Читать онлайн Золотой тупик II – III бесплатно

Часть

II

Глава I. Утиные истории. Что в имени твоём? Полтергейст плохо берут

Довольно легко удалось купить билет на Бакинский поезд. Отходя от кассы, Эдди неожиданно остановился и придержал Виктора. В соседней кассе тёрся за спиной женщины с сумкой на плече тот самый «дылда».

– Ты что? – приостановился Виктор.

– Этого фрукта в очках случаем не знаешь? – показал он глазами на «дылду».

Виктор впился глазами в карманника.

– Морда знакомая, ярко выраженный «щипач». И, пожалуй, сумочка дамочки обязана вот-вот пострадать.

– Пошли, – бросил Эдди и Виктор пошёл за ним, с недоумением пожав плечами.

Эдди не шутейно ткнул дылду локтем в бок, когда его рука потянулась к сумке дамочки, которая убрала руку с неё, собираясь рассчитываться за купленный билет.

– Слышь, тварина чахоточная, ты чё мою очередь занял?

Дылда ойкнул, согнулся, выпустив из себя со свистом воздух, как проколотый воздушный шарик. Эдди наступил ногой на выпавшее из его руки лезвие.

У Виктора уже готово было слететь с губ: «Эд, не по понятиям это», но отменил это решение другой серьёзный постулат: «Своего не бросай, даже если он не прав», а Эдди был для него не просто свой – родной человек.

Дылда выпрямился. Пыхнули вспышкой страха тусклые обкуренные глаза, сфотографировав друзей. Не сказав ни слова, вор галопом рванул из зала ожидания.

Виктор повернулся к Эдди.

– Не понял? Что у тебя за тёрки с этим обкурком?

Эдди поднял лезвие.

– После расскажу. Давай выйдем, дичь где-то рядом. Возможно мы увидим один прекрасный дуэт. За мной, Баня!

Дылду нашли за киоском Союзпечати. Потирая бок, он что-то быстро и взволнованно говорил красномордому старшине. Виктор, кажется, что-то стал понимать, нахмурился, стал рядом с Эдди. Сержант растерянно вытирал лоб платком, усы обессиленно, по-рачьи, провисли. Дылда забегал глазами, засучил ногами, словно разминался перед бегом.

Эдди помахал перед лицами плутовской парочки лезвием, сломал его на две половинки и выбросил.

– Ничто на земле не проходит бесследно. Говорил я тебе, старшина, что мы ещё встретимся? Пока дыши, у меня сейчас нет времени. Но теперь жди обратку и пей валокордин.

Он тронул Виктора за плечи.

– Пошли, товарищ майор.

У вагона Виктор раздосадовано спросил:

– Что за дела, в самом деле, Эд?

– Всё расскажу, когда вернусь. Коротко, эта нечистая пара кинула меня здесь на пять штук баксов, – обнял его Эдди, – нужно ехать, после, после, когда вернусь.

Уже когда он стоял в тамбурном проёме, Виктор, почесав затылок, сказал:

– Я эту сладкую парочку как-то в кабаке нашем видел с шалавами. Они пятигорчане, мент в гражданском был, ещё официантке тыкал в лицо корочкой, мол, обсчитала.

– Это хорошая новость, брат. До встречи на щедрой Ставропольской земле.

В купе сидели трое: мрачный мужчина в пиджаке с орденской планкой, узбек в тюбетейке с тёмным лицом, испещрённым густой сетью мелких морщин, тоже в пиджаке, и седой сухенький старичок-боровичок с розовыми щёчками, опять же в пиджаке.

– Добрый день господа. Я попал на сессию Верховного Совета Пиджачной республики? – рассмеялся Эдди, присаживаясь рядом со старичком, который услужливо подвинулся, хотя места было достаточно. Узбек дружелюбно закивал головой, а мрачный пиджак, буравя глазами невозмутимо уставившегося на него Эдди, процедил:

– Здесь господ нет, здесь люди собрались трудовые, понимаш, заслуженные, господин хороший!

– А вас, надо понимать, избрали в этой сессии спикером? – обвёл Эдди глазами попутчиков.

Угрюмый холодно отрезал:

– Не нравится наше обчество? Вагон почти пустой, можешь устраиваться, как тебе нравиться. А нас, понимаш, не тронь, видно сразу, что ты за гусь.

Узбек закивал головой ещё дружелюбней, морщинки сбежались к глазам, они лучились добротой:

– Вазми, дарагой, кароший ябулук, – протянул он Эдди яблоко.

Эдди учтиво поклонился ему и взял яблоко.

– Рахмат, дорогой аксакал. По всему, плюрализм мнений ещё существует, не все желают мне остракизма. Вот товарищ с Востока не против моего присутствия и даже оказывает мне знаки внимания. Надеюсь и вы не возражаете против моего присутствия? – повернулся он к старичку.

– Да Господь с тобой! – старик с опаской глянул на пыхтящего орденоносца, тронул Эдди рукой, на которой не хватало двух пальцев. – Все едем согласно купленным билетам.

– Вот видите, – повернулся Эдди к мрачному орденоносцу, – Коллектив не возражает. Люди усвоили принципы плюрализма мнений и в этом несомненные плюсы демократии.

– Да чхать я хотел на вашу дермократию! Мы эту дермократию в гробу видели, понимаш! Сюда Сталина на пару недель, он бы быстро всё на свои места поставил! Вы у народа спросите, нравиться ему такая жизнь? В гробу мы её видели, дермократию вашу! – повторил орденоносец, кивая в сторону узбека и старика.

– Я, честно говоря, не понял, как вы лёжа в гробу, могли видеть демократию. Хотя, рассуждая философски надо признать, что смерть всё же самое демократическое явление – перед ней все равны. Нет, конечно же, в истории были случаи, когда летаргический сон инициировал поспешные похороны, – бросил Эдди с невинным видом.

– Ты чё лепишь? – стал приподниматься пламенный трибун.

– Мы на «ты» перешли? Спокойнее, спокойнее, давайте проведём конструктивные прения, – улыбаясь, проговорил Эдди и обратился к старику без пальцев, – вот вам, как живётся сейчас, дедушка? Совсем прижало?

– Не скажу, что плохо, – рассудительно заговорил старик, – И потяжельче были времена. Я ить на чужого дядю пропахал всю свою жизнь, а ихнего светлого будущего так и не увидел. Сейчас кой-какой просвет жизни образовался, а главное страху нынче у людей нету. Страх он разный бывает. Один, значится, когда, положим, пуля у виска просвистит, аль лошадь понесла, дом загорелся, а ты в ём. Пуля пролетела – лошадь остановилась – пожар погасили – нету страха. А другой страх, когда живёшь и всего боишься. Собрал, стал быть, ты свою пашеничку и дрожишь: ждёшь, когда в дверь прикладом стукнут и заберут зерно. И забирали, кому и куда не говорили, а уж, чтоб заплатить за дармовщинку и речи не было. Это ж грабёж, да ещё, ядрёна вошь, именем народа. И рыло татю такому не начистишь, уведут под белы ручки. Так и жили, язык за зубами держали, кабы чего не вышло. Дети и внуки сейчас хоть спокойно спят. Дома и телевизир есть и машины, Федор мой самосвал себе купил, не новый, но на ходу. Дороговизна? Ну, так каждый труд оплачиваться должон, глядишь, заработал деньжат и дорого не покажутся товары. Главное, чтобы человеком ни помыкал никто, тогда и работать можно. И не дай Бог, мил человек, моим внукам и детям, чтобы времена старые вернулись, Новое – оно всегда молодое, бродящее, перебродит и всё наладится. Только б революций не было и войны…

– Оно, конечно так, но ежели, как что, то отнюдь, дедушка, – усмехнулся Эдди, – но с центральной вашей мыслью я согласен. Однако сомнения имеются. Первое: строим капитализм, а он, как учил Карла Маркс, кризисами славен. С этим явлением мы не очень знакомы, а последние годы застоя жили так, как им, там на Западе, и не снилось. Второе: по поводу ваших слов, «не помыкал бы никто». Помыкать, дедушка, непременно станут. Сейчас соломку подстилают, после обложат налогами и законами людоедскими. Третье, насчёт оплаты труда: заплатят столько, сколько посчитают нужным, а взбрыкнёшься – выгонят в три шеи. По поводу революций. Французский народ тюрьму штурмовал, победил и танцевал на её развалинах. Танцевали, танцевали, а после подвинули народ ростовщики, лавочники, олигархи и аристократы. И, наконец, последнее. Россия, дедушка, страна берёзовая, домотканая, лапотная, сдобренная советским строем, нам к капитализму трудно будет привыкать. Там на Западе тыщу лет уже при нём живут, зубами поскрипывая, приспособились. Но, в принципе, настрой ваш мне нравиться, он положительный и оптимистичный. Но не обольщайтесь, дедуля, это всего лишь передышка. Пояса придётся затягивать всем. Один поэт замечательно сказал: «Уважаемые потомки! Не спешите выбрасывать котомки».

Старик крякнул и задумчиво почесал затылок.

– Ну, а вы, дорогой аксакал, вам как живётся? – обратился Эдди к узбеку.

Узбек улыбнулся частоколом прореженных золотыми вставками ртом

– Хлопка – карашо, верблюд – карашо, чай – карашо, сахар – плоха.

Эдди перевёл попутчикам:

– Перевожу на общедоступный русский. Уважаемый старец доволен жизнью, только не радуют его перебои с поставками сахара, но с сахаром не очень сейчас во всей стране. Так что, господин спикер, прошу прощения, товарищ спикер, налицо, как видим, оптимизм народа в пику вашему нигилизму и озлоблению.

Мрачный закричал, обращаясь к старику и испугавшемуся узбеку:

– Товарищи! Вы понимаете, что вы тут наговорили? Вы жили, как у Христа за пазухой! Нас хотят сделать рабами. За что боролись? Весь мир смеётся над нами, порядка нет. Придёт время всем воздастся за такие вот разговорчики. Это я вам говорю, майор запаса Уткин, тёртый калач.

– Об меня зубы сломаешь, говорил тёртый калач, когда прошёл год с того дня, как его испекли, – буднично произнёс Эдди, заставив беспалого старика откровенно рассмеяться.

Майор смотрел на него, усиленно моргая глазами, а Эдди, как ни в чём ни бывало, продолжил, не дав ему опомниться:

– У Христа за пазухой тепло зимой, но жарко летом. Скажите, товарищ Уткин, вам не хотелось бы пожить ещё лет двадцать-тридцать, посмотреть, как там дальше жизнь сложится? Я знаю, хотели бы! И мы все хотим. Вы проиграли, но жизнь от этого не остановилась ни для вас, ни для других людей, а все эти ваши, так сказать, утиные истории о старых добрых временах яйца не стоят выеденного… утиного. Живите, товарищ Уткин, сейчас, завтра может не наступить, жизнь такая штука коварная! Крякал, крякал и вдруг – бемс! И «крякнул».

Так и найдя ответа на колкость Эдди, Уткин угрюмо ответил:

– Наступит, наступит светлое завтра. Мне такая жизнь, не подходит, всё не по-людски. Взять хотя бы газеты. Противно читать, понимаш, учат разврату, насилию и спекуляции. Оно понятно за такие статейки писаки деньгу лопатой гребут, продались, понимаш ли, лапшу на уши народу мечут.

Уткин сделал паузу, и не расшифровав, кому продались продажные писаки, распаляясь, продолжил:

– Раньше газета клеймила всю эту мразь – тунеядцев, спекулянтов, проституток и нарко́манов, мы всем миром с гадостью этой боролись. А сейчас вся эта гадость писакам платит, чтобы они их рекламировали. Развалиться, понимаш, какая-нибудь, этакая, тьфу, профура в кресле, титьки вывалит перед газетчиком, кофейку с коньячком глотнёт, и давай ему про свою сладкую жизнь лепить. Газетчик слюни глотает и строчит в блокнот. Потом в газету, а как статейку эту девчонка безмозглая и сопливая ненароком прочтёт? Прочтёт и подумает: «А я чем хуже этой профуры, я тоже сладко пожить хочу?» Я бы всю эту банду писак на Север, к ногайцам, отправил оленей пасти, кабы власть моя была. Сталина! Сталина на них всех нет! Нужно повсеместно применять расстрелы.

Эдди завёлся. Начал он издалека:

– Это вы правильно сказали насчёт ногайцев. Многим нашим журналистам не повредило бы съездить за счёт государства в жаркие степные районы страны подлечить расстроенное пляской цен здоровье, кумыса попить. Журналистов у нас много, а денег мало, а перепадает только самым ушлым. Большинству того, что они зарабатывают, хватает сейчас лишь на экскурсию в ближайший магазин. Вот у них там…

Он эффектным жестом вытянул руку к окну и сделал эффектную паузу. Все повернулись к окну, за ним мелькали опоры высоковольтных передач и редкие тополя. Несколько мгновений, молча и пристально, все смотрели в окно, пытаясь увидеть на горизонте далёкие благополучные страны, вздохнув, повернулись к Эдди.

…вот у них там, —продолжил Эдди, опуская руку, – можно всего лишь один стоящий репортаж написать и жить на гонорар всю оставшуюся жизнь.

Угрюмый ухмыльнулся.

– Небось сам с этого корыта кормишься, то-то защищаешь паразитов, помелом метёшь.

Эдди терпеливо его выслушал и сказал с лёгким укором:

– Вы, товарищ Уткин, несправедливо на прессу обижаетесь. Во всём нужно искать плюсы. Пресса, кроме информационного, имеет множество жизненно полезных значений. Я так понимаю, что именно информационная составляющая портит вам кровь? Так не тратьте на это ваши уставшие в походах мозги. Просто используйте газеты с пользой в хозяйстве тогда ваше озлобление непременно пройдёт.

– Это как же, заместо туалетной бумаги использовать? Это я завсегда, с удовольствием, – хмыкнул Уткин, – особливо со статейками, к-хе-к-хе, писарей дерьмовых.

– Ну, при современной нехватке туалетной бумаги – это тоже выход. Вы, так сказать, входите в прямой физиологический контакт с текстом этих мерзких писак и получаете некий род сатисфакции. Про вредность свинца писали долго, но страна семьдесят лет отважно использовала газеты, как безальтернативный в гигиенических целях. Был, правда, период времени, который вам так мил, когда желательно было, чтобы сосед-стукач не видел, как вы гнусно с фотографиями вождей в сортире обращаетесь. Это – да, пахло тайгой. Но ненужно принижать и полезные достоинства газет. В конце-концов из газеты всегда можно свернуть себе самокрутку самосада или махры, сделать шапочку, чтобы не покупать на лето панаму, кораблики внуку, самолётики. Наконец, идя в пивную, воблу завернуть в неё, мочалку, в баню отправляясь. Стены оклеить под обои, костёрок помогут разжечь газеты, вместо портянок прекрасно можно использовать, Я знаю около ста способов полезного употребления газет. Могу половину этих советов дать вам бесплатно, но вторая половина советов, простите, будет платной. Между прочим, один мой знакомый с хорошим чувством юмора, благодаря именно газете, стал миллионером. А дело было так. Одна американская газета объявила конкурс. Она опубликовала фотографию мужчины и женщины в постели занимающихся, прошу прощения за новомодное слово, сексом, ну, вы понимаете. За лучший заголовок к фотографии была объявлена премия в миллион долларов. Мой знакомый прочитал об этом и отослал в редакцию американской газеты нашу советскую газету, подчеркнув заголовки газетных статей. Все эти газетные шапки он предложил использовать в качестве заголовка к той самой нехорошей фотографии. И представьте, он победил! Ни один, все заголовки из советской газеты стали по мнению жюри лучшими. В американском посольстве в Москве в торжественной обстановке острослову вручили миллион долларов. Он немного потерял, некоторую часть миллиона его обязали внести в Фонд Мира и голодающим Эфиопии, но не обеднел. Открыл шикарную прачечную в столице, прикупил усадьбу в Подмосковье с землёй и живёт как белый человек.

– Как это? – вытаращил глаза майор запаса.

– Так это, так это, так это, – улыбнулся Эдди и взял со стола «Комсомольскую Правду». – Любой из нас мог бы выиграть этот миллион, если бы обладал чувством юмора. Занятно, что любая наша газета подошла бы для победы в этом конкурсе. Просмотрим хотя бы эту. Вот, пожалуйста, гениальный заголовок к той самой нехорошей фотографии: «Быки развратничали. Арендатора под суд». Как вам? По мне, совсем неплохо.

Попутчики смотрели на Эдди, раскрыв рты. Поискав глазами очередной заголовок, он продолжил:

«Медовый месяц полковника Исаева», неплохо, неплохо. В конце-концов, это правда. Медовые месяцы не только полковника Исаева, но и всех молодожёнов именно с определённых действий в спальне начинаются, а полковники снимают китель и сапоги. Дальше… это конгениально! «Делегации встретились, уже хорошо». Представляете, они только встретились, а им уже хорошо! А что будет дальше! Но вот, по мне, отличнейший заголовок: «Не надо трогать зад тигра!»

Узбек рассмеялся вместе с Эдди:

– Тигра нельзя… это…нельзя…

Эдди согласно кивнул.

– Абсолютно с вами согласен, уважаемый аксакал, это очень опасно, ему такие ласки могу не понравиться. Смотрим дальше. «Как «прокатили» фрау Шветцер». Или вот ещё суперзаголовок: «Что может помешать плохому танцору?»

Беспалый старик прыснул в ладошку:

–Знамо дело, что!

Эдди, смеясь, читал: «Пока только семечки», – вы только вдумайтесь, товарищи, если это пока только семечки, что будет дальше, трудно себе представить. Будет много пара и воды. И вот убийственный заголовок! Это тянет на полтора миллиона. Внимание! «После двадцати лет советские микробы заговорили».

Узбек хихикал, старик уже хохотал, угрюмый майор сидел набычившись.

Эдди поднял руку:

– Тихо! Последний заголовок! «А на горячее…

Он встал и с лукавой усмешкой сделал танцевальное па ламбады, закончив голосом пафосного конферансье: «Ламбада!»

У узбека текли слёзы, старик, всхлипывая, повторял: «Про танцора хорошо сказано». Майор запаса Уткин долго глядел на попутчиков, потом обратил горящий злобой взгляд на Эдди, вскочил и прошипел:

– Издеваться вздумали? Ну, понимаете, я с вами в одном купе…дермократы…

Он выскочил в проход. Дверь оставалась открытой и все слышали, как угрюмый громко спрашивал: «Где начальник поезда? К кому мне обращаться с жалобой? Эдди высунулся в дверной проём купе.

– Обращайтесь на Московский Вентиляторный Завод.

Старик выкладывал на стол сало, варёную картошку, яйца, узбек достал дыню. Эдди скрасил стол бутылкой вина и коробкой конфет. Старик ехал до станции Прохладная, узбек до Баку, откуда собирался добраться до Самарканда, он подарил Эдди дыню.

Майор выходил в Махачкале. Он заглянул в купе и погрозил кулаком:

– Ужо наподтираетесь газетами. Свинцовыми.

– Наше оружие – слово, герр майор, – бросил, ухмыльнувшись, Эдди.

В Баку всё сладилось лучшим образом. Вторую половину денег за квартиру он получил без проблем. Поведав о своих курортных злоключениях Изе, он обсудил с ним идею интеллигентной экспроприации богатств Оковитого, нажитых неправедным путём. Изя расстроился из-за срыва московской афёры, в которой он собирался принять деятельное участие в тандеме с Эдди. Почесав затылок, потерявший былую кучерявость на чужих подушках, он засомневался в успехе мероприятия. Хорошо зная упёртый характер друга в достижении поставленных целей, спорить не стал, но посоветовал всё взвесить. Аналитический и изворотливый ум сына древнейшего библейского народа напрягали и смущали мизерные географические размеры места действия, замкнутость, сплочённость и мстительность делового мафиозного кавказского круга. Изя любил «работать» в российских городах-миллионниках, где можно было легко раствориться, спрятаться, где соседи бегают, глядя в пол, не здороваясь друг с другом.

Эдди отмолчался на эти доводы друга. Изя же с воодушевлением рассказывал, что поучаствовал в интересном деле, которое приносит крутые барыши и набирает обороты. Товар для продвинутых людей с деньгами: компьютеры, оргтехника, фотоаппараты, игры, телефоны, разлетаются влёт; он знает надёжный канал в Москве, где можно всю эту современную технику приобрести. Он горячо убеждал друга в том, что хотя техника и стоит дорого, но ажиотажный спрос на неё растёт и есть смысл заняться этим делом.

Эдди предложение заинтересовало, но он уклончиво сказал, что подумает и поинтересовался о людях в Москве, через которых можно купить такую продукцию. Изик расхохотался: «Ещё какие! Наш незабвенный Ильюша Гринпис давно в столице живёт, крутит делами и «зелёными» промышляет». – «Жлобяра Ильюша?! У меня с ним давно конфликт произошёл, но надеюсь, что земляк простил меня, как говорится, за давностью событий. Изя сообщил, что у него есть рабочий телефон Ильи, а работает он в каком-то НИИ физруком.

Обратно Эдди пришлось ехать в поезде Баку – Махачкала, что предполагало пересадку в Махачкале. В пустом купе старого поезда он сразу завалился на полку и углубился в книгу «Что в имени твоём», изъятую из Изиного книжного шкафа.

Обзор фамилии Оковитый его восхитил. Оказалось, фамилия эта громкая. В Малороссии она была известна ещё с 15-го века. Её носители – круг людей обеспеченных, замкнуто живущих сословий, тщательно охранявших ноу-хау своей деятельности, которое сейчас знают все: Оковитые были самогонщиками, а по-тогдашнему – винокурами. Фамилия Оковитый возникла от аналогичного прозвища, восходящего к украинскому нарицательному «оковита», что означает «крепкая водка высокого качества», то же самое, что горилка. Была и вторая расшифровка фамилии: человек с выразительными глазами и острым зрением.

– Олигархи своего времени, кабатчики с выразительными острыми глазами, – восторженно воскликнул Эдди, щёлкнув пальцами в воздухе. – Прощелыги! Господа Оковитые умудрились даже в тёмные века найти себе тёплое доходное местечко, впрочем, в тёмных-то временах-то и куются состояния. Лукич, по всему, не знаком с историей рода. Знай он её, обязан был возродить семейную традицию в наши быстро темнеющие времена. Скажем, производить классную горилку «Оковитовка» со своей голографической физиономией подмигивающего сатира с рожками, его деньги позволяют это сделать. Тут бы и подошли его выразительные глазки. Чёрт, как же мне хочется, заглянуть в эти выразительные очи в их гибельный час расставания с несметными богатствами, увидеть, как они превращаются в концентрические вращающиеся круги, в центре которых стоит животный ужас!

В купе заглянул скорбный усатый проводник с вселенской скукой на небритом лице. Постоял задумчиво, почесал грудь и раздражённо махнул рукой:

– Ала, я не понял, да? У нас сегодня вагон-пиплиотек, да? Этот тоже умный, книги читает!

Он ушёл что-то возмущённо бормоча, а Эдди дочитал книгу, закинул руки за голову и закрыл глаза. Старый поезд мерно и монотонно отстукивал на стыках рельсов размеренную чечётку, поскрипывал суставами. Вагоны убаюкивающе покачивались. Ночь за окном иногда взрывалась приветственным гудком и всполохом огней встречного поезда, сбивая с ритма железного собрата. Бешеный стэп-дуэт составов через минуту, другую, сменялся мерным покачиванием вагонов, а за окном чёрной лентой вновь растягивалась ночь с редкими переездами и мирно помигивающими огоньками дальних поселений.

Эдди открыл глаза от тяжкого вздоха локомотива. Чечётка стихала, замедлилась, словно в партитуре железо-шпального танца было написано poco a poco ritenuto. Артрозные суставы поезда заскрипели так, словно он сейчас развалится. Фыркнув, он стал.

Эдди глянул на полупустой перрон станции Хачмас и затосковал. Ему было скучно. Требовалось выплеснуть накопившуюся скуку, хотелось общения и действия. Долго он молчать не мог. Такого скучного переезда без попутчиков и вагона-ресторана в полупустом вагоне, где все читают и скучает и ругается даже проводник, ещё не случалось в его жизни.

И его внутренний призыв был услышан. В купе вошёл худой человек в очках, большеватый пиджак висел на нём, как на вешалке. Он поздоровался, достал из портфеля кипу толстых разноцветных газет и погрузился в чтение. Иногда он отрывался от чтения, бросал удивлённый вопросительный взгляд на Эдди и вопрошал: «Чушь собачья?», словно он читал вслух, а попутчик был его слушателем. Эдди оставалось только деликатно улыбаться и изучать подвижное лицо соседа. Не дождавшись ответа, попутчик скорбно вздыхал: «Что за идиот-эрудит пишет эту чушь и зачем?», и вновь погружался в чтение.

В проёме опять показалась голова проводника, озадачено крякнувшего:

– Пиплиотек, да? Ала, я с ума сойду сегодня! Этот тоже умный, газет читает!

Читал сосед недолго. Швырнул очередную газету на столик и возмущённо проговорил:

– Полтергейст, чёрт побери, призраки, телепортации, НЛО, колдуны, вуду, прорицатели, маги в коктейле с наглой рекламой. Чёрт знает что! А это вообще запредельно, – ткнул он пальцем в газету: «Забеременела от поцелуя», «Брат брату подарил яичко», пасхальное, надеюсь, «Шварценеггер сам себе делает клизму», «Сухие сперматозоиды – просто добавь воды». А вот этот шедевр: «Русалка забеременела от водолаза». Ужас! Не заснёшь теперь! Призраки будут сниться, бешеные сухие сперматозоиды в очереди у автомата с газировкой, русалка в страстных резиновых объятиях водолаза…

– И кто же пишет эту чушь? – стукнул он возмущённо ладонью по пачке газет. – Бесфамильные авторы, не на кого в суд подать за это издевательство над людьми.

– Цепные газетные псы, – улыбнулся Эдди, – стерегут карман издателя и свой разумеется. Даже если и есть фамилия автора, она будет вымышленной. Газетная утка – существо хищное и жадное. На заре газетного бума в Германии под такого рода публикациями ставили буквы N.T. По-немецки энтэ – утка.

– Да, да, да, полетит такая утка на Кавказ, а там введут чрезвычайное положение. Мигрируют «уточки» по свету и народы сорят.

– В паранормальные времена паранормальные явления естественны. В сдвинутых мозгах встревоженного населения неожиданно проявляются исключительные умственные способности, случаются всякие невероятные явления, – заводился Эдди. – Недавно я читал про то, как одному рабочему на голову упал сварочный аппарат. Сразу после происшествия этот бедолага, глухой на одно ухо, запел великолепным тенором на итальянском языке. Автор заметки предполагал, что в далёком прошлом, предки сварщика проживали в Венеции, пели в хоре, были гондольерами, а падение на голову сварочного аппарата, включило родовую память несчастного сварщика.

– А лодка пращура гондольера затонула вместе с ним, потому что он перевозил сварочный аппарат, – рассмеялся попутчик.

Рассмеялся и Эдди.

– Интересно, что подобный же случай, но уже с другим сварщиком, привёл к не менее поразительным последствиям: сварщик напрочь забыл родную русскую речь, он без устали повторял только два слова: «Япона мать». Читателю не оставили права на домыслы, хотя ответ был в воздухе – аппарат-то был японский. Но автор заметки писал, что предки сварщика были японцами. Паранормальные явления панонормальными, но, в конце-концов пора уже соблюдать технику безопасности на работе, чтобы страна не осталась без сварщиков, не так ли?

– О, да, – рассмеялся попутчик, – не оградку на могилке сварить, не дом построить, не корабли на металлолом разрезать.

– Или вот ещё. Один человек, выживший в авиакатастрофе, стал понимать язык животных.

– Если он произошёл от обезьяны, то это возможно, – вставил попутчик

– Редкий случай, – продолжал Эдди. – Одну женщину надула строительная кампания. Итог? Она стала читать мысли людей. Теперь её, конечно, никто никогда не обманет. Почему-то фигуранты таких уникальных газетных заметок кочуют из газеты в газету, и они сплошь сварщики, слесари, бухгалтеры, водители, с простыми русскими фамилиями – Петров, Иванов, Никифоров, Сидоров. Никакой фантазии у журналюг. Неужели ничего сверхъестественного не случается с грузинами, армянами и евреями и им остаётся горькая доля вечно скрашивать газеты только анекдотами о них? Чёрт побери, это какая-то дискриминация по отношению к другим народам! – задавал тон беседе Эдди.

– Именно, – принял ироничный его посыл попутчик и глаза его хитро блеснули, – Нужно разнообразить национальный состав свидетелей полтергейстов и телепортаций. Да и понаехавших Сидоровых подвинуть, у нас столько прекрасных фамилий. Знавал я банщика Голомудько, вирусолога с фамилией Чума, женщин со звучными фамилиями Шмаровоз и Бочечка, провизора Мышьякова. У нас в больнице работал монтёром армянин Газон Засея́н. Это же чистая телепортация человека в табличку на цветочном газоне с армянским акцентом! И он абсолютно не страдал, как Фердыщенко в «Идиоте» Достоевского от своей фамилии. Один мой знакомый рассказывал, что в дореволюционном журнале «Нива» нашёл объявление, вызвавшее в нём неподдельное сострадание к человеку, разместившего оное. Я извиняюсь, приведу это объявление, из песни слов не выкинешь: «Моя фамилия Распи…вместо следующей буквы царские цензоры поставили многоточие и продолжили…дякин, меняю её на любую пристойную за солидное вознаграждение». Вот ведь, как грамотно и элегантно царская цензура обходила неэстетические проблемы! Бедолаге, м-мм, здякину, пришлось всю жизнь страдать, от того, что барин дал такую звонкую фамилию его крепостному папаше или деду.

Эдди от души расхохотался.

– Отлично! Подходящая тема разговора. Хорошо коротать время с образованным ироничным человеком. Вы до Махачкалы или раньше сойдёте? Бакинец?

– Он самый. Добираюсь до Минвод. После ещё до станицы Лысогорской нужно доехать, это в двадцати девяти верстах от Минеральных Вод. Выговор выдаёт?

– У меня такой же. Не стереть, говорят. Из-за этого выговора одного моего талантливого друга-актёра забраковали в московском классическом театре и посоветовали для перековки годик-другой пожить в Вологде или Архангельске

– Это жестокое наказание для бакинца. Хотя … нас всех перестройщики решили перековать, не спросив, хотим ли мы покидать родные края в места с другими выговорами. Меня Николай зовут.

– Эдуард, – доставая из портфеля бутылку коньяка, представился Эдди, – у меня есть коньяк с шикарным лейблом VSOP. Звучит, как ОПРСТ и должно означать, что перед вами очень старый коньяк, с выдержкой не менее четырёх лет. Но это не контрабанда, а наш коньяк, разлитый в подпольном цеху. Этикетка обязана была увеличивать цену и уважение покупателя. Пить можно, сегодня пил с другом, пока жив. У одной моей знакомой вкусовые ощущения абсолютно зависели от надписи на продукте. Как-то я был в гостях у моего друга армянина. Хозяин стола угощал нас прекрасным армянским коньяком. У него в баре хранились по тогдашней советской моде пустые бутылки из-под импортных напитков и пустые пачки заморских сигарет. Коньяк был выпит, не хватило. Мой друг незаметно перелил в бутылку из-под греческой «Метаксы» наш коньяк за семь рублей пятьдесят две копейки, знакомая была в восторге. Налила себе и мужу по полному стакану, заявив: «Вот это коньяк! Не то, что эта ереванская наливочка!»

Сосед расхохотался.

– Надеюсь она осталась жива. Встречаются врачи, которые лечат по справочнику. Мы шутим по этому поводу: «Больной может умереть от опечатки». А у меня есть прекрасный каспийский копчёный балык из осетрины и лаваш.

Он выложил на стол пластиковый бокс с рыбой и ещё тёплый лаваш, завёрнутый в полотенце.

Эдди пробежал к проводнику за стаканами. Усатый ненавистник читающей публики клевал носом у столика с початой бутылкой водки. Просьба Эдди его невыразимо восхитила, он весело оскалился, сверкнув золотыми зубами:

– Пиплиотек закрыл? Делом занялся? Мужчина!

Когда с удовольствием выпили и закусили, Эдди продолжил начатую тему:

– Если бы этот древний субъект с нехорошей фамилией, которая ярко говорит о недюжинных способностях пофигистского отношения человека к любому делу, дожил бы до светлых дней построения социализма, ему не пришлось бы тратиться на смену фамилии и подавать объявления. В книженции этой, – Эдди тронул рукой книгу, – описан замечательный набор имён, хотя некоторые, по мне, звучат как ругательство. О тайнах имени въедливыми исследователями написаны тома. Любознательный читатель может сейчас спокойно взять с библиотечной полки толстенный том и узнать, как возникла его фамилия и имя, но он будет неприятно удивлён, узнав, например, что его прекрасная фамилия Золотарь, которая ему нравилась и сияла золотом, могла произойти от профессии его предков и пахнет довольно специфично. Порывшись в словарях, составленных учёными ономастиками, индивид найдёт удивительные сведения о своём имени и фамилии, а копнув поглубже, даже сделать вывод о всемирном братстве народов. Потомственный металлист Козьма Кузнецов откроет, что в славянском мире у него есть братья Ковачи, Ковальские, Ковали́, и даже его такое русское имя Козьма берёт истоки в Древней Греции, ведь Космас и значит «кузнец» или «мир».

– Кузнец Кузнецов – всемирный Коваль, – рассмеялся Николай.

– Полнейший кузнец, – улыбнулся Эдди. – На берегах Темзы наш Кузнецов отыщет Смита, в Берлине Шмидта, правда, перед его европейскими собратьями Смитами и Шмидтами встанет непосильная задача, если они попытаются понять значение некоторых наших имён из ранней советской истории. Задача потрудней теоремы Ферма. Перед европейцами встанут трудности перевода многих русских выражений. Предложите европейцу перевести культовую утреннюю похмельную фразу русского человека: «Мы вчера хорошо выпили». Бесхитростный галл и англосакс представят себе, конечно, прекрасно сервированный стол, дорогие напитки, непременные кусочки льда. Но аббревиатурная фамильная революция страны Советов, по счастью, их не постигла. Я имею в виду бум аббревиатурного безумия в молодой России. В самом деле, как осмыслить, что Варлен не фамилия французского революционера Эжена Варлена, а имя из слогов означающее – Великая армия революции Ленина? Вил и Виль, задача полегче – аббревиатуры фамилии, имени и отчества Владимира Ильича Ленина, а Вилор – Владимир Ильич Ленин великий организатор революции, Видлен – великие идеи Ленина. С женскими именами тоже есть сложности. Звездопад Энгельси́н, Звездоли́н, Энгельси́н, Феврали́н, Октябри́н, Индустри́н, Истали́н, Правди́н, Электри́н, Тайги́н, Стали́н и Алгебри́н обрушился тогда на советские словари и ЗАГСы. За говорящим и звучным Владилена, к слову, тоже незримо стоит тень Ильича. Солнцем засияла среди трудолюбивых русских женщин Гертруда, не в честь Шекспировской королевы – имя прозаически переводилось Герой Труда. Брали всё, что плохо лежало. Например, таинственное Ворс, что в природе пушок или волокнистый покров (никогда не отгадаете!) – Ворошиловский стрелок! Неисчерпаемым кладезем имён подвернулась периодическая таблица элементов Менделеева. На свет появились люди Гелий, Вольфрам, Радий, сгодились имена корифеев науки. Появились двойники Амперов, Вольтов, Эдисонов и нелепые Автодор, Агитпроп и Большедор – «Большая железная дорога».

– Если бы тогда были ГИБДД, ДПС или МРЕО, они вполне сгодилось, – вставил Николай, разливая коньяк.

– Или СОВНАРКОМ и ДОСААФ, – рассмеялся Эдди.

– Не падайте, – хохотнул Николай, – как вам ЧУСОСНАБАРМ?

– Звучит, как имя знатного индийского раджи. Никогда не слышал.

– Звучит, – хитро усмехнулся Николай, – ЧУСОСНАБАРМ – Чрезвычайный уполномоченный Совета Рабочей и Крестьянской Обороны по снабжению Красной Армии и Флота.

Эдди зашёлся в смехе, прокашлявшись, сказал:

– Давайте выпьем за то, чтобы никогда какого-нибудь Чусоснабарма не назначили руководить ГИБДД. Кстати, «чёрт побери» тоже вошло в сокровищницу советских имён, слегка демократично трансформировшись, – проговорил Эдди, закусывая балыком. – Как вам страшное для верующих граждан Дэвил? Ха-ха, красиво: «Дитя эпохи В. И. Ленина». И на десерт имена Догнат и Перегнат, от которых так и веет берёзовой Русью. Не тут-то было! Они от глаголов «догнать» и «перегнать». Были такие близнецы у одного советского труженика, читавшего за обедом «Правду» с лозунгами «Догнать и перегнать Америку».

Сосед расхохотался, разлил коньяк и озорно подмигнул Эдди.

– Давайте и мы догоним, ваше здоровье, Эдуард. Хорошо резвимся.

– Представляю Догната и Перегната на школьных соревнованиях по бегу, – сказал он, выпив. – Вот где было раздолье для подколок несчастных близнецов! А каково же будет детям близнецов Догнатовичам и Перегнатовичам, или Догнатовнам и Перегнатовнам? Как жить детям с отчеством Болшедоровна, Агитпроповна, Вольфрамович, Автодорович, Радиевна, родившихся от автодорог, агитпропа, вольфрама и радия? Фердыщенко точно звучит, как благозвучная украинская фамилия. Куда ни шло человека назвать именами гномов-озорунов Никеля и Кобальта, как назвали двадцать седьмой и двадцать восьмой элемент периодической системы Менделеева, но назвать человека Агитпропом и Большедором – перебор. Загадкой для меня осталось имя терапевта нашей районной поликлиники. Представьте, доктор Шершагого! Доктор оказался совсем не шершавым – гладенький, как помидор, ласковый, из тех врачей, кто старикам говорят: нужно закапать ушко, горлышко у вас красное. Я думал опечатка на двери. Получил рецепт с печатью, на ней фамилия – Шершагого Ш.Ш. Шершагого Шалва Шамильевич! Ого-го, нет – чего-кого? Ого-го, Шершагого Шалвы Шамильевича. В конце концов, Живаго – тоже не склоняется, но звучит приятней, по крайней мере гастрономичней.

Эдди удовлетворённо потёр руки, подморгнул соседу:

– Это вы присочинили. Хотя… у нас в оркестре работал флейтист Мокрово-Коровин. Он, в самом деле, страшно потел и мычал, как корова с переполненным выменем. Гораздо приятней, конечно, было бы работать с Сухово-Кобылиным. Чёрт! У меня каламбурчик родился: баба с воза – Сухово-Кобылину легче. Да, мне говорил один товарищ, много лет проведший в местах не столь отдалённых, что с ним томился человек с обычной украинской фамилией Сало. Он совершил некие нарушения тамошнего братства и получил к фамилии почётную приставку Зашквареный. Чудная фамилия вышла – Сало-Зашквареный.

– Ха! Национальный колорит создали. Наливайте… наливай, Эдик. Выпьем за великий русский язык и, кстати, за команду КВН «Парни из Баку» выигравшую четвертьфинал. Смотрели вчера телевизор?

С нежностью глядя на спутника, Эдди поднял стакан.

– За бакинцев и за триумф в юморе бакинского акцента!

Коньяк и ирония теплили, убивали время, стремительно скрепляли дружбу и взаимопонимание, но коньяк заканчивался. Дружба требовала поддержки градуса общения. У проводника коньяка не было, водка после коньяка, – рассудил Эдди, – обещает рождение нежеланного мулата с пробуждением мутных древних инстинктов.

Выбор между кислым белым вином и шампанским был в пользу шампанского. Шампанское – лучшая «полироль» для коньяка, – решил он, и взял две бутылки полусладкого.

После третьего стакана шампанского друзья прилегли. Эдди долго не спалось. Он лежал на боку глядя на Николая, тот похрапывал, причмокивая губами, сонно бормотал:

– Люсенька … я еду, еду, еду… милая…

«Ему есть куда ехать», – вздохнул Эдди и закрыл глаза, проваливаясь в дрёму.

Разбудил друзей проводник, сипло бросив в рифму:

– Махачкала, закрывай пиплиотек, ала.

Друзья приподняли головы, глянули друг на друга и рассмеялись.

– Гляжусь в тебя, как в зеркало и думаю о ней, – сказал Николай и разлил по стаканам выдохшееся шампанское.

Друзей так развезло, что по перрону Станции Махачкала они шли обнявшись. В переполненном плацкартном вагоне они заснули, Эдди спал на плече Николая. Разбудил их на подъезде к Минеральным Водам мужичок-с ноготок с рюкзаком, охапкой журналов и красочных газет. Выйдя из тамбура, он зажал большим пальцем одну ноздрю, трубно высморкался и крепко выматерился. Медленно продвигаясь по вагону, он развязно вскрикивал:

– «Павел Глоба обещает конец света в этом году», «Депутат Ленинградского городского совета Марина Салье заявила: полковник КГБ пустил Питер по миру», «Ливия напала на Российское посольство», «Алан Чумак излечивает рак заряженной водой, большие урожаи картошки при добавлении небольшого количества заряженной воды в полив», «Королева Англии скрывает беременность», «Сокровища «Титаника», «Барабашка угнал электричку», «Кашпировский излечил 10 миллионов человек всего за шесть часов», «Дети-экстрасенсы», «Верховный Совет против Ельцина», «Русский Дом Селенга – гарантия стабильного дохода», «Кисловодчанин выиграл 50 миллионов в лотерею», призраки, телепортации, НЛО, колдуны, вуду, прорицатели, маги… этот, как его… полтергейст.

В этом месте он прервался, остановился у скамьи, на которой сидели Эдди с Николаем, и, закончил:

– 300 километров в час не… пер…дел,

Пассажиры, делавшие вид, что не видят ходока с прессой, схватились за животы. Дичайший хохот пассажиров перекрыл на время стук колёс.

Приятели переглянулись

– Метеоризм – ни есть падение метеоритов. Надеюсь, на триста первом километре бедолага не взорвался, – сказал Эдди продавцу.

– Ёклмн, здесь так написано, перд… предел…покраснел разносчик прессы, глянув в газету.

Он почесал затылок, пытаясь понять причину хохота, и с видом прицелившегося охотника собрался было ещё раз выстрелить ноздрёй известным ему способом. Эдди придержал его за руку и протянул две сотни.

– Отбой, дружище. Купите платок, или лучше примите граммов сто поллитргейтса и телепортируйтесь в другой вагон.

Мужичок деньги охотно принял, пробормотав сконфуженно:

– Я это… сквозняки, день на ногах, полтергейст плохо берут.

Минеральные Воды встретили друзей моросью, мрачным небом, толпами хмурых людей и зацветающими клумбами. Бронзовый орёл у входа в вокзал, – символ Минеральных Вод, – крепко держал мощной лапой забронзовевшую мокрую и продрогшую змею.

Не сговариваясь, приятели совершили два синхронных телодвижения: рванули к павильону, жадно выпили по бутылке пива и рысью пробежали в туалет, где на стене за писсуарами висела табличка, развеселившая их: «Господа, не льстите себе, сделайте шаг вперёд».

– Это прекрасное начинание нужно распространить на все общественные туалеты России, – сказал Эдди.

Николаю нужно было дойти до Пригородного автовокзала. Приспело время расставания, и тут только Эдди подумал, что ничего не знает о попутчике, кроме того, что он как-то связан с медициной.

– Дружище, почему ты сел в поезд в Хачмасе? – спросил он.

Рассказ Николая был короток. Его жизнь, как и жизнь многих бакинцев, была изломана перестроечным тайфуном. После кровавых событий в Баку 90-того года неумолимо встал вопрос о переезде. Пришлось бросить работу врача в Железнодорожной больнице Баку, за бесценок продать квартиру. Сейчас он снимал с семьёй угол в станице, от которой до больницы, где он работает врачом, тридцать километров. Из Хачмаса он пытался вывести мать, дом которой никак не продаётся и его, очевидно, придётся просто бросить.

– Рассказы людей о бедах всегда коротки, а о тех, кто благоденствует, пишут целые романы. Разноязычную Вавилонскую башню разнесло ветром демократических перемен, – сказал он, глядя на Николая повлажневшими глазами.

Земляки крепко обнялись. Эдди записал телефон Николая. Отстранившись, он неожиданно заявил:

– Коля, если у меня всё пойдёт, как надо, я куплю тебе квартиру и машину.

– Приятно слышать, но не слишком ли самоуверенно, Эдик? Ждёшь смерти бабушки-миллионерши? – рассмеялся тот.

– Я словами не бросаюсь. Сказал – сделал.

Николай внимательно глянул на его посерьёзневшее лицо, протянул руку.

– Я с удовольствием подожду. Мне только это и остаётся. Удачи, земеля, не хворай.

Он прошёл несколько шагов, остановился, обернулся и рассмеялся:

– И чего я в тебя такой влюблённый, Эдик джан?!

Глава II. Всё устроилось

В который раз перечитав жизнеописание «святого семейства», Эдди закрыл папку Безуглова и нервно заходил по квартире. Думы были невесёлые, думалось: «Безуглов прав. Он реалист с железной логикой, дела давно минувших дней сейчас никому не интересны. Ну, воровал фавн в проклятом СССР – молодец, смог, деловой человек! Расследовать прошлое воровство при ненавистном режиме, когда новая власть дала отмашку на демократию, свободу, рыночную экономику, а всё советское теперь чёрное, дело не благодарное. Воровство – дело строителей капитализма, менты кинулись конвертировать звёздочки на погонах в «зелень». Совсем скоро уже их погоны «позеленеют», как у пограничников, а стричь «зелень» становится проще – свобода торговли. В стране вал беспредела, бардак, жульё всех мастей вылезло из нор, потирая потные ручки, возможность урвать кусок пирога в такие времена соблазнительно велика и то ли ещё будет. Шантажировать Оковитого за прошлые аферы с его тылами, себе может выйти дороже. Невероятное же предположение Жоры о двойной биографии патриарха похоже на сценарии остросюжетных фильмов, которых в советские времена наклепали немерено. Но, чёрт возьми, не могу ему не верить, я чувствую к нему безграничное уважение! Он мне напоминает Шерлока Холмса, который уцепившись за пустячок, мог раскрыть хитроумное преступление. У Жоры бульдожья хватка и нюх, как у немецкой овчарки. Так, что? Ждать его расследования? Он говорил, что в июле во время отпуска всё узнает… до июля далеко. Придётся ждать, заказывать сорокоусты за здравие патриарха, вживаться в провинциальную жизнь, быть ближе к телу. А как снискать хлеб насущный? Вторая часть денег за проданную квартиру с нынешней пляской цен разлетится быстро. Жить всё это время в квартире Виктора не в жилу, сидение в четырёх стенах вынудит приход тревеломании. Он, конечно, никогда не выгонит меня, но он, как бы женат и какие-то неудобства я создаю. Сниму квартиру, а дальше? Глотать пыль на складе цыганского торгового табора не моё. Ничего в голову не идёт».

Он нервно походил по квартире, глянул в окно, за которым сиял солнечный день, и не приняв никакого решения, вышел на улицу. На такси доехал до центра города с намерением развеяться, может быть сходить в кино, если дают хороший фильм.

К билетным кассам выстроилась очередь, встал и он.

– Что будут крутить? – спросил он у впереди стоящего парня.

– «Гений». Классный фильм с Абдуловым. Второй раз смотрю.

Но на фильм он не попал. Его хлопнул по плечу патлатый парень в джинсовом костюме.

– Привет, чувак. Не помнишь меня? Кабак, день рождения Виконта? Ты такой шухер устроил на его дне рождения, классно пел. Я тебе предлагал поработать с нами, помнишь? Серёга, – протянул он руку.

Эдди замялся.

– Чувак, чего, в натуре, тормозишь? – напирал Сергей. – Видел же какие бабки мы в тот вечер подняли. У нас такие денежные вечера постоянно, ещё свадьбы лабаем у крутых цеховиков, там вообще накидывают нам бабла, на брата выходит не хило. Мы уже все машины купили.

– Чувак, я в кино собрался, – вздохнул Эдди, наблюдая, как толпа входит в кинотеатр.

– Ладно тебе, в духоте сидеть? Купишь видеокассету, дома на диване с пивком посмотришь. Давай перетрём, Эдик, дело стоящее. Тут рядом хинкальная грузинская классная, я угощаю.

Эдди с сожалением посмотрел на близкое окно кассы и пошёл, он ещё не завтракал. В хинкальной выпили за знакомство. Слушая красочную рекламу Сергея, он прикидывал на себя новый план своего жизнеустройства на ближайшее время. После горячих хинкалей и пары кружек холодного пива он согласился, но выдвинул свои условия: работать будет без оформления, приходящей звездой по вызову на крупных гульбищах и свадьбах. Он объяснил, что собирается заняться кое-каким бизнесом и ему не обойтись без свободы перемещения, мол, бизнес-дело хлопотное. Сергея это вполне устраивало. Скрепив договор рукопожатием, расстались, договорившись о репетиции в ближайшее время.

Эдди решил пройтись по рынку, хотелось увидеть Юргена, но его остановил Яков Оковитый. Он быстро протянул маленькую для его габаритов потную ручку и так же быстро её выдернул с брезгливым лицом:

– Ну, чё, певун, шляешься без дела? Деньги нужно делать деньги, а не гулять. Ты чего здесь пасёшься на наших Елисейских Полях?

– Был на Монмартре, решил прогуляться. А ты чего тут? Торгуешь? Яша, это же не твой масштаб, наслышан, как ты быстро поднимаешься.

Якову такая открытая лесть понравилась, он довольно улыбнулся.

– Мелочи жизни. Присматриваю за реализаторами. Деньги к деньгам липнут, кое-какой товар поставляю голодранцам, работают за малый процент, навар мой…

Он не закончил. Увидев солидного усатого прохожего, не попрощавшись оставил Эдди и рванул за ним с криком:

– Вахтанг, Вахтанг, тормози, дело есть на миллион.

– Голодранцы… напыщенный индюк, новый русский, – цыкнул зубом Эдди, наблюдая как Яков, взял усатого под руку и что-то стал ему быстро говорить на ухо.

Рынок сильно изменился с того момента, как он оказался на нём по вине Его Величества Случая. Народа было не протолкнуться, торговля кипела, появились новенькие одинаковые брезентовые торговые палатки. Некоторые торгаши из тех, кто уже успел его заметить на эстраде ресторана в вечер дня рождения Виконта, здоровались с ним. «Как в деревне, все всех знают», – отмечал Эдди, здороваясь.

Путь ему преградила шумная очередь у грузовика, с которого шла бойкая торговля картофелем в сетках. Люди шумели. Как всегда в таких очередях возникало брожение умов. Эдди остановился. Пожилых людей волновало стремительное удорожание хлеба. Одна по-боевому настроенная бабулька громко возмущалась:

– Гнать этих демократов вместе с Ельциным поганою метлой! Вчера по радио сказали, что хлеб к концу года будет стоить 50 рублёв. Пятьдесят, с ума сойти! Ну, гады!

Другая старушка, вытирая слезящиеся глаза, охала и подпевала революционерке старческим фальцетом:

– К стенке их. А что ужо по пятьдесят-то? Пущай по тыще ставят сразу, оглоеды бессовестные. Проверят пусть, выдержим али загнёмся.

Эдди тронул её за плечо и успокоил надёжным антидепрессантом пожилых людей:

– Бог с ней тыщей-то, войны бы не было, так ведь, мать?

Проверенный седативный тезис мгновенно успокоил старушек. Революционерки быстро закивали головами:

– И то правда, сынок. Не дай Бог нам ещё и войны!

Очередь была и за сахаром с автолавки. Здесь возникали более радикальные суждения в связи высокой ценой, включая пожелания сажать на кол ельцинскую клику, расстрелять, как Чаушеску двух стигматных могильщиков страны: Горбачёва с отметиной на лысине и беспалого уральского алкаша.

«Чем длиннее очередь и выше цены, тем крамольней лозунги рождаются в ней. Но до ленинского: «Вчера было рано, завтра будет поздно, власть надо брать сегодня», далеко – плод ещё не созрел, – пробормотал Эдди, останавливаясь рядом с рыжим гитаристом. Тот играл сложнейшую мелодию Пако Де Люсии «Entre dos aguas», у него неплохо выходило. Эдди бросил в футляр крупную купюру, восхищённо хлопнул гитариста по плечу: «Откуда у хлопца испанская грусть?»

В самой гуще рынка свечой торчала долговязая фигура Юрия Шнайдера. Он стоял со скорбным выражением на лице с блоком сигарет «Магна» в руке, с ненавистью поглядывая на соседей, весёлых парней, торгующих из машины пахучим товаром: дезодорантами, парфюмерией и косметикой. У них шла бойкая торговля. Женщин, однако, в шумной очереди не было, – к продавцам теснилась толпа мужчин.

Эдди заинтересованно подошёл ближе. Взмыленные продавцы не успевали открывать новые коробки, товар рвали из рук и это был одеколон «Тройной». Народ затаривал сумки, рюкзаки. Один мужичок, вырвавшись из толпы, тут же скрутил крышку бутылька и заглотил пахучее содержимое.

– Тройное удовольствие для печени, – передёрнул плечами Эдди, подошёл к Юрию и хлопнул по спине.

– Юрий, у вас вид человека, размышляющего о самоубийстве. Перешли на сигареты? А как же предметы гигиены?

Вздрогнув, Юрий повернулся и кисло улыбнулся.

– Здравствуйте, Эдуард Богданович. Пролетел, еле сбагрил. Продал дешевле, чем покупал. Купите сигареты, для вас по старой дружбе по полташке.

– Почему же мне по полташке? Старая дружба дорожает, как картины гениев? У всех по сорок и даже по тридцать пять кое у кого.

– Да у меня же свежие, только из Москвы, – пыхнули добрым светом жёлтые глаза Юрия.

– Из травы с московских газонов? – хмыкнул Эдди. – Давайте блок.

Юрий быстро глянул деньги на свет, отдал блок и достал из рюкзака новый. Кажется, мысли о самоубийстве стали его покидать, щёки порозовели.

– А вы, Эдуард Богданович, вижу на коне, – с завистью покосился он на новые кроссовки Эдди, переводя взгляд на свои разбитые ботинки:

– Конь брыкается, но шагом идёт помаленьку. А вы, по всему, не оставили свои планы о первоначальном капитале?

– Цены галопируют, у пролетариата иссякают деньги, доллар растёт, берут самое необходимое. Рынок быстро наполняется товарами, а купить много ходового товара я не в состоянии.

– Инфляция – мать финансовых пройдох. Вы другого ожидали, при ваших младенческих финансовых возможностях? Что только у вас будет уникальный товар, вроде прокладок и его будут рвать из ваших рук? Вы простой, как некрашеный забор. Слышали, новогоднее поздравление юмориста Задорнова? Простой юморист глядел в корень, сказав: «Пролетарии всех стран, извините». Пришло время рискованных людей, нужно рисковать и анализировать потребность покупателей.

– С каких рисковать? – скривился Юрий и скорбно поджал губы. – Проанализируешь тут с моими деньгами. Разрываюсь между учёбой и толкучкой, и доучиться нужно, и кушать хочется. Что ещё делать?

–Этим вопросом вечно задаются лучшие умы. Образование, герр Юрген, не всегда делает человека образованным и богатым. Гляньте на этот торговый табор. Сплошные двоечники, троечники с калькулятором, мечтают приподняться, далось им чёртово образование. Ну, закончите вы институт, я уже ясно вижу вас преподом иностранного языка со ставкой 18 часов в неделю. Через год женитесь на миленькой учительнице начальных классов, позже она заочно окончит пединститут. По вечерам будет вязать вам тёплые носки из старых распущенных свитеров, а по утрам варить овсянку на воде. Каждое утро, взявшись за руки, станете вы ходить в родную школу. Утро будет встречать вас свежим ветерком и щебетом птиц, а в школе замечательные дети-вундеркинды – будущее России. Через пару лет общения с этими маленькими мерзавцами у вас появится стойкое желание задушить самого одарённого из них на пакости, а стоны супруги по поводу отсутствия денег сделают вас угрюмым мизантропом. И вы, возможно-таки, придушите какого-нибудь сопливого говнюка или супругу. У меня есть знакомый, голова головастая, – два Ньютона в одном флаконе. Колю с детства прозвали конструктором из-за того, что он всегда что-нибудь мастерил. Он мечтал стать образованным человеком, предполагая, что станет финансово независимым. Во время образовательного процесса Коля нажил язву желудка, потерял зубы, грызя гранит науки, посадил зрение, стоически закончил аспирантуру, но титанические усилия на пути к лучшей жизни, не принесли ему пресловутой финансовой независимости. С голоду он не умирал, но жить приходилось на зарплату и редкие премии. Семья образованного человека распалась, жена ушла к необразованному продавцу пива, а в конце перестройки в институте стали платить зарплаты через раз, после совсем перестали. И тогда он засунул в чемодан все свои дипломы, вспомнил, что у него золотые руки и пошёл работать наладчиком станков в успешный кооператив, которым владеют бывшие двоечники, не закончившие среднюю школу. Они в нём души не чают, станки при нём работали как часы, платят ему так, как ему никогда не платили. Живёт сейчас, как белый человек, ни в чём себе не отказывает, что называется вовремя перестроился.

– Я в наладчики пошёл бы, пусть меня научат? Я в жизни гвоздя не забил, – обижено сказал Юрий, – у меня семья интеллигентная, все с высшим образованием и бабушка с дедушкой. Кровь из носа нужно институт закончить, не подвести семью. Не хочу с них тянуть, вот и стою на рынке, кручусь. Да и не с чего тянуть: отец с матерью простые преподаватели.

– М-да… высшее образование, – Эдди стало жалко Юрия. – Ладно, ладно, не обижайтесь, но всё же образование образованием, а жизнь жизнью. Будем считать, что конструктору и троечникам владельцам кооператива просто повезло. Нет, конечно, есть справедливость в том, что дворник получает меньше, чем дирижёр, хотя тот и другой машут палками. Но в СССР наплодили столько дирижёров, что в новых рыночных условиях многим придётся пойти в дворники, а ежели шустрый дворник проявит смекалку, перестоится, то вполне сможет стать директором театра или партию организует, с предвыборным лозунгом: «Выметем коррупционеров поганою метлой», депутатом даже. Недавно читал в газете: «Требуется уборщица со знанием иностранных языков». Это подтверждает моё заключение об образовании в наше время – оно также подвержено инфляции. Между прочим, образованнейший гений с мировым именем Пётр Ильич Чайковский безбедно жил в своей усадьбе в провинциальном Клину на три тысячи рублей годового дохода. С таким доходом в наше время при нынешней инфляции ему пришлось бы подумать о работе дворником. И я удивляюсь вашей стойкости, Юрген. Вам ведь даже умирать не потребуется, чтобы переселиться, м-мм, в мир лучший, я уже вам говорил об этом. Молодой, фамилия подходящая, язык знаете, что вас здесь держит? Страшно, что вас будут окружать немцы, или вы патриот страны?

– Я бы уехал, да папа с мамой патриоты, – хмыкнул Юрий, – они против.

– Так вы же уже не маленький немец!

– Они коммунисты, а папа был секретарём парткома в институте, они боятся.

– Стены нет, Германия объединилась. Рот Фронт? Коммунистический интернационал? Ау, где они? Чего ж боятся? Того, что вокруг будут сплошные немцы? Парадокс – немецкий коммунист России, боится немцев! Может он хочет здесь добиться, чтобы ему вернули корову репрессированного деда?

И тут Эдди вспомнил, что недавно Марина жаловалась Виктору, что нужен второй продавец в их магазине, ей тяжело работать одной. Юрию хотелось помочь.

– Мне тут мысль пришла. В самом деле, не заняться ли и мне бизнесом? Юра, не хотите найти постоянную работу?

– За копейки, да с дуриловкой хозяина? Да и учёба…

– Хозяином буду я. Организуем график. Будете учиться и работать, а в свободное время приторговывать свободным предпринимателем. Если у меня всё получится, буду вас ещё и товаром снабжать для приработка.

Юрий вытаращил глаза. Жёлтый свет пыхнул зеленоватым нездоровым недоверием.

– Надо подумать.

– Подумайте, но недолго. У вас каникулы летние на носу проведёте их в спокойной атмосфере и деньги будут. И, кстати, что здесь на рынке катит, не ширпотребное, а редкое и эксклюзивное, вы же изучаете спрос, наверное.

– Полароиды в лёт убегают, игровые приставки, тетрисы, видаки, телевизоры, факсы, компьютеры, принтеры, двухкассетники, телефоны беспроводные, часы электронные, техника, словом. Но дело капризное, продавцам приходится конспирироваться. Без товара стоят, менты грабят таких, вычисляют.

– Долго не думайте, вы же говорили, что верите мне. Да, у входа в рынок магазин «Марина», отдайте хозяйке мой кейс, он может мне понадобиться, познакомитесь с хозяйкой, – пожал холодную лягушачью руку Юрия Эдди, – я вас найду, когда определюсь.

В голове у него сложился окончательный план. А вечером дальнейшие планы оформились. Он рассказал Виктору, что принял предложение музыканта из «Горницы» и поведал ему о своём плане дальнейшего житья.

– Если коротко, вопрос, что делать, назревал давно и ты меня уговорил, я остаюсь, – закончил он.

– Марина, – закричал Виктор, – Эдос остаётся! Неси коньяк.

Эдди рассмеялся.

– План такой. Дышать складской пылью я отказываюсь, это вредно и пошло. Стать звездой эстрады поздно и затратно, а вот местечковой кабацкой звездой я согласился поработать. Руководитель оркестра «Горницы» горячо меня просил поработать с ними. Это знакомая мне работа, да и деньги там я заметил хорошие, хотя контингент трудный. Это, может быть мелковато и утомительно, но на безрыбье и рак рыба. Но ты же мне говорил о своих планах создания совместного предприятия…

– Напомни.

– Ты говорил о фирме ЭВМ.

– Говорил.

– Это мне нравится. Аббревиатура кроме душевности и дружеских отношениях ненавязчиво намекает на профиль хорошего нового для страны бизнеса. Что, если именно этим займёмся?

– Но проблемо, как говорят испанцы, Эдос! – потёр руки Виктор, – организуем. Чем будем торговать?

– У вас отличный торговый зал, но это пошло торговать местным бельём и одноразовой трикотажной левятиной твоего босса, станичный товар малообеспеченного населения. Нет, я понимаю, что ты с ним завязан и ничего не платишь за товар и доставку, просто реализуешь его и имеешь процент. Но пройдись по рынку, люди уже давно в очереди стоят за фирмо́й, которую инициативные граждане уже учатся доставать и продавать. Давай расширим ассортимент товара. У меня есть кое-какой первоначальный капитал, есть идея – народу нужны электронные игрушки, развлечения, радость обладания ими. Изя уже вписался в это дело, доволен, он мне дал адресок в Москве. Как ты на это смотришь?

– Эдик, какие вопросы? Я – за. А что за товар?

– Ну, для начала, полароиды, картриджи к ним, игровые приставки, радиотелефоны, принтеры, тетрисы, факсы, мелочёвка всякая говорящая. Хорошо идут компьютеры, дорогая штуковина, но за ними будущее, нужно подумать, моих финансов может не хватить.

– Иду в долю, компьютеры – это круто.

– Только, чтобы я обладал свободой передвижения, Витёк.

– И это идёт, Эд, – обнял Виктор друга.

– Эдик, все просят фейерверки, – вставила Марина.

– Фейерверки летом? Салюты в честь развала СССР? – удивился Эдди.

– Да здесь без это не обходятся ни свадьбы, ни дни рождения, да и просто так бабахают для веселья, – сказала Марина.

– Достанем, но это ещё не всё, – замялся Эдди, – загостился я, не хочу вас стеснять…

Виктор ничего не успел сказать, Марина схватила Эдди за плечи, затрясла:

– Эдик, Эдик, какие стеснения! Ну, ты, Эдька, вообще, как ты можешь такое думать?

– Разве я могу забыть, как меня принимают в вашем доме? Это же святое! – с повлажневшими глазами улыбнулся Эдди. – Родные мои, я это всё ценю, но я ведь половозрелый мужчина, а тебе, Мариша и вашему наследнику скоро нужен будет покой…

– Заметил, глазастый! – рассмеялась Марина и погладила наметившийся живот, – оставайся, Эд. Нашему мальчику нужно, чтобы он рос в кампании настоящих мужчин…

– Он меня будет видеть часто, но какая проблема снять квартиру?

– Не нужно снимать, – сказал Виктор, – у меня есть небольшой домик в черте города. Была развалюха я привёл его в порядок когда на ноги встал, будешь крёстному клубнику выращивать

– Какой всё же я везучий, за один день всё у меня устроилось!

– А чтобы ноги не протирал, – сказал Виктор, – во дворе стоит без дела «шестёра», отлично ходит, выпишу тебе доверенность.

– Всемогущие друзья, я нахал, у меня ещё одна просьба. Мариша жаловалась, что ей нужен помощник. У меня есть деловой студент на примете, хочется ему помочь. Толковый, крутиться на рынке, чтобы выжить.

– Витя, давай возьмём, мне веселей и легче будет, – умоляюще сложила руки на груди Марина.

Виктор почесал затылок.

– Будет воровать, побрею налысо.

Эдди решил на неделе отправиться в Москву за товаром.

Глава III. Зелёный горошек, или Почём пуд лиха?

Три недели назад Андрей Серёгин вернулся из долгих гастролей, получил хорошие деньги и запил. «Боеприпасами» он запасся фундаментально: два ящика водки, десять блоков сигарет и изрядное количество томатного сока в трёхлитровых банках. Андрей отключил телефон, звонок, и заперся. На исходе третьей недели, когда «боеприпасы» почти были израсходованы, он стал слышать нежные голоса. Они ему сообщали, что он призван покинуть землю и за ним вот-вот явятся посланники другой галактики. Голоса шли из-за окна. Он вышел на балкон и поднял глаза к небу. Там на облаке стоял Бог в белом одеянии с саксофоном в руках. Он играл «Take five», три ангела в белых смокингах аккомпанировали ему.

У Андрея был абсолютный слух, но при всём уважении к Всевышнему, он незлобиво отметил: «Фальшивит, отче». Закончив играть, голосом диктора Кириллова Бог произнёс: «Возлюби ближнего своего, как самого себя, сын мой возлюбленный». Андрею страстно захотелось поскорее возлюбить ближнего своего.

Под балконом слышались громкие голоса: дворник Никитич ругался со скаредным управдомом, второй месяц задерживающим зарплату. Управдом Сергею не понравился, а дворник показался ему именно тем человеком, которого он обязан возлюбить. Со слезами восторга на глазах он швырнул с балкона комок денег дворнику со словами: «Возьми, брат мой, употреби на благое дело и сбегай для нас за боеприпасами».

Короткая схватка Никитича с жирным управдомом, который попытался подобрать пару купюр, закончилась сокрушительной победой дворника вооружённого метлой. Никитич не зажилил все деньги, сбегал в виноводочный магазин и принёс Андрею «боезапас», Андрей открыл дверь посланнику небес, крепко выпил с ним, перекрестил и трижды расцеловал при прощании.

Эдди собирался остановиться у Андрея, созванивался с ним (это было до его запоя), и тот гостеприимно его приглашал. Битый час, психуя, он стоял сейчас у двери его квартиры и стучал кулаком в дверь. Андрей подходил к двери и голосом робота спрашивал: «Пароль?». – «Андрюха, чёрт бы тебя побрал, ты что меня не узнаёшь?» – не было правильным ответом на пароль. Следовало опять: «Пароль?», и ни один ответ Эдди не удовлетворил Андрея.

Эта игра в «Ну-ка, отгадай!» длилась долго. Не помогали не идиоматические выражения из лексикона музыкантов, не приземлённые выражения-онёры из разговорника грузчиков. И неожиданно Эдди осенило! На очередное: «Пароль» он пропел фразу классической джазовой темы «Take a train A», любимой темы Андрея. После паузы равной двум тактам темы, послышался звук проворачиваемого в замке ключа и Андрей укоризненно сказал:

–Эдди, ты на четверть тона ниже спел от родной тональности, стыдно.

Помывшись, Эдди попросил Андрея подключить телефон. Телефон молчал, в начале первого часа пополудни ему ответили, но это был не Илья. На его пожелание услышать Илью, человек из института расхохотался. Хохотал долго, а после сказал:

– Сизифов труд. Даже ветер в поле легче поймать. Наш Джо неуловимый свободный художник, сейчас он скорей всего на пленэ́ре. Его быстро мелькающую тень в наших научных пенатах можно увидеть изредка только после обеда.

Эдди узнал у весельчака адрес, взял у Андрея дубликат ключей и отправился в институт. Там Илья ещё не появлялся, а вахтёр на его расспросы о нём, ухмыльнувшись, отвечал, что не каждому дано хотя бы раз в три дня лицезреть неуловимого методиста производственной гимнастики Илью Борисовича.

Пришлось торчать на улице со слабеющей надеждой на встречу. Эдди встал в дозор у телефонной будки напротив парадного входа храма науки. Заморосил дождь, он прятался в телефонной будке, из которой его периодически выгоняли. Илья не появился не через час, не через два. Глянув на часы, Эдди дал себе ещё десять минут на ожидание. Приближающийся вечер в обществе Андрея обещал лекцию о деградации современной музыки, творчестве старых мастеров джаза и водку под томатный сок. В очередной раз послав громы и молнии на голову неуловимого земляка, он решительно поднял воротник куртки, и обходя лужи, прошёл на автобусную остановку. Когда двери автобуса за ним захлопнулась, он увидел у парадной лестницы института паркующийся Форд времён Великой Депрессии и выкатывающуюся из него круглую тушку Ильи. Расталкивая пассажиров, Эдди протиснулся к кабине водителя и закричал голосом трагика:

– Случилось страшное! Товарищ, я забыл выключить реактор! Сто рентген в час. Остановите! Здесь и ваша вина будет в гибели двух тысяч сотрудников!

Глухой ропот пассажиров всколыхнул воздух:

– Из-за таких растяп и случаются трагедии и аварии – живём рядом и не знаем, что в этих институтах лоботрясы делают –этот хоть вспомнил, другой бы не подумал о людях – беги, дурень – водитель, – немедленно остановите!

Водитель остановил автобус, зло бросив:

– Меньше пить нужно, доцент.

– Спасибо, товарищи, вы настоящие советские люди, – просиял Эдди, прикладывая руки к сердцу.

Никогда ещё он не бегал с такой скоростью! Он летел по лужам, прохожие шарахались от него. Ни Бэн Джонсон, ни могучий Карл Льюис не смогли бы сейчас его обогнать. Илья Борисович уже был на предпоследней ступеньке парадной лестницы, ещё мгновенье и он бы исчез за дубовыми дверями с гербом СССР.

Могучее и страстное:

– Ильюха! – сотрясло влажный воздух, согнав с проводов воробьёв. Такой крик издают разгорячённые охотники, когда внезапно в пылу погони осознают, что жертва от них уходит. Илья вздрогнул, остановился, и тут же оказался в крепких объятьях Эдди. Излучая братскую радость, он зло тискал его, не забывая поддавать кулаком в бок икающему после каждого удара Илье, приговаривая при этом:

– Где ж ты бродишь, Иерусалимский козак, свинтус ты зажравшийся, держимордище окаянный, ты не зелёный мир, а вздувшаяся банка просроченного горошка.

Ошалевший от наскока Илья взвизгивал, как от щекотки и, наконец, взмолился:

– Да больно же! Отпусти, Эд. Перестань.

Эдди отпустил. С нежностью поглаживая Илью по начинающим редеть библейским кудрям, он больно ударил его кулаком в плечо.

–Ильюха, брат, наконец-то мы вместе! Ты я вижу не рад мне? Как же так, земляк? Это свинство!

Илья скривился от боли, потирая плечо, уныло пробормотал:

–Зайдём в институт. Мне нужно кое-какие дела утрясти, там и поговорим в моём кабинете.

Они прошли через проходную. Вахтёр от удивления раскрыл рот, прокричав вдогонку:

– Илья Борисович, солнце советской физкультуры! Зайдите к Ивану Денисовичу он второй день вас ищет.

– Да, да. Я как раз к нему иду, – бросил Илья и потянул Эдди за руку. Они быстро шли по коридору, но неожиданно Илья остановился и схватился за живот со страдальческим лицом.

–Эд, Эд, извини, живот прихватило. Подожди меня здесь. Я быстро, туалет за углом.

Внутренне напрягшись, Эдди кивнул головой. Илья быстро прокатился до конца коридора и завернул в проход. Минут десять Эдди рассматривал графики и диаграммы на стенах. Нехорошее предчувствие охватывало его. Он остановил проходившего мимо очкарика в белом халате.

– Скажи, учёный друг, в вашем туалете нет ли случайно черного хода?

–А что стряслось? Туалета на этом этаже нет вообще, они у нас на первом и третьем этажах.

Эдди помрачнел.

–Да вот друга юности Илью Борисовича потерял.

Поморгав глазами, очкарик расхохотался, протёр очки полой халата.

–Ещё один присяжный заседатель на будущем суде над летучим засранцем. То, что он засранец знают только избранные, а то, что летучий – давно известно всему институту. Не ждите, не ищите, уже не найдёте.

Заговорщицки подмигнув, парень наклонился к его уху.

– Вы ему, как, баксами платите?

– Кто это мы? —удивился Эдди.

– Стукачам известно кто платит. Аббревиатуру учреждения называть не стану.

– Ах, вот так даже! Суд говорите? —зло ухмыльнулся Эдди, – на суде я буду безжалостным прокурором.

– Высшая мера наказания. Десять суток в запертом туалете без еды и ежедневные клизмы, – весело брякнул очкарик, и посмеиваясь, убежал.

Постояв минуту в раздумье, Эдди зло проговорил:

– Ждать суда я не буду, свершу суд правый и скорый.

Ему повезло. В кабинете «Отдела кадров» сидела ни бабуля предпенсионного возраста и не бывший военный, а прелестная молодая блондинка. Шоколадка – обаятельная улыбка – комплимент – остроумный анекдот – письмо блудному сыну Илье, забывшему о её существовании от престарелой матери – адрес.

Илья Борисович работал в институте в должности методиста производственной гимнастики. В его обязанности входило в полдень ставить на проигрыватель пластинку с записью определённого комплекса упражнений и включить усиление, после чего во всех лабораториях и помещениях института из репродукторов под музыку должно было послышаться бодрое: «Добрый день, товарищи! Начинаем производственную гимнастику…»

Уже много лет Илья Борисович в свою коморку не заходил, но пластинка в полдень магически включалась сама. Сотрудники же в полдень предпочитали съесть бутерброд, согреть кофе на спиртовке, перекурить, а некоторые и спиртику хлебнуть для тонуса или довязать шапочку дочери. Иглу на пластинку опускал какой-нибудь молодой лаборант за небольшое вознаграждение от Ильи Борисовича, обычно блок болгарских сигарет или бутылку портвейна «777» раз в месяц.

Любые внутриинститутские потрясения, сокращения штатов, смена начальства, собрания, обходили Илью Борисовича стороной – он держался на плаву. Его ценили по простой и банальной причине: мог многое достать по части дефицита. Стройматериалы, мебель, аппаратура, шмотки, запчасти для автомобиля, его ремонт и другие нужные вещи доставались быстро с терпимой переплатой.

За де́нь, стремительно катящегося по коридорам методиста, могли видеть десятки людей. Он как биллиардный шар вкатывался в какой-нибудь кабинет и испарялся. По странному совпадению его фамилия, переводящаяся, как «зелёный мир», прямо говорила и о его страстном хобби: Илья трепетно любил «зелёные», не равнодушен был и к золоту. Из-за этого хобби в молодости ему пришлось хлебнуть тюремной баланды.

Неплохой кларнетист с консерваторским образованием работал в известных бакинских коллективах, выезжал с оркестрами на гастроли по Союзу. В гастролях скупал золото, о его хобби многие знали, но до времени проносило. Предприимчивым человеком был Илья Гринпис: торговал джинсами, грампластинками, галстуками, забугорными красочными пластиковыми пакетами, зажигалками, дисками, авторучками, сигаретами, импортными, разумеется. Кроме всего, делал за деньги нелегальные магнитофонные записи западных групп и давал деньги в рост.

Был он невероятно скуп и для всех, кто его знал, стало неожиданностью женитьба начинающего Гарпагона на красавице и певице Нелличке Арутюновой. Вокруг неё всегда крутились мужчины, которые могли сделать её жизнь счастливой в финансовом смысле, но она остановила выбор на Илье. Странные создания эти женщины!

Брак быстро распался. Нелли рассказывала знакомым, что муж морил её голодом, внезапные непредвиденные расходы по хозяйству выводили его из равновесия, он топал ногами, кричал, а расстроившись, надолго занимал туалет.

Илья копил. Целеустремлённо, не ставя перед собой конечной цели. У него была плохая память и поэтому все свои гешефты он записывал. Записная книжка его и погубила несмотря на то, что записи, как ему казалось, были им закодированы весьма изобретательным способом. Например, грампластинки у него значились, как сковороды. Две сковороды – 2 отс. означало покупку двух дисков по сто рублей (отс. – наоборот – сто) рублей. Телефоны он также записывал наоборот, номиналы денег в зависимости от суммы продаж или покупок занижал или на десять или пятьдесят-шестьдесят процентов, валюту называл салатом, тархуном и кинзой.

Взяли Илью когда он этого совсем не ожидал. Кто же этого ожидает? Он шёл к знакомому зубному врачу с царскими червонцами в кармане. Стоматолог обещал расплатиться валютой, Илья клюнул. Врач этот был на крючке и с удовольствием звякнул куда следует. Из плавно подъехавшей черной «Волги» выскочили дюжие молодцы, надели Илье наручники, затолкали в машину и увезли в родное ведомство.

Сыщики покатывались со смеху, расшифровывая коды Ильи, но над одной записью им пришлось биться всем отделом. Хитрая запись: «Ход конём – 2 руб. 90 коп. + червонец» не поддавалась дешифровке. Из профессиональной гордости следаки не спрашивали разгадки шахматного языка у Ильи, а несколько офицеров даже поспорили между собой на разгадку ребуса на пятьдесят рублей. Каждый записал свой вариант разгадки загадочной фразы и, наконец, спросили у подследственного. Ответ убил их наповал. Илья уныло сообщил, что «ход конём» – это траты на визит к шлюхе. Рубль 17 копеек ушло на портвейн, рупь и 73 копейки на шоколадный тортик и развесные конфеты, плюс червонец – оплата услуг дамы. Срок он получил с конфискацией. Забрали пластинки, импортный магнитофон и проигрыватель, ящик Мальборо, упаковку джинсов, немного золота и валюты.

Пока он отбывал срок в зоне на безводном Мангышлаке, где когда-то томился Тарас Шевченко, закопанные на даче бабушки Сары его основные сбережения зелёными ждали возвращения хозяина. Освободившись, он для вида поработал расклейщиком реклам и художником кинотеатра и по-тихому перебрался в предперестроечную Москву. Фиктивно женился на москвичке пенсионерке. Записной книжкой больше не пользовался: в зоне, где за «базар» отвечать нужно, он развил свою память, а любовь к самой надёжной валюте у него не остыла.

Осторожничая, с оглядкой, Илья взялся за любимое ремесло. В исправление таких фруктов люди с холодными головами и горячими сердцами не верят. Илья засветился и за ним начался пригляд. Забыть лютый зимой и знойный летом Мангышлак Илья не мог. Часто ему снился лагерь и он просыпался в холодном поту. Очередное попадание грозило ему повышением уголовного статуса до уровня рецидивиста и когда его взяли, рыдая, он согласился на предложение, от которого невозможно было отказаться, получив агентурное имя Пророк. Делом его занимался Глубурцев, тогда ещё майор. Через всесильную контору он был устроен на тёплое местечко методиста производственной гимнастики в оборонный научно-исследовательский институт. Конторе нужен был свой человек, Илья стал в своих донесениях описывать брожение умов в среде работников института, по-простому – стучать. Подпольную свою деятельность он не бросил, но стал ещё осторожней. Его не трогали, но пригляд за ним остался, стукачок им был нужен, опекун Глубурцев в нём был заинтересован. Илья наивно заблуждался относительно своей смётки и изворотливости. От «опекуна» ничего не удалось скрыть. Однажды Пророк был вызван на ковёр и получил ещё одно предложение, от которого тоже нельзя было отказаться. Он стал работать по двум направлениям – постукивать на сотрудников института и на своих коллег по тёмному зелёному промыслу. Свой личный бизнес подполковник Глубурцев поставил очень умело.

Пришли времена перестройки, а с ней достигли апогея брожения умов, стали раскрываться преступления власти. В газетах, писали такое, за что несколько лет назад в два счёта можно было заработать «вышку». А вскоре наступил всероссийский бардак и резко повысился спрос на валюту. Дела у Пророка, потерявшего к тому времени большую часть библейских волос, шли блестяще, под патронажем Глубурцева уже полковника

Пьяный и икающий Илья подошёл к своему подъезду в первом часу ночи, достать ключи из кармана он не успел. Эдди кинулся на него сзади, как барс из засады. Левую руку он бесцеремонно выкрутил за спину, Илью притянул к себе, а локтем больно саданул по печени. Издав звук проржавелой водопроводной трубы, из которой вот-вот хлынет вода, Илья выдавил:

– Мамочки…

– Папочки, – горячо шептал ему в ухо Эдди, слегка придушивая, – гадёныш паршивый, я никому и никогда не позволяю так со мной поступать. Где ты шукаешь Хаву Нагилу вечерами?

–Эд, прости, отпусти, пожалуйста, – проныл Илья сдавленно. Эдди толкнул его вперёд.

–Не буди во мне зверя. Ещё один ускользающий манёвр может стать для тебя последним, ты знаешь каким я могу быть, когда взбешён, а я взбешён, давно не был так взбешён…

Открывая дверь подъезда, Илья хныкал:

–Да меня ректор поймал, грузить стал. А у меня память… ты же знаешь, у меня с этим плохо… прости ради бога, Эдос, что я про тебя забыл.

–Бог заодно со мной сейчас, он не Тимошка и всё видит в окошко. Пошли в закрома. Представляю какой бардак у тебя, грязнуля, – толкнул его в спину Эдди.

Прихожая квартиры Ильи до потолка была заштабелёвана коробками с видеокассетами и сигаретами, ящиками с баночным пивом. Илья сразу же бросился в туалет, на ходу скидывая туфли, а Эдди прошёл в комнату и включил свет. Он сбросил с кресла упаковку джинсов, присел и огляделся, думая: «Каким ты был, таким ты и остался». На журнальном столике стояли пустые бутылки из-под портвейна, пепельница полная окурков, тарелка с засохшим хлебом, недоеденная банка консервов «Бычки в томате». Из неё показал голову любознательный таракан, пошевелил усами, и не увидев угрозы, нырнул в банку продолжать трапезу.

В комнате, как и в прихожей, в беспорядке высились коробки с какими-то товарами. Прошло несколько минут Илья не появился. Нехорошее предчувствие заставило Эдди выбежать в прихожую и дёрнуть дверь туалета – он был пуст! В ванной был слышен шум воды, Эдди облегчённо выдохнул.

Илья вошёл с кружком толстой колбасы, бутылкой «Агдама» и принялся нарезать колбасу на какой-то книге, нарезанная колбаса была похожа на комплект хоккейных шайб. Не глядя на Эдди, прожёвывая колбасу, Илья говорил:

–У меня с желудком нелады. После тюряги в желудке завёлся Ихтиандр и он часто просится поплавать.

Думая: «Немудрено, при таком жлобском питании», Эдди спросил:

–А где же Нелличка твоя?

Бросив в рот очередной кусок колбасы, Илья равнодушно пожал плечами.

– В Штаты уехала с мужем.

Эдди усмехнулся,

–Ходишь конём?

–Искусство секса принадлежит народу, – сказал Илья, сдвинул в сторону остатки прошлого пиршества, налил вина в залапанные стаканы, выпил и стал жевать колбасу. Эдди закурил.

–Зачем тебе столько добра-то? Затоварки не случится?

Илья бросил равнодушный взгляд на ящики.

–Пусть лежит. На днях цены опять подскочат.

Он налил себе ещё и опять молча, выпил. Немного помедлив, глядя в посоловевшие глаза Ильи, Эдди спросил:

– Слушай, а чего ты от меня бегаешь-то? Мне твои координаты Изька дал, наши земляки у тебя уже брали компьютеры и всякие электронные игрушки, сказали, что всё надёжно. Я приехал к тебе, думал по старой дружбе договоримся, все хотят заработать, хочу и я. Или, (Эдди пристально глянул на него), ты мне не можешь простить ту закономерную оплеуху…

Илья отвёл глаза в сторону.

–Честно? У меня интуиция, предчувствие, я тебя боюсь. С тех пор боюсь, меня кроме тебя и зеков в лагере никто не бил. Ты всегда был темнилой и кидалой.

–Интуиция у него, – рассмеялся Эдди, – в Баку меня никто темнилой, а уж кидалой тем более не считал, и ты это знаешь. Меня не нужно бояться. Себя бойся, интуиция доведёт тебя до суицида. О деле: нужны всякие электронные игрушки, фотоаппараты, фейерверки, ну и купить «зелени» по нормальной цене я был бы не против.

Илья пьяно икнул, его развезло.

– Сколько?

– Сколько не жалко. У меня магазин, навариться хочу, дело обычное сейчас.

– Разбогател? А долларов, в килограммах? – ощерился Илья. —Я ж говорил, что ты темнила. Не верю я тебе. Чего надо, можешь сказать? Хорош ходить вокруг.

– Ильюша, что ты кипятишься, ты всегда такой уравновешенным был, мягоньким безобидным барчонком…

– У тебя магазин? Ты и магазин? – захохотал Илья. – Азохен вэй, не смешите мои помидоры, ты же аферюга, белоручка, любитель пенки снимать. Кинуть меня решил?

Эдди играл желваками. Он не предполагал говорить о делах с пьяным Ильёй, забыл, что в бытность музыкантом, напившись, тот частенько отрубался и привести его в чувство было делом бесполезным.

– Не пей больше, – сказал он, но Илья ухмыльнулся, плеснул вина в стакан и грубо бросил:

– Моё дело! Будет он мне указывать.

Положение становилось катастрофичным. Илья ронял голову на грудь, покачивался. Эдди смотрел на него белыми глазами, думая о том, что ждать, когда он придёт в себя до утра в этом гадюшнике совсем не комильфо, а второй марафон погони за неуловимым засранцем он не вынесет. Нужно было что-то делать без терапии, хирургически. Тут он вспомнил слова парня в халате о стукачестве Ильи. Он вполне поверил в это, зная зелёную болезнь земляка, уверен был, что контора своих не забывает и, конечно же, она его подловила. Илья – валютчик, живёт в столице в своей квартире, превращённой в склад дефицита, торгует, крутит валютой, работой себя не обременяет. Таких товарищей обычно любят и бомбят бандиты и воры, а он, как нэпман жирует под конторской крышей. Эдди заботливо убрал со стола бутылку, грубо ткнул Илью кулаком в плечо.

– Слышь, я бегать за тобой больше не буду, затащу пьяную тушку в ванну и брошу тебя в твоём чудном пиджаке в винных пятнах в воду, заодно и пиджачишко выстирается.

Илья дёрнулся, истерически захохотав открыл глаза, вывернул кукиш, собираясь ткнуть им в лицо Эдди, но его рука мгновенно была прижата к столу. Эдди встал, вены на шее набухли, он вжимал кулак с кукишем в стол, сверкая глазами.

– Больно же! – Взвизгнул Илья, делая нелепые движения телом в попытке вырвать руку из железной хватки. Эдди отпустил руку, сел. Постанывая, Илья растирал руку, лицо принимало осмысленное выражение.

– Что ж ты такой злопамятный-то, Ильюха? – говорил Эдди. – Не можешь забыть той оплеухи? Но ты же был достоин этой награды. Что тебя подвигло шепнуть дирижёру оркестра, что у меня связь с певичкой Тамаркой, его пассией? Зависть, на премию надеялся? Разрушил союз немолодого человека с Тамарочкой, угробил её карьеру, меня выперли из оркестра, сам получил коллективный остраки́зм…ты влюблён был в неё?

Илья смотрел в стол, молчал.

Эдди вздохнул.

– Колись, Илья. Коню ясно, что ты работаешь под крышей конторы, сухим выходишь из воды, постукивая на коллег.

– Ты дурак? Как ты мог подумать, что я вкладываю клиентов и коллег? Закон омерты! Знаешь, что в нашем мире бывает за такие дела? Я не наводчик, – честный барыга, – белыми губами прошептал Илья.

– Несовместимые вместе слова честный и барыга, – усмехнулся Эдди, – в вашем мире мать родную за деньги продадут. Эх, Ильюша, разве «контора» когда-нибудь переставала присматривать за своими бывшими клиентами? У тебя, по всему, всё тип-топ. Работаешь спокойно, всё катит как по маслу. Где-то рядом не менее ловкие валютчики залетают, а один Илья не палится, скромного методиста производственной гимнастики в упор не видят. Между прочим, в институте тебя давно раскусили, доложили мне, что ты интенсивно постукиваешь, неуловимый засранец.

Илья ухмыльнулся.

– Работать нужно честно, по заветам «Морального кодекса строителя коммунизма», языком не чесать лишнего. Всё схвачено, за всё заплачено, я своё оттрубил. Плачу куда надо, от меня кормятся, пальцем никто не тронет. На то и волк в лесу, чтобы заяц не дремал.

–Я бы сказал волчара, – ухмыльнулся и Эдди, – покровитель хороший? Покровители тоже залетают и обычно всех за собой тянут. Слышал, как тряханули недавно генералов бурильной конторы?

– Читал. Ну и что? Отмажутся, одних снимают, других ставят. Я тут с какого бока? Все под богом ходим, залечу, значит, залечу, судьба. Хотя ты и знатный разводила, Эд, но фантазии у тебя дикая. Я ещё выпить хочу. Коньяк будешь? Я принесу.

Через пару минут он появился с бутылкой в левой руке, правую руку он, как подобострастный лакей держал за спиной, мстительный огонёк горел в глазах. Через миг в лицо Эдди смотрел пистолет. Не библейское выражение было на лице Ильи, он дрожал, крупные капли пота стекали по лицу.

–Я сейчас тебя грохну, потом разделаю на куски и спущу в унитаз вместе с Ихтиандром! Тебе крышка. Договорился! – прошипел он.

–Ты сам это придумал или по видаку такое видел, Голиаф? – рассмеялся Эдди.

–Молчи, гад. Кинуть меня решил? На понт взять? – повёл пистолетом Илья. В следующий миг Эдди нанёс удар ногой снизу по руке с пистолетом. Описав дугу, он шлёпнулся на ящик с видеокассетами. А Илья, раскрывший рот, получил страшный удар под дых и согнулся пополам. Десять минут пришлось приводить его в себя и первое, что он сказал, было:

– Ты чего дерёшься-то? Я ведь умереть мог.

Эдди небрежно сунул пистолет за пояс.

– Я Ихтиандра хотел убить, чтобы он тебя больше не истязал. Шёл к тебе с миром, хотел по-деловому, не бесплатно, без вреда для обоих гешефт сделать. Ты же, мало того, что бегал от меня, ловкачом гнилым выставил, но ещё и за оружие схватился. На дуэль не хочешь со мной? Давай, с завязанными глазами на теннисных ракетках или подушках. Что ты будешь делать, если я пущу слушок, что один знатный бакинский стукачок работает на контору и не только на идеологическом фронте, но и подельников закладывает? Такое радио работает безотказно. А пока я добрый, твой бизнес не ломаю, приехал с деньгами и без мыслей о кидалове, а ты повёл себя, как обиженный ребёнок.

Илья налил полный стакан коньяка и выпил как воду. Из банки показались тараканьи усы, таракан смотрел на Илью, Эдди рассмеялся.

– Плесни усатому соседу коньяка.

Илья зло скинул банку на пол.

– Чего хочешь?

– Того же, что хотела Нелличка от тебя. Любви и понимания.

– Ты всё тот же. Плагиатор и болтун, Остап Бендер новоявленный, – буркнул Илья, – чего всё же?

– Уже ничего, пустячок. По-землячески продай нужный мне товар, не задирая стоимости, и разойдёмся, только и всего.

– Уходи, Эд, ты у меня не был, я тебя не видел, забудем.

– Я прямо сейчас позвоню очень авторитетному товарищу, ты же знаешь с кем я вожусь. И ты рано или поздно поймёшь, что самоубийство лучший способ избежать встречи с разгневанными коллегами по бизнесу. Люди из конторы не могут поставить перед каждым настоящим пацаном охрану, а слухи – самая быстрая пуля. Советую отравиться. Достопочтенный отец Сэма Уиллера разумно говорил сыну по поводу самоубийства: «Повеситься – пошлое дело». Он советовал ему отравиться, потому что в последствии, он бы об этом не пожалел.

Илья задумчиво почесал тонзуру.

– Лучше уж отравиться.

– Никогда не поздно, – пожал плечами Эдди, – говорю тебе, как на духу, зла тебе не желаю, свою шкуру пытаюсь сберечь, земляк. Войди в моё положение, я не хочу крови. Слово джентльмена, расходимся, забываем друг о друге. В конце концов, мы должны в первую очередь заботиться о себе. Согласись, мы с тобой не от хорошей жизни делаем то, что умеем.

Кажется, Илья успокоился и пришёл к какому-то решению лицо его прояснилось.

– Ты ещё всех предупреди, что я работаю на ФБР, МИ-6 и Моссад. Эд, нужный тебе товар я беру у крутого барыги под реализацию, накидываю свой процент и толкаю, берут хорошо. Сейчас у меня товара нет, могу тебя с ним сконектить, человек затаренный, всё что хочешь найдёт.

– Следствие закончено – забудьте. Надеюсь, ты понимаешь, что не должен мне мстить. Месть – это бумеранг, который возвращается назад, быстрее чем мы ожидаем. Ты молчишь – молчу я.

Илья, потоптавшись, уныло попросил:

–Пушку-то верни.

–Табельное оружие сверхсекретного агента? Скажешь потерял, новый дадут. Я тебе рекомендую зашить в воротник рубахи ампулу с ядом, мало ли. Шутка. Так что, как с этим человеком? Время меня поджимает.

Илья написал номер телефона на клочке бумаге, протянул Эдди.

– Ладно. У кента этого добра завались. Утром я ему позвоню и порекомендую тебя.

Эдди рассмеялся:

– Надеюсь, что рекомендация будет положительной, неровен час я и ему расскажу о твоей деятельности. Чёртов бизнес! Человек, можно сказать, засветился, себя бы поберечь, а он и в этой ситуации думает о деньгах. Надо понимать, что за каждого нового клиента барыга тебе приплачивает? Колись, процентик от барыги капнет, своё не теряешь?

– Сущие пустяки, копейки на пиво.

У двери Эдди остановился:

–И чего ты не сваливаешь за бугор? Там ты окажешься в мире «зелёных» в комфорте и безопасности, можешь стать брокером, Ихтиандра изгонят хорошие врачи. Да, проветри квартиру… у тебя, г-мм, воздух, хе-хе, какой-то спёртый.

Чтобы размяться Эдди спускался с шестого этажа лёгким бегом. Дом просыпался. В квартирах нарастала водопроводно-унитазная увертюра. На улице, потягиваясь, он остановился. Оранжевый дворник скрёб метлой на одном месте, позёвывая, отстранённо наблюдал за нагнувшейся поправить чулок девушкой. Мамаша тащила хныкающего и упирающегося малыша к автобусной остановке. На скамейке, дико озираясь, просыпался заснувший пьяница. Унитазо-водопроводная увертюра набирала темп, переходя в аллегро, загорались окна домов. На востоке, за трубой котельной, рдел новый день. У набережной Эдди остановился и швырнул в воду пистолет.

После ухода Эдди, допив коньяк, Илья схватился за живот и рысью бросился в туалет. Ихтиандр с необычной силой рвался из него. Он сидел на унитазе напряжённо уставившись в дверь, на которой был пришпилен поблёкший календарь с Олимпийским Мишкой.

–В конце-концов этот прохвост прав, – бормотал он, – меня в совке уже подташнивать начинает от быдло-братков, гебистов, недобитых коммунистов и фальшивых демократов. Всё раздербанили, душат друг друга, расторгуюсь в ноль и уеду. Графа в паспорте мне позволяет, денежки спасу от коммуняк недобитых, мечтающих о реванше. Неровен час опять красные придут, ещё та конфискация начнётся. Куратор мой уже перекрасился, живёт по принципу грабь награбленное, он и меня спокойно грабанёт властной рукой, если власть сменится. Вылечу желудок, зубы приведу в порядок, там врачи классные. Палестинцы, правда… да где их нет, палестинцев этих? Там в арафатках, здесь – гопота в кепках.

Он принялся подсчитывать, что он выручит от продажи квартиры, товаров, машины. Настроение у него поднималось, успокоился и Ихтиандр. Встав с унитаза, Илья застегнул молнию на джинсах, бормоча: «Прощай, немытая Россия», вышел на балкон, хотел молодцевато поднять с пола гантели, но, застонав, схватился за спину, подумав: «И люмбаго там вылечу».

Глава IV. Будни торговые. Кузькин и другие

Полдня ушло у Марины с Эдди на разбор нового товара, установку полок. Когда выложили образцы на витрину, он сбегал на рынок на разведку. Юрия не нашёл, хотя день был субботний. Разведал рыночные цены на свой товар, строя из себя покупателя, поторговался с продавцами о цене, чтобы узнать нижнюю планку, с удовлетворением отметил, что товар куплен по хорошей цене. Водрузив ценники, он собрался сходить в кафе, но тут вошла троица посетителей, они сразу купили по полароиду, кассеты к ним, тетрисы и пакет фейерверков; после солидный мужчина купил полароид и игровую приставку, стайка пацанов стала в очередь за фейерверками и «бомбочками». Видимо они успели похвастаться друзьям, потому что пацаны шумными группами повалили в магазин. Брали горючий товар и взрослые, тетрисы уходили влёт.

Слух об аншлаге в магазине Виктора и Марины быстро разнёсся по рынку, появились и конкуренты с рынка, посмотреть на цены и товар. Некоторые предлагали купить весь товар оптом, но как водится за смешную цену. Эдди всем отказывал. К пяти часам была продана треть товара. Марина помогала ему, зашёл Виктор, понаблюдал за ажиотажной торговлей, остался доволен. Договорились вечером встретиться у него и обсудить дальнейшие планы.

Появился с инспекций даже Яшка Оковитый, пожевав губами, бросил презрительно: «Ну, ну, суетитесь, муравьи?» и ушёл. После ужина у Виктора обсуждали дальнейшие планы, Виктору и Марине такой ход нового бизнеса понравился, но Эдди обрисовал и негативные стороны нового дела. Он сетовал о мизерном количестве товара, о том, что мелкий опт мало эффективен и предполагает частые поездки в столицу и траты, что близок час, когда рынок наполнится популярными игрушками, цены будут падать, что он может, конечно, ещё раз смотаться в Москву, но челночить постоянно и стоять у прилавка ему претит.

Виктор задумался, он всё и сам прекрасно понимал.

– Короче, нужен надёжный поставщик и крупная партия с существенной скидкой при покупке, чтобы ставить цены ниже наших базарных кулаков. Надо подумать, Эдос, намётки у меня есть и давай уже твоего студента, пусть учится, а я порешаю, покумекаю, – резюмировал он.

Утром Эдди нашёл грустного Юрия на рынке, тот рассказал, что кроме оплаты места, с него выбила денег рэкетирская шпана. От расстройства он неожиданно согласился работать и Эдди привёл его в магазин, обрадовав Марину, которая приходилось бегать от основного товара к прилавку с новым товаром, а торговля шла бойкая. В магазине ему оставил записку Сергей, просил сегодня прийти вечером в кабак на день рождения крупного воротилы, что в субботу поездка в Грозный на свадьбу местного дельца, там можно сорвать большой куш.

Эдди постоял с Юрием, объяснил ему, что к чему и пошёл завтракать в хинкальную, а вечером приехал в «Горницу». День рождения дельца был зеркальным отражением памятного дня рождения Виконта с теми же гостями, тостами, вакхическими танцами, разбиванием фужеров и швырянием денег. Был здесь и Виктор без Марины, Виконт бе супруги и детей. Фавна не было, его замещал Яков, была и четвёрка «Тонибойзов». После делёжки денег Эдди положил в бумажник больше тысячи рублей. До двух ночи Эдди с Виктором и музыкантами пировали за барским столом, накрытом для них виновником торжества.

Как-то незаметно у Эдди сложились тёплые отношения с улыбчивой официанткой Людмилой. Той, что обслуживала его, Виктора и Марину, в тот злополучный вечер, когда его несомненное фиаско окончилось блистательным бенефисом на сцене. Виктор пригласил её за их стол, она сидела рядом с Эдди, робела, он ухаживал за ней. Не заметить её обожающих глаз он не мог. Она нравилась ему, после ресторана она поехала к нему и осталась с ним. От Виктора он знал, что она разведена, живёт с мамой и маленькой дочкой.

До поездки на свадьбу в Грозный оставалось ещё четыре дня, он зашёл в магазин, у прилавков толпился страждущий народ. Марина Юрия жалела, охала: «Господи, какой худющий наш студент и голодный! В перерыв я его в кафе сводила, так он по две порции съедал», но и хвалила – смекалистый, не сачок. Эдди глянул на него. Юрий сиял, ему, по всему, здесь нравилось, вспомнил фазенду студента, его стол с банкой сгущёнки и недоеденными шпротами, усмехнулся: «Скряга, так и до язвы желудка недалеко».

Людмила привела дом в порядок. Вымыла полы, окна, сняла занавески, протёрла от пыли люстру, с кровати исчезло постельное бельё, в ванной комнате утробно урчала стиралка, из кастрюли на плите шёл вкусный дух. «М-да, – подумал Эдди, обнимая и целуя, зардевшуюся Милу, – всё в самом деле устраивается, даже тревеломания не дышит в спину».

Восхитительный борщ и свиные котлеты с тающим во рту пюре несколько отодвинули от него мрачные мысли. После обеда Людмила ушла к матери, а он сел за стол, и в который раз просмотрев разведданные Георгия, задумался. Зуд в подошвах звал его к действиям, неделя безделья обещала быть скучной и однообразной. Он перечитал досье Безуглова и решил: «А не посвятить ли эту неделю знакомству с потерпевшими от потных ручонок фавна? Это же интересно узнать из уст пострадавших мнение о мерзавце. Узнаю что-то новое, ведь пепел возмездия должен стучать в их сердца. Я обязан проведать пострадавших, мало ли чего ещё можно узнать от обиженных им людей. Так сказать, составить моральный портрет фавна, укрепить в себе ярость праведного мщения. Хотя и сказано: «Мне отмщение, и аз воздам», но ждать справедливого возмездия Бога я не могу, чисто из любви к сирому и обманутому человечеству».

Побарабанив по столу, он решительно встал, переоделся в костюм. прихватил из кейса красную книжицу с гербом СССР и выбитым на ней МВД СССР и вышел из дома. В адресном бюро узнал адрес Кузькина. Тот жил в посёлке Золотушка, недалеко от Пятигорска.

Автору сего опуса нестерпимо хотелось развёрнуто и правдиво рассказать о персонажах, которых собрался с благородной миссией посетить наш герой, поэтому он не мог не включить в повествование эти небольшие главы.

1.Час Икс

Любимица бухгалтера Кузькина кошка Нюська обожала рыбу, но не всякую. Запросы у неё, как и у хозяина были скромные. Предпочтение она отдавала дешёвой мойве и путасу. К новомодной, появившейся на прилавках кошачьей еде в пакетиках и банках из стран с развитой демократической системой, Нюська чувствовала стойкое патриотичное отвращение.

Она прошла вместе со своим хозяином, трудный путь перестройки и тот её этап, когда прораб перестройки Горбачёв, занятый важными международными делами, напрочь забыл о том, что перестраивающейся стране нужно чем-то питаться. В это время на прилавках магазинов прорастала морская капуста, сахар и водку давали по талонам, а вместо хлеба насущного страну обильно кормили радужным, быстро черствеющим хлебом политическим, обещая в ближайшем будущем невиданное изобилие, высокий уровень жизни, достойную жизнь, свободу слова; кроме всего, обещали к концу двадцатого века по программе «Жильё —2000» обеспечить граждан жильём. Эту программу неунывающий и острый на язык наш народ мгновенно окрестил «Жульё – 2000».

Нюська вместе с хозяином, наблюдала в телевизоре за нескончаемыми политическими баталиями в Верховном Совете СССР. В этих словесных битвах участвовали видные партийные деятели, министры, члены правительства, многочисленная депутатская тать. К сожалению, жаркие и важные дебаты не оставляли этим деятелям времени, на то, чтобы подумать о хлебе насущном для народа и о насыщении прилавков магазинов самыми обычными продуктами. Отягощённые заботами о благе народа, депутаты быстро проглатывали скромный обед из пяти блюд в депутатской столовой, в которой цены оставались такими же, как в добрые времена застойные, и возвращались на рабочие места благородно радеть о народе.

Народ хорошо понимал какой титанический труд у депутатов и выживал, как мог. Не роптал, терпеливо ждал улучшения жизни, понимая, что государственные мужи не боги и не могут накормить народ пятью хлебами и двумя рыбами. Не мог этого сделать даже кудесник Чумак, проживающий в каждом телевизоре: он поил людей «заряжённой» водой, таким способом, видимо, пытался компенсировать дефицит жизненно необходимых продуктов.

Мало-помалу что-то улучшалось, но обвально росли цены. На прилавках появилась горбуша, кета, лосось, осетрина, белуга, всякая экзотика вроде нототении, телапиуса, панагиуса из ядовитой реки Меконг, но цены, а вернее скромные заработки Кузькина, не позволяли ему кормить свою кошку золотой рыбой. Голод не тётка и кошка от безысходности стала есть макароны, суп, сдобренный хлебом и рыбные консервы. В народе поговаривали, что «меченый» Миша продал какую-то часть океана то ли японцам, то ли американцам, от того, мол, и случился рыбный дефицит.

Как только Кузькин открывал холодильник, Нюська мурлыча подбегала к хозяину, тёрлась об ноги, ожидая, что хозяин наконец-таки побалует её любимой рыбой, вкус которой она уже стала забывать. Кузькин доставал из холодильника консервы, горько вздыхал, приговаривая: «Перестройка, Нюсечка, перестройка, будь она не ладна».

После многократных повторений хозяином слова «перестройка», у Нюськи выработался на него злобный рефлекс. Услышав его, она выгибалась, принимала защитную стойку, шипела и даже могла броситься на опрометчиво произнёсшего эти страшные слова. Несколько раз она бросалась на Горбачёва, на диктора ЦТ Кириллова, на спикера Верховного Совета Рафика Нишанова, Егора Лигачёва и даже на Гельмута Коля, каждый раз, больно ударяясь об экран телевизора.

В дверь квартиры Кузькина звонили. Шлёпая разношенными шлёпанцами, Кузькин пошёл открывать. На пороге стоял Эдди.

– Кузькин Иван Иваныч? – деловито спросил он.

– Он самый есть, – ответил Кузькин удивлённо, его давно никто не навещал.

– Иннокентий Дормидонтович Шаргородский, – протягивая руку Кузькину, представился Эдди.

Поманив гостя пальцем, Кузькин сказал шёпотом:

–Только умоляю! Не говорите слова «перестройка», моя кошка терпеть его не может, впрочем, как и я, собственно.

– Страшное это слово, – тоже шёпотом отвечал Эдди, понимающе кивая. – Это кодовое слово, открывающее путь другим негативным словам, шлагбаум через опаснейший переезд. Посудите сами: пере… ах да, кошка, за ней – перестрелка, межнациональные конфликты, бандитизм, и, как следствие, непременный черёд переписи, – переписи убывшего в мир иной населения. Портят статистику головастые люди всеми правдами и неправдами усилено убывающие в мир лучший, на загнивающий Запад, где проблема питания населения решена.

– Вот, вот, – мотнул головой Кузькин, – скоро переписывать некого будет. Часть народа загнётся, часть сбежит на Запад. Пройдёмте в кухню.

Кузькин провёл гостя в кухню. Вбежала Нюська, и не увидев в Эдди человека, связанного с перестройкой, доверчиво потёрлась о его ногу. Эдди потрепал её за ушами и прочёл бухгалтеру познавательную лекцию о кошках. Бухгалтер узнал, что многие великие люди любили кошек. Любил их и коварный кардинал Ришелье, и поэт Бодлер, а великий Данте даже выучил кошку, неизвестно в каких целях держать в лапах горящую свечу. Рассказал о том, что кот по имени Уилберфорс, с которым был знаком сам Михаил Горбачёв, изничтожил всех мышей на Даунинг-стрит 10, что этому коту Маргарет Тэтчер привезла из России партию рыбных консервов, а он недавно издох, – то ли от старости, то ли от наших консервов.

Иван Лукич поставил перед гостем чашку чая и вазочку с пряниками, Эдди поблагодарил и, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

– Я же к вам по делу! Вы не можете себе представить, как трудно стало работать. Все эти пертурбации, слияния органов, потом разъединения, новые аббревиатуры, партии. Сегодня одно начальство, завтра – другое. Вывески меняются, а дело стои́т.

Он суетливо полез в карман, достал из нагрудного кармана пиджака красную книжечку с гербом, произнёс извиняюще, сунув её к носу Кузькина:

– Следователь по особо важным делам капитан Шаргородский, из столицы.

Кузькин нервно привскочил. Лицо перекосилось, пошло алыми пятнами.

– Я уже всё рассказывал тысячу раз, меня затаскали на допросы, я год был под следствием, два месяца в СИЗО, мне дали два года условно без права работать в должностях, связанных с материальными ценностями. А я бухгалтер! Ничего другого не могу делать, мне пришлось работать сторожем, чтобы выжить. Говорил, гад, о дисциплине, о законе, о честности, а каша заварилась всё на Кузькина спихнули. Миллионщики чёртовы!

Эдди успокаивающе тронул рукой разволновавшегося бухгалтера.

– Гад? Понимаю, вы об Оковитом, именно потому я здесь. Успокойтесь, товарищ, мы знаем, что вас подставили. Но всё же, не обижайтесь, пожалуйста, это выглядело бы крайне наивно, чтобы вы, работая у Оковитого, ничего не ведали, ни о чём не догадывались. Перед вами были бумаги, вы их изучали, вполне могли понять, что к чему. Неужели вы были так наивны? Вы же понимали, что двойная арифметика, рано или поздно станет компроматом, материалом для следователей. И ещё… известно, что руководителю предприятия нужны такие бумаги, чтобы на них всё было чисто, за это он приплачивает их составителям, а горят несчастные исполнители….

– Я уже всё говорил, – повесил голову Кузькин.

– Прошу вас, успокойтесь. Я это говорю к тому, что нужно не терять бдительности, оценивать риски, уметь сказать нет в решающий момент. Этот хитроман ни одного вас обвёл вокруг пальца, хотя вам повезло, вы ещё легко отделались, некоторым его подчинённым повезло меньше. Думаю, на решение суда повлияло ваше безупречное прошлое и чистосердечное раскаяние, – строго сказал Эдди, и сменив тон на доверительный, наклонился Кузькину:

– В МВД России идёт пересмотр старых дел. Готовится указ о реабилитации и выплате пострадавшим от рук нечистоплотных дельцов денежной компенсации, между прочим, многие их этих дельцов уже отдыхают за решёткой.

Кузькин засмущался.

– Да, не надо ничего мне. Работаю, живу неплохо, ещё в детсаде на полставки, отчёты на дому пишу.

– Как это не надо! – возмущённо воскликнул Эдди. – До каких пор волки в овечьей шкурах будут ходить чистенькими?!

Он так стукнул по столу, что звякнула ложка в чашке, и глядя на Кузькина горящими глазами, сказал:

– Пробил час Икс!

Бухгалтер вздрогнул.

– Опять на допросы?

– Никаких допросов, вы чисты, как Гималайский снег. Вся коллегия Министерства в этом убеждена. Напишите всё, как есть, честно и обстоятельно о подпольной деятельности Оковитого и его помощников. И ещё: у многих финансовых работников есть привычка брать работу на дом, если у вас есть какие-то сохранившиеся документы приложите их к вашем записям. Возмездие неотвратимо! Грядут новые справедливые времена, только об этом пока никому ни слова. Скоро всё появится в прессе. Вор должен сидеть! Оковитые и им подобные будут наказаны. Закон суров, но это закон.

Кузькин грустно смотрел в окно, думая: «А что я теряю, в конце концов? Хватить жить с клеймом, реабилитация хорошее дело».

– Вот именно, – сказал Эдди, словно прочитав мысли бухгалтера, – вы встаёте рано?

– Как штык – в шесть утра.

– Тогда в десять я у вас.

Кузькин проводил Эдди до двери и спросил смущённо:

– Извините, Бога ради. У вас несравненно больше возможностей, чем у меня… не могли бы вы достать для моей кошки немного мойвы или путасу? Я заплачу, очень хочется Нюську побаловать, она другой рыбы не ест. Проклятая пере…ну, вы понимаете…

– Завтра в десять у вас будет большой брикет этого кошачьего деликатеса.

Эдди крепко пожал руку Кузькина.

Прикрыв за гостем дверь, Кузькин сел за стол, и мстительно думая о каре, настигшей распоясывавшихся буржуев, принялся писать. Иногда он поднимал голову и шептал: «Пробил час Икс», наслаждаясь загадочностью фразы и своей причастностью к государственной тайне. Закончил он писать глубоко за полночь.

Кузькин, правда, не написал о том, что Оковитый платил ему помимо зарплаты в сто сорок шесть рублей, ещё одну такую же зарплату наличными из собственного кармана, были и внеочередные премии, а это были деньги приличные по тем временам. Не говорил он этого и на следствии, прикидываясь наивным «лопухом», дескать, не мог предположить, что влип в ловко расставленные сети. Естественно и Оковитому совсем не с руки было говорить о том, что он «подкармливал» бухгалтера. Но на Оковитого Кузькин был обижен, за то, что тот вывернулся и не стал ему помогать в трудную минуту, а после и забыл о нём.

Эдди явился ровно в десять и принёс целый брикет замороженной мойвы.

– Пришлось потрясти буржуев, чего только не гноят в своих подсобках мерзавцы, – сказал он.

Иван Иваныч полез в карман за деньгами.

– Начальство выделило мне деньги на непредвиденные траты, – укоризненно качнул головой Эдди, беря из рук Кузькина пачку листов бумаги, исписанных убористым красивым почерком.

– А про бани нужно было писать? – смущённо опустил голову Кузькин.

– А как же! Бани – важный аргумент для следствия, вы, что, не написали? – удивлённо поднял брови Эдди.

– Нет, нет, написал коротко, конечно же, просто стыдно было про это всё писать. Я два раза был приглашён на эти злосчастные мероприятия, потом сказался больным и не стал ходить. Там вся шайка собиралась, «перетирали» – так они говорили, – Кузькин нехорошо ухмыльнулся. – Перетирали… с хорошенькими старшеклассницами…

– Всё опишите. С фамилиями участников мероприятий и обслуживающего персонала. Завтра я к вам загляну, —Эдди по-отцовски погладил по плечу опального бухгалтера.

Кузькин описал весь период своей работы на овощной базе, кроме всего к листам приколол годовой финансовый отчёт последнего года своей работы. Отчёт был с помарками, и он его оставил себе, переписав новый начисто.

Эдди долго тряс ему руку, сказав на прощанье:

– В конце концов, товарищ Кузькин, согласитесь, пора уже давно новоявленным капиталистам показать Кузькину мать. Мы это просто обязаны сделать.

– А насчёт бань, товарищ, вы у Клю́ковкина Артура Арнольдовича спросите, он про это много чего знает, он мне говорил, что у него даже фотографии есть с этой блудней. Ну … из тайной комнаты. Его «перетиральщики» сильно обидели, – выкрикнул ему вслед Кузькин.

Эдди остановился.

– Клюковки́н? Такой не числится в делах.

– Клю́ковкин Артур Арнольдович. Фотограф и массажист, местная знаменитость, сейчас у него выставка, я вчера ходил, талант! Арнольдыч в этом вертепе долгое время работал, кстати, он мой сосед, в первом подъезде живёт.

– Номер квартиры?

– Десятая.

– А поджигатели, братья эти, Карамазовы? Вы ведь были с ними знакомы, по делу вместе проходили.

– Карапузовы? Я как первый раз их увидел, сразу определил, что быть беде. Нормальных сторожей Оковитый не взял, хотя многие просились, а этих уголовников прямо-таки обласкал. На суде говорили, что они нарко́маны со стажем. Они из Кисловодска.

– Нарко́маны? Из Наркомата конопли и мака? Зайдём в этот Наркомат, спросим, как дела на плантациях, доморощенных Геростратов. Непременно спросим и про этот чёртов банный бомонд у ягодного Клю́ковкина, – легко сбегая по лестнице, прокричал Эдди.

На следующий день, не теряя времени, он поехал к фотографу.

2.Золотой час фотографа Клю́ковкина

Артур Арнольдович Клю́ковкин в душе был эстетом, его волновала и воодушевляла красота женского тела. Наслаждаться ею он начал совсем в раннем сопливом детстве, когда бабушка брала его с собой в женскую половину бани. Артурчик, краснея, стесняясь и волнуясь, разглядывал голых женщин, и это доставляло ему неосознанное удовольствие и волнение.

Когда он подрос до того возраста, в котором ходить в баню с бабушкой стало неприлично, ему пришлось мыться в мужском отделении. Ему уже довелось пролистать иллюстрированную книгу об искусстве Древней Греции, с фотографиями скульптурных работ мастеров того времени из музейных коллекций. Прекрасные тела юношей и дев восхищали его. В бане же он видел карикатуры на мужское тело: кривые ноги, волосатые груди и спины, брюхастые тела, свисающие ужасные детородные органы.

По мере взросления эстетизм в нём стремительно возрастал. В отрочестве, чтобы восполнять приятные ощущения, Артур вместе с другими подростками иногда пробирался на чердак кочегарки, где было отверстие, через которое можно было наблюдать за моющимися женщинами. Такое «кино» длилось недолго. Через некоторое время за этим занятием подростков застукал кочегар бани Тимофеич. Он надрал ребятам уши, но родителям о гнусном поведении их детей ничего не сообщил. Причина была банальной – это суверенное отверстие проделал сам Тимофеич и огласки ему совсем не хотелось.

Двор всё же узнал о хобби кочегара, Тимофей был побит мочалками и мокрыми полотенцами разгневанными женщинами. Скорей всего, кто-то из женщин обратил внимание на пунцовое ухо своего отрока, допросил его с пристрастием, а пацан раскололся и всё рассказал. Во время наказания женщины не посмотрели даже на то, что Тимофеич был партийный. Обсуждалось ли его аморальное поведение в парткоме неизвестно.

В юности Артур прочёл роман Эмиля Золя «Нана», который потряс прыщавого юнца сексуальными сценами. Он долго ходил под впечатлением романа и неожиданно понял, что влюблён в молоденькую учительницу французского языка Нину Васильевну. На уроках он стал, не мигая, совсем не платонически смотреть на учительницу, не обращавшую на него никакого внимания. Тайком, прячась, он провожал учительницу до её дома, прятался за забором и мечтал о том дне, когда избранница заметит его. Он верил, что она всё поймёт и предложит ему зайти в дом. И тогда…о, тогда он бы бросился к этим прекрасным ножкам, покрыл их поцелуями, признался бы в горячей любви и преданности, повторяя по-французски выученную фразу Je t'aime, Ninа! Бедного юношу ждал страшный удар судьбы. Однажды вечером, стоя на своём посту у дома Нины Васильевны, он увидел, как в её дверь проскользнул, озираясь, волосатый и толстый буфетчик Магомед из привокзального ресторана. Артур рыдал. Он стоял у дома своей возлюбленной до тех пор, пока в окнах не погас свет.

Артур переживал этот удар судьбы болезненно. Нину Васильевну возненавидел, стал ей дерзить, схлопотал двойку в четверти за предмет и поведение.

С горя он посетил известную в городе многостаночницу Мадлен, которую все звали проще – шмара-Маня. В её постели ни одно поколение школьников города потеряло невинность. От неё он вышел состоявшимся мужчиной, полный гордости и новых радужных планов.

Наверное, из-за любви к женскому телу он окончил курсы массажистов и освоил фотографию, преуспев в обеих профессиях. «Девушки с веслом» и «Рабочие с крестьянками» угнетали его творческую мысль, Клюковкин считал себя выше этих поделок. Его фотографии иногда печатались в местных газетах, один раз он даже участвовал в фотовыставке посвящённой русской женщине под названием «Коня на скаку остановит» и получил хорошие отзывы. Его откровенные фото «ню» было трудно опубликовать в те времена, но Клю́ковкину удавалось, ловко изворачиваясь, так преподносить свой материал за счёт подписей к ним, что иногда они проходили.

Под свои фото он придумывал шапки, несущие некую идеологическую нагрузку, соответствующую времени. Например, под фото, на котором была изображена грудастая женщина, стоящая вполоборота у раскрытого окна, чуть прикрытая прозрачной занавеской, и мечтательно смотревшая вдаль, стояло название «Вся жизнь впереди». Под другим его фото, где голая женщина с распущенными волосами выбегала в брызгах воды из реки, а под брызгами воды угадывалось прелестное тело, значилось: «Будущее прекрасно». Клюковкин интуитивно, не ведая того, использовал эффектный инверсионный метод «показывая не показывать». Привели его к этому методу морально-идеологические кандалы, но нет худа без добра, как говорится.

Клю́ковкина тянуло к классической женской красоте. Он любил снимать полных женщин, его притягивало тело, где было на чём остановиться взгляду, любимыми его художниками были мастера эпохи барроко. Надо сказать, что перебоев с натурой у него не было. Почти все женщины, которым он предлагал позировать в не очень сытные перестроечные времена, упирались недолго, а некоторым, это даже нравилось. Меркантилизм непритязательных провинциалок не простирался выше бутылки шампанского, кофе и шоколадных конфет. В близкие отношения с натурщицами он не вступал, в эти отношения с ним вступали некоторые грубые натурщицы.

Фотодело требовало материальных затрат. Вторая его специальность приносила ему неплохой заработок. Он успешно работал массажистом в профсоюзном санатории «Труд», где по-настоящему смог ощутить, в осязательном смысле, красоту женского тела.

Под его крепкими руками кряхтели, постанывали, ойкали и пыхтели женщины худые, как жердь, с торчащими лопатками и грудью подростка, дамы с тройными окороками и животами, растекающимися студнем по кушетке, мускулистые спортсменки, старушки пенсионерки, строители, артрозные ответственные партийные деятели, домохозяйки и курортницы. С хорошим материалом было неважно, но платили хорошо. Был и постоянный приработок от «левых» денежных клиентов.

Однажды Артур Арнольдович влюбился в одну свою клиентку и женился на ней. Но семейное счастье длилось недолго: виной стала эстетическая одержимость профессионала-фотографа. Однажды ночью он встал и принялся фотографировать безмятежно спавшую голую супругу. Та проснулась, дико возмутилась, надавала ему пощёчин и ушла от него в эту же ночь. Артур Арнольдович не смог ей объяснить, что в нём живёт эстет.

Через пару лет работы в санатории директор на ушко предложил ему высокий приработок в загородной базе отдыха. Клюковкин согласился. Оказалось, что это был подпольный бордель, вертеп с сауной и бассейном. Здесь тайно расслаблялись не бедные люди города, партийная элита, нужные гости из столицы. Здесь вершилась местная политика, решались глобальные экономические вопросы, совершались сделки.

В дни больших гулянок, после массажа и пропарки в сауне, гости пировали в холле. Кутили широко. Столы ломились от яств и напитков, дамы всех мастей и возрастов скрашивали мужские застолья, не брезговало отдыхом на базе и местное уголовное сообщество. Нимфы и мужчины напивались до поросячьего визга. После баньки часто ходили голышом, танцевали вакхические языческие танцы.

Однажды один самодур, из отцов города, кровно обидел его. Он, – «а подать сюда Тяпкина-Ляпкина», – приказал позвать его к столу патрициев и патрицианок, сидящих за столом в простынях, и предложил высокому обществу выпить за нашего мясника. Артур Арнольдович почти не пил, но партийный бонз заставил его выпить два стакана водки подряд, а когда тот отказался от третьего и взмолился, мол, у него язва, милостиво отпустил. Но один из гостей, сильно пьяный местный деляга Оковитый, вероломно подставил ему ногу, и он растянулся на полу под гомерический хохот и свист собравшихся.

Артур Арнольдович плакал и хотел уволиться, но понял, что ему отсюда так просто не уйти, никто ему этого не позволит, – все здесь были повязаны одной верёвкой, да и заработки намного превышали его бонусы на официальной работе, а в фотоделе могла случить стагнация, это останавливало. Позже Оковитый перед ним извинился. Артур Арнольдович пожал руку обидчика, но затаился в злобе.

У него была своя комната, где он отдыхал и готовил чай гостям. Она была смежной с большой комнатой, в которой стояла только трёхспальная кровать и две прикроватные тумбочки. Официально считалось, что это комната отдыха, на самом деле на этой кровати резвились отягощённые сексуально гости. Стена между кельей Клю́ковкина и бордельной залой, как её прозвал фотограф, была тонкостенной, деревянной, стоны из бордельной комнаты были слышны в его каморке. Однажды он отдыхал на своём топчане и на него со стены выпал большущий овальный сучок. Сучок вывалился из верхней части стены. Артур Арнольдович встал на стул, заглянул в отверстие, благо опыт у него в этом был: через отверстие чётко была видна, будто в специально наведённом фокусе трёхспальная кровать, над ней сияла пятирожковая люстра, а на кровати!..

Клюковкин задрожал: могут получиться уникальные мстительные снимки! Объектив свободно входил в отверстие, и он стал снимать ничего не подозревающие парочки, благоволило и освещение. Гости любили развлекаться при включённой люстре, или забывали её выключать, поскольку путь к кровати был для них тяжёл. Кто только не попадал в объектив его фотоаппарата! Фотографии не всегда получались удачными, но суть и люди были хорошо видны. В художественном смысле фотографии были низкого качества и вульгарны, но Клюковкин был мстителен: ту подножку пьяного Оковитого он не мог забыть и простить. Оковитый не раз попадал в объектив его камеры. Мстительный массажист припрятывал негативы: мало ли, как могла жизнь повернуться дальше, он много чего видел и знал, и подстраховаться совсем не мешало.

При Андропове свора развратников ненадолго поутихла и на время затаились. Артур Арнольдович остался без приработка и вновь серьёзно и с удовольствием занялся любимым делом. Совсем скоро дым слабеющего костра идеологических догм, стал выдуваться перестроечным ветром. Люди, занимающие посты в обкомах и горкомах перекрашивались, на экранах телевизоров каждые две минуты раздевались, в киосках появились пособия по ликвидации половой безграмотности. Артура Арнольдовича вновь призвали работать на базу отдыха. Но на то и щука в воде, чтобы карась не дремал. Кто-то стукнул куда нужно и в самый разгар шабаша в гнездо разврата ворвался ОМОН, следователи и общественниками. Скандал был грандиозный! Но до суда не дошло, как-то рассосалось. Клюковкин ходил на допросы, но ничего не говорил, сообразив, что откровенность выйдет ему боком.

На скопленный капиталец на массажной ниве он открыл фотоателье. Платил желающим позировать женщинам небольшие гонорары, начал выставлять свои работы на выставках, их печатали в некоторых журналах, но его грыз червь неудовлетворённости, напрасно прожитой в бесславье жизни, он считал себя достойным большего. Сейчас его откровенные фото были выставлены на очередной выставке, где он получал лестные отзывы.