Читать онлайн Ибо однажды придёт к тебе шуршик… бесплатно
* * *
«Я не верю в ту магию, о которой говорится
в моих книгах. Но я верю, что нечто по-настоящему
волшебное может произойти, когда вы читаете
хорошую книгу.»
Джоан Роулинг
* * *
– …потому что рано или поздно придёт к тебе шуршик, злой, коварный, с большими ушами…
– Но я же узнаю его.
– Шуршик всегда будет похож на человека, особенно, если придёт за тобой. А потом он вырвет твоё сердце…
Тут Ёжику показалось, что за окном мелькнула тень, а затем кто-то почти бесшумно пробежал по крыше. Мурашки cкатились по телу, и захотелось спрятаться под одеяло. Он оставил только нос – надо же как-то дышать! С каждой минутой голос мамы становился всё ниже, всё вкрадчивее, тени в комнате – длиннее, а ещё пламя в мраморном домике, стоящем на древнем шкафу, где с вечера была оставлена маленькая свечечка, предательски дрогнуло и заволновалось, причём особенно подозрительно как-то. Тогда призраки, притаившиеся до поры до времени в углах дома, о́жили и потянули к впечатлительному мальчишке свои извивающиеся конечности. Может быть, он победил бы свои страхи, если бы в окно не заглянула вдруг морда, покрытая чёрной густой шерстью, и не сверкнула жёлтыми, горящими во тьме щёлочками глаз. От эдакой неожиданности Ёжик вздрогнул и проснулся…
Из книги
«Правдивое повествование о жизни и
деяниях шуршиков»
ПРОЛОГ
– Я стар, очень стар. Уши отказываются служить мне… Нос почти не различает запахов… Про глаза и говорить нечего. Мне много больше шести тысяч лет. Впрочем, мне так кажется. Может, больше, а, может, и меньше. В сущности, какая разница? По-любому, я очень давно живу на этом свете. И хоть в это трудно поверить, тем не менее это так. И я очень устал… Устал настолько, что перестал замечать присутствие усталости. Мне давно следовало прекратить такое моё существование…
Он рассмеялся сухим, каркающим смехом, точно подстреленный ворон, кувыркающийся в палой листве, смехом бесцветным и хитрым одновременно. На мгновение показалось, что из высохших жил этого существа жизнь ещё не до конца вытекла в темень и слякоть подземелья. Пламя костра забавлялось тушкой дикого голубя, нанизанного на вертел, тени метались по иссечённым временем каменным сводам, словно танцоры, вторя рассказчику, а я слушал его и не верил в собственное счастье.
– Единственное, что останавливало меня – страх.
– А сородичи?
– Сородичи… – чуть слышно повторил зверь с глубокой печалью. – Их тоже гнал страх. Но ещё больший страх удерживал меня от того, чтоб последовать за ними… Неизвестность пугает…
Он замолчал, устремив сквозь меня взгляд почти ослепших глаз. И я снова непроизвольно сжался от чёткого ощущения, что меня видят, хотя наверняка знал, что это не так. Таинственный и не виданный доселе персонаж, словно бы из позабытой сказки, внезапно проявившейся из глубин веков, с совершенно выбеленными седым волосом ушами, торчащими над головой, вытянул вперёд лапу с почерневшими от времени, но всё ещё острыми когтями, положил её на стол, понял, что ошибся, но в следующую секунду, ловко махнув кистью в сторону, подхватил банку с пивом и сделал длинный глоток.
– Я знал, рано или поздно мне придётся сказать себе: всё. Не знал только, что для этого понадобится несколько сот лет… У тебя есть ещё пиво?
– Пиво? – вздрогнул я. Вопрос вывел меня из задумчивости.
– Пиво… – просто повторил он. – Мы очень любим пиво. У тебя есть пиво?
– Не знаю. Может быть, в машине. Я могу сходить, посмотреть…
– Сходи… посмотри… Пожалуйста. Это будет грустная история. И чтобы она не казалась слишком грустной, я бы с удовольствием разбавил её баночкой другой доброго пива…
Выбравшись из подземелья, я остановился на развалинах за́мка. Лил дождь, но я не замечал его, одновременно обрадованный и озадаченный неожиданной встречей.
«Он отправил меня за пивом, чтобы тут же исчезнуть? – гадал я, стараясь ступать осторожно, чтобы не поскользнуться на покрытых мхом валунах. – Это было бы очень жалко. Впрочем, уйти или остаться – личное дело каждого. Только бы в машине нашлось пиво!».
Шагать в кромешной темноте оказалось делом крайне рискованным. Невзирая на то, что кость – вещь довольно крепкая, но даже она имеет скверную особенность ломаться, когда это меньше всего соответствует моменту. Посему будь благословен человек, придумавший фонарик! Тот же, кто запихнул этот лучик света в мобильный телефон, да будет благословен дважды! Мне всё-таки посчастливилось без приключений спуститься к подножию холма. Там, умело спрятанная от постороннего глаза, стояла моя, потрёпанная временем и километрами, красавица. И пока мы отвлеклись на поиски пенного напитка, я немного расскажу, о чём, собственно, идёт речь…
Когда я был маленький, мама читала мне на ночь огромное количество сказок. Я не хотел засыпать, и она полагала, будто сказки – отличное средство, чтобы отшибить у ребёнка тягу к бодрствованию. Но я, хоть и лежал в кровати с закрытыми глазами, спать отказывался категорически. Я фантазировал! Мама знала это, как и то, что самые беспокойные фантазии посещали меня, когда, например, за окном лил ливень, или плотной стеной валил снег. Грохот капель о карниз и завывания вьюги были самыми злейшими врагами моей мамы.
И вот однажды, когда наш дом сотрясали порывы ветра, а снежный буран норовил разнести окна в щепки, она вошла в комнату с толстой книжкой чёрного цвета, на которой, крупными золочёными буквами было выгравировано: «Правдивое повествование о жизни и деяниях шуршиков». Может быть, томик этот, с пожелтевшими от времени страницами, встречался и вам? Однако, став взрослым, я не нашёл его следов ни в одной библиотеке! Тем не менее из всех сказок диковинное повествование «о путях и деяниях» завораживало больше всего…
Начиналась сказка так же, как и все прочие сказки. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я помню всё едва ли не дословно:
«Давным-давно, в самые, так сказать, незапамятные времена, жили-были люди и шуршики. Люди побаивались шуршиков, шуршики опасались людей… Странные зверьки казались обычным смертным существами хитрыми и коварными. Двуногие же представлялись рыжим прохвостам жестокими и лживыми. Одним словом, никто никому не доверял, каждый уважал каждого, и все жили в мире и согласии… Чем промышляли вредители народного хозяйства, окромя воровства, было неведомо, зачем вообще носились по грешной земле – и вовсе разумению не поддавалось. Ушастые хулиганили, так ведь и люди не отличались кротостью нравов; попугивать обожали до коликов в кукузиках 1 , так ведь и человеку не чужда́ тяга к развлечениям; любители дармовщинки тащили всё, что плохо лежит, а разве нашему собрату не могло показаться, что курица, копошащаяся в мусоре на соседнем огороде, может как-то пригодиться в хозяйстве, хотя бы в виде бульона? Короче, загадочные существа вели повседневную, дикую и разнузданную жизнь, что и было свойственно им по природе вещей; обывателю же оставалось сокрушаться по исчезнувшему добру, укреплять дух креплёным, латать дыры в хозяйстве, произведённые вездесущими разорителями, то есть: ждать случая отыграться, что тоже – свойственно…»
Я закрывал глаза… и видения, одно за другим, полировали моё воображение, в голове рисовались картины, одна увлекательнее другой. Как-то я поинтересовался у мамы, а существуют ли шуршики на самом деле? Скорее всего, она ответила исключительно в воспитательных целях, вряд ли ей попадался столь невообразимый зверь, хотя… теперь я мог бы посомневаться в этом, но тогда мне было заявлено со всей категоричностью:
– Конечно!
И это прозвучало так неоспоримо, что больше, подобного вопроса я не задавал. Кроме того, было сурово добавлено:
– А ещё они очень не любят маленьких мальчиков, которые никак не хотят засыпать…
Мама вообще была очень убедительна!
Но если с существованием шуршика всё обретало наконец первозданную ясность, то с моментом встречи с ним некоторые сомнения всё-таки закрадывались. И после часа чтения истории о жизни и деяниях таинственных существ, я снова поинтересовался:
– Мам, а я мог бы встретиться с шуршиком?
Помню, мама чрезвычайно тяжело вздохнула. Видимо, ей надоело полуно́чничать, и она сказала, как отрезала:
– Если будешь послушным мальчиком и заснёшь. Иначе, как говорится в сказке, вырастишь прескверным сорванцом, и его просто не узнаешь!
Но ответ не удовлетворил меня. Я был маминым сыном, и тоже умел отрезать:
– Почему?
Пришлось маме рубануть со всей серьёзностью:
– Потому что он всегда будет похож на человека. Только хороший человек с добрым и чистым сердцем способен увидеть шуршика! Есть ещё вопросы? Или будем засыпать?
Вопросы, конечно, были, но что-то подсказывало, торопиться с их озвучиванием не следовало. Хотелось дальше слушать сказочку, потому возникающие предположения, сомнения и догадки я откладывал в копилку будущего. Как-никак книга была толстая, а значит, впереди меня ждало огромное количество ночей, когда можно было бы ненароком озвучить ещё пару тройку неназойливых вопросов.
Уже повзрослев, я обнаружил в словаре Долинского довольно пространное упоминание об этих существах. Вот, как он их описывает:
«ШУРШИКИ, семейство млекопитающих, отряд хищных – весьма сообразительный и хитрый народец. Ростом с человека. Встречаются, как небольших размеров от 150 см, так и гигантских – в два человеческих роста. Внешне напоминают белку: волосатые, с большими когтистыми пятипалыми лапами, уши стоят торчком, однако хвостов и прочих глупостей не имеют. Могут передвигаться по воздуху. На ногах носят то́пы – обувь, сшиваемую ими из бычьей кожи. Прочую одежду таскают у людей, следуя принципу: зачем что-то изобретать, если это «что-то» можно раздобыть даром? В древние времена соседствовали с людьми, доставляя им немало хлопот: воровали съестное, особенно интересовались вином и пивом. Гнездились в заброшенных домах, замках, крепостях в зависимости от количества в стае. У шуршиков наличествовала письменность, о чём свидетельствует свод правил поведения порядочного шуршика, именуемый – «Кодексом».
Главной заботой шуршиков была охота на злых и нехороших людей, у которых они вырывали сердца и делали, так называемое, «снотворное шуршиков» – редкое снадобье («глюнигатэн»), способное вызывать сны необыкновенной яркости и ощущений. Человеку пробовать подобное зелье не рекомендовалось, так как употребление оного было равносильно смерти. Попробовавший рисковал никогда больше не проснуться.
Доподлинно известно так же, что у зверьков существовало расовое (или классовое) разделение. Стоило шуршику вырвать сердце у плохого человека, и злодей тут же превращался в шуршика-полукровка. Шуршики по крови называли их «отщепенцами». Отщепенцы, как правило, выполняли самую грязную работу: обеспечивали едой и прочим необходимым. Шуршика по крови почти невозможно было извести. Во всяком случае, никто не знал, как это возможно было бы сделать. Что касается полукровков, то стоило им напороться на меч, саблю или нож, они умирали и вновь обретали человеческий облик. Таким образом, превращение в шуршика являлись своего рода проклятием – наказанием для людей с дурной наследственностью или же преступными наклонностями. Не приведи господи, человеку преступить человеческое табу, и к нему запросто мог наведаться шуршик!
Но и сам шуршик основательно рисковал, если по ошибке или сознательно забирал сердце у хорошего человека, либо становился причиной его гибели. Он тут же превращался в гвирдума – существо с довольно короткой жизнью, охотящееся на людей, подобно вурдалакам, упырям или шишигам, однако ещё более жестокое и кровожадное. Случаи эти становились особенно частыми во времена голода, болезней, войн или иной напасти, когда у людей поживиться было нечем, а самим добывать еду становилось всё труднее.
В настоящее время встречаются крайне редко, предпочитая вести скрытный образ жизни в связи с антропогенными изменениями ландшафтов. Включены в Зелёную книгу ШР.
Большая Широкоросская Энциклопедия:
[в 40 т.] / гл. ред. В. М. Долинский —
4-е изд. В.: 1964
В багажнике обнаружились три банки пива. Видимо, остались после последних выходных, когда мы с Ириной ездили на дачу к её новым знакомым. Ирина – это моя жена. Именно знакомые рассказали нам о развалинах, в которых я сейчас находился. Голодная до приключений, она тут же загорелась желанием взглянуть на подобный анахронизм, но по странному стечению обстоятельств я уже давно обшарил древние лабиринты в поисках какого-либо намёка на клад, ведомый детской страстью к загадкам и просто тягой к поиску сокровищ, описанной во всевозможных романах моего детства, а второй половинки всё не было. Прошло более двух часов с тех пор, как я ступил под своды подземелья и, как вы знаете, даже повстречал шуршика, а любимая даже не напоминала о себе телефонным звонком! Наверное, мне следовало бы побеспокоиться, и подобная мысль на мгновение посетила мою, взбудораженную встречей голову, но я отогнал соблазн. Хотелось, чтобы «половинка» сама всё увидела, ведь она так не верит в сказки, ибо ум её глубоко порабощён всякими учениями и кандидатскими, так что для фантазий места просто не остаётся.
Я знать не знал, что в эту минуту моих размышлений она, действительно, торопилась к за́мку, только мотор в очередной раз заглох. Я ведать не ведал, что она пытается мне дозвониться, но сигнал таинственным образом пропадает, а безликий голос отвечает: «Сеть отсутствует!». Я даже предположить не мог, что моя дорогая сидит в машине на раскисшей дороге, потерявшейся в дебрях векового леса, и дождевые потоки нудно колошматят по крыше, отчего бедняжке становится ещё более одиноко и страшно. Обо всём этом я даже не догадывался!
«Ничего, – размышлял я, втягивая шею в спортивный костюм, дабы капли не лезли за шиворот, – увидит шуршика, вот будет потрясение!»
Мою ненаглядную всегда интересовали только голые факты. А что вы хотите?! Археолог по образованию, она серьёзно относилась лишь к зарытым в песках времени осколкам, остальное считалось фантазией скучающих от безделья людей. Впрочем, всё это лирика…
Кроме заветных баночек, я неожиданно наткнулся на довольно потрепанную в путешествиях камеру жены. Что она делала в моей «красавице», а не в четырёхколёсных апартаментах хозяйки – не знаю, но задумываться о данном феномене в ту минуту было совсем не ко времени. Я проверил находку. Аппаратура вполне себе фурычила, хотя некоторая расфокусировка уже давала себя знать. Внутри стояла кассета. Я бегло просмотрел содержание. Пески… верблюды… бедуины… какой-то человек в выгоревшей шляпе выпрыгнул из видавшего виды автомобиля и направился к моей супружнице… На этом события прерывались. Отсутствие интереса со стороны благоверной к данному оптическому прибору, а также то обстоятельство, что забыт он был довольно давно, навело на вполне закономерную мысль: использовать сие чудо человеческого гения в более выгодном свете. Главное, чтобы батареи не сдохли и, в принципе, всё вышло тип-топ… Тем более, пиво! Баночки, найденные в багажнике, обещали несколько занимательных часов в обществе моего нового знакомца.
Итак, вооружившись обещанным, я вернулся в развалины. К великому моему удовольствию, шуршик не исчез, иначе я посомневался бы в крепости собственного рассудка. Напротив! Таинственный персонаж всё так же сидел у костра и поджаривал дикого голубя. Невезучая птичка покрылась хрустящей корочкой и выглядела довольно аппетитно. И хотя прежде я сизарей не ел, аромат приятно щекотал ноздри.
– Только три банки… – неуверенно развёл я руками.
– Негусто, но уже кое-что. Кидай… – каркнул зверь.
Несмотря на потускневший за столетия взгляд, он уверенно поймал брошенное и, подцепив ушко, резким движением когтя мастерски вскрыл банку, которая тут же расщедрилась обильной пеной. Однако любитель хмельного напитка ловко слизал её, сделав затем два больших и очень довольных глотка.
– Значит, говорите, страх… – попытался я возобновить прерванный разговор.
Шуршик отставил угощение в сторону и перевернул птичку на другой бок.
– Многое в жизни определяется страхом. «Вот то, что движет всем живущим на этой планете», – говорил Страдалимус. Даже самый уверенный в себе, подгоняем страхом однажды потерять эту свою уверенность. Я частенько боялся, потому был отчаянным и безрассудным.
– Но всё-таки, почему люди не видят вас?
– Не знаю. «Законы мира нам невнятны». Только лишённый пороков человек способен увидеть шуршика, как ты, например.
– Почему?
Зверь помолчал, пожал плечами и, видимо, не найдя иного ответа, предложил простой, но убедительный довод:
– А как бы ещё мы понимали, у кого следует вырывать сердца?
Лёгкий холодок скатился по моему позвоночнику. Долинский-то не врал! Впрочем, если я видел перед собой столь редкое во всех отношениях создание, мне ничего особенного не грозило.
«С ума сойти! – размышлял я, и восторгу моему не было предела. – Больше шести тысяч лет это существо скитается по нашей планете, и никто ничего о нём не знает! Это же сенсация!»
Я поспешил взять себя в руки, а самого зверька вернуть к повествованию о причинах исхода их племени с планеты Земля около четырёх столетий тому назад.
– И с чего всё началось? – осторожно спросил я, незаметно включая камеру.
Он устремил взгляд ничего не видящих глаз в самую сердцевину пламени и усмехнулся:
– С того, что кое-кто кое-кому захотел кое-что доказать…
С этого момента, пожалуй, я оставлю себя любимого, развалины за́мка с тушкой дикого голубя на вертеле и перейду непосредственно к самой повести, рассказанной однажды последним шуршиком, встреченным мною на планете Земля, несущейся сквозь бесконечность космической пропасти, который затем исчез… И больше я его никогда не видел.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ШУРШИКИ
В которой повествуется о шуршиках, их повадках, пристрастиях и увлечениях, ставших роковыми для широкоросского королевства много столетий тому назад, а также человеках, коим от рождения суждено было стать трагическим звеном в той Великой Мгле, что сошла на землю обетованную в дни правления короля Владислава и жены его – Ольги.
«Повесть о смутных временах»
в авторстве Тихого Тука из племени
«Рыжих одуванчиков»
* * *
«Больше всего следует опасаться идей, которые
переходят в дела.»
Фрэнк Херберт
«Миссия Дюны», 1969 год
Цикл «Вселенная Дюны»
глава первая
БЫТЬ ШУРШИКОМ
Итак, в древние или, если можно так выразиться, стародавние времена жили на земле люди и шуршики. Люди считали, что во всех злоключениях, приносимых на их головы судьбой, виноваты шуршики. Шуршики же полагали, и не без оснований, что не будь «человеков», жилось бы менее вольготно! Вот тут-то и возникает в нашей истории то самое «но», каковое и послужило поводом к нынешнему повествованию…
* * *
Телега выехала из леса, и лошадь белой масти приосанилась, предвкушая окончание рабочего дня и скорую порцию овса в стойле. И хотя хозяин не особенно дёргал поводьями, раскачиваясь на ухабах, ибо его давно сморил полуденный сон, она прекрасно знала дорогу и весело поспешала к дому.
Ковыль в этом году вырос необычайно, потому в нём охотно прятались рябчики, хомячки и прочие зверюшки, не доверявшие глазу диких охотников. Кроме того, в дебрях его мог запросто затаиться человек, а значит… три неунывающих шуршика, оставаясь незамеченными, последние полчаса мяли травинушку своими улюляками2, следуя за подводой с задремавшим мужиком. Обогнав оную, они устроили засаду там, где дорога круто забирала вправо.
Предмет охоты показался из-за поворота, и над ковылём нарисовались три рыжие морды. Морды принадлежали Толстине́ Глобу, Неве́ре Луму и Крошке Пэку. Окинув ещё раз для верности фронт работ, две из них затихарились, и только Пэк задержался, восхищённый грацией лошади белой масти, но лапа товарища мощно увлекла собрата в ковыль, заставив того недовольно пискнуть, пропадая из поля видимости.
Прошло совсем немного времени, и засоня беспокойно вздрогнул, ибо мерное покачивание его колыбели прекратилась. Он протёр глаза, не веря тому, что они видели: сам он сидел на обочине дороги, в руках болтался срезанный фрагмент поводьев, личные вещи были уложены аккуратной стопочкой на внушительном листе лопуха, но ни телеги, ни белоснежной коняшки, ни корзин с вином не было!
– Где?! – вскрикнул мужик и обернулся. – Куда?! – скорее хрюкнул он и посмотрел вокруг.
Вокруг, насколько хватало глаз, мерно покачивался ковыль, высоко в небе звенели жаворонки, а кузнечики стрекотали заливисто, разливая по бескрайним просторам негу и благолепие…
* * *
Тихий Тук, аки сокол, прятался в кроне дерева, наблюдая за женщиной, кормящей кур и уток. Женщина была крупная, с пышными формами и простым росским лицом, но не она волновала воображение дерзкого охотника. Курица чёрной масти давно представлялась ему в виде тушки с хрустящей корочкой, нанизанной на вертел Толстины́ Глоба и лениво подставляющей свои бока под весело пляшущие языки пламени. Может быть, она выглядела аппетитно, может быть, резко контрастировала на фоне остальных кур, только цель обрела наконец законченные формы, более того, получила прозвище «Чернушка». Слюна нещадно давила воображение зверька: несушка, приправленная всевозможными пряностями и специями из закромов Толстины́ Глоба, скворчит, капли жира пузырятся на сосновых поленьях, а Крошка Пэк, начистив блюдо, стоит навытяжку с ножом и вилкой, как заправский палач, готовый немедленно растерзать мясистую вкусность.
Селянка покормила птицу и исчезла за бревенчатой стеной чуть покосившейся пристройки. Тук стал осторожно спускаться с дерева. Аппетитная курочка меж тем с гордым видом направилась в курятник. Это осложняло охоту, но не губило её на корню. Перемахнув через ограждение, ушастый воришка оказался у ворот птичника, огляделся и исчез в полумраке, пахнущем куриным помётом. Практически вторя ему, в окне избы нарисовались три детских лица, перечёркнутые азартом предстоящей расправы, за ними возникла небритая физиономия отца семейства с вопросом: «Попадёшься ли ты, рыжий мерзавец, на этот раз или нет?!».
Тихоня быстро сориентировался и, даже не успев пикнуть, курятинка оказалась под его рубахой с клювом, перетянутым холстиной. Пора было ретироваться, но шуршик совсем не вовремя заметил два свеженьких яйца. В желудке призывно ёкнуло. Ловко поддев скорлупу ко́гтем, он отправил содержимое находки по назначению, удовлетворённо икнув, на мгновение утратил чувство опасности и был не прав: неосмотрительно шагнув в сторону, на что-то наступил, это что-то ушло из-под ног и, откуда ни возьмись, появился увесистый мешок, что со всего маху передал морде пожирателя яиц молодецкий привет.
– Упс! – только и успел сказать Тук, краем глаза отметив, как быстро замелькало всё вокруг.
Ворота курятника с грохотом опрокинулись, подняв облако пыли, смешанной с грязью, трухой и куриным помётом.
– Стручок мне в бок! – пробормотал бедолага, пытаясь остановить мир, что, сойдя с ума, нёсся по кругу. Из-под него выползла гордая птичка, крайне возмущённая очевидной бестактностью хитропопого злыдня и, лапой стянув с клюва холстину, недовольно кудахтнула. Стараясь двигаться вопреки движению окружающей действительности, Тихоня стал линять через огороды прочь от места своего позорища. Проводив взглядом незадачливого похитителя, Чернушка кинула ревнивый глаз на петуха, окучивающего остальных пеструшек, и припустила за беглецом, столь неудачно позарившимся на её честь и достоинство.
– Так и запишем: сто тринадцатый, – объявил хозяин дома и, взявшись за нож, добавил со знанием дела: – Теперь он к нам до-о-олго не сунется!
Сделав зарубку на шесте, увенчанном деревянной же головой шуршика, отец семейства подмигнул домочадцам, за что был незамедлительно облеплен визжащей от восторга детворой, а также одарен нежным взглядом жены, обещавшим воистину сказочную ночь. Впрочем, вторая половинка не долго тешилась амурными фантазиями. Подхватив вместительный половник, она деловито воткнула руки в боки и поинтересовалась зычно: а не пришла ли пора подкрепиться после славных ратных дел?!
– Да! – раздался в ответ победный вопль.
И хлопнув друг друга по ладошкам, юные следопыты заторопились к столу, испытывая неподражаемое чувство гордости за удачную причастность к великой охоте на похитителя кур.
* * *
– Двадцать четвёртая! – возвестил Толстина́ Глоб, втаскивая в подвал корзину с вином.
– Неплохо, – резюмировал Маленький Бло, рисуя циферку в книге учёта. – Не ликёр, конечно, но на чёрный день сгодится.
Крошка Пэк пыхтел под тяжестью корзины, осторожно ступая по лестнице, чтоб не навернуться, пока лапа его не нащупала гладкие плиты подземелья и тогда, недолго думая, он выпалил, переступая порог:
– Как лошадку оформлять будем?
– Пусть проваливает к своему хозяину, – отмахнулся Бло. Тяга рыжего собрата к мелким эффектам его всегда раздражала.
– Не хочет, – возразил Пэк, – утверждает, будто там плохо кормят. Наше сено ей больше по вкусу.
Бло сердито швырнул перо на стол и ощетинился жёстким волосом:
– Не ври, Пэк! Понравилась – оставляй себе. Только не ври, пупындрик растудыт3! Это не достойно шуршика! Пойми, наконец, рано или поздно своим враньём ты наживёшь на наши кукузики крупные неприятности!
– Ну, ладно уж – неприятности! – Крошка с деланным огорчением потупил глазки. – Присочинить нельзя, что ли?! И почему сразу «не ври»?! – затем, помедлив чуток, добавил с капелькой эдакой лёгкой непритязательности: – Так я могу лошадку оставить?
– Кормить будешь сам, – понапутствовал Глоб.
– А убирать – тем более! – подхватил Бло.
– Не вопрос, – приосанился ушастый хитрец и вышел из подвала, гордо воспряв носом4.
– Это последняя! – пробасил Неве́ра, внося самую объёмистую корзину с вином. – Кстати, на озере человеки поставили на ночь сети. Можно задуматься на предмет рыбы.
Крошка Пэк между тем вышел во двор с превеликой любовью ко всему живому. Лошадёнка понуро стояла в сторонке, размышляя над отсутствием овса, доброй руке хозяина и крахе надежд на ухоженное стойло. Остановившись напротив печальной скакуньи, шуршик приветливо улыбнулся.
– Всё, красавица, теперь ты моя…
Коняшка медленно подняла на зверька два добрых глаза, полные тоски и непонимания.
– Теперь я буду тебя кормить, а ты будешь меня катать… – радостно закруглил мысль рыжий прохвост. То похлопывая трофей лапой, то поглаживая, он стал с нескрываемым восторгом огибать обретённое в нелёгких трудах сокровище.
Лум имел неприятную особенность: появляться тогда, когда это меньше всего соответствовало моменту. Возможно, виновато было врождённое чувство поиска приключений на свой кукузик, как шуршики ласково называли мягкое место, может быть, звёзды легли не столь располагающе, как хотелось бы, не исключено так же, что сие было предначертано грызунам в великой книге судеб – мы не знаем! Но так или иначе, а вышел он из подвала как раз в тот момент, когда Пэк осознавал всю прелесть очередного разочарования в действительности. Бедняга лежал в пыли, а белоснежная красотка, пофыркивая рядом, рыла копытом землю.
– Не накормил. Поторопился, – как можно безотносительнее попытался оправдаться незадачливый укротитель лошадей.
– Угу, – кивнул Неве́ра и добавил так же безотносительно: – Тоже мне, шуршик. С морды заходить надо, с морды!
Как все существа невысокого роста, Крошка Пэк был чрезвычайно подозрителен. Ему во всём мерещились козни, подножки и подставы. Однако при всей подозрительности и язвительности где-то глубоко внутри он был наивен и очень мил. Подобное поведение надёжно скрывало глубоко ранимую натуру. Являясь по своей природе отъявленным холериком, он жаждал кипучей, деятельной самостоятельности. Интересы его распространялись буквально на всё, что попадалось на пути. В этот раз ему подвернулась лошадь, и терять такую удачу, разумеется, не хотелось, посему приходилось рисковать и не только собственными ушами.
* * *
Настроение Тихого Тука было не бог весть. Потому, толкаемый в спину могучим дуновением южных ветров, он пачкал то́пы5 дорожной пылью, пересекая островок дикого ковыля меж герцогскими владениями, границей которых была кромка леса за его спиной, и дебрями диких лесов севера, в кои только предстояло углубиться десятью минутами позже, дабы, спустя час, выйти к логову Большого Бло. В те времена, о коих здесь повествуется, ковыль был необычайно высок и, несмотря на ветер, что гнул его к земле, от шуршика виднелась лишь макушка с поникшими, точно лютики, ушами. Тук возвращался в за́мок. И то, что дело, доверенное ему вожаком стаи, по наведению «ужаса» на близлежащие окрестности в очередной раз провалилось, внушало к собственной персоне искреннее презрение, отчего на душе от ушей до самого копчика было нестерпимо гадко. Он с паническим страхом осознавал, что узнай Бло о его промахах, неотступно преследующих в последнее время, по загривку бы не погладили, а ещё, пожалуй, устроили бы «тёмную» с соляными ваннами. Кукузик же, недавно покрывшийся едва окрепшим пушком, после последней экзекуции хорошо помнил их прелесть. Однако, что он мог поделать? Если б можно было управлять удачей! Ах, если б это было бы в его власти! Но он – шуршик-неудачник, и этим всё сказано. Когда остальные дознаются до этого, его и без того короткий век, даже не овеянный толикой славы, кончится. Шуршики не жалуют неудачников. Их изгоняют, ибо правило древних гласит: «Принёсший на плечах скверну неуспеха множит печали, сеет смятение и раздор, порождая в мятежных душах сомнения, кои в будущем грозят клану вырождением…» Так размышлял Тук, с ужасом ощущая, как кровь в жилах превращается в вязкую смолу, пропитанную страхами и отчаянием. Шествуя в дебрях ковыля, нависающего по обе стороны дороги и волнуемого ветром, он источал потоки ругательств и, то и дело останавливаясь, выразительно разводил лапами, не находя ответов на вопросы, что, подобно пчелиному рою, носились в его тумке6 в поисках истины.
Именно в такую минуту ковыль подозрительно зашуршал, отчего уши рыжего самоеда непроизвольно вскинулись, предчувствуя недоброе. Он шагнул в сторону и резко обернулся. На него, чуть скосив головушку в бок и, словно бы разглядывая, смотрела… курица чёрной масти, которую он давеча окрестил «Чернушкой».
– Ты чего увязалась за мной, а? – прищурился шуршик. – Поиздеваться решила?
Чернушка смотрела на горе-похитителя то одним, то другим глазом и что-то себе думала. Казалось бы, Тихоне следовало просто схватить её, свернуть шею, запихнуть в мешок и сделать запись в строке меню о курином супчике на ужин, например, или там фрикасе из кусочков филе пернатой красотки в сливочном соусе, опять же ножки её в горчично-медовом маринаде – разве не прелесть какая вкуснятинка получилась бы! Но что-то внутри дрогнуло, и любитель окорочков умилился.
– Шла бы ты домой, – пробурчал он не без удивления самому себе. – Ты же для меня только пища… Ну, принесу я тебя домой, ну ощипаем тебя… И не стыдно будет? А потом ведь всё равно съедим…
Но дерзкая птаха продолжала вертеть головой, с любопытством разглядывая крупного, относительно неё, разумеется, рыжего зверя. Так они и продолжили свой путь в неуверенном смущении по отношению друг к другу, пока не оказались в лесу.
Здесь Тук остановился, потянул носом воздух и углубился в заросли можжевельника, росшего вдоль дороги. Пернатая преследовательница непонимающе посмотрела ему вслед, окинула дорогу тревожным взглядом, хотела было вопросительно квохтнуть, но передумала и тоже затерялась в дикой поросли.
Все мысли, все чувства, все инстинкты в эту минуту сосредоточились на кончике носа шуршика. Печали и самоедства как не бывало! Тихоня вновь почувствовал обожаемый привкус азарта лихой охоты, потому двигался осторожно, подобно ветерку, блуждающему в кронах деревьев. Вероятно, оттого эти существа и назывались шуршиками, ибо могли перемещаться по миру едва уловимым дуновением бриза. Вскоре меж деревьев показался просвет.
На поляне сидел разбойник – угрюмый детина с густыми бровями, низким любом и густой щетиной. Совершенно не обращая внимания на перепуганного крестьянина, что стоял навытяжку и с тоской взирал на нехитрый свой скарб, бессовестный бугай перебирал лежащие перед ним вещи и скептически морщил нос.
– Всё, батя, свободен, – просипел он, вынимая из торбы краюху хлеба, три варёных яйца, соль, несколько головок редиски, тушку курицы и самое главное: бутыль с домашним вином. – Свободен, я сказал! И моли бога, что жив остался…
В последний раз кинув взгляд на потерянное хозяйство, мужичок повернулся и пошёл прочь по тропинке, исчезающей за кустами дикой малины.
Ноздри Тихого Тука вновь щекотнул знакомый запах домашней птицы. Он обернулся. Рядом с ним, вынырнув из-за дерева, как ни в чём не бывало удобно устраивалась Чернушка.
– А ну, м-марш отсюда! – зашипел Тук и тут же замер, потому что над его распростёртым в еловых иголках телом вдруг раздался низкий бас.
– А ты, парень, что здесь делаешь? Что вынюхиваешь? – разбойник возвышался над шуршиком, вперив руки в боки, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.
«Судя по всему, удача улыбнулась мне! – воодушевился похититель кур и аж засветился внутри. – Он не узнал меня!»
Мрачный бугай, действительно, видел перед собой паренька лет двадцати – двадцати пяти, довольно щуплого и не представляющего никакой опасности. Он схватил мальца за шкварник и, легко оторвав от земли, поднял к самому носу, так что кончики топ Тука беспокойно запрыгали, не находя под собой известной опоры.
– Лежу, – скромно ответствовал паренёк, разглядывая огромный нос грабителя.
– Твоя курица?
И оба единовременно покосились на бестолковую несушку.
– Я с-с с ней не знаком… – пробормотал Тук.
– Правильно отвечаешь… – кивнул детина и оскалился частоколом гнилых зубов.
Я опущу подробности вырывания шуршиком сердца из человеческой груди. Скажу лишь, что даже Чернушка прижмурилась от того, что произошло в мгновение ока. Вскоре на поляне, которую бороздили блики солнечного света, просеянные сквозь вековые ели, лежал уже бывший разбойник. Рубашка его была вспорота, заляпана кровавыми пятнами, а полукруглый шрам под левым ребром затягивался на глазах.
Тихий Тук возвышался над телом жертвы, размахивая маленьким кожаным мешочком, источающим голубоватое сияние, и счастливо улыбался, как ребёнок, получивший нежданный подарок.
– П-пойдём, к-курица. Мы своё дело с-сделали! – молвил он и как-то особенно тепло взглянул на рисковую птичку, беспечно увязавшуюся за ним. Желание поджарить бестолковку на сосновых поленьях внезапно улетучилось, уступив место нежности, доселе неведомой, но престранно удивившей. – Теперь у людей одним разбойником м-меньше… – счёл необходимым пояснить свои действия рыжий зверь и опять же насторожился: что такое с ним происходит?
На это Чернушка округлила один глаз и вопросительно кудахтнула. Полагая, что подвергся осуждению, Тихоня осерчал:
– И не надо так на меня с-смотреть! Мы, шуршики, можно сказать, с-санитары жизни! – он пилил воздух острым когтем, читая наставления дичи, которая даже не думала с ним спорить.
Со стороны происходящее выглядела презабавно: на залитой Солнцем поляне возле распростёртого тела стояла большая белка и ругалась с потенциальной едой, которая при этом держалась с ней на равных.
– Где бы сейчас были люди, если бы…
Он не закончил мысль, потому что пернатая бестия, подойдя ближе, вдруг преданно ткнулась в потрёпанную временем штанину, опустив огузок на выставленный носок топа. И Тук совершенно растерялся, ибо ещё никто и никогда не относился к нему так, как в эту минуту отнеслась эта дерзкая во всех отношениях тварь.
Он постоял так некоторое время, прикидывая, как быть дальше, потом аккуратно вынул из-под птички лапу, медленно повернулся и, спрятав в котомку святящуюся утайку7 с человеческим сердцем, поспешил прочь, то и дело с нескрываемой озабоченностью поглядывая за спину на свою новую и чрезвычайно подозрительную знакомую. Чернушка же с довольным видом взбила перья и без каких-либо угрызений совести устремилась следом, видимо, полагая, что заполучила в хозяины великого истребителя разбойников, чему была рада и кудахтала заливисто.
Что до угрюмого детины, то, едва шрам затянулся, грудь покрылась рыжей шёрсткой, нос увлажнился, превратившись в беличий, а уши заострились и обмохнатились.
Вскоре на поляне сидел довольно крупный шуршик, взирающий на окружающую действительность с первобытным восторгом. Узкие щёлочки кошачьих глаз азартно сверлили дикую безмятежность, наполненную плавающими бликами света и не замечаемой прежде жизнью, притаившейся в яркой листве. Нос самопроизвольно разбирался в огромном количестве запахов, бьющих в ещё не до конца освоившийся с новым состоянием мозг. Он же развернул морду новоиспечённого грызуна на север и показал вездесущим гляделкам серого зайку, что появился на солнечном пятачке определенно не вовремя.
– О, зайка! – причмокнули губы. – Мы хотим скушать зайку…
И через мгновение бедного зайку накрыла тень хищника.
* * *
Неве́ра Лум стоял перед винными стеллажами и производил окончательный подсчёт реквизированного добра.
– Нет, – тяжеловесно вздохнув, заметил он с сожалением, – человековское вино всё-таки редкая букака8! – немного помолчал и добавил, как бы подводя черту:
– Все видения – фигня,
И дичаешь, как свинья!
Откуда у него взялась эта манера по любому поводу и без забубенивать стишок, никто не ведал. Просто однажды за обедом, Лум взял, да зарифмовал выставленное на тот вечер меню Толстины́ Глоба. А так как вышло это презабавно и всех развеселило, он стал прибегать к подобным поэтическим экзерсисам всё чаще, совершенно не замечая того обстоятельства, что соплеменников стихоплётство рыжего крепыша начинало основательно раздражать. В своде правил поведения порядочного шуршика есть такое наставление: «Шутка, сказанная однажды – вещь бесспорно великолепная, однако повторение приёма, как такового, свидетельствует о скудоумии, ибо толкает индивидуум на банальность». По прошествии веков я, наверное, сказал бы, что правило это – только отписка. Шуршики – народ вспыльчивый, и любое набившее оскомину повторение провоцировало на конфликты. Вот древние и внесли правку в «Кодекс», дабы девственное сознание дикого охотника не консервировалось и не закостеневало. Но вы же понимаете, перечитывать какие-то там занудные правила не всякого рыжика заставишь, кроме того, сам зверёк, как индивидуум, ленив и безалаберен. Теперь вы вполне можете себе представить, что передёрнуло соплеменников, находившихся на момент нашего повествования в подвале. Тем не менее, считая себя существами высоко цивилизованными, они взяли себя в лапы и звучно выпустили воздух из лёгких, произведя некий свист, который, впрочем, был расценен ушастым пиитом, как поощрение его рифмоплётческих способностей.
– Зато достаётся даром. Немаловажно! – рявкнул Толстина́ Глоб, недовольно подсчитывая бутылки на противоположном стеллаже с посеребрённой табличкой:
«СНОТВОРНЫЕ ЛИКЁРЫ. ГЛЮНИГАТЭНЫ класса А, Б, С»
Выше располагался стеллаж с золочённой чеканкой:
«СНОТВОРНЫЕ ГЛЮНИГАТЭНЫ. Класс – X».
Там лежали всего несколько зачётных сосудов. Это был своего рода золотой запас стаи. В трудные времена, стоило повыгоднее запродать хотя бы одну такую запылённую временем штучку, и стая безбедно могла прожить несколько лет. Что касаемо стеллажа с посеребрённой табличкой, то на нём располагались стеклянные ёмкости с меньшей выдержкой. Чтобы хоть одна такая бутыль перекочевала на золочёный стеллаж, должно было пройти без малого лет сто!
Здесь, пожалуй, я должен сделать некоторое отступление, дабы пояснить, о чём, собственно, идёт речь…
Не многие из нас в те стародавние времена знали, что главной заботой ушастого воинства, помимо воровства, была охота на злых и нехороших людей. Легенды, безусловно, имели хождение в народе, но кто ж поверит в, казалось бы, очевидные байки! А между тем у отъявленных мерзавцев и негодяев эти проворные существа вырывали сердца и делали, так называемое, «снотворное шуршиков» – редкое снадобье, способное вызывать у пушистого зверья сны необыкновенной яркости и ощущений. Если бы человек отважился попробовать подобное зелье, боюсь, он никогда бы уже не проснулся. Логично было бы осведомиться: почему этих рыжих авантюристов так интересовали сердца плохих людей? Отвечу! Сердце скверного человека, отравленное каким-либо пороком, спрессованное под определённым заклинанием до тягучего состояния и прогнанное через хитроумный змеевичок, испещренный древними письменами, превращалось в тягучий кисло-сладкий сироп. Сиропчик же этот, выдержанный до известной степени созревания в подвале с определённой температурой, впоследствии превращался в тумку срывающий ликёр, от которого у зверьков расширялось мировоззрение, раздвигались границы сознания, нисходили всевозможные озарения и так далее, и тому подобное. Кстати, именно благодаря столь исключительному эффекту данного напитка в среде шуршиков выделились значительные и заметные по тем временам фигуры, как то: Страдалимус-младший (он же – Несчастный Мом) и Лопоухий Бим. Они могли обозревать будущее, но, так как не всё поддавалось осмыслению с их временной точки зрения, записи были весьма туманны. Пытливый мозг юркого исследователя древних манускриптов мог толковать написанные центурии по-своему, что и привело в дальнейшим к событиям, излагаемым в нашей повести. Между прочим, в летописях тех времён упоминается, будто бы Лопоухий Бим одним из первых высказал мнение, что земля имеет форму шара и вертится вокруг Солнца. Но подобные озарения были свойственны не всем шустрикам. В основном их заботило насыщение собственного улюляка, развлечения и редкое удовольствие полежать под дубами Лота, хрустя желудями, потягивая глюнигатэнчик собственного изготовления, да делясь с сотоварищами чередой неожиданно набегающих мыслей, образов, озарений и иных впечатляющих разум нежданчиков.
Однако вернёмся к нашим ушастым обаяшкам.
– Человековского вина ровно триста шестьдесят пять бутылей и одна початая, – возвестил Лум, поворачиваясь к соплеменникам с откупоренной бутылкой. – Никто не хочет промочить глоталово? – Лум весело пересёк подвал и остановился напротив стеллажа с посеребрённой табличкой. Глаз его сверкнул алчно: – Друзья, может, того… вскроем сегодня бутылочку нашего ликёрчика, а? Я давно не видел красивых снов. Меня давно не посещали гениальные мысли. Я давненько не преисполнялся любовью к ближнему… – Он сделал элегическую паузу и подвёл мощную эпическую черту:
– А не вскрыть ли наш «Ликёрчик»?
Сразу сладких снов клубочек!
О прекрасном пошуршим,
Эй, братва? Чего молчим?
– Триста шестьдесят пять, – поморщившись, пробормотал Маленький Бло, внося окончательную цифру в реестр книги учёта. – Нельзя. Скоро аукцион. Можем неплохо заработать.
В это мгновение на улице послышалось лошадиное ржание, последовал звук удара, и Крошка Пэк, скатившись по лестнице со всякими: «Ой, ай, ух, ох, опс, упс, ду-ра-ло-шадь-мне-же-боль-но-стру-чок-те-бе-в-бок…» – кубарем влетел в подвал и распластался на каменных плитах пола.
Шуршики взглянули на неудачника с присущей им невозмутимостью, но каждый счёл возможным украдкой улыбнуться. Ляп товарища – что может быть приятней и веселей!
Стараясь сохранить достоинство, Пэк вскочил и, слегка покачиваясь, вроде былинки на ветру, хмыкнул:
– Ну, и где логика? Со стороны морды – та же ботва. Не буду переживать об этом сегодня, попереживаю об этом завтра. Что новенького? – и рухнул без чувств.
Рыжики только плечами пожали, скептически оценив пустые хлопоты горе-укротителя, и возобновили разговор. По всему было видно, тема взращивания зла в человеческом сердце, как предмет потенциального успеха на рынке снотворных ликеров класса «Икс», уже всплывала в их дискуссиях и не раз, бороздя охочие до приключений умы вдоль и поперёк.
– Ликёры приходится долго выдерживать – в этом вся закаморина, – пробасил Глоб. – Вот если б встретился нам самый отвратительный человек! Мы бы вырвали у него сердце и заработали на этом кучу бабосов. День работы, месяц ожидания, и ящик крепчайшего «снотворного» готов. А, Бло? И нам хорошо, и человекам приятно… По классу С – шестьсот бутылей.
– Шестьсот, – кивнул Маленький Бло, аккуратно выводя замысловатую закорючку в колонке. – Мысль, конечно, зачётная9. Я подумывал об этом… Да и на рынке нам не было бы равных.
– Одна беда, – вставился Лум, – нас всё больше, плохих человеков всё меньше, а заработать каждый шуршик хочет. Двуногие стали порядочней, узнают нас всё чаще – никакой возможности для эксперимента и творческого роста. Не потому ли, кстати, и цены ползут вверх?
Крошка приподнялся на полу и сел, раскинув лапы в разные стороны:
– При сложившихся обстоятельствах, ждать у моря погоды, всё равно, что плевать в компот. Потому идея с взращиванием пороков в сердцах человеков с форсированием инкубационного периода мне лично импонирует всё больше? Лошадь, клянусь кукузиком, ты будешь моей! – он заставил себя подняться и, сплющив мордочку в пущей решимости, вновь ринулся приручать спесивую конягу.
– А что, Пэк дело говорит! – поднимаясь по лестнице на несколько ступенек выше к золочёной табличке, согласно закивал Глоб. – Мы просто перестраховываемся. В конце концов, эти жадины-говядины выращивают виноград и делают вино, мы могли бы взращивать зло в их сердцах и делать наше «снотворное». По классу «Икс» всего тринадцать бутылок. Кроме того, выражаясь, конечно, фигурально, но с золотым запасом наша стая в данный исторический момент находится в большой кукузя́ке10!
Маленький Бло задумчиво оторвал взгляд от книги учёта:
– Взращивать, говоришь? – помолчал и цыкнул с сомнением. – Не по «Кодексу»! Большой Бло по тумкам настучит. Хорошо, если обойдётся без экзекуции. А шерсть на кукузике долго отрастает.
Глоб недовольно засопел и, спустившись с лестницы, остановился возле умудрённого собрата:
– Да ясен пень, не по «Кодексу»! Но если всё время жить по «Кодексу», значит, быть шуршиком третьего сорта. А это унизительно, растудыт его в тую!
Лум решил не отставать от товарища, ибо известная перспектива не меньше щекотала его алчные наклонности:
– Глоб ведь излагает суть.
Может, всё же намекнуть?
Как бы исподволь начать,
Под «ликёрчик» прокачать! А?
Маленький Бло, шуршик черно-бурого окраса, в отличие от остальных рыжих соплеменников, что уже говорило о безусловной значимости его происхождения, если не брать во внимание тот факт, что он являлся младшим братом вожака стаи – Большого Бло, прошёлся серьёзным взглядом по решительно настроенным мордам сподвижников, воззрившихся на него с исключительной надеждой, будто он миссия, и кивнул:
– Согласен, мысль дельная…
Проведя немало часов в размышлениях над очевидной пользой подобной перспективы, он тоже не понимал, почему бы и в самом деле не заняться столь разумным вложением сил и средств! Однако в молчании почесав за ухом и прислушиваясь к тому, как на улице верещал Крошка Пэк, пролетая над окном подвала с криком: «Да что за фигня-я-я?!» – зверёк всё-таки чмокнул с сомнением и неохотно выдавил:
– Только вот…
– Ну, ты же брат… – увесисто вдавил Глоб в сознание колеблющегося тему крутости дерзкого помысла.
– Вот-вот, закинь мыслю́! – сбившись на прозу, закивал Лум. – Ну, что он тебе сделает? Ты же брат!
– Попробую, – выдохнул шуршик, решительно махнув лапой.
…и был не прав!
В ту же ночь Большой Бло вышвырнул младшего брата из логова!
Раздавленные суровым негодованием чёрного гиганта, Глоб, Лум и Пэк лишь растерянно развели лапами и захлопнули древние ворота за́мка. Звучно лязгнул засов, ставя очередную печальную точку в биографии дерзкого воина, и без того полную крутых поворотов, стремительных падений и многолетних тяжелейших восхождений из немилости в милость.
Сплюнув заскрежетавший на зубах песок, шуршик сел, потирая ушибленное плечо, да глядя на усмехающиеся звёзды. В небе висела большая Луна, холодная и безучастная, как первобытный суслик, испустивший дух и наглухо вмерзший в лёд. Сложив лапы на коленях, ушастый изгнанник даже подумал о возможной закономерности некоторых событий с фазами полнолуния, затем стянул мордочку в принимаемое решение и сказал просто, как говорят все герои перед всеми основными событиями во всевозможных книгах о разнообразных приключениях:
– Ничего, ещё посмотрим, у кого коготок крепче.
глава вторая
ПРОРОЧЕСТВА СУЩЕСТВУЮТ, ЧТОБЫ ИМИ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ
Подойдя к дверям обеденной залы, где вечерами Толстина́ Глоб баловал стаю кулинарными изысками, Тихий Тук замер в немом оцепенении, ибо картина, представшая перед ним, выглядела удручающе…
Большого Бло не было, отсутствовал и его младший брат. Остальные сотрапезники сидели за огромным столом, с понурым видом склонившись над пустыми тарелками, что было им не свойственно совершенно, ибо ушастая братия славилась говорливостью, особенно вечерами, когда можно было прихвастнуть подвигами, содеянными в день минувший. Мухи беззаботно планировали над огромным котлом, всё увереннее сужая круги в ожидании момента, когда бульон остынет и можно будет устроить весёлые купания. Из котла же торчал половник Глоба и чьи-то, закончившие свой путь, копыта. Несмотря на пьянящие ароматы варева, над скуксившимися рыжими мордами витал призрак чудовищного проступка.
Чернушка вопросительно скосила гребешок и снизу вверх взглянула на своего хозяина. Полагая, что всеобщее «оцепенение» – есть традиция, она последовала примеру шуршика и тоже «оцепенела», выпучив оба глаза, когда же воздух в зобу исчерпался, решила добрать его, но непроизвольно кудахтнула, нарушив трагизм момента, а кудахтнув, испугалась и виновато втянула голову в собственную тушку. Только тогда братва покончила с критикой личностного роста и оборотила на вошедших грозные морды. Почувствовав, что им не до конца рады, дерзкая птичка спряталась за то́пы истребителя разбойников, дабы не привлекать к себе излишне пристального внимания.
Пробежавшись взглядом по хмурым моськам сотоварищей, Тук смекнул: в его отсутствие, братва чем-то сильно проштрафилась. Но, так как лезть в душу к соплеменнику считалось делом зазорным, ибо «…шуршик волен сам признаваться в косяках неправедных…», Тихоня не стал допытываться истины. Это вообще было не в его правилах! Он молча пересёк залу и, остановившись во главе стола, бросил на отшлифованные временем доски утайку, отливающую голубоватым сиянием, в которой глухо постукивала его нынешняя добыча.
– Есть время печалиться, и есть время петь песни! – многозначительно произнёс он.
Изъясняться глубокомысленными сентенциями для рыжего умника было всё равно, что орех расколоть. За это умение дикие охотники его очень ценили, а потому предпочитали держать уважительную дистанцию. Тихоня много читал, знавал ещё больше, в представлении же соплеменников и вовсе слыл ходячей энциклопедией. Откуда столько ценного умещалось в его тумке – было решительно не понятно! Однако мало того, что оно там множилось в геометрической прогрессии, так ещё и разложено было аккуратно по полочкам! Но что уж совсем добивало праздных ленивцев: каждую ночь пополнялось до кучи!
Увидев заветный мешочек, морды зверьков расплылись в довольные ухмылки. Сердце негодяя, ещё пульсирующее в кожаном переплёте, не может не обрадовать Большого Бло! А стало быть, их предводитель скорее сменит гнев на милость и снова воссядет за пиршественный стол!
И тогда красноречие порвало шуршиков. Они наперебой стали рассказывать, в какие приключения им довелось нынче вляпаться: как с утра бесцельно слонялись по округе в поисках темы для посевов страха среди поселенцев тумками не блещущих, как, совершенно отчаявшись, завидели телегу одинокую с хозяином-ротозеем, и как ловко реквизировали добро раззявы вместе с лошадью масти белой и грацией пород чистокровных, а ездок беспечный даже бровью не повёл – так ловко они всё забубенили! И тогда, мол, на радостях, уговорили младшего брата задвинуть старшему знатную тему, про взращивание зла в сердцах человековских…
– А что тут такого?! – ревел Толстина́ Глоб. – Человеки же выращивают вино из винограда!
– Вот-вот! – кивал Неве́ра Лум. – Ну, если ты не приемлешь мысль категорически, так и скажи!
– А он как рассвирепел! – зашёлся в негодовании Крошка Пэк. – Только мы Маленького Бло и видели!
– Что с Маленьким Бло? – нахмурился Тук.
И тут шуршики как-то разом стихли, виновато потупив глазки. Услышав грозный вопрос хозяина, Чернушка взлетела на стол и, хлопнув крыльями, насупилась столь сурово, отчего ершистая братия, позабывшая было в приступе возмущения о новой подружке любителя беллетристики11, даже ойкнула, оттопырившись шерстью.
– О! Да ты не один, – облизнулся Глоб.
– С суповым набором в дом, будет славненький приём… – оскалился Лум алчно.
Пэк же и вовсе зашёлся слюной, гипнотически взирая на потенциальный обед:
– Славная выйдет «коко́шка»12…
От подобных речей несушка набычилась ещё более и надвинулась на Кроху с видом столь угрожающим, что тот поник ушами и оторопело попятился. Такой прыти от обеда с ножками он совершенно не ожидал!
– Ты чего это?! Чёй-то ты! Чего я такого сказал-то?! Ты чего?!
– Ко-ок! – грозно дёргала головой птичка, готовая кинуться в драку, а затем так смачно стукнула клювом по дубовому столу, что тот дал трещину.
Остальные шуршики тоже шарахнулись, не желая связываться со столь неуравновешенным суповым набором, при этом косясь на Тука с немым вопросом, как ему только в тумку пришло, притащить в логово столь неадекватную дичь?!
– Чернушку не трогать! – пригрозил Тихоня за спиной отважной сподвижницы, ибо в этот вечер имел на это полное право: он единственный, кто не наделал глупостей!
И соплеменники немедленно закивали, соглашаясь с очевидным: с этими двумя неадекватами лучше не спорить!
– Так что приключилось с Маленьким Бло? – повторил свой вопрос истребитель разбойников.
– Кок! – поддержала Чернушка, и добавила бы: «Отвечать!». Но, увы, это было выше её способностей.
С опаской посматривая на пернатую тварь, рыжая братия неуверенно приблизилась к Туку, и Крошка Пэк таинственно прошептал:
– Он изгнан…
В ту же секунду где-то глубоко в подвалах замка прокатился страшный рёв, полный негодования и ярости, отчего зверьки попрыгали на свои места и принялись спешно поглощать приготовленный Глобом ужин. Мухи, недовольные эдакой прытью, разлетелись, гневно жужжа и расшибая тушки о витражи. Только Пэк, не донеся до рта вилку с ароматным куском мяса, медленно сдвинул к Тихоне утайку с пульсирующим сердцем и добавил опять же едва различимо:
– Сходи, покажи Большому Бло свою добычу. Нас он вряд ли захочет видеть…
* * *
Вечерело. Осторожно вынув из мешочка пульсирующее разбойничье сердце, Тихий Тук поместил его в золочёную воронку. Толстина́ Глоб добавил несколько капель пурпурного красителя, затем величественно взмахнул лапой и, приняв эстафету с видом чрезвычайно важным, Крошка Пэк нажал рычаг хитроумного механизма, который, гулко загрохотав, медленно вдавил добычу в самую сердцевину сосуда. Неве́ра Лум принялся на распев читать заклинание из «Книги магии и волшебства», отчего на длинном змеевичке стали неспешно проступать светящиеся письмена на практически забытом языке предтеч:
Дестрамус пюписдрасимус!
Ренгибус шарбабиусус.
Грымздису отыздисукус,
Сварлимусус сонявличиускус.
Читая замысловатый текст, Лум всё более и более погружался в священный транс полного отречения от всего сущего. Зрачки его глаз побелели, а лёгкая лихорадка всколыхнула мощное тело зверя тонкими вибрациями причастности к таинственным, потусторонним материям, о коих не имели представления даже самые продвинутые умы прошлого. Шуршики с тревогой посматривали на собрата, ибо никто не хотел браться за чтение архаичных словес, слишком уж они были мудрёные, а действие производили пугающее! Только Неве́ра, увлечённый загадочным сочетанием букв, совершенно невдавающийся в смыслы, как зачарованный, раз за разом пускался в опасное предприятие, декламируя древнее знание. Что происходило с ним в такие минуты, объяснить впоследствии он не мог, так как по прошествии сего таинства абсолютно ничего не помнил и был чист разумом, аки лесной родник.
Отпустив механизм, Пэк принялся стучать в барабаны с видом крайне сосредоточенным и суровым. Зачем его однажды назначили ритм-отбивающим – он не ведал, да и знать особенно не стремился, ибо его завораживал сам процесс. В купе с завываниями Лума это производило благоговейнейшее впечатление!
Схватив приготовленные заранее специи, смешанные с пахучими дурман-травами, собранными в различные фазы лунных затмений и иных половин, а также редкие часы рассветов и закатов, случившихся, как в года смутные и тёмные, так и в часы, полные красок ярких и радостей безмерных, что нисходили благой вестью в сознание ушастых зверьков в дни минувших столетий, Глоб стал посыпать их в соответствующее отверстие, ибо выжатый под заклинанием состав, должен был основательно закваситься, прежде чем в него будет добавлен медовый отвар в строго определённой пропорции.
Чернушка, прежде не видевшая ничего подобного, с любопытством таращилась на соратников хозяина, где-то очень глубоко внутри, догадываясь, что присутствует при чём-то весьма и весьма значительном, а стало быть, поступила она более чем мудро, разом покончив с серой и унылой жизнью в сельском курятнике. Ещё через некоторое время, поддавшись всеобщему возбуждению, курочка принялась в такт барабанам, двигать клювом взад-вперёд, погружаясь в неизведанные пределы своей воинственной и тёмной – ну, так уж она вдруг решила! – души.
Спустя час дело было сделано! Наступала пора «снимать пенку» – пробовать получившееся варево. И тут либо всех ждала удача, либо полнейшее фиаско. Один за другим звери приложились к маленькой серебряной ложечке, заботливо приготовленной Толстино́й Глобом. И когда по шерсти ушастой братии прокатилась нежно-голубая волна, ворс стал шелковистым, а в чреслах всколыхнулась крепость молодецкая, соплеменники взглянули друг на друга с чувством безусловно одержанной победы. Во-первых, явственно ощущалось, как с плеч разом слетел груз пары последних столетий, во-вторых, вернулась уверенность, что уж теперь-то Большой Бло непременно сменит гнев на милость! Тук же, украдкой отогнув пояс, наскоро заглянул в штанишки, дабы прояснить, что творится с шерстью на его бедовом кукузике, пострадавшим от экзекуции в недавнем прошлом, и вздохнул с удовлетворением: там тоже всё налаживалось!
«Снотворное» в этот раз и в самом деле вышло на славу! По вязкости, консистенции и градусу, ликёрчик получился практически идеальным, а посему на рынке «снотворных глюнигатэнов» их продукт, пожалуй, занял бы весьма достойное место, а то и поборолся бы за пять лепестков от знаменитого дома «Мэша и Лэна».
И тут всё дружно глянули на Чернушку с озорным вопросом: а не угостить ли и её бодрящим напитком? Но Тихоня резко осадил беспардонных рыжепопиков:
– Не валяйте дурака! Она всё-таки птица! Неизвестно, чем это может для неё обернуться! А я к ней уже привык… – и он как-то особенно нежно погладил пернатую подружку, отчего глазки последней блаженно закатились, а после добавил исключительно серьёзно: – Разливайте глюнигатэн по бутылям! Меня же ждёт ещё очень много важных дел…
Рыжики, конечно же, обвопросились, вскинув пушистые кисточки ушей: какие, интересно, могут быть дела у их сотоварища, да ещё ночью, когда все порядочные шуршики спят? Но Тихоня и тут срезал излишние расспросы:
– Большой Бло не стал бы изгонять меньшого брата от нечего делать… – затем, выдержав гнетущую паузу, на всякий случай пояснил: – С этим придётся разобраться. Ибо «…жить в прозрении мудрее, нежели сгинуть в неведении…»
Сказано было знатно, и стая кивнула, соглашаясь с умудрённым соплеменником: хоть кто-то из них должен же знать хоть что-то!
– Пойдём, Чернушка! – позвал Тук пернатую бестию.
И оба исчезли в направлении библиотеки. Ушастые же переглянулись, а Пэк подвёл черту, многозначительно подняв вверх коготь:
– …жить в прозрении мудрее, нежели сгинуть в неведении!
И все одномоментно захихикали, а потом так же резко смолкли, вспомнив, как подвели Маленького Бло, молча вышвырнув бедолагу из за́мка. Чувство вины вновь накрыло друзей, и дальнейшее совершалось молча, с печалью в глазах, подобно тому, как давеча они терзались своим предательством за ужином.
* * *
И всё-таки… глупо было бы полагать, что, вышвыривая Маленького Бло из логова, можно было как-то образумить его деятельную, кипучую натуру. Благоразумием шуршики не отличались!
В ту же ночь ушастый изгнанник вновь проник за стены каменной цитадели, однако не затем, чтобы о факте его появления стало известно всем. Его интересовало другое…
Потерявшись среди книжных колонн, вытянувшихся по краям стола вверх к потемневшим от времени сводам читальной залы, Тук спешно штудировал древние манускрипты. Недовольство Большого Бло младшим братом – это одно, а вот изгнание родной кровинушки из логова – совершенно другое! По всему было видно, малыш преступил табу, но в чём заключался истинный подвох – с этим следовало разобраться и – спешно! Лезть же с расспросами к вожаку стаи, рискуя повторить судьбу черно-бурого упрямца, радость так себе!
Только потрескивание одинокой свечи, да шелест древнего пергамента, переворачиваемого острым когтем зверя, нарушали дремо́ту времён, заключённую в потёртые кожаные переплёты. Ушастый книгочей листал страницу за страницей, пока наконец не добрался до предсказаний Страдалимуса-младшего. Смутные сомнения давно волновали его маленький, но пытливый мозг. Из разрозненных изданий всевозможных мыслителей прошлого, например, размышлений Лопоухого Бима, в коих автор то и дело обращается к теме смутных времён, ссылаясь то на Страдалимуса, то на знаменитую книгу «Истина от шести рассерженных и одного с порванным ухом», наделавшую в своё время много шума, у Тихони крепла уверенность, что соплеменники его живут в очень интересное время, более того, интересное настолько, что упомянутые в древних трудах пророчества готовы вот-вот исполниться. Вы могли бы спросить, почему он сразу не взялся за чёрный, покрытый пылью фолиант? И я отвечу! Книги шуршиков набиты не только искренними озарениями, но и огромным количеством всякого мусора. Это продиктовано отнюдь не тем, что они большие оригиналы, просто опыт и непреложный закон, существующий веками, пропитали их кровь осознанием опасности, ибо попадись все эти знания в руки человеков, да ещё под пресс мощного интеллекта, неизвестно, каков был бы ход истории в нынешние времена. Однако шлак и бесконечные ссылки на прочие труды, любого двуногого умника поставили бы в тупик, но только не шуршика, тем более такого продвинутого, каковым и был наш герой. Некоторое время назад, он стал делать выписки, дабы впоследствии систематизировать сходные меж собой мотивы и упоминания. О книге Страдалимуса давно ходили мрачные слухи. Как мыслитель, Тук гнал от себя страхи и сомнения, но именно они заставляли его двигаться вперёд. А тут ещё новость об изгнании Маленького Бло! Хочешь не хочешь, а начнёшь искать параллели! И вот среди океана всяческой мишуры, он таки узрел зерно истины, а в конце бесконечного лабиринта забрезжил долгожданный свет! Да вот незадача, свет этот забрезжил тогда, когда сон щёлкнул великого книгочея по глазам, и тот стал заметно клевать носом. Время давно перевалило за полночь, и целый день скитаний по окрестностям в поисках момента для наведения ужаса на человековские поселения давал себя знать! Тихоня боролся с собой, но позиции бодрствования упрямо таяли, буквы не фокусировались, и даже квахи пернатой подруги, сидящей в импровизированном гнезде, не спасали.
– Квах, – буркнула Чернушка, настороженно приоткрыв один глаз.
Ей показалось, что в библиотеке мелькнула тень. В следующую секунду она встрепенулась, беспокойно закудахтав, так как её несравненный победитель разбойников ткнулся мордочкой в раскрытую «Книгу пророчеств» и сладко засопел. Из его шеи торчала сосновая иголочка, выпущенная Маленьким Бло. Уж что-что, а снотворное у этих существ действовало безотказно!
Остановившись перед уснувшим, вор вынул из-под него заветный фолиант, взглянул на название и понял: в его лапах то, зачем он рискнул вернуться! Аккуратно закрыв кожаный переплёт, нарушитель запретов задумчиво постучал острым когтем по названию и, сунув трофей в басе́тку13, взглянул на птичку крайне прожорливым взглядом. Бедняжка от страха едва не разродилась яичком! Увидев в глазах мохнатого существа недобрый огонёк, она беспокойно задёргала головой, впервые с сожалением подумав, что не может крикнуть: «Помогите!». Но тут Маленький Бло хмыкнул и довольно оскалился, гипнотически зашипев:
– Ты спишь… Ты ничего не видела. Спи!
Чернушка тут же забылась сном.
* * *
Глубоко в дебрях дремучего леса, где только крики дикой выпи нарушают безмолвие времён, скрытая от постороннего глаза, высилась покосившаяся избушка. Царила ночь, и до рассвета было далековато. На заброшенном чердаке, полном пыли и летучих мышей, сидел Маленький Бло и, склонившись над «Книгой пророчеств», осторожно переворачивал страницу за страницей. Наконец он захлопнул кожаный переплёт и задумчиво втянул носом воздух. Пахло плесенью и одиночеством. Шуршик отодвинул увесистый труд предков в сторону и вытряхнул из дорожной сумки на стол человеческие кости, пошептал над ними, и вскорости древние останки словно бы утонули в образовавшейся вязкой жиже, что тут же загустела до чёрной зеркальной глади, а ещё через мгновение рыжий авантюрист увидел картинку:
Далеко-далеко в королевстве Померания, в замке тамошней правительницы, которую за глаза величали «ведьмой», в гадальной комнате, полной баночек и колбочек, трав и приправ, книг и книжечек, записочек и пометочек на обрывочках, где в самом центре бурлил неведомой субстанцией огромный котёл, происходил самый банальный скандал между Присциллой (женщиной пятидесяти лет, среднего роста, с острыми чертами лица, одетой в простую холщовую ткань для работы в лаборатории) и её племянницей, ни много ни мало – самой королевой Марго!
Марго была женщиной красивой, с огненно-рыжими волосами и чёрными цыганскими глазами. Она разменяла уже третий десяток, но годы её совершенно не портили. Изящное платье чёрно-оранжевых тонов развевалось под негодующими жестами хозяйки и, как можно было понять из реплик, оглашающих гадальню, происходил извечный конфликт поколений.
– А я говорю, ты не поедешь на свадьбу! – вопила тётя Присцилла, исчерпав дар убеждения. – Ты – королева, у тебя должна быть гордость! – и тон её не оставлял никаких сомнений, что так оно и будет на самом деле.
По-видимому, это рвало душу влюблённой в клочья, ибо рыжеволосая бестия кричала раненной волчицей:
– Нет, поеду! И пусть ему станет стыдно!
– Общение с этим семейством приносило нам одни лишь несчастья! – наседала тётя. – Отец Владислава женился на «Спящей нимфетке», а не на мне! И тебя, пельмешка, – так с детства величала будущую королеву кровная родственница, – ждёт та же участь!
– А я всё равно поеду!
– Памятью матери твоей клянусь, этого не будет!
Маленький Бло смотрел на происходящее и умилялся. Люди так походили на шуршиков! Впрочем, наблюдать мелодраматическую сцену дольше, у него просто не было времени. Потому, пошептав очередное заклинание, он дунул на видение, и картинка преобразилась…
* * *
Король Владислав, довольно представительный мужчина, с аккуратной бородкой и светлыми волосами, поёживаясь от холода, исходящего от каменных плит пола, семенил, уверенно сокращая расстояние меж своими покоями и покоями будущей королевы Широкороссии – Ольги. Ему было тридцать шесть, и что влекло его к спящей, можно себе представить. Страсть? Безусловно! Их величество в четвёртый раз просыпались от того, что во сне им являлась обнажённая суженая и соблазнительно прикусывала губу. Он одержал три уверенные победы над собой, но четвёртое наступление всё-таки истощило боевой дух и, сев на краю кровати, он в сердцах сказал: «Чёрт!»
– Я же король, в конце концов! – такова была его вторая фраза, а третья стала решающей: – Хватит! Хватит терпеть!
И вот он стоял перед дверьми опочивальни будущей королевы: в руках – свеча, в глазах – любовь, в чреслах – томление, и думал, глядя на ночную рубашку: хорошо, что в эту минуту его никто не видит. Как же он был не прав!
Его видел шуршик!
Самодержец осторожно приоткрыл дверь и ужом просочился в спаленку.
Красотка спала под ажурным пологом огромной кровати. В окно дул лёгкий ветерок, отчего полупрозрачная ткань словно бы дышала, убаюкивая барышню. В очередной раз до умиления сражённый красотой будущей жены, Владислав томно вздохнул, взирая на обнажённые ножки, что смятая ночная рубашка открывала его взору. Он осторожно установил свечу на столик возле постели и приблизился к почивающей. Но стоило чуть приподнять уголок занавеси и сказать заветное: «Любимая, это я…» – как суженая, движимая дикими природными инстинктами, отточенным движением схватила жениха за отворот халата, опрокинула на кровать и, сев верхом, занесла над ним неизвестно откуда появившийся кинжал. Их величество едва успели перехватить крепкую девичью руку, дабы не быть зарезанным насмерть.
– Дикарка, ты моя… – ласково улыбнулся бесстыдник.
Узнав в ночном визитёре будущего мужа, Ольга в удивлении округлила глаза:
– Владислав, ты тут что?
– Ну, как, – смутился король Широкороссии, – пришёл исполнить супружеский долг, – совершенно наивным, не вяжущимся с крепкой мужской статью голосом, ответствовал Владислав: – А меня чуть не зарезали…
Невестушка метнула нож в деревянную стойку кровати, и тот вошёл в основание, как в масло, легко и уверенно, завибрировав: – «Бень!».
– Извини, привычка, – улыбнулась будущая королева и тут же спохватилась: – Но ведь свадьба только послезавтра!
И тогда Владислав снизошёл до шёпота:
– А разве ты сама не была против глупых условностей? У? – его губы миллиметр за миллиметром покрывали поцелуями обнаженные ручки возлюбленной.
Слова правителя Широкороссии заставили девушку напрячь память и наморщить в озабоченности носик. Однако через мгновение она ответила строго и твёрдо:
– Условность условности рознь! Только после свадьбы!
Когда перед носом их величества захлопнулась дверь, король в очередной раз кивнул, соглашаясь с самим собой, что выбор им сделан достойный, будущая жена всем жёнам жена, и что ещё два дня ему придётся воевать со своими демонами в гордом одиночестве.
– Буду считать, что ушел в поход… – приободрил он сам себя и подвел решительную черту: – …на несколько дней.
Ольга же, вынув из стойки кинжал и броском перехватив его за лезвие, глянула на себя в зеркало в дальнем конце комнаты и глубоко вздохнула. Оттуда на неё взирала очаровательная и гордая блондинка в полупрозрачном ночном одеянии. Но хрупкое сердце этого дикого и прекрасного существа терзали те же демоны, что не давали покоя Владиславу, только женские.
– Почему я такая принципиальная? – пожав плечиком, укорила себя будущая королева, мощным движением швырнула наточенное оружие в противоположный угол комнаты, и острие вонзилось в деревянную раму именно туда, куда она метила.
Тут картинка предсказуемо дрогнула и преобразилась…
На этот раз шуршик не стал спешить. Возвышаясь над столом, он сосредоточенно тумкал14 мысль, когда же та сформировалась окончательно, выпрямился и, подойдя к стене с осыпавшейся штукатуркой, нарисовал три имени: Марго, Владислав и Ольга. Сделав шаг назад, застыл, сложив лапы на груди, подобно художнику, оценивающему пока не завершённое, но обещающее быть весьма эпическим, полотно. Ощущения были зыбкие, не до конца сформировавшиеся. Они требовали продолжения! И тогда Маленький Бло кивнул, соглашаясь с размышлениями, бороздившими кипящий идеей мозг. Он вернулся к столу и вновь пробормотал заклинание…
* * *
Огромная Луна висела над столицей Широкороссии, где её король только что получил у будущей королевы от ворот поворот.
На одной из городских улиц в тени дома прятался тайный советник и по совместительству канцлер Широкороссии – Будраш. Невысокого роста, в чёрной шляпе, одетый в чёрное, закутанный в чёрный плащ, он ждал своего чёрного часа – часа триумфа. Уже давно он подозревал в неверности предмет своей страсти – Анну, фрейлину будущей королевы Ольги. Впрочем, их отношения и не предполагали какой-либо преданности, ибо страсть канцлера, как таковая, была плодом исключительно его воображения. Конечно, увлечённость Будраша не являлась для девушки тайной, так как знаки внимания – это всё-таки знаки внимания! Тем не менее данное обстоятельство вынуждало быть более чем осмотрительной, в особенности потому, что с недавних пор нежные струны юной красавицы дрогнули под взглядом мужских глаз, принадлежащих не кому-нибудь, а другу их величества – Даниилу. Как и королева, Даниил был выходцем из народа, но это не мешало ему демонстрировать завидные способности и не дюжий ум, что придворному окружению, как водится, было не очень свойственно, и благодаря чему так стремительно вспыхнуло огнем любви сердце юной фрейлины. Если к этому добавить ещё пару штрихов, а именно: избранник был хорош собой, слыл лихим наездником, метким стрелком и прекрасным фехтовальщиком, более того, за словом в карман не лез, то остается лишь понимающе развести руками – против эдакого красавца, господин канцлер уверенно сдавал позиции. Но! Будраш тоже был умным, хитрым и чрезвычайно расчётливым политиком. И хотя друг их величества был старше Анны, старше самого канцлера, и обладал столькими талантами, призрак тайного советника упрямо не давал покоя обоим. Что таилось в глубинах его тёмной натуры, угадать было невозможно. Это вселяло тревогу и омрачало счастье влюблённых.
И ведь они были не далеки от истины!
Мрачный ревнивец стоял в тени дома напротив дома фрейлины и ждал, а значит, все ухищрения влюблённых потерпели фиаско!
Из темноты по гулким камням мостовой донёсся звук шагов. Канцлер прислушался. Кто-то явно торопился. Вскоре показалась и сама фигура. Серый костюм, сапоги-ботфорты, шпага, короткий плащ, шляпа… Ошибиться было невозможно, это был именно он – ненавистный соперник! Доносчик сделал своё дело и сделал великолепно: к канцлеру приближался Даниил! И желваки на лице тайного советника заходили ходуном: отец девушки проштрафился, хотя клятвенно заверял, что никто его дочери даже пальцем не коснётся. За это он получил щедрое вознаграждение, а слова не сдержал! Мерзавец! Перспектива у отца намечалась безрадужная.
Даниил остановился возле дома возлюбленной и осмотрелся. Как по мановению, открылось окно, и показалась Анна. В ночной рубашке с глубоким декольте, она выглядела убийственно прекрасно! Тут же выкатилась верёвочная лестница, и её конец глухо стукнулся об основание дома.
– Тсс! – влюблённые поспешили приложить пальцы к губам, бросив беглые взгляды вдоль улицы.
И тогда, кашлянув и гулко звякнув шпорами, канцлер медленно вышел из тени…
Увидев его, фрейлина королевы ойкнула и поспешила захлопнуть ставенки, но вышло это прескверно – помешали верёвки. Даниил обернулся.
– Господин советник? – он удивлённо взглянул на не последнего человека в государстве с высоты своего роста и невозмутимо улыбнулся. – Что вы делаете здесь? Ночью?
– То же самое я хотел спросить у вас, – не менее вежливо ответствовал советник их величества.
– А, я понял! – кивнул друг короля. – Мы оба претендуем на руку и сердце фрейлины Анны! И вы хотели бы решить это недоразумение, – отступив в тень и сняв плащ, Даниил вытащил шпагу и приглашающее развёл руки в стороны. – Я к вашим услугам, сударь!
Анна ахнула, приложив дрожащие пальчики ко рту, однако, превозмогая волнение, всё-таки заставила себя заглянуть в узенькую щелочку из занавесок, ибо прекрасно сознавала, что в эти минуты вполне возможно решается её судьба!
Бой был коротким. Фехтовальное искусство Будраша уступало мастерству Даниила. В результате предплечье канцлера получило кровавую отметину, и рана эта навсегда развела мужчин по разные стороны баррикады.
– Что ж, Будраш, эту партию вы проиграли, – пряча шпагу в ножны, объявил победитель, – и постарайтесь пореже пересекаться с Анной. Иначе нам придётся продолжить разговор, но закончится ли он ранением в следующий раз – неизвестно. Честь имею!
Канцлер сидел на булыжниках мостовой и смотрел вслед сопернику, уходящему в ночь по тёмной улице с горящими факелами. Его душили боль и ненависть.
– Ничего, – процедил он сквозь зубы, – мы ещё встретимся! Как же я вас ненавижу!
Он с трудом поднялся, вложил шпагу в ножны и был вынужден нехотя направиться туда же, куда ушел счастливый соперник. А что тут поделаешь? Вынужденное соседство в королевском замке никто не отменял!
Сердце девушки глухо стучало о грудную клетку и не торопилось утихать. Отогнув уголок занавески и непонятно, зачем сдерживая судорожное дыхание, Анна проводила неуверенную поступь бывшего поклонника. И только когда тот совершенно скрылся из виду, она в величайшем облегчении выдохнула и поцеловала нагрудный крестик, благодаря провидение за то, что дуэль обошлась малой кровью. Руки всё ещё дрожали! Спохватившись, виновница раздора поспешила втащить лесенку обратно, стараясь делать это как можно тише. Ей почему-то подумалось, что случайный стук может услышать канцлер и – ну, как вознамерится вернуться! Но когда дело было сделано, а сердце наконец угомонилось, на опустевшей улице так никто и не появился. Тогда Анна заторопилась вернуться под одеяло не будучи уверенной, что в эту ночь ей удастся благополучно заснуть. И не зря! Раздался стук в дверь и на пороге комнаты возник отец со словами:
– Дочь, тебе следует немедленно покинуть столицу. Иначе быть беде…
Анна села на кровати с несколько виноватым видом, после чего нашла в себе силы улыбнуться:
– Папочка, всё будет хорошо. Не переживай! Проблема исчезнет, как только мы с Данечкой поженимся.
Отец лишь тяжело вздохнул.
– Боюсь, дорогая, советник не тот человек, чтобы вот так запросто отказаться от своих намерений…
– Но и бежать – не выход. Неужели ты не понимаешь этого?! Захочет найти, найдёт. Тут только закрыть глаза и двигаться вперёд.
Папенька ничего не ответил. Задержавшись взглядом на пламени свечи, он постоял в задумчивости некоторое время, после чего аккуратно прикрыл дверь, даже не пожелав любимому чаду спокойной ночи. Анна же завернулась в одеяло, размышляя над словами батюшки, и её впервые охватил животный страх, ибо что ни говори, а родитель был прав.
Как бы там ни было, но в эту ночь тайного советника провожал взглядом кое-кто ещё. Маленький Бло сидел на крыше одного из домов, и Луна светила ему в спину.
– Отличный экземпляр. То, что надо… – бормотнул шуршик, и таинственная улыбка рассекла морду зверя печатью причастности к будущему этих людей.
* * *
Казалось, чердак покосившейся избушки в чаще дремучего леса притих, наблюдая за сосредоточенно тумкающим существом по имени Маленький Бло. Зверь чертил на осыпавшейся штукатурке молнии, выписывал имена, одни запирал в скобочки, другие обводил кружками и соединял линиями, затем возвращался к раскрытой на столе «Книге пророчеств», углублялся в древние письмена, аккуратно выведенные лапой неведомого, но весьма продвинутого предка, и вновь замирал перед разукрашенной стеной. Имена Будраш, Марго и Владислав он заключил в треугольник. От Владислава к некой Ольге тянулась особенно пухлая линия, да и само имя девушки было жирно прорисовано угольком, возле которого лапа черно-бурого интригана вывела вопросительный знак, после чего, помедлив чуток, решительно угнездила вопрос в овал. Подо всей этой замысловатой паутиной красовался вычурный иероглиф – дважды подчёркнутая надпись: «Знак Мурга», а чуть в стороне пестрела латинская «S», не менее решительно рассечённая из угла в угол линией с подписью «красная луна». Посидев перед каракулями с минуту, шуршик почесал за ухом и, воспряв носом, довольно произнёс:
– Что ж, пупындрик растудыт, пока всё определённо склеивается. Назову-ка я эпопею сию: «Чёрное сердце»!
Имена короля Широкроссии и таинственной незнакомки он наградил квадратурой круга и, согласившись с одним ему ведомым доводом, поставил точку так, что уголёк рассыпался под уверенным нажимом.
Пожалуй, именно с этого момента основные события нашей истории стали набирать ход.
глава третья
ОЧЕНЬ ДЕЛОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Канцлер сидел у камина и рвал письма Анны, заливая отчаяние, ненависть и воющее одиночество столетним вином. Если проявить сочувствие к данному персонажу, то я бы сказал коротко: Будраш прощался со своими иллюзиями.
Историю их отношений вкратце можно описать так…
Анна была юна. Будраш был молод. Однажды Будраш повстречал Анну. Анна встретила на своём пути Будраша. Будраш полюбил Анну. Но полюбила ли Анна Будраша? Будем корректны и не станем выносить вердикт их отношениям. Тем не менее канцлер выхлопотал даме своего сердца место при королевском дворе. Анна, как девушка, не лишённая сообразительности, приняла подобную заботу с известной женской благосклонностью. Отношения стали набирать ход. Появились цветочки, записочки, таинственные взгляды и огромное количество всевозможных мыслей и дум, уносящих юношу в заоблачные выси, далёкие от грубых житейских реалий. Выражаясь языком древних эллинов, стрела Амура пронзила сердце тайного советника и залила душу кровавой любовной отравой. Будраш не мог думать об Анне иначе, как о будущей жене. И всё же, юность и изящество частенько соседствуют с беспечностью, свойственной привлекательным барышням. Конечно, тронутая заботой столь великопоставленного ухажёра, она отвечала ему радушностью, даже писала пикантные ответы на горячие любовные послания. И Будраш, естественно, ликовал, ожидая мгновения, когда сердце красавицы растает окончательно…
А времечко шло.
Как-то на охоте, забравшись довольно высоко в горы, король Владислав повстречал девушку. Звали юную амазонку Ольгой! Красоты девица была неземной, обаянием обладала гипнотическим, а стреляла столь метко, что когда горный леопард вознамерился лишить их величество жизни, совершенно опрометчиво выпрыгнув из засады, мысль эта стала последней нарисовавшейся в тот день в его плюшевой голове, ибо стрела, пущенная из арбалета, вошла ему аккурат между глаз. Сражённый грацией юной охотницы, король дрогнул сердцем и вскоре вернулся к отважной воительнице с предложением выйти за него замуж. Ольга не стала долго тянуть с ответом.
Вместе с будущей женой во дворце, появилось огромное количество новых подданных, среди которых особенно выделялся Даниил. Известно о молодом человеке было немного: приятельствовал с будущей супругой их величества, был довольно остёр на язык, что, в принципе, являлось отличительной особенностью жителей гор, кроме того, оказался незаменимым сопровождающим в охоте, рыбалке и иных развлечениях, вследствие чего без особых усилий стал дружен и с королём.
Увлечённый новыми друзьями, Владислав практически забыл о советнике, звезда которого, если можно так выразиться, закатилась. Будраш готов был смириться с очевидным и, возможно, посвятил бы остаток жизни семье, которой надеялся обзавестись в недалёком будущем, более того, даже стал ловить себя на том, что с улыбкой смотрит на смеющихся голопопиков, пускающих кораблики в королевском пруду. Может быть, и его наследники вскоре будут вот так же проказничать и нести потом заслуженное наказание, станут нарушать запреты, чтобы после пересчитывать носами и коленками углы в королевском замке, он же всё равно будет любить этих спиногрызов, потому что они их продолжение – его и Анны, самой лучшей девушки на просторах Широкороссии! Заботясь о любимой, канцлер выхлопотал ей место фрейлины при будущей королеве. И, вероятно, мечты непременно воплотились бы в реальность, если бы не случилось то, что никак не умещалось в сознании тайного советника…
Уйдя с головой в решение государственных дел, Будраш даже не заметил, как друг короля – Даниил – вдруг оказался возле «его» Анны. Просто однажды он увидел их вместе, прогуливающихся в королевском саду, и перемена, произошедшая с возлюбленной, поразила тайного советника в самое сердце. Словно бы по мановению волшебной палочки, Анна из девочки превратилась в девушку. Нет, она не стала старше, не было и особых внешних перемен, но что-то неумолимо сдвинулось, преобразив прежде такие знакомые черты, жесты, взгляды, движения – всё то, что делало Анну Анной. Может быть, возраст Даниила, само его присутствие заставляли девушку становиться более женственной, только случившаяся перемена с роковой неизбежностью сначала сдавила мозг ревнивца, а затем расколола его на сотни осколков, что впились в воспалённое сознание, превратив прежде светлое и нежное чувство влюбленности в маниакальную страсть. Вскипевшее лавой сердце стальными клешнями сдавило алчное собственничество. Были наняты люди, обязанные следить за предметом неутолённой страсти и докладывать о каждом её шаге, случайном взгляде, неосторожном слове, даже просто намерении, если о таковом станет известно. И опасения не замедлили подтвердиться!
Была пятница. Тринадцатое.
Не то чтобы Будраш так уж верил в мистику чисел, однако неприятный осадочек остался. Он как раз покончил с обедом, а значит время, перевалив полдень, скатывалось к часу дня, опять же – тринадцати часам. Ему было доложено: не́кто передал их превосходительству письмо, сопроводив оное таинственной фразой: «Канарейка запела». Вестовой даже открыл рот, чтобы высказать мнение о человеке, принёсшем корреспонденцию, как того требовал устав, но канцлер резко перебил его:
– Не твоё дело…
– Так точно! – вытянулся вестовой, проглотив обидное замечание.
Пробежавшись взглядом по довольно аккуратному почерку, канцлер побледнел. Это не осталось не замеченным посланником, и тот занервничал, не зная, как вести себя в возникшей ситуации, а потому лишь нелепо чуть сгибал и разгибал коленки, и успокоился лишь когда увидел, что к начальству вернулось самообладание.
Тайный советник поднялся из-за стола, прошёлся до двери и обратно. Остановился. Призадумался. И снова сделал круг, что-то бормоча под нос, после чего сокрушённо покачал головой: так и есть, от стола до двери – всё те же тринадцать шагов!
– Мистика, – пробормотал он недовольно и мрачно взглянул на вестового. – А ты?
– Что? – переспросил тот.
– Ты, часом, не тринадцатого числа родился?
Вычленив из бормотания вопрос и частично догадавшись, о чём вопрошают, подчинённый неуверенно кивнул:
– Так точно! Тринадцатого мая… А что?
– Пошёл вон! – отрезал Будраш.
– Слушаюсь! – вестовой щёлкнул каблуками и стремительно вышел, оставив советника наедине с вопросами, предчувствиями, дурными мыслями и совершенно испорченным настроением.
В донесении же докладывалось: у подозреваемой завязались отношения с не последним человеком в государстве, они довольно длительное время проводят в уединении, нынче же, расставаясь, договорились о свидании, каковое должно состояться через тринадцать дней, когда объект наблюдения вернётся с охоты.
И тут у ревнивца случилась истерика. Он хохотал в голос, да так долго и страшно, что гвардейцы за дверью тревожно переглянулись: а не подвинулся ли их покровитель рассудком? Будраш подозревал Анну в неверности, но гнал от себя дурные мысли, отказываясь верить в очевидное, и вот теперь получил блестящее тому подтверждение!
Сидя перед камином, он перечитывал письма занозы своего сердца одно за другим, получал порцию тупой боли, швырял послания в огонь и, наблюдая, как языки пламени пожирают бумагу, заливал отчаяние вином. Как только бутыль опустошалась, он откупоривал следующую, но опьянения, столь желаемого, не наступало, а трезвость мысли была потрясающей.
Тут-то по всем законам жанра и появился в проёме окна Маленький Бло.
Бесшумно приземлившись на корточки, он уже более минуты следил за действиями бедняги, истерзанного муками безответной страсти, однако начинать разговор не спешил. Быть первопроходцем в делах запретных, Кодексом осуждаемых – дело щепетильное. Интригу придётся вести тоненько, аккуратненько до крайности, словно бы шествуя по невидимой ниточке, что в любой момент рискует оборваться, уронив дерзкого охотника в гибельную пропасть, где даже «Упс!» успеешь сказать едва ли. На мгновение зверь даже поддался соблазну дать дёру, но тут советник краем глаза уловил присутствие постороннего и, повернув голову, узнал в неожиданном визитёре шуршика.
– Переживаешь, Будраш? – приосанившись, нарушил молчание Маленький Бло.
– Шуршик? Что тебе здесь нужно?
– Пришёл избавить тебя от боли и угрызений совести. Чего ты хочешь больше всего: мести, власти или смерти?
Потенциальная жертва ушастого интригана криво усмехнулась:
– А ты – бес-искуситель?
– Не бес, но – искуситель, – оскалился черно-бурый хитрец, ибо точно знал, на что следует надавить, дабы получить желаемый результат. – Мы можем быть очень полезны друг другу. Мир так огромен, а мы в нём такие чужие… ни любви, ни тепла, ни понимания…
Будраш отвернулся от гостя, сгрёб оставшиеся послания в охапку и швырнул в огонь. Искры взвились в воздух, а бумага почернела…
– И чего ты хочешь от меня, шуршик?
– Я хочу, чтоб ты не дал королеве Марго расстроить свадьбу Владислава и Ольги… Поговори с её тётушкой. Думаю, мадам Бурвилески с радостью пойдёт тебе навстречу.
* * *
Марго сидела в комнате, похожей на глубокий колодец, руки её были закованы в грубые средневековые наручники, и арап танцевал перед ней жаркий танец любви. Его чёрные ягодицы вздрагивали в такт музыке, льющейся с небес, призванные смутить мятущуюся душу королевы. Пленница завороженно взирала на срамоту, не находя в себе сил отказаться от видения.
– Нет! Нет, говорю тебе! Сейчас мне это совсем не в жилу! – ворчала она, закипая, пока не закрыла наконец глаза и с нескрываемым раздражением не щёлкнула пальцами: – Нахрым бякап!
Ягодицы и сам танцор превратились в лёгкое облачко, облачко – в пузырик, пузырик тоненько засвистел, сдуваясь, пока не лопнул хлипким чпоком и не исчез.
Бедняжка подождала, пока уляжется сердцебиение, насупившись, посидела с минуту, поразмыслила над горькой несправедливостью сущего, припомнила ещё одно заклинание, показавшееся на тот момент более подходящим, нежели прежнее, ещё более решительно клацнула натренированными костяшками…
И вновь ошиблась.
Из воздуха вывалилась кобра, надулась и зашипела, готовая броситься в атаку. Марго завизжала, в отчаянии салютуя фалангами и отменяя ядовитый ужас. Змеюка звучно лопнула, оставив на плитах места заточения ещё тёплую кожицу.
– Ух, ты, мамочки мои… – горе-колдунья настороженно глянула по сторонам, лихорадочно соображая, не наколдовала ли ещё каких-либо не самых очаровательных сюрпризов: ядовитых пауков, например, жуков скарабеев или того хуже – летучих мышей-вампиров? А мышей, несмотря на свои чародейские наклонности, она побаивалась и весьма, причем любых разновидностей.
Однако вокруг наблюдалось трагическое безмолвие.
– Как же говорилось это заклинание?! – незадачливая ведьмочка мучительно напрягала память, но в голове стоял сплошной белый шум.
Рисковать в третий раз представлялось делом более чем стрёмным. Тогда она решила оставить эксперименты с магией и пойти проторенным путём: вынула из причёски шпильку, сжала её зубами и вставила в отверстие наручников. Через минуту оковы, призванные сдержать неистовые любовные порывы королевы Померании, валялись у ног, а счастливая дамочка с наслаждением потирала затекшие запястья.
– А ты говоришь, не поеду! Поеду, тётушка! Поеду! Не будь я Марго!
Преисполненная энтузиазмом, она вскочила на ноги, полагая, что на этом с препонами покончено, и решительно направилась к двери. Через мгновение комнату сотрясло крайне неприличное ругательство, которое я не стану здесь приводить, дабы не бросать тень на царственную фамилию. Ручка на двери отсутствовала! И пальцы не на шутку озверевшей женщины сжались в посиневшие от негодования кулачки. Тётушка Присцилла знала своё дело: если уж кого-то следовало наказать – жертва была обречена.
Марго заглянула в скважину замка и поняла: он тоже не из простых! Тут шпилькою не обойдёшься… Заключённая гневно топнула ножкой и плюхнулась на пол. Приходилось всё начинать сначала! Однако…
– Эмоциями делу не поможешь, – пробормотала она, вспоминая одну из книжек, автор которой довольно скучно описывал, как следует вести себя в стрессовой ситуации.
Королева закрыла глаза и явственно представила себе нужную страничку:
«…ситуация фрустрации15, как вид угрожающей жизненной ситуации, блокирующая удовлетворение потребностей человека (“крушения надежд”), вызывающая неблагоприятные эмоциональные состояния в виде разочарования, замешательства, подавленности, агрессии и тому подобного…»
– Какая чушь! – вздохнула пленница, открывая глаза. – Вот у меня стрессовая ситуация, я во фрустрации, и что теперь делать? Как мне может помочь вся эта книжная белиберда?
И тут в ней словно звоночек прозвенел! В памяти всплыла древняя гадальная книга, которую она тайком от тётушки почитывала в детстве. Однажды ей захотелось удивить Владислава тем, как она исключительно силой мысли может разрывать арбузы на королевской бахче. Они шествовали тогда по тропинке, и огромные круглые полосатыши салютом выстреливали в небо, доставляя им, детям, необыкновенную радость.
Не факт, что это могло бы сработать в нынешней ситуации, но попробовать точно не помешало бы!
Королева решительно закрыла глаза, выровняла дыхание, выпрямила спину, мысли привела в порядок, а раздрызганные чувства в не очень стройную, но гармонию, и память перенесла её на двадцать лет назад в комнату, полную игрушек, детских книг и бесконечного солнца… Вот она дожидается пока тётушка покинет таинственную комнату, заходить в которую было запрещено строго-настрого; вот осторожно открывает дверь и с любопытством заглядывает внутрь; вот видит огромный стол и гигантский котёл, в котором что-то чавкает и отвратительно пахнет; вот стоит перед шкафом, полным книг с потрёпанными переплётами; вот забирается на стул и похищает томик, что пусть с трудом, но смогла бы дотащить до своей комнатки, невзирая на увесистость; вот залезает под кровать, чтобы не быть внезапно застуканной за чтением запрещённой литературы, и тут…
Марго аккуратно перевернула воображаемую страницу. И буквы на древнем пергаменте засветились, приглашая девчушку десяти лет в страну магии и волшебства…
«Образование – это то, что останется в твоей памяти, когда ты покинешь учебное заведение! – вещала мадам Бурвилески, поглядывая на маленькую Маргошу поверх очков. – Запомни это, пельмешка!»
– Вот сейчас и проверим, чего стоят твои слова, тётя! – улыбнулась померанская ведьмочка и осторожно прочитала светящиеся на пергаменте буквы, а прочитав, медленно распахнула ресницы, глядя на дверь темницы.
Сначала ничего не произошло. Даже захотелось расстроиться и завыть от отчаяния, подумав, что колдунья из неё вышла так себе, но тут стены каменного мешка вдруг угрожающе задрожали, а потом дверь с мудрёным замком разнесло вдребезги, и перед арестанткой образовался спасительный выход.
– Хех! – озорно усмехнулась маленькая Маргоша внутри достигшей зрелости Марго. Она встала и осторожно выглянула в коридор. – Ай да я!
Дорога к свободе была открыта!
Королева Померании шла коридорами замка, как когда-то десятилетними хулиганами они с Владиславом прогуливались по арбузному полю, и закрытые двери лопались перед нею, аки мыльные пузыри, возвращая в душу влюблённой женщины забытую, беззаботную детскую радость…
* * *
Собрав морщины на лбу в крепкую думу, Будраш мерил залу тяжёлыми шагами. Маленький Бло восседал в кресле и с нескрываемым любопытством изучал человекообразное существо, с которым ему впервые приходилось иметь дело не в качестве ингредиента для известного глюнигатэна… Вернее, не только в этом качестве!
– И это всё, что я должен буду сделать? – нарушил затянувшееся молчание канцлер.
– Да, – кивнул Бло.
– И сразу получу власть… над миром?
– Не совсем сразу, – поумерил зверь аппетиты тайного советника, – а после того, как королевство Владислава будет сметено с лица земли.
Канцлер опустился в кресло и, водрузив локти на стол, сцепил пальцы в увесистый замок.
– Заманчиво, чёрт возьми, заманчиво… – закивал он, ощупывая мыслью перспективу. – И всё-таки шестнадцать лет ожидания… шестнадцать… долговато.
– В сравнении с вечностью? – удивился ночной гость.
Будраш не ответил. Некоторое время он разглядывал странного визитёра, что-то взвешивая, просчитывая и прикидывая, пока брови не сгустились в возникшем сомнении:
– Но… что взамен? – нарушил он молчание, буравя невозмутимого грызуна взглядом. – Вряд ли ты делаешь это из любви к ближнему.
– Взамен ты отдашь мне своё сердце…
– Сердце? – вздрогнул тайный советник, и на лбу его обозначилась чёткая жилка, а внутри всё тревожно сжалось.
– Сердце… – повторил Бло. – Когда станешь властелином, оно тебе не понадобится.
– А как же я буду жить без сердца?
– Превратишься в шуршика. А у нас – шуршиков – сердца нет. Мы – существа бессердечные, – и огромная чёрная-бурая белка заразительно захихикала, точно ёж, бегающий по полю со стриженой травкой.
Но Будрашу озвученная ставка забавной не показалась. Он надолго замолчал, погрузившись в размышления. Вспоминал Анну, Даниила и огромный кусок, едва ли не половину собственной жизни, в которой были только беготня за иллюзиями, да движение по карьерной лестнице, а по сути – пустота и дым…
– Я должен подумать… – пробормотал он, глядя перед собой.
– Подумай, Будраш. Конечно, подумай, – в тон отозвался ушастый интриган. – Только помни: у тебя день сроку. Больше такого случая не представится. Скоро «обожаемый» тобой Даниил станет премьер-министром, и ты навсегда уйдёшь в тень.
Услышав ненавистное имя, советник вышел из ступора и угрюмо взглянул на гостя. Пальцы его рефлекторно свинтились в кулаки и хрустнули:
– Врёшь!..
Бло тут же сделался совершенно серьёзным. Враньё в среде шуршиков было немыслимо и приравнивалось к оскорблению. Если воин дикого племени хотел что-то утаить, он молчал, либо уводил разговор в сторону, но врать – такого себе не позволил бы даже самый занюханный из занюханных отщепенцев. Однако перед Маленьким Бло был человек, а среди людей подобная низость встречалась на каждом шагу и давно стала обыденностью. Он подавил в себе желание тут же оторвать ингредиенту голову и сказал холодно:
– Шуршики никогда не врут…
Будраш в сердцах хлопнул ладонями о стол. Лицо рассекла судорога ненависти. Он подошёл к камину и пошерудил в нём кочергой, стараясь подавить подступившую к горлу желчь. В этот момент зверь что-то пробормотал, но за глухим стуком переворачиваемых поленьев, канцлер не расслышал слов, и тут…
Ночь за окном вспорола молния. В открытое окно ворвался порыв ветра, вздыбивший огонь в камине, и по позвоночнику тайного советника скатился лёгкий холодок. Он замер, а зрачки его расширились… В самой сердцевине разбушевавшегося пламени Будраш увидел целующихся Даниила и Анну, но осознать что-либо до конца не успел, потому что в следующую секунду видение разбил сапог, мощно вдавивший гравий под своей тяжестью. Сапог принадлежал солдату, марширующему в четырёх линейной шеренге огромной армии, над которой полыхали факела. Канцлер постарался вглядеться в лица чеканящих шаг… и увидел полу-крокодильи, полу-волчьи морды гвирдумов, о которых даже не имел представления, распевающих воинственную песню, которую подхватило существо, как две капли воды похожее на него – канцлера Будраша:
От рожденья мы стремимся
к власти над людьми.
Сей закон проверен мною
и неоспорим.
Даже в том, что называют
«Магией Любви»,
Есть расчёт: поддеть, заставить,
и – поработить.
Души, чувства и сердца —
должно всё подмять.
Есть сомненья – значит, выжечь.
Мысли – подчинять.
Человечек к человечку —
страх возводит храм.
Все диктаторы всходили
к власти по костям…
Существо оскаливалось острыми, как бритва, клыками, прожигая тьму красными угольками глаз. Оно было огромно, с большими, как у шуршика, только лысыми ушами… И всё же это был не шуршик, это было что-то досель невиданное – исчадие ада, свирепое и пугающее. Исчадие вскидывало лапу, унизанную чёрными когтями, и хрипело дикую песнь, возвышаясь над стройными рядами лесной нечисти, что одобрительно ревела, вторя своему предводителю:
Каждый, кто увенчан лавром
славы – не по мне.
Только тот, кто скрыт туманом,
вечно на коне.
Этим миром правят тени…
Эрго! Мир – есть тьма!
День придёт и воссияет
чёрная моя звезда!
Моя ставка: твоя слабость,
человек-чудак.
Моя муза: привкус смерти
на твоих губах.
Идеал мой: государство
под стальной пятой,
Где мне ведом каждый шорох
за твоей спиной.
Маленький Бло с любопытством разглядывал канцлера, которого хлестала мелкая дрожь. Он не мог видеть то, что видел тайный советник их величества, он лишь пробормотал заклинание из «Книги пророчеств», совсем коротенькое, призванное подтолкнуть сомневающегося к решению наитвердейшему, каковое и подсунула память как нельзя вовремя, дабы подсечь жертву, нанизав помыслы её на крючок соблазна. Да вот незадача: волнение последней стало передаваться и ему – шуршику, отчего черно-бурый хитрован немало насторожился: а не поспешил ли? Не сболтнул ли чего лишнего? А ещё через секундочку зверя и вовсе в жар бросило при мысли, а почему вообще на ум пришло именно это заклинание, а не какое другое? Неужели оно не из простых, не из тех, что можно позволить себе бубнить ежедневно, бросая на стол гадальные кости?
Я не верую в любовь —
жаден человек.
Погоняет им соблазн,
попирает грех.
Сомневаюсь в силе клятв —
есть и им цена,
Если туг твой кошелёк,
а рука щедра.
Песня оборвалась внезапно. Огонь лопнул, выжав из поленьев струйку сизого дыма. И когда канцлер пришёл в себя, то инстинктивно перекрестился, осмысливая увиденное. Когда же повернулся к ушастому гостю, чтобы спросить, что всё это значит? – того и след простыл.
Будраш хмыкнул, покачивая головой, и вдруг впервые за очень долгое время в нём прочно угнездилась уверенность: у него всё получится, теперь непременно! Отныне всё и всегда будет происходить так, как он хочет! И предложение черно-бурой белки, заявившейся к нему среди ночи, уже не казалось такой уж нелепостью, напротив, было не лишено смысла. Дело только в его согласии…
И это новое, незнакомое чувство растянуло тонкие губы тайного советника в улыбку:
– Ну, если ты соврал мне, шуршик, гляди!
* * *
Маленький Бло сидел на крыше королевского замка, обхватив флюгер, и боялся выпустить его из лап. Он с ужасом осознавал: произнесённое им в апартаментах канцлера заклинание, оказалось одним из трёх «заклятий Великой Мглы», что запрещены под страхом смерти! Племя диких охотников на человеческие сердца не то что произносить, даже заговаривать о них не смело! А он ляпнул, пупындрик растудыт!
И только великий комбинатор подумал об этом, как пришлось припухнуть ещё более: шерсть на лапах внезапно встала дыбом, загривок ощетинился жёстким волосом, а уж что творилось в штанах – описывать и вовсе не прилично, ибо они вздулись, превратив зверя в подобие снеговика у рождественской ёлки, так что, захоти почесаться, даже коготок не помог бы. Воздух наполнился непонятной субстанцией, отчего захотелось хихикнуть раз, потом другой. И хотя серьёзность момента заставляла бедолагу брать себя в руки, мордаха упрямо расплывалась в весёлую улыбку. Тут бы Бло задуматься, что образовавшаяся припухлость и щекотка в чреслах – неспроста, но в следующее мгновение вторая молния осветила ночь яркой вспышкой и прошила флюгер вместе с хихикающим ушастиком, отчего последний задымился, словно его поджарили.
– Фига́се! – протянул Маленький Бло и закашлялся дымком передержанного шашлыка. Попискивая тоненько, он попытался аккуратно оторвать лапы от раскалённой железяки, а когда оторвал, оставив на флюгере лохмотья кожи, подумал, что это справедливо: наказание вполне соответствует содеянному, ибо… «…брать у брата единокровного – предосудительно. Похищающего ждёт кара неминуемая, а наказание соразмерное!» – так писано в «Кодексе правил», и помнить об этом следовало, а он… Он возгордился! Похитил «Книгу пророчеств», да ещё и запретное изрёк, тумкаю не потрудившись!
– Пупындрик растудыт! – проскулил он, пустив слёзку.
Старательно дуя на израненные лапы, шуршик шествовал по рёбрам крыш королевского за́мка и сокрушался: как же он сразу не сообразил, что в книге поведано о прескверном?! Как он мог так опростокукузиться? Он же не «отщепенец» какой-нибудь! Он – шуршик по крови! Дикая кость! И так вляпаться! Самому, своими собственными лапами запустить чудовищный моховик, именуемый «Великой Мглой», остановить которую одному уже не удастся!
– Впрочем, – справедливо заключил он, – ты хотел этого, так получи! И грызи, как говорится, да куса́ки16 не обломай!
Это означило одно: понадобятся союзники, и искать их придётся самому, а значит, раз за разом нарушать «Кодекс». По случаю или нет, но из закромов памяти внезапно просеялись слова Толстины́ Глоба, сказанные однажды: «Взялся за нож, не говори, что в дело негож…» В то утро он стоял за столом, отполированным многотысячными готовками до блеска, и лучи весеннего солнца, разбиваясь о зеркальную гладь его любимого кинжала, как-то особенно празднично метались по сводам кухни разноцветными бликами, подобно маленьким феечкам, танцующим на рассвете свою излюбленную тарантеллу. Мастерски орудуя сверхострым лезвием, он стремительно разделывал тушку жирненького карпа довольно внушительных размеров. Нарезав рыбину аккуратными ломтиками, поварских дел гений победоносно воткнул тесак в разделочную доску, всем своим видом демонстрируя, как, мол, нужно владеть не только вилкой и ложкой, после чего и была произнесена сакраментальная фраза, столь вовремя пришедшая на ум дерзкому аферисту! Вспомнив это, Маленький Бло рассудительно покачал тумкой, соглашаясь с очевидным: дать отступного, уйти в тень, сделать вид, что он не при чём – не выйдет! Пронырливый ум и амбиции зверя захотели сыграть с судьбой в орлянку, и судьба оскалилась в ответ исчадием тьмы, оставив на лапах «чёрную метку», а стало быть, хочет он того или нет, но ни ему, ни ушастым собратьям его, отвертеться не удастся… Мысль придётся оттачивать, шаг выверять, а шпагу держать вострой, дабы уха заварилась наваристая, и дело всуе не накрылось медным тазом.
Как говорится, шутки кончились. Шуршик допрыгался…
глава четвёртая
ВЗЯЛСЯ ЗА НОЖ, НЕ ГОВОРИ, БУДТО В ДЕЛО НЕГОЖ
Для Тихого Тука эта ночь выдалась особенно длинной…
Насытившись пшеничным зерном, щедро отсыпанным Толстино́й Глобом, Чернушка сидела на подоконнике, наслаждаясь дуновением лёгкого ночного ветерка. Тихоня неспешно изучал переплёты книг, путешествуя вдоль бесконечных полок, скрывающихся высоко под сводами библиотечной залы, в поисках чего-нибудь свеженького, дабы укрепить ум и отточить гибкость мысли. Луна заливала призрачным сиянием дремлющий после праведных трудов мир, и сверчки стрекотали размеренно, погружая суету в марево безмятежного сна… когда звёздное небо с сухим треском расколола молния.
Пернатая подруга вытянула шею и беспокойно привстала на подоконнике. Сверчки испуганно смолкли, любитель же печатного слова, в мгновение ока оказавшись у раскрытого окна, весь обратился в одно большое ухо и вездесущий глаз. Небо было чистое, ни облачка, ни тучки, ничего, что могло бы являться предвестником грозы, только воздух наполнился электричеством, отчего шуршик тотчас же распух, превратившись в наэлектризованный меховой шарик. Несушка даже квохтнула удивлённо, не понимая, что происходит с её господином.
Молния, порвавшая чистое небо, очень не понравилась любителю древней словесности и, приложив коготь ко рту, он показал насторожившейся птичке, чтоб вела себя осмотрительнее. Курочка немедля приосанилась, сверкая боевым, готовым ко всему, взглядом. Ещё пару секунд шуршик что-то прикидывал, затем сунул соратницу подмышку и, неуклюже переставляя ноги, спешно покинул читальню, чтобы затем бесшумно пробраться к спальным апартаментам. Там он медленно приоткрыл дверь, отозвавшуюся протяжным стоном, и заглянул внутрь.
Неве́ра Лум, Крошка Пэк и Толстина́ Глоб, абсолютно безучастные к происходящему, мирно спали, превратившись в меховые пуфики. Электрические всполохи, то и дело пробегающие по кромке шерсти, отрываясь, улетали в ночь, щекоча довольные морды, которые только утраивали сопение и храп. Большой Бло отсутствовал, но это было не удивительно: он предпочитал сырые, подвальные помещения, спуститься куда – было делом не из лёгких, а уж отыскать вожака стаи – и вовсе пупок надорвёшь. Зато можно было не бояться, что вдруг наэлектризуешься. Посему поведение Большого Бло было более чем логично и не менее уместно.
Вылив на себя ушат воды, дабы сдуться до естественных размеров, Тихий Тук решительно вооружился шпагой, вставил за пояс пару пистолей, буквально влетел в дорожный плащ и, знаком показав Чернушке, что остаётся за главную, покинул логово Большого Бло. Отчаянная головорезка тут же набычилась, довольная тем, что в эту ночь её сделали предводителем шайки истребителей разбойников. Если бы клюв её мог усмехнуться, она бы сделала это криво и чрезвычайно коварно.
Дабы ускориться, учёному зверю пришлось задействовать магию убеждения – уговорить лошадку Крошки Пэка выручить его. То ли у него был дар, притягивать к себе всякую живность, то ли в шуршике тварь божья увидела своего в доску парня, только коняшка охотно уступила уговорам, подставив спину новому знакомцу. И пока пернатая подруга делала вид, что ничего не происходит, то одним, то другим глазом приглядывая за храпящими меховыми кругляшами, Тук уже мчался сквозь дебри векового леса, всё дальше и дальше углубляясь в темень неизведанных территорий.
С тех пор как «Книга пророчеств» исчезла, беспокойство внутри война дикого племени только множилось. Он никому и ничего не сообщил о пропаже, ибо зазорно выдавать товарища, даже впавшего в немилость. Но то, что кроме Маленького Бло более никто не сподобился бы проникнуть в каменную цитадель незамеченным, было очевидно. Молния же, сверкнувшая нынче среди ясного неба, только укрепила уверенность Тихони, что думка его шествует в верном направлении. Утром следующего дня он попытался вычислить путь изгнанника, и пусть тогда след его затерялся в дебрях неизведанных территорий, теперь же премудрый большеух не сомневался, что отыщет похитителя книг. Бло могла понадобиться помощь, ибо молния без причины раскалывать ясное небо не станет!
Лошадь белой масти разбивала ночь дробью копыт. Обхватив шею красавицы цепким хватом, Тук сосредоточенно качал мысль:
«Коли Маленький Бло решит действовать, то не станет шкодить вне пределов королевства. Разумно? – сам себя спрашивал шуршик и соглашался: – Разумно! Да и зачем так рисковать, когда действуешь в пику собственному брату?!»
Когда же ночь озарила вторая молния, ослепившая ушастого следопыта и его блондинистую подругу, отчего та прервала свой бег, встав на дыбы, он окончательно убедился: младший брат предводителя стаи выбрал скользкий путь предсказаний и пророчеств.
«Эх, Бло, Бло! Опасную игру ты затеял!» – и Тихоня пришпорил конягу, ибо промедление, могло стоить товарищу жизни. Ежели старший брат готов проявлять поистине нешуршиковское упрямство, то он – Тук – просто обязан подставить плечо младшему! Шуршики своих не бросают!
Достигнув места, где следы изгнанника прежде терялись, зверь спешился и осмотрелся. Тьма неизведанных территорий настораживала. В чистую лунную ночь, тут даже сверчки помалкивали, следовательно, оставлять трофей Крошки Пэка среди всей этой неуютности было бы верхом расточительства – лошадка могла запросто не дожить до утра, что было бы весьма прискорбно, да и Пэк наверняка бы расстроился, а то, пожалуй, и обиду затаил. А оно того стоило? Навряд ли!
Угостив отзывчивую подругу ломтиком душистого хлеба, Тук попросил не дожидаться его и немедля вертаться в за́мок. Умная животинка понимающе фыркнула, соглашаясь с воинственно настроенным зверем, располагающей к доверию наружности, а когда исчезла за деревьями, бесстрашный истребитель разбойников сосредоточенно принюхался и взял след.
По запаху пережаренного шашлычка можно было догадался: Маленького Бло преследуют неприятности. И Тихоня ускорил бег, дабы догнать горемыку. Аппетитный запах старого друга мог привлечь кого угодно, а, значит, войну дикого племени вполне могла бы пригодиться ещё одна верная лапа и ещё одна вострая шпага.
* * *
Молния основательно подточила силы шуршика, и чтобы скорее восстановиться, требовались: сон, тёплая ванна, кусок мяса, желательно свежий и отменно прожаренный, а ещё было бы неплохо подлечить лапы, только чем – не понятно, в тумке же не вертелось ни единой светлой мысли. Он ведь не целитель, он – охотник! В «Книге пророчеств» вряд ли найдётся что-либо подходящее – она о будущем, наполнять её сиюминутным абсурдно, лезть же в за́мок Большого Бло, чтобы сначала отыскать соответствующие манускрипты, а потом ещё и проштудировать их – опрометчиво. Риск нарваться на более крупные неприятности слишком велик!
От усталости тропинка начала раздваиваться, терять очертания, мысли стали пенистыми, с лопающимися пузыриками, словно бы забродивший компот. Когда же меж деревьев показалась спасительная избушка – пристанище Маленького Бло, путь бедолаге и вовсе преградила чёрная тень…
В воздухе подозрительно запахло серой. Обычно она предваряла появление вожака стаи, но сейчас в этом были нешуточные сомнения. Так пахнет враг, жестокий и кровожадный…
Шуршик инстинктивно потянулся к эфесу шпаги. Он только собрался взяться за рукоять, чтобы принять бой, его коготок едва коснулся пуговки, чтобы в мгновение ока выхватить клинок из ножен, как меленькое тело насквозь пронзила острая боль. Обожжённые лапы – плохие помощники, а значит, – понял он со всей очевидностью, – эта ночь может стать для него последней! Единственный выход – бить первым, но стон, упавший в ночь, всё испортил! Теперь враг в курсе: он – слишком лёгкая добыча…
И тень метнулась к раненному зверьку, схватила его за горло и воткнула в ствол столетней сосны, да так, что кора дерева разлетелась в щепки. Справившись с болью, шуршик приоткрыл один глаз и ощерился яростью: перед ним, дыша серой, скалилась морда гвирдума, жадно обнюхивающая добычу, с ароматом стейка легкой прожарки. Запах сбивал чудовище с толку, ибо твари эти предпочитали исключительно свежее мясо. А тут жертва вроде бы и подаёт признаки жизни, да попахивает престранно! И эти несколько секунд промедления вышли хищнику боком, потому что сверху, бесшумно, словно лёгкий ветерок, держа шпагу обеими лапами, дабы вложить в удар всю силу, спикировал Тихий Тук. Лезвие его клинка вошло аккурат меж лысых ушей монстра, когти которого рефлекторно стиснули горло Маленького Бло до хрипоты, отчего тот пискнул со всем отчаянием, и провалился в темноту…
* * *
На горле шуршика лежал компресс, сам он покоился в располовиненной винной бочке, из которой Тук соорудил что-то вроде ванночки, где тёплая водичка приятно омывала израненное тело. Обожжённые лапы были раскиданы в разные стороны и замотаны в грубую холстину, от которой исходил ужасный смрад. Сам Тихоня на медленном огоньке жарил мясо, нанизанное на лезвие шпаги, терпеливо дожидаясь, когда Маленький Бло наконец очнётся.
Сначала нос уловил вкусный запах, а потом уже мозг приоткрыл глаза черно-бурого собрата.
– Где я? – просипел горе-изгнанник и добавил: – Что за, пупындрик растудыт, здесь происходит? – он приподнял тумку и увидел друга, стоящего у полуразрушенной печки. – Тук? Ты как здесь?
Тихоня взглянул на Бло и улыбнулся:
– К-Когда «Книга пророчеств» исчезла, я сразу с-смекнул, чьих это лап дело. Опасную игру ты з-затеял, Бло.
– Я уже понял, – бедолага попытался привстать в импровизированной колыбельке жизни и с удивлением увидел свои лапы. – А чем это так воняет? – он принюхался к намотанной холстине и скривился.
– Это м-моча гвирдума. Лучший антисептик и лек-карство от ожогов. Редкая вещь, м-между прочим! В этом смысле тебе очень п-повезло.
– А откуда ты её взял?
– Из г-гвирдума, разумеется. Ещё пара часов и будешь, как н-новенькая шишечка.
– Откуда здесь гвирдум?
Тук пожал плечами и протянул ароматную зажарку сотоварищу.
– А как же мои лапы? Есть мясо вприкуску с мочой гвирдума не комильфо17.
– Ешь с лезвия. Я п-подержу…
Бло вздохнул: иного выхода не было. Но прежде чем вонзить куса́ки в аппетитный кусманчик, он осведомился:
– Надеюсь это не мясо… – и показал на свои перебинтованные лапы.
Учёный друг усмехнулся:
– Нет, к-конечно. Это было бы не по «К-Кодексу».
На всякий случай Бло всё-таки принюхался к угощению. Пахло зайчиком. Не уши хучика, конечно, но есть можно! Впрочем, отважная братва своих не подставляет, разыграть – на раз и с превеликой охотою, но данная ситуация к розыгрышу не располагала… Он вздохнул и принялся за сочную вырезку. Вкус отменно прожаренного мясца приятно ударил в мозг, и зверь каждой шерстинкой прочувствовал, как ему становится ощутимо легче.
За окном покосившейся от времени избушки, потерявшейся в дебрях векового леса, занималась заря. И хотя солнце, просеиваясь сквозь лапы вековых сосен, предлагало тепло и ласку, жизнь упрямо хранила молчание и напряжённую тишину.
Когда с ужином было покончено, изгнанник повторил вопрос, взглянув на товарища с непониманием:
– Так что же ты делаешь здесь, Тук? Большому Бло это может ох как не понравиться.
– Но ты ведь не скажешь ему об этом? – улыбнулся Тихоня и вновь предостерёг: – Мне к-кажется, ты выбрал опасную дорогу, Б-Бло.
В глазах страдальца за идею проявилась детская растерянность, однако возражать он не стал, предпочтя промолчать.
– Что-то менять уже п-поздно? – скорее риторически осведомился Тук.
И черно-бурый вынужденно кивнул, подтверждая самые худшие подозрения.
– П-Помощь нужна?
Маленький Бло гордо покачал тумкой:
– Я справлюсь…
– Это достойный ответ, – кивнул рыжий. – Если в книгах н-наткнусь на что-нибудь важное, дам знать… И, к-кстати, верни, что взял без с-спросу…
Маленький Бло тяжело засопел. Расставаться с хорошими книгами ему всегда давалось с трудом, но в сложившейся ситуации мудрый книгочей был прав: он стащил её – уже некрасиво, а попадись «Книга пророчеств» не в те лапы – и вовсе хлопот не оберёшься! В логове старшего брата ей самое место!
– Возьми за печкой, – и он виновато опустил глаза.
Тук достал книгу, бережно завернул её в дорожный плащ, сунул подмышку и, оглядев пристанище друга, добавил:
– М-меняй логово, Бло. Появление г-гвирдума – очень п-плохой знак.
– Я был не в форме.
– С-Согласен. И всё-таки, м-меняй… – шуршик подошёл к двери, но прежде чем выйти, обернулся и сказал зна́чимо вскинув тумку: – Один, как все?
– И все, как один, – кивнул великий комбинатор, неуклюже покидая располовиненную бочку.
– Главное, п-помни об этом…
На мгновение друзьям даже захотелось обнять друг друга, запросто, по-товарищески, но в следующую секунду оба насторожились, озадаченные внезапно нахлынувшим чувством, а потому тут же отогнали сентиментальный порыв, показавшийся слишком сопливым.
И всё-таки слова соплеменника несказанно тронули Маленького Бло. Теперь он был уверен: случись чего – есть к кому обратиться. Главное, чтобы Тук не успел сунуть нюхалку на чердак и не увидел надписи на стене, но уверенности в том не было. Впрочем, шуршики – народ не из болтливых! Если бы что-то насторожило, Тихоня бы намекнул. В одном рыжий союзник был прав: убежище никуда не годится! Встреча с чудовищем даже в неизведанных территориях – предзнаменование скверное. А уж рисунки на стене – это точно! – надёжнее хранить в собственной тумке, не подставляя их любопытному глазу случайного путника.
Спустя час изгнанник стоял среди вековых сосен и с благоговением взирал, как огонь пожирает его временный приют. Внезапно кожа под холстинами подозрительно зачесались.
«Стало быть, – смекнул черно-бурый хитрец, – заживление и в самом деле происходит довольно скоро!»
Размотав вонючие тряпицы, шуршик взглянул на изувеченные ожогом лапы. Отметины, выгравированные молнией, исчезли, оставив на память два грубых шрама – пару пустяков, в сущности. Шрамы же, как известно, к лицу настоящему войну! Он поднял морду к небу, подставляя её ласковым лучам солнца, прореживающим сосновые кроны, и довольно оскалился:
«Если уж повезло справиться с «чёрной меткой», возможно, и с остальным сладится…»
Слабенькая надежда в начале пути – не так уж мало для путника, затеявшего путешествие в один конец!
Маленький Бло с жадностью втянул в лёгкие запах пламени, в котором сгорала прежняя жизнь и зарождалась новая, такая таинственная, но такая манящая своей непредсказуемостью. Не даром говорят: «Лапка чешется на удачку!» – и спорить с этим совершенно не хотелось.
Где-то в стороне квакнула лягушка. И уверенно идущий на поправку даже зашёлся мурашками от эдакой неожиданности. Среди всеобщего безмолвия, нарушаемого треском горящих поленьев, голос живого существа показался знаком обнадеживающим. Между тем над кромкой леса, где уходила в небытие покосившаяся избушка, солнце достигло зенита, обещая зверю, богатый на впечатления день…
* * *
– Назову-ка я её… – бормотал Крошка Пэк, оставляя за спиной ступеньку за ступенькой. – Её же надо как-то назвать… У всякого живого существа должно быть имя… Короткое или длинное, но должно быть непременно… Лучше, конечно, короткое… Шустрое какое-нибудь… Например, «Ух»…
То́пы шуршика остановились на ступеньке, и он озабоченно почесал за ухом.
– Но, если я захочу позвать её и крикну, к примеру: «Ух, ко мне!» – пожалуй, она не поймёт меня… – и рыжий фантазёр возобновил свой путь, шествуя от спальной комнаты прямиком во двор замка.
За несколько дней их знакомства лошадке белой масти давно пора было бы попривыкнуть уже к упрямому коротышу, а стало быть, минутка, когда она позволит усесться верхом, выехать в чисто поле и отдаться во власть скорости и ветра, неумолимо приближалась. Во всяком случае, так представлялось в мечтах самому маленькому из самых маленьких. Одно не давало покоя: он никак не мог придумать красавице имя! В его представлении, оно должно было быть звучное, по-шуршиковски хлёсткое и непременно эффектное…
– Мало ли «Ух» какая лошадь окажется рядом! – рассуждал зверь. – Тогда может быть… Пупс? – и Крошка весело захихикал: – Пупс, ко мне! Вперёд, Пупс! Нет, «Пупс» тоже ни в какие ворота не лезет…
Фантазёр ступил на брусчатку двора и зажмурился от яркого света. Когда же глаза пообвыкли, он разглядел Тихоню, что стоял перед наспех сколоченным загоном для любимой коняшки, и вид его был чрезвычайно озабочен.
– Я могу ошибаться, – заметил Тук глубокомысленно, – но мне кажется, вчера тут стояла славная лошадка, белая, как январский снег.
Пэк остановился рядом и понял, друг дело говорит: его четырёхкопытной, высокоскоростной животинки мощностью в одну лошадиную силушку простыл и след! И тогда на мордочку рыжика стало наползать всё отчаяние этого мира.
– Как так? – растерянно пробормотал он. – Я же к ней всей душой. А она… Зачем она так со мной?
– М-да… – вздохнул истребитель разбойников, делая вид, что к случившемуся не имеет никакого отношения. Для пущей убедительности, а проще говоря, заводя рака за камень, он положил лапу на плечо сотоварища и изрёк мудрость: – Есть время встречать судьбу, и есть время расставаться…
– Тук, – тихо сказал Пэк.
– Да? – в тон отозвался любитель сентенций.
– Заткнись…
– Хорошо…
– Мне сейчас не до философских изречений! Она вырвала мне сердце!
– У тебя его нет…
– Сейчас не об этом.
– Ты прав…
– Что мне теперь делать? Из моей жизни ушёл смысл… – Крошка медленно отворил воротики и вошёл в загон.
– Смысл твоей жизни в охоте на человеческие сердца… – аккуратно напомнил Тихоня.
И рыжий собрат убил его глубиной мысли, высказанной без всякого пафоса:
– Охота на сердца – дело моей жизни, а смысл был в ней… в её красоте и скорости, которую я так и не познал…
На соломке лежала не убранная с вечера кучка, но сейчас шуршик взирал на неё, как на горсть золота, только радости не ощущалось. И Туку отчего-то сделалось неловко, а внутри – зябко. В случившемся была и его вина! Дело, содеянное им минувшей ночью, было, несомненно, важное, но кто ж знал, что лошадка не отыщет путь к дому!
Вслед за Крошкой Тихоня вошёл в загон и, встав с товарищем плечом к плечу, стал разглядывать предмет его печальных дум. Если не сильно анализировать причину, то выглядела скверно пахнущая горочка и в самом деле пределом совершенства.
– Так, может, отыщем её? – нарушил он трагическую паузу.
– Но ка-ак? – простонал Пэк, готовый вот-вот разрыдаться. – Она ус-ка-ка-ла!
– Но она же как-то оказалась здесь…
– Мы её свистнули… – Крошка шмыгнул носом и призадумался: в словах Тихони замаячил лучик надежды.
– А где свистнули? Это помогло бы взять след…
Самый маленький из самых маленьких повернул тумку и мокрыми, но полными надежды глазёнками взглянул на друга.
– Да-да… – закивал он. – Это случилось на границе с чекменскими урочищами, недалеко от пойменных лугов герцога Хмельницкого.
– Как всегда, взяли вино и пиво?
– Разумеется!
Зверёк во все глаза таращился на рыжего отшельника и удивлению его не было предела. Обычно друг вел затворнический образ жизни: ночами торчал в читальной зале, на охоту уходил в гордом одиночестве, когда спал – вообще не ведомо! Он просто был членом стаи, но исключительно обособленно. Теперь же эта поразительная прозорливость и желание протянуть лапу помощи!
– Тс-ссс! – Тук приложил коготь ко рту и осведомился: – Этикетки на бутылках были?
– Угу… – кивнул Пэк.
– Взглянем?
– Угу… – согласился шуршик.
И соплеменники спустились в подвал. Там Крошка отыскал соответствующую полку с бутылками, на которых красовались симпомпотные нашлёпочки. Тут Тихоня улыбнулся и взглянул на товарища крайне озорно:
– Может, поохотимся?
И если бы уши прежде расстроенного, а ныне преисполненного надеждой друга могли бы вспыхнуть гордым пламенем, они бы непременно полыхнули, озарив древний погреб, хитрые рыжие морды и вековые стеллажи победным сиянием. Но уши шуршика, всего лишь уши шуршика, потому Пэк, воспряв носом, заявил со всей суровостью и отвагой:
– Да, Тук. Давай, сделаем это!
В спальной комнате сопел Неве́ра Лум. Крепышу во сне являлись сонеты, которые он намеревался перенести потом на пергамент, где каждая строчечка была неподражаемо гениальна, пророча пииту славу и почёт соплеменников. Рядом похрапывал Толстина́ Глоб, коему приходили на ум фантастические рецепты, обещавшие пир духа и праздник плоти, он был счастлив предвкушением и иногда в несознанке портил воздух. Чуть поодаль, втянув голову в перья, почивала Чернушка, уставшая нести бремя охранника сна трёх головорезов. Что снилось ей? Пожалуй, гордой птице мечталось о том, что однажды она вернётся в курятник и одному петуху вырвет хвост за беспринципность поведения и неразборчивость в отношениях с противоположным полом. А ещё она подумывала взять под крыло остальных пеструшек и организовать «Союз независимых несушек». О таких штуках ей рассказывал новый хозяин, когда читал книги о далёких странах, полных необычных существ и странных обычаев. Сама идея показалась ей весьма перспективной.
Одновременно со всей этой милой безмятежностью два шуршика – Крошка Пэк и Тихий Тук, вооружившись пистолями, шпагами и перчатками, покидали логово Большого Бло, преисполненные исключительной решимостью. Дабы повышенная волосатость и размах уха не слишком привлекали любопытные взгляды, товарищи прикрыли макушки длиннополыми шляпами и и́здали очень походили на воинов, несколько приземистых, но довольно-таки шустрых. Их путь лежал в сторону селения «Кривые столбы». Именно на него указывали этикетки похищенных трофеев. И когда ворота за путниками захлопнулись, Чернушка в спальной комнате встрепенулась, почувствовав смутное беспокойство. Она взглянула туда, где прежде почивали три тела, и поняла: одно отсутствует, а главное – хозяина поблизости не наблюдается…
«За этими рыжими бродягами нужен глаз да глаз, – подумала несушка и покосилась на закрытую дверь. – Обязательно во что-нибудь да вляпаются!»
Тут свежий ветерок приоткрыл створку окна, и пернатая хулиганка приободрилась: пусть к желанной свободе был открыт!
Окно располагалось высоко, и будь на её месте человек, он ни по чём бы не отважился на то, на что сподобилась дерзкая бестия! Раскинув крылья, она отправила себя в подобие полёта, довольно грузно шлёпнулась на покатую крышу, но при этом, ловко семеня стройными лапками, грациозно пробежалась вдоль водяного слива, пущенной стрелой спикировала на крепостную стену, откуда по водостоку колобком скатилась вниз. Оказавшись наконец у подножия каменной цитадели, преследовательница тряхнула гребешком и победно кудахтнула, возвращая головушке ориентацию в пространстве. Петляя неуверенной змейкой, она пересекла мост над бездонным рвом, полным воды и лучепёрых окуньков семейства плотоядных, что, выскакивая из воды, хищно клацали ей вслед острыми, как бритва, зубами. Двух из косяка Чернушка немедленно призвала к ответу – одному досталось клювом прямёхонько в глаз, другой рыбёх был растерзан в мгновение ока, составив, таким образом, сытный завтрак, после чего, издав довольный и полный отчаянной бесшабашности всепобеждающий «квок!», курочка устремилась по дорожке, ещё помнящей запах истребителей разбойников, вдаль навстречу новым приключениям…
глава пятая
ЖЕНИТЬБА КОРОЛЯ ВЛАДИСЛАВА
Поварята торопливо накрывали столы, тянущиеся по всему королевскому двору длинными рядами. Белоснежные скатерти заставлялись жареными утками, поросятами и прочей снедью, а в главные ворота одна за другой нескончаемой вереницей шли телеги с бочками пива, вина и даже посуды из городских трактиров, ибо королевские подвалы были опустошены к утру. Было бы разумнее поинтересоваться, почему торжества устраивались под открытым небом, а не в приёмной зале дворца, и я отвечу: всему виной наплыв гостей, обещавший быть столь угрожающим, что в пору было бы схватиться за голову от ужаса и размаха предстоящего празднества. Королевские повара облачились в передники задолго до рассвета, чтобы успеть приготовить блюда к полудню, когда часы на главной городской площади пробьют двенадцать, а из церкви появится счастливая королевская чета в сопровождении ликующей свиты. Главный повар надел свой самый высокий поварской колпак, хотел даже пузо подтянуть, дабы выглядеть попредставительней, но вскоре сдался, справедливо заключив, что хорошего повара как раз-таки характеризуют его формы.
Именно так, Владислав – король, краса и гордость Широкороссии – венчался на будущей королеве Ольге. Событие более чем грандиозное, ибо их величество, подобно прадеду, выбрали в супруги девушку из простого сословия, что вызывало недоумение одних и необыкновенную гордость других. Соседние короли, царьки и князья, испокон веков считавшие семейку Владислава чокнутой, тяжеловесно качали головами: таки да, они были правы, король Владислав – псих! Но Владислав не обращал внимания на досужие разговоры. Он был счастлив! А что тут поделаешь? Каков был прадед нынешнего короля, таким оказался и правнук. Кровь – есть кровь!
Чем ближе становился полдень, тем всё более сгущалась толпа перед главными воротами королевского за́мка. Кареты знатных особ одна за другой прорезали бреши в человеческом море, чтобы исчезнуть за коваными решётками и успеть припарковаться на специально отведённых для этого местах. По лужайке расхаживали дамы с зонтиками и в некотором брезгливом возмущении спрашивали своих кавалеров: ах, неужели же король Владислав и в самом деле позволит простому люду присутствовать на свадьбе? Кавалеры же выразительно разводили руками, мол, если уж он женился на простушке, с него станется и всенародные гуляния устроить. Как же они были недалеки от истины!
– Венчается раб божий Владислав на рабе божьей Ольге! – гудел отец Василий – митрополит Широкороссии – величественно и низко. – Согласен ли раб божий, Владислав, взять в жёны рабу божью Ольгу в законные супруги и жить с ней долго и счастливо, пока смерть не разлучит вас?
Владислав взглянул на Ольгу и сказал своё однозначное: «Да».
– Согласна ли раба божья, Ольга, взять в мужья раба божьего Владислава и хранить ему верность в горе и в радости?
Взглянув на Владислава, своими пронзительно-красивыми глазами, Ольга ответствовала: «Да». И тогда митрополит возвестил громогласно:
– Господи Боже наш, славою и честию венчай я!
Ударил соборный колокол, ему ответили колокола на главной площади, и толпа перед собором святых Петра и Павла взорвалась ликованием. В небо взметнулись шапки, а пушки на городских стенах грянули залп.
Король Широкороссии и его супруга появились перед счастливыми подданными, сияющие, подобно майскому солнцу, выглянувшему из-за туч. На них сверху посыпались лепестки роз, а бродячие музыканты заиграли весёлые мелодии в контрапункт торжественному звону колоколов. Величественно проплыв по коридору, образованному восторженными горожанами, супружеская чета скрылась в белоснежной карете, возница в парадной ливрее чрезвычайно грациозно хлестнул поводьями, и тогда гудяще-ликующее человеческое море хлынуло к главным воротам замка и накрытым столам. Только ветерок задержался, забавляясь лепестками, густо устлавшими церковную паперть, да шустрые птички с довольным чириканьем расклёвывали и растаскивали рассыпанное в изобилии зерно.
* * *
Тайный советник стоял в стороне и задумчиво взирал на счастливое брожение масс. Простой люд резко контрастировал над чопорностью некоторых графов и князей, но это только раззадоривало Владислава и его очаровательную жену. Скабрёзный анекдот простолюдина повергал в смятение какую-нибудь особенно утончённую особу и, желая скрыть смущение, она закрывала лицо кружевным платочком. Другая же вальяжная красавица хохотала так заливисто, что, в свою очередь, вгоняла в ступор самого рассказывающего. Одним словом, наблюдалось невообразимое смешение сословий, этикетов, нравов и так далее, и тому подобное. Думал ли Будраш о недавнем визите шуршика? Скорее всего, нет. До того ли, когда душу твою медленно распиливают надвое! Потому вид его был рассеян, словно кто-то разом выдавил из него жизнь. Но тут, как водится, глаз зацепился за знакомый силуэт. Анна! Глубоко декольтированное розовое платье фрейлины делало своё чёрное дело. Ревность бросилась советнику в лицо, резко очертив сжатые скулы, а грудь обожгло пожаром.
Девушка торопилась в сторону поварской палатки. И канцлер, подчиняясь неведомому магниту, устремился следом, но, то и дело спотыкаясь о попадающихся на пути людей, вскоре потерял красавицу из виду и остановился, растерянно оглядывая поле перед королевским дворцом.
«А, может, они уединились в палатке?» – предположил он и, резко распахнув полог, заглянул внутрь, но не нашёл там ни фрейлины королевы, ни счастливого соперника. Поварята спешно готовили угощения, повар Степан раздавал указания, влюблённой же парочки – увы! – не наблюдалось! И Будраш непременно отправился бы на поиски беглянки, ибо, когда обуреваем страстями, оставлять без присмотра избранницу сердца не хочется ни при каких обстоятельствах, даже если обстоятельства государственные, однако нечто странное заставило ревнивца нешуточно насторожиться: мир вокруг словно бы разом окунули в пугающее безмолвие… Поварята всё так же сновали за столами, производя очевидный шум, крышки кастрюль открывались и закрывались, сковородки шипели, котлы бурлили, губы произносили слова, музыканты извлекали из инструментов звуки, гости смеялись и аплодировали… но всё это таяло, не достигая слуха тайного советника. И капелька пота скатилась по позвоночнику не последнего человека в государстве… А ну, как он и в самом деле оглох?! Однако в следующее мгновение голос вкрадчивый и настойчивый прошептал, упав в самую сердцевину мозга тайного советника:
«Останови Марго…»
Канцлер оглянулся. Рядом – никого постороннего! На эхо тоже не походило. Пёстрая людская масса суетилась, как прежде, смеялась в голос и, скорее всего, кричала: «Горько!» – хотя об этом приходилось только догадываться.
«Не дай померанской ведьме расстроить свадьбу короля…» – снова прошептало нечто, растягивая слова в шепчущее шипение.
«Шуршик?» – дрогнул Будраш и обернулся, посмотрев окрест.
Но – нет! – ни ночного гостя, ни каких-либо иных существ не наблюдалось. Он отмахнулся от наваждения и, чтобы восстановить слух, стал открывать рот, подобно рыбе, выброшенной на берег. Увы, все усилия были тщетны.
«Останови её…» – настойчиво повторил невидимый шептун.
Сердце забилось часто-часто. Наваждение не отпускало! Отойдя от поварской палатки, он почувствовал, как ноги одномоментно стали ватными, готовые подкоситься, лишив его последней опоры. Опершись рукой о ствол дерева, канцлер попробовал ослабить воротник. Кто-то из подданных, коснувшись плеча, что-то спросил, но Будраш не услышал сердобольного гостя, хотя и догадался: интересуются его самочувствием.
– Всё хорошо, – сердито рявкнул тайный советник.
Вероятно, слова прозвучали излишне грубо и несоразмерно происходящему, потому что спросивший даже растерялся:
– Может позвать лекаря?
– Не надо! – канцлер резко развернул подданного и довольно грубо пихнул в спину, дабы тот шёл своею дорогой и не совал нос, куда не следует.
И расстроенному гражданину ничего не оставалось, как уйти, изредка оборачиваясь в полном недоумении, чем он заслужил гнев столь уважаемой в королевстве особы? Будраш же в бессилии опустился к подножию дерева, не понимая, как ему быть дальше…
«Она уже у ворот… – настаивал голос. – Останови её!»
С этими словами наваждение пропало, и звуки окружающего мира вновь ворвались в жизнь тайного советника, принеся тому несказанное облегчение.
* * *
Карета незваной гостьи грохотала по опустевшим улицам столицы, с неотвратимостью снежной лавины приближаясь к королевскому дворцу. Марго нервно теребила в руках веер, стараясь вернуть себе независимость, но ощущение, что тётушка права, и она ведёт себя, как распоследняя дура, множилось с каждой саженью, исчезающей под неумолимым бегом лошадей. Наконец кучер натянул поводья и четвёрка вороных, заржав, стала у распахнутых ворот. Ревнивица отодвинула занавеску и выглянула. К карете приближался офицер. Гвардеец, стремительно обогнувший его, открыл дверцу. Королева Померании или «померанская ведьма», как за глаза величали её жители столицы, протянула руку, и лейтенант королевской гвардии, отдав честь, помог ей выбраться наружу, однако тут же осведомился, вытянувшись во фрунт:
– Прошу прощения, вы приглашены?
Марго изумлённо взглянула на него:
– Разве вы не узнаёте меня, офицер?
– Узнаю, ваше величество. Однако, у меня приказ: впускать только по приглашениям. Если у вас нет приглашения, значит, вы – лицо неожиданное. Учитывая сложившиеся обстоятельства, могут возникнуть недоразумения. Потому без приглашения – никак нельзя, тем более – приказ.
Незваная гостья нахмурилась, но постаралась взять себя в руки:
– У меня нет приглашения, но держать королеву на дороге, как минимум, невежливо! Будьте любезны, доложите обо мне королю!
– Прошу прощения! – чеканно козырнув, офицер развернулся и заторопился к воротам.
Гостье же ничего не оставалось, как с нескрываемым негодованием прохаживаться возле кареты. Мимо неё во дворец текла пестрая, разношёрстая толпа, размахивающая разноцветными приглашениями, и только она одна вынуждена была чувствовать себя скверно и улыбаться, отвечая на кивки и поздравления с праздником.
* * *
А между тем, пока Марго ждала у ворот королевского дворца своей участи, испытывая чудовищные стыд и унижение, два воинственно настроенных шуршика достигли селения «Кривые столбы», где, спрятавшись в ковыль, безмятежно волнуемый ветром, совершали последние приготовления по вызволению из заточения лошадки белой масти с именем которой, Крошка Пэк пока так и не определился.
– И всё-таки, твоя уверенность, что она находится именно там, меня очень смущает… – стискивая кусаками орех, в очередной раз усомнился самый маленький из самых маленьких.
– Она там или есть, или нет, – с очень значительным видом ответствовал Тук.
– Ох, уже эти мне твои прописные истины! – Крошка расколол скорлупу и с наслаждением зачавкал аппетитной сердцевиной.
Всю дорогу он доставал Тихоню расспросами: а ну как лошадки не окажется в селении? А почему она вообще должна там быть? А вдруг её волки загрызли? А что, если разбойники изловили бедняжку и, чего доброго, съели, оставив рожки да ножки? В какой-то момент Тук даже пожалел, что вызвался помочь бедолаге в поисках парнокопытной беглянки, если бы не чувство вины и воспитание, которые не позволяли оставить товарища один на один с переживаниями. Наконец причитания ушастого собрата порядком утомили любителя древней словесности и, чтобы отвлечь того от бессмысленного словоблудия, он стал сыпать наставлениями: как следует вести себя в человековском поселении, обитатели которого, опасаясь набегов их же соплеменников, нашпиговали жильё всяческими хитроумными ловушками, более того, преуспели в этом немилосердно! Но, если поначалу Пэк проявлял интерес к россказням друга, то вскоре ему наскучило бояться беспричинно…
«Ибо, – здраво заключил он, – что ему сделается, он же шуршик! А шуршики, как известно, живут вечно!»
С последним заявлением было сложно поспорить. Единственное, о чём не подумал крошка, так это о том, что один неверный шаг – и миссия будет провалена, а он навсегда лишится дорогой сердцу белоснежной красотки!
«Впрочем, – справедливо размышлял почитатель книжных тайн, – попадётся в ловушку, может, хоть о чём-то призадумается… Вот только спасай его потом!»
И в этом он был, безусловно, прав! Ибо в «Кодексе правил» писано: «Опыт – вещь непреложная! Токмо ценой собственных чресел, шуршик во тьме живущий, познает истинную ценность жития, обретя в терзаниях прозрение и глубинность мысли!»
Пэк слушал наставления друга вполуха, кивал, в паузах предаваясь мечтам о скорой встрече с белоснежной подругой, и с лёгкой нервинкой уничтожал запасы орехов, коими друзья в изобилии набили карманы, зная, что путь предстоит не близкий, а силы ох как понадобятся! Крошка Пэк – шуршик, и как всякий шуршик, он не хотел соизмерять возможности и реальности, полагаясь исключительно на собственную харизму и дерзость.
И вот они лежали в ковыле, перед ними расстилалось селение, и упрямо надвигалась минутка, когда с сомнениями придётся покончить и ввязаться, как говорится, в крепкую заварушку.
Когда запасы орехов перекочевали в желудки, а конечности вернули былую лёгкость, шуршики аккуратно высунули носы из густых зарослей. Какого-либо движения или иных признаков жизни не наблюдалось. Более того, селение показалось налётчикам вымершим! Заходи, как говорится, и бери что хочешь! Это настораживало Тука, однако в Пэке рождало безрассудную наглость. Любитель коняшек жаждал немедленных и решительных действий, в то время как поклонник древних писаний грыз мысль над тем, что всё это может быть очень даже неспроста! Дабы ускорить поиски, было принято мудрое решение разделиться: Крошка прочешет правую сторону селения, а Тихоня – левую. И верхушка ковыля заволновалась, указывая на то, что охотники расползлись в разные стороны…
И пока ушастые головорезы входят в селение, полные надежд отыскать четырёхкопытную потеряшку, я немного вернусь назад, к тому моменту, когда Тихий Тук и лошадка белой масти расстались близ дремучих лесов неизведанных территорий.
* * *
Луна стояла высоко, освещая дорогу призрачным светом, когда белоснежная подруга покинула своего нового знакомца и поспешила к за́мку шуршиков. Заблудиться было невозможно, однако пересекая пойменные луга герцога Хмельницкого, что-то знакомое, едва уловимое заставило её остановиться и фыркнуть, широко раздувая ноздри. Дорога показалась чрезвычайно знакомой, приглашая свернуть в сторону, не углубляясь в дикие леса севера. Оттуда веяло теплом и уютом. И лошадь белой масти поддалась соблазну – сошла с тропы! Когда же вдали забрезжили огни селения, к ней и вовсе вернулось ощущение утраченного дома. Она пронзительно заржала и ускорила бег.
Копыта стучали дробно, в ушах пел ветер, а грива парила, переплетаясь с его порывами.
Спустившись с холма, коняшка вбежала в деревеньку и остановилась, довольная тем, что скоро насладится овсом и родным стойлом. Соседская собака подала голос, приветствуя возвращение беглянки, которая медленно пошла по главной улице. Отыскав заветный двор, она торжественно ржанула. В доме вспыхнул огонёк. Вскоре на пороге появился заспанный хозяин, прикрывая широкой ладонью дрожащее пламя свечи. Узнав потеряшку, он отворил ворота и ласково потрепал белоснежную холку.
– Откуда ты взялась? – спрашивал он, лаская слух вернувшейся располагающим бормотанием. – Где пропадала?
Блудная красавица благодарно тёрлась носом о хозяйскую грудь, выражая, тем самым, всю свою радость и искреннюю преданность. Способностей отвечать что-либо вразумительное у неё не было. Она умела только чувствовать и немножко мечтать, например, о стойле, таком тёплом и уютном. Но почему-то, вопреки ожиданиям, её привязали рядом с конюшней и, бросив сухо: «Утро вечера мудренее…» – оставили одну на опустевшем дворе, ставшим в одночасье чужим и неприветливым. Хозяин скрылся в доме, который вскоре погрузился во тьму, и недавней пропаже ничего не осталась, как смириться с образовавшимся положением.
«Наверное, – подумала она, – когда взойдёт Солнце, всё обязательно станет, как прежде…»
Но тут до слуха её донёсся шорох: кто-то в глубине конюшни отчётливо фыркнул и раздался глухой удар. Насторожившись, красавица припала глазом к щели ворот и увидела, что стойло её занято, и хозяйничает в нём другая особа! Молодая кобылка посматривала на закрытые ворота конюшни, за которыми печалилась подружка Крошки Пэка, с чувством невероятного превосходства. Обида не заставила себя ждать, тронув огромное лошадиное сердце тягучей тоской. Ей нашли замену?! Уже?! Вот так скоро и так запросто?!
Когда же настало утро, к хозяину заявился сосед с просьбой одолжить скакуна и желательно порезвей. По случаю бракосочетания их величества в столице намечались торжества. Приглашались все желающие, как от мала до велика, так и от богатого до бедного! Лошадка вслушивалась в разговор обеими ушами, полагая, что сейчас, именно в эту минуту, возможно, решается её судьба: новенькую отдадут, и в мире воцарится справедливость! Но когда хозяин наконец взглянул на неё абсолютно равнодушным взглядом, внезапно осознала: чувства их не взаимны. Её преданность не была оценена по достоинству! А стало быть, торопилась она домой понапрасну!
Люди поравнялись с белоснежной красоткой, и, пахнущий кислой капустой и табаком, сосед чересчур бесцеремонно похлопал её по крупу, отчего отвергнутая недовольно топнула копытом.
– Славная коняга, – заявил человек, со знанием дела осматривая скакунью. – Ты же говорил, украли её.
– Было дело. Да вот вернулась нынче ночью. Так что, берёшь? Мне две кобылы без надобности.
– И сколько просишь за такую?
Цена была озвучена, и мужчины ударили по рукам. На лошадку была надета новенькая уздечка, и вскоре она покинула двор, оставив на нём своё разбитое сердце. Её верность продали за какой-то мешочек блестящего металла! Если бы Крошка Пэк сейчас оказался рядом, он бы увидел, сколько боли плескалось в глазах его любимой животинушки. Но, увы, его не было, и посочувствовать было некому!
Вскоре несчастную запрягли в телегу, отправившуюся к королевскому дворцу на объявленные торжества. Новый хозяин довольно болезненно опускал плеть на круп, покрикивая, чтоб поторапливалась, но и сама лошадка, добирая злости, дабы забыть о предательстве, вполне охотно утраивала бег, под восторженные крики семейства незнакомого ей человека. Она всё более и более начинала тосковать по забавным существам, что, безусловно, её похитили, но проявили при этом ни с чем не сравнимую заботу, каковую она по глупости своей не оценила и кого покинула столь неосмотрительно.
Некоторое время спустя, повозка въехала в пределы столицы, поднялась по брусчатке к главным воротам королевского за́мка, где едва не наехала на королеву Померании, которая не вовремя вышла из-за кареты, прохаживаясь в ожидании лейтенанта королевской гвардии.
– Смотри, куда едешь! – сердито бросила Марго вслед отцу семейства, который тут же пошёл красными пятнами, так как гордость за покупку и желание произвести впечатление на благородное семейство, чуть не сыграли с ним злую шутку.
Потому, спешившись, селяне поспешили скорее исчезнуть за воротами дворца с самым извиняющимся видом.
– Даже этих лихачей не стали тормозить! – всплеснула расстроенная ведьмочка руками. – Что я-то тут делаю?!
Однако покинуть место своего позорища, тоже казалось поступком не слишком королевским. Глянув по сторонам, не подсматривает ли кто за нею, незваная гостья осторожно приподняла подол платья, где на изящном бедре, стиснутая подвязкой, обнаружилась маленькая плоская бутылочка с пятью снежинками на этикетке, припрятанная на всякий пожарный случай. А это вне всяких сомнений был именно он! Бедняжка сделала длинный глоток, чтобы хоть как-то приободрить себя, и тут же завела руки за спину. Не дай бог, её заприметил бы кто-то из представителей «бойкого пера»! Оправдывайся потом, что ты не лошадь! Больно надо!
* * *
Простой люд кричал: «Горько!». Им вторили захмелевшие графья и милорды, что говорило о том, что сословность и снобизм, при определённом сочетании свежего воздуха и добрых литров горячительных напитков, на раз стирает любые условности. Владислав и Ольга шли на рекордный сотый поцелуй, преодолевая губное онемение, ибо счастье приближённых в этот день являлось для них доминантой.
Офицер остановился возле канцлера, козырнул и что-то шепнул на ухо. Тайный советник тут же направился к пиршественному столу. Под громкое улюлюканье и хлопанье пробок от шампанского молодожёны завершили целовальный марафон и как раз вернулись в свои кресла, когда Будраш, наклонившись к виску их величества, сообщил о визите королевы Померании. На лице короля тут же проявилась озабоченность, не свойственная торжеству момента:
– Ну, раз она приехала, – пожал плечами Владислав и успокаивающе сжал пальчики жены, – и в самом деле было бы невежливо с нашей стороны не пригласить к столу столь уважаемую гостью. Да, дорогая?
Юная королева заметно потускнела, но кивнула, не утратив достоинства:
– Конечно. Странно только, что она приехала… Зачем?
– Значит, впустить? – осведомился советник.
– Конечно, – вздохнул Владислав и постарался взглядом приободрить любимую. – Будем считать, что это – хороший знак.
Но безусловной уверенности в том, что так оно и будет, в его голосе не было.
Музыканты грянули завораживающую мелодию, появившийся факир принялся низвергать струи огня, женские вздохи удивления и восторга волной прокатились по лужайке перед королевским дворцом, мужчины одобрительно замычали, пытаясь героически заглотить очередной кусок котлеты, хотя желудки их были полны до отказа, а останавливаться всё равно не хотелось, только сам праздник для королевской четы как-то разом иссяк. Воздух за столом их величеств наполнился тревожной неопределённостью и даже чуть завибрировал от свалившегося неизвестно откуда напряжения.
Пройдя изрядное расстояние в сторону ворот, где королева Померании ожидала своей участи, Будраш вновь заметил Анну. Подобно юркой птичке, она впорхнула в поварскую палатку, из которой тут же выбежал поварёнок с фазаном на блюде. Канцлер замедлил движение, о чём-то призадумался, затем, решительно приблизившись к шатру, чуть отогнул холщовую полу, чтобы воочию увидеть, как подкравшись к счастливому сопернику, изменщица озорно закрыла ему глаза и зажурчала, по обыкновению, скороговоркою:
– А чего я слышала, Данечка! Владислав собирается назначить тебя премьер-министром.
Кровь бросилась в лицо тайному советнику. Он зло запахнул полу, дабы не наблюдать столь омерзительное воркование двух голубков. Однако ревнивое любопытство не отпускало. Чтобы оказаться ближе к милующимся, он несколько сдвинулся вдоль стеночки, разделяющей его с влюблёнными и, остановившись, утроил слух:
– Я давно заметил странную вещь, – раздался столь ненавистный канцлеру голос, – фрейлинам почему-то всегда и всё известно раньше, чем тем, кого непосредственно касаются подобные сплетни…
Осторожно убрав с лица нежные пальчики любимой и поцеловав их, Даниил обернулся и ласково взглянул на чертовски обворожительную девушку, изумрудные глазки которой блестели лукавым огоньком:
– Это вовсе не сплетни! Я слышала это от самой королевы! И теперь мы вполне могли бы пожениться, если, конечно, ты не врал мне всё это время.
Даниил укоризненно покачал головой:
– К сожалению, детка, я лишён этого дворцового достоинства. Не люблю интриг. Но, давай, мы пошепчемся об этом вечером. Тут повсюду канцлер шастает, услышит – совсем расстроится. Зачем огорчать человека ещё больше?
Советник даже успел оскорбиться, от столь снисходительной в его отношении заботы!
– Значит, вечером? – и взгляд красавицы заволокло томной поволокой. – Звучит соблазнительно!
– Я приду к тебе, как всегда… – улыбнулся будущий премьер-министр.
Очаровательная хулиганка прильнула к его широкой груди и зашептала мечтательно:
– По верёвочной лестнице?
– Ещё можно воспользоваться камином…
– Фу-фу-фу! – засмеялась девушка в ответ, увесисто хлопнув шутника по покатому плечу. – Что это вы такое выдумали, господин премьер-министр?! Вы же будете весь чёрный!
– Опять же выгода! Вы когда-нибудь любила мавра, юная леди?
– Какая гадость, Данечка! Ты говоришь пошлости! – укорила фрейлина будущего мужа, хотя сама перспектива её явно забавляла. Она всё ещё оставалась озорной девчонкой, любящей всякие глупости, приключения и иные безобразия. – Ну, всё, целуй меня! Мне пора спешить! Сегодня не день, а сплошная головная боль…
И чмокнувшись с возлюбленным, она не менее стремительно выпорхнула из палатки, едва не сбив с ног канцлера, не успевшего раствориться в толпе. Смущённая неожиданной встречей, Анна опустила глаза, сделала реверанс и заторопилась тут же провалиться сквозь землю. Будраш задумчиво проводил взглядом точёную фигурку и, хотел было продолжить свой путь, но, конечно же, буквально налетел на Даниила, вышедшего вслед за девушкой.
– Думаю, скоро можно будет подавать второе горячее… – инструктировал он Степана – главного повара королевства и, остановившись перед соперником, которого выгрызала ревность, изучающе наклонил голову, намеренно не поздоровавшись. – Господин канцлер? – произнёс он довольно буднично и поинтересовался: – Как рука?
– У? – вопрос вывел тайного советника из некоторого ступора. Смерив будущего премьер-министра холодным взглядом, он ответил не менее дипломатично: – Прекрасно!
Продолжать любезничать ни тому, ни другом не хотелось, и оба благополучно разошлись заниматься своими прямыми обязанностями.
* * *
Марго казалось, что время остановилось. Счастливые лица, следующие мимо неё во дворец, раздражали. Она вернулась в карету, где, укрывшись от любопытных взглядов, вновь припала к бутылочке с пятью снежинками на этикетке. Но, сделав несколько глотков, удовлетворения не ощутила. Обида ширилась, выгрызая сознание. На глазах проступили слёзы. Наконец горе-колдунья звучно икнула и, раскрасневшись от смущения, сокрушённо замотала головой.
– Интересно, кто это сейчас думает обо мне? – она достала платок, вытерла не прошенные капельки и высморкалась.
В следующую секунду в карету заглянул Будраш и, увидев в руках королевы Померании спиртное, присвистнул:
– Здравствуй, Марго!
Женщина поймала его взгляд и, спрятав бутылочку за спину, снова икнула:
– Здравствуй, Будраш. Что скажешь?
– Что пьянство до добра не доводит. Всё закончилось, Марго. Владислав сделал свой выбор.
– Но ты сказал ему, что я приехала… тут?
– Сказал…
– А он? – и очередной грустный ик повис в напряжённой тишине кареты.
Советник молчал. О его сознание отчётливо царапалась слова Маленького Бло: «Я хочу, чтоб ты не дал королеве Марго помешать свадьбе Владислава и Ольги…».
«За это я получу власть над всем миром… – думал он, разглядывая отвергнутую их величеством женщину и взвешивая свои желания. – И над Анной…».
В памяти тайного советника фрагментами вспыхивали события последних дней и часов: как предмет его мечтаний выбегает из поварской палатки; как роняет лестницу, увидев его у своего дома; как они прогуливаются вместе с Даниилом, а она смеётся, преобразившаяся и совершенно непохожая на его Анну, такая счастливая и такая чужая во всём…
Невольно его взгляд задержался на спине кучера, который шевельнулся на козлах и вдруг обернулся. От неожиданности канцлер даже вздрогнул. Из-под капюшона на него смотрел Маленький Бло и словно бы спрашивал: «Так что вы решили, господин тайный советник? Пора принимать решение! Время не ждёт…»
– Так он сказал что-нибудь, Будраш? – отчётливо донеслись до сознания колеблющегося слова Марго.
– У? – далеко не последний человек в государстве перевёл взгляд, сбрасывая задумчивость.
– Он сказал… что… нибудь? – тихо повторила расстроенная женщина с угасающей надеждой.
Канцлер вновь взглянул на шуршика, не сводящего с него глаз, на померанскую ведьмочку, что впустую оставила позади не одну милю пути, и принял решение:
– Он сказал… «НЕТ».
Вердикт тайного советника грянул громом среди ясного неба. Боль пронзила сердце отвергнутой женщины, из глаз которой хлынули солёные ручейки.
– Я же просто хотела взглянуть на него… на них… на ту, на ком он женился, и только! – растерянно произнесла она.
– И всё-таки, он сказал «нет», – твёрдо повторил Будраш.
– Права была тётя! – и несчастная заикала часто-часто. – Я – дура! Глупая дура! Ничего, он ещё не раз вспомнит обо мне! Трогай! – крикнула она кучеру, и губы её впились в бутылочку с пятью снежинками на этикетке жадно и липко.
Тайный советник успел бросить взгляд на зверя, восседающего на козлах, и даже побледнеть, ибо прямо на глазах зверь превратился в обычного человека, что оскалился частоколом белоснежных зубов, весело подмигнул ему и, присвистнув, ловко опустил плеть на конский круп. Раскатисто заржав, четвёрка вороных сорвались с места и понеслись по камням мостовой, унося королеву Померании прочь от боли, унижения и стыда…
Чудесное преображение между тем не ушло от цепкого взгляда лошади белой масти, уши которой удивлённо вскинулись, завидев существо на козлах, очень напомнившее ей рыжего упрямца, днём раньше так жаждавшего заполучить её благосклонность. И видение это окутало сердечко недавней потеряшки нежной ностальгией. К ней вернулась надежда, что жизнь не кончена, что ещё есть в ней место ярким краскам, искренней преданности и беззаветной любви!
– Это сейчас было что? – не в пример четырёхкопытной красотке озадачился канцлер, обращаясь прежде всего к самому себе.
То, что ночной гость вдруг превратится в человека, его не предупреждали, а ведь это наверняка что-то да означает! Не найдя скорого ответа, он пожал плечами и, развернувшись, наткнулся взглядом на глаза белоснежной коняшки, которая, осуждающе фыркнув, отвернулась от него.
– Подумаешь! – хмыкнул тайный советник и вернулся к залитым вином и пивом столам на лужайке перед королевским дворцом.
С этого мгновения канцлер Будраш стал шаг за шагом превращаться в отвратительного монстра, который должен был низвергнуть королевство Владислава в ад Великой Мглы.
глава шестая
УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ
Карета стремительно вырвалась за пределы столицы Широкороссии. Копыта лошадей взбивали просёлок, поднимая облака пыли. Марго раскачивалась на ухабах, заливая боль горячительным, но чувство обиды не покидало. Она спрашивала себя, как такое могло случиться? Они с детства вместе, всегда и всё делали сообща, скучали, с нетерпением ждали новой встречи, даже первый поцелуй подарили не кому-нибудь, а друг другу, когда обоим исполнилось по шестнадцать в новогоднюю ночь далёкого года их совершеннолетия. Не было и тени сомнения, что так будет длиться вечность! И вдруг – Ольга! Откуда она взялась?! Почему?! Зачем?! Мозг терзали вопросы, на которые она хотела найти ответ и не находила! Подобные состояния рано или поздно накрывают любого, но – чёрт возьми! – когда впиваются в тебя лично, облегчения не наступает! Их призраки преследуют жертву с остервенением раненого быка. И хотелось бы куда-то скрыться, сунуть, подобно страусу, голову в песок, утопить сознание на дне какой-нибудь винной бочки, но – увы и ах! – боль и страх грызут тебя, как крысы… И «как жить дальше?» – вопрос из насущного, становится риторическим.
Посвистывая, словно лихой разбойник, похитивший невесту, Маленький Бло со знанием дела полосовал плетью лошадиные крупы. Вскоре отверженные растворились в дебрях векового леса. Бутылочка с пятью снежинками опустела, и была вышвырнута в окно. В следующее мгновение карету тряхнуло, и королева больно стукнулась макушечкой.
– Останови! – крикнула она кучеру, заколошматив по стенке.
Зверь натянул поводья и, заржав, лошади встали. Марго с ненавистью пнула дверь с гербом Померании, шагнула на дорогу, поскользнулась и упала в грязь. Белоснежное платье стало чёрным. Она в отчаянии принялась лупить по хлипкой дорожной жиже, стараясь вытравить из себя боль и разочарование.
– Ненавижу! Я ненавижу тебя, Владислав! – кричала она. – Слышишь?! Ненавижу! Будь ты проклят со всем своим семейством!
Над её головой, дорогой, замершим в молчании лесом и всем королевством грянул гром. Порыв ветра поднял с земли отсыревшую листву и швырнул несчастной в лицо, превратив причёску в ералаш. И тогда королева Померании увидела перед собой волосатую лапу. Маленький Бло возвышался над беглянкой и улыбался, обнажая острые кусаки – и смешно, как говорится, и грустно.
– Шуршик? – нервно икнула расстроенная ведьмочка.
– Бло, – представился ушастый комбинатор. – Маленький Бло. Не бойся, Марго. Я не сделаю тебе ничего плохого. Пойдём в карету. Сейчас дождь начнётся…
Марго не помнила, чтобы шуршики когда-либо общались с людьми, это было не в их правилах, и насторожилась:
– Дождь? – усмехнулась она, как можно равнодушнее, дабы скрыть испуг, подкативший к самому горлу, отчего дыхание сбилось, а сердце заколотилось часто-часто. – Чёрт с ним с дождём! Кучер где?!
Черно-бурый озорник не без восхищения воззрился на гордую женщину, что даже будучи в столь расхристанных чувствах, держалась великолепно и старалась достоинства не терять.
– Дома, – ласково сказал он.
– Дома? Хм, – подбородок королевы вскинулся, а глаза, несмотря на сидение в луже, сверкнули царственным огнём. – Это ещё почему дома?! Это за что я ему жалованье плачу? Чтоб он дома сидел, когда должен сидеть на ко́злах?!
Марго лихорадочно соображала, что означает появление шуршика? Сознание, испытавшее нешуточный стресс при виде мохнатого существа, наконец привело себя в форму, а так как зверь предосудительных действий не предпринимал, вскоре поуспокоилось, и несчастная начала хмелеть на глазах. Ей даже стало всё равно, что перед нею шуршик – животное дикое и нелюдимое по определению; ещё через мгновение перестал мучить вопрос, почему он стоит рядышком с протянутой лапой; а ещё миг спустя навалилось тупое, звериное одиночество, от которого захотелось взвыть протяжно, громко, что есть силы… Горячительное давало себя знать!
– Пойдём в карету, Марго, – повторил Бло, растягивая морду в располагающую улыбку.
– И не подумаю! Вот буду сидеть здесь, в грязи, как свинья! Я протестую, может быть! Слышишь меня, шуршик?! Протестую! – её кулачок в последний раз взбил грязищу, но уже неуверенно, без прежней крепости, ибо даже особу королевских кровей, готовую ради любви сокрушать стены, силы однажды покидают. Мир треснул по швам, расползся, превратившись в сито, изъеденное молью, и беззащитное существо, обиженное на вселенскую несправедливость, в голос заревело.
Что ни говори, а королева Померании, прежде всего, была женщиной, а им свойственны перепады настроения, желание пожалеть самою себя и, в конце концов, оплакать крах и без того пустых надежд, что были разрисованы красками ярками, но в одночасье ставшими серыми и ужасающе холодными.
Шуршик помог королеве вернуться в карету, которая тут же сорвалась с места и уверенно заколесила по раскисшей дороге. Марго, хоть и была пьяна, но удивиться столь странному положению дел не преминула: колёсики крутятся, мир потряхивает на ухабах, а её странный гость, устроившись напротив, бессовестно разглядывает её, а главное – безмолвствует, словно монах, давший обет молчания! Спрашивается, чего заявился, грызун мерзопакостный?!
Маленький Бло и в самом деле молчал, с нескрываемым любопытством изучая правительницу Померании, королева же, нахмурившись, с не меньшей претензией разглядывала черно-бурого зверя, чувствуя, как раздражение в ней только усиливается.
«Зачем напрашиваться на разговор, когда дама к беседам не расположена?! – негодовала она. – И выгляжу я неподобающе, и настроение ни к чёрту! Платье в грязи, причёска, как у торговки с рынка, попа мокрая!»
Но тут кипящий возмущением мозг и вовсе накрыла паническая атака:
«Кто же тогда управляет лошадьми?!»
То ли шуршики, ко всем прочим талантам, умели ещё и мысли читать, то ли это явилось элементарным совпадением, только ушастый попутчик тут же оборвал затянувшуюся паузу и поспешил успокоить попутчицу:
– Не волнуйся, Марго, лошади знают своё дело!
Не зная, что думать, озадаченная происходящим женщина всё-таки приоткрыла дверцу, дабы утвердиться в очевидном: на козлах, действительно, никого не было! Дождь поливал, копыта месили грязь, лес мелькал, вызывая головокружение, отчего к горлу подступила тошнота, и бедняжка заторопилась вернуться в салон, дабы не случилось худшего.
– Мне очень нужна твоя помощь, Марго… – заговорил наконец ушастый зверь.
И веки королевы схлопнулись в две язвительные щёлочки:
«Прекрасно! – мысленно всплеснула она руками. – Я еду в карете с говорящей белкой, карета катится в какую-то задницу, надежды на счастье лопнули мыльным пузырём, а я ещё и помогай неизвестно кому! Не жизнь – мечта!»
Королева Померании совершенно не представляла, как вести себя в присутствии довольно странного мохнатыша, пусть настроенного миролюбиво и тем не менее – дикого и опасного, если судить по древним учебникам, рассказам очевидцев и историческим хроникам, что в своё время зачитывал ей домашний учитель в свойственной ему манере громоздить ужасы и прочее страсти:
«С ними надо быть настороже! – вещал он, размахивая костлявым пальцем. – Вам повезёт, если вы узнаете в шуршике шуршика! Если же не узнаете, то я вам не позавидую! Вполне вероятно, вы вели жизнь неправедную, греховную, а, стало быть, он пришёл не за вами, а за вашим сердцем!»
Воспалённое сознание зацепилось за слова о сердце, и рыжей ведьмочке окончательно поплохело, потому она постаралась взять себя в руки и заметила в ответ на просьбу о помощи, как можно миролюбивее:
– Шуршики не общаются с людьми. Это не в их правилах. Значит, тебе что-то от меня нужно, что-то очень и очень чрезвычайное. Чего тебе нужно, шуршик? Давай, выкладывай, не стесняйся! Сегодня можно запросто, без чинов… – она даже улыбнулась, настолько, насколько позволяла ситуация и скверное самочувствие, уповая на одно: «Только бы зверёныш явился не за сердцем, только бы не за ним!»
Расставаться с жизнью в такой отвратительный день и в самом деле – свинство несусветное!
Понимая, что покончить с предрассудками разом не получится, Маленький Бло приосанился и заговорил как можно располагающе:
– Ты всегда была сообразительной девочкой, Марго. И разговор, как ты понимаешь, пойдёт не о дамских нарядах…
– Ещё бы! – ухмыльнулась королева. – И о чём же будет наш разговор?
– О жизни и смерти…
Её ладошка выразительно хлопнула по коленке, да так, что первая красавица Померании тут же сморщилась, потирая место удара.
– Я так и думала! – развела она руками, но умножила внимание и, тяжело вздохнув, приготовилась к худшему.
* * *
Тук оглядел и обнюхал все попавшиеся на пути конюшни, сараи и загоны. Памятуя о мешке, который давеча доставил его моське ощутимые неприятности, он старался вести себя осмотрительнее: внутрь не заходил, заглядывал исключительно в окна, либо пользовался щелями крыш и заборов, озирая подворья с безопасного расстояния. Запах лошади белой масти он отличил бы из тысячи, но – увы! – ничего похожего его обонятельных рецепторов не касалось. Стало быть, несмотря на все предосторожности, надежда, что миссия увенчается успехом, с каждой минутой неумолимо превращалась в пыль.
«Неужели же я ошибся? – тумкал шуршик крепкую тумку. – Куда бы ты тогда отправилась? – и тут у него ёкнуло: – А ну, как на неё и в самом деле напали волки?!»
Не желая долее мозговать о худшем, он решил: пора возвращаться! И то́пы его тут же направились бы к условленному месту встречи с Пэком, если бы в желудке от переживаний не образовывалась звенящая пустота. С орехами было покончено ещё на привале, а путь в родные пенаты ох какой не близкий! Можно было бы разжиться провиантом у сельчан, но Тихоня слишком хорошо помнил, к чему приводят перерывы на перекус. Повторять свои же косяки не хотелось. Но он ведь шуршик! А шуршикам авантюризма не занимать!
Решительно махнув лапой, мол – была не была! – он стремительно взобрался на стоящее рядом дерево и окинул селение вездесущим взглядом. Труба одного из домов попыхивала дымком. И рыжий хулиган смекнул: в домике, в печечке, наваривается стопудовенько нечто вкусненькое! Делая вид, что у него такая привычка: прогуливаться вечерами по крышам, Тихоня уверенно прошествовал к заветной трубе, обнял её и с наслаждением принюхался к идущим из чрева запахам. Мясцо, картошечка, подливочка! С высунутого языка сорвалась непрошенная слюнка счастья от предвкушения грядущего чревоугодия. Там, внизу, в пылающей жаром полутьме, запекалось жаркое с приправами аппетитными, листом лавровым и перчиком гишпанским. Конечно, человековская снедь не шла ни в какое сравнение с поварскими изысками Толстины́ Глоба, но, чтобы дотопать до логова без грустных тумак, варево очень даже сгодилось бы!
Вспомнив, сколь безрассудно он позволил себе отвлечься на яички в курятнике, шуршика осенила догадка: ему вполне дозволительно провернуть тоже самое только в обратной последовательности. Вернуть жадинам-говядинам должок, так сказать! Выровнять дугу несправедливости, стручок им в бок! «…Ибо воздастся должное должному!» – пропечатано витиевато в «Кодексе правил». А как можно не согласиться с «Кодексом»?! Никак не можно! Даже если это касаемо иных обстоятельств, применить их к имеющимся, есть не просто долг шуршика, но его призвание!
«Ибо… – хихикнул Тук. – Долг платежом красен!»
Осталось определиться с заманухой, которая должна была быть мощной, непременно внезапной и чрезвычайно панической!
Дикий голубь, описав круг, опустился на крышу видавшего виды сарая, стоящего напротив дома, где, исходя слюной, голодный шуршик строил свои коварные планы. И решение не заставило себя ждать! Сарай был набит соломой, которой лакомилась коровка аляповатого окраса. Животинка помахивала хвостом, отгоняя слепней, и даже не догадывалась, что в сидящем на крыше ушастом зверьке заметался бес противоречия: свести со двора говядинку или ограничиться вкуснятинкой в печечке? Говядина сулила масштабное пиршество, но – потом, жаркое же обещало удовольствие скромное, но – сейчас! Насущное победило! Нужно было только раздобыть огонь!
«Где бы взять-то его?» – озадачился шуршик. Лапа его задумчиво почесала кукузик, ищущий приключений, и наткнулась на припрятанные за поясом пистоли.
«О! – смекнул Тук. – Есть же пистоли! А раз есть пистоли, стало быть, в них есть и пули! А коли есть пули, без пороха совать их туда неблагоразумно! А раз в стволах есть порох… то искра, как говорится, с нами! Ежели Пэк, конечно, в спешке не попутал чего! Но это мы сейчас и выясним!»
Воодушевлённый перспективой, рыжий хулиган уверенно прошёлся по крыше, с озорным похихиком скатился по скату и, ловко приземлившись в вонючую грязюку, деловито пересёк двор. Шорохи на крыше привлекли девчушку лет шести с торчащими в разные стороны косичками, которая с любопытством выглянула в окно, но успела заметить лишь тень, скрывшуюся в сарае.
– П-привет, ленивая говядина! – сказал Тук двурогой тёлочке, которая, увидев незнакомое существо, тут же прекратила жевать. – Н-на твоём месте, я бы тут не задерживался, иначе к-кое-кто превратится в шашлычок… к-кое-какой…
– Мум? – не поняла коровка.
Тук сгрёб сено в охапку, выкинул его на двор и шлёпнул красотку по заду:
– Обед н-на дворе!
– Мум? – животное неохотно, но покорилось воле странного зверька и покинуло сарайчик, продолжив трапезничать на свежем воздухе.
Девчушка с косичками тем временем вышла на крылечко и, добирая храбрости, ибо любопытство, как правило, выше благоразумия, спустилась во двор и направилась к деревянной пристройке.
– Только от дома далеко не уходи, Мань! – донёсся из приоткрытого окна голос хозяйки.
Хитрец меж тем подошёл к горе сена и, вытряхнув пулю из ствола, сунул оружие внутрь:
– И да возгорится из искры п-пламя! – хихикнул он и нажал курок.
Ожидаемого не последовало. Он вынул пистоль из стожка и озабоченно пробубнил: «Трам-пам-пам…»
– Тгам-пам-пам… – повторил за спиной детский голос.
Шуршик обернулся. В дверях стояло чудо с косичками маленького ростика и улыбалась ему беззубой улыбкой. Пришлось довольно выразительно нахмуриться, ибо, как ни крути, а его застукали! В «Кодексе» общение с человеками запрещалось строго-настрого. И вдруг – на тебе! – шуршик и человек встретились! Надо было как-то выходить из ситуации. Тук догадывался: перед ним дитя, весьма безобидное, довольно мелкое и наверняка несмышлёное, и всё-таки! Он поднапряг память, но не припомнил ни строчки, касаемо отпрысков малолетних, а потому, медленно приблизившись к девчушке, наклонился и сказал:
– Бу!
Обычно это действовало! Во всяком случае, молва шуршиковская свидетельствовала о том, что дети с визгами разбегаются в разные стороны. Однако на этот раз что-то определённо пошло не так. Маленькое чудо протянуло к рыжему зверьку свою крохотную ручонку и погладило прямо по мордасам. Тихоня хотел было возмутиться, да осёкся, внезапно покрывшись очень непростительными мурашками.
– Бевочка, – сказала Маня. – Коёсая…
Тук даже смутился, не зная, как поступить дальше! Пугать не хотелось, сбегать – не солидно, а драться – себя не уважать, и тогда, совершенно размякнув, он спросил:
– Огонь есть?
Глаза девочки схлопнулись в две подозрительные щёлочки. Она сделала назад шаг, другой, потом побежала и скрылась в доме.
«Всё пропало, – подумал горе-поджигатель. – Сейчас начнутся вопли, крики…»
Он извлёк из-за пояса второй пистоль, вытряхнул пулю и на всякий случай вновь сунул ствол в стожок. Шанс был не велик, но не испробовать его – значило сокрушаться после от не свершённого! Однако и в этот раз с искрой не срослось.
«Неужели порох отсырел?!» – нахмурился зверь.
– На! – раздался за его спиной голос Мани.
Тук едва успел увернуться от летящего в него с железной лопатки уголька, который упал, подпалив солому.
– Ну, можно и так! – хмыкнул Тихоня и озабоченно почесал за ухом.
Попрятав пистоли за пояс, он подхватил девочку на лапы, метнулся к дому и, влетев в горницу, закричал:
– Пожар!
– Как пожар?! – всплеснула хозяйка руками.
Домочадцы кинулись к окну. В сарае на самом деле угрожающе разгоралось пламя. Дружно завопив: «Горим!» – люди кинулись во двор, совершенно не обратив внимания на незваного гостя, спрятавшегося за малышкой, которую, похоже, происходящее забавляло не меньше, чем рыжего озорника. Туку же только того и надо было! Поставив забияку на ножки, он подошёл к печи, преспокойно отворил заслонку, подхватил глиняный горшок, в котором булькала аппетитная вкуснятина, и с чувством выполненного долга подмигнув помощнице с косичками, шагнул к окошечку, смотрящему в сторону леса. Топ рыжего воришки аккуратно пнул чуть прикрытые створки, и те приветливо распахнулось. Пьянящий ветер свободы ворвался в горницу, приглашая хулигана на волю. Но тут зверь замялся, словно что-то неведомое схватило его за штанину, и обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на кроху:
– А ты чего не н-на пожаре-то?
– Я зе исё ма-аленькая… – ответила Маня.
– Ну, вырастай тогда, что ли… – и Тихоня благополучно перемахнул подоконник.
Похватав вёдра, чтобы тушить пристройку, домочадцы сновали по двору, оглашая окрестности воплями и криками. К ним на помощь спешили соседи. И только коровка аляповатой наружности дожёвывала соломку, равнодушно взирая на бессмысленную суету сует.
Шуршик готов был совсем исчезнуть за деревьями, но тут за его спиной вновь раздался голосок:
– Бевочка!
Тук обернулся. Маня стояла у окна и махала ему ручкой. Что-то трудно описуемое шевельнулось внутри похитителя горшков со вкуснятиной и, бережно обнимая драгоценный трофей, он вернулся к дому, чтобы, подойдя ближе, прошептать:
– Расти хорошей девочкой и тогда белочки н-никогда тебя н-не обидят…
– Замётано… – улыбнулась Маня.
Шуршик довольно хмыкнул, но, увидев, что малышка потянулась к нему маленькой ладошкой, растерялся во второй раз. Однако решив, что соплеменников поблизости нет и осудить его суровым покачиванием головы некому, осторожно подставил мордаху под детские пальчики. Незнакомое, но очень щемящее чувство вновь накрыло его волной приятных мурашек, отчего любитель жарко́го смутился совершенно и заторопился тут же исчезнуть, причём на этот раз с концами.
* * *
– Марго уехала, – склонившись к уху их величества, прошептал Будраш.
Ольга беспокойно обернулась в их сторону.
– Ну, и славно, – кивнул Владислав с облегчением, взял бокал и поднялся перед тут же притихшими гостями. – Я хотел бы сказать несколько слов о своей жене!
Но ему не суждено было продолжить звучную речь, потому что в следующую секунду, откуда ни возьмись, на лужайку перед дворцом налетел шквальный ветер, поднял пыль, сорвал с юной королевы белоснежную фату и, унося её прочь, заодно перевернул скатерти вместе с угощениями. Небо потемнело, послышался нарастающий гул, и вскоре на гостей обрушилась стена дождя. Прострой люд и великосветский с визгами и криками кинулся под навесы и в палатки. Только Владислав стоял перед Ольгой и, глядя в её пронзительно-красивые глаза цвета морской волны, говорил трогательно:
– Значит, я скажу эти слова тебе. Я очень, очень тебя люблю…
Стоя под проливным дождём средь опрокинутых столов и стульев, король и королева целовались, позабыв о том, что в мире существуют дожди, ураганы, землетрясения и прочие напасти. Они были счастливы и верили, что любовь их будет вечной.
Растроганный увиденным, юный скрипач, спрятавшийся под раскидистым каштаном, заиграл весёлый мотив. Тему скрипки подхватили остальные музыканты. И тогда народ, съёжившийся в укрытиях, вновь высыпал на луг перед королевским дворцом и принялся скакать по лужам, оглашая окрестности криками и смехом.
Канцлер стоял в тени старого дуба и, сложив руки на груди, мрачно наблюдал, как вместе со всеми в хороводе скачут счастливые Анна и Даниил. Он был вторым после Марго, кому в этот вечер было нестерпимо больно.
И чем больше становилось музыки и смеха, тем настойчивее сердце тайного советника наполнялось жаждой мщения. Однако пакостить по мелочи – не солидно, дуэль тоже не обещала безусловной победы, расстраивать отношения путём наветов и сплетен – не соответствовало статусу! Да и, что греха таить, канцлер всё-таки был неплохо воспитан, умом не обделён, а потому разуму его, требовалась месть изощрённая, дабы никто и помыслить не смел, что он приложил к этому руку. Стало быть, играть предстояло в долгую, а в таком деле без помощников не обойтись! В ближнем окружении искать – дело ненадёжное, следовательно, необходим человек со стороны… Только где ж его взять?
Размышляя подобным образом, Будраш вышел к воротам замка, где совсем недавно королева Померании ждала своей участи, и заметил подозрительное: возле лошади белой масти крутился человек. Детали одежды незнакомца выдавали в нём птицу залётную, промышляющую делами отнюдь не богоугодными, и его интерес к запряжённой в телегу лошадке был далеко не праздным. Среди огромного количества выстроившихся вереницей телег, прибывших на торжества, он положил глаз на скотину породистую, явно чистокровных кровей, за которую, при желании, можно было получить более чем приличное вознаграждение.
Канцлер подозвал к себе гвардейца и, знаком показав, чтоб вёл себя тихо, указал на подозрительную личность:
– Видишь его?
– Вижу! – кивнул гвардеец.
– Проследи… Аккуратно! В общение не вступай, в дела не вмешивайся, что бы ни учинил. Превратись в его тень. Потом доложишь, где, что, как и почему… Понял?
– Так точно, ваша честь!
– Ступай…
Гвардеец щёлкнул каблуками и покинул тайного советника.
Незнакомец между тем ловко расстегнул упряжку и, спокойно взяв белокурую лошадку под уздцы, как ни в чём не бывало, пошёл прочь. За ним же отправился и соглядатай. Чем конокрад мог быть полезен, канцлер наверняка не знал, потому решил положиться исключительно на ощущения, которые, возможно, развеет в скорости посланный им гвардеец.
И тут, как это ни странно, чувство, отравлявшее ему жизнь последнее время, внезапно улетучилось. Прислушавшись к тому, что с ним происходит, советник впервые за́ день улыбнулся. На лужайке перед дворцом всё так же гремела музыка, однако, на нервы уже не действовала! Напротив, Будрашу захотелось танцевать! Вернувшись к промокшим гостям, что, шлёпая по лужам, водили хороводы, он буквально ворвался в сомкнутые ряды, и вскоре заплясал с такой доселе невиданной удалью и остервенением, что даже король Владислав, увидев, как его подданный заходится в ритме, с улыбкой развёл руками: молодец-де чертяка, так, мол, и надо, нечего, стоять в стороне, да о делах государственных печься! Иногда просто необходимо дать себе волю, а уж в такой-то день – сам бог велел!
Подобное преображение не осталось не замеченным и Анной. Замерев средь танцующей толпы, она нахмурилась, предчувствуя недоброе. Даниила тоже насторожила перемена, приключившаяся с бывшим соперником. Решив, однако, что не стоит придавать этому никакого сакрального значения, он увлёк барышню в хоровод, и вскоре влюблённые затерялись среди гостей.
Канцлер же топтал лужи, пачкая камзол грязью. Намокшие волосы взлетали, отправляя брызги в разные стороны. И в это самое мгновение, ему было плевать и на Анну, и на Даниила, да и на весь мир, пожалуй. Он растворялся в звуках бешеного танца, пока вскорости не рухнул без сил…
* * *
Чернушка уверенно шла по следу двух шуршиков, пока её не настиг дождь. Спрятавшись под лопухом, она решила переждать непогоду, дабы не выглядеть потом облезшей провинциалкой. Настоящая курочка просто обязана выглядеть безупречно! Ибо что при встрече мог подумать о ней хозяин?! Лопух был крупный, капли глухо разбивались о его шероховатую поверхность, заглушая посторонние звуки. Если б не они, пернатая авантюристка вполне могла бы различить, как неподалёку на раскисшей дороге остановилась карета с гербом Померании, в которой, не сводя глаз друг с друга, пытались найти общий язык шуршик и человек!
Из-за тряски королеве Марго заметно поплохело – езда по ухабам чересчур разбередила её истерзанное последними событиями нутро, и она упросила незваного гостя остановить бешеную скачку. На просьбу расклеившейся барышни шуршик только хитро улыбнулся, и лошади тут же покорно встали! Несмотря на затуманенность сознания, Маргошу данный факт немало впечатлил, обнаружились даже искренние завитки! Королеве захотелось здесь же, прямо на раскисшей от потоков воды дороге поднапрячь мозг и так же силой мысли заставить всё сущее подчиниться её царственной воле. Однако, несмотря на сурово сдвинутые бровки, ничего путного из этой затеи не вышло. Даже тут жизнь оказалась к ней несправедлива! Несмотря на все таланты, она – баба, обыкновенная померанская баба, беспардонно отвергнутая и никому не нужная! От запутанного клубка всех этих треволнений расстроенная женщина мрачно испепеляла взглядом ушастого возницу. Источая искреннюю неприязнь, она в негодовании размахивала пальчиком перед влажной носярой черно-бурого грызуна и бубнила:
– Я, наверное, несколько навеселе, но не настолько, чтобы верить во всякую чушь!
Маленький Бло всеми правдами и неправдами пытался втолковать королевишне, что после случившегося на свадьбе откровенного хамства, ныне им крайне необходимо стать союзниками в исключительно важном предприятии! По всем предсказаниям и знамениям события грядут прескверные и теперь только от их совместных усилий будет зависеть жизнь столь ненавистного ей нынче короля Владислава, а возможно и будущее широкоросского королевства в целом! Маргоша силилась вникнуть в смысл произносимого нахальным зверьком, но получалось это неказисто, мысль угадывалась невнятно, да и вообще мечталось скорее добраться до любимой кроватки, дабы завернуться в одеяло и, нарыдавшись всласть, забыться наконец сном, в котором, быть может, восторжествовала бы вселенская справедливость, и счастье супружества не заставило бы себя ждать. Поэтому она ворчала, как обожают ворчать все женщины, невзирая на происхождение и сословную иерархию:
– Убирайся, чудовище! – отмахивалась она от Маленького Бло вялой ладошкой. – Даже если Владислав поступил, как подлец, я всё равно люблю этого негодяя! И делать ему гадости не намерена!
«М-да, – сокрушённо размышлял шуршик, осознавая всю тупиковость ситуации, – разговаривать с королевой сейчас бессмысленно. Придётся обождать…»
Он поднял коготок, останавливая поток негатива в свой адрес, и произнёс крайне деликатно:
– Хорошо! Но это не последняя наша встреча, Марго, вот увидишь…
И зверь, нарочито не спеша покинув карету, тут же исчез, причём исчез категорически не вовремя, ибо их величеству до зарезу захотелось отсыпать вслед интригану ещё пару тройку обидных замечаний, приправив их для солидности веером крепких выражений. Однако высунувшись в окно, она к великому своему разочарованию поняла: мохнатыша и след простыл!
– Ишь, ты! – королевишна в сердцах взмахнула ручкой. – Пророчествами он пугать вздумал! И кого?! Меня – дочь колдуньи! Да плевала я на твои пророчества с высокой колокольни! Вот тьфу на них! Вот прям… Тьфу, и растереть! Так я тебе и поверила, мерзкая чёрная белка! Прям бегу, спотыкаюсь и верю!
Тут королева замолчала и угрюмо насупилась. Чувство нешуточного беспокойства достучалось до расхристанного сознания: кто же теперь будет править лошадьми? Открыв дверцу, ведьмочка вконец раскисла: на козлах никого не было! Шуршика же она прогнала лично! Ну, не дура ли?!
– Ёлки-метёлки! – простонала бедняжка. – Ну, что за день за такой! Что ж мне не везёт-то так?!
Она вновь дала волю чувствам, но, поревев с минуту, пришла к заключению: слезами горю не поможешь! Потому, собрав остатки воли в кулак, несчастная решительно вышла под дождь и неуклюже вскарабкалась на ко́злы.
– Господи, как же это делается? – задумчиво почесав подбородок, пробормотала королева Померании, беря поводья в руки и глядя на лошадиные крупы с нескрываемым скепсисом.
Дождь поливал вовсю, превращая причёску наездницы в нечто невообразимое. Марго попробовала присвистнуть, как делал обычно кучер, и только руками развела:
– Это фиаско, сестра!
Тогда неумело, но, как водится, со всей дури, она щёлкнула хлыстом, отчего вороная четвёрка пронзительно заржала, сорвалась с места и стремительно понеслась по лесной дороге к родным пенатам. Королевишна даже взвизгнула от неожиданности, но только крепче вцепилась в поводья, дабы не улететь в канаву, и вскорости лицо её обрело счастливое выражение залихватского наездника. Хмель в голове, ливень и бешеная скачка на некоторое время затмили боль и горечь потери, но – увы! – только на некоторое время…
Удобно устроившись на суку мокрого дуба, Маленький Бло проводил карету задумчивым взглядом и глубоко вздохнул. Запах чего-то очень знакомого иголочкой кольнул мозг, и зверь принюхался.
Потоки дождя убаюкивали Чернушку. Она даже подумывала вздремнуть, пока не распогодится, дабы опосля продолжить тернистый путь, но тут лист лопуха приподнялся, и перед нею нарисовалась такая знакомая, и такая неприятная морда шуршика, с которым давеча ей пришлось столкнуться в библиотеке нос к носу, отчего бедолага едва не снесла яичко, ибо перепугалась не на шутку. Теперь же история повторялась!
– А что это мы тут делаем? – поинтересовалась ушастая моська.
Если б несушка умела изъясняться, то высказала бы зверюге всё, чем пылала её отважная душа, однако чувство, что тогда она может не совладать с собой и всё-таки разродиться внезапным яичком, заставила прикрыть клюв на замок и беспокойно оглянуться. Бежать не имело смысла – она была б настигнута в два счёта! Оставалось надеяться на снисходительность соплеменника хозяина, да, пожалуй, на собственную харизму. Она ведь курочка обаятельная!
Шуршик между тем выпрямился и призадумался. Он был убеждённым сторонником теории: всё, что происходит в этой жизни – не случайно! И то, что птичка сейчас не в замке Большого Бло – тоже неспроста!
– Ну-ка, признавайся, в какую авантюру ввязался твой обожаемый книгочей? – нахмурился он, угрожающе наклонив морду к аппетитно пахнущей тушке.
– Ко-ок… – ответила Чернушка, всё-таки снесла яичко и, смутившись, втянула голову в перья.
– Вовремя! – довольно рявкнул Бло, подхватил трофей и тут же употребил его в пищу.
Проведя без еды целый день, черно-бурого вполне можно было понять. Но Чернушка не оценила очевидного изуверства. Недовольно покосившись на обжору, она приняла окончательное решение: профсоюзу работниц яйценосного производства быть!
глава седьмая
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ ТЁТУШКИ ПРИСЦИЛЛЫ
Вечерело. Ливень помог затушить горящий сарай, но хозяев это всё равно не обрадовало. Обгоревший остов – слабое утешение для того, кто во что-то однажды вложил душу. Не стану утверждать, что это именно наш случай, но хозяйка в отчаянии всплёскивала руками, негодовала и посыпала проклятиями головы тех, кто мог быть причастен к пожарищу. Соседи, сбежавшиеся на крики, всячески сочувствовали горю… но как-то издалека и не до конца искренне. Когда же прозвучала фраза: «Что смотрите?! Радуетесь?! Ничего! Бог не Тимошка, видит немножко!» – сельчане и вовсе разошлись, посмеиваясь и перешёптываясь. Рискну предположить, что погорельцев и прежде не жаловали, а стало быть, сам того не ведая, Тук вполне мог быть ниспослан проведением в назидание. За что семейство угодило в немилость, распространяться не стану, ибо наша история не об этом… Между тем девчушка с косичками, то и дело, твердила про «бевочку», однако никто не воспринимал слова ребёнка всерьёз. Ибо как может какая-то белочка спалить сарай?! Немыслимо! Наконец отчаявшаяся домохозяйка вспомнила о жарко́м и хотела было расстроиться, что и оно превратилось в угольки, но, когда, заглянув в печь, не нашла там аппетитную стряпню, окончательно впала в замешательство: куда она-то могла запропаститься?!
– Что вообще происходит в этом доме?! – в негодовании воскликнула она. – У нас что, шишок завёлся?!
Маня в очередной раз напомнила про «бевочку», но и тут от неё упрямо отмахнулись. Мифический шишок куда убедительнее, нежели какой-то грызун!
Тук тем временем вернулся к месту, где они расстались с Пэком, и приятеля не обнаружил. Прикопав горшочек со снедью в дебрях ковыля, он отправился по следу товарища и нашёл бузотёра висящим в конюшне одного из дворов. Его задняя лапа, застрявшая в капкане для охоты на шуршиков, отказывалась высвобождаться, и бедолаге ничего не оставалось, как смириться с мыслью, что жизнь кончена. Он мог ловко передвигаться по воздуху, вырывать у мерзавцев сердца, бить в барабаны, укрощать лошадей, но по части капканов дилетантом был редкостным! А потому последние полчаса разочарованно болтался вниз тумкой, и лёгкое помутнение рассудка уже давало себя знать.
«Когда хозяин вернётся, – с тоской думал ушастый разоритель конюшен, – ему непременно выстрелят точно в глаз, освежуют, а шкурку, столь любимую, снимут, и пойдёт она на шубу какой-нибудь неприглядной бабе! Ещё бы ничего, кабы досталась красотке, но – лярвики мерзопакостные18! – несправедливость этого мира слишком очевидна!» Пэк взирал на перевёрнутую вверх ногами действительность, и возмущённая мысль в нём крепла и упрямо ширилась. Возможно, в скором времени градус отчаяния, достигнув придела, растерзал бы мозг шуршика окончательно, но тут откуда-то сверху раздался спасительно заикающийся голос собрата:
– И чего это мы тут п-прохлаждаемся? – поинтересовался он, разглядывая сквозь щель в крыше филейную часть самого маленького из самых маленьких.
– Тук, – печально пробормотал Пэк, – я, кажется, вляпався! Пьедставляешь?
– Я тебе п-предупреждал? – решительно осудил Тихоня ротозея.
– Ну, пьедупьеждал…
– Я г-говорил, не шляться по сараям?
– Ну, говоил.
– И к-кто ты после этого?
– Йаз-гиль-дя-юшка… – тяжело вздохнув, простонал несчастный обалдуй.
Нужно было вызволять горемыку из западни. Но раз в капкан угодил один шуршик, то и второму было чего опасаться! Невдалеке за крышами поднимался дымок, доносились крики и выразительные ругательства. Тихоня присмотрелся к происходящему во дворе и очевидных препятствий не обнаружил. Однако опыт подсказывал: идти кротчайшим путём – неприятностей не оберёшься! Потому он решил отыскать в конюшню более безопасный лаз. Спрыгнув с крыши, осмотрел стену, проверяя, плотно ли пригнаны друг к другу доски, осторожно обстучал их, на что услышал весёлый голос беспомощно болтающегося:
– Кто тама?
– Я это! – отозвался Тук. – Вход ищу…
– Это я понял. Это я так… Фкучновато тут болтаться вниз тумкой. Язык фтал какой-то бойсой такой… во йту не помессяется…
– Молчи, Пэк! Вдруг кто услышит!
Найдя хлипкую доску, шуршик оторвал её и осторожно заглянул внутрь. Особых опасностей всё ещё не наблюдалось. Тогда, подняв каменюку, он кинул её на освещённый пятачок рядышком с жертвой собственной безалаберности. Но и после этого вокруг продолжала царить подозрительная безмятежность, что только укрепило мысль: соваться в проём не следует! Но как можно не сунуться туда, где твой кукузик стопудово подкарауливают соблазнительные неприятности! Тук ведь не какой-нибудь человечище бесхребетный, он – шуршик! Что будет после записано в личной «книге измен»19? Что день прошёл впустую? Что был упущен «соблазн», пусть маленького, но щекочущего нервы «приключения», прошлёпавшего мимо, аки склизкая лягушонка?! Это возмутительно неприемлемо! Потому, протиснувшись внутрь постройки, он аккуратно обогнул лошадку чёрной масти, которая с любопытством принялась его обнюхивать, и только перепрыгнул забор, чтобы оказаться в проходе между загончиками, как, поднимая песок, опилки и прочий мусор, откуда ни возьмись, появилась сеть, обхватила непрошенного гостя и утащила его к самому потолку.
– С-стручок мне в бок! – недовольно пробормотал Тук, пытаясь сообразить, как он мог так опростокукузиться? Второй раз угодить в ловушку, знать, что она может быть, всё проверить и всё равно вляпаться – это откровенный перебор! Шпага выскользнула из ножен и дотянуться до неё было решительно невозможно. Оставалось пустить в ход кусаки, но сеть оказалась на удивление прочной, даже острый коготь отказывался резать её.
– Хе-хе! – донёсся до него саркастический похихик Пэка. – Пьивет, собват по нессястью! А ты ещё спвасывал меня: «Говоил или не говоил?».
Но Тук не стал отвечать на справедливый упрёк, логично расстроенный сложившимся положением, и гнетущая тишина вскоре накрыла друзей безрадужным осмыслением перспектив грядущего возмездия.
– Тук, – Крошка миролюбиво нарушил воцарившееся молчание, – а ведь я пости насол её…
– К-кого нашёл? – не понял Тихоня.
– Лосадку мою…
– К-как это?
– А ты пьинюхайся… Чуешь, сем пахнет?
– Н-нет.
– Ну, конесно! Ты же восол с тыла. А если бы восол, как но-мальный фуйфык в воёта, то усюял бы её запах. Он-то и сыгьял со мной злую сутку…
– З-значит, она жива?
– Этого мне запах не фказал. Но фто она была тута – факт…
Повисла неловкая пауза.
– Вечереет! – нарушил молчание любитель древнего чтива. – Если не выберемся до п-прихода хозяев, наше дело – кукузик…
– Не спорю… Стать сей-нибудь субейкой, осень-но неохота.
И они хихикнули сначала коротко, а потом всё раскатистее и раскатистее в полном отчаянии от очевидной беспросветности сложившегося положения. А что тут ещё попишешь? Шуршики! Даже в критической ситуации, им только дай повод поёрничать!
Возможно, их, действительно, постигла бы печальная участь, если бы… в лаз, проделанный Туком, вдруг не ворвалась Чернушка и не закудахтала, словно наседка по разбежавшимся цыплятам: она-де так и думала, эти разгильдяи во что-нибудь, да вляпаются! За нею в щель протиснулся Маленький Бло и, увидев незавидное положение друзей, удовлетворённо оскалился:
– Да, шустрики, симпотно смотритесь! Если б не твоя курица, Тук, мы могли бы больше не свидеться.
Бло вскочил на вороную лошадку, ловко развернул её к воротам загона и хлопнул по крупу с такой силой, что та, взбрыкнув, сломала ограждение. Отлетевшие с грохотом доски обнаружили ещё парочку ловушек, которые в мгновение ока были обезврежены. Тук ещё удивился, почему он сам не дотумкал до такого? Это же так просто, как два плюс два! Однако к ним на помощь пришёл Маленький Бло, а этому вольному охотнику опыта не занимать – за плечами не одно тысячелетие! Выхватив шпагу, черно-бурый одним движением рассёк канат, державший сеть с Тихоней, отчего Чернушка чуть не снесла ещё одно яичко, ибо, грохнувшись с приличной высоты, хозяин тут же утратил дар речи. И птичка занервничала: всё ли ладненько с её «истребителем разбойников»? Когда же тоненький писк вновь огласил конюшню, радости пернатой бестии не было предела. С Пэком же пришлось повозиться. Всякий раз люди придумывают всё боле изощрённые ловушки, и та, в которую угодил Кроха – не исключение. И всё же в мире существует магия! Бло извлёк из басе́тки хитрую округлую штучку с удлинённым носиком, чем-то похожую на махонькую лейку, капнул содержимое на цепь, трижды плюнул и, упрятав «штучку» обратно, пробормотал древнее заклинание, отчего кольца в месте плевка начали угрожающе раскаляться, не на шутку перепугав висящего. Когда плавящийся металл стал подбираться к его заключённой в капкан конечности, беднягу совершенно покинуло чувство юмора, так что вскорости он обмяк, превратившись в тряпочку, полощущуюся на ветру. Впрочем, кольца лопнули, не коснувшись топа шуршика. Но об этом Крошка узнает, придя в себя несколько позже. А пока, вернув друзьям свободу, Маленький Бло пожелал Тихоне доброй дороги и, пришпорив вороную, растворился в надвигающихся сумерках. Тук же от души надавал Пэку по мордасам, приводя рыжего в чувство, и когда тот, очнувшись, обнаружил лапу целёхонькой, счастью зверька не было предела! Позвякивая остатками цепи, сорвиголовы покинули разорённую конюшню и, уходя огородами, вскоре затерялись в дебрях ковыля.
Там Тук откопал горшок с похищенным жарки́м. И хотя варево остыло совершенно, на исходе дня оно показалось друзьям истинной благодатью. Чернушке досталось просо, коим Пэк с избытком набил карманы в одном из курятников, зная, что друг непременно похвалит его за заботу о верной птахе. Ещё налётчики пришли к единодушному мнению: выяснено главное – лошадь белой масти жива, а стало быть, поиски были не напрасны! Пэку, конечно, взгрустнулось от того, что потеряшка предпочла ему прежних хозяев, и всё-таки от абсолютнейшего разочарования спасало то обстоятельство, что в отместку ими был учинён знатный погром, сарай с соломой погорел ясным пламенем, а самое главное – горшку с вкуснятиной были сделаны ноги, следовательно, миссия удалась, и «летопись измен» теперь непременно пополнится ещё одним абзацем о делах праведных, духу всеобщего равновесия угодных!
Шествуя к логову, друзья взахлёб рассказывали друг другу подробности дерзкой вылазки и похихикивали от души. Чернушка следовала за ними и гордилась, что пусть малую толику, но была причастна к спасению этих двух ушастых прощелыг20. Об одном Тук не стал распространяться: девчушке с косичками и волнении, что вызвала она своим прикосновением.
«Пусть это будет моей маленькой тайной!» – думал он, раз за разом покрываясь мурашками, которые в дальнейшем переплетались у него с понятием «счастье».
Вскоре огни селения «Кривые столбы» остались далеко позади, растворившись в пелене ночи. И когда шуршики углубились в угрюмую сень северных лесов, на небо вскарабкалась Луна, населив мир призраками, шёпотами и тягучей дремо́той.
* * *
Как раз в эту минуту, карета с гербом Померании с грохотом въехала в ворота родового за́мка и остановилась. Марго сидела на козлах уставшая, грязная, но протрезвевшая и совершенно опустошенная. Слуги в сочувствующем недоумении окружили госпожу. Шутка ли! – королева, а выглядит так, будто её в помоях изваляли! Пройдясь по лицам взглядом побитой собаки, наездница спрыгнула с ко́зел и, не проронив ни слова, направилась в покои. Там, в самой высокой башне, украшенной каменными страшилищами, при виде которых любому смертному хотелось инстинктивно перекреститься, в гадальной комнате тётушки Присциллы горел свет. Придворные проводили несчастную растерянно-сочувствующими взглядами и, посмотрев друг на друга, пожали плечами, только и всего.
Посреди гадальной комнаты стоял огромный котёл, в котором булькало какое-то варево. Вид «супчика» был неприятен, а запах вонюч. Одетая в простую холщовую ткань, в импровизированном шлеме из прозрачного материала, случайным образом сгенерированного самой тётей, благодаря разработанной ею же системе тонких технологий, мадам Бурвиле́ски, не побоюсь этого слова, творила, подобно сумасшедшему гению, создающему великое НЕ́ЧТО! Она была само сосредоточение вдохновения и мысли! Достав с полочки пакетик с серым порошком, пошептав абракадабру и трижды плюнув прямо в пенящиеся бульки, старая ведьма сыпанула жменьку в ёмкость, и месиво смачно зачавкало. Повалил белый пар, задрожали колбочки, зазвенели тарелочки. Тётушка задумчиво сложила руки на груди и указательным пальцем деловито постучала по подбородку: с вероятностью девяноста процентов можно было заключить, что всё просчитано ею правильно… вроде бы!
Марго стремительно шла по длинному коридору, и белое платье, теперь почерневшее и набухшее от воды, волочилось за нею с тяжёлым шелестом. Впереди, сквозь щель под дверью просачивались клубы белого дыма, что, сбиваясь в низко стелящиеся облака, расползались по истёртым за века плитам и, достигая лестницы, утекали по ступеням вниз. Разогнав их гневной поступью, расстроенная женщина остановилась наконец перед заветной комнатой, пнула дубовую преграду высотой в полтора человеческих роста и решительно вошла в гадальню.
Окунув небольшую экспериментальную метёлочку в варево, тётя изящно махнула ею и обрызгала племянницу с головы до пят. Вопреки ожиданиям, платье из грязного тут же превратилось в ветхое с дырочками, сквозь которые проступило белое тело королевишны и её нижнее бельё.
– М-да… Промахнулась! – с досадой цыкнула родственница. – Жаль! – и обратилась к дерзкой беглянке с укоризненной речью: – Ну, что, пельмешка, даже на порог не пустил?! А ведь я говорила: не езди! Но ты же упряма, как тысяча ослов!
Даже не обратив внимания на преобразования с платьем, Марго присела на табурет, стоящий у двери, где, по-мальчишески сложив руки на коленях и подняв плечи, подавленно свесила буйну голову. Кисти рук её безвольно обмякли, обозначив пустоту души и сердца.
– Только избавь меня от нотаций, тётя! – вымолвила она с лёгкой хрипотцой в голосе. – Да, он – негодяй! Но это я говорю, что он негодяй. А ты молчишь! Я – говорю, ты – молчишь. Да, тётя?
Мадам Бурвиле́ски равнодушно пожала плечами и направилась к шкафу, где на полочках мелодично вздрагивали баночки и колбочки всевозможных объёмов и форм.
– Хорошо, молчу! – взяв две пробирочки разного цвета, она вернулась к столу и смешала содержимое в мензурке. Полистав колдовскую книгу, нашла необходимое, освежила заклинание в памяти и, подойдя к чану, плюнула в него. Прошептав магическую абракадабру, вылила получившуюся смесь в бурлящую субстанцию, и та зачавкала веселее. Затем Присцилла взглянула на растерзанную слезами племянницу, тяжело вздохнула и, проникнувшись в конце концов состраданием, сказала примирительно: – Тогда просто взгляни на это…
Подойдя к внушительному зеркалу на стене и дохнув на него из самой глубины сердца, она брызнула водой из флакона, вечно валяющегося в кармане рабочего передника. По поверхности прокатилась лёгкая рябь, которую поглотила древняя рама, и королева Померании увидела следующее…
Сперва проявились две тени. Тени превратились в Ольгу и Владислава, которые сошлись в страстном поцелуе. Затем силуэты исчезли, и возникла равнина перед городом, на которой стояло небольшое войско короля Широкороссии, а дальше, там, где начинался лес и уходил к бесконечному горизонту, бурлило втрое превосходящее их воинство упырей-шишиг. В следующее мгновение армии сорвались со своих мест, и две неравные силы сошлись в кровопролитном сражении. Брызнула кровь. От выстрелов мушкетов и пистолей валились кони. Шпаги и топоры пронзали и рассекали тела воинов, а чудовища, со сплюснутыми полу-волчьими мордами, невиданные Марго доселе, даже не заботясь о том, чтобы добить раненого солдата, вырывали у умирающих сердца и тут же отправляли их в окровавленные пасти.
– Что это за чудовища за такие? – прошептала не на шутку испуганная королева.
– Это? Гвирдумы, – мрачно отозвалась тётушка. – Встречаются крайне редко, откуда приходят – никто даже узнавать не пытался. Боялись… Но почему их будет такое великое множество, сама не ведаю…
– Но что всё это значит? – и юная ведьмочка невольно прикрыла рот дрожащими пальчиками.
– То, что ожидает Широкороссию через шестнадцать лет, – тихо пояснила ведьма старая, как-то особенно холодно взглянув на почти-дочь. – Вот, почему мне не нравится и никогда не нравился твой выбор, девочка моя.
– Тётя! – осадила её Марго.
– Молчу, молчу! Я тише воды, ниже плинтуса… – она плюнула на изображение, и видение исчезло.
– Значит, шуршик был прав?! – вновь опустившись на табурет у дверей, сокрушённо покачала головой растерзанная ужасом и противоречивыми чувствами женщина, затем тревожно взглянула на тётушку и внезапно отхлестала себя по щекам с таким остервенением, что глаза Присциллы округлились.
– Что за шуршик? – осторожно осведомилась мадам Бурвиле́ски, испуганно прижимая флакончик с провидческой жидкостью к груди. Поведение племянницы пугало: а ну как на почве ревности и обманутых ожиданий родная кровинушка подвинулась рассудком? Всякое ведь может случиться! Понимая, однако, что дел сердечных в такую минутку лучше не касаться, старая ведьма решила свести тему в менее щекотливое русло: – К тебе приходил шуршик? Это не к добру, дорогая… Шуршики просто так к людям не захаживают…
– Пустое! – отмахнулась в конец расстроенная девица. – Я ему всё равно не поверила! – и она в отчаянии обхватила голову руками, неваляшкой закачавшись на табурете. – Дура! Какая же я всё-таки дура! – корила себя королева Померании, пока на неё не снизошло озарение: – Владислава надо предупредить!
– Даже не думай! – вскинулась тётя. – Слышишь?! – она опустила изрядно потрёпанную временем и трудами метёлочку в бурлящее варево и стала нервно побалтывать ею. – Пусть исполнится, как предписано! Это ему наказание за безразличие к нашему роду! За твоё унижение, в конце концов! – и вынув орудие колдовского саспенса на свет божий, с раздражением брызнула зельем в племянницу.
Марго отшатнулась. Но к общему удивлению, платье из дырявого тут же превратилось в элегантное и белоснежное, более того, отутюженное, словно бы его только что доставили от портного.
– Ну, вот. Я же говорила! – удовлетворённо кивнула тётушка. – Прекрасный получился пятновыводитель. С причёской справишься сама, – и подойдя к племяннице, она покровительственно тронула бедняжку за плечо. – Как говорил Верлибий: «Что наша жизнь? – дорога на Голгофу. А эпитафия – лишь скомканный итог…» Королевство Владислава обречено, тут уж никакие предупреждения не помогут.
И самое ужасное, что мадам Бурвиле́ски была права.
* * *
Ночь в Мирославль-граде после свадебных торжеств выдалась умиротворяющей. Пышное празднование бракосочетания королевской четы утомило горожан и гостей столицы настолько, что многие давно видели десятый сон. Кто-то кое-как добрёл до собственной постели; кто-то умудрился ошибиться покоями и даже не заметить этого; кто-то, свернувшись калачиком, почивал в карете; кому-то повезло распластаться в телеге, а иному кутиле и под нею; особенно стойкие по части хмельных возлияний дремали прямо на столах, но были счастливцы, что притомились и под ними. Тем не менее среди всей этой безмятежной идиллии из трактира «Чёрная каракатица» глухо, но призывно маняще доносились звуки бравурной песенки:
Игра!
И, если фарт, ты на коне!
Звезда
удачи карты окропит!
Живей
сдавай, на ставки не скупись!
Играй!
Азарта удовлетвори
каприз!
«Гимн шулеров», как окрестили песенку завсегдатаи ночного заведения, гремел и ширился, наполняя сердца собравшихся за игровыми столами нешуточным воодушевлением.
Плевать,
что мы не сеем и не жнём!
Чихать,
что хлеб – не праведным трудом!
Ведь наш
закон: кто ловок, тот и прав!
Сыграй!
И сам оценишь золотом
талант!
От посетителей в трактире было душно. И хотя время неумолимо приближалось к полуночи, расходиться никто не собирался, напротив, хлопая дверью всё чаще, клиентура только прибавлялись. Впрочем, хозяина мутного местечка это только радовало, так как выливалось в звонкую монету.
В центре зала за двумя сдвинутыми столами самые опытные смачно резались в карты, а любопытствующие, сгрудившись за их спинами, трепали нервишки гаданиями: кто кого нахлобучит и на какие барыши? Собравшихся особенно восхищал мужчина лет тридцати пяти в чёрном кожаном одеянии, что вот уже не одну партию оставался в выигрыше, а такого в «Каракатице» не случалось давненько, если вообще когда-либо имело место быть. Именовали красавчика Халвусом. Чудно́е имя уже не вызывало вопросов, а тем более насмешек, ибо те, кто преуспел в этом ранее, более в трактире не появились. Шептались, конечно, что совпадения не случайны, однако здравомыслящие справедливо заключали: имя может быть сколь угодно странное, лишь бы человек был хороший, времена-де не спокойные, мало ли что могло приключиться с несдержанным на колкости… Длинный язык – причина многих несчастий в жизни! Не даром поговаривают: «Как аукнется, так и откликнется!». «Хороший человек» же за последние сутки неимоверно поднял популярность заведения. На него приходили поглазеть, как на диковину, а это говорило о чужеземце многое! После пиршества на королевском лугу те, кто всё ещё крепко стоял на ногах и жаждал продолжения кутежа, поспешили в злачное местечко, дабы участить пульс, поднять внутренний градус и, конечно же, подразнить азарт!
Допев последнюю строчку, Халвус длинным глотком осушил поставленную перед ним кружку и, подхватив розданные карты, эффектно развернул их веером. Тишина мгновенно нагнула спины собравшихся, и интрига воспарила над столом, заострив лица зрителей.
Лошадь белой масти стояла во дворе трактира, понуро опустив голову, и размышляла о превратностях судьбы, что успели достаточно потрепать её. Перспектива обрести тёплое стойло и крепкую хозяйскую руку затиралась временем, отыскать заботливых ушастых созданий казалось делом совершенно безнадёжным, конца же напастям, свалившимся на её холку, не предвиделось, так как из темноты внезапно вынырнули двое и, подойдя к коняге, принялись поглаживать её и похлопывать.
«Что же со мной не так?» – мрачно подумала несчастная, когда ладонь одного из незнакомцев погладила её круп.
– Вот, взгляни на это белое чудо! – сказал первый. – Именно о ней я и толкую тебе… Смотри, какая славненькая…
– Вижу… – отозвался второй. – Лошадёнка, что надо! Только больно приметная. Её не спрячешь, как иголку в стоге сена, а найдут – хлопот не оберёшься…
– При чём здесь хлопоты, Никитич?! Её хозяин второй вечер подряд режется здесь в карты. Лошадёнка же нарисовалась нынче вечером. Зуб даю: или кто-то продул её, или он увёл красотку у какого-нибудь ротозея. По-любому, дело тут не чисто, а ты – катала, каких поискать… Нахлобучь его, и – дело в шляпе!
– И кто у нас такой везунчик?
Первый злоумышленник довольно хмыкнул и, подойдя к окну трактира, поманил второго:
– Иди сюда…
Катала остановился рядышком, и заводила указал на одного из игроков за столом:
– Во-он тот, в коже… Видишь?
– Угу…
– Заряди ему ставку по максимуму. Пусть поставит на кон свою лошадёнку… Это на мелких он герой, на крупных – стопудово дрогнет…
– А коли не дрогнет?
– Тогда с ним поговорят наши ножички…
На игровом столе меж тем скопилась внушительная груда драгоценного металла. Даже при беглом взгляде смекнёшь не мешкая, что ставки далеко не мизерные, отчего наблюдающие переглядывались тревожно, а губы поджимали в угрюмой многозначительности. Не даром в Святом писании, в книге притчей Соломоновых писано: "Кроткое сердце – жизнь для тела, а зависть – гниль для костей."
Трактир наполнился напряжённой, звенящей тишиной, даже назойливая жирная муха слонялась над столом как-то особенно раздражающе.
В дальнем углу, стараясь не привлекать к себе внимания, сидел канцлер Будраш и с безучастным видом запивал вином жареного ягнёнка. Гвардеец, посланный им проследить за конокрадом, доложил, что искомый объект осел в заведении, пользующемся дурной репутацией, ибо гостеприимно распахивает двери для всякого сброда, а также лихого люда, предпочитающего заключать сомнительные сделки и проигрывать кровно на́житое. Кроме того, наблюдаемый имеет хорошо подвешенный язык, изъясняется грамотно, если не сказать изысканно, и что немаловажно, обожает азартные игры. Он тут же присоединился к играющим, поставив на кон довольно приличную сумму, стало быть, с деньгами расстаётся легко, что не может не вызывать определённую настороженность…
– Рискну предположить, человек сей может иметь авторитет среди воровского мира, – подвёл черту гвардеец и, вытянувшись во фрунт, подчёркнуто щёлкнул каблуками, давая понять, что сведения на этом исчерпаны.
Столь живописный портрет заинтриговал тайного советника, решившего лично взглянуть на экстравагантную персону, дабы утвердиться в главном: подвела его чуйка или нет?
Тем временем очередной разоритель семейного бюджета, расставшись с накоплениями, покидал карточное ристалище под улюлюканье и сочувствующие аплодисменты. И все готовы были поздравить конокрада с триумфальной победой, а то, пожалуй, и в друзья поднабиться, дабы на халяву влить в себя горячительное, ибо победитель, отхватив приличный куш, впоследствии щедро проставлялся, почему везунчики и шептались меж собой со знанием дела, мол, широкой души человек, но…
Халвус едва ссыпал выигрыш в кошель, даже не успел сделать освежающий глоток и сказать заветное: «Угощаю!», как напротив него за стол грузно шлёпнулся очередной ловец удачи – Никитич. Вызывающе сдвинув в центр стола мешочек с характерно звякнувшей монетою, он заявил:
– Играю на всё!
Кое-кто из сторожил даже присвистнул, оценив размах ставочки. Трактирщик, вынырнув из кухни, невольно застыл, не донеся до победителя кружку с пивом и тарелку с закусками. Само же заведение угрюмо притихло, предвкушая ещё более нешуточные страсти.
Халвус оценивающе взглянул на самодовольного транжиру, кинул взгляд на свои барыши и смекнул, что существенно уступает в бюджете, на что Никитич едко подзадорил:
– Ну как, сравняешь? Есть деньги-то? А то могу одолжить… Я не жадный…
Конокрад лишь таинственно улыбнулся:
– Ставлю свою лошадь…
– Лошадь? – нахмурился наглец. – Я играю на живые деньги.
– Тогда игры не будет…
Чужеземец поднялся из-за стола, чтобы пересесть и спокойно отужинать, однако Никитич, перехватив взгляд заводилы, который коротко кивнул, чтоб приятель дожимал спесивца, остановил того вопросом:
– Полагаешь, она, действительно, стоит денег? А то, может, и нет лошадёнки-то?
– А ты во двор прогуляйся и увидишь… Былой масти. Она там одна такая.
Катала подал знак товарищу, который, изобразив озабоченный вид, кивнул для солидности и метнулся к выходу, а возвернувшись, объявил:
– Есть коняга. Масть белая… Хороших денег стоит.
Никитич выдержал вопросительную паузу, не сводя глаз с потенциальной, как ему представлялось, жертвы, которая, помедлив чуток, кивнула, принимая вызов.
– Кто сдаёт? – деловито осведомился он.
Халвус вежливо развёл руки в стороны, приглашая соперника поступать на своё смотрение. Тогда Никитич отточенным движением сгрёб карты. Пальцы со знанием дела стали вертеть, кидать и перекидывать колоду то так, то эдак, что вызвало искреннее восхищение одних, крайнее любопытство других, однако полную невозмутимость самого похитителя лошади белой масти. Вычурные пассы могли смутить новичка, но не его, способного пустить пыль в глаза не менее эффектно.
Наконец карты были розданы. Партия началась. Когда же в дело пошли козыри, Халвус внезапно схватил Никитича за запястье одной рукой, а другой жёстко прижал его самодовольную физиономию к столу, после чего под разочарованное: «У-у!» – вынул из рукава толстяка пикового туза и продемонстрировал присутствующим.
– Ты не прав, приятель! Жаль, но это – туз! – объявил он, подчёркнуто сворачивая слова в стих, затем смачно щёлкнул картой по губам лжеца, отчего глазки последнего трусливо забегали в попытках оправдаться, и только тогда ослабил хватку.
Никитич оторвал щеку от столешницы и, брызгая слюной, забубнил скороговоркой:
– Успокойся, парень. Клянусь, это не то, что ты думаешь. Карта – только память о дружке. Недавно он погиб. Вот и таскаю её с собой. Прихоть, не более!
Халвус кивнул с пониманием, однако карту смял и резко бросил её в лицо игроку, что в негодовании покрылся багровыми пятнами. Швырнув же краплёнку, конокрад поднялся и обратился к столпившимся у стола:
– Что ж, я растроган повестью такою. И всё-таки, мой друг, игра за мною…
Он хотел было забрать кошель обманщика, но катала порывисто накрыл руку везунчика пятернёй и заявил тоном довольно нагловатым для сложившейся ситуации:
– Может, переиграем?
Халвус улыбнулся:
– Охотно! Даже заключим пари. Ну, а покуда руку убери…
Стихоплётство обаятельного наглеца заметно раздражало толстячка, ибо было не понятно, к чему оно и чем может аукнуться в перспективе. Но что особенно выводило из себя проигравшего, так это спокойствие чужеземца, явно уступающего по комплекции, но при этом такого невозмутимого и дерзкого! От переизбытка унижения у Никитича характерно задрожали мышцы переносицы.
– Не понимаю этот издевательский тон… – возмущённо прохрипел он. – Ведь мы могли бы договориться.
На что Халвус лишь тяжело вздохнул. С подобным положением дел он сталкивался не вперво́й, потому, сойдя на прозаический стиль, произнёс чеканно, дабы вбить и без того очевидную истину в мозг неудачника:
– Никто не запрещает играть краплёными картами… – он широко развёл пальцы рук, лежащие на краю стола, в стороны, словно рысь, готовящаяся к прыжку. – Не умеешь без мухлежа – мухлюй, но мухлюй так, чтоб комар носа не подточил. А коли прокололся, проигрывай хотя бы с достоинством.
Но катала не прислушался к житейской мудрости, либо счёл её недостаточно убедительной, ибо в следующее мгновение стол был опрокинут вместе с картами, деньгами, так и не тронутым ужином, и в дело пошли кулаки. К шулеру присоединились разгорячённые игрой сотоварищи, послышался хруст костей и глухие удары по набитым хмелем тушкам. Конокрад без особого труда уложил бузотёров и звучно обнажил шпагу. Завсегдатаи таверны «Чёрная каракатица» шарахнулись в стороны, образовав пустое пространство, в котором стоял исключительно уверенный в себе мо́лодец с вострым оружием наперевес. Никитичу, ощупывающему собственную челюсть на прочность, ничего не оставалось, как последовать заразительному примеру.
– Решительный жест! – улыбнулся Халвус и, окинув цепким взглядом присутствующих, поинтересовался, не теряя холоднокровия: – Что ж, со словами или без?
– В каком смысле? – не опуская выставленный перед собою клинок, переспросил игрок.
– Ну… Я мог бы изобрести пару-тройку изящных шестистиший для удовольствия присутствующих и пообещать, к примеру, что заколю вас… скажем, в конце четвёртого шестистишия, дабы наш поединок не выглядел пошлым кровопролитием двух зарвавшихся мужланов. Желаете быть убитым?
– В каком смысле? – сбитый с толку не характерной для ночного заведения вежливостью, катала никак не мог взять в толк, чего хочет от него этот чужеземец.
– Хотите, чтоб я проколол вам печень? Или, может быть, сердце? Если сердце – то сразу, и без мучений… – продолжал Халвус.
– Что он говорит? – нервничая всё более, переспросил игрок сотоварища.
– Спрашивает, как тебе лучше умереть? – пожимая растерянно плечами, ответил заводила, не менее обескураженный происходящим.
– Это я понял. Я не о том, к дьяволу!
Видимо, тут нервы шулера окончательно сдали и, проревев по-медвежьи: «Буду я слушать его тарабарщину! Вот ещё!» – он бросился в атаку.
Конокрад эффектно перебросил шпагу в левую руку, проехался лезвием по лезвию шпаги нападающего, развернулся вокруг своей оси и отправил негодяя прокатиться кубарем через подвернувшийся стол. Зазвенела посуда, послышалась брань, а вслед за нею – восторженные аплодисменты. Кто-то даже выкрикнул ставку на победителя, и его поддержали.
– Ставлю гривенник на пухлого! – проорал бас.
– Два – на чужеземца! – прохрипел баритон.
И оцепеневшая было толпа пришла в движение: застучали бросаемые на столы кружки, загрохотали сдвигаемые стулья, зашуршали карманы, зазвенели монеты. Трактирщик распахнул шкаф и на́скоро мелом на дверце обозначил две колонки: «Пухляк» и «Чужеземец», под которыми в геометрической прогрессии начали расти кругленькие суммы…
глава восьмая
ЧУЖЕЗЕМЕЦ
Ночь выдалась душная. Прошедший днём ливень, пропитал воздух липкой сыростью. И хотя небо было чистое, а Луна огромной, над столицей клубилась маета. Под окнами, где днём гуляли свадьбу, слуги всё ещё наводили порядок: убирали объедки, битую посуду и невменяемые тела, которые пробовали возражать, но достаточно вяло, чтобы быть услышанными.
Ольга – новоиспечённая супруга правителя Широкороссии – стояла у окна королевской спальни в шёлковом полупрозрачном пеньюаре и подставляла лицо лёгкому ночному ветерку. После целого дня празднования, она совершенно не казалась утомлённой, напротив, источала оптимизм и жизнелюбие. Эта была их первая с Владиславом брачная ночь. Теперь наконец-то можно было позволить себе расслабиться, отдавшись в лапы страсти, доселе заключённой в оковы приличий и условностей, однако…
За окном звенели цикады, заливисто стрекотали кузнечики, а их величество… не спешили! Их величество возлежали на огромной кровати супружеской опочивальни, подложив руку под голову, и в восхищении разглядывали супругу, словно бы издеваясь! Королева меж тем искренне готова была огреть муженька чем-нибудь тяжёленьким! То, понимаешь, наведается среди ночи нежданно-негаданно: ах, Олюшка, ах, мне одиноко, посмотри-де, какой я весь бедный и несчастный, утомлённый страстью и измученный фантазиями, то лежит, окаянный, аки бревно бездушное, да глазками своими бессовестными зыркает! Конечно же, она догадывалась, чем ближе заветная минутка, тем обоим хочется распалить друг друга до предела, дабы после с головой окунуться в омут чувственных страстей… но промедление – чёрт бы его побрал! – становилось нестерпимым!
Летучая мышь, сражённая красотой королевы, со всего маху врезалась в створку окна и свалилась на подоконник. Ольга вздрогнула, напуганная неожиданной гостьей, но, справившись с общим волнением, улыбнулась, погладила зверушку и грациозно сбросила её за окно.
– Какая чудесная ночь, – нарушила она затянувшееся молчание, помедлила, ожидая ответа, и не дождалась: молчит, мерзавец!
Владислав, действительно, только чуть улыбнулся, да сменил руку под головою. Тогда Ольга изящным взмахом ручки сопроводила следующую фразу:
– Какая огромная и красивая луна… – неспешным движением пальчика, она откинула волосы, обнажая лебединую шейку.
Пружины лежбища скрипнули, и щёчки королевы Широкороссии заметно порозовели: неужто подействовало?! Тоненькая струнка её естества натянулась, готовая завибрировать мелодией любви. Муженёк, действительно, медленно поднялся с кровати, приблизился на расстояние поцелуя и как-то особенно бережно обнял жёнушку за талию.
– Ты теперь королева, Олюшка. Чувствуешь?
Но Олюшка ощущала лишь горячее дыхание любимого, только оно в эту минуту составляло смысл и значение сиюминутности, остальные приставки стремительно утрачивали разумное наполнение. Будучи натурой страстной, она руководствовалась исключительно чувствами, и те никогда её не подводили. Где-то внутри маленькие кудрявые пухлики с белоснежными крылышками затянули неспешную песенку абсолютного счастья:
Летний день…
Жизнь прекрасна, как сон…
Урожай
вызревает в полях…
Засыпай,
не встревожит трубач восход
Спи, не плачь…
сердце любит тебя…21
Откинув голову на крепкое мужское плечо, красавица закрыла глаза и тихо произнесла:
– Никакой разницы…
– Да неужели?
Губы короля коснулись белоснежной шейки возлюбленной, и та заволновалась телом вроде былинки на ветру под натиском неумолимого урагана. И всё-таки сдаваться столь скоро для дочери гор не позволяло воспитание! Потому она прошептала, поддразнивая их величество:
– Да лопни моя селезёнка…
Пальцы Владислава медленно скользнули по животу королевы, а губы разбередили слух томной сладостью, сваливаясь на низкие грудные регистры:
– Как интересно выражает свои мысли будущая королева-мать… А не пойти ли нам, делать наследника, Олюшка?
И Олюшка всем своим естеством прочувствовала мощь и значимость королевского слова.
– О-о, ваше величество! – произнесла она кокетливо. – Вы, стало быть, непременно желаете наследника? Я даже не знаю, право… Дело такое хлопотное. Тут надобно потрудиться… Ни в чём нельзя быть уверенной наверняка… Разве уповать на милость божию…
– Тсс! – прервал Владислав томную скороговорку очаровательной озорницы. – Я, очень хочу пацана. Такого, знаешь ли, славного шалунишку в штанишках… – и слегка стиснув зубами мочку уха своей второй половинки, он отправил её в пенаты абсолютнейшего счастья.
Бастионы первой красавицы Широкороссии наконец пали, и королева утонула в поцелуях их высоко обожаемого величества.
* * *
Даже не сняв платья, королева Померании возлежала на кровати и, раздираемая мучительными противоречиями, жадно ела виноград, сдвинув бровки в две трагические морщинки. Её туфельки нервно подрагивали. Она думала! И думы эти были лишены царственной изящности, балансируя между эпитетами: «Мерзкая гадина» и «любимый мерзавец». Рядышком на столе возвышалась гора фруктов вперемешку со шкурками бананов и апельсинов. «Лучше поздно, чем никогда», – гласила народная мудрость, распиливая девицу своей очевидностью. По всему было видно, Марго пыталась взяться за ум, хоть и с не совсем верного края.
– Чего же ты хотел, шуршик?! – спрашивала она себя, отправляя очередную банановую кожуру в гору ошмёток. – Эх, если б ты не была такой дурой! Если б ты хотя бы на секундочку перестала быть такой мелочной эгоисткой! Ну почему?! Почему, когда нужно подумать, тянет устроить истерику, а когда следовало бы поистерить, сидишь и тупишь, аки баба каменная?! Что же теперь делать-то?!
С досадой хлопнув по покрывалу, она перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку. Донёсся глухой стон отчаяния. Именно в это секунду, точно привидение, в оконце нарисовался ушастый комбинатор. Присев на корточки, он обхватил колени лапами и сказал так, чтобы его появление внушило легкомысленной размазне благоговение и священный трепет:
– Выслушать Маленького Бло ещё раз и не выпендриваться!
Услышав знакомый голос, Марго оторвала голову от подушки и, шмыгнув носом, села на кровати. Не известно, случились ли в страдалице благоговение и трепет, а только счастью её точно не было предела!
– Шуршик, дорогой мой! – запричитала она. – Говори, говори, я тебя слушаю…
– Обожаю человеческое непостоянство! – оскалился Бло.
Момент истины настал! Наконец-то он – хозяин положения, а стало быть, двуногим возможно задвинуть любую ересь, лишь бы она была похожа на взаправду. И он бы задвинул, однако разыгрываемая партия была важнее мимолётного развлечения. Спрыгнув с подоконника и приблизившись к королевишне довольно плотненько, он прошептал чрезвычайно гипнотически:
– Ты должна сделать так, чтобы у Владислава родился сын.
От выжигающих грудь слов ушастого интригана влюблённой женщине сделалось дурно.
– Не дочь, а именно сын! – настаивал зверь, наслаждаясь производимым впечатлением. – Ибо мальчишка сей, и токмо он, убережёт Владислава и жителей королевства от неминуемой погибели.
– Сын? – королева опустила голову, готовая разрыдаться.
– Сын, – повторил Бло и кивнул для пущей убедительности. – Природа капризна, а нам неожиданности не нужны.
– Сын… – повторила Марго и брови её слиплись домиком, нарисовав на лице бесконечное разочарование. – Но как?! Я же… своими руками. Нет, я не могу вот ТАК помочь ему…
– Ненавижу человеческое непостоянство! – недовольно буркнул черно-бурый хитрец и только плечами пожал: – Тогда Владиславу крышка… Понимаешь?
Королева Померании была готова ко многому, но помогать сопернице, да ещё в делах интимных… Сама мысль была нестерпима! Осуществление же оной – представлялось делом и вовсе немыслимым!
– А как же я? – вымолвила она с невероятной, почти детской жалостью к себе. – И потом, я – не колдунья, я только учусь. Я могу ошибиться в конце концов! И книги… Тётя хранит все гадальные книги у себя в шкафу! Под замком!
– А я тут на что? – хмыкнул шуршик.
И сразу стало понятно, что он здесь не просто так.
* * *
Между тем в трактире «Чёрная каракатица» страсти накалялись. Расписав ставки, трактирщик со значением подмигнул Халвусу. Уловив краем глаза едва заметное движение, конокрад выпрямился и, угрожающе хрустнув костяшками пальцев, не спеша приблизился к лежащему. Вздох одобрения прокатился по трактиру и растворился во взгляде растерявшегося Никитича. Теперь можно было переходить к самой эффектной части вечера, и чужеземец, отвесив изящный поклон, обратился к сопернику пятистопным ямбом:
– Ваш гнев, мой друг, достоин похвалы…
Никитич, отправленный в нокдаун, с трудом поднялся и, ощупав нос, обнаружил, что пустил юшку. Откуда-то появилась рука с платком, и игрок, не сводя глаз с Халвуса, испачкал его, потом сообразил, что подобное не красит мужчину и, фыркнув, отбросил от себя принадлежность дамского туалета. Перепрыгнув через опрокинутый стол, он вновь ринулся в атаку. Но последовал мастерский финт и, выбитая из руки шпага, звучно лязгнув, позорно покатилась по плитам пола, а клинок конокрада упёрся в тяжело дышащую грудь противника.
– Клинок упал? Какая незадача!
Халвус улыбнулся, надавливая остриём на грудь проигравшего, заставляя оного пятиться в сторону упавшего оружия.
Играем далее? Или сочтём, что вы
Погорячились? Право же, удача
Вам изменила нынче. Вот итог:
Играй по правилам и не мухлюй, дружок!
Поддев носком упавшее оружие, он поймал его и, протянув озверевшему шулеру, вновь занял приглашающую к поединку стойку. Никитич, повертел клинок, проверяя, всё ли с ним в порядке, ощупал нос на непромокаемость и убедился, что дело плохо. Опытный глаз сразу бы отметил, что в движениях его появилась излишняя нервозность. Халвус же продолжил импровизацию, подобно льву, невозмутимо откусывающему ногу у перепуганной зебры:
– Позвольте дать вам маленький урок!
В бою совсем не дело – горячиться.
Расслабьте кисть. Уже ль пошла не в прок
Потеря шпаги? Глупо торопиться
Так на тот свет. Зачем дразнить клинок?
Играй по правилам, не суетись, дружок!
Собравшись с духом, катала вновь ринулся в бой, но, как и следовало ожидать, лишился шпаги во второй раз, а также получил царапину – клинок Халвуса рассек грудь, оставив не слишком опасную, но достаточно символичную рану, чтобы понять: он прекращает развлекаться.
– Чёрт! – вскрикнул игрок, глядя на окрасившуюся в пурпур рубашку.
Чужеземец же довольно взмахнул рукой, ибо импровизация его нынче складывалась на редкость филигранно:
– Ну, вот и кровь – намёк для торопыг.
И, коли ладите вы с собственным рассудком,
То я советовал бы поумерить пыл,
Признать неправоту и обратить всё в шутку.
Не то придётся мне проткнуть вас, как мешок,
Чтоб неповадно было мухлевать, дружок!
Остановившись у стойки, Халвус бросил трактирщику монету, и на столешнице тут же нарисовалась кружка янтарного пенистого. Опрокинув внутрь освежающий напиток, он продолжил декламацию, приглашающе разведя руки в стороны:
– Итак, вот грудь моя. Здесь – сердце. Ваш укол.
Взревев и выбросив тело в длинный выпад, шулер попробовал нанести удар, но устроитель поэтического вечера ловко увернулся, и шпага Никитича угодила прямёхонько в стеллаж полный бутылок. Зазвенело битое стекло. Загрохотали падающие полки. Трактирщик едва успел нырнуть под стойку, чтоб не быть нанизанным на острие разбушевавшегося пухляша, точно индюшка на вертел. Тогда Халвус прижал руку игрока к стойке и прошептал ему на ушко:
– Я здесь! Ау! Весь ваш, приятель. Ну же!
Попробуем ещё? Шаг…
Казалось, чужеземец, стреляющий рифмой и фехтующий преотменно, дирижировал толстячком, точно кукловод, дёргающий марионетку за ниточки, а тот, вопреки здравому смыслу раз за разом швырял себя по трактиру, ломая всё, что попадалось на пути, и ничего не мог с этим поделать. Очередной укол заставил лицо горе-вояки побагроветь буквально, ибо шпага просто застряла под мышкой иностранца, и вырвать её совершенно не представлялось возможным, какие бы телодвижения он не производил.
Видя, что дело неумолимо движется к развязке, Будраш кивнул перепуганному трактирщику, и тот скрылся за дверьми подсобки.
Халвус же стал вдруг неимоверно серьёзен. Прежнюю иронию и весёлость, будто корова языком слизала. Глаза сделались холодными и колючими, превратившись в два чёрных буравчика, а губы чеканно произнесли:
– Не в укор,
Застряла шпага… Да, дела всё хуже…
Острие клинка ткнулось в грудь каталы там, где билось совершенно испуганное сердце, и Никитичу ничего не оставалось, как следить за губами, произносящими предсмертный приговор. Даже публика онемела в предчувствии безусловно эффектной, но очевидно трагической развязки.
– …вероятно, перед смертью должны произноситься другие слова, а не моё кощунственное стихосложение или тарабарщина, как вы изволили выразиться. Но ничего не поделаешь – вы были напористы, а, значит, я вынужден завершить… – Халвус окинул беглым взором окружающих и начал отсчёт:
– «Но я пообещал. И – вышел срок…»
Дальше, вероятно, случилось бы неизбежное, но тут двери таверны распахнулись с характерным грохотом: так входили только гвардейцы короля! Следом за ними появился офицер и гаркнул: «Шпаги в ножны!».
– Я вас убью, но позже, мой дружок… – шёпотом завершил конокрад строфу, опуская шпагу и вставая рядом с пухляшом, вздохнувшем в великом облегчении.
Офицер прошёл сквозь расступившуюся толпу и остановился перед дуэлянтами.
– Господа! – пристально глядя чужеземцу в глаза, произнёс офицер. – Приказываю сдать оружие и следовать за мной.
Шулер Никитич попытался оправдаться, стирая струящуюся из носа кровь, мол, вышло недоразумение, они, дескать, просто развлекались, но офицер перебил его:
– Разберёмся. Следуйте за мной.
Прежде, чем покинуть таверну «Чёрная каракатица», Халвус отвесил присутствующим благодарный поклон, и публика восторженно зааплодировала, ибо фехтовать, да ещё столь ловко обращаться с рифмой, такого они не то что видеть, а и представить себе не могли.
Канцлер проводил арестованных взглядом и прежде, чем выйти через чёрный ход, бросил на стол монету. Монета, покружившись, легла орлом.
Он нашёл того, кто ему был нужен…
* * *
Мадам Бурвилески возлежала на каменных плитах пола с черпаком на груди и ногой, заброшенной на табурет, загораживая вход телесами. Марго пришлось приложить немалые усилия, чтоб заглянуть внутрь гадальной комнаты, по которой гулял богатырский храп родственницы. Стараясь проявить деликатность по отношению к тётушке, племянница и её ушастый компаньон, кряхтя и поругиваясь каждый на своём наречии, с трудом, но сдвинули спящую дверью и протиснулась в образовавшуюся щель.
– Что это с ней? – шёпотом осведомилась королевишна у шуршика, склоняясь над храпящей и наблюдая торчащую из шеи иголочку.
– Ничего страшного, – невозмутимо отозвался Маленький Бло. – Спит человек. Ночь на дворе… Это естественно! Не отвлекайся, мы спешим.
– Спит? – племянница осторожно извлекла оружие нейтрализации из шеи жертвы и вопросительно сунула иголочку в нос черно-бурому головорезу: – Что за дела? Мы так не договаривались!
– А чего ты шепчешь? – поинтересовался в ответ зверь. – Она всё равно нас не слышит. Кроме того, мы с тобой вообще ни о чём не договаривались… Или ты забыла?! – и он многозначительно махнул ушами, намекая на то, что совсем недавно его соратница уже поспешила с выводами. – Если бы ты была благоразумна, мне не пришлось бы прибегать к столь радикальным методам, а так как время непростительно потеряно, приходится идти напрямки.
– Хм, – недовольно хмыкнув, Марго брезгливо отбросила иголочку в сторону и пробормотала в сердцах: – Волосатый хмырёныш…
– Я всё слышу! – тут же отозвался Бло, с деловым видом обнюхивая комнату и добавляя невозмутимо: – У нас мало времени, ваше величество… Нужна книга!
Королева подошла к шкафчику и, прищурившись, заглянула в скважину висячего замка. Замок оказался не из сложных! Она вынула из причёски булавку и, вслушиваясь в её движение, разомкнула дужку.
– Ого! Какие умелые ручки?! – констатировал черно-бурыш с озорной подковыркой.
– Пустяки, – грустно отмахнулась Маргоша, вспоминая времена, подёрнутые ностальгической дымкой. – Мы с Владиславом и не такое вытворяли в детстве.
Она вынула из шкафа увесистый фолиант в твёрдом кожаном переплёте, на котором было выгравировано крупным шрифтом на померанском наречии:
- ГАДАЛЬНАЯ КНИГА.
- Издание третье. Переработанное и дополненное.
Взгромоздив увесистый том на стол, она открыла оглавление, пробежалась по нему изящным пальчиком и нашла необходимое.
– Только смотри, ошибиться нам никак нельзя, – заметил дерзкий провокатор, не без волнения в голосе.
– А почему ты не можешь колдонуть, а?
– Это не по «Кодексу». Шуршики не должны вмешиваться в человеческие дела и судьбы… но провоцировать в этом направлении ни одной статьёй не запрещается. «Человек – сам кузнец своего счастья!» – кажется, так у вас говорится.
– Интересная у вас философия! – саркастически отозвалась королевишна. – А главное: удобная! – и она взглянула на Маленького Бло так, как смотрят студенты на экзаменатора: тревожно и безнадёжно одновременно, затем кивнула, скорее себе самой и, выдохнув, начала читать…
* * *
Небо над королевским за́мком полыхнуло заревом и стало сворачиваться в спираль. Ольгу словно бы молния прошила! Она ахнула, задрожала телом и развернулась к Владиславу, точно бык на корриде, выпущенный на поединок: взгляд наэлектризован, грудь вздымается, каждая жилка пульсирует страстью, каждый нерв – натянутая струна. Дикой кошкой возлюбленная выпрыгнула из своего полупрозрачного пеньюара, крепко-накрепко обвила руками шею их величества, и молодожёны рухнули на царское ложе, а свечи разом угасли, пустив струйки сизого дыма. Стая летучих мышей, врезавшись друг за другом в створку окна, осыпалась шариками с новогодней ёлки.
– Какая же ты хищница! – ошеломлённо пробормотал царственный муж. – Дикарка!
– Сама удивляюсь! – извиваясь естеством, отозвалась королева. И глаза её сверкнули красным отблеском дикого животного, пугающим и завораживающим одновременно.
Тут бы их величеству насторожиться, но через мгновение и его обуяла та же колдовская стихия. В глубине зрачка полыхнул огонёк, кровь вскипела, выключив любое понимание окружающей действительности, и первая брачная ночь Ольги и Владислава наполнилась неистовством звериной страсти. Даже слуги, убирающие двор, настороженно замерли, повернув головы в сторону королевской опочивальни, откуда в темень сентябрьской ночи вырвалось рычание дикой не просто кошки, но, пожалуй, пантеры, а ему ответил раскатистый рык льва…
Кто-то даже перекрестился!
* * *
Конокрад шёл по длинным коридорам королевского замка в сопровождении гвардейцев. У дверей тайной канцелярии ему приказали остановиться и встать лицом к стене, а руки сложить за спиной. Офицер тут же исчез, но вскоре появился со словами:
– Введите арестованного…
Халвуса буквально впихнули в кабинет тайного советника.
– Хороши законы: хватать человека, который ничего не сделал! – счёл он возможным возмутиться, увидев у окна человека, предположительно, не последнего в государстве.
Канцлер повернулся в его сторону и кивнул гвардейцам. Те вышли. Не говоря ни слова, офицер вынул из специального крепления у стены две шпаги, одну протянул любителю стихосложения, вторая досталась не последнему человеку маленького роста с холодным взглядом.
– Поединок? – уточнил арестованный на всякий случай.
– Простое любопытство, – ответил Будраш. – Я видел, как вы фехтовали, и у меня появился закономерный интерес.
По привычке Халвус бросил взгляд на остриё. Если поединок тренировочный, на наконечнике должна стоять насадка! Насадка отсутствовала. Это заинтриговало. И он осведомился, так как неплохо знал себе цену:
– Острые? Не боитесь давать оружие арестованному в руки?
– Начинайте… – сухо перебил советник и даже не потрудился встать в стойку.
Эта манера ещё больше насторожила арестанта. Он предпочитал вести себя так же, а потому не преминул уточнить, опять же на всякий случай, дабы, мало ли, не наломать дров:
– Каковы правила?
И получил ответ, окончательно сбивший с толку:
– Никаких.
Именно в это мгновение ночь за окном разорвали два раскатистых звериных рыка. Халвус не успел до конца осознать, как следует отнестись к ним, как к предзнаменованию чего-то нового или предупреждению быть осмотрительнее, ибо вынужден был сделать шаг назад, дабы отразить удар человека, от которого сердце непроизвольно ёкнуло.
Описывать происходившее в дальнейшем по отдельности не имеет смысла, ибо все события этой ночи являлись цепочкой одной гигантской беды, надвигавшейся на широкоросское королевство. Факты, ничем не примечательные в отдельности, в купе затягивали петлю предстоящего ужаса на шеях всех участников грядущих событий. В ту ночь даже те, кто предпочитал гадать на костях, не сказал бы вам со всей определённостью, каков будет ход истории в последующие двадцать лет.
Владислав и Ольга сплетались в порыве необузданной страсти; тётя Присцилла, пуская слюни и причмокивая, оглашала своды гадальной комнаты богатырским храпом; Марго, стоя над бурлящим котлом в далёком померанском королевстве, читала заклинание, то и дело, взмахивая руками, подобно дирижёру, а Халвус и Будраш раз за разом наносили друг другу жёсткие, сокрушающие удары так, что жилы вздувались на напряжённых шеях, ибо ни один не хотел уступать.
Постепенно самоуверенность конокрада переплавилась в злость, что всё упрямее заполняла каждую клеточку его мозга, ибо сладить с незнакомым человеком, что холоднокровно парировал одну атаку за другой, сохраняя при этом невозмутимую мину, никак не удавалось. И это возмущало, отравляло череду безупречных побед прошлого, намекая на то, что жизнь прошла в пустую, и то, в чём он безупречен, как казалось, теперь на глазах превращалось в иллюзию. Наконец бывший наёмник был сбит с ног, лишён шпаги и острие клинка соперника застыло у самого его горла. Он приготовился умереть, но неожиданно для себя услышал голос спокойный и рассудительный:
– Неплохо! В принципе…
Будраш убрал лезвие от горла разочарованного жизнью и бросил шпагу офицеру.
– Ай, да шуршик! Ай, да сукин сын! – пробормотал он, в задумчивости разглядывая свои руки.
«Неплохо?! – возмущению Халвуса не было предела. – Я продул, как щенок малолетний, а мне говорят: «неплохо»?»
Он с трудом поднялся, поминая всуе бога, чёрта и родную мамочку. Сказано же это было приблизительно в такой последовательности: «Бог мой, что же это за чертовщина-то за такая, мамочка дорогая, роди меня обратно… Этого же не может быть, чтоб мне пусто было!»
* * *
Марго сидела на табурете, точно выжатый лимон, по которому, ко всему прочему, прокатилась телега, гружёная золотом.
– Этому никто не поверит! – бормотала она. – Сама, своими собственными руками помогла сопернице! Ну, не дура ли?!
– Зато теперь ты – настоящая колдунья, – ободряюще вещал Маленький Бло, исполняя что-то вроде «джиги»22, так как вторая часть плана обрела наконец блестящее завершение.
– Ты уверен, что мы всё правильно сделали?
– Время покажет… – довольно скалился шуршик и шлёпал топами по плитам гадальной комнаты. Он с благоговением предвкушал, как отвиснет челюсть Большого Бло, когда он принесёт ему сердце канцлера, пропитанное скотством и человеческой подлостью… И радости его не было предела!
Что до молодожёнов, то, как и королева Померании, те лежали в постели, обессиленные абсолютно, и смотрели в потолок глазами, лишёнными какого бы то ни было чувства счастья. Всё высосала из них эта ночь, даже язык отказывался ворочаться.
– Ну, ты дала, мать… – еле слышно пробормотал Владислав.
– Я? – отозвалась Ольга. – Я была уверена, ты взбесился.
– Как бы там ни было, мы оба молодцы…
– Точно, – согласилась королева и почему-то спросила: – Повторим?
А король зачем-то ответил:
– Безусловно…
Они даже хлопнули друг друга по рукам, как после удачной игры в городки, но тут же забылись сном, дабы проспать потом без малого трое суток, а, проснувшись, есть без остановки четыре часа кряду.
* * *
Будраш снял перчатки, бросил их на стол, достал платок, вытер лоб и шею, после чего, махнув офицеру, чтоб унёс шпаги, сел за стол, открыл папку и достал лист бумаги…
– Итак, ваше имя Халявус… – сказал он и бросил на конокрада взгляд, от которого последнего швырнуло в дрожь.
Услышав ненавистную оговорку, арестант стиснул зубы и процедил по слогам:
– Хал-вус… От слова халва. Мама любила халву, и назвала меня в её честь. Очень меня любила.
– Значит, Халвус? – усмехнулся советник. – Бывает.
Тут дверь канцелярии отворилась и на пороге в нерешительности замерла служанка с кувшином воды и полотенцем, перекинутым через плечо. Только когда канцлер сделал знак, что можно подойти, она глубоко вздохнула, видимо, добирая уверенности, и сделала шаг. Следом за нею вошёл гвардеец с тазом.
– Вы в городе недавно и уже умудрились вляпаться в историю, – расстёгивая ворот рубахи и подставляя голову под тёплые струи воды, заметил канцлер.
– Потрясающая осведомлённость… – со знанием дела отметил Халвус. – А вы-то кто?
– Я-то? – стряхнув с рук воду и сняв с плеча служанки полотенце, передразнил Будраш, вытер лицо и шею, и сказал так, чтобы всё было предельно ясно: – Канцлер Будраш – тайный советник Их Величества. Покажите локоть правой руки… – махнув служанке и гвардейцу, что оба могут быть свободны, он остановился перед проигравшим поединок и заглянул тому в глаза.
Чужеземец заметно переменился в лице, но самообладания не утратил:
– Зачем?
– Я не повторяю дважды, – надавил Будраш.
Конокрад неохотно обнажил предплечье, на котором красовалось клеймо наёмника. Именно его и надеялся увидеть канцлер, ибо всё сразу вставало на свои места: спокойная наглость арестованного, лихость владения оружием… Несколько смущала тяга к сочинительству, но эту деталь можно было не брать во внимание, ибо не она в данном случае играла главенствующую роль.
– С этого мгновения Я НАНИМАЮ тебя, – объявил советник. – Плачу хорошо, но и преданности требую собачьей. Ослушаешься – закопаю.
– Вы как-то не оставляете мне выбора… – замялся бывший наёмник, пробуя нащупать хоть какие-то пути к отступлению.
Но надежда таяла на глазах. Взгляд, который тут же подарил ему маленький человек, заставил сердце дрогнуть и выпустить в кровь яд страха.
– Скажем иначе: даю возможность не совершить опрометчивых поступков, – Будраш смотрел в лицо конокраду спокойно, выжидая абсолютно однозначного ответа. И ответ не заставил себя ждать:
– Что я буду делать?
Впервые за последние двадцать лет Халвус почувствовал себя абсолютно раздавленным. Почему-то припомнилась чёрная кошка, метнувшаяся через дорогу, когда он входил в город. Вот и не верь после этого в приметы…
Канцлер смерил его жёстким, пронизывающим глазом, коротко глянул на закрытую дверь, за которой навытяжку стояла охрана, а офицер расхаживал в ожидании следующего приказа, и поставил точку:
– Убивать…
глава девятая
ПОСТСКРИПТУМ #1
Когда шум в мрачном заведении на окраине столицы Широкороссии исчерпал себя, а нового хозяина в неизвестном направлении увели люди, настроенные чрезвычайно воинственно, лошадь белой масти внезапно ощутила невероятное, щемящее одиночество:
«Я никому не нужна, – думала она с тоской. – Обо мне все забыли!»
Она стояла посреди опустевшего двора трактира «Чёрная каракатица», исключительно несчастная, не кормленая, лишённая в эту чудесную лунную ночь какой бы то ни было заботы и ласки. И это угнетало. Когда тебя похищают в чистом поле, когда во весь опор мчатся на помощь товарищу, когда незнакомое, но весёлое семейство, затянув лихую песнь, торопится на королевское бракосочетание, и ты уносишься в звенящую на разные голоса ковыльную степь, оставляя за спиной бесконечные мили, а потом к тебе подходит странный незнакомец, пахнущий чужими, не здешними запахами, и уводит в неизвестность – это наполняет жизнь каким-то особым смыслом, ибо что может быть увлекательнее приключений и щекочущей нервы неопределённости! Но вот всё кончилось, и что делать дальше, когда ты привязана к деревянному столбу и всеми покинута, непонятно…
Тряхнув гривастой головой, коняшка внезапно почувствовала, что поводья чуть ослабли, и, возможно, подумала даже, что лошадиный бог всё-таки внял её молитвам! Теперь можно было бы наконец воспрять духом, но в следующее мгновение во дворе появился один из неприятных супчиков, что давеча хлопал её по крупу, замышляя недоброе. Ибо, даже если ты человек, ручищи распускать не следует!
Товарищ Никитича был пьян, источал скверные ароматы, неся нечто невразумительное про куш, что прошёл куда-то мимо, и лошадка основательно напряглась. Шумно втянув воздух крупными ноздрями, она приготовилась к худшему, но неожиданно для себя в мрачно сгустившихся сумерках уловила едва заметный, тоненький, как паутинка, но оттого особенно волнительный запах, казалось, утраченной, но такой желанной новизны положения. Неужели её более ничего не держит? Чуть увереннее мотнув головой, она отметила, что поводья ослабли совершенно…
Супчик между тем достал нож и, сдвинув брови, неуверенной походкой приближался к предмету своей алчной страсти. Переступив с ноги на ногу, лошадка недобро фыркнула, завибрировав всем своим существом. И чем ближе подходил неприятный человек, тем ниже опускалась её голова. Но как только вонючка оказался совсем близко, она взвилась на дыбы и с такой силой приложилась копытами в грудь чужака, что тот, пролетев несколько метров, тут же исчез в поглотившей его тьме.
Окончательно развязавшиеся поводья победоносно свесились, отчего к красавице вернулось окрыляющее чувство былой лёгкости, а самое главное: внутри огромного лошадиного сердца вновь вспыхнуло и обожгло кровь всепобеждающее пламя дикой, необузданной свободы. Она взвилась на дыбы, радостно заржала и, не обращая внимания на какие бы то ни было преграды, стремительно покинула двор трактира «Чёрная каракатица», растворившись в дурманящей синеве лунной ночи.
Любимица Крошки Пэка наконец-то была свободна и теперь твёрдо знала путь к дому, где ей непременно будут рады…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЧЕЛОВЕКИ
В которой повествуется о последних месяцах перед наступлением Великой Мглы, сошедшей на мир в конце царствования короля Владислава, человека и властелина, достойного во всех отношениях того, чтобы быть упомянутым в летописи нашей, сыне его Ярике и Иринке, будущей жене королевича, а также кольце шуршиков, коему предстоит появиться впервые, дабы впоследствии совершить своё маленькое, но эпохальное дело.
«Повесть о смутных временах»
в авторстве Тихого Тука из племени
«Рыжих одуванчиков»
* * *
«Умереть за любовь не сложно. Сложно найти
любовь, за которую стоит умереть.»
Фредерик Бегбедер
«Идеаль», 2007 год
глава десятая
КРИСТИНЫ
Девять месяцев пролетели, как один день. Последние девять месяцев безоблачного счастья завершались боем колоколов на главной городской площади. Огромное людское море волновалось пред распахнутыми воротами собора святых Петра и Павла, где отец Михаил – митрополит Широкороссии – намеревался опустить младенца в купель со святой водой. Малыш непонимающе озирался по сторонам и сосал палец, размахивая голыми ножками. На него испуганно поглядывали два других детских глаза, принадлежащие девочке того же возраста, которая, догадываясь, что и её ожидает подобная участь, изучала сверстника с тяжёлой серьёзностью и завидовала его стойкости. Но когда пацанёнка макнули в воду, и он вдруг расплакался, кроха заключила, что предстоящее – дело не из приятных, и поспешила описаться, выразив тем самым очевидный протест против происходящего и поддержав собрата в купели криком солидарности.
– Нарекаю тебя Ярославом… – басил митрополит. – Во имя отца, сына и святого духа. Аминь!
Наконец мальчишка оказался в заботливых руках матери – королевы Ольги, его обернули мягкой шёлковой тканью, и сунув в рот любимый палец, он затих, наблюдая за существом, похожим на него, которое подвергали той же экзекуции.
– Нарекаю тебя Ириной… Во имя отца, сына и святого духа. Аминь!
Вода произвела на малышку совершенно иное впечатление. В принципе, ей понравилось. Из чего девчушка сделала первый в своей жизни вывод: что не нравится одному, необязательно не понравится другому. Впрочем, она только появилась на свет, потому с нашей стороны было бы весьма опрометчиво утверждать, что очаровательная пампушечка подумала именно так, но одно можно было сказать наверняка: именно здесь, в соборе святых Петра и Павла впервые встретились наши главные герои – Иринка и Ярослав. Юная барышня была дочерью Даниила и Анны, капризный же отрок, как вы уже догадались – сыном Владислава и Ольги. Таким образом, первая брачная ночь не прошла бесследно ни для кого, даже для королевы Марго, переступившей через гордость и заключившей союз с шуршиком.
Когда обе супружеские четы появились на ступенях храма, счастливые, с растерянными пупсами на руках, вместе с боем соборных колоколов в небо взметнулись шапки тех, у кого они были, остальные вскинули руки, кто-то одобрительно присвистнул, кто-то зааплодировал, и раздались дружные возгласы: «Поздравляем! Счастья! Здоровья!». Гул всеобщего ликования прокатился по плотному человеческому морю, заставив сорваться в небо десятки больших и малых птиц, огласивших площадь хлопаньем крыльев. Иринка довольно захихикала, не в пример Ярику, что захныкал, но был вовремя успокоен любимой соской, ловко вставленной в детский ротик Анной, ежесекундно готовой к самым нежелательным крайностям.
Скрываемый от посторонних глаз полумраком невзрачной кареты, канцлер затравленно взирал на заклятого соперника, счастливо целующего предмет его – Будраша – страсти, когда дверца приоткрылась, и в салон заглянул Халвус. Советник приглашающее махнул недавнему конокраду, и тот резво плюхнулся на сидение напротив. Выждав, когда господин отвлечётся от созерцания ненавистной ему картины, наёмник заговорщически произнёс:
– Всё готово, Ваше Сиятельство. С Даниилом можно решить хоть сейчас.
Будраш кивнул, раздумывая над услышанным, затем, метнув взгляд на фрейлину королевы, всё ещё принимающую поздравления, с мрачным видом отпустил край занавеси и покачал головой:
– Повременим. Хочу, чтобы Анна пришла ко мне, но пришла сама. Вот деньги за труды, – он вынул из-за пазухи увесистый кошель и швырнул Халвусу. – И помни: ни одна живая душа ничего не должна знать.
– Слушаюсь, Ваше Сиятельство! – наёмник подбросил разукрашенный вензелями мешочек, проверяя его увесистость, и покинул карету.
Тайный советник вновь отогнул уголок шторки, но счастливых молодожёнов и след простыл. Золочёная карета, украшенная по случаю крестин цветами и разноцветными лентами, с лакеями в белоснежных париках и ливреях, стоящих на закорках, уже увозила два довольных семейства во дворец, увлекая за собой толпу, которая справедливо полагала, что без угощения в этот тёплый майский день не останется. Приоткрыв дверцу, Будраш крикнул извозчику, чтобы ехал следом, и с убитым видом откинулся на спинку сидения. Ему всё ещё было больно… Даже девять месяцев спустя, он никак не мог вытравить волнующий образ Анны из пылающего ревностью сердца.
* * *
Липкие сумерки дырявили гулкие шаги. Четверо гвардейцев в свете факелов приближались к дому премьер-министра Широкороссии, распугивая случайных прохожих, которые тут же прятались в тени домов.
В кроватке беспокойно заворочалась Иринка. Анна приоткрыла глаза и, опершись о локоть, чуть приподнялась на постели, тревожно прислушиваясь к душной летней ночи. Сердце глухо стукнулось о грудную клетку и застучало часто-часто, предчувствуя недоброе. Фрейлина бесшумно выпорхнула из-под одеяла и, подойдя к детской кроватке, качнула её, приговаривая: «Тихо, тихо… Спи, солнышко…». Даниил перевернулся на бок и затих под звуки колыбельной, что затянула жена:
Баю-баю-баю-баюшки,
Спи, малышка, заюшка…
Пусть Бабайка не тревожит
Девочку хорошую…
Баю-баю-баю-бай,
Нас Бабайка не пугай
Нашей зайке нужно спать,
Чтоб силёнок набирать…
Баю-баю-баю-бай,
Спи, родная, засыпай…
К нам бабайка не придёт
Слишком далеко живёт…
Баю-баю-баю-бай,
Если вдруг придёт Бабай,
Мы его обштопаем —
Веничком отшлёпаем…
Иринка в колыбельке сладко засопела, а вот юной маме стало не до сна. В комнате воцарилась какая-то особенная, ко́лющая тишина.
– Что с тобой? – не открывая глаз, пробормотал Даниил.
– Неспокойно как-то… – шепнула Анна. – Предчувствие нехорошее…
И оно не обмануло фрейлину королевы. В следующее мгновение рука военного грубо ударила медным кольцом о тяжёлую входную дверь, отчего девушка вздрогнула и беспокойно обернулась на приглушённый, но достаточно отчётливый звук. Слышно было, как по лестнице, шаркая тапочками, торопливо спускался слуга Василий, заботясь о том, чтобы свеча в руке не погасла. Через мгновение стук повторился, но уже более настойчиво и как-то особенно гулко в притихшем доме. Василий отодвинул засов и увидел перед собой лейтенанта королевской гвардии.
– Проводи меня к хозяину дома, – грозно приказал он.
И старик испуганно сглотнул, покорно пропуская гвардейцев внутрь. Один застыл у входа, остальные последовали за офицером.
Услышав на лестнице звон шпор, Даниил, стремительно поднялся, подхватил халат и отточенным движением завернулся в него, бросив цепкий взгляд на аккуратно сложенную одежду и торчащий из-под неё эфес шпаги, оставленные рядышком с кроватью накануне вечером. Анна перехватила мысль мужа и знаком дала понять, что не стоит торопиться с выводами, не узнав цель визита военных.
Иринка в кроватке захныкала, и Анна, взяв её на руки, поспешила успокоить кроху покачиванием и поцелуями, когда в спальню чуть слышно постучали. Скрипнув петлями, в дверном проёме возник слуга, бледный и разволновавшийся не на шутку.
– Прошу прощения…
– Что случилось? – Даниил приблизился к Василию и в просвете за его спиной разглядел лейтенанта.
– Тут к вам пришли… – чуть слышно пробормотал старик, отступая в сторону.
– Господин премьер-министр, – чеканно произнёс офицер, вынимая бумагу, – у меня приказ на ваш арест.
Даниил развернул приказ, пробежался по нему глазами и взглянул на посланника крайне задумчиво:
– И в чём меня обвиняют?
– В заговоре против короля… – отозвался офицер, стирая платком проступившую на лбу испарину. Исполнения приказа давалось ему явно нелегко.
– Ничего не понимаю… – Анна поравнялась с мужем. – Какой заговор? Почему? Что случилось, Данечка?
Премьер-министр глянул на лейтенанта пристально, взглядом настаивая на молчаливой поддержке, что происходящее – пустяк и излишне волноваться не следует. Офицер понимающе кивнул. Тогда Даниил обернулся к любимой и заметил, как можно невозмутимее:
– Пустяки, дорогая. Уверен, это – недоразумение.
Ему позволили одеться. Передав Иринку Василию, Анна всячески помогала мужу в сборах, храня полнейшее молчание. Да и о чём говорить, когда за дверью дожидаются вооружённые люди? Наконец арестант был одет, как говорится, с иголочки и только тогда, заглянув в глаза любимой женщине, он ободряюще улыбнулся, поставив на про́́водах точку:
– Всё будет хорошо…
Но, увы… Друг короля ошибся. Дела обстояли куда хуже.
Спустя час за вторым человеком в государстве с грохотом захлопнулась кованая решётка. Тюремщик взглянул на нового сидельца тяжёлым, хоть и сочувствующим взглядом и, сокрушённо вздохнув, повернул в замке ключ.
Даниил – премьер-министр широкоросского королевства, муж Анны, счастливый отец семейства и ненавистный соперник канцлера Будраша остался один на один с камерой и Луной, глядящей в зарешёченное окно.
* * *
Советник ждал визита Анны с раннего утра. Со дня королевской свадьбы он лелеял в воображении картину, как она вбежит, как упадёт перед ним на колени и начнёт умолять пощадить мужа. Но время шло, а занозы его сердца всё не было. Он даже стал волноваться, не допустил ли какой просчёт? Анна же, выплакав в подушку все слёзы, едва рассвело, села перед зеркалом и, чтобы скрыть следы тяжёлой ночи, долго приводила себя в порядок. Она поняла всё и сразу – сердце подсказало, хотя разум всячески гнал от себя подозрения в наихудшем. Это не могло быть недоразумением, а если так, счастливой развязки ждать не приходилось. Служанка помогла ей надеть глухое чёрное платье, а шляпка с вуалью, занавесила глубокую боль, рассекшую сердце.
Фрейлина королевы появилась во дворце, подобно чёрному ангелу печали, заставляя встречающих замирать в недоумении. Анна? В чёрном? На фоне всегда смеющейся красавицы траурное платье выглядело дико и нелепо. Это означало только одно: произошло что-то ужасное! И тут бы остановить, спросить, поддержать, но в то же время казалось почему-то, что вторгаться с расспросами, значило проявить верх бестактности. Впрочем, Анне самой было не до разговоров. Впереди её ждал, возможно, самый трудный разговор в жизни, и тут не до сочувствий, даже если они так необходимы…
Тайный советник сидел за столом и, бессмысленно перебирая бумаги, никак не мог занять себя чем-нибудь стоящим. Мысли в голове гарцевали взбесившимся табуном, что вытаптывает внутреннее равновесие, превращая жизнь в хлипкую кашицу неизвестности. Но вот дверь отворилась. Вошёл секретарь и доложил, как и подобает, чинно:
– Ваше Сиятельство, к вам фрейлина королевы… Анна.
– Что? – переспросил канцлер. Долгое ожидание тем не менее застало его врасплох.
– Фрейлина королевы просит аудиенции… – пояснил секретарь.
– Да, да… – кивнул Будраш, с трудом справляясь с нахлынувшим волнением. – Анна. Пусть войдёт…
Секретарь вышел. Канцлер достал платок и рефлекторно вытер мгновенно взмокшую шею. Спина под камзолом тоже стала влажной, и он поспешил распахнуть окно, дабы свежий ветерок хоть как-то остудил закипевшую голову. Так волноваться ему ещё не доводилось, и это здорово напугало тайного советника. Чудовищным усилием воли вогнав себя в прежнюю невозмутимость, он вернулся за стол и, сложив руки в замок, уставился на дверь, готовясь принять бой с самым любимым человеком и оттого – самым опасным.
Анна вошла и остановилась, глядя на канцлера сквозь вуаль.
– Будраш… – начала она, но спохватилась и поправила себя: – Господин канцлер… Я хочу просить вас… за Даниила… моего Даню…
«Даже в такую минуту она восхитительна», – думал канцлер, заворожё́нно разглядывая девушку.
– Я уверена, мой муж ни в чём не виноват, – продолжала фрейлина. – Это чудовищное недоразумение!
– Я так и понял, – подхватил советник по возможности сухо. – Но факты есть факты. Против них не попрёшь.
Анна выдержала долгую и мучительную для обоих паузу. Оба понимали, диалог будет не простым, оба знали, победителей в этой дуэли не будет. И тогда фрейлина королевы решительно подняла вуаль, насквозь прошив канцлера вымученным взглядом, и перешла на «ты»:
– Ты всегда говорил, выход можно найти из любой ситуации.
Где-то глубоко внутри Будраш усмехнулся. Он вдруг понял, что выиграл. Вот так быстро и просто, взял и выиграл. Только сам выигрыш почему-то утратил желаемую прелесть. Осознание пришло внезапно: то, за что он дрался столько времени, в сущности, ничего не стоит! От образовавшейся брезгливости к себе тайный советник заговорил холодно и зло:
– Я говорил, выход всегда есть, нужно только решить, стоит им воспользоваться или нет…
– Год назад я могла выйти… за тебя замуж… – перебила Анна.
– Но вышла за Даньку! – отрезал маленький завистливый человек, и губы его завибрировали мелкой нервной дрожью.
Да, он наконец-то мог вытравить из себя всё, что накопилось за месяцы, полные самоедства и выжигающей ревности. Но – увы! – это вызывало лишь ещё больший прилив ненависти к себе самому и ко всему миру, в частности, причём ненависти яростной, звериной.
– Каждый кроит свою историю сам. Если б король не сделал его премьер-министром, ты бы не вышла за него замуж. Может быть, вышла за меня, но продолжала бы бегать к нему на свидания и ВРАЛА БЫ МНЕ ПРО БОЛЬШУЮ ЛЮБОВЬ!
Кулак канцлера с такой тяжестью врезался в стол, готовый разнести его в щепки, что Анна вздрогнула и даже сжалась от страха, а тонкие пальцы побелели, стиснутые в дрожащий замочек. Однако, заскрежетав зубами, советник всё-таки взял себя в руки и отошёл к окну. Высказанное несколько облегчило тяжесть, лежащую на сердце, но совершенно не освободило мятущуюся душу.
«Ты всё ещё любишь меня, Будраш?» – услышал он тихий голос со странным, не свойственным для девушки надломом и обернулся.
Анна медленно развязывала завязки на груди…
* * *
С раннего утра на дворцовой площади стучали топоры. По приказу тайного советника, плотники спешно сооружали эшафот. Даниил сидел в камере, прислонившись к стене, и в ожидании рокового часа отрешённо наблюдал, как по полу медленно ползёт пятно света, расчерченное на квадраты. Скоро должен был появиться тюремный священник, а потом… Что будет «потом», кстати сказать, беспокоило опального премьер-министра во вторую очередь, ведь он ждал любимую женщину, а она всё не приходила. Он не мог знать, что Анну попросту не пускали к нему, ссылаясь на политику и прочую ерунду. Не понимал он и того, почему бездействует король? А ещё друг называется! И отчего в его судьбе не участвует Ольга – тоже решительно не укладывалось в голове, они ведь земляки, одного роду-племени! Всё представлялось какой-то нелепицей! Словно бы ты разом оказался в пустыне, а вокруг – ни души…
Увы, не знал Даниил и того, что пятьдесят человек признались в существовании заговора, идейным вдохновителем которого был не кто-нибудь, а он сам – премьер-министр Широкороссии! Он даже не догадывался, что по крупицам сведений, полученных от арестованных, король лично убедился, в существовании некоего тайного общества, пожелавшего сместить его с престола. Но самое ужасное заключалось в другом: внутренне сопротивляясь фактам, Владислав был раздавлен тяжестью представленных доказательств. Оказалось, несколько человек, намеревавшихся раскрыть предательство, были зверски убиты по приказу всё того же Даниила. Но ни бывший верный друг, ни их величество даже представить себе не могли, что всё это было шито белыми нитками за последние девять месяцев, причём шито столь ловко, что в дерзкий план сей, некогда вызревший в голове тайного советника, поверил бы даже сам тайный советник, если б не знал наверняка, что это не так – столь реалистичным оказалось его дьявольское воплощение.
В полдень на площади собрались горожане. Весть о казни премьер-министра оказалась проворна, как куница, добравшаяся до жертвы. На балконе дворца, откуда прекрасно было видно место казни, присутствовала царствующая чета и свита. Анна сидела рядом с Ольгой вся в чёрном, и королева заботливо сжимала её руку. Чёрный шёлковый платок перебирал ветер. Будраш стоял в стороне и, сложив руки на груди, исподлобья наблюдал за занозой своего сердца, поражаясь стойкости её и холоднокровию. Бледность и круги под глазами от бессонных ночей, были занавешены от мира чёрной вуалью. Фрейлина королевы давно выплакала все слёзы и теперь только чуть раскачивалась, вроде былинки на ветру.
Над площадью повисла чёткая барабанная дробь и стихла лишь, когда палач, а за ним глашатай поднялись на эшафот. Последний повернулся в сторону их величества и кивнул, ожидая знака к началу. Владислав взглянул на него отстранённо и поначалу даже не понял, чего хочет от него странный человечек со свитком. Только когда толпа вопросительно обернулась, он спохватился наконец и неуверенно кивнул в ответ. Глашатай с достоинством выпятил грудь и сделал знак барабанщикам – начинайте!
Тяжёлые, размеренные удары вспороли раскалённый зной, вторя кандалам бывшего премьер-министра, что с каждым шагом босых ног, истёртых железом до кровавых волдырей, звонко гремели о булыжники мостовой. И всё-таки, невзирая на металл, вгрызающийся в плоть и беспощадно рвущий её, Даниил шёл с высоко поднятой головой, ни единым мускулом не выдав, чего стоит ему эта прогулка налегке. Утром в камере, встречая свой последний рассвет, он дал зарок: пройти оставшиеся на его веку метры так, будто он только собирается начать жить. И, как ни странно, боль, жрущая измученное тело, словно испугавшись этого могучего человека, отступила, растворившись в ослепившем солнечном свете, едва настоящий воин шагнул из тени холодного подвала на булыжники площади.
Увидев мужа, Анна подалась вперёд, но Ольга удержала её от того, чтобы встать во весь рост. Даниил меж тем шёл сквозь толпу спокойный и невозмутимый, и сапоги конвойных затаптывали кровавые отпечатки босых ступней бывшего премьер-министра. Когда считаешь, что тебя все предали, уходишь налегке. Он шёл, и улыбка растягивала уголки губ, а взгляд светлел с каждым метром, приближающим его к виселице. Нет, этот сильный духом человек ни о ком плохо не думал, да и стоило ли последние часы тратить на такую безделицу! Премьер-министр шёл сквозь замерших в молчании людей и думал только об одном человеке, наверняка не оставившем его и не предавшем – своей дочери Иринке. Он страстно желал, чтобы случившееся никак не коснулось её, чтобы она выросла и превратилась в красивую девушку, чтобы полюбила сильно, неистово, и любовь эта принесла бы ей только счастье, а минуты огорчений если бы и случались, то были бы не долгими, дабы само счастье, благодаря им, ощущалось особенно остро и ценилось тоже особенно, чтобы она вышла замуж… Ах, как бы он хотел оказаться радом с ней в эту минуту! И как бы хотелось, чтобы она прожила долгую и счастливую жизнь, а потом… достигнув закономерного заката там, где река жизни впадает в океан вечности, он обязательно встретил бы её, и она рассказала бы всё-всё-всё… всё-всё-всё… о том, что было потом…
Горожане глазели на исхудавшего человека в кандалах, с серым от бессонных ночей лицом и не узнавали его – так резко постарел их премьер-министр. По приказу канцлера, Даниилу отвели на сон один час в сутки, всего – тринадцать за тринадцать дней до казни, пока шло следствие. Кормили тоже раз в полдень одной единственной тарелкой каши, и тарелок этих набралось так же тринадцать. Только не было в этом ровным счётом никакой мистики.
«Раз уж число тринадцать так ловко расписало наши отношения с Анной, – подумал Будраш в тот самый день и час, когда заноза его сердца, вскочив на кровати, шёпотом сообщила мужу, что ей не спокойно, – почему бы не увенчать им и последние дни того, кто однажды посмел перейти ему дорогу? Ведь это было бы так символично!»
Даниил взошёл на эшафот и невозмутимо взглянул на своего друга – короля Широкороссии. Встретившись взглядами, Владислав опустил глаза. Увидев же Анну, осуждённый даже не понял, стоит ей радоваться или нет, но подумал, что улыбка – то немногое, что он может напоследок подарить женщине, наполнившей его жизнь любовью и заботой, пусть и ненадолго… А ещё он подмигнул ей, отчего под чёрной вуалью высохшие прежде глаза вновь наполнились влагой, а по щеке побежала непрошеная слеза. Его подвели к петле, и палач, плохо скрывая волнение, трясущимися руками затянул на шее узел. Глашатай с важным видом развернул приговор, и тогда барабаны наконец смолкли. В наступившей тишине, только ветер гулял над площадью и пел свою грустную песню…
Даниил поднял голову и взглянул на Солнце. Ему было тридцать восемь, и умирать совсем не хотелось.
Глашатай сделал вдох, чтоб зачитать приговор, но вынужден был остановиться, так как в следующую секунду Анна обмякла, упав в обморок. Фрейлины принялась обмахивать бедняжку веером, кто-то бросился за водой, истинный же убийца, встретившись с приговорённым взглядом, развернулся и пошёл прочь…
Канцлер Будраш, тайный советник короля шёл по длинному дворцовому коридору, и взгляд его был холоден. Тишину за окном вновь разорвал треск барабанов, за которым последовал короткий вздох толпы, и дробь оборвалась.
Соперник Будраша, муж Анны и премьер-министр королевства Широкороссия закончил свой путь на виселице, как человек, предавший собственную страну и свой народ. Канцлер же уверенно шёл по коридору. Больше в его сердце не осталось ничего человеческого.
* * *
Но смерть Даниила была не последней. В один из жарких июньских дней конца месяца слуга Василий встревожился отсутствием хозяйки в столовой к обеду. С тех пор как казнили мужа, Анна превратилась в тень прежней Анны. Ела мало, скорее механически, для того лишь, чтобы чем-то накормить Иринку, перестала появляться во дворце и всё время проводила в их с Даниилом спальне: что-то вышивала, писала и, что более всего тяготило преданного слугу, совсем перестала говорить, замкнувшись в тягостном одиночестве. Разве что напевала колыбельные дочери перед сном, и только.