Читать онлайн Житие Пети Короедова бесплатно
Глава 1. Судьба-злодейка
С младых ногтей познал Петя Короедов суровую сторону взрослой жизни. Юная душа его, еще полная радужных надежд, была однажды буквально перемолота безжалостным маховиком органов местного ЗАГСа.
Жернова священного союза мужчины и женщины прошлись по Пете неожиданно, а потому – болезненно. Прошлись они, конечно, не просто так. Не бестолково. Жернова преподали Петру несколько очень важных уроков. Урок первый: любое незначительное событие легко может перевернуть вашу жизнь с ног на уши. И урок второй: пить алкогольные напитки – пусть и в малых количествах – порой чревато большими приключениями.
Январским морозным утром героя нашей повести повязали по рукам и ногам путами законного брака. Легальность этих пут была завизирована службой ЗАГС райцентра Козюхинска, откуда брачующиеся – Петр Сергеевич Короедов и Ольга Никодимовна Кошкина – брали свои корни.
Казалось бы, еще вчера Петя представлял себя счастливым учащимся местного ПТУ – взрослым мужчиной, которому можно открыто курить и не отчитываться ни перед единой душой.
Мечтал он также о покупке ржавого автомобиля “Жигули” пятой модели. Транспортное средство можно было бы долго чинить, сплевывая и матерясь. А потом, починив ласточку, он гонял бы с ребятами речку Ушанку. И придирчиво выбирал: кого стоит брать на борт авто, а кто и не заслуживает. А можно было бы просто катать по Козюхинску симпатичных девчонок, в юбках фасона мини. Изредка – макси. Они бы хохотали всю дорогу, а самая красивая из девчонок сидела бы с Петей рядом. И иногда трогала бы его за колено и улыбалась, блестя круглыми, как у Светки Верхозиной, глазами.
И даже о взращивании мужественности в рядах отечественной армии он задумывался. И даже хотел этого: не служил – не мужик. Так батя всегда говорил. Он-то служил, в Казахстане. И так уж переел там арбузов, что и сейчас на них глядеть не может.
Но вот о чем точно не мечтал Короедов, так это о свадебном сухом каравае, от которого сдуру откусит приличный кусок, а потом долго не сможет его прожевать. И будет стоять весь красный и смущенный. И об Оле Кошкиной он никогда не мечтал. Эта Кошкина, бывшая его одноклассница – на редкость противная – была бы последней женщиной на планете Земля, которая удостоилась бы его внимания. Ну, если вдруг остальных девушек – красивых и нормальных – расхватали бы, а осталась бы одна Кошкина. Вот тогда он, быть может, и обратил на нее свой взгляд. Но и это не точно. Все же лучше быть холостым.
Работница ЗАГСа, ведущая торжественную церемонию заключения брака, на Петю поглядывала с некоторым сочувствием. У нее самой имелся сын Петиного возраста. И сам сын здорово на этого несчастного Петю смахивал – такой же щуплый, рыжеватый и невысокий товарищ. И представить сына, еще совсем-совсем ребенка, в роли супруга какой-то девочки она не могла бы ни при каких условиях. Шея сына была еще тонка для семейного хомута. Как вот у испуганного брачующегося Петра Сергеевича, который с потерянным видом, будто он телок перед закланием, покорно протягивал дрожащий палец для надевания на него обручального кольца. Которое, между прочим, не простое украшение. А решение двух пылких сердец.
Но тут, конечно, причина уважительная имелась – у невесты живот на нос топорщился. Сама невеста тоже юная совсем – ручки, как веточки, мордочка детская. А, погляди-ка, на носу живот. Дает, однако, нынешняя молодежь. Спешит жить, оглашенная.
Самое досадное во всей этой истории было то, что такой вот казус – женитьба в восемнадцать лет на Кошкиной – случился с Петром сугубо по вине недорогого портвейна, коим выпускники радостно отмечали окончание школы в школьной же уборной.
Глава 2. Весенняя полёвка
Свой школьный выпускной Короедов вспоминать не любил. Кто-то из бывших школьников, возможно, нет-нет да и капнет слезой ностальгии: воздушные шары, летящие в небо – символ начала взрослой жизни, напутственные речи директорши, встреча рассвета у ближайшего водоема в компании не сильно трезвых однокашников.
А вот Петя терпеть не мог. События того вечера (а главное – ночи) вызывали у него досаду. А еще присутствовало недоумение: как? Как же это его угораздило?
Ведь следствием прощального школьного мероприятия стало для Пети вовсе не легкое утреннее похмелье. И не воспоминания о том, как смешно надрался отличник Кузявкин (да он, собственно, и не надирался). Или о том, как неожиданно волнующе вытанцовывала под «Дым сигарет с ментолом» молодая историчка (а вот это имело место быть). И даже не тихое счастье от осознания того факта, что школьные годы чудесные наконец-то отмучились и можно уже начинать нормальную человеческую жизнь.
Следствием выпускного бала стало то, что Петя, восемнадцати лет от роду (зелёный, совсем зелёный!) стал одним из главных действующих лиц процедуры государственной регистрации союза мужчины и женщины. И выступал он на этой процедуре в роли не сильно радостного жениха.
На улице Кривоколенной располагался ЗАГС города Козюхинска. ЗАГС этот занимал почти весь первый этаж панельной пятиэтажки. Орган имел собственный вход, украшенный для красоты серыми облупленными колоннами и клумбами-шинами. Из шин, по причине января, вместо цветов выглядывали заснеженные окурки.
В детстве Петя с товарищами любил гулять у «женилки». Вышедших из дверей ЗАГСа новобрачных гости радостно осыпали монетами достоинством в одну, две, а иногда и в пять копеек. Делалось это для того, чтобы новая семья жила в полном материальном достатке. И они, пацаны, едва дождавшись отбытия молодоженов и их родни, шустро подбирали копейки с асфальта. И даже соревновались – кто больше соберет. Побеждал всегда Кока Панов. А потом покупали на эти свадебные средства мороженое в вафельных стаканчиках. Некоторых молодых отчего-то посыпали не монетами, а кашей “Дружба” – рисом и пшеном. В эти дни мороженого Петя с друзьями не покупали.
– Жмотяры, – говорил про таких рисово-пшенных брачующихся Кока, – небось, и разбегутся совсем скоро. И невеста там такая страшная, как жизнь моя.
А однажды монеты им собрать и вовсе не позволили. Какой-то мужик – вроде бы, родня со стороны невесты – собирал деньги собственноручно. «Неча-ка побираться, – сказал им хмуро этот мужик, – работать бы лучше шли. Лбы здоровые».
И вот именно здесь, на улице Кривоколенной, и сам Петя Короедов будет стоять жених женихом.
С белой гвоздикой на левом лацкане пиджака. Стоять оцепеневшим и несчастным – будто на вокзале его родители позабыли. А рядом с ним бледным изваянием застынет бывшая его одноклассница Кошкина – в пышном белом платье и сердитым выражением на бледной мордочке. В руках у Оли -букет из чуть поникших роз. Фата, которая крепилась к Олькиной голове, стянет ее волосы на висках так туго, что края глаз хищно налезут на лоб. И Кошкина будет похожа на куницу, намеревающуюся сожрать хилую весеннюю полёвку.
Полёвка Петя станет уныло рассматривать собственных ботинок. И вид иметь страдальческий – будто это именно ему фата стягивает волосы к затылку. «Ну, ты и ваще, – мысленно сообщит себе Петя, – ну, ты и волк позорный …». Этим «волком» соседка тетя Люся Клюева называла своего супругу, дядю Сережу, если тот приходил домой крепко выпивши. Соседка тогда мужа домой не пускала, а томила в подъезде до готовности. Дядя Сережа долго долбился в родную дверь, орал всякую поэзию, типа «Люська, гнидА, открывай воротА!», а потом сладко засыпал на придверном коврике.
И будет казаться Пете, что жизненный путь его уперся в тупик. И летят все куда-то разудалой толпой – гоняют на битых «Жигулях» по Козюхинску, пуляют по дорожным знакам из пневматических стрелялок, обжимают на дискотеках симпатичных девчонок. А он – топчется в «женилке». Стоит себе рядышком с Кошкиной и переминается с ноги на ногу на потеху добрым людям. Друг его Кока лыбится. И толкает в бок Ваську Ибраимова. Мама Кошкиной, Регина Ивановна, роняет слезы умиления. Хотя и нечему тут умиляться вовсе. А родственник Кошкиных, толстый Панасюк, хохочет и рассказывает всем про подарок новобрачным – видеодвойку марки “Фунай”. Роскошный, между прочим, подарок.
Такое вот кино.
Глава 3. Ласковый и розовый
А в тот июньский вечер ничто, как говорится, не предвещало. Вечер был тихим и розовым.
На выпускной Петя намеревался пойти с мамой, Ольгой Борисовной. Окончание школы – важная веха в жизни любого юного человека. Перед вчерашним школьником, наконец-то заполучившим аттестат зрелости, приветливо распахиваются двери в большую жизнь. Жизнь взрослую, самостоятельную, порою трудную, но от этого еще более заманчивую. Летите, гуси-лебеди!
А радость всех знаменательных событий – и окончание школы, конечно же, туда же – принято делить с самыми близкими людьми. Петя радость делить собирался со своей мамой. С батей бы он тоже ее разделил, но тот на торжество не попадал в силу уважительной причины – отрабатывал ночную смену на своем заводе железобетонных изделий.
Ольга Борисовна была этому обстоятельству даже счастлива: она (и вполне, впрочем, оправданно) опасалась, что супруг, Сергей Исаевич, умудрится некультурно налимониться на выпускном балу. И станет танцевать с какой-нибудь молодой историчкой энергичные танцы. И курить на крыльце с выпускниками. И тем самым опозорит и ее саму, Ольгу Борисовну, и их сына Петю перед лицом педагогов, детей, а также их – поголовно трезвых как стеклышко – родителей. Поэтому шли они вдвоем.
Мама по торжественному случаю примеряла у трюмо свое лучшее платье – синее и бархатное, с огромной блестящей пластмассовой розой на плече. Это замечательное платье шкаф покидало всего лишь второй раз в жизни – настолько оно было торжественным.
В первый раз платье выходило из шкафа на свадьбу старшей дочери Короедовых, Лидки. Платье успешно выдало Лидку замуж и спряталось до наступления лучших времен.
За три года, прошедших со дня свадьбы Лидки, платье как-то отвыкло от тела Ольги Борисовны. Отстранилось. И чувствовало себя не с своей тарелке – слегка подсело в районе талии хозяйки и немного скукожилось на ее же заду.
Мама интенсивно поводила плечами, подбирала выпуклости, обильно поливалась “Ланой”. И строго осматривала себя в зеркало – прекрасное, но чуть скукоженное платье вызывало у нее тихое недовольство. И некоторую даже нервозность. Эта нервозность требовала срочного выплеска. И Ольга Борисовна носилась по квартире – хищно высматривая к чему бы ей придраться. Роза на плече ее воинственно подрагивала.
– Петька, – кричала мама, – если тебе нужен этот выпускной, то давай уж собирайся! Кузякины вон час назад из дому вышли! А мы все никак собраться не можем! Вечно ты ковыряешься… Улитка!
Петя был уже полностью собран, но спорить про “улитку” не решался. Зная нрав родительницы, он предусмотрительно не отсвечивал – жизненный опыт свидетельствовал о том, что такая взвинченность матери быстро переходит в раздражение на него лично.
Поэтому он спрятался на балконе и тихо высматривал, как одноклассница Светка Верхозина в сопровождении группы любящих родственников выдвигается в сторону их средней школы №13. Светка была отчего-то в настоящем свадебном платье – белоснежном и с очень объемным подолом. Она даже немного смахивала на принцессу. Рядом с Верхозиной шествовала свита: приодетые “на выход” оба ее родителя, старшая сестра Зоя и какая-то тощая женщина в длинном сарафане. Тощая непрерывно одергивала на Светке подол и даже пыталась тащить его на манер шлейфа. Светка досадливо отмахивалась от тетки. Бабка и дедка Верхозиной бодро ковыляли в неком отдалении от процессии. Дружная семья была у этих Верхозиных.
Мама, увидев из окна Светку и ее родичей, тоже не осталась равнодушной.
– А эти-то, смотри, Петька, всем кагалом ползут. И дедку с бабкой тащат! А они уж еле мощи несут. Как бы отваживаться с ними не пришлось – три часа сиднем в духоте сидеть. А Светка, смотри, в Зоином платье. Ну … хоть волан подшили! Ты оделся? Оделся, я спрашиваю?! Не телись! Не хватало еще без аттестата нам сегодня остаться!
Зойка Верхозина в прошлом году неожиданно вышла замуж за сына коммерсанта Лазарева. Этот Лазарев владел иномаркой и киоском с шоколадками-водкой. То есть, был завидной партией. Всю ночь свадьба колобродила в ресторане, а под утро Зойка вернулась домой одна – оторванный волан ее белого платья печально тащился по асфальту. Что там случилось промеж молодых – осталось загадкой для широкой общественности. Но предположительно – имела место чья-то коварная измена. Зойки или сына коммерсанта Лазарева.
Вообще-то Петя восседал на балконе уже совсем готовый к выходу – в шикарнейшем костюме-двойке. Костюм этот был ему не совсем родным. Наряд позаимствовали у двоюродного брата Славки. Брат играл на барабанах в местной музыкальной группе “Рабыня Изаура”. Костюм, пошитый из блестящей и струящейся ткани, предназначался для выступлений “Изауры” в местном ДК.
Славка был чуть крупнее Пети. “Кабанистее” – так сказала про племянника Ольга Борисовна. Поэтому рукава пиджака оказались Пете чуть длинноваты, а брюки, стянутые ремнем, жалко морщились в гармошку на тощей талии. Но под пиджаком гармошка была почти незаметна. Но это если не расстегиваться.
Мама, все еще немного раздраженная предательством синего платья, критически оглядела сына и посоветовала:
– Ты это… Пиджака-то не расстегивай. Никто и не заметит твою развеселую гармошку. Сиди себе застегнутый – не на свадьбе гуляешь, а школьный бал пришел праздновать. Официальное все ж мероприятие, не разгуляй какой. Идем, опаздываем уже. Дотелился! Вечно с тобой фокусы.
Пете, если честно, этот блестящий наряд не особо был по вкусу. Он предпочел бы что-нибудь менее экстравагантное для школьного прощального сабантуя. Например, свои синие джинсы и рубаху в клетку. Удобно, практично и совсем не чувствуешь себя нарядным дур…ком. Но делать было нечего – с родительницей спорить было чревато. Позаимствовать у «Изауры» сверкающий костюм было ее идеей. Других же костюмов у Петра не водилось отродясь. На его тихое предложение надеть джинсы, мать раздраженно покрутила пальцем у своего виска:
– Петька, умоляю, не позорь свою мать. Мы же не нищие – ребенка на выпускной как фермера выгонять! Надевай пиджак и не кобенься. Хорошо ты смотришься – если сильно не присматриваться. Отцов галстук сейчас повяжем. Тот, в мелкий горох, который тетя Зина дарила ему на юбилей. Тебе хорошо под глаза будет.
На том и порешили. Зато Петя умудрился отвоевать право пойти в обычной своей обуви – кедах. Славкины приличные полуботинки были на два размера больше, чем требовалось. Мама рекомендовала напихать туда побольше ваты. Но Петя встал в позу: "вовсе не пойду тогда. Иди вон сама, одна".
И свернул руки бубликом на груди. И тогда мама смирилась: пусть будут кеды. Но пусть их Петя как следует хотя бы отмоет.
Глава 4. Когда уйдем со школьного двора
Действо, символизирующее прощание со средним учебным заведением, происходило в школьной столовке.
Сначала была торжественная часть. Взволнованные выпускники теснились табунком в углу помоста, специально возведенного для них по такому случаю в углу пищеблока. Пахло котлетами с хлебом и сладкими духами “Белая сирень”. Помост ярко подсвечивался софитами. Девчонки были с высокими, щедро залитыми “Прелестью” челками. Пацаны – в непривычных галстуках. “Будто дипломаты”, – хмыкнул про себя Петя. Все в галстуках, кроме, конечно, очкастого Кузякина. Этот вырядился в бабочку. И выглядел котом Леопольдом. Но Кузякин всегда отбивался от коллектива – например, играл на скрипке. И вообще ни разу в жизни не дрался.
Директор школы, Афродита Дмитриевна, произносила в микрофон грудным голосом пронзительную речь о большом и светлом пути, который уже заждался дорогих выпускников. Слушать было нудно. Софиты светили в глаза – виновники торжества щурились с помоста кротами. Иногда микрофон вдруг замолкал по техническим причинам. Афродита растерянно стучала по нему длинным ногтем. К ней сразу подскакивал косматый девятиклассник и что-то в микрофоне подкручивал. И говорил в него “раз-раз”. И тогда директриса продолжала петь об их будущих производственных и научных победах. О том, что школа была им, выпускникам, вторым домом целых десять лет, а учителя – вторыми мамами. И что такого чудесного выпуска у нее еще не было ни разу в жизни. На прощание Афродита пожелала всем поступить в достойные учебные заведения и не забывать альма-матер никогда в жизни. И она даже погрозила пальцем: не забывать! А наоборот – непрестанно навещать, хвастаться победами. В общем, жить осмысленной и прекрасной жизнью.
Некоторые выпускники растрогались. А отдельные девчонки даже зашмыгали носами. У всех в глазах застыло честное обещание: не забудем.
Пете Короедову школы было совсем не жаль – уроки в пыльных кабинетах были скучны до зевоты. Ничего интересного у них давно не происходило. К десятому классу они даже почти не дрались. Сидели, будто птенцы-переростки в тесных гнездовищах, ждали сигнала к первому полету.
Петя от скуки внимательно поразглядывал Афродиту Дмитриевну. Директриса была в черном строгом платье, но с кокетливым разрезом на юбке сзади. Разглядывал и прикидывал – могло ли иметь место то, о чем шептались девчонки накануне. Якобы Афродита на позапрошлом выпускном так приняла на могучую свою грудь шампанского “Советское”, что шла по школьным коридорам, держась за стенку и громко хохоча.
Представить директрису заливисто хохочущей и подпирающей стену было невозможно, хотя и очень смешно. Короедов даже слегка хрюкнул, давясь смешком. Девочки, как по команде, все на него обернулись и зашикали сквозь слезы. А Олька Кошкина громко назвала Петю “насекомым” и фыркнула. Кошкина всегда была такой – изображала из себя взрослую матрону и не терпела глупостей. На однокашников она поглядывала свысока. Очень неприятная была эта Кошкина. Доска-два-соска.
Потом еще выходили с речами отдельные педагоги, желающие поздравить взмокших на сцене воспитанников.
Выступил Артур Борисович, учитель физики. У физика было прозвище Артемон – он носил черные кудри, большие зубы и говорил сочным басом. Старшие товарищи рассказывали, что физик никогда-никогда не посещает выпускные балы. Будто бы однажды, какой-то обиженный выпускник, ощутив свободу от школьных оков, зарядил Артуру Борисовичу в глаз за несправедливый “трояк” в аттестат. И будто бы после этого случая Артемон опасался возможных расправ троечников – сидел в день выпускного дома, носу на улицу не показывал. Но это оказалось неправдой. Физик пришел и чувствовал себя вполне вольготно: много шутил, отечески хлопал по плечам хулиганов и склабился своими огромными зубищами симпатичным родительницам.
Их первая учительница, очень старенькая Евдокия Александровна, вспоминала в хриплый микрофон, какими наивными пришли они когда-то, держа своих мам за руки. И вот, прошло десять лет, все возмужали и поумнели. И как же это все приятно ей видеть. И вспоминала всякое трогательное или смешное почти про каждого. Про Короедова ничего не вспомнила – видимо, он смешных номеров не выкидывал. Хотя вот лично сам Петя смешное припомнил – в третьем классе он смачно чихнул на стенгазету. И смущенно растер вычиханное по фотографии с изображением пионерского актива их класса. И все сначала с ужасом смотрели на то, как Петя портит пионерский актив, а потом прогнали его подальше от общественной нагрузки в виде оформления стенгазеты. Он сначала расстроился и даже поплакал в туалете. А потом порадовался – после уроков можно было идти кататься с горы у водокачки, а не малевать на ватмане заголовки по трафарету.
Евдокия Александровна, закончив с воспоминаниями, утерла слезу. Тут уж зарыдали в голос все девчонки – и Кошкина ревела, конечно, громче всех. Она подбежала к Евдокие Александровне, обняла ее за хрупкие плечи, и пообещала школы не забывать никогда в жизни, посещать все встречи выпускников и потом – когда-нибудь – привести своих собственных детей в эту самую лучшую школу на свете. И подарила Евдокии Александровне гвоздики в хрустящем целлофане – от себя лично. Остальные девчонки поморщились – они купить гвоздик в целлофане не догадались.
Но рыдали, конечно, тут уже почти все поголовно. Даже Артур Борисович чуть повлажнел глазами. А Кузякин громко всхлипнул и утер нос бабочкой. “Сопля”, – подумал про него Петя.
Глава 5. Щемяще хорошо
И им начали выдавать аттестаты зрелости.
Каждый выпускник под аплодисменты подходил к Афродите. Пожимал протянутую ею руку и получал взамен документ. Отдельно поздравили медалистов – Кузякина и Ольку Кошкину. Кошкина зачем-то сделала директрисе книксен. Все захихикали.
Затянувшаяся торжественная часть закончилась коллективным исполнением гимна школы. Этот гимн когда-то – на заре своей карьеры – написала математичка Людмила Федоровна. Песня получилась неожиданно хорошей: про большой полет, безбрежные возможности и верных друзей, что дарит своим ученикам школа №13 славного города Козюхинска.
Людмила Федоровна была педагогом очень строгим. Даже немного свирепым. Ученики у нее на уроках и пикнуть не смели – сидели все тихо-тихо, прижав розовые уши к бестолковым черпушкам. И усиленно решали всякие задачи в силу своих скромных способностей. “Стадо баранов”, – комментировала процесс обучения Людмила Федоровна. И недовольно похлопывала себя по бедру линейкой, перепачканной мелом. Ожидать от суровой математички таких простых и человеческих слов о друзьях и полетах было очень непривычно. Вероятно, двадцать лет назад Людмила Федоровна была еще довольно нормальным человеком.
Потом все чинно расселись за сдвинутыми в центр столовой столами.
Родителей определили поближе к выходу. Все были немного смущенные, с покрасневшими глазами. Мать Оли Кошкиной руководила собравшимися – кому-то советовала чуть потесниться, кого-то призывала не стесняться и поесть заливного. Маму Кошкиной, Регину Ивановну, в школе хорошо знали. Она была директором какой-то другой школы и чувствовала себя за родительским столом самой главной. С кем-то из учителей она обнималась, а с Афродитой Дмитриевной и вовсе троекратно расцеловалась.
– Да, Афродиточка Дмитриевна, – сказала при этом мама Кошкиной, – очень волнительное мероприятие у нас с вами сегодня. Спасибо за организацию. Очень все на уровне! Мы с Олей в восторге.
Рядом с родителями расположились учителя. Артур Борисович возвышался над педагогическим составом и зорко поглядывал на столы выпускников. Накануне объявили, что на каждый “детский” стол полагается максимум одна бутылка шампанского. Максимум! И если вдруг кто-то занесет какой-либо посторонней сивухи, то этого нарушителя с позором выставят с бала. Видимо, Артемону поручили отслеживать нарушителей. И он вовсю старался, отслеживал.
Все культурно поели салатов и жареной курицы. Рядом с Петей сидела Олька Кошкина. На выпускной она заявилась в шляпе с вуалью и пиджаке с широкими бортами. Завершали образ маленькие перчатки. Перчатки мешали Ольке управляться с жареной курицей и она просила свою подружку, мелкую и противную Малкину, помогать за столом. Малкина, зачарованно косясь на вуальку, с готовностью накладывала Кошкиной салат и чистила ей апельсин.
Петя, как и положено взрослому человеку, ограничиваться газировкой не захотел. Еще накануне они пацанами закупили портвейна. И спрятали его в мужской уборной. И теперь дружно зачастили в удобства – опрокидывать бумажные стаканы со спиртным в юные горла. Изображали взрослых и состоявшихся мужчин – сплевывали, лихо матерились, курили в форточку. Петя тоже сплевывал и курил. К ним в туалет не заходил только Кузякин, но он вообще всю жизнь отбивался от коллектива. С каждой минутой у них, в мужской уборной, становилось все более душевно. Но потом пришел Артемон и лавочку прикрыл.
– Бойцы, – гаркнул Артур Борисович, – я все понимаю! Но вам еще встречать рассвет.
Он забрал пакет с бутылками и всех выгнал из туалета взашей.
Ближе к полуночи выпускники скучковались в центре столовки – на танцполе. Петя, подогретый бумажным стаканом, так расхрабрился, что даже пригласил на медляк школьную красотку Машу Антропову. Антропова с Петей танцевать не пошла – фыркнула и отрицательно помотала головой. “Мымра крашеная”, – подумал тогда Петя и даже не обиделся. Антропова имела в женихах какого-то великовозрастного студента. И весь одиннадцатый класс на уроках вязала под партой этому студенту длинный разноцветный шарф.
А вот их классная, Зинаида Васильевна, пошла плясать с Петей с большим удовольствием. Зинаиде Васильевне было хорошо за семьдесят, но двигалась она бойко:
– Двигайтесь плавнее, Петр! И ведите меня, ведите! Управляйте же танцем!
Светка Верхозина танцевала со всеми, кто ее приглашал. А приглашали ее наперебой. Даже небольшая очередь туда выстроилась. Светка станцевала с Артемоном, с Кокой, Дисой, Серым, Кузякиным, с чьим-то батей, с собственным дедушкой. И снова с Артемоном. Петя немного помялся в хвосте очереди. А потом махнул рукой. Он уселся в дальний угол и оттуда любовался Светкой. К нему подсела тётка в сарафане – какая-то Верхозинская родня. Та самая, что хотела тащить за Светкой подол платья. И вздохнула:
– Вот и выросла наша Светочка. Вот и закончилось ее безоблачное детство. Вон какие кавалеры за ней уже увиваются. Но Света девушка такая уж серьезная. Мне, говорит, всякие эти глупости не интересны вовсе. Я более к учебе тяготею. Хочу образование получить достойное и выбиться в люди. Так и говорит. И все учит себе что-то, все конспекты пишет. В экономисты хочет. Или в юристы. Куда уж возьмут.
И тетка вздохнула опять.
… А окончательно уж распрощались они с детством на берегу реки Ушанки. Ушанка была мелкой и грязноватой реченкой, разделяющей Козюхинск на две неравные части – нормальный центр и дремучее Заушанье. В диком Заушанье жили лютые пацаны и попадаться к ним в руки не советовалось никому. Очевидцы рассказывали, что даже днем заушанцы не выпускали из рук кольев, арматурин и свинцовых кастетов.
По давней традиции выпускники города приходили на этот берег – романтично встречали первые рассветы своих взрослых жизней. Жгли костры. Клялись в вечной дружбе. Иногда дрались или целовались. Пекли картошку.
Если на противоположном берегу встречали рассвет взрослых жизней выпускники-заушанцы, то с обеих сторон кричались всякие угрозы.
Товарищи Пети с портвейном в руках уже и не прятались. Стояли у костра кружком. Кузякин снял бабочку и играл на гитаре. Поцы пели про “а помнишь, Галя, как я в армию пошел и от тебя все ждал письма”.
Пахло травой. Комары лезли под ворот рубахи. Заушанцы закончили кричать угрозы и теперь кричали тосты.
Было щемяще хорошо.
Глава 6. Прощай, Алиса!
Как уж так все вышло у них с Олькой Кошкиной, Петя объяснить бы ни за что не смог. Не смог бы и все тут!
Вот они с Олькой остались отчего-то вдвоем у костра. А все остальные выпускники отошли за жидкие кусты ивы – любоваться алым рассветом и кричать что-то грозное внезапно нарисовавшимся заушанцам.
А они с Олькой все стояли у костра. И в его отсветах мир виделся причудливо. И почему-то Кошкина – это вовсе и не Кошкина, а будто даже Светка Верхозина в белом свадебном платье. Или подросшая Алиса Селезнева из фильма “Гости из будущего”. Стоит и улыбается заманчиво. И прячет на груди свой заветный миелофон. А он почему-то тянется к ней с робким поцелуем. Прямо под вуальку на дурацкой шляпе. А эта Светка-Алиса не убирает его тянущихся лица и рук, а отвечает взаимностью. И сердце у него начинает бешено стучать: миелофон, миелофон. И даже немного выпрыгивает из тощей груди.
И темнота обрушивается на Короедова Петю, как лавина в Альпах. И на Ольку, видимо, тоже что-то подобное тогда обрушилось. И где-то зачирикали птицы. Но глухо зачирикали – будто под ватным одеялом.
… Проснулся Петя в обед. Он лежал в своей кровати в переливающихся брюках брата Славика. Брюки были в зеленых пятнах. Трава! Петя помнил, что трава от одежды не отстирывается ни при каких условиях. Наверняка от матери ему прилетит за эти штаны по первое число. И от Славика, которому теперь будет не в чем бить в свои барабаны на концертах “Изауры”.
На тумбочке у кровати почему-то стоял сливовый компот в банке. Петя отпил этого компота и поморщился – нещадно трещала голова. Солнце светило в глаза – как давеча столовские софиты. Петя накрылся одеялом с головой. И лежал так долго. Вспоминалось ему странное.
Кошкина!
Вспоминалось, к примеру, как он зачем-то провожал противную Ольку до ее родного дома. Как они шли с ней рядом, взявшись за руки. Будто влюбленная парочка. И он даже нес ее туфли – Кошкина натерла ногу до кровавого волдыря и разулась. И шла так – босиком по асфальту. И Петя тоже из солидарности разулся. И шел в носках.
Они дошли до самого подъезда Кошкиной. Олька жила, как выяснилось, не сильно далеко от Пети.
А потом он пошагал к себе домой. И идти ему было как-то весело и хорошо – он чувствовал необычайную приподнятость духа. И странную легкость во всем теле.
А еще Петя ощущал себя немного котом. У Короедовых когда-то имелся домашний любимец – кот Скутер. Пакостник и рыжее хулиганье. Этого Скутера они однажды свезли на дачу – кот гадил всюду и проделки его уже обрыдли всем членам семьи. Последней каплей (в прямом и переносном смысле) стало покушение Скутера на новый телик “FUNAI”. И по летним утрам дачник Скутер всегда возвращался домой в приподнятом настроении. С рваными ушами, всклокоченной шерстью, обязательно подбитым глазом и репейником на загривке. Кот шел свободно и радостно, усмехаясь в усы, как настоящий дикий зверь.
И Петя, идя домой в то июньское утро, отчего-то чувствовал себя Скутером. И ему тоже хотелось довольно жмуриться и ухмыляться в усы. Хотя усов у Пети не было. А был небольшой пух над губой, который раз в месяц он скреб батиной бритвой “Агидель”. Бриться его заставляла мама. “Не люблю, – говорила мама, – вот эти сопли у мальчишек”.
Но непонятным во всей этой истории оставалось вообще-то лишь одно. Зачем Оля Кошкина? Почему Кошкина?! Представить Олю и Петю рядом было решительно невозможно. Высокомерная Олька. Медалистка, подлиза, выскочка. Мелкий и смешной Петя Короедов, которого Кошкина и в грош не ставила всю школьную страду.
“Забыть все, – так решил про себя Петя, – может, и не было там ничего. Подумаешь-ка, проводил. Люди и не такое на выпускных творят”.
Глава 7. Лучшее воспоминание в жизни
А единственной школьной симпатией Пети была Светка Верхозина.
Однажды она заявилась к ним в класс посреди учебного года. Поэтому 5 “Б” принял ее настороженно. И первым делом актив 5 “Б” – в лице старосты класса Риты Рогатиной и ее подпевалы Федоськиной – отмутузили Верхозину в школьной раздевалке. На всякий случай. Чтобы эта пришлая Светка не рыпалась. Светка, конечно, удивилась такому прохладному приему в раздевалке, но на следующий же день притащила большой кулек шоколадных конфет для всех: вливалась в коллектив.
Светка приехала из другого города. Тот город был гораздо крупнее Козюхинска. Это был областной центр – с трамваями и цирком. И после кулька с конфетами все девчонки бросились дружить с Верхозиной: слоняться с ней под ручку по школьным рекреациям и шептаться. Особенно Рогатина и Федоськина старались слоняться и шептаться. Будто и не было драки в гардеробе. А новенькая рассказывала про цирк, ТЮЗ и трамваи. И обещала, что однажды они все вместе поедут в этот областной центр.
Петя, когда впервые увидел Светку, то сразу догадался, что вот она и есть любовь всей его жизни. У Светки были глаза зеленые. И не было косицы на голове. Девчонки в классе все были с какими-то жидкими и противными косицами. А новенькая была похожа на главную героиню “Гостей из будущего", на Алису. И даже улыбалась очень похоже – таинственно и с ямочками.
И все пацаны сразу же втюрились в эту Верхозину. И ходили всей толпой ее провожать. И даже Кузякин ходил, хоть и ныл всю дорогу, что его дома ждет бабушка. А на весенний женский праздник они купили Светке отдельный подарок. Всем девчонкам блокноты за пятнадцать рублей, а Верхозиной – за целых двадцать пять. И еще крем для рук под названием “Балет”.
Петя, придавленный светлым чувством, вовсю тогда пытался сблизиться с новенькой. И закидывал Светкин портфель за грязную школьную батарею, и играл ее кроличьей шапкой в подвижную игру “сифа”. А однажды даже подарил ей мятый рубль. И мамину брошь в виде жука-плавунца. Плавунца, правда, пришлось забрать – брошь не обнаружили дома и устроили ор до потолка.
А однажды, в классе уже восьмом, он настолько потерял голову, что даже потрогал Светкину коленку под партой прямо на уроке биологии. Верхозина покраснела тогда, отвернулась, но руку его почему-то не убрала. И они вот так просидели почти сорок минут. И это было лучшим воспоминанием Пети в школьной его жизни. И, если разобраться, в жизни вообще.
Но подружиться окончательно не вышло. Больше за одной партой они не сидели. После девятого класса параллель, очищенная от двоечников, выплюнула два класса старшеклассников: класс умников 11 “А” и класс для всяких разгильдяев – 11 “Б”. Верхозина пошла в “А”, а Петя к разгильдяям.
Вообще, сам бы он с радостью пошел после девятого в ПТУ с двоечниками. Но категорически против этого была мама. Она отчего-то была уверена, что Петя неожиданно для всех вдруг возьмется за голову, подтянется в учебе и замахнется на целый областной ВУЗ. И станет инженером-технологом – пойдет к отцу на завод уважаемым и образованным человеком. Батя говорил, что те, кто с высшим образованием, зашибают у них вполне неплохо – получше уж простых работяг. И советовал Пете выбиваться в люди изо всех сил.
Глава 8. Огурец в кобуре
А вот Олька Кошкина ничего в нем никогда не будила.
Кошкина не была похожа на Алису Селезневу. Она была просто обычной Кошкиной – самой высокой девочкой в классе, худой, как сельдь из жестяной банки. С бесцветными волосами и анемичной мордочкой. Платяная моль. Килька. У нее и прозвище было соответствующее – Доска-два соска.
И характер у Кошкиной был очень уж противным. Легко перебегала из одного девчоночьего лагеря в другой, вынюхивала чужие секреты и разбалтывала их по всему свету. Подлизывалась к учителям. Единственной ее подругой была Таня Малкина. Эта Малкина Кошкину буквально боготворила – смотрела ей в рот и подражала во всем: также закатывала глаза и противно морщилась. Кошкину недолюбливали, сторонились, но и не задевали. Не будили ее дремлющее лихо.
А Петя один раз все же это лихо разбудил – в пятом классе он неосмотрительно отвесил Ольке небольшой тычок. Причину отвешивания он не помнил. На скаку долбанул Кошкину по худой горбухе и понесся себе дальше. Наверное, спешил портфель Верхозиной припрятать в мужском туалете. Он и забыл даже о том тычке. Двинул и забыл. Но с рук ему это преступление, конечно, не сошло.
На следующий же день в школу заявился отец Кошкиной. Он был милиционер. Крупный и белобрысый дядька. С красным лицом, пудовыми кулачищами и взглядом настоящего убийцы. Кошкин батя пришел в милицейской форме и даже с табельным оружием – на ремне у него болталась кобура. Пахло от родителя каким-то едким одеколоном.
Он подкараулил Петю в темном углу за кабинетом трудового обучения. И внушительно сообщил, что повыдергает у него все ноги в случае, если он, эдакий поган
ец, хоть раз еще в своей жизни тронет пальцем Олю Кошкину.
Пятиклассник Петя, конечно, испугался тогда не на шутку. Кошкин отец смотрел сурово, сжимал кулаки и даже будто еле сдерживал себя – так ему хотелось повыдергивать Пете все ноги.
И Петя всю эту беседу, конечно же, испуганно молчал. Иногда, когда было особенно страшно, сопел и часто моргал. И изредка бросал взгляд на кобуру. Кто-то из пацанов рассказывал, что у милиционеров в кобуре на самом деле пистолетов нет. Там у них может быть все, что угодно, но не пистолет. Например, огурец вполне может быть. Или сосиска "Молочная".
Несмотря на непростую ситуацию, на Петю, ярко представившего огурец в пупырышках в кобуре Кошкина, вдруг напал смех. Он даже тихонько хрюкнул. Так бывает, когда смеяться совсем нельзя, а тебе приспичило. Тогда особенно делается смешно. И удержаться любому человеку в такой ситуации непросто.
Кошкин папа, услышав хрюк, удивленно крякнул. Он покрепче ухватил Петю за рукав и громким шепотом пообещал, что засунет его в тюремную камеру на расправу к настоящим уркам. А в тюрьме хулиганы, наподобие вот Пети, определяются жить рядом с отхожим местом и подвергаются выдергиванию ног чуть не ежечасно. “Ты слышишь, маленький мерзавец?!” – спросил папа Кошкин и потрогал себя за кобуру.
Пете было так страшно, как никогда ранее. Он боялся сразу всего – и свирепых урок, и родителя Кошкиной, и кобуры. И отхожего места. И еле слышно выдавил из себя Петя честную клятву о том, что с головы Оли Кошкиной более ни одного волоска не упадет. Буквально ни единого.
Кошкин папа тяжело смотрел на Петю. И тоже поклялся в том, что уроет этого рыжего Короедова, если клятвы он своей не сдержит. “А еще пионер”, – сказал на прощание Кошкин. И ушел своей тяжелой поступью.
Такой вот разговор у них тогда состоялся – целых шесть лет назад.
И Петя слово свое держал крепко – Кошкину он все оставшиеся школьные годы чудесные никогда не трогал. И волосы с ее головы по Петиной вине не падали. Даже когда она выпрашивала специально. Дразнила его, как тигренка в зоопарке. Он держался (помнил об огурце) и лишь прятал руки поглубже в карманы.
Держался до самого выпускного, а потом вдруг натворил дел!
Прощай, дорогая Селезнева Алиса. Прощайте, несчастные ноги!
Глава 9. Неуверенный жизненный маршрут
Дальнейшие события в жизни Петра развивались стремительно и будто в дурном сновидении. Жизненный путь его – доселе довольно предсказуемый – выкинул неожиданный кульбит. Но Петя какое-то время еще не знал об этом коварном кульбите. И жил себе по накатанной дорожке.
Ни в какой институт он, конечно, не поперся. Он что, Кузякин? Еще пять лет штаны протирать! Увольте. Но его бы, конечно, и не взяли.
Да и школу Петя закончил серенько – на слабые тройки. И двинулся в местное ПТУ. Это учебное заведение выпускало городской бомонд – машинистов локомотивов и их помощников. Профессии эти были очень уважаемы в Козюхинске. Не хуже даже, чем на заводе инженером сидеть. И даже, если разобраться, куда лучше: сплошная тебе романтика дорог. Едешь на электропоезде, на разбегающиеся деревья да поля пялишься. Иногда гудишь в гудок. Разве ж плохо? А Петя поступил на газосварщика – тоже нормальная профессия.
И мама Пети тоже не сильно расстроилась. Хоть и не институт. Вон, некоторые дети ее знакомых даже в ПТУ не пошли. А пошли ванек валять по подъездам, пить там пиво и гоготать глупыми гусями – ждать призыва в армию. А в армии нынче страшно! Не дай Бог.
А кто-то – из числа приличных детей, из тех, кем можно с полным правом гордиться – таки поступал во всевозможные институты облцентра. Но жили эти счастливчики в грязных общагах: голодая и подвергаясь многочисленным тараканьим набегам. Или набегам тех, кто крал у студентов меховые шапки на улицах. Крали много и средь бела дня: шапки, куртки, сережки из ушей, кольца с пальцев, сумки и любые деньги. У одного несчастного ребенка, сына коллеги Ольги Борисовны, даже ботинки сняли. В самом центре города. В трескучем январе. Несчастный этот сын коллеги тогда босиком еле добрался до общежития и скоропостижно слег с пневмонией. Милиция через газету советовала гражданам привязывать шапки к голове. И покрепче.