Читать онлайн Бытием натирать мозоли. Сборник статей бесплатно

© Юрий Иванов, 2024

ISBN 978-5-0062-4797-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НЕЗАЧЁТ

«Беда, коль пироги начнёт печи сапожник,

А сапоги тачать пирожник.»

(И.А.Крылов, «Щука и кот»)

Александр Молчанов, широко рекламирующий себя в Интернете, как гуру сценарного ремесла, как успешного прозаика и драматурга, опубликовал в журнале «Новый мир» №1 за 2018 год нечто под названием «Коммунист». «Нечто» потому, что это не озаглавлено ни как повесть, ни как киноповесть, ни как мини-роман, ни как что-то другое, связанное с прозой. А носит это повествование подзаголовок «Героическая симфония». Даже при беглом чтении видно, что эта «героическая симфония», по сути дела, тритмент (так называют подробный поэпизодный план телесериала) с хорошо прописанными первой и второй частями тем сценарным языком, каким пользовались ещё советские кинодраматурги. А дальше посыпалось сухое лапидарное описание (разбавленное примитивными диалогами для оживления, так сказать, пейзажа) других частей того, что должно было, видимо, позднее стать этим самым сериалом. В общем, всё в духе американских прозаиков современности, которые пишут свои остросюжетные вещи сразу с прицелом на возможную – если повезёт – экранизацию в Голливуде или на телевидении. Недаром, А. Молчанов учился, помимо Вологодского пединститута, ещё и в одном из американских вузов.

К прозе опубликованный «Коммунист» никакого отношения не имеет. По хорошему, надо было бы хотя бы вкратце пересказать содержание «героической симфонии», чтобы было понятно, о чём идёт речь. Но сделать это невозможно, т.к. сам текст и есть фактически краткий авторский пересказ сочинённой самим же А. Молчановым истории. Вот отрывок для примера (действие происходит в Советской России, судя по всему в 1921 году, после введения на X съезде РКП (б) продналога вместо продразвёрстки, т.е. в начале НЭПа), часть 4, глава 10:

«Узнав о побеге Забели, Гордеев отправился на его поиски. Забеля слишком много знает. Они встретились в тихом переулке. Гордеев достал револьвер, хотел выстрелить Забеле в лицо. Не удалось. Богатырь Забеля обезоружил Гордеева и хотел задушить его. Почти задушил, но подбежали другие чекисты, и Забеле пришлось уходить. Гордеев выхватил револьвер у одного из чекистов, несколько раз выстрелил вслед Забеле. Забеля упал. Убит?

– Сходи-ка проверь, – скомандовал Гордеев одному из чекистов.

Проверить не успели. Из-за угла на выстрелы выбежала толпа, увидала чекистов и кинулась на них. Еле ушли, отстреливаясь…».

Оставим в стороне вопросы: а почему хотел выстрелить именно в лицо? А из-за какого угла выбежала толпа? И что она там делала? И почему именно толпа? В общем, если это проза, то я – Лев Толстой. Как говорится, без комментариев.

Приблизительность – вот главный бич современного кино и ТВ, которую А. Молчанов тащит и в свою «прозу»… На одном из кинофорумов зритель-читатель спросил у сценариста имярек: почему, мол, в его сериале работа полиции прописана очень и очень приблизительно? На что контрагент вопрошавшего ответил высокомерно и глупо: мол, за работой полиции идите в полицию, а в кино – за кино. Вообще-то, нам, зрителям и в данном случае читателям, хотелось бы, чтобы то, что нам показывают или описывают, более-менее соответствовало реальности. Зачем нам идиотские фантазии?

Ну, то, что современные сценаристы уверены, будто революцию делали исключительно одни уголовники – Котовские, Мишки Япончики, Махно и прочая – пусть это останется на их совести, видимо, объелись советских фильмов о революции и Гражданской войне с их идейными персонажами. Хотя с точки зрения Уложения об уголовных наказаниях Российской империи, конечно, все революционеры были преступниками – уголовными или политическими.

Таковы же и персонажи «Коммуниста» Молчанова. Неудачливый вор Арсений Жуков волею случая участвует в убийстве уполномоченного по продовольственным заготовкам ЦК РКП (б) некоего Борисова. Путём шантажа его подельник Гришка Хруст отправляет Жукова с документами Борисова в некий город Окунев провернуть аферу: пригнать в Москву и пустить один эшелон с хлебом налево, и, таким образом, обогатиться и уехать в Америку (!). Собственно, вокруг Окунева и в Окуневе и происходят почти все события. Весь дальнейший текст посвящён тому, как Жуков-Борисов действительно превращается в человека, борющегося за дело большевиков, пусть и под давлением обстоятельств. Задумка интересная: перековка вора с «родимым пятном капитализма» в нового человека.

Похождения «Борисова» увлекательны, А. Молчанов умеет выстроить динамичный сюжет, в этом автору не откажешь. На поезд, в котором герой едет в Окунев, нападают анархисты. Со своим спутником, сопровождающим его красноармейцем Забелей, герой попадает из одной заварухи в другую, пока не добирается до этого пресловутого Окунева. Попутно мы знакомимся со всеми героями повествования: командиром карательного (!) отряда Оксаной Головнёй, чекистом Гордеевым, комендантом города Кондратьевым, с дочкой коменданта медсестрой Катериной, журналистом Фокиным, командиром повстанческой армии анархистов Шестопаловым и проч. Наличествует и любовная линия – и не одна. Чего только не происходит в Окуневе и около! Заговоры, расстрелы, бунты, неподчинение Москве, нападение анархистов, убийства, рукопашные схватки…

Ещё раз повторю: пересказывать пересказ «героической симфонии», – дело безнадёжное. 90 страниц такого текста! Мда…

Обращаю внимание, главный герой – вор! По мнению современных сценаристов, в основе любых действий кино- и телеперсонажей времён Гражданской войны лежит исключительно личный интерес, в данном случае, героя, который решил по ходу дела – раз уж так получилось! – оседлать подходящую волну и рулить ею, а не быть пассивным ведомым. Так сказать, «тварь я дрожащая, или право имею?». Хотя с точки зрения сценарного мастерства, всё сделано правильно: за персонажами в кино/телесериале интересно смотреть только тогда, когда герои преследуют личный конкретный интерес. Плюс динамика действия, монтаж, трюки, цвет, звук… В прозе, однако, надо быть более убедительным и достоверным, автор должен заставить читателя поверить, что то, что происходит с героями – не авторский произвол.

Увы, в «героической симфонии» есть и идейные персонажи, например, красноармеец Забеля. Почему, увы? Потому что он простоват, хотя и предан по долгу службы «товарищу Борисову», эдакий хитрован с мелкобуржуазными представлениями о счастье после революции: своя квартирка и ничего не делать. Уже помянутый чекист Гордеев просто хитёр. А чекистка Головня, начальница карательного (!) отряда, патологическая садистка. Как и помощник коменданта города Померанцев. Руководитель Окунева Кондратьев – законченный наркоман. Главарь «армии» анархистов Шестопалов – самовлюблённая личность, не лишённая иногда человеческих черт. Вот такие личные интересы движут героями А. Молчанова.

Ну, бог с этим. Видимо, по-другому нынешние авторы уже просто не умеют и не могут, голливудцы доморощенные. А вот что бросается в глаза при чтении, так это историческая небрежность, неточность в деталях, причём вопиющая. Видимо, авторы уповают на продюсеров, мол, они, если что, подправят. Продюсеры, боюсь, уповают на сценаристов: раз пишут, то, видимо, знают о чём. И, как всегда, в титрах сериалов мы не видим исторических консультантов. Увы, в пролёте оказывается зритель, или как в нашем случае, читатель. Видимо, сценаристы, они же часто и продюсеры, считают, что и так сойдёт. Пипл схавает. Или просто жадничают, финансисты, прости господи!

Впрочем, вернёмся к нашим баранам, т.е. к прозе. Посмотрим, в чём накуролесил А. Молчанов, описывая события почти столетней давности, что он знает, в частности, о нашей истории. Увы, оказалось, не всё. И далеко не всё. Приведу примеры. Оставим в стороне такие мелочи текста, как, например, «милиционер в погонах», или Забеля, побывавший во время 1-й Мировой войны в Чехии (!) …Или описание в одной главе вором Хрустом английского револьвера «бульдог», а в следующей использование им же для убийства уполномоченного Борисова пистолета из того же кармана… Или постоянное наименование отряда чекистки Оксаны Головни «карательным». Насчёт последнего. Не было официально ни в РККА, ни в ВЧК подразделений с наименованием «карательный отряд», были части особого назначения (ЧОН) или войска ВНУС (внутренней службы), которые не относились ни к РККА, ни к ВЧК. Силовая поддержка продовольственных отрядов. Это как? Мелочи? Но, как известно, дьявол кроется в деталях.

Такая вот, знаете ли, история. Заранее приношу извинения за некоторое занудство.

В части второй, главе 5 автор пишет: «…Отец его [Забели – Ю.И.] воевал в Германскую, дошёл до Рейна. Привёз с войны трофейную швейную машинку «Зингер»…

Если бы Русская Императорская армия дошла до Рейна, то это означало бы, что Россия выиграла Первую мировую войну с германцем. Чего в жизни, как известно даже ученикам 9 класса, не было. Возможно, автор так и не окончил основную школу, раз он не в курсе. Тогда не знаю, как быть с Вологодским пединститутом в его биографии… Русская армия, увы, «дошла», но только в обратную сторону – до Риги. А в начале 1918 года – почти до Петрограда. И швейные машинки «Зингер» не были дефицитом в России, достаточно вспомнить, что на Невском проспекте в центре тогдашней столицы стояло (и до сих пор стоит) здание российской штаб-квартиры упомянутой компании (правда, с советских времён уже под названием «Книги»). А тут – «трофейная»!..

Часть 2, глава 6: «Будущий роман Фокина [журналиста, с которым наш герой «Борисов» знакомится в поезде по пути в этот самый Окунев – Ю.И.] так и будет называться: «Наши враги».

– А вы никогда их не видели, наших врагов? – поинтересовался Борисов.

– Нет! – с досадой сказа Фокин, – не довелось. Не везёт мне с врагами. Революция истребляет их быстрее, чем мы, писатели, успеваем их как следует изучить и описать…».

Интересно, в каком заповеднике автор держал своего персонажа-газетчика, если за 4 года Советской власти – революции и Гражданской войны, – Фокин так и не успел изучить «наших врагов»? Не видел ни белого офицера, ни кулака, ни мешочника? Уникум.

Часть 2, глава 16 (на поезд напали бандиты-анархисты, Борисов и Забеля бегут, попадают в отряд чекистки Головни, потом опять в бандитскую «армию» Шестопалова):

«… – Подъём, армия!

Шестопалов велел всем умыться, причесаться и привести себя в порядок. Оказалось, решил сделать фото своей армии на память. Борисов и Забеля вынуждены были участвовать в этом групповом фото…».

Замечу, дело происходит в лесу. Это же не «Стрекоза и муравей» И.А.Крылова, «где под каждым ей кустом был готов и стол, и дом». Откуда в лесу фотограф с фотоаппаратом и порцией магния для вспышки? Прямо классический рояль в кустах! Наверно, А. Молчанов запамятовал, что тогда ни плёночных, ни, тем более, цифровых фотоаппаратов всё-таки ещё не было… А проявить и отпечатать фотоснимки – тоже в кустах? Просто автору понадобилась в дальнейшем эта фотография для движения сюжета. И он её родил вопреки всему.

Дальше. Часть 2, глава 22: «…Медведев, ещё минуту назад не знавший, как избавиться от Дианы [фокусницы, спасённой вором Сеней Жуковым в начале повествования от разгневанных зрителей, а потом перехваченной вором Аггеем Медведевым – Ю.И.], увидев, что она кому-то нужна, вдруг заважничал:

– Плати тысячу и забирай.

Хруст покачал головой.

– На тысячу я таких пятьдесят куплю и ещё останется на извозчике прокатиться…»

Стоп-стоп, какая «тысяча»? В то время – начало НЭПа – масштабы совзнаков (денег) были несколько иными. Например, коробок спичек стоил 5 000 000 рублей. Может, женщины для воров и стоили подешевле, но не на столько же!.. Поневоле начинаешь думать, что автор просто прикалывается над читателем. Бог ему судья тогда.

С медициной у автора тоже странные отношения. Только что бандиты Шестопалова, разгромив «карательный» отряд, расстреляли Оксану Головню. Крестьяне, решив закопать расстрелянных, обнаружили, что она жива. И решили оставить в селе: выживет, так выживет. Часть 2, глава 24:

«Головня отлежалась в крестьянской избе и встала на третий день.

– Заживает, как на собаке. Видать, сам дьявол её вылечил, – бормотали крестьяне.» Да, если этот дьявол – автор, добавим от себя.

Часть 3, глава 2 (наш герой добрался-таки до Окунева): «Борисов сидел в кабинете у Гордеева в кожаном кресле. Доверительный разговор проходил под фотопортретом железного Феликса…».

Феликс Эдмундович, конечно, был известен среди чекистов – всё-таки, начальник, но сомнительно, что его фотография украшала тогда чекистские кабинеты. Портреты Маркса, Энгельса, возможно, фото Ленина, короче, вождей. А вот руководитель ВЧК был уважаем подчинёнными, но, однако, вряд ли боготворим. Да и в кабинетах современной Федеральной службы безопасности не висят, наверно, портреты их начальника Бортникова… Скорее, теперь уж Феликса Эдмундовича… Вкупе с действующим президентом.

Часть 3, глава 6: «Борисов с помощью Гордеева связался с Москвой.

– Полковник Маслов у аппарата, – услышал он в телефонной трубке. Тот самый Маслов, чья подпись на мандате.»

Замечу опять, на дворе у автора, примерно, 1921 год, белые никогда не вступали в Москву, Гражданская война против них почти закончена, кроме Дальнего Востока, да басмачей Средней Азии, да крестьянских выступлений против продразвёрстки. Не было у Советской власти в то время офицерских званий. Были в РККА комвзвода, комроты, комполка, комбриг и т.д., короче – красные командиры, краскомы. Полковник? В ЦК РКП (б)? С таким же успехов он мог бы представиться каким-нибудь марсианином Пур Хиссом! А, между тем, «полковник Маслов» так и остаётся у автора полковником до конца повествования. Наверно, для солидности… Ущипните меня!..

Часть 4, глава 1: «…Шестопалов вызвал к себе Фокина.

– Поедешь в Окунев, найдёшь Кондратьева. Скажешь ему – так, мол, и так. Шестопалов готов перейти на сторону красных. Давай обсуждать условия…». Напомним опять, что дело происходит в начале 1920-х годов, красные победили почти на всей территории бывшей Российской империи. Какой переход на сторону красных? Кому он нужен? Речь могла идти разве что только о сдаче. А проще бандитам было всего-навсего разойтись, без риска быть расстрелянными под горячую руку (вспомним, в это время ещё горел огонь Антоновского мятежа на Тамбовщине, не было подавлено антисоветское Ишимское восстание в Западной Сибири). Хотя, и тогда без каких-никаких документов сложно было раствориться в народной гуще…

И опять о медицине. Во время неудачной атаки анархистов Шестопалова на Окунев, Борисов получает пулю в грудь. В медчасти пулю удаляют из лёгкого. И (часть 2, глава 29) «через день-два Борисов стал выходить на улицу…». Какой-то сказочный Ванька-встанька, ей-богу!

Дальше идут лихие перипетии сюжета, в ходе которых Борисов хочет убить не слушающего приказы из Москвы Кондратьева, да не успевает: Кондратьев стреляется сам. В городе заваруха, бунт всех против всех. Снова выплывают Гриша Хруст и Оксана Головня, как представители (!) Советской власти. Забеля ранен, Борисов спасает Катерину от насилия бунтовщиков… Короче, голова кругом…

Часть 4, глава 8: «…Спрятавшись под тем самым мостом, который они минировали, Борисов штыком срезал длинные волосы Катерины. Зачерпнул пригоршню грязи и шлёпнул прямо ей в лицо:

– Теперь сойдёшь за мальчика…».

С таким же успехов герой мог попытаться перерезать волосы девушки кирпичом. Напомним: русский четырёхгранный штык не был предназначен для какой-то резки, стрижки и тому подобного. Он мог только колоть. Резать мог штык-нож. Но ни в Русской Императорской, ни в РККА таковых не было. Такие были на немецких или японских винтовках. Но автор ведь не уточняет. А мог бы просто написать: отрезал карманным ножом. Нет, понесла его нелёгкая по неизвестным ему штыкам…

А вот ещё фактическая нестыковочка. Часть 4, глава 31:

Гриша [Хруст] тем временем пытался убедить Жданова отказаться от самоубийственного плана [Жданов, бывший помощник коменданта Кондратьева, диверсант, сопровождает поезд с хлебом, хочет взорвать на ж.д. станции в Москве один вагон с порохом и устроить политический тарарам – Ю.И.]. Гриша хочет жить. Жданов разрешил Грише спрыгнуть с поезда.

Гриша пошел в хвост состава и прошел мимо купе, в котором лежали застреленные Шестопалов и Головня. Гриша посмотрел на Головню и повернул назад.

Жданов сидел за столом в купе, пил чай и смотрел в окно. Вошел Гриша, кинулся на него. Драка. Жданов оказался сильнее. Он сбросил Гришу под колеса поезда…». Чуть позже Жданова с его вагоном пороха поджигают и отцепляют от поезда…

Опять перед нами яркий образец молчановской «прозы». Но нас интересует в данном случае другое. Попробуйте представить себе: как можно из купе выбросить кого-то «под колёса поезда»? Причём, движущегося. Даже через открытое окно человек может упасть только на насыпь и покатится по ней. Автор и на это не обращает внимания. Такое ощущение, что он гонит постраничный «километраж», сметая всё на своём пути, в том числе и логику, чтобы успеть к какой-то дате…

Пока Борисов наводит порядок в Окуневе, досье на вора Арсения Жукова оказывается в руках «полковника» Маслова. На досье имя нашего героя заклеивается полоской бумаги «Николай Борисов», а сама папка ложится в сейф, где уже лежат другие подобные папки… Тонкий намёк на толстые обстоятельства. Борисова за поезд с хлебом в Москве встречают как героя, но вызванный в Кремль он готовится к разоблачению при встрече с Масловым. Надо отдать должное умению автора в нужный момент создать драматическую ситуацию, выигрышный финал (часть 4, глава 33):

«…Борисов вошел. Из-за стола навстречу ему поднялся невысокий плотный человек в сером военном френче. Протянул руку.

– Полковник Маслов. Присаживайтесь, товарищ Борисов.

Борисов пожимает протянутую руку, присаживается.

– Вы хорошо поработали в Окуневе. Вами довольны, – говорит Маслов, – у нас есть для вас новое задание.

Не этого ждал Борисов. Посмотрел вопросительно.

– А как же?..

– Что? – поднял на него глаза Маслов. Встретились взглядами.

– Ничего, – сказал Борисов, – я готов.

Несгораемый шкаф, в котором лежала папка с его досье, стоял прямо за него спиной.» К сожалению, заметим, опять «полковник»…

Ограничимся указанным перечнем авторских ляпов. А. Молчанов мог бы, наверно, прописать всё более чётко и без фактических ошибок. А почему он спешил, в произведении ответа на это нет.

Не наше дело указывать авторам, что писать, а редакции «Нового мира», что и как печатать. Тем более, что редакции «литтолстяков» не представляют теперь никого, кроме самих себя. Хотя «Новый мир» это всё-таки марка, хотя, возможно, и бывшая… Но как тут не вспомнить моностих покойного актёра Льва Дурова, который был большой мастер на одностроки: «Уж коль вы президент, то соответствуйте хотя бы!..».

И ещё один – увы – неприятный момент. Не знаю, кому как, но мне показалось, что А. Молчанов вольно или невольно написал в каком-то смысле идейную пародию на знаменитый фильм сценариста Е. Габриловича и режиссёра Ю. Райзмана «Коммунист» (1957 г.). Даже какие-то сюжетные линии совпадают: бандиты, поезд с продовольствием, который очень ждут. Правда, главного героя в исполнении замечательного Е. Урбанского наш автор «передёрнул» как в шулерской игре: вместо идейного борца за Советскую власть, рядового члена партии, показана авантюрная история, в общем-то, проходимца, вынужденного игрой случая быть якобы идейным борцом. Какая уж тут «Героическая симфония»!.. Надеюсь, мне просто показалось. А то как-то это подловато выглядит, вы не находите? Кусать мёртвого льва – в замашках только шакалов.

Ну, и вишенка на торте: «героическая симфония» «Коммунист» была номинирована, как повесть, на премию «Большая книга-2018». И прошла в лонг-лист (т.е., в полуфинал)! Кажется, это всё, что надо знать о современной премиальной прозе…

* * *2018

P.S. Книжка А. Молчанова продаётся в интернет-магазинах. Кому интересно, загляните в неё. Автор, что характерно, со времён публикации в «Новом мире» 2018 года не изменил и не добавил в «героической симфонии» ни слова… Зато, наверно, уверенно пишет теперь в своих резюме: «номинант на премию „Большая книга-2018“, полуфиналист…».

* * *2023

ТЕПЛИТСЯ СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ

Толкая камень собственного веса,

срываться, не добравшись до конца.

Прочитывать от первого лиц

драматургию жизненных процессов…

(Галина Щербова «Сизифов камень»)

По определению В. Маяковского: «Поэзия – вся езда в незнаемое», – но применительно к отдельному поэту можно сказать, что его стихи – это забег на определённую дистанцию. А вот на какую, зависит от таланта автора и его работоспособности. Бывают поэты, чьё творчество похоже на рывки спринтера: этот стих удачный, этот нет, этот опять нет, а этот – весьма неплох. А бывают такие, чьё творчество похоже на стайерский забег: длинная дистанция, напряжённо-ровное дыхание, размеренный, как бы задумчивый, но быстрый ритм и где-то вдалеке-вдалеке финиш… Так вот, поэзия Галины Щербовой похожа на стайерских забег.

Есть старый фильм (1962 г.) английского режиссёра Тони Ричардсона «Одиночество бегуна на длинные дистанции» по рассказу Алана Силлитоу. Название стало нарицательным для показа отчуждённости человека в этом мире. Для лирической героини книг Г. Щербовой характерно одиночество именно, как сознательный выбор, возможно, как результат разных потерь: возлюбленного – «…Вернуться в двадцать пять, / туда, где ты так близко…» («Вернуться в двадцать пять…», 2014); товарища детства – «…Ты был во всём – держу в руке свечу, – / в безумствах и поступках на пределе…» («Ивану», 2013); матери – «…Ловящую слова экскурсовода / я помню маму в драповом пальто» («Шёл снег с дождём», 2011).

Внутренняя отстранённость лирической героини, тем не менее, не имеет ничего общего с замкнутостью, обитанием в некоей башне из слоновой кости:

«Большой Никитской, выводя/ её фарватер,/ бежит скрипачка от дождя/до альма-матер./ И не покрыта голова,/ и тонкий свитер./ Её встречают дерева/ и композитор./ Их отзвучали времена/ и устарели./ Она смертельно влюблена,/ как все в апреле./ Но не признаются ни в чём/ глаза под чёлкой./ Футляр со скрипкой за плечом/ блестит двустволкой.» («Весенняя охота», 2013)

В кругу интересов автора окружающий мир во всём разнообразии: путешествия, Москва, где живёт поэт, явления природы, собственный внутренний мир. Одиночество, естественное для пишущего человека, позволяет пристальнее вглядываться в окружающее, видеть не только оболочку предметов и явлений, но и некую суть, проступающую через внешние формы бытия…

Многие стихи автора исполнены внутреннего напряжения, в них нет ни одной расслабленной строки, не в смысле неряшливости написания – вот, чего нет, того нет, – а в том смысле, что почти каждая строка, как взведённый курок: прочитал, словно нажал на спуск, – и выстрел.

Галина Щербова – мастер точных деталей, неожиданных образов и сильных концовок:

«Бескровно небо. Голову вбивает/ холодный фронт в дупло воротника./ Суконная двубортная тоска/ души порывы преодолевает./ Близка зимы гружёная телега/ и снежных баб хрустящий гарнизон./ Топорщится некошеный газон,/ ошеломлённый первой пробой снега./ А в эпицентре всех пересечений,/ ловя морозов льдистую струну, -/ как девушки, готовые ко сну, -/ стволы среди опавших облачений.» («Бескровно небо…», 2013).

Яркая черта автора – это умение через описание природы показать состояние души, душевные переживания. Она включает природу в контекст человеческого существования и очеловечивает её, умеет превратить обыденное и мимолётное в факт поэзии. Любой взгляд вокруг – повод и возможность дать яркую зарисовку. Поэт уверяет, что такие картинки пишутся легко, естественно. И это чувствуется, т.к. их так же легко читать:

«Размеренно по улице Арбат/ Гружённые „Камазы“ едут строем —/ Везут позавчерашний снегопад./ Он почестей особых удостоен./ И чудится, что у грузовиков/ Не кузова, а чайные стаканы,/ Что белоснежный сахар облаков/ Нам накололи к чаю великаны.» («Снегопад к чаю», 2013).

И снова Москва, нечто абстрактное, бесформенное, огромное, предстаёт в конкретных, чётких, колоритных образах:

Галина Щербова выпустила 6 сборников стихов, три книги прозы, печатается в периодических изданиях, на Интернет-порталах Дзен. Яндекс, Перемены, Русское поле, в общем, активно работает в литературе. С каждой книгой видение мира усложняется, письмо становится насыщеннее.

Прекрасное владение силлабо-тоникой не мешает поэту выражать себя и в верлибре. Верлибр – дело тонкое, можно запросто сбиться на прозаический рассказ или запутаться – и запутать читателя – в чересчур сложной метафористике. Тем не менее, в понимании Г. Щербовой верлибр – это, скорее, афористичность: «ложась спать/ не забудьте отключить/ голову» («ложась спать…», 2011), или «того / кто знает себе цену/ никто не сможет переоценить» («того, кто знает себе цену…», 2011). Автор подтверждает реноме верлибра и своё собственное.

Существует старая русская литературная традиция: съездил – увидел – описал. Тем более, заграничные впечатления. И, хотя в наше время эта самая заграница почти в шаговой доступности, тем не менее, художественный взгляд поэта значит многое. Приятно то, что и здесь поэт не изменяет себе и, описывая виденные места, почти всегда не просто перечисляет яркие впечатления, а превращает их в некий коллаж виденного, осмысленного, пережитого. Но, тем не менее, особенно сильные стихотворения этого ряда – «В гостях у графини», «Мальборк», или вот, например, «Дикая Лукания» (2013г.) с эпиграфом «Христос остановился в Эболи» (Карло Леви):

«Бесшумные разбойничьи набеги./ Ущелий всеобъемлющий простор./ Не защитят молитвы, обереги/ на козьих тропах неприступных гор./ Где кларнетист сорвался, брезжат веха,/ и музыка звучит издалека./ Ночной порой доносится, как эхо,/ протяжный стон из пропасти Стрелка./ Тут не известны радость и веселье,/ все проклинают тяжкое житьё./ Тут женщины подмешивают зелье/в объятья, поцелуи и питьё./ По-колдовски безмолвны и суровы./ И угли глаз. И чернота волос./ И что им христианские основы, -/ ведь не дошёл до Эболи Христос.», —

т.е., те, которые рисуют жизнь людей. В целом, стихам о загранице присуща некая поверхностность. Хотя едут за границу посмотреть именно туристические виды. Другое дело, что за каждым – условно говоря – «Золотым кольцом» есть и «Бетонное кольцо», и «Деревянное кольцо», а где-то и «Земляное»… И хотелось бы больше видеть запечатлёнными в стихах, если уж на то пошло, непарадные виды городов и весей Италии, Испании и других мест. Т.е. то, что автор прекрасно умеет делать на родном материале:

Как писал Юрий Кузнецов: «Край света – за ближним углом». Так и в нашей поэзии часто сталкиваешься с мощным творчеством, свернув за ближайший угол, – открыв наугад случайно купленную, или доставшуюся в подарок книгу. Увы, многие пишущие замыкаются в скорлупе самомнения или членства в каком-нибудь писательском союзе, или в литературной группе и не видят, что происходит рядом, с твоим товарищем по литературе. Не смотря на то, что Галина Щербова сторонилась до недавних пор всяческих союзов, её уже оценили не только читатели, но и коллеги-поэты: она – лауреат и дипломант нескольких литературных фестивалей и конкурсов.

И всё-таки, хотелось бы подчеркнуть напоследок ещё раз: не пессимизм одиночества бегуна преобладает в стихах Г. Щербовой, несмотря на стайерский характер её творчества, а, наоборот, приятие жизни во всех её проявлениях, во всех её красках:

«Ветра надраивают, дуя,/ зимы лиловый чароит./ В мешок обёрнутая туя,/ как привидение стоит./ Но днями невообразимо/ сияют небо, облака!/ Давно пора забыть про зиму,/ весна не то чтобы близка, -/ она играет пузырями,/ клянёт капелью зиму вслух,/ и ноздреватый снег ноздрями/ сосёт её тлетворный дух,/ летящий мимо контролёров/ до дна метро большой Москвы, -/ дух свежекрашеных заборов,/ как обещание листвы.» («Пей до дна», 2013).

* * *2018

СКОМОРОХ, ИЛИ ЗЕРКАЛО КРИВОЙ РЕАЛЬНОСТИ

Уже 25 лет на нашем поэтическом небосклоне сверкает (или тускло мерцает – кому как нравится) звезда Всеволода Емелина. Лев Пирогов в предисловии к первому печатному изданию в 2002 году знаменитых «Песен аутсайдера» писал, что стихи Емелина – это не что иное, как плач юродивого. С этим утверждением сложно согласится. По средневековым представлениям юродивый говорит с Богом, а отсюда его язык для простых людей невнятен. Если пользоваться теми же средневековыми определениями, то Вс. Емелин, скорее всего, скоморох, который с речевыми гримасами, ужимками и плясками не допускает, тем не менее, никакой невнятицы и неясности. Двусмысленностей (но не скабрезностей!) – да, сколько угодно, но смыслы его «песен» весьма и весьма внятны для читателя. Поэтому, заметим, государство и церковь всегда преследовали скоморохов – одни, видя в них опасность для престижа власти, другие, видя в них конкурентов в борьбе за паству.

ЛЮБИМЕЦ ФОРТУНЫ

«Ваше благородие, госпожа Удача,

Для кого ты добрая, а кому иначе…»

(Б. Окуджава. «Ваше благородие…»)

Для поэта важно появиться в нужное время. Талант-то, конечно, потенциально всегда будет востребован литературой, но не всегда оценён читателями-современниками. Вс. Емелин из тех, кого фортуна – в том числе и литературная – поцеловала много раз. Мог умереть в детстве от многочисленных болезней и операций, но выжил. Мог умереть от белой горячки на Севере, когда работал после окончания института геодезистом на Севере, но не умер. Мог, наверно, начать печататься ещё в советское время, как тот же И. Иртеньев, или В. Степанцов, да так и остаться в том времени… Хотя вот тут даже не вопрос, а утверждение: нет, не мог. Как не могли печататься в официозе концептуалисты, в лице, например, Л.Рубинштейна или Д. Пригова. Я не говорю о качестве их текстов, которые годятся для чего угодно, и не обязательно для книг. Или про узость темы, вроде приговских «милицанеров» – и, собственно, больше ничего особенного. Что уж говорить про нашего поэта (а, по его словам, он с конца 1970-х годов активно пробовал пробиться в литературные издания, но, увы)? Даже Д. Пригов на его фоне выглядит неким мастером изящной словесности. Как оказалось, стихи Вс. Емелина ждали своего часа – часа общественной встряски.

СМУТА

«Пил отраву без закуски,

Побирался на помойке я.

Не забудут люди русские

Девяностые жестокие…»

Вс. Емелин.«Про Березовского (и не только)»)

Вспомните «лихие» 1990-е годы. Как будто про нас было китайское проклятье: «Чтоб ты жил в эпоху перемен!». В эти годы одна общественно-экономическая формация, капиталистическая, сменяла другую, социалистическую, причём, в ускоренном темпе. После краха СССР осиротевших экс-советских граждан окружила какая-то кривая реальность: ваучеры и либерализация цен, залоговые аукционы и передел собственности, бешеный скачок цен на товары и многомесячные невыплаты зарплат, скуднейшие пенсии; малиновые пиджаки (кто-то правильно назвал их диагнозом) и разгул ОПГ; пьющий президент и семибанкирщина; развал промышленности и деградация сельского хозяйства; массовое вымирание русского населения; горечь и позор первой чеченской войны; «челноки» и шоп-туры в ближнее и дальнее зарубежье; крах советской системы кинематографа, разгул постмодернизма в литературе… Государство разваливалось и менялось, общество металось в поиске новой идентичности. Такое состояние неустойчивости и рыхлости и называется смутой, или безвременьем.

Любая эпоха может быть описана с трёх точек зрения: высокой – трагедия, средней – драма, и низкой – сатира и юмор (прямо по теории «трёх штилей»). Всё можно воспеть, объяснить или осмеять. Эпоха соцреализма, т.е. в каком-то смысле литературного «большого стиля», прошла. Пришедший в нашу литературу постмодернизм и занялся, в первую очередь, осмеиванием. Легко было написать К. Марксу в своё время: «Смеясь, человечество расставалось со своим прошлым». А каково было советским писателям и поэтам в одночасье потерять свои, казалось бы, устоявшиеся позиции и ранги? Опора в виде поддержки государства через Союз писателей потеряна, литфункционеры растеряли или разворовали писательскую собственность, резко «усохли» вчера ещё успешные и востребованные «литтолстяки». Чем жить? В том числе и материально. К чему призывать? В том числе, и идеологически, как привыкли. Поскольку новая демократическая РФ бросила их на произвол судьбы, как, впрочем, и всё население страны. Как оказалось, читать читателю теперь некогда, шибко кушать хотелось. И надо было литераторам как-то определиться в наступившей эпохе… И одни уехали за границу, как Е. Евтушенко; другие сели на подачки олигархов, как Б. Васильев; третьи стали поливать прошлое чёрной краской, как В. Астафьев; четвёртые ударились в публицистическую прозу, как В. Распутин. Зато на первые роли вышли постмодернисты – насквозь вторичный В. Пелевин, В. Сорокин с его «говнопрозой», многочисленные дамские детективщицы… И да, наступила пора таких поэтов как Вс. Емелин.

И пока литераторы, окончившие Литинститут или филфаки университетов и поэтому имевшие чёткое представление, «что такое хорошо и что такое плохо» хотя бы в плане формы, морщили носы от вчерашнего андеграунда, сегодня ставшего вдруг мейнстримом, творцы, обижаемые традиционалистами-«классиками», заявили о своих правах – правах на своё видение и освещение в творчестве переживаемой эпохи. Эпохи, ещё раз заметим, безвременья.

ШЕРШАВЫМ ЯЗЫКОМ ПЛАКАТА

«Для того и щука в озере,

чтобы карась не дремал».

(Русская народная пословица)

Надо отдать должное: в Емелинских циклах «Песни аутсайдера», «Смерти героев» и других стихах этого периода получили, как в зеркале, отражение многие проблемы того времени, сложилась эдакая мини-энциклопедия русской жизни 1990-х – начала 2000-х годов.… И обо всём поэт говорил ясным, внятным, простым языком, возвращал словам их конкретное значение. Не писал толерантно-нейтрально, с лёгкой истомой в голосе, «гей», а по-простонародному, от души, – «пидор», этак «весомо, грубо, зримо». Не писал «дорогие россияне», а называл конкретно: «чечен», «еврей», «русский», «хохол», – в зависимости от обстоятельств, в какие попадал его лирический герой. Хотя, в общем-то, особой заслуги самого литератора в этом не было. 1990-е годы – время безудержной свободы слова, остановить которую могла разве что только бандитская пуля, если кто-то куда-то не туда лез с этим своим свободным словом. Хотя последнее относилось, скорее, к журналистам. Поэтов никто не отстреливал, даже литературные конкуренты и соперники. Никому они были не нужны. В общем, это были годы, когда при слове, например, «еврей», никто не хватался одной рукой за сердце, а другой за 282 статью Уголовного кодекса РФ (которую, кстати, ввели только в 2002 году – возбуждение ненависти либо вражды, унижение человеческого достоинства). Чего было хвататься, если все язвы были на поверхности и их проявления напрямую сочетались с той или иной группой «дорогих россиян»: чеченская гражданская и антитеррористическая война на Северном Кавказе: «…Среди рваной стали,/ Выжженной травы / Труп без гениталий/ И без головы./ Русские солдаты,/ Где башка, где член?/ Рослый, бородатый / Скалится чечен…» («Колыбельная бедных»).

Или сложившийся олигархат в лице семибанкирщины: «…В это время пили виски / И ласкали тело женское/ Березовские, Гусинские,/ Ходорковские, Смоленские/ Шли могучие и гордые/ И сверкали, как алмазы,/ И устраивали оргии/ В штаб-квартире ЛогоВАЗа…» («Про Березовского (и не только»).

Или новые хозяева жизни: «… -Подайте, господин хороший, / В моей груди огонь горит. / Но господин в английской шляпе / И кашемировом пальто / Ответил бедному растяпе: / – Ты говоришь щас не про то. / Я – состоятельный мужчина, / А ты сидишь и ноешь тут. / А в чём по-твоему причина? / Всему причина – честный труд… / Служу я в фонде „Трубный голос“, / И мне выплачивает грант / Миллиардер известный Сорос, / Когда-то нищий эмигрант…» («Судьбы людские»).

Или облапошенное по всем позициям русское население РФ: «…Средь свободной Россеи / Я стою на снегу, / Никого не имею, / Ничего не могу…» («Судьба моей жизни»).

Глухое недовольство низов поэт улавливал очень чутко и очень чётко писал об этом: «…Что не спишь упрямо? / Ищешь – кто же прав?/ Почитай мне, мама,/ Перед сном „Майн Кампф“. / Сладким и палёным/ Пахнут те листы./ Красные знамёна,/ Чёрные кресты./ Твой отец рабочий,/ Этот город твой./ Звон хрустальной ночи/ Бродит над Москвой./ Кровь на тротуары/ Просится давно./ Ну, где ваши бары,/ Банки, казино?..» («Колыбельная бедных»). Но поэт честен в своих выводах: сила солому ломит, и сила не на стороне окраин.

Но просматривалось всё же противоречие в писаниях Вс. Емелина: странно было ожидать от автора, который восторженно принял подавление августовского путча 1991 г., участвовал во всей этой демократической суете и требовал расстрелять «красно-коричневую сволочь» в октябре 1993 г., – так вот, странно было всё же ожидать от него националистически-люмпенского взгляда на установившиеся порядки. Но это лишний раз подтверждает тезис К. Маркса о том, что бытие определяет сознание. Поскольку успехи контрреволюции, за которую наш поэт активно боролся листовками, баррикадами, стояниями у Белого дома, прошли мимо него, материального ничего ему не обломилось от новой власти. Но что было, то было: «А кто был прав? Поди пойми. / Такие хитрые загвоздки / Жизнь часто ставит пред людьми» («Судьбы людские»).