Читать онлайн Трагедия в стиле свинга бесплатно

Ложно понятая свобода

На дворе – конец восьмидесятых, в моду вошли видеосалоны, где крутят различные боевики, вестерны и, конечно же, полузапретную эротику. Я был обычным московским подростком, и эротика производит неизгладимое впечатление на мой юношеский организм, все эти «Эммануэль», «Девять с половиной недель» были сказочной, немного запретной мечтой. Как известно, ничто так не притягивает, как налет запрета, и ничто так не притягательно, как порок. Воздух Москвы в то время был пропитан свободой и радостным ожиданием перемен, что наконец-то заживем как люди, богато и свободно, в своих мечтах народ уже таял в объятиях красоток из видеосалонов и ассоциировал себя с героями боевиков. Еще никто не догадывался, что многим действительно предстоит поучаствовать в вооруженных конфликтах после распада СССР. Люди полны надежд и иллюзий о сладком и свободном будущем, они еще по-прежнему ходят друг к другу в гости, где на кухнях обсуждают привилегии партийной элиты КПСС в виде казенных дач, какую колбасу им подают, какие бриллианты у дочки Брежнева, а какие у жены Горбачева Раисы Максимовны, как много ворует партийная элита и какие у них немыслимые богатства. На самом же деле уровень коррупции в СССР был одним из самых низких в мире. Много произносится слов о демократии, хотя в тот период в СССР было столько демократии, как ни в одной другой стране мира. Люди много рассуждают о грядущих рыночных отношениях, о конкуренции, как богато они заживут при рынке, абсолютно забывая школьные знания, что в беднейших странах Африки вообще-то тоже действуют рыночные законы. Через двадцать с лишним лет эта история повторится: люди так же начнут требовать демократии и рыночных реформ. Человеческая жизнь очень скоротечна, но, как видно, человеческая память еще короче. На улицах по-прежнему еще стоят автоматы со сладкой газировкой за три копейки и газировкой без сиропа за одну копейку, но маховик разрушения всего, что имел СССР, уже запущен.

В Москве еще нет ночных клубов, а только вечерние дискотеки, которые так любит молодежь. Обычный кассетный магнитофон вместе с цветомузыкой приводил нас в экстаз. Это была эпоха диско, все эти Modern Talking, Joy, C.C. Catch, Bad Boys Blue вызывали дикий и наивный юношеский восторг. Особенно выделялись на дискотеках те, кто умел танцевать брэйк-данс, это требовало большой подготовленности и нескольких месяцев усиленных тренировок. Музыка оказывает очень сильное влияние на молодежь, мы пытались подражать своим кумирам разных музыкальных направлений от металла и панка до электронной музыки. Из панка мы с моим другом Максимом взяли пару важных идей о том, что содержание важнее формы и что некий культурологический шок позволяет тебе быть услышанным другими людьми. Поэтому мы сильно не паримся из-за одежды, вполне можем ходить в разноцветных носках красного и синего цвета, высказывать свое мнение; нам очень повезло в этой жизни, так как у нас оно всегда было. Максим, проходя мимо тогда еще центрального Елоховского собора, налагает на себя три креста. Зрелище по тем временам немыслимое для страны воинствующего атеизма – юноша в школьной форме, прилюдно налагающий на себя крест. И в этом было больше не каких-то религиозных чувств, а скорее вызова, что он может жить и мыслить, как захочет. Поэтому мы так и не стали комсомольцами, а остались в этой жизни идеалистами.

Москва того времени была удивительным местом. В центре города живут обычные люди, при этом многие уживаются в коммуналках. Многие здания выглядят обшарпанно, но в центре сохранено очень много исторических зданий. Позднее практика сохранения исторических зданий не приживется, сносятся порой целые кварталы. Из злачных заведений ночью работала лишь одна пельменная, неподалеку от Красной площади. Зато какие люди туда хаживали, разливая из-под стола водку и заедая ее пельменями! Народ рассуждал о произведениях Солженицына и Гроссмана. В молитвенной тишине стояли храмы на Варварке. Никаких церковных служб там еще не проводится, но своим молитвенным безмолвием они дают человеку понять всю бренность его бытия. Я начинаю интересоваться Библией, моими любимыми книгами так и остались две, идущие друг за другом, – это эротическая «Песнь песней Соломона» и философская «Книга пророка Екклесиаста». Пророк рассуждал о том, что все пути одинаково никуда не ведут: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Тогда я еще не знал, что чужие слова не могут привести человека к их пониманию, если он сам не испытал горечь потерь и разочарований, если не поднимался и не падал, то никакие мудрые слова не станут твоими помощниками.

Страна доживает последние дни. И пусть в этой стране было мало фирменных тряпок, не было разноцветной вездесущей рекламы, но населяли ее умные, добрые, отзывчивые люди. В последний момент нашлись люди – я и мои друзья Максим и Володя были из их числа, – которые стали понимать, что разрушение СССР – слишком высокая плата за мечты о свободе, да и сами мечты, которые воспроизводит Голливуд, носят лживый характер. Странно, но мы уже это понимали в 18 лет. Голливуд и рекламщики западного мира использовали учение доктора Фрейда и за 50 лет немыслимо изменили мир: на глаза стали попадаться только бесстыже обнаженные красавицы и такие же обнаженные самцы. Весь сегодняшний мир пропитан излишней обнаженкой и откровенной порнухой, хотя у большинства населения основные мотиваторы – деньги и власть и для них было бы достаточно картинок успеха в виде дорогих квартир, машин, самолетов. Уверен, что лозунга «Купи лотерейный билет – выиграй теплое местечко в мэрии» для большинства современного населения вполне достаточно. А в конце восьмидесятых у людей были другие критерии: справедливость, дело и даже доброта. Но и этого оказалось недостаточно для того, чтобы спасти себя и страну от бед и несчастий, свалившихся на нас после распада СССР. Думаю, это произошло из-за отсутствия свободы: у людей не было выбора, быть плохими или хорошими, и все становились хорошими поневоле. Впрочем, большинство людей и не понимало, что их страна разваливается и что многим придется нелегко в новой жизни. Когда я в 1991 году на работе говорил, что развал СССР приведет к многочисленным войнам, в том числе войне России и Украины, а может, даже и Белоруссии, мне никто не верил. С такими мыслями я встречал 1991 год – последний год Красной империи СССР.

Мечты о свободе у большинства людей не оправдались. С 1992 года стали одно за другим закрываться предприятия, где работали люди. Проезжая по какой-нибудь трассе, можно было наблюдать лишь руины когда-то передовых производств. Ощущение будто страну бомбили. Вроде никто и не видел в небе вражеских бомбардировщиков, но последствия бомбардировок были ужасающими. Еще хуже пришлось сельским жителям, так как колхозы распустили в пользу фермеров, но кто эти фермеры, страна так и не узнала. Деревни, бывшие и до этого немногочисленными, стали вымирать. Женщины выходили на трассу и за небольшие деньги оказывали дальнобойщикам сексуальные услуги, дети, грязные и голодные, тут же занимались попрошайничеством возле придорожных кафе, а мужское население активно спивалось. Страна стала превращаться в гетто. Цены на продукты поднялись ровно в 10 раз, и до многих стало доходить, что мечты о лучшем будущем привели их к нищете. Появились люди, которые стали бороться за себя и свою страну. Власть окрестила их красно-коричневыми, то есть такими фашиствующими коммунистами, хотя в своем большинстве эти люди не имели какой-то политической платформы, они просто боролись за себя и страну. Я был одним из этих красно-коричневых, жаждущих справедливого возмездия для тех, кто торгует своей Родиной. Семнадцатого марта 1992 года на Манежной площади в Москве нас собралось уже пятьсот тысяч человек, призывающих свернуть реформы, уничтожающие страну. В 1992 году власть впервые на протестующих в Москве пробует ОМОН – милицейскую элиту, которая должна была бы бороться с бандитами, но стала активно использоваться в давлении на политически активных граждан. Происходили даже мелкие стычки протестующих с омоновцами, в те годы людям еще разрешалось отвечать агрессивным милиционерам ударом на удар, но шансов у неорганизованной толпы против организованной милиции почти нет. Как-то мне даже пришлось вступиться за пенсионера, которого стал избивать милиционер, я выхватил штатив из-под камеры (журналисты любили снимать акции оппозиции) и отбил пенсионера у распоясавшегося мента.

Напряжение в обществе стало нарастать, довольно большое количество людей осознало всю пагубность проводимых реформ. Осенью 1992 года я вступаю в Русский национальный легион, где нас обучает приемам рукопашного боя один из основателей стиля «Динамо» – Виктор Сергеевич. Сэнсэй по мере своих возможностей учит нас, как максимально быстро, с наименьшей затратой сил отхуячить врага. А кто был нашим врагом? Главным врагом мы считали Ельцина и разгоняющий оппозицию ОМОН. Среди патриотически настроенной части общества Ельцин иначе, как Иудой, не называется. Многие готовы пожертвовать всем, лишь бы наша страна перестала себя вести как шлюха. Так, в 1991 году Россия выдает бывшего лидера ГДР – Эриха Хонеккера, в течение 1992 года выдает Латвии рижских омоновцев, которые до конца оставались верными воинской присяге и защищали свою родину – СССР. Но что мы могли противопоставить бывшей советской элите, в один миг предавшей свою страну ради неожиданно свалившегося на нее потока денег? Они уже успели купить всех ведущих военачальников, Таманскую и Кантемировскую военные дивизии, дислоцировавшиеся рядом с Москвой.

А ведь как это все начиналось! Ради борьбы за «справедливость», против кремлевских пайков с колбасой, против бриллиантов Галины Брежневой. А ведь история борьбы за «справедливость» – «у них дети на Западе учатся» – повторилась спустя 20 лет. Очень скоро выяснялось, что аппетиты новой элиты куда больше, чем невинная колбаса, а Галина Брежнева по сравнению с ними – бомж, который был вынужден продать квартиру папы – генерального секретаря ЦК КПСС. «Люди, будьте бдительны», – предупреждал борец с фашизмом Юлиус Фучик.

Наступал кровавый 1993 год, когда в России были отринуты все законы, отменена конституция, расстрелян парламент и началось массовое разграбление страны, когда предприятия раздавались за бесценок, а власть перешла в руки чиновников, бандитов и сросшихся с ними представителей различных спецслужб. Я тяжело воспринимал изменившуюся вокруг жизнь, озлобленные лица людей и запах мочи возле метро и в переходах, из-за того, что в огромном количестве появилось множество опустившихся людей, которые потеряли работу, не смогли найти себя в новой жизни, продавали свои квартиры и оказывались на улице. Апрельским вечером, выгуливая свою кавказскую овчарку Дафну в Лефортовском парке, я встретил ее – свою первую любовь Ольгу. Ольга была красивой украинской девушкой 22 лет. Она частенько выгуливала своего черного терьера Брюса. Черные терьеры – это удачный эксперимент советского питомника «Красная звезда», и эта порода является гордостью нашей страны. Ольга жила в моем доме, через один подъезд от моего. Ольгина улыбка, большие глаза и нежные слова, а говорила она очень томным голосом с придыханием, сыграли роковую роль в моей жизни. Когда мы влюбляемся, испытываем сладкие и грустные моменты встреч и коротких расставаний, мы и не думаем, что когда-то нам придется расстаться навсегда, что оставить могут кого угодно, но расстаться с тобой и твоими чувствами твоя возлюбленная уже не сможет никогда. Никто нас не учит чувствам, а тем более расставаниям, этому мы учимся сами.

– Андрюша, соседушка, пойдем гулять с собаками, – звонит мне Ольга.

– Хорошо, Оленька, встречаемся во дворе через 15 минут. – И я бегу собираться для прогулки.

Я чувствовал с Ольгой себя не очень уверенно, она уже успела окончить педагогический институт и искала себе выгодного жениха. А я был обычным студентом финансового института и не имел даже постоянной работы. Когда я видел Ольгу, от избытка чувств я дрожал всем телом, как осиновый листочек на ветерке.

– Почему ты дрожишь? – спрашивает меня Ольга.

– Не знаю, я – человек эмоциональный и поэтому волнуюсь и дрожу.

– Ну ничего, скоро мы с тобой займемся сексом и ты станешь поспокойней.

– Поскорее бы уже этот момент настал.

И однажды это случилось. Ольга пришла ко мне в квартиру, выпила шоколадного ликера и предложила сделать минет. Странным образом алкоголь и секс, не обремененный обязательствами, ходят рука об руку, заставляя людей страдать за несколько минут удовольствия.

– Какие у тебя красивые и блядские губы, – я не мог отказаться от этого, к тому же я никогда ничего подобного не испытывал, а видел это только в эротических фильмах.

Ольга уверенно расстегнула ширинку и взяла мой член в ротик. Как же мне стало хорошо, тепло и уверенно, наконец-то сценарии эротических фильмов стали происходить у меня в жизни. Я робко застонал, когда сил сдерживать наслаждение уже не было, я от неопытности, не предупреждая, кончил Ольге в рот. Было немного стыдно, я смущался. Ольга пошла полоскать рот. Несмотря на стыд, я гордился полученным опытом, чувствовал, что становлюсь старше.

К нашим прогулкам с собаками вскоре стал присоединяться мой друг Володя. Ольга любила во все стороны распространять свои женские чары, и очень скоро мой друг, как и я, был влюблен в Ольгу, впрочем, ему по большей части приходилось скрывать свою страсть. Мы ходили втроем и мило щебетали о красоте Ольги. Популярные разговоры о политике у нас с Ольгой не получались, так как она поддерживала действующую власть, ее папа – бывший полковник советской армии – удачно вышел на пенсию и нашел хорошую работу под Москвой. Иногда на прогулках по Лефортовскому парку мы встречали моего друга Макса и его собачек Булю и Кешу. Они оба были милыми дворнягами. Буля был полностью белой и очень умной и послушной собакой, а Кеша был коричневым, упертым, непослушным и даже слегка туповатым. Вдвоем они создавали удивительную гармонию. Макс ревновал Ольгу ко мне и очень часто пытался ее всячески задеть. Ольга велась на эти попытки, Макс ее притягивал своей брутальностью. Макс был высокий молодой мужчина с обильной растительностью на лице и выглядел несколько старше своего двадцати одного года.

– Мальчики, а хотите я для вас приготовлю что-нибудь завтра? Приходите ко мне в гости, – неожиданно обратилась к нам Ольга.

Мы были несколько смущены.

– А зачем? – переспросил Макс.

– Ну, я покажу вам свое нижнее белье.

– Вах, это твои посявканные труселя, что ли? – Макс опять попытался поддеть Ольгу.

– Ну почему же посявканные, у меня красивое итальянское белье, – чуть не плача, оправдывается Ольга, она всегда остро реагирует на издевки Макса.

– Ну, не знаю, не знаю, я лично не хочу нюхать твои ношеные труселя, извиняйте.

Ольга еле сдерживается от слез.

– Ну давай мы тогда к тебе в гости придем сегодня вечером вместе с Андреем.

– Ну приходите, – смеясь, говорит Макс, не придавая словам Ольги никакого значения.

Я как бы был не в восторге от игр Макса с Ольгой, особенно меня задевало то, как остро она реагирует на его откровенный стеб, но я сдерживался и улыбался. Но некая Ольгина смелость в демонстрировании себя, конечно же, произвела впечатление на всех нас. На протяжении всей жизни я ничего никому не запрещал, ведь люди созданы свободными, и до сих пор не знаю, является ли это ошибкой.

После того как мы с Ольгой завели собак, мы договорились встретиться во дворе, чтобы пойти в гости к Максу.

– А ты думаешь, Макс нас ждет, ты думаешь, он не шутил? – спрашиваю я Ольгу.

– Нет, он же нас пригласил, – уверенно и твердо заявляет Ольга и почти что обижается на меня за глупый вопрос.

Естественно, Макс оказался не готов к нашему приему, он вышел к нам в рваных трениках и несколько растерянно сказал, что, к сожалению, не сможет сегодня принять нас, но что обязательно примет нас в следующий раз.

Ольга шла назад домой, курила и плакала. Я не понимал ее реакции, отчего она плачет? Я, который ее любит, сопереживает ей, водит ее в театр, дарит цветы, не вызываю у нее таких чувств, как Макс. В женщинах очень сложно разобраться, что заставляет их души дрожать и трепетать, но, как верно замечено, очень многие женщины предпочитают иметь отношения с негодяями и тиранами. Макс, конечно же, не из их числа, он просто открыто глумится над ней, и это притягивает Ольгу к нему.

Несмотря на роман с Ольгой, я продолжал участвовать в политических митингах. Так наступило 1 мая 1993 года, когда в Москве впервые за многие десятилетия состоялось кровавое побоище. В районе 11 часов люди оппозиционной направленности с красными флагами СССР и имперскими – черно-желто-белыми – стали собираться возле памятника Ленину. Изначально мы планировали пройти от метро «Октябрьская» до Красной площади. Но дорогу до Красной площади нам перегородили «космонавты». Космонавтами мы называли омоновцев из-за их внешнего вида: в касках, с бронежилетами, щитами и дубинками. Мы, люди, родившиеся в СССР, не привыкли к пугающему виду милиции. Жизнь в СССР не была особо богатой, но люди знали, что государство просто так своих граждан не обижает.

Посовещавшись на месте, один из лидеров оппозиции, Анпилов, предложил идти на Воробьевы горы. На тот момент это была единственная свободная дорога, не прегражденная омоновцами. Это был настоящий вызов с двух сторон: с одной стороны, люди уже отвыкли не подчиняться властям, а с другой – власть в Москве против своего народа не использовала грубую силу в виде псов-омоновцев, готовых растерзать любого, а ведь среди активных оппозиционеров было очень много пожилых людей, молодежь в то время в своей основной массе была абсолютно аполитична. Мы двинулись по Ленинскому проспекту в сторону Воробьевых гор. Через 15–20 минут пути мы увидели, что в районе Калужской площади Ленинский проспект перегорожен грузовиками и автобусами, впереди стояло две шеренги омоновцев, в грузовиках сидели журналисты с камерами. Наиболее решительные из нас, едва завидев ОМОН, резко выдвинулись в их сторону. И хотя подавляющее большинство из нас было абсолютно безоружно, мы за одну минуту смели две шеренги ОМОНа. В глазах омоновцев читался животный страх. Кого-то из ОМОНа удалось затащить в толпу, их жестоко били. Передо мной один из бедолаг падает, и его начинают пинать ногами, я тоже замахиваюсь ногой, но мне становится стыдно бить беззащитного. Лишь несколько человек имели в руках железные прутья, среди них был смело идущий вперед лидер «Союза офицеров» Станислав Терехов.

Смяв шеренги ОМОНа, мы полезли через грузовики вперед. Очень сложно было ориентироваться в перегороженном пространстве, и я залез в первый попавшийся автобус. Кроме меня в автобусе находился восемнадцатилетний юноша и две девушки с красным флагом. Толпа стала разгонять наш автобус в сторону ОМОНа, который неожиданно перешел в контратаку, и автобус оказался в полном окружении омоновцев. Юношу и его спутниц из автобуса беспрепятственно освободили. Я уже спокойно выходил в сторону пятерых омоновцев, как мне на голову обрушился град омоновских дубинок. Сбив меня с ног, к дубинкам они подключили тяжелые омоновские ботинки. Сжавшись калачиком и прикрыв голову рукой, я шепчу им, презирая боль и теряя уплывающее сознание: «Ребята, мягче, мягче…» В тот момент, когда я уже перестал ощущать боль, а сознание почти покинуло меня, надо мной кто-то нагнулся и спросил:

– Идти сможешь?

– Смогу, – неуверенно ответил я.

И я побрел сквозь Калужскую площадь в сторону метро. Перед станцией «Ленинский проспект» я пытаюсь извлечь из джинсов проездной. Сделать перебитыми пальцами это очень непросто, но все кости оказались целыми. Видимо, меня всегда хранил мой ангел-спаситель, в какие передряги бы я ни попадал. Войдя в вагон метро, я от боли и усталости присел на корточки, в глазах стояли слезы. Это были слезы не от боли, а от того, что не успел принести хоть какую-то пользу общему делу, так глупо попался. Впрочем, опыта уличных столкновений у меня еще не было, но я для себя тогда вынес точно, что неорганизованная толпа, пусть и движимая праведным гневом, не сможет противостоять организованной силе в виде специально обученного отряда ОМОН.

Вечером известный телеведущий Евгений Киселев трагическим голосом заявил, что сегодня в Москве красно-коричневыми впервые были применены боевики. На первый план было выведено мое перекошенное лицо бегущего на первые две шеренги ОМОНа. Собственно, никакими особо красно-коричневыми, то есть коммуно-фашистами, мы не были. Мы были обычными людьми, выступающими против разграбления своей Родины. Начиная с этого момента родители Ольги стали относиться ко мне с настороженностью и опаской. А мне, к сожалению, понравился мой новый имидж злого оппозиционера, каким я по сути не был. Впервые в жизни я ощутил, что такое ярость, впервые я увидел страх в глазах молодых здоровых омоновцев. Но после этого дня родители Ольги всегда видели во мне если не врага, то крайне подозрительного типа.

Вечером Ольга неодобрительно осмотрела мой синяк.

– И зачем тебе все это надо? – спросила она.

– Ну, я не знаю, там был мой народ, я чувствую себя обязанным быть там, где мой народ, – с гордостью отвечал я.

– А я вот в солярий ходила, голенькая загорала, парень, который там работает, так на меня смотрел, – ни капельки не смущаясь, рассказывает мне Ольга.

– Ну, молодец.

Почему она не стесняется мне рассказывать такое, почему я не пытаюсь протестовать? Такова была моя судьба со всеми моими женщинами, я никогда никому ничего не запрещал и пытался задавить в себе чувство ревности и собственничества. Ольга постеснялась пригласить меня с моими убеждениями и фингалом под глазом на свой завтрашний день рождения, который она отмечала со своими друзьями.

Макс в парке познакомился с очаровательной шестнадцатилетней школьницей Наташей, или, как он ее называл, Натулюшечкой. А почему, собственно, Натулюшечка? Ответ удивительно прост: у Макса было много знакомых с именем Наташа и, чтобы другие их не путали, он называл их разными уменьшительно-ласкательными именами. У Натулюшечки оказался дикий, необузданный нрав. Несмотря на то, что она училась на одни пятерки, вела она себя как отъявленная хулиганка. Ей хотелось попробовать все и сразу: попробовать секс, попробовать групповуху, сделать аборт, родить и завести любовника, она очень спешила жить. Часто в Лефортовский парк она приходила в мини-юбочке и без трусиков, чем приводила Макса в бешенство, но сделать ничего с ней он не мог. Солдаты из близлежащей воинской части свистели Натулюшечке вслед, когда Макс провожал ее. Для многих женщин мужское внимание является сильнейшим из психических наркотиков, без него они начинают скучать и увядать. Иногда, выгуливая собак вместе с Ольгой и Володей, мы встречали их в парке. Потом мы сидели в центре местного стадиона и пили пиво. Мы были молоды, веселы и счастливы. Молодость – это такое время, когда человек еще полон сил, надежд и мечтаний и гормон удовольствия возникает сам по себе, но человеку всегда этого кажется мало и он стремится увеличить свое удовольствие при помощи алкоголя или наркотиков.

После Первомая и бесед с родителями Ольга начинает немного охладевать ко мне и начинает заводить ухажеров. Я ей ничего не высказываю, но когда человек вынужден тебе врать, это разрушает их обоих. Чтобы отвлечься от ревности, я начинаю приглашать Володю в наши секс-игрища с Ольгой.

– Ну чего, приходи к нам с Вованом завтра днем, – улыбаясь, предлагаю я Ольге после прогулки с собаками.

– Ммм… Ну и что мы будем делать?

Она прекрасно понимает, о чем я говорю, но все же играет в эту игру мужчины и женщины в стеснение, недоговоренность.

– Ну, не знаю. Выпьем шампанского, музыку послушаем, – подыгрываю ей я.

– Ну, хорошо, завтра позвоню.

На следующий день я иду на Бауманский рынок и на последние свои сбережения покупаю свежую говяжью мякоть, недавно появившийся в продаже заморский соус Uncle Ben’s и шампанское. Ольга обожает шампанское, ее глаза сразу светятся огнем и блядством. А мне доставляет особое, эротическое, удовольствие накормить свою девушку. Я сразу чувствую некую теплоту и приятную расслабленность. Теплота начинается с момента приготовления: ты жаришь мясо и представляешь, как будешь поджаривать свою девушку. Настроение поднимается, на лице появляется беззаботная улыбка. Первым пришел, естественно, Володя. Час ожидания. Обычному человеку нелегко дается ожидание, когда нужно просто остаться наедине с собой, а уж ожидание любимого человека дается в несколько раз сложнее. Мир устроен так, что хорошее и плохое когда-нибудь заканчивается, в том числе и ожидание. Через час напомаженная, одетая в легкое летнее платьице Ольга появилась у меня на пороге.

– Как вкусненько у тебя пахнет, – сказала она.

– Еще бы, тебя жду.

Вроде бы простое по нынешним временам угощение: жареная говядина с луком, рисом и соусом, а как же было вкусно!

Ольга и Володя хвалят мою еду.

– Ты моя хозяюшка, – говорит мне Ольга почему-то в женском роде.

– Да, я такой, я еще и на машинке умею… – чертовски приятно, когда хвалят именно не тебя, а результат твоей работы.

Пообедав, мы плавно перемещаемся в мою комнату, где я врубаю «Мальчишник» – «Последний раз». Володя сидит рядом с Ольгой на диване, а я достаю недавно купленное мной перо из хвоста павлина и начинаю поглаживать им Ольгу. Ольга намного опытнее в сексе, чем я, а тем более Володя, у которого к тому времени еще не было девушки, поэтому мы по сравнению с ней смотримся несколько неуверенно. Я начинаю целовать Ольгу и стягивать с нее платьице, ее лицо заметно розовеет. Я снимаю лифчик и начинаю по окружности облизывать язычком ее сосочек. Ее сосочки, в отличие от хозяйки, являются очень стеснительными, они спрятаны внутрь, и пока их не облизать, в полной красе их не увидеть. Володя смотрит на наши ласки, но он боится и стесняется прикоснуться к Ольге. Ольга замечает сквозь штаны возбуждение Володи, ей нравится эта игра. Я поглаживаю пером павлина по Ольгиным сосочкам, по животу, затылочку. Ольга закатывает глаза. Стеснение перед Володей и ситуацией берет верх, и я прекращаю эту игру. И Ольга, тепло распрощавшись с нами и нежно поцеловав, уходит от нас. Как небезосновательно подозреваю я, Ольга идет на свидание. Она называла ситуацию, когда ей приходилось на дню встречаться с двумя, тремя мужчинами, пикантной. В одиннадцать вечера мы по привычке с ней созваниваемся, она говорит, что любит меня, что никогда меня не бросит, что бы ни случилось, что даже если она будет с другим мужчиной, то все равно ни за что не откажется от общения со мной. Я тоже говорю, что люблю ее, и приглашаю на спектакль в театр Гоголя «И эту дуру я любил».

Переживал ли я из-за измен Ольги? Конечно же, я переживал, но что я, безработный студент, мог ей дать… Она устраивала свою жизнь, а я пытался с этим смириться. Только теперь, спустя годы, я понимаю, что нельзя было продолжать эти больные отношения, что мужчина и женщина в равной степени несут ответственность за свой выбор. Тогда я ничего не понимал и продолжал плыть по течению к неизбежной трагедии.

Мы по-прежнему с Ольгой и Володей ходили в Лефортово, выгуливая своих собак, иногда купая их в местных прудах. А на что надеялся Володя, ведь он тоже искренне влюбился в Ольгу, я не знаю. Но увидев, что его чувства к Ольге искренние, я не стал против этого возражать. Почему-то я был уверен, что в любом случае я – лучший, мои чувства – настоящие и Ольга будет со мной. Всю свою жизнь я переоценивал влияние романтической любви на жизнь. Любовь и ее влияние на жизнь оказались для меня непонятной загадкой. А тогда с Ольгой я утопал в наших поцелуях и объятиях.

Иногда мы – я, Макс и Володя – стали устраивать пьяные вечеринки дома у Макса. Алкоголем мы снимали последние табу. Ольга танцевала и зажималась со мной и Максом. Макс продолжал глумиться над Ольгой, ее внешним видом, мыслями, запахом и надо всем, над чем можно глумиться. А Володя сидел в углу и страдал от происходящих оргий.

– Какие у тебя непонятные соски, их же совсем не видно, – обычное обращение Макса к Ольге. И действительно, соски Ольги не торчат наружу, а немного вогнуты вовнутрь.

– Ну так возьми же потрогай их, – отвечала Ольга.

Макс специально кривил лицо и трогал. Странные были у нас игры, но какими бы мы молодыми и развратными ни были, до группового секса дело не доходило.

Время от времени Ольга пропадала от меня на три дня или на неделю. В такие дни я не находил себе места и не мог себя ничем занять. Часами ночью я стоял на балконе и ждал, когда привезут Ольгу. Я был не в силах побороть свои чувства и глотал валокордин, чтобы хоть как-то заснуть. Закончив очередной скоротечный роман, Ольга звонила мне. Я что-то кричал в трубку: «Ну что, нагулялась, сучка, блядь? Не звони мне больше!» И Ольга караулила меня со своего балкона, когда я пойду гулять, с тем чтобы отловить меня в Лефортово. Она часами сидела в свитере, в очках и высматривала меня. Когда я выходил гулять со своей собакой Дафной, то она бежала за мной в парк. Настигнув меня в парке, она умоляла ее простить. «Прости меня, я люблю тебя, без тебя я умру», – говорила Ольга. А спустя минут десять она уже убеждала меня, что это я во всем виноват, что не позвал ее, что отпустил. Только как бы я мог ее не отпустить? Любовь делает нас мягкотелыми и беззащитными, и я даже соглашался с Ольгой, что это я виноват, но внутри нарастало какое-то разочарование. «Отчего любовь – это так больно?» – думал я. После прогулки она приходила ко мне; так как родители вечером были уже дома, то мы запирались в моей комнатке и дико и страстно трахались. Ольга страстно закатывала глаза от удовольствия, цеплялась ногтями за простынь, немного постанывая. Ее стоны, сосочки, аккуратно подстриженная писька, в то время еще не была принята повальная эпиляция, – все это говорило о том, что очередное примирение состоялось. А через пару недель все повторялось, и у Ольги начинался очередной роман. В такие дни она не звонила, могла лишь выходить прогуляться с Брюсом, иногда в качестве поощрения она брала с собой Володю.

Иногда я пытался себя чем-то отвлечь от мыслей об Ольге. Я ездил на дачу, на станцию Фаустово, где помогал своему дядьке строить дом и гулял по окрестностям со своей Дафной. Мой дядька – удивительный человек. Он не обладает каким-то особенным интеллектом, сакральными знаниями или еще какими-то необычными талантами. Он обычный работяга, любитель выпить и рассказать своим бабам о себе немыслимые небылицы. Обычные его рассказы о себе – генерал ФСБ в отставке, большой человек в прошлом, хранитель государственных тайн, владелец сокровищ. Почему-то многие из женщин поначалу верили в эту откровенную чушь. А когда они уходили, он с легкостью подбирал следующую жертву. Многим, и я был одним из них, не очень нравилось его поведение по отношению к его женщинам и детям, но спустя годы я думаю, что есть в нем что-то от самого обычного мудреца. Не всякий мужчина смог бы жить, сменив тридцать жен, а он смог и никогда сильно об этом не переживал.

В один из ее загулов я тихонько дремал у себя на диване, в молодом возрасте все воспринимается острее, но мозг еще способен синтезировать удовольствие от чего угодно: от алкоголя, от музыки, от любви и даже от измен. В дверь неожиданно позвонили, в то время еще оставалась старая добрая советская привычка ходить друг к другу в гости без предварительного звонка. На пороге стояли улыбающийся Макс и его молодая подружка Натулюшечка.

– Салют молодежи! – лениво и сонно я здороваюсь.

– Привет! А мы вот решили тебя навестить, – здоровается Макс, и мы проходим ко мне в комнату.

– Я вот решил тебя с Натулюшечкой познакомить, – и Макс начинает ее раздевать.

Вначале он неспешно и уверенно расстегивает ей блузку, стягивает джинсы. Натулюшечка, несмотря на свою девственность, ни капельки не смущается. Ей, наоборот, приятно показывать все свои прелести. Макс тем временем обнажает ее бесстыжие коричневые соски и впивается губами в один из них, предлагая мне сделать то же самое со вторым. Лицо Натулюшечки становится напряженным, медленно она уплывает в эротический транс. Макс тем временем стягивает с нее джинсы и черные кружевные трусики.

– Подготовилась к встрече, – шучу я.

Я опускаю руку ей на живот, потом еще ниже и начинаю перебирать ее клитор.

– Это все бесполезно. У нее там такой долгострой. Она еще не кончает, – заявляет Макс.

В сущности, это нормально, что далеко не все девушки в шестнадцать лет испытывают оргазм, но я почему-то уверен в ней, что она сможет. В Натулюшечке смешалось все: и интеллект, и бесовщина, и уникальная для ее лет чувственность.

Макс тем временем сползает к Натулюшечке между ножек и принимается страстно целовать ее, я, играя с ее сосочком, шепчу ей на ухо: «Ну, давай же, милая девочка, кончи ему на язычок». Наташа учащенно дышит и наконец-то испускает заключительный всхлип. Первый оргазм состоялся, маленький эротический праздник.

Потом мы шли провожать Натулюшечку через Лефортовский парк и ее любимую воинскую часть к любимой ее бабуле. Она что-то рассказывала о своих планах, что через две недели уезжает с мамой на Кипр. Для нас с Максом в те времена это было очень круто. В то время мы еще не могли себе позволить поездки за границу.

Приближалась осень 1993 года, воздух Москвы пропитан противостоянием Верховного Совета и президента Ельцина. Я ждал, когда наконец это все неминуемо взорвется. Вечером двадцать первого сентября 1993 года ТВ обнародует, что Ельцин издал свой знаменитый Указ № 1400, которым незаконно распускал парламент и прекращал действие действовавшей конституции. Наступают последние дни для мятежной эпохи советской демократии. Я сразу же выхожу из дома и еду в метро на Смоленку, откуда пешком дохожу до Белого дома – места, где заседал Верховный Совет. Одиннадцать часов вечера, около Белого Дома уже стоят человек двести-триста, которые пришли выразить свою поддержку Верховному Совету. В этот же вечер экстренно собирается сессия Верховного Совета, которая снимает с Ельцина президентские полномочия. Народ на улице торжественно ликует, слышны возгласы поддержки. Конституционный суд России, также экстренно собравшийся, объявляет Указ Ельцина неконституционным. Народ все прибывает к площади вокруг Белого дома. Походив час вокруг Белого дома и не найдя никого из своих знакомых по Русскому национальному легиону, я поехал домой. Внутри меня раздирало чувство тревоги: с одной стороны, не верилось, что мы сможем победить Ельцина с его командой воров, которые могут купить и милицию, и армию, а с другой стороны, не хотелось верить, что мы можем проиграть. Следующим вечером я опять отправляюсь к Белому дому, где я встречаю «своих». Где нам устраивают построение. К тому времени к Белому дому приезжают разные люди и разные мелкие партии. Настоящих партий, увы, в России нет до сих пор. И только мелкие партии пытались вооружиться хоть какой-то идеологией. Среди партий выделялось «Русское национальное единство», они считались фашистами, носили аккуратную черную форму с красной повязкой, на которой изображен коловрат. В огромном количестве присутствуют коммунисты, но их партийный вожак Зюганов как будто притаился, его не видно и не слышно. Точно так же он поступит и в 1996 году, когда победит Ельцина на президентских выборах. Он предпочел отказаться от борьбы и попросту не заметил своей победы. В огромном количестве бродят монархисты, анархисты и просто люди, разочаровавшиеся в осуществляемой в стране реформе – разворовывания и увядания.

Меня и нескольких человек отправляют на непонятное задание в Краснопресненский райсовет. Зачем нам было бежать с автоматами по Москве, я не знаю до сих пор. Моменты неразберихи могут рождать как правильные, так и неадекватные решения, потому как для таких моментов инструкций никто не пишет, но в том-то и есть их прелесть – жизнь без инструкций, абсолютная свобода, когда каждый миг может стать последним. У многих наших из-под курток спадает автомат. На пересечении улицы Рочдельской и улицы 1905 года мы сталкиваемся с гаишниками, которые перекрыли движение транспорта в сторону Белого дома. Несмотря на торчащие из-под курток автоматы, гаишники благоразумно стараются этого не замечать. Один из наших просится у командира зайти во двор и поправить автомат. Меня он берет в помощь. Через минуту мы выходим, а наших и след простыл. Дворами пробираемся к Белому дому. Мой новый товарищ ужасно нервничает, ведь если отловят с автоматом в центре Москвы, то дадут реальный срок. Я не нервничаю из-за этого. Я понимаю, что в том дурдоме, который сейчас творится около Белого дома, всем не до нас и ловить нас просто некому. Меня гложут другие нехорошие ощущения, я понимаю, что время работает на противоположную сторону, что лидеры Верховного Совета должны были бы что-то предпринять, чтобы качнуть баланс силовых подразделений в свою сторону. Ведь, кроме роты охраны Белого дома, за ними ничего нет. Мы – люди, записавшиеся в полк им. Верховного Совета, – не сможем противостоять танкам и БТРам, если они решатся на штурм. Кое-как мы с товарищем добрели назад к Белому дому. В каком-то разбитом настроении я решил не беспокоить маму и поехал домой, ведь было много народу, который уже оставался ночевать в Белом доме либо в палатках рядом с ним.

По ТВ в те дни постоянно нагнетали обстановку вокруг Верховного Совета, выступали разные актеры, телеведущие, смысл выступлений которых сводился к тому, что засевшие в Белом доме депутаты и люди – это возврат к сталинизму и ГУЛАГу. Бездарные, ничтожные люди, они в своем большинстве при Сталине и не жили.

К Белому дому я вернулся лишь через пару вечеров. Обстановка вокруг него уже начала накаляться. Белый дом был окружен колючей проволокой, вокруг стояли оцепления из ментов. Кое-как прорваться туда еще было можно, но это было связано с огромным риском, как минимум тебе просто могли настучать по репе. Милиция пускала внутрь гетто, огороженного колючей проволокой, только местных жителей и только при предъявлении паспорта с местной регистрацией. Кое-как я прорвался к Белому дому со стороны метро «Краснопресненская». Вокруг было немного людей, стояло несколько палаток. К тому времени против Белого дома президентская власть применила ряд жестких коммунальных мер, таких как отключение электричества, канализации. Многих депутатов предлагали купить теплыми местами во власти, к их чести, согласились очень немногие. В людях еще оставалось что-то советское, когда идея справедливости ценится больше, чем теплое место. Пройдут года, и все изменится, в том числе и люди, сидевшие тогда в Белом доме, уже не будут такими принципиальными и с удовольствием уйдут во власть, тогда еще проклинаемую ими. Побродив вокруг Белого дома, я вернулся, делать там было абсолютно нечего. Выпускали с огороженной территории людей спокойно, не пытаясь избить или задеть.

Люди, сочувствующие Белому дому, старались организовать гражданское сопротивление в виде стихийного перекрытия дорог, но эти попытки были пресечены милицией и не могли принести какого-то глобального успеха. Для успеха нужна была поддержка армии, но армейская верхушка уже вкусила запах больших и нечестных денег и могла даже побаиваться победы Верховного Совета. К сторонам конфликта обратился патриарх Алексий II, обращение предполагало нулевой вариант, когда Ельцин отменяет указ о роспуске Верховного Совета, а Верховный Совет отменяет постановление о прекращении полномочий Ельцина. Но градус ненависти с двух сторон достиг такого накала, когда сторонам трудно было о чем-то договориться, все жаждали крови, и вскоре она пролилась. С вечно пьяного Ельцина сложно спросить, почему ему хотелось задушить всех, а вот представителям Верховного Совета нужно было быть более прагматичными и нужно было пробовать договариваться, несмотря на то, что люди, пришедшие их поддержать, требовали распятия Ельцина.

Из ТВ я узнал, что второго октября были серьезные потасовки в районе метро «Смоленская». Днем третьего октября я решил поехать к Белому дому и сам посмотреть, как там дела. Когда я вышел из метро, передо мной предстала картина бегущих от народа людей в милицейской форме. Некоторых из них догоняли и жестоко избивали. Но это были не омоновцы, это были молодые ребята из дивизии внутренних войск имени Дзержинского. Сейчас-то уже понятно, что это была ловушка, ОМОН не поставили специально, чтобы подставить дзержинцев и дать возможность людям прорвать оцепление вокруг Белого дома, для того чтобы иметь повод для расстрела Белого дома. А в тот момент меня, как и весь народ, охватила эйфория неминуемой победы. Дзержинцы прятались в подъездах, пытались куда-то убежать, оцепление перед Белым домом самоустранилось. Когда я подошел к Белому дому, народ штурмовал здание мэрии, которое находилось напротив. Альберт Макашов, возглавлявший оборону Белого дома, кричал в громкоговоритель: «Здание мэрии взять штурмом. Чиновников на хуй, в окно!»

Сменившая ожидание эйфория сотворила злую шутку с восставшим народом. По площади разъезжал БТР с флагом Приднестровья. Приднестровье добилось фактической независимости от Молдавии, за которую воевали и добровольцы из России. Это было хорошим знаком. Знаком абсолютной победы. На площади перед Белым домом шел рукопашный бой между двумя парнями в военной форме, это были высокие удары ногами с обоюдными блоками, высокими прыжками. В конце концов тому из них, кто выступал врагом Верховного Совета, пришлось ретироваться. Из мэрии вывели человека с обмотанной головой, народу демонстрировались ключи как знак победы. Следом из мэрии вывели две роты безоружных дзержинцев, которые, как было сказано, перешли на сторону народа. Они шли в полной амуниции, в касках, но из вооружения у них были только резиновые дубинки. Напротив мэрии стала формироваться автоколонна для штурма телевидения в Останкино. Грузовики были кем-то заботливо оставлены. Зная о ненависти восставших к лживому телевидению, несложно было предположить, куда отправятся защитники Белого дома. А я, уже не ожидая больше никакого подвоха, поехал домой смотреть репортаж о неизбежной победе. Хотя даже в тот момент что-то внутри меня подсказывало, что уж больно легко далась эта победа. Добравшись до дома и включив телевизор, я увидел, как один за другим закрывались телеканалы. Через час телевещание возобновилось из старой студии на Шаболовке, и стало ясно, что никакой победы не было. Безоружный народ возле Останкино был встречен отрядом спецназа, и досталось всем: и тем, кто приехал, и тем, кто случайно проходил мимо, – стреляли без разбору и на поражение. Теле- и кинозвезды на безопасном расстоянии рассуждали о необходимости раздавить фашистскую гадину, именно так они называли собственный парламент. Среди всех звезд особенно выделялась визгливым голосом актриса Ахеджакова, никогда бы не подумал, что в женщинах может быть столько жестокости. Она истошно кричала и требовала крови. В основном отечественные телезвезды призывали людей идти к зданию Моссовета и там защищать демократию. Единственным, кто сказал, что никуда идти не надо, был слегка выпивший ведущий программы «Взгляд» Александр Любимов. За эту выходку он дорого заплатил: его отодвинули с места руководителя «Взгляда» и на первую роль вышел Владислав Листьев, позднее убитый при дележке рекламных денег.

С утра в прямом эфире стали показывать расстрел парламента из танков. Выстрелы разносились эхом за много километров от Белого дома. Я, зачем-то взяв нож, как будто ножом что-то можно сделать против танка, опять поехал на «Смоленскую». На пересечении Смоленского бульвара и Нового Арбата стоял высоченный двухметровый офицер, руководивший движением колонны танков и БТРов, которые двигались со стороны Новицкого бульвара. Последние этажи арбатской многоэтажки горели, видимо, кому-то померещились снайперы оппозиции. Также горела колокольня храма возле здания мэрии. На Новом Арбате собралась огромная толпа зевак, которые пришли поглазеть на расстрел парламента. Что же тут сказать, это нормальное любопытство, не каждый день такое происходит. Через каждую минуту из толпы выносят раненного или убитого шальными пулями зеваку, но все равно никто из них не уходит, жажда зрелища порой превышает жажду жизни. В воздухе барражировали три вертолета, но огонь не открывали. Я какими-то партизанскими тропами добрел до Смоленской набережной, по ней также на быстром ходу проехал танк, какой-то парень злобно бросил в танк палкой, слава Богу, в него стрелять не стали, а вполне бы могли. Очень обидно осознавать свою полную беспомощность, а чем бы я мог помочь сидельцам в Белом доме? В угнетенном состоянии я побрел домой.

После победы демократии Москва была отдана на три дня победителям, новым и несколько странноватым героям новой России. В городе был введен комендантский час. Я пару недель не выходил из дома, особенно и не стараясь поддерживать отношения с внешним миром. Отношения с Ольгой несколько испортились, я никого не хотел видеть. Я чувствовал себя виноватым, что кто-то погиб там, в Белом доме, а я вот остался жить. И что делать мне с этой жизнью, я не очень-то и понимал. Бывшие комсомольские и партийные вожаки поднимались, делили заводы, завозили с Запада и из Китая всякую хрень, которую после удачной рекламной кампании можно было выгодно продать. Уголовные авторитеты тоже массово уходили в бизнес. Главным качеством успеха стал обман. Впрочем, люди сами хотят обманываться и быть обманутыми. Меня одинаково не вдохновляла карьера ни мошенника, ни чиновника, да и бандит из меня был никакой.

В ноябре матушка пристроила меня к себе на работу, я стал заниматься по тем временам продвинутой штуковиной – автоматизацией бухгалтерии. Нужно было как-то приспосабливаться к новой жизни, и хоть радужных перспектив я для себя не видел, но я был молод, а это уже само по себе – неосознаваемое счастье.

В конце 1993 года взамен отмененной конституции на референдум вынесли вопрос о принятии новой конституции, и хоть народ проголосовал против, этого уже никто не заметил. Страна избрала новый парламент, который теперь назывался Государственной Думой. Наступали новые времена – времена финансовых пирамид наподобие «МММ», времена распродажи нефтяных активов, ведущих прибыльных производств.

Я с нетерпением ждал Нового года. Мне казалось, что наконец-то придет Ольга и останется у меня на всю ночь и можно будет заснуть в ее объятиях. Фантазии всегда более сладкие, чем жизнь. На Новый год Ольга пришла около часа. Я подарил ей красивую ночнушку и красивое белье. Она тут же примерила подарок. Затем мы еблись и клялись друг другу в вечной любви. Во время секса Ольга любила вкрадчивые, нежные, едва заметные лесбийские поцелуи, когда ее доводят до исступления, но наступление самого оргазма тормозят. После секса мы лежали и нежно перешептывались. Я целую ее в затылочек.

– Ты – моя богиня, – говорю я.

– Ты – самый лучший, я не знаю, как бы я без тебя жила, – отвечает она.

Это были трогательные моменты, может, даже приятнее самого секса. Когда можно было спокойно любоваться друг другом. Полежав минут пятнадцать, она сказала, что не останется у меня и ей надо идти домой. Я расстроился, но, насколько возможно, вида не подал. Куда ей надо было уходить и почему она все время ускользала от меня, я старался об этом не думать. Когда я провожал ее, то в ее глазах стояли слезы и лишь снежинки спокойно и нежно опускались на ее лицо. Я крепко прижал ее на прощание и поцеловал в губы.

Наш болезненный роман с Ольгой длился до самого лета. Я практически прекратил ходить в институт и кое-как на троечки сдал сессию. Мы по-прежнему ходили гулять с собаками, посещали театры и галереи, но никто из нас не решился сделать из этих отношений что-то большее. Ради Ольги я был готов на многое, даже высидеть скучнейшую премьеру театральной Москвы – древнегреческую трагедию Эсхила «Орестею» в постановке импортного режиссера Питера Штайна, но сделать предложение о женитьбе девушке, которая ищет другого жениха, я не мог. Как и не мог отказаться от любви к ней.

Летом Ольга встретила своего будущего мужа и на какое-то время исчезла от моего взора. Несмотря на ее замужество, я наивно полагал, что она не сможет меня забыть и все равно еще вернется. Через год она действительно развелась, но наше общение уже никогда не носило любовного характера.

Натулюшечка тем же летом тоже поставила под сомнение свои отношения с моим другом Максом, девочка выросла, окончила школу и предпочла одна вступить в этот взрослый мир. Для всех началась другая жизнь.

Пятнадцать лет спустя

Никто не мог предполагать, что вся эта история и со мной, и со страной повторится через пятнадцать лет. Видимо, это чья-то злая ирония – непонятые уроки жизни повторяются. За эти годы я успел поработать главным бухгалтером, аудитором, руководителем аудиторской фирмы, а еще стать закоренелым циником, который, на свое несчастье, научился никому не доверять. В тридцать лет я женился, в 35 уже развелся. Жена позволила мне общаться с дочкой, которая проводит все выходные дни у меня. Из моих развлечений остались шахматы и путешествия. Иногда у меня случаются кратковременные романы. Я хотел бы поделиться двумя такими историями, которые случились перед тем, как я встретил Ее – свою самую большую любовь.

Летом 2008 года я отправился в путешествие по Улан-Удэ, где хотел навестить Хамба-ламу Итигелова, который в 1927 году ушел в свою последнюю медитацию. В 2002 году его нетленное тело откопали и поместили в Иволгинский дацан. Состояние тела Итигелова вызывает споры среди людей. Что с ним, он умер, он в нирване, он в медитации, он жив?! На его теле растут волосы и ногти, и говорят, что Итигелов творит чудеса и помогает людям, их мечтаниям, здоровью. Я хочу изменений в своей жизни, после развода я обрел необходимую свободу, но потерял надежду и любовь. Поэтому я лечу на самолете за пять с половиной тысяч километров в надежде на чудо. Пять часов полета, и аэропорт Улан-Удэ встречает меня необычным для Москвы ярким светом. Странное и необычное ощущение: вроде, когда вылетаешь, еще был вечер, а здесь уже восемь утра. Автобусы в то время от аэропорта до города не ходили, и я всего за триста рублей нанимаю такси до гостиницы «Баргузин». Степные просторы Бурятии производят на меня сильное впечатление, теплое солнце, далекий степной горизонт, холмы. Городской житель в обычной жизни лишен возможности полюбоваться природой, и только во время небольшого отпуска он может себе это позволить.

Улан-Удэ с первого взгляда мне показался уютным и приятным городом. Речка Селенга, городские пейзажи и предвкушение от встреч с буддийскими дацанами – все это создавало прекрасный настрой. Гостиница «Баргузин» для меня, не очень требовательного путешественника, казалась вполне приличной и недорогой берлогой, как раз тем, что мне было надо. Поспав пару часов у себя в номере, я отправился осматривать центр города. Рядом с гостиницей проходит пешеходная улица Ленина. Любуюсь местным театром оперы и балета, памятниками, окружающими зданиями, я чувствую такой прилив счастья, что мне просто необходимо им с кем-то поделиться. Увы, поделиться мне не с кем, я один. Пройдя еще метров триста, я вижу знаменитую голову Ленина – самый известный памятник в Улан-Удэ. Шестиметровая голова производит сказочное впечатление, от памятника исходит какая-то мощь. Ленин похож на бурята, наверное, так и должно быть с человеком-мифом, он должен для всех народов быть своим. Нашими буддистами Ленин провозглашен Бодхисаттвой, то есть существом, стремящимся к всеобщему благу. Послонявшись по площади, я побрел на маршрутку, ведь мне нужно было добраться до Иволгинского дацана, который находится в 40 километрах от города. По дороге меня опять ждут бескрайние степные просторы, и я впадаю в легкий транс, или, по-русски, – дремоту. Через сорок минут маршрутка подъезжает. Передо мной предстает комплекс малоэтажных зданий, максимум в три этажа. Здесь живут и учатся те, кто решил стать буддийскими монахами. Учиться долго, целых восемь лет. Лучшие из них потом отправятся учиться в Индию, где будут еще учиться двадцать четыре года. Какой-то монах рядом с дорогой читает мантры:

Ом дари дуддаридурэвашам гуру сууха – дает силу.

Ом дари дуддаридурэшендам гуру сууха – умиротворяет.

Ом дари дуддаридурэбустым гуру сууха – для увеличения.

Ом дари дуддаридурэаюдзанабустым гуру сууха – для удлинения жизни.

Ом дари дуддаридурэагархая хрии сууха – для достижения цели.

Мантры задают необходимый настрой, что ты оказался не в обычном музее, а в живом и волшебном месте. Я брожу по территории, пытаюсь увидеть буддийских послушников, интересно было бы поговорить с ними, понять, что их волнует. Но они погружены в чтение мантр, говорить с обывателями им, пожалуй, неинтересно. Покрутив на счастье молитвенные буддийские барабаны с мантрами, я подхожу к зданию, где находится Итигелов. Это небольшой двухэтажный храм. Тихо и нерешительно вхожу внутрь. На полу храма пара послушников благодарят Будду. Буддийское благодарение внешне напоминает зарядку для суставов спины. Человек на коленях ложится головой вперед и встает. И так три раза. В передней части храма виднеется веревочка, которая спущена со второго этажа. Говорят, что один конец веревки находится в руках Итигелова, который сидит на втором этаже, и что нужно загадать желание и дернуть веревочку. У меня нет каких-то конкретных желаний, я просто хочу изменить свою жизнь в лучшую сторону, хочу научиться радоваться жизни и быть спокойным, как Будда. Дернув за веревочку, я пячусь назад к выходу, потому что не принято поворачиваться к Будде задницей. Ничего особенного я не почувствовал, но был уверен, что теперь моя жизнь как-то изменится. Погуляв по местному рынку, находящемуся также на территории дацана, я купил несколько сувениров с Буддой, а для папы пояс из верблюжьей шерсти для излечения всех болезней, я поехал назад в город. Улица Ленина к вечеру стала наполняться бурятскими десантниками, ведь это было второе августа, когда российские города заполняют люди в тельняшках, когда-то отслужившие в десанте. Кто-то в гостинице меня предупредил, что пьяные буряты очень агрессивны, я все же предпочитаю рискнуть и совершить вечерний променад. Несмотря на одиннадцать вечера, на улице полно народу. На меня производят впечатление бурятские девчонки, у многих красивые азиатские лица и большие европейские глаза. Совершив круг почета по центру, я возвращаюсь в гостиницу.

С утра попробовав массаж с бурятскими травами, я беру такси и отправляюсь в один из местных буддийских храмов. Такси по московским ценам стоит копейки, всего сто рублей, и я уже у храма. Храм находится на возвышенности, и Улан-Удэ как на ладони. В центре храма огромный золотой Будда. Золото, конечно же, не настоящее, но смотрится очень красиво. При храме есть забегаловка, где местные едят позы и запивают пивом. Позы – это обычные, привычные для нас кавказские манты. Местные кушают, выпивают, любуются прекрасными видами. Их медитация очень похожа на русскую попойку. Такси мчит меня обратно в центр. Когда в человеке нет гармонии, то он стремится это восполнить передвижением, мерцающие картинки призваны принести блаженное спокойствие, но не приносят. Хочется поделиться увиденной красотой, перемолвиться словом с близким человеком, но никого рядом нет.

К вечеру мной овладевает похоть. Я заказываю проститутку, почему-то у меня даже и мысли не возникает, что это может быть не бурятка. Я был неприятно удивлен, когда на пороге оказывается обычная русская девка. Я все равно не отказываюсь: не люблю беспричинно обижать людей. Девку зовут Аленой, она умеет складно говорить, при этом минимум на двух языках. «Какая умница», – думаю я. Я привык, что проститутки в провинциальных городах – это обычные непутевые дурочки. Она предлагает мне завтра показать город, но я всегда настороже, особенно с проститутками. Год, который я прожил один в своей квартире, научил меня никому не доверять и надеяться только на себя. Я знаю, что это неправильно, но это моя модель выживания. Алена делает минет, мы оба рискуем: минет без презерватива. Волчий секс без чувств и без обязательств – это издержки жизни одинокого человека. У меня есть друг Митя, мы остались приятелями с друзьями моей юности Максимом и Володей, но у меня нет любимого человека. Секс для меня – это некое редкое лакомство, от этого я иногда делаю глупости. Секс с проституткой не доставляет мне удовольствия, но создает иллюзию, что я не так одинок в этом мире. Не использовав до конца отведенное время, я вежливо прошу ее удалиться. Она по привычке оставляет номер своего телефона и уходит.

На следующий день я брожу в одиночестве по городу, я прощаюсь с Улан-Удэ. За эти три дня я успел влюбиться в этот уютный город, доведется ли еще когда-нибудь увидеться, кто знает. Вечером беру билет на поезд до Иркутска, где я решил примкнуть к группе нижегородских эзотериков в их поездке на остров Ольхон. Ольхон – самый большой остров на Байкале, я, никогда не видевший Байкала, еще в Москве решил совместить поездку к Итигелову и на Байкал.

На вокзале меня встречает Павел. Я познакомился с ним в Москве в школе гипноза, где он устраивал чайную церемонию. Павлу где-то 48 лет, когда-то в молодости он шел по комсомольской линии, но вовремя сориентироваться во время дележки страны не успел, остался не при делах и теперь подался в практики различных эзотерических учений. Так, при помощи закапывания на сутки человека в гробу в землю он пытался лечить алкоголизм, устраивал всевозможные языческие пати, проводил чайные церемонии, ходил с народом в походы по Крыму и на Байкал. До индийских гуру миллиардера Ошо или Махариши ему, конечно, было далеко, но он честно пытался освоить азы просветленного мошенничества. Павел отвел меня в микроавтобус Toyota, где сидело девять женщин и трое мужчин, считая меня и Павла. Третьим мужчиной оказался огромный десантник Алексей. В течение недельного похода Алексей почти что ничего не ел, что в дальнейшем сыграло с его здоровьем злую шутку. Через пару месяцев я встретил его, сильно располневшего, на даче одного гипнотизера, где мы устроили забег по раскаленным углям. Его организм не выдержал стресса и стал откладывать жир, чтобы во время очередной голодовки не сдохнуть.

Мы заезжаем на местный рынок, где закупаемся овощами и крупами для нашего путешествия. Мясо у эзотериков есть не принято то ли из-за экономии денежных средств, то ли ради духовных практик, а может быть, ради того и другого. После четырех часов езды на микроавтобусе мы прибыли к паромной переправе на остров. На переправе три вида очереди: для туристических автобусов, микроавтобусов и легковушек. Особыми привилегиями пользуются местные жители – ольхонцы, в своем большинстве это буряты. Но самым привилегированным классом в очереди на паром являются бурятские шаманы, которые проводят на Ольхоне свои обряды. Потолкавшись час в очереди и перекусив позами в местном кафе, мы садимся на паром. До противоположного берега где-то полтора километра.

Первое, шапочное, знакомство с Байкалом не производит на меня какого-то особого впечатления, впрочем, так во всех больших делах: предвкушение сильнее самого события. Но мои впечатления усиливаются, когда мы въезжаем в конечную точку нашего путешествия – Хужир. Хужир – это современная столица острова Ольхон. Люди выживают там за счет короткого туристического сезона, месяца два-три в году, и рыбной ловли. По прибытии в Хужир мы отправляемся на местную достопримечательность – гору Шаманку. На горе много разноцветных ленточек, и она имеет женскую и мужскую половины. Именно здесь бурятские шаманы проводят свои обряды. На противоположном берегу виднеются неприступные серые скалы. Температура воды +8 градусов, теплее она не бывает: слишком глубокий Байкал и вода не успевает нагреться больше за короткое лето. Из-за холодной воды Байкала совсем нет комаров и мошкары, им для размножения необходима вода потеплее. В моих представлениях такие безжизненные и холодные скалы должны были бы быть на Новой Земле, а они здесь, на много тысяч километров южнее. Очень необычное место, очень подходит для путника, ищущего уединения и умиротворения внутри себя, и мало подходящее для романтических свиданий, красота Байкала в ином.

Павел тем временем нанимает пару джипов для дальнейшего нашего путешествия на мыс Хобой. Дорог на Ольхоне нет, поэтому джип – единственный автомобиль, который справляется с местным бездорожьем. По дороге останавливаемся в Песчаной. В советские времена это была столица Ольхона, здесь располагался рыбный консервный завод. В девяностые поселок опустел, люди перебрались ближе к переправе в Хужир, где близость переправы и туристов, а также единственная на острове школа обеспечивали какую-то возможность цивилизованной жизни. Август – туристический сезон для тамошних мест, и даже на Песчаной мы нашли кафешку, где хозяйка коптила байкальского омуля. Как же это вкусно – съесть свежепойманного омуля! Когда мы наконец-то добрались до Хобоя, уже начинало темнеть, а нам еще нужно было как-то освоиться, поставить палатки, разжечь костер, заварить чай на байкальской воде. Именно безлюдность Байкала до сих пор позволяет пить воду прямо из озера. Быстренько поставив палатки, мы дружно расположились у костра, водители оставили нам ведро ухи. Павел предложил каждому из нас на время похода выдумать себе имя и любую автобиографию. Я представился еврейским режиссером Аскольдом Карловичем, Алексей – беспощадным воином Лексом, Павел – мэром небольшого городка, подруга Лекса Надежда рассказала, что она Весна. Нам представилась возможность пожить чужой жизнью.

Посидев у костра и наслушавшись необычных историй, я попытался спуститься по тропинке к Байкалу. Так как было уже достаточно темно, а тропинка была весьма отвесной, то это было сделать непросто. Байкал шумел, как огромное море. Меня наполняло чувство непонятного и неизведанного. Когда я женился, то совсем перестал путешествовать и мечтать. Сейчас же я снова обретал себя и свободу. За этот год я уже успел полазить по горам Крыма около поэтического Бахчисарая, съездить на регги-фестиваль «Пустые холмы» под Калугой, жизнь начинала играть неизведанными красками. В приятном расположении духа я добрался до палатки. Ночью я слегка замерз: несмотря на температуру +10 градусов, одному спать было прохладно. А с утра мы пошли на скалу любви – место, где люди просят себе вторую половинку. Здесь я обратил внимание на Аню, скромно стоящую на краю скалы. Неожиданно для себя, ведь я, к сожалению, не очень наглый тип, подошел и обнял ее. С этого момента мы с Анной все свое время проводили вместе. В нашей группе еще были девушки, которые обратили на меня внимание, но я стараюсь никогда никого не предавать и поэтому не позволял никому ничего лишнего. Анна отличалась от всех наших путешественников местом жительства. Вся наша группа была или из Нижнего Новгорода, или из Москвы, а Анна приехала из Томска. Несколько лет до этого она жила в Москве, а встретились мы на Байкале.

Со скалы любви Павел ведет нас на мыс Хобой. Мы идем в сильном тумане, через три метра уже никого не видно. Я нежно держу руку Ани, а что может быть приятней, чем в полной безызвестности держать руку понравившейся девушки в тот момент, когда чувства только-только зарождаются. Аня и не противится моему с ней сближению, но и никаких чувств также не высказывает. Побродив полтора часа в кромешном тумане, мы каким-то чудом смогли не потеряться и не свалиться в Байкал со скалы.

По возвращении в наш палаточный лагерь Павел чертит энергетический круг. Круг предназначается для решения неразрешимых проблем. Нужно ходить против часовой стрелки и думать о своей проблеме, пока какое-нибудь решение не взбредет в твою неумную голову. У меня нет каких-то особых проблем, но я все равно походил три минутки по кругу – никаких умных мыслей не пришло или я их не заметил. Люди часто не замечают важного, они замечают привычное.

Потом все мы идем купаться в Байкале, разумеется, как все уважающие себя эзотерики мы купаемся голышом. Но все, едва заходя по пояс, выбегают назад: очень холодно. Я любуюсь красотой и бесстыдством женских тел. Теперь предстоит крутой подъем к нашему костру. Пятнадцать минут фитнеса – и мы у цели. Добрые водители, которые возят на мыс Хобой туристов, опять оставили нам свежей ухи. Пусть у них все будет хорошо, так редко мы делаем хорошие поступки, даже не требующие от нас усилий. Эта уха, которую не доели туристы, была бы вылита, а так мы получили ужин, а ребята – благодарность от каждого из нас. Моя Анютка, весело пританцовывая, трясет бедрами у костра, ее большая грудь ходит ходуном. Из ее телефона звучит восточная музыка. Я шепчу ей: «Ты – охуительная девочка» – и зазываю на ночлег в свою палатку. Стараюсь быть нежным и терпеливым, целую Аню в шейку, оголяю ее плечики, нежно поглаживаю подушками пальцев, чтобы затем впиться в них губами. Ласково и нежно целую ее спинку, иногда нежно прикусываю. Аня говорит, что прикольные ощущения. Чувство удовольствия у нее побеждает стыд, и она оказывается в моих объятиях. Трахаться в палатке не очень-то и удобно, но неудобства порой лишь усиливают страсть. Через час начинается страшный ливень, но нам с Аней уже все равно, до утра мы отданы в объятия друг друга. Утром ливень не прекращается. Я бегу к палатке Павла взять хоть какой-то еды для себя и Анютки. Женщины обращают внимание на мои бешеные глаза, еще бы, не так уж и полезно затягивать удовольствие до утра.

Дождь все льет и не думает прекращаться, мы понимаем, что нужно перебираться поближе к людям. Павел звонит по поводу джипа, мы под дождем, все насквозь промокшие, сворачиваем палатки.

Сколько же радости испытывают люди, что они не одни, что помощь в виде джипа пришла вовремя, а то пришлось бы нам под проливным дождем вышагивать двадцать километров, а изнеженные городские люди не очень-то к этому и готовы. Если бы мы только знали, сколько сил дает преодоление себя, то не стали бы ждать джип, а пошли бы пешком, но так устроены люди, что всегда хотят простых решений.

Джип привозит нас к легендарному начальнику гидрометеостанции Юрию Усову. Раньше он был промысловым охотником в Саянах, а с конца девяностых осел на Ольхоне. Юрий выделил нашей группе целый дом, где, собственно, и располагалась метеостанция, растопил печь. Мы счастливы, здесь тепло и сухо и даже есть блага цивилизации в виде киоска Юрия, где продаются шоколадные конфеты и пиво. В среде эзотериков обычно не приняты алкогольные напитки, но в нашу среду затесались творческие личности. Одна из них, Наташа, – заслуженная артистка России, в Москве исполняющая оперы, а здесь вместе со своей подружкой Еленой «подсевшая» на пиво. Не знаю, как связаны творчество и алкоголь, но, должно быть, тем, что и творчество, и алкоголь не дают человеку существовать спокойно и он начинает искать приключения.

К вечеру Павел собирает всех на берегу, мы обсуждаем планы, на какие горки мы завтра взберемся, распределяем хозяйственные обязанности по колке дров, приготовлению ужина, а Наташка бессовестно снимает трусики и усаживается писать в трех шагах от Павла. Мы, как люди широких взглядов, не обращаем внимания на Наташкино бесстыдство.

Усов зовет нас в баню: «Давайте собирайтесь, кто первый пойдет». Мы с Аней идем последними, наконец-то нам представилась возможность пообниматься голенькими и без посторонних глаз. Мы с Аней раздеваемся, уже ни капельки друг друга не стесняясь. Жизнь на природе быстро отметает наносной стыд и никому не нужные понты. Мы прижимаемся друг к другу телами, как же хорошо, еще утром мы были замерзшие, промокшие, а теперь вот так в бане обнимаемся. Кое-как мы расположились на узенькой лавочке. Я целую ее роскошную грудь, мну ее сосочки пальцами. Секс получается какой-то неуютный и скомканный, и мы устремляемся в парилку. Поддав несколько ковшей в печку, мы сидим и греемся, а после бежим в Байкал купаться. До Байкала сто метров, и, пока добегаешь, уже успеваешь остыть, поэтому глубоко забежать в Байкал нам не удается. Немного окунувшись, бежим назад греться. Нам хорошо двоим, и никто нам не нужен. После бани любуемся байкальским небом, такое множество звезд я не видел ни до, ни после этого. Даже в Аравийской пустыне звезд было намного меньше. Я целую ладони Анюты, глажу ее лицо. Мы начинаем привыкать друг к другу, наши чувства уже можно назвать влюбленностью.

В доме нас ждал рыбно-овощной ужин. Юрий заботливо накоптил для нас омуля. В городе люди почти отвыкли от вкусовых ощущений, и только здесь, вдали от цивилизации, можно почувствовать всю прелесть вкусовой гаммы. Подружки Надя Весна и Лена Гончарова рассказывают о посещении ими музея Рериха в Москве и его учении агни-йога и о том, что всем просто необходимо побывать в его музее. Я часто проходил мимо этого здания, находящегося напротив храма Христа Спасителя, но всегда обходил его стороной. Я пытаюсь возражать девочкам, говорю, что Рерих был масоном, а вся эта агни-йога – это для отвода глаз. Понимания среди них я не нахожу и благосклонно соглашаюсь по приезде в Москву сходить в музей Рериха.

На природе действует другой биологический ритм, человек рано ложится спать и рано встает. И мы, натопив на ночь печку как следует, укладываемся спать. Мы с Аней ложимся в спальных мешках под столом в комнате. Все также укладываются на пол, так как кровати в доме метеостанции отсутствуют. Моя Анечка хочет ласки, и я лезу рукой в ее спальный мешок и дальше в ее трусики, где нежно перебираю ее клитор пальчиками. Эта игра затягивает и утомляет меня, все-таки каким бы извращенцем я ни был, но залезть на Анну при таком количестве народа я не могу. Через час, вдоволь наигравшись, мы сладко засыпаем.

С утра мы решили пройтись по местным горочкам, некоторые из них довольно круто вздымались вверх. Павел учит нас горному дыханию: «Неглубокий вдох и немедленный выдох, думаем только о вдохе и выдохе. Другие мысли выбрасываем, их нет». Такое упражнение действительно помогает мне впасть в легкий транс. Природа Узуры степная, переходящая в редколесье. Скалистый берег острова поражает своей монументальностью, и если присмотреться, то в скалах можно рассмотреть фигурки людей или животных. Виден противоположный берег Байкала – Баргузинский заповедник, а это 70–80 километров. Забравшись на вершину, Павел кричит: «Здравствуй, солнце, здравствуй, небо, здравствуй, Байкал!» Я стесняюсь своих проявлений чувств к природе, а Павел вот нет, не стесняется.

– Учитель, а отчего у вас такая героическая фамилия – Корчагин? – обращаюсь я к нему. Паша улыбается. Я давно уже стал называть его учителем, но это скорее не знак уважения, а некий стеб над учителями жизни.

Перед спуском с горы Павел делает несколько каких-то непонятных пасов то ли солнцу, то ли Байкалу. Во время спуска я испытываю дикое вожделение от задницы Ани, и мы немного отстаем от наших. Я прижимаю ее к сосне, и наши губы сливаются в поцелуе. Хочется забрать всю эту красоту навсегда с собой, запомнить этот солнечный день, Байкал и этот поцелуй. Но жизнь так устроена, что по большей части состоит не из блаженства, а из испытаний.

Вечером Наташка из нашей группы, изрядно нахлебавшись пивка, пошла будить сына Усова и требовать добавки, на что немедленно была послана на хуй. Ей быстро дали понять, что это не турецкий отель Allinclusive, но она все равно не успокоилась и пошла скандалить к Усову и его гостям, двум генералам Генштаба РФ, отдыхавшим у Юрия со своими женами. В воздухе повисло некое напряжение, мы стали побаиваться, что нас выгонят, а Наташка требовала от нас, мужчин группы, ее защитить. Но от кого ее было защищать, ведь на нее, собственно, никто и не нападал. Утром все успокоились, и Наташка, наступив на горло собственной гордости, извинилась. А это качество сильного человека – искренне извиниться.

Усов же в свою очередь предложил нам экскурсию – осмотр местных пещер. Мы разбились на три группы по четыре человека и по очереди ездили в пещеры. На экскурсии Юрий рассказывал о своей жизни, как он работал промысловым охотником в Саянах, как перебрался на Ольхон. Очень ему нравилось отсутствие медведей на Ольхоне, будучи опытным охотником, он с уважением относился к этому беспощадному зверю. «Когда ты охотишься на медведя, то неизвестно, кто на кого охотится», – говорил Юрий. Я слушал его и думал: «А смог бы я так жить? Десять месяцев в году оглушающей тишины, где, кроме тебя и твоих мыслей, ничего не существует. Тяжелые рыбацкие сети, особенно зимой. На пару месяцев приезжают туристы, и потом цикл начинается заново». Сколько же в России живет этих безызвестных героев, живут и ни на что не жалуются, во всем рассчитывая только на себя.

Шли дни, восьмого августа начался военный конфликт в Осетии, и генералы Генштаба исчезли. Мы с Анюткой вместе встречали восход солнца, гуляли по пригоркам. Наши в тот день ушли покорять гору Жима, а мы с Аней предпочли объятия друг друга. В тот день мы перепробовали все, что могли и где могли. Так как мы переехали в гостевой домик генералов, нам уже никто помешать не мог. Из домика мы перебрались на обрыв скалы. Внизу шумел Байкал, вдалеке баржа везла батискафы для изучения дна Байкала, а я целую сиси и животик Анюты, мои руки на ее красивых мощных ягодицах, чтобы скала не оцарапала их. Мы немного рискуем сорваться, так как обрыв узковат, но разве нас можно было остановить? В такие минуты радости забываются все те невзгоды, которые, может быть, уже копились целый год. Байкал усыпляюще шумит, баржи теряются из виду полузакрытых глаз.

На следующий день наша экспедиция прекращалась. Некоторые, а одна из них была Анюта, еще оставались на Ольхоне, а я, Павел и большинство из нашей команды улетали в Москву. Я нежно глажу и целую Анечку. На душе у меня грусть, чувство неоконченного романа. Предложить Ане жить вместе я еще не мог, но и отпускать ее просто так я не хотел. Я пригласил ее к себе в Москву на день рождения, который должен был наступить через пару недель, но даже как-то и не рассчитывал, что она приедет. Аня была спокойна и сказала, что приедет ко мне на день рождения в Москву.

Год жизни в одиночестве научил меня никому не верить, и я бы нисколечко не удивился, если бы Аня не приехала, но через десять дней Аня действительно приехала. Было приятно встречать ее в полтретьего ночи, когда весь город уже спит и нет этой московской суеты. Недолгое ожидание, и вот уже Анечка в моих объятиях. Встретились тепло, как и не расставались.

Но пришла беда, откуда не ждали. Очень скоро выясняется, что вдвоем нам неинтересно, что нам нечем друг друга удивлять. И я, и она перенесли за этот год горечь расставания, и мы попросту оказались не готовы пустить друг друга в свою жизнь. Как положено влюбленным парам, мы гуляем по Москве, любуемся видами Коломенского, ебемся в московских скверах, но это уже нас не сближает. Бывают такие отношения, когда для того, чтобы вам гармонично общаться: рассказывать истории, шутить, хотеть куда-то идти, – необходимы посторонние люди, но это путь в никуда. После моего дня рождения и посещения музея Рериха мы решаем расстаться. С Анной мы расстаемся легко и друзьями. Как редко мужчине и женщине удается так просто и без ненужных обид расстаться!

После расставания с Аней я начинаю активно общаться в «Одноклассниках». Я учился во многих школах, и одноклассников у меня много. В «Одноклассниках» я увидел свою детскую любовь Оксану. Оксана была моей смоленской одноклассницей. Еще в нашем пионерском детстве она была очень целеустремленной и амбициозной девочкой-отличницей, а я был обычным распиздяем-мечтателем. Меня она совсем не помнила, но как-то легко пошла на контакт, рассказала о проблемах с мужем, сообщила, что собирается уходить из семьи. Не знаю, с чем была связана ее общительность: то ли амбиции тянули ее в Москву, то ли ее плоть требовала мужчину. Оксанка изнемогала от желания секса и была согласна на все: приехать ко мне, чтобы я приехал к ней, чтобы мы трахнулись по скайпу. От некогда амбициозной и очень горделивой девочки я такого не ожидал. Чтобы вот так просто согласиться на секс фактически с незнакомым мужчиной. Но все непонятное либо пугает, либо, наоборот, притягивает, и я захотел разобраться в этой головоломке, да и к тому же не всякому выпадает шанс не то чтобы даже трахнуть, а даже просто увидеть свою детскую любовь. В Смоленске с новой женой живет мой отец, поэтому я решил совместить поездку к нему и встречу с Оксанкой. Мы с ней встретились в Красном Бору, в одном из самых романтических мест Смоленска. Здесь сплелись романтика, история и красивейшая природа в виде соснового бора. Неподалеку находится Кривое озеро, а прямо за ним река Днепр, еще не набравшая силу. Именно здесь, в Красном Бору, была ставка Гитлера до самого 1944 года, пока Смоленск не был освобожден от фашистов. Летом сюда приезжает много народа позагорать, искупаться, попить водки, заняться экстремальным сексом в соседних кустах. Увы, я был лишен этих радостей, стоял обычный ноябрьский день с легким морозцем. К кафе подъезжает такси, и из него выходит улыбающаяся Ксюха. Я в ответ тоже улыбаюсь.