Читать онлайн Ангел с Чёртова острова бесплатно

1

Когда мне исполнилось десять, я решила, что расти больше не буду. Люди растут, а сердца у них сжимаются, и места там становится меньше. Сперва в папином сердце вдруг не осталось места для мамы. Потом в мамином – для папы. И почему-то так сложилось, что теперь мне надо уместить в себе их всех – маму с ее новым другом и папу с его новой девушкой.

Новая папина девушка – вроде как моя мачеха – работает медсестрой, а называю я ее Пони. Вообще-то ее зовут не Пони, и лошадей она не любит, но у нее такое вытянутое лицо, что это имя ей в самый раз. Бабушка говорит, что фантазия у меня – будь здоров. Она говорит, что когда я вырасту, то буду писать сценарии для сериалов, в которых потом сама же и сыграю главные роли.

Театр и пьесы я с детства люблю, и бабушка часто хвастается перед своими подружками, что лучше меня притворщиков не видала. Однажды она сказала кому-то, что во взрослой жизни меня ждет большое будущее, – я сама это слышала. Я еще не говорила ей, что никакой взрослой жизни у меня не будет, потому что расти дальше я не намерена. Бабушка, наверное, огорчится, когда об этом узнает.

Нового друга мамы зовут Дурмот. На самом деле его тоже зовут иначе, но я где-то прочитала, что если переставить в чьем-нибудь имени буквы и произнести его вслух три раза подряд, то человек этот исчезнет. Дурмот-Дурмот-Дурмот.

2

– Две минуты. – Учитель Ларсон поднял руку и растопырил указательный и средний пальцы. Так еще делают политики, когда хотят убедить избирателей, что все будет прекрасно, хотя в глубине души сами в этом сомневаются.

Я кивнула и подумала, что главное – расслабиться и не нервничать. Как сказала бы бабушка, «поучись спокойствию у удава». На сцене стоять мне уже много раз приходилось, да и реплики я выучила так, что от зубов отскакивают. К тому же вчера на генеральной репетиции все прошло отлично, так что сейчас можно не переживать. Вот только в голову все время лез этот хитрый политик с растопыренными латинской буквой V пальцами. И в животе у меня урчало. Честно говоря, я просто волновалась. Не из-за выступления, конечно. Дело в том, что мне непременно надо было добежать до кабинета нашего школьного завхоза, взять там кое-что и сразу же вернуться назад, чтобы успеть к выходу.

Народу в зале было полным-полно. Я слегка раздвинула занавес. На третьем ряду восседала моя мачеха, Пони. Ее светлые кудряшки торчали во все стороны, прямо как солнечные лучи. Вчера, во время генеральной репетиции, на этом же ряду сидели мама с папой, но между ними почему-то уселся наш учитель физкультуры, которого я называю Гигантсеном. Рядом с ним мама и папа выглядели маленькими и перепуганными, точь-в-точь детишки возле кабинета стоматолога. На премьеру родители не пришли: у них дела. Дача в Швеции, которую теперь, когда мама с папой развелись, надо продавать.

Я снова посмотрела на мачеху. Мачеха – глупое слово. Хотя нет, не глупое – просто какое-то чудное. Похоже на «мячик». Беленький и аккуратный, он прыгает вверх-вниз, в такт героической песне о суровых краях.

– Астрид, – шепнул мне вдруг кто-то прямо в ухо, и от неожиданности я едва не завопила.

– Ой, прости, – извинился учитель Ларсон, отступая назад, – но ты уж очень задумалась. Вот я и решил тебя разбудить. – На последнем слове он поднял два пальца и загнул их, изображая кавычки. Я такие «кавычки» терпеть не могу – особенно с тех пор, как у меня появился отчим. Потому что отчим мой – словно одна большая кавычка. В ответ я чуть было не нагрубила учителю Ларсону, но вовремя сдержалась. Он же ничего плохого не хотел. Ко всему прочему, он довольно забавный, хотя и изображает всякие дурацкие кавычки, прямо как мой отчим.

– Просто вживаюсь в роль. – И я показала учителю Ларсону большой палец.

– Отлично. – Ларсон заулыбался. – Астрид, на тебе вся пьеса держится. Ты – сильнее, чем Тарзан, веселее, чем цирк, а чулок у тебя длиннее, чем день перед праздником. Вперед, Пеппи!

– Это точно, – согласилась я, – вперед, Пеппи.

Вообще-то я надеялась, что Ларсон выберет «Братья Львиное сердце» или какую-нибудь другую пьесу для тех, кто постарше, но учитель решил, что самым молодым актерам сыграть ее будет тяжеловато. К тому жевыбери он «Братья Львиное сердце» – и главной роли мне уж точно не досталось бы. Многие говорят, что я похожа на мальчика, но играть мальчика на сцене я бы ни за что не согласилась.

* * *

Томми и Анника впервые пришли в гости на виллу «Курица», и мы сыграли в салочки. Потом я рассказала им о моем отце, капитане и правителе южных морей, и изобразила, как он ходит, так что зрители засмеялись. Я люблю, когда люди смеются, но заставлять их грустить мне тоже нравится. Когда я вытащила из бутылки записку, в которой говорилось, что капитана Эфраима захватили пираты, в зале стало тихо-тихо, а маленькая девочка на первом ряду расплакалась. Так сильно расстраивать зрителей не входило в мои планы, и я растерялась. Томми пришлось два раза спросить, что я теперь буду делать, прежде чем я спохватилась и ответила, что, конечно же, отправлюсь спасать папу Эфраима.

В следующей сцене Томми с Анникой идут домой – они хотят переночевать у Пеппи и должны отпроситься у родителей. Для меня этот перерыв был самым длинным, потому что после сцены дома у Томми и Анники учитель Ларсон ввел музыкальный номер с участием полицейских Клинка и Кланка. По-моему, в фильме, из которого Ларсон взял всю эту историю, такого эпизода нет, но учитель вечно что-то путает – так было с тех самых пор, как я начала заниматься в театральном кружке. Видно, поэтому он и расписание спектаклей составил таким образом, что после премьеры нас ждет перерыв на целую неделю, и лишь потом мы отыграем еще четыре представления.

Я выскочила со сцены, едва не сбив с ног Ларсона.

– Ты куда это? – выпалил он так громко, что двое опускавших занавес рабочих замерли.

– Желудок прихватило. – Я схватилась руками за живот, – срочно надо в туалет.

– Спектакль идет! – ужаснулся он.

– Ничего, я быстро. – Я прошмыгнула мимо него, но побежала не к туалетам, а наверх, на второй этаж.

За неделю до начала летних каникул вся наша детская театральная труппа помогала разбирать чердак в театре – именно тогда я и заприметила, где у завхоза лежит ящик с инструментами и где он прячет ключи от своего кабинета. А чтобы мой план сработал, мне надо было во что бы то ни стало забраться в кабинет к завхозу и вытащить из ящика клещи. Без этих клещей лето – а может, и вся моя жизнь – превратится в один большо-о-ой-пребольшой кошмар. Я снова подумала о том, что у меня аж полтора отца, а инструментов у них – разве что молоток да пара отверток. Правда, у дедушки имеется целый гараж, битком набитый всяческими инструментами, вот только дедушка живет далеко, на севере Норвегии.

Я вытащила ключ из шкафчика в коридоре как раз в тот момент, когда Кланк и Клинк запели свою песню. В кабинете завхоза пахло кофе и картошкой фри, а на заваленном всякой всячиной столе виднелись коробочки из-под гамбургеров.

Клещи, похожие на большую латинскую букву V, лежали в ящике для инструментов и оказались вовсе не такими уж тяжелыми. Зря я всю ночь не спала – лежала и думала, вдруг они будут тяжеленными и я рюкзак даже поднять не смогу, не то что его унести.

Ухватив клещи правой рукой, левой я потянула за ручку двери. Не открывается! Просто удивительно, насколько у некоторых людей левая рука слабее правой – даже дверь ею не откроешь. Я переложила клещи в левую руку, но дверь все равно не поддавалась. Я отложила клещи в сторону, вцепилась в ручку обеими руками и потянула на себя. Дверь заклинило.

Дыхание перехватило, и мне пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не заорать от ужаса. Клинк с Кланком по-прежнему пели, а может, и нет, впрочем, какая разница – как только их песня закончится, будет мой выход! Томми с Анникой приходят на виллу «Курица», зовут меня – и на сцену опускается кровать, прицепленная к воздушному шару, а на кровати должна сидеть я!

– Астрид, Астрид, Астрид, – сказала я, но какой толк повторять собственное имя? Я снова подергала дверь. Нет, похоже, заклинило намертво!

Я огляделась и увидела в стене окно. Совсем маленькое окошко. Даже, скорее, форточка. Может, удастся спуститься оттуда по веревке? Вообще-то лазаю я не очень, но надо хотя бы попытаться. Да и, скорее всего, с другой стороны невысоко. Несколько метров. Если с такой высоты упасть, вряд ли разобьешься. Правда? И чего я об этом сейчас думаю? Не думай. Не думай. Не думай! Все равно веревки тут нет. Вот теперь музыка внизу, похоже, точно стихла. Совсем скоро Томми с Анникой начнут меня звать!

Я схватила стул и пододвинула его к окну. Вспомнила, что бабушка перед каким-нибудь важным делом непременно крестится, и тоже перекрестилась. А потом залезла на стул. К счастью, шпингалеты открылись легко, я выглянула наружу и заметила прямо возле окошка пожарную лестницу, а под окном – что-то вроде выступа. Вот только если театр и правда загорится, то через такое крошечное оконце завхозу ну никак не выбраться. Впрочем, не время сейчас об этом думать. Может, раньше завхозы были щуплыми и низкорослыми? Кажется, я где-то читала, что рост викинга не превышал полметра. Или, может, полутора метров?

Я выпустила клещи из рук, и они с грохотом упали на выступ под оконцем. Там, внизу, все наверняка тоже услышали этот грохот, но я ни о чем не думала и упрямо лезла в окно. Сперва я высунула голову, потом вылезла сама. Примостившись на выступе, я захлопнула окошко.

Я полезла вниз по лестнице, громко топая по перекладинам, но осторожничать времени не было. Спрыгнув с последней ступеньки во двор, я помчалась к дверям. Первое платье Пеппи, которое для меня сшили, оказалось слишком коротким – точнее, это папа так решил и запретил мне его надевать. Сейчас я была этому рада. Надень я то коротенькое платье – и спрятать клещи было бы некуда. Я распахнула дверь на сцену и по отчаянным голосам Томми и Анники поняла, что зовут они меня уже давно.

– Ты куда подевалась? – воскликнул учитель Ларсон, а по щекам у него текли то ли слезы, то ли пот. Я лишь отмахнулась, плюхнулась на огромную кровать и показала, что можно начинать. Кровать медленно поднялась вверх, и когда учитель Ларсон остался внизу, я сунула клещи под подушку.

– Пеппи, ты где?! – снова закричали Томми с Анникой.

– Я тут! – громко крикнула я в ответ, кровать повисла над сценой, и зрители ахнули. – Осторожнее, приземляюсь! – прокричала я.

– Но ведь кровати не умеют летать, – словно бы удивился Томми.

– Никакая это не кровать, – и тут у меня почему-то вырвалось: – это клещи! – оговорилась я и от досады едва язык себе не прикусила, но сказанного не воротишь. Томми с Анникой удивленно переглянулись, а суфлер сложил рупором ладони и поднес их ко рту.

– Я хотела сказать – это воздушный шар! – поправилась я.

* * *

Когда мы доиграли до конца, зрители ужасно громко нам хлопали – моей игрой еще сроду никто так не восхищался. И все равно мне взгрустнулось, ведь ни мамы, ни папы в зале не было. Конечно, за день до этого они приходили на генеральную репетицию, но настоящая-то премьера сейчас. Бабушка говорит, что генеральная репетиция – это вроде как вечер накануне Рождества, и тут я с ней согласна. Лучше б, конечно, мама с папой провели со мной и настоящее Рождество. Но сильнее всего мне хотелось, чтобы мама с папой не расходились. Или, если уж дела и впрямь пошли так плохо, просто разъехались и не искали себе новых жен и мужей.

Моя мачеха вскочила и тоже захлопала в ладоши, а рядом с ней стояли и хлопали какие-то мужчины. Как говорит бабушка, некоторые женщины действуют на мужчин, словно липучка на мух. Так оно и есть. Мачеха помахала мне, но я притворилась, будто не замечаю. У меня есть несколько одноклассников, у которых родители тоже в разводе, но у них отцы не женились заново. Почему бы Пони не заполучить себе кого-нибудь свободного? Так нет же – ей непременно мой папа понадобился.

Откланявшись, я первой убежала со сцены, быстро нашла клещи и, спрятав их под платьем, выскочила в раздевалку. Там я стянула с себя платье и чулки, надела брюки, рубашку и куртку и лишь тогда поняла: у меня проблема. Клещи оказались такими здоровенными, что не умещались в рюкзаке. Господи, Астрид. Ну что ж ты такая глупая? Как тебе вообще в голову пришло притащить розовый рюкзачок «Хелло, Китти», с которым ты ходила во второй класс? Сейчас все увидят, что ты в нем прячешь. Ручка двери повернулась, и в дверь громко постучали.

– Секундочку! Я одеваюсь! – крикнула я.

– Астрид, давай уже быстрее! Тут всем домой хочется! – судя по голосу, кричала Эмма – та, что играла Аннику.

– Уже выхожу! – успокоила я ее и метнулась к окну. Можно выбросить клещи в окно, а потом подобрать. Я отодвинула щеколду, дернула за ручку, но окно не поддавалось.

– Астрид! – снова послышалось из-за двери.

– Бегу-бегу! – заверила я, засовывая клещи в брюки, по одной рукоятке в штанину. На самих кусачках был ограничитель, так что живот мне не прищемило, но железо было прямо-таки ледяным, да и двигалась я, как моряк во время качки. На всякий случай я прикрылась рюкзаком.

– Простите. Мне во время выступления что-то плохо стало, и поэтому я решила побыстрее переодеться. В этих колготках я просто задыхаюсь! Но мы отлично отыграли, да? – Я улыбнулась Эмме и проскочила мимо нее к выходу. К счастью, без парика и в обычной одежде Пеппи не узнать, поэтому я незаметно выскользнула на улицу, где меня уже ждала Пони. Она распахнула объятия, но я сделала вид, будто не поняла, и просто хлопнула ее по ладони.

– Какие вы молодцы, Астрид! – Она заулыбалась так, словно я была ее настоящей дочкой и она мною гордилась.

– А то! Ну что, поехали домой? – Я двинулась к машине.

– А не хочешь в кафе зайти? Мороженого бы поели и лимонаду выпили, – предложила Пони, – туда много народа из вашего театра пойдет.

– Я что-то совсем выдохлась. Домой хочу, – уперлась я.

– Ну, как хочешь, – сдалась она и больше даже улыбаться не пыталась.

Я зашагала к машине, стараясь двигаться побыстрее, но, строго говоря, получалось у меня плохо, и со стороны я напоминала заводную игрушечную собачку.

– Ты как-то странно ходишь, – подметила Пони.

– Это я на сцене коленкой ударилась, – ответила я.

– Ох, вот бедняжка, – посочувствовала она, – давай посмотрю.

– Не надо, всё уже в порядке. – И я заковыляла к задней дверце, вот только с железными клещами в штанинах особенно не сядешь, поэтому я лишь прислонилась к ней.

– Сядешь вперед? – Пони открыла машину.

Я покачала головой.

– Учитель Ларсон говорит, что после выступления надо уметь выключаться и освобождать голову, поэтому я лучше лягу, прямо тут, на заднем сиденье, – сказала я.

Пони посмотрела на меня и скривилась – так, словно ей хотелось прочитать мне нотацию, но она взяла себя в руки.

– Ты большой оригинал, – сказала она.

– Ну, не я одна, – ответила я, укладываясь на сиденье.

Домой мы ехали в полной тишине, и я обдумывала все то, что мне предстояло совершить в ближайшие дни. Все, что требовалось уладить, чтобы моя задумка сработала.

3

По приезде домой я тотчас же бросилась к себе в комнату, соврав Пони, что мне, мол, надо бабушке позвонить и рассказать ей о выступлении. На самом деле мне просто требовалось посидеть чуть-чуть в тишине и покое – собраться с мыслями, чтобы никто не талдычил мне над ухом, какая я молодец. Какой смысл говорить мне об этом, если ты мне не папа и не мама? Я достала их свадебное фото. Когда я на него смотрю, то слегка им завидую. Меня-то с ними на этом снимке нет, ну, то есть я уже есть – в животе у мамы, – но меня не видно. Вот я и завидую, что они там есть, а меня нет. Время от времени я разглядываю фотографию в лупу, и тогда мне кажется, будто живот у мамы и правда слегка выпирает. А какая она красивая! Прямо как та длинноволосая тетенька из рекламы шампуня или еще другая, которой подарили новые духи, и она теперь сияет от радости. А папа выглядит словно охотник на лис. Не норвежский, а скорее британский. У них еще такие красные пиджаки и фетровые шляпы. Я как-то видела про них передачу по телевизору, и хотя лису было до слез жаль, охотники показались мне очень стильными – такие суровые и чопорные, а пиджаки надели – будто бы прямо с вешалками. И лица у всех серьезные, вылитый папа на свадебном снимке.

Кстати, зовут моего папу Бальтазар. Это правда, я не выдумываю. Во всей Норвегии с таким именем живет всего четыре человека. А еще так звали одного из волхвов, которых Вифлеемская звезда привела поклониться к колыбели Иисуса. Папа смуглый и темноволосый, так что можно подумать, будто они с Иисусом родом из одной страны, но на самом деле мой папа родился в Чехословакии и вырос в Норвегии. Сейчас, кстати, его родная страна развалилась, как и брак моих родителей. Теперь там целых два государства – Чехия и Словакия. Иногда мне кажется, будто мама с папой разошлись, потому что папина родина тоже развалилась на две части, но, если честно, я и сама в это не особо верю. У меня полно одноклассников, чьи родители тоже развелись, хотя их предки прожили в Норвегии тысячу лет, не меньше.

Мама моя выглядит как обычная норвежка. Она родилась в Финнмарке, на самом севере Норвегии, ее отец – рыбак. Он всю жизнь проработал в море, а плавать все равно не умеет. Как по мне, так это странновато, а еще удивительно, что мама тоже так и не научилась плавать. Мама говорит, это потому что вода там холодная и ей совсем не нравилось плескаться в море. По-моему, так себе оправдание: мама уже прожила здесь, в Финнскугене, намного дольше, чем на севере.

Маму зовут Эмилия, и за последние годы это имя стало одним из самых популярных в нашей стране. Это тоже странно, потому что мое собственное имя уже давным-давно вышло из моды, еще во время Второй мировой войны. В 1945 году оно в последний раз вошло в десятку самых популярных имен, но, по-моему, с войной это никак не связано. В общем, со стороны, если судить только по именам, может показаться, будто я – мама, а мама – моя дочка. Эмилия – имя более современное. И очень красивое. Я так раньше считала. Когда мама с папой жили вместе, мою самую прекрасную куклу звали Эмилией. А теперь ее никак не зовут. Теперь эта кукла безымянная, и я в нее больше не играю. Вместо этого я стою на голове. Если каждый день простаивать на голове по десять минут, то точно не вырастешь, я уверена. Во всяком случае, выше я точно не стану. С тех пор, как я начала стоять на голове, росту во мне ни на сантиметр не прибавилось.

А если вам интересно, какое у меня полное имя, то вот оно: Астрид Барос, и этим летом мне исполнится одиннадцать.

4

Две недели я живу с мамой, а следующие две – с папой. А еще они решили, что летние каникулы я проведу с ними обоими. Сперва мама, я и Дурмот-Дурмот-Дурмот все втроем поедем в летний домик в Южной Норвегии, и случится это через 14 дней. Ну, это они так думают. Мама там будет загорать на пляже, листать модные журналы, а меня заставит плавать вместе с Дурмот-Дурмот-Дурмотом, потому что сама плавать не умеет. Но тут пора, наверное, рассказать о моем великом плане. И объяснить, зачем мне понадобились клещи.

Мама обещала, что в Южной Норвегии они возьмут напрокат моторную лодку и разрешат мне порулить. Сначала я даже немного обрадовалась, хоть и не подала вида. Но потом я расстроилась: моторкой меня научил управлять папа. Мы тогда отдыхали на нашей шведской даче в Арвике и несколько раз ходили на моторке до самого озера Венерн, между прочим, третьего по величине в Европе. В наше последнее лето на даче мы все вместе отправились на необитаемый остров (он называется Чертов остров) и там заночевали в палатке.

Остров находится далеко от материка, в открытом море. Мы разожгли костер на берегу и жарили сосиски, а папа придумывал истории о страшном отшельнике, якобы живущем здесь, в пещере Дьявольская пасть. Скоро мама с папой дачу продадут, и таких чудесных каникул у меня, наверное, уже никогда не будет.

В конце июля мы вроде как собираемся на юг с папой и Пони. Когда я была совсем маленькой, мы с мамой и папой тоже ездили на юг, и это было прикольно. Но теперь папа надумал свозить свою новую подружку в то же самое место! Получилось прямо как с новым велосипедом: папа купил мне его в прошлом году, а я жутко расстроилась, потому что меня и старый велик вполне устраивал. Похоже, родители не понимают, что порой совсем необязательно делать что-то новое. В этом году я безуспешно пыталась втолковать им обоим, что не хочу никуда с ними ехать и что, когда мама поедет в Южную Норвегию, я могу побыть с папой, а когда он уедет на море, то я переселюсь к маме. Но больше всего мне хотелось отправиться к бабушке и отдохнуть у нее не только от родителей, но и от их новых спутников жизни. Впрочем, вслух я этого не сказала. Я же не дурочка. Когда я выступила с этим предложением, мама с папой как по команде поджали губы и заявили: менять что-то уже поздно, все забронировано и оплачено.

Каждый день я стою на голове перед зеркалом. Раньше я просто считала до 600, но недавно стащила таймер, при помощи которого папа отмеряет время варки яиц. И теперь ставлю таймер на десять минут – когда они истекают, на дисплее появляется ноль. Раз время может идти назад, то, значит, и я могу не расти. Поначалу я вообще боялась, что стану укорачиваться, но я каждую пятницу измеряю свой рост и ниже пока не стала. Выше тоже. Вот уже несколько месяцев во мне 153 сантиметра.

Я стою на голове не только для замедления роста. В такие моменты намного проще думается. Обычно не успеваю я додумать какую-то мысль до конца, как в голову уже лезет следующая. А когда стоишь на голове, все иначе. И все кажется другим. Я вижу вещи под другим углом, и поэтому у меня часто появляются интересные идеи. Именно здесь, перед зеркалом, стоя на голове, я придумала мой великолепный план. Сначала я обратила внимание, что в таком положении – вверх ногами – я немного похожа на карту Норвегии – сверху узкая, а снизу намного шире. Подумав о карте, я сразу же вспомнила о путешествиях.

Когда мы раньше собирались в отпуск, папа всегда показывал мне на карте, куда мы отправимся. Во время поездки на Чертов остров он весь маршрут прочертил, и на этот раз я собиралась поступить так же. Нет, не маршрут нарисовать, а добраться до Чертова острова. И туда же я решила заманить маму с папой. Главное – чтобы мы остались втроем, как прежде. Если мне удастся провести ночь с ними наедине, чтобы их новые возлюбленные не путались под ногами, я наверняка смогу их убедить не брать меня в отпуск с их новыми семьями.

Я не стану плавать в море с Дурмот-Дурмот-Дурмотом и не буду сидеть под зонтиком с Пони просто потому, что она боится обгореть. При мысли об этом я повеселела, и, когда я спрятала клещи под кровать, настроение у меня уже было лучше не придумаешь.

Перед сном, дождавшись папу с работы, я улыбнулась Пони и – к огромному удивлению мачехи – сама ее обняла, хотя еще недавно, после премьеры, даже не хотела к ней подходить.

– Что это с тобой? – спросил папа после того, как мы прочли вечернюю молитву и он, как всегда, подоткнул мне одеяло.

– В смысле? – не поняла я.

– Ты такая тихая бываешь, только когда затеваешь что-нибудь.

– Да ничего я не затеваю, – возразила я, – а вот ты, например, знаешь, что женщины моргают в два раза чаще мужчин?

Он покачал головой.

– Интересно, у мальчиков и девочек – так же? – продолжала я. – А еще, если тело будет двигаться столько же, сколько глаза, мы будем проходить по восемьдесят километров в день.

– Надо же, сколько ты всего знаешь! – удивился он.

– Бабушка говорит, что мудрость – корень добра, главное – использовать ее с умом. Хорошо сказано, да, Бальтазар?

– А почему ты не зовешь меня папой? – спросил он.

– Но ведь зовут-то тебя не папой, – сказала я. Папа тяжело вздохнул, и я поспешно добавила:

– Я такая тихая, потому что пытаюсь представить, каким получится лето. Я так его ждала. И я очень тебя люблю.

У папы сделалось такое лицо, как бывает на Рождество или в день моего рождения, когда я открываю свертки с подарками, а он за мною наблюдает.

– Я тебя тоже люблю. На Крите мы отлично отдохнем, вот увидишь. Помнишь, когда мы в прошлый раз туда ездили? – Он понял, что сказал это зря, и быстро прибавил: – Но на этот раз можно притвориться, будто прежде мы там не бывали.

– Это почему? – Я сделала вид, что не понимаю.

– Андрине будет приятно, если она будет думать, что мы все там в первый раз. Тогда впечатления покажутся более яркими.

– Но разве это не ложь? – Я вытаращила глаза.

– Пожалуй, что и нет. Мы ведь не врем, а просто не всё говорим.

– Похоже, она для тебя важнее, чем мама раньше была, – сказала я.

– Нет. Или да. Или возможно. Она не важнее, но все это непросто. Всего, что было раньше, до того, как мы с ней познакомились, из памяти не сотрешь, – проговорил папа.

– Это верно, но на Крит мы тогда отлично съездили. Давай в следующий раз куда-нибудь еще? В Китай, может? – предложила я.

Папа помолчал, погладил меня по голове.

– Ты все еще надеешься уговорить китайцев одновременно подпрыгнуть? – Он улыбнулся, но как-то невесело.

– Нет, про это я уже забыла. Мне хочется прогуляться по Великой Китайской стене. Говорят, что ее видно даже с Луны. Но, наверно, это враки.

– Да, это я слышал, – сказал папа и, к счастью, больше про прыгающих китайцев не заговаривал.

В одном журнале я прочла, что если все китайцы одновременно подпрыгнут, то в океане образуется огромная волна, которая накроет США. Я подумала, что это прикольная идея, но Пони назвала ее очень жестокой. Вообще-то она права, но я же не хотела устраивать наводнение – больших волн у берегов Калифорнии мне вполне хватило бы. К тому же китайцев мне все равно ни в жизнь не уговорить – языка-то их я не знаю.

– Спокойной ночи, – сказала я.

Дождавшись, когда папа выйдет из комнаты, я сбросила одеяло, повернула голову и посмотрела в окно на небо. Оно такое светлое, что не видно ни единой звезды, но это ничего. Я‐то знала – они там есть. Засыпая, я думала о том, что не поеду ни в Южную Норвегию, ни на Крит. Я сбегу, заманю следом маму с папой, а потом уговорю их не заставлять меня отдыхать с Пони и Дурмот-Дурмот-Дурмотом.

Хватит уже и того, что эти двое живут вместе со мной, пусть и в разное время. Но, по крайней мере, сейчас я могу никуда не показываться в их компании. А отправься мы вместе в отпуск – и все вокруг решат, будто Пони моя мать, а Дурмот-Дурмот-Дурмот – отец. И придется либо тратить кучу времени на объяснения, либо делать вид, будто так оно и есть. Вот только не могу же я и правда делать вид, будто так оно и есть. Ведь мой отец – это папа, а мать – мама.

5

Мама приехала за мной на следующий вечер. Волосы она заплела в две косы. Не помню, чтобы она делала такую прическу, когда они с папой были женаты. С косичками она выглядела моложе, и это мне не понравилось – вроде как это она ради Дурмот-Дурмот-Дурмота старается. Но потом я вспомнила, что он на пять лет моложе нее, и обрадовалась. Может, он уже решил, что мама чуток старовата, вот она и пытается его не разочаровать?

– Дурмот-Дурмот-Дурмот опять поехал мышцы наращивать? – спросила я, продевая руки в лямки рюкзака.

– Астрид, ну, может, хватит уже так о нем говорить? – Лицо у мамы сделалось строгим, точь-в-точь как у учительницы.

– Извини. Дурмот опять поехал мышцы наращивать? – поправилась я, а мама закатила глаза.

– Это его работа, – недовольно буркнула она и повернулась к папе, – ну что, купили билеты на Крит?

Он кивнул и посмотрел на маму – как смотрел на забредавших к нам время от времени сектантов, прежде чем захлопнуть у них перед носом дверь.

– Вы отлично отдохнете – вот увидите. А сперва мы с Турмодом и Астрид поедем в Южную Норвегию. Погода, судя по всему, будет чудесная, если, конечно, метеопрогнозам можно верить, – сказала мама.

– Это точно. Когда в прогнозе погоды на карте нарисован зонтик, значит, жди солнца и жары, – поддакнул папа.

Ни папа, ни мама больше не выглядели моложе, наоборот, они словно вдруг постарели и говорили о погоде, как бабушкины ровесники.

– Похоже, завтра тоже дождя не будет, – не унимался папа.

Мама кивнула, старательно отводя глаза в сторону. Мама с папой разговаривали, как будто не видя друг с друга.

– Да, хорошо бы, – согласилась она.

– Я в машине подожду. – Я обняла папу.

– Мы еще увидимся до вашего отъезда. Но я уже по тебе скучаю, – сказал он.

– И я тоже. – Я развернулась и пошла к маминой «тойоте», стараясь думать о хорошем. До скрипа стиснув зубы, я приказала себе не кукситься. Наоборот, надо радоваться, ведь меня ждет Чертов остров.

На следующий день мама с папой собирались подписать договор о продаже дачи и передать ключи новым владельцам. По-моему, оба сильно переживали. Эта дача уже давным-давно принадлежала нашей семье, тетя Агнета подарила ее родителям на свадьбу. Впрочем, она не моя тетя, а папина. Когда же родители решили развестись, тетя разрешила им продать дачу при условии, что они поведут себя как друзья и обойдутся безо всяких адвокатов. Сперва им даже и продавать ее не хотелось, и они старались ездить туда по выходным, но ни Пони, ни Дурмот-Дурмот-Дурмоту эта затея не нравилась: еще бы, ведь мама с папой столько времени провели там вместе. Вместе с дачей родители собирались избавиться и от нашей маленькой моторки – в последнее время ею пользовался папин коллега, у которого тоже дача в Швеции, только в другом месте. Когда папа сказал, что лодки у нас больше не будет, я ужасно рассердилась, но он заявил, что если дачи нет, то и лодка без надобности. Теперь новые владельцы дачи получат и лодку. По словам папы, они живут в Осло и у них сын моего возраста. Интересно, этому мальчику не стыдно забирать вот так целый кусок моей жизни? Нет, вряд ли. Мальчишки о таком вообще не думают. Мама повернула ключ зажигания, а лицо у нее при этом было бесстрастным, прямо как у манекена, и я не поняла, хороший это знак или плохой. Бабушка говорит, что почти все люди считают, будто раньше им жилось лучше. Тут они правы, по крайней мере отчасти. Когда я была маленькой, папа постоянно смешил и меня, и маму, но под конец, уже перед самым разводом, я каждый вечер слышала, как они ссорятся. Они думали, что я сплю, и принимались ругаться. Вообще-то ездить с мамой я не люблю. Она разгоняется, сигналит, ругается на всех, кто, как шутил папа, учился у другого инструктора. Прежде папа ее за это поддразнивал. Она так бесится за рулем, что мне за нее даже неудобно. Однажды мама особенно отличилась: какой-то мальчик проехал по пешеходному переходу на велике, хотя надо было слезть и катить велик рядом, так мама опустила стекло и закричала на беднягу. А мальчик оказался сыном нашей учительницы физкультуры. Иногда у меня чувство, будто мама нарочно гоняет, чтобы найти, на ком сорвать злость, однако сегодня она вела себя достаточно спокойно – может, еще и потому, что до самого перекрестка Сетермукрюссет других машин нам не встретилось, а на шоссе было столько возвращавшихся из Швеции автомобилей, что маме пришлось ехать медленно, хотелось ей того или нет.

– Астрид, я хотела тебя попросить… – Мама свернула чуть вбок и пристроилась за большим грузовиком.

– О чем?

– Ты, пожалуй, не рассказывай Турмоду о том, что мы вместе с папой едем продавать дачу, – сказала она, не сводя глаз с дороги.

– А он что, не знает? – Я изобразила изумление.

– Знает, конечно, – как-то чересчур резко ответила мама, – он знает, что дачу мы продаем, но я не рассказывала ему о просьбе тети Агнеты. Ну, о том, что мы должны вместе с папой передать ключи и подписать договор.

– Значит, и Пони об этом ничего не знает! – Мне не удалось сдержать радость.

– Астрид, я понятия не имею, известно ли об этом Пони… то есть Андрине, но, может, пора тебе наконец забыть эти глупые прозвища?

– Ладно, я попробую, – согласилась я и заулыбалась, уж очень мне хотелось, чтобы мама мне поверила, – а кстати, – вновь заговорила я, старательно обдумывая каждое слово, чтобы вновь не назвать нового маминого приятеля Дурмотом, – по-моему, слишком уж он много тренируется, тебе не кажется?

Мама задумчиво посмотрела в зеркало заднего вида, словно пыталась разглядеть там правильный ответ.

– Наверное, Турмод мог бы тренироваться и поменьше, но это его работа, и к тому же у Турмода много других достоинств, – наконец сказала она.

– Это каких же? – не отставала я.

Мама снова взглянула в зеркало заднего вида, будто там была спрятана подсказка.

– Ну, например, он… – Мама внезапно вывернула руль, хотя я так и не поняла, что она объезжает, – благодаря ему я тоже занялась спортом, – она закивала, как будто, свернув в сторону, вспомнила, что хотела сказать.

– А, точно. Это и правда хорошо. Ой, знаешь что, давай-ка в магазин заедем? – попросила я, когда мы подъехали к старому мосту.

– Зачем? – удивилась мама.

– Мне нужно кое-что для отпуска, – ответила я.

– И что же?

– Бинокль, – призналась я.

– Что-о? – она изумленно посмотрела на меня.

– Бинокль, – повторила я.

– Да, это я поняла, вот только зачем он тебе понадобился?

«А ты как думаешь?» – так и тянуло меня спросить, но тогда мама просто рассердилась бы. Бабушка постоянно говорит, что мне сперва надо подумать и лишь потом отвечать.

– Я тут орнитологией занялась и хочу сравнить птиц Южной Норвегии с критскими. А ты, кстати, знаешь, что первые бинокли придумали голландцы? – спросила я, пытаясь по маминому лицу догадаться, заедет ли она в магазин.

– Нет, этого я не знала, – ответила мама, – но интересы у тебя так часто меняются, что и не уследишь. Значит, ветеринаром ты становиться передумала?

– Эмилия, ну пожалуйста! – Я пропустила ее последний вопрос мимо ушей. – Все мои наблюдения за птицами пригодятся и на уроках!

– Почему ты не зовешь меня мамой? – спросила она и, включив поворотник, свернула на парковку перед торговым центром.

– По-моему, Эмилия звучит красивее. Представь – вот пришли мы в магазин, а я зову тебя: «Мама!» А там еще несколько мам с детьми, и откликнешься не ты, а еще кто-нибудь. Получится глупо, – объяснила я. Не могла же я сказать, что перестала звать ее мамой с тех пор, как у нас поселился Дурмот-Дурмот-Дурмот.

Ответила мама не сразу, а когда наконец посмотрела на меня, то вид у нее был какой-то расстроенный.

– Но сейчас-то мы не в магазине. К тому же любая мама узнает голос своего ребенка. – Мама вытащила ключ зажигания и повесила на плечо сумочку. – Ладно, куплю тебе бинокль, но при одном условии, – сказала она.

– Каком?

– Не говори Турмоду о том, что мы с папой едем в Швецию.

– Даю честное слово! – И я нарисовала пальцем крест на груди – там, где располагается сердце.

Ух, если бы она только знала, зачем мне на самом деле понадобился бинокль!

6

В магазине фототехники я нашла отличный бинокль, который позволял видеть в мельчайших подробностях все, что находится на расстоянии ста пятидесяти метров. Лучше и не придумаешь, вот только стоил он почти десять тысяч крон, и, судя по маминому лицу, мне даже заикаться о таком бинокле не стоило. И мы купили другой, за треть этой стоимости. Видно через него было хуже, но мне и его должно было хватить. Имелось у него и преимущество – он весил всего полкило и казался совсем легким.

– К тому же на него тридцатилетняя гарантия, – сказал продавец, обращаясь почему-то не ко мне, а к маме, хотя это именно я со всех сторон осмотрела каждый бинокль в его магазине.

Мама лишь кивнула, а я надеялась, что через тридцать лет бинокль мне не понадобится – во всяком случае, для того, чтобы шпионить за родителями.

– Спасибо огромное! – поблагодарила я маму, когда мы уже направлялись к выходу из торгового центра. На секунду я вдруг испугалась, что она решит зайти в какой-нибудь магазин одежды и примется выбирать мне бикини, но до этого, к счастью, не дошло. Мерить одежду – скучнее не придумаешь!

Я недавно читала про одну американскую актрису по имени Кэтрин Хепбёрн. Она уже умерла, но при жизни успела получить множество «Оскаров» – больше, чем многие другие актеры. В детстве она брилась наголо, носила брюки и называла себя Джимми, потому что ей хотелось быть мальчиком. Тут я ее прекрасно понимаю. Не то чтобы я тоже хотела родиться мальчиком, но живется им намного проще, а еще от них не требуют, чтобы они были красивыми и аккуратными. Взять моего двоюродного брата Корнелиса – как-то раз ему стукнуло в голову, что мыло ослабляет иммунитет, и он две недели не мылся. Так тетя еще и гордилась им. Я сама слышала, как она говорила маме, что сын у нее мыслит нестандартно и что это достойно уважения.

Корнелис собирался создать что-то вроде грязевого панциря и заявлял, что, мол, полярные исследователи никогда не болели, потому что редко мылись. Не знаю уж, в каких книгах Корнелис это вычитал, но в тех, что я читала, полярники мрут как мухи, хотя чаще причиной тому не болезни, а голод и мороз. Но дело не в них – выкини я нечто подобное, и меня вызвали бы к директору через неделю, а может, даже всего через пару дней просто потому, что я девочка.

Дома я отнесла бинокль к себе в комнату и немного потренировалась смотреть через него на воду, туда, где река Гломма в нашем Конгсвингере шире всего. Вид бледной прозрачной воды меня понемногу успокоил. Я сказала вслух сама себе, что придумала отличный план, но едва успела произнести это, как опять занервничала. Ведь настоящим планом это вряд ли назовешь. Бабушка тоже иногда садится, берет географический атлас, листает его и решает, куда бы ей поехать, совершенно при этом не представляя, как туда доберется. Впрочем, не так все плохо. Я же знаю, как добраться до необитаемого острова, и четко представляю, что буду там делать. Я нашла в интернете расписание поездов до Швеции и проверила, как обстоят дела с прокатом лодок в городке, от которого до Чертова острова ближе всего. Сложнее будет выманить туда же маму с папой так, чтобы Пони с Дурмот-Дурмот-Дурмотом не знали, куда родители отправились. Мне вновь вспомнилась бабушка. Она всегда говорит, что во время путешествий проблемы надо решать по мере их поступления.

А еще бабушка говорит, что самую страшную угрозу для человечества представляют не атомные бомбы, а мобильники и компьютеры. По ее словам, цивилизация умрет именно из-за них. Я с бабушкой не очень согласна. В детстве мне часто снились кошмары, будто началась ядерная война. Но логика в бабушкиных словах есть. И у мамы, и у папы, и у этих двоих – у всех имеется по мобильнику, а значит, план мой запросто может провалиться. Достаточно одному из этой четверки связаться с остальными – и конец всей моей затее и единственной надежде на нормальные каникулы. Тогда не судьба мне добраться до Чертова острова в компании моих единственных настоящих родителей. Поэтому я тщательно продумала, как бы мне так устроить, чтобы у них не получилось связаться друг с дружкой.

* * *

Убедившись, что дверь в комнату заперта, я встала у зеркала, перед которым каждый вечер расчесываю волосы. Зачем я это сделала – не знаю, наверно, чтобы представить себе воображаемого собеседника.

– Добрый день, меня зовут Андрина Линдквист. Я потеряла мобильный телефон и поэтому прошу вас закрыть номер, – проговорила я «взрослым» голосом, однако от голоса Пони он все равно отличался. Впрочем, это нестрашно – операторы же не знают Пони. А вот сами слова – проблема посерьезнее. Я несколько раз быстро произнесла «закрыть номер», но почему-то каждый раз язык заплетался, и получалось «закрырыть». К тому же закрыть можно дверь, но уж никак не номер телефона.

– Добрый день, меня зовут Андрина Линдквист. К сожалению, я на днях потеряла мобильник и поэтому прошу вас его заблокировать, – сказала я и довольно улыбнулась собственному отражению. Вот, теперь похоже на взрослую женщину. Осталось только выучить номер наизусть, чтобы не мямлить, когда меня попросят его назвать.

С Дурмот-Дурмот-Дурмотом дела обстоят намного хуже. Его голосом мне ни в жизнь не заговорить. Может, бабушка и считает, что я гениально передразниваю, но голос взрослого мужчины мне не сымитировать. Ко всему прочему, он никогда не расстается с мобильником. Однажды мама в шутку сказала, что на ночь Дурмот-Дурмот-Дурмот кладет его под подушку. Ну, это неправда – я точно знаю. Но днем он цепляет телефон к ремню, а когда едет на велосипеде, бегает или катается на лыжероллерах, то кладет его в специальный кармашек, который крепится к руке.

Дурмот-Дурмот-Дурмот ходит с телефоном как приклеенный. И стоило мне подумать о клее, как в голове у меня что-то щелкнуло. Если бы это было в мультфильме – надо мной загорелась бы лампочка, как бывает, когда у героев появляется блестящая идея. Я вспомнила, что во время войны во Вьетнаме американские солдаты заклеивали суперклеем свои раны, а в газетах еще писали, что один англичанин намертво приклеился к сиденью унитаза.

Я поставила таймер на десять минут и, простояв все это время на голове, уже четко представляла, как именно выведу Дурмот-Дурмот-Дурмота из игры.

7

– Мне надо съездить в центр! – крикнула я в сторону кухни и двинулась к выходу.

– Мы же только что оттуда, чего тебе не сидится? – Мама высунулась из кухни, и я остановилась. Увидев меня, мама спросила: – А рюкзак тебе зачем?

– Хочу в библиотеку зайти – возьму что-нибудь почитать на каникулах. – Я подняла глаза на маму.

– А разве библиотека еще не закрылась? Поздно же. Да и в любом случае, это не срочно. Скоро ужин будет готов, – добавила она, а я сделала вид, будто от запаха пиццы у меня не сводит желудок.

– Бабушка всегда говорит, что если запряг лошадь, то скакать надо сразу, иначе и сам устанешь, и лошадь измучаешь, – сказала я.

– Хорошо бы ты меня слушала так, как бабушку. Может, мне тоже лучше разговаривать с тобой только по телефону – тогда ты будешь быстрее усваивать мои слова? – спросила мама.

Я замерла, чувствуя, как краснеют щеки. На миг мне почудилось, будто мама раскусила меня – может, я проговорилась или слишком громко рассказывала сама себе, как собираюсь поступить с мобильниками Пони и Дурмот-Дурмот-Дурмота? Однако, приглядевшись, я поняла, что мама не сердится, а скорее расстроена.

– Я тебя люблю. Вернусь к ужину! Или, может быть, чуток опоздаю, – пообещала я, захлопнула дверь и покатила на велосипеде в центр.

В торговом центре я первым делом отправилась в спортивный магазин и накупила там специальной походной еды. На упаковке написано, что еда эта высушенная, а значит, достаточно добавить воды – и получишь настоящий обед. Такая упаковка с едой кажется почти невесомой, и когда я затолкала в рюкзак десять штук, по весу вышло как пара литров молока. Потом я перешла через дорогу и зашла в магазин канцтоваров.

– Здравствуйте. Мне нужен суперклей, самый большой тюбик, какой найдется, – сказала я мужчине за стойкой. Ответил он не сразу, а сперва внимательно посмотрел на меня сквозь толстые стекла очков, из-за которых глаза его слегка смахивали на рыбьи.

– У нас его несколько видов. А что ты хочешь приклеить? – поинтересовался продавец. В магазин вошел еще один покупатель.

– Кожу, – ответила я.

– Что-о? – Продавец еще сильнее вытаращил глаза.

– Ну… мне для кожи, – повторила я, – у моего папы есть кожаная куртка, а карман порвался, так вот мы хотим его приклеить.

– А как зовут твоего отца?

– Бал… дриан Стеен-Хансен, – проговорила я. Фамилию я взяла не из головы, а прочла тут же, на банке с краской.

– Балдриан? Такое имя нечасто услышишь, – удивился продавец.

– Это точно. Во всей Норвегии с таким именем только трое. Но клей мне нужен срочно. Мы завтра рано утром уезжаем, – сказала я, и продавец достал с полки за спиной красно-синий тюбик, но отдавать его мне не торопился. Сжав тюбик в руке, словно кинжал, он с подозрением посмотрел на меня.

– Некоторые подростки иногда покупают клей, – сказал он, – не для того, чтобы клеить.

Я с недоумением посмотрела на него.

– А что они с ним делают? – спросила я.

Продавец поднес тюбик к носу, и мне очень захотелось спросить, не спятил ли он, однако я удержалась.

– Мой папа вряд ли собирается нюхать клей, но если хотите – позвоните ему и сами спросите, могу дать вам его телефон, – предложила я.

– Нет-нет. – Глаза у продавца стали почти нормального размера. – Я не буду его беспокоить. К тому же я по твоему лицу вижу, что ты девочка честная.

– Ну как, взяла книги? – крикнула мама, когда я, распахнув входную дверь, сразу побежала на второй этаж.

– Да, теперь для отдыха все есть. А ужин готов? – прокричала я в ответ, открывая дверь к себе в комнату.

– Готовее не бывает, – пошутила она, но голос ее звучал невесело. После того как папа переехал от нас, мамины шутки стали какими-то натянутыми и плоскими, хотя раньше она была похожа на свою маму, мою бабушку. А бабушке всегда удается меня рассмешить. Возможно, это потому что я в основном разговариваю с ней по телефону, но среди моих знакомых взрослых только бабушка умеет говорить, как настоящая актриса. Каждый раз, когда мы созваниваемся, я так отчетливо представляю ее себе, словно она сидит со мной в одной комнате. Как-то я рассказала об этом папе, и он подтвердил, что у него тоже такое впечатление. Только ему, чтобы почувствовать ее присутствие, не нужно говорить с ней по телефону. Это я не совсем поняла и спросила, почему, а папа лишь пожал плечами и сказал, что все это наверняка оттого, что бабушка за свою жизнь съела ужасно много рыбы.

Мне лично кажется, что мама не разучилась шутить, а просто старается шутить так, как нравится Дурмот-Дурмот-Дурмоту. Из всех телепередач он больше всего любит смотреть американские любительские видеоролики, в которых люди попадают в разные глупые положения.

Засунув рюкзак под кровать, я побежала вниз, в гостиную. Мама со своим кавалером – так бабушка называет Дурмот-Дурмот-Дурмота – сидели за столом, но есть еще не начали. Дурмот, похоже, только что принял душ, и теперь его зачесанные назад темные волосы блестели. Он был одет в футболку, да такую тесную, словно она была ему на пару размеров мала, а мобильник, как всегда, висел у него на ремне, прямо как пистолет у ковбоев в папиных любимых вестернах.

Мама переоделась, и теперь на ней был красный домашний костюм, который я подарила ей на последний день рождения. Сейчас я даже пожалела, что выбрала этот цвет: красный маме невероятно идет, а теперь, с косичками, она кажется ужасно молодой, точь-в-точь солистка какой-нибудь девчачьей группы. Эх, надо было другой цвет брать. Желтый, например. Цыплята редко нравятся мужчинам.

– Какие книги ты взяла? – спросила мама, наливая мне колы.

– Каждый год в мире выпивают столько же кока-колы, сколько воды проходит через Ниагарский водопад за три часа, – сказала я.

Мама покачала головой.

– Ужинать приятнее всего в тишине, – изрек Дурмот-Дурмот-Дурмот, положив на тарелку самый большой кусок пиццы.

– Я взяла, например, книжку, где перечисляются различные факты. Вы вот знали, что коровы пукают по шестнадцать раз в день, а навоза от них бывает почти тридцать килограммов? – спросила я.

– Астрид! – возмутилась мама. – За едой о таком не говорят.

– Если один человек будет пукать без остановки шесть лет и девять месяцев, этого газа будет достаточно, чтобы сделать атомную бомбу, – не унималась я.

– Господи, – скривился Дурмот-Дурмот-Дурмот, – и как только тебе не надоедает все время болтать?

– Турмод и Астрид, замолчите немедленно. Оба! – скомандовала мама, словно обращаясь к двум детям.

– Язык – самая сильная мышца во всем теле. И, кстати, сердце – тоже всего лишь мышца, но уж это-то вы знали. – Я взяла два куска пиццы, стакан и встала из-за стола.

– Я не разрешаю тебе вставать из-за стола… – начала было мама, но я уже поднялась по лестнице и заперлась у себя в комнате.

Поев, я достала новые легкие спальные мешки, которыми мы с мамой и папой так и не успели воспользоваться. Под кроватью лежал мой домашний костюм и мамина пижама. Вся папина одежда перекочевала в его новый дом в Скугли, поэтому вместо пижамы для него я положила в рюкзак старую фланелевую рубашку, которую иногда нюхаю по вечерам. Следом за одеждой в рюкзак отправилась горелка. Правда, потом я вспомнила про клещи, и мне пришлось всё вытаскивать и укладывать заново. Клещи я положила сверху, поближе к спине, а другие вещи распихала рядом. Я приподняла рюкзак. Да, тяжеленький получился, но я справлюсь, хотя бегать с ним будет сложновато. Вытащив мобильник, я позвонила бабушке, а услышав в трубке ее голос, сразу перешла к главному.

– Бабушка, я знаю, что с моей стороны это наглость, но ведь ты все равно собиралась подарить мне на день рождения деньги, да? Так вот – нельзя ли мне получить их уже сейчас, вроде как авансом? Я тут маме с папой хочу сделать сюрприз, но деньги мне нужны уже завтра, – выпалила я. Хорошо, что бабушка еще к Рождеству оформила мне банковскую карточку, хотя я пока несовершеннолетняя. Но папа всегда говорил, что если бы во время Второй мировой войны бабушка воевала на стороне нацистов, то сегодня в Норвегии говорили бы по-немецки.

– Твоя бабушка всегда добивается своего, – говорит он и крестится. Но тут папа ошибается. Бабушка, совсем как я, была против того, чтобы папа с мамой разводились.

Перед сном я простояла на голове целых пятнадцать минут, а потом нарисовала диаграмму. Папа всегда, сколько я его помню, работал в Центральном бюро статистических исследований, и по его словам, чтобы понять мир, надо написать подходящую формулу. Понимать мир мне не требуется, но я должна четко представлять, что буду делать завтра. И у меня есть всего полчаса, в течение которых ошибаться никак нельзя. Чтобы добраться до Чертова острова, надо сесть на поезд и сообщить об этом эсэмэской маме с папой, но сделать это надо уже после того, как они выдвинутся в сторону Швеции. И самое главное сейчас – вывести из строя мобильники Пони и Дурмот-Дурмот-Дурмота, чтобы мои родители не смогли никому сообщить о том, куда едут.

8

На следующее утро я дождалась, когда мама уйдет на работу, а ее кавалер отправится на пробежку. Позавтракав, я еще раз перечитала список, заглянула в рюкзак и, пункт за пунктом, вычеркнула строчки. Спички я положила в непромокаемый контейнер, а бумажник и записную книжку убрала в карман на клапане рюкзака вместе с фотографией родителей. Закрыв рюкзак, я вдруг поняла, что забыла столовые приборы и миску, ущипнула себя за руку, – как делала всегда, когда на себя злилась, – и пошла на кухню. Там я отыскала бумажные тарелки и пластиковые приборы, оставшиеся с моего дня рождения. Я решила было захватить с собой еще большую бутыль с водой, но раздумала, потому что выходило тяжеловато. К тому же когда мы ночевали на Чертовом острове в прошлый раз, то нашли там ручей. Тут я вспомнила про стаканы и котелок для готовки. Походную еду готовить очень легко, но не могу же я держать ее над горелкой голыми руками. У папы был очень легкий котелок, предназначенный как раз для походов, вот только где же я его видела в последний раз? Не в нем ли Дурмот-Дурмот-Дурмот выращивает свои пряные травы? Нет… Может, он готовит в нем протеиносодержащие напитки? Тоже нет. А, вспомнила! В этом котелке он хранит бритвенные принадлежности. Я бросилась в ванную, схватила котелок и вытащила оттуда четыре разные бритвы – электрические и обычные, пену для бритья и бальзам для тела. Все это я выкинула в мусорное ведро, а котелок тщательно вымыла горячей водой и моющим средством. Вернувшись в комнату, я положила котелок в рюкзак и попробовала его приподнять. Вот теперь уже и впрямь тяжело. Ну да ладно, идти мне недалеко. Наконец я встала перед зеркалом на голову, но время на этот раз не засекла, а просто стояла и приводила в порядок мысли.

Пони работала в ночную смену и вернулась из больницы рано утром. А домашнего телефона у них с папой нет. У нас дома телефона тоже нет, тем проще мне будет устроить так, чтобы ни мама, ни папа не смогли связаться со своими новыми половинками.

Я посмотрела на часы. Ну что ж, пора начинать. Я набрала номер телефонной компании.

– Добрый день. Меня зовут Андрина Лидквист. У меня украли мобильник, и я хотела бы его заблокировать, чтобы никому не вздумалось звонить с моего телефона в Америку, – проговорила я и на одном дыхании выпалила номер. Я понимала, что говорю слишком быстро, но ничего не могла с собой поделать.

– Повторите, пожалуйста, номер, – послышалось в трубке, и у меня случился полный ступор. Нечто подобное произошло на одном из последних уроков географии. Учитель тогда спросил, как называется столица Буркина-Фасо, и ответ я знала – прекрасно знала. Я даже знала, что раньше эта страна называлась Верхняя Вольта, но стоило мне лишь поднять руку и открыть рот, как ответ вылетел у меня из головы.

– Простите, я не расслышал номер – повторите, пожалуйста, – снова попросил голос в трубке.

– Уагадугу, – вырвалось у меня.

– Что, простите? – растерялся голос, и я вспомнила бабушкин совет. Однажды мне предстояло сыграть Белоснежку в пьесе про Белоснежку и семь гномов. «Если забудешь слова, а суфлер будет говорить слишком тихо, то просто очень ме-е-едленно начни повторять последнюю фразу, которую уже сказала».

– У… меня… украли… мобильник… И я… слегка… расстроена… – Тут я вспомнила номер мобильника и ухватила себя за подбородок, чтобы вновь не затараторить.

Положив трубку, я подождала пять минут, а потом набрала номер Пони и услышала автоответчик, сообщивший, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Я поставила галочку напротив первого пункта в моем списке.

Мама говорит, по Дурмот-Дурмот-Дурмоту можно часы сверять, и это значило, что времени у меня было совсем впритык. Через несколько минут он вернется с пробежки, засядет минут на пятнадцать в туалете, потом примет душ, позавтракает и уедет в свой фитнес-центр.

Я помчалась на первый этаж, прямиком в мамин кабинет, и схватила корзинку с рукоделием. Вывалив на пол ее содержимое, я отыскала куски меха, оставшегося от костюма овцы, который мама смастерила для нашего рождественского представления.

Я схватила мех и поспешила в туалет, где положила мех на унитаз и нарисовала на мехе контуры сиденья. Затем я достала тюбик с суперклеем и густо намазала клеем сиденье.

Возле дома хлопнула дверца машины – это приехал Дурмот-Дурмот-Дурмот. Я выскочила из туалета и притаилась в мамином кабинете, прислушиваясь к тому, как поворачивается в замочной скважине ключ, и шепотом повторяя:

– Господи, миленький, пожалей меня, бедняжку, сделай так, чтобы он меня не позвал. Пожалуйста, только бы он меня не позвал.

Если он позовет меня и спросит, где я, задача сильно усложнится, но, к счастью, судя по звукам, он снял кроссовки и босиком прошлепал прямо в туалет.

Я с опаской приоткрыла дверь и принялась считать. Интересно, сколько понадобится времени, чтобы он намертво приклеился к сиденью?

– Астрид, это что еще такое?! – заорал он и выругался. Я уже готова была поздравить себя с успехом, когда дверь распахнулась, да с такой силой, что ударилась о стену.

– Ты чего творишь? – завопил он, но почему он кричал, я сперва не поняла – может, оттого, что только что пробежал несколько десятков километров, а может, от злости, но лицо у него покраснело и теперь было почти такого же цвета, как обмотанное вокруг пояса полотенце.

– Привет. А я и не знала, что ты уже вернулся… – пробормотала я, чувствуя, как дрожит нижняя губа. Вечно у меня ничего не получается! В статье же было написано, что тот англичанин за одну секунду приклеился к сиденью.

– Там все каким-то желе вымазано! – закричал он еще громче. – Что ты такое творишь?

– Я… не знала… что ты… уже вернулся… – повторила я и, сама того не желая, всхлипнула. Ненавижу реветь. Ревут только маленькие мальчишки и слабаки.

– Так чем ты вымазала сиденье? – спросил он.

– Ты знаешь, что мужчины примерно три года своей жизни проводят в туалете? А женщины – в три раза больше. То есть целых девять лет, – сказала я.

– Астрид! – не выдержал он.

– Я хотела сделать маме сюрприз и смастерила специальную подстилку для унитаза. Я как раз пошла в кабинет за подстилкой, как тут ты вернулся и сел на унитаз, – объяснила я и опять захлюпала носом.

– Клей! – завопил он, и в эту секунду мы оба кое-что заметили. Правая рука, которой он придерживал полотенце, приклеилась к ноге.

Дурмот-Дурмот-Дурмот попытался было высвободить руку, но поняв, что прилипла она намертво, совсем потерял голову – принялся прыгать по коридору и дергать рукой, так что со стороны казалось, будто он пляшет. Потом он запутался в ногах и повалился на пол. Теперь казалось, что он с кем-то борется.

– Что это за клей?! – завыл он подозрительно тонким голосом.

– Суперклей… – ответила я. Слезы, подступавшие к горлу, исчезли, и сейчас я с трудом сдерживала смех.

– Значит, суперклей, – шепотом повторил он, – что-то никак не могу руку оторвать.

– Я не знала, что ты вернулся домой… – в третий раз повторила я.

– Полотенце прилипло, – прошептал он.

– Я читала, что надо смочить жидкостью для снятия лака! – заявила я и побежала в ванную. Спортивный чехол с мобильником лежал на стиральной машинке, я уже хотела достать телефон, когда Дурмот-Дурмот-Дурмот опять заорал, да так громко, что я схватила пузырек с жидкостью для снятия лака и бросилась назад. Он выхватил у меня пузырек, но открыть его одной рукой никак не получалось.

– Давай помогу, – предложила я. Он кивнул и поднялся.

Мигом открутив крышку, я, не спрашивая, плеснула чуть-чуть жидкости на полотенце, туда, где оно приклеилось к спине. Тут уж Дурмот-Дурмот-Дурмот заголосил совсем невыносимо.

– Жжет! Жжет! – Он, словно кенгуру, запрыгал по коридору, а потом рухнул в гостиной на диван и выгнулся дугой – совсем как мама на том видео, где она меня рожает.

– Тебе надо в больницу – я вызову такси! – сказала я.

Теперь Дурмот-Дурмот-Дурмот подскуливал, словно маленький щенок.

– Тебя надо показать врачу, и чем скорее, тем лучше. А иначе клей проникнет внутрь. Я недавно читала о таком случае, – соврала я.

– На такси нельзя. Иначе меня кто-нибудь увидит, и придется уволиться с работы. Позвони Эмилии. Мобильник в ванной. И пошевеливайся! – скомандовал он.

Я послушно вернулась в ванную, сделала вид, будто набираю номер, и поднесла телефон к уху. Потом я неторопливо досчитала до двадцати и крикнула через плечо:

– У мамы отключен телефон!

– Звони на рабочий! – взвыл он.

Я снова притворилась, будто набираю номер, и опять посчитала про себя до двадцати, после чего представилась и попросила позвать к телефону маму.

– Ага… Вон оно что… Понятно… Вышла. Ясно. У нас тут маленькая неприятность. Попросите ее, пожалуйста, перезвонить домой, когда она освободится.

– Она на встрече, – сказала я Дурмот-Дурмот-Дурмоту.

– Они что, не могут ее вызвать?

– Эта встреча не у них, а еще где-то.

– Тогда вызови скорую! Они не имеют права разглашать информацию… – почти пропищал он.

Я кивнула и уже было набрала номер, как испугалась – а вдруг врачи смогут отклеить ему руку прямо здесь и не повезут в больницу?

На этот раз я досчитала до тридцати, а затем потыкала в кнопки, представилась, назвала наш адрес и сказала, что мой отчим приклеился к полотенцу.

– Ага… – сказала я, – что? Как это – не получится? А‐а, понятно…

– У них нет машин, – крикнула я, – грузовик столкнулся с туристическим автобусом! Чрезвычайная ситуация! Придется вызывать такси.

– Нет, подожди. Давай позвоним Коре. Пускай он меня отвезет, – совсем тихо проговорил Дурмот-Дурмот-Дурмот.

– Коре до нас сто лет ехать. А тебе надо в больницу прямо сейчас. Я читала, как один мужчина в Англии случайно склеил себе ладони, и у него началось заражение крови, потому что до врача он добрался не сразу. И в конце концов одну руку ему ампутировали!

– Ладно, вызывай такси! – Дурмот-Дурмот-Дурмот стал вдруг похож на маленького мальчика.

Я вызвала такси, вытащила из мобильника сим-карту и выбросила ее в унитаз.

– Такси будет через пару минут, – сказала я, возвращаясь в гостиную.

– Помоги мне одеться, – попросил он.

Я кивнула и побежала в их с мамой спальню. Вот только как одеть человека, у которого правая рука приклеена к ноге?

– Что принести? – крикнула я.

– Найди там свитер и спортивные штаны!

Я так и сделала, вот только полотенце приклеилось по всей длине, прямо до коленей, поэтому, как мы ни старались, штаны на Дурмота натянуть не удалось.

– Халат. Накинь халат, – предложила я, – больше все равно ничего не налезет.

– Какой халат?! У меня его сроду не было! – взвыл он, и я едва не ответила, что знаю, но вовремя спохватилась.

– Тогда накинь мамин, – сказала я.

– Ни за что на свете! – всхлипнул он.

– Значит, поедешь прямо так, – отрезала я.

– Ладно, тащи этот чертов халат! – взревел он.

Я опять побежала в ванную и сдернула с крючка розовый мамин халат. Мы вместе укутали Дурмот-Дурмот-Дурмота в халат, и когда он погляделся в зеркало, на глазах у него выступили слезы.