Читать онлайн Где-то там гиппопотам бесплатно

* * *

Яну Баттеруорту – с благодарностью за эту книгу и за все остальные

Музей закрыт

В самый темный, самый жуткий час ночи, когда все давным-давно должны спать, в одной из комнат Музея Гарнер-Ги моргала тусклая лампа-иглобрюх. Слабый свет едва рассеивал тени вокруг стоящего на столе портативного печатного станка. Но одно, последнее приглашение все же было напечатано. И как-то появились на обороте четыре мелко написанных слова, хотя огромное перо держать было ужасно трудно. Вот какие слова:

Приходи – сейчас или никогда!

Потом свет мигнул и погас.

Ничего не происходило до самого рассвета, когда входные двери со скрипом отворились и конверт вылетел наружу. Пчелиная почта понесла его сквозь свинцовый туман. Куда? На улицу Тримил, 33а.

Глава 1. Приглашение

Дом 33 по улице Тримил располагался совсем в другом конце города. Там, в подвальной квартирке под магазином, жили мальчик по имени Бен Мейкпис и его мама. Глаза у Бена были темные и зоркие, как у воробушка, а волосы рыжие и вечно взъерошенные. Иногда он помогал в магазине. А иногда – по дому. Этим утром он пошел забрать оставленное разносчиком молоко и обнаружил прислоненный к бутылке конверт. Бен всегда опасался писем. Иногда все еще приходили письма, адресованные папе, но Бен с облегчением заметил, что это не из таких. Однако маминого имени на конверте тоже не было. На самом деле письмо было вообще без адреса. И даже не запечатано. Бен понадеялся, что это не очередной счет. Он заглянул внутрь. Заметил край тонкого листка с какой-то картинкой и решил, что это реклама. Вытащил листок из конверта, чтобы рассмотреть получше. На картинке было изображено множество животных, а Бен очень любил животных, хотя в их доме никого не разрешалось держать, даже собак и кошек. Впрочем, животных с этой картинки никто не стал бы держать дома.

Здесь были и жираф, и гиппопотам, и нахохлившийся сыч, а в правом нижнем углу – похожий на землеройку зверек с носом-хоботком. Сердце у Бена забилось как бешеное, потому что он вспомнил свой самый страшный секрет. Секрет, о котором он не рассказывал никому.

– Что ты там застрял? – окликнула его мама.

Бен виновато сунул листок обратно в конверт. Он поставил молоко на стол, а рядом положил письмо.

У мамы Бена были такие же, как у него, карие глаза, а вот волосы совсем другие. Она как раз шла наверх в магазин, но остановилась и посмотрела на письмо.

– Пришло вместе с молоком.

Мама открыла конверт и надолго замолчала. Потом пробормотала сердито:

– А я-то думала, Музей Гарнер-Ги давно закрыт.

Бен забрал листок и, уминая хрустящие миндальные хлопья, внимательно его изучил. Землеройка на картинке держала в лапах перо, как будто только что дописала фразу:

Загляни на часок…

– Похоже на приглашение. Бесплатное, – заметил Бен. – Может быть, музей снова открыли.

– Все может быть, – мама закусила губу.

– Я бы сходил.

– Серьезно? – мама явно напряглась.

– Тут написано – на двоих.

– У меня и времени-то нет.

Мама, слегка побледнев, просматривала почту. Бен знал, там полно счетов. Мама волнуется из-за денег. Да и магазин не на кого оставить.

Их магазинчик назывался «Разные разности», и раньше там продавались только товары для тех, кто любит мастерить, а теперь было все на свете: кисти, краски, шелковые нитки для вышивания, пуговицы, шерсть, карандаши, бумага, наклейки, модели, которые можно раскрашивать, разные интересные книжки, всего понемножку – что дети любят. Иногда в магазине было людно, чаще нет, но, если в субботу случался наплыв покупателей, мама просила Бена помочь.

Завтра как раз была суббота.

Бен помахал приглашением.

– Можно я в воскресенье сам схожу?

Мама молча перебирала счета.

– Ты всегда говоришь, что в моем возрасте уже была совершенно самостоятельной.

– Говорю, – буркнула мама.

На что она сердится?

– Так я могу пойти?

– Ну не знаю… Я, конечно, за самостоятельность, но это далековато. И тебе там не понравится.

– А где это?

Бен перевернул листок. Адреса не было – только четыре коротких слова:

Приходи – сейчас или никогда!

Он заглянул в конверт. На дне притаилось маленькое коричневое перышко – и больше ничего.

Мама сказала:

– Музей ниже по реке, на другой стороне, кажется, между мостом и плотиной – но у плотины тебе точно делать нечего.

– Не пойду я к реке, – вздохнул Бен. – Я тебе уже миллион раз обещал близко к воде не подходить. Мне просто хочется в музей. Это же не очень далеко, почему ты меня не пускаешь? Ты что-нибудь знаешь? Тебе там не нравится?

Даже не доев кашу, мама начала распаковывать коробку с художественными принадлежностями для магазина. Бен испугался, что она так и будет молчать – обычное дело, она часто не отвечала, если хотела прекратить разговор.

Но нет, мама заговорила снова:

– Я не говорила, что не нравится. Они, ну… А с чего это ты начал интересоваться музеями?

– Просто стало интересно. Может, в интернете посмотреть?

Мама закусила было губу, но сдалась.

– Посмотри перед школой, если успеешь. Скорее всего, у них и сайта никакого нет – разве что там все сильно изменилось. Когда-то музей возглавляла одна старушка, хотя она уже, наверно, умерла.

Времени оставалось немного. Бен не смог найти ни одного упоминания о Музее Гарнер-Ги, зато нашел очень продвинутый сайт только что отреставрированного суперсовременного Научного музея. Мама заглянула сыну через плечо.

– Может, лучше сюда сходишь? Музей в самом центре, от нас близко. Чучел там тоже хватает. И директорша на вид такая умная. Только с приветливостью у нее, по-моему, беда.

– Похожа на гигантское насекомое, – захихикал Бен. – Ни за что туда не пойду, она меня съест.

– Не вредничай, – помимо воли мама улыбнулась.

Бену не хотелось снова огорчать маму, поэтому он больше не заговаривал о музее. Перед уходом в школу он сунул приглашение на полку, где хранил свои сокровища. Он решил расспросить о музее учительницу. Вдруг она что знает.

Музей открыт

День в Музее Гарнер-Ги проходил как обычно. Нынче здесь, как всегда, по углам таились тени, и немудрено: окна маленькие, стены темные, свет тусклый – генератор работал вполсилы, даже когда был новеньким. Теперь-то он отнюдь не новый, и люстры едва тлели, как лампочка фонарика, у которого садятся батарейки. Порой свет мигал, порой отключался совсем, погружая залы в сумеречную тьму, пахнущую медом, нафталином, запертыми ящиками и текучим временем.

При всем при том внутри было очаровательно – если удавалось попасть внутрь.

Если удавалось попасть внутрь, был шанс увидеть стеклянный улей с живыми пчелами. Или огромное яйцо вымершей слоновой птицы, или солнечные часы, такие маленькие, что в столовой ложке поместятся.

Если удавалось попасть внутрь, был шанс увидеть серебряную бутылочку, в которой, по слухам, сидела ведьма. Или потрясающую, редчайшую коллекцию чучел, всевозможные мрачноватые экспонаты в шкафах, витринах и сосудах – и в каждом что-то магическое и таинственное.

Если удавалось попасть внутрь – а обычно не удавалось. Музей Гарнер-Ги чаще бывал закрыт.

Нередко Констанция Гарнер-Ги, старая-престарая директриса музея, плоховато себя чувствовала и не открывала двери для публики. Она выжидала, надеясь на невозможное; мечтала, пока время и деньги утекали сквозь пальцы, а добрые пожелания и благодарственные слова давнишних посетителей роились во мраке, как привидения.

Глава 2. Заветное, совершенно секретное воспоминание (о папе)

– В жизни не слышала о Музее Гарнер-Ги, – заявила учительница. – Но мне присылают кучу информации о Научном музее. Хочешь их буклет?

Там была та же похожая на гигантского паука женщина.

– Спасибо, не надо, – ответил Бен.

Учительница покосилась на экран своего компьютера.

– Не могу найти этот музей. Может, поинтересуешься в Публичной библиотеке? Сегодня они уже закрыты, но мама сможет сводить тебя туда завтра.

Бену не хотелось снова начинать разговор о музее. Все равно мама отпустила бы его в библиотеку. Его много куда отпускали одного, ведь мама была очень занята. К сожалению, друзьям Бена так много не позволялось. Вывод: Бен частенько оставался один.

Ну и ладно, сам справлюсь, говорил он себе. Прямо как папа.

На самом деле он не знал, как и с чем справлялся папа, потому что папа умер. Бену еще и трех не исполнилось. Уплыл на маленькой яхте и не вернулся.

– Пропал в море, – говорила мама.

Никто не знал, где и почему. Мама не любила об этом вспоминать и, если Бен задавал вопросы, грустно замолкала и заговаривала о другом. За долгие годы Бен убедился: для разговоров об отце подходящего времени нет и не предвидится.

Тем более сейчас Бен не хотел ее огорчать. Мама сильно тревожилась о растущей квартирной плате. Домовладелец подумывал даже продать дом, где они жили.

– Он нас выселит и продаст землю застройщику. Выгодное дело – сносить старые дома и на их месте строить новые.

– Это же наш дом, – настаивал Бен, когда мама заводила такие разговоры.

Мама еще больше грустнела, тогда Бен крепко обнимал ее и уверял:

– Все наладится, вот увидишь.

Он надеялся, что если повторять эти слова достаточно часто, то так и окажется.

Теперь Бен не то чтобы тосковал по папе, скорее ему было любопытно. Он почти не помнил отца. Во всех деталях вспоминался только один день, который они провели вместе.

Заветное воспоминание! Бен даже думал, что это сон, – пока не открыл конверт с приглашением.

Он, наверно, был совсем маленьким. Бен помнил, как папа нес его вверх по лестнице, как они миновали большие черные двери и вошли в шумную, плохо освещенную комнату. Шум напугал Бена, и он зарылся лицом в папину куртку. Потертая шелковистая подкладка пахла машинным маслом и мятными карамельками. Чудесный запах!

Папа недолго его нес и в следующем зале спустил на пол. Бен запомнил пятна света от высокого окна на темном паркетном полу. Шаги тут звучали как барабан, и Бен прыгал – на свет, в тень, на свет, в тень, яростно топая, потому что о нем забыли.

Потом пришла старушка. Бен запомнил седые волосы, темно-синее платье и то, что старушка оказалась ласковая. Отец поманил его, и они пошли за старушкой через двери, над которыми было что-то написано. Потом через другие двери – тоже с надписью, потом еще через одни, и еще; много одинаковых дверей, словно стоишь между двух зеркал и смотришь на бесконечные отражения. Одно отличие – в конце длинного коридора стоял гиппопотам. Пока они шли, Бен понял: гиппопотам их ждет. Хотя взрослые просто прошли мимо.

А Бен остановился.

Вдруг морду гиппопотама прорезала улыбка, и он произнес:

– Впереди могут ждать трудности, но у тебя с мамой все будет хорошо.

Бен обиделся. Он не хотел маминой спокойной жизни, его манили папины приключения. Слова гиппопотама смущали. Он ничего не забыл, и чем старше становился, тем больше его это мучило. Даже сейчас картина так и стояла перед глазами – серый гиппопотам наклоняется к нему, чтобы поговорить. На морде морщин как линий на карте, а в круглых карих глазах светится ум.

Потом воспоминания становились отрывочными, рассыпались, как пазл. Еще одна комната, тисненые обои, камин, запах воска. Они сели. Папа смеялся, но вот лица его Бен никак не мог вспомнить. Зато ясно видел чайные чашки – светло-зеленые, украшенные фарфоровыми пчелами, и простую голубую кружку с молоком для него. Он был этому рад, потому что боялся пчел, даже фарфоровых. Он был доволен, когда заметил на столе хлеб с поджаристой корочкой. Ему дали ломтик, намазанный маслом и медом. Он жевал, и острый сладкий вкус хлеба мешался с привычным запахом молока. Крошки попали за воротник и кололись. Он потер шею. Вдруг из-за сахарницы выглянул зверек с носом-хоботком, похожий на землеройку. Он не сводил с Бена черных глаз-бусинок.

Потом произнес:

– Трудно поверить, что из тебя выйдет толк. Вытри хотя бы рот.

Бен так и сделал – рукавом. Когда он опустил руку, зверек уже исчез. Последнее, что он запомнил, – лампа, похожая на рыбу-иглобрюха, висящая над письменным столом. Свет вдруг стал ярче, и рыба подмигнула Бену.

Он хотел подмигнуть в ответ…

…но тут воспоминания обрывались. Больше он ничего не мог вспомнить, но всегда надеялся, что в один прекрасный день поймет, что же это было.

Вечером он продолжил поиски Музея Гарнер-Ги, а мама считала, что он просто играет на компьютере. Бен долго не мог найти никаких следов. Он уже почти сдался, но вдруг наткнулся на ссылку на старый сайт: Общедоступный указатель малоизвестных музеев прошлого и настоящего. Похоже, что сайт не обновлялся долгие-долгие годы, но Бен все равно там пошарил. И ура! Почти в самом конце списка он нашел то, что искал.

Вот что он прочел:

МУЗЕЙ ГАРНЕР-ГИ В ТИДБЕКЕ
Вряд ли попадете – он почти всегда закрыт!

Но если очень надо – есть разные способы.

НА АВТОБУСЕ

Найдите тринадцатую стойку за вокзалом. Садитесь на автобус номер 79, он ходит один раз в день. Доезжайте до угла Круговой аллеи. Музей как раз за ней, спиной к дороге, прячется среди деревьев.

НА МАШИНЕ

К сожалению, парковки нет. Посетителей, паркующихся без разрешения, ожидают эвакуаторы (а иногда и дикие звери).

ПЕШКОМ

От центра до музея пятьдесят минут быстрой ходьбы. Рекомендуем запастись хорошей картой.

ТРАМВАЙ – вот, пожалуй, лучший выбор.

Но у нас нет трамвая, подумал Бен.

И решил поехать на велосипеде.

Глава 3. Приходи – сейчас или никогда

Только в воскресенье днем, наведя порядок в своей комнате, Бен наконец смог выбраться из дома.

На прощанье Бен обнял маму.

– Отправляюсь на разведку.

Ему не сиделось на месте, ничто не могло его остановить: ни холод, ни хмурое небо, ни непонятное мамино неодобрение.

Она дольше обычного задержалась на пороге.

– Ты не пойдешь к плотине?

– Конечно, нет, – Бен по-шпионски натянул шарф на лицо. – Что я, больной?

Потом мама настояла, чтобы он проверил велосипед. Потом навязала ему с собой пару булочек с кремом, завернутых в пленку. Бен сунул их в рюкзак.

Наконец, наконец он помахал маме и уехал, прежде чем она успела придумать новый повод, чтоб удержать его дома.

Маршрут он разработал с вечера.

Бен со свистом промчался по боковым улочкам и вскоре доехал до сырого, грязноватого берега реки. На середине моста была устроена обзорная площадка для пешеходов и велосипедистов. Отличное местечко, чтобы передохнуть, съесть уже эти булочки и посмотреть карту.

Он прекрасно разбирался в картах, мама даже шутила, что у ее сына в голове компас. Насколько Бен мог понять, Круговая аллея начиналась сразу за мостом. Не переставая жевать, Бен посмотрел на тот берег. Ряд старых домишек. Дальше – стройка, наполовину готовые современные дома теснятся у самой реки. Дальше – плотина и на ней заброшенный пешеходный мостик.

Несмотря на обещание, Бен не удержался и подошел к плотине поближе. С моста почти ничего не было видно. Только самая верхняя часть пенистого водопада. Обзору мешал выдававшийся в реку лесистый мысок как раз между стройкой и плотиной. Похоже, музей находится именно там. Со свинцового неба прямо на карту упала огромная капля дождя. Как раз на то место, где должен быть музей. Бен понял намек – пора двигаться, пока не промок насквозь.

Бен крутил педали и размышлял: почему мама так против похода в музей? Вправду боится плотины или знает о том дне с папой?

Он никогда ее не спрашивал – отчасти не осмеливался, отчасти хотел сохранить этот секрет для себя.

Он без труда отыскал Круговую аллею и покатил под дождем мимо высоких обветшалых строений из черного кирпича. Почти на всех – по нескольку звонков, значит, там квартиры. На музей не похоже.

На середине Круговой аллеи, на той стороне, что ближе к реке, жилые дома кончались. Раньше тут, вероятно, полукругом стоял целый ряд зданий, но теперь за забором, на стройке, среди незаконченных домов-коробок неподвижно застыли бульдозеры и экскаваторы. Недурное местечко для пряток. Но что-то не так было с этими домами – они словно с трудом цеплялись за берег, размышляя, не соскользнуть ли в реку.

За грязью, за заросшим пустырем начинался лесок. Среди по-февральски голых деревьев Бен заметил башню с часами. Он поспешил туда и оказался возле унылого здания. Похоже, сюда давненько никто не заглядывал. Подъездная дорожка засыпана листвой, листья даже на ступеньках. Краска на дверях и оконных рамах облупилась. Бен взялся за перила, с сомнением глянул на слепые окна и мокрую желтоватую стену. Что это за дом такой?

Большая мохнатая пчела закружилась у него над головой. Бен яростно замахал руками – он не жаловал пчел. Пчела устремилась к дверям, а Бен крикнул ей нарочито грубо, чтобы почувствовать себя увереннее:

– Эй, чего ты тут мокнешь?

Пчела не ответила, – не то чтобы Бен ждал ответа, – но села на маленькую табличку слева от дверей. Бен слез с велосипеда и взбежал по ступенькам, чтобы прочесть надпись на табличке. Вот что она гласила:

Он нашел музей!

Но в воскресенье музей не работал.

Может, завтра как раз третий понедельник? Хотя после школы он не успеет. Может, мама отпустит его в субботу – если это будет вторая суббота. Но как узнать, какая суббота вторая?

Бен был совершенно сбит с толку. Он спустился с крыльца. Дождь лил все сильнее. Разочарованный и замерзший, он все еще храбрился, но уголки рта уже поползли вниз, словно к ним привесили грузики. Он был несчастен, как плачущее небо над головой.

Музей Гарнер-Ги
ОТКРЫТ
Каждый третий понедельник с 14:00 до 16:00

Каждую четвертую среду с 13:00 до 15:00

Каждую вторую субботу с 14:00 до 16:00

В ОСТАЛЬНОЕ ВРЕМЯ ЗАКРЫТ.

Из окон кафе через дорогу на мокрую мостовую лился свет. Над зашторенными окнами красовалась вывеска, изображающая пирожное. Бен понимал, что крутить педали в такую погоду опасно. Он порылся в рюкзаке. На дне обнаружились несколько монеток, приставших к огрызку старого пряника. Может, хватит на булочку? Бен пристегнул велосипед к ограде музея, пересек дорогу и вошел в кафе.

Внутри было тепло, пахло мокрыми пальто, кофе и свежей выпечкой. Другие промокшие посетители ели и пили в свое удовольствие. Бен, как голодный щенок, уставился на пирожные за стеклом. Ценников тут не было.

– Сколько стоит кусочек вот этого? – Бен показал на медовую коврижку, украшенную вишенками.

Слишком дорого. Официантка назвала сумму, которой у него в помине не было. Бен нерешительно показал на пакетик апельсинового сока, уж это он может себе позволить.

– Тогда мне вот что.

– Здесь пить будешь?

Официантка скривилась, собирая липкие монетки.

Бен мрачно кивнул.

– Садись, я принесу.

Бен протиснулся к окну, чтобы сразу увидеть, когда кончится дождь. Через некоторое время появился ненужный сок в ненужном стакане. Официантка понесла на подносе кофе и кусок обливного шоколадного пирога. За столиком напротив сидел, уткнувшись в бумаги, человек с бычьей шеей. Пальто туго обтягивало его плечи. Ел он неаккуратно, крошки так и сыпались на грудь. Губы слишком толстые, и полон рот острых зубов. Кажется, зубов даже больше, чем полагается.

Дверь открылась, потянуло сквозняком.

Толстяк вскочил, размазав по подбородку глазурь, и замахал вошедшей женщине. Она была худая, высокая и бежевая от носков туфель до гладко причесанной макушки. Даже зонтик бежевый. Большая бежевая сумка из крокодиловой кожи, очки формы «кошачий глаз» в бежевой оправе, даже помада бежевая. Бежевым было абсолютно все, кроме ногтей, покрытых лаком отвратительного фиолетового цвета. Бен ее узнал. Это же директриса нового Научного музея – он видел фотографию на сайте. В жизни она еще больше напоминала противное длинное насекомое. Даже глаза навыкате.

Она нервно оглядела кафе.

– Вы уверены, что тут безопасно?

– Не волнуйтесь, тут совершенно безопасно, – подмигнул толстяк и показал на свой столик. – Рад, что вы смогли приехать заранее. Надо кое-что обсудить, прежде чем отправляться к старухе напротив. Не люблю говорить по телефону – никогда не знаешь…

– …кто подслушивает, – закончила его собеседница.

Бену стало любопытно. Мама упоминала какую-то старушку в музее. Он навострил уши.

Глава 4. Кое-кто подслушивает

Насекомовидной даме принесли медовую коврижку, украшенную вишенками. Она деликатно попробовала и отставила в сторону. Достала из сумки папку. До Бена долетал запах коврижки.

– Как такая старушенция одна справляется с музеем? Это выше моего понимания, – сказала женщина. – Вы уверены, что никого другого там нет?

Толстяк шумно отхлебнул кофе.

– Никогда никого не видел. Понятия не имею, как она справляется. Старуха ведь настоящее ископаемое.

Женщина выдавила в чай лимон.

– Похоже, она там испокон веку. Я тщательно изучила вопрос – никаких наследников нет. Музей всегда принадлежал одной семье, и она последняя в роду. Ни следа живых родственников.

Толстяк кивнул.

– Был какой-то кузен, но утонул несколько лет назад. И почему-то даже попечительского совета нет. Вообще непонятно, нужен ли кому-нибудь этот музей. Организовано все по-дурацки.

Насекомовидная женщина подцепила кусочек коврижки, но не съела, а положила обратно на тарелку.

– Она только рада будет продать. Трудно в ее возрасте возиться с музеем.

– Он не так часто бывает открыт.

– А если городской совет вступится и спасет музей?

– Теоретически совет мог бы вмешаться, но, сами знаете, после прошлогоднего наводнения средств почти не осталось. Любое новое вложение в этом районе пойдет на укрепление плотины – она в плохом состоянии, это может быть опасно.

– Она же не сможет вечно содержать музей.

– Казалось бы, нет, – усмехнулся толстяк, – но я уже не один год уговариваю ее продать. На этом месте можно построить новые дома.

Вот оно что, подумал Бен. Гадость какая. Он застройщик, такой же, как тот, что хочет купить мамин магазин.

– Ну, будем надеяться, мы ее уговорим, – возразила его собеседница и, высунув язычок, быстро облизала верхнюю губу. – А что станем делать, если она все-таки откажется?

Тут их разговор изменился. Они склонились друг к другу и стали говорить тише. Шептались, как заговорщики, явно замышляли недоброе.

– У меня почти не осталось времени, – шипела женщина, сцепив руки с фиолетовыми когтями под острым подбородком. – Финансирование уплывет, если я не потороплюсь. А нет ли какого способа… скажем… убедить старушку, что музей надо продавать немедленно?

Толстяк внимательно слушал.

Женщина наклонилась вперед.

– Музей в ужасающем состоянии. Небольшой несчастный случай… скажем, нашествие паразитов – и музей навсегда закроется.

Застройщик потер нос.

– Что конкретно? Крысы? Насекомые?

– Да, что-то вроде.

Она еще раз взглянула на свою коврижку и вдруг спрятала руки в рукава, отчего стала похожа на молящегося богомола. (По мнению Бена.)

– Может, затопить? Это быстрее, – проворчал толстяк.

– Но вода может повредить экспонаты, – женщина сжала тонкие губы. – Хотя, если совсем маленькое наводнение… Лучшая часть коллекции расположена значительно выше цокольного этажа. Небольшое наводнение вполне безопасно. Здание оно погубит, хотя… а получится? Плесень, гниль, грязь с реки, переполненные сточные трубы – недешево встанет все отчистить, как вы думаете?

– Обязательно! – оскалился толстяк. – Такие старые дома требуют немалых расходов на ремонт. А наводнение может случиться этой же зимой. За плотиной надлежащим образом не смотрят. Я-то знаю, сам опасаюсь – у нас там стройка по соседству.

– Да уж знаю.

Женщина выпростала руку из рукава и забарабанила по столу. Тук-тук-тук, стучали фиолетовые ногти. Как будто паук трясет паутину.

– Так вы думаете, наводнение можно… организовать?

Толстяк задумчиво почесал короткую шею.

– Аварии случаются… Прорыв плотины, возможно… Или в это время года, при высокой воде, если что-нибудь упадет на плотину и перекроет сток… могут случиться большие неприятности.

Повисла тяжелая пауза.

– А такое может случиться? – она не моргая смотрела на него.

Застройщик фыркнул.

– Я должна его заполучить, – в ее голосе прозвучали хищные нотки.

Толстяк коротко кивнул.

– Понятно.

Женщина откинулась назад.

– Если повезет, ничего этого не понадобится, – пробормотала она. – У меня для нее заманчивое предложение.

Она протянула собеседнику папку.

– Зря мы беспокоимся. В ее возрасте продать музей – большое облегчение. На то, что мы предлагаем, она безбедно проживет остаток дней.

– Кто может вам сопротивляться? – толстяк разинул пасть в акульей улыбке. – Кто, кроме вас, способен очаровать старуху?

– Вы так уверены? – женщина визгливо засмеялась.

– Мы с вами в одной лодке. У меня есть друзья, которые протолкнут это в городской план, как только она подпишет.

– Охотно верю.

Он взглянул на свои большие безвкусные часы.

– У нас есть двадцать пять минут. Давайте еще по чашечке, а я пока прогляжу поправки… вы не съели коврижку… может быть, я…

– Пожалуйста, – она подтолкнула к нему тарелку.

У Бена колотилось сердце. Эти люди собираются затопить музей – нарочно!

Надо кому-нибудь сказать.

Но кому?

Полиции?

А они поверят?

Поверят ребенку, а не этой бежевой даме, похожей на насекомое? Конечно же нет. Скажут, он не так понял. И вообще, подслушивать взрослых нехорошо.

И мама скажет то же самое.

Остается одно. Надо предупредить саму старушку.

Подошла официантка. За ее широкой спиной Бен проскользнул к выходу, надеясь, что его не заметят. Насекомовидная женщина внимательно посмотрела ему вслед.

– Всего лишь мальчишка, – услышал он голос толстяка.

Глава 5. Стрелки и перья

Бен ринулся к крыльцу и забарабанил в тяжелые деревянные двери. Он оглянулся через плечо, почти уверенный, что насекомовидная женщина наблюдает за ним через окно.

Нет, она не смотрит в его сторону.

Но и на стук никто не ответил.

Он застучал еще настойчивее.

Двери по-прежнему оставались неподвижными, закрытыми, неприступными. Бен заметил, что с притолоки фестонами свисает паутина, как будто двери давным-давно не открывали. А что, если паутину сплели гигантские тропические пауки? Бен не любил насекомых. Особенно с жалом. А тут как раз появилась одна из этих пчел, хотя какие могут быть в феврале пчелы? Пчела покружила над Беном и боднула стык между створками дверей. Потом появилась вторая пчела. Потом третья.

Это уже слишком! Бен обернулся и увидел на крыльце целый рой пчел, танцующих под дождем. Первые пчелы присоединились к ним. Все они были какими-то слишком большими и темными. Они загородили мальчику путь к отступлению – ну, или ему так показалось. Бен в панике отступал, пока не уперся спиной в двери. Дальше идти было некуда, и он в отчаянии воззвал к дому:

– Пожалуйста, пустите!

Не то чтобы он верил, что двери откроются. Вдруг створки распахнулись. Он так сильно прижимался к дверям, что влетел внутрь и чуть не упал.

Но удержался.

Двери за его спиной с шумом захлопнулись.

БУМ!

Мир остался позади.

Он стоял в темном вестибюле. Вокруг тикали и скрипели разнообразнейшие часы – всех форм и размеров.

Кто его впустил?

Никого не было видно, но шею сзади слегка покалывало, словно под чьим-то пристальным взглядом. Бен краем глаза заметил какое-то маленькое существо, возможно, зеленое – вот если бы тут было побольше света, чтобы рассмотреть получше. Оно съехало вниз по двери и сбежало по плиточному полу. Бен постепенно привыкал к темноте. Он почувствовал, что со стен на него смотрят не только циферблаты часов. На него уставилось множество глаз.

Желтые ястребиные, черные бусинки певчих птиц, красные глаза водоплавающих. На каждых часах сидела, как на насесте, своя птица, и все они смотрели на двери. Птичьи глаза, циферблаты, плитка на полу, высокий, почти невидимый потолок – Бену казалось, что он ввалился в церковь прямо во время службы.

– Это просто чучела птиц, – сказал он сам себе.

Получилось вслух и гораздо громче, чем он ожидал. Сыч, сидящий на замысловатых часах с застекленным циферблатом, глянул на Бена неодобрительно – если бы взгляд мог звучать, этот взгляд был бы оглушительным.

Наплевать, подумал Бен. Это просто чучело.

Он отвернулся от сыча и оказался лицом к лицу со злобной цаплей, стоящей возле пустой и темной билетной кассы. Дальше коридор поворачивал направо. Впереди можно было разглядеть только большую картину маслом. Семейная группа в старомодной одежде. Взрослые выглядели хмуро, но в центре картины сидела рыжеволосая девочка, и ее улыбка, казалось, освещала комнату и приглашала Бена войти. Он робко сделал несколько шагов и на что-то наступил. Вдруг часы с сычом начали бить.

Бен так и подскочил. Часы пробили семь раз, хотя стрелки стояли на 3:55. Они вообще не должны были бить.

Часы старые, успокоил себя Бен. Просто поломались.

Тут до него дошло, что часы забили как раз в тот момент, когда он почувствовал под ботинком дрожь. Может, бой часов – это сигнал, как дверной звонок, объявляющий о его приходе?

Вообще-то не похоже. Бен поднял ногу и увидел плоскую латунную кнопку, вделанную в пол. А что, если, наступив на кнопку, он заставил бить часы? Глупая теория, не стоит и проверять. Тем не менее Бен наступил на кнопку еще раз. Часы начали бить снова. Звонкое эхо разнеслось по всему дому.

– Сейчас кто-нибудь выйдет, – пробормотал Бен.

Он вспомнил про приглашение и выудил из кармана листок.

Тут он заметил, что сыч на картинке точно такой же, как сыч на часах. Он оглянулся – кажется, настоящий сыч двигался, он явно повернул голову.

Не глупи, скомандовал себе Бен и шагнул к картине, чтобы рассмотреть ее получше. Приятнее смотреть на девочку, чем на сердитого сыча.

Но, подойдя ближе, Бен убедился: на картине тоже полно животных. У одного из молодых мужчин на плече сидел хамелеон, даже у суровой пожилой женщины из кармана высовывалась мышка, а может, это была землеройка, как на билете. Интересно, каково это – быть членом большой семьи, да еще и с таким количеством зверей.

– Счастливые, – тоскливо прошептал Бен. – Как бы узнать, кто они такие?

Ответ нашелся ниже на стене. На латунной табличке были выгравированы слова:

– Я пришел! – объявил Бен. – У меня и приглашение есть.

Позади другого молодого мужчины на картине устроился сыч, он действительно был похож на сыча с часов. Бен обернулся к настоящему сычу и помахал приглашением. Тут же он понял, как это глупо выглядит, и заторопился в следующий зал. Хорошо еще, что его никто не видел.

Глава 6. Где-то там, в конце коридора

В соседнем зале вдоль стен теснились стеклянные витрины со множеством птиц. Почти все чучела устроились в своей естественной среде обитания, хоть и изрядно выцветшей. Одни птицы охотились, другие высиживали птенцов, третьи ели. Все, казалось, были настороже.

В центре зала стояла длинная витрина – от левой стены и почти до окна. Сегодня коллекционирование птичьих яиц в Англии объявлено вне закона, но в девятнадцатом веке это считалось вполне почтенным занятием. Викторианский Музей Гарнер-Ги обладал обширной коллекцией птичьих яиц. Она как раз и была представлена в этой витрине. Слева лежало яичко колибри, самое маленькое, величиной с горошину. Дальше яйца были расположены по размеру, и у дальнего конца, возле окна, можно было видеть самое большое – редчайшее яйцо вымершей слоновой птицы. Громадное, больше мяча для регби. Этикетка гласила: в скорлупу этого яйца поместится 180 куриных яиц.

В любой другой день Бен пришел бы в восторг. Но не сегодня. Сейчас Бен шагал вдоль витрины, пытаясь хоть в чем-то разобраться. Настороженно, как дикая птица, он шел, ведомый не только зрением и слухом, но и каким-то другим, шестым чувством, – скрип-стук-скрип-стук – по широким темным доскам пола, на другой конец зала, где под высоким окном лежал яркий лоскут солнечного света. Бен обогнул витрину, наступил на световое пятно, увидел остававшуюся в тени стену и радостно вскинул руку. Он узнал это место!

Тут он был с отцом.

Значит, это не сон.

Прямо перед ним, под надписью Выход, начинался длинный узкий коридор. А в конце коридора ждал гиппопотам.

Откуда-то издалека донеслась тихая музыка, она звучала гулко, как будто музыканты играли в огромном помещении вроде бассейна. Бен даже узнал мелодию, потому что слышал ее в школе, – «Аквариум» из «Карнавала животных» Сен-Санса. Музыки в музее он не ожидал, это было так странно, что парочка из кафе почти вылетела у него из головы. Он забыл об осторожности и зашагал вперед, не обращая внимания на открытые двери по обеим сторонам коридора. Миновал серебристый корабль, зал с окаменелостями и другой, с насекомыми, зал, полный бутылок, залы, где было выставлено множество сокровищ; и, пока он шел, трубы под потолком поощрительно булькали.

Чем ближе Бен подходил к гиппопотаму, тем меньше он казался. Это озадачивало. Бен замешкался было, но тут узкий коридор кончился, и мальчик застыл на месте. Как и все остальные, когда попадали в центральный атриум Музея Гарнер-Ги.

Четыре ступеньки вели вниз, в заглубленный внутренний дворик. Там, на деревянном помосте, и стоял гиппопотам. Казалось, он купался в опаловом свете, льющемся через высокий стеклянный потолок. Позади, на высоком постаменте, расположился старинный граммофон. Музыка струилась из его широкого раструба – странно, что в музее музыка, но Бен был в таком восторге, что уже ничему не удивлялся.

Его гораздо больше поразило то, чего нельзя было увидеть издалека, – гиппопотам стоял в окружении удивительной компании других животных.

Семейство бабуинов, а рядом белый медведь, дальше – морж, бурый кенгуру (неожиданно крупный), гигантский лось с рогами, похожими на ветви дуба, муравьед, семейство ошейниковых пекари (такие дикие свиньи), черная пантера, златогривая львица со львенком, рыжеватый верблюд, стоящий на островке песка рядом с коричневой ламой (она могла бы показаться его детенышем, но это не так). Бен заметил еще гигантскую черепаху с чешуйчатым панцирем, свернувшегося броненосца, зебру, окапи с белыми полосками и пятнистых жирафов. Жирафов было девять, но не все в комплекте, некоторые были представлены лишь головами и шеями, а целиком – только два. Эти стояли по одну сторону лестницы, ведущей наверх, на галерею, а по другую сторону лестницы обнаружился скелет небольшого динозавра.

Наверху, среди множества стеклянных витрин, стояло деревянное кресло. Красная обивка сиденья была смята с одной стороны, как будто на нем кто-то недавно сидел. Но вокруг никого не было видно. Бен тихонько спустился по четырем ступенькам и остановился напротив гиппопотама. Что делать дальше?

Конечно, это был тот самый гиппопотам – та же блестящая грязно-серая шкура, те же складки на морде, тот же запах меда и нафталина. Вблизи меньше, чем казался издали, – не больше самого маленького пони. (Потому что на самом деле карликовый гиппопотам – совсем другой вид.) Несмотря на малый рост, он обладал истинным величием и несомненным чувством собственного достоинства, поэтому казался самым настоящим из всех. Рядом с ним Бен был в безопасности. Ужасно не хотелось уходить, хотя взрослый скептик внутри него понимал: он просто вообразил тот давний разговор.

На что я надеюсь?

Быть взрослым совершенно не хотелось, Бен всей душой мечтал снова поговорить с гиппопотамом. Вдруг он что-нибудь, ну хоть что-то расскажет о папе.

Неожиданно граммофонная игла дошла до конца дорожки. Раздался треск. Звук повторялся снова и снова.

Т-р-р-бум!

Бен взглянул на граммофон. А кто его, собственно говоря, завел?

Т-р-р-бум!

Семь, восемь, девять оборотов. Т-р-р-бум!

Звук бил по ушам, словно медленно защелкивалась ловушка.

Десять раз, одиннадцать.

Т-р-р-бум!

Т-р-р-бум…

Вдруг из граммофонной трубы раздался бой часов!

Семь ударов!

Били часы в вестибюле, но звук доносился прямо из граммофонной трубы. Правильная догадка, бой часов – это сигнал тревоги. Вдруг граммофон начал транслировать другие звуки из вестибюля. Бен вспомнил, как наступил на латунную кнопку. Похоже на радионяню – чтобы слышать ребенка из другой комнаты.

Вот что он услышал из раструба: шаги по плиточному полу, звук захлопнувшихся входных дверей, два голоса – мужской и женский.

Парочка из кафе!

Они вошли, не постучавшись, подумал Бен.

Он с ужасом понял, что двери остались незапертыми – заходи кто хочешь.

– Их-то пригласили, – простонал Бен. – А я сам вошел, без спросу.

Дело плохо. Вот что еще он услышал через граммофон:

– Да ладно, просто детский велосипед. Кто угодно мог оставить, – мужской голос.

– Все возможно, но, боюсь, мальчишка нас подслушивал, и это его велосипед.

– А если и так? Что малец мог понять? Он просто пялился на вашу недоеденную коврижку. Я тут часто бываю, а его никогда не видел. И официантка его не знает – по крайней мере, она так сказала.

– И все равно…

– Даже если он подслушивал, что может сделать ребенок? То, что мы предлагаем, абсолютно законно – и относительно здания, и относительно коллекции. Возразить тут нечего. Все останутся довольны. Старуха явно заинтересовалась, не зря она пригласила нас на чай. Не пойдет же она на попятный из-за какого-то ребенка?

– Вы правы, – прозвучал резкий женский голос. – Простите, что зря беспокоюсь. Эти пчелы сводят меня с ума – их не должно быть зимой. И столько поставлено на карту. Некоторые часы просто изумительны.

– Стоит постараться? Думайте, как вы этими часами распорядитесь.

– Было бы место.

– Место будет, когда я выстрою вам новый корпус. Выкиньте мальчишку из головы, подумайте лучше о новом крыле Научного музея. Мальчишка – это ерунда.

– А если он отправился прямиком к старухе?

– Не порите чепуху. Двери были закрыты. Старуха велела нам сразу подниматься наверх, вряд ли она ждала его у входа. Если он каким-то чудом прорвался внутрь за пять минут до нас, то он где-то неподалеку.

– И что тогда?

Толстяк ухмыльнулся:

– Тогда я с ним разберусь.

Глава 7. Слоновая землеройка

Спрятаться, пока они не уйдут, решил Бен.

Куда?

Позади – высокая черная витрина со стеклянными полками с коллекцией мелких зверюшек на фоне карты Африки. Витрина не занимает всю стену, в углу зала осталась небольшая щель. Бен ринулся туда. Еле втиснулся, присел на корточки, скрючился, чтобы его не увидели через стеклянный верх витрины. Было очень тесно.

Цок, цок, цок – стучали острые каблучки по деревянному полу. Они уже в зале с коллекцией птичьих яиц. Остановились. Его ищут?

Бен представил, как она сует свой острый нос во все углы. Хорошо ли он спрятался? Уверенности не было, но он не решался поискать другое место. Глубоко дышать, чтобы успокоиться, – вот и все, что он сейчас мог сделать. Увы, угол был пыльный и грязный, как мешок пылесоса, и от глубокого дыхания сразу же засвербело в носу. Чихать нельзя!

В отчаянии он зажал нос. Не помогло – нос и глаза ужасно зудели. Он тер нос, корчил дикие рожи, он думал только о том, чтобы не чихнуть, и вовсе не обращал внимания на зверюшек в витрине.

А одна из них вдруг отвернула мордочку!

Чих сразу прошел – от удивления. Прямо рядом с Беном по другую сторону стекла сидела землеройка с того давнего чаепития. Бен всмотрелся пристальнее. Она больше не двигалась. Померещилось?

На ярлычке было написано:

Эта землеройка, ясное дело, была чучелом, жалким и потрепанным – даже швы видны. Глазки-бусинки смотрели в одну точку.

– Ты не шевелилась, – сурово сказал Бен, скорее самому себе.

Как только он это сказал, землеройка подпрыгнула, встала на задние лапки, прижала волосатую мордочку и коричневато-розовые передние лапки к стеклу в опасной близости от его носа.

Бен дернулся и стукнулся головой о стену.

– Ой!

– Ш-Ш-Ш!

Голосок тоненький, пронзительный, как у резиновой игрушки-пищалки, даже через стекло.

– Не смей уходить, сиди и слушай – ты, похоже, меня слышишь.

– Так я вроде никуда и не иду, – неуверенно пробормотал Бен.

– И не надо. Ума не приложу, как ты выберешься из этой переделки. Попался ты знатно. Сиди тихо, а то они услышат.

Тут Бен понял, что больше ничему не удивляется. Безмерное удивление куда-то делось, и он неожиданно для себя ответил землеройке:

– Сама сиди тихо, а то они тебя услышат.

– Взрослые слышат только то, что готовы услышать, – возразила землеройка, – и это точно не я.

– Они уж точно готовы услышать меня.

– ТОГДА ПОМАЛКИВАЙ!

Она подтянула хвост и сунула в рот.

Но Бен был не в силах молчать.

– С этих людей глаз нельзя спускать. Я подслушал, что они задумали страшную гадость. Надо сказать здешней старушке, если она в музее.

– Она-то тут, но ты лучше не высовывайся.

И так понятно. Парочка уже шла по коридору. Цок, цок, цок – стучали каблучки-шпильки. Потом затихли. Наверно, они его искали в одном из боковых залов.

– Что именно ты подслушал? – поинтересовалась землеройка, сгибая и разгибая нос-хоботок. (Она могла ловко свернуть хоботок в кольцо, почти как настоящий слон.)

– Тот человек сказал, что хочет купить музей, а потом снести и выстроить новые…

– Это мы знаем, – перебила землеройка. Она выплюнула хвост, встряхнула, и он стал похож на сердитый вопросительный знак. – Джулиан Пик тут давно вынюхивает. Но директор всегда отвечает: не продается!

– Ваш… человеческий директор? Ты имеешь в виду старушку?

– Ее зовут Констанция Гарнер-Ги, и она больше чем директор. Она и куратор, и владелец музея, и она же ярлычки надписывает, и моет, и убирает, и ни разу за все эти годы она никогда, никогда, никогда не соглашалась даже разговаривать с этими жуликами-застройщиками. Но теперь подключилась мисс Тара Лед.

– А это кто?

– Женщина в соседнем зале.

– Она работает в Научном музее, – объяснил Бен. – Очень противная.

– Разрушительница в бархатных перчатках, – объявила землеройка.

– Да… можно и так сказать.

Бен глянул из-за витрины, с ужасом ожидая появления парочки. Землеройка носилась взад-вперед, трясясь от возбуждения. Что, если они это заметят, когда войдут? Если она будет продолжать, они обязательно заметят. А потом найдут и его.

– Вот что я тебе скажу, – заявила землеройка. – Тара Лед решила, что в городе может быть только один музей – ее, вот она и хочет заграбастать наши лучшие экспонаты для своего музея, а Джулиан Пик пусть рушит наш милый дом.

– Ты хочешь сказать, украсть?

– Ну, не совсем так, она собирается заплатить. Немного, но не в этом дело. Этот музей – наш дом, а она хочет нас переселить… Причем не всех. Ты что, не понимаешь? Вся коллекция ей в ее новом музее ни к чему. Мы слышали, что ее интересуют только «самые отборные экземпляры», и то на основе ротации. Ты знаешь, что это значит?

Бен покачал головой.

– Это значит, некоторых отправят в запасник. Свалят в заплесневелом подвале, оставят гнить в пыли. Никто нас не увидит. Как тут не упасть духом? А ведь это еще, считай, повезло.

Землеройка замолчала и засунула в рот хвост и обе передние лапки.

– А что будет с теми, кому не повезет?

– Люди называют это утилизацией отходов, – невнятно пробормотала землеройка. – В запасник все не поместятся, лишних продадут… а большинство сдадут в утиль, рассортируют по пластиковым контейнерам и…

Она замолчала, сжалась в комок и почти завизжала:

– Нас переработают, или сожгут в топке, или бросят гнить на свалке, а никому и дела нет!

– Мне есть дело. Неужели их некому остановить?

– Мы уже кое-что сделали. Нашли тебя.

– Вы нашли меня? – Бен разинул рот. – Я пришел, потому что молочник принес бесплатный билет.

Усики землеройки сердито завибрировали.

– Кто, ты думаешь, отправил письмо? Отнюдь не молочник. Ты хоть понимаешь, как трудно было напечатать приглашение? Мы с Леоном полночи сражались с печатным станком. Больше того, пчелы потеряли несколько дней работы, пока не выследили тебя. И еще больше времени пропало из-за тумана – невозможно же тащить тяжелый намокший конверт. А ты что делаешь? Не ценишь нас! Прохлаждаешься! И вот результат – СЛИШКОМ ПОЗДНО!

– Я пришел, как только смог, – оправдывался Бен.

– Смог, не смог! Надо было быстрее, – пискнула землеройка. – Если ты ничего не придумаешь, будем надеяться, что Констанция им откажет.

– Почему ты сама с ней не поговоришь?

– Она нас не слышит. Перестала слышать примерно в твоем возрасте. Это не имело особого значения – она чувствует, что нам надо, она любит музей. Но она потихоньку сдает. Возраст, усталость. Мы о ней беспокоимся – говорит сама с собой куда чаще, чем обычно. Понимаешь, от этого есть польза: мы узнаём, как идут дела… но она говорит, что устала от жизни.

Глаза у землеройки стали подозрительно влажными. Такая печальная, такая несчастная. Бен протянул руку и погладил пальцем стекло. Землеройка в ярости затряслась от усов до хвоста, оскалила остренькие зубки и взвизгнула:

– Я тебе не игрушка!

– Ш-ш-ш-ш-ш, – поморщился Бен.

– Тихо там, – раздался низкий голос из центра дворика. – Они уже близко.

Глава 8. Бег времени

Джулиан Пик и Тара Лед появились из коридора.

– Ни следа мальчишки, – заявил Пик.

– Он мог спрятаться, – возразила его спутница.

Бен еще больше пригнулся.

– Ну, я его не вижу. А вы?

Он уверенно сошел вниз по четырем ступенькам, словно музей уже принадлежал ему.

– Что вы скажете об этих экспонатах? – поинтересовался он.

Она презрительно оглядела животных и объявила:

– Сплошная таксидермия. Хотя попадаются совсем недурные экземпляры. Некоторые безусловно стоит сохранить.

– Что значит таксидермия? – шепнул Бен.

– Это она про нас, – ответила землеройка. – Ты бы сказал чучела животных.

Женщина ткнула пальцем в гиппопотама.

– Этот никуда не годится. Швы разлезлись. Такого мне точно не нужно. Впрочем, чучела в наши дни не очень популярны – времена меняются, это викторианцы охотились и коллекционировали трофеи. Я бы взяла только парочку действительно редких экземпляров. Остальное – в утиль.

Пик поморщился и многозначительно закатил глаза.

– В утиль? Не забудьте, старуха надеется сохранить коллекцию в целости. Она болтала о научной ценности.

– Надеюсь, хоть у чего-то здесь есть научная ценность, – ответила Тара Лед. – Большего сделать не смогу.

– Не будем это обсуждать, пока дельце не выгорит.

Парочка пересекла зал. Женщина продолжала бурно жестикулировать, но слов Бен больше не слышал. Он боялся, что землеройка снова начнет скакать по витрине. Она яростно грызла свой хвост, как бы не отгрызла совсем. Нет, перестала, махнула лапкой наверх.

– Констанция идет.

Бен увидел, как открылась дверь и появилась седая, коротко стриженная женщина в длинном черном платье. Она величаво прошагала по галерее, опираясь на трость. Похожа на цаплю на охоте: подбородок вздернут, лицо серьезное и решительное. Когда она дошла до лестницы, Бен окончательно уверился: это была женщина из его воспоминания. Он узнал голос – темный и сладкий, как лакричная конфета.

– Добро пожаловать, – вот и все, что она сказала.

Парочка внизу была поглощена разговором, поэтому не сразу заметила Констанцию. Они отскочили друг от друга.

Бен заподозрил: Констанция Гарнер-Ги хотела застать их врасплох и довольна, что получилось. (Не будь он так напуган, тоже бы обрадовался.)

– Поднимайтесь, – пригласила она с ледяной улыбкой. – В кабинете готов чай… хотя, как я уже говорила, ваши планы вряд ли могут меня увлечь. Поймите, это мой дом и наш семейный музей.

– О, это так понятно, – Тара Лед разливалась соловьем. – Потрясающая коллекция. Я тут только потому, что о-о-очень волнуюсь за будущее музея.

– Чтоб вам в ногах запутаться, сороконожки проклятые, – землеройка дрожала от ужаса. – Констанция заинтересовалась. Она их поощряет.

– Даже если она наотрез откажется продавать, это не поможет, – прошептал Бен.

Парочка тем временем поднялась наверх, в галерею.

– Это еще почему?

– Ты еще не все знаешь.

И Бен подробно пересказал разговор в кафе. Когда он дошел до наводнения, землеройка уже кипела от злости.

– Они собираются затопить музей, а ты время теряешь, лопух!

– Не теряю я… ты сама не слушаешь…

– Тихо, я думать буду, – оборвала землеройка. – Получается, у нас совсем нет времени.

Она нервно покусывала хвост. Взрослые неспешно прогуливались по галерее.

– Какая жалость, что почти никто этого не видит, – лебезила Тара Лед. – Вы ведь редко бываете открыты? Просто позор. Понимаю, вы еще не вполне уверены, но надеюсь, вас удастся убедить, мы придем к согласию – и коллекция Музея Гарнер-Ги расположится в прекрасном новом здании, специально для этого выстроенном. Посетители смогут любоваться вашими замечательными экспонатами каждый день, а не только время от времени.

– Мы как раз обсуждаем строительство отличного нового корпуса, – встрял Джулиан Пик.

Он махнул волосатой лапой.

– Трещины на потолке, трухлявые рамы. Я хочу выстроить для Научного музея новое светлое крыло. Город сможет им гордиться. И мы назовем его вашим именем, не забудьте.

– Да, крыло Гарнер-Ги, – пропела Тара Лед, жеманно склонив голову набок.

– Вы собираетесь выставлять все? – спросила Констанция Гарнер-Ги. – Это большая коллекция.

– Придется, конечно, периодически обновлять экспозицию, – вкрадчиво ответила Тара Лед. – В каждый конкретный момент можно будет увидеть только часть экспонатов, надлежащим образом расставленных в больших современных, прекрасно освещенных витринах.

– Достаточно ли места для хранения остальных?

Но Тара Лед уклонилась от ответа. Вместо этого она заговорила об интерактивных экранах. Ядовито улыбаясь, она постукивала фиолетовыми ногтями по витрине с научными приборами и хорошо поставленным аристократическим голосом задавала множество вопросов о телескопах, микроскопах, астролябиях и солнечных часах. Она спрашивала о приборах для черчения карт, для измерения снежинок, статического электричества и чего-то еще совершенно заумного. Ее глаза горели гипнотическим блеском, так что бедная Констанция почти поддалась. Наконец дамы спокойно отправились пить чай.

Джулиан Пик ухмылялся у них за спиной. Он задержался на лестнице, чтобы еще раз оглядеть нижний дворик. Наклонился вперед, толстые пальцы сжимают перила, массивная голова медленно поворачивается. Сканирует.

Бен даже не думал, что сумеет так скорчиться.

Пока Джулиан Пик сопел и потирал свой огромный нос, на столбик перил уселась пчела. Заметив ее, Пик поднял кулак и – БУМ. С гнусной улыбочкой он смахнул на пол мертвую пчелу. Похоже, ему нравилось убивать. Он довольно кивнул и проследовал за женщинами. Дверь за ним с шумом захлопнулась.

Землеройка закружилась волчком, завизжала:

– Адский огонь и ведро помоев! Констанции понравилась эта ловкая дрянь, я так и знала, так и знала, а ты как думал? Понравилась! Констанция вот-вот поддастся на ее уговоры. Как бы предупредить? Даже не знаю… Глупый мальчишка, ты все испортил. Пришел бы вовремя – предупредил бы ее сам.

– Как смог, так и пришел, – запротестовал Бен. Ноги затекли и были как ватные. – С какой стати ты меня обвиняешь? Я-то тут при чем?

Землеройка дико вертела хоботком.

– Очень даже при чем. Ты что, не понимаешь? От этого зависит твое будущее, не только наше.

Бен не успел возразить. Землеройка пронеслась вдоль полки и выскочила через дырку в задней стороне витрины. Через минуту она на задних лапах запрыгала вверх по лестнице, как маленький кенгуру. Бен ринулся было за ней, но ноги не держали, он едва шел. Опять он один в компании мертвых чучел. Когда-то давно с ним заговорил гиппопотам, но теперь все безмолвствовали, как чугунные колонны, поддерживающие крышу. А вдруг звери и двигаться могут? Почти у всех – полон рот зубов… Бену захотелось домой, к маме.

Глава 9. Гиппопотам

Бен видел по телевизору, как надо обращаться с дикими животными: в глаза не смотреть, резких движений не делать, просто тихо-тихо отступать. Крадучись, на полусогнутых, как тот исследователь джунглей из телепередачи, он направился к выходу – мимо львов, мимо зебры, мимо белого медведя и диких свиней. Никто не шевельнулся. Осталось пройти мимо гиппопотама. Как тут удержаться и не взглянуть украдкой?

Странно, что он такой маленький. Издалека он казался просто огромным. Наверно, потому, что он такой внушительный и важный – и дело тут не в размере.

Гиппопотам смотрел прямо на него. Ужасно довольный. Бен нерешительно остановился.

Сомнений больше не было – пасть гиппопотама растянулась в широченной улыбке, вокруг глаз разбежались морщинки, и он произнес бархатным голосом:

– Добро пожаловать, Бен!

Вот и все, что он сказал, но Бен успел разглядеть его зубы – желтоватые, потрескавшиеся, страшные. В ответ Бен смог только хрипло выдавить:

– Привет.

Это не имело значения, гиппопотам продолжал столь же торжественно:

– Рад видеть тебя, Бен. Сегодня особенный день для всех нас.

– Неужели? – пробормотал мальчик.

Он немного опасался гиппопотама. Не говоря уж о львах. (Кажется, землеройка упоминала какого-то Леона. Может, так зовут льва?)

Гиппопотам понял, куда смотрит Бен.

– Не надо бояться львов, они не разговаривают. Мало кто из нас умеет говорить – только те, кто ближе всех к семье. По правде говоря, с тех пор как Констанция стала взрослой, нас никто не слышит.

– Вы говорите о семье с портрета?

– Разумеется, – кивнул гиппопотам.

Он кивал, подмигивал и явно ждал, что Бен поговорит с ним.

Бен переминался с ноги на ногу. Что сейчас происходит в кабинете? Опасен ли гиппопотам? Несмотря на все страхи, мальчик дрожал от восторга.

– Уже уходишь? – спросил гиппопотам. – Я так рад тебя видеть.

– Мне пора… – Бен в тревоге посмотрел на дверь кабинета. – Мама ждет.

Но он остался на месте.

– Надеюсь, землеройка тебя не встревожила? Милое создание, но склонное к панике. Останься, пожалуйста. Та парочка еще побудет в кабинете – чай, разговоры. Сам знаешь, это надолго. А я столько должен тебе сказать. И у тебя, конечно, есть вопросы.

– Вопросов полно, но…

– Беда в том, что у меня неважная память. И я не знал всего, даже пока моя память не начала слабеть. Я появился тут только в 1892 году. Взгляни на табличку – правда, красивая?

У ног гиппопотама была прикреплена изящная табличка. Черные буквы на кремовом фоне гласили:

– Очень красиво, – согласился Бен. – Но 1892 год – это так давно.

– Ты думаешь? Я плохо помню то время. Пчелы могут помочь, у них отличная память, и они живут в стеклянном улье с самого открытия музея.

Бен приуныл.

– Я не очень люблю пчел.

– Неужели? Какая жалость. Семья Гарнер-Ги держала пчел даже раньше, чем открыла музей.

– Какие старые пчелы!

– Это потомки первого роя. Пра-пра-пра-пра – двести шестьдесят восемь раз правнуки тех, первых пчел. Но они проносят знания через поколения.

– Что-то вроде пчелиных историков?

– В известном смысле. Они передают знания посредством танцев, это похоже на ваши компьютерные коды. Пчелы танцуют – и передают новости, или указывают направление, где искать нектар, или объясняют, как выращивать молодь или как защитить улей. Танец переходит от одной пчелы к другой, и то, что знает одна, – знают все. Они ничего не забывают, коллективная память улья не умирает никогда.

– С ума сойти! А я думал, пчелы только мед делают и… людей жалят.

– Ты прав, это потрясающе. Хотелось бы мне так танцевать.

Бен сумел удержаться от смеха, ведь гиппопотам говорил вполне серьезно. Мальчик достал из кармана приглашение.

– Землеройка сказала, что его доставили пчелы. Знаете, зачем?

– Да, знаю. Смею заметить, члены твоей семьи славятся своими гениальными идеями. Вот тебя и пригласили.

– Правда? – изумился Бен.

– Безусловно, – подтвердил гиппопотам. Он кивнул в сторону кабинета. – Мы надеемся, что ты поможешь разрешить наши трудности. Возможно, это так, ведь ты нас слышишь. И ты сам заинтересован…

– Я?

– Тебе многое нужно узнать… если я только вспомню, с чего все началось.

– У нас мало времени, – заторопился Бен. – Вспоминайте скорее.

– Позову Флама, – решил гиппопотам. – Он специалист по пчелам, единственный, кто понимает их танец.

Гиппопотам задвигал ушами и фыркнул, да так мощно, что клуб пыли вылетел в коридор. Получилось что-то вроде дымового сигнала. В ответ раздалось пронзительное уханье, и через минуту появился сыч из вестибюля. За ним, выстроившись ровным клином, летела эскадрилья пчел. Бен напрягся – он боялся пчел, – но рой изогнулся изящной петлей и поднялся к стеклянному потолку. Воздушная акробатика прекратилась, когда сыч сбился, нарушил строй и рухнул на спину гиппопотаму.

Казалось, его слегка оглушило. Но он быстро оправился, выпрямился и махнул крылом в сторону парящих пчел.

– Позвольте представить посланцев Пчелиной матки – царицы улья, – заухал сыч. – Танцуя для вас, они оказывают вам честь.

Сыч грозно глянул на мальчика, и Бен понял: лучше забыть про неудачное приземление и сказать что-нибудь вежливое.

– Ну… для меня большая честь познакомиться со всеми вами, – соврал он.

– А теперь позволь мне представить тебе Флама, – вступил гиппопотам. – Он растолкует нам этот танец. Его помощь – огромная честь для нас. Он изучал пчелиный язык, да и память у него получше моей.

– Это нетрудно, – высокопарно заметил сыч с гиппопотамьей спины.

– Я вас видел на часах в вестибюле, – вырвалось у Бена. – И на портрете тоже вы?

Сыч распушил перышки на груди.

– Похвальная наблюдательность. Я изображен рядом с Гектором Гарнер-Ги, ведь я его любимец. Портрет был написан незадолго до смерти капитана, его отца. Капитан был немолод, но пчелы помнят его мальчишкой. Они утверждают, ты на него похож.

Сыч наклонился к Бену, так что можно было разглядеть каждое перышко вокруг янтарных глаз.

– Тебе предстоит многое услышать. Почему бы тебе не сесть?

Не могу, подумал Бен. Они могут вернуться в любую минуту.

– Садись на ступеньки, – предложил гиппопотам, – и, быть может, мы обеспокоим нескольких пчел просьбой покараулить у двери кабинета и предупредить о любом грядущем прибытии.

В ту же минуту две пчелы отделились от роя и полетели на галерею.

– На пчел можно положиться, – сказал гиппопотам.

Бена уговорили сесть, хотя ему было сильно не по себе и охотнее всего он бы просто сбежал.

Как только он уселся, подлетела пчела. Как маленький вертолетик, она приземлилась прямо гиппопотаму на макушку. Выглядела она как актриса на сцене.

Первый раз в жизни Бен при виде пчелы не замахал руками и не убежал. Он был словно зачарован. Пчела начала замысловатый танец. Топ ножкой, дерг другой. Слаженные движения всех шести ног, усиков и крыльев. Кивки. Пчела танцевала, а Флам переводил ее танец на человеческий язык. Скоро Бен едва замечал сыча, он, как загипнотизированный, наблюдал танец. Он будто видел не одну-единственную пчелу, но всех пчел, танцевавших раньше. Он почти мог видеть и следующие поколения танцующих пчел. Бен не понимал, что говорят пчелы, но Флам понимал отлично. Вот какую историю рассказали пчелы…

Глава 10. Пчелиная история

– Бен Мейкпис, вот история нашего музея. Слушай внимательно, не перебивай. Ты должен узнать, какое это имеет к тебе отношение, потому что наша история касается и тебя. Все началось давным-давно, когда наши предки жили и умирали в простом деревянном улье, а основатель музея был еще мальчишкой. В те времена он звался Фредди, любил всех живых существ и спас немало пчел, бьющихся в закрытое окно. В ответ мы частенько составляли ему компанию, когда он в одиночестве сидел за уроками. Лишь мы знали: когда учитель выходил, Фредди отодвигал учебник и открывал старинную книгу африканских легенд.

Его любимая история называлась «Легенда о Речной лошади». Фредди перечитывал ее снова и снова, иногда даже вслух, так что мы принесли эту легенду домой в улей, думая, что это может быть важно. И мы были правы. Она касается всех. Слушай же внимательно!

Тут зажужжала вторая пчела и тоже села гиппопотаму на голову. Первая пчела подвинулась и быстро-быстро замахала крылышками. Звук колеблющихся крыльев напоминал барабанную дробь, казалось, сыч сейчас объявит что-то очень важное. Флам распушил перья и произнес нараспев:

– Слушайте же легенду о Речной лошади!

На великих зеленых болотах Западной Африки в полном одиночестве жила-была Речная лошадь. Днем в чащобе отдыхала, размышляла и дремала. В сумерках просыпалась и шла бродить среди могучих деревьев, наслаждаясь вкусом папоротников и фруктов. Темноту ночи взрывал не только грохот ее шагов, но и яркий-преяркий свет. А все потому, что во рту Речной лошади сиял алмаз, который освещал ей путь по ночным джунглям. Днем Речная лошадь закапывала свой алмаз в тайном месте, потому что драгоценным камням тоже нужен отдых. Лишь охотник, поймавший Речную лошадь ночью, сможет добыть алмаз. Трудное дело, долгая охота ему предстоит, но и награда велика – волшебное сокровище неописуемой ценности. Сулит оно долгую жизнь и удачу. Дом же, куда попадет алмаз, ждет процветание, если, конечно, хранить алмаз в тайном, безопасном месте.

Тут вторая пчела поклонилась и отступила, и ее сменила третья.

Сыч продолжал:

– Каждый раз, дочитав страницу, Фредди принимался крутить глобус и сам себе давал клятву: «Вырасту – добуду этот алмаз и привезу Речную лошадь домой».

Став взрослым, он отправился в Африку, твердо веря, что у него все получится, и какое-то время мы ничего о нем не слышали. Мы по-прежнему жили и умирали в нашем деревянном улье. Танцы переходили по наследству новым поколениям, так что через восемь лет, когда Фредди вернулся, пчелы все о нем знали.

Конечно, он изменился: стал выше, звали его теперь капитан Гарнер-Ги, и все относились к нему с большим уважением – ведь он стал знаменитым исследователем и коллекционером. Речной лошади он так и не нашел, зато его изыскания привели к открытию множества других видов, и, когда он привез их домой, ученые пришли в восторг, ведь таких животных раньше никто не видел.

Животные были мертвыми – обычное дело для коллекций того времени. Шкуры хранились очень тщательно, и таксидермисты, руководствуясь детальными рисунками Фредди, смогли изготовить чучела в натуральную величину. Тебе может показаться жестоким такое обращение с редкими животными. Действительно, это ужасно. Но в те дни лишь очень богатые могли путешествовать по свету. Не было и возможности увидеть животных далеких стран в кино или по телевизору. Чучела помогали классифицировать животных со всех концов земли. Мы слышали, что собрания, подобные нашему, можно найти по всему миру, и их даже сейчас используют для научных изысканий.

Тем не менее в те давние дни капитан Фредди держал коллекцию у себя дома.

Со следующей партией груза прибыла и жена, но она, разумеется, была жива. Звали ее Пейшенс, что значит «терпение», и она на самом деле была терпелива. Большая удача для нас, ведь она стала пчеловодом.

Капитану с ней тоже повезло, и дом со временем заполнился детишками, а когда дети подросли, то все как один стали коллекционерами. Через пару десятилетий дом был набит до отказа.

Пейшенс, не жалуясь, терпела беспорядок вплоть до 1866 года, когда появился жираф. По правде сказать, это был не первый жираф, а восьмой – и очень крупный. К несчастью, когда его вносили в дом, он застрял в дверях – и ни туда ни сюда. А на чай как раз была приглашена тетя Миртл – впечатлительная дуреха. Она упала в обморок. Чтобы сдвинуть жирафа, пришлось использовать пилу. Чай был безнадежно испорчен. Вот тогда-то Пейшенс впервые потеряла терпение. А до этого – ни разу за все годы. Но в тот день она неожиданно заорала:

– Это последняя соломинка! Больше ни одного чучела в этом доме! Сначала уберите тех, кто уже есть!

Зла была, как осы, которых она окуривала.

Семейство сразу поняло: это она всерьез. Даже капитан, который сам мог быть весьма вспыльчив (когда хотел), только и сказал:

– Ты права, дорогая. Пора представить нашу коллекцию публике. Я давно мечтаю построить собственный музей.

Так появился Музей Гарнер-Ги – величайший проект капитана.

Тут историю подхватила четвертая пчела, а остальные, выстроившись в одну линию, зависли в воздухе, трепеща крылышками. В их жужжании улавливалась некая мелодия – торжественный звук крошечных хриплых волынок, подчеркивающих важность этой части рассказа.

– Это произошло не сразу. Создание Музея Гарнер-Ги заняло время. Один капитан не справился бы. Годы ушли на проектирование здания и устройство музейных витрин, годы – на классифицирование и надписывание этикеток. Капитан – громадный паук в центре грандиозной паутины – заманивал троих сыновей стать его помощниками. Сначала сдался Гектор – первый заместитель отца, потом Хамфри – куратор, со временем Монтгомери и Пейшенс тоже попались в ловушку. В конце концов, они всю жизнь прожили с этой коллекцией и лучше всех знали, как подвесить скелет кита, определить вид саранчи или расставить мелких млекопитающих в правильном научном порядке.

Даже пчелы пригодились. Сердцем коллекции насекомых стал наш стеклянный улей. Капитан устроил это ради Пейшенс, потому что она любила нас. Однажды она перенесла туда пчелиную матку, и весь рой последовал за ней.

Первый год был для нас, пчел, нелегок. Для нового места понадобились новые танцы, так что меда той зимой оказалось маловато. Но мы выжили и следующим летом уже благоденствовали. Мы построили восковые соты – прекраснее, чем все чертежи капитана.

Тем временем вокруг стеклянного улья вырос зал насекомых, а вокруг зала насекомых вырос весь музей. Новые коллекции прибывали, ящик за ящиком. В 1877 году все ящики наконец распаковали. Музей Гарнер-Ги был готов к открытию.

Новая перемена. На голову гиппопотаму села уже пятая пчела, а остальные тихонько отлетели в сторонку. Бен заметил: эта двигалась медленнее. Ее желтые полоски поблекли, крылышки поистрепались. Свой танец она начала с вопроса.

– Зачем люди собирают коллекции? Чем больше собрали, тем больше хотят еще. Неужто, демонстрируя свою собственность, они надеются замедлить течение времени? Неужто они так глупы? Ведь все со временем погибает и превращается в пыль. Мы, пчелы, не нуждаемся в коллекциях. Пока мы не постарели и крылышки нас еще держат, мы должны вносить свой вклад – и тогда улей не умрет даже после нашей смерти.

Капитан Гарнер-Ги постарел, но не поумнел, не то что пчелы. Он не думал о детях, о внуках и правнуках. Только о единственной неудаче в своей жизни, снова и снова. Он опять заговорил о Речной лошади. Убедил себя: музею необходима Речная лошадь. Пока она не будет стоять в центре атриума, у музея нет будущего. Мы опечалились, но не удивились, когда он снова отправился в Африку.

Он отсутствовал три зимы. Не прислал ни одного письма. Семья боялась, что он погиб. Вернулся он совершенно больным. Его укусила муха цеце, и он страдал от сонной болезни. Он прожил достаточно долго, чтобы успеть найти место немногим образцам, привезенным из последней экспедиции. Насколько нам известно, Речной лошади среди них не было.

Тем не менее перед смертью капитан настойчиво утверждал, что он поймал Речную лошадь и добыл для музея тот самый алмаз. Возможно, он бредил. После смерти капитана трое сыновей обыскали музей сверху донизу, но ничего не нашли. Никто больше не верил, что алмаз вообще существует, никто, кроме Пейшенс. Она утверждала, что он просто хорошо спрятан и его сила хранит жизнь и благополучие Музея Гарнер-Ги.

Тут из раструба граммофона раздался глухой тягучий голос, который ехидно осведомился:

– Не хочется говорить банальности, но, если алмаз охраняет музей, почему мы в такой беде?

Глава 11. Хамелеон

– Здравствуй, Леон, – сказал гиппопотам. – То-то я удивляюсь, что ты не показываешься.

Серое существо выползло из раструба, позеленело, вытянулось, и стало ясно: это хамелеон.

Он скользнул на помост и вылупил на Бена один глаз. Другой черный зрачок жил своей жизнью – следил за пчелами.

– Я терпеливо слушал, – презрительно произнес хамелеон. – Мы, по-видимому, нашли подходящего мальчика, он нас достаточно неплохо понимает, зачем же терять время? Ему не нужен урок истории. Скажите ему, что делать, и пусть идет и делает.

– Пчел нельзя торопить, – фыркнул сыч.

– Да неужели?

Язык Леона выстрелил, как ракета, и вернулся с пойманной пчелой. У нее не было шансов спастись, потому что у хамелеона удивительный язык – в два раза длиннее тела, с ловкой присоской на кончике, и движется он со скоростью пули – быстрее, чем реактивный самолет.

Естественно, остальные пчелы яростно запротестовали.

– Ужас! Никакого уважения! – заухал сыч.

Леон отвернулся. Медленно стряхнул бедняжку пчелу с языка и широко раскрыл пасть.

– Что с тобой делать? Проглотить? Перекусить пополам? Попробовать крылышки на вкус? Могу – если твои шумные мохнатые друзья немедленно не прекратят свои дурацкие пляски.

– Отпусти пчелу, – потребовал гиппопотам. – Бен имеет право услышать историю до конца.

– Бен имеет право убраться отсюда, пока эти жуткие люди его не нашли, – возразил Леон. – Мужик – настоящий головорез, что тоже не подарок, но женщина еще хуже, по глазам видать. Боюсь, она просто одержимая.

– Что это значит? – спросил Бен.

Гиппопотам печально вздохнул.

– Может, Леон и прав. Похоже на то. Обычно коллекционирование – безобидная человеческая привычка. Но иногда коллекционером овладевает навязчивая идея, темная страсть разъедает душу, и вот он уже готов на все, лишь бы пополнить коллекцию. Он никогда не остановится.

– Мисс Лед из таких?

– Возможно. У нее маниакальный блеск в глазах, мы такое видали и раньше. Это знак отчаянного стремления к чему-то. Если она думает, что ты стоишь у нее на пути, разумнее будет не попадаться ей на глаза.

– Хватит разглагольствовать, – перебил Леон. – Покажите мальчику серебряную бутылку, пусть откроет и идет себе, пока не поймали.

Бен вскочил на ноги, собираясь уходить.

– Что за серебряная бутылка?

– Не трогай бутылку, – заволновался сыч.

– Я ее даже не видел.

– Пчелка что-то загрустила, – Леон держал пчелу за крылышко и слегка раскачивал.

– Ты низкая тварь, – сыч спикировал на хамелеона, но тот ловко увернулся.

– Отпусти пчелу, – сказал гиппопотам. – Пора закончить рассказ. Времени мало…

– Времени мало? – передразнил хамелеон. Он выпустил пчелу, и та улетела, возмущенно жужжа. За ней и все пчелы потянулись на галерею.

Флам медленно моргал. Бен успел разглядеть слоистые перышки у него на веках.

– Ну и очень глупо, – пробормотал сыч. – Нам бы пригодилась их помощь.

Хамелеон театрально вздохнул.

– Я вас у-мо-ляю! Ну так сам продолжи, если неймется. Зачем мальчику эта нудная семейная сага?

– Давайте покороче, – опасливо попросил Бен.

Флам нахмурился, взмахнул крыльями, но начал рассказывать:

– Пчелы начали объяснять, что случилось после смерти капитана. Сперва все шло гладко, музею сопутствовала удача. Потом начались ссоры. Гектор хотел, чтобы музей оставался естественнонаучным, а братья жаждали разнообразия, им надоело охотиться. Перемены начались с Хамфри – он принес в музей коллекцию ценных часов и научных приборов. Гектор не возражал. Монтгомери, в свою очередь, добавил всевозможных диковин не самого лучшего вкуса. Начал он с коллекции нелепых бутылок.

– Ш-ш-ш! – гиппопотам открыл один глаз. – Надо быть беспристрастным, а то станешь вести себя не лучше братьев. Это я и сам помню, Бен. Гектор не одобрял идей Монтгомери, и в один прекрасный вечер они страшно поругались. Даже музею досталось, и Монтгомери уехал навсегда. Так далеко, как только смог…

– Куда? – спросил Бен.

Сыч объяснил:

– В Тихом океане есть далекие острова, насколько я знаю, их сейчас называют Микронезия, хотя тогда они носили другое имя. Вот туда-то он и уехал.

– Очень далеко, – кивнул гиппопотам. – Семья потеряла с ним связь.

– Хорошо бы он забрал с собой и зловещую серебряную бутылку, – добавил Флам. – Меня от нее в дрожь бросает.

– Однако он не забрал бутылку. Она по-прежнему здесь, в зале бутылок. Насколько нам известно, он не взял ничего. Но он унес с собой сердце музея – по крайней мере, так мне всегда казалось. И Пейшенс тоже.

– Она так и не оправилась от потери младшего сына, – согласился Флам, – и вскоре умерла, оставив музей в руках Гектора и Хамфри. И, конечно, своей внучки, единственной дочери Гектора…

– Девочка на портрете? – перебил Бен.

– Девочка на портрете, – подтвердил гиппопотам. – Она настояла, чтобы коллекции Монтгомери остались в музее, а когда выросла, то стала самым лучшим хранителем музея. Но она не вышла замуж, а Хамфри не женился, так что у Гарнер-Ги больше нет потомков и некому оставить музей.

– А что случилось с Монтгомери?

– Сообразительный мальчик, – одобрил Флам. – Не забудь, это было еще до войны. Война все перевернула, и о Монтгомери много лет не слышали. Как-то Констанция все же выяснила: он был женат. Где-то за границей жил его внук – исследователь, моряк, капитан. Как и все Гарнер-Ги, он был полон смелых идей. Однажды, не так давно, он вернулся.

Сыч умолк. Остальные тоже примолкли. Все трое пристально смотрели на Бена.

Мальчику сделалось не по себе.

– Если внук Монтгомери – наследник, почему бы ему не спасти музей? – вырвалось у Бена.

– Он не может, – мягко возразил Флам.

– Он умер, – сказал Леон.

Гиппопотам сочувственно смотрел на Бена.

– Констанция видела его лишь однажды – как раз перед его смертью.

– Он утонул, – пояснил Леон.

Теперь глаза хамелеона были похожи на золотые монетки. Он в упор смотрел на Бена – двумя глазами сразу.

– Как папа.

– Точно, – сказал Леон с уважением. – Точно.

Глава 12. Ведьма в бутылке

Утонул. Как папа.

Вдруг Бен испугался, потому что почти понял смысл того, что сейчас услышал. Голова у него закружилась, по спине поползли капельки пота, в ушах зазвенело, как будто кто-то невидимый тоненько скулил и присвистывал на высоких нотах. Домой, к маме! Он закусил конец шарфа и смутно удивился – потому что не хотел думать о другом: почему во рту стало сладко. То ли он пролил что-то на шарф, то ли это вкус шерсти, то ли его собственной слюны с тех пор, когда он жевал шарф в последний раз.

– Это слишком для мальчика, – проворчал гиппопотам. – Я же говорил, он еще мал. Надо было подождать.

– Вовсе я не мал, – едва смог выговорить Бен.

– Не могли мы ждать! – возразил сыч. – Действовать надо немедленно.

Как бы подтверждая срочность, налетели пчелы. Бену показалось, что даже жужжат они жалобно и тревожно. Дверь кабинета была по-прежнему закрыта, но землеройка со страшной скоростью скакала вниз по ступенькам. Еще с полдороги она начала кричать:

– Констанция согласилась почитать их мерзкие бумажки. По глазам видно – она потеряла веру в музей. Ее обманули! Или она сама хотела обмануться. Не осталось никакой надежды… Мальчик опоздал.

С последними словами она подлетела к взволнованному кружку.

– Уймись, – велел гиппопотам. – Никогда не бывает слишком поздно. Будущее есть всегда.

– Помолчи, – вмешался хамелеон. – Время действовать. Пусть мальчик откроет серебряную бутылку и катится домой. Остальное сделаю я.

Гиппопотам поморщился.

– Неудачная идея.

– Алмаз… – начал Флам.

Землеройка дрожала от нетерпения.

– Алмаз! Сами знаете, это безнадежно. Мы искали во всех углах, и ничего. Ничего-ничего-ничего-ничего-ничего-ничего!

Хамелеон рассматривал свои длинные пальцы.

– Ах, дорогая леди, все так, но как объяснить этим увальням…

Бена подташнивало от страха. Животные продолжали пререкаться.

– Я, пожалуй, пойду. Они скоро выйдут.

Хамелеон подобрался поближе к Бену.

– Пойдешь, не сомневайся, только сначала немножко нам поможешь. Откроешь одну маленькую-премаленькую бутылочку.

– Нет! – завизжал сыч.

– Ерунда, – согласился гиппопотам. – Бен, не смей трогать бутылку.

Леон надулся.

– Это и минуты не займет. Будь другом! Я и сам бы открыл, я умею управляться с замками, но я не могу сжимать пальцы…

– А что в бутылке? – спросил Бен.

Землеройка оскалила остренькие зубки.

– Вы даже этого еще не сказали?

– Придержи слепней, – гаркнул сыч. – Может, там и нету ведьмы.

– В бутылке ведьма? – удивился Бен.

– По слухам.

– Судя по этикетке.

– Точно никто не знает, бутылка запечатана. Может, вообще пустая.

– А может быть, и нет, – пропищала землеройка. – У меня мех дыбом встает, когда я просто мимо прохожу.

– Вот именно… – сказал Флам. – А вдруг откроем бутылку и станет только хуже? Тогда что? Вполне может стать еще хуже – если там ведьма. Зависит от того, какой характер у этой конкретной ведьмы. Хвост даю, она привыкла к черной магии. Что начнется, если такую выпустить на свободу? Полный хаос.

– Ведьма в бутылке – часть коллекции, – волновалась землеройка. – Она могла бы помочь спасти музей.

– В благодарность за освобождение, – лукаво добавил хамелеон. – Исполню три желания, всякое такое. Джинны, например, в таких случаях весьма щедры.

– Джинны в лампах – это вам не ведьмы в бутылках, – возразила землеройка. – Что, если она будет не в духе?

– Продолжаю стоять на своем, – отрезал Флам.

Возбужденные пчелы вились роем вокруг его головы и одобрительно жужжали.

Леон одним глазом посмотрел на землеройку.

– Ты на чьей стороне?

– Она на стороне здравого смысла, – отрезал гиппопотам. – Есть вещи, которые лучше не трогать, и эта бутылка – одна из них. Давайте не рисковать. Мы нашли мальчика. Констанция с ним встретится, и все будет по-другому. Теперь, когда Бен на ее стороне, она прогонит этих людишек и…

– Нет, – завопил Бен. – Я не на ее стороне. Меня мама ждет… правда…

Слишком поздно. Слишком громко. Они услышали, как скребет по полу отодвигаемый стул, как стучат каблучки. Лишь гиппопотам остался на месте, остальные бросились врассыпную.

Тара Лед оперлась о перила, наклонилась через край и пронзительно завизжала:

– А-а-а! Этот мальчишка!

– Мисс Гарнер-Ги, вы только не волнуйтесь, – пробасил Джулиан Пик, подходя ближе. – Я этого правонарушителя живо выставлю.

Для такого крупного мужчины двигался он на удивление быстро.

– Беги, – шепнул гиппопотам.

Прятаться поздно, надо спасаться бегством.

Бен рванул по длинному коридору, только пятки застучали по деревянному полу. Мимо одинаковых дверей, мимо витрины с яйцами, мимо портрета. Притормозил возле входных дверей, придя в замешательства от обилия кнопок и запоров. Он задумался, но тут что-то зашуршало, и двери по собственной воле распахнулись. Бен решил, что они не были заперты и открылись от ветра.

Думать некогда, надо поторапливаться. Бен перепрыгнул через порог и скатился со ступенек к своему велосипеду.

Двери захлопнулись. Глубокий вздох, глоток свежего воздуха, глоток реальности. Запах мокрых листьев и тумана. Шум машин вдалеке, обычная жизнь. Удрал! Двери затрещали – кто-то дергал ручку. Но Бен уже оседлал велосипед. Поздно, сумерки, давно пора домой. Он полетел как вихрь.

Глава 13. Яйца к чаю

– Где ты был? – ледяным тоном осведомилась мама.

Бен заученно начал:

– Прости, что опоздал… Мама, что случилось?

Она была совершенно белая, скорее даже зеленоватая…

Бен бросился ее обнимать.

– Прости, – повторил он снова. – Я ходил в тот музей, ты ведь не запретила, сначала я не мог попасть внутрь, а потом попал, но…

– Ты представляешь, как я волновалась? И именно сегодня…

Бен заметил, что документы и счета по-прежнему раскиданы по столу. Пора бы уже накрывать к чаю. Что случилось?

– А почему сегодня?

Мама плотно сжала губы. Кажется, старается не заплакать. Уронила на стол письмо, которое держала в руках. Почему она такая грустная? Бен потянулся за конвертом, но мама выхватила письмо у него из рук. Тут ей надоело сердиться, и она обняла сына.

– Ты дома, ты жив и здоров. Ты цел, значит, все не так уж плохо.

Лучше бы она сердилась!

– Я не так уж припозднился. Что случилось? Что сегодня за день такой особенный?

Ее плечи поникли.

– Мама, скажи!

Она вздохнула.

– Я просто наконец разобрала почту. Опять пришло письмо от домовладельца. Этого я и опасалась – он продает дом строительной компании Пика.

– Пик!

– Правда противное имя? И репутация у них не очень. Нелегко придется жителям района, на который они нацелились. Выселят – ни перед чем не остановятся.

– «Пик и компания»? Джулиан Пик?

– Да… Кажется, его так зовут. А откуда ты это знаешь?

Мама вытащила кастрюльку, поставила чайник. Наверно, опять будут яйца. Мама всегда варила яйца, когда выручка в магазине была маленькой.

– Этот тип, Джулиан Пик, я видел его сегодня.

– Что ты болтаешь?

– Да! В музее. Он и музей собирается снести.

– Он… что? Откуда ты знаешь? Что ты там делал? – переполошилась мама. – Знала я, что нельзя тебя туда пускать. Ты что, его встретил?

– Ну не то чтобы встретил.

– А кого ты встретил? Что ты слышал?

– Много чего, – осторожно ответил Бен. – Много плохого о Пике и еще…

Он помедлил, а потом громко и решительно сказал:

– И кое-что о папе. Он брал меня в музей, маленького. Я помню.

Мама отвернулась, нервно покусывая палец.

– Мама, пожалуйста.

– Кажется, правда брал.

Она открыла холодильник, достала три яйца, положила в кастрюльку.

– Так старушенция еще там? Прямо не верится. Неужели она еще жива?

– Еще как жива. Я ее видел, но… не разговаривал.

– А с кем ты говорил?

Настала очередь Бена уклоняться от ответа. Он знал: правде мама не поверит. Мальчик смотрел, как она режет хлеб – бросаясь на буханку, словно строй ломтиков хлеба может ожить и вступить в бой. Нет, сейчас не время упоминать говорящих животных.

Вместо этого он дерзко потребовал:

– Расскажи о папе. Я должен знать.

И тут же стал суетливо доставать ножи и стаканы.

Под кастрюлькой шипело голубое пламя, мама рылась в буфете, искала подставки для яиц – одно себе, два сыну. Она подтолкнула Бена к стулу и устало уселась сама.

– Я совершенно разбита, у меня болит голова. Я понимаю, ты хочешь знать. Пора тебе рассказать, и я обещала себе, что это будет скоро. Ты уже вырос. Но это так трудно, да еще сегодня… я так устала.

Бен опустил глаза. Взял ложечку и со всей силы стукнул по яйцу. Мама аккуратно срезала верхушку своего яйца и потянулась спасти яйцо Бена. Потом включила телевизор.

Бен страшно проголодался. Сможет ли он есть после всех этих неприятностей? Он макнул ломтик хлеба в желтый, как одуванчик, желток. Хлеб был свежий, с хрустящей корочкой. Бен добавил масла, посолил. Вкуснотища! Хотя иногда и попадаются мелкие кусочки скорлупы. Бен доел первое яйцо, но, прежде чем перейти ко второму, проткнул ложкой донышко.

Поев, мама слегка успокоилась. Как всегда, закончив есть, она оставила ложечку в скорлупе, соблазняя Бена проткнуть и эту скорлупку. Это была их всегдашняя игра, Бен знал – мама уберет яйцо раньше, чем он дотянется до ложечки. Однако сегодня ему было не до глупых игр.

Вместо этого он вдруг сказал:

– Ты никогда не рассказывала о папе, я даже не знаю, где он рос.

Бен удивился, что она ответила.

– Не здесь. Его дед был англичанин, но твой отец вырос на другом конце света.

Бен едва дышал, чтобы нечаянно не прервать мамин рассказ.

– Если хочешь знать, он жил на острове Яп… странное название. Это в Микронезии. Я сильно удивлюсь, если ты слышал о таком месте. Я не слышала.

– Кое-кто… упоминал Микронезию, – пробормотал Бен.

– Это группа островов в Тихом океане – огромном синем океане, покрывающем полглобуса. Папин отец был ученым, как и его дед, так-то вот.

– А не может быть, что папа жив? – вырвалось у Бена.

– Нет.

Обжалованию не подлежит. Но Бену не хотелось так заканчивать разговор.

– Откуда ты знаешь?

– Никто не знает наверняка, но среди обломков лодки нашли камень с дыркой.

– Тот, что ты мне подарила на день рождения?

– Да. Я собиралась рассказать побольше.

– Расскажи сейчас, пожалуйста!

Глава 14. Камень, уцелевший после кораблекрушения

– Среди обломков лодки нашли закрытую пластиковую коробочку с моим именем и адресом на крышке. Я поняла: твой отец знал, что не выживет, иначе никогда не снял бы камень, который носил на шее, на шнурке от ботинок. Папа всегда надевал его на удачу, когда отправлялся в плавание. Суеверие, конечно. Говорил, что камень принадлежал его отцу, а до него деду. Хотел подарить его тебе на десятый день рождения.

– Ты мне его дала и ничего не объяснила, – возмутился Бен.

– Вот сейчас и объясняю.

Мама, вздыхая, смотрела на мальчика.

– Прости, Бен. Я знаю, надо было сказать больше. Но взрослым иногда бывает так грустно, так плохо… Терять того, кого любишь… это как потерять руку или ногу. Знаешь, люди, лишившиеся ноги, часто чувствуют боль в ступне, которой больше нет. Вот и со мной почти так же. Мне до сих пор больно говорить о нем.

– Мне тоже не хватает папы.

– Конечно, милый, я знаю.

Она потерла лоб. Бен заметил, что вторую руку она сжала в кулак.

– Когда это случилось, ты был совсем маленький. Мне нельзя было раскисать – из-за тебя. Ты нуждался в заботе, каждый день, независимо от того, что я чувствовала. Нельзя было слишком часто вспоминать о папе. Я… слушай, это звучит как извинение, но я старалась не думать о прошлом, только так я могла выстоять. А теперь пришло время поговорить о папе, и я обязательно тебе все расскажу, но только не сегодня. Я абсолютно без сил, а у меня еще много работы.

Мама обняла Бена. Потом встала и начала убирать со стола, поглядывая в телевизор. Река размыла берега, сообщили в новостях. Но Бен не собирался так легко отступать.

– Еще один вопрос, ну пожалуйста.

Мама вздохнула.

– Почему у меня твоя фамилия?

– Потому что ты мой сын.

– А какая фамилия у папы? Гарнер-Ги?

– Это уже два вопроса.

– Ты когда-нибудь встречала мисс Гарнер-Ги?

– Бен, довольно! Прекрати. У меня еще много работы, ты не понял?

Вот и не довольно! Бен злился, но молчал. Совсем даже не довольно.

А телевизор продолжал бубнить: на севере наводнение, вода может нанести страшный урон зданиям, если сразу не принять меры. Бен увидел, что мама чуть не плачет.

– Я боялась, что ты свалился с плотины.

– Ну я же не больной, – возразил Бен.

На глаза навернулись слезы, он сердито сморгнул. По правде говоря, для одного дня было достаточно. Мама выложила на блюдо яблочный пирог; вот-вот должна была начаться передача об экваториальных джунглях.

– Поговорим о папе завтра после школы?

– Прости, дорогой, но меня не будет дома, когда ты вернешься из школы. Придется закрыть магазин пораньше. Пойду на встречу с этим застройщиком. Будет половина улицы. Неприятности не только у нас – Пик скупил весь квартал.

– Вы надеетесь его остановить?

– Даже не знаю. Мы не уверены, надо ли его останавливать. Может, он и не начнет сию минуту все сносить. Но я должна на всякий случай просмотреть договор на аренду, так что…

– Ладно.

Мороженое на пироге таяло, передача начиналась.

– Значит, после собрания, – решил Бен.

Перед сном Бен порылся на полке, где хранил свою коллекцию, и достал голубой камень с дырочкой, который мама подарила на день рождения. Полупрозрачный, похожий на обсосанный леденец, неправильной формы. Такой скорее отыщешь на морском берегу, чем в мастерской ювелира.

Бен поднес камень к глазам.

Комната уплыла в подводную даль, синюю и волшебную. Остальные предметы на полке – обычные камешки, подобранные на берегу окаменелости – показались ему драгоценными сокровищами.

– Бен, ты лег? – позвала мама.

– Почти.

Он отложил камень и полез в шкаф за шнурками. На дне шкафа обнаружились парадные ботинки, которые маме нравились, а Бену нет. Он развязал один шнурок и продел в дырочку в камне. Интересно, а папа брал с собой камень, когда они ходили в музей? Бен повесил шнурок на шею и посмотрел на свое отражение в окне. Желтые огни уличных фонарей превратили дождевые капли в стекающий по стеклу янтарь. Желтый – будь готов, подумал Бен.

Готов к чему?

К тому, что нас выселят?

Он сморщился, стараясь не заплакать. Он не помнил ничего, кроме этой квартирки и магазина, а мама так старалась добиться успеха.

Добилась?

– Да, – пробормотал он себе под нос. – Все идет как надо, вот только арендная плата могла быть пониже.

Счета не оплачены, денег хватает только на яйца, мама встревожена… Он не станет об этом думать. А как не думать о мистере Пике с его бульдозерами? Как маленький мальчик и его мама могут одолеть такого человека?

Он вспомнил гипнотизирующий взгляд выпуклых глаз Тары Лед. Ее тоже предстоит победить. Он снова поднес к глазам голубой камень. Дождевые капли превратились из желтых в зеленые.

Зеленый – иди!

Он сможет! Надо использовать магию. Открыть серебряную бутылку. Еще вчера он бы просто посмеялся над ведьмами и прочим волшебством, но сегодня он не был так уверен. Немножко страшно. Бен развязал шнурок и положил камень обратно на полку.

Как узнать, ведьма добрая или злая?

Мама тихонько постучала в дверь. Бен торопливо стер следы слез. Мама присела на кровать и обняла сына. Она показалась Бену такой хрупкой и несчастной, что он не осмелился задавать вопросы. Он захотел ее утешить и, честно говоря, утешиться сам. Стараясь задержать ее подольше, он вспомнил сказку, которая так нравилась ему в детстве. И там тоже была ведьма.

– Расскажи яичную сказку, – попросил Бен.

Мама оживилась. Неужели это все, что он хочет услышать?

– Кажется, ты говорил, что уже слишком большой для сказок?

– Точно!

Мама рассмеялась.

– В любом возрасте хочется иногда послушать сказку на ночь. Взрослых это тоже успокаивает. Сказки возвращают меня в счастливые времена, когда мы были вместе и нам дела не было до остального мира.

Глава 15. Мамина яичная сказка

Жила-была девочка, и однажды она заметила, что все вокруг, доев яйцо, протыкают ложкой донышко.

– Зачем? – спросила девочка.

Они с бабушкой как раз ели яйца в мешочек.

Бабушка объяснила:

– Люди часто делают что-то просто так, без причины.

– Но ты-то помнишь настоящую причину?

– Я помню стишок про это, – ответила бабушка и спела такую песенку:

Если не сделаешь дырку в скорлупке,
Ведьма решит: подходящая шлюпка.
И по бушующему океану
Она уплывет от нас в дальние страны.
Девочка все хорошенько обдумала и возразила:

– Не понимаю, почему бедных ведьм надо лишать шлюпок. У нас-то лодки есть, – и не успела бабушка глазом моргнуть, как девочка подскочила к окну, выбросила скорлупу и крикнула: – Ведьма, вот тебе лодочка!

Как же она удивилась! Скорлупа, подхваченная ветром, улетела высоко в небо и скрылась за облаками, и оттуда послышался тоненький голосок: «Спасибо!»

Бабушка расстроилась:

– Это к добру не приведет.

Пару дней (особенно по вечерам) девочка боялась, а потом забыла и думать о ведьме.

Прошло много лет, девочка выросла и стала взрослой девушкой. Однажды девушка отправилась на остров за целебными травами. Она и не заметила, как на остров обрушилась буря и огромная волна смыла ее лодку. Высокий прилив грозил затопить остров, скоро над водой оставался лишь крошечный клочок суши. Бедная девушка думала, что утонет.

Она уже совсем отчаялась, как вдруг увидела удивительную белую лодочку. Лодка неслась по волнам – то вверх, то вниз – прямо к ней. Странный экипаж был на этой лодке. Капитан – женщина с горящими фиалковыми глазами, а на руле – черный кот. По крайней мере, девушке показалось, что это кот, хотя лап у него было больше, чем полагается.

– Прыгай, – закричали из лодки.

Так она и сделала, выбора у нее все равно не было. Без единого слова поплыли они сквозь бурю. Ведьма боролась с волнами лучше всякого опытного моряка. Только у берега она заговорила:

– Как ступишь на землю, повернись три раза против солнца и каждый раз смотри на мою лодку.

Ну, девушка была благодарна за свое спасение и сделала все точь-в-точь как велела ведьма. После каждого поворота она смотрела на лодку, а та становилась все меньше и меньше и на третий раз стала не больше яйца. Ставшая тоже крошечной ведьма тряхнула спутанной рыжей гривой и запела тоненьким голоском:

Ты скорлупку подарила, а потом
Тебе ведьма отплатила добром.
Допела и исчезла, а вместе с ней исчезло все: и кот, и метла, и яичная скорлупа. Спасенная девушка осталась одна.

Закончив сказку, мама поцеловала Бена на ночь. Он хотел что-то сказать, пока она не ушла, хотел, но не сказал, чтобы еще больше ее не огорчать. Вот бы ведьма спасла папу, вертелось у него в голове, а произнес он только:

– Это же просто сказка?

– Ну конечно, это сказка.

– Но ты никогда не протыкаешь скорлупу?

– Это просто смешное суеверие, – улыбнулась мама. – Я тебе говорила, в детстве я верила этой сказке, но потом, конечно, перестала – как и ты.

– Она была добрая ведьма, правда?

– Мне тоже так кажется, – мама в последний раз обняла Бена, с улыбкой шепнула «спокойной ночи» и ушла.

Тем не менее Бен чувствовал себя кругом виноватым.

Потому что решил завтра же вернуться в музей. Он должен. Завтра точно третий понедельник месяца – музей будет открыт. Но только до четырех.

Сейчас или никогда, сказал он себе, вспомнив пригласительный билет.

Придется пропустить школу, иначе он не успеет до закрытия. Первый его прогул.

Бен сел в постели. Маме, разумеется, позвонят. Разве что сбежать после большой перемены.

Тогда не дозвонятся, мама уйдет на собрание, а мобильника у нее нет. Последний мобильник сломался, а на новый вечно нет денег.

Бен дождался, пока мама ляжет.

Потом – пока наверняка заснет.

Потом, как шпион, выскользнул из постели, прокрался через мамину комнату – и наверх, в магазин.

Голубой камень он взял с собой – на счастье. Бен уселся за компьютер, камень пристроил рядышком. Открыл файл с бланком магазина и в свете экрана начал печатать дрожащими потными руками:

Уважаемая миссис Конвей!

Бен записан к зубному врачу, поэтому должен уйти из школы в 14 часов. Я встречусь с ним прямо там.

Искренне ваша,
Сара Мейкпис

Принтер заурчал, письмо начало медленно выползать. Бен дрожал от страха. Из маминой комнаты ни звука. Бен перечитал письмо и решил, что сойдет. Прокрался к себе в комнату, спрятал листок в школьный рюкзак. Потом заснул как убитый. Если бы он не так хотел спать, то заметил бы, что не стер письмо.

Глава 16. Бутылка неприятностей

В понедельник, подъехав к музею, Бен спрятал велосипед за кустами рододендрона под окном зала с ульем.

– Приглядите за великом, – шепнул он вылетевшим из улья пчелам и заторопился к парадным дверям. В обществе пчел он все еще чувствовал себя немного неуютно. Вообще-то он весь день был не в своей тарелке – переживал из-за прогула.

Что, если мама узнает? А миссис Конвей? Бену было особенно стыдно перед учительницей, ведь она сразу поверила поддельной записке. Все в школе считали его хорошим мальчиком.

Хорошим, да?

Пришлось столько врать и изворачиваться, а ведь он даже не знает, открыт ли музей. Он помедлил на ступеньках, но тут двери распахнулись. Бен подумал, что это ответ, и ринулся внутрь, пока никто не остановил. Сегодня билетная касса сияла огнями. Отблески теплого света скользили по окнам и по часам, отражались в птичьих глазах. Казалось, птицы прекрасно знают, что он должен быть в школе.

– Привет! – прохрипел Бен.

Никто не ответил.

Бен заметил старинный звонок на стойке, вчера звонка не было. Рядом какая-то надпись. Стараясь не наступить на латунную кнопку-ловушку на второй плитке пола, Бен подобрался поближе и прочел:

Сегодня мы открыты. Пожалуйста, звоните, мы тут.

Еще неизвестно, кто это «мы».

Бен поискал глазами Флама, но на верхушке часов с застекленным циферблатом было пусто. Надо же! Мальчик собирался рассказать сычу о голубом камне – по правде говоря, он думал об этом все утро. Прикусив большой палец, Бен размышлял, что же делать, и решил разыскать мисс Гарнер-Ги. Но прежде, пока никого нет, он быстренько заглянет в комнату с бутылками. Просто посмотрит. Вреда от этого никакого.

Уже из коридора Бен услыхал во внутреннем дворике голоса. Позади гиппопотама возилась девочка в розовой курточке, мама стояла рядом. Бену повезло, они отвлекли гиппопотама, и Бену удалось незамеченным проскользнуть к бутылкам.

Помещение оказалось тесным, без окон, с низким потолком. Воздух был затхлым, пахло пылью и чем-то сладковатым. Похоже на ведьмин буфет, решил Бен. От пола до потолка – полки со множеством мрачных препаратов: тут и жабы в бутылках, и заспиртованные ящерицы, лягушки, слизни и разнообразные тритоны, множество змей, морские коньки и несколько видов осьминогов.

Все этикетки на бутылках написаны одним почерком, вполне разборчиво. Образцы разные, но одно общее – все они похожи на куски бледной сырой курицы, тихо сияющие в желтом вареве, – целая армия демонов-утопленников.

Но среди стеклянных сосудов нет и следа серебряной бутылки.

Бен даже обрадовался – так хотелось поскорее отсюда убраться. Больно уж тут противно. Тени по углам, казалось, таили в себе множество вопросов и тайн, а заплесневелые обитатели бутылок посматривали с любопытством – что же он теперь станет делать.

Бен совсем уж собрался уходить, как вдруг заметил, что по всем стеклянным поверхностям разом пробежало желтое отражение. Кто-то прошмыгнул сзади. Бен развернулся и увидел у двери небольшую настольную витрину, которую не заметил раньше. На стеклянную крышку карабкался хамелеон. Сегодня, несомненно намеренно, он блистал нарядом цвета спелого банана.

– Привет, Леон, – с опаской поздоровался Бен.

Хамелеон повернул голову и через плечо глянул на мальчика. Один золотистый глаз смотрел прямо на Бена, другой – на витрину.

– Хочешь на бутылочку полюбоваться?

– С чего бы? – спросил Бен, прекрасно понимая, с чего. – Гиппопотам и Флам говорили, что не надо…

– Раз уж ты здесь… – вкрадчиво произнес Леон. – Никто же не утверждал, что нельзя просто посмотреть. Ты же просто посмотреть пришел?

Теперь оба черных зрачка смотрели прямо на Бена.

Сопротивляться не было сил. Бена так и потянуло к витрине. Там тоже были бутылки, но другие, не с образцами животных, а с разными любопытными штучками. Объединяло их лишь то, что все они были в бутылках. В одной – корабль в полной оснастке; в другой, помутневшей от долгого пребывания в морской воде, – записка на клочке пергамента. Была там и коллекция разноцветных флаконов богемского стекла, в которых когда-то держали духи, – розоватых, желтоватых, лиловых. Рядом – синие аптекарские пузырьки с надписью «Яд»; хрустальная бутылочка с розовой водой; зеленая бутылка с этикеткой «Для сбора слез». Еще там была бутылка со слизняком, наколотым на шип, и коричневая бутылка, по-видимому, содержащая амулет от бородавок.

Хамелеон подвинулся, и оказалось, что он сидел прямо над пузатой серебряной бутылкой. Бен нагнулся прочитать этикетку, и у него волосы встали дыбом.

– Хватит с меня неприятностей, – Бен поспешно шагнул назад.

– Не соблазнишься? А ведь удача у тебя почти в лапах.

– Спорим, ничего не случится, даже если ее открыть.

– А что случится, если не открывать?

– Почему мисс Гарнер-Ги давно этого не сделала?

– Кто знает? То ли предпочитает не верить в колдовство, то ли боится повредить бутылку. Сказать по правде, у нее просто духу не хватает. Ты – наша последняя надежда… наша и твоей матушки. Бедные мы, бедные.

– А алмаз? – выкрикнул Бен. – Что, если мы найдем алмаз?

– Обманка, – заявил хамелеон.

– А ведьма не обманка?

– Экий ты трусливый заяц. Отец твой посмелее был. Вернись он, в один момент откупорил бы бутылку.

– Ты знал папу?

– До сих пор не сообразил? Ну и ну, а мы-то решили, что ты сам догадаешься. Не так уж ты умен, зайчик мой. Видимо, мой долг – тебя просветить…

Но он ничего не успел сказать. По коридору пробежала девочка, хамелеон съехал вниз по ножке стола и протиснулся через металлическую решетку в полу.

– Что, что ты знаешь? – заторопился Бен.

– Потом поговорим. Констанция идет…

Девочка в коридоре пробежала мимо двери.

Две пары ног, явно принадлежащих взрослым, прошли помедленнее. Их голоса эхом отдавались в большом зале, где хранилась коллекция яиц. Они прощались в типичной взрослой манере – это могло затянуться надолго. Девочка уныло топталась рядом.

– Вылезай, они прошли мимо, – позвал Бен.

Но Леон исчез.

Бен стоял. Взрослые болтали. Девчонка топала. Бутылка притягивала Бена, как намагниченная. Очень странно. Бен как бы в шутку потянул крышку витрины. Конечно, она заперта.

Ой, не заперта. Крышка послушно приподнялась.

Большая крышка, во весь стол, не удержишь – слишком тяжелая. Бен хотел ее закрыть, но, по-видимому, защелку заело, пришлось держать. Бен испугался: если просто выпустить крышку из рук, стекло может разбиться от удара. Он решил, что лучше совсем откинуть крышку, до стенки, и попробовать освободить защелку.

Без стеклянной преграды бутылка выглядела еще краше: серебро сияло, полупрозрачная пробка так и светилась. Бена неудержимо потянуло погладить округлый бочок. А как только погладил, страшно захотелось взять бутылку в руки.

Бен решил, что сразу же положит ее обратно. Она оказалась гладкой на ощупь и неожиданно теплой. И очень старой. Серебро отливало желтым лунным светом. Притертая пробка сидела плотно. Казалось, бутылку невозможно открыть, даже если очень захочется. Так отчего же не попробовать? Бен легонько провернул пробку…

Чпок!

И пробка осталась у Бена в руках.

Глава 17. Констанция Гарнер-Ги

Бен ожидал искр или зеленого дыма.

Ничего.

– Не было там никакой ведьмы, – прошептал Бен.

Вдруг он ощутил слабый металлический запах, как после грозы. Что-то переменилось – так меняется тишина в комнате, из которой кто-то недавно вышел. Хлопнули входные двери – это ушли мама с дочкой, последние сегодняшние посетители. Хозяйка возвращалась. Бен неуклюже пытался завернуть пробку. Пробка почему-то сопротивлялась. Шаги приближались. И витрина по-прежнему открыта!

Он грохнул крышкой. К счастью, на сей раз защелка сработала, но он ухитрился забыть бутылку снаружи. Потом сам не мог понять, почему так сглупил.

Он все еще держал бутылку в руках!

И шуму наделал. Дверь в комнату начала открываться. Бену оставалось только спрятать бутылку в карман.

– Я думала, все уже ушли…

Она стояла прямо у него за спиной.

Бен повернулся. Пойман на месте преступления. Загнан в угол, как крыса.

– Ты уже был тут раньше? – спросила Констанция Гарнер-Ги.

Видела она, как я совал бутылку в карман?

Бен всегда старался быть вежливым, но слова не шли с языка. Он вспомнил о пригласительном билете. Достал и протянул ей.

Она удивилась.

– Откуда это у тебя?

– Молочник принес.

– Молочник?

– Письмо пришло с молоком, – настаивал Бен.

– Правда? – переспросила она недоверчиво и не слишком приветливо. – Очень, очень странно. Я не требую плату с детей, так что приглашение ни к чему. Но уж раз ты по приглашению, я тебе все покажу, пока мама за тобой не зайдет. Мы скоро закрываемся, но двери я еще не запирала. Хотя из этого зала в любом случае пора уходить. Тут, как всегда, затхлостью пахнет.

Мисс Гарнер-Ги сморщила нос.

Бен поплелся за ней. Сердце у него сжималось от страха – вдруг она все видела.

Может, считает его вором?

И позвонит в полицию?

Или маме?

– Позволь показать мои любимые залы.

Мисс Гарнер-Ги привела Бена в комнату с насекомыми. Туда ему совершенно не хотелось, но Бен не решился возражать, он вообще не мог вымолвить ни слова, хотя знал: надо начать разговор. Только с чего начать? Теперь-то понятно, почему маме так трудно рассказывать об отце.

В зале насекомых от пола до потолка теснились выдвижные ящички. Все они были не заперты, а некоторые даже открыты. Выдвигай любой и смотри на выставленных стрекоз, мотыльков, шершней, бабочек, кузнечиков, ос, комаров и жуков. Жуков было больше всего, всех форм и расцветок, каждый снабжен узким, написанным от руки ярлычком и приколот ко дну ящика.

– В твоем возрасте мне казалось, что жуки похожи на рыцарей в доспехах, – заметила Констанция.

– Их так много! – восхитился Бен.

– Тысячи!

Она открывала всё новые и новые ящики, и Бен увидел множество выстроившихся ровными рядами насекомых.

– Моя семья собирала эту коллекцию еще до моего рождения, – объяснила Констанция.

– Давно!

Бену стало неловко, что он так сказал, – нельзя ведь упоминать возраст женщины. К счастью, она в ответ только улыбнулась, и Бен решил, что она не заметила, как он прятал бутылку. Он начал потихоньку приходить в себя, но тут мисс Гарнер-Ги вдруг воскликнула:

– Вспомнила! Ты был тут вчера, и мистер Пик за тобой погнался.

Бен напрягся.

– Да ты не бойся. Ну, увидел незапертые двери и вошел посмотреть музей. Детям тут всегда рады. Мистер Пик не имел никакого права тебя выгонять.

Ее доброта вернула Бену способность говорить, слова полились сами собой. Он отчаянно хотел объяснить, почему пришел в музей.

– Не верьте ему. Он хочет вышвырнуть нас с мамой из дома, он хочет уничтожить ваш музей. Я вам расскажу, что вчера услышал…

Он торопливо пересказал беседу в кафе, объяснил про мамин магазин и как они тревожатся о доме. Он уже готов был рассказать о папе и том давнем посещении музея, но мисс Гарнер-Ги подняла руку и прервала поток слов.

– Очень смело с твоей стороны прийти сюда и рассказать, что ты слышал, – мягко возразила Констанция. – Понимаю, что ты сердишься. Но ты уверен, что правильно понял взрослый разговор? Эта идея с наводнением – поверить не могу.

– Все я понял. Пожалуйста, не верьте ему.

Теперь она и вправду встревожилась.

– Увы, все не так просто.

Куда уж проще, подумал Бен.

В глазах стояли слезы, а в горле пересохло.

Мисс Гарнер-Ги попыталась снова:

– Его спутница – директор…

– Я знаю, кто она. Ей тоже доверять нельзя.

– Приходится, – Констанция грустно улыбнулась. – Пойми, я люблю свой музей. Я всю жизнь им занимаюсь, но…

– Зачем тогда продавать? – заорал Бен и покраснел как рак.

Он не ждал ответа. Думал, она рассердится и отправит его домой. Но она только тяжело вздохнула.

– Вижу, ты тоже полюбил музей. Это чудесное место. Я знаю, но не могу же я заботиться о нем до бесконечности. У городского совета денег нет, семьи у меня не осталось. Все могло бы пойти по-другому… но уже слишком поздно. Я обязана подумать, что случится с музеем, когда меня не станет. Некому взять его в свои руки, но я хочу быть уверена, что коллекция не покинет город. К мисс Лед в Научный музей смогут приходить дети вроде тебя. Разве это не лучше, чем распродать коллекцию, чтобы она рассеялась по всей стране?

– Нет, – решительно возразил Бен. – Коллекция должна остаться здесь.

Ему так много надо было сказать, о многом расспросить – о папе, о голубом камне – но он не мог найти слов. С другой стороны, он признавал ее правоту – скучную взрослую правоту, которая все портит. Бен повесил голову.

– Пойдем смотреть пчел.

Констанция повела мальчика к стеклянному улью, стоящему возле окна.

– Это они доставили приглашение, – пробормотал Бен.

– Вряд ли, вряд ли, – возразила Констанция.

Потом предложила подняться на несколько ступенек – так будет лучше видно.

Ну как тут откажешься?

Глава 18. Искра жизни

Устройство стеклянного улья позволяло наблюдать за работой пчел. Бен увидел ряды и ряды шестигранных восковых сотов, а в них – сотни вибрирующих пчел. Похоже на многоквартирный дом в миниатюре, даже выход наружу есть – изогнутая стеклянная труба, выходящая в окно, чтобы пчелы могли летать за нектаром. Бен с интересом наблюдал, как пчелы снуют туда-сюда по стеклянному туннелю. Некоторые несли пыльцу с первых весенних цветов, другие занимались чем-то непонятным, но на мальчика никто не обращал внимания.

– А другие живые экспонаты в музее есть? – выпалил Бен и тут же смутился – такой детский вопрос.

Констанция Гарнер-Ги не стала смеяться, но ответила неопределенно:

– Тут многое кажется живым.

– Сыч, например?

– В музее есть самые разные сычи и совы.

– Вчера в вестибюле я видел одного сыча, а сегодня его там нет.

– Ты видел сыча в вестибюле?

Она пристально смотрела на Бена. Мальчик робко кивнул.

– Не может быть. Ты просто перепутал. Сыч – во внутреннем дворике. Хотя ты прав, эта птица уникальна – я в твоем возрасте тоже так думала. Имей в виду, узнаешь музей получше – обнаружишь, что некоторые экспонаты немножко живее других. Почти как если бы… ну да… как если бы в них была искра жизни, – она кривовато усмехнулась, будто сама себе не верила. – Может, в них вселились мысли и прикосновения людей, которые их любили.

Бен обернулся и посмотрел на ряд ящичков с наколотыми жуками.

– Вселились… Как привидения?

– Нет, совсем не так.

– Тогда как?

– Сложно объяснить, – она погрузилась в размышления. – Я так давно про это не вспоминала. Не удивлюсь, если объяснение простое: они были кому-то очень дороги. Эти особые экспонаты всегда немножко грязные и потертые – их ведь без конца брали в руки. Или они блестят от частого использования. Быть может, мастеру, который их делал, не хотелось с ними расставаться, ведь получилось нечто поистине прекрасное. Или тот, кто их отыскал, считал их настоящим сокровищем. Или, быть может, на поиски ушла вся жизнь. Сыч был любимцем дяди Гектора, мальчиком он даже дал ему имя – Флам. А дедушка больше всех любил карликового гиппопотама в конце коридора. Знаешь, о ком я говорю?

Бен кивнул.

– Мой дед привез его сюда незадолго до смерти. Дедушка говорил, что очень долго его искал.

– Как долго? – поинтересовался Бен.

Констанция промолчала. Она огляделась, потом втянула воздух, как будто учуяла странный запах. Бену померещилось, что ближайшие к ним пчелы тоже изменили свой танец. Он даже заметил, как по улью прокатилась небольшая рябь, потом все затанцевали более энергично.

– Что-то обеспокоило пчел, – заметил Бен, сходя со ступенек.

– Возможно, – отозвалась Констанция. – Пчелы очень умные и чуткие, возможно, они предупреждают о приближающейся грозе. Пахнет озоном, ты заметил?

– Чуть-чуть.

Запах и правда был странноватый. Но при грозе пахнет совсем не так. Запах был слегка клейкий, тревожащий. Бен вспомнил: так пахло, когда он открыл серебряную бутылку.

– Когда за тобой зайдет мама?

– Мама не зайдет, я сам доберусь на велосипеде.

– Если так, задержись еще немного, как бы под дождь не попасть. Очень странная погода для февраля, действует угнетающе. Давай выпьем чаю и подождем, пока гроза кончится. Я точно нуждаюсь в чашке чая после того, что ты наговорил.

– А у вас в кабинете есть лампа? Рыба-иглобрюх?

Констанция была поражена.

– Откуда, ради всего святого, ты можешь это знать?

– Я… наверно, видел это во сне.

– Хочешь посмотреть наяву?

– Конечно!

Позабыв задвинуть ящички, они вышли из зала насекомых и поднялись в кабинет. Чтобы Бен перестал стесняться, Констанция по дороге перечисляла ему названия животных, а потом повторяла их по-латыни.

Лампа-иглобрюх висела перед окном. Пыльные колючки на фоне свинцово-серого неба.

– Глаза закрыты, – разочарованно протянул Бен.

Констанция тихонько рассмеялась.

– В твоем возрасте я верила, что он может открывать глаза.

– А что он может разговаривать, вы не верили?

Она тяжело вздохнула.

– Давным-давно я любила воображать такого рода вещи. Теперь я никого уже не слышу. А с тобой говорю и удивляюсь: собственно, почему не слышу? Когда перестала?

Констанция передернула плечами, как от озноба, и подложила дров на тлеющие угольки в камине.

– Сырость какая! Холодно, и все больше пахнет грозой. Садись, грейся, а я заварю чай. От тостов ты, надеюсь, не откажешься?

Она вышла в другую дверь, и Бен услышал, как она где-то далеко наполняет чайник. Он не осмелился сказать, что не любит чай, так что теперь волновался еще и об этом. Он сидел на зеленом диване и постепенно согревался. Его мучили тревога и вина. Согревшись, он расстегнул куртку, но, вспомнив о серебряной бутылке, сжался от страха. Хорошо бы вернуть ее на место, но, раз мисс Гарнер-Ги не заметила пропажи, не стоит привлекать ее внимание. Лучше еще порасспрашивать, главное – поговорить о папе.

Он прикидывал, с чего начать разговор, и одновременно разглядывал вещицы на каминной доске. Вот резная ваза с ветками, а среди них – ящерица-дракончик. Вот костяной свисток в форме белки. Вот открытая сигарная коробка с коллекцией бабочек, а рядом гнездышко колибри и застекленный ящичек, где на вате уютно расположились два морских конька. А в самом центре – удивительное стеклянное яблоко. Бен даже принял его за настоящее, пока не заметил слабого свечения. Свет преломлялся сквозь стекло, но Бену показалось, что он видит саму душу яблока. Он протянул руку, чтобы потрогать яблоко, как вдруг заметил тусклый металлический приборчик в виде корабля.

– Точь-в-точь как на приглашении, – пробормотал Бен.

– Венецианская лодочка, – прошелестел голос у него за спиной. – Миниатюрные солнечные часы.

Бен отдернул руку.

– Страшно врут, как говаривал Хамфри, – продолжал тот же голос, – но в твоем возрасте Констанция верила, что кораблик волшебный, и даже сейчас она его любит. Говорит, хорошо бы на нем уплыть, сам слышал.

Бен нервно озирался вокруг. Беда с говорящими предметами – никогда не знаешь, кто именно с тобой разговаривает.

Мисс Гарнер-Ги еще в другой комнате, это точно не она. Значит… кто же еще? Тут Бен заметил, что под слоем пыли лампа-иглобрюх начинает разгораться. Это сэкономило время на поиски.

Глава 19. Иглобрюх

– С тех пор, как мы виделись в последний раз, ты вырос, – заявил иглобрюх. – Так… Поглядим… Сколько тебе сейчас?

– Больше, чем кажется, – буркнул Бен.

– Вполне достаточно, чтобы предупредить Констанцию об этих типах. Надеюсь, ты уже все ей рассказал?

Круглые рыбьи глаза широко раскрыты, смотрят оценивающе.

– А сами чего не предупредили?

Иглобрюх слегка сдулся, словно воздух выпустил.

– Поверь, я пытался, чуть шипы не перегорели. Она меня не слышит. С тех пор, как была девочкой. Видишь на столе бумаги?

Бен кивнул.

– Больше ста лет я освещаю разные документы, но эти – самые опасные, – рассказывая, иглобрюх все больше и больше

Продолжить чтение