Читать онлайн Альманах современной русской прозы и поэзии «Литературные встречи» №2 бесплатно

Дмитрий Воронин

г. Калининград

Бег по спирали

Съёмочная группа вошла во двор небольшого полуразрушенного замка и огляделась. Единственное уцелевшее крыло средневекового строения было заселено людьми, ещё два представляли собой остатки древних стен, к которым примыкали скособоченные деревянные сарайчики и кирпичные гаражи, а четвёртая сторона тевтонской цитадели и вовсе исчезла с лица земли, не выдержав испытания временем. Жилое двухэтажное здание делилось на два входа, один из которых скрывался за внушительной железной дверью с кодовым замком и охранялся цепной собакой породы алабай, а второй являл из себя обшарпанный тёмный провал без какого-либо намёка на защиту. Окна над открытым мрачным порталом отличались друг от друга разными объёмами, что указывало на наличие нескольких квартир внутри этой дыры, сверху которых на просевших стропилах громоздилась старая немецкая черепица, покрытая мхом и местами залатанная кусками шифера и жестяными листами. Второй подъезд сиял белыми еврорамами одинаковой величины, а оцинкованная крыша над ним ослепительно блестела на солнце.

Возле одного из сараев на куче песка сидела одинокая малышка лет пяти и играла с двумя куклами.

– Девочка, а ты тут живёшь? – обратился к девчушке режиссёр.

– Ага, тута, – согласно кивнул ребёнок, с любопытством оглядывая наведённую на него фотокамеру.

– Прямо в этом замке?

– Ага, в замке.

– Тебя как зовут?

– Фея.

– Как-как, повтори? – удивлённо переспросил киношник.

– Ну, Фея, – слегка нахмурилась девочка, – Фиона Зюкина.

– О! – улыбнулся ответу режиссёр. – Фиона Зюкина – это звучит, однако! Настоящая замковая принцесса. А скажи нам, Фиона Зюкина, взрослые дома есть? Можешь их позвать?

– Есть, – кивнула Фея, – только позвать не могу.

– Почему?

– Мамка обед готовит, и стирает, и гладит, а дед на рыбалке.

– Вот как, ну ладно, что уж теперь, – вздохнул киношник. – Может, тогда мы тебя для кино поснимаем и порасспросим о твоей жизни в замке? Ты не против?

– Не-а, – растянула рот в беззубой улыбке Фея.

Режиссёр прикрепил к платью Фионы микрофон и махнул рукой оператору:

– Снимаем.

Молодая девушка навела на девчушку камеру.

– Как тебе, принцесса Фиона, живётся в этом замке? Наверное, как в сказке?

– Плохо живётся, – нахмурилась Фея, – и ни в какой не в сказке.

– А что так? – поднял брови режиссёр. – Во всех сказках и мультиках принцессы счастливы в замках.

– А я несчастлива, – ещё больше насупилась Фея.

– Расскажи, интересно даже.

– Ну что тута интересного, ничего тута интересного, всё одно и то же всегда, – лицо девчушки стало строгим. – Вот туристы замучили совсем, покою от них нету. Ходют и ходют тута каждый день ни свет ни заря, всё истоптали кругом, как коровы, даже трава не растёт. В подъезд заходют и к нам в квартиру без стука. Мы им чего, зоопарк – на нас смотреть? Бумажки от мороженого мусорят и фантики от конфет бросают где попало. Хоть меня когда угостили, так фигушки от них дождёшься. И крышу нам от дождя не чинят, а она вся протекает каждый раз. Скоро нам на голову упадёт, а дипупатам хоть пусть падает. Мы дипупатов выбираем-выбираем, а они всё равно нас обманывают и воруют. Крышу у нас своровали уже столько раз и ещё воду. Вода в кране ржавая и плохая, а трубы не меняют и колодец закрыли. Всё лопухами заросло, а косить никто не идёт, и песочницу мне не делают, и качелю. А мы пишем им и пишем, а всё без толку. Тута нету счастья. Мы скоро в Славск переедем, а тута дача будет. Вот! – закончила монолог несчастная принцесса и перевела своё внимание на кукол.

– Здорово! Супер! – восхитился режиссёр и повернулся к оператору. – Пошли, Маш, обойдём замок с внешней стороны, поснимаем, может, кого ещё встретим.

Вокруг развалин всё поросло крапивой и бузиной. Тут и там валялись пакеты с мусором, бутылки из-под дешёвого вина, пустые пивные баклаги.

Через полчаса съёмочная группа вернулась в замковый двор. Девчушки на куче песка уже не было, зато появилась молодая полноватая женщина, развешивающая стираное бельё на протянутые между вкопанными столбами верёвки.

– Добрый день, – улыбнулся молодице режиссёр. – Вы в этом замке живёте? Принцесса Фиона, случаем, не ваша дочка?

– Ну, тута мы с Фионой живём, а что? – подозрительно покосилась в сторону кинокамеры замковая королева.

– Мы фильм о здешней земле снимаем, с людьми разговариваем о том о сём. Не ответите ли и вы нам на несколько вопросов?

– Отвечу, чего ж не ответить, – прищепила на верёвку бюстгальтер молодица и кокетливо поправила волосы. – Может, мне переодеться? А то я тут по-домашнему и не покрашена даже. Я скоренько, ладно?

– Не-не, – замахал руками киношник, – не стоит. Нам именно так и надо, по-простому, по-домашнему, без всяких каблуков и макияжей.

– Ну, тогда ладно, пусть так. Я и так не хуже, чем в жизни, – стрельнула глазками замковая королевна. – Спрашивайте.

– Вас как зовут?

– Диана.

– О! У Фионы мама и должна быть именно с таким королевским именем! – вырвался восторженный комплимент у режиссёра. – Но к делу. Диана, а как давно вы в этом замке живёте?

– Да всегда. Я тута родилась, даже и школу закончила.

– И как вам здесь?

– Плохо, – нахмурилась Диана.

– Почему?

– Ну, так чего тута хорошего? Сами посмотрите, – указала в сторону крыши молодица. – Видите, просела совсем, того и гляди на голову рухнет, а у меня ребёнок, а начальству и дела нет до нашей трагедии. Навыбирали депутатов-болтунов, одни обещания. Только и делают, что воруют, а нам живи после этого как хошь. И водопровод давно проржавел, вода коричневая, вся в железе, пить нельзя – рак подхватишь. Колодец был старый, ещё рыцари копали, так наш сельский глава зарыть приказал. А чего зарыть, если там вода из родника текла? Вот всё шиворот-навыворот делают, как вредители, чтобы мы поскорее сдохли. Я его спрашивала, зачем закапывать чистую воду, а он говорит, что это музейная старина с самой древности, которую сохранять надо. Чего-то я не пойму, как это сохранять, если они его зарыли? И вообще, старьё, значит, берегут, а людей не обязательно. Травитесь, значит. Вокруг, вон, крапивой да лопухами всё поросло, бузина до неба уже, скоро борщевик придёт, ЖКХ даже и не дёрнется, задницами к стульям приросли, будто клеем «Момент» им намазали. Хоть самой коси. Так мне за это не платят, чего я за бесплатно корячиться стану? Туристы тоже достали совсем, по двору с утра до вечера попусту шляются, как у себя дома. В квартиру стучат, а когда и без стука вламываются. Мусор после себя кругом оставляют, убрать некому, вон его сколько по двору валяется. Хоть бы Фионе кто когда хоть шоколадку купил, так нет же, все жадные, фиг дождёшься. Да вон батя мой с рыбалки пришёл, он больше моего знает, расскажет вам ещё, а мне некогда, борщ варю на обед.

И замковая королевна исчезла в чёрной дыре подъезда, оставив вместо себя подошедшего к съёмочной группе пузатого мужика в вытянутом трико и серой застиранной майке с надписью «ЛДПР». На плече красномордого бугая лежала удочка, а в руке болтался целлофановый пакет с парой-тройкой мелких карасей.

– Вот рыбы кошкам наловил, одна мелочь в пруду, себе уж и не поймать, всё потравили кругом своими пестицидами, – обдал перегаром стоящих киношников замковый король-отец. – А вы чего хотите? Может, рыбку купите? Котов моих покормите. Дешевле «Китикята» продам, за триста всего.

– Не, мы кино снимаем про жизнь простых людей в старинных замках и особняках. Может, расскажете чего, как вам тут живётся, в старинном замке?

– А чего тута рассказывать, нечего тута рассказывать, живём, хлеб жуём, – отёр со лба пот пузан и слегка подтянул сползающее трико.

– Вас как величать? – обратился к хозяину части замка режиссёр.

– Самсон Панкратович, – важно почесал выпирающий из-под майки живот рыболов и хитро сощурился. – А чего узнать хотите? Всё расскажу, если заплатите.

– Сколько просишь? – перешёл на «ты» режиссёр, моментально уловив сущность хитрована.

– Штуку! – выпалил в ответ замковый король.

– Много больно, Самсон. Две сотенных даю – и точка. Или уходим.

– Согласен. Сотню задатком, – протянул вперёд руку рыболов.

– Не доверяешь?

– Бережёного Бог бережёт.

– Ну и как ты тут, в замке, живёшь? – подал мужику сотню киношник.

– Хреново. Не жизнь, а сплошные мучения.

– И что так? Ведь не каждому судьба определяет в графских хоромах устроиться, такой шанс один на миллион случается, а ты недоволен, – сыронизировал режиссёр.

– Какой, на фиг, по-графски? Издеваешься, что ли? – раскраснелся ещё больше замковый житель. – Живём тута, будто быдло какое, никому до нас и дела нет. На крышу глянь, вот-вот завалится, а этим хоть бы хны. Хотя б одно мурло к нам заглянуло когда, так нет, все мимо проезжают на своих джипах и мерсах. Мы их выбираем-выбираем, а они токо воруют и воруют. И каждый раз обещают: всё, мол, тип-топ будет, рай у вас построим, как вишни в шоколаде жить станете, а крапива так и растёт у подъезда. Не приедут, не скосят, мусор не вывезут. При Советах хоть штакетник бесплатно выписывали и воду провели к колонке, а теперя даже колодец засыпали, пьём отраву ржавую. Я уже и главе администрации жаловался, что живём в Европе, а газ не провели, углём да дровами топимся, как в дикие времена. Так он, как про Европу услыхал, меня всего матюгами обложил с ног до головы. А уголёк-то нынче ого-го в цене, одиннадцать штук за тонну. Мне квартиру протопить тонны четыре нужно, где эти тыщи взять, если, почитай, на мамкину пенсию токо живём, ну и на детские для Фейки? Как тута жить? А им хоть бы и сдохли мы – всё легче. У них всё есть, носки за четыре штуки купляют, сам по телику слышал, а я в рваных хожу, – снял калошу Самсон и показал грязную голую пятку.

– А сам покосить вокруг не пробовал? – вкрадчиво поинтересовался киношник.

– Чаго? – вылупился на него пузан. – Ну ты и чудак! Я тебе что, лох какой? Косить! Пускай администрация косит, им за это деньги плотют. А мне кто заплотит? Ещё и свои потрать. Мы их выбирали, пусть и отрабатывают доверие. Я чего, зря на выборы хожу? И крышу пускай перекроют, а то сколько живу с самого рождения, а ремонта цельного не видел отроду. Так, разок, при коммунистах, шифером залатали, и на том спасибо. А теперь никакой пользы нет. При Советах хоть руку жали, и колонка с водой исправно работала, а теперь – тьфу. У нашего Нескромного, бывшего районного начальника, теперешнего депутата, дом в три этажа и золотые рыбы в пруду плавают, а ещё, говорят, дача в Италии и квартира в Париже, Брежневу и не снилось. И другой, что сейчас командует в районе, тоже в Испании домик имеет. Начхать им на наши трагедии. Хоть бы внучке шоколадку на Новый год когда подарили, жмоты.

– Так если они такие жлобы, выберите других.

– А кого других? – удивлённо развёл руки Самсон. – Этих мы знаем, они наши, здешние, может, и сделают чего на пользу когда. А другого, который чёрт знает откель, выбери, попробуй, так и вовсе без света оставят. Так хоть ещё телевизор смотрим, знаем мировую обстановку, спасибо Соловьёву, мужик он правильный. А так, вона, мусора скоко накопилось, некому и вывезти, крысы совсем одолели, по квартире внаглую ходят, коты даже шарахаются. Помойка кругом. И всё из-за туристов, бросают еду где попало, пиво пьют, бычки кидают, за угол бегают, ну просто паразиты одни. Мне б кто вина поставил когда, я ж на их не ору даже. У меня мамка ещё живая в доме есть, она сюда сразу после войны вселилась, много чего видела. Может, позвать?

– Конечно, позови, – обрадовался такой удаче режиссёр.

– А сверху за это мне ещё соточку накинете? – хитро прищурился обитатель средневекового замка.

– На.

– Счас приведу, – обрадованно поспешил в проём чёрной дыры пузан, на ходу продолжая вещать: – Токо она старая совсем, со слухом не очень, вы её прямо в ухо спрашивайте.

– Зовут её как?

– Василиса Васильевна, – глухо донеслось из средневекового портала.

– Ого, прямо замковая царица! – восторженно воскликнул режиссёр.

– Почему царица, а не королева? – усомнилась в возгласе киношника оператор.

– Потому что Василиса в переводе с греческого – царственная, а Василий – царь, вот и получается, что перед нами сейчас возникнет полная царица этих владений. Учи языки, Маша, ну или мифы читай, на худой конец, – назидательно щёлкнул по носу молодую девушку режиссёр.

– Вот ещё, больно нужно, – обиженно фыркнула оператор.

Через семь минут Самсон под руку вывел во двор грузную старуху, одетую в утеплённые калоши и вязаную серую кофту поверх цветастого фланелевого халата, и усадил её на грубо сколоченную лавку возле подъезда.

– Василиса Васильевна, мы хотим задать вам несколько вопросов о вашей жизни в этом месте. Ответите? – присел к замковой царице киношник.

– А?

– Мама, тебя спрашивают, – прокричал в сторону матери Самсон.

– Ага, скажу.

– Как вы тут живёте, в замке? – повысил голос режиссёр.

– А?

– Как ты тута живёшь, спрашивают, в замке, – вновь пробасил Самсон.

– Ага, поняла, – кивнула старуха. – Живём – хлеб жуём. Плохо живём. Ничего нет: ни помощи, ни покоя. Я тута с сорок седьмого году всю жисть при детском саде нянечкой проработала, а когда надо было, то и колхозу в урожае помогала, на ток зерно ворочать бегала, да картоху убирать, да свёклу. Сорок лет стажу натрудила, а пенсия назначена – ложись и помирай. Алкаши разны, что и дня не работали, больше маво получили. Чичас полегче чуток стало, по старости набавляют, но не накопишь ничего. Самсон, вона, без работы ходит, денег у него никогда нет, а корми.

– Ну, ма, чего врать-то? – обиделся сынок. – Я, вона, рыбу ловлю да грибы из лесу ношу, дрова колю, когда и подкалымлю чего.

– Что подкалымишь, то и пропьёшь, – отмахнулась старуха. – Ему ащё лет пять до пенсии, срок-то мужикам подняли, так они стоко и не живут, мрут раньше. Мой-то год всего пенсию получал. Мы с мужем ладно жили, детей тута народили. Панкрат всё мог: и крышу когда сам латал, и огород садили, и лавку, вот, ащё он сработал, мастеровитый был. Самсон не в его пошёл.

– Ма, ну чего ты меня перед людьми позоришь? Я тоже всё могу, тока не хочу, – вновь насупился пузан.

– Во-во, только и слышу: не хочу да не хочу, – нахмурилась замковая царица. – Огород бросили, курей не держут, поросёнка не хочут, всё в магазин бегают. Там теперь всё есть, тока деньги имей. А их-то и нет для жисти. Купишь лекарства – на мясцо уже не хватает. А ащё за воду отдай, за свет заплати, за мусор вывезти. А воды нормальной нет, одна муть с-под крана бежит. И мусор никто не убирает, вона, кругом валяется, а тожа плати. Где денег-то понабрать? И с потолка течёт. Самсон уж на крышу не залезет, вона, пузу какую отрастил на своём пиве, а энтих делегатов не дождёшьси, тока обещают всё. А как выбора пройдут, так и поминай их, как звали. Дом-то, глядели, трескаться стал, да берёза, вона, на башне растёт, и дела никому нету.

– А если спилить? – осторожно спросил режиссёр.

– А?

– Спилить если? – выкрикнул матери Самсон.

– Так кто спилит? Мы уж скока жаловались и в поселение, и участковый приходил, и из собеса были. Толку-то? Посмотрели – говорят: не наше дело, сами пилите. А мне уж не залезти, и Самсон не могит с пузой своей.

– А соседи что? Крыша-то общая.

– Не хочут, говорят, не их сторона. Да у их у самих на другой стороне тожа целое дерево торчит.

– Да, тяжко вам, – посочувствовал киношник.

– Тяжко, сынок, тяжко, – согласно закивала старуха. – Вот и энти туристы всё ходют по двору, мусорют, за углом нужду справляют, а у меня тута правнуки. Хоть ба шоколадку им купили. Тока вред один. Ступени в подъезде рассохлись, а чинить не хочут. Я уж однажды провалилась да ногу сломала, до сих пор хромая хожу, колено болит. И сосед Витька ругается, как выпьет, что власть – одни бездельники и тунеядцы, деньги лопатами гребут, а мусор не убирают, всё кругом заросло, и подъезд не покрасют, даже лампочку не заменют, так в потёмках и ходим, ноги ломаем. Лампочка уж скока лет как сгорела, убьёмся скоро. А им что? Тока воруют да об своих карманах думают, а об народе – хоть наплевать. Я уж и выбирать нынче никого не хотела, да вот Самсон пристал, как репей: голосуй да голосуй, двести рублей, мол, дадут. Даже показал, за кого галку ставить. Ну, хоть деньги заплатили, не обманули – и то спасибо. Купила с их кой-чаго, с подругой праздник отметила, мы на выбора завсегда, как на Первомай. Жалко тока, что деньги не всегда дают, а то бы лучше было. Я сваво делегата и в глаза-то не видела, не приходит к нам. Хорошо хоть внучка у армяна в магазине работает, так зарплату плотят, и муж ейный тоже у армяна на скотобойне мясо носит подешевше, не умираем пока. Тока вот огород никто растить не хочет, жалко совсем, земля пырьём поросла, а так бы хоть огурчики свои, редисочка да картоха с укропцем. И яиц нет настоящих. В магазине внучка купляет, а оне без вкуса вовсе. Дальше тока хужей будет, – тяжело вздохнула царица замка и повернулась к сыну. – Самсон, устала я, сведи меня на кровать.

После того как замковый король с царицей растворились в темноте подъезда, режиссёр решительно произнёс:

– Надо немедленно разорвать этот ужасный бесконечный бег по спирали. Маша, сбегай в магазин, купи Фионе шоколадку и ещё каких сладостей, да побольше, вот тебе деньги.

Вероника Воронина

Московская область

Госпожа зимних бурь

– Мамочка, не браните ребёнка. Беду бы не накликать. Подумаешь, конфеты просыпала. Не страшно, почищу салон.

Пожилая дама за рулём такси плавно выворачивала руль, выезжая со стоянки у аэропорта. Она поглядывала в зеркало заднего вида на молодую женщину на заднем сиденье. Та сначала сердито что-то шептала девочке лет шести-семи, а после комментария дамы недовольно на неё посмотрела.

– Нет, я не собиралась вам указывать, что вы. Я просто старая женщина, которая ведёт такси и болтает между делом… Да, я хорошо знаю русский, вообще люблю языки – много пришлось путешествовать по миру. Нет, такси – это подработка на несколько дней, а так я совсем другим занимаюсь… А вы первый раз у нас в Тюрингии? Приехали на новогодние каникулы?.. Да слежу я за дорогой, слежу. Не волнуйтесь, я всю жизнь вожу, а лет мне ого-го сколько!.. Смотрите, какая сильная метель… Ничего, я осторожно. Нет, мы не заблудимся… Вы любите вьюгу? Я так очень люблю…

Автотрасса шла через холмы и предгорья Тюрингенского леса. Сильный снегопад приблизил и без того ранние зимние сумерки. Заметив в зеркало книгу в руках у девочки, пожилая дама включила в салоне свет и, поймав благодарный взгляд, улыбнулась юной пассажирке. Молодая женщина мельком бросила взгляд в книгу, присмотрелась внимательнее и тихо, но раздражённо снова сделала дочери замечание.

– Женщина, не сердитесь на неё. Дети портят книги, ничего страшного.

Мать фыркнула и отвернулась к окну. Лес молчаливо нависал над дорогой. Снег укрывал его мохнатую шкуру. Большое зелёное сердце билось медленно и ровно.

– Как тебя зовут, деточка? Ася, значит. А лет тебе сколько? Ух ты! Совсем большая! Ну не плачь. Ася, ты же нечаянно, верно? Больше не будешь? А я тебе за это сказку расскажу. Зимнюю. Вот и договорились.

Молодая женщина хмуро глядела в окно. Быстро темнело. Машина двигалась удивительно ровно и плавно. Словно летела, не касаясь земли. Вместе с пургой.

– Смотри, Ася, какая вьюга! Самое время для Дикой Охоты! Слышала такое предание? Издавна считается, что в самые долгие тёмные зимние ночи – как сейчас! – над землёй несётся кавалькада призраков. Часто их появление сопровождают бури или грозы. Считается, что, если кто встретится с ними, попадёт в иной мир…

Вслушиваясь, мать девочки нахмурилась. В ней росло раздражение на болтливую старуху-таксистку.

– Да что вы, женщина, я не запугиваю, просто рассказываю байки, чтобы скоротать время в дороге. По-моему, это лучше, чем радио слушать. А вашей девочке всяко будет любопытно узнать предания другой страны. Интересно тебе, Асенька? Знаю, что интересно. Поэтому, прошу вас, не надо так…

Молодой женщине надоела эта назойливая старуха. Лучше уж радио. Или просто ехать в тишине.

– А знаете что, мамочка? Может, вам не много вздремнуть, пока мы едем? Перелёт был долгий, вы порядком устали, поспать толком не удалось. Смена часовых поясов, да и день отъезда был дёрганый, суматошный, так? Знаю, что так. Вот и спите. Спите! Вот так.

Мать девочки ощутила, что всё напряжение, связанное с дорогой, и накопившееся раздражение растворяются в непреодолимой сонливости. А та растекается по телу, цепко берёт в плен. Женщина начала клевать носом, и меньше чем через минуту её плотно охватил уютный кокон сна. За окнами совсем стемнело. Пролетавшие мимо заснеженные деревья стали лишь тёмными силуэтами. Они теперь и вправду казались призраками, несущимися в бешеной скачке. Но спящая их уже не видела.

– …А ты, Асенька, слушай дальше. Не волнуйся, мама проснётся, когда мы доедем. На чём мы остановились?

У нас, в Тюрингии, считается, что призраков Дикой Охоты возглавляет госпожа Хольда. Знаешь, кто это? Читала сказку братьев Гримм «Матушка Метелица» о волшебнице из колодца? О, так та книжка как раз с этой сказкой?! Вот совпадение. Твоя любимая сказка? Как я угадала! Так вот, по-немецки матушку Метелицу как раз зовут фрау Холле, или Хольда.

Девочка слушала, широко открыв глаза. Пожилая дама ей очень нравилась. Мать спала, и больше некому было мешать сказке. А призрачный лес за окнами не спал. Он тоже слушал, всматривался в путешественников и ждал.

– Наша Хольда властвует над силами природы, над погодой. В сказке, когда служанка матушки Метелицы взбивает перину с подушками, оттуда летит пух, и в мире людей начинается снегопад. Посмотри-ка в кармане переднего сиденья перед тобой. Да, прямо как в этом снежном шаре. Потряси его. Гляди, там женщина на балконе вытряхивает перину, из-за этого идёт снег. Красиво, правда?

Девочка засияла, увидев большой снежный шар. Он едва помещался в руках. Ася всматривалась в него во все глаза. Маленькая женщина на балконе была как живая. Девочка встряхнула игрушку, и, казалось, снег за окнами повалил ещё гуще. Машина будто перенеслась внутрь этого самого шара, а вокруг сыпался и сыпался пух из пышнейшей перины. Мать девочки тихо спала, прислонив голову к оконному стеклу.

– Хольду называют Госпожой зимних бурь. Она как Снежная королева, да. Только добрая.

А ещё фрау Холле покровительствует детям – таким, как ты, малышка. Вообще всем детям. Но особенно заботится о нерождённых, умерших в младенчестве, брошенных или проклятых родителями. Их она и собирает в свою свиту. Что значит «проклятые»? А вот что. Если мать ругает свое чадо почём зря – «Да провались ты!», «Чёрт тебя возьми!», «Чтоб тебе пусто было!» – это и есть материнское проклятие! А самого ребёнка такими словами всё равно что обещают нечисти, лишают защиты. Так что рано или поздно за ним обязательно придут. Особенно опасно нынешнее время самых длинных ночей…

Во сне хмурое лицо молодой женщины разгладилось. Казалось, ей снится что-то приятное. Снаружи ничего не было видно, кроме белых хлопьев. Свет фар едва разрезал их пелену. Заметив, что девочка забыла про свою книжку, старая леди выключила в салоне свет. Горела лишь приборная панель. Стеклянный шар слегка мерцал в темноте.

– Нет, сама фрау Холле не нечисть, скорее добрый дух зимы. Есть поверье, что на Святки она объезжает землю на своей колеснице, чтобы посмотреть, кого из детей обижают, кто оказался брошен или попал в другую беду. И забирает их с собой, чтобы дети не достались нечисти.

Надо же, как ты интересно придумала – маркером шар разрисовывать! А знаешь, в этом что-то есть.

Девочке было тепло и уютно. Сказка текла своим чередом. Ветер постепенно утихал. Снежные хлопья летели бесшумными белыми птицами с мягкими крыльями. Они танцевали вокруг машины, бесстрашно бились в лобовое стекло, льнули к боковым окнам.

– Ася, хочешь знать, что Хольда делает со спасёнными? Приводит в свой дом. А живёт она, как тебе известно из сказки, в волшебном колодце. Там говорящая печка сама печёт пироги, а яблоня плодоносит. Да, у тебя как раз в книге картинки с яблоней и печью. А здешние жители считают, что дом Хольды стоит на горе Хёрзельберг, рядом с Айзенахом. Мы как раз недавно проехали мимо…

Девочка невольно взглянула в окно. Снегопад почти прекратился. Она долго вглядывалась в лицо леса, а лес смотрел на неё.

– Так вот, по преданию, дети там отдыхают, набираются сил в волшебном мире. А дальше? У нас говорят, что у фрау Холле есть источник душ. И через него дети со временем снова отправляются в мир людей, чтобы родиться у других родителей, более любящих и заботливых…

Машина подъезжала к городу. Старый лес отступал вместе со своими историями и призраками.

– Вот мы и приехали. Сейчас твоя мама проснётся.

Ася, понравилась тебе моя сказка? Тогда оставь себе снежный шар. Если захочешь попасть в настоящую сказку и побывать в гостях у фрау Холле, увидеть говорящие печь и яблоню, смотри, там снизу телефон и адрес моего магазина игрушек. Звони, заеду за тобой.

Юрий Егоров

Московская область

Мимолётное счастье господина Топиаса

Жил в нашем городе чудаковатый человечек. Звали его господин Топиас. Ещё в детстве он считался странным, а уж с возрастом его причуды не знали пределов. Начать с того, что господин Топиас как смерти боялся женщин и детей и, по-видимому, не представлял, откуда они берутся и что с ними делать. Церковь обходил десятой дорогой. Лично я думаю, что он избегал скопления людей, особенно если там собиралось много особ противоположного пола. Но когда господин Топиас встречал в городе нашего священника – отца Хризантема, то немедленно бросался ему в ноги. Каждый раз от этого святой отец сильно смущался. Сначала пытался поднять с земли господина Топиаса, но, встречая удивительное упорство, не выдерживал и убегал прочь.

Иной раз наш чудак подолгу стоял и общался, как со своим давнишним приятелем, с каким-нибудь фонарём или флюгером. Или, подойдя к почтовому ящику, начинал рассказывать ему всякую ерунду. Про то, какая ожидается погода на следующей неделе или что через месяц наступит полнолуние. Ещё что-нибудь про полезность водорослей и как у кошек выводить блох. Зачем это знать почтовому ящику?

Надо признать, что господин Топиас обладал энциклопедическими знаниями. Он много читал и, бывало, подолгу задерживался в городской библиотеке. Особенно любил старые газеты и научные журналы, правда, путал года и даты. Иногда старые события принимал за настоящие и пересказывал их, словно это только что случилось. Впрочем, его неодушевлённые собеседники вряд ли об этом догадывались.

Однажды пришёл в кафе, но так и не присел за столик. Долго болтал со стулом, потом извинился перед ним и, поклонившись, быстро покинул заведение. При этом осуждающе посмотрел на его хозяина.

Потом в один из дней заговорил с цилиндром господина мэра, и вроде как создавалась видимость, что тот ему отвечал. Господин Топиас увлечённо нёс очередную чепуху про устрицы, правила игры в регби, аспирин и прочее, общаясь с цилиндром и нисколько не обращая внимания на его владельца. Даже не поздоровался. Полчаса ходил хвостом за господином мэром. Когда стал обсуждать финал кубка по бенди, мэр окончательно разозлился, убежал в полицейский участок и потребовал у служителей порядка, чтобы его укрыли от ненормального в камере для заключённых. И там сидел полдня, боясь выходить. А господину Топиасу всё нипочём. Пошёл дальше и быстро нашёл нового слушателя в лице тумбы возле нашего городского кинотеатра. И ведь управы на него не было никакой. Человек совершенно безобидный.

Но вот в городе появилась Магдалена. Ходила вся такая стильная и симпатичная, с яркой сумочкой через плечо. В один из дней господин Топиас совершенно невероятным образом столкнулся с ней на Ратушной площади. Тут случилось что-то удивительное: он не убежал. Так некоторое время они как вкопанные стояли друг напротив друга. Сначала господин Топиас внимательно рассмотрел сумочку. Ясное дело, пообщался с ней. Потом переключил свой взгляд на шляпку, а дальше – на туфельки. Что-то им сказал на латыни, а затем громко и возмущённо: «Это неправда!» И лишь затем посмотрел в лицо Магдалене и поздоровался, назвав её леди! Невероятно.

Суть в том, что с площади они ушли под ручку и стали жить вместе.

Она звала его «мой господин Топиас». Он ходил опрятный, в брюках с отутюженными стрелочками и уже не шарахался от женщин, хотя к детям по-прежнему относился с недоверием. Сколько эти отношения продлились, точно не скажу. Я вообще плохо помню то время. Да и видел их всего раз, и то издалека. Но в один из дней Магдалена исчезла. Говорили, что сбежала из города с заезжим коммивояжёром.

И господин Топиас опять остался один. Некоторое время вообще ни с кем не разговаривал. Даже со своими друзьями – фонарями и флюгерами. Ходил понурый. А потом как-то разозлился на телефонную будку и крикнул ей: «Ничего ты не понимаешь!» Все, кто это видел, смеялись над ним. В самом деле, что могла понимать телефонная будка!

И вот в один из дней господин Топиас остановился возле фонтана. Сначала стоял молча, изредка кивая головой, словно с чем-то соглашался. И тут неожиданно зарыдал. Между всхлипами все поняли, что он что-то пытается объяснить фонтану. Конечно, собралась толпа зевак, стала потешаться над зрелищем. Но господин Топиас не обращал на них ни малейшего внимания, словно вокруг никого не было. Слёзы лились по его лицу.

Всё прекратил отец Хризантем. Сначала священник попенял зевакам на их недостойное поведение, потом стал успокаивать господина Топиаса. Тот было хотел, как и прежде, броситься в ноги, но священник решительно не позволил.

– Не надо. Лучше успокойся и объясни, чего ты плачешь? – спросил отец Хризантем.

– Он говорит… что она… – господин Топиас, волнуясь, глотал слова и показывал на фонтан. – Её никогда… понимаете. Он лжёт…

– О чём фонтан лжёт?

– Что её… никогда не было.

Тогда отец Хризантем по-дружески обнял господина Топиаса.

– Конечно, была! Дорогой друг, я подтверждаю, что фонтан тебя обманывает.

Понемногу господин Топиас успокоился.

Так он дальше и жил в полной уверенности, что в его жизни случилось такое мимолётное счастье.

А что в городе? Проходили дни и месяцы, и вся его лав-стори казалась жителям нашего города совершенно нереальной. Кто-то даже пустил слух, что Магдалена была обычной путаной, нанятой для господина Топиаса каким-то шутником. И правда, многим надоели его экстравагантные чудачества. Может, это сделал хозяин кафе, почтальон, фонарщик или даже мэр?

Ещё говорили, что Магдалена вообще не существовала, что её выдумал сам господин Топиас. Правда, никто не знал: кем на самом деле была эта женщина, где жила и чем занималась до встречи с ним? Может, он действительно в один из дней столкнулся с какой-то дамой и даже заговорил с ней, но что это доказывает? Что она его любила и некоторое время они жили вместе?

Город, где живут люди

Никто не вспомнит, когда этот бродяга появился в нашем городе. Сам он называл себя «добрым волшебником», хотя никто никакого волшебства от него не видел.

Шёл по улице, остановился у булочной и заплакал: «Звери вы, а не люди! Никто доброго волшебника не покормит!» Вот булочник и вынес ему пару лепёшек.

Потом бродяга направился к кондитерской – и снова: «Звери вы, а не люди! Никто доброму волшебнику конфетки не даст!» Кондитер сжалился и подарил несколько карамелей.

Дальше – к кофейной, и всё повторилось: «Звери вы, а не люди…»

А под вечер он уже у гостиницы: «Звери вы, а не люди! Койки у вас нет для доброго волшебника!» Хозяин гостиницы, конечно, нашёл ему койку. Отвёл в душ, чаем угостил. Недорого ведь. Зато помог доброму волшебнику.

К тому же он сам маленький такой, щупленький. Много ли чаю выпил?

Как-то увязались за волшебником хитрые детишки. Он и для проказников угощения выпросил. У рыбаков щурёнка для инвалида добыл: «Звери вы, а не люди… Инвалид рыбу не поймает. Куда ему без рук, без ног? А вам разве жалко для убогого?!»

– Да не жалко, конечно. Мы его и завтра угостим карасиками. Вот только наловим! – ответили рыбаки.

И на следующий день отправили инвалиду рыбёшу с посыльным.

А то привёл большую чёрную собаку к мохнатому мяснику.

И опять: «Звери вы, а не люди. Что у вас, костей для пёсика нету?!»

Мясник вынес огромную миску с костями.

В один из дней добрый волшебник остановился у музыкальной школы. Учитель увидел и сразу всё понял: «Пойдёмте, милые детки, поиграем на улице для доброго волшебника!»

И вот уже вся улица наполнилась весёлой музыкой!

– Ой, как бы он на меня не заругался! – спохватилась швея.

Вынесла дядьке новую рубашку, а затем кликнула помощников и цветными лоскутками, словно флажками, украсила всю улицу. Им пришлось изрядно потрудиться, зато красиво получилось и всем нравится. И добрый волшебник не стал ругаться, что «звери вы все…».

Вот и толстый пекарь потопал с коробкой вишнёвых штруделей в детский дом к сиротам, повторяя себе нос: «Я не зверь…»

Чумазый трубочист постучал в дверь к бедной вдове: «Я не зверь…»

Никто не удивился, что свирепый полицейский отпустил незадачливого хулигана, бурча под нос всем знакомое. И ростовщик сжалился над должником…

Не выдержал мохнатый мясник. Пошёл, разыскал чёрного бродячего пса. Привёл его к себе домой.

– Здесь ты будешь жить, – объяснил. – Я – человек!

Так всё и устроилось у нас в городе. Всё по-доброму: весело и красиво. Как у людей.

А в один из дней добрый волшебник исчез. Мы ведь так и не узнали: кто он и откуда к нам пришёл? Видно, скучно ему стало у нас. Он ведь, когда говорил эту свою коронную фразу, всегда глазами улыбался. И вправду добрый был!

Мы его помним и всем стараемся помогать.

Волшебное счастье солдата

Жил-был солдат. Дом у солдата в блиндаже, а всё имущество – в вещмешке. Сидит солдат ночью в окопе. Смотрит дозор. На той стороне – противник. Тоже на него смотрит. А в небе звёзды горят и яркая луна светит. Только зябко солдату, хочется есть, и сон за собой тянет. И тут появляется перед ним волшебная дева. Стройная и красивая. Как из земли вышла или с ночного неба спустилась. Вся светится под лунным светом. Сон мгновенно испарился.

– Что ты хочешь, солдат? – спросила волшебная дева.

– Есть хочу, – признался солдат.

– Сейчас я это организую, – пообещала дева.

– Только ты не уходи, не покидай меня, – попросил солдат. – Я давно женщин не видел.

– Конечно, нет. Только минуточку подожди, – и исчезла.

Через минуту снова появилась. Он даже испугаться не успел. В руках у неё угощения: хлеб свежеиспечённый, кусок буженины, яблоки сладкие. Протянула принесённое солдату. Он и принялся всё это есть.

– Ты не торопись, – успокоила его дева. – Никто не отнимет.

– А как же другие, товарищи мои?

– За них не стоит волноваться. Им красивые сны снятся. А еды если мало, я ещё принесу. Вином угостишься?

– Угу… – кивнул солдат, откусывая сладкое яблоко.

– Тогда попробуй сливянки, – и в руках у девы откуда-то оказалась кружка с винным напитком.

Солдат пьёт, а дева к нему поближе присела.

– А курево у тебя есть? – спрашивает он.

– Разве к солдату ходят в гости без курева?

И протягивает папиросу. Солдату хорошо.

Голова закружилась от волшебных подарков.

Волшебная дева нежно улыбается и осторожно прижимается к солдату.

– Тепло ли тебе, парень? – спрашивает и в глаза смотрит с любовью.

А он рад девичьей ласке, тоже улыбается. Вот и взялся после этого целовать и ласкать волшебную деву – и как в невесомость провалился. Стало ему так хорошо, как никогда ещё не было.

В этот момент откуда-то послышался жалобный плач.

– Волки, – объяснила дева.

– Волки?

– Да, волки. Ты их не бойся. Они далеко.

– Разве волки плачут? – не мог поверить солдат.

– Все плачут, когда им больно. Любому прищеми хвост – так он не только заплачет, а как овца блеять будет. Это они из-за меня.

Волки заплакали ещё сильней. Большая чёрная птица пролетела низко, почти над самой головой солдата. Видит он: девочка стоит на нейтральной полосе. Что-то показывает ему руками, а вокруг неё двигаются тени. Только он ничего не понимает.

Звёзды вдруг стали такими необычайно яркими, а потом резко погасли.

Солдат открыл глаза.

– На посту спишь? – спросил его офицер.

– Никак нет, – отвечает солдат и глаза протирает.

– Наверное, деву волшебную видел.

– Откуда вы знаете?

– Она здесь всем снится. Наверное, угощала тебя. Смотри: крошки на лице, и вином от тебя пахнет. Со светлой леди общался, на руки свои посмотри. Ты бы лучше умылся. Тогда и спать не захочется. А с ней лучше больше не встречаться. Она беду приносит.

– Разве?

– Запомни, боец: страшное тогда случается, когда все крепко спят и сладкие сны смотрят.

Офицер ушёл.

Солдат посмотрел наверх. На небе не было ни одной звёздочки, и даже луна куда-то спряталась. Кромешная тьма. Хмель испарился, снова стало зябко и одиноко.

Солдат всматривался в чёрное пространство, ничего не видел и проклинал того, кто лишил его мимолётного счастья.

27 октября 2023 г.

Галина Калинкина

г. Москва

Крылатка

Летом, зимами, осенями и вёснами появлялось бессменно в музейной передней согбенное, старое тело его; летом – в белом сквозном пиджаке, с преогромнейшим зонтиком и – в калонгах; зимой – в меховой порыжевшей енотовой шубе; в обтёртом пальто – мозглой осенью; и весною – в крылатке.

Андрей Белый

Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, водила группу из семи человек по залам музея. Семеро – это вполне себе много по нынешним временам. По нынешним временам, прямо скажем, мало кто в музеи ходит. И заведующая Ирина Моисеевна заявляла: один придёт – водить станем. Водить одного – захандрившую в дворовой ассамблее пенсионерку или командировочного, коротавшего время до поезда, – было скучно. И всё же девочки, а коллектив музея сплошь представлен женским полом, наперегонки брались за работу гида. Бежали более скучного – составления месячных стандартов по развитию музейной экспозиции, разработки планов по умножению посещаемости. Группа же в семь единиц – это из ряда вон. Вере Ивановне в первый момент, когда музейная кассирша прибежала в «конторку» с глазами будто выпила рыбьего жиру и упредила про семь билетов, показалось такое дружное нашествие странным. Утвердилось ощущение при виде семерых, скромно ожидающих экскурсовода, обещанного кассиршей, объевшейся рыбьего жиру. Что-то в них, таких разных – двух семейных парах, что не подлежало сомнению в силу мимикрии, вероятно, за давностью лет, прожитых в браке, одном студенте и школьницах-двойняшках, – казалось неуловимо схожим. Но ухватить догадку помешало дурное настроение, в котором Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, пребывала с самого утра.

– А теперь взгляните направо. Перед вами необычный экспонат. Эта полинялая крылатка не зря покрыта стеклянным колпаком.

Семеро послушно двинулись в сторону прозрачной колбы в человеческий рост. Приблизиться вплотную не представлялось возможным из-за канатных столбиков. Посетители разглядывали экспонат и, кажется, прослушали что-то важное. Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, говорила слабым голосом, не узнавая саму себя, но повторять не собиралась. Собственно, ни студент, ни двойняшки не переспросили.

– …На девятый день в разгар июля заявилась крылатка к застолью. Уселась чинно, поворачиваясь в сторону плакальщицы. И гости будто не замечали ничего дурного. Только плакальщица и заметила. Не проронила. Однако причитания свои попридержала.

Вера Ивановна воодушевилась вниманием.

– Представьте, то же повторилось и на сороковой день. Но тогда за столом оказался новый управляющий музеем. Разглядел, что суконные пелерины вздымаются в такт «вдох-выдох». Такой случай управляющий упустить не мог. Он сделал знак музейным, тогда в штате значились исключительно мужчины. Крылатку приказано изловить. Только «виновница» переполоха, согнувшись в три погибели, сложивши рукава на спине, прошествовала анфиладой музейных комнат на воздух, не желая идти в артефакты. И ведь словили бы, но некто Елпидифоров – самый юный кунстхисторикер – поразился той важности, с какой прошествовала крылатка, растерялся и дело поимки загубил. Новый управляющий пылал гневом.

Внимание семёрки прочно перешло от экспоната под колпаком к хорошенькому экскурсоводу Вере Ивановне, да и сама она, вдохновившись, рассказывала историю, впервые с наслаждением повторяя редкую фамилию – Елпидифоров. Третьего дня она познакомилась с молодым человеком… и где бы вы думали? Нет, не в соц. сетях, не на фитнесе, не на курсах английского, не в zoom-конференции, где знакомятся теперь нормальные люди. О ужас! Они познакомились на улице. Верочка рассматривала дом-хамелеон с фасадом, выкрашенным в лилово-чернильный оттенок и меняющим окрас в зависимости от освещения, с кованым гребнем и волютами на башне-фонарике. И спиной натолкнулась на спину такого же любопытствующего, разглядывающего модильоны на том же доме почётного гражданина Коробкова. Молодой человек, с волосами как у перезревшего одуванчика, трижды извинившийся, только усугубил ситуацию, в извинениях отдавив Верочке ногу. Знакомство продолжилось прогулкой по набережной и грустной, непозволительно откровенной для исповеди первому встречному историей о грозящем музею закрытии вследствие отсутствия посетителей и интереса к экспозиции. «Одуванчик» говорил без остановки, а Вера Ивановна косилась на правильный профиль и говорила себе: «Хм… хм… Елпиди… Елпидифоров – приносящий надежду».

Задумавшись и едва не упустив внимание невероятно обширной для здешних мест популяции экскурсантов, Вера Ивановна вовремя спохватилась и продолжила:

– К истечению полугода стеклянный колпак держали наготове. И да! Мрачная крылатка не заставила себя ждать. Музейное застолье проходило не столь пышно, среди своих, ещё помнивших хозяина крылатки – старого работника музея, отдавшего службе сорок лет, и состояло сугубо из проверенных заговорщиков. Когда согбенная крылатка, ничуть не важничая, слегка подёргивая в сторону, по ходу, правым рукавом, прошествовала мимо заждавшихся и водрузилась в торце стола, тут же из-за портьер к ней бросились двое и ухватили за хилые плечи. Крылатка под чужими руками сникла, обмякла и безропотно сдалась уготованной участи. С тех пор вольные похождения её прекращены. Единственной отдушиной остаётся праздничный день: раз в году, в Ночь музеев, крылатку выпускают погулять по залам. Руководство сквозь пальцы смотрит на ночные похождения, поскольку к утру та добровольно возвращается на место и остаётся лишь поднять стеклянный колпак и впустить.

Семеро и потом ещё двое, забредшие по случайности – один от дождя, другая – делавшая экстремальные селфи в музейных залах, – наполнили кассу, по поводу чего после их ухода в невероятно довольном настроении пребывала заведующая Ирина Моисеевна. Тут Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, решилась на серьёзный разговор по волновавшей всех теме. Разговор в директорском кабинете складывался в столь горячем духе, что Вере Ивановне не приходило в голову выглянуть в директорское окно. А если бы выглянула, под вполне привычным нынешней весной осенним дождеснегом обнаружила бы своего третьего дня знакомого Елпидифорова, прощавшегося за руку – о, невероятно драгоценный знак тактильного контакта, несбережённый жест предельного доверия и открытости – с теми самыми семерыми, с полчаса назад обилеченными.

Ирина же Моисеевна тем более не собиралась смотреть в окно, когда буквально у её пяток разыгрывается ультимативное действо: и впрямь, нонешняя молодёжь наступает, имея в загашнике – как сказала бы Ирина Моисеевна, имея в перспективе – как сказала бы Вера Ивановна, всего лишь отличное пользовательское умение работы с персональным компьютером, с которым заведующая музеем не сумела завести близкие отношения даже после курсов «для тех, кому за пятьдесят» в районном бюро занятости.

Верочка Ивановна как представитель молодой страты музейного населения последовательно отстаивала необходимость открытия глаз заведующей на ненормальность происходящего в музее. А всё инфернально-мистическое она связывала с той самой крылаткой. Представьте, работницам, раз в две недели производившим чистку подручными средствами запылённой крылатки, вдруг втемяшивалось вести мысленный обратный отсчёт. Сперва они начинали вести счёт делам, оконченным за пять минут до, потом – за десять, после – за полчаса. И доходили до самого детства, уже изнемогая от ввинчивающейся винтом, довлеющей мысли. Иногда кто-то водивший экскурсии вокруг самого старого музейного экспоната – крылатки под колпаком – вдруг за общественным обедом, а обедали тут по старинке, коллективно делясь принесёнными домашними заготовками, так вот, тот изрекал какую-то несвойственную ему фразу, к примеру, за поеданием торта: «произедение искусства». И обед останавливался, все с сочувствием смотрели на произнёсшего, понимая, чьё воздействие тот подспудно испытал. А бывало и того хуже: крылатка, ведущая себя вполне индифферентно, иной раз вдруг недвусмысленно обнимала чистильщицу или, наоборот, маниакально не давалась в руки. Сперва таким странностям не придавали значения, а потом проследили закономерность: с теми, кого крылатка предавала обструкции, через месяц происходили позитивные события, с теми же, к кому ласкалась, через месяц непременно случалось что-то из ряда вон. Последние вопиющие случаи: Верочкино уличное знакомство, которое сперва коллектив не сразу распознал и отнёс было к несчастьям – подозрительный тип этот Елпидифоров, – Верочка ничего не скрывала от коллектива; второе – это случай, произошедший с кассиршей (она помогала снимать тяжёлый стеклянный колпак и чистить крылатку, которая недвусмысленно к ней – девушке шестидесяти лет – льнула, низвергая феминистские убеждения до зачатков грехопадения), а именно: у кассирши месяц спустя обчистили квартиру. Много не унесли, но грязи наделали.