Читать онлайн Лев бесплатно

© Людмила Ведеева, 2024

ISBN 978-5-0062-5104-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЛЕВ

Открытый, прямой, подавляющий и агрессивный богач безо всяких отсылок к министерству шёл от сухого (Овен), к горячему (Лев) и к востоку (Стрелец). Огонь, вперёд его шедший, этот подавляющий огонь прямо завершил андреевские муки кастрата. Тот умер. Но кто пришёл? И как?

Итак, из открытой и развёрстой глубины ада выполз вместо рака золотой баран, на котором восседал самый богатый человек, когда-либо живший, по имени Маркус Лициниус Крассус и прямо от сухого (Овен) и к горячему (Лев) швырнул в демона золотые монеты, эхом зазвеневшие даже на востоке (Стрелец). Le bélier под Крассом стал исчезать, Красс быстро слез с барана и приказал демону:

– Я покупаю себе жизнь!

– Купи и ему! – слёзно приказала ты, обнимая мой труп.

Красс оставил тебя без внимания. Как, впрочем, и демон, легко подчинившийся золоту. Довольный демон растворился в воздухе, а воскресший спéшившийся Красс пошёл на восток, подтянув свою красную тогу. Оранжевые лучи воскресного солнца дышали ему в спину, пока он, властный, здоровый и золотосильный, шествовал навстречу былому авторитету, заоблачной самооценке, тонкому кишечнику молодости и не знавшей парфянского бича спине. Где-то пару часов, с часу до трёх, невозмутимо воскрешался свœй дорóгой Красс, с презрением пройдя и мимо длинноволосого Бога-Отца, готовый в отместку хоть этому Богу-Отцу влить огненнœ золото в его солнечную пасть, растворить в своём жаре завœвателя его светлую букву «каф» над левым плечом и львиным хватом разорвать букву «тэт» над плечом правым, ибо эта иудейская книга со своим голосом Бога вместо музыкальных инструментов оперного оркестра, не способна ни на какую другую красоту, кроме жалкого и глупого апостола Петра, висящего верх тормашками на своём мечеобразном кресте и держащего в натруженных сельских руках золотые ключи, горячие и сухие, как само Солнце, как подлинный Солнечный царь вместо прочих богов, ведущий свои генотеистические козни аж с самого Аменхотепа в Египте. На дворе стояли ав, пятая шравана, второй метагитнион (Μεταγειτνιών) и термидор. Да, именно сегодня, девятого термидора, Лев смотрел на месяц новоселий и не досмотрел за нашим славным Максимиллианом де Робеспьером, ибо его, уродца и отца Камиля Ленина, убили злобные деды, почитатели 1794 года, а не пальцев на руке. Ну и что, что в противостоянии воскресенья находились Солнце и Марс? Ведь Аполлон в Гелиосе был противоположностью Диониса в Водолее! Ну да ладно, дорогая. Солнце Бога, Богосолнце! Помолимся, попляшем! Помоемся и переспим. Гео против Гелио: 23 июля – 22 августа.

В Македонии бесплодный Лев продавал Солнце за целый год, но Цезарь, как и Марк Лициний Красс, понимал всю невозможность превзойти Цицерона в ораторском искусстве, и потому кое-как отказал хищному и сверкающему Льву, сказав нечто вроде «мир дому сему!», не обещал ничего покупать «в другой раз», а унёс в одноформный лес ужасную тишину, так что сжалился над владыкой мира Львом косматым только милосердный мóлодец, который купил Солнце не за июль (так бы Лев продешевил), а за свой погребальный обряд и божество. Это был страж, бегущий от Матери богов, и двадцать пятый из семидесяти апостолов Христовых по имени Пармéн, который, когда человечество уже страдало, говорил по браку и дружбе: «Это Я, Я есмь, Я есмь Сущий» и первым заходил в те города и селения, куда потом вместе с апостолом Иоанном собирался прийти Иисус, и кормил синагоги невзрачными цветами полевого сафлóра и прочими милосердными деяниями, в то время как македонские жестокие убийцы сжирали виновных, грабили серебряные рудники – и если в рудниках был сын мира Симон Маг, то почивал на бессеребряных телах мир убивавших, ибо постоянство энергии Симона Мага заставляло исчезнуть болезни убийц. «В какой дом войдёте», – говорил Симон, – «тот дом ваш», и убийцы слушались его, входили в дома и синаноги, убивали людей в домах, в синагоге же не повезло апостолу Пармéну, и он умер, лишь единожды прикоснувшись губами к персту Христову, и когда из его мёртвого кармана упало лекарство Христово от истечения, то асуры, а ибо это они являлись жестокими убийцами, наёмниками бунтующего Симона, то асуры закопали вниз это великое средство Христово от ран и сперва сообщили Симону, что больше не готовы приходить прямо домой к ученикам Его и прочим людям, на то Симон велел им что-то, но они, не слушая его, а слушая Ямвлиха, продолжали говорить и славить злые цифры.

ЗЛАЯ ЦИФРА 5

Шесть – число Афродиты. Однако Ямвлих называл Афродитой «пятерицу». Под именем «Венера» она без удовольствия кушала ежевику и видела, как планеты пяти элементов уводили свой свет из людских сердец, ибо пять тысяч людей после грехопадения стали черепахами, свиньями, карликами и далеки были до дважды пяти воплощений Вишну – до человека-льва с топором, до принца тьмы, просветлённости и до прочих подобных штук. Немудрено, что Марк Лициний Красс выкупил их в виде дешёвых и неграмотных рабов, дал им пять рыб с разными видами вкуса в каждой, рассказал им зачем-то про великую схизму в греко-римской традиции и исказил таким рассказом столпы их веры, их силу, суровость и даже состояние их и без того камневидных мочевых пузырей, будто страх Каббалы из срамных органов дотянулся до лиц рабов пятью основными оттенками пяти могучих ликов Шивы. Но на одну из рабынь Венера обратила самое пристальное внимание. Уж очень рабá была хороша, почти как она сама. Венера не губила, как Гера, своих врагинь по красоте, она подождала, пока Лициний Красс обучит эти тысячи рабов, разрушит их пороки и продаст по более высокой цене, и только потом нацарапала пятым ножом изо льда почти школьные молитвы единому, вечному, вездесущему, всемогущему и всеведущему Аполлону. Тот увидел тающую вечность и свёл женскую чётную двойку рабыни и мужскую нечётную тройку Симона Мага в пятёрку лет любви и единения, в совместный ежедневный намаз по направлению сердца, теперь единого, теперь готового к священному бракосочетанию, которое и произошло, ура, когда из пяти ран Христа вышёл сам световой бог и даже сквозь атмосферные субстанции тонких и грубых состояний привнёс свет посвящений в соитие молодожёнов, изменив их зрение на цвет амулетов священных гор, их слух на звук божественного присутствия, их обоняние на запах зёрен основных догматов, их вкус на чёрный яд из пяти точек креста и их осязание на самоцвет вечных идеалов Бытия, безгранично-красный Исход египетского сефирота, сверкающе-белый Левит певицы, неизменно-жёлтую удачу Чисел и невозмутимо-синее Второзаконие бегуньи. Угу, любимая, ты, а ещё певица, а ещё бегунья, вы втроём держали солнечную лейку, из которой приходилось поливать древо жизни посреди рая, египетский сефирот, чудовищно огромный, как гробы богатырей. Вы приняли высший Закон, осознали поставленную задачу и исполняли мои приказы, пока идиллию не нарушил король-тиран со знаком плюс, ворвавшийся в наш храм. Это был византийский царь, везде размахивающий саблей, но при этом умеющий держать своё буйнœ сердце в союзе с растительным разумом. На смертоносных скачках, проводимых православными греками заместо гладиаторских боёв, этот царь загнал до пены у рта пятерых дорогих лошадей, каждой он рассёк грудь и собрал кровь, и пять чаш с лошадиной кровью он принёс в наш храм, дабы заменить им молоко. Поскольку ты, бегунья и певица воспротивились, а я, художник и воин были за, то молоко сменилось в нашем храме на кровь. «Необязательным лошадиными, любую скотина пригодиться, но никогда не человек, водой или растению» – коряво повторял фальшивый человек-царь с растительным умом, которым мог бы стать Ян, если бы не маленькая зелёная машина…

– Кто такой Ян? – прервала ты.

– Тринадцатый ламед… или им был человек-царь с расти… или не был, он же фальшивый… впрочем, забей. В общем, Ян это мнимый отец ребёнка М.Л.

– А кто такая М.Л.?

– Мария Лебедева.

– Кто она такая?

Я не стану пояснять, кто, ибо она имеет свойство мешать мœму повествованию, поэтому, любимая, Geliebte, я лучше продолжу. В 1969м году обитатель трущоб из Алабамы по имени Джек Лукаш придумал схему по поджогу домов, на которой ещё до нашей эры Марк Лициний Красс сделал себе самœ большœ состояние, которœ когда-либо было сделано. Джек хотел основать частную пожарную контору, которая при тушении пожара переписывала на него, на Джека, всё то имущество, которœ предстояло спасать от огня, и которœ, по его навету, распространяло клевету про поджоги домов про кого только не, но только не про самого Джека Лукаша. Затем его планируемая контора занималась бы отстройкой сгоревших bâtiments и продавала бы их по более высокой цене, однако прекрасно вызревшей самостоятельной идее мешала осуществиться как в равной степени бедность Джека, как и отсутствие какой бы то ни было свободы в современном мире в сравнении с миром античным, однако, любимая, я, кажется, прервался не на этом, верно? А на чём? На жёлтой точке? Я не помню, я нередко сбиваюсь. Но поскольку Лев это мужской знак, то точка будет не приятно-жёлтая, а неприятно-красная, третья по счету, насколько я понимаю. И из неё было сотворено наше мироздание, и за неё отвечал богохульный Лев, но пока этот священный Лев был занят – опустившись на передние лапы, он сосал правую грудь юной королевичны, уже раз седьмой за сегодня он такое проделывал, ибо молоко из её чудесной груди, бледной, словно ренессансный мрамор на античных статуях, вытекало жизненным потоком чудотворного жёлтого цвета, каким и должно вытекать натуральное молоко, хотя ленинградские историки в своё время считали, что молоко вытекало именно что золотое и назначалось оно для умиротворения современности, ибо, как известно, в современности сжигаёт всё ненужное и нужное Огонь, стихия вещего Огня предваряет ад, а до ада, всё никак не желающего наступать, ничего не будет, кроме очередного повторения боли. Но в перерывах между сосанием груди у Льва возникают творческие замыслы и прочие желания познать свободу, и тогда он вспоминает о третьей неприятно-красной точке, в которой заточены контуры новой жизни, и только первый шаг четвёртого императора преобразит неизвестное и несуществующее в только что созданный мир, где кроме любви к лысым горам и красному небу, да и любви к себе в этих красных горах и лысом небе, и не будет ничего священного. На вершине каменного трона императора красуются бараньи головы, а на подножье высечены буквы «далет» и «хэй», символизирующие красный Марс и хижину Овна, открывающие круг Зодиака, где со Львом в один крест входят Водолей, Скорпион и Телец, и позволяющие императору лучше думать в напряжённые моменты, особенно когда он раскладывает старшие арканы Таро, а раскладывает он их всегда после встречи с пятым верховным жрецом в церковном обличии, который не может сидеть на простом троне, как император, нет, вокруг трона жреца, помимо прочих украшений, растёт целое поле из крестьянского просо, поверх которого горделиво расцветают головы красных роз и головки белых лилий. Когда пятый жрец поднимает девять пальцев в благословляющем жесте, под небом императора падают ниц обжоры и властолюбцы, тогда треугольник високосных зверей из Дракона, Обезьяны и Крысы чается отобрать у императора и Льва его воскрешение, но Лев обладал даром жизни, а императорские самобытность и совершенство не знали себе равных, поэтому вражде жреца и императора не было ни конца ни края, с годами их вражда лишь усиливалась и отчасти напоминала конфликт солнечного бога и громовержца, где первым являлся богатей-император, который парировал на доводы жреца фразами в духе Марка Лициния Красса по типу: «Весь сенат в моих должниках. Я убиваю Спартака, но триумф получает Помпей», а последним, то есть, громовержцем, представлялся по аналогии пятый верховный жрец, чей злобный дух куда хотел идти, туда и шёл, беря себе в союзники четырёхлицых и четырёхкрылых чудовищ, с лицами человека, льва, тельца и орла, и с двумя крылами, покрывающими тела их, и ещё двумя при взмахах выпускающими молнии от треска углей и огни от блеска лампад. Чудовищные союзники жреца быстро двигались туда-сюда, а император смотрел на них, на их колёса ног, и замечал в каждом колесе ещё одно такое же, подымающееся к небу синхронно со взмахами крыльев колесо, а уже из этого колеса на императора глядели страшные глаза, не моргающие даже при втряске или скрипе ободьев. Император, на время обескураженный, думал тогда про своё деревенское детство, свои зря потраченные годы…

(6) Presto

(Fa maggiore per violino, archi e clavicembalo1)

Tempo impetuoso d’estate2 делæт любовь невероятной, а моё молитвословие, чернеющий Ангел Исраэль, делæт более насыщенным, особенно задним числом, когда гроза спадæт, вот как сейчас – сейчас уже безветрие, и на спине я ощущаю жаркий зной летнего солнца. Я знаю, Исраэль, что ночью, при свете звёзд из созвездия Чаши, нашего будущего короля предадут и отправят в темницу, если не убьют, и, честно говоря, меня это устраивæт, ибо в мœй душе уборщика определённо есть тёмная сторона, которая радуется грядущему хаосу революции. Я уже слышу солнечный рык льва, который ест барана и быка, и вижу распростёртœ на парте новœ платье Кати в цветах базилика, которœ она показывала подружкам. Из одинаковых подружек мне более всех запомнилась юная брюнеточка, но, к сожалению, лица её я толком не увидел и потому не могу сказать, так ли она хороша собой, как мне показалось, или несколько хуже. Просто есть в России совсем юные девушки со стройными ногами, чьи лица уже искажены алкоголическими пятницами, поэтому в этом вопросе нужно быть осторожнее. А подол Катиного платья в цветах базилика я немного укорочу и кусочек ткани заберу себе. Пусть она думæт на своих подружек. Вот такой я неприятный, моя любимая, но к тебе это не будет относиться ни в кœй мере! Верь мне, пожалуйста, мы же обсуждали всё это заранее. Помнишь жертвенник с овцой? Так что вот, друг с другом мы уже разобрались, моя любимая. Мы закололи эту тёмную овцу во славу солнечного Аполлона. И при участии этого братского света я продолжу расписывать своё становление. Не будь же, любимая, матерью или сестрой, оплакивающей мёртвого Гектора – будь же матерью-сестрой, что плачет обо мне! Помогай же мне, как брат Аполлон помогал пока ещё турецким троянам! Мою речь никак нельзя назвать поэтическим эпосом, вдохновлённым лёгкопламенной Каллиопой, но смею попросить тебя её не прерывать! Не суй мне в рот окаменевшие фекалии дохлого льва, которые сувала деду моя бабка Рея! Всё было не так, как ты думала впервые. Ты была опьянена собственным незнанием. И только удар в челюсть, полученный тобой в Афинской школе и поваливший тебя наземь, был способен хотя бы ненадолго тебя образумить! Пока ты приходила в себя, я и беззубый старик, чьё имя забыл, мы листали с ним свитки Византа, в которых он красочно привирал свою драку с болгарскими фракийцами и аланскими скифами, мол, его Стройбоса, брата, поразила язва, что дало гнев Византу и жiнке его Фидалии одолеть как враждебные народы, так и Стройбоса himself, ибо брат предпочёл гневной, священной и первой из песен свою собственную язву, но ты, любимая, пришла в себя, т.к. мои слёзы исцеляют твой синяк.

Aα

«Смерть – мученица красоты», – сказал беззубый старик и действительно умер, отдав доброй смерти тело, в котором никогда не жила всегда злая красота. Этот дурак и безумец родом с Эвбеи по сути был предшественником религиозных танцев декаденса, имя одному из которых христианство, а по совместительству четырнадцатым праведником «ламэд-вав», глупо убеждённым в нелепости римских священных щитов, мол, это выдумка, ага, хотя сие правда из правд. Мы разделали его труп и по-зороастрийски скормили его стервятникам – ты же затем праздно ходила по школе и по-женски ничего не понимала в ожидании жизни, пока я ходил на поиски главного из братьев моих. Искать пришлось недолго, моя сводня переминалась с ноги на ноги в дворце Эврисфея. Этот царь, тогда он был царём Микен, поручил прототипу Тора убить немейского льва. Лев был сыном Ехидны и нёс только смерть по всей Немее. Я прыгнул в сумку брата и слегка из неё выглядывал, как-то преувеличенно опасаясь, что львиная кровь окрасит белки моих глаз в коммунизм. Братец целый день проходил по Немее и ничто, кроме смерти и пустыни, не встречалось нам на пути. Только ближе к вечеру брат нашёл сумрачную пещеру на лесистых склонах с двумя выходами в ней, одним женским, а другим универсальным. Брат завалил один из выходов и вошёл в женский, где и скрывался смертоносный лев. Все стрелы, пущенные братом, отскочили от стальной чешуи Огненного левиафана. Лев зарычал и бросился на брата. Я же скрылся полностью в сумке и не видел, как братская булава прошла сквозь косматую львиную гриву, дабы львиный же череп проломить. Лев был оглушён, и братец стал разрывать его безвольную пасть, в итоге оторвав вместе с верхней челюстью и львиную бóшку, и я был рад, что воочию это впечатлел. Тушу льва брат завещал нашему отцу, а его, хм, половину головы, прости мне моё косоречие, брат швырнул на стол Эврисфею. Царь, конечно, испугался и выгнал брата из Микен. Брат же, видя, как Эврисфей провожæт его взглядом со своих высоких ворот, достал меня из сумки, разорвал меня на части и размазал мною на воротах своё собственнœ имя – Ираклий, или Ираклиос. Но зная, какœ непонимание у русского уха может вызывать аутентичнœ произношение тех времён, я буду стараться называть своёго брата Гераклом. Да, моя любимая, он сразу понял, что я в его сумке, но моя судьба не помешала мне, например, подсмотреть за выкупом Гектора, на который его отче Приам уговаривал Ахилла самыми разными песнями, и эта же судьба, любимая моя, не помешæт мне затем наполнить пустыню подвигов Геракла своим одновременно эллинским и иудейским морем безумия, в котором плавают шесть маленьких живых сыновей, но не Приама, у того песенное горе, а Иакова, которые по очереди сосут две пуговицы сосков Лии, ибо любое её молоко было полезнее, чем невкусный кисель из алтея земель Колен Израилевых. Кисель таковейный в начале августа всегда готовил неумелый и молодой вол, исполненный очей, по имени Урвáн – именно он стал двадцать шестым из семидесяти апостолов Христовых, когда покинул Македонию и отрастил длинную бороду на своём пути в Рим. В град на семи холмах Урвáна вела не жажда прикоснуться губами к мощáм епископа Петра, повешенного верх ногами, но духовное видение, в котором Урвáн видел аж самого Иссахара в современном Риме, преклоняющим меж протоками вод свои плечи в уплату дани, но на деле девятый сын Иакова, пятый от Лии, который носил имя Иссахар, был известен, конечно, не этим сложным видением новозаветного юнца, но своим заветом о простоте, который его колено, Колено Иссахарово, чтило только в воскресенье, день света, и который до наших дней дошёл сохранённым в неизменном виде, к сожалению, только в голове Иоанна Óскара Ведмéса, бабника, солдата Первой мировой, садиста и пятнадцатого из тридцати с лишним ламедвовников. Михаил, Ангел воскресенья, вырвал Ведмéсу сердце и вставил вместо него САПФИР, в который была всечена буква: