребаное болото, – отдираю куски грязи с кроссовок о ступеньку крыльца, пока Вадик пытается достучаться в нужный дом.

– Кто нас услышит в этом грохоте музыки? – друг хмурится и пытается отогреть руки. – Двери на этот случай всегда должны быть открыты, – моя теория верна, и как только мы переступаем порог, отделяющий от тепла, музыка обрушивается на барабанные перепонки и тонизирует. Чувствуется атмосфера праздника, скопища людей и ближайшего опьянения.

Вадим тут же отзывается на мои мысли, заявив, что нужно немедленно выпить.

– Первым делом, когда приходишь в места, где есть алкоголь, ты должен его найти и выпить. Неписаное правило.

Без труда пробираемся на кухню мимо просторного зала, где уже уместилось с десяток человек. Отмечаю про себя, что дом не такой уж и бедный: мебель почти новая, на стенах нет «бабушкиных» обоев. Вместо них белая растертая штукатурка, и на этом фоне небольшой растопленный камин.

Все сидевшие в зале синхронно высасывали через трубочки содержимое пластиковых стаканчиков. Я даже удивился, что рядом не было опустошенных бутылок. Культурно, что сказать.

– И ты тут! – завидев меня на кухне, один из парней приветственно пожимает руку. – Мы с тобой почти везде пересекаемся! – знакомый восторженно присвистывает, и, перебросившись со мной парой фраз об имениннике, теряет интерес, возвратившись к хиленькому пареньку.

– Смотри-ка, – Вадим берет со стола начатую бутылку ликера и плещет его в два стакана.

– Нет, – протест заставляет ошарашенного друга обернуться. – Да брось, еще доберемся до него, а сейчас пиво. – Вадик без раздумий кивает и принимает от меня несколько бутылок. Собравшись уходить, стаскиваю бутылку ликера. На пока хватит.

Проходит время, прежде чем появляется именинник, при виде которого толпа бросается с яростными пожеланиями всего наилучшего. Вадик с сомнением смотрит на меня, предлагая протиснуться сквозь толпу, но я отказываюсь. Не хочу выглядеть, как это скопище, повисшее на нем. Бутылку «Джека» можно отдать, когда от него отлипнут.

Поздравляющие готовы съесть Рому, пока тот изображает радость от вида пришедших.

Когда все однотипные поздравления приняты, он спокойно выдыхает, а мы подходим вручить бутылку более-менее дорогого пойла.

– Неожиданно, совершенно неожиданно, – именинник расплывается в туповатой улыбке, пока его глаза пробегаются по фирменной этикетке, – спасибо, парни, «Джека» лет сто не пил, – Рома пожимает руки, мою почти с уважением. По глазам вижу, что и правда благодарен, удивительно.

Подождав, пока именинник продолжит принимать поздравления, бросаю другу, присосавшемуся, как теленок, к горлышку бутылки, что Роме действительно нравится суматоха вокруг.

– Ну а ты чего ожидал? – он отрывается от бутылки. – Все девки липнут, кипеж в его честь, как не радоваться?

Просидели мы с Вадиком в зале вплоть до ночи, слушая пьяные рассказы подружек Ромы о том, какой он распрекрасный и милый парнишка. Друг уже дремал, вылакав половину бутылки ликера, несколько бутылок пива и самбуку. Намешал в себе все, что нашел на кухне. Хотя я не лучше. Во мне вторая половина ликера и коньяк с неимоверно гадким вкусом.

Но держался бодрячком. В отличие от Вадика, мог почти членораздельно говорить и какое-то время стоять на ногах.

Конечно, выпитый алкоголь скоро ударил в голову, натянув на лицо блаженную улыбку. Сознание затуманилось, оставив свободное место лишь для инстинктов: есть, пить, спать и выискивать глазами пеструю девушку. Секс по пьяни всегда вдыхал в меня жизнь.

Но, увы, в зале все при партнерах и знатно перебрали, грозясь устроить в комнате оргию. Не любитель такого. Хоть и пьян как собака, до такого не опущусь.

– Ма-ль-чи-ки, – Вадик встрепенулся, потирая глаза, и сморщился, взглянув на люстру, – я здесь, – обиженно ворчит девушка, склонившись над нами и закрыв пышным бюстом свет.

– Тебе чего, киска? – лениво поворачиваюсь к ней и с вожделением хватаюсь за платье, еле прикрывавшее бедро. Чувствую, что перепил.

На лице собеседницы пробегает кокетливая улыбка, а томный блуждающий по моему телу взгляд не в состоянии зацепиться за что-то одно. Наконец она выпрямляется и как можно серьезней провозглашает:

– Приглашаю вас принять участие на кухне! – взмахивает рукой, отчего декольте сползает вниз, постыдно оголяя грудь. Заметив оплошность, девушка, глупо хихикая и покачиваясь на высоких шпильках, возвращает сбежавшую материю на место. Вадик совершенно не понимает происходящего, как и я, глупо таращась на призывную грудь. Вдвоем смотрим на пьяную зазывательницу, ожидая объяснений.

– Конкурс там, пить надо, – на этом особа уходит с выражением смертельной тоски на кухню, падая у косяка. На помощь тут же спешат неравнодушные пареньки.

– Ну, пошли, – не хуже девицы пошатываюсь, поднимая себя с пола, где просидел почти весь вечер. Доковыляв до кухни, приметив заготовленные цветочные вазы с напитками, среди участников нахожу и именинника. Тот так же пьян вдрабадан и шатается как осиновый лист, упираясь в стол.

– Какая честь, я польщен, – подхожу к вазе и утыкаюсь в нее носом, пытаясь по запаху определить напиток, – с самим именинником пьем! – толпа наблюдающих восторженно ликует и не замечает ни доли иронии.

– Можно без тоста, – Рома кивает пташке, позвавшей нас, и та начинает отсчет.

– Три… – все вазы синхронно поднялись с тумб.

– Два… – в лицо ударяет аромат водки с колой.

– Один! – крик побуждает резким движением прижаться к вазе и крупными глотками хлебать алкоголь, игнорируя ощущения в горящей глотке.

Взглядываю на соперников, изредка выплескивая алкоголь, и замечаю, что ваза Вадика пустеет быстро. Сосредотачиваюсь лишь на скорости глотков, понимая, что все оставшееся время буду в состоянии свиньи. Это лишь подстегивает. Давно не напивался до такой степени, когда в голове стираются всякие границы, заставляющие что-то поминутно испытывать.

– Стоп! – очередной крик выводит из транса, и я удивленно гляжу на других. Ромина ваза полна еще на четверть, а вот ваза друга девственно чиста. Вадик придурковато расплывается в улыбке и победно вскидывает руку.

Взглянув на свою вазу, с досадой осознаю, что занял позорное третье место.

– Вадюха, – именинник ударяет кулаком в грудь победителя и с уважением басит, – молодец, как я учил, – их хохот подхватывают собравшиеся. – А тебе еще подтянуться надо, – поучительно цокая и смотря куда-то мимо меня, Рома пошатывается и покидает кухню. Мы же с Вадиком и несколькими девушками, одна из которых тянется к моей недопитой вазе, отправляемся обратно в зал.

Какое-то время слушаю, как рядом щебечут очередную бессмысленную ересь, и пялюсь в штукатуренную стену, плывущую перед глазами.

Наконец примечаю странную деталь: молчание Вадика.

Странно это. Когда он пьяный, не заткнуть, а тут как рыба сидит.

Толкаю его в плечо, тот только бормочет.

Нажрался.

Сейчас бы мораль почитать в его же стиле, да жалко сил.

– Свинья ты, дружище, – не без заботы обращаюсь я к Вадику, вглядываясь в дергающиеся веки. – Нажрался, да? – в ответ получаю жалобный взгляд, блуждающий по потолку.

Наконец слышу от девушек, не без смеха наблюдающих за этой картиной, дельный совет: отвести его наверх, в спальню.

Аккуратно приподняв друга с дивана, закинув разгоряченную руку себе за спину, ковыляю по винтовой намасленной лестнице.

Кто их придумал? Как по ним доводить нажравшихся друзей, не ударяясь обо все, что выступает?

Наверху заметно тише, музыка и крики снизу доносятся до дальних комнат все меньше и меньше. Как только закрываю за собой дверь крайней спальни, то гам почти стихает.

Вадик, почувствовав спокойный климат другой комнаты, напрягает тело и дальше ковыляет сам. Но, дойдя до кровати, скрючивается пополам и вползает в туалет.

– Нажрался, бесспорно.

Посчитав, что лучше его не трогать, валюсь на предусмотрительно расстеленную кровать.

Не такой уж и мерзкий этот именинник, приятно подкупил заботой о таких, как Вадик. И, кажется, о таких, как я.

Чистое постельное белье дурманит обоняние, заставляя в блаженстве прикрыть глаза и слушать звуки опорожнения желудка друга.

Хороший конкурс, надо такие почаще делать.

Хотя моя печень этого не перенесет. Систематические попойки и так преждевременно доконают, а если еще и практиковать поглощение таких ведер алкоголя, то в могилу я сойду через пару лет.

«Невеселое меня ждет будущее».

Проскакивает в голове почти серьезная мысль, но я забыл о ней так же быстро, как и словил.

Вадик в это время, с землистым цветом лица и взглядом мученика, открывает дверь и хватается за вспомогательный косяк.

– Дерьмо? – готовлюсь услышать его утвердительный ответ и уступаю кровать.

– Дерьмо, дерьмовое дерьмище, – друг плюхается в кровать, та отзывается жалобным скрипом на его вес, но покорно замолкает.

Упал прямиком лицом в подушку, приходится переворачивать его, чтобы не помер в такой замечательный день.

Кряхтя и лениво отбиваясь руками, Вадик мигом засыпает, я же спокойно ухожу промыть лицо вместе с мозгами.

Жмурясь от слепящих светильников, расплодившихся на потолке, пытаюсь разглядеть пьяную морду, утратившую признаки бултыхающегося где-то на подкорке мышления.

Весь потрепанный, как беженец из Афганистана, глаза куда-то впали, вся одежда в пятнах. Отличный внешний вид для именин.

А все же я молодец, умудрился сохранить настроение, даже на Рому не быканул. Надеюсь, Вадик это запомнит и извинится за неправоту.

Продолжая невеселое изучение гнусного вида в зеркале, улавливаю звуки из спальни. Аккуратный скрип двери и чьи-то неторопливые шаги.

Вадим, что ли, заковылял?

Осознав бредововость мысли, выглядываю из ванной и сталкиваюсь лицом к лицу с незнакомкой.

– Тебе чего, заблудилась? – девушка изрядно пьяна, но стоит, даже не шатаясь. На грубоватый вопрос невинно улыбается, прикусив губу.

Знакомый жест.

Ничего не отвечая, незнакомка приближается вплотную и разгоняет по шее мурашки сбивчивым дыханием. Легкие касания рук, проводящие дорожку от шеи до пресса, заставляют тело в истоме напрячься. Невольно подаюсь вперед, гонимый скотским опьянением, и прижимаю миниатюрное тельце к себе, крепко ухватившись за мягкие бедра. Короткое платьице, специально надетое для такого скопища парней, собирается складками кверху под моими руками.

Я наблюдал в зеркале эстетичную картину, оценить которую мог даже в полуобморочном состоянии, и разглядывал вырвиглазное белье. Девушка же в это время оставляла на ключице мокрые следы, посасывая кожу, отчего я всегда легко заводился.

Чертовка, угадала с местом.

– Ты ведь Юра, да? – неожиданный вопрос срывается с ее пухлых малиновых губ, когда она отрывается от шеи. Сил и желания, которые были направлены явно не в мозг, не хватает, чтобы ответить вразумительно, и я коротко киваю. Снова прижимаю тельце к себе, стягивая платье и покрывая поцелуями упругую горячую грудь.

Одним движением сажаю девицу на тумбу, смахивая с нее весь хлам, и на кафель валится раскрытая упаковка порошка. Незнакомка кокетливо хихикает и под нажимом моего корпуса призывно прогибается. Я же нащупываю контрацептив, предусмотрительно засунутый в карман джинсов, пока девушка ловко стягивает с меня футболку.

Что-что, а о безопасности я всегда заботился сполна. Как и о том, чтобы со мной было хорошо. Красивый эстетичный секс, увлекательное хобби. Или просто способ хорошенько отдохнуть и отвлечься от ведер дерьма. Выражение блаженства на лицах девушек помогало в этом безотказно.

Нравилось видеть результаты своих трудов? Сам не знаю, но девушкам, кажется, это было и неважно. Судя по всему, рассказы обо мне передавались у них по цепочке, и каждой хотелось оказаться на месте предыдущей. Польщен.

С губ девушки срывается негромкий стон, а трофейное тело извивается на руках, когда его сотрясает глубокими толчками. Сжимаю в руках бедра незнакомки, желая умерить ее пыл, и оставляю на нежной коже красные отметины. Та же в ответ вонзает в спину острые ногти и полосует ее до зудящей боли, заставив с рыком подмять ее под себя, еще больше и жестче проникать в истомленное тельце.

Чертовка снова принимается за шею и покусывает кожу, намереваясь оставить новые метки.

Голову срывает полностью, мозг отключается, и сознание занимает только одно животное желание. Резким движением натягиваю волосы девушки на кулак и отвожу их за ее спину.

Ну же, открой моему взгляду шею!

Наконец, не в силах сдерживаться, буквально насаживаю девушку на себя полностью, уже не заботясь о ее комфорте. Но та лишь издает еще один сладостный блаженный стон, выражая согласие на бешеные рывки.

Капли пота падают со лба на ее плоский живот, и я приглаживаю волосы. Потею как на марафоне, выбивая из себя все чувства глубокими точными толчками.

Кусаю больнее, чем раньше, незнакомку за мочку уха, и та откидывается назад, вонзая в плечи тигриные ноготки. Мой раздосадованный рык и ее мычание сквозь зажатый ладонью рот, и тело девушки сводит спазм, заставляя забиться в мелкой дрожи. Пока незнакомка пребывает в судорожном оцепенении, постепенно обмякая на моих руках, делаю еще несколько резких пошатывающих ее толчков, и потное напряженное тело прошибает волна мнимого наслаждения.

Нависая над девушкой и упершись лбом в кафель, ощущаю лишь пустоту и желание отключиться. Готов упасть прямо на незнакомку и уснуть, не в силах что-то мусолить в голове, но та ускользает из-под меня так же неожиданно, как и пришла.

– Ты прекрасен, – прощебетав по праву заслуженный комплимент, она поправляет свое платьице. Пока я все так же подпираю головой стену, девушка подходит сзади и аккуратно кусает за плечо. После ускользает за дверь.

Я же, бросив контрацептив на тумбу и застегнув джинсы, сползаю по стиральной машине на пупырчатый коврик.

Через минуту последние напряженные мышцы тела расслабляются, и я отключаюсь с мыслями о том, что все вновь прошло по заготовленному сценарию.

Глава 5

Продолжая сидеть на кухне, я трезвела и наслаждалась тишиной.

Опьянение отпускало, возвращая движениям плавность, а мышлению – собранность. Копошащиеся, как личинки червей, мысли не приводили к прозрениям, и я все больше ненавидела внутренний голос, пичкавший голову всем, что только мог отыскать в болоте размышлений.

Прикладываю прохладную ладонь ко лбу и закрываю глаза. Надо остановить потоки монологов внутри. На закрытых веках незамедлительно проявляется картинка кухни, не дав исчезнуть из нее даже в кромешной темноте век.

Закрытые веки давят красочным прессом, и я снова открываю глаза. Прохожусь пристальным взглядом по каждой дверце тумбочек, по углам, выбоинам в стенах. Здесь будто специально было собрано все убогое и веющее смрадом.

А эта троица, трезвеющая в непробудном сне, вдыхала в кухню жизнь.

Оглушающая и парализующая вспышка с размаху бьет в голову, приказав болезненно выдохнуть и поежиться. Воспоминание бесцеремонно выбило все запертые для него двери.

«Почему сейчас? Почему именно сейчас ему надо всплыть?»

Окидывая взглядом кухню, в поисках виновника, кожей ощущаю ту же окутывавшую атмосферу, как в один из давних дней. Кто бы мог подумать, что схожее окружение вызовет шторм в голове.

Бессильно обхватываю руками затылок и запрокидываю голову назад. Через секунду напряженного ожидания я сдаюсь на растерзание собственной памяти.

К тому моменту я уже смирилась с тем, что дом стал тюрьмой. Согласилась терпеть и абстрагироваться от Люды с ее собутыльниками. Согласилась просто переживать моральное и физическое насилие над собой, не жалея себя за несчастную долю и не питая ненависти к этим людям.

Поделать было ничего нельзя, а жить хотелось.

Ничего не оставалось, как признать главой моего дома Люду. Та жила в нем и звала «своим». По ее неписаным правилам базового уважения мне не полагалось. Что уж говорить о заботе, еде и обеспечении деньгами. Все это ей и в голову не приходило, я ведь, как-никак, взрослая девочка, могу повертеться и поулыбаться взрослым дяденькам на улице за несколько купюр.

Кошмарные заработки на пропитание в одиннадцать лет я смогла переделать в «нереальное», фальшивое воспоминание.

Уже тогда было понятно: если я не защищу свою психику, стану моральной калекой.

Со временем я осознала, что родители вытащили Люду из какого-то захолустья. У той даже не было квартиры, ей дали наше жилье. А вместе с ним и право на меня, варварство и насилие.

«Родители…»

Второе красочное воспоминание перекрывает первое.

Снова яростно трясу головой, моля черепную коробку вернуть первое, не так душившее.

«Жалкое мерзкое существо».

Слова-фавориты Люды, после которых лился ряд прочей ругани, все более отвратительной и бессмысленной. В меня летела посуда, тело становилось грушей для рук, избивавших во благо, ради «воспитания». И все заканчивалось либо выкидыванием за порог, либо спасением за дверью моей комнаты.

– Убирайся, сучья шлюха!

В тот вечер Люда напилась в стельку вместе с двумя напарниками по алкогольному ремеслу. Все под стать друг другу: осунувшиеся расплывшиеся лица, сгорбленные потные спины.

Слова Люды не пробились через стену, давно воздвигнутую за грудной клеткой, и проскочили мимо. Только слегка отстучали в ушах. Проигнорировав шатающееся приближение пьяницы, трясясь мелкой дрожью, я продолжила избавляться от верхней одежды.

Ошибка.

Сжатая свиная ручища летит в висок, и я оседаю на пол, цепляясь рукавом пальто за ветхую железную вешалку. Рукав разодран. Сейчас главное добраться до комнаты и зашить, пока из подкладки не выпали остатки пуха.

Резкий приступ тошноты.

Невозможность встать с пола и ощущение собственной беспомощности. Люда же, казалось, становилась халком, поглощая целебный алкоголь ведрами.

Пространство перед глазами предательски завальсировало десятками красочных точек, а мысли одна за другой в спешке стали покидать сознание, как крысы тонущий крейсер.

И я безвольно валюсь на пол, как грязная скомканная тряпка, созерцая отклеивающуюся плитку с потолка и исказившееся лицо Люды.

И нет никаких сил ни встать, ни бороться за справедливость.

Я распластана, повержена и совершенно пуста. В голове мелькает согревающая страхом мимолетно залетевшая мысль.

«Может, наконец, умру сегодня, и все прекратится? Может, больше не придется видеть этот кошмар?»

Личный упырь что-то кричит. Слов не разобрать, уши заложило. Оно и к лучшему.

Спустя секунду получаю за молчание зловонный липкий плевок, метко попавший прямо в глаз.

И только он заставляет встать на трясущихся локтях и двинуться в комнату, чтобы не попадаться лишний раз на глаза.

Но план проваливается, когда за ворот водолазки хищно цепляется ручища.

– Куда собралась? – глаза, уже давно выцветшие, нагоняли парализующий страх каждый раз, когда я неосознанно с ними сталкивалась. – Из дома убирайся! – гаркает она, хорошенько тряхнув мое ватное тело.

На шум выбегает Корри. Спаниель был единственным среди этого балагана, кто боролся не против, а за меня. Отчаянный надрывный лай, когда тот выбегал на бушевание Люды, заставлял женщину умерить пыл и лишь плюнуть вслед. Своим резким для слуха Люды лаем Корри мог прекратить пьяный ор.

Но когда дело доходило до избиений, спаниель, естественно, боялся приближаться и отсиживался где-то за углом, лишь позже зализывая мои синяки и раны.

– Тупая шавка, – очередное изрыгание Люды, следом приказ заткнуться. Корри в непрерывном лае содрогается всем тельцем, отчаянно борясь за тишину.

В это время из-за стола выползает пьяная подмога в виде двух щетинистых горбатых мужиков, кое-как держащаяся на ногах. В отличие от главного монстра. Один облокачивается о холодильник, отчего тот кренится вбок, и мутным взглядом наблюдает за происходящим. Второй подходит к Люде, и, кладя сморщенную грязную руку на плечо, бурлит, чем помочь.

– Придуши эту гадость, – голова Люды грузно указывает на неумолкающего Корри, попятившегося назад при виде бугая.

В момент тело прошибает ток, заставляя сердце таранить грудную клетку ножевыми ударами и броситься к Корри, загнанному в угол.

И не нужно было ни времени, ни поиска сил, чтобы ринуться на помощь тому, кто так отчаянно бился за мою жизнь.

Снова ошибка.

Удар такой же увесистой руки приходится в затылок, снова опрокидывая на пол и обдав вспышкой боли в носу. Впервые за долгое время кричу не столько от страха за себя, сколько от ненависти к этим нелюдям. Тут же за волосы тело тянут вверх, как подбитого фазана поднимают с пустыря, чтобы взглянуть на поверженную пулей птицу. Поднимает тот, кто только что распластал по полу, и позволяет в лихорадочном ужасе увидеть спаниеля, хрипло бьющегося в лапищах изверга. Даже издалека вижу округлившиеся в ужасе сосудистые глаза, вылезающие из орбит.

Корри пытается царапать мелкими коготками плотно сжавшиеся вокруг его шеи побелевшие вздутые руки. Но попытки становятся все слабее и слабее. Задняя лапа спаниеля подергивается и постукивает когтями по полу.

Я безуспешно рвусь из смрадных рук, но получаю лишь осыпающие удары, которые перестаю ощущать.

Перед глазами задыхающийся спаниель с до смерти напуганными глазенками и дергающимся тельцем в мясистых лапах.

Корри без остановки извивается, подергивая хвостом, в мертвой хватке, наполняя коридор сдавленным, но до звона в ушах оглушающим хрипом. Когда выходит неумело врезать ногой в живот пьянице, застаю в свинячьих глазах лишь одну цель: так же издеваться надо мной и видеть страдания, которые хоть как-то скрасят скучное нахождение на провонявшей кухне.

Лишь качнувшись, туша сразу же заносит ответный кулак, за которым тянется весь корпус.

Удар приходится в челюсть, и я плашмя падаю на пол.

Осознаю, что совершенно бессильна и загнана в угол. Осталась лишь возможность наблюдать кошмар, от которого кровь стынет в венах.

Руки душителя небрежно откидывают спаниеля, и грузное тело поднимается на ноги. Держась за шкаф, как ни в чем не бывало, разминает колени.

Глаза утыкаются в обмякшее на полу тельце Корри, чей язык извилистой дорожкой вывалился изо рта.

Не хватает ни мужества, ни сил, чтобы поверить глазам, чтобы приблизиться к нему и осознать, что он не дышит.

Единственное, что осталось – страх, пронизывающий ледяное тело, и обрушившаяся на сознание ненависть. Ненависть к пьяным животным в моей квартире, ненависть к родителям, ненависть к себе, ненависть к миру. Я ощущала ее ко всему, кроме малыша Корри, отдавшего жизнь в бессмысленной и неравной борьбе.

Сидя в дальнем от друга углу, в окружении спокойно болтающих пьяниц, не вижу перед собой ничего, кроме тусклой шерстки спаниеля и его вывалившегося языка. Внутри ощущаю, как мир рушится в очередной раз, понеся за собой большие потери: жизнь.

– Выкинь собачонку, – только и улавливаю от Люды. Убийца, еле балансируя, волочит ноги к безжизненному тельцу, распахивает дверь, отозвавшуюся загробным скрипом, и выходит в подъезд.

Не оглядываясь, вырываюсь из угла, моля, чтобы никто из них меня не тронул. Ноги подкашиваются, но я вываливаюсь из двери, повалившись на колени к липкому линолеуму тамбура.

В мусоропровод проталкивается, наравне с мусорными мешками, небольшое тельце Корри. Кудрявая шерстка исчезает за крышкой.

Пьяница, придерживаясь за перила земельными ручищами, равнодушно плетется в квартиру, даже не взглянув на меня.

Вперед к паленой водке, которую в окружении таких же свиней выжрет, как на марафоне.

Щелчок замка.

Осознание своего тотального одиночества.

Ощущение огромного комка в горле.

Разбитый мир где-то позади лба.

И неимоверная тоска в груди. Сотни мелких иголочек всажены куда-то в желудок.

Медленно бреду к мусоропроводу, и каждый шаг отзывается грохотом в грудине. Чувствую, что сердце ее выбивает, врезается в кости и заставляет до боли расширять легкие.

Казалось, что сердце не выдержит, и я скончаюсь рядом с Корри.

Чувствуя лишь сжигающую ненависть и слабость в груди и во всем теле, я, скорчившись, упиралась в трубу мусоропровода.

Вовсе не так романтично умереть от разрыва сердца в подъезде рядом со своей выброшенной мертвой собакой.

Что-то хрипло бормочу, не разбирая слов.

Кажется, прошу себя успокоиться, а легкие вбирать больше воздуха.

Продолжая что-то нашептывать себе под нос, ощущаю, как горечь стихает. Тело содрогается, и к глазам подступает поток слез, ждавший возможности вырваться наружу.

И меня прорывает, как прорывает наспех запаянную трубу. Плач совсем не тот, какой поначалу случался со мной от соседства с Людой.

Отчего-то понимаю, что это не перетерпеть, что не «поболит и попустит». Все, что мне было под силу в этот момент, распадаться в незнакомых по вкусу слезах и ими же вытирать с лица кровь.

Мне не хватает духа открыть крышку и сделать с Корри хоть что-то, и осознание беспомощности утраивает горький водопад. Даже не плачу, рыдаю до разрыва легких. Навзрыд, не думая о том, что из квартиры снова могут выйти нелюди и заткнуть меня в помойку вслед за спаниелем. Чертов инстинкт самосохранения поломался.

Не могу. Не могу ни черта сделать. Меня приковали к этой трубе, заставляя в бессилии мучиться и рыдать назло всему миру от боли.

Мои необузданные рыдания были такими надрывными, что сквозь них я едва уловила щелчок замка. Но услышав грозный звук, тут же замолкаю и перестаю дышать. Сердце, балуясь скоростью ударов, проваливается внутрь.

«Нет. Нет, нет, нет. Только не они».

Резко отрываю голову от колен и спиной пытаюсь ощутить поддержку Корри. На выдохе я построила с десяток вариантов развития ничтожного будущего. Но, ожидая увидеть знакомые лица, понимаю, что дверь квартиры все так же заперта.

– Эй, – только и раздается сверху.

Всего лишь оклик заставляет измученное сердце по новой таранить грудь то ли от страха, то ли от надежды на помощь.

– Ты чего? – мужской голос убеждает глянуть на верхний пролет. Упершись локтями в сплетение перил, подав тело вперед, незнакомец с любопытством разглядывал мое лицо.

Открываю рот в попытке что-то промямлить, но слов не находится. Так и сижу, обняв колени, то открывая, то закрывая рот, как умирающая на суше рыбка, не сводя глаз с парня.

У незнакомца же просыпается больший интерес, и он спускается ко мне. Приближается вплотную, ударяя по обонянию алкогольным шлейфом.

– Тихо, тихо. Тш-ш… – шепот худощавого парня разливает по телу дурманящее ощущение защиты. Нет сил убеждаться в мнимости чувства, нет сил бояться этого человека.

Он нашел меня в пик боли и отчаянья, и я была готова отдаться минутному чувству защищенности.

Парень сидит напротив в покорно-дружелюбном молчании. Кажется, ждет, когда перестану плакать.

Видя, что положение дел не меняется, и я все так же бессмысленно гляжу в стену, незнакомец порывисто приближается вплотную и прижимает к груди, сцепив руки за спиной.

Резкий вдох аромата одеколона и алкоголя.

Ощущение обжигающего тепла крепких объятиях незнакомца, и мое тело бессильно обмякло в его руках.

Изматывающий молчаливый плач отступает, оставляя после себя частые всхлипы и забытое ощущение объятий, которые дарили мне только родители.

Оставляя следы соплей и слез на футболке незнакомца, чувствую свою отобранную семью в этом человеке. Прижавшись к нему всем телом, молчаливо молю спрятать от всех бед и кошмаров.

– Ну что там? – незнакомец вскидывает голову наверх и чуть ослабляет хватку.

– Девушка ревела.

– Ну так веди к нам, дурень, – сверху из приоткрытой двери доносится шум музыки и голосов, а заботливый, не без задора, взгляд незнакомца задает немой вопрос.

Какое-то время сижу неподвижно, пытаясь обдумать решение, но в голове ничего, кроме чертовой пустоты. Встречаясь с выжидающим взглядом, молча поднимаюсь.

Незнакомец, как и я, не роняя ни слова, высвобождает из согревающих рук.

В молчаливом согласии оказываемся в квартире, окутанной темнотой, среди которой мелькают редкие полоски света и негромко заигрывает мотив известного трека. Терпкий запах алкоголя отличается от того, который так часто стоит в моей квартире. Здесь он приятнее, легче и даже не вызывает приступа тошноты, давая возможность свободно дышать.

Как же непривычно.

– Эй, незнакомка, – парень наклоняется к лицу и вертит его на свету, проникающем в коридор от тусклой лампочки в тамбуре, – кто тебя так?

Рассматривая парня, вызывавшего доверие, понимаю, что рассказать о случившемся не могу.

Получив в ответ мой напряженный блуждающий взгляд по его цветастой толстовке, парень отступает и указывает на ближайшую дверь.

– Вот ванная, умойся.

Быстро юркнув в нее и запершись, я разглядываю в заляпанном зеркале лицо. За прошедшее время, исчислявшееся несколькими годами, вид в зеркале вызывал только желание никогда себя в нем не видеть. Выдавив мыло, торопливо растираю его на разбитом лице. Пенистая вода, тревожащая раны, заставляет морщиться и стоически закончить умывание. Когда же лицо приобретает более-менее порядочный вид, в дверь стучат.

– Тебе там помощь не нужна? – появление незнакомца под дверью рождает на лице улыбку. – У нас есть бинты и… Все, у нас есть только бинты, – глянув на свой опухший нос, грустно бросаю, что бинты не помогут.

– Кстати, я Никита, – решает представиться парень, дожидаясь под дверью. Когда же я выхожу, протиснувшись в проеме вплотную к нему, настает моя очередь представиться.

– Алиса, – а после добавляю, лишаясь всякой настороженности, – спасибо за ванную.

Никита улыбается тепло, как родной.

– Пошли-ка латать твои душевные раны.

Заворожено приклеиваюсь взглядом к цветастой толстовке парня и чувствую в квартире давно забытый комфорт.

Здесь даже темнота другая. Вспоминая дом, мысленно вижу и тьму, расплескивавшуюся на серых стенах и веявшую холодом. Тут же она накрывала собой, как чье-то заботливое крыло.

В блаженном молчании, следуя за ярким Никитой, переступаю через порог кухни, где за круглым столом сидят двое парней и две девушки. Девушки, то ли с долей презрения, то ли удивления, вскидывают брови, но быстро теряют ко мне интерес, возобновляя громкий разговор.

Прохожусь взглядом по чистой кухне и с удивлением замечаю двух лежащих на полу парней.

Никита, неотрывно следивший за моей реакцией, понимающе улыбнулся.

– Уснули, слишком много выпили, – подходит к лежащим, наклоняется и поднимает стоящую рядом с ними нетронутую бутылку. – И, заметь, не собирались останавливаться, – парень ставит бутылку на стол и предлагает ее опустошить. Все поддерживают идею радостным возгласом, подставляя стаканы, на дне которых еще покоится недопитый алкоголь.

– А ты чего стоишь, боец? – взгляд Никиты с дружеским упреком обращается на меня, пока в его руках вертится еще один стакан.

– Боец? – переспрашиваю, в недоумении склонив голову, и наблюдаю, как пустой стакан наполняется напитком.

– А кто же еще? Махалась же с кем-то и жива, чем не боец? – теплая улыбка оголяет ряд белоснежных зубов, а рука указывает на свободное место у стола. Почти полный стакан неизвестного напитка, резким запахом ударившего в нос, застыл в моих руках.

– Это коньяк, – отзывается рядом сидящий парень и наклоняется к моему плечу. – Если не пьешь такое, можешь отдать мне, я помогу, – после его слов девушки взрываются грубым хохотом, отвечая что-то колкое. Внимание парня тут же переключается на них, а я же, оставшись под наблюдательным взглядом Никиты, порывисто подношу стакан ко рту.

Жмурюсь, боязливо делая несколько глотков, и нёбо отзывается пожаром.

Распахнув глаза, тушу пожар внутри глубокими вдохами, переводя взгляд на лежащих парней.

«Им повезло. Спят там, где им хорошо, и совсем ни о чем не думают».

Неясная мысль, повеявшая чувством сожаления и желанием ощутить состояние лежавших, уговаривает во второй раз подступиться к стакану.

– За тебя, боец, – Никитин тост подхватывают другие, не имевшие понятия, о чем шла речь. Мелкими, но сосредоточенными и быстрыми глотками, прекратив дышать, опустошаю часть стакана и не отрываю глаз от мирно спящих на полу.

Пелена спадает с глаз, возвратив в промозглый холод кухни и моего настоящего. Сознание возвращает в реальность медленно и по кусочкам, хотя прежде выхватило из нее в момент и без остатка.

Случайно глянув на свои переплетенные руки, сложенные на столе, вижу переливающиеся в слабом свете капли. Машинально касаюсь глаз и ощущаю, как из них сочатся горячие слезы.

Столько времени прошло, а воспоминание все не блекнет.

Да и хочу ли я, чтобы оно поблекло?

Никита… Где же сейчас этот ставший почти родным человек? В городе ли еще? Так и не виделись с того утра, когда, взъерошив мои волосы, он уныло попрощался.

Сам того не понимая, в ту ночь он подсказал, как держаться на плаву.

Но правильно ли я воспользовалась советом «чаще тусить и отвлекаться от дерьма»? Да и должна ли была им вообще пользоваться?

В тот момент цветастый парень завлек согревающей улыбкой, не оставив в душе никаких сомнений в его словах и наставлениях.

В ту ночь, заворожившую обилием новых красок, вылившихся на мое потрепанное сознание, все давало ощущение родства с незнакомыми людьми.

Их общение, атмосфера вокруг. Близость с Никитой, на которую бездумно согласилась, впервые движимая алкоголем и новым окрылявшим желанием отвлечься от всего дерьма.

Я ощутила вокруг себя сплочение и внимание незнакомых людей, почувствовала тепло и комфорт в большой компании, где каждый мог быть собой, не боясь открыться и отречься от мыслей.

Но со временем круг знакомых расширялся, открывая передо мной все новые и новые места, компании и чувства. Все яснее ощущалось, как ожившее благодаря той ночи сознание снова окрашивалось в серый безликий цвет.

От знакомого к знакомому кочевала с той, которая толчком ноги открывала для меня двери нового мира – веселой кокетливой пустышкой Аленой. Познакомившись со мной на утро после ночи у Никиты, девушка нашла меня хорошим экземпляром для обучения новой жизни. Той самой, которая стала развертываться передо мной еще в тот момент, когда Никита спустился к мусоропроводу.

И вся система этого брожения всё больше теряла сходство с тем идеалом, который оставил в голове цветастый парень.

Неожиданно ввалившаяся в жизнь приятельница заталкивала нас в квартиры к незнакомым людям без разбора, куда мы приходили по приглашению ее «друга знакомого того знакомого, который дружит с тем, кого мы видели вчера».

Каждая новая тусовка все больше походила на скотское сборище, в котором неумолимо стирались моральные границы.

А я… А что я? Старалась влиться в массивные компании, которые посещала с едва горевшим желанием. Я отказалась возвращаться домой. Понимала, что любое место, кроме улицы, гораздо теплее и безопаснее дома.

Находиться там стало тошно, когда все, начиная обоями и заканчивая провонявшей насквозь мебелью, обрушилось на психику первой истерикой. Свинская жизнь Люды и ее собутыльников, вспышки воспоминаний о Корри и родителях: все вызывало приступы паники и истерии, пока однажды я не осознала, что бывать в собственной квартире невыносимо.

Я шла без разбора во все места, куда нас звали коротать ночь, утро, дни. Компании ухудшались, Алена, на удивление, не подвергалась этому изменению, а я все больше походила на марионетку, которой управляло желание скрыться от несносной боли, горечи, ненависти и обиды на все живое.

Я сбегала даже от этих мыслей, пыталась заглушить их всем, что было в окружении.

Прекрасно же это понимаю, не настолько глупа!

Черт возьми, я осознаю, что вся моя жизнь вертится вокруг одного желания: уйти от мыслей и поглощающего отчаяния, которое никак не могу изменить.

Моя жизнь не чертова книжка, где все кончается хэппи эндом, я живу в гадкой мерзкой реальности.

Я та, от кого отказались собственные родители, та, кого лишили единственного друга, не нашедшегося среди людей.

Я тот человек, которого сломали еще в детстве, не дав склеиться снова, завалив фурой дерьма.

И пусть хоть что обо мне думают. Я слабачка, и такой буду всегда!

Хоть какую роль играй перед другими, прилепи к лицу изолентой какую угодно маску, через тебя все равно просочится смрад слабости и бесхребетности.

Голова отозвалась мучительной болью, а тело обмякло, утопая в своем бессилии перед жизнью, в которую я вогнала себя сама.

Сегодня прорвало отстроенные годами дамбы, моя защита дала брешь, которую уже не залатать. Разве что наступая себе на горло каждый раз, пытаясь приколотить к лицу новые маски.

«Неужели и впрямь прорвало? И теперь вправду невозможно сделать вид, что не было никакого монолога с собой?»

Отозвавшаяся боль внизу живота заставляет сморщиться от жалких мыслей и бесцеремонно забрасывает в голову еще свежее воспоминание о случившемся на столе.

В голове, отсвечиваясь в разных точках сознаниях, полыхает лишь один вопрос:

«Неужели я хочу это продолжать?»

Глава 6

Пробуждение вышло не из легких. Голова раскалывалась на кусочки, и каждый из них бешено пульсировал. Казалось, сосуды лопнут в голове, и я скончаюсь прямиком в ванной без футболки и штанов.

Приподнимаюсь к зеркалу, держась руками за все, что выступает, и рассматриваю багровое лицо с синевой под впавшими глазами.

В ход вступает ледяная вода, призванная облегчить отрезвляющую боль.

Пара минут манипуляций с лицом, и боль действительно притупляется. Но тут же сменяется животной усталостью. Как магнитом меня притягивает туда, откуда недавно встал, и теперь я облокачиваюсь спиной об охлаждающую пластиком стиральную машину.

Какая тишина. Неужели все отключились, и веселье закончилось?

Хотя вряд ли. Самые стойкие доживают до утра, и зачастую это девушки. Может, потому что пили не так много. Хотя кто их разберет.

Мысли о пьющих девушках сужаются до незнакомки, так легкомысленно развлекавшейся со мной.

Интересно, ей плевать, с кем спать и где? Она даже в имени моем не была уверена. Просто пробралась ко мне, а потом и под меня. Неужели она соблазнила совершенно постороннего парня, о котором слышала что-то краем уха, и то среди какого-то балагана?

Да уж. Юра с бодуна – философ. Но тема секса всегда давала пищу для размышлений, которую я частенько отвергал, используя все возможности от жизни без угрызений совести.

Я спал с девушками, не интересуясь ни их именами, ни продолжением знакомства, исключительно для снятия напряжения. И для эстетического наслаждения прекрасными женскими изгибами.

Но почему они шли на это?

Раньше я старался не занимать себя такими мыслями. Меньше всего хотелось копаться в головах тех, о ком даже не вспомню на следующий день. Только сейчас я крепко погряз в вязком размышлении, тишина и усталость в теле позволяла.

Оказывается, привычкой обсуждать, кто, где и с кем спал, страдаем не только мы.

Но, узнав обо мне от какой-то впечатлительной подружки, девушки не боятся, что в реальности все может оказаться иначе? Не боятся, что я могу вовсе не соответствовать пьяным рассказам и иметь расстройство личности, которое, может быть, заставит меня избить их до полусмерти, изнасиловать и задушить? Всегда казалось, что в них должно быть больше здравой подозрительности в силу природы. Но почему-то все выходило иначе.

Как же это… гадко?

Не могу подобрать нужного слова, которое описало бы взбурлившее чувство отвращения и презрения к тем, кого уже не мог сосчитать за эти годы.

Прекрасно понимаю, что и сам активно стремился к коротанию с ними часов, но продолжаю напоминать себе, что получал удовольствие от каждого тела и каждой эмоции девушки подо мной.

Но насчет них я сомневался. Ни одна девушка на моей памяти не походила на ценительницу секса, как чего-то эстетичного и прекрасного.

Они были однотипны, влезали без разбора под очередного парня с одним лишь импульсивным желанием.

От переизбытка мыслей, все больше разжигающих очаги чувств внутри, сосуды в голове возвращают утихшую боль.

Так вот что означает «правда, причиняющая боль»?

Поднимаюсь, чтобы снова приструнить резь во лбу, и замечаю застрявший в сознании вопрос, которому преклоняются мелкие сопутствующие мыслишки.

«Почему не задумался раньше и продолжаю спать с пустышками?»

Смотрю в отражение слабо приоткрытых глаз, но ответ не посещает натерпевшуюся голову.

И почему я вообще этим заморочился, когда можно было продолжить спать? Поехали бы потом с Вадиком в мастерскую, и я бы обо всем этом даже не задумался.

Позволить засесть этой мути в голове я не мог и попытался отогнать любой намек на назойливые размышления. Поступать так приходилось не впервые. Каждый раз, когда в голову влезала тема о девушках, меня не покидало чувство, что разборки с ней лишь часть чего-то массивного. Чего-то, с чем совершенно не хотелось иметь дела.

Казалось, что, начав размышлять, я порву сотканный шарфик своей жизни, который из-за одной выбившейся нити, если ту потянуть, распадется. И мне придется думать, что делать с прахом волокон в руках.

Но вновь задумался.

А я сам не так же глуп, как они? Так же шляюсь везде без разбора, сам же и не знаю их гребаных имен. Даже не слышал ни об одной. Неужели мы все здесь так мерзки?

Все эти девицы, поддающиеся безотчетному пьяному желанию, и дерьмовые парни, среди которых я, под любым гребаным предлогом помогающие им в этом? Неужели все действительно…

Мысль обрывается от бормотанья и приглушенных басистых стонов, не дав докончить размышление и зациклить их на выводе.

Корчившийся на кровати Вадик, схватившийся руками за голову, продолжает кряхтеть, пока я с некоторым сожалением наблюдаю за ним. Поджав колени к животу, обнимает их и хриплым шепотом обращается ко мне:

– Дай воды, а то я сдохну, не кактус же, – перекатывается на другой бок и на время замолкает, свыкшись либо с тошнотой, либо с головной болью. Либо со всем ассорти сразу.

Проковыляв на кухню, замечаю, что внизу еще есть бодряки. Несколько человек распластались на диване, пока один, сидя на полу у кофейного столика, перебирал струны на гитаре.

Никто на меня внимания не обратил. Все были заняты гитаристом, затянувшим костровую «Батарейку».

Под завывающий голос певуна я плеснул воды из кувшина до краев широкой чашки, откопанной в хламовнике у раковины. Но, понимая, что чашка не спасет от похмелья, отливаю воду обратно в кувшин.

Вернувшись в комнату, застаю Вадика повернутым на кровати к выходу. Друг отрывает голову с рук и переводит на меня измотанные выразительные глаза. Молит воды.

Вырвав кувшин из рук, жадными глотками осушает его до дна, а после подает обратно, едва не уронив, и вновь обрушивается поперек кровати.

Видно, стало легче.

– Зачем я столько выпил? Подохну же, даже внуков маме не наплодив, – жалобный голос Вадика так и подбивает сказать колкость. Но, взглянув в его чуть приоткрытые, блуждающие по стенам глаза, откладываю это на потом.

– Потому что живешь по принципу «предлагают – пей», вот и хлебаешь, как в три рта, – друг слабо усмехается.

– Нихрена не помню. По башке как обухом влепили, – привстает и садится, облокачиваясь о спинку кровати. – Что я делал?

– Хочешь услышать о своих подвигах? Во всех подробностях? – не без иронии утыкаюсь взглядом в жалобные глаза друга, которому бывало совестно узнавать о пьяных проделках. Вадик тяжело обрушивает голову на грудь и медленно возвращает ее обратно в знак согласия. – Отключился на диване и уснул, силенок не хватило на что-то стоящее.

Облегченный выдох, и тело Вадима обмякло на подушке в нескрываемом блаженстве.

– А я-то думал… – то ли с нотками сожаления, то ли облегчения проговорил он, но не докончил. Выжидая продолжения, оборачиваюсь к другу, который задремал прямо посреди предложения.

Идеальный собеседник.

Решаю оставить его одного и плетусь на кухню, надеясь застать ностальгические песни.

Две брюнетки, положившие головы на колени дремлющим парням, изредка зевая, слушали гитариста. На этот раз тот запевал «Вахтеров».

Заметив меня, облокотившегося о кухонный косяк, гитарист подмигнул и указал на место около своих слушателей. Беспрекословно присаживаюсь на диван и откидываюсь на спинку, чему порадовалось тело после сна в ванной. Тихий голос музыканта, отсутствие лишнего шума и избытка толпы убаюкивают недавно бунтовавшее сознание, и я закрываю сухие глаза.

– Юрок, ты чего это? – раздается над ухом, выводя из дремоты. Нехотя встречаюсь с нависшим лицом Ромы и поглядываю за его спину. Гитарист и все слушатели пали, побежденные сном. – Спишь?

– Нет, стихи читаю, – оценив плохо сказанную шутку, именинник заливается низким смехом и будит гитариста.

– Пашка, ты просто нечто, – обращается к только что проснувшемуся певцу, – брат, спасибо. Такие люди нужны на утро!

Наблюдая исподлобья за Ромой, примечаю, что тот ведет себя иначе, чем днем. До меня ни разу не докопался, держал себя со всеми дружелюбно и даже спрятал корону, которая, по былым воспоминаниям, иногда царапала собой потолки.

– А Вадя где, чего один вдупляешь? – снова обратившись ко мне, Рома равнодушно окидывает вид из панорамного окна. Серое безоблачное небо, по нему сложно понять, утро сейчас или вторая половина ночи.

– Там, где ему и место. В спальне, – очередной баритонный смех, и мне начинает казаться, что парень под чем-то еще, кроме отпускающего алкоголя. Такие явные различия в поведении, речи, да и хороший повод – день рождения. Рома мог себе позволить оттянуться по полной.

– С кисулей зажигает, да? Угадал? – толчок острым локтем в плечо вызывает гримасу презрения.

– С унитазом и кроватью. Большего ему пока не светит, – коротко бросаю, намекая, что пора покончить с разговором, но имениннику идея приходится не по душе.

– Столько воспоминаний сегодня нахлынуло, – начал Рома, потрепав за плечо, запрещая спать, – и про тебя есть что вспомнить.

– Да? Самое дерьмовое? – уже с нескрываемым отвращением пробухтел я.

– А то. Только такое и есть, – неудачно подмигивая, жмурясь и подавившись новой волной смеха, Рома начинает блуждание по воспоминаниям. – Мы с тобой уже столько знакомы, в стольких тусовках побывали вместе.

– Ни разу никуда мы с тобой не ходили, – чеканю, отвернувшись от эмоционального рассказчика. Но Рома тут же нависает над лицом.

– Но в одних и тех же местах в одни и те же дни-то мы были, – настаивает на своем.

– Твоя взяла.

– Вы с Вадюхой классные пацаны, такие… такие… – пытаясь подобрать вписывающееся в комплимент слово, с досадой машет рукой. – В общем, рад, что знаком с вами. С такими, как вы, одно удовольствие зависать, – очередной толчок в плечо, заставивший и так уставшие мышцы трапеции напрячься. – А ты-то бабник еще тот, всех уже тут переимел, да?

Дремота медленно отпускает, и меня снова забрасывает в омут мыслей, истерзавших еще в ванной.

Не получив ответа, именинник продолжает монолог, который я совершенно не хотел слушать. Хватало и своих мыслей, которые валились как из переполненной помойки.

– Ты, конечно, альфа-самец еще тот, – грязно ругается и харкает на ковер. В трезвеющей голове вспоминается мастерская и моя угроза.

– Только знаешь, ты такой урод, конечно, – Рома продолжает бессмысленную речь. – Ведешь себя как отбитый психопат, а не нормальный чел. Я даже слышал, что ты почти кого-то прикончил.

– Только сейчас это понял? – плечи верно подаются вперед. Озлобленность, омерзение и отвращение в своей ядерной смеси доходят до критической отметки.

Бог видит, гребаный наркоманишка меня сам доводит.

– Да нет, я всегда знал, – с гордостью чеканит Рома. Я же принимаюсь, по совету Вадика, за дыхательные упражнения, с шумом пропуская через ноздри спертый воздух. Как придет в себя, узнает, чего стоило не тронуть Рому. А тот уже продолжает. – Кидаешься на всех как бешеная псина, всегда думал, что тебя усыпить надо или, там, не знаю, запереть в клетке.

«А может и не узнает».

Нервы на лице принимаются лихо отплясывать, стягивая его в нервозную гримасу.

– «Думал»? Сейчас не так?

– Оговорился, бывает, – по-детски виновато поправляется Рома, – никак не могу вдуплить, ты в бойца что ли играешь? Ну, – пропускает очередное ругательство, – не могут же тебя бесить столько людей. Хотя погодь, – Рома смолкает, что-то обдумывая, – чтобы решить проблему, нужно найти ее корни.

– Иди-ка ты, гребаный психолог, знаешь куда? – тело сбивается в напряженный ком, и язык круто выворачивается в замысловатой ругани, которая приходится накуренной морде именинника не по вкусу. – Проблемы у меня только от тебя и только сейчас, – цежу и оставляю диван, ловя напрягшееся Ромино лицо. Тот, словно по команде, тоже встает, уверенный в каждом будущем движении и слове.

– У тебя проблемы с башкой, а не со мной, я тут не причем. Лечиться тебе надо, не мне.

– Без нариков разберусь, – сказанное цепляет именинника за живое.

Значит, прав. Буквально чувствую, как мурашки ползут по позвонкам и кулакам, готовым пройтись по морде собеседника в любой момент.

– Сам-то, – переходя на крик, Рома будит спящих и приковывает к себе любознательные взгляды, – бухаешь как не в себя. Мне еще советы будешь давать, а? – его тело принимает вызывающе-оборонительный вид, а слова специально провоцируют конфликт. Который уже не остановить.

– Твоей роже ни один совет не поможет, помрешь на помойке.

– С тобой и твоим батей вместе.

Долгожданная точка в диалоге поставлена. Химическая реакция запущена. Первыми возгораются неусмиренные чувства и выбрасываются на волю из заточения грудной клетки. Всего одно слово – мой спусковой крючок. Лишь его достаточно для всех вспышек, усыплявших мозги.

С блаженством подаюсь вперед и, резко замахнувшись, бросаюсь кулаком в грудь горе-провокатора, заставляя отпрянуть назад. Хрипло прокашлявшись и что-то ругательски пробормотав, Рома разминает собранные побелевшие кулаки.

Через пару секунд ответный удар по челюсти встречает мое лицо, пока я, как истукан, выжидал нападения, на которое в итоге не успел среагировать.

Покачиваясь, как болванчик, упираюсь в стену. По венам растекается мазохистское удовольствие от выпускаемого пара и вида первой пошедшей крови.

Быстро оправившись от пропущенного удара, ощущаю прилив энергии, давящей на кулаки. Как озверевший, набрасываюсь на Рому, валя на пол, и хватаюсь руками за ворот его толстовки.

– На помойку, говоришь?

– Глухой и не расслышал? – попытавшись врезать мне в ребро, Ромина голова крепко впечатывается в гладкий голый пол. Крик вперемешку со стоном только забавляет и разжигает еще пуще. И я наношу удары по его лицу плотно сжатыми каменными кулаками, уже после второго захода слыша противный хруст. Нос.

И когда я, не усмиряя кулаки, превращаю лицо именинника в кровавое мясо, вижу текущую кровь, во мне зарождается желание. Маниакальное отвратительное желание переломать ему все за то время, пока на помощь не подбегут другие.

Чувство необузданной львиной агрессии лишает рассудка с каждым ударом все больше, оставляя перед глазами и в сознании только алое изуродованное лицо Ромы. Тот уже почти не отбивается, только хрипит, пока его голова вертится из стороны в сторону навстречу ударам.

Минута затуманенного мозга делает тело податливым.

Я слышу крики позади. После них меня отшвыривает в сторону пара рук.

Валюсь на пол, лишенный всяких сил и мыслей, пока вокруг именинника хлопочут неравнодушные. Белый шум заполняет свободные частички в сознании, и я коротко смеюсь.

Понятию не имею, кому что кричат: мне или Роме? Требуют, чтобы я убрался, или хлопочут над еле дышащим телом?

«Жаль, не убил. А смог бы?»

Ни капли не напугавшая мысль приказывает шевелить мозгами.

Что произошло несколько секунд назад? Крышу сорвало как никогда раньше. Почему я чувствовал наслаждение, когда тот уже не отбивался? В какого ублюдочного монстра я превращаюсь?

Давящая на голову новая порция вопросов не находит ответа. Зато стреляет в голову пониманием: из простой озлобленности и желания пройтись по лицу бесящего это перерастает в желание намеренно лишать чувств и пускать кровь.

Напугало ли меня только что осознанное?

Честно признаюсь себе, что изрядно.

Впервые с детства ощутил себя напуганным ребенком, которого встревожили новые чувства, угнетавшие неизвестной природой.

От понимания, что ощущал в тот момент непостижимое в размеренной жизни удовольствие, холодело нутро. Я испытывал тот самый страх, вспышки которого в последний раз были в детстве, пока голова набухала и становилась ватной.

Не оглядываясь на жертву своего неконтролируемого поведения, встаю и на подкошенных ногах плетусь за Вадимом.

Надо уезжать отсюда как можно быстрее, пока почти забытое чувство паники и леденящего страха не сковало окончательно. На смену агрессии пришло такое же необузданное отчаяние.

Когда я, наконец, решился задуматься, кто был виноват в потасовке, мысли предательски распались на волокна. Руки затряслись в мелкой дрожи, как у алкоголика с многолетним стажем.

На непослушных ногах я добрался до спальни и растормошил Вадика, который, сонно взглянув на мои руки, мигом взбодрился.

Как только его глаза встречаются с моим взглядом, наверняка говорившим за всю трепещущуюся душонку, друг молча приподнимается.

Не задав ни единого вопроса, сохраняя внешнее спокойствие, явно скрывавшее волнение, Вадик встает с кровати.

Быстро накинув толстовку, выходит со мной на первый этаж. Но, остановившись у двери, буквально молившей преодолеть ее и бежать как можно дальше, друг замер. Завидев нас и тут же испугавшись, встретившись с напряженным взглядом Вадика, незнакомка пятится назад.

– Убирайтесь, пока я не вызвала ментов! – только и выкрикивает она.

Глава 7

Проснувшись за пару часов до серого рассвета, ощущаю нестерпимую духоту в комнате. Непробудно спят еще четыре человека. Один из них распластался по полу рядом с желтоватой массой. Кажется, это его рвота.

К горлу подступает ком.

Распахиваю окно, ёжась и глубоко вдыхая поток чистого воздуха, который спас и глаза от вида комнаты, и легкие от вони.