Читать онлайн Мой позывной «Вестница» бесплатно

Часть 1

Дорога в горы

28 мая 1973 года, поеживаясь от утренней прохлады, мы вышли из самолета ТУ-114, прибывшего утренним рейсом в Алма-Ату.

Мы, это я и мой спутник – ведущий инженер нашего отдела – Гена Фролов, которого я вызвалась сопровождать в очередную командировку. Особой необходимости в моей поездке не было: и здоровье уже не то, и возраст, можно сказать, предпенсионный. Но мне как-то особенно вдруг захотелось снова побывать в обсерватории, с которой каких-нибудь пару лет назад связывали меня и продолжительные командировки, и напряженная работа.

А тут открылась новая тема, в которой я уже почти не была задействована, но в командировку меня отпустили без всяких вопросов. Я проработала в своем «почтовом ящике» много лет, и я всех знала, и меня знали все: от директора, до вахтера на проходной.

А вот Гена был в институте еще, можно сказать, на новенького. В Иркутске было такое предприятие «Каскад», которое по договору отправляло к нам своих специалистов. Кстати сказать, в основном очень толковых ребят и девчонок. Но Гена среди них, безусловно, выделялся. Своей рано наступившей взрослостью и немногословностью. А главное, какой-то толковой рукастостью, на которую, может быть, и не обратили бы внимания в стенах института, но которая каждый раз оказывалась незаменимой вдали от дома: на полигоне или в обсерватории.

И еще он был заядлый охотник. Случай, который произошел с ним прошлой осенью, как мне кажется, в полной мере его характеризует.

Он поехал со своим приятелем охотиться на боровую дичь. Маршрут выбрали самый отдаленный, и это в условиях сибирской тайги. Планировали вернуться через пару дней, но прошло уже вдвое больше, прежде чем вернулся один приятель. На вопрос: где же Гена, он очень удивился и сказал, что был абсолютно уверен в том, что Гена уже дома.

Оказывается, охота не задалась, и они решили возвращаться домой, но напоследок обойти одну неприметную сопку. Каждый – со своей стороны. Обогнув свою половину горы, приятель Гену не встретил. Он подождал немного, но видя, что Гены нет, решил его не дожидаться и преспокойно вернулся в город.

Гена объявился через две недели.

Страшно исхудавший, с разбитым ружьем и исцарапанными руками. Но не потерявшим присутствия духа и чувства юмора. Посмеиваясь, он рассказал, что встретил на своем пути медведя. Зная, что с мелкой дробью, которой были заряжены патроны, против матерого зверя делать нечего, он залез на дерево и решил дождаться его ухода. Однако зверюга подзаправился провизией из его рюкзака и улегся под деревом, в ожидании чего-нибудь более существенного.

Прошло довольно много времени, прежде чем медведь ушел. Обходя нежелательного соседа, Гене пришлось сделать большой крюк и влезть на довольно крутой каменистый склон. К вечеру пошел снег, стало скользко и, вдобавок ко всему, он растянул сухожилие. В поисках пологого спуска он и провел больше недели, путешествуя по незнакомой горной гряде. Питался замерзшими ягодами, пока не закончились спички, согревался у костра, на ночь устраивал себе шалаш из лапника.

– А в остальном все было нормально, – неизменно добавлял Гена, когда к нему особенно приставали с расспросами.

Его рабочее место оказалось в нашей комнате, и я взяла над ним негласное шефство, регулярно приглашая на послеобеденный чай с неизменными баранками.

Мне был определенно симпатичен этот сибирский парень, так не похожий на моего сына – копию мужа в далекой молодости: такого же розовощекого, лысоватого и кругленького. Оба они работали в Бауманском училище, только на разных должностях.

Гена довольно быстро освоился на новой работе, и когда понадобился в обсерватории специалист его профиля, отправился в командировку, прихватив с собой системный блок, вышедший из строя на объекте.

Я уже не раз сопровождала его в местных командировках, знакомя его с нашими смежниками – специалистами из разных институтов. А тут дорога нам предстояла дальняя.

Изрядно поворчав, муж взял с меня обещание, что эта командировка – последняя в моей практике и отвез нас в Домодедово.

В общем-то я оказалась совершенно права, в своих опасениях. По прилету на аэродроме нас, вопреки обещаниям, никто не встречал. Больше того, когда мы добрались до базы, расположенной в старом одноэтажном районе города, оказалось, что начальник базы с утра без предупреждения уехал в горы.

Телефонной линии в обсерватории не было. Связь поддерживалась по рации, но трубку наверху никто не снимал.

Поминая начальника недобрым словом, мы решили добираться в горы самостоятельно. Правда, у нас были небольшие проблемы с багажом: по сумке с провизией и запасом теплых вещей и упакованный в полиэтиленовую пленку системный блок, весом килограмм в десять – двенадцать.

Но стоило ли об этом беспокоиться в такое чудесное утро в начале лета, в залитом солнцем красивом городе, окруженном с трех сторон живописными горами с шапками ледников на вершинах? К одной из таких вершин мы и старались попасть.

Прохлада раннего утра еще не успела смениться пышущим жаром наступающего дня, а мы уже садились в пригородный рейсовый автобус, который довез нас до конечной остановки: пятачка, за которым услуги общественного транспорта не оказывались.

Это означало, что остальные пятнадцать километров нам предстояло преодолеть на своих двоих или надеяться на попутный транспорт. Честно говоря, мы очень на него рассчитывали. Но для начала мы бодро прошагали метров пятьсот, после чего присели перекусить в тени раскидистого карагача – местного названия ясеня.

Но не успели мы развернуть наши припасы, как послышался шум приближающихся машин, и из-за поворота показалась колонна крытых брезентом грузовиков. Мы пробовали «голосовать» уже перед первой машиной, но она проехала мимо нас, не останавливаясь. Точно так же поступила и вторая, и третья. И в каждой машине на скамьях вдоль бортов сидели молодые ребята в военной форме. Зоркий глаз моего охотника моментально определил, что это едут курсанты – пограничники.

– Нет, не возьмут, – успела с досадой подумать я, когда последняя в колонне машина остановилась.

– Вам куда? – спросил высунувшийся из кабины офицер.

– Вообще-то нам нужно в обсерваторию, но мы согласны на любую помощь в этом направлении.

– Если вас устроит БАО, тогда садитесь.

– Что-что? – не понял Гена.

– Большое Алма-Атинское озеро, – пояснила я, – нам оттуда всего пять километров до обсерватории. Поехали.

Мощные машины без труда поднимались вверх. Наши курсанты веселились, как могли. Для них это был праздник: вырваться на день из атмосферы казармы и муштры на свободу, на чистый воздух, в горы. От них мы без труда узнали о цели путешествия: подъехать к одной из вершин, возвышающихся над БАО и в честь Дня пограничника несколькими колоннами по разным маршрутам совершить восхождение на пик Советов.

– И не страшно? – спросила я у одного из курсантов, сидевших рядом со мной.

– А чего нам бояться? – ответил он вопросом на вопрос.

– Мы сильные.

– Ну, а если непогода или ветер сильный будет дуть?

– На этот случай у нас предусмотрена шинелька, она всегда выручит! Кроме того, и прогноз погоды на сегодня был хороший.

И, действительно, у каждого курсанта кроме тощего вещмешка за спиной была еще и скатка через плечо. Я с сомнением покачала головой, но больше ничего не сказала.

Перед самой плотиной наша машина остановилась, мы выбрались из кузова, и машина поспешила за колонной, которая тронулась дальше, объезжая озеро с левой стороны.

Наш путь лежал в сторону прямо противоположную, но мы не торопились, любуясь открывшимся видом.

Сердце у меня неровно забилось, и я поняла, что именно за этим пейзажем я прилетела за три тысячи километров. Перед нами открывалось дивное озеро необычного лазурного цвета, зажатое двумя массивами гор. Слева начинались высокие, поросшие у основания реликтовыми елями каменистые горы с белыми вершинами. Вторая гора по счету и называлась пик Советов, к которому везли наших курсантов. Такие же горы продолжались и за озером, и правее от него.

И только самая правая возвышенность была безлесной и сравнительно пологой, с редкими каменистыми осыпями. На ней отчетливо был виден серпантин дороги, по которой нам с Геной предстояло пройти.

Но мы не торопились и расположились, наконец, позавтракать с видом на озеро. А потом тронулись в путь, все также не торопясь и постоянно оглядываясь на колдовское озеро.

Дорога петляла, как и положено горному серпантину, но почти из каждой ее точки можно было делать прекрасные фотографии с видом на горы и воду.

Не знаю, как Гена, а я откровенно наслаждалась и пейзажами, которые я, как оказалось, уже успела подзабыть, и особенно чистым горным воздухом, и предчувствием скорой встречи с друзьями, и мне было как-то особенно легко и светло на сердце.

Наконец я обратила внимание, что мой попутчик стал все чаще подозрительно поглядывать сначала на ущелье за озером, а затем на свои часы.

– Ген, тебя что-то беспокоит? – спросила я.

– Понимаете, Екатерина Ивановна, – серьезно ответил он, – вон та белая дымка за озером, что-то она слишком быстро движется.

Я посмотрела в том направлении, куда он указывал, но ничего особенного не заметила.

– Да это просто облачко или туман, в это время года ты еще столько на них насмотришься, – легкомысленно ответила я, как будто из нас двоих не он, а я была вдвое моложе.

Но теперь и я стала все чаще поглядывать на озеро и заметила, что белое облачко продвигается действительно слишком быстро и постепенно темнеет. Вот оно уже повисло над дальним краем озера, и вода в нем вдруг, как по волшебству, изменила свой цвет, сделавшись из безмятежно бирюзовой какой-то тревожной и бутылочно-зеленой.

Заметно ускорив шаг, мы поравнялись с небольшим каменистым склоном справа от дороги. Однако до обсерватории оставалось еще добрая пара километров, и о том, чтобы успеть добраться до нее ввиду приближающейся непогоды, не могло быть и речи.

Тем временем безобидное облачко над озером успело превратиться в грязно-черное марево, внутри которого что-то постоянно утробно урчало и вспыхивало голубоватыми проблесками. Грозовая туча успела подняться уже гораздо выше нас и заслонить и озеро, и все вершины за ним.

– Как же там курсанты,– с тревогой подумала я, – хорошо, если бы они оставались еще в своих машинах

Однако пора было и нам позаботиться о своей безопасности.

– Екатерина Ивановна, – обратился ко мне Гена, – возьмите, пожалуйста, блок, спуститесь к осыпи и выберите самые крупные валуны, за которыми можно будет укрыться от ветра. И переоденьтесь во все теплое.

– А ты?

– Я сейчас Вас догоню.

С этими словами он набросился на стоящий на обочине путевой знак с изображением поворота и начал энергично его раскачивать. Едва успел он вытащить этот знак и спуститься ко мне, как раздался ударивший по ушам хлопок и со скоростью грузового состава налетел сумасшедший порыв ветра, несущий вперемежку какой-то мусор и жестокий снежный заряд.

В двух шагах ничего не было видно, кроме белых крупных хлопьев, летящих параллельно земле. Сильно похолодало, и я увидела, как Гена, действуя бывшим дорожным знаком как большой лопатой старательно нагребает снег с подветренной стороны в уже образовавшийся сугроб за большим валуном.

– Видно, согреться решил, – подумала я, потому что и сама начала дрожать на пронизывающем ветру.

Наверное, я стала быстро замерзать, и уже не очень ясно понимала, как нужно мне поступить для того, чтобы не потерять окончательно сознание.

Я только смотрела, как сноровисто управляется мой охотник со своим тяжелым инструментом. Наконец, он, видимо, решил, что нагреб снега достаточно. Похлопав по верхушке сугроба, он начал копать в нем нору, а затем бросил в нее блок, наши сумки и почти силой втащил меня.

Нора получилась довольно большая, и мы смогли сидеть в ней вдвоем, чуть поджав ноги и почти не пригибая головы. Не удовлетворившись сделанным, Гена начал подгребать оставшийся снаружи снег, практически запечатав нору изнутри. Пожалуй, теперь наше убежище можно было определить только по торчащему над сугробом обрезку трубы от дорожного знака.

Постепенно я начала согреваться и осознавать, что осталась жива только благодаря сноровке моего охотника. Теперь я уже могла сосредоточиться на доносящихся снаружи диких звуках бури и раскатах грома, которые раздавались почти без перерывов.

– Екатерина Ивановна, закройте, на всякий случай глаза ладонями, – попросил Гена, когда удары грома стали особенно сильными.

Я послушалась и сидела молча, стараясь отогнать ощущение чего-то страшного и неизбежного.

Вдруг раздался страшный грохот, что-то взорвалось в нашем убежище, и я потеряла сознание.

В обсерватории

Не знаю, сколько времени я пролежала без движения, а когда очнулась, то первое, что увидела, был Гена, склонившийся надо мной.

– Слава Богу, Вы живы, – сказал он, увидев, что я открыла глаза.

– А что это было? – спросила я.

– Я думаю, в мою лопату ударила молния, – немного подумав, ответил он.

И действительно, я увидела, что вход в наше убежище буквально разворочен, как будто от разорвавшейся гранаты, а от импровизированной лопаты практически не осталось и следа, только какие-то оплавленные обломки и ржавые потеки у самых наших ног.

Буря утихла, только ровные облачка безмятежного розового цвета скользили по темнеющему небу, и в прогалах между ними уже просвечивали звезды. Мы выбрались из нашей норы и увидели перед собой сплошную пелену снега.

Явственно начинало темнеть, хотя по моим представлениям день закончился как-то очень быстро. Гена оставил в сугробе свой системный блок, решив, что вернется за ним как-нибудь потом, и мы выбрались на дорогу. Нужно было торопиться, чтобы успеть прийти в обсерваторию до наступления ночи.

Здесь снег был не таким глубоким, как за каменной россыпью, но мы все-таки успели промочить ноги в своей легкой не по-зимнему обуви, так как приходилось идти по нехоженой снежной целине.

Свернули к обсерватории, и снова – ровный снег на дороге до самых домиков, ни одного огонька в окнах и удивительная тишина.

– Странно, – подумала я, – откуда такая тишина, ведь сейчас здесь должно быть полно народа, неужели все спят?

Над соседней вершиной взошла яркая луна. В этом не было ничего необычного. По ночам над обсерваторией, как правило, было чистое небо.

Меня удивили строения, которые успели появиться здесь за время моего отсутствия. Похожий на консервную банку купол нашего телескопа оказался задвинутым за «командирский» домик, а на его месте красовались, поднятые на высоту второго этажа значительно большие по величине целых два купола телескопов.

Гена был здесь впервые, поэтому я не стала обсуждать возникшие у меня вопросы. Вместо этого я поднялась по лестнице «командирского» домика и постучала. Никакой реакции не последовало. Мы прошли дальше, заглядывая в окна других строений, но нигде не было видно ни одного огонька.

Мы подошли к домику, где, я точно знаю, постоянно жил кто-нибудь из астрономов. И тут в одном окне, я заметила слабый отблеск. Я почти бегом бросилась к ближайшей двери и что есть силы принялась стучать.

– Тише, тише, а то дверь сломаете, – услышала я знакомый голос, и в створе открытой двери появился Витя Коваленко, держащий зажженную керосиновую лампу в вытянутой руке.

– Кого еще это принесла нелегкая?

– Витя, это мы! Почему же нас никто не встречает? – задала я вопрос, который, по-видимому, застал его врасплох.

– Кто это, мы? Я никого не жду!

– Коваленко! – я начинала заметно нервничать, – ведь вас должны были предупредить, что я сегодня прилечу!

– Кто это я?

– Я, Леонова Екатерина Ивановна, вот кто!

– Екатерина Ивановна? Когда-то я знал это имя. Но это было очень давно!

– Витя, да ведь это же я! – я уже не могла справиться с волнением и двинулась к нему навстречу.

– Проходите, раз пришли, – сказал он и пропустил нас в свою комнату.

И тут я увидела его лицо. Тридцатилетний парень выглядел так, как будто за два года постарел вдвое! И он тоже увидел и узнал меня.

– Екатерина Ивановна? Ведь вы же пропали много лет назад!

– Как пропала?

– Ну да! Где-то у меня была вырезка из многотиражки вашего института.

Витя покопался, отцепил приколотую к обоям порядком пожелтевшую бумажку, и я увидела на ней наши с Геной портреты.

«28 мая 1973 года в горах Заилийского Алатау во время ужасной снежной грозы бесследно исчезли сотрудники нашего института заведующая группой Леонова Екатерина Ивановна и ведущий инженер Фролов Геннадий Алексеевич. … Светлая память о товарищах … всегда будет жить в наших сердцах…».

– Да вы совсем не изменились! – воскликнул он, сравнивая портреты с нашими лицами.

– А почему мы должны были измениться? – вопросом на вопрос ответил Гена.

– Да потому, что с мая 1973 года прошло больше двадцати лет! Точнее, двадцать два года и почти один день.

– Не может быть! – только и могли сказать одновременно мы с Геной.

– Но где же вы так долго пропадали?

– Да никуда мы не пропадали! – с досадой сказала я и принялась пересказывать события сегодняшнего дня, которые, как оказалось, произошли целых двадцать два года назад.

– И это все? – спросил Витя, когда я закончила.

– Все, – подтвердила я, и Гена согласно кивнул.

Наступило долгое молчание. Наконец, астроном прервал его:

– Мне кажется, я знаю, что с вами произошло – вы попали в ловушку времени!

– А разве так бывает? – с сомнением спросил Гена.

– Теоретически, – подтвердил наш астроном, – а в случае с вами, уже и практически. Иначе придется признать, что вы просто вернулись с того света.

– Ну, вот, что, – нарушил Гена опять затянувшееся молчание, – с того света мы вернулись или затерялись во времени, но я, признаться, чертовски хочу есть. Ведь у меня больше двадцати лет ни крошки во рту не было.

– Конечно, конечно, – засуетился Витя, – вы только извините меня за мои холостяцкие припасы.

– Витя,– с недоумением спросила я, – а где же Ольга?

Но он только рукой махнул. Молча вынул он из неработающего холодильника кусок сала, несколько вареных картофелин в мундире и сноровисто все почистил и порезал. Потом все так же молча достал из кухонного шкафчика три лафитника и початую бутылку «Кальвадоса» – яблочной водки местного изготовления. «Кальвадос» я помнила по прошлым встречам с четой Коваленко.

Я помнила историю семьи, рассказанную их университетским другом Сашей Шохиным. Витя был хороший парень, добрый, ответственный, похожий на Гоголя большим вислым носом. А его жена была первой красавицей на факультете астрономии в МГУ. Жгучая брюнетка с пышной фигурой. Сибирячка со звучной украинской фамилией Коваленко. Настоящим украинцем был он. Он завоевал ее своей упорностью и тем что неожиданно взял ее фамилию.

Они заключили между собой своеобразный брачный договор. Десять месяцев в году они работали вместе в обсерватории в горах, но каждое лето жена одна уезжала на долгих два месяца в обожаемый ею Крым, а он не имел права спрашивать, как она проводит это время, и только посылал деньги по первому ее требованию.

Мы выпили по рюмке, и Витя сам начал рассказывать.

Жена не вернулась из очередного отпуска. Сначала от нее не было никаких вестей. Потом он получил пространное письмо с объяснением своего поступка. Мол она хочет жить полноценной жизнью, а не два месяца в году. Просила не винить ее и дать развод.

– Ну, да что мне было делать? Я и сам понимал, что рано или поздно так и должно было кончиться, но, когда это произошло, страшно переживал, хотел даже повеситься, и только любовь к астрономии спасла. Правда давно это было, – закончил он свой грустный рассказ.

– Да что это мы все про меня и про меня. Со мной уже давно ничего не происходит. А вот со страной…

– А что должно было со страной случиться,– не поняла я, – ну сменился один генсек, и стал править другой, а что еще?

– Ну, как же. Вы, конечно, не знаете, что больше нет Советского Союза. Нет страны победившего социализма. И социализма больше никакого нет.

– А что же мы теперь строим? – поинтересовалась я.

– Ничего не строим. Капитализм, наверное. А получается дикий капитализм. Я про такой читал в новеллах О. Генри. Был такой американский писатель. Только у нас еще хуже. Связи между бывшими республиками разрушились. Заводы и шахты стоят, рабочие и шахтеры бастуют. Сейчас у нас вместо СССР пятнадцать «незалежных» государств, часть из которых входит формально в такое объединение – СНГ – называется.

– А другие?

– А другие даже в СНГ не входят, собираются в НАТО вступать. Ужасное положение: никому ни до кого нет дела. Вот сейчас мы находимся в Казахстане, а обсерватория принадлежит России. Временно, наверное. Поэтому здесь больше ничего не строят. Даже то, что не закончили. Хорошо еще, что зарплату не забывают переводить.

Мы с Геной слушали, развесив уши, слова нашего просветителя и только диву давались.

– Да что это, вас заговорил, – спохватился Витя, заметив, что я слушаю его рассеянно, вы, наверное, устали и хотите отдохнуть?

– Было бы очень кстати, – согласился мой охотник, а я улыбнулась, вспомнив, что у астрономов, работающих в основном по ночам, было принято говорить не «спит», а «отдыхает».

Коваленко отвел нас в стоящий отдельно сравнительно новый домик, оказавшийся гостиницей. По причине отсутствия других постояльцев мы получили по номеру из четырех кроватей каждый. Как говорится, на автомате, я надела чистое белье и уснула, едва коснувшись головой подушки.

Обычно я сплю без снов, а тут мне он приснился какой-то очень странный, пугающе достоверный.

Как будто захожу я в подъезд своего дома в Москве, в котором очень долго проводился капитальный ремонт и закончился буквально накануне моего отъезда в командировку. И что же я вижу: вместо недавно отремонтированного помещения – обшарпанные стены, с облупившейся краской и сплошь размалёванные похабными рисунками и непотребными надписями. Лифт оказался в таком же ужасном состоянии. Кроме неприличных надписей меня поразили приклеенные к потолку сгоревшие спички, оставившие на пластике разводы черной копоти. С явным облегчением добралась я до своего восьмого этажа и нажала на звонок у своей двери.

После долгой паузы дверь отворил муж, в каком-то незнакомом затрапезном халате. Не дав мне и слова сказать и не делая даже попытки пропустить меня внутрь, он начал раздраженно твердить, что денег у него и самого нет, и что на нищенскую зарплату доцента самому впору идти побираться. После этого он попытался захлопнуть передо мной дверь, но я не дала ему это сделать, быстренько просунув ногу в еще остающуюся щель.

– Почему на зарплату доцента? – успела подумать я, – ведь он уже давно профессор.

– Паша, ты что, совсем не узнаешь меня?

Я воспользовалась его нерешительностью и успела проникнуть внутрь своей квартиры.

Он ответил совсем уже странно:

– Я не Павел, а Анатолий, а вы что, были знакомы с моим отцом?

Я взглянула в стоящее в прихожей прямо напротив входной двери зеркало и обомлела: на меня смотрела высокая тощая старуха, в ужасных обносках и с растрепанными, отросшими сверх всякой меры седыми волосами.

В голове у меня помутилось, и я услышала, как кто-то невидимый дважды произнес странное имя: «Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!»

– Рип ван Винкль! – повторила я и проснулась.

Точнее, я еще не совсем проснулась, когда вскочив, отправилась к зеркалу в туалетном отсеке номера. Электрического освещения не было, но в свете, неуверенно пробивающемся сквозь маленькое оконце в верхней части стены, я увидела то, что хотела. Я не была старухой из своего кошмарного сна.

Теперь пришло время проснуться окончательно, и я вспомнила, что это за странное имя, которое я только что повторила.

Остроумный рассказ Ирвинга Вашингтона, американского писателя, о пьянчужке охотнике, пропавшем на два десятилетия, а затем вернувшемся в свой поселок с рассказом, что все это время он проспал.

Я часто читала этот рассказ своему маленькому сыну, до тех пор, пока он, выучив азбуку, не прочел его почти по слогам самостоятельно.

После этого я, уже успокоившись, на скорую руку привела себя в порядок, потому что воды в кране и унитазе по случаю отсутствия электричества не было, и вышла из номера.

Не об этом ли мгновении я так долго мечтала?

Стояло погожее утро. Солнце еще не успело встать из-за высоких гор, но было уже совсем тепло и выпавший вчера глубокий снег растаял как по волшебству. В память о нем остались только быстро исчезающие лужицы да горный ручей, обычно почти не слышимый в это время года, ревел как в первые дни весны.

Я прошла по заасфальтированным дорожкам, которых появилось значительно больше, мимо незнакомых мне строений, и по едва заметной тропинке пробралась на свою любимую полянку в окружении зарослей низкорослого можжевельника.

Здесь как будто ничего не изменилось за прошедшие годы.

Положив куртку на замшелый камень, я присела на него и глубоко задумалась.

Как величественно прекрасен был этот мир: покрытые снегом скалистые горы, застывшие в торжественной неподвижности… Могучие и недоступные. Что им какие-то жалкие двадцать лет человеческой жизни? Всего лишь одно мгновение. А для человека это огромный пласт жизни, а иногда и целая жизнь.

Ведь у меня, возможно, кроме этих двух парней не осталось больше никого из знакомых. Что же мне дальше делать? Как мне жить? Где работать? И работать ли вообще? Ведь по обычным, земным меркам мне уже под восемьдесят… Стать дряхлой, беззубой старухой, какой я видела себя в этом ужасном сне? Сложить лапки и ждать, пока наступит физический конец жизни?

Но нет, я и не думала сдаваться. Сказать по правде, я давно уже не чувствовала себя такой бодрой. Даже хронический холецистит вроде бы перестал меня мучить. Вчера, когда Витя накормил нас салом, я еще подумала, что привычная тупая боль в правом подреберье этой ночью мне обеспечена, а вот, поди ж ты, я спала как ребенок, и сейчас никаких симптомов…

Я чувствовала, что все не случайно: и моя командировка в обсерваторию, и эта снежная буря, и этот удивительный случай, который как в чудесном невидимом лифте забросил меня на много лет вперед.

Значит, я должна еще что-то совершить в своей жизни. Что конкретно, я еще не знала, но чувствовала: это должно быть очень значительное и важное, может быть, гораздо более важное, чем все, что мне приходилось делать до этого.

Не помню, сколько я просидела на своей полянке тем ясным тихим днем, но, когда я спустилась вниз, я почувствовала себя совсем другим человеком.

Я не знаю, произошло ли в это утро что-то подобное еще с одним человеком. Мы никогда не разговаривали с Геной на эту тему. Только обменялись понимающими взглядами при встрече.

Застала его я в небольшой щитовой, где он в толстых резиновых перчатках колдовал над видавшим виды трансформатором. Наконец, тот сдался, натружено загудел, и загорелась лампочка под потолком.

– Знаете, что, мальчики? – начала я во время импровизированного завтрака, для которого Витя не пожалел остатков вареной картошки, пары луковиц и полдюжины яиц. Все это он поджарил на видавшей виды электрической плитке и подал прямо на сковороде к столу.

– Мне кажется, нам пора обсудить сложившееся положение.

Наш астроном застыл с куском румяной картошки на вилке, а Гена только согласно кивнул и, не останавливаясь, продолжал с аппетитом жевать – сказывался, видимо, накопившийся за прошедшие двадцать лет голод.

Я продолжала:

– Мы, тут свалились Вите на шею, без денег, без документов и, вообще, неизвестно кто, – при этих словах Витя протестующе замотал головой, – а у него и самого, как я вижу, денег кот наплакал.

Коваленко согласно кивнул и развел руками.

– Однако, – я вела речь дальше, – у нас есть один неоспоримый козырь. Мировая сенсация: возвращение в обсерваторию двух путешественников после двадцатилетнего отсутствия. И этим нужно немедленно воспользоваться. Во-первых, для того, чтобы подтвердить наш статус вернувшихся из небытия, а во-вторых, для того, чтобы заработать немного денег нам на обратную дорогу домой и Вите для небольшой материальной компенсации.

– Вы согласны со мной? – мужчины дружно кивнули, и я продолжила:

– Давайте поступим следующим образом: поскольку у нас есть электричество, а, следовательно, и связь, Витя, на правах нас обнаружившего, немедленно направит телеграммы в Академию наук, наш «почтовый ящик», свой институт и, главное, – в редакции местных информагентств.

– А в иностранные издательства посылать? – с деловитым видом спросил Коваленко, – у нас их много теперь развелось.

– Посылай, – сказала я, – только не забудь предупредить, что интервью платные.

Мы перешли в «командирский домик», где вместо знакомой мне по прежним командировкам рации, оказались невиданные нами прежде спутниковый телефон, факс и даже ксерокс.

К немалому удивлению Вити, я освоилась с этим оборудованием очень быстро. Мы откатали на ксероксе свои паспорта, приложили в подтверждение институтскую заметку о нашей пропаже, и фактический материал был готов.

В это время Гена отправился к нашему укрытию, которое на самом деле стало местом нашего чудесного путешествия во времени, сфотографировал все Витиным «Полароидом» и забрал свой системный блок, при виде которого Коваленко даже руками всплеснул от радости – оказывается, он ему был давно просто необходим.

Несколько часов прошло в кропотливой работе по рассылке информации. Наконец, телефон ожил и нам стали звонить с просьбами уточнить расположение обсерватории и возможное время встречи. Коваленко аккуратно записывал, и вскоре у нас набрался целый список предполагаемых гостей, в основном начиная с завтрашнего утра. Но были и более ранние встречи.

Едва время перевалило за обеденное, как, шурша шинами по еще влажному асфальту, к нам лихо подкатила новенькая иномарка. Мы пошли встречать гостей.

Из машины вышли двое мужчин азиатской внешности. Витя на ломаном английском уточнил, кто к нам пожаловал. Оказалось, южнокорейское издательство.

Корейцы быстро о чем-то переговаривались на своем языке, почти не обращая на нас внимания.

Я прислушалась. Оказывается, они обсуждали прелести местных девочек, совсем не похожих на кореянок.

Наконец, один что-то заподозрил и сказал другому:

– Мне кажется, эта старуха нас слушает.

– Ну и пусть,– ответил тот, – держу пари, что она все равно ни черта не понимает. Ну да ладно. Нужно брать у нее интервью, а то того и гляди приедут китайцы и нас обскачут.

Я, конечно, удивилась тому, что понимаю каждое слово из их разговора. Но еще больше я удивилась тому, что еще через секунду нарушила молчание и на свободном английском пригласила корреспондентов в помещение.

Витя прямо рот раскрыл от удивления. Признаться, я тоже была более чем шокирована, потому что в школе и в институте я изучала немецкий.

Как бы между прочим, я упомянула, что с минуты на минуту мы ждем китайскую делегацию, чем вызвала у наших гостей очень горячее желание приняться за работу.

Сначала Коваленко рассказал, как он нас встретил вчера, а затем мы с Геной во всех подробностях, разумеется, на русском языке, который, как оказалось, корейцы знали вполне прилично, изложили события вчерашнего дня, которые, для нас происходили не подряд, а с интервалом в двадцать два года.

Затем, отвечая на вопросы, мы, по сути, еще раз подробно повторили наш рассказ. После чего корейцы уехали, а прямо вслед за ними прибыли китайцы.

Эти тоже были поначалу настроены скорее скептически: долго рассматривали наши паспорта, просили показать деньги из наших с Геной кошельков и без конца задавали вопросы.

Наконец один из китайцев, тот, что был постарше, сказал вполголоса своему молодому приятелю:

– Ты знаешь, а ведь я мог видеть похожую старушку на Олимпиаде в Москве. Русские все тогда похоже одевались.

Разумеется, сказал он это по-китайски, а я давая понять, что услышала его, ответила, что, к сожалению, мы не застали Олимпиады, как для нас еще вчера был 1973 год.

Как ни пытались наши восточные гости проявить свою хваленую невозмутимость, но глаза у них против воли сделались круглыми, правда только на мгновение.

И в этот, и на следующий день мы то и дело принимали делегации и без конца повторяли одно и тоже.

Наконец, поток гостей постепенно иссяк, зато наши кошельки существенно пополнились, и мы могли уверенно смотреть, по крайней мере, на несколько дней вперед.

Вроде бы теперь мы могли и улетать, но Гена вдруг почувствовал живой интерес к астрономии, он ходил хвостом за Витей, а тот без конца ему что-то рассказывал и рассказывал. Оказывается, две башни телескопа поставили далеко не случайно. В каждом телескопе установлено метровое зеркало. Это почти в два раза больше, чем было в нашем прежнем телескопе. Но еще больший выигрыш получится, когда оба этих телескопа будут работать в так называемом режиме интерферометра. Тогда фактическое угловое разрешение этих телескопов будет равно расстоянию между самими башнями.

– Но, к сожалению, – каждый раз добавлял Коваленко, – аппаратуру для такого режима телескопов из Москвы не довезли, потому что началась перестройка, и теперь уже навряд ли когда-нибудь довезут. Так что хорошо еще, если работает хотя бы один телескоп.

Гена тоже не оставался в долгу. Он постоянно что-то паял и сверлил, и в результате привел аппаратуру в такой порядок, в каком она не была уже довольно долго. После этого мои мальчики с таинственным видом просидели пару ночей за телескопом, а следующим утром торжествующий Коваленко объявил, что они с Геной открыли новую комету и он подаст заявку на присвоение ей имени «Коваленко – Фролов».

Гену несколько смущала такая щедрость своего нового друга, но Витя был непреклонен.

А я, каюсь, все это время ничего не делала и просто наслаждалась жизнью. Погожим утром я выходила на свою полянку и часами слушала и смотрела на этот мир. Теперь он больше не казался ни чужим, ни равнодушным. Я чувствовала, что начинаю жить с ним в одном ритме, и у меня не оставалось сомнений в своем предназначении.

Я больше не сомневалась в том, что далеко не случайно оказалась застигнутой снежной грозой вместе с моим юным охотником, а затем очутилась через много лет в том же самом месте, но уже в совершенно другом времени.

Дорога домой прошла практически без приключений, и видавший виды «Боинг» оказался гораздо комфортнее «ТУ-114», на котором мы летели сюда еще неделю назад.

«Академик»

Надо ли говорить, что, приехав домой, я застала совершенно ту же картину, которую успела подсмотреть в своем недавнем сне. Те же обшарпанные стены и изуродованная кабинка лифта. Только сын, предупрежденный о моем приезде, уже не задавал нелепых вопросов, но молча обнял меня все в том же своем невозможном халате, и мы долго стояли с ним и плакали.

– Как долго тебя не было, мама, – восклицал он, – нам так тебя не хватало.

– Но зато я больше тебя не оставлю, – повторяла я.

Со стороны могло показаться, что после долгой разлуки обнимаются ровесники, но я-то знала, что стала старше его даже не на одну, а на несколько жизней.

Потом мы поехали на кладбище повидать могилку мужа, который умер три года назад. И опять мы плакали, но уже в последний раз.

Разумеется, я поехала и на работу, но там уже не было никого, кто бы был со мной знаком. К тому же и численность работников на бывшем «почтовом ящике» сильно сократилась, а пустующие корпуса взяли в аренду посторонние фирмы, в основном торговые.

В отделе кадров приняли от меня заявление, что я прошу восстановить меня на работе в прежней должности, и облегченно вздохнули, узнав, что я не претендую ни на какую материальную компенсацию.

Затем я написала заявление об увольнении по собственному желанию, и с выправленной трудовой книжкой отправилась в пенсионный фонд.

Скоро я стала пенсионером с почти полувековым трудовым стажем, однако пенсии моей, как выяснилось, едва хватало расплатиться за коммунальные услуги.

А что же Гена – мой храбрый охотник? К сожалению, дела у него обстояли нет так гладко, как хотелось.

В моем «почтовом ящике» его признавать не хотели, так как он был не штатным работником, а, так сказать, прикрепленным.

Когда же он поехал в Иркутск, оказалось, что такой организации, как «Каскад», давно не существует. Так что подтверждение его существования вообще оказалось под большим вопросом. Он не застал в живых своих родителей, у которых был поздним ребенком, и поэтому его единственной связью с человечеством оставалась одна я.

Ну, и как бы поступили Вы, оказавшись в подобном положении? Что сделал он, я знаю: пошел на охоту. По тем самым местам, по которым он невольно путешествовал, вроде, всего лишь спустя полгода, а на самом деле больше двадцати лет назад. Даже кедры успели за это время подрасти, а подлесок вообще превратился в большие деревья. А вот горы совсем не изменились, они были все те же…

Примерно в то же самое время я также не собиралась сидеть сложа руки, и первым делом устроила генеральную уборку в квартире, которой не касалась женская рука со времен моего отъезда.

Сын как мог пытался мне помочь, а на самом деле только суетился без толку. И еще я совершенно его смутила, задав вопрос почему он не женат. Он отвечал, что собирался жениться, но все никак не решался сделать предложение, а когда его девушка вышла замуж за другого, совершенно махнул на себя рукой.

Толя вдруг вспомнил, как отец рассказывал ему о странном звонке вечером того же дня, когда я пропала после снежной бури. Слышимость была очень плохая, но он узнал мой голос. Как будто я сообщила, что добралась нормально и попросила сказать сыну, чтобы он не расстраивался, когда от него уйдет девушка. Потому, что я нашла для него другую невесту.

Больше звонков от меня не было, и об этом все забыли. Даже когда приходили из каких-то официальных органов и расспрашивали обо мне.

Я хорошо понимала, что не могла звонить в тот день, но слова о том, что я обещала найти для сына невесту, не давали мне покоя. Мне вдруг до смерти захотелось понянчиться с внуками.

Узнав про мое чудесное спасение, к нам с первого дня начали приходить соседи. Дом был ведомственный. Раньше он принадлежал Бауманскому Техническому Училищу, а теперь – Техническому Университету, что было одно и то же.

С некоторыми соседями я была знакома еще со студенческой скамьи, с большинством по работе мужа, а с остальными – просто по-соседски. И у всех я спрашивала: как они запустили дом до такого состояния.

– А что мы можем поделать? – отвечали соседи.

Дела в Бауманке шли со скрипом. На технические специальности который год был недобор. Сейчас все стремились стать юристами или финансистами, а инженерные специальности не котировались у современной молодежи.

– Ну, хорошо, – убеждала я, – на работе проблемы и платят мало, но это совсем не значит, что нужно жить наравне со свиньями.

Не добившись согласия уговорами, я решила действовать своим примером. Купила краску и валики и ближе к концу рабочего дня вышла красить подъезд. Пример подействовал. Скоро нас уже было несколько женщин, а за нами и мужчины потянулись. Покрасили стены подъезда на всех этажах, отмыли кабинку лифта, а для того, чтобы бомжи не заходили в подъезд, решили организовать дежурство.

Сначала на общественных началах, а потом скинулись на зарплату вахтера. Нашли свободное место, соорудили перегородки и провели телефон. Скоро наш подъезд было не узнать.

– Мам, а я и не знал раньше, что у тебя такие организаторские способности пропадают, – твердил мой сын.

– А ты еще многого обо мне не знаешь, – отвечала я шутливо.

Постепенно молва обо мне ширилась и меня начали приглашать в разные студенческие аудитории. Получила я предложение и от бауманцев.

К тому времени я уже не просто отбывала «номер», рассказывая о том, что произошло в тот памятный день, но и говорила о том, какой я оставила страну двадцать два года назад и какой застала ее сейчас.

Да, я помнила и электрички из всех окрестных городов в Москву за продовольствием, и набившую оскомину идеологию, и пустые, бессодержательные передовицы газет, и еще многое-многое другое.

Но я помнила и достижения нашей страны и то, что на мою пенсию тогда я могла бы более или менее прилично жить, а теперешняя пенсия походила больше на насмешку.

И, главное, я помнила, что мы гордились своей страной и были ее патриотами, и никому бы не позволили оплевывать ее, как делают это сейчас, унижать и прошлое, и настоящее великого народа.

Это низкопоклонство перед Западом, признаться, коробило меня больше всего. И еще сплошные американские боевики в кинотеатрах и бесконечные сериалы по телевизору.

Некоторым, и таких было большинство, нравились наши встречи, другие пытались возражать, а иногда даже оскорбить меня.

Одним словом, я становилась популярной личностью, но эта популярность была неформальной, потому что ни одно официальное лицо со мной не встречалось и не общалось.

За исключением, пожалуй, одного случая.

Как-то утром мне позвонили и сообщили, что со мной хотят встретиться. К тому времени я уже привыкла к различным звонкам и к индивидуальным, и коллективным встречам, поэтому даже не стала уточнять, кто это позвонил и зачем нам встречаться.

Черная «Волга» с проблесковым маячком, обходя пробки довольно быстро доставила меня к девятиэтажному зданию на Хорошевском шоссе. Я даже не обратила внимания, была ли вывеска на этом стеклянном здании, потому что меня оперативно, без всяких формальностей доставили в кабинет начальника.

Он был мне совершенно не знаком, как, впрочем, и все другие видные деятели последних десятилетий.

Это был полный мужчина лет за шестьдесят, больше похожий на ученого, каким он в действительности и оказался, чем на чиновника или военного.

– Здравствуйте, Екатерина Ивановна, – сказал он сочным баском и представился, – наслышан о Вас и хочу познакомиться лично.

Он вышел из-за стола, протянул мне руку, а потом усадил в кресло напротив.

– А скажите, то что с Вами произошло – действительно было? – продолжил он.

Я подтвердила, что все в точности так и было.

– Еще один вопрос. Вы какими языками владеете?

Я ответила, как в анкете, что в школе и в институте изучала немецкий.

– Да, нет, я спросил, какими языками Вы действительно владеете?

– А Вам откуда это известно? – спросила я недоуменно.

– Ну, мне положено это знать по долгу службы. Так, какими?

Я рассказала, что неожиданно для себя обнаружила, что понимаю корейский и китайский, и говорю на английском.

– А еще на каких? – не унимался он.

Я чистосердечно ответила, что не знаю.

– А давайте проведем один маленький эксперимент, – предложил мой собеседник, – я буду задавать Вам вопросы на разных языках, а Вы постарайтесь ответить мне на том же языке, на котором я задал вопрос. Договорились?

– Хорошо, – ответила я и мы продолжили довольно оживленную беседу, которая продолжалась не меньше часа.

Мой собеседник был действительно ученым, потому что языков он знал, как мне показалось, не меньше десятка.

– Фу, – сказал он, устало отдуваясь и переходя на русский.

– Это просто поразительно! Вы меня совершенно выбили из колеи. Я и сам не знал, что помню некоторые из языков, а Вы шпарили на каждом из них совершенно не задумываясь. Скажите, а Вы можете назвать, на каких языках мы с Вами только что разговаривали?

Я ответила, что, скорее всего, первым был арабский, потому что в моей группе в институте был студент из Египта, и я еще помню, как звучал этот язык, а про другие я сказать ничего не могу.

– Поразительно! – воскликнул мой собеседник, – мы с Вами разговаривали, действительно, на арабском, а еще на персидском или на фарси, на иврите, на языке пушту и дари, на амхарском и коптском. А Вы не заметили ничего странного в моем произношении?

– Нет, – ответила я, – только мне показалось, что на двух последних языках Вы выражались не совсем правильно. Я бы сказала немного по-другому. И я повторила его слова так, как считала правильным.

– Поразительно, – в третий раз повторил мой ученый собеседник, – я не знаю, как это можно объяснить, или Ваш феномен вообще не поддается рациональному объяснению, но Вы, Екатерина Ивановна, судя по всему, являетесь совершенно уникальным специалистом. А скажите, кто-нибудь еще знает о Ваших способностях?

– В таком объеме, как Вы, никто. Догадывается только мой товарищ по несчастью, и астроном в обсерватории. А больше ни с кем на эту тему я не разговаривала.

– Очень хорошо. Буду откровенен с Вами. Наша страна переживает нелегкие времена. И еще я знаю, что у Вас сильны патриотические настроения. Скажите, пожалуйста, а мог бы я попросить Вас время от времени оказывать для страны определенную, весьма необременительную услугу?

– А почему бы и нет, – согласилась я, – для меня главное знать, что это принесет хоть какую-то пользу.

Мы условились, с кем я буду общаться впредь по рабочим вопросам, а со своим собеседником, которого я стану называть «Академиком», я еще долго потом не встречалась.

«Жаным, жаным…»

Затем, как-то сразу решилась и судьба моего Толика. Еще при первом посещении Бауманки я обратила внимание на кафедре у сына на славную скуластенькую девчушку с раскосыми глазками, высокую и тоненькую, как тростинка. Все звали ее Катя.

Вечером за ужином я спросила о ней сына.

– А, это моя аспирантка, казашка, зовут ее Катима. Только, видимо, придется мне с ней расстаться по причине ее полной неспособности к техническим наукам.

– Как же она попала к вам в аспирантуру, – поинтересовалась я, – у нее что, богатые родители?

– Да нет, и родители у нее совсем не «крутые», и окончила она университет с «красным дипломом», но после этого с ней что-то произошло. Дикая она какая-то. При встрече она буквально двух слов связать не может. А то и вовсе, покраснеет, расплачется и убежит. И повторяет только по-своему: «Жаным, жаным…».

«Да, ведь это по-казахски означает «милый мой», – смекнула я, – выходит, это не девчонке, а тебе нужно ставить «двойку» за отсутствие сообразительности».

Но вслух сказала:

– А давай мы ее пригласим в гости. Может быть она в домашней обстановке не так дичиться будет.

Так оно и получилось. От чая и любимых Толиком домашних блинчиков с джемом, да еще от нескольких приветливых слов оттаяла наша дикарка. А когда я под каким-то предлогом отправила сына в другую комнату и сказала ей несколько слов по-казахски – что тут случилось. Она бросилась мне на шею и, рыдая, начала рассказывать, что любит Анатолия Павловича еще со студенческих времен. Ради него и училась на отлично, и в аспирантуру поступила, а он ничего не видит и только сердится на нее. А тут еще парень из общежития, где она живет все это время, приставать начал. Буквально проходу ей не дает. И нет у нее, видно, другого выхода, кроме как вернуться в родной свой город Семипалатинск.

– Вы, наверное, и не слышали про такой? – спросила она свозь слезы.

– Почему же не слышала? Слышала, правда, бывать не приходилось. В нем наш великий писатель Федор Михайлович Достоевский ссылку отбывал. Но давай-ка мы с тобой о другом поговорим…

Давно уже вернулся мой сын и с немым удивлением смотрел на то, как его мать и незадачливая аспирантка сидят на диване обнявшись, обливаются слезами и перекидываются фразами на совершенно не понятном ему языке.

– Вот, что, Катюша, – сказала я уже по-русски, – перебирайся-ка ты из своего общежития к нам. У нас как раз свободная комната имеется. А чтобы вот этот бесчувственный увалень тебя не обижал, я буду следить сама. А там посмотрим… Договорились?

В ответ она вспыхнула жарким румянцем и зарыдала уже в голос.

Нужно ли говорить, что скоро в нашей семье был уже не один, а два кандидата технических наук. Почему два? Потому что через несколько месяцев сыграли мы свадьбу. Довольно скромную, учитывая наши финансовые возможности, но веселую.

После ухода Кати, сын еще долго допытывался о характере нашего разговора, но я стояла как та скала, и не слова не сказала о чувствах девушки, предоставив ему самостоятельно пройти весь путь от антипатии до любви. И еще он постоянно твердил мне, как бы извиняясь за что-то, что он уже старый и толстый.

– Посмотри, какой у меня живот! Самому на себя смотреть противно. Разве могу я такой понравиться молоденькой девушке?

– Ну, о том, чтобы живот не висел, самому заботиться нужно. Кстати, если ты думаешь, что твой папа был вылитый Аполлон, когда я выходила за него замуж, то очень глубоко ошибаешься. А кроме того, у казахов в народе, как я слышала, еще до сих пор есть такое представление: чем у мужчины живот круглее, тем это престижнее. Понял, меня?

Ему еще многое нужно было преодолеть в себе, прежде чем он отважился сделать предложение своей Катиме.

Сейчас у меня подрастает троица прелестных внучат, раскосеньких в маму и пузатеньких – в отца.

Я, разумеется, от всех них без ума.

Мой охотник

Спустя почти полгода после нашего столь неожиданного возвращения, зимним морозным днем к нам в квартиру позвонили. Я открыла дверь. На пороге стоял, как мне показалось, незнакомый человек, в бороде, и немыслимой, вероятно, собольей шубе, на голове у него был экзотический треух из того же меха, что и шуба, а на ногах – щегольские унты. В нем было что-то отчаянное и порождало ассоциации то ли с героями Мамина Сибиряка, то ли Джека Лондона.

В первый момент я его совсем не узнала, только глаза показались знакомыми: это был мой охотник!

Уже в прихожей Гена снял не только верхнюю одежду, но и накладную бороду, и превратился в прежнего моложавого парня.

Однако было что-то новое в выражении его лица, и смысл произошедших в нем перемен я узнала только из его рассказа.

В один из первых дней своего повторного путешествия, переправляясь через небольшой знакомый ручеек он нагнулся, чтобы зачерпнуть воды и машинально взял со дна небольшой камешек, как будто кто-то специально ему в руку сунул. Так же, не глядя, повертел его в руке.

Камешек был плоский, как раз такой, чтобы пускать его по воде – «печь блины». Машинально провел по нему пальцем – он оказался совсем гладким на ощупь. И еще странно увесистым: так должен весить совсем порядочный «голыш». Только тогда Гена посмотрел на свою находку – без сомнения это был золотой самородок.

Сердце у него екнуло и забилось часто-часто. Еще в школе они ездили на экскурсию на север области, в Бодайбо, на золотоносный рудник. Там им показывали золотые самородки, некоторым даже руками давали потрогать – Гена и сам был из числа таких счастливцев.

Он внимательно посмотрел перед собой и заметил в ручье еще несколько самородков. Сомнений быть не могло.

Он открыл месторождение рассыпного золота.

Самое важное, что золота здесь никто не искал, во всяком случае, за двадцать лет его отсутствия. Все знали, что на северо-востоке области, в Бодайбо находится богатейшее месторождение Сухой Лог и еще множество других, и все это в глухой тайге, без дорог и жилья. А здесь было сравнительно, конечно, по сибирским меркам, близко и до Иркутска, и до трассы, а вот, поди ж ты, веками лежало здесь золото, дожидаясь, что придет сюда он, пропавший на два десятилетия чудесно спасшийся охотник, и совершенно случайно откроет все это богатство.

Гена разбил лагерь возле самого ручья и в течение недели буквально на четвереньках облазил русло ручья от его истока, бьющего из горы родника, до устья – места впадения в довольно крупную речку. Получилось километров десять и везде встречались небольшие самородки. Но больше всего их было вблизи горы.

Гена приспособил для сбора самородков полуторалитровую пластмассовую бутылку из-под «Кока-Колы», слегка обрезав горлышко, и в конце поисков бутыль почти наполнилась, и таскать ее было тяжело.

Устроив подобным образом генеральную уборку ручья, и обезопасив, до некоторой степени, свой участок от других случайных посетителей, Гена надежно спрятал свои находки, оставив себе совсем немного, после чего вернулся в город.

В гостиничном номере он отправил мне телеграмму, чтобы я не беспокоилась и принялся обдумывать свое положение.

С одной стороны, он добыл кучу золота и совсем неожиданно для себя оказался богат, а с другой, – частный промысел и в новой России был, по-прежнему, запрещен, поэтому вся его добыча оказывалась незаконной.

Нужно было присмотреться к существующим порядкам и найти возможности реализовать свой капитал. Как ни странно, но именно отросшая борода позволяла смело ходить по городу, представляя, в случае необходимости, свой паспорт, и оформить документы для регистрации юридического лица. Он встретил нескольких своих однокашников, кого в секции боевых искусств, кого в проектном институте, занимающемся технологиями добычи драгоценных металлов. Ко всем Гена внимательно присматривался, налаживал повторные знакомства мысленно подбирая людей в свою команду.

А затем неожиданно исчез даже для них.

Для того, чтобы изучить на практике весь процесс поиска и добычи, он завербовался на остаток сезона на золотой прииск в окрестностях Бодайбо.

– Ну и как, изучил? – поинтересовалась я за чашкой чая, в очередной раз пораженная испытаниями, выпавшими на долю моего младшего друга.

Он только рукой махнул.

– Помните, у Горького есть пьеса «На дне», так вот, это дно еще очень деликатно описано. Реальность гораздо более жестокая и грязная вещь.

Он, действительно, получил массу полезных сведений, но выбрался оттуда с большим трудом. И самой меньшей из неприятностей, которые он там «заработал», был педикулез.

Однако вернувшись, Гена сумел реализовать почти половину своего «золотого запаса», зарегистрировал свою фирму, которую назвал «Золото Сибири», и приобрел на нее лицензию на разработку золотоносного прииска.

– Так что теперь я официальный «золотопромышленник», – прибавил он не без гордости.

– Знаешь Гена, – сказала я, в глубокой задумчивости помешивая давно остывший чай, – я рада за тебя и горжусь тобой, как если бы ты был моим сыном. Пожалуй, даже больше, чем родным сыном. Ведь мы с тобой – единственные в целом мире, кто пришел из другого времени. И чем дольше я размышляю над этим, тем больше мне кажется, что происшедшее с нами – далеко не случайно.

– Скажи, у тебя нет такого ощущения?

Он подумал немного, как бы взвешивая свои впечатления, и молча согласно кивнул.

А я продолжала.

– Помнишь, Витя Коваленко при первой нашей встрече сказал, что мы оказались «в ловушке времени»? Помнишь? А теперь я думаю, что не только мы, а вся наша страна очутилась в этой самой «ловушке». Ты посмотри внимательно, что происходит вокруг! Как будто страшная невидимая война произошла. Но не только на земле, но и в самих людях.

Это, как если бы кто-то вдруг выпустил все темное и жестокое, что копилось в каждом из нас и сказал: «Делайте, что хотите! Теперь все позволено».

Ты посмотри, чем заполнены теперешние газеты и телевидение: смакование насилия, секса, убийств и еще преклонение перед Западом.

А наверху? Ты посмотри кто правит нами? Всмотрись в лица тех, кто правит современной Россией. Прислушайся к их словам. О чем они говорят? Ты не увидишь ни в словах, ни в делах их даже тени сомнения в правильности выбранного пути, и даже намека на заботу о простых людях, даже проблеска мысли о будущем нашей страны.

Только деньги: доллары и золото стали мерилом всего, что ценится в этой жизни. В этом плане я тебя еще раз поздравляю: ты добился успеха в современном его понимании. Но скажи? Теперь ты можешь быть полностью счастлив? Тебя ничего больше не смущает и не волнует, кроме приумножения своего богатства?

– Как вы можете так говорить, Екатерина Ивановна, – даже обиделся, обычно невозмутимый охотник, – разве я чурбан какой-то бесчувственный? Я и сам, порой, пребываю в недоумении. Откуда у людей вдруг взялась такая жадность и такая злость? Особенно это бросается в глаза на прииске. И абсолютно никто не вступится за бесправных работяг. Будто нет никакой власти другой на земле, кроме денег и золота, будь оно трижды проклято!

– Ты золото не спеши ругать, оно ни в чем не виновато. Это люди устанавливают свои отношения и свои порядки. Я тут без дела не сидела и многое успела понять и по книгам, и по разным другим источникам, например, через интернет, и беседуя со множеством интересных людей. У меня как будто пелена с глаз спала: и как мы могли этого не замечать раньше? Но в одном я твердо уверена. Мы жили в прекрасной стране, и у нас выросло поколение прекрасных людей: умных, образованных, настоящих. И таких людей, по-прежнему, большинство. А те, кто вспыли сейчас, это пена. И у власти они не навсегда. В России у нас много умных и сильных людей, которые не сидят без дела, а продолжают борьбу.

И я, не вдаваясь в подробности, рассказала Гене о моей встрече с «Академиком».

– Так что же мне делать? – не сдавался Гена, – раздать все деньги бомжам и самому туда же податься

– Ну, что ты, зачем же такие крайности. Я думаю, что если все происшедшее с нами за последнее время было не случайно, то и золото тебе было открыто тоже далеко не случайно. Золото – это стратегический металл, и оно еще очень будет нужно России. Новой России. Поэтому очень важно, в чьих руках будет сосредоточена его добыча. Раз ты сумел отыскать его и добиться легального положения – значит ты можешь. Развивай свою компанию, подбирай единомышленников. Будь сильным и умным, поступай всегда по совести, показывай пример, не обижай бедных. И это будет твое дело.

– Ну, Екатерина Ивановна, – выдохнул мой охотник, – честно скажу, думал Вас удивить, но я и сам был удивлен не меньше. Как будто это Вы со мной разговариваете, а вроде бы и не Вы. Так изменились, что и не узнать. Я просто горжусь Вами.

– Да, что ты, Гена, – замахала я на него руками, – да и что может значительного сделать старая бабушка. Это вам, молодым, предстоит разбираться со всем тем, что наворотили за эти годы, да еще, не дай бог, успеют наворотить. Удачи тебе!

На том мы и расстались.

С того памятного нам обоим разговора прошло несколько лет. К сожалению, мои слова оказались пророческими.

В августе 1998 года в России грянул дефолт. Тушить экономический пожар пригласили моего «Академика».

К тому времени он успел уже сменить место работы и руководил дипломатической службой из просторного кабинета на Смоленской площади. Лично мы с ним не встречались, но он со мной поддерживал контакты через моего куратора и частенько привлекал к участию в различные рода публичных, а порой и непубличных мероприятиях. «Академик» называл это «народной» дипломатией.

За тот недолгий срок, который он возглавлял правительство, его команда, набранная им из настоящих профессионалов, сумела провести ряд реформ и придать экономике страны такое ускорение, которое чувствовалось на протяжении еще нескольких лет, и стало, по сути, началом возрождения России.

Не терял даром времени и мой Гена, Геннадий Иванович Фролов, как называли его теперь многочисленные сослуживцы и подчиненные. Его компания «Золото Сибири» стала одним из лидеров по добыче драгоценного металла не только в Иркутской области, но и во всей Восточной Сибири.

С некоторых пор, проведя совершенно блестящую избирательную компанию в своем округе, он стал депутатом Законодательного собрания.

Когда пошла молва о том, что в правительство страны вошли не липовые, а действительные реформаторы, он от имени группы депутатов подготовил аналитическую записку о необходимости перемен в области добычи драгоценных металлов в стране, и в начале весны прилетел в столицу.

Его в скором времени пригласили в Белый Дом, но каково же было мое удивление, когда одновременно с депутатом, приглашение получила и я.

Кажется, Гена был удивлен не меньше моего, но вида не подал и не стал никак комментировать это сообщение.

Вообще, он очень изменился за это время. Больше и речи не могло быть об эпатажном треухе и шубе из экзотического меха. Темный строгий костюм с неизменным галстуком стал его рабочей формой. Но он изменился не только внешне. Он, по-прежнему, был не склонен к многоречивости, но, когда он говорил, чувствовалось, что его слова хорошо продуманы и взвешены.

По старой памяти, за нами прислали машину. Только на этот раз не «Волгу», а «Ауди».

«Академик» был неизменно предупредителен.

– Когда в 93 году я протестовал против обстрела Белого Дома, то совсем не планировал, что однажды займу здесь один из кабинетов,– начал он свой прием.

– Я внимательно прочел Вашу записку, – обратился он к Фролову, – и обратил внимание на некоторые знакомые интонации, – кивнул он в мою сторону, – поэтому решил пригласить вас вдвоем.

– Вы только не подумайте, что Геннадий Иванович мог писать этот материал чуть ли не под мою диктовку. Он давно уже весьма успешный бизнесмен и вполне самостоятельный политик, – возразила я.

– Знаю. Я давно уже слежу за карьерными успехами господина Фролова, – ответил мой «Академик». – В его компании не только самая высокая производительность труда, но и постоянный коллектив работников и созданы очень приличные социальные условия, одним словом, социализм в отдельно взятой капиталистической фирме.

– А Вы откуда это знаете? – искренне удивился Гена.

– А это мне положено по должности, молодой человек, – уже знакомо ответил премьер и продолжал, – мы обсудили Ваше предложение по реорганизации отрасли с моим заместителем Юрием Дмитриевичем и согласились, что перемены назрели давно. Хватит там компашкам заботиться только о своих местечковых интересах и сидеть на месторождениях, как собакам на сене. Государству с каждым годом будет нужно все больше золота. И это не подлежит обсуждению. Вы предлагаете начать с создания ГОКа – горно-обогатительного комбината. Ну, а если мы предложим Вам самому возглавить этот комбинат – согласитесь?

Гена молча кивнул.

– Даже если для этого, чтобы избежать конфликта интересов, Вам придется отказаться от своей компании?

Гена кивнул еще раз.

– Ну, что же. Если у Вас нет больше ко мне вопросов, зайдите, пожалуйста, к Маслюкову для решения конкретных задач. Это по его части.

Гена ушел, а я осталась.

– Хороший парень, – сказал премьер ему вдогонку, – побольше бы таких. Тогда никакие сепаратисты и даже никакие «американские друзья» нам не страшны будут.

– Вот здесь, я, Екатерина Ивановна, и работаю, впрочем, осталось уже не долго, – продолжил он, начатый разговор.

– Меня в Кремле не очень-то жалуют. Слишком я для них независимый. Но, пожалуй, мы с Маслюковым свою основную работу уже сделали.

– И не жалко будет уходить? – спросила я.

– Жалко, не жалко, – это не те вопросы, когда нужно отстаивать принципы. Зато нет худа без добра. Вот уйду я, и появится больше свободного времени. И смогу я, если Вы не будете возражать, продолжить нашу беседу на амхарском языке, а то я его из-за всяких текущих дел, совсем забывать начал, – закончил он наш разговор в полушутливом тоне.

Спустя всего каких-нибудь пару недель я узнала из сообщений прессы, что США начали бомбардировки Сербии. В знак протеста против этого шага супердержавы, самолет главы правительства России развернулся над Атлантикой и вместо посадки в Вашингтоне, куда он летел с официальным визитом, вернулся в Москву. Для всех нас этот разворот послужил сигналом к тому, что есть еще в России силы, которые не склонились перед творящимся произволом и готовы с ним бороться.

Такого своеволия в Кремле ему простить уже не могли, и спустя пару месяцев мой «Академик» остался просто академиком. А мы, действительно, смогли иногда продолжать наши беседы, в том числе и на амхарском…

Не было бы счастья…

Моя следующая история началась с события отнюдь не радостного.

Мой холецистит долгое время не подавал признаков жизни, а потом вдруг раз – и оказалось, что у меня онкология, и уже в неоперабельной стадии.

Что было делать?

Я вообще по натуре человек не очень эмоциональный и не стала проявлять каких-либо внешних эмоций по этому поводу.

Возраст у меня был уже далеко не юный, даже по фактически прожитому времени. А по календарному – я вообще уже приближалась к долгожителям.

Из близких я поделилась только со своей невесткой Катенькой, с которой особенно сблизилась за последние годы. Катюшка моя, по-настоящему, радовала меня неуемной жаждой жизни и деятельности. Ей до всего было дело: и новыми научными идеями увлекаться, и иностранные языки изучать. Если по части науки я ей помочь не могла, то с языками у нас получалось довольно слаженно. Бывало за домашними заботами, особенно в период очередного декретного отпуска, мы общались с ней, непринужденно переходя с одного языка на другой, так что приходившему с работы сыну бывало даже сложно понять, о чем у нас идет речь.

Моя болезнь для нее, никогда до этого в жизни не болевшей, была настоящим ударом. Погоревали мы с ней, погоревали и так бы мои дни скоро и закончились, если бы не редкостное упорство и светлая голова моей умницы!

Для начала она вышла на моего «Академика», о котором знала до этого только понаслышке, и с его помощью определила меня в ЦКБ, где, впрочем, только подтвердили первоначальный диагноз.

А затем они на двоих с «Академиком» такое придумали, что сначала я иначе как «авантюрой» и назвать не могла. Но подумав немного, согласилась со всеми деталями их фантастического плана.

После ухода с высокого поста наш «Академик» нисколько и не думал хандрить, как это иногда бывает с иными начальниками. Вокруг него, не переставая, толпились и наши, и иностранные политики, и бизнесмены, и всем требовался его совет и авторитетное мнение. По его инициативе был создан «Меркурий клуб», задуманный как открытая площадка для дискуссий, к заседаниям которой, по старой памяти, он иногда привлекал и меня.

Впрочем, ввиду моей болезни, я не очень следила за политическими событиями, в том числе за выборами нового президента.

Наш последний разговор происходил в расположенном на Ильинке просторном кабинете Президента Торгово-Промышленной Палаты, должность которую теперь занимал мой «Академик». Я здесь бывала и раньше, правда, не часто, во всяком случае, не так часто, как бы ему хотелось.

– Мне очень жаль, Екатерина Ивановна, что мы с Вами встречаемся сегодня по не очень радостному случаю, – начал он,– впрочем, может быть, все еще можно исправить. По крайней мере, так считает Ваша юная родственница, и, признаюсь, она сумела убедить в этом даже меня.

Должен сказать, что Ваша невестка произвела на меня самое благоприятное впечатление не только умом и широтой фантазии, но и умением убеждать даже таких «мастодонтов», как я.

Последнюю фразу он произнес по-арабски, будучи уверен, что смысл ее останется только между нами. Однако он еще недостаточно хорошо знал мою Катеньку.

Она отвечала также по-арабски, хотя и не настолько свободно, как наш «Академик».

– Спасибо большое за столь лестный отзыв обо мне, но давайте перейдем к нашему предложению. Мне бы хотелось, чтобы оно исходило именно от Вас!

«Академик» только руками развел от удивления.

– У вас, что вся семья – полиглоты? Ладно, ладно, шучу! А идея наша состоит в следующем. Мы знаем, что Вы являетесь уникальным участником путешествия во времени. Нам известно место, время и приблизительные условия такого путешествия. Кроме того, известно, что, совершив прыжок во времени, Вам удалось избавиться практически от всех хронических заболеваний. К сожалению, сегодня медицина бессильна помочь Вам. Но кто знает, как будут обстоять дела через десять или двадцать лет? Поэтому мы предлагаем Вам попытаться повторить эксперимент, и для этого в самое ближайшее время отправиться в знакомое Вам Заилийское Алатау.

Признаюсь, честно, я ожидала чего угодно, но только не этого. И на все остальное, типа, лечь в ЦКБ или даже отправиться для лечения за границу у меня был готов отрицательный ответ.

Но здесь! У меня даже голова закружилась, и я почувствовала, что ужасно хочу хотя бы одним глазком взглянуть на знакомые горы и это чудесное озеро. А там… будь что будет.

– Да, но сейчас мне уже не так легко отправиться в дорогу, да и в горах я могу доставить много неудобств в своем состоянии, – пробовала я возражать.

– Не волнуйтесь,– развеял мои сомнения «Академик», – я уже обо всем договорился с Нурсултаном Абишевичем, президентом Казахстана. Он распорядился во всем оказывать Вам содействие. И потом, не забывайте, что Вы отправляетесь не куда-нибудь, а на родину Вашей ближайшей родственницы – Катимы.

Тут уж и возразить мне было нечего. Мы сердечно простились с моим «Академиком», понимая, что встречаемся друг с другом, скорее всего, в последний раз.

Если не считать моего «ахового» состояния, я устроилась просто замечательно.

Прямёхонько на месте нашего убежища, в котором мы совершили прыжок во времени, была установлена юрта, немного поношенная, но все еще целая. В здешний пейзаж она вписалась очень удачно и была совершенно не заметна с дороги.

Сразу за юртой был установлен биотуалет – большая редкость в здешней местности. Из обсерватории напрямик протянули кабель, так что освещением и обогревом я была обеспечена. Пищу и воду мне доставляли из обсерватории, и небольшая банька также была на ее территории.

Витя Коваленко, по-прежнему, оставался практически единственным постоянным работником, хотя после открытия им новой кометы, его должность изменилась – директор обсерватории. Он был очень мил и внимателен ко мне.

На первых порах была приставлена медсестра – но это оказалось крайне неудобно для нее и обременительно для меня. Поэтому, с помощью Вити, мы научились обходиться самостоятельно.

Наступил май – самый разгар весны в горах. И в промежутках между приступами боли, которые становились все продолжительнее, я наслаждалась покоем, горным воздухом и природой. Я выставляла из юрты низкую скамеечку и часами сидела, укутавшись в плед и любуясь знакомыми вершинами.

Непроизвольно я все чаще возвращалась к мысли о конце моей жизни. И, странно, мне, с детства воспитанной в духе атеизма, уже не казалась чуждой мысль о существовании Высших сил. По их воле я пришла в этот мир и уйду из него, повторяя вечный закон бытия.

Мир и покой поселились в моем сердце.

– Скоро я уйду, скорее всего, уйду, так надо – говорила я себе, потому что силы мои таяли и времени на эксперимент оставалось все меньше.

Частенько ко мне приезжала Катя, которая устроилась на полставки в местную Академию Наук. Здание Академии находилось в Алма-Ате, хотя столицу вместе со всем руководством вот уже несколько лет как перенесли в Астану. Она была бодра, прямо-таки заряжена на результат, и, как мне кажется, больше всех верила в наш успех. А ценой этого успеха была моя жизнь, но, как выяснилось, даже не одна моя.

Как всегда, в горах весна была очень переменчива. Частенько высыпал мокрый тяжелый снег и, выходя утром, мне приходилась даже браться за маленькую жестяную лопаточку, чтобы расчистить место для моей скамейки у входа. Но уже через несколько часов снег стремительно исчезал, как будто съеденный плотным белым туманом. А к вечеру неизменно выглядывало солнце и, как по команде, прямо на глазах начинали появляться из мокрой земли зеленые травинки и нежные, почти бесплотные первоцветы.

В то утро с рассвета натягивало из ущелья за озером тяжелые тучи. А когда на своем неизменном «УАЗ» ко мне приехал Витя Коваленко, по юрте вовсю барабанил проливной дождь.

Приближалась гроза. Мы немного поговорили с ним, вспоминая прежние времена. Едва Витя успел сделать мне обезболивающий укол, как совсем близко раздался оглушительный треск, будто огромный великан разорвал над нами крепкое полотнище.

Тут же раздался грохот в самой юрте – это лопнула двухсотваттная лампочка.

Витя от неожиданности повалился рядом со мной, и наступила тишина…

Я провалилась как будто на мгновение, а когда пришла в себя, то услышала, как приглушенно звучит прекрасная музыка – мой любимый Второй фортепианный концерт Рахманинова – и почувствовала сквозь сомкнутые веки теплый свет. Но главное, привычная изматывающая боль в правом боку исчезла, будто ее и не было.

– Наверно я уже в раю, – подумалось мне, и тут же я почувствовала какое-то шевеление рядом с собой.

– Витя это ты? – просила я.

– Екатерина Ивановна, – послышался его сдавленный голос, – что со мной?

– Не с тобой, а с нами, Витюша, с нами! Значит, все получилось!

Пора было открывать глаза.

Юрта была белая и явно новая. Внутри невидимые глазу источники света создавали комфортную освещенность. Даже вместо видавшей виды раскладушки подо мной была удобная кровать с, как я потом выяснила, ортопедическим матрасом. На ней легко уместились двое: я и Витя Шевченко, который так и лежал, скрючившись после хлопка электрической лампочки во время грозы.

Когда же это произошло? И какое время сейчас? Я на удивление легко поднялась и даже протянула руку Вите, который был явно ошарашен путешествием во времени.

Так, взявшись за руки, мы откинули полог и вышли наружу.

Что же мы увидели? Ослепительно сияло солнце, зеленела трава, белели снега на вершинах гор. Но главное было не это.